Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни

Меня боишься?

Разразившаяся в сорок первом году война с Германией принесла Русской Православной Церкви существенное облегчение участи. В сорок третьем году Сталин принял трех митрополитов, выслушал их, обещал содействие и учредил комитет по делам религии — то есть, по существу говоря, был заключен некий конкордат.

Мне же представляется, что перемена в отношении тирана к Православию произошла еще раньше, собственно говоря, в момент начала войны, когда он, насмерть перепуганный, обратился по радио с речью к народу. Как видно, вспомнив свое семинарское прошлое, начал он со слов:

— Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои...

Когда же война была победоносно закончена и Сталин облачился в мундир генералиссимуса, он, очевидно, стал ощущать себя эдаким всероссийским монархом, а потому Церковь, возносившая о нем свои молитвы, стала ему импонировать еще больше...

Мой добрый знакомый Анатолий Борисович Свенцицкий (племянник знаменитого протоиерея отца Валентина) любезно предоставил в мое распоряжение свои неопубликованные воспоминания. 4 ноября 1941 года, на день Казанской иконы Божией Матери, он был в Богоявленском (Елоховском) соборе. Вот отрывок из его мемуаров:

"После литургии были возглашаемы многолетия. Сначала — "Патриаршему Местоблюстителю Блаженнейшему Сергию, Митрополиту Московскому и Коломенскому", а также возглавлявшему богослужение "Высокопреосвященнейшему Николаю, Митрополиту Киевскому и Галицкому". Затем протодиакон храма "Никола в Кузнецах" отец Иаков Абакумов впервые возгласил и такое:

— Богохранимей стране Российстей, властем и воинству ея, первоверховному вождю Иосифу — многая лета.

Замечательно, что это первое "многолетие" Сталину было произнесено именно отцом Иаковом, который был родным братом печально известного В.С.Абакумова, будущего министра госбезопасности — того, кто во время войны был начальником кровавой военной контрразведки "ГУКР — СМЕРШ".

А вот еще одна история, записанная А.Б.Свенцицким. Это рассказ одного из протоиереев, служивших в Смоленске. В годы войны он был маленьким мальчиком.

"Вскоре после освобождения Красной Армией города Ельни командир одной из частей получил телеграмму из штаба фронта. Там был приказ срочно открыть в городе православный храм и отслужить водосвятный благодарственный молебен с возглашением многолетия вождю народа Иосифу Виссарионовичу Сталину. Полковник решил, что в штабе измена, и распоряжения не выполнил. Через два дня вновь

пришла телеграмма с требованием "срочно принять меры". За невыполнение приказа — полевой суд. Решили срочно искать попа. Но где его найдешь?.. Все храмы в Ельне давно закрыты, никаких священнослужителей в помине нет. Что делать?.. И тут одна из пожилых женщин вспомнила: "Живет тут у нас на улице Урицкого батюшка. Но уж больно он старый — лет 80 ему будет". Полковник на "виллисе" едет по указанному адресу. "Отец, — говорит, — завтра служить надо и возгласить многолетие великому Сталину". А батюшка трясется, онемел совсем и думает про себя: "Вроде бы с немцами не сотрудничал и не служу более 20 лет... Правда, сана не снимал..." И спрашивает полковника, заикаясь: "Я-то отслужу, а потом — не расстреляете?" "Вы что — спятили? — отвечает командир. — К награде вас представим!"... На другой день у полуразрушенного храма собралась огромная толпа. Все приготовили, вышел отец Василий, стал служить... Народ подхватил: "Спаси, Господи, люди Твоя..." Освятили воду, окропил батюшка храм и народ, а затем возгласил: "Благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение, во всем благое поспешение подаждь, Господи, великому вождю нашему Иосифу с победоносным воинством его и сохрани его на многая лета!" И тысячи голосов подхватили — "многая лета"... Моя бабушка, которая была среди молящихся, говорила: "Благодатно-то как... Прям как при царе". Потом возглашена была "вечная память" павшим воинам. А вскоре отец Василий получил обещанный полковником орден Красной Звезды и очень этим гордился. Он даже завещал похоронить себя с этим орденом, что и было исполнено, когда старец скончался в возрасте 86 лет".

Перед Митрополитом (позже Патриархом) Сергием и его Синодом возникла проблема: кого назначить на многочисленные открывающиеся приходы, да и на те, что были уже открыты при немцах на оккупированных ими территориях... Клирики частью были просто истреблены, частью пребывали в лагерях и ссылках — в этом отношении особенных послаблений со стороны властей не было. Мало того, невозможно было найти кандидатов даже в архиереи — монахи и вдовые священники были перепуганы, еще слишком свежи были в памяти гонения прежних лет.

Один протоиерей передавал мне свой разговор с Патриархом Алексием. Батюшка рассказал Святейшему о затруднениях некоего епископа, которому необходимо было назначать священников на приходы, а пригодных кандидатов не находилось, так что он вынужден был рукополагать не вполне достойных.

— Я его понимаю, — вздохнул Патриарх, — у меня точно такая же история с архиереями.

Испуг, оставшийся после тридцатых годов, имел и еще одно печальное последствие. Некоторые архиереи боялись принимать большие соборы в областных центрах, они не верили властям, полагали, что облегчение жизни Церкви временное, а потом все опять отберут. По этой причине остались без подобающих городским масштабам церквей жители Ярославля, Твери, Екатеринбурга (Свердловска)...

После войны одним из самых видных иерархов был архиепископ Новосибирский Ворфоломей (Городцов). До революции в сане архимандрита он служил в Тифлисе, и Сталин знавал его по семинарии. И вот как-то "вождь и учитель" узнал, что Владыка Ворфоломей пребывает в Москве, и пригласил его к себе в гости.

Получив это приглашение, Архиепископ долго раздумывал: как пойти к Сталину — в рясе и клобуке или по-граждански, в костюме... Решился он все-таки пойти в гражданской одежде.

Властелин принял его весьма гостеприимно. Они пили легкие кавказские вина, ели фрукты и вспоминали Тифлис начала века. Часа через полтора Сталин поднялся, дав этим понять, что аудиенция окончена. Затем он почтительно взял Владыку под руку и повел к выходу... И уже в самых дверях, в момент прощания, он вдруг ухватил гостя за лацкан пиджака и проговорил:

— Меня боишься?.. А Его, — тут Сталин указал рукою на небо, — не боишься?

(Некоторые считают, что случай этот был не с Владыкой Варфоломеем, а с Грузинским Патриархом Каллистратом.)

После войны Церкви разрешили открывать духовные школы. Так была возобновлена в Сергиевом Посаде (Загорске) Московская Духовная Семинария. Самые первы годы она не могла занять свое старое помещение — царские палаты в Троице-Сергиевой лавре, там расположился областной педагогический институт, и семинаристов разместили в одном из братских корпусов монастыря.

