Мемуары шулера

Глава шестая Монако

Монако покорил меня буквально с первой минуты.

Нет, я вовсе не считаю себя ни проницательней, ни тем более чувствительней всех прочих, и все же уверен, с самого начала постиг его смысл и проникся судьбой.

Нынче стало модным не любить Монако, его принято считать старомодным, слишком «довоенным», что ли. Однако это не мнение, а скорее указ. Существует порода людей, чье предназначение — я бы даже сказал, профессия, ведь это их хлеб насущный — указывать, что тот или иной писатель, тот или иной ресторан, тот или иной художник или те или иные места уже вышли из моды — тут же указывая вам, какого писателя «надобно» читать, каким художником «следует» восхищаться, какие места «полагается» посещать. Лоцманы последнего корабля, они указывают путь панургову стаду.

Итак, я прожил в Монако восемнадцать лет — с 1899-го по 1917-й год, иными словами, с семнадцати до тридцати пяти лет — и нет ничего, что было бы мне неизвестно об этом маленьком княжестве. Я знаю его историю и его легенды. Я от души аплодирую смыслу его существования, и если мне и посчастливилось насладиться его очарованием, то не менее того потешился я и его чудачествами.

Одному автору, запамятовал его имя, недавно пришло в голову сочинить про него оперетту. Я, конечно, не специалист по этой части, но мне кажется, это было ошибкой.

Монако?

Про него нельзя сочинять оперетты — ведь он уже сам сплошная оперетка!

И достаточно познакомиться с ним поближе, чтобы у вас не осталось на этот счет ни малейших сомнений.

Что такое Монако?

Географически — это скала в форме собачьей головы, не более шестисот метров в длину и около двухсот шириною.

Исторически — легенда, введенная в обиход благодаря Аполлодору, который утверждает, будто основал его не кто иной, как сам Геркулес. Что касается меня, не вижу в этом ничего предосудительного, а почему бы и нет… Дионисий Галикарнасский и Диодор Сицилийский, которые никогда не слыли шутниками, слепо повторили тот же самый трюк.

Стало быть, склоним-ка лучше головы. Право же, всякие споры на эту тему заведут нас слишком далеко.

С другой стороны, всем известно, что единственные старинные предметы, какие с незапамятных времен удалось обнаружить на этой скале, это пара-тройка римских монет. Эту деталь я нахожу в высшей степени знаменательной. Ведь что ни говори, а монетки-то по траве не раскидывают, и деньги на земле, словно сор, не растут. Стало быть, найденные монеты кто-то там потерял… И мне кажется в высшей степени забавной — да-да, именно забавной — мысль, что еще в античной древности здесь, в Монако, уже теряли деньги.

Первое предзнаменование.

Надо ли говорить о сарацинах, об отказе от прав на Монако провансальских графов, о бесконечных баталиях, что то и дело разгорались вокруг этой скалы, которую отвоевывали то одни, то другие? Надо ли напоминать вам про гвельфов и гибеллинов?

О нет, ради всего святого, только не это!

Однако все-таки мне хотелось бы сказать пару слов о некоем Франсуа Гримальди, который 8 января 1297 года появился у ворот цитадели, построенной в 1215 году Фулько дель Кастелло.

Что касается этого благородного генуэзца, отдадим дань восхищения его бесцеремонности.

Он облачился в одежды монаха, и лишь благодаря этому маскараду перед ним открылись врата цитадели. Спрятавшийся в тени вооруженный отряд гвельфов поспешил за ним следом, проник в крепость и перерезал глотки всем до единого, кто имел несчастье там оказаться.

Согласен, манеры довольно жестокие, но что было, то было, и в тот же самый день, 8 января 1297 года, Франсуа Гримальди основал в Монако династию, которой суждено было впоследствии стать самой древней династией Европы.

И чем, интересно, будет теперь заниматься на этой своей скале Гримальди?

Просто защищать ее и все?

Ну уж нет. Он станет задерживать иностранные корабли, которые будут проплывать поблизости.

Ах, неужто грабить?

Ну зачем же так сразу, скажем, он будет предлагать им, может, в несколько настойчивой форме, внести вклад в благосостояние своих подданных.

Неплохая идея, не так ли? Второе предзнаменование.

