Мемуары дипломата

Глава XXIII 1917

Арест императора и императрицы. — Роковое влияние императрицы. Характер и воспитание императора. — Обзор его царствования. — Его фатализм и твердая вера в промысел божий

Императора, возвратившегося после отречения в бывшую свою ставку в Могилеве, теперь титуловали "полковником Романовым", соответственно его официальному чину в армии. 22 марта он был доставлен в Царское, где он и императрица были заключены под арест. Когда весть о его отречении впервые достигла дворца, императрица отказалась ей верить и была совершенно ошеломлена, когда великий князь Павел Александрович сказал ей, что это совершившийся факт. Но когда первое оцепенение прошло, то она выказала удивительное достоинство и мужество. "Я теперь только сестра милосердия", сказала она, и однажды, когда, как казалось, грозило произойти столкновение между восставшими войсками и дворцовой стражей, она вышла вместе с одной из дочерей и умоляла офицеров притти к соглашению с первыми во избежание кровопролития. Все ее дети находились в постели, будучи больны корью, которая у цесаревича и великой княгини Марии приняла довольно серьезный оборот, так что все ее время уходило на то, что от одного больного она переходила к другому.

Хотя во время своего пребывания в Царском их величества постоянно находились под стражей и не могли даже гулять в дворцовом саду, не привлекая к себе любопытных взоров кучки зевак, глазевших на них через решотку парка, однако они не могли пожаловаться на дурное обращение. Керенский принял специальные меры к их охране, так как одно время крайние, требовавшие наказания для царя и царицы, угрожали схватить их и заключить в крепость. В первой своей речи, произнесенной в Москве, Керенский заявил, что он не позволит больше проливать крови, и что он не собирается стать Маратом русской революции. Один из мотивов, по которым он добивался отмены смертной казни, заключался в желании предупредить возможное в будущем требование казни над императором. Перевод их величеств в Тобольск в августе также был вызван главным образом желанием спасти их от опасностей, которым они подвергались бы в случае успеха большевистского восстания; и едва ли можно сомневаться, что, останься они в Царском, они не надолго пережили бы Октябрьскую революцию. Их дети, которым было предложено на выбор либо поселиться с императрицей Марией в Крыму, либо сопровождать своих родителей в Тобольск, избрали последнее, хотя и были предупреждены, что будут подвергнуты тому же режиму, как и император и императрица.

В конце сентября я имел беседу с правительственным комиссаром, сопровождавшим императорскую фамилию в Тобольск; эту беседу я изложил в следующем письме к лорду Стемфордгему:

"Макаров, принадлежащий к умеренным социалистам, говорил об императоре очень добродушно и, повидимому, сделал все, что мог, чтобы пойти навстречу желаниям его величества. Он говорил, что наблюдать отъезд из Царского было очень мучительно, потому что почти все члены императорской семьи были в слезах, но что, за исключением императрицы, к ним скоро возвратилось хорошее настроение, и через час они уже болтали и смеялись. Путешествие по железной дороге продолжалось три или четыре дня, и поезд ежедневно останавливался на час, чтобы дать возможность императору и детям погулять. Путешествие на пароходе заняло еще четыре дня. Но так как в доме, отведенном для них в Тобольске, необходимо было произвести некоторый ремонт, то император с семьей оставались на пароходе еще в течение нескольких дней. Макаров соглашался с тем, что дом этот не был обширен, особенно в глазах тех, кто привык жить в дворцах, и что он не был обставлен с роскошью. Поэтому он постарался несколько загладить этот недостаток, захватив ковры, фамильные картины, вино и т. д. из царскосельского дворца. Самое худшее было то, что дом этот был расположен в низменной части города и потому был сыроват, и что при нем был лишь небольшой сад. Однако как раз против него находился довольно большой парк, где членам императорской семьи было разрешено гулять. Им было разрешено также присутствовать на богослужении в церкви, вместо того, чтобы устраивать его дома, как это бывало сначала. Императору было также разрешено охотиться, когда он того желал.