Однако власти довольно быстро почувствовали некоторое неудобство такого соседства. В педагогическом институте, естественно, обучались сплошь девушки, которые стали знакомиться с молодыми людьми из семинарии, и тут же стали заключаться браки. Муж священник, а жена учительница, такое сочетание было естественным для старых приходских школ, но отнюдь не для советского "народного образования". А посему решено было перевести педагогический институт подальше от Троице-Сергиевой лавры, но сделано это было довольно циничным образом. Церковь заставили полностью оплатить строительство институтского здания, которое возвели в городке Орехово-Зуеве, и вот тогда-то духовным школам вернули их старый дом.

Вообще же брак для семинариста — проблема существеннейшая, ибо тот, кто не выражает желания принять обет безбрачия, не может получить священный сан до женитьбы. По этой причине заключались (да и заключаются до сих пор) союзы поспешные, девушки часто не представляют себе той среды, в которую должны войти благодаря "профессии" будущего мужа.

Семинаристы послевоенных лет, теперь уже маститые священнослужители, до сих пор вспоминают одного из тогдашних преподавателей, который предостерегал их от браков поспешных и с девушками нерелигиозными, постоянно повторяя призыв:

— Не берите себе в жены дочерей хананейских!

(Бытие, гл. 24, ст. 3.)

Как мне рассказали, это был известный до революции миссионер отец Димитрий Боголюбов. Иногда призывы его звучали более пространно, он говорил:

— Не берите себе в жены дочерей хананейских, а берите из дома Лавана. У дочерей хананейских ногти красные длинные, ей надо шляпку с пером. А зачем шляпка с пером? В Москву ездить, картинки смотреть...

Про отца Димитрия было известно, что в юности, будучи еще студентом духовной академии, он как-то стоял в храме на литургии, которую совершал Святой Праведный Иоанн Кронштадтский. Вдруг к нему подошел прислужник и говорит:

— Батюшка благословляет вас причаститься...

Тот отвечает:

— Как же так? Ведь я к причащению не готовился...

— Это ничего. Батюшка видит вашу веру.

И вот он причастился. После этого его поздравляют и говорят:

— Вот счастливый. Батюшка сам тебя причастил, теперь и в воде не утонешь и в огне не сгоришь...

И действительно, отец Димитрий Боголюбов отличался редкостным бесстрашием. Достаточно сказать, что в то послевоенное жуткое время он не боялся демонстрировать свое брезгливое и пренебрежительное отношение к бюсту Сталина, который находился в стенах семинарии.

Советская писательница Ольга Зив, которая в двадцатых годах была активной комсомолкой и надолго сохранила связь с этой организацией, рассказывала о таком трагикомическом эпизоде. Году в сорок девятом в Загорский районный комитет комсомола явилась девушка и обратилась с просьбой принять на хранение свой членский билет.

— Я живу в общежитии, — объяснила она, — там у нас в комнате двадцать коек... А у меня только фанерный чемодан без замка, туда я комсомольский билет не могу положить...

— А где же ты его раньше хранила? — спросили ее.

— Раньше я носила его на груди, за бюстгальтером... А теперь я встречаюсь с одним семинаристом и боюсь, как бы билет не попал во вражеские руки...

Целую эпоху в жизни Русской Православной Церкви составил долголетний управляющий делами Московской Патриархии протопресвитер Николай;Колчицкий. Он обладал острым умом, выдающимися административными способностями, да к тому же был одним из лучших проповедников своего времени.

В пятидесятых же годах о. Николай решил защитить в Московской Духовной Академии докторскую диссертацию. Разумеется, все шло очень гладко, на защите оппоненты дружно хвалили его богословский труд. Затем состоялось голосование, и результат его был самый неожиданный — все шары кроме одного оказались черными.

Но мало того, на другой же день в Чистый переулок, в здание Патриархии, к отцу Николаю пришел один из членов ученого совета Академии и стал уверять, что единственный белый шар опустил именно он. Через некоторое время явился другой участник голосования и стал говорить о себе то же самое... Когда с этим явился третий, протопресвитер затопал ногами и закричал:

— Вон отсюда!..

В пятидесятых годах в Москве появилось подворье Патриарха Антиохийского. Первым представителем восточной Церкви стал архимандрит Василий (Самаха), ныне митрополит, если не ошибаюсь, гор Арабских. Как-то пришлось ему принимать в своем храме Патриарха Алексия. После богослужения состоялся парадный обед. Отец Василий в то время еще не знал русского в совершенстве, но тем не менее произносил льстивые тосты в честь высоких гостей. Первый, естественно был за Святейшего, а второй бокал был поднят за присутствовавшего там отца Николая Колчицкого. Архимандрит Василий пространно говорит о высоких достоинствах протопресвитера, а речь свою завершил такими словами:

— Отец Николай... это такой человек... это такой священник... Это — фрюкт на древе Православия!..

Один из сыновей о. Н.Колчицкого — Галик — актер Художественного театра. В свое время я слышал такой о нем рассказ. Во МХАТе шла очередная антирелигиозная кампания. Г.Колчицкого вызвали в партком театра и заговорили об отце. Он отвечал в том роде, что отец, дескать, сам по себе, а я сам по себе.

— Хорошо, — сказали ему, — только что мы праздновали Новый год. Вы где его встречали?

— Дома, с женой.

— Так. А ваш отец?

— А он с Патриархом в Кремле.

Тут мне приходит на память еще одна история, произошедшая во МХАТе. Во время антирелигиозной кампании (быть может, той самой, о которой была речь выше) тщательно осматривали все помещение, чтобы удалить иконы. (Актеры, надо сказать, народ весьма склонный к мистике, впрочем, они скорее суеверны, нежели религиозны.) И вот по театру разнеслось, что одна из старейших актрис Л.Коренева категорически отказывается убрать из своей гримерной икону Святителя Николая. Об этом сообщили актеру Борису Ливанову, и он сказал:

— Они напрасно хлопочут, старуха ни за что ее не уберет.

— Но почему же?

— А у нее икона с автографом самого святого.

(Тут следует добавить, что Святитель Николай, чудотворец Мир Ликийских, жил в III веке.)

Конкордат, который заключил Сталин с Митрополитом Сергием и его Синодом, означал кроме всего прочего и конец обновленческого раскола. В определенном смысле это была победа сергианской стратегии, ибо без прямой поддержки властей обновленцы существовать не могли. И началось массовое возвращение раскольников в лоно Церкви...

Попытку примирения с Церковью сделал даже сам "первоиерарх" Введенский. Кажется, он написал Патриарху Сергию письмо, в котором спрашивал, на что он может рассчитывать в случае возвращения в Православие. Святейший не без юмора ответил ему так: "После всего, что было, в лучшем случае на звание мирянина".

