Мемуары

МОЙ ПУТЬ

Юность — Последствия первой мировой войны — Вступление в СС и СД — Меня замечают — Гитлер в Бад-Годесберге — Мои первые поручения — Перевод в имперское министерство внутренних дел — Первая встреча с Бестом, Мюллером и Мельхорном — Большая картотека.

С того дня, когда в 1941 году меня назначили руководителем политической тайной службы за границей, Генрих Гиммлер, как рейхсфюрер СС и высший начальник политической контрразведки, издал распоряжение, строго запрещавшее публикацию в печати моих фотографий и упоминание моего имени в прессе. Только после разгрома Германии общественности стали известны мое имя и кое-какие сведения о моей деятельности, хотя многое еще оставалось в тени.

Теперь, когда я решаюсь выйти из-за кулис и рассказать о разведке при национал-социалистском режиме, мной движет отнюдь не желание привлечь внимание к собственной персоне. Не ставит эта книга и задачи развлечь читателя, поведав ему несколько захватывающих историй про шпионов. При всем своеобразии стоявших передо мной задач моя деятельность была настолько тесно связана с общим ходом политических и военных событий, особенно во время второй мировой войны, что, как мне кажется, моя книга сможет прояснить в более широком смысле некоторые темные места в истории третьего рейха.

Чтобы читателю стало понятно, как я сблизился с кругами, связанными с разведкой, и впоследствии попал в ее бешеный водоворот, мне представляется необходимым сказать несколько слов о годах моей молодости и о том, какое влияние оказали они на мое последующее развитие.

Уже ребенком — я родился в 1910 году, в Саарбрюкене в семье фабриканта роялей Гвидо Шелленберга, где, кроме меня, было еще шестеро детей, — я испытал ужасы войны. Особенно запомнилась мне зима 1917 года с ожесточенными бомбежками моего родного города французами, с голодом, холодами и болезнями. Когда первая мировая война закончилась, мой отец был арестован французскими оккупационными властями по политическим мотивам. Во времена этих испытаний моя мать пыталась обрести религиозную стойкость и с еще большим рвением, чем раньше, искала поддержку в католической вере, так что и мое воспитание, и духовное развитие велось в строго христианском духе. Здесь мне вспоминается одно происшествие, сыгравшее через много лет свою роль в моем решении отойти от католической церкви: на исповеди я признался, не без опасений, священнику об одной своей мальчишеской проделке. Когда он в наказание стал осыпать меня сильными ударами, меня охватил такой гнев, что с тех пор я стал относиться к церковному воспитанию в родительском доме со все большим отвращением и позднее, уже студентом, не вступил в общество студентов-католиков.

В гимназии я тянулся к нашему преподавателю истории, который сумел привить мне такую любовь и интерес к эпохе Возрождения и его культурно-историческому значению для Нового времени, что с тех пор мое внимание всегда привлекали история и культура Запада.

В 1923 году мои родители, в результате войны оказавшись в стесненном материальном положении, переселились в Люксембург, где находился филиал фабрики моего отца.

