Меньше, чем смерть

Глава 14 Цена вмешательства

Воронка канала за спиной беззвучно захлопнулась. Сова пригладила руками наэлектризовавшиеся после пространственного коридора волосы, потерла слипающиеся глаза Последний переход дался с трудом. В точке старта ей еще немного помог резидент, но в точке финиша все шпионские предосторожности пришлось соблюдать самостоятельно. Наверняка в комнате было полным полно жучков. Искать их не было смысла Но необходимо было скрыть и свой уход, и свое возвращение. Для этого, еще не открыв канал, нужно так зацепить энергетическим воздействием всю аппаратуру слежения, чтобы не сломать ее, а лишь спровоцировать небольшие помехи. Секунд на десять-пятнадцать. А это гораздо сложнее, чем просто вывести из строя все подглядывающие и подслушивающие устройства в видимой зоне. Во втором случае важна только прилагаемая сила, в первом же — осторожность и точность.

Всем любителям подглядывать Сова оставила отличную трехмерную голограмму своего тела, спящего в белых одеждах на кровати поверх одеяла. Микропроектор, прилепленный в изголовье, создавал иллюзию присутствия. Десять секунд помех нужны были оригиналу, чтобы исчезнуть в воронке канала и не шокировать наблюдателей двумя экземплярами одного объекта.

При возвращении задача усложнялась: помехи пришлось создавать в точке финиша из точки старта. Все это измотало ее так, что к обычным малоприятным ощущениям пространственного коридора — тошноте и головокружению — добавилась игольчатая боль в висках. Сова успела отключить проектор и приготовилась с блаженным стоном рухнуть на кровать.

Но не успела.

В комнате кто-то был.

Она замерла, парализованная грозящим разоблачением.

Прислушалась.

Нет, ее апартаменты были пусты. Но ровный, безликий фон нежилого помещения, который она оставила здесь несколько часов назад, теперь был взбаламучен так, что, даже не входя в поисковый транс, Сова почувствовала произошедшие изменения. В ее отсутствие сюда кто-то заходил и так эмоционально нашумел, что эхо этого шума до сих пор испуганно металось между стенами.

Сова вытерла ладони о штаны и кончиками пальцев пощупала напряженный воздух. Слишком глубоко погружаться в поисковый транс было опасно: чужие эмоции оглушали даже на поверхностном уровне. Лезть в эпицентр этого взрыва Сова не стала — здоровье собственной психики дороже любопытства. А кстати, где эпицентр?

Она осторожно двинулась вперед, но вынуждена была остановиться. Интенсивность негативного поля повышалась по направлению к двери. Ну, естественно, ночной посетитель ее комнаты не с потолка упал, а вошел через дверь. Чтобы догадаться об этом, поискового транса не нужно, вполне достаточно обычной логики. Даже валясь с ног от усталости, Сова привычно насмешничала над собой. Она вдруг обнаружила, как незаметно для себя приняла главный постулат мировоззрения Ордена: «Только абсолютно необходимое является целесообразным». В Ордене проповедовали стоицизм. В угоду этому учению, а также из соображений конспирации членам Ордена было запрещено использовать сверхспособности там, где можно было обойтись без них. Поначалу это представлялось Сове неоправданным ограничением свободы. Любой только что овладевший тайным знанием новичок рвется применить его на практике. Магистр лично продемонстрировал Сове обоснованность этого запрета. После демонстрации ей потребовалась недельная реабилитация. Оказалось, что едва овладевший сверхприемами мозг очень неповоротлив, а эйфория от собственных талантов беспочвенна Человек уже знает он что-то может, но «скорость его умения» настолько мала по сравнению со скоростью мастера, что на любую агрессию эффективнее ответить отработанным физическим приемом, чем едва усвоенным ментальным контрвыпадом. Годы тренировок уходят на то, чтобы умение перешло в безусловный навык. И даже после этого мало у кого скорость реакции возрастает более чем в два-три раза. Сверхспособности потому и «сверх», что они не заложены в сознании, инородны ему, и мозг очень неохотно признает их существование. До сих пор, открывая пространственный коридор в точку, невидимую для глаз, Сова сомневалась в успешном завершении путешествия. Магистр как-то сказал, что этот подсознательный страх уходит только лет через десять. Приходилось верить. Больше спрашивать было не у кого: если в Ордене этой техникой кто-то и владел, то он не спешил обнаружить себя.

Ладони уже покалывало. Сова потрясла кистями рук, сбрасывая излишки чужой энергии, еще раз окунулась в зону поражения и решила: на сегодня — хватит! И без того ясно: приходил посторонний, не застал ее на месте, постоял на пороге, выплеснул в комнату отходы своей ярости и ушел. Спокойной ночи! Поздравляю вас, агент Эвери, с конспиративным провалом! Удивительно, что по возвращении ее не ждал тюремный конвой. Приятных сновидений!

Хотелось бы проснуться живой…

Она встречалась с резидентом.

К шести часам утра он точно это знал. Информация пришла от Рониса. Ронис не раскрыл информатора, но гарантировал достоверность.