Впрочем, об этом я знаю понаслышке. А вот о другой подобной попытке Введенского есть свидетельство самого Патриарха Сергия. В одном из своих писем (от 20 апреля 1944 г.) епископу Александру (Толстопятову) он пишет:

"А.И.Введенский, по-видимому, собирался совершить нечто грандиозное, или, по крайней мере, громкое. Прислал мне приветственную телеграмму: "Друг друга обымем!" Меня называет представителем русского большинства в нашем Православии, а себя представителем меньшинства. А закончил какой-то арлекинадой, подписался первоиерархом, доктором богословия и доктором философии.

Я ответил: "Введенскому А.И. Воистину Христос Воскрес! Патриарх Сергий". Дело, мол, серьезное, и дурачиться при этом совсем не к месту". (См. "Патриарх Сергий и его духовное наследство". М., 1947.)

И еще цитата из воспоминаний А.Б.Свенцицкого:

"В 1944 году почти все обновленцы во главе с "митрополитом" Виталием принесли покаяние и воссоединилсь с Православной Церковью. Осталась в Москве лишь одна "твердыня" обновленчества — Пименовский храм, где продолжал служить А.И.Введенский, изображая из себя "митрополита" и "первоиерарха" "православных церквей". (Правда, в его ведении оставался еще один приход в Ульяновске, и это — все.) Служили в Пименовском храме "отец" Никита (бывший нищий с паперти), сыновья Введенского "протодиакон" Александр и "священник" Андрей, а кроме того еще несколько обновленцев, в их числе небезызвестный А.Левитин (Краснов).

В 1946 году на 57-м году жизни умирает от инсульта А.Введенский. Я был на его похоронах. Храм был переполнен, но странные это были похороны. Несколько пожилых женщин говорили о Введенском крайне резко:

— Да какой он митрополит? Смори, три жены у гроба — все тут...

Почти никто из присутствующих не осенял себя крестным знамением, люди пришли в основном из любопытства.

И вдруг распорядители попросили народ расступиться, в храме появилась и медленно шла к гробу А.М.Коллонтай. Черное платье, орден Ленина на груди, в руках букет красных и белых роз. Стала она у гроба рядом с женами Введенского.

Возглавил "литургию" и отпевание "митрополит" Филарет, именовавшийся "Крутицким", ему сослужили "епископ" Алексий "Дмитровский", двенадцать обновленческих "священников", четыре "диакона". Любопытно, что во всех ектеньях поминалось имя Патриарха Алексия, а затем "митрополита Крутицкого" Филарета.

(Я тогда же, помнится, рассказал об этом митрополиту Николаю (Ярушевичу). Он очень смеялся и говорил:

—Вот уж я никогда не думал, что есть другой Крутицкий Митрополит...)

Филарет этот был весьма благообразной внешности и на похоронах произнес прочувствованное слово. Он назвал почившего — "наш вождь", а тогда это была очень высокая похвала.

Странные похороны... Кончилось отпевание, гроб обнесли вокруг храма, и из народа прощаться с покойником почти никто не идет. Кто-то из "священников" говорит:

— Подходите, подходите... Прощайтесь с Владыкой...

А подходят из толпы единицы. Утирает глаза Коллонтай, плачет "отец" Никита, почти рыдает Левитин, и — все...

Через несколько дней храм Пимена Великого был передан Православной Церкви".

Тут я решаюсь прибавить нечто вроде эпилога.

В шестидесятых годах мне довелось познакомиться с дочерью Введенского и ее мужем. Этот человек рассказывал мне, что когда они поженились, "первоиерарха" уже не было в живых, а жили они в небольшой отдельной комнатке добротного каменного дома в Сокольниках, который принадлежал покойному тестю. Тут же жила и последняя жена Введенского с двумя маленькими детьми. Поскольку дама она была вовсе не старая и весьма состоятельная, то у нее уже был некий "митрополичий" местоблюститель — саксофонист из ресторанного джаза Леня Мунихес. С работы он возвращался под самое утро и спал довольно долго. Пробудившись, он, огромный, жирный, в одних трусах выходил на кухню с саксофоном и тут же извлекал из своего инструмента звуки, напоминающие гомерический хохот. С этого в бывших "митрополичьих покоях" начинался всякий день...

Я, помнится, не удержался и заметил рассказчику: насколько же разумнее иметь неженатый епископат, ибо в доме православного архиерея никакой Леня Мунихес на подобных ролях появиться не может...

И уже в качестве самого последнего дополнения приведу рассказ моего крестного отца профессора А.Г.Габричевского. Одна дама показывала ему любовное письмо "первоиерарха", которое оканчивалось буквально следующими словами:

"Целую ручки

Ваш Митрополит Александр Введенский".

Ну, а теперь вернемся к теме "меня боишься". Один старый москвич рассказал мне о трагикомическом происшествии, которое было в знаменитом храме Илии Обыденного 14 мая 1946 года — на день иконы Божией Матери "Нечаянная радость". Там служил Патриарх Алексий, а с ним протодиакон Николай Парфенов. В самом конце провозглашаемы были уставные многолетия. Помянувши Патриарха, отец протодиакон, отличавшийся сильным голосом, продолжал:

— Богохранимей стране нашей, властем и воинству ея, первоверховному вождю...

Но не успел он произнести имя "первоверховного вождя", как стоящая у амвона женщина завопила на весь храм:

— Не сметь поминать христопродавца! Не сметь!

И она принялась плевать протодиакону в лицо.

Тот опешил, умолк... А она продолжала вопить и плеваться:

— Не сметь!.. Не сметь!.. Не сметь!..

Опомнившись, протодиакон буквально заорал:

— Многая лета-а-а!..

Это подхватил и хор, но они так и не смогли заглушить пронзительный женский крик:

— Не сметь молиться за христопродавца!.. Не сметь!..

Показательна была реакция присутствующих.

Настоятель храма сделался белым, как полотно, а молящиеся стали пятиться от солеи и разбегаться. В дверях началась давка, но по счастию был открыт и боковой выход, так что увечий не было.

Окончилась эта история по тем временам вполне благополучно: женщину объявили сумасшедшей, и даже отец настоятель остался на своей должности.

21 декабря 1949 года "величайшему полководцу всех времен и народов", "корифею всех наук", "луч шему другу чекистов, связистов, детей" и прочая, и прочая, и прочая, И.В.Сталину исполнилось 70 лет. Как и "все прогрессивное человечество", епископат Русской Православной Церкви был вынужден принять участие в этом абсурдном торжестве. В двенадцатом номере журнала Московской Патриархии за сорок девятый год опубликовано льстивое письмо, котоое подписали все тогдашние архиереи. Это поздравление убийце и тирану, пожалуй, самый позорный документ за всю тысячелетнюю историю русского Православия. Для наглядности процитируем самое его начало и конец.

"Глубокочтимый и дорогой Иосиф Виссарионович!

В день Вашего семидесятилетия, когда всенародное чувство любви и благодарности к Вам — Вождю, Учителю и Другу трудящихся — достигло особой силы и подъема, мы, церковные люди, ощущаем нравственную потребность присоединить свой голос к мощному хору поздравлений и выразить Вам те мысли и пожелания, которые составляют особенно драгоценную часть нашего духовного достояния.