В 1929 году я начал учиться в одном из университетов Рейнской области. После некоторых колебаний — сначала поступил на медицинский факультет — я решил по настоянию отца, склонного к экономическим и гуманитарным наукам, заняться изучением права; юридическое образование представлялось специальностью, позволяющей сделать карьеру в области экономики или на дипломатическом поприще. Больше всего я мечтал о дипломатической карьере в министерстве иностранных дел — жизнь в пограничной области, где с особенной остротой сталкивались политические устремления государств Запада, возбуждала во мне интерес к внешнеполитическим событиям. В университете я вступил в студенческую корпорацию, союз, защищавший интересы и достоинство студентов. После сдачи первого государственного экзамена я проходил обычную юридическую практику в Бонне. В это время экономический кризис достиг в Германии наибольшей остроты, не пощадив и предприятия моего отца, который оказался в крайне тяжелом финансовом положении. Я был вынужден подать прошение о выделении мне государственного пособия. Это было в 1933 году — вскоре после захвата власти национал-социалистами. В мае того же года я вступил в Национал-социалистскую германскую рабочую партию и в СС. Я недолго раздумывал над этим решением, поскольку этот шаг представлялся мне просто необходимым для дальнейшего получения государственного пособия. Из этих же соображений один из моих тогдашних начальников настоятельно рекомендовал мне вступить в партию. Кроме того, я, как и миллионы других немцев, верил, что только НСДАП сможет явиться силой, способной вызволить Германию из тисков экономического кризиса, превратившего в безработных почти пять миллионов человек; к тому же зарубежные страны не проявили ни малейшего желания сделать какие-либо уступки демократическим силам Веймарской республики, которые позволили бы преодолеть кризис. В то же время я, как и многие, считал, что новому правительству удастся решить острые социальные и внутриполитические проблемы, а также ликвидировать последствия Версальского мирного договора и восстановить полный суверенитет Германии на международной арене. Это внешнеполитическое требование в свете международных отношений казалось мне с точки зрения международного права вполне оправданным, тем более, что изучение новейшей истории Франции показало мне, что французский народ постоянно стремился аннулировать мирный договор 1871 года.

Исполненные таких надежд, люди самых различных партий и направлений, особенно молодежь, устремились в 1933 году в НСДАП, при этом не разбираясь досконально во всех пунктах партийной программы национал-социалистов. Наравне со многими другими, я тоже считал, что Гитлер, учитывая необходимость привлечения такого большого количества новых сторонников, пришедших из различных партий и придерживающихся самых различных взглядов, поневоле должен будет допустить существование различных точек зрения на вопросы внутренней и внешней политики. Мы также считали, что партия учтет различие взглядов своих новых членов на еврейский вопрос и на практике ограничит свою программу.

Среди организаций партии уже в 1933 году охранные отряды Гитлера (СС) считались организацией для избранных, своего рода партийной элитой, которую молодежь того времени высоко ценила, правда, больше с точки зрения общественного престижа, чем из политических соображений. Поэтому так называемые «непростые люди» предпочитали вступать именно в СС. Оглядываясь назад, я могу осудить собственные поступки, но в то же время я не могу отрицать того, что в молодости и я придавал много значения своему положению «в свете» и что это суетное пристрастие сыграло свою роль в моем решении вступить в СС.

Монотонная казарменная служба, в ходе которой каждый кандидат в СС проходил курс военной муштры, очень скоро стала тяготить меня, тем более, что учебный план предусматривал все более продолжительные пешие походы даже в выходные дни. Приложив некоторые усилия, я сумел освободиться от военных занятий. Взамен мне поручили делать доклады — в основном на исторические темы, — чтобы студенты Боннского университета, члены СС, могли получить некоторую духовную разрядку и отдых от монотонной учебы. Эти доклады вскоре стали пользоваться все большей популярностью.

Однажды вечером — как помнится, я делал тогда доклад, направленный против политического влияния католической церкви — я заметил на последних рядах двух до того момента незнакомых мне людей пожилого возраста в простой эсэсовской форме. Как выяснилось позже, это были два профессора — педагог д-р Н. и филолог д-р Б. Первый был католик, бывший священник, выполнявший в этом качестве особые поручения немецкого епископата, что позволило ему великолепно изучить политику Ватикана в отношении Германии.

Профессор Б., поприветствовавший меня после окончания доклада, был — как выяснилось в ходе нашей беседы — специалистом в области санскрита и долгое время прожил в Индии. Позднее он часто приглашал меня к себе домой, где я познакомился со многими известными индийцами и многое узнал о проблемах, стоящих перед Индией.