Тобольск, по его словам — небольшой город, имеющий около 27 тысяч жителей и находящийся на таком расстоянии от железнодорожной станции, что император был здесь в полной безопасности. Прилегающая земля принадлежала крупным земельным собственникам — крестьянам из татар, которые от всего сердца ненавидели революцию, так как боялись, что подвергнутся экспроприации, если произойдет перераспределение земли между крестьянами. Он прибавлял, что много крестьян приходило в Тобольск, словно на богомолье, чтобы увидеть дом, в котором жил император.

Что касается климата, то, по его словам, хотя он в некоторые месяцы сырой, но здоровый, и зима там на самом деле умереннее, чем в Петрограде, потому что там не бывает тех резких ветров, которым мы подвергаемся здесь.

Прощаясь с его величеством, он просил его сказать ему без стеснения, нет ли у него каких-либо жалоб, но император заверил его, что он всем доволен. Как император, так и императрица простились с ним дружески. Император не раз беседовал с ним о политическом положении, причем говорил, что он вполне готов умереть за Россию. Макаров прибавлял, что он уверен, что его величество говорил это совершенно искренно".

Для ознакомления со всем тем, что вытерпела императорская семья за последние месяцы своего пребывания в Тобольске, я должен отослать своих читателей к красноречивым страницам книги Жильяра "Le tragique destin de Nicolas II" ("Трагическая судьба Николая II"), а остальную часть главы я посвящу краткому обзору царствования императора.

Император Николай II является одной из наиболее патетических фигур в истории. Если бы он жил в классические времена, то история его жизни и смерти послужила бы поэтам древней Греции сюжетом для какой-нибудь великой трагедии. Они бы изобразили его, как жертву, обреченную судьбой, преследуемую на каждом шагу безжалостным фатумом вплоть до последней раздирающей душу сцены, разыгравшейся в подвале дома в Екатеринбурге.

Женитьба императора на принцессе Алисе Гессенской не была вызвана государственными соображениями. С самого начала их влекло друг к другу чувство взаимной привязанности, и их любовь друг к другу с каждым годом становилась все сильней. Но хотя это была идеально счастливая пара в семейной жизни, тем не менее выбор императора был несчастлив. Несмотря на многие свои хорошие стороны, — душевную теплоту, преданность супругу и детям, благонамеренные, хотя и вызванные злыми советами, стремления внушить ему твердость и решимость, которых не хватало его характеру, императрица Александра не была подходящим товарищем для государя в его трудном положении. В силу своей недоверчивости и нелюдимости ей не удалось приобрести привязанности своих подданных, хотя она и была прирожденным автократом. С самого начала она неверно оценила положение, побуждая императора держать курс, чреватый всяческими опасностями для государственного корабля, в то время, когда политические воды уже поднимались на опасную высоту. Трагический элемент можно распознать уже в первом акте этой драмы. Будучи хорошей женщиной, стремившейся служить интересам своего мужа, она оказалась орудием, избранным для его гибели. Недоверчивому и нерешительному императору было как бы предназначено попасть под влияние более сильного характера, чем каким был он. Ее слепая вера в необузданное самодержавие должна была его погубить. Если бы его супругой была женщина с более широкими взглядами и большей проницательностью, которая поняла бы, что такой режим является анахронизмом в XX веке, то история его царствования была бы иная, и, быть может, он и до сих пор был бы русским императором.