Как граждане Великой Советской страны и верные чада своего народа, мы прежде всего чтим подвиг Вашей многоплодной жизни, без остатка отданной борьбе за свободу и счастье людей, и усматриваем в этом подвиге исключительную силу и самоотверженность Вашего духа. Нам особенно дорого то, что в деяниях Ваших, направленных к осуществлению общего блага и справедливости, весь мир видит торжество нравственных начал в противовес злобе, жестокости и угнетению, господствующим в отживающей системе общественных отношений.

.....

И теперь, ощущая на каждом шагу своей церковной и гражданской жизни благие результаты Вашего мудрого государственного руководства, мы не можем таить своих чувств и от лица Русской Православной Церкви приносим Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, в день Вашего семидесятилетия глубокую признательность и, горячо приветствуя Вас с этим знаменательным для всех нас, любящих Вас, днем, молимся об укреплении Ваших сил и шлем Вам молитвенное пожелание многих лет жизни на радость и счастье нашей великой Родины, благословляя Ваш подвиг служения ей и сами вдохновляясь этим подвигом Вашим".

По счастию, "молитвы" и "молитвенное пожелание многих лет жизни" Богом услышаны не были, и спустя три с лишним года — в марте 1953 -го — тиран испустил дух.

Московская Патриархия распорядилась об отправлении по нем панихид во всех церквях. Кое-где людям даже свечи раздавали бесплатно.

Уже в шестидесятых годах у меня произошел об этом примечательный разговор с одним весьма благочестивым человеком, который был гораздо меня старше. Я ему сказал:

— Не знаю... Господь многомилостив, но я не представляю себе, чтобы такому чудовищному грешнику, каким был Сталин, эти предписанные панихиды хоть как-то облегчили посмертную участь. Чтобы они ему хоть сколько-нибудь помогли...

— Что вы! Что вы! — воскликнул он. — Помогли! Еще как помогли!

— То есть это в каком же смысле? — изумился я.

— А как же? Как же? Ведь его, в конце концов, все-таки в земле похоронили... По-человечески... Не то что Ленина, который до сих пор так и лежит земле не преданный...

Свежо предание...

...для нас, духовных, нет защитников.

Н.Лесков. Соборяне

Историкам Церкви принадлежит занятное наблюдение. Еще в античные времена, на заре Христианства, наиболее жестокие и безнравственные кесари, такие как Коммод, были довольно терпимы к Церкви. И наоборот, наиболее блистательные и прославленные современниками, как, например, Траян или Марк Аврелий, были беспощадными гонителями христиан.

Психологически это легко объяснимо. Властолбцу и эгоисту совершенно все равно, какому Богу или какому идолу поклоняется чернь, если она исправно платит подати. Тот же, кто мнит себя благодетелем подданных, а то и всего человечества, требует поклонения самому себе и, не находя его в христианах, пытается всеми средствами отвратить их от веры в "Галилеянина".

В середине двадцатого века мы получили новое доказательство справедливости этого суждения. Чудовищный тиран, убийца миллионов Сталин после войны к Церкви в какой-то мере даже благоволил, а его либеральный преемник Хрущев стал одним из самых злостных гонителей, при нем были закрыты почти все монастыри и несколько тысяч храмов. Хрущев был убежден, что через двадцать лет будет построено "царство небесное" на земле — "торжественно провозглашенный" его партией коммунизм, а христианам там места не предусматривалось. И началось удушение Церкви, которое так или иначе продолжалось и в эпоху Брежнева.

Когда хрущевское гонение стало разворачиваться во всю силу, московские клирики придумали себе некую игру, в которой находили своеобразное утешение. Если в поминальной записке встречалось имя "новопреставленный Никита" (т.е. недавно умерший), тот из священнослужителей, который читал эту записку, возвышал голос и громко, раздельно, на весь храм произносил:

— Но-во-пре-став-лен-но-го Ни-ки-ты!..

На это другой клирик столь же громко откликался:

— Что? Уже?

В эпоху новейшей гласности мне довелось увидеть по телевидению некоторую часть дискуссии о положении Церкви. Некий батюшка весьма кратко и точно определил самую суть наших недавних проблем, он сказал буквально следующее:

— Церковь могла бы существовать и при дискриминационном законодательстве 1929 года. Но беда в том, что это законодательство со стороны властей никогда и нигде не соблюдалось...

Мало того, акты, призванные регулировать отношения Церкви и государства, тщательнейшим образом скрывались от духовенства и верующих. Сборник этих актов и инструкций был издан для служебного пользования — для уполномоченных совета по делам религий и для работников местных советов. (По рукам, однако, ходили копии этого сборника, обладателем одной из них был и автор этих строк.)

Вот история, которая иллюстрирует наше недавнее положение. В маленьком городке на Украине строили по соседству с храмом школу. Когда строительство подходило к концу, отца настоятеля вызвали в райисполком и предложили ему выполнить ряд распоряжений: во-первых, построить высокий забор, чтобы дети не видели храма, во-вторых, запретили крестные ходы и колокольный звон... Батюшка отвечал, что он должен обдумать эти требования и что зайдет в райсовет еще раз. После этого он немедленно раздобыл копию секретной книги с законами, внимательно изучил ее и только тогда снова явился в исполком.

— Ну, как? — спросили его. — Подумали?

— Подумал, — отвечал священник, — забора строить не буду. Крестные ходы и звон тоже отменять не буду.

— Как? Почему это?

— На основании пунктов таких-то и таких-то, инструкции такой-то и такой-то.

Тут последовало замешательство.

— Откуда ты все это знаешь? Где это ты прочел?

— А вот тут, — священник указал на ящик письменного стола, — у вас такая книжка лежит... Там я все это и прочел...

В масштабах каждой епархии гигантской фигурой был уполномоченный совета по делам религий. От его характера и настроений часто зависела чуть ли не вся епархиальная жизнь. При сравнительно слабом архиерее уполномоченный мог едва ли не полностью управлять делами епархии.

Мой первый благочинный, настоятель Вознесенского храма в городке Данилове о. В.С. любил повторять такую незамысловатую шутку:

— Упал намоченный...

(Надо сказать, что на моих глазах в Ярославской епархии примерно это и случилось. Очередной уполномоченный был пойман на взятке, лишился должности и был исключен из партии.)

Рассказывали, что покойный Митрополит Иосиф (Чернов), Алмаатинский и Казахстанский, на вопрос, каков у него уполномоченный, отвечал обыкновенно так:

— Уполномоченный у меня хороший... очень хороший... ста-арый чекист...