Однако человеком, руководившим потом моими первыми шагами в тогда совершенно незнакомой для меня области политической тайной службы, был профессор Н. , бывший священник. В тот вечер он очень долго беседовал со мной, похвалил мой доклад и сказал, что у СС есть и другие интересные задачи, в решении которых мог бы принять участие такой человек, как я. Впервые я услышал слово «служба безопасности», которую д-р Н. впоследствии называл только СД. Профессор Н. объяснил мне, что служба внутренней и внешней безопасности СД представляет собой тайные организации, которые, помимо прочего, сообщают высшему руководству государства о настроениях народа, которое использует эти сообщения для проверки своих решений. В тот же вечер он спросил меня, согласен ли я работать на эту тайную службу. Меня привлекло выражение «зарубежная служба». Однако д-р Н. объяснил мне, что в любом случае работе в зарубежной службе должна предшествовать подготовка в рамках внутренней службы безопасности, и посоветовал мне продолжать изучение права в качестве сотрудника внутренней службы безопасности. Мое сотрудничество со службой безопасности должно, как он сказал, осуществляться по совместительству, так сказать, на общественных началах.

После непродолжительного размышления я согласился и в тот же вечер дал обязательство сотрудничать со службой безопасности. Официальную присягу СД я дал несколько позже в Берлине.

Прежде чем перейти к описанию моих первых шагов в тайной службе, я бы хотел рассказать о событии, которое особенно сильно запечатлелось в моей памяти благодаря его далеко идущим политическим последствиям для третьего рейха.

К концу моей действительной службы в СС меня зачислили в охранную команду, которая должна была охранять известный отель «Дреезен» в Бад-Годесберге. Это произошло 29 июня 1934 года — за день до «чистки» CA.

Около шести часов вечера я заступил на пост у одной из дверей отеля, через которую с террасы можно было пройти прямо в обеденный зал. Отсюда мне открывался великолепный вид на Петерсберг и на лежащие за Рейном горы, за пологими вершинами которых собирались тяжелые темные грозовые облака. Вскоре над долиной Рейна разразилась сильная гроза. В резком свете молний на мгновения ярко озарялась облицовка стен внутренних помещений отеля. Спасаясь от проливного дождя, я втиснулся в нишу двери. Через стекло, отделявшее меня от обеденного зала, я мог незаметно для тех, кто находился внутри, наблюдать все, что там происходило. Я узнал среди присутствующих Гитлера, Геббельса и Геринга, вовлеченных, казалось, в оживленную беседу. О чем они говорили, понять было невозможно. Но до сих пор я живо вспоминаю выражение их лиц. Казалось, Гитлеру было трудно решиться отдать необходимый приказ о чистке рядов CA. Часто он резко отворачивался от Геббельса, с жаром уговаривавшего его, или от Геринга, подходил к одной из дверей, приоткрывал ее и возбужденно вдыхал холодный, предгрозовой воздух. Чуть позже накрыли на стол. Гитлер задумчиво сидел перед своим диетическим блюдом, в то время как Геринг жадно поглощал мясо. За ужином царило молчание. Только после еды присутствовавшие вновь разбились на небольшие группки и возобновили обсуждение. Наконец Гитлер прекратил совещание резким жестом руки. Прошло несколько минут, и громадные мерседесы быстро унеслись по направлению к аэродрому Хангелар, увозя участников совещания.

Мрачная драма — «дело Рема», ликвидация руководства штурмовых отрядов — началась.

Свои первые задания от тайной службы я получал в зеленых конвертах, приходящих по адресу одного боннского профессора хирургии X. За этими конвертами я регулярно приходил на его частную квартиру. Указания поступали непосредственно из центрального управления службы безопасности в Берлине. От меня требовали давать информацию о положении дел в рейнских университетах, освещающую профессиональные, политические и личные связи студентов и преподавателей.

Профессор хирургии X. был широко образованным, хорошо знающим зарубежные страны человеком. У него была богатая библиотека, особый интерес в которой представляли книги по разведке и методам работы тайных служб. В продолжительных беседах, часто заходивших за полночь, он сообщил мне немало ценных сведений об историческом развитии тайных служб в других странах, прежде всего в Англии и на Балканах.

