Мерфи

4

Неделю спустя в Дублине — это будет 19 сентября — Нири, занятый созерцанием сзади статуи Кухулина на Главном Почтамте, был, за вычетом бакенбард, опознан одним из его бывших учеников по имени Уайли. Нири обнажил голову, как будто для него что-то значила эта священная земля. Внезапно он отшвырнул шляпу прочь, бросился вперед, обхватил умирающего героя за ляжки и принялся биться головой о его ягодицы, какие они ни на есть. Страж порядка на своем посту в здании почты, пробужденный от сладких грез звуком ударов, неспешно оценил положение, выпростал свою дубинку и двинулся размеренным шагом, полагая, что поймал вандала с поличным. По счастью, реакции Уайли, поднаторевшего в качестве уличной букмекерской конторы, были стремительнее зебры — обхватив Нири за талию, он оторвал и оттащил его назад от жертвенника и уже проделал с ним полпути к выходу.

— Стой н-месть, вы-тм, — сказал С. П.

Уайли обернулся, постучал по лбу и сказал, как один человек в здравом уме другому:

— Блаженный. Безобидный — на все сто процентов.

— Подойди сьда, в-чм-дело, — сказал С. П.

Уайли, крошечный человечек, был в растерянности. Нири, почти такой же громадный, как С. П., хотя, конечно, не столь благородных пропорций, блаженно качался на руке своего спасителя. Бросаться словами было не в натуре С. П., не входило оное также ни в какой раздел его подготовки. Он возобновил свое упорное наступление.

— Из Стиллоргана, — сказал Уайли. — Не из Дандрама[9].

С. П. опустил свою чудовищную пятерню на левую руку Уайли и сильно потянул по траектории, прочерченной им в уме. Все вместе они двинулись в желаемом направлении. Нири в подковах из кожуры апельсина.

— Из Иоанна Божия[10], — говорил Уайли. — Тихий, как ребенок.

Они дотащились до статуи, стали сзади нее. За ними собралась толпа. С. П. наклонился и тщательно осмотрел пьедестал и драпировки.

— Пушинка с него не упала, — сказал Уайли. — Ни крови, ни мозгов, ничего.

С. П. выпрямился и отпустил руку Уайли.

— Разойдись, — сказал он, обращаясь к толпе, — покуда вас не заставили разойтись.

Толпа подчинилась за единую систолу-диастолу, в чем и состоит все требование закона. Чувствуя себя сполна вознагражденным этим великолепным символом за хлопоты и риск, на которые он пошел в связи с отдачей приказа, С. П. направил внимание на Уайли и сказал подобревшим голосом:

— Послушайтесь моего совета, мистер… — Он запнулся. Сочинение слов совета требовало от него максимального напряжения способностей. Когда научится он не пускаться в лабиринты мнений, не имея ни малейшего понятия, как из них выбраться? Да еще перед враждебно настроенной публикой! Его замешательство — если это возможно — только возрастало из-за выражения напряженного внимания на лице Уайли, пригвожденного к месту обещанием совета.

— Да, сержант, — сказал Уайли и затаил дыхание.

— Мигом с ним обратно в Стиллорган, — сказал С. П. Сладил-таки!

Лицо Уайли рассыпалось в благодарностях в мелкую крошку.

— Не бойтесь, сержант, — сказал он, подталкивая Нири к выходу, — назад в камеру, температура нормальная, лучшая вещь на свете, не считая разве того, чтоб совсем не родиться[11], — никаких тебе героев, никаких финансов, никаких…

Нири все это время постепенно приходил в себя и тут так дернул Уайли за руку, что бедный маленький человечек едва устоял на ногах.

— Где я? — сказал Нири. — Если и когда?

Уайли выскочил с ним на улицу и вскочил в подошедший как раз трамвай, направлявшийся в Далки. Толпа разошлась, чтобы с тем же успехом собраться где-то в другом месте. С. П. выбросил весь этот мрачный эпизод из головы, чтобы предаться размышлениям на тему, очень близкую его сердцу.