Как ни странно, в этом отзыве наряду с иронией (а Владыка Иосиф едва ли не двадцать лет провел в заключении) есть и доля истины. Мой покойный благодетель, Архиепископ Киприан (Зернов), несколько лет занимавший должность управляющего делами Московской Патриархии, много раз мне говорил, что в совете по делам религий удобно было иметь дело с теми, кто пришли туда "из органов", а не с теми, кто ранее был партийным функционером или еще того пуще работником "идеологического фронта". "Партийцы" испытывали к христианству "идейную непримиримость", а "чекисты" смотрели на вещи более реалистично, да и осведомлены были о жизни Церкви гораздо основательнее.

В справедливости суждения Владыки Киприана мне пришлось убедиться на собственном опыте. В 1980 году, когда я в Ярославле принял священный сан, тамошним уполномоченным был покойный А.Ф.З. — отставной майор КГБ. Поначалу он ко мне отнесся настороженно, однако, убедившись в том, что я веду себя разумно, стал вполне доброжелательным, помогал советом и даже вступал в доверительные разговоры.

Архиепископ Киприан, который благословил меня на принятие сана и много этому содействовал, однажды мне сказал:

— Вообще-то за уполномоченных Богу не молятся. Но ты за своего должен молиться — если бы не он, не быть бы тебе в попах.

Как-то я был на приеме у А.Ф.З. Секретарша его при этом отсутствовала, а была она пренеприятная особа... И я в разговоре дословно передал уполномоченному реплику своего Владыки.

Он улыбнулся и сказал:

— Между прочим, это — точно.

— Так что же мне — молиться?

На этот вопрос прямого ответа не последовало.

"Компетентные органы" опекали нас в те годы иногда даже до трогательности. Врачи "Скорой помощи" из Костромы рассказали своим ярославским коллегам такую историю. Как-то случился сердечный приступ у старой монахини, которая имела жительство в здании епархиального управления. Ей вызвали "скорую помощь". Вызов был принят, но сейчас же у дежурного раздался звонок из местного КГБ. Оттуда распорядились:

— Высылайте лучшую бригаду, едете в архиерейский дом.

И еще несколько слов о совете по делам религий. В свое время Е. наблюдал интересную закономерность. Первым председателем этого совета был человек по фамилии Карпов. В его время в магазинах еще было достаточно продовольствия, встречалась и рыба, в частности карпы. Затем карпы из продажи исчезли, но оставались в продаже куры. Тогда Карпова сняли и назначили на это место Куроедова... По прошествии времени куры также исчезли из магазинов. Тогда сняли и Куроедова. И поскольку еще кое-какая еда в продаже оставалась, назначили Харчева. И вот уже недавно снимают Харчева — в магазинах совсем беда... Е. терялся в догадках: кто будет следу ющий председатель? Нитратов? А, может, Нитритов?.. Однако действительность зачастую превосходит всякий вымысел: новым председателем совета по делам религий стал — Христораднов.

До самого недавнего времени напастью на всю Церковь и на каждый приход было принудительное отчисление денег в так называемый Фонд мира. (Е. называл его — "фонд кумира".)

(По словам патриарха Алексия II, в некоторых епархиях в этот фонд уходило до 80 процентов дохода церквей.)

Делалось это весьма цинично. Старосте заявляли в райисполкоме:

— Если не переведете в Фонд мира такую-то сумму, мы вам никаких ремонтов не разрешим.

В этом же духе действовали и уполномоченные, того же они требовали от покорных им архиереев.

Мне рассказывали о таком случае на Украине. Уполномоченный заставлял старосту сельского прихода, упрямую старуху, отдать деньги в Фонд мира. Она ему возражала, дескать, храм бедный, крыша течет, забор валится — деньги нужны на ремонт. Уполномоченный говорил о важности и необходимости "борьбы за мир".

— Ты что же хочешь, чтобы у нас война началась? Чтобы здесь опять Махно был?

— А ты того Махна бачил? — вдруг сказала старуха. — А я его як тоби бачила... И не поминай мне Махна...

На этом разговор окончился сам собою.

Вот рассказ Вязниковского благочинного (Владимирская епархия) отца Лонгина Т. Как-то он посетил один из сельских храмов. Беседуя со священником и со старостой, он указал им, что крест на куполе по косился. Старостиха на это отвечала, что поправить крест очень трудно. Благочинный сказал ей.

— Неужели вы не можете найти сто рублей, нанять мужика, который влезет наверх и все сделает?

Разговор на этом окончился. Но через несколько дней о. Лонгина вызвали во Владимир к уполномоченному. Тот показал благочинному письменную жалобу этой самой старосты, где говорилось, что он вмешивался в хозяйственную деятельность прихода.

Отец Лонгин сказал уполномоченному:

— Согласитесь, однако же, что вопрос о покосившемся кресте не только хозяйственный, но и канонический.

— Да, — согласился чиновник, — пожалуй, что и канонический...

По прямому распоряжению властей печально известный архиерейский собор 1961 года запретил священнослужителям возглавлять приходы и перевел их на положение "наемников". Вот тогда-то на первый план выдвинулась фигура старосты — "председателя исполнительного органа". Особенно явно это положение проявлялось в больших городских приходах. В Москве, например, весьма многие из старост вполне уподоблялись Иуде — воры и осведомители. (Я, помнится, знавал одного такого, на приходе его так и называли "Иуда". Был он пьяницей, а также отличался тем, что своих сотрудников "шутливо" благословлял кукишем.)

Власти иногда совершенно игнорировали принцип выборности — староста назначался в райисполкоме, а членов т.н. "двадцатки", которые по уставу должны его выбирать, лишь уведомляли о том, что у них теперь новый "председатель". Зачастую это были люди вовсе и не церковные.

Мне вспоминается рассказ о таком старосте. Этот человек старался вообще не иметь никакого обще ния со священнослужителями своего храма, он лишь выдавал им зарплату. Однако же с тамошним диаконом у него образовались более близкие отношения. И вот староста решился задать ему вопрос.

— Вот, я вижу, по праздникам вы что-то такое кладете посреди храма, а потом это все верующие целуют... Что же это там такое лежит?

Диакон совершенно серьезно ответил ему:

— Это — наш финансовый отчет.

Староста очень удивился, но поверил...

(По праздникам верующие целуют Евангелие или икону.)

В городе Тутаеве Ярославской епархии в Воскресенском соборе власти устроили в восьмидесятых годах целую чехарду старост, преимущественно мужчин. Один из них, помнится, занял этот пост в то самое время, когда пребывал "на химии", т.е. лишь условно был выпущен из тюрьмы... А другой был заядлый охотник. Когда он узнал, что в Алтарь храма каким-то образом залетели голуби, он явился туда с ружьем и стрелял в птиц...

Покойный московский протоиерей отец Виктор Жуков так отзывался о тогдашних всевластных старостах:

— На нас — гордым оком, а на ящик (с деньгами) — несытым сердцем.

(Здесь цитируется стих из сотого псалма: "Гордым оком и несытым сердцем, с сим не ядях".)

Среди хрущевских мер удушения Церкви не последнее место занимало введение грабительских налогов — до пятидесяти и более процентов — с дохода священнослужителей. Известный своею прямотой "наш Никита Сергеевич" сформулировал свою новую политику по отношению к религии с предельной откровенностью, он заявил:

— Попов надо брать не за глотку, а за брюхо.