Время от времени я получал задания от одного совершенно незнакомого мне человека, который вызывал меня по телефону в один маленький боннский отель, не называя при этом даже своего имени.

Самым искусным, однако, из всех, с кем я сталкивался на этом поприще, был бывший иезуитский священник д-р С. Он никогда не требовал от меня письменного изложения моих сообщений, стремясь в потоке вопросов и ответов вытащить из меня больше, чем я смог бы сообщить в письменном виде. Кроме того, он, казалось, просто хотел проверить мои знания.

Однако меня удивляло и несколько разочаровывало то обстоятельство, что я так и не получил ответа из Берлина на мои письменные сообщения. Я уже полагал, что моя работа не находит достаточного отклика. И вдруг ко мне на квартиру в Дюссельдорфе, где я служил в суде, явился уже упомянутый профессор Н. К моему удивлению, он предложил мне переехать во Франкфурт-на-Майне, чтобы там, в ходе подготовительной юридической службы, пройти предписанный куре обучения во внутренней канцелярии тамошнего полицай-президиума. Так как это предложение было связано с финансовыми выгодами, я без колебаний принял его.

Во Франкфурте для меня начался период интенсивной деятельности, продолжавшийся три месяца. Я ознакомился с работой различных отделов полицай-президиума, и повсюду мне пришлось заниматься самыми щекотливыми делами — в том числе вести следствие по тяжелым преступлениям, совершенным высокопоставленными партийными функционерами. Дважды такие дела вынуждали меня ездить в Берлин для доклада лично тогдашнему рейхсминистру внутренних дел д-ру Фрику. Тогда как раз между министром юстиции д-ром Гюртнером, Фриком и нюрнбергским гауляйтером Юлиусом Штрейхером возник ожесточенный спор. Дело было в следующем.

В то время во Франкене были приговорены к десяти годам тюремного заключения два эсэсовца, один из которых убил молотком одного еврея, столкнувшись с ним на финансовой почве. Изучив дело, я пришел к убеждению, что второй человек, который, по его показаниям, только дал молоток убийце, не зная о его намерениях, был невиновен. Поэтому однажды ночью я тайно приказал открыть камеру, где он находился, чтобы этот заключенный смог убежать.

Министр юстиции Гюртнер усмотрел в этом нарушение закона и обратился к министру внутренних дел Фрику с резким протестом против Штрейхера. Благодаря посредничеству Фрика, мое своевольство осталось без серьезных последствий.

Из Франкфурта меня неожиданно послали на четыре недели во Францию с заданием дать точную информацию о политических взглядах известного профессора Сорбонны П. (Как-то я упомянул имя этого профессора в одном из своих сообщений из Бонна.) По всей видимости, я удовлетворительно выполнил это поручение и меня вскоре после возвращения из Франции перевели для дальнейшего изучения методов внутреннего управления в Берлин, в имперское министерство внутренних дел. Сначала меня направили к оберрегирунгсрату д-ру С, который, как я узнал позже, в действительности заведовал кадрами тогдашней тайной государственной полиции. Он вручил мне официальную программу, в которой указывались день, час и место, куда я должен явиться за дальнейшей информацией.

Так я перебрался во дворец на Принц-Альбрехтштрассе, в котором помещалось гестапо. Охрана из эсэсовцев провела меня к одному пожилому оберрегирунгсрату, который объяснил мне, что хотя я принадлежу к министерству внутренних дел, оно откомандировало меня в главное управление СД, и я должен сначала работать в качестве информатора управления тайной государственной полиции [Управление государственной полиции и главное управление службы безопасности были в то время отделены друг от друга, но уже с 1934 года они объединились в лице Гейдриха.

Гейдрих, подчинявшийся Герингу и Гиммлеру, был на самом деле непосредственным руководителем политической полиции всех германских земель и, кроме того, шефом главного управления службы безопасности — следующий в партийной иерархии пост после Рудольфа Гесса и Гиммлера. Обе эти должности были тогда полностью отделены друг от друга — и в области финансов, и по личному составу, и территориально.