Однако, как ни гибельно было ее влияние на супруга в вопросах внутренней политики, императрица должна быть оправдана от столь часто возводимого на нее обвинения в том, что она действовала в интересах Германии. Сам Керенский однажды сказал мне, что не было найдено ни одного компрометирующего документа, который доказывал бы, что она или император когда-либо замышляли заключить сепаратный мир с Германией. По его словам, он имел продолжительную частную беседу с императрицей после революции, в которой ее величество с негодованием протестовала против той мысли, что она была германофилкой. "Я — англичанка, — заявила она, — а не немка, и я всегда была верна России". Он был убежден, что она говорила правду, и хотя она бессознательно играла в руку Германии, побуждая императора вести реакционную политику, но она стремилась исключительно к сохранению в неприкосновенности самодержавия, а не к достижению более близких отношений с Германией. Однако, прибавил он, среди лиц, окружавших Распутина, имелись германские агенты.

Император Николай не унаследовал от своего отца властного характера, силы воли и способности к быстрым решениям, — качества, столь существенные для самодержавного владыки. Александр III по совету обер-прокурора святейшего синода Победоносцева отверг план реформ, который готовился подписать Александр II, когда его жизни положила конец бомба нигилиста. В течение всего своего царствования он проводил реакционную политику, основанную на бюрократической централизации. После его смерти надежды нации сосредоточились на его сыне. Эти надежды нашли себе отражение во многих лойяльных адресах, представленных Николаю II земствами при его восшествии на престол. В одном из них — адресе Тверского земства — было определенно формулировано желание некоторой формы конституционного управления.

Эти обстоятельства давали молодому монарху превосходный случай завладеть сердцами своего народа, сделав некоторые своевременные уступки. Однако император Николай упустил его, как упускал и другие подобного рода случаи в течение всего своего царствования. Будучи преданным сыном, обожающим своего отца, и находясь под опекой архиреакционера Победоносцева, он был воспитан в строгой школе ортодоксального самодержавия и не приобрел привычки к собственной инициативе. Он усвоил доктрины своего ментора и смотрел на самодержавие, как на некоторого рода священное наследие, которое он обязан сохранить в неприкосновенности в той форме, в которой оно было ему передано. Единственная его идея при вступлении на престол заключалась в том, чтобы следовать по стопам своего отца и оставить вещи такими, какими оставил их ему отец. Он питал такое уважение к памяти отца, что отказывался даже принять более высокий чин в армии, верховным главнокомандующим которой он состоял, чем чин полковника, пожалованный ему отцом. Поэтому он отпустил представителей земств, дав им ледяной ответ, гласивший, что они должны оставить всякие "бессмысленные мечтания", так как он твердо намерен продолжать политику своего отца. Однако, как можно заключить из того, что рассказывает нам Извольский в своих «Воспоминаниях», сначала император был намерен говорить менее непримиримым языком, но его убедили в том, что его долг состоит в поддержании традиций царствования его отца. Только в самый последний момент Победоносцев вручил ему составленный им ответ, который император прочел представителям земств, не вполне поняв его смысл. Он до такой степени нуждался в опоре, что как в этом, так и во многих последующих случаях он поддавался влияниям, противным его лучшим намерениям, со стороны лиц, обладавших более сильной волей.

Столь злосчастное начало нового царствования вызвало чувство уныния у всех мыслящих русских, тогда как ужасное несчастье, разразившееся на коронационных торжествах в мае 1896 года, было истолковано суеверным народом как дурное предзнаменование для будущего. Благодаря неумелым распоряжениям со стороны ответственных властей, огромная толпа, собравшаяся на том месте, где должно было происходить распределение обычных подарков, была охвачена паникой, и в давке, возникшей вследствие этого, было задавлено до смерти от трех до четырех тысяч человек. Следующий инцидент, сам по себе ничтожный, произвел, однако, по словам г. Извольского, глубокое впечатление на его величество. Когда император, на которого была надета императорская корона и мантия, подходил к алтарю, чтобы принять миропомазание, застежка надетого на него ордена Андрея Первозванного развязалась, и орден упал к его ногам. Будучи от природы склонен к фатализму и суеверию, его величество счел это за божеское предзнаменование грядущего несчастья.