Введение новых налогов сопровождалось скандальными, а то и курьезными случаями. Некоему сельскому батюшке предложили уплатить весьма значительную сумму. Шли недели, месяцы, а он ничего не вносил и в финотдел не являлся, несмотря на многочисленные вызовы. Наконец, он прибыл туда с большим мешком и с порога осведомился, где сидит заведующий. Зайдя к начальнику в кабинет, батюшка, не говоря ни слова, высыпал на письменный стол содержимое своего мешка — яйца, мясо, картошку, лук и прочую снедь.

— Это что же такое? — сказал изумленный заведующий.

— Как что? Налог.

— Позвольте... Но налог уплачивают деньгами...

— А мне в церковь денег не носят, — сказал батюшка. — Весь мой доход — продукты... Так что получайте...

Помнится, налог с этого чудака сняли.

В середине шестидесятых годов протоиерей Борис Старк встретился в здании ярославского епархиального управления с фининспектором.

— Борис Георгиевич, — сказал тот, — как же вы должны нас ненавидеть... Ведь столько денег проходит через ваши руки и почти все в наш карман.

Отец Борис отвечал ему так:

— Позвольте, я расскажу вам небольшую притчу. Некий старец жил в пещере на Святой Афонской горе. Однажды к нему пришел ученик и сказал: "Авва, у тебя тут пыль, грязь, паутина... Да к тому же пауки и клопы. Благослови, я возьму веник и все это вымету". Старец отвечал ему так: "Оставь их, чадо. Эти насекомые необходимы для меня, они отсасывают дурную кровь..." Вот так и вы со своими налогами. Если бы этого не было, в Церковь устремились бы корыстные люди, а так все знают о налогах и притеснениях, и к нам идут только те, кто действительно хочет послужить Богу и Церкви.

И тут мне вспоминаются замечательные слова покойного епископа Николая (Чуфаровского), который говорил:

— Нам не страшна антирелигиозная пропаганда и даже преследования. Это — горячий утюг, который выжигает вшей из ризы Христовой.

В хрущевско-брежневский период весьма усилился процесс политизации Церкви, а вернее сказать, нашей иерархии... Вообще же, со времен декларации Митрополита Сергия положение Церкви в большой мере стало напоминать состояние птички из известного стихотворения старинного российского поэта Г.Р.Державина:

Поймали птичку голосисту

И ну сжимать ее рукой.

Пищит бедняжка вместо свисту,

А ей твердят: "Пой, птичка, пой!"

Петь, вернее, пищать полагалось главным образом на зарубежную аудиторию — на международных конференциях, конгрессах, во Всемирном совете церквей... (Е. в те годы изобрел специальный термин — "конгресс м и р о д е р ж ц е л ю б и в ы х сил.)

Репертуар был довольно однообразный — восхвалялись отечественные порядки и осуждался "империализм". В шестидесятых годах и вплоть до смерти президента Гамаля Насера иерархи наши с особым усердием сочувствовали арабам и осуждали Израиль.

Е. говорил:

— Если это будет продолжаться, скоро начнутся исправления в богослужебных книгах. Вместо "Воду прошед яко сушу и египетского зла избежав, израильтянин вопияше..." мы будем петь: "израильского зла избежав, египтянин вопияше"...

Затем наступило время сострадать вьетнамцам.

Даже в патриарших посланиях на День Святой Пасхи по крайней мере два абзаца были посвящены осуждению "американских агрессоров". (Е. называл такие послания "Аще кто вьетнамолюбив..." Это была косвенная ссылка на знаменитейшее пасхальное слово Святителя Иоанна Златоустого, оно начинается словами — "Аще кто боголюбив"...)

Затем мы громогласно сочувствовали чилийцам (жертвам генерала Пиночета), католическому меньшинству в Северной Ирландии, чернокожим в ЮАР и т.д. и т.п.

В конце концов, Е. предложил произвести переименования: Патриарха впредь официально называть "Архипатриот", а Синод — "Митрополитотдел".

В начале 1978 года весьма позабавила нас одна публикация Журнала Московской Патриархии (№ 1). Там описывается визит патриарха Пимена в Стамбул и его встреча с Константинопольским Патриархом Димитрием 14 октября 1977 г.

Наш Первосвятитель, в частности, сказал:

— Русская Православная Церковь осуществляет свое служение в благоприятных условиях справедливого общества, построенного советским народом за истекшие шестьдесят лет. Знаменательно, что в этом юбилейном для нашего отечества году была принята новая конституция СССР, в которой с еще большей силой и наглядностью подтверждаются великие де мократические принципы, гарантирующие свободу совести наших граждан.

Патриарх Димитрий ответствовал в таком роде:

— С особым удовольствием мы узнали из Ваших слов, что новая Конституция Вашей великой страны предоставляет большую свободу совести и религии, что позволит Святейшей Русской Православной Церкви совершать больше благодеяний, конструктивных и миротворческих дел внутри и вне России. И мы со своей стороны хотим сообщить Вашему Блаженству, что конституция нашей страны предусматривает свободу совести и религии. И мы, как Вселенская Патриархия, пребываем под покровительством конституции и демократических законов Турецкой державы.

Вспоминается мне курьезный, а лучше сказать прямо — скандальный случай, связанный с работой иностранного отдела Патриархии. В Москву прибыла группа архиереев Кипрской Православной Церкви. И вот кто-то решил отправить их на балетный спектакль в Большой театр. (Это, как известно, нравится решительно всем иностранцам, посещающим Москву.) Однако, отправляя епископов в театр, никто не удосужился даже заглянуть в афишу, полюбопытствовать, какой именно спектакль идет в Большом в тот вечер. А шел, надо сказать, балет по сказке Пушкина "О попе и его работнике Балде". Кончилось это неприятностью, ибо, увидев на сцене пляшущего "попа" с крестом на шее и множество "чертей", кипрские архиереи сочли это преднамеренной провокацией и демонстративно покинули театр.

В пасхальную ночь в некоторых московских храмах бывает множество специально приглашенных лиц. Особенно много в патриаршем соборе — дипкорпус, иностранцы, любопытствующие советские начальники, разного рода знаменитости. Е. в свое время предложил на пасхальной литургии по этому случаю изменять чинопоследование и вместо того, чтобы возглашать "Оглашенные изыдите" (т.е. желающие принять крещение), говорить так:

— Приглашенные, изыдите, приглашенные изыдите! Да никто от приглашенных, елицы вернии паки и паки Господу помолимся!

В семидесятых годах по желанию властей повсеместно была введена нижеследующая неприятная церемония. В больших городах правящие архиереи в сопровождении клириков (а в Москве сам Патриарх с членами Синода) на День победы, 9 мая, приходят к Вечному огню и возлагают там венки. Постоявши некоторое время в молчании, клирики удаляются. (Молиться или служить панихиды раньше было категорически запрещено.)