Вышеуказанный князь послужил примером для всех своих потомков и наследников. С тех средневековых времен нравы заметно смягчились. Теперь яхтам, оказавшимся в водах княжества, предлагают остановиться без единого выстрела, и шикарные сеньоры, увешанные золотыми украшениями и изображающие из себя бывалых капитанов, подчиняются по доброй воле и без всякого принуждения вносят свой вклад в процветание крошечной страны.

Впрочем, династия сохранила почтение ко всем традициям, унаследованным от предков, ведь, памятуя, что в 1304-м Рэнье Гримальди носил титул адмирала Франции, разве не представил нынешний князь свою шпагу на службу Франции в 1914-м?

Да, это настоящая оперетка, иначе не скажешь!

Вы только поглядите на это суверенное княжество, один город и одна деревушка, на эту страну, которая не существует, потому что у нее и имени-то нету!

Ведь Монако, если разобраться, всего лишь название деревушки. А Монте-Карло — название города. И как же тогда, спрашивается, прикажете величать всю страну?

Когда вы там, вы находитесь вовсе не в Монако, как могли бы быть во Франции, в Италии или, скажем, в Норвегии. Нет, вы будете в Монако, как могли бы быть в Каркасоне, Памплоне или в Константине. Это княжество — но не страна.

А я — я по-настоящему люблю этот город и эту деревушку, которые представляют собой две соседствующие противоположности.

Ибо если деревушка стара как мир, город, напротив, современней не придумаешь, если деревушка — более монакской не придумаешь, то город — совершенный космополит. Всякий иностранец может тешить себя мыслью, что он там совершенно у себя дома. Там можно встретить англичан, русских, кубинцев — как, впрочем, и в любом другом городе мира — но что позволяет им чувствовать себя там как дома более, чем где бы то ни было еще, так это то, что там, в Монте-Карло, с трудом можно найти хотя бы одного монегаска, коренного жителя Монако. Это не иностранный город — этот город для иностранцев.

А где же тогда обитают и чем занимаются коренные монегаски?

Да все как один в казино, крупье они там.

В Монако крупье не служат, ими рождаются. Это такая наследственная должность, вроде нагрузки. Так уж случилось, что каждый коренной уроженец Монако, едва появившись на свет, находит у себя в колыбельке черную лопаточку крупье.

Однако прошу также заметить, что если вам не удастся встретить ни одного монегаска в Монте-Карло, то и в других местах его тоже не увидишь. Ни в Турции, ни в Бельгии, ни в Египте не наткнешься ни на одного коренного уроженца Монако. Их нет нигде.

Да и откуда бы им там быть: их ведь всего-то двенадцать тысяч, как ни считай!

Вычтем отсюда детей, женщин и стариков. Пусть будет три тысячи детишек, шесть тысяч женщин и, скажем, от тысячи до тысячи двухсот стариков — остается тысячи две крупье. Согласитесь, это близко к истине.

Ибо, напоминаю, их всего двенадцать тысяч, коренных-то монегасков!

Конечно, не стоит преувеличивать их численность. Но и преуменьшать тоже ни к чему. Нам их будет не доставать.

Кроме того, заметим один примечательный факт: среди коренных монегасков нет богачей.

Действительно, никто из нас не слыхал о каком-нибудь «богатом уроженце Монако» или, скажем, о «миллионере из монегасков».

А нет в Монако богачей по одной простой причине — потому что там нет бедных. Ведь мечта разбогатеть может прийти в голову разве что только бедняку.

Человек, который появляется на свет, заранее имея свое законное место за одним из игорных столов, где играют в рулетку, человек, которому не надо платить налоги — а в Монако налогов не платят — можно ли придумать существование приятней, чем то, что ждет счастливчика, рожденного в Монако?

Да, это обворожительная оперетта в двух картинках, в двух совершенно разных декорациях — городской и пасторальной. В центре деревни — дворец. В центре города — казино. Во дворце царит князь. В казино — божество по имени Его Величество Случай!

Чтобы добраться до дворца — все дороги карабкаются вверх. Зато они круто спускаются вниз, если вы направляетесь в казино, короче, они вас сами туда доведут.

А теперь поговорим про это самое казино!

Есть города, где строят казино. В Монте-Карло же сперва построили казино, а вокруг него появился город.

И казино это — истинное совершенство.