Он загнал свое бешенство в узкие рамки здравого смысла, но оно бунтовало внутри, и хватило бы незначительного предлога, чтобы оно вырвалось наружу.

Она встречалась с резидентом.

Давненько он не получал такой оплеухи: срыв тщательно спланированной вербовки, потеря контроля над контактами агента Ордена, и главное, главное — измена интересам Тонатоса там, где он рассчитывал найти поддержку.

Она встречалась с резидентом.

Значит, она не только знает о готовящемся заговоре, но и участвует в нем. После того, как он спас ей жизнь. После того, как обеспечил роль посредника. Посвятил в свои планы. И впервые предоставил реальный выбор.

Пока он шел от Ночного кабинета к стоянке глайдеров, отставку получили трое. Начальник тюрьмы, вызванный во дворец на рассвете, нагнал лорда Тонатоса уже у посадочной площадки, мысленно прощаясь не только с должностью, но и с жизнью.

Она выбрала.

И выбрала не его.

Что ж, тем хуже для нее. Второй раз вернуть Ордену живого агента — это слишком большой подарок Магистру Ритору. Он его не заслужил. Теперь она слишком много знает, чтобы покинуть Тонатос.

Он все равно получит свое! Не от живой, так от мертвой! От мертвой даже скорее, чем от живой. Сдублированный интеллект может оказаться сговорчивее упрямого оригинала! Даже если стоят защитные блоки… Он взламывал мозги и покрепче!

Ведь Орден до сих пор не нашел средства мгновенного уничтожения памяти умирающего. Их капсулы с ядом разрушают нейроны, но медленно… Слишком медленно. Обычно клетки головного мозга гибнут через пять-шесть минут после остановки сердца и дыхания. Капсула сокращает этот срок вдвое. Но всегда можно успеть…

Он успеет. Он всегда успевал.

Главное, подготовиться самому, но не дать подготовиться ей.

Симаргл выгнал водителя и сел за управление сам. Глайдер с трехкратной перегрузкой сорвался с крыши дворца и взял курс на запад.

Это было необходимо.

Если он хочет в ближайшие сутки сохранить ясность мышления, бесполезно гасить гнев внутри. Нужно найти ему отдушину.

Он вытрясет из нее все! Только нужно сделать это именно сегодня. Воспоминания последних суток — самые четкие, самые свежие. Они великолепно распознаются на любой ментограмме… К тому же на них нет поставленных Орденом блоков. Это даже хорошо, что все случилось этой ночью. Замораживающая инъекция, мгновенная консервация — и Лаэрта Эвери даже подумать не успеет о капсуле с ядом.

Это лишь другой способ добиться желаемого.

— Кто из моих гладиаторов сейчас у тебя?

Начальник тюрьмы за спиной Симаргла судорожно связывался со своим ведомством.

— Каргос Тугаро.

— За что?

— Нарушение правил на арене. Добивание противника без позволения.

— Хорошо.

Симаргл прибавил скорость. И тут же усмехнулся: у Каргоса Тугаро нет шансов сбежать из тюрьмы до его прилета.

— Я его помню. Он достаточно силен. Оружие, кажется, катана?

— Да. Милорд желает устроить бой? У меня готова новая арена, и уже оборудована ложа для вас.

— Ложа мне не понадобится.

Начальник тюрьмы испуганно замолк. Он успел спокойно состариться на своей безмятежной должности, и ему было чему удивляться. На его памяти лорд Тонатоса не позволял себе ничего подобного уже лет сорок.

Каргос Тугаро был нахалом. Идя по коридорам тюрьмы, он гадал, к какому наказанию его приговорили. Он боялся только высылки. Он молился всем богам. Тем, в которых верил, и тем, в которых не верил. Только не высылка. Только не она.

Он был нахалом. Он знал, что его слишком дорого будет убить. Великолепный боец, он срывал на арене огромные ставки против себя. Срывал не один раз, наполняя карманы букмекеров миллионами, львиная доля которых оседала в бюджете Тонатоса.

На его обучение ушла уйма денег. Тренировки в личной школе Симаргла стоили очень дорого, но его туда взяли практически с улицы. Видимо, за то самое нахальство, которое не раз спасало ему жизнь и открывало многие двери.

Его простят. Всего лишь небольшая ошибка Под влиянием публики. В пылу восторга. Он даже не помнил имени этого щенка, который бросил ему вызов. Тоже, кстати, из школы Симаргла. Но этот щенок никто! Вернее, был никем. И теперь уже никем и остался. Ну какая от него могла быть польза? Ни прибыли букмекерам, ни пожертвований школе. Не то что он — Каргос Тугаро: тридцать четыре выигранных поединка, миллионные ставки, толпы почитателей, щедрые подношения учителям.

Его простят и помилуют. Может быть, даже оправдают. Все зависит от того, чего желает его главный зритель. Он усмехнулся, вообразив лица судей! Оправдан волей лорда Тонатоса! В конце концов, лорд Тонатоса сам далеко не безгрешен..

И тогда — снова арена.

Его впихнули в кабинет начальника тюрьмы.

— Полегче!

Каргос Тугаро недовольно передернул плечами, стряхивая с них грубость тюремщиков. Крысы.