Е. по этому случаю сделал дополнение к известной песне:

День победы —

Это праздник с сединою на висках,

День победы —

Это праздненство с попами в клобуках...

Помнится, как-то в Ярославле 9 мая к тамошнему Вечному огню пришла депутация духовенства во главе с Митрополитом Иоанном. Постояли. Помолчали. Полюбовались языками пламени.

— Нет, — вполголоса проговорил отец И.М., — это еще не вечный огонь...

Реплика имела успех. Е. тогда же сочинил заметку для церковной печати:

"9 мая Святейший Патриарх в сопровождении постоянных членов Священного Синода посетил могилу Неизвестного солдата у Кремлевской стены. Иерархи в скорбном молчании созерцали Вечный огонь, уготованный сатане и аггелом его".

Несколько лет тому назад новоназначенный настоятель одного из храмов Москвы рассказал мне о том, как его впервые пригласили на прием, который устроила Патриархия. Ему позвонил референт Святейшего и сказал, что он должен прибыть в ресторан при гостинице "Россия". Наивный батюшка сказал:

— Вы знаете, я сейчас на очень строгой диете. Можно мне не приходить?

Референт ответил так:

— Не прийти вы, конечно, можете... Но тогда ваши дети и внуки тоже окажутся на очень строгой диете...

В редакции одного советского журнала возникло недоумение. Им надо было написать письмо епископу, и они не знали, как к нему обратиться. "Ваше Преосвященство" — казалось им неуместным, поскольку люди они были неверующие... Тогда спросили совета у Е. Тот сказал:

— Пишите просто: "Глубокоувожаемый епископ..." Или даже так: "Клобукоуважаемый епископ..."

В восемьдесят пятом году весьма пышно отмечали сорокалетие победы над нацистской Германией. По этому случаю состоялось собрание духовенства Московской епархии, после чего был обед в ресторане при гостинице "Украина". Батюшка, присутствовавший там, мне рассказывал, что наряду с духовенством на обеде было много гражданских лиц, которые не столько пили и ели, сколько за клириками присматривали. Один из них произнес нечто вроде спича. Он сказал:

— Сколько же людей унесла эта война... Сотни тысяч, миллионы... Давайте сейчас споем всем этим убитым — "многая лета"...

В те же восьмидесятые произошло и такое событие. В дальневосточном городе Комсомольске-на-Амуре был построен и открыт православный храм. (Как видно, местные власти решили таким образом положить предел распространению сектантства.) Е. сказал:

— Это весьма отрадный факт. Остается только мечтать, чтобы там была учреждена архиерейская кафедра и у нас бы появился епископ — Комсомольский и Амурский.

Некоторое время тому назад существовала такая практика. Если священнослужитель какого-нибудь московского храма серьезно провинится, его немедленно переводили в один из приходов области, т.е. под омофор Митрополита Крутицкого и Коломенского. Некий шутник в свое время пытался придать этому даже канонический вид и предлагал очередному собору принять такое правило:

"Аще клирик Царствующего града Москвы впадет в блуд, в чревоугодие или в иной смертный грех, да будет извержен в епархию Крутицкую и Коломенскую".

В свое время возникли, да и теперь еще продолжаются споры о том, следует ли перевести богослужение со славянского языка на русский. Один из противников перевода так сформулировал самую суть проблемы:

— А как этот перевод осуществить? "Отверзу уста моя и наполнятся духа..." Значит, придется петь так: "Открою рот и наполнится воздухом"?

Много лет тому назад в Ярославле произошла такая забавная история. Некий чудаковатый батюшка пошел в день выборов отдать свой голос. Он был в облачении и при нем был прислужник в стихаре. Прежде чем получить бюллетень, батюшка окропил урну и все вокруг святой водой.

Члены избирательной комиссии буквально зашлись от гнева:

— Вы нам тут все осквернили!

(Реплика, не оставляющая никаких сомнений в том, что выборы в те времена были отнюдь не формальностью, а носили ритуальный, идолослужебный характер.)

Священника этого немедленно вызвали к уполномоченному, и он навсегда был лишен регистрации. Когда я служил в Ярославской епархии, я его видел — места ему так и не дали, и он кормился тем, что нелегально крестил детей в частных домах.

Тому, что "атеистический марксизм" по существу является некоей "псевдорелигией", можно привести великое множество свидетельств. Ну, например, такое. В Московском университете на механико-математическом факультете преподаватель марксистской философии однажды обратился к своим студентам со следующими словами укоризны:

— Вот вы все тут комсомольцы... А вот была недавно Пасха, так каждый из вас наверняка и крашеные яйца ел, и кулича попробовал...

С точки зрения этого "марксиста", потребляя то, что освящено в Церкви, комсомолец "оскверняется".

А вы обращали когда-нибудь внимание на самую конструкцию слова "комсомолец"? Мы все к нему настолько привыкли, что не задумываемся об этом... Но мне известен случай, как маленькая девочка из христианской семьи спросила свою маму:

— А комсомольцы — кому они молятся?

В Данилове мне в свое время рассказали о таком случае. В ближайшем к городу совхозе была доярка, местная "рекордсменка", награжденная орденом и не сколькими медалями. Но при этом женщина она была истово верующая и регулярно посещала храм. А тут, как на грех, у них в совхозе появился новый секретарь партийной организации, у которого усердие было не по разуму. И вот он взялся за перевоспитание этой доярки. Однако же никакие доводы его не помогали — женщина стояла на своем, от веры не отрекалась. И наконец "парткомыч" прибег к такому решительному аргументу:

— Вот подумай: советская власть тебя наградила орденом и медалями, а ты эти награды позоришь — ходишь в церковь.

Доярка молча вышла из кабинета, через несколько минут появилась снова, швырнула все свои награды на письменный стол секретаря и так же молча удалилась...

Секретаря этого, конечно, тут же сняли, а доярку еще долго уговаривали принять награды обратно.

Директор школы в большом украинском селе узнал, что некий житель не только сам посещает храм, но и водит туда своих детей. Он пригласил верующего к себе в кабинет для доверительного разговора.

— Что же это получается? — начал директор. — Все у нас плывут по течению, а вы один — против течения?

— А по течению только мусор плывет, — отвечал христианин.

На том разговор и кончился.

Мой знакомый, протоиерей Василий Б., был призван в армию еще когда учился в семинарии, будучи в диаконском сане. В числе нескольких сотен прочих призывников его привезли в Таллин, к месту "прохождения службы". Новобранцы толпились в огромном дворе, как вдруг из репродукторов послышался начальственный голос:

— Рядовому Б. срочно явиться в штаб.

Отец Василий отыскал штаб и обнаружил там несколько офицеров, которые сидели за столом.

— Рядовой Б. по вашему приказанию прибыл.

— Вольно, — сказали ему.

— Так... Ты на каких музыкальных инструментах играешь?