В 1936 году Гиммлер стал шефом германской полиции в имперском министерстве внутренних дел. Он назначил Гейдриха руководителем полиции безопасности и СД. Это означало, что Гейдрих отныне являлся главой и криминальной полиции, в результате чего в рамках министерства внутренних дел было создано новое ведомство, являющееся единой руководящей инстанцией для государственной тайной полиции (гестапо) и уголовной полиции (крипо) — «Главное управление полиции безопасности». Помимо гестапо и крипо существовало отдельное ведомство — главное управление СД. О развитии всех этих организаций, приведшем в 1939 г. к созданию Имперского управления безопасности, я сообщу позднее.].

Жизнь, начавшаяся с этого момента для меня, была исключительно интересной. Все большее восхищение вызывало во мне беззвучное взаимодействие всех шестерен невидимого, как мне казалось, механизма, открывавшего передо мной все новые двери, командуя мной при этом как безвольной куклой.

Так однажды меня, вызвали к начальнику 1-го и 3-го отделов д-ру Бесту, имевшему тогда чин министериальрата и обер-фюрера СС. В 1-м отделе он ведал личными делами сотрудников и всеми организационно-правовыми вопросами. Одновременно в 3-м отделе (позднее превращенном в группу IV в ведомстве IV) он руководил контрразведывательной работой внутри страны. Бест, один из главных руководителей аппарата тайной службы, некоторое время испытующе глядел на меня. Вероятно, он хотел сначала «прощупать» меня. В разговоре со мной он затронул массу специальных вопросов об управлении, о новом полицейском законодательстве, а также о борьбе со шпионажем. В заключение он заметил, пожав плечами: «Я не знаю, какие планы у Гейдриха относительно вас — видимо, в свое время он сам вам скажет об этом».

Затем я должен был явиться к начальнику 4-го отдела (политическая полиция), рейхскриминальдиректору и оберфюреру СС Генриху Мюллеру, человеку, который, находясь за кулисами, был практически главой государственной полиции. Несходство между Бестом и Мюллером с первого взгляда бросалось в глаза: Бест был разносторонним и живым, Мюллер — сухим и скупым на слова, которые он произносил к тому же с типичным баварским акцентом. Я не мог избавиться от чувства, что этот низкорослый, приземистый рейхскриминальдиректор с угловатым крестьянским черепом, узкими, крепко сжатыми губами и пронзающими насквозь карими глазами, которые почти всегда были полуприкрыты, постоянно мигающими веками, не только производил на меня отталкивающее впечатление, но беспокоил меня и нервировал. Особенно неприятно подействовал на меня вид его массивных широких рук с толстыми угловатыми пальцами.

Между нами в тот раз так и не состоялось настоящей беседы. Может быть, это случилось потому, что Мюллер все никак не мог избавиться от своих привычек, приобретенных им на посту секретаря по уголовным делам мюнхенского полицай-президиума, и не находил нужных слов для более доверительного разговора.

«Откуда вы? Кем вы работаете сейчас? Гейдриху нравятся ваши доклады…» — в таком сухом стиле, прямо как на допросе, беседовал он со мной.

Свою службу в главном управлении СД я начал в организационном отделе. Поначалу работа, по существу, заключалась в чисто административно-технических поручениях. Моим непосредственным начальником был оберрегирунгсрат оберфюрер СС д-р Мельхорн (из 2-го управления), внешне незаметная личность, обладавший однако исключительными способностями, человек, не имеющий ничего общего с национал-социализмом в понимании партийной бюрократии. Его позицию характеризовало высказывание, которое он как-то сделал: национал-социализм, считал он, есть лишь одна из многих форм проявления жизнедеятельности немецкого народа, говорить же сегодня о «тысячелетней империи» — бессмысленно.