Правильно сделали, что построили еще одно. А новое — вообще настоящее чудо. Но это не казино — это банк. Линии его поражают удивительной гармонией, оно выглядит надежно, само собой, красиво, но любить все-таки лучше старое. И когда я говорю, что оно совершенно, то хочу сказать, что оно носит метки своего времени. Нет, у меня и в мыслях нет его омолаживать! И еще менее того мне хотелось бы, чтобы оно так и коптилось дальше. Потому что уверен, оно не заслужило вот так потихоньку ветшать, его нужно подчищать, то и дело подкрашивать, и да будет оно всегда новехоньким, с этими невнятными украшениями и гипсовыми скульптурками, аллегорическими, но лишенными всякого смысла.

И да не поднимется ни у кого рука на этого свидетеля — пусть и вышедшего из моды, но не тронутого временем — прошлых лет, незабываемых и таких прибыльных!

О нем говорят, будто он в стиле Ренессанс. Да, точно так же можно утверждать, что все буфеты Сент-Антуанского предместья в стиле Генриха II. Нет, он не в стиле Ренессанса. Он просто типичный образчик III-ей Республики. Провалиться мне на этом месте!

Его критикуют за архитектуру.

И совершенно незаслуженно.

Что, может, такая архитектура не имеет права на существование?

Всякой вещи свое место.

Монте-Карло — пейзаж не из естественных. А коли это декорация, стало быть, не обойтись без папье-маше.

Краски там фальшивые, переживания искусственные, а богатства эфемерней не придумаешь.

Этот уголок, купающийся в солнечных лучах, которые не более, чем отражение настоящего солнца, может, это и есть Казино нашей мечты.

Оно выглядит будто сахарный шедевр кондитерского искусства. У него вид вокзала, где продают билеты только в неизвестном направлении. Оно производит впечатление фешенебельного курорта, этакой модной водолечебницы — а ведь, в сущности, так оно и есть, ибо зачем еще туда ездят, если не врачевать этот поразительный недуг…

Все казино мира открываются для игры только к пяти часам вечера. В Монако же все начинается в десять утра и прекращается не раньше двух следующего дня — и так весь год!

Я приходил туда каждое утро, усаживался на уже раскаленные ступеньки «Гранд-отеля», где служил, и с усмешкой, к которой, однако, примешивалась и известная доля восхищения, наблюдал за пожилыми дамочками — именно они всегда являлись первыми! Терпеливо поджидали, пока откроют двери, чтобы попроворней занять определенные места, которые казались им счастливыми, ведь накануне они принесли удачу каким-то другим старушенциям!

Этих вряд ли можно было назвать в полном смысле слова игроками. Ведь что ни говори, а настоящая игра все же предполагает хоть малую толику удовольствия, пусть и не всегда, но хоть изредка. А эти — нет, уж они-то не получали от этого ни малейшего наслаждения.

Может, когда-то с ними такое и случалось, лет этак тридцать назад, два-три месяца кряду, но с тех пор — никаких развлечений, это уж как пить дать. Это дамы одержимые, фигуры трагического толка. Они уже даже не пытаются вернуть деньги, какие могли бы проиграть. Впрочем, они их и не проигрывают. Они здесь, их денежки, тут, в кассе. Они доверили их своему Богу, Его Величеству Случаю, он взял на себя управление их капиталами — и в святой простоте своей являются стричь купоны.

Скажем, накануне они потеряли 100 000 франков. При средней прибыли в пять процентов это должно было бы принести им пять тысяч франков ренты, в сущности, двадцатку в день — вот за этим-то они и приходят сюда каждое утро: чтобы выжить, добыть себе на пропитание.

В кармане у каждой припасено по 300–400 франков — ведь поди знай, чего не бывает! — потом усаживаются, и как только запускают шарик, все в работе. Осмотрительные, осторожные, — искушенные! — у каждой своя система, а потому все как одна уверены, будто играют не на авось, а наверняка.

Если они ставят 2 франка на шесть номеров, 19–24, то это не наобум, за кого вы их принимаете. Спросите у них сами, они вам объяснят;

— Так ведь только что восьмерка выпала, стало быть, надо ставить на 19–24!

И если они проигрывают, то изумленно таращат глаза и чистосердечно, с обезоруживающей откровенностью качают головами:

— Нет, это просто уму непостижимо!

