Мёртвая зыбь

Он вдруг почувствовал усталость, две ночи без сна дали себя знать. Прилёг на диван и мгновенно заснул, точно провалившись в бездну. Однако спал чутко и сразу вскочил, когда услышал стук в дверь.

Вошёл высокий, стройный молодой человек, по выправке – гвардейский офицер.

– Я – Арапов. Вы меня вряд ли помните. Я был в младших классах лицея.

– Не помню. Что вы на меня так глядите?

– Я вас представлял другим.

– Разочарованы?

– О нет… Преклоняюсь! Вы там герои!

– «Герои»… Это вы хватили.

– Хотелось бы поговорить…

– Успеем наговориться. В Берлине я рассчитываю пробыть неделю. Значит, едем?

– Едем. Я для того и пришёл к вам. Хотелось познакомиться. Ну, до вечера…

И он вдруг обнял Якушева, прижал к груди и выбежал из комнаты. «Экспансивный молодой человек», – подумал

Якушев.

24

«В Берлине состоялась первая встреча с заправилами

Высшего монархического совета, – писал Якушев в отчёте.

– Она происходила в магазине ковров, мебели, бронзы и фарфора в первом часу ночи. В этом магазине полковник фон Баумгартен служит ночным сторожем.

Почему избрано такое странное место, как магазин, для конфиденциального совещания? Оказалось – из предосторожности. Квартира, где помещается Высший монархический совет, принадлежит Е. Г. Воронцовой, там же обитает бывший обер-прокурор Синода – Рогович, болтун и рамолик, он стал бы подслушивать.

Я кое-что уже знал об этих господах, ночь до Берлина прошла в разговорах с Артамоновым и Араповым, которых по молодости лет не очень допускают в высшие сферы.

Они недовольны и не без яду рассказывали мне, что делается в этих сферах, пополняя мою эрудицию.

Кирилловцы, сторонники Кирилла Владимировича, провалились окончательно. Высший монархический совет ставит на Николая Николаевича – «местоблюстителя престола». Кирилловцы его отвергают как претендента на троп. Он не прямой наследник и бездетен. Окружают Николая Николаевича титулованные особы, впавшие в маразм, и болтуны. Сохранил солидные средства принц

Ольденбургский, он почётный председатель совета.

Сидя в золочёном кресле в стиле Людовика XV, я произнёс пламенную речь, выразил верноподданнические чувства «Треста» по отношению к «блюстителю» престола и добавил, что подробнее изложу все в докладе, который пишу. По лицам этих господ понял, что экзамен выдержан, но ожидается приезд из Парижа Н. Е. Маркова, ближайшего советника Николая Николаевича. Он доверяет Маркову.

Марков прибыл в Берлин вместе со старым князем

Ширинским-Шихматовым. Свидание состоялось на Лютцовштрассе, 63. Оба уставились на меня, когда я говорил о создании монархической партии внутри России, тесно связанной с Высшим монархическим советом за границей.

Однако Марков, жёлчный и глупый старик, прервал мою декларацию и спросил о настроениях Красной Армии и какие именно части армии я считаю наиболее подготовленными к участию в перевороте. Чувствую, что старцы не разбираются в военных вопросах. У Маркова в руках шпаргалка с вопросами.

– Когда можно рассчитывать на переворот?

– Придётся подождать года два.

– Кто ваш верховный эмиссар?

Отвечаю, как условлено в Москве: «Генерал Зайончковский».

– Православный? Хорошо.

Обрадовались, что не входит Джунковский: «Ненадёжный человек».

Марков торжественно сообщил, что был принят Николаем Николаевичем.

– Его высочество согласился возглавить монархическое движение, но ждёт призыва из России, о существовании вашей организации знает.

Испускаю вздох облегчения. Почтительно высказываю желание увидеть кого-нибудь из императорской фамилии.

Марков обещает свидание с великим князем Дмитрием

Павловичем (Николай Николаевич никого не принимает).

На этом кончается трехчасовая беседа».

Якушев знал этих людей в то время, когда у них была власть. Высокомерные, надменные, они презирали всех, кто стоял ниже их. Они считали царский престол незыблемым, особенно после подавления революции 1905 года.

Часто эти «истинно русские» монархисты имели чисто немецкие фамилии: Баумгартен, Гершельман, Тальберг, Саблер – тот самый Саблер, которого Распутин, как он сам говорил, «поставил в оберы», то есть сделал обер-прокурором святейшего Синода. Они не терпели даже

III Государственную думу, где у правых было большинство. Николай Второй не решался её распустить, вообще упразднить. За это они его втайне осуждали. Теперь Якушев увидел этих людей, потерпевших крушение, изгнанных из России, и понял, что они ничему не научились. Их желание было одно – во что бы то ни стало вернуться и управлять. Они согласны на все, даже на расчленение страны, на то, чтобы она стала колонией Германии или другой державы, лишь бы вернуть потерянное – титулы, усадьбы, особняки, придворные звания.

Якушев писал в своём отчёте:

«Два дня мы обсуждали программу берлинского монархического съезда. Возник разговор о тактике „Треста“.

Козырял старыми черносотенными лозунгами. Никаких партий, кроме монархической. Восстановление самодержавной монархии. Земельная политика? Тут вскочил Николай Дмитриевич Тальберг – маленький, щуплый крикун:

„Предлагаю конфисковать имение Родзянки, как виновника революции“. Его успокаивали: „Конфискуем“. Я

вношу проект: „…образование государственного земельного фонда, вся земля принадлежит государю, он жалует землёй дворянство, служилое сословие. Крестьянам –

«синюю бумажку“ – купчую на землю, но, разумеется, за выкуп, за деньги. Переходим к тактике. Вопрос об интервенции: называют 50-60 тысяч белых и 3-4 тысячи иностранцев. Откуда начинать поход – с севера или с юга?

Гершельман предлагает с Петрограда. Подготовить торжественную встречу в Московском Кремле. Монарх непременно из рода Романовых. Основные законы пересоставить до коронации.

В Берлине у меня продолжались переговоры с молодыми – Араповым и Артамоновым. Их настроения таковы, что явилась мысль о создании внутри Монархического совета оппозиционной партии из молодых. Арапов, конечно, убеждённый монархист, но особой формации, участник так называемых евразийских сборников «На путях» и «Поход к Востоку». В лице его «Трест» приобрёл сторонника и почитателя. Я убедил его, что мы готовим переворот не для того, чтобы отдать власть старцам, которые ничему не научились и ничего не забыли. Нам надо выработать программу и тактику на основе того, мол, чтобы «Россия по своему географическому положению руководила Европой и Азией. И потому пути „Треста“

совпадают с евразийским движением». Сказал и слегка испугался: неужели клюнут на такую чепуху? Представьте

– клюнули.

Бросил мысль о вожде наподобие «дуче» Муссолини.

Встретили с энтузиазмом. В общем, молодые – хороший материал для оппозиции старцам…»

Для правдоподобия Якушев настаивал на финансировании «Треста» из-за границы. Это было естественно, все эмигрантские организации постоянно вымогали деньги у состоятельных эмигрантов. Ответ был такой: «Будем давать деньги, но немного». Предлагали «Тресту» заняться грабежом банков в России. Якушев возразил: «Такие действия могут всполошить ГПУ». Они согласились, что грабежи могут насторожить чекистов, затруднить работу

«Треста». Сто тысяч франков пока предоставить не могут.

Постараются воздействовать на своих толстосумов всеми средствами, вплоть до публичного мордобоя.

Главной целью молодые считали укрепление отношений с Врангелем, а старцы – проникновение к великому князю Николаю Николаевичу. Якушев должен был вручить ему исполненное верноподданнических чувств послание от имени съезда монархических организаций центральной

России. В этом послании содержался призыв – возложить на себя бремя царской власти и в будущем, под звон колоколов, вступить на прародительский престол.

Но до этого молодые считали важным завязать отношения с Врангелем. Втайне от старцев в Берлине Арапов свёл Якушева с полковником фон Лампе, представителем

Врангеля в Германии. Этот полковник с «истинно русской фамилией» начал с того, что обругал деятелей Высшего монархического совета старыми песочницами и взял с

Якушева слово: не пользоваться их услугами. Из этого было ясно, что фон Лампе рассматривает Маркова и прочих как конкурентов в деле «спасения» России.

– Высший монархический совет, то есть Марков и компания, клонятся к закату. Наша опора – лучшие полки в

Сербии и Болгарии, они прошли школу Врангеля и закалены в Галлиполийском лагере13. Мы ждём одно лицо, уполномоченное Врангелем для переговоров с вами.

И фон Лампе познакомил Якушева с генералом Климовичем.

С первой встречи было попятно, что Климович –

опасный противник. Об этом свидетельствовала его кровавая слава на постах московского градоначальника в 1915 году и директора департамента полиции в 1916 году. Теперь он состоял при Врангеле на положении начальника разведки, шефа жандармов.

Климович оказал Якушеву самый любезный приём, кротко смотрел на гостя, поддакивал, почти не говорил о делах, зато временами нельзя было не заметить острого, пронизывающего взгляда профессионального деятеля охранки. Якушев согласился сделать краткий доклад о

13 После бегства из Крыма ( 1920 г .) часть войск белогвардейцев находилась в городе

(крепости) Галлиполи (Турция). Этими войсками командовал Кутепов.

«Тресте» для интимного круга. Здесь же выяснилось, что агенты ОРА проникали в Россию и давали о ней, по-видимому, правильные сведения. Из разговора Якушев понял, что Климович не убеждён в боеспособности ОРА, но люди этой организации пригодны для несения полицейской службы.

Слушая Климовича, Якушев припоминал то, что сам знал об этом человеке и что рассказывал ему Подушкин –

старая полицейская крыса.

Так вот каков ты – мастер провокаций, покровитель чёрной сотни! Его называли организатором убийства депутатов I Государственной думы – Герценштейна и Иоллоса – и организатором взрыва в доме бывшего премьер-министра Витте. Климович «ставил» с помощью провокатора Зинаиды Жученко покушение на московского градоначальника Рейнбота… Как все-таки Климович ускользнул из Петропавловской крепости, куда его засадили после Февральской революции? «Только эти розовые либералы из комиссии Временного правительства могли выпустить на свободу такого матёрого врага. Он бы и их всех передушил, этих либералов, и не поморщился», – думал Якушев. Да, перед ним был серьёзный враг.

– Пусть вам это не покажется неделикатным, но я все-таки скажу: меня смущает ваше скептическое отношение к представителям законной династии.

– То есть к Николаю Николаевичу? (Климович даже обошёлся без титула.) Да ведь у него «зайчик в голове»…

Ведь это он выдумал «старца» Распутина, он и его Стана –

черногорка. Правда, потом кусал себе локти.

– А вам доводилось иметь дело с этим… старцем?

– С Распутиным? А как же иначе? Какой бы я был директор департамента полиции, если бы не знался с Распутиным. Началось так: я позвонил ему по телефону и говорю: «Что ты врёшь, будто я тебя хочу убить?» Он отвечает: «Что ты, милай? Хочешь, я к тебе приеду?» Приезжает, сел, смотрит: «А мне говорили, что ты зверь». –

«Смотри, говорю, какой я зверь». Вздохнул: «Все врут люди. Под тебя копают». Оказывается, это у него называлось «смотрины». Нет, хватит с нас этих мистиков, психопатов; глядишь, Николай Николаевич найдёт себе другого юродивого…

– Евгений Константинович, мне странно это слышать. Я

так мыслю – царь для народа, а не народ для царя.

– Дорогой мой… Царь, народ, династия! Ну кого вы назовёте из Романовых? Сплошные ничтожества! Если хотите знать мою ориентацию, она в трех словах: Пётр

Николаевич Врангель.

– Вы меня ошеломили… Я бы хотел вам возразить, и не только вам…

– Послушаем вас с удовольствием, и не позднее чем завтра.

7 августа 1923 года состоялся доклад Якушева на квартире у Лампе. Доклад слушали Шульгин, Климович и сенатор Чебышёв. Здесь были не вздорные старики, вроде

Маркова и Гершельмана, а люди, у которых нельзя отнять ума, опыта и хитрости. Якушев говорил осторожно, начал с экономики, не скрыл, что нэп смягчил остроту положения, но в то же время нэп питает те «здоровые» элементы, которые будут способствовать перевороту изнутри, когда настанет время. Якушев говорил о росте монархических настроений, о том, какое значение для крестьян будет иметь «синяя бумажка», то есть купчая на землю, потом перешёл к военным делам. Он предупредил, что, как штатский, не может осветить вопрос в деталях, и пообещал впоследствии дать возможность послушать сообщение начальника штаба, авторитетного военного.

Доклад длился два часа. Когда Якушев кончил, поднялся Климович и попросил ответить только на один вопрос:

– Каким образом удаётся столь многочисленной подпольной организации уходить от преследований ГПУ, в силе и решительности которого мы убедились на горьком опыте?

– Господа, неужели вы думаете, что гражданская война, голод и возврат к нэпу не посеяли разочарование, неверие в революцию? Дальше, прошу не обижаться, но вы, господа, судите примерно как в басне Крылова: сильнее кошки зверя нет. А кошка нас кое-чему научила, хотя бы конспирации. Мы имеем своих людей во всех звеньях советских учреждений и имеем возможность отводить удары…

Надеемся, нам удастся договориться со штабами соседей, в частности в Польше. Кстати, в Эстонии уже договорились.

Они убедились в нашей силе. У нас прекрасно налажена связь с нашими представителями в Ревеле, вы их знаете.

Организован тайный пропускной пункт – «окно» на границе! Наконец, господа, сидя здесь, в Берлине, трудно иметь представление, что делается в Москве, в России.

Наступило долгое молчание.

– Поблагодарим дорогого гостя, – сказал фон Лампе.