И застыл в удивлении.

В кресле начальника тюрьмы, откинувшись на спинку и нетерпеливо барабаня пальцами по подлокотнику, сидел лорд Тонатоса. Собственной персоной. На столе перед ним лежали две катаны. Две.

Каргос Тугаро все понял. Уж тугодумом-то он не был.

Что ж, смерти он не боялся. А в том, что это будет именно она — почетная смерть, сомневаться не приходилось…

Через полчаса лорд Тонатоса равнодушно смотрел на окровавленное тело у своих ног, не испытывая ни удовлетворения, ни облегчения.

Но поединок навел его на мысль.

Много лет назад, повинуясь нелепому порыву, он сам основал школу фехтования. Порыв прошел, и он охладел к дракам, как охладевая ко многому за эти годы. Давно были проданы права на обучение, уступлена за вполне умеренную сумму доля в прибыли, и первые его ученики один за другим состарились и сошли с арены, но на позолоченной табличке у главного входа по-прежнему красовалось его имя. Он тогда называл своим именем любую вещь, которую создавал. Его это забавляло.

Он вел глайдер, уже не торопясь, обдумывая детали своего плана.

Тренировочные бои замерли при его приближении. Он постоял в тени машины, наблюдая застывшие фигуры бойцов и вспоминая себя прежнего.

Много лет назад он поступил бы иначе. Но то, что прорвалось сегодня в порыве раздражения, должно быть похоронено. Он мог многое, и многое из того, что он мог, не стоило делать собственными руками.

И тогда он жестом поманил к себе невысокую фигуру в черном кимоно.

Сова открыла глаза, когда маленькое яркое солнце Тонатоса уже стояло в зените. Кроме солнца ее ничто не беспокоило. Несмотря на выставленный с вечера щит, она отлично выспалась. Обычно поддержание щита во сне давалось ценой частых пробуждений — энергетический кокон будоражит сознание, не позволяя ему отключаться на продолжительный срок. Но усталость оказалась настолько сильной, что Сова проспала всю ночь, даже ни разу не перевернувшись, и проснулась в той же позе, в какой заснула накануне. Стоило пошевелиться — и сон мгновенно исчез.

Вместе со сном исчезло блаженство существования без опасностей и проблем. Сова напряженно прислушалась к тишине и еще раз просканировала энергетический фон комнаты. В воздухе по-прежнему висел тяжелый напряженный дух чужого гнева. Под его давлением она с неохотой призналась себе, что страдает синдромом кошки, съевшей чужое мясо. Когда проступок уже совершен, а наказание еще не состоялось, тревожное ожидание предстоящей расплаты способно с утра испортить настроение кому угодно. Сова напомнила себе о вчерашней похвале Магистра, но это не принесло ей утешения.

Магистр поблагодарил за установленную связь и приказал возвращаться сразу, как только Симаргл утвердит список лиц, объявленных в международный розыск, которых Тонатос готов выдать по доброй воле ради поддержания договоренностей с Орденом. Ответы на остальные вопросы переговоров Тонатос может дать в течение ближайшего месяца. Действительно, зачем торопить переговорный процесс, раз от него все равно ничего не зависит? Орден планировал переворот, и вклад Совы в его подготовку был уже сделан. Так какого черта она мучается чувством вины? Зачем мысленно пытается оправдать себя? Перед кем?

В это утро она с особой тщательностью привела в порядок свою внешность. Наверное, для того, чтобы замаскировать поселившийся внутри хаос.

— Лорд Тонатоса занят и принять вас не может.

Секретарь, дежуривший при Ночном кабинете, спокойно ждал, когда Сова покинет приемную.

— Он у себя? — Сова кивнула на дверь кабинета.

— Нет. Его нет во дворце.

— А где он?

— Не могу вам сказать. Мне это неизвестно.

— Сообщите мне, когда он вернется, — попросила Сова.

— Если на то будет его распоряжение, — с готовностью подтвердил секретарь.

Сова вышла из приемной. Куда теперь? Никто не сопровождал и не охранял ее. Вчера у нее не было свободной минуты. Сегодня, казалось, о ней все забыли, и этот контраст тревожил ее, будто был прямым следствием ее ночной подрывной деятельности. Жилая часть дворца была безлюдна. Сова уже достаточно хорошо представляла планировку официальной резиденции правителя Тонатоса, чтобы попытаться самостоятельно проникнуть в административное крыло здания — туда, где она работала вчера. Но сегодня ее не пустили дальше Центрального зала приемов. Из окон жилых апартаментов была хорошо видна кипевшая в административном корпусе жизнь: стартовали и приземлялись глайдеры, входили и выходили люди. Государственная машина Тонатоса по-прежнему работала, и где-то там, куда Сове был сегодня запрещен доступ, пристально следил за ее работой сам хозяин: она вовсе не была уверена, что ей сказали правду о его отсутствии.

Оставалось только вернуться в свои апартаменты, но там Сову ждал все тот же пугающий след ночного гостя. Не было нужды идентифицировать нежданного посетителя, углубляя поисковый транс: она слишком хорошо помнила первое леденящее прикосновение мощного телепата к своему мозгу. То, что с тех пор лорд Тонатоса не позволял себе вторгаться в ее ментальное пространство, отнюдь не гарантировало безопасности в будущем. Она тщательно подправила защитный кокон: он хоть немного притуплял висящую в воздухе угрозу. Но избавиться от внутренней напряженности было невозможно.

Пару часов она провела в ожидании неминуемой развязки. Когда в дверь тактично постучали, ее беспокойство уже достигло такой степени, что Сова вскочила со стула, готовая отражать нападение едва ли не голыми руками.

На пороге стоял незнакомый ей человек. Без оружия, насколько можно было судить по внешнему виду. От него по комнате струилось лишь ровное излучение добросовестной исполнительности с легкой примесью любопытства к новому собеседнику.

— Я — распорядитель арены, — представился он. — Мне поручено подготовить вас к состязаниям. Берите оружие, следуйте за мной.

Сова не тронулась с места.

— Мне нужно видеть Симаргла.

— Вы его увидите, — спокойно пообещал распорядитель. — Он будет присутствовать на вашей схватке.

Наверное, ей стоило отказаться. Обещанный выход на арену уже не казался здравой идеей. Прошедшая ночь переменила слишком многое. Вчера, когда Сова просила Симаргла об обучении, у нее были основания рассчитывать на его признательность, сегодня — опасаться ее. Разразившийся посреди ночи гнев диктатора висел над ее головой подобно Дамоклову мечу, заставляя тщательно выверять каждый шаг, каждое решение. Что может быть известно Симарглу о ее ночном похождении? Он шел к ней, предвкушая благодарность за свои усилия и За оказанное небывалое доверие, а она не оправдала его ожиданий. Уже одного этого достаточно, чтобы вывести из себя привыкшего к безоговорочному подчинению правителя. Если же ему еще и известно, где она была… Он должен был задать этот вопрос. И вполне мог на него ответить. Даже если у него нет прямых доказательств, для расправы хватит и просто подозрений. Он знает, что Орден ведет двойную игру. Он прямо предупредил ее об этом устами Индриса Гари. «Его доверие стоит очень дорого. За него платят, как правило, жизнью».

Она не оправдала доверия.

«Вас перемелют в пыль».

Распорядитель все еще стоял в дверях, дожидаясь ее решения.

Что делать? Ее отказ лишь продемонстрирует страх и подтвердит вину. Значит, если она хочет покинуть планету живой, нужно вести себя так, будто ничего не случилось. Быть дружелюбной и спокойной. Разыграть невинность и недоумение по поводу предъявленных обвинений. Чем раньше она увидит его, тем скорее поймет, что ей грозит. Если арена — это ловушка, удобный способ расправиться с Совой, не взяв на себя ответственности за смерть агента Ордена, то лорда Тонатоса ждет большое разочарование: ее не так-то просто убить.

Сова взяла меч и шагнула вон из комнаты вслед за своим новым провожатым.

Разогретое тренировкой тело протестовало против неподвижности ожидания. Время, оставшееся до схватки, Сове предстояло провести в специально отведенной для гладиаторов комнате, откуда ее должны были пригласить на арену. Малая арена располагалась рядом с огромным стадионом, где Сове уже доводилось бывать, но предназначалась для промежуточных туров соревнований. Такие туры не были столь зрелищными, как финальные игры, проводимые во время праздника Кхордад. Зрителей здесь было меньше, ставки — на порядок ниже, присутствие правителя Тонатоса — не обязательно.

Чтобы развеять все сомнения, Сове хотелось увидеть Симаргла до начала боя. Но на ее вопросы отвечали, что лорд Тонатоса еще не прибыл в свою ложу. Прямо из зала, где проходила разминка, распорядитель привел Сову к нотариусу, чтобы уладить юридические формальности, а затем — в пустую комнату — и предложил подождать.

Она попыталась ждать сидя, но у нее не вышло. Мучительное беспокойство подняло ее со стула и заставило пройтись по комнате.

Он все знает. Совершенно очевидно, он все знает, и этим подчеркнутым пренебрежением дает почувствовать всю тяжесть совершенной ею ошибки. Вчера он вышел встречать ее на причал, сегодня не может дать ей пятиминутную аудиенцию?

Сова усадила себя на прежнее место, но через минуту все повторилось вновь.

Ему известно о готовящемся перевороте, об агентурной сети Ордена, о существующей тайной связи. И даже о миссии, которую доверили Сове, тоже известно. И самое легкое наказание, которое может ей выпасть, — это высылка с планеты. Это даже не наказание, это почти награда. Он мог бы так поступить, отнесись он равнодушно к ее ночному исчезновению. Но оно при зело его в ярость. А это значит, что ей не уйти отсюда живой. Арена — отличный способ убийства. Лучше не придумаешь. Она сама только что дала расписку в своей готовности умереть.

Зачем она согласилась? Еще не поздно отказаться!

Она решительно двинулась к выходу, но уперлась в запертую дверь. Толчок, нажим плечом, бессмысленное терзание дверной ручки… Спасительная воронка канала… Уйти немедленно! Куда? На «Водолей»?

Она медлила, выбирая точку финиша, а сердце уже гулко бухало внутри, и от его ударов вдруг заложило уши. Тошнотворная обессиливающая муть поползла по телу, стягивая тугими кольцами, парализуя волю, лишая возможности двигаться. Дышать. Жить. Лоб обожгло потом, и воздух, обычный воздух, что всегда был в ее распоряжении, вдруг волной отхлынул в стороны, оставив после себя лишь пустое пространство — Сова хватала его ртом и никак не могла надышаться.

Уйти? Но как ей нелегально покинуть планету? Прятаться на Тонатосе? Долго ли? Сорвать задание… Сова вцепилась руками в дверной косяк, но все-таки заставила себя замереть в неподвижности. Стоп! Стоп… Только этого еще не хватало! Для полного провала осталось только потерять голову от панического страха.

Наверное, это длилось лишь долю секунды. Приступ прекратился так же внезапно, как и начался, но последствия его были ужасны. Сова растянулась на полу у двери прямо там, где стояла, не в силах на ватных ногах дойти до дивана, и поздравила себя с полной потерей самоконтроля.

Уйти!? Она всегда успеет шагнуть в пространственный коридор. Но не здесь. Здесь наверняка камеры, жучки, прочая фауна. Пусть ночью ее исчезновение обнаружили, но момент ухода и возвращения никому отследить не удалось. И не удастся. Не сейчас.

Вслед за страхом пришел стыд. Все, чему ее так долго учили, в нужную минуту оказалось забытым. Страх — нормальное человеческое чувство, древнейшая реакция живых существ на опасность, свойственная абсолютно всем, даже простейшим. Амеба сожмется, стараясь уменьшиться в размерах, страус сунет голову в песок, шакал умрет от разрыва сердца. Хорошо, что она не умерла oт разрыва сердца — все-таки ее реакция лучше, чем у шакала Или безумие страха хоть однажды, но переживает каждый?

Дыхание медленно приходило в норму. Открытый над головой купол канала гонял вокруг энергетические сквознячки, и они прохладными прикосновениями успокаивали горящее от стыда лицо. Сова чувствовала, как расслабляются напряженные мышцы и возвращается, казалось, до донышка истраченная энергия.

Так вот что вы, лорд Тонатоса, именуете пограничным состоянием! Спасибо за урок. Вы даже не догадываетесь, как хорошо я намерена его усвоить! Что было бы, если бы эта волна накрыла Сову не в пустой комнате, а во время драки на арене? Может, именно на это вы и рассчитывали? Или из этого состояния есть какой-то иной, неизвестный выход? Правду ли вы сказали, лорд Тонатоса, или приберегли для своей навязчивой ученицы очередное вранье? Но я это проверю. Вот теперь я непременно это проверю. Хотите вы или нет, но я научусь управлять своей реальностью. Я слишком хочу жить, чтобы позволить вам запугать себя до полусмерти.

Дверь распахнулась. В комнату ворвался отдаленный шум трибун, всполохи чужого азарта, тяжелый воздух, пропитанный навязчивым животным восторгом. Сова с сожалением свернула воронку канала, медленно поднялась с пола и улыбнулась своему новому сопровождающему.

Пора.

И сама удивилась своему спокойствию.

Первым делом она вскинула глаза к правительственной ложе. Ее больше не интересовали зрители на трибунах, но единственный наблюдатель, чью реакцию она хотела бы знать, присутствовал. На таком расстоянии Сова никак не могла видеть сидящего в глубине ложи диктатора, но утреннее прикосновение к его следу не прошло даром: теперь она почувствовала бы его присутствие за любыми преградами.

Задерживался с выходом противник, но сейчас это умышленное промедление лишь забавляло Сову. Когда дверь напротив отъехала в сторону и в проеме показалась невысокая щуплая фигурка в черном кимоно, Сова не испытала даже любопытства. Все, что сейчас могло повлиять на предстоящий поединок, покоилось в глубине ее сознания, готовое по первому требованию хлынуть наружу, и потому никакого значения не имели ни пол будущего противника, ни его мастерство.

А перед ней стоял мастер.

Сова не знала женского рода для этого слова — «мастер», но качества, им обозначаемые, сегодня воплотились в женском теле. Черное кимоно скрывало все признаки пола, оставляя для изучения только лицо с тонкими неправильными, но выразительными чертами. Такие лица нельзя назвать красивыми, но почему-то именно они врезаются в память до мельчайших подробностей — резкого излома бровей, большого плотно сжатого рта, нервной складки на щеке — и всплывают оттуда много лет спустя без всяких поводов, самовольно и непредсказуемо.

Мастер не спешила. В ее движениях не было ни агрессии, ни вызова. В них была лишь цель — убить. В какую-то долю секунды Сова отчетливо осознала эту цель так, как распознают никогда ранее не ощущаемый запах смерти в морге. Чувство опасности, как готовая лопнуть струна, упруго вибрировало где-то внутри. Мастер пришла на арену со своей реальностью, и в этой реальности была только одна линия — прямая, как клинок. Мастер еще не успела извлечь его из ножен, а Сова уже видела окончание предназначенного ей поединка, будто мастер уже взяла ее за руку, чтобы, не встретив сопротивления, довести до самого конца. Но эта цепкая костлявая лапа на запястье почему-то не пугала.

Сова осторожно вытащила меч из ножен. Секунда — и на плечи привычной тяжестью легло напряжение боевого транса.

Хорошо, мастер, сегодня — твой день. Веди!

Клинок легко вспорхнул над головой. Как раз вовремя, чтобы встретиться с другим.

Веди, мастер, веди. Ведь чтобы управлять реальностью, надо научиться повиноваться ей. Нужно запутаться в ее нитях. Хорошо, мастер, ты можешь опутывать меня сколько угодно. Но знаешь ли ты, в какой момент я захочу дернуть за твою нить?

Несколько фронтальных перемещений по арене, несколько простых базовых ударов. Первые минуты боя противники лишь прощупывают оборону друг друга, осторожничают, берегут силы. Вот мастер проверила ее навыки в парировании верхних засечных ударов, вот попыталась выманить на атаку, раскрывшись для горизонтального бокового в корпус, вот словно бы ушла в глухую защиту, чтобы затем поразить неожиданным прорывом снизу, исподножья. Бой начался при среднем темпе и на дальней дистанции, так что Сове приходилось особенно тщательно следить за кончиком чужого клинка.

Веди, мастер. Я готова идти за тобой.

Ритм наносимых ударов постепенно нарастал. Сова выдержала несколько атак, построенных по знакомому стандарту: удар шокирующий — удар дестабилизирующий — удар на поражение. Противник не торопился демонстрировать свои способности, усыпляя внимание типичными приемами, приберегая все самое эффективное напоследок. Сова знала: главное в бою пережить первый внезапный непредсказуемый выпад, успеть среагировать, поставить блок, попытаться ответить сбивом чужого клинка.

Она едва не пропустила его. Лезвие блеснуло перед глазами. Чужой клинок резанул предплечье. Проверка закончилась.

В вязкой густоте боевого транса первая капля ее неправильной крови медленно, словно нехотя шлепнулась на песок. И сознание взорвалось уже однажды испытанной, но еще непривычной раздвоенностью. Так вот как запутываются в чужих нитях… В красных, тонких, как паутина, но прочных, как сталь. Теперь у меня есть связь с тобой, мастер. Неразрывная связь. Берегись, мастер. Эта связь настолько сильна, что разрушить ее может только смерть одной из нас.

Теперь серии ударов следовали одна за другой, расстояние между противниками постоянно менялось, и каждая попытка сближения несла в себе опасность. Сова пропустила еще один удар, в последний момент попытавшись отскочить, но кончик чужого клинка дотянулся и оставил неглубокий след под ребром. Странно, но боль не беспокоила Сову, как будто вместе с бесстрашием к ней пришло и абсолютное бесчувствие. Не было кислого тошнотворного привкуса во рту, не было жадного дыхания, не было острой решимости поскорее закончить этот бой. И много чего еще не было. Вместе со страхом ушла большая часть былых желаний, которые были с ним связаны, пропахли и пропитались им. Страх, оказывается, был чертовски необходим, потому что был намертво переплетен с волей к жизни, и, теряя одно, невозможно было сохранить другое.

А мастер тем временем невозмутимо разыгрывала перед трибунами сцену идеального убийства. Ее тактика — безупречна, ее атаки — внезапны и непредсказуемы. Она уверена — у Совы нет шансов. Мастер ведет свою жертву по дороге, которую можно преодолеть одним решительным рывком, но мастер не торопится и заставляет жертву двигаться медленно, осознавая каждый шаг. Мастеру незачем торопиться, она исходила эту дорогу вдоль и поперек, ей знаком каждый камень, о который спотыкается Сова. В конце пути мастер уступит ей дорогу и легко подтолкнет в спину.

И даже посмотрит, как жертва балансирует на краю.

Вот это и называется пограничным состоянием? Именно здесь настигает жертву понимание: через несколько секунд — смерть? И как странно вдруг оказаться здесь и не испытать ничего. Вообще ничего, как будто ее уже нет. Ни страха, ни радости, ни злости, ни возмущения, ни любопытства. Ни гордости, ни унижения. Ни торжества, ни разочарования. НИЧЕГО! Такого глобального НИЧЕГО Сова не испытывала ни разу в жизни. Если бы сейчас кто-нибудь вздумал искать ее эмоциональный след, то он решил бы, что Лаэрты Эвери никогда не существовало в природе.

Ей нужен был собственный страх, как связь с реальностью своего существования, которую она, кажется, только что утратила. Ее реальность расслоилась, раскололась и стала напоминать треснувшее зеркало, каждый из осколков которого отражал свой собственный кусок мира. Капли крови, животная радость трибун, хрустящий песок под ногами, невидимый Симаргл в правительственной ложе, черное кимоно противника — все распалось, раздробилось, разлетелось в стороны. Сова искала и не могла найти тот осколок, который бы отражал ее саму. Она перебирала эти осколки как игрок, опрометчиво сделавший крупную ставку, перебирает карты, пытаясь вновь и вновь найти среди них недостающий козырь. Осколки ускользали, уворачивались, пытались смешаться в кучу, прятались друг за другом как живые, и прятали между собой тот единственный, необходимый ей.

И в то же время в том осколке реальности, который она никак не могла найти, ее тело жило какой-то отдельной жизнью, слишком медленной для вдруг проснувшегося сознания Совы. Она с трудом увернулась от удара. Прикосновение, но не боль резануло по шее. С такой холодной методичностью ее не убивали еще никогда. Чужой клинок рисовал на коже иероглифы, и они расползались алыми пятнами на холсте белой рубашки. Как будто смерть выводила на ней текст приговора.

Тело снова пропустило удар, кровь защекотала по плечу.

Ее нет. Это не ее плечо, не ее кровь, не ее тело. Проклятая раздробленная реальность никак не хотела склеиваться обратно. Будто из рассыпанных пазлов попросили составить цельную картину, но коварно изъяли несколько самых важных, самых главных кусков, и как не переставляй оставшиеся, все' равно ничего не увидеть, кроме размытых цветовых пятен.

Ее — нет. И совершенно неважно, что есть тело, которое почему-то не чувствует боли. Тело останется на арене, а вот где останется она сама? В каком слое реальности? Сова вновь и вновь смешивала осколки разбитого зеркала, перемешивала слои и никак не могла найти свой собственный. Эта неудача ее разозлила. Какое мелкое препятствие встало вдруг на ее пути к пониманию, мешая достичь высшего знания. Зачем? Зачем искать то, чего нет? Нет — и черт с ним! Нет — это даже неплохо. Более того, нет — это просто отлично! То, чего нет, убить совершенно точно нельзя!

Сова парировала сильный удар, но не удержалась на ногах и растянулась на песке, с удивлением наблюдая, как от ее выдоха брызнули в сторону песочные струи.

Вырви страницу из книги и все — страницы нет. И никто никогда не прочтет то, что на ней было написано. Удали слой реальности — и никто никогда не дотянется до него.

Она перекатилась по песку, спасаясь от прямого рубящего удара.

Почему человек так упорно цепляется за факт, что он есть? Он намертво вписан в изначальную, не им данную, не им выбранную реальность, и он стремится в этой реальности утвердиться. Застыть, как насекомое в янтаре. Зацементироваться. А зачем? Только ради того, чтобы ощущать, что он действительно есть?

Вот они — слои реальности, но она не вписана ни в один из них. Значит, она может выбрать любой! Или не выбирать вообще! И если она может вырвать из книги страницу с текстом о себе, значит, может вырвать и любую другую? Запутавшаяся в паутине чужой реальности жертва может, оказывается, в любой момент сама стать хищником. А если так, то трибуны — к черту! К черту шум, крики, колыхание человеческого моря! К черту невидимого наблюдателя в правительственной ложе. И мастера, танцующего на песке, — тоже к черту. Он не нужен в моей реальности.

Сова вскочила на ноги, обсыпанная песком, облепившим ее в тех местах, где еще не успела засохнуть кровь, и неожиданно расхохоталась, сбрасывая давно надоевший боевой транс.

Все, мастер! Спасибо тебе за экскурсию, но дальше я пойду сама.

Сова смеялась так, как смеются только что сошедшие с ума — восторженно и беззаботно, смеялась в абсолютной тишине, в окружении многотысячных трибун, разглядывающих ее облепленную песком и испачканную кровью фигуру в центре арены, на глазах мастера в черном кимоно, реальность которого она только что стерла.

Она тряхнула плечами, и остатки чужих нитей осыпались искрами за ее спиной. Я не буду дергать за твои нити, мастер. Это слишком легко. Это значит принять твою реальность, это значит признать, что в твоей реальности мы — на равных. А это уже не так. Поверь, мастер: это смешно. Смешно, когда крылатый предпочитает ходить по земле, смешно, когда ветер пытается жить в бутылке, смешно, когда свободный примеривает кандалы. Твоя реальность, мастер, это кандалы, хотя тебе этого и не понять. А я живу по другим законам! Я — нигде, я могу позволить себе редкую роскошь — не быть. Мастер, ты хороша, но ты не властна над тем, что я только что поняла.

Какая бесполезная вещь — защитный барьер при боевом трансе! Утомительная и ненужная.

Сова сделала шаг, и песок запел под ее подошвами.

Костлявая лапа на запястье отсчитывала пульс.

Мастер, ты уже проиграла, потому что я встала на ступень выше этой арены, и теперь тебе до меня не дотянуться. Прости, мастер, но я не чувствую вины.

Сова резанула мечом воздух, и реальность распалась на две половинки, как яблоко под ножом. Чужой клинок скользнул, натолкнувшись на невидимый разрыв, и не причинил никакого вреда.

Мастер, ты не боишься смерти, и я не вижу страха в твоих глазах. Ты способна умереть так же хладнокровно, как и убить, но мастер, я не из тех, кто хладнокровно живет, чтобы научиться хладнокровно умирать. Смотри, мастер, здесь есть нечто большее, чем ледяная точность твоих рук, и я вижу то, что не дано видеть тебе.

Сова отразила несколько ударов подряд, успела распознать ложный выпад и отразить атакующий, не поддалась на тщательно спланированный вызов. Твой удар предсказуем, мастер. Я на шаг впереди твоей реальности, но я оторвусь еще больше.

Я желаю ходить по твоей дороге в обе стороны, не спотыкаясь.

Новая атака, новый поворот танца на арене, и Сова вновь не позволила коснуться себя. Прости, мастер, но ты больше не управляешь моей жизнью и не ведешь меня по незнакомому пути. Ты только теперь почувствовала это?

Бой затягивался. Исход, казавшийся таким близким, вдруг отступил, и трибуны заколыхались, как штормовое море. Ставки стремительно менялись, перекупались и перепродавались, кто-то торговался за ее жизнь, кто-то выторговывал ее смерть. Сова смеялась от души, чувствуя волны их надежды и злобы, и следы ее ног на поющем песке вспыхивали и горели тусклым синим пламенем, не заметным никому, кроме нее.

Чужой клинок уже не казался опасным, наоборот, он стал ее партнером по странному танцу теней от прожекторов, подбирался ближе и отступал, как застенчивый поклонник, пытался робко коснуться кожи и не дотягивался до желанной цели. Сову больше не интересовала схватка. Ее забавляли фонтанчики песка, разлетавшиеся из-под сапог. Мир послушно дробился и, как в калейдоскопе, выкладывал перед ней свою бесконечную пестроту сочетаний, связей, возможностей.

Звук гонга застал ее врасплох, как Золушку в разгар бала.

Трибуны потрясенно затихли: правила так кардинально меняются не каждый день. И даже не каждый год.

А что дальше? Сова с неохотой опустила свой меч, только сейчас осознав, что держит его как-то не так, как обычно — одной рукой почти у основания гарды. И отступила назад, недоумевая, почему остановили бой? Ведь оба противника еще живы. Кто изменил правила? Кто посмел вмешаться в ее реальность? Опьяненное сознание не желало расставаться с вдруг обретенной властью, и все внутри протестовало против чужого вмешательства, готовое в любой момент взбунтоваться. Не подчиниться. Нарушить.

Она подняла глаза на правительственную ложу как раз в тот момент, когда с высокого балкона вниз полетела белая перчатка. Самого диктатора по-прежнему не было видно. По трибунам пронесся робкий рокот, будто зрители боялись противоречить воле правителя.

Бой окончен.

Калейдоскоп в последний раз блеснул всеми красками и погас. Сова с досадой вернула себя в привычный неуправляемый мир.

Ну что ж, вы не обманули меня, лорд Тонатоса: один раз почувствовав эту власть, с ней действительно сложно расстаться. Нужно заставить себя добровольно разжать руку, нужно вовремя остановиться, чтобы не заиграться с собственным могуществом до полной потери самоконтроля. Поэтому вы остановили бой? Или потому что даже вам там наверху стало очевидно: я не позволю себя убить?

Она все еще смотрела на правительственную ложу, словно ожидая ответа, когда толпа вдруг в едином порыве напряглась и, ожидая внезапного нападения, Сова резко обернулась. Мир арены послушно рванулся навстречу. Отстранившееся было сознание цепко впилось в него, мгновенно вернув себе утраченный контроль, и эта абсолютная власть на секунду вновь опьянила Сову.

Мастер стояла на коленях в центре арены. Наконечник ее клинка упирался в основание шеи, в ту трогательную ямочку, которую женщины старательно умащивают духами перед первым свиданием. Сова стремительно от вела взгляд. Трибуны ахнули.

Все. Я никогда больше не выйду на этот песок.

Не надо оборачиваться.

Эта реальность закончилась. Оборвалась за спиной.

Эта дорога пройдена туда и обратно, и не должно быть никакого дела до того, кто добровольно дошел до конца. Но оставленная за спиною чужая жизнь сопротивлялась, притягивала к себе, последней прочной нитью, как арканом, опутав Сову, не отпуская, не давая сделать шаг. И хотелось пошарить по телу в поисках этой нити и оборвать. Немедленно. Так стряхивают в брезгливом ужасе забравшегося на одежду паука.

И тут ее взгляд упал на правую руку, по-прежнему сжимавшую любимый меч каким-то странным, непривычным хватом, словно лезвие вдруг стало продолжением ее собственного тела, уродливым наростом мутанта, клешней хищного насекомого.

Так вы хотели украсить этим клинком свой кабинет, Учитель?

Нет, она не умела легко расставаться с вещами, которые любила. Ей пришлось научиться этому слишком быстро.

Меч сломался неожиданно легко. Переломился о колено с легким стоном, и две половинки остались в руках. Смотрите, Учитель, я дарю вам свою любимую легенду, правда, некрасивую и с печальным концом. Как признание своего поражения. Ну что, примите такой подарок?

Сова, не оглядываясь, швырнула обломки за спину и выскочила с арены, будто песок вдруг стал жечь ей подошвы.