Проходит час за часом. Они часов не наблюдают. Даже час обеда. И почти каждый день, скажем, три дня из четырех, наступает момент, когда они выигрывают франков по двадцать пять-тридцать. Тогда бабули собирают пожитки, и вы сможете видеть, как они покидают игорный зал, огорченные, что приходится уйти, и неизменно ворча себе под нос.

Если вы навострите уши и последуете за ними, непременно услышите, как они шепчут одна другой:

— Эх, вот дура, и что бы мне поставить на дюжину посередке, когда выпало семнадцать!

Положительно, этих старушенций разве что могила исправит.

В те времена, о которых идет рассказ, я, само собой, даже ногой не ступал в эти игорные залы. И по двум причинам: во-первых, я был несовершеннолетним, а во-вторых, официальным служащим Княжества. Между тем решение уже было принято, я был уверен: только полный придурок может рисковать своими деньгами этаким манером.

И все, что я видел, что слышал вокруг, лишь снова и снова утверждало меня в этом мнении.

Ах, сколько пикантных анекдотов, и какого назидательного свойства!

Однако ничто не произвело на меня такого впечатления, как одна на первый взгляд малозначительная деталь, о которой собираюсь рассказать ниже.

Франсуа Блан — человек, основавший Монте-Карло — нажил на этом деле больше 800 миллионов франков. Так вот, все дни напролет он проводил у себя в кабинете, следя за исходом всех игр за каждым из столов, о чем его оповещали час за часом.

И чем же он там занимался, у себя в кабинете?

Подсчитывал барыши? Не угадали!

Он раскладывал пасьянсы!

Да, этот человек, о котором говорили: «Выпадет Красный или Черный, все равно в выигрыше останется Белый![1]», — этот человек, который давал поиграть в рулетку всему миру, проводил время, интересуясь у Судьбы, благосклонен ли к нему Его Величество Случай!

Однажды, когда один из служащих казино сообщил ему, что великий князь Констанин вот уже час выигрывает в «тридцать-и-сорок» больше трехсот тысяч франков, он поинтересовался:

— Он стоит или сидит?

— Стоит.

— Постарайтесь сделать так, чтобы он сел. И он проиграет все, что выиграл.

Он знал: чтобы уйти победителем, надо продержаться стоя.

Уникальное место на свете, где отменили смерть — ибо в Монте-Карло ни разу не видели ни единого покойника.

(Должно быть, их там предают земле по ночам, дабы не огорчать еще живых.)

Восхитительное место, где, и вправду, живут, питаясь чужими иллюзиями!

Удивительная точка земного шара, где не найдешь и сотни метров вспаханной земли.

Да и где там, черт побери, репу-то сажать, если куда ни кинешь взгляд — все сплошь гостиницы да отели!

И есть среди них такие большие, по-настоящему огромные, что граница проходит прямо между левым и правым крылом здания.

Так что, если вас вдруг в один прекрасный день вздумают выслать из Монако, просто перейдите из одного гостиничного номера в другой — вот и все дела.

Именно в Монте-Карло мне случилось впервые в жизни заниматься любовью.

Она была графиня. Уже потом до меня дошло, что дамочка, похоже, была не первой свежести.

Жила она в Монако в одиночестве, с пяти до семи играла в рулетку и занимала в отеле спальню с гостиной, сразу два номера, 107-й и 109-й.

Ужинала она в восемь, всегда за одним и тем же столиком, ела мало, но за каждой трапезой пропускала бутылочку шампанского. Сразу после ужина поднималась к себе. В те времена я подвизался лифтером. Однажды вечером, поднявшись на свой этаж, она дала мне пять франков, целую пятифранковую монету — но не бросила небрежно, этак с кончиков пальцев. А вложила прямо в ладонь и еще прижала, да так сильно, что мне почти больно стало. Будто на звонок нажимала! Пять франков чаевых, в 1898 году — это было просто уму непостижимо, и я тут же засунул другую руку в карман, нашаривая монетки, чтобы дать сдачи.

— Нет-нет, это все вам, — остановила она меня.

Назавтра она сделала то же самое.

А на третий вечер, выходя из лифта, сказала:

— У меня нет при себе мелочи, зайдемте ко мне.

Я последовал за ней. Она вошла. Я остался на пороге. Она обернулась.