— Да вот, — отвечал он, — бренчал когда-то на балалайке...

— А ты не врешь? В армии надо говорить правду.

— Я не вру... Больше я ни на чем не играл...

— Нам все про тебя известно. Вот твои документы, тут написано, что ты окончил два класса духовной семинарии.

— Но ведь это не духовная, а духовая семинария. У нас духовенство готовят.

— Так ты что же — поп?!

— Нет, я — диакон.

— Пошел вон отсюда!

Другой батюшка, когда-то служивший на Кубани, передавал мне свой разговор с местным военкомом. Майор его спросил:

— А что же тебе в военном билете писать? Какая же у тебя профессия?

— Нам обычно пишут: священнослужитель.

— Так. А ты семинарию кончил?

— Нет, меня так посвятили в священный сан.

— Ну, раз ты семинарию не кончил, я тебе не напишу "священнослужитель". Я тебе напишу просто: служащий.

Мне известны и более курьезные свидетельства совершенной отчужденности советского общества от Церкви. Некий батюшка служил в Московской епархии, где-то недалеко от города Клина. Ему предстояло очередное награждение, его должны были возве сти в протоиерейский сан. Незадолго до Пасхи ему принесли телеграмму из епархиального управления. На бланке, который священнику вручил почтальон, было напечатано буквально следующее:

"Вам надлежит прибыть для возведения в сан п р о т и в е в р е я".

У наших бюрократов, да и вообще у всех "советских людей" было о нас, клириках, вполне устойчивое мнение: это или жулик, или ненормальный. В этой связи мне вспоминается разговор между московским уполномоченным Плехановым и отцом А.Б., который до семинарии был генетиком, кандидатом биологических наук. Выдавая ему справку о регистрации, Плеханов глядел на него с изумлением и сказал:

— Как же так? Вы — кандидат наук, генетик, и вдруг становитесь служителем Церкви?

На это отец А. отвечал:

— А вы разве никогда не слышали, что основатель генетики был священником и даже настоятелем монастыря?

(Он имел в виду Г.И.Менделя.)

Отношение к священнослужителям, как к людям весьма подозрительным, я почувствовал на собственной шкуре с самых первых шагов на этом поприще. Никогда не забуду свое прибытие к месту служения — дальнее село, двадцать шесть километров проселочной дороги от районного центра — Данилова. Был 1980 год, самый конец апреля. По обочинам и в лесу еще кое-где лежал снег. Первых несколько верст мне посчастливилось проехать на попутном тракторе. Далее я месил грязь резиновыми сапогами...

Дорога проходит через большое село — Спас. Там меня заметил мужик, который чинил забор у своего дома. Он внимательно посмотрел на мою фигуру и сказал:

— А ты не в Горинское идешь, сменить отца Ивана?

Я подтвердил это.

Надо сказать, что тоску навевала не только распутица, не радовали и названия селений, через которые приходилось идти — Стонятино, Скулепово... Да и само Горинское — место, где мне предстояло служить.

После краткого моего диалога с мужиком я едва ли прошел километра полтора — меня нагнал грузовик, в кузове над кабиной возвышалась гренадерская фигура участкового в милицейской форме. Я был решительно остановлен, поднят в тот же кузов и доставлен в Горинский сельсовет. Там долго и внимательно изучали мой паспорт и указ Митрополита Иоанна о назначении на этот приход.

А далее началась некая бюрократическая игра — уполномоченный совета по делам религий категорически отказывался выдать мне справку о регистрации, пока я не пропишусь в Горинском, а райисполком в Данилове и вторивший ему сельсовет решительно не желали меня прописывать, пока я не предъявлю справку о регистрации... Все это продолжалось недели две, и мне пришлось еще несколько раз преодолевать 26 километров жидкой грязи...

Вспоминается мне народный суд в Данилове. Лето 1981 года. Слушается дело об ограблении Троицкого храма села Горинского. Совершили это мальчишки из Рыбинска, одному из них исполнилось 18 уже в тюрьме. Я — свидетель.

Ведет заседание судья лет тридцати на вид, в рубашке с короткими рукавами. Держится он весьма уверенно, то и дело покрикивает на стороны и на свидетелей.

Я спросил одного из адвокатов:

— Откуда он такой бойкий у вас тут взялся?

— А он раньше был водителем троллейбуса в Ярославле. Потом окончил заочный юридический институт и вот стал судьей...

Наконец приходит мой черед давать показания.

Судья задает мне вопрос:

— Самый факт ограбления храма не свидетельствует ли о том, что вы халатно относитесь к своим обязанностям?

Я отвечаю:

— По действующему законодательству я вообще не имею права решать на приходе никакие хозяйственные и организационные вопросы. Мое дело — только богослужение. Но в меру сил и возможностей мы старались привести церковь в порядок: делали ремонт, провели электричество...

Судья прерывает меня:

— Ну, это в Церкви совершенно не нужно. Могли бы служить при свечах, как тысячу лет до этого служили...

— С таким же успехом, — говорю, — я могу сказать вам, что в этом зале также не нужно электричество. Могли бы заседатьпри свечах, как заседали судьи тысячи лет до нашего времени...

Этого он никак не ожидал и сразу перешел на крик:

— Вы что себе позволяете? "Святой человек"! Я вам сейчас вкачу пятнадцать суток за оскорбление суда!..

Я понял, что силы наши неравны, а потому смиренно произнес:

— Приношу суду свои извинения.

Он еще некоторое время кипятился, а потом возобновил допрос, но смотрел на меня уже не без некоторой опаски.

В перерыве ко мне подошли адвокаты и выразили свой восторг:

— Ловко вы его поддели...

Как-то осенним днем восемьдесят третьего года, когда я уже служил в селе Петрове под самым Ярославлем, зашел ко мне в дом местный почтальон. Спрашивает:

— Вы на газеты и журналы подписываться будете?

— Да, — говорю, — буду. Я подпишусь на газету "Правда".

(А надо сказать, что в те "баснословные года" именно в этом "центральном органе" при некотором умении читать между строк можно было обнаружить самую существенную информацию.)

От моего ответа почтальон опешил:

— Вы это серьезно говорите?

— Совершенно серьезно. Я подпишусь только на одно издание — на газету "Правда".

— Но послушайте, у меня на участке на "Правду" даже члены партии не подписываются...

— А вот вы им, — говорю, — так и скажите. Вы на свой центральный орган не подписались, а поп его получает...

Почтальон принял от меня деньги, выдал квитанцию и удалился совершенно потрясенный.

Старостиха Горинской церкви, после того, как мы с ней познакомились ближе и она прониклась ко мне доверием, передала отзыв обо мне секретаря Даниловского исполкома. (По общему положению церковными делами занимались в районных советах именно секретари.) Так вот даниловский секретарь, фамилия его, помнится, была Орлов, изучив мои бумаги и автобиографию, взглянул на старосту и произнес:

— Советский человек... До чего дошел...