Используя организационные предварительные мероприятия, которые осуществляли д-р Бест и д-р Мельхорн, Гейдрих укреплял свое могущество. Позднее, несмотря на их профессиональные достижения, Гейдрих обоих отстранил от дел; «вина» Мельхорна заключалась в том, что он осмелился настраивать сотрудников СС против Гейдриха и к тому же обладал таким «недостатком», как саксонское происхождение, Гитлер и Гиммлер не только отрицательно относились к саксонцам, они даже отказывали им в подлинном праве называться немцами, как «смешанной со славянами расовой составной части немецкого народа».

В 1936 году Мельхорна заставили предстать перед судом чести, в результате чего он должен был уйти со своего поста. Однако на этот раз ему удалось отделаться довольно легко — его послали путешествовать по различным странам мира. Два года длилось его отсутствие. Его отчеты о состоянии дел на Ближнем Востоке и в Восточной Азии свидетельствовали об исключительно острой наблюдательности и политической дальновидности, которые были свойственны этому человеку. Напротив, нарисованная им картина «вероятного развития событий в США и Латинской Америке» показалась мне настолько неверной, что я в свое время даже подозревал, что он хотел этим докладом создать у Гитлера ошибочное представление о тогдашней ситуации в упомянутых странах.

Д-р Мельхорн проявлял в то время очень большой интерес к моему профессиональному развитию; он буквально заставлял меня, наряду с работой в главном управлении СД, вновь обратить свое внимание на юридическое образование. В результате его постоянных уговоров я весь 1936 год посвятил своей юридической карьере и сдал главный государственный экзамен.

В начале 1937 года — тем временем Мельхорн уже должен был оставить свою должность в главном управлении СД — меня вновь отозвали в имперское министерство внутренних дел. Через полгода я получил чин регирунгсрата. С этих пор я все более самостоятельно должен был решать организационные вопросы — такие, как проблемы личного состава, государственно-правовых реформ и проблемы мобилизации. Кроме того, через каждые две недели я готовил подробный доклад об общем положении, откуда руководство рейха могло почерпнуть всеобъемлющие сведения о событиях во всех сферах административно-управленческого аппарата, экономики, культуры и партийной жизни, а также о так называемых «действиях противника». Часто внутри партии происходили резкие политические столкновения, о которых Гитлер, как правило, узнавал через Рудольфа Гесса. Противные стороны были представлены, с одной стороны, Гиммлером и Гейдрихом, а с другой — до 1941 года, — Рудольфом Гессом и позднее его преемником Мартином Борманом.

Все лица, представлявшие интерес в рамках упомянутых сообщений, заносились в секретные личные дела, содержание которых в виде краткой аннотации излагалось на карточке, входящей в картотеку. В течение ряда лет накопились сотни тысяч таких карточек. В центральном управлении были установлены огромные вращающиеся столы, на которых по кругу были размещены карточки. Эти столы вращались на шариковых подшипниках и имели электрический привод. Одного человека было достаточно, чтобы при помощи небольшого числа рычагов и рубильников легко привести в действие это чудовищное сооружение. Однако первоначально столь совершенной техникой была оснащена лишь внутренняя служба безопасности. Она получала, как было сказано вначале, свои информации непрерывно от местных организаций СД, разбросанных по всей стране, которые, в свою очередь, повсюду имели внештатных сотрудников и доверенных лиц.

Наряду с этими задачами я посвятил себя планированию создания объединения всех управлений полиции безопасности и главного управления СД. Эта новая центральная организация, которую необходимо было создать, была названа позднее «Главным имперским управлением безопасности» (РСХА) [2].

В то время я считал необходимым вывести СД из-под контроля высшего партийного руководства и сделать ее государственным учреждением, подчинив вместе с отраслевыми управлениями полиции имперскому министерству внутренних дел. Мои предложения не были приняты, так как Гесс, бывший тогда заместителем Гитлера, и не в последнюю очередь рейхсляйтер Шварц, казначей партии, упорно настаивали на разделении партийных и государственных учреждений. Ведь партия получала на нужды СД такую крупную государственную субсидию, что изрядно нажилась при этом.