– Через горы, значит?
– Через горы, гора высокая, Хуло называется…
Дядя Вася задумался. Гор он не знал и боялся. То ли дело лес!
– Поскорее бы… – сказал он вслух. Звериным чутьём угадывал опасность, но от чачи и шашлыка клонило ко сну.
Решено было деньги обменять вечером, перед тем как двинуться в путь.
– Не волнуйся, дорогой. У нас все честно, как в банке.
Напоминание о банке обеспокоило Дядю Васю, он оглянулся – все было по-прежнему: шашлычник, дремлющий за стойкой, и все тот же пьяница. Теперь он храпел.
– Номер сниму в гостинице, – совсем отяжелев, пробормотал Дядя Вася. – У меня, брат, документ, я не кто-нибудь, не шпана.
– А что ж… Плати, дорогой, и пойдём, я тебя доведу, снимешь себе номер и спи, темно будет – я приду. Тут близко.
Дядя Вася не любил показывать деньги, а тут на него что-то нашло – он достал пачку червонцев, с треском распечатал и бросил на стол билет в три червонца. Шашлычник отсчитал сдачу, поклонился и проводил гостей. Как только гости ушли, спавший за столиком поднял голову и твёрдо сказал шашлычнику:
– Покажи червонцы!
– А что?
– Покажи, говорю.
– А ты кто?
– Не знаешь?
Шашлычник молча положил перед ним билет в три червонца.
Человек повертел в руках новенькую бумажку.
– Фальшак?
Человек отрицательно покачал головой. Достал карандаш и бумажку, списал номер, серию и кинулся к дверям, бросив на ходу:
– Пока держи. Никому не сдавай! Слышишь!
Между тем Дядя Вася кинул на стол в конторе гостиницы удостоверение, заплатил за номер и, небрежно сказав: «Сдачу потом», поднялся на второй этаж. Номер оказался большим, с двуспальной кроватью. Было душно, и пахло крепким гостиничным запахом.
Скинув пиджак, Дядя Вася подумал и снял сапоги. Голова гудела от чачи. Распахнул окно. Внизу был двор, и какая-то девушка, развешивая мокрое бельё, пела протяжную, непонятную и грустную песню. Дядя Вася достал из заднего кармана браунинг, положил его под подушку и пошёл к дверям. Запер номер, хотя замок ему не понравился, одно название что замок. Очень хотелось спать.
Бросился на кровать, пружины жалостно запели. Засыпая, подумал, что напрасно здесь тратил деньги, взятые в банке.
Новые, прямо с Неглинной. Лучше бы все тут же, в Батуме, обменять на десятки… Голова закружилась, и он заснул, не обычным своим, привычно чутким сном, а точно чем-то оглушённый…
Проснулся оттого, что трясли за плечи. С трудом открыл глаза. Два человека в военной форме стояли у кровати, один держал наготове его браунинг.
– Выспался? – сказал он. – Вставай. Хватит тебе спать.
Дядя Вася посмотрел на него и теперь все понял; понял, что ему пришёл конец.
52
Поездка Якушева и Захарченко в Париж была намечена на начало июля 1925 года. Участие Марии Владиславовны в этом путешествии значительно осложняло задание, полученное Якушевым. Он имел долгую беседу с Артузовым.
Беседа была отчасти похожа на лекцию.
– Ваша задача – войти в доверие к генералу Кутепову, характер его вы знаете. Заместитель Кутепова – генерал
Миллер – известен по своему пребыванию на Севере, в правительстве Чайковского. Там Миллер прославился своими зверствами в «лагерях смерти». Эти генералы возглавляют РОВС – Российский общевоинский союз. Мы располагаем данными, что РОВС имеет своих представителей в ряде стран. Начальник первого отдела генерал
Шатилов – во Франции, начальник второго отдела фон
Лампе – в Германии, начальник третьего отдела генерал
Абрамов, начальник четвёртого отдела генерал Барбович, начальник подотдела генерал Закржевский – в Праге, полковник Брандт – в Польше, генерал Добровольский – в
Финляндии. Даже в Персии и на Дальнем Востоке есть представители РОВС. У Кутепова далеко идущие планы. В
Париже организованы Высшие академические курсы. Во главе их генерал Головин. Перед слушателями поставлены задачи: не только повысить общие воинские знания, но и детально изучить вопросы организации разведывательных и контрразведывательных групп, так называемых «внутренних линий». Об этом вы должны знать, но делать вид, что вам ничего не известно. Они ведь вам не сообщают о своей деятельности?