Его первоначальной и основной ошибкой было отсутствие понимания того, что Россия его дней не может быть управляема по тому же способу, как Россия времен Петра Великого. Империя за это время в огромной степени расширилась территориально. Старая политика централизации уже не могла быть проводима. Единственным действительным лекарством было самоуправление. Однако не в характере императора было брать на себя инициативу такой политики или бороться с сопротивлением тех, кто видел в ней уничтожение своих привилегий. Как ни невозможно для него было лично осуществлять контроль над административным аппаратом обширной империи, однако ему пришлось нести ответственность за грехи и упущения бюрократии, которая правила Россией от его имени. И даже тогда, когда после революционного движения, последовавшего за несчастной войной с Японией, была сделана уступка началу народного представительства, управление страной осталось столь же централизованным, как и раньше.

Равным образом и реформированное министерство, образованное в это же время, не было большим шагом вперед. Это не был кабинет в обычном смысле слова. Он был чужд коллективной ответственности, и области ведения каждого из его членов были отделены одна от другой непроницаемыми перегородками. Кроме того, подобно своим предшественникам, и этот совет был составлен из разнородных элементов. Первый председатель Витте был прогрессист, тогда как министр внутренних дел Дурново — крайний реакционер. Естественным последствием было то, что в силу разногласий он никогда не был в состоянии к сплоченному действию. Хотя я лично не доверял графу Витте вследствие его ярко выраженных германофильских взглядов, однако я вполне признаю его заслуги, как талантливого и дальновидного государственного мужа, [оказавшего своей стране неоценимые услуги. Он ввел золотое обращение, он же провел Портсмутский трактат, восстановивший мир с Японией, он побудил также императора обнародовать манифест 17 октября 1905 года, призвавший к жизни Думу. В своей чрезвычайно интересной и поучительной книге "The eclipse of Russia" ("Затмение России") д-р Диллон слишком уж склонен смотреть на вещи через очки Витте. А между тем император и Витте питали друг к другу антипатию, и нелюбовь Витте к своему государю до такой степени определяла его суждения, что в его глазах его величество был совершенно чужд справедливости. Д-р Диллон, прислушиваясь к Витте, как к суфлеру, не находит для императора ни одного доброго слова. Он награждает его всякого рода оскорбительными эпитетами, приписывает ему недостойные мотивы, обвиняет его в вероломстве. Инициатива императора по созыву Гаагской мирной конференции изображается им как попытка завязать глаза австрийскому правительству и дать возможность русскому военному министру втихомолку опередить своего австрийского коллегу. Допуская далее, что император неумышленно вовлек Россию в несчастную войну с Японией, д-р Диллон намекает на его заинтересованность в финансовом отношении в планах Безобразова относительно политического и экономического расширения России на Дальнем Востоке. Как ни мало объяснимо то обстоятельство, что император отдал себя в руки таких советчиков, как Безобразов и Абаза, и даже позволил им направлять ход переговоров по вопросу о лесных концессиях на Ялу, которые были непосредственной причиной окончательного разрыва, однако же его вкусы были настолько просты, что он никогда не мог бы сделать попытки увеличить свои огромные доходы с помощью спекуляции и участия в таком предприятии. Что действительно трудно объяснить, так это его странное доверие к бессовестным авантюристам, которые убедили его в том, что для предотвращения войны необходима твердая и непримиримая позиция.