Когда дверь за Якушевым закрылась, Чебышёв сказал:

– Господа, это опасный человек. «Трест» – мистификация ГПУ.

– Нельзя швыряться такими обвинениями. Англичане и поляки утверждают, что в России существует сильная подпольная организация, – возразил Лампе.

– Если ГПУ столь бдительный враг, то почему все-таки наши люди проникают на советскую территорию? В самом деле, выходит, по-вашему, что сильнее кошки зверя нет, –

не без яду, наклоняясь к Чебышёву, сказал Климович.

Шульгин промолчал, но позднее оказалось, что он поверил в «Трест».

Якушев предвидел подозрения и на всякий случай с возмущением говорил Арапову:

– Милый друг, больше всего меня тревожит конкуренция между ОРА и ВМС. Ежели мы свяжемся с Врангелем, Марков будет трубить, что «Трест» – сомнительная организация, а ежели мы пойдём к марковцам, то же самое будут утверждать Климович и его присные. Вот и вертись как хочешь…

И в самом деле, «Трест» оказывался перед дилеммой: отдать предпочтение ОРА или ВМС? В Якушеве кипел азарт игрока. Игра была сложной: с одной стороны, конкуренция эмигрантских организаций ослабляла их, а с другой – раздоры ВМС и ОРА ставили под удар «Трест».

Вторую неделю Якушев жил в Берлине. Это была пора инфляции. Меняя английскую бумажку в один фунт, он получал 50-миллиардную ассигнацию в немецких марках.

Но все вокруг, на Курфюрстендамм, кипело: кафе, биргале, вайнштубе, нахтлокали переполнены спекулянтами. В унтергрунде – подземке – Якушев видел рабочих с заострившимися лицами, угрюмых… По улицам бродили люди, злыми глазами смотрели на хорошо одетых господ, главным образом иностранцев.

В кафе «Аквариум», близ Зоологического сада, Якушев встретился с Артамоновым.

– Беда! Баумгартен узнал о том, что вы встречались с

Климовичем. Марков рвёт и мечет! Климович и Марков –

это ведь враги, николаевцы и врангелевцы – непримиримые лагери.

– Не вы ли сами проболтались?

– Даю слово – нет…

– Тогда Арапов…

– Они ждут вас на Лютцовштрассе.

Якушев понял – надо идти.

– Голубчик! – встретил его Марков и даже облобызал.

«Иуда», – подумал Якушев и, оглядевшись, увидел всю компанию Маркова – Баумгартена, Тальберга и каких-то незнакомых ему людей. «Суд», – мелькнула мысль. И

действительно, Марков начал с того, что тут же назвал его интриганом и чуть не предателем.

Пришлось перейти в наступление:

– Это что – допрос? Тогда ответьте мне, как могло получиться, что приглашение на наш съезд попало к Гершельману после того, как съезд кончился? Я видел слезы на глазах наших людей, когда они узнали, что вашего представителя не будет! Нет, погодите… Как могло получиться, что я два дня добиваюсь вас, а дверь вашей канцелярии на

Лютцовштрассе на замке? Я продлеваю командировку в

Берлин, рискую головой, срываю с места наших молодых друзей, жду и… оказываюсь в пустоте, в одиночестве? Что прикажете делать? Если вам угодно – полковник фон

Лампе поступил по-джентльменски. Он, по крайней мере, принял меня и выслушал… Хотя я возмущён позицией

Климовича, знаете ли вы, куда гнёт этот авантюрист?

Марков хлопал глазами и вздыхал. Наконец сказал:

– Хорошо. Оставим это. Готовы ли вы к перевороту?

– А вы готовы!? – воскликнул Якушев. – Имя? Назовите имя будущею хозяина земли русской?

Марков в растерянности молчал.

– Голубчик, – сказал он, – вы должны понять…

– А мы назвали это имя на нашем съезде: его императорское высочество Николай Николаевич! Буря восторга!

Другого люди не знают и знать не хотят!

– Но единственная преграда – великий князь стар и бездетен. Неприемлем как претендент на престол с легитимной стороны. Существует закон о престолонаследии.

Мы понимаем ваши чувства, но вы поступили неразумно…

– Поступили, как велит совесть!

– Наконец, Европа…

Якушев крепко выругался.

– Милейший! Не забывайте, у иностранцев деньги. Без займов мы не можем…

– Николай Евгеньевич! Не великие князья Кирилл и

Дмитрий Павлович, а его императорское высочество Николай Николаевич! И вот вам наше последнее слово: если вы не поддержите нас – мы отойдём от вас, а на Европу нам…

– Ах, как вы выражаетесь, голубчик! Утро вечера мудрёнее. Завтра потолкуем наедине…

Якушев оглянулся. Даже Тальберг с Баумгартеном смотрели на него с одобрением. Партия была выиграна.

Суд над «Трестом» не состоялся.

Утром в гостинице, где остановился Якушев, Марков попытался взять реванш:

– Почему вы не сказали о военачальниках, о воинских частях, на которые можно положиться?

Якушев:

– Об этом я могу говорить с глазу на глаз с его императорским высочеством. И с вами. А вы собрали целое новгородское вече. Подумайте: мы получили такие жестокие уроки!

В то утро было решено, что Якушев едет с Араповым в

Париж через Франкфурт-на-Майне – французскую зону, с паспортом на имя Фёдорова. Марков вручил два письма приближённым Николая Николаевича – князю Оболенскому и графу Гендрикову.

Нужно ли добавить, что фон Лампе тоже снабдил его рекомендательными письмами к представителям штаба

Врангеля в Париже – генералам Хольмсену и Миллеру.

14 августа 1923 года, с рекомендациями двух враждующих эмигрантских организаций, через Висбаден, в автомобиле Арапова, Якушев прибыл в Париж.

25

До революции Якушев приезжал в Париж, что называется, встряхнуться. Останавливался в отеле «Амбасадор».

Ему правилась французская учтивость: его именовали де

Якушев – это «де» означало дворянское происхождение; обращались к нему не иначе как «экселанс», то есть «превосходительство». Правда, за это приходилось давать щедрые чаевые.

В Париже у него была в то время миловидная приятельница, с которой он посещал «Табарэн» и ездил на две недели в Ниццу. До 1914 года русские считались дорогими гостями в Париже. Правда, были в то время и другие русские; они жили на левом берегу Сены, занимались политикой и причиняли беспокойство французской полиции.

Таких русских Якушев старался не замечать. За ними следили чины русской охранки в штатском.

Теперь, за десять лет, все изменилось. Русские были не те, и французы забыли прежнюю учтивость. Утром, в скверной гостинице, Якушев развернул русскую газету.

Его поразило обилие объявлений о русских ресторанах, знакомые названия: «Мало-Ярославец», «Мартьяныч»,

«Доминик», «Петроград», «Тройка», «Кавказский погребок» и почему-то «Душка» – «роскошный тенистый сад, волшебное освещение, цыгане, кухня под наблюдением

Жоржа Голицына», «Водка поставщика двора Его Величества – „Пётр Смирнов и сыновья“.

«Однако быстро они сориентировались», – подумал

Якушев и далее прочитал сообщение о том, что в день храмового праздника лейб-гвардии его величества кирасирского полка будет отслужен молебен; тут же «Союз галлиполийцев» извещал, что в его церкви состоится молебен по случаю дня ангела генерала А. П. Кутепова. О нем

Якушев знал, а «Союз галлиполийцев» объединял, как известно, заклятых врагов советской власти, рядом с этим извещением был напечатан некролог, посвящённый какому-то губернскому предводителю дворянства барону Унгерн-Штернбергу, затем небольшая заметка о прерогативах земских начальников в будущей России. На второй полосе выделялась размером статья какого-то профессора. От неё разило таким верноподданническим духом, что тут же вспомнились черносотенные газеты «Русское знамя» и

«Вече». Эти газеты были любимым чтением малограмотных дворников, мелких лавочников и мясников, состоявших в «Союзе Михаила-архангела».

«Уж лучше бы рекламировали свои кабаки и огурчики собственного засола, – со вздохом подумал Якушев об эмигрантах. – А я ведь совсем недавно принимал всерьёз этих „белых витязей“.

Он побрился, оделся и спустился в вестибюль гостиницы.

Арапова уже не застал. Опекать Якушева было некому.

В угловом кафе ему принесли жидкий кофе и чёрствый бриош. Видимо, русских здесь не очень почитали.

Якушев знакомился с Парижем 1923 года. Как изменился этот город по сравнению с довоенным временем! Он оставил его в 1908 году, когда улицами владели извозчичьи экипажи – фиакры, а на весь Париж было лишь несколько тысяч автомобилей, громоздких и неуклюжих. Город был наполнен перезвоном колокольчиков. Это фиакры подавали сигналы прохожим. То, что казалось тогда Якушеву ослепительной иллюминацией в витринах магазинов, меркло перед феерией разноцветных огней, которая поражала приезжих в 1923 году.

В довоенные годы очень редко можно было услышать здесь русскую речь, а теперь в районе авеню Ваграм она всюду. Но что это был за язык! За три года русские эмигранты стали говорить на каком-то странном наречии.

Господин в поношенном пальто говорил даме:

– Возьмёшь метро на Этуали, сделаешь корреспонданс на Трокадеро и попадёшь в тентюрири14 в апремидишное время15.

Дама отвечала:

– Са ва. У нас к динэ пол лапена и сельдерей16.

Обедал Якушев в районе Бианкура, в русском ресторане

«Медведь», который в шутку называли «Собранием сводного офицерского полка». Здесь обращались друг к другу по чинам: ротмистр, капитан, поручик. Все они были либо шофёры, либо рабочие завода Рено.

Завязался разговор с усатым хорунжим. Тот сказал, что русских шофёров более двух тысяч, половина из «Союза галлиполийцев», все бравые рубаки. Казаки собираются пока что строить себе хаты под Парижем.

– А потом бросать все и на Дон?

– А вы сами откуда? – спросил хорунжий.

– Из Варшавы. А был в Сербии.

– Ну, как в Сербии? Говорят, седлают коней? Не нынче-завтра – поход?

– Откуда ж кони?

– Румыны дадут и поляки. Вы как полагаете, к Новому году попадём домой?

Якушеву нетрудно было понять этих озлобленных людей. И ему стали ещё более отвратительны Марковы, климовичи, врангели и кутеповы, которые поддерживают в

14 В химчистку.

15 В послеобеденное время.

16 Идёт. У нас к обеду половина кролика и сельдерей.

них веру в поход на Дон. А скажи сейчас правду этим людям – едва ли живым отсюда уйдёшь.

26

Александр Александрович возвращался в гостиницу.

Он не спешил и остановил такси на авеню Ваграм, вблизи площади Звезды. Здесь был ещё один, кроме Пасси, центр обнищавшей эмиграции. В грязноватых улочках между авеню Мак-Магон, где остановился Якушев, и авеню Ваграм было несколько дешёвых гостиниц, населённых главным образом русскими.

Русская речь слышалась на каждом шагу. Якушев шёл медленно, его заинтересовала вывеска над маленьким, втиснувшимся между двух магазинов кафе – «Свидание кучеров и шофёров». Вывеска была старинная – кучеров давно уже не видно в Париже.

На крохотной террасе, у самой стойки бара, сидели двое: пожилой, с взлохмаченной седой бородой, и молодой

– бледный, довольно красивый, с синими кругами у глаз.

Они о чем-то спорили – громко, как могли спорить только русские. Якушев подумал немного, подошёл к стойке и спросил пива. Он не садился, а стоял у стойки и медленно цедил пиво.

Молодой вдруг сжал в комок газету и швырнул на столик:

– Предатель!

– Кто? – спросил тот, что постарше.

– А вот, на второй странице.

Тот, что постарше, взял газету, разгладил и прочёл про себя: «Прага. Выступая перед эмигрантской молодёжью, П.

Н. Милюков сказал: „Я не знаю, вернётесь ли вы когда-либо на родину, но знаю, что если вернётесь, то никогда это не сделаете на белом коне“.

– Да… Смело сказано.

– Изменник! – выкрикнул молодой.

Другой тяжело вздохнул:

– Ты, может, и вернёшься, Дима… Тебе двадцать семь, вернёшься хоть поездом… И то хорошо. А мне не придётся… Ни поездом, никак…

– Я вас не понимаю, Иван Андреевич!

– Что тут не понимать. Мне за пятьдесят. И я уж не надеюсь. А что тут мне делать? Тут, на Ваграме, в «Рандеву шофёров»? Я ведь родился там… Там у меня все: гимназия, университет, студенческие балы, первая любовь… могилы… И ничего. Ни-че-го. Жидкий кофе с круасаном, дыра на пятом этаже, постель с клопами… Я ведь математик…

Наверно, им нужны математики? И что мне до белого коня, на котором въедет или, наверное, никогда не въедет какой-то генерал? Я этих генералов не знал и знать не хотел.

Уж если Павел Николаевич Милюков говорит, значит, так и будет… Что мне генералы?

– А я их знаю! Я первопоходник корниловского полка… Я ещё покажу, я покажу… – уже не слушая, хрипло бормотал молодой. – Гарсон! – Он швырнул мелочь на стол и выбежал на улицу.

Другой русский, вздыхая, смотрел ему вслед.

Как хотелось Якушеву подойти к этому человеку и ободрить, сказать, что есть выход, что математики нужны родине и нечего ему торчать здесь, на Ваграме; таким, как он, путь домой не заказан, и многие возвращаются, у них даже газета своя выходит в Берлине…

Русский встал, поднял воротник выцветшего дождевика и побрёл по Ваграму. Расплатился и Якушев, вышел на улицу. «Первопоходник», тот самый молодой человек, на которого обратил внимание Якушев, все ещё стоял вблизи кафе, размышляя, куда идти. Мимо него проходили землекопы в испачканных землёй рабочих блузах. Они повернули к кафе, и один из них, очевидно, задел «первопоходника». Тот отшатнулся, лицо его выразило такое презрение и злобу, что землекоп, обернувшись, обозвал его «merde» (дерьмо).

«Первопоходник» шагнул к землекопу. Тот стоял усмехаясь – здоровенный, широкоплечий. Рабочий понимал, что перед ним «белая кость», бывший офицер. «Первопоходник» тоже понял, чем может кончиться для него схватка, и, бормоча ругательства, ушёл.

Якушев размышлял о происшедшем. Конечно, землекоп знал, с кем имеет дело. Трудовой народ Парижа раскусил эмигрантов, особенно тех, кто не мог забыть дворянскую спесь… Какие ещё уроки нужны этим людям?

Когда одумаются эти господа?.. Вероятно, не скоро.

И ещё у Якушева была встреча возле русской церкви на улице Дарю, встреча с девушкой, повязанной платочком, из-под которого глядели испуганные голубые глаза. Она шла позади супружеской пары – он с холёным лицом, с подкрашенными усами, рядом семенила супруга в старомодной шляпке под вуалью. Мельком брошенный в их сторону взгляд объяснил все: петербургский барин, его супруга и прислуга, несчастная русская девушка, вывезенная барином для чего-то в Париж.

Эту встречу долго не мог забыть Якушев. Вернувшись в гостиницу, он нашёл записку Арапова: «Вас ждут на рю де

Гренель завтра, в девять утра». На рю де Гренель, в здании бывшего царского посольства, все ещё пребывал посол

Временного правительства Маклаков, хотя многие эмигранты, и особенно монархисты, его не признавали и ненавидели. Левое крыло здания занимали тоже не признававшие посла Маклакова представители штаба Врангеля – генералы Миллер и Хольмсен. Якушев приехал туда в девять часов утра. Во дворе, загаженном мусором, уже толклись какие-то мужчины и женщины, спорили о том, кому первому пройти в канцелярию.

Арапов и Якушев поднялись по лестнице на второй этаж, где было почище и потише. Встретил их адъютант.

Он был в штатском, но щёлкал каблуками и скользил по паркету, точно при шпорах и с аксельбантом через плечо.

Якушева ждали и тотчас провели к Хольмсену. По тому, как тот поспешил навстречу, можно было догадаться, что Арапов сделал ему хорошую рекламу.

– Много, много слышал о вас лестного… С особенным удовольствием вижу вас в добром здравии.

Якушев немало повидал на своём веку генералов, он знал, как обходиться с ними, и тотчас сказал, что считает для себя особой честью познакомиться с его превосходительством.

– Полковник фон Лампе просил лично вручить сам это письмо.

Хольмсен взглянул мельком на письмо и отложил.

Якушев, чуть понизив голос, спросил:

– Думается, что вашему превосходительству будет небезынтересно, какими письмами меня снабдил Николай

Евгеньевич Марков?

– Ах, старая лиса… Любопытно, что он там написал?

– Письма запечатаны. Адресованы графу Гендрикову и князю Оболенскому.

Якушев положил на стол запечатанные письма.

Хольмсен позвонил и, отдав адъютанту письма, приказал «деликатно вскрыть».

– Не извольте беспокоиться… Ювелирная работа.

Пока где-то вблизи проделывалась «ювелирная работа», Хольмсен распространялся о том, как высоко главнокомандующий Врангель ценит работу «Треста» и самого

Якушева. Тем временем принесли вскрытые письма, и

Хольмсен занялся ими. Не без удивления Якушев услышал, что Марков о нем, Якушеве, самого лучшего мнения, что именно Марков первым узнал о существовании разветвлённой монархической организации в России…

– А вот это интересно! – воскликнул Хольмсен. И

Якушев, едва сдерживая улыбку, услышал брань по адресу

Хольмсена, Миллера, Климовича и самого Врангеля, который «спит и видит себя во главе Российской державы».

– Ах старая каналья! Недаром мы следим за его перепиской, – он достал из железного ящика синюю папку. –

Вот извольте видеть его секретный код: Николай Николаевич – «Донской», Кирилл – «Юнкер», Маклаков – «Стервецов»… В бирюльки играет, интриган! Но о вас отзывается хорошо: «За корректность и лояльность Фёдорова

(Фёдоров – это вы) ручаюсь. Этот человек нам известен и проверен…» Но добавляет: «Надо помешать поездке Фё-

дорова к Онегину». Это он Врангеля так окрестил, ещё

очень благородно. Дальше пишет о скупости наших богачей. В этом прав, скуповаты, подлецы.

И Хольмсен отдал письма для дальнейшей «ювелирной работы», на этот раз по запечатыванию.

Следующее свидание произошло на улице Казимира

Перье у генерала Миллера, где встретил Якушева все тот же Хольмсен.

– К моему глубокому сожалению, – сказал он, – Миллер откомандирован в распоряжение главнокомандующего и отбыл в Сербию.

– Весьма огорчён…

– Но это не главное, главное – центр нашей работы переносится из Белграда в Париж. Оно к лучшему. Белград все-таки в стороне. Я вас порадую. Вами заинтересован его высочество Николай Николаевич, и я получил приказание сопровождать нас к его высочеству.

Якушев с трудом сохранял спокойствие. Все, что было задумано в Москве, осуществлялось в точности.

27 августа Якушев был принят Николаем Николаевичем. В отчёте об этом свидании сказано:

«Аудиенция мне была дана на вилле графа Тышкевича, где обитает Николай Николаевич. Сопровождал меня

Хольмсен.

С того времени как я видел «Верховного» в 1917 году на Кавказе, в Тифлисе, он мало изменился. Та же бесконечно длинная фигура, – впрочем, он вставил зубы, помолодел. Был одет в штатское платье. Начал разговор игриво:

– Вы приехали удостовериться, не нахожусь ли я в параличе?. Итак, что я делал с тысяча девятьсот семнадцатого по тысяча девятьсот двадцать третий год. Это вас интересует? После Февральской революции я желал защитить родину, но получил письмо от князя Львова… Он писал, что никто из царской фамилии не должен состоять на службе, гражданской или военной. После этого я сложил с себя звание главнокомандующего на турецком фронте и отправился в Крым, а оттуда на юг Франции.

Выслушав это, я сказал:

– Мы, то есть Монархическая организация центральной

России, готовы идти за вашим именем и отдаём себя в ваше распоряжение.

Он ответил быстро, как ученик, вызубривший урок:

– Чтобы возглавить движение, нужно иметь мнение всей России, а не только эмигрантов. Тогда я могу посвятить свои силы восстановлению законности и порядка.

(На самом же деле мне стало известно, что его супруга

Стана-Анастасия, черногорка, «Чёрная опасность», как её называли, писала гофмейстерине Голицыной, чтобы та готовила чемоданы.)

Дальше Николай Николаевич выразился в том духе, что он не предрекает будущего строя, но уверен, что строй будет монархическим.

Тут я решил, что называется, резать правду-матку:

– Ваше высочество, раболепства и низкопоклонства вы от меня не ждите. Буду говорить резко и грубо всю правду.

Вы являетесь для нас колоссальным козырем, но этот козырь – последний, его надо беречь, заменить его нечем, и потому нельзя рисковать. Есть опасность преждевременного выступления со стороны эмигрантов…

Говорю и вижу: Хольмсен сидит словно на иголках –

как это я осмеливаюсь так разговаривать с великим князем?

Однако тот заволновался:

– Никто меня не уговорит выступить преждевременно.

Я буду ждать зова всей России, ваше обращение оттуда –

первое. Если вся Россия, тогда, конечно…

«Ну, – думаю, – не скоро ты дождёшься „всей России“,

– и решился „топить“ Маркова:

– Николай Евгеньевич требует от меня, чтобы я назначил срок выступления, настаивает на признании

Дмитрия Павловича вашим заместителем.

«Длинный» обозлился:

– Опять этот старик, как дятел, долбит своё! Все равно не послушаюсь. Никого из родственников с собой не возьму. У нас на семейном совете решено, чтобы все члены семьи сидели смирно и вели себя прилично. Дмитрий

Павлович? Бабник! Какой он царь! Сын Петра Николаевича – Роман Петрович? У него голос писклявый. Разве он годится в цари? А Кирилл Владимирович? Никто его не принимает всерьёз. Затея его окончательно провалилась. К

тому же у него тик, с тех пор как тонул. Хорош царь –

гримасничает и дёргается, как паяц.

Я доложил свой план, возражал против необдуманных восстаний и бунтов на окраинах, чтобы сберечь наши силы до решительного часа.

– Отлично. Но на армию Врангеля не надейтесь. У вас свои силы. У вас – фронт, у нас – тыл. Нужно сговориться с иностранными державами и с финансистами. Для этих переговоров хорош Коковцов.

Перехожу к главному.

– Управлять Россией должны те, кто прожил там тяжёлые годы. Мы сами не претендуем на посты, мы образуем партию, которой будет руководить монарх и Политический совет партии.

– Согласен. Такая партия нужна. Без решения совета вашей партии – ни шагу.

Заговорили о внешней политике. Принесли географические карты.

Все лимитрофы упразднить, кроме Польши, но в отношении её – только неясные обещания, чтобы потом можно было отказаться.

Снова разговор о Маркове и его лозунге «За веру, царя и отечество».

– Пока не подходит. Лучше «Законность и порядок».

Точка. Нужны обращения ко мне с мест. Меня глубоко тронул верноподданнический адрес. Это нужно для переговоров с иностранными правительствами и финансистами для займов.

– Не найдёт ли ваше высочество возможным выпустить воззвание от вашего имени?

– Пожалуй. Выпустим своевременно. Но текст предварительно покажете мне.

Аудиенция продолжалась три часа».

Арапов с нетерпением ожидал возвращения Якушева.

Выслушав рассказ о свидании, сказал:

– Старик одряхлел, инертен, окружён интриганами. В

Кирилле мы тоже разочарованы. Нет царя, да и только!

И с горя напился в «Кавказском погребке» на Монмартре.

В Париже Якушев заключил соглашение между «Трестом» и ОРА, между внешними и внутренними торговыми группами, как эти две организации условно назывались.

Вся переписка должна была идти через Хольмсена. Представителем «Треста» в Париже назначался молодой князь

Ширинский-Шихматов, в Берлине, на Потсдамерштрассе, 27, обосновался другой представитель «Треста» – Арапов.

Якушев вернулся в Москву.

Подводя итоги своей поездки, он не обольщался, но все же считал, что основная задача выполнена: «Тресту» удалось проникнуть в Высший монархический совет, завязать сношения с Врангелем и, наконец, добиться аудиенции у

Николая Николаевича.

Подробности поездки обсуждались с Артузовым, Пилляром и Старовым. О результатах её Артузов докладывал Дзержинскому. Он нашёл, что Якушев действовал умно и вполне оправдал доверие. Дзержинский ещё раз обратил внимание на необходимость помощи Якушеву в военных делах. «Тресту» нужен опытный специалист –

начальник штаба.

– Это должна быть фигура авторитетная, чтобы ей доверяли монархисты, – сказал Артузов.

– Что вы думаете о товарище Потапове? – спросил

Дзержинский.

– О Николае Михайловиче?

– Да. Он вполне подходит. Для белых это фигура импозантная – генерал-лейтенант, генштабист. Поговорите с ним. Словом – действуйте, решайте сами, как было с Бирком. Оправдывает он наше доверие?

– Вполне.

– Вот и хорошо. До свидания.

Позвонил телефон, и, уже закрывая за собой дверь,

Артузов услышал голос Дзержинского:

– Относительно заказов локомотивов в Швеции моё мнение…

27

– Пока все идёт хорошо, – сказал Артузов Якушеву, –

но представьте, эмигранты пожелают послать сюда ревизоров… Ведь хотели же они послать своего представителя на мнимый съезд членов «Треста».

– Я это предвидел и предупредил, чтобы без нашего разрешения никого в Россию не посылали. «Трест» за их безопасность не отвечает. А по поводу посылки на съезд их делегата было сказано, что наше приглашение три недели провалялось в канцелярии Высшего монархического совета на Лютцовштрассе и попало к Маркову после того, как представители с мест разъехались. Вот, мол, какие промахи мешают нашей многотрудной работе, вызывают боль и разочарование.

Якушев привёз письмо великого князя Дмитрия Павловича, адресованное «Тресту», и огласил его в Политическом совете и на Болоте специально собравшейся «пятёрке».

«Передайте единомышленникам, что я душой с ними, –

писал Дмитрий Павлович – …праздничный колокольный трезвон возвестит, что настал великий час…»

Аудиенция у Николая Николаевича и обещание денег

«Тресту» подняли авторитет Якушева среди монархистов –

членов МОЦР. Ртищев настаивал на его поездке в Петроград, там, по его словам, образовались сильные группы во главе с «весьма достойными людьми».

Якушев не возражал, но сказал, что поедет туда после реорганизации Политического совета «Треста». Сейчас он занят подысканием авторитетного в военном деле кандидата, который мог бы возглавить штаб «Треста». О ком речь? Пока тайна.

На этом совещание кончилось. Якушев остался наедине со Стауницем. Тот сообщил ему уже известные сведения об отъезде Романа Бирка в Ревель, о том, что «окно» на эстонской границе организовано и действует.

Якушев спросил о Зубове.

– Слишком осторожен, – ответил Стауниц. – Нервничает. Напуган. Но имеет большие возможности.

– Посмотрим, как он их реализует.

28

В Москве, в доме на Лубянской площади, внимательно следили за опасной вознёй, которую поднимали контрреволюционные группы, подобные «пятёрке» Стауница.

Ликвидировать их ещё не настало время: с этими группами стремились связаться эмигрантские монархические организации за границей. Поездка за границу придала Якушеву в глазах заговорщиков вес: он был принят «самим» Николаем Николаевичем, уполномочен Верховным монархическим советом. Росту авторитета Якушева способствовало и его сообщение о том, что пост начальника штаба МОЦР

согласился принять генерального штаба генерал-лейтенант, имя которого он не может пока назвать по соображениям конспирации.

Николай Михайлович Потапов посетил Артузова. Артузов положил перед Николаем Михайловичем несколько внушительных папок и оставил его наедине более чем на два часа. Когда же вернулся, то разговор зашёл не о деле, а о Достоевском и его «Преступлении и наказании», вернее, о том как изображён в романе следователь Порфирий

Петрович.

– Я лет пять назад видел в роли Раскольникова артиста

Орленева. Он меня привёл в восторг. Но исполнитель роли

Порфирия был не менее талантлив. Забыл его фамилию. А

роль ведь труднейшая… – говорил Потапов.

Артузов интересовался театром и литературой и охотно поддержал этот разговор:

– Достоевский говорит о деле следователя, что это искусство, в своём роде художество. И описал Порфирия

Петровича замечательно. Логика, убедительность доводов, глубокий психологический анализ душевного состояния

Раскольникова – вот пути следствия. А его игра с Раскольниковым! Игра в простодушие, с виду такой безобидный чиновник, куда ему до Раскольникова! А как он расставляет ловушки? Молодым следователям надо читать и читать эти главы романа. Профессия следователя –

наблюдать, наблюдать и, отталкиваясь от деталей, искать главное. Но, разумеется, время другое, и преступления, которыми мы занимаемся, другие. Враги говорят о каких-то сверхъестественных методах следствия в ГПУ, чуть ли не о гипнозе. Чепуха! Стараешься доказать подследственному, что дело, ради которого он рисковал жизнью, обречено, что он был обманут и действовал вслепую, не понимая, кому служит. Конечно, встречаются исступлённые фанатики. Но и тут мы не забываем о том, о чем всегда говорит Дзержинский: надо помнить, что лишённый свободы ограничен в защите; лишение свободы есть зло, но к нему ещё надо прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда… Дело, с которым вы познакомились, тоже нужно делать, чтобы восторжествовала правда.

– Понимаю. Я прочитал все материалы о «Тресте». Кого же я должен играть в этой увлекательной пьесе?

– Мы, так сказать, одолжили вас у нашего военного ведомства. Зная вас, Феликс Эдмундович считает, что именно вы можете с успехом изображать начальника штаба

«Треста». Якушев, при всех его способностях, не авторитетен в военных вопросах.

– Якушев… Поразительно, как вы могли перевоспитать такого зубра. Я его немного знал, ума ему не занимать, ловкости тоже… Когда-то он ловко сделал карьеру…

Позвонил телефон. Артузов сказал в трубку:

– Конечно. Прошу. – И продолжал, обращаясь к Потапову: – Сейчас придёт Якушев. Я вас оставляю одних, так вы лучше договоритесь.

И он вышел. Через несколько минут вошёл Якушев.

– Вы помните наш разговор в госпитале? Как я был наивен и просто глуп, – начал он. – Я впервые соприкоснулся с «Верховным». Какая ограниченность, какой ничтожный кругозор, убожество мыслей. И при этом претензия на роль державного хозяина, заученные слова о народе, который якобы только и ждёт царя-батюшку и готов претендента на престол завалить всеподданнейшими адресами…

– Все это так, но за эту куклу держатся несколько десятков тысяч отъявленных головорезов, одержимых ненавистью к советской власти. Мы с вами раньше верили, что служим России верой и правдой, а оказалось, что правда была на стороне тех, кто боролся с царизмом. Должен вам сказать, что ещё юнкером, когда присягал на верность царю-батюшке, я был довольно искренен. Потом вышел в офицеры и на одного умного и честного человека встречал десятки злых, глупых и бесчестных. Затем видел близко и того, кому присягал на верность. На раз имел случай «всеподданнейше» докладывать царю, а с его высочеством

Николаем Николаевичем вступил однажды в конфликт.

Будучи военным агентом в Черногории, не позволял его тестю, черногорскому князю, запускать лапу в русскую казну. За это меня и возненавидела его дочь, супруга Николая Николаевича. Ведь деньги, которые с нас тянул её папаша, были не царские, а народные… И тогда ещё, будучи близок ко двору, я убедился: если содрать с их величеств и высочеств всю мишуру, мундиры, ленты, звезды –

останутся мелкие, голые и ничтожные людишки… Так-то, Александр Александрович!. Я вхожу в игру, которая мне кажется необходимой, и рад, что в этой игре вы исполняете одну из первых ролей.

– Счастлив, что у меня такой партнёр, ваше превосходительство.

Оба рассмеялись. «Ваше превосходительство» для них теперь звучало забавно. Николай Михайлович Потапов с этого дня стал начальником штаба «Треста».

Вошёл Артузов. Он был рад, что гости не скучают.

Потапов встал:

– Я вам, очевидно, не нужен при разговоре…

Артузов проводил Потапова и, вернувшись, сказал:

– Мы бы хотели познакомить вас, Александр Александрович, с одним товарищем. Впрочем, вы его отчасти знаете. Он сейчас беседует с Пилляром и Старовым.

Они прошли по коридору и остановились у одной из дверей. Артузов открыл дверь, и первое, что увидел Якушев, был человек, сидевший к нему спиной. Что-то знакомое было в его затылке и широких плечах. Человек повернулся, и Якушев остолбенел. Перед ним был Зубов.

Первая мысль Якушева была – «Зубов арестован». И

вероятно, то же самое думал Зубов о Якушеве. У Пилляра, даже у сумрачного Пилляра, на лице появилось что-то вроде улыбки. Зубов и Якушев поняли, что их свело в этой комнате.

– Вот черт! – вырвалось у Якушева.

– Всякое бывает на свете, – философски заметил Старов. – Из этого я заключаю, что Александр Александрович и Зубов, будем называть его так, хорошо сыграли свои роли. Но разговором, который я имел с тобой, Алексей, –

продолжал Старов, обращаясь к Зубову, – я недоволен.

Давай сядем и спокойно обсудим.

Когда все сели, Зубов сказал:

– Не хватает у меня выдержки! Не могу я в компании этих сволочей находиться, слышать их разговоры, это ведь такая контра, такие звери, которые мне ещё не попадались.

Подумайте, старый охранник Баскаков – бывший жандармский ротмистр, Ртищев-Любский – бывший помещик

– и Стауниц! Тот прямо зверь, убийца из савинковской банды. А больше всех, признаюсь, я вас ненавидел, – он повернулся к Якушеву, – думал, вот настоящий враг, занимает у нас большое место, ему верят, а он что делает! За границу ездит, договаривается с великими князьями… Я ж не знал, мне в голову не могло прийти…

– Погоди, Алексей, – перебил его Артузов. – Ну, допустим, что ты так до конца и не знал бы, кто на самом деле товарищ Якушев. Но ты же знал, на какое идёшь дело, с тобой долго говорили, объясняли. Разве мы не понимали, что тебе будет нелегко! Что ты отвечал? «Не беспокойтесь.

Опыт у меня есть. На Тамбовщине, в Отдельной кавбригаде у Котовского, я проникал к белым под видом казака, а потом со своим эскадроном ликвидировал банду Матюхина».

Рассказал, как ты разыгрывал роль казачьего хорунжего. И

послали мы тебя в МОЦР потому, что у тебя действительно был опыт, правда, в обстановке гражданской войны…

– То было другое дело… Знаете, в запале, все кончили в одну ночь, а здесь тянется уже несколько месяцев, притом этот сукин сын Стауниц пристаёт: кого я завербовал? С кем говорил? Кого уговорил? Выдумки не хватает. Говорю ему:

«Идёт демобилизация, многих увольняют в запас, как раз тех, кого я наметил…» Но сколько можно врать? Вы бы послушали, что эта контра говорит про таких людей, которых народ любит, которым верит… А ты сиди и поддакивай.

– Не понимаю, о чем идёт речь? – нахмурившись, спросил Пилляр. – Вывести тебя из игры нельзя. Ты что, ищешь сочувствия? Ну, мы тебе посочувствуем, а что дальше?

Зубов вздохнул.

– Вам теперь будет немного легче, – сказал Якушев, –

поскольку я – ваше «начальство».

Зубов улыбнулся и кивнул.

Заговорил Артузов:

– Товарищ Зубов считает всех этих господ дрянью, его раздражают их контрреволюционные разговоры. Особенно неприятна история с Игорем, но он был абсолютно разложившийся тип, и эта сбитая с толку девочка… Кстати, у нас есть сведения из Киева, что она очень способная музыкантша и из неё будет толк. Но вот остальных, Алексей, ты все-таки не совсем ясно представляешь себе: что за зверь

Стауниц? На что способны этот черносотенец Дядя Вася, жандарм Подушкин? Нам надо знать картину в целом.

Таких, как эти типы, не так уж много, но они не только в

Москве. Мы их пока изучаем, анализируем, на кого они опираются, кто к ним может примкнуть. А за границей? За границей у эмиграции есть выродки, которых нетрудно использовать иностранным разведкам, направить на террор, диверсию, на провокацию пограничных конфликтов.

У Врангеля, у Кутепова есть сохранившие дисциплину воинские части. Представьте себе повторение интервенции. Вот тогда эти «дяди», жандармы, помещики и бывшие полицейские крысы покажут себя. Я думаю, ты это понимаешь, Алексей, и вообрази, что ты под видом хорунжего действуешь в банде Матюхина, только твоё дело требует стальной выдержки, сейчас гораздо сложнее… Ведь так?

На этом кончился разговор. Зубов и Якушев почувствовали себя увереннее. Теперь каждый знал, что у него в организации МОЦР есть верный товарищ, который выручит в трудную минуту…

29

У Зубова был опыт не только гражданской войны, но и службы в пограничных войсках в Средней Азии. В

1921-1922 годах он со своими конниками охранял границу в районе крепости Кушка и Тахта-базара. Это было время обострения борьбы с басмачами. Чуть не каждый день с ними происходили стычки. Вооружённые банды врывались в кишлаки, убивали дехкан, настроенных в пользу советской власти, и угоняли стада овец на территорию государства по ту сторону границы. У басмачей были английские десятизарядные винтовки, даже пулемёты, а главное, быстрые, откормленные кони, которыми их снабжали тоже по ту сторону границы. У наших пограничников в то время были трудности со снабжением, особенно с кормами для лошадей. Басмачи зорко следили за всеми передвижениями пограничников, и иногда бандитам удавалось нападать на наши обозы. Особенно трудно отряду Зубова пришлось в дни, когда Энвер-паша, объявивший себя вначале другом

Советской республики (он жил во дворце вблизи Бухары), неожиданно поднял мятеж, именуя себя падишахом страны от Кашгара до Каспия. Больших усилий стоило покончить с этим мятежом. Басмачи Энвер-паши были загнаны в Байсунское ущелье и разгромлены. После этого Зубов был вызван в Ташкент, в штаб Туркестанского фронта, оттуда его направили на Курсы усовершенствования начальствующего состава РККА. Вскоре ОГПУ понадобился смелый и умный командир, которого необходимо было внедрить в МОЦР. Это серьёзнейшее задание было поручено Зубову.

Ему нелегко было выполнять задание ОГПУ. К этому примешалось и нечто личное. Уже несколько месяцев он был знаком с очень понравившейся ему девушкой, работавшей в партийном отделе редакции одной столичной газеты. Встречались они не часто. Лена – так звали эту девушку – и Алексей Зубов редко могли выбрать свободный вечер. В таких случаях Алексей звонил по телефону в редакцию и ждал Лену в подъезде. Они отправлялись зимой в театр или в кино, а летом в парк. В тот вечер они пошли в Зеркальный театр сада Эрмитаж. Ничто не предвещало им размолвки.

Зубов дважды был дома у Лены. Отец её, старый рабочий-металлист, в последнее время сильно болел, а мать, Ефросинья Андреевна, почему-то невзлюбила Зубова.

«Ходит и ходит к Лене, а о будущем не думает. Когда-то кончит курсы и дадут ему полк или бригаду, а пока живёт в общежитии и никакого от него толку». Под «толком» она понимала свадьбу, но с дочерью об этом говорить не решалась. Лена не позволяла себя учить.

В злосчастный, как потом оказалось, вечер Лена и Зубов смотрели оперетту «Граф Люксембург». Лена была в хорошем настроении, она сдала заметку о субботнике на заводе «Серп и молот». Заметка пошла без правки, и завотделом её похвалил. Кончился первый акт, в зале зажёгся свет, и вдруг Зубов заметил во втором ряду Стауница. Тот тоже заметил его и помахал программкой. Стауниц был в светлой паре, сшитой по последней нэповской моде, на голове ухарски сдвинутая набок панама.

– Это кто такой? – с удивлением спросила Лена.

– Так… Знакомый, – ответил Зубов.

– Ну и знакомые у тебя. Наверно, из нэпачей?

Зубов не ответил. «Как бы не привязался», – подумал он и предложил выйти в сад, выпить воды с сиропом.

Они вышли в сад.

В то время сад Эрмитаж был втрое меньше, чем теперь.

Каменный забор отделял его от прежнего частного владения. Между тем Эрмитаж был чуть ли не единственным в центре города садом, открытым для публики. В аллеях, поднимая тучи пыли, толкались зрители из театра эстрады, оперетты и кинотеатра.