— Это салун, — сказал Нири, — или стойка, где продают на вынос?

Уайли послюнил носовой платок и нежно приложил его к поврежденной поверхности, каковое проявление заботы было незамедлительно пресечено Нири, впервые узревшим своего спасителя. Пронзенный острыми маленькими чертами поддерживавшей его фурии, он разразился бурей рыданий и рухнул на острое маленькое плечо.

— Ну, ну, — сказал Уайли, похлопывая ходящую ходуном широкую спину. — Нидл рядом.

Нири сдержал рыдания, поднял лицо, очищенное от всякой страсти, схватил Уайли за плечи, подержал на расстоянии вытянутой руки и воскликнул:

— Уж не малыш ли Нидл Уайли это, мой ученик в прошлом? Что будешь пить?

— Как вы себя чувствуете? — сказал Уайли.

Нири осенило, что он находится не там, где полагал. Он встал.

— Что значит лучший трамвай в Европе, — сказал он, — для человека, снедаемого трезвостью?

Он достиг улицы собственными силами; Уайли не отставал от него.

— Но — печальная новость, — сказал Уайли, — по часам «Муни» сейчас два тридцать три.

Нири оперся о решетку Колонны и проклял сначала день, когда он родился, затем — отважным броском в прошлое — ночь, когда он был зачат.

— Полно, полно, — сказал Уайли. — Нидл святых часов не наблюдает.

Он взял курс на подпольное кафе неподалеку, завел Нири в нишу и попросил позвать Кэтлин. Явилась Кэтлин.

— Мой друг, профессор Нири, — сказал Уайли, — мой друг, мисс Кэтлин на Хеннесси.

— Приятно, — сказала Кэтлин.

— Какого ч—, — сказал Нири, — дают свет человеку, который идет тайными путями.

— Пардон, — сказала Кэтлин.

— Два больших кофе, — сказал Уайли. — Три звездочки.

Один глоток, и путь Нири обозначился яснее.

— А теперь рассказывайте обо всем, — сказал Уайли. — Ничего не утаивая.

— В Корке достигнут предел терпения, — сказал Нири. — Этот прохиндей из Красной Ветви[12] переполнил чашу.

— Выпейте еще немножко кофе, — сказал Уайли.

Нири выпил еще немножко.

— Что вы вообще делаете в этом бардаке? — сказал Уайли. — Отчего вы не в Корке?

— Моя роща на Гранд-Парейд стерта с лица земли, как вытирают тарелку — вытрут и вверх дном перевернут.

— А ваши бакенбарды? — сказал Уайли.

— Ликвидированы без сожаления, — сказал Нири, — во исполнение обета никогда больше не питать мужественности, которой отказано в излиянии в предначертанные ей каналы.

— Темно сказано, — сказал Уайли.

Нири перевернул чашку вверх дном.

— Нидл, — сказал он, — как в телесной любви, так и в дружбе разумов, полнота достигается лишь в результате проникновения в самые потаенные уголки. Вот тебе вторичные признаки моей души.

— Кэтлин! — крикнул Уайли.

— Но если ты предашь меня, — сказал Нири, — ты пойдешь путем Гиппаса.

— Akousmatic[13], как я полагаю, — сказал Уайли. — Его наказание выскочило у меня из головы.

— Утоплен в луже, — сказал Нири, — за разглашение несоразмерности стороны и диагонали.

— Такая гибель ждет всех болтунов, — сказал Уайли.

— И построение правильного додека — ик! — додекаэдра, — сказал Нири. — Прошу прощения.

Рассказ Нири, адаптированный, сконденсированный, исправленный и сокращенный, о том, как он достиг предела терпения в Корке, сводится к следующему.

Не успела мисс Дуайер, отчаявшись зарекомендовать себя перед капитаном авиации Эллименом, осчастливить Нири так, как только может желать мужчина, как она сделалась неотличимой от земли, на фоне которой прежде выглядела так прелестно. Нири написал герру Курту Коффке, требуя незамедлительного объяснения. Ответа он еще не получил.