В доказательство вероломства императора как граф Витте, так и д-р Диллон ссылаются на тайный договор, подписанный императорами Николаем и Вильгельмом в Бьёрке в июле 1905 года, как на акт измены, направленный против Франции. Согласно условиям этого договора, оба императора должны были притти на помощь друг другу всеми своими сухопутными и морскими силами в случае, если один из них подвергнется нападению со стороны другой европейской державы. Этот договор должен был вступить в силу по заключении мира между Россией и Японией, и император Николай должен был после того пригласить Францию присоединить и свою подпись к этому соглашению. Одной уже этой оговорки достаточно, чтобы показать, что договор не был направлен против Франции. Он был направлен, как убедительно доказывает Извольский в своих мемуарах, против Великобритании. Император Вильгельм в течение целых месяцев пытался убедить царя образовать континентальную лигу, направленную против Англии, но царь уже тогда (в ноябре 1904 г.) возражал, что, прежде чем он сможет подписать какой бы то ни было договор такого рода, он должен быть представлен Франции. На это император Вильгельм возражал, что Франция не сделает ничего для того, чтобы принудить Великобританию сохранить мир, если только она не будет поставлена перед fait accompli (совершившимся фактом) подписанного договора. Так как эти аргументы не могли переубедить императора Николая, то вопрос в течение некоторого времени оставался открытым.

Однако на следующее лето император Вильгельм решил попытаться добиться чего-нибудь с помощью личного воздействия.

Когда император Николай находился вместе со своей семьей на яхте "Полярная Звезда" в финляндских водах, императору Вильгельму пришла в голову мысль явиться к нему на собственной яхте и сделать ему, можно сказать, неожиданный визит. Он настаивал на сохранении этого неожиданного посещения в полнейшей тайне, так как очень боялся приглашения из Петербурга министра иностранных дел графа Ламсдорфа для участия в совещании. Император Вильгельм прибыл в Бьёрк 23 июля с текстом договора в кармане, и ему удалось заставить императора Николая подписать его всего за несколько минут до своего отъезда после завтрака на яхте «Гогенцоллерн» после трехдневной стоянки. Он настоял затем на том, чтобы договор был контрассигнован г. фон-Чиршким, занимавшим высокий пост в германском министерстве иностранных дел и состоявшим германским послом в Вене в начале войны, а также адмиралом Бирилевым, русским морским министром, который случайно находился на яхте "Полярная Звезда", но от которого был скрыт характер документа, который ему пришлось контрассигновать. Как указывает г. Извольский, в то время как был подписан договор, Великобритания и Россия были почти открытыми врагами, и со стороны императора было вполне лойяльным актом заключить союз, направленный против прямого союзника Японии. С другой стороны, он никогда не замышлял вероломства по отношению к Франции. Он намерен был сначала посоветоваться с нею, прежде чем принять окончательные обязательства с своей стороны, но более сильная воля императора Вильгельма преодолела его сопротивление и заставила его, вопреки его собственным лучшим намерениям, подписать договор, не заручившись предварительно присоединением Франции. Николай попал в сети, расставленные для него императором Вильгельмом. Этот последний, прикидываясь другом Англии, в то же время со своим обычным вероломством старался составить коалицию против нас, коалицию, в которую он надеялся принудить вступить и Францию, поставив ее перед фактом русско-германского союза.

Уже поняв совершенную им ошибку, император Николай по возвращении в Петербург посоветовался с графом Ламсдорфом. Последнему было нетрудно убедить его в необходимости предпринять безотлагательные шаги к аннулированию договора, и в соответствии с этим в Берлине были сделаны представления с указанием на то, что договор, не контр-ассигнованный русским министром иностранных дел, должен считаться неимеющим силы. Так как эти представления оказались безуспешными, то император Николай после того отправил письмо к императору Вильгельму с объяснением, что осуществление предположений договора невозможно, так как присоединение Франции недостижимо. Хотя кайзер, невидимому, отнюдь не хотел согласиться с недействительностью договора, но инцидент был окончательно исчерпан в 1907 году, когда Извольский накануне свидания двух императоров в Свинемюнде уведомил германского канцлера, что император Николай считает договор в Бьёрке окончательно отмененным и не может выслушивать дальнейших аргументов в пользу его возобновления.