Лена с удивлением разглядывала публику. То был цвет нэпа: дамы, одетые в платья цвета морской волны, с низко опущенной талией, юбки уже становились короче, шляпы надвигались на брови; кавалеры – в пиджаках колоколом, в брюках, напоминающих галифе, суживающихся книзу дудочками. Такие брюки назывались «нарымками» – по названию той отдалённой местности, куда попадали деятели нэпа за противозаконные деяния. В то время были в моде светло-серые мужские шляпы с широкими полями, обшитыми тесьмой, галстуки бабочкой или завязанные большим узлом, закрывающим сорочку, с пристежным пикейным воротничком.

Но была и публика попроще: молодые люди в белых и кремовых рубашках, застёгивающихся на множество пуговичек, с узкими кавказскими, с серебряными украшениями, поясами, в бриджах и жёлтых сапогах. Были и девушки в длинных полотняных юбках, жакетах, похожих на коротенькие мужские пиджаки, и в белых туфлях на низком каблуке.

Вдруг рядом с Зубовым оказался Стауниц, пристал к

Зубову. Пришлось познакомить его с Леной. Стауниц завёл разговор об оперетте, о том, хороша ли Татьяна Бах, и все время осматривал с головы до ног Лену нагловатым и пристальным взглядом. «Уж очень скромно одета ваша девица», – читал в этом взгляде Зубов, мысленно посылая

Стауница к черту. С другой стороны, он понимал, что

Стауница интересуют его, Зубова, связи, сто знакомые.

– А в графе Люксембурге мало графского, вы не находите? – спросил Лену Стауниц.

– Не знаю, мне не приходилось видеть графов.

– Ну, тогда и этот сойдёт… Не угодно ли? «Мы оставляем от старого мира только одни папиросы „Ира“, – он протянул коробку Зубову. – Это кто, Маяковский написал?.

– Маяковский не только это написал, – отрезала Лена.

Стауниц так и не отвязался, весь антракт болтал всякую чепуху, иногда с антисоветским душком, не переставая поглядывать на Лену. Она хмурилась. Дали звонок, и они вернулись на свои места.

– Ну и тип… – сказала Лена, – это твой дружок?

– Да нет, просто знакомый.

– А держал себя так, будто вы однокашники. Почему ты не оборвал его, когда он нёс всякую похабщину?

– А я, признаться, не слушал.

– Зато я слушала. Если подойдёт в следующем антракте, ты его отбрей как следует.

Во втором антракте Стауниц не подошёл, но, проходя мимо, мерзко подмигнул. Лена это заметила.

– Вот скотина! – подумал вслух Зубов. – Испортил вечер.

Лена молчала. Из театра шли молча. Зубов думал, что она зайдёт к нему, как бывало прежде, но она сказала, что отец болен, мать провозилась с ним всю прошлую ночь, а теперь её, Лены, очередь.

Зубов проводил её домой на 2-ю Тверскую-Ямскую.

Хотя они и поцеловались на прощание, но расстались довольно холодно.

Он понимал её чувства: девушку смущало знакомство

Зубова с этим франтом с бриллиантовым кольцом на мизинце. Но что мог ей сказать Зубов? Она не должна ничего знать о том, что связывало его с таким субъектом, как

Стауниц. Тот, конечно, понял, что девушка, с которой был

Зубов, комсомолка или даже коммунистка.

«Черт с ним, со Стауницем, в конце концов, – подумал

Зубов. – Я командир, и мне надо поддерживать знакомство в той среде, где я – свой». Но хуже, что Лена была недовольна знакомством Зубова с таким неприятным субъектом. Вероятно, решила – влияние нэпа, об этом теперь много говорят.

…Лена была у Зубова, когда позвонил телефон. Зубова в эту минуту не было, он отправился в продовольственный магазин. Телефон был в коридоре, у самых дверей комнаты, и упорно звонил. Лена взяла трубку. Чей-то знакомый голос спросил Зубова, и, когда она сказала, чтобы позвонили через полчаса, вдруг услышала:

– А это говорит та очаровательная барышня, с которой я имел удовольствие познакомиться в саду Эрмитаж?

Лена бросила трубку.

Когда Зубов вернулся, она прямо заговорила о том, что звонил этот субъект и назвал её «очаровательной барышней».

– Не надо было брать трубку!

– Телефон долго звонил… Что у тебя с ним общего?

Почему он тебе звонит? Почему ты не пошлёшь его к черту?

Зубов понимал её возмущение, но что он мог ей ответить, ей, коммунистке? Дал слово, что пошлёт этого случайного знакомого к черту, и отношения между ним и

Леной понемногу наладились.

Вот тогда-то он и встретился со Старовым и рассказал о своих переживаниях. Якушев, как мы знаем, был свидетелем этого разговора.

Старов посочувствовал Зубову и дал такой совет:

– Устрой скандал Стауницу в присутствии Якушева.

Основание для скандала есть. А что до твоей Лены, то скажи ей, что вы познакомились на бегах, случайное знакомство. Ты, как конник, интересуешься бегами, а он просто беговой жук. Она хорошая девушка, работает в отделе

«Партийная жизнь», – конечно, ей неприятно, что ты знаешься с такими типами. Но не посвящать же её в нашу игру? Это абсолютно исключено.

И Зубов как-то на квартире у Стауница при Якушеве сказал:

– Что ты лезешь ко мне с антисоветскими анекдотами и всякой чепухой, когда я с моей девушкой. И по телефону ей говоришь всякую чушь!

– Ревнуешь? Ухаживай за моей женой. Не имею ничего против!

– Ну тебя к черту! Какая ревность! Я – красный командир. Знакомства у меня соответственные. Она девушка идейная, работает в газете. А тут – ты, франт с колечком,

пижон, со мной на «ты». Ей, конечно, удивительно, откуда у меня такое знакомство. В самом деле, с её точки зрения, компрометантное знакомство.

Вообще,

вы горе-конспираторы. Ртищев с Баскаковым идут по Петровке, болтают по-французски. От них контрой несёт за версту. А

идут они к вам, Эдуард, и, возможно, тащат за собой «хвост»…

Стауниц надулся и потом сказал:

– Беда мне с ними. Кстати, Ртищев настаивает на вашей поездке в Петроград.

– Успеется. У них там сильные группы, так мне говорили в Париже. А вот нам, Стауниц, предстоит важное дело.

В чем состояло это дело, выяснилось на следующий день.

30

Роман Бирк, по его просьбе, был откомандирован в

Ревель и приезжал в Москву как дипломатический курьер эстонского министерства иностранных дел. В его лице

«Трест» нашёл верного помощника. Представителем

«Треста» в Ревеле был Щелгачев. Артамонов, под тем же псевдонимом – Липский, переехал в Варшаву и тоже выполнял поручения «Треста».

Атташе польского посольства в Ревеле капитан Дримлер, прослышав о «Тресте», потребовал от Бирка, чтобы тот связал его с таинственной и сильной подпольной организацией в России. 2-й (разведывательный) отдел польского генерального штаба возымел желание устроить на польско-советской границе такое же «окно», какое действовало на эстонско-советской.

Обсудив это предложение, товарищи, руководившие

«Трестом», поручили Якушеву через Стауница связаться с сотрудником военного атташе польского посольства в

Москве. Стауниц был доволен поручением. Наконец он выходил на международную арену.

Свидание Стауница с этим сотрудником должно было произойти в кабаре «Странствующий энтузиаст» на Средней Кисловке. Это кабаре привлекало нэповское именитое купечество и их дам. Они рвались туда, чтобы поглядеть богему – неудачников актёров и художников… Богема открыто издевалась над нэповской публикой, но это её не смущало. На случай скандалов (они здесь были нередки) при входе в кабаре дежурили милиционеры.

В этом расписанном футуристами подвале кабаре одним из лучших официантов считался Стасик – тайный сотрудник польского военного атташе полковника Вернера.

Как было условлено, Стауниц занял столик в углу, заказал Стасику кофе и ликёр «Кюрасо». Само название

«Кюрасо» было паролем. Этого ликёра никто в таком месте не стал бы заказывать.

В ту же минуту к столу подсел господин средних лет с седыми усами. Это был не полковник Вернер. Господин назвал себя:

– Чехович. Пан полковник не считает возможным появляться в таком месте.

– Место выбрал он сам, – сухо сказал Стауниц, – боюсь, что нам не о чем говорить. Я имею полномочия беседовать только с паном полковником Вернером.

– Разговор наш будет непродолжительным, – обиженным тоном сказал Чехович. – Мне поручено передать вашим руководителям, что господин Артамонов, он же

Липский, является нежелательным в качестве вашего представителя. Он – германофил, враг нашей независимости.

– Вы придаёте слишком большое значение личности

Артамонова – он не более как приказчик и будет делать то, что ему скажут. По это я вам сообщаю неофициально, пан

Чехович.

Разговор неожиданно оборвался. Какой-то длинноволосый швырнул тарелкой в даму за соседним столом. Её кавалер вцепился в гриву длинноволосому, дама завизжала…

– Прелестный уголок вы выбрали для конфиденциальной беседы, – сказал Стауниц, – дело не обойдётся без милиции и проверки документов.

Появился Стасик и через какие-то катакомбы, заставленные ящиками с пустыми винными бутылками, проводил Стауница и Чеховича на улицу. Стауниц немедленно сообщил о неудачном свидании Якушеву.

На следующее утро Якушев обо всем рассказал Старову. Тот вдруг встревожился:

– А знаете ли вы, что Чехович арестован вчера ночью на квартире у своей дамы сердца.

– Это после свидания со Стауницем? Неприятное совпадение.

– Чехович задержан по другому делу, но посольство может связать эти события – свидание со Стауницем и арест через три часа… Вам надо встретиться с Вернером.

Пусть Стауниц с ваших слов первым сообщит об аресте, прошло лишь несколько часов. В посольстве вряд ли узнали об этом. Да! Он должен устроить вам свидание с

Вернером. Естественно, ведь Стауниц боится, как бы Чехович его не выдал.

– Откуда «Трест» знает об аресте?

– Помилуйте, такая мощная организация. У неё везде свои люди.

– В самом деле, – сказал Якушев, – эта история может даже повысить наши шансы в глазах полковника Вернера.

Якушев с необыкновенной для его возраста и солидности поспешностью разыскал Стауница и объяснил ему, что надо делать, и притом немедленно. И Стауниц мгновенно понял.

Он разыскал официанта Стасика, вопил и метался так, что этот сотрудник полковника Вернера, как мог, его утешал:

– Я понимаю вашу тревогу, но пан Чехович бывал и не в таких переделках, он вас не выдаст. Кроме того, посольство заявит протест.

– Что протест? Выручить Чеховича может только

«Трест». Надо, чтоб полковник встретился сегодня вечером с нашим «главным»…

– Да, но где? Не в нашем кабаре, конечно…

Стауниц задумался. И вдруг сообразил:

– Сегодня у моих друзей, Кушаковых, раут… Полковник может туда приехать как гость. Особняк… там рады гостям, открытый дом. Кушаковым этот визит даже польстит. Вообще полезное знакомство. Наш «главный» приедет к десяти. Ответ по телефону…

Стасик позвонил: полковник согласен, прибудет к десяти. Адрес?.

14 октября 1923 года состоялось свидание Якушева с полковником Вернером. Произошло это в особняке Кушаковых. Агриппина Борисовна действительно была польщена визитом Вернера, на Якушева она обратила меньше внимания. Стауниц уговорил её предоставить свою спальню для интимной беседы полковника со своим старым другом.

Мимо гостиной, где играли в карты, Стауниц проводил

Якушева в спальню Кушаковой. Там его ожидал Вернер.

Якушев вошёл в спальню, которую хозяйка называла «будуаром», поздоровался с Вернером и взглянул на Стауница.

Тот понял и мгновенно исчез.

В «будуаре» пахло духами, светил только голубой фонарь в потолке. Присев на низенький пуф, Якушев сказал:

– Могу вас порадовать. Чехович будет освобождён, – он взглянул на часы, – вероятно, он уже дома.

– Мы заявили протест.

Якушев пожал плечами:

– Зачем? Вы должны были прежде всего оповестить нас. У нас хватит влияния на то, чтобы освободить Чеховича. Но это дело прошлое. Поговорим о будущем. Вы хотели что-то сказать?.

– Да. Примите нашу благодарность… То, что мы знаем о вашей организации, нас порадовало. Нас устраивает ваша ориентация на Николая Николаевича. Мы не забыли его обращение к полякам в начале войны, его обещания автономии. Словом, его персона нас устраивает. В случае конфликта, как нам известно, вы будете поддерживать нас и Францию. Однако некоторые русские монархисты придерживаются германской ориентации.

– Так же, как некоторые ваши титулованные магнаты.

– Мы это знаем. И не только магнаты. Мы возмущены поведением барона Врангеля. Он, очевидно, не понимает, что «царство Польское» кончилось и не возродится. Эти господа раздражают нас своим высокомерием. Между нами говоря, простой люд Польши склонён больше доверять большевикам в смысле сохранения независимости

Польши. Поэтому мы бы желали получить от вашей организации заверения в том, что вы будете выполнять обещания великого князя Николая Николаевича.

– В настоящее время, – с достоинством начал Якушев, –

наш Политический совет вырабатывает меморандум, в котором будет ясно сказано об отношении к соседним с

Россией государствам. Меморандум будет вручён вам через нашего эмиссара в Варшаве Артамонова-Липского.

– Господин Липский был принят начальником второго отдела генерального штаба Братковским. Речь шла об организации «окна» на границе, следовательно, о переносе вашей работы на «кресы»…

– В Западную Белоруссию.

– Мы называем наши восточные окраинные области «кресами». Но если мы оказываем вам эти услуги, то вместе с тем мы бы желали получить от вас некоторые сведения военного характера. Нас интересует дислокация войск в приграничной полосе, сведения о сокращении контингентов…

– Позволю себе вас прервать, полковник… Я не имею полномочий вести беседу по чисто военным вопросам. Эти вопросы начальник второго отдела вашего генерального штаба может прояснить с начальником штаба нашей организации, генералом… Фамилии я не назову, но я убеждён, что вы с уважением отнесётесь к этому весьма авторитетному лицу. Смею вас уверить, что мы в случае военного конфликта будем поддерживать рас и ваших союзников. Хочу вам сказать ещё, полковник, что помощь, оказанная вами, будет способствовать нашим добрососедским отношениям, предстоящим в близком будущем.

Личные контакты в Варшаве я считаю необходимыми.

– Я рад это слышать от главы будущего… – здесь

Вернер сделал паузу, – будущего правительства.

– Не будем опережать события, полковник, миссия руководителя внешней политики нашей организации меня вполне удовлетворяет.

На этом кончилось свидание Якушева с Вернером.

Агриппина Борисовна Кушакова была несколько разочарована: «западный дипломат», как назвал Вернера Стауниц, ушёл незаметно, простившись только с хозяйкой. Но зато Якушев теперь очаровал хозяйку, он отведал гуся с антоновскими яблоками и коллекционное вино из подвалов

«Массандры». Стауниц с удивлением убедился, что Якушев оказался душой общества в салоне Кушаковой.

Они ушли от Кушаковых в первом часу ночи.

На улице Стауниц спросил:

– Как вы думаете, чем кончится эта игра?

– Игра только началась. Наполеон как-то сказал: «Надо ввязаться в битву, а потом посмотрим, что выйдет…» Было бы идеально получить от второго отдела польского штаба все, что нам нужно… Вы понимаете, о чем я говорю?

– Признаюсь – не понял.

– Все эти марковы, тальберги и компания, которых польский генштаб на порог не пускает, будут бегать к нам и просить протекции. Таким образом, «Трест» приобретёт международное значение.

– Александр Александрович!

– Что?

– Вы – гений!

– Я далеко не гений. А в военных делах совсем слабоват. Но не сегодня-завтра примет дела наш начальник штаба.

– Кто он все же? Или это ещё тайна?

– Генерального штаба генерал-лейтенант Потапов.

31

1 сентября 1923 года ОРА перестало существовать.

Врангель объявил о создании РОВС – Российского общевоинского союза. РОВС объединил все воинские силы эмиграции с подчинением их штабу Врангеля в Сербии. На втором месте после Врангеля теперь оказался генерал

Александр Павлович Кутепов – упрямый, энергичный и жестокий. Он опирался на галлиполийцев, то есть на тех, кто после эвакуации Крыма прошёл испытания в лагере на

Галлиполи. Там Кутепов насаждал свирепую дисциплину, сажал офицеров на гауптвахту, разрешил дуэль на винтовках за оскорбление офицерской чести (дуэльных пистолетов не было). Полевые суды и жестокие наказания несколько подтянули дисциплину. Когда галлиполийцев эвакуировали в Болгарию, они имели потрёпанный вид, но все же были пригодны для карательных экспедиций. Генерал Туркул, командуя этим войском, сумел жестоко подавить в Болгарии народное восстание. Особенно свирепствовал генерал Покровский, известный своими зверствами ещё в годы гражданской войны. Он продолжал так же действовать и в Болгарии, но там его кровавая деятельность кончилась: он был убит повстанцами.

Характер Кутепова привёл его к столкновению с болгарским монархо-фашистским правительством. Кутепов был отстранён от командования и переселился в Стремске

Карловцы, в Сербию, где находился штаб Врангеля. Там

Кутепов снова обрёл власть над остатками белых армий, став во главе РОВС.

Приход Кутепова в РОВС означал, что диверсионная и террористическая деятельность белых будет возрастать.

Юрию Ширинскому-Шихматову было поручено организовать школу агитаторов и подобрать «твёрдые элементы»

для заполнения должностей в России после реставрации монархии.

«Трест», как одно из средств борьбы против терроризма, шпионажа и диверсий, приобретал большое значение.

Надо было искать пути проникновения в РОВС и войти в доверие к Врангелю и Кутепову. Вместе с тем продолжалась переписка с Высшим монархическим советом и с

Климовичем (он по-прежнему состоял при Врангеле).

Якушев заботился о том, чтобы стиль писем «Треста»

соответствовал духу верноподданнических излияний того времени. Он к месту вставлял «уповая на монаршую волю», «следуя предначертаниям почившего в бозе обожаемого монарха», «повергая к стопам».

Впрочем, «повергая к стопам» он вскоре исключил, полагая, что «стопы» могли быть у монарха, а у великого князя, местоблюстителя престола, имеются лишь ноги.

Стауниц исполнял обязанности секретаря, зашифровывал письма, писал указания представителям «Треста» за границей. Так как переписка шла через эстонское и польское посольства, а там, несомненно, интересовались этой перепиской, то можно было дезинформировать посольства, сообщая то, чего не было в действительности.

Артузов, Пилляр, Старов предупреждали, что «Трест»

может ожидать гостей-ревизоров из-за границы. Хотя

Якушев с Хольмсеном и условились, что о посылке эмиссаров в Россию в каждом случае «Трест» будет предупреждаться, но спустя немного времени был арестован полковник Жуковский, посланный вопреки договорённости без предупреждений. Якушев в письме к Хольмсену разразился упрёками и ещё раз заявил, что «Трест» не отвечает за безопасность тех эмиссаров, которые будут проходить по своим каналам.

Но эмиссаров могли посылать и с ведома «Треста», через «окно» на советско-эстонской границе.

Потапова беспокоили редко, но полковнику Вернеру сообщили, что все переговоры военного характера уполномочен вести только Потапов. Тотчас последовало приглашение Якушеву и Потапову прибыть в Варшаву для совещания с начальником 2-го отдела генерального штаба.

Дзержинскому доложили об этом, и было решено, что

Потапов и Якушев отправятся в Варшаву «нелегально», через только что организованное «окно».

Но до отъезда Якушев должен был официально представить Потапова на совещании Политическою совета

МОЦР. По этому случаю предстояло провести совещание

Политического совета – «звёздной палаты» МОЦР – почти в полном составе.

32

Для совещания Политического совета МОЦР была избрана сторожка на одном из кладбищ Москвы. Здесь всегда толчётся разный люд, а когда стемнеет, можно незаметно подойти, не обращая на себя внимания. В сторожке обитал заросший косматой бородой старик, в котором никто не мог узнать известного в начале века кутилу, князя Орбелиани, ротмистра Сумского гусарского полка.

В тот вечер Якушев и Потапов устроились на скамейке, в отдалённом уголке кладбища, и ждали, когда совсем стемнеет, чтобы пробраться в сторожку. Они говорили о предстоящем заседании Политического совета. Совет редко собирался в полном составе. Только три его члена –

Якушев, Остен-Сакен и Ртищев – жили в Москве, кавалергард Струйский жил под Москвой в Царицыне, Путилов

– в Петрограде, барон Нольде – в Твери, бывший владелец нефтяных промыслов Мирзоев скрывался где-то на юге.

– Сегодня вы увидите этот зверинец. Атмосфера тяжё-

лая. В этих ветхих стенах скопилось столько злобы и ненависти, что непонятно, как они ещё не рухнули. –

Якушев оглянулся. – Пора…

Они вышли на прямую дорожку, обогнули кладбищенскую церковь. Было совсем темно. В кустах, вблизи сторожки, возникла тень.

– «Тесак», – негромко сказал Якушев.

– «Тихвин», – ответила тень.

«Однако совсем по-военному», – подумал Потапов.

Якушев бесшумно отворил дверь, и они вошли в сторожку.

В тусклом свете керосиновой лампы-трехлинейки можно было разглядеть людей, сидевших в один ряд на скамье против русской печи.

– Bonsoir messieurs, j'ai l'honneur de vous presenter notre ami et confrere des armes17.

Потапов, поклонившись, разглядел в полумраке седую бороду и жёлтую лысину Ртищева, которого знал по старому времени. В огромном, худом как скелет человеке, который сидел на табурете у самой печи, он угадал кавалергарда Струйского.

Совещание открыл Ртищев. Он начал с того, что наконец МОЦР обрела в лице его превосходительства Николая

Михайловича выдающегося военного деятеля. Таким образом, в составе будущего правительства России пост военного министра не является больше вакантным.

Якушев попросил себе особых полномочий на тот случай, когда собрать Политический совет не представится возможным. Полномочия ему были даны. Особой группе

Стауница предлагалось состоять в полном распоряжении

Политического совета, что означало подчиняться Якушеву и Потапову.

Затем Боярин Василий (он же Ртищев) объявил, что

Фёдоров (он же Якушев) сделает важное сообщение.

17 Добрый вечер, господа… Имею честь представить вам нашего друга и брата по оружию ( франц.).

С почтительным изумлением Потапов слушал Якушева.

Он знал его как чиновника министерства путей сообщения в чине действительного статского советника, светского говоруна и поклонника хорошеньких женщин, а тут, в такой сложной игре, перед ним предстал тонкий и умный актёр, знаток человеческих душ, отлично изучивший своих партнёров. А среди них были и неглупые и очень опасные деятели.

Прежде всего Якушев дал точный анализ господ, которые стояли у власти в Польше и Финляндии, в странах, привлекавших особое внимание русских монархистов.

Если в Финляндии у власти был знакомый всем барон генерал-лейтенант Маннергейм, в прошлом офицер кавалергардского её величества полка, то деятели МОЦР плохо разбирались в польских делах. Якушев объяснил им, что, несомненно, в этой стране вернутся к власти Пилсудский и его полковники, не исключён военный переворот. Якушев резко осудил политику «наших зарубежных братьев» из

ВМС. Они мешают МОЦР использовать 2-й отдел польского генерального штаба и настораживают этот штаб:

– Я и наш друг и собрат (взгляд и полупоклон в сторону

Потапова) едем в Польшу. Мы собираемся поставить перед польским генштабом важные для нас вопросы – создание не одного, а двух «окон» на границе. Мы имеем в виду расположить на территории Польши, вдоль польско-советской границы, отряды русской конницы под видом рабочих на угодьях польских и русских землевладельцев. Вы понимаете, господа, как это важно! Вспомним

Савинкова. Ему удалось сконцентрировать на польской стороне несколько десятков тысяч штыков и сабель под флагом «Союза защиты родины и свободы». Неужели нам не удастся создать несколько небольших по численности отрядов, которые могут послужить авангардом в случае военного конфликта между Польшей и Советами?. Все это было бы осуществимо, если бы наши дорогие собратья держали себя умно, если бы, к примеру сказать, наш любезный друг из Высшего монархического совета Николай

Евгеньевич Марков не писал громовых статей и не читал лекций о Российской империи в пределах тысяча девятьсот четырнадцатого года и не называл Польшу привисленскими губерниями, не обещал полякам генерал-губернатора вроде известного нам Скалона. Один ли

Николай Евгеньевич делает такие «гафы»? Я могу назвать и других, подобных ему политиков. А это настораживает

Пилсудского и пилсудчиков. И не только их… Я слышу неодобрительные возгласы. Друзья мои, я точно так же мыслю, как Николай Евгеньевич, но есть мудрая пословица, я позволю себе её перефразировать: «Если хочешь есть пирог с грибами, держи, но крайней мере временно, язык за зубами». Поэтому, дорогие собратья, терпение и терпение.

И имейте в виду, что наша командировка в Польшу может не дать так скоро желаемых результатов…

«Ах, лиса, – подумал Потапов, – очень нам с тобой нужны эти отряды врангелевцев на границе, а вот „окна“ –

дело другое».

– Ни в коем случае не раздражать поляков, делать вид, что наше правительство будет уважать суверенитет и почитать будущего главу государства – Пилсудского… – так закончил Якушев.

Боярин Василий пригласил высказаться Мирзоева по самому болезненному вопросу – о финансовых затруднениях МОЦР.

– В конфиденциальном письме из Парижа мои родственники, Чермоевы, пишут: «Вы, наверно, думаете, что мы располагаем прежними возможностями, и ошибаетесь.

Подлец Гукасов продал свой нефтеналивной флот англичанам. На его счастье, флот находился в британских водах.

Он как был, так и остался миллионер. Мы же не могли вывезти принадлежавшие нам нефтяные источники в Европу, как вам известно. Откуда же нам взять средства, чтобы помочь нашим друзьям?. » Я не буду читать полностью письма, но ознакомлю вас с таким предложением:

«Если бы вам удалось устроить хотя бы небольшое восстание на Северном Кавказе, то можно было бы здесь представить его как начало большого дела. И я уверен, что деньги бы тотчас нашлись. Мы знаем от генерала Улагая и его братьев, что на Кавказе найдутся люди, есть и хорошо спрятанное оружие, – следовательно, МОЦР остаётся взять дело в свои руки…»

– Браво!

Якушев строго взглянул на Струйского:

– Вместо патетических восклицаний нам следует выслушать мнение начальника штаба.

Все повернулись к Потапову.

– Я категорически должен возразить против «хотя бы небольшого восстания». Не преуменьшайте вооружённых сил Советов. Они справятся с таким «путчем» легко и быстро. Начинать дело можно, если ты уверен в успехе.

Генералу Улагаю легко командовать из Парижа. Но ведь нам-то отсюда виднее.

Потапов произнёс это веско и убедительно. Никто не возразил.

– Будем беречь силы и готовиться. Иное дело, если

Антанта решится на интервенцию, – вздыхая сказал Ртищев. – Пожелаем же удачи нашим дорогим соратникам.

Потапов заметил, что эти господа решали дела в спешке.

Все нервно повернулись к двери, когда вошёл человек, в котором Потапов, по рассказам Якушева, узнал Стауница.

Он получил из рук Ртищева бумаги. «По-видимому, для шифровки», – подумал Потапов. Ему было известно, что этот человек исполняет обязанности начальника канцелярии МОЦР.

– Кажется, все? – спросил Ртищев.

И по тому, как быстро опустела сторожка, Потапов понял, что каждый хотел уйти поскорее.

Якушев и Потапов вышли последними. Когда они очутились за оградой кладбища, Якушев спросил:

– Ваши впечатления, Николай Михайлович?

– Вот эти монстры думают восстановить монархию в

России?. У меня было такое впечатление, будто из склепов вылезли мертвецы и справляют шабаш, все эти камер-юнкеры, камергеры, бароны… – Потапов остановился.

– Но вы лучше меня знаете, кто за ними стоит. Монархию они не восстановят, но натворят бед, если мы с вами и нашими товарищами не возьмёмся за них. Не так ли, ваше высокопревосходительство, министр иностранных дел?

– Абсолютно согласен с вашим высокопревосходительством, военным министром.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– А пока как бы господа министры не пропустили трамвай. Он в этих местах ходит редко.

Им предстояло нелёгкое испытание. Разведотдел польского генштаба имел солидную репутацию в Сюртэ женераль и в Интеллидженс сервис. Об этом их предупредил Артузов. Накануне отъезда они репетировали свои роли: Потапов – типичного «момента» (так назывались карьеристы-офицеры, получившие образование в Академии генерального штаба), светского человека, близкого ко двору, Якушев – человека себе на уме, но тоже карьериста, влиятельного руководителя сильной подпольной организации, готовой взять власть в свои руки. И как обычно между штатским генералом и военным, к тому же генштабистом, они решили изобразить лёгкое соперничество.

Оба признались друг другу, что в молодости имели успех в любительских спектаклях, но им предстоял спектакль другого рода, более серьёзный. И они серьёзно готовились к этой игре.

В то время когда Потапов и Якушев благополучно перешли границу и находились в Польше, произошло то, чего опасался Артузов. От Щелгачева из Ревеля поступило сообщение, что в Москву следует супружеская пара Шульц.

Их направляет Кутепов. Они хорошо ему известны по

«Союзу галлиполийцев». Щелгачев дал им явку к Роману

Бирку, а Бирк к Стауницу, в Москву.

Об этой новости доложил Артузову Зубов.

33

Таким образом, «Трест» должен был принять «контролёров» – эмиссаров Кутепова, убеждённых монархистов, в сущности соглядатаев. К тому же ни Якушева, ни

Потапова не было в Москве, и Зубову предстояло заняться ими одному. Инструкции Артузова и Старова были такими: настроить Стауница против приезжих «контролёров», не спускать глаз с него самого и до приезда Якушева пресекать всякие попытки эмиссаров Кутепова связаться с Политическим советом МОЦР.

Принять супругов Шульц было необходимо: через этих посланцев Кутепова появлялась возможность установить связь с ним самим и проникнуть в РОВС. Однако шли дни, а супруги Шульц не появлялись. Стауниц проявлял нетерпение. Зубов, как бы между прочим, сказал:

– На кой черт они тебе сдались?

– Как «на кой черт?» Чем нас больше – тем лучше. И

узнаем, что за зверь Кутепов.

– А ты не знаешь? Он посылает контролёров, а нам радоваться? Вот увидишь, Якушев разозлится. Да и Политсовету не понравится.

Стауниц действительно призадумался.

В конце сентября на границе был задержан крестьянами гардемарин Бурхановский, посланный Врангелем и застрявший в болоте. А о супругах Шульц ни слуху ни духу.

И вдруг поздно вечером «племянники», как окрестили чету

Шульц, явились на квартиру Стауница:

– Мы пришли от Всеволода и имеем дело к Эдуарду по поводу продажи картины.

На это Стауниц ответил, как было условлено:

– Картина уже продана, но я вам могу предложить другое дело.

Женщина была очень взволнована, мужчина тревожно озирался, оба едва стояли на ногах.

Стауниц проводил их в приготовленную комнату.

– Мы ждём вас давно и, признаться, беспокоились. Где вы задержались?

– Шли через Псков. Заблудились. Решили, что пропали.

Собирались подороже продать жизнь.

Из-под платка на Стауница смотрели наглые, молодые глаза немолодой женщины.

Она размотала платок, скинула резиновый плащ. Стауниц разглядел её лицо и подумал: «Вероятно, хороша была в молодости».

Мужчина, расстегнув шинель, упал на диван.

– Гога… – укоризненно сказала женщина.

– Как вас прикажете называть?

– Я думаю, что вам можно назвать наши настоящие имена. У нас немецкие паспорта на имя Шульц, но зовут меня Мария, Мария Владиславовна Захарченко, а его Радкевич, Георгий Николаевич.

– Хорошо. Здесь вы в безопасности. Располагайтесь.

Вы, вероятно, очень устали?

– Дело не в физической усталости. Откровенно говоря, мы решили, что погибли. Но мы знали, на что шли.

– Повторяю, вы в полной безопасности. Ваши паспорта не годятся. Придётся не выходить до тех пор, пока мы не приготовим вам документы. Потом ваша одежда: резиновый плащ, брезентовый балахон… Все это тоже не годится.

Времена военного коммунизма прошли. Этим я займусь.

Мы, Мария Владиславовна, подберём вам туалет к лицу…

– Эдуард Оттович, я не искательница приключений. Я и

Георгий прошли через две войны: мировую и гражданскую. То, что мы живы, это почти чудо. Ваша организация может нами располагать, как она найдёт нужным. Я уполномочена генералом Кутеповым установить связь с «Трестом».

Она смотрела в упор на Стауница – бледное лицо, судорожно сжатые губы и широко открытые, горящие глаза.

«Психопатка», – подумал Стауниц и вынудил себя улыбнуться.

– Что ж… Мы рады. В ближайшее время я могу устроить вам встречу с одним из наших руководителей.

– Мы хотим действовать, а не разговаривать.

– Чтобы действовать, надо знать обстановку. Дело не в том, чтобы жертвовать собой по пустякам. Этот… Бурхановский был с вами?

– Нет. Но мы его видели в Ревеле. Где он?

– Его уже нет. Вы поняли?

Она кивнула и опустилась в кресло, сказав:

– Мы сошли с поезда за двадцать вёрст до Москвы, на разъезде. Для безопасности. Нам говорили, что в Москве на вокзале проверяют документы. Добирались к сам чуть не десять часов.

– Понимаю. Спокойной ночи.

Стауниц закрыл дверь, чувствуя колючий взгляд женщины.

Он не мог и подумать о том, какую роль она сыграет в его жизни. Тотчас о прибытии «племянников» позвонил

Зубову.

34

Ночь прошла спокойно. Стауниц встретился днём с

Зубовым и рассказал:

– Утром, когда я постучался к «племянникам», услышал, как они отодвигают стол от двери. Оказывается –

устроили баррикаду, револьверы лежали на столе. За чаем был длинный разговор. Дама известна в петербургских военных кругах. В германскую войну пошла добровольцем на фронт, заслужила Георгиевский крест и офицерский чин. Первый муж убит в гражданскую войну. Сама участвовала в этой войне, была в корпусе Кутепова. Сошлась с

Георгием Радкевичем – штабс-капитаном. У Врангеля, в

Крыму, он считался смелым разведчиком. После эвакуации

Крыма были в Галлиполийском лагере. О Кутепове говорит восторженно. Она с ним в родстве – действительно племянница. О себе сказала, что отлично стреляет и ездит верхом, брала даже призы на состязаниях. Знал Кутепов, кого послать к нам ревизорами…

Артузов и Старов поручили гостей Зубову. Якушев, как высокий руководитель «Треста», по возвращении должен был изредка снисходить к гостям, давать им инструкции, знакомить с программой и тактикой подпольной организации. Четыре дня «племянники» не выходили из квартиры

Стауница, им объяснили, что для них изготовляются верные документы. Нужно было придумать занятие, которое целиком бы их захватило.

Зубов (по поручению Старова) должен был явиться к гостям как чин для особых поручений при штабе «Треста».

Стауниц ожидал его к одиннадцати утра и предупредил «племянников». Когда Зубов появился на пороге в длинной кавалерийской шинели, фуражке с красным околышем и звёздочкой, Мария Владиславовна побледнела, хотя и знала об этом визите.

– Разоблачайтесь, – сказал Зубову Стауниц.

Тот, скинув в коридоре шинель, подтянув портупею, вошёл в комнату и, щёлкнув каблуками, поклонился Захарченко и Радкевичу. Захарченко уставилась на орден

Красного Знамени на гимнастёрке Зубова…

– Так это вы и есть! – сказала она. – Знаете, если бы я вас в таком виде встретила на границе… – И она сделала вид, что прицеливается.

– При всех обстоятельствах? – усмехаясь, спросил Зубов.

– Не при этих, разумеется, – продолжала она, не сводя глаз с ордена. – Это у вас за какие подвиги?

– За Южный фронт.

– Ростов-на-Дону? – заинтересовался Радкевич.

– Мелитополь.

– Могли повстречаться, – добродушно сказал Радкевич.

– Пуля в лоб – вот встреча с вашим братом, – злобно глядя в глаза Зубову, сказала Захарченко.

– О, да вы сердитая… – рассмеялся Зубов.

Стауниц сухо сказал:

– Мария Владиславовна! Это член нашей организации.

– В самом деле, Мария… – укоризненно пробормотал

Радкевич.

– Прошу прощения… Но вы должны понять наши чувства. И мне все-таки интересно, какие пути-дороги вас привели к нам… Вы из офицеров?

– Из прапорщиков.

– Выправка у вас не вполне гвардейская, но для прапорщика…

– Будем считать, что знакомство состоялось, – вмешался Стауниц. – У Зубова есть поручение к вам, господа.

– Так точно. Мне поручено передать вам, что свидание с главными руководителями, к сожалению, невозможно, поскольку они сейчас за границей. До беседы с ними решено не давать вам заданий. Отдыхайте.

– Когда приблизительно может состояться свидание?

– Через пять-шесть дней. Вот все, что имею вам сообщить.

Зубов поклонился и вышел. Когда в передней хлопнула дверь, Захарченко сказала:

– Все-таки мне было трудно видеть этого человека и знать, что он враг, хоть и бывший враг…

– А мне понравился этот малый. Хамоват немного, но откуда им набраться лоска?

– А у тебя, что ли, лоск?. Все, что было, пропало! Мало ты валялся по грязным халупам?

– Да, в свите его величества нам состоять не придётся. –

И Стауниц пригласил гостей ужинать.

Тихая, хорошенькая женщина – жена Стауница – поставила на стол чайник, печенье и исчезла.

– А мне любопытно знать, что могло толкнуть к нам этого молодца с орденом. Он кто? Командир полка?

– В будущем комбриг. Что могло толкнуть? Да хоть бы то, что его отца расстреляли красные и что этот молодец рассчитывает у нас быть генералом.

– Ого! Дай бог, чтобы мы его оставили взводным.

– Прошу помнить, наш расчёт на внутренние силы и на таких, как Зубов, тоже…

– Это нам говорили в Париже, но что-то очень медлительны эти «внутренние силы»…

– Мы многого не знаем, Мария, – примирительно заметил Радкевич.

– А вот встретитесь с Фёдоровым – узнаете…

И Стауниц дал понять, что разговор на эту тему окончен.

35

Отъезд Якушева и Потапова в Польшу состоялся 19 октября 1924 года. Они благополучно обновили «окно», устроенное на польской границе, и в тот же день прибыли в

Варшаву.

В конспиративной обстановке, в полумраке, Потапов и

Якушев встретились с полковником Байером из 2-го отдела польского генерального штаба. Беседа касалась самых важных вопросов, при этом Потапов занимался чисто военными проблемами, а Якушев – международными.

О монархическом перевороте в России говорилось как о чем-то давно решённом. От имени «Треста» Якушев и

Потапов согласились признать независимость польского государства после переворота. Им дано было понять, что возможно возвращение к власти Пилсудского. Польская сторона обязалась не поддерживать Петлюру и Савинкова с его «Союзом защиты родины и свободы», не допускать массового возвращения белых эмигрантов в Россию и признать руководство «Треста» законным претендентом на власть.

Обсуждался вопрос о диктатуре великого князя Николая Николаевича и о том, что будущее правительство будет состоять не из белых эмигрантов, а из лиц, находящихся на советской службе, знакомых с условиями, создавшимися при нэпе, и независимых от эмигрантских кругов.

Во время переговоров Потапову приходила мысль, что он видит все это во сне или перед ним разыгрывается какая-то фантастическая пьеса, комедия. Все присутствующие казались действующими лицами этой комедии.

Но обе «договаривающиеся» стороны были вполне серьёзны. 30 октября состоялся обед, который дал руководителям «Треста» представитель генерального штаба Таликовский. На обеде вдруг выяснилось, что политическое соглашение между Монархической организацией центральной России и польским правительством во главе с

Грабским в данное время нежелательно. Договор мог быть подписан только в случае войны с Советской Россией.

12 ноября продолжались переговоры с полковником

Байером. Польский генштаб соглашался установить непрерывную связь через уже созданное «окно». С Потаповым обсуждались технические детали устройства нового «окна». Возник вопрос о лесных дачах, где должны были сосредоточиться отряды врангелевцев: поляки (генштаб) не желали иметь на своей территории значительные отряды белых. Остановились на цифре 15 человек на каждой даче.

Количество дач определить не удалось.

Беседа с Байером была закреплена протоколом. «Трест»

в этом протоколе именовался «инициативной» стороной, польский штаб – «сочувствующей».

Артамонов, он же Липский, как представитель «Треста» в Варшаве оказался очень полезен. Он узнал через знакомых в штабе, что все были довольны делегацией, особенно Потаповым, бывшим генерал-лейтенантом царской армии. Делегация получила точное представление о политической обстановке в Варшаве: одной из особенностей этой обстановки было то, что все политические группировки неустанно следили друг за другом. Влиятельные круги сейма представлял Дмовский. Он дал совет делегации «Треста»: «Не повторите ошибок с парламентом и парламентаризмом». Потом добавил:

– Мы умеем обращаться с этим капризным инструментом, и, храни бог, чтобы он не попал в руки «хлопов». У

вас же, господа, нет нашего государственного опыта.

– Никаких парламентов! Никакой Думы! Диктатура, –

успокоил Якушев.

Если в Варшаве, в правительственных кругах, следили друг за другом, то можно себе представить, как следили за

Потаповым и Якушевым.

Когда им хотелось побыть вместе (они жили в разных комнатах), то отправлялись в парк Лазенки на прогулку. Но и там их не оставляли в покое наблюдатели. Вот и сегодня вблизи той скамьи, где сидели Потапов и Якушев, любуясь золотой осенью в Лазенках, присел почтённый господин с газетой. Он внимательно слушал.

– Прелестный уголок! – говорил Потапов. – Кстати, Лазенки воспел в своей поэме «Юмор» поэт Огарёв: «Есть близ Варшавы дивный сад. Каштанов тёмная аллея…»

Случалось и мне молодым офицером бывать здесь, когда служил в штабе Варшавского военного округа. Давно это было… Не хотите ли пройти к дворцу?

Господин с газетой был разочарован.

Потапов негромко говорил Якушеву:

– Сложная ситуация: Сикорский, Пилсудский, Грабский, Дмовский… Борьба за власть… Положение напряжённое. В Лодзи забастовки, рабочим грозят локаутом, кругом – бедность, нищета. И тут же палацы титулованных особ… Контраст разительный. В правительственных кругах интриги. Пилсудчики ждут подходящего момента, чтобы захватить власть. Здравомыслящие не склонны ввязываться в войну, а французские шовинисты натравливают Польшу на Советскую республику. Второй отдел штаба – сплошь авантюристы, создают на границе опасную обстановку и все ещё содержат савинковских бандитов и петлюровцев. Наших товарищей из полпредства травят в печати. В Польше осели подонки белой эмиграции. Проникнуть в их гнёзда – задача нелёгкая. То же надо сделать в

Париже и Сербии… Да, в этом дворце жил Стась, последний король Станислав Понятовский… Надо признать – у него был вкус!.

Якушев понял причину изменения темы разговора: вблизи подозрительно шевелились кусты.

22 ноября 1923 года Александр Александрович возвратился в Москву.

Потапов через Париж держал путь в Сербию, в Стремске Карловцы, где находился штаб Врангеля.

36

Все эти дни, пока Якушев был в отъезде, Стауниц хотел показать «племянникам» высокий класс подпольной работы. Делал он это главным образом потому, что понимал значение их визита: если они хорошо отзовутся о «Тресте», можно рассчитывать на солидную денежную помощь.

В квартире Стауница, где сейчас жили Захарченко и

Радкевич, появился Кузен. Такая кличка, как мы знаем, была у бывшего жандармского ротмистра Баскакова, скрывавшегося где-то близ Москвы на конном заводе. Затем пришёл Подушкин – сторож при складе на Болоте, в своём брезентовом балахоне и кожаном картузе. Наконец заглянул и Ртищев. О нем Мария Захарченко сказала, что он хоть и камергер, но развалина. Подушкин произвёл впечатление – все-таки бывший чиновник департамента полиции, но особенно по душе Марии Владиславовне пришёлся Баскаков: мрачный, долговязый, с абсолютно лысой головой, кипевший злобой и, по её мнению, готовый на все. Не обошёл гостей и Дядя Вася. Захарченко была от него в восторге.

Стауниц развил кипучую деятельность: зашифровывал письма, ходил на тайные свидания и в то же время занимался «коммерцией» – валютными операциями, скупал и продавал мануфактуру.

– Сударыня, – говорил он удивлённой размахом его деятельности Захарченко, – прежде всего это даёт мне положение: я коммерсант, занимаюсь частной торговлей, помогая таким образом Советскому государству. Отличная маскировка!. Вот, например, Кузен и Ртищев на это не способны: один прячется в коневодстве, другой числится в какой-то бутафорской мастерской. А что им даст такая работа? Сейчас нужны деньги. И я их делаю, как могу. Вот и для вас надо будет найти амплуа. И найдём, смею вас уверить, иначе здесь нельзя, если не хотите очутиться в доме на Лубянке. Я с ним познакомился и не рекомендую этого знакомства.

Мария Владиславовна томилась, шагала из угла в угол, Радкевич попросил колоду карт и от скуки раскладывал пасьянс. Наконец Стауниц объявил супругам, что в восьмом часу к ним пожалует один из руководителей «Треста».

Якушев пришёл в назначенный час.

Александр Александрович попросил «племянников»

описать наружность Щелгачева и Бирка, спросил, нет ли письменных полномочий от Кутепова.

– Несколько слов на клочке полотна и подпись генерала нас бы вполне удовлетворили. Но на нет и суда нет.

– Разве пароля недостаточно? – с раздражением спросила Захарченко. – К чему эти предосторожности?

– То, что мы существуем, сударыня, объясняется именно такими, досаждающими вам предосторожностями.

Мы отвечаем вдвойне – перед тем, кто вас послал, и перед нашей организацией. Начну с того, что вручу вам добротно сделанные документы: ваша фамилия теперь – Березовская, фамилия Георгия Николаевича – Карпов. Вам будет доставлена скромная, не бросающаяся в глаза одежда. Я

ещё не могу в точности сказать о той работе, очень важной, которую вам с мужем придётся выполнять, – разумеется, она требует осторожности и сопряжена с опасностью…

– Иначе я не представляю себе нашу работу.

– Прекрасно. Дисциплина у нас железная. Отговорок и возражений не терпим. Мы работаем, действуем в очень опасной обстановке, все зависит от нашей организованности и умения конспирировать. Теперь позвольте вас ознакомить с положением дел. Мы придаём огромное значение связям с эмигрантами и ради этого были вынуждены установить деловые отношения с польскими соседями: сейчас мы подошли вплотную ко второму отделу польского генерального штаба. Связь с Берлином и Парижем будет осуществляться через Польшу; на польско-советской границе создано «окно», как на эстонской. Дело не только в хорошо организованной связи. Мы добиваемся на территории Польши получения специальных лесных участков в приграничной полосе. На этих участках мы постепенно сосредоточим ударные отряды РОВС под видом рабочих-лесорубов. Как видите, замыслы у нас обширные.

Захарченко слушала в оцепенении. Наконец сказала:

– Я восхищена! Я не верю ушам! Вы действительно удивительные люди. Мы не имели понятия о том, что у вас делается. Поверьте, мы не гастролёры, располагайте нами, мы останемся на год, если нужно – на два…

– Мы так и думали. Программа наша известна: царь всея Руси самодержец всероссийский; на престоле – Николай Николаевич. Никаких парламентов; земля государева… Тщательная подготовка смены власти; никаких скоропалительных решений; действовать только наверняка.

– А терроризм?

– Это не исключается, но так, чтобы не насторожить врага. Хотя терроризм сам по себе ничего не даст.

– Нет! Я не могу согласиться с вами!

– Пока мы решили не прибегать к террористическим актам.

– Запретить жертвенность, подвиг… Наши люди рвутся в Россию именно для этого!

– Чем это кончается, вам известно? Полковник Жуковский, гардемарин Бурхановский погибли. Не зная обстановки, местных условий, эти безумцы летят сюда и сгорают, как бабочки на огне, а мы ничего не можем сделать для них.

– Однако…

– Нет и нет! Мы отвечаем только за тех, кто прибывает сюда с нашего ведома и подчиняется нам.

– Слушаюсь! – сквозь зубы процедила Захарченко.

Радкевич молчал и с тревогой смотрел на неё.

Якушев простился, сказав, что устал с дороги.

Вечером Артузов, выслушав сообщение о том, что происходило в Варшаве, заговорил о «племянниках»:

– Вы, Александр Александрович, имели случай убедиться в том, что представляет собой супружеская пара, которую вам навязал Кутепов. Их надо нейтрализовать, и, мне кажется, на первое время то, что придумал Старов, имеет смысл: Стауниц должен снять для них ларёк на

Центральном рынке. Захарченко и её муж будут изображать сидельцев, торгующих сахарином. На самом же деле этот ларёк будет передаточной инстанцией, сюда будут сдавать пакеты в адрес «Треста» сотрудники польского посольства и получать вашу почту в Берлин и Париж… На первых порах супруги будут довольны столь доверительным поручением. А там придумаем что-нибудь другое.

Когда Якушев сообщил об этом плане Стауницу, тот пришёл в восторг:

– Александр Александрович, я ещё раз повторяю, вы гений! То, чего вы добились в Варшаве, – великолепно!

Откуда это у вас?

Якушев не верил комплиментам Стауница, но тот действительно был поражён ловкостью и изобретательностью «гения». Стауниц не имел представления о том, что все эти действия были плодом коллективного ума – Артузова, Пилляра, Старова и самого Якушева.

Колёсников (Косинов) в этот период отошёл от дел

«Треста». Он вернулся к участию в операции значительно позже.

37

Николай Михайлович Потапов – в Париже. Он восстанавливает старые знакомства. Посетил генералов Миллера и Хольмсена, они приняли его уважительно, памятуя близость Потапова ко двору в прежние годы.

Потапов не настаивал на аудиенции у великого князя

Николая Николаевича. Его не могла не помнить «черногорка» Стана – супруга великого князя. Она не забыла, что в Черногории Потапов не позволял её отцу, князю Негошу, залезать в государственный карман России.

Николаю Михайловичу нанёс визит Климович. Они были немного знакомы раньше, и теперь Потапов убедился, что бывший директор департамента полиции, пожалуй, утратил нюх полицейской ищейки.

Климович, правда, расставил Потапову несколько капканов. Интересовал его главным образом вопрос, как это Николай Михайлович свободно катается по Европе и что, собственно, он делал в Варшаве?

Потапов рассмеялся и, слегка хлопнув ладонью по колену собеседника, сказал:

– Ваше превосходительство! У Шекспира сказано: «На свете есть чудеса, которые не снились нашим мудрецам».

Одно из этих чудес – «Трест»… Теперь о Варшаве: это особый вопрос. Польшу интересует, что будет с ней после переворота в России.

– Кто же, в конце концов, во главе организации, кроме уже известного нам генерала Зайончковского?

– Если мы до сих пор существуем без провала, то это только потому, что мы строжайше соблюдаем конспирацию, – внушительно сказал Потапов, – но у главнокомандующего я, разумеется, приоткрою завесу. И кстати, объясню кое-какие «чудеса».

Климович успокоился. Они заговорили о старых знакомых. Борис Суворин – сын издателя газеты «Новое время», – всегда отличавшийся авантюристическими замашками, выпускает в Белграде «Вечернее время», его брат

Алексей не ладил ни с отцом, ни с братьями. Это был человек со странностями, увлекался учением йогов, лечил голодом югославского короля и сам умер от голода (в прямом смысле слова). Все это видели и только шутили на его счёт.

Климович много рассказывал Потапову и по пути в

Сербию, в Стремске Карловцы, где находился штаб Врангеля. Они туда поехали вместе.

Стремске Карловцы был совсем маленький городок –

семь тысяч жителей: сербов, хорватов. Единственный трехэтажный дом занимала штаб-квартира Врангеля. Обстановка штаба: офицеры и генералы в полной форме царской армии, адъютанты – все производило впечатление старорежимного штаба верховного главнокомандующего.

Но зоркий глаз Потапова не мог не заметить, как низка дисциплина и какое подавленное настроение у нижних чинов и юнкеров.

Врангель принял Николая Михайловича через полчаса после приезда. Он показался Потапову несколько утомлённым, раздражительным. Но о «Тресте» говорил уважительно, даже с комплиментами:

– Я рад войти в сношения с вами, слышал много хорошего… Сильная организация, это чувствуется даже здесь.

Но позвольте говорить откровенно, напрямик: в моем штабе царит разруха; мы не готовы к действиям; прежде всего нужен человек, который возьмёт на себя ответственность. Романовы? Молодые князья – ветреники. Николай Николаевич? Стар и в руках у свиты, у Станы с её фрейлинами. Если он не возьмёт на себя ответственность –

придётся все сосредоточить у меня.

– Плацдарм для выступления против Советов?

– Я считаю плацдармом не Польшу, а Кавказ. Но этот вопрос можно ещё обсудить. Если не удастся начать на

Кавказе, я не возражаю против западной границы. Есть некоторые резервы в Польше, в лимитрофах. Там много офицеров.

Потапов сказал, что «Трест» интересует хотя бы приблизительный подсчёт сил.

– Ядро моей армии – корпус Кутепова, две дивизии, пятнадцать – двадцать тысяч штыков, половина – офицеры, устойчив только офицерский состав. Плохо с военным снаряжением, можно было бы развернуть четыре дивизии.

Правда, штабы мы теперь сокращаем. Наши возможности, в общем, шестьдесят – сто тысяч человек. На интервенцию надежды нет, она полностью провалилась. Что же касается времени начала операций, то можно надеяться на весну будущего, двадцать четвёртого года.

– Как ваше превосходительство представляет себе будущее устройство России?

– Вопрос очень серьёзный. Не считаться с результатом революции нельзя. Полный возврат к старым порядкам невозможен. И здесь нам придётся столкнуться с правыми.

Они в эмиграции совершенно утратили представление о том, что произошло за эти годы в России. Террор, по-моему, чепуха, булавочные уколы. И напрасно Кутепов носится с этой идеей, совсем напрасно…

– Рад, что наши взгляды совпадают. Но в вопросе о монархе мы твёрдо остановились на Николае Николаевиче.