— Можете войти, — пригласила она.

Я вошел. Она посмотрела на меня, и я увидел, как меж пальцев у нее блеснул двадцатифранковый луидор. Она протянула его мне, и тут, ясное дело, у меня уже не оставалось никаких сомнений, чего ей было нужно. Но повторяю, мне тогда было семнадцать, и я был девственником. Тем не менее я уже готов было броситься на нее, как тут вдруг в душу мне закралось подозрение: «А вдруг я ошибаюсь? А что, если она хочет вовсе не того? Еще закричит, звонить начнет, прислугу вызовет?..»

Риск немалый. Выбор трудней не придумаешь.

Для начала просто наброситься на дамочку — легко сказать, и еще легче сделать. Ладно, набросился, обхватил, а дальше-то что? Ясное дело, повалить в кровать. Так-то оно так, да только вся загвоздка в том, что такие вещи хорошо получаются, и даже получаются очень хорошо, когда их делаешь во второй раз. Но навряд ли в первый, так, во всяком случае, мне казалось…

Так что же делать? Отказаться от двадцати франков?

Тоже не лучше, это все равно, что сказать ей: «Да нет, вы мне не по вкусу!»

И тогда, ей-богу, я взял ее луидор, пробормотал что-то нечленораздельное и тут же смылся.

На следующий день, когда она, отужинав, снова появилась в лифте, я поздоровался, но глаз поднять так и не посмел. На ее этаже почтительно посторонился, уступая ей дорогу, потом тихонечко закрыл решетку и, пока спускался, будто в преисподнюю проваливался, чувствовал себя Мефистофелем, когда тот в ад возвращался, прямо видел, как она стоит и презрительно пожимает плечиками. Тут-то во мне кровь и взыграла. Я нажал кнопку, прервав свое позорное падение, и снова поднялся к ней. Пулей выскочил из лифта и, не говоря ни слова, с лихорадочной поспешностью повел ее к ней в спальню, прямо будто за руку тащил.

Мы бок о бок шагали по коридору, учащенно дыша, аж ноздри раздувались, не глядя друг на дружку, уставившись куда-то вперед, будто вот-вот готовы были наброситься друг на друга с кулаками. Домчавшись до ее двери, я почти силком вырвал у нее ключ, ибо дамочка вся дрожала, предвкушая наслаждение, и никак не могла попасть в замочную скважину.

Едва затворив за собой дверь, я тут же повалил ее на постель и уже больше не тревожился, получится у меня или нет. Теперь мною двигал инстинкт.

Через пару-тройку минут я потерял девственность — а она обрела радость жизни.

Назавтра она подарила мне золотую цепочку для часов. Я сразу все смекнул и удвоил рвение.

Два дня спустя у меня были и часы.

Это продолжалось три недели, через день.

Судя по всему, ей было лет пятьдесят. Но, повторяю, понял я это много позже. А поначалу видел только ее соблазнительный макияж, волны белокурых волос, ее туалеты, бесчисленные и один элегантней другого, да драгоценности, огромные безделушки, которыми она щедро унизывала руки, запястья и уши.

На шее она носила легкие газовые шарфики. И правильно делала. Однако снимала их, когда мы оставались наедине. И напрасно.

Накануне отъезда она дала мне тысячу франков.

Вы скажете, мне следовало было бы отказаться от этакой суммы. Такая мысль и мне тоже пришла в голову — но как пришла, так сразу и вышла. Поступив таким образом, я мог бы ее обидеть, ведь я понимал, как важно было ей блюсти между нами дистанцию. Само собой, не во всем. Но, по ее мнению, в самом важном. И уверен, отказаться от денег, которые она дала мне как гонорар за услуги, было бы с моей стороны беспардонным панибратством. Это все равно что дать ей понять, будто мы на равной ноге. Ведь все, чем мы с ней занимались, она делала только для собственного удовольствия, ничуть не заботясь о моем. Если разобраться, она вызывала меня, как вызывают педикюршу или, скажем, парикмахера — для определенных услуг, по конкретным надобностям. Она была довольна моими услугами, и плевать ей было, получал ли я при этом удовольствие или нет.

Кстати, минуту спустя я убедился в своих догадках: когда мы прощались, она сделала вид, будто не заметила руки, которую я счел своим долгом ей протянуть.