Тут встал вопрос о том, как порвать с этим лакомым кусочком хаоса, не поранив его чувств. Plaisir de rompre[14], для Мерфи — смысл контактов с людьми, было чуждо Нири. Он настаивал, словом и делом, что он недостоин ее, — заезженный прием, имевший желанный эффект. И в недолгом времени мисс Дуайер осчастливила капитана авиации Эллимена, отчаявшегося зарекомендовать себя перед мисс Фаррен из Рингсакидди, так, как только мог желать любой капитан авиации.

Затем Нири повстречал мисс Кунихан, в марте месяце, и с тех самых пор его отношение к ней было отношением богача по его смерти к Лазарю, если не считать того, что у него не было отца Авраама, который замолвил бы за него доброе слово.

Мисс Кунихан сожалела, но ее грудь уже была занята. Она была тронута и польщена, но ее чувства не были свободны. Этим счастливцем, ибо Нири хотел прижаться грудью к тернию, был мистер Мерфи, один из его бывших учеников.

— Пресвятой Боже! — сказал Уайли.

— Этот гигантский сгусток аполлонического бессилия, — простонал Нири, — этот шизоидный спазмофил — и занимает грудь ангела-Кунихан. Возможно ли такое!

— И впрямь знатный прощелыга, — сказал Уайли. — Однажды обратился ко мне.

— В последний раз, когда я его видел, — сказал Нири, — он копил деньги на аппарат искусственного дыхания Дринкера — на тот случай, если ему надоест дышать.

— Помнится, он выразил надежду, — сказал Уайли, — что я смогу целым и невредимым вновь вернуться в свой стог сена до того, как меня отыщут.

Сердце Нири (когда оно не находилось в состоянии остановки) не только воздыхало о мисс Кунихан, но вдобавок еще и истекало о ней кровью, ибо он был убежден, что она покинута. Он припоминал, как Мерфи похвалялся относительно ведения своих амурных дел согласно правилам, положенным Угрюмым Пастухом Флетчера. И выражения, какими он пользовался, говоря о мисс Кунихан, не предполагали, что он отличал ее особым обращением.

Мерфи оставил Гимнасий в минувшем феврале, примерно за месяц до того, как Нири повстречал мисс Кунихан. С тех пор единственное, что о нем дошло, было известие о том, что его видели в Лондоне в чистый четверг, ближе к вечеру — растянувшись на спине, он лежал на траве в Кокпите, в Гайд-Парке, один, в глубоком оцепенении, все усилия вывести его из коего оказались безуспешны.

Нири осаждал мисс Кунихан знаками своего внимания, посылая ей манго, орхидеи, кубинские сигареты и копию своего трактата «Доктрина предела» с исполненным страсти автографом. Если она и не уведомила о получении этих даров, она по крайней мере и не вернула их, так что Нири продолжал надеяться. Наконец она назначила ему свидание — у могилы Отца Праута (Ф. С. Мэхони)[15] на Шендонском кладбище, единственном известном ей в Корке месте, где мирно уживались свежий воздух, уединенность и отсутствие опасности нападения.

Нири явился с роскошным букетом орхидей-кеттлий, который она, прибыв с опозданием на два часа, милостиво от него приняла и возложила на плиту. Затем она сделала заявление, призванное лишить несчастного тех крох притязаний на ее особу, какие он мог еще случайно лелеять.

Она предназначена для Мерфи, который отбыл, чтобы устроить для своей принцессы достойное ее жилище в каком-то более отрадном уголке земного шара. Когда он это сделает, он прилетит к ней на всех парусах и заберет ее. Она не получала от него вестей со времени его отъезда и потому не знает, где он и чем именно занимается. Это ее не беспокоит, поскольку перед отъездом он объяснил ей, что преуспевать и любить одновременно, пусть даже только в письмах, выше его возможностей. Вследствие этого он не будет писать, пока не добьется ощутимого успеха, достойного сообщения. Она не хотела бы причинять Нири излишнюю боль, распространяясь о своем чувстве к мистеру Мерфи, и так достаточно, чтобы уяснить, что его предложения для нее невыносимы. Если он не настолько джентльмен, чтобы воздержаться своими собственными силами, она прибегнет, чтобы сдержать его, к помощи закона.

В этом месте Нири остановился и закрыл лицо руками.

— Мой бедный друг, — сказал Уайли.

Нири через мраморный стол протянул руки к Уайли, который схватил их в экстазе сострадания и принялся массировать. Нири закрыл глаза. Тщетно. Человеческое веко (к счастью, для человеческого глаза) не слезонепробиваемо. При виде такого горя Уайли почувствовал себя чище, чем за все время со второго причастия.

— Не говорите мне больше ничего, — сказал он, — раз это причиняет вам такую боль.

— Горе вдвоем, — сказал Нири, — печаль пополам.

Высвобождение руки из сочувственного пожатия — это операция, требующая такой тонкости, что — решил Нири — лучше и не пытаться. Чтобы не нанести рану Уайли, он прибегнул к уловке — попросил сигарету. Он пошел дальше — позволил вновь наполнить свою чашку.

Завершив свое заявление, мисс Кунихан повернулась, собираясь уйти. Нири стал на одно колено, стал на два и умолял ее выслушать его голосом, столь охрипшим от страдания, что она повернула назад.

— Мистер Нири, — сказала она, почти что нежно, — я сожалею, если говорила так, что это показалось вам бесчувственным. Поверьте мне, лично против вас я ничего не имею. Если бы я не была — а-а — ни в чьем распоряжении, я могла бы даже научиться любить вас, мистер Нири. Но вы должны понять — я не вольна отдать — а-а — должное вашим авансам. Постарайтесь забыть меня, мистер Нири.

Уайли потер руки.

— Дело клонится к лучшему, — сказал он.

Она снова повернулась, собираясь уйти. Нири снова удержал ее, на этот раз — уверениями, что то, что он собирается сказать, касается не его самого, а Мерфи. Он описал положение, в котором тот пребывал в последний раз, когда слышали об этом странствующем рыцаре.

— Лондон! — воскликнула мисс Кунихан. — Мекка всякого юного соискателя, стремящегося отличиться по фискальной части.

С этим воздушным шаром Нири разделался мигом, расписав стадии, через которые должен пройти юный соискатель в Лондоне, прежде чем он сможет назваться старым воздыхателем. Затем он допустил вещь, которую всегда будет считать величайшей ошибкой своей жизни. Он стал поносить Мерфи.

В тот же день пополудни он сбрил бакенбарды.

Он больше не видел ее почти четыре месяца, покуда она ловко столкнулась с ним в Молле. Она выглядела больной (она и была больна). Наступил август, а она по-прежнему не имела вестей от Мерфи. Нет ли какого-то способа связаться с ним? Нири, который уже глубоко погрузился в этот вопрос, ответил, что не мог ничего придумать. У Мерфи как будто не было никакой родни, кроме свихнувшегося дядюшки, пребывающего попеременно то в Амстердаме, то в Швенингене. Мисс Кунихан продолжала, сказав, что не может она ни с того ни с сего отречься от молодого человека, такого милого молодого человека, который, насколько ей было известно, понемногу сколачивает состояние, чтобы она могла не отказывать себе в тех маленьких радостях, к которым привыкла, и которого она, разумеется, любила очень сильно, если только у нее не будет для подобного дела высших резонов, таких, например, какие проистекали бы из юридически заверенного доказательства о его кончине, его собственноручного и скрепленного печатью отказа от ее персоны или же из неопровержимого доказательства его неверности или экономического провала. Она рада счастливому случаю, позволившему ей поставить в известность относительно этого — а — изменившегося взгляда на ситуацию мистера Нири, который выглядит гораздо — а — моложавее — без своих бакенбардов, прямо накануне ее отъезда в Дублин, где ее всегда устроит отель «Уинн».

На следующее утро Нири закрыл Гимнасий, запер на замок свою рощу, бросил оба ключа в Ли и сел на первый же поезд в Дублин в сопровождении своей âme damnée[16] и прислуги за все, Купера.

Единственным видимым человеческим свойством Купера было болезненное пристрастие к алкоголю как депрессанту. Пока его удавалось не подпускать к бутылке, он был бесценным слугой. Это был низкого роста, обритый наголо человек с серым лицом, одним глазом и триорхизмом[17], некурящий. У него была странная, загнанная походка, как у нищего диабетика в чужом городе. Он никогда не садился и никогда не снимал шляпы.

Этот безжалостный наводчик был спущен на поиски Мерфи, располагая пребыванием последнего в оцепенении в Кокпите в качестве единственного ключа. Но не одного беднягу засек Купер, располагая куда как меньшими данными. Пока Купер прочесывает Лондон, пребывая, как обычно, в запарке, Нири со своей стороны займется делом в Дублине, где его всегда устроит отель «Уинн». Когда Купер отыщет Мерфи, все, что ему надо будет сделать, это сообщить Нири по телеграфу.

Что отличало отношение мисс Кунихан к Нири — это регулярность его перемен. Проявляя жестокость, доброту, жестокость и доброту поочередно, она могла приветствовать его появление в ее отеле не больше, чем зеленый свет — желтый — зеленый составить законную последовательность огней светофора.

Либо он съедет из отеля, либо она. Съехал он затем, чтобы, по крайней мере, знать, кто был обладателем счастливых номеров и завтраков. Если он опять попробует заговорить с ней, не заручившись до того — а — вышеупомянутыми бумагами о ее отставке, она вызовет полицию.

Нири потащился в ближайшую станционную ночлежку. Теперь все зависело от Купера. Если Купер его подведет, однажды рано утром он просто займет позицию перед ее отелем и, как только она с легкостью спорхнет вниз по лестнице, примет пятновыводитель (щавелевокислый калий).

До того времени он мало что мог сделать. Он начал было искать нити, которые могли бы привести его к Мерфи, среди знати, торговцев и джентри Дублина, носивших эту фамилию, но вскоре в ужасе бросил. Он наказал портье из «Уинна» направлять все адресованные ему телеграммы из Лондона через дорогу, в заведение «Муни», где его можно будет найти всегда. Там он сидел целый день, перемещаясь потихоньку с одного табурета на другой, пока не сделает полного круга вокруг стоек, после чего начинал все сначала, только двигаясь в обратном направлении. Он не вступал в разговоры с подсобными барменов, он не выпивал полпинты портера, которые был обязан брать, он не делал ничего, только медленно двигался вокруг стоек, сначала в одном направлении, потом — в другом, думая о мисс Кунихан. Когда заведение закрывалось на ночь, он отправлялся обратно в ночлежку и там ночевал, а утром поднимался лишь совсем незадолго до открытия заведения. Час от 2.30 до 3.30 он посвящал бритью, очищаясь до самого нутра. Все воскресенье он целиком проводил в ночлежке — о чем был поставлен в известность швейцар «Уинна», — думая о мисс Кунихан. Способность останавливать сердце покинула его.

— Мой бедный друг, — сказал Уайли.

— До нынешнего утра, — сказал Нири. Почувствовав, что у него начал дергаться рот, он прикрыл его рукой. Тщетно. Лицо — это организованное целое. — Или скорее до второй половины дня, — сказал Нири, он положительно это мог.

Он достиг поворотной точки и подумывал о том, чтобы слинять, когда из «Уинна» пришел коридорный и вручил ему телеграмму. НАШЕЛ ТЧК СКОЛЬЗКИЙ ТИП ТЧК КУПЕР. Он все еще смеялся и плакал, к великому облегчению подсобных барменов, которым опротивело и опостылело его безжизненное лицо изо дня в день у их стоек, когда коридорный возвратился со второй телеграммой. ПОТЕРЯЛ ТЧК ОСТАВАЙТЕСЬ В ТЧК НАХОЖДЕНИЯ ТЧК КУПЕР.

— Смутно припоминаю, — сказал Нири, — что меня вышибли.

— Психология барменов.

— Потом — больше уже ничего, — сказал Нири, — покуда это бессмертное мягкое место не вздумало извести меня своим взглядом.

— Но там нет мягкого места[18], — сказал Уайли. — Как оно могло бы там оказаться? Какие шансы у мягкого места на Главном Почтамте?

— Говорю тебе, я его видел, — сказал Нири. — Вздумало меня запугать.

Уайли рассказал ему, что произошло дальше.

— Нечего увиливать, — резко сказал Нири. — Ты спас мне жизнь. Теперь дай паллиатив.

— Я боюсь — и очень, — сказал Уайли, — что синдром, известный под названием жизнь, чересчур рассеян, чтобы поддаваться паллиативам. На каждое облегчение одного симптома приходится ухудшение другого. Коновализация — это закрытая система. Ее quantum of wantum[19] не меняется.

— Отменно сказано, — сказал Нири.

— В качестве примера того, что я имею в виду, — сказал Уайли, — вам стоит всего лишь поразмыслить о молодом члене совета Тринити-Колледжа…

— Всего лишь — это великолепно, — сказал Нири.

— Он искал облегчения в инсулине, — сказал Уайли, — а вылечился от диабета.

— Бедняга, — сказал Нири. — Облегчения от чего?

— От своей потогонной синекуры, — сказал Уайли.

— Я не удивляюсь Беркли, — сказал Нири. — У него не было другого выбора. Защитный механизм. Либо дематериализоваться, либо провалиться. Сон от смертельного страха. Сравни с опоссумом.

— Преимущество такого взгляда, — сказал Уайли, — в том, что, хотя человек, возможно, не станет смотреть вперед, ожидая, что все пойдет к лучшему, ему, по крайней мере, нечего страшиться, что все пойдет к худшему. Всегда будет одно и то же, как всегда и было.

— Покуда не демонтируют систему, — сказал Нири.

— Если допустить, что это дозволено, — сказал Уайли.

— Из чего следует заключить, — сказал Нири, — поправьте меня, если я ошибаюсь, что обладание — Deus det[20] — ангелом-Кунихан породит равновеликое чувство пустоты.

— Человечество — это колодец с двумя ведрами, — сказал Уайли, — одно опускается, чтобы наполниться, другое поднимается, чтобы опорожниться.

— Если я тебя правильно понял, что я выигрываю в отношении мисс Кунихан, — сказал Нири, — я теряю в отношении не-мисс Кунихан.

— Премило сказано, — сказал Уайли.

— Но никакой не-мисс Кунихан не существует, — сказал Нири.

— Будет существовать, — сказал Уайли.

— Пусть, ради всего святого, на том восточном Кони-Айленде, каким является Нири, — воскликнул Нири, сжимая руки, — найдутся китайские аттракционы, помимо мисс Кунихан.

— Теперь вы говорите дело, — сказал Уайли. — Когда вы просите универсального средства, вы не дело говорите. Но когда просите средства для подавления одного симптома, я вынужден признать, что вы говорите дело.

— Есть только один симптом, — сказал Нири. — Мисс Кунихан.

— Что ж, — сказал Уайли, — не думаю, чтобы нам было так уж трудно подыскать замену.

— Заявляю, как перед Богом, — сказал Нири, — иногда ты порешь такую же страшную чушь, как Мерфи.

— По достижении известной степени понимания, — сказал Уайли, — все мужчины в разговоре, если им надо говорить, порют одну и ту же чушь.

— Если ты случайно когда-нибудь, — сказал Нири, — почувствуешь потребность перейти от общего к частному, вспомни, что я здесь и в боевой готовности.

— Вот вам мой совет, — сказал Уайли. — Нынче же ночью отправляйтесь в «Большой Флюс»[21]…

— Это что еще за глупость? — сказал Нири.

— Написав предварительно мисс Кунихан, как вы рады, что можете наконец поставить ее в известность, что все необходимые мандаты и пропуска в ее чертоги — в наличии. Они у нее в руках — пусть хоть — а — ноги об них вытирает. Ничего больше. Ни слова об отъезде, ни звука о страсти. Она будет, можно сказать, сидеть себе посиживать и в ус не дуть…

— Вполне можно, — сказал Нири.

— Пару дней, а потом в великом удручении в лепешку расшибется, чтобы столкнуться с вами на улице. А вместо этого с ней столкнусь я.

— Это что еще за глупость? — сказал Нири. — Ты ее не знаешь.

— Не знаю, да ну, — сказал Уайли, — когда нет ни единого места на всем ее теле, с которым бы я не был знаком?

— Что ты имеешь в виду? — сказал Нири.

— Я обожал ее на расстоянии, — сказал Уайли.

— На каком расстоянии? — сказал Нири.

— Да, — сказал Уайли задумчиво, — весь июнь, через цейсовский бинокль, на морском курорте. — Он впал в мечтательное состояние. Нири был достаточно широкой натурой, чтобы отнестись к этому с уважением. — Какой бюст! — воскликнул он наконец, как будто пробужденный к жизни этим пунктом. — Центр и никакой окружности!

— Несомненно, — сказал Нири, — но какое это имеет отношение? Ты столкнулся с ней на улице. Что дальше?

— После положенного обмена, — сказал Уайли, — она меня спрашивает, невзначай, не видел ли я вас. Тут ей и крышка.

— Но если дело только в том, чтобы убрать меня с дороги, покуда ты обрабатываешь мисс Кунихан, зачем мне ехать в Лондон? Отчего не в Брэй?

Мысль о поездке в Лондон была отвратительна Нири по ряду причин, среди которых отнюдь не последнее место занимало присутствие там второй брошенной им жены. Строго говоря, эта женщина, урожденная Кокс, не была его женой и он не был перед ней в долгу, поскольку в Калькутте жила и здравствовала первая брошенная им жена. Но лондонская дама не разделяла этого взгляда, как и консультировавшие ее юристы. Уайли кое-что знал об этом.

— Чтобы контролировать Купера, — сказал Уайли, — который, вероятно, или запил, или его зацепили, или и то и другое.

— Но нельзя ли было бы, — сказал Нири, — при твоем бесценном содействии вообще вести дело с этого конца и отвязаться от Мерфи?

— Я очень боюсь, — сказал Уайли, — что, покуда Мерфи существует хотя бы как отдаленная возможность, мисс Кунихан не станет вступать в переговоры. Все, что я могу, — это закрепить за вами позицию первой ступени падения.

Нири снова закрыл лицо руками.

— Кэтлин, — сказал Уайли, — скажи профессору худшее.

— Шесть по восемь — сорок восемь, и шестнадцать по два — один фунт.

На улице Нири сказал:

— Отчего ты такой добрый, Уайли?

— Перед лицом определенных неприятных ситуаций я, кажется, не могу совладать с собой.

— Увидишь, я не останусь неблагодарным, я полагаю, — сказал Нири.

Некоторое время они шли в молчании. Потом Нири сказал:

— Не могу понять, что женщины находят в Мерфи.

Но Уайли был поглощен вопросом о том, что именно в неприятностях мужчин вроде Нири захватывало его настолько, что он терял над собой власть.

— Ты можешь? — сказал Нири.

Уайли поразмыслил минутку. Потом сказал:

— Это его… — осекшись из-за отсутствия нужного слова. В порядке исключения казалось, что нужное слово существует.

— Его что? — сказал Нири.

Они прошли в молчании еще немного. Нири перестал прислушиваться и поднял лицо к небу. Легкий дождик тщетно старался не падать.

— Его хирургические способности, — сказал Уайли.

Это было не совсем то слово, которое нужно.