То обстоятельство, что император Николай иногда поддерживал в министрах, которых он собирался уволить в отставку, вплоть до последнего момента уверенность в том, что они пользуются его доверием, также приводилось критиками его величества в доказательство его вероломства. Принимая их в аудиенции, которая, вопреки их ожиданиям, оказывалась последней, он не делал им ни одного намека на то, что намерен с ними расстаться. Они уходили от него и возвращались в свои министерства, не питая ни малейшего предчувствия о том, что в течение ближайших 24 часов они получат от его величества письмо, увольняющее их от их обязанностей. Большинству из нас не нравится отказывать прислуге, такая же черта была и у императора. Он не был намеренно вероломным, но предпочитал сообщать им в письме то, чего он не имел морального мужества сказать им в лицо, особенно тогда, когда как в случае с Сазоновым, он действовал под давлением императрицы.

Когда я возвратился из России в начале 1918 года, то его обвиняли в том, что он уже совсем готовился обмануть союзников заключением сепаратного мира с Германией. Я отвергал это позорное обвинение тогда, и я думаю, что в настоящем труде я установил, что Англия никогда не имела более лояльного друга и союзника, чем император Николай. Он был верен нам вплоть до самого конца, так как есть основание думать, что если бы он согласился выкупить свою жизнь и свободу в обмен за признание и утверждение Брест-Литовского договора, то германцы спасли бы его.

Его несчастье состояло в том, что он родился автократом, будучи по своему характеру столь неподходящим для этой роли. В действительности он никогда не правил Россией, и, позволив правящей аристократии пренебречь сделанными им в октябрьском манифесте 1905 года обещаниями свободы речи, собраний и т. д., он в значительной мере утратил доверие народа. Наследственное бремя становилось для него все тяжелее по мере того, как он продолжал царствовать; то была огромная империя, в которой около 75 % населения было безграмотно, в которой революционный дух 1905 года никогда не утихал, в которой церковь, сделавшаяся со времени уничтожения патриархата Петром Великим одним из государственных ведомств, быстро утрачивала обаяние в глазах народа вследствие скандальных назначений, произведенных благодаря влиянию Распутина, в которой суд был дурно организован, и почти каждая отрасль управления находилась в руках людей, столь же неспособных, как и развращенных; и вот, вдобавок ко всему этому присоединилась мировая война! Вся система развинтилась, а он, бедный император, поистине не был рожден для того, чтобы привести ее в порядок.

Предчувствовал ли он грядущую смуту, как это некоторые утверждают, или нет, во всяком случае, он сносил выпавшие на его долю несчастья и страдания с удивительной покорностью и мужеством. Будучи глубоко верующим человеком и фаталистом, он всегда готов был принять все, что пошлет ему бог. Как иллюстрацию его общего склада ума, я могу привести историю, о которой рассказывает Извольский в своих «Воспоминаниях». Дело происходило летом 1906 года. Извольский занимавший тогда пост министра иностранных дел, отправился в Петергоф, где тогда пребывал двор, с обычным еженедельным докладом императору. В Кронштадте только что вспыхнул серьезный мятеж, как протест против недавнего роспуска Думы, и крепость была подвергнута бомбардировке флотом. Хотя канонада продолжалась в течение всей аудиенции, император с величайшим вниманием выслушал его доклад, как будто бы не случилось ничего необыкновенного, обсуждая вместе с ним все важнейшие вопросы. Когда по окончании Доклада император поднялся и посмотрел в окно по направлению к Кронштадту, находившемуся в каких-нибудь 10 милях оттуда на другой стороне залива, Извольский не мог удержаться от вопроса: как может он оставаться столь спокойным в такую минуту, когда решается судьба династии? Император, поворачиваясь к нему, сказал, — привожу ответ его величества буквально, как он передан Извольским, так как он удачно заканчивает обзор этого царствования:

"Если вы меня видите столь мало взволнованным, то это потому, что я питаю твердую, абсолютную уверенность, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи находятся в руке бога, поставившего меня на то место, где я нахожусь. Что бы ни случилось, я склонюсь перед его волей с сознанием того, что у меня никогда не было иной мысли, чем служить стране, которую он мне вверил".