– Нет, не сообщают.
– Они подбирают и готовят группы из двух-трех офицеров для посылки в Советский Союз с разведывательными и террористическими заданиями. К каждому выразившему желание идти на «подвиг» прикреплён особый инструктор-воспитатель, который изучает характер своего воспитанника и готовит его к работе на советской территории. В
программу подготовки входит: чтение нашей литературы, газет и журналов, изучение сокращённых названий советских учреждений, структуры центральных и местных органов советской власти, партийных и профсоюзных организаций. Ну конечно, изучаются местность, пути сообщения, конспиративная техника, системы шифров; затем тренировка в ходьбе на дальние расстояния, ориентировка по компасу и по звёздам, приготовление взрывчатых веществ, стрельба по движущимся целям, диверсионные действия. Переброска через границу производится с помощью штабов сопредельных стран. Они выдают фальшивые паспорта и пропуска в свою погранзону, наконец, деньги… Все это для нас не ново, но сейчас ожидаются более активные действия организаций РОВС.
Артузов остановился и, подумав немного, продолжал:
– Вы должны иметь в виду и следующее: на группы «внутренних линий» Кутепов возложил борьбу с проникновением в РОВС враждебной агентуры. Существование
«Треста», надо признать, затянулось. Если раньше отдельные лица, главным образом по личным мотивам, утверждали, что «Трест» – мистификация, то теперь, после провалов в Ленинграде, у них есть больше оснований говорить об этом. Вы знаете, что Врангель и раньше относился к вам с предубеждением, но Кутепов как будто доверяет «Тресту», что отчасти объясняется его соперничеством с Врангелем. Кроме того, большую роль играют и письма «племянников», их восхищение деятельностью
«Треста». Но от вас все-таки ждут не дождутся активных действий, то есть восстаний, попыток переворота. Сколько же можно ждать? В конце концов они разочаруются в
«Тресте» и сами возьмутся за дело. Однако время ликвидации «Треста» ещё не настало.
– Я думаю, что наши акции ещё не упали.
– Надеюсь. С вами едет спутница. Рекомендую соблюдать особую осторожность. Надо рассматривать ситуацию с самой невыгодной для нас точки зрения. Допустим, что Захарченко разгадала истинное лицо «Треста» и, оказавшись за границей, немедленно разоблачит нас?
– Она порывается действовать, но все же слушается нас.
– Не кажется ли вам, что эта дама проявляет слишком много внимания к Стауницу?
– Но зато он более других знает о её истинных намерениях. И докладывает мне. Если говорить о романтической стороне…
– Есть ли у вас оружие, Александр Александрович, и умеете ли вы им пользоваться?
– Относительно.
Артузов покачал головой:
– А Захарченко довольно метко стреляет, даже призы брала… Итак, доброго вам пути и, как говорится, ни пуха ни пера. Действуйте с присущей вам смелостью. – Он крепко пожал руку Якушеву.
Через несколько дней Якушев и Захарченко перешли границу.
53
В 1925 году Франция признала Советский Союз. Восстановились дипломатические отношения, бывший посол
Временного правительства Маклаков покинул здание посольства на рю де Гренель.
Советский полномочный представитель Леонид Борисович Красин и его сотрудники увидели великолепное здание посольства в ужасающем состоянии: оно было опустошено и загажено. Его ремонтируют и приводят в порядок. Над дворцом поднимают советский флаг.
Какие-то тёмные личности пытаются устроить демонстрацию, свистят и горланят… Белые эмигранты в ярости.
Эмигрантские газеты обливают грязью Красина и сотрудников посольства. В Общевоинском союзе, у Кутепова, обсуждают план покушения на Красина. Кутепов ждёт своего эмиссара из Москвы – Марию Захарченко – и Якушева.
Начало июля 1925 года. Париж. Душный вечер. Город опустел. Все, кто имели возможность, уехали из города к
Средиземному морю, на берег океана, в Бретань или в горы. В номере гостиницы на улице Ришелье остановился
Якушев, в другой гостинице, неподалёку, – его спутница
Мария Захарченко. Они приехали 6 июля. Захарченко сразу куда-то исчезла. Якушев подумал: разыскивает Кутепова.
Невольно приходит мысль о «самой невыгодной» ситуации. Возможно, эта опасная женщина разгадала игру
«Треста». Его убьют где-нибудь на улице или здесь, в этом мрачном номере гостиницы… Старается прогнать эту мысль, но она вновь возвращается. Захарченко исчезла с десяти часов утра. И не звонит по телефону, как было условлено. Он не может больше оставаться в этой душной комнате. Первый час ночи. Якушев берет в руки трость, перекладывает в карман пиджака браунинг с монограммой
(подарок полковника Байера) и спускается в вестибюль.
Оставляет портье записку для дамы, если она будет звонить по телефону. Записка написана по-французски, портье
должен прочитать её даме. Портье усмехается: «Ах, эта любовь… Что она делает даже с пожилыми людьми».
Якушев выходит на улицу, оглядывается, рука в кармане. Улица пустынна. Мчится такси. Делает знак остановки. Шофёр, кажется, русский. Да, так и есть.
– Где бы можно поужинать?
Шофёр обернулся. Ничего угрожающего. Обыкновенное русское лицо. Отвечает тоже по-русски:
– Это по деньгам. Время позднее. Лучше «Эрмитажа»
не найти.
– Везите в «Эрмитаж», капитан…
– Ротмистр, с вашего позволения.
Якушев в ресторане. У метрдотеля знакомое лицо. Кажется, от Донона? Нет. Показалось.
– Рекомендую вашему превосходительству икорку…
Получаем прямо из Москвы.
«Превосходительство», – думает Якушев. – Знал бы ты, что я только что из Москвы».
Велит подать водки, икры, оглядывается.
– Что это у вас, так всегда? Пустыня аравийская?
– Помилуйте… Что вы! Время такое, мёртвый сезон, весь Париж на вакансе… Не угодно ли – дежурное блюдо?
Нижегородский поджарок. Чудно идёт к водке.
«Нет, он не от Донона. Слишком суетится. Из бывших, наверно. – И опять тревожная мысль: – А вдруг отравят?
Чепуха. Не может быть. Но все-таки где эта стерва Захарченко?»
На эстраду выходят четверо в театральных боярских костюмах из «Бориса Годунова» и конферансье с хризантемой в петлице фрака.
– Боярский хор Суздальцевых.
Якушев выпивает рюмку водки, а «боярский хор», в кафтанах и красных сапогах, с посвистом поёт под балалайку:
Как ныне сбирается вещий Олег…
После второй рюмки становится немного веселей. Откуда-то из глубины зала идёт дама в кокошнике. Садится к нему за стол:
– Что же вы водку? Заказали бы шампанского…
Боярский хор надрывается:
Так громче музыка! Играй победу!
Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…
Якушев смотрит на круглое белое лицо дамы, на подпухшие мешки под глазами, ярко-алые губы, на бисер кокошника. Ему становится скучно: «Жила где-нибудь в
Сызрани, ходила на балы в благородное собрание, ездила в гости к полицеймейстерше и городскому голове…» Он вздыхает, свернув двухдолларовую бумажку, кладёт в сумочку даме. Она игриво усмехается и, наклонившись, шепчет:
– А у нас тут одна ваша знакомая.
– Это какая же? – с некоторым беспокойством спрашивает Якушев.
– Сюрприз. Она сейчас занята с мистером Блумом, с клиентом.
– Жаль. Я спешу… – И он просит счёт, но кто-то сзади закрывает ему ладошками глаза. Ладошки пахнут духами
«Кельк флёр». Это немного успокаивает. Якушев осторожно высвобождается и видит дамочку в кокошнике и сарафане. Лицо знакомое, особенно белокурые кудряшки и круглые кукольные глаза.
– Милочка Юрьева!
– Узнал! А ведь только раз виделись! Я говорю:
«Нэличка, это мой петербургский знакомый…» Вы ведь моряк?
– Не совсем.
– Нет? У меня чудная память на лица, а вот фамилии…
– Не трудитесь, Милочка… Помните розовое шампанское, месье Массино?
– Ах, не вспоминайте! Негодяй! Какой негодяй!
– Разочаровались?
– Никогда не была очарована. Я ведь из-за него пострадала. Сначала на Гороховой три месяца, потом в Бутырках. Не я одна! В камере чуть ли не каждая пятая – жена
Массино. И все по одному делу. Дуры мы были… В Бутырках следователь, довольно симпатичный, на последнем допросе говорит: «Мы вас выпустим, только в будущем осторожнее знакомьтесь, а то вас, жён Массино, не пересчитаешь». Я говорю: «Я не жена, а невеста». Он смеётся:
«Кто вас разберёт… Нате пропуск – и за ворота». На Петровке встречаю Сему Товбина, собирает труппу для театра миниатюр в Одессу. «Там французы или нет?» – спрашиваю. «Нет, так будут», – отвечает. И вот мы едем. Целая история… Добрались до Одессы. Там французы, и добровольцы, и греки, а на мне сиреневое платьице, кой-какие серёжки, колечки…
– А Массино тут при чем?
– Подождите. Сема, конечно, сбежал, а мы на мели. Еле устроилась к Бискеру, был такой. И вот, смотрю однажды сквозь дырочку в занавесе и вижу в ложе… Массино! В
визитке, одет с иголочки, на мизинце бриллиант в пять или десять каратов. Снимаю хитон, переодеваюсь, бегу в зал.
Он выходит из ложи, еле догнала, стала в проходе и говорю: «Здравствуйте, месье Массино!» – «Здравствуй, говорит, деточка! Как живёшь?» – «Что я, ты-то как живёшь, пупсик?» – «Я всегда хорошо», – отвечает. Меня злость разбирает: «Ты – хорошо, а я, несчастная, из-за тебя тюремную похлёбку хлебала на Гороховой и в Бутырках». А
он, негодяй, усмехается. «Что ж, говорит, не всё же ананасы и шампанское. Бывает. Я спешу, миленькая…
Во-первых, я не месье Массино, а во-вторых, это тебе».
Лезет в карман и суёт мне какие-то скомканные николаевские пятёрки и деникинские «колокольчики». Тут я взбеленилась и во весь голос кричу: «Мерзавец! Это ты мне за все, что я вытерпела из-за тебя?!» Кругом люди, толпа…
Он побелел от злости, схватил за руку и шепчет мне прямо на ухо: «Милочка, завтра все уладим! Пятьсот фунтов стерлингов и виза в Париж». Я опешила и поверила, дура…
– И что же?
– Подождите… Только он отошёл, бежит ко мне Бискер, ну этот импрессарио, и говорит: «Ты с ума сошла! Ты знаешь, кто это? Это самого Черчилля уполномоченный».
А я нахально отвечаю: «Тем лучше. Значит, все будет, как он сказал». Я вас не утомила?
– Нет.
– Ног не чуяла от радости. Позвала подружку, Нэличку, и прямо в бар. Напились, меня поздравляют. Возвращаюсь к себе в ришельевскую гостиницу, там у меня номер был,
Сема устроил, легла спать, и вдруг страшный стук в дверь.
Открываю, вламываются два офицера, один в черкеске. Я в одной сорочке, прыгаю в постель, а этот, в черкеске, срывает одеяло и кричит: «Одевайся, красная!. » И такое слово добавил, я даже повторить стесняюсь. Накинули на меня манто – и в контрразведку. Вот тебе пятьсот фунтов и виза в Париж! Боже! Чего я не натерпелась. Особенно этот, в черкеске. Что ни слово – мат и хлыстиком… Да так больно.
Потом швырнули в какой-то чулан. Утром отпирают.
Офицер, кажется ротмистр, говорит: «Это мы вас поучили для первого знакомства, а если не оставите мистера Рейли в покое, дёшево не отделаетесь». Какой негодяй!
– Негодяй, – согласился Якушев. – А все-таки здесь вы каким образом?
– Как все.
– Ну, не совсем «как все». Вероятно, по-разному.
– Из Одессы, слава богу, один механик с парохода
«Дюмон д'Юрвиль» устроил в трюме, и вот я в Константинополе, служу у месье Томаса, в «Максиме», он ведь и в
Москве держал «Максим». Потом один знакомый, пан
Мархоцкий, вывез в Варшаву, а оттуда в Париж вместе с
Пашей Троицким и Шурой Вертинским… Здесь у нас мило, не правда ли? Да, я и забыла спросить, вы-то откуда?
– Проездом… В общем, из Берлина.
Шуршащими мелкими шажками приближается метрдотель. Наклоняется над Милочкой и, зверски улыбаясь, говорит сквозь зубы:
– Мистер Блум обижается.
Милочка посмотрела в зеркальце и попудрилась.
– Скучный он, мистер Блум… – И помахала ручкой
Якушеву: – Un de ces jours26!
– Вы изволили прибыть из Берлина? – осведомился метрдотель. – Как там, в Берлине? Ничего?
– Средне, – ответил Якушев и встал.
Во втором часу ночи пришёл в гостиницу. Никто ему не звонил. Спал плохо. В девять утра решился идти к Захарченко. Вдруг зазвонил телефон. Голос Марии: «Можно к вам? Я не одна». Он идёт к двери, влетает Мария, за ней смуглый брюнет с отличной воинской выправкой. Протягивает руку:
– Кутепов, Александр Павлович. Прошу любить и жаловать. Дайте я на вас погляжу, дорогой мой… – ведёт
Якушева к окну.
– Так вот вы какой… – Якушев усаживает Кутепова и
Марию. Она самодовольно смеётся.
– Вы оказали мне честь, просили быть вашим представителем в Париже, – говорит Кутепов, – а я счастлив быть рядовым членом вашей организации. Кстати, почему
«Трест», эдакое сугубо коммерческое, торгашеское название?
– Для конспирации, за границей мы маскируемся под сугубо коммерческое, невинное предприятие… Нэп.
– Ну, вам видней. Я все знаю от Марии Владиславовны.
Знаю и восхищаюсь!
– Раз вам все рассказала Мария Владиславовна, мне нечего добавить. Хочу вас послушать, вы наша опора, наша надежда, Александр Павлович!
– Прежде всего верю в ваш «Трест»! Никаких сепаратных выступлений не допущу. Мы с вами заодно. Наша
26 Как-нибудь на днях ( франц.).
цель – добывать здесь для вас средства, посылать вам самых надёжнейших из наших людей. Здесь все прогнило, протухло, кроме моих людей. Надо переломить эмиграцию, расположить влиятельных лиц в пользу «Треста». И разумеется, потрусить денежные мешки. Марков – выжившее из ума дерьмо! Притом наглое, самонадеянное, как они все там, в Монархическом совете. Вокруг великого князя собралось дрянцо: Оболенский держит руку Маркова; Сталь фон Гольстейн – старая шляпа; Трубецкой – сибарит и лентяй. Сами убедитесь, мы съездим к его высочеству в
Сантен-Сервон.
Мария Захарченко сияла и смотрела влюблёнными глазами на Кутепова.
– Теперь о финансистах, о Торгпроме27. Будете разговаривать, мой совет – не очень напирайте на монархию.
Эти скоты спят и видят себя во главе государства.
– Браво! – кричит Захарченко.
Кутепов грозит ей пальцем:
– И я с вами всей душой. Но знаете, ради денег можно чуть-чуть подипломатничать с этими иродами.
– Предпочитаю иметь дело с американцами. Они нам –
займы, мы им – концессии. А какой строй – это не их дело.
– Может быть, вы и правы. Но вот что, дорогой мой, сколько, вы полагаете, вам нужно денег? Без денег переворота не сделаешь.
– На подготовку и завершение переворота? Да, пожалуй, миллионов шестьдесят – сто. Золотых рублей.
27 Торгпром – так называемый «Торгово-промышленный комитет», контрреволюционная организация, созданная в 1920 году, объединяла крупных русских капиталистов, находившихся за границей.
Кутепов даже свистнул:
– А что, если прикинуть, вы правы. А цель, цель-то какая! Россия с её недрами. Ведь стоит американцам рискнуть такой суммой?
– Ну, об этом мы ещё потолкуем. А что у вас в Париже, Александр Павлович? Мы ведь все-таки оторваны. Слава богу, наша благодетельница, Мария Владиславовна, с вами в переписке.
– У нас? Кое-что мы намечаем у кубанцев, у терцев. Это дело в руках Улагая. Вы про него не всё знаете. Их пять братьев, за границей двое, остальные там… Пока это только планы. Завтра поедем к великому князю. Ждёт нас обоих… А теперь позвольте вас обнять!
Кутепов толкнул ногой дверь, слышно было, как застучали каблуки по коридору.
– Ну, Мария! Вы – герой!
– Весь день его искала, весь Париж объездила, черт его знает, где он пропадал. Утром ворвалась к нему, вытащила из постели, ругалась последними словами: «Где вы шляетесь? Вам надо учиться у „Треста“ – вот где настоящие герои. Мы едем в Париж, рискуем головой, пять вёрст ползём на брюхе, рискуем получить пулю в лоб от пограничников. А вы здесь по кабакам, по бабам!» Словом, наговорила черт знает что! Привезла к вам!
И она победоносным взглядом окинула Якушева.
Из докладной записки Якушева о третьем свидании с
«Верховным»:
«…в Сантен-Сервон прибыли с Кутеповым в десятом часу утра. Встретил нас барон Сталь фон Гольстейн и проводил прямо в гостиную. Николай Николаевич пополнел и опять смотрит бодрячком. Вспоминал наши прошлогодние беседы и тут же сообщил:
– Доверяю только Александру Павловичу. Он – и никто другой!
Я рассказал о Маркове, о его плане уступки Бессарабии румынам и заявил, что мы на это идти не можем. Встречено с полным одобрением.
Доложил, чего достиг «Трест», о затруднениях, мол, в связи с увольнением из-за военной реформы некоторых бывших офицеров мы потеряли связь со многими воинскими частями. Заговорили о Туркестане, о басмачестве, –
мол, «свет с Востока». Ответил: «Боюсь сепаратизма». Он убеждён в своей популярности на Востоке: «Ну, магометане мне поверят». Рассказал о предстоящем приезде представителя американских деловых кругов и переговорах с ним о займе.
Показал ему новый червонец и предложил сыграть на понижение курса советских денег.
– А сколько надо для этого?
– Миллион золотом.
Промолчал. Разговор о положении в России. Говорю:
– Нарастает недовольство. Народ стосковался по самодержавной власти.
– Как мыслится переворот?
– Объявляется военная диктатура. Но не скоро. Позовём ваше высочество от нашего имени, от имени Монархической организации центральной России.
Он задыхается от волнения:
– А как же народ?
– А народ не спросим. Ни Земского собора, ни Учредительного собрания. Позовём мы. Мы и есть народ.
Радостный хохот. Заходит разговор о декларации, которую «Верховный» опубликовал в американской печати.
Критикую: неосторожно обещана амнистия всем служившим у большевиков, необдуманное решение земельного вопроса. «Верховный» вертится, гримасничает, признает, что допустил неосторожность, не согласовав с «Трестом»: поступил так, чтобы парализовать выступление Кирилла
Владимировича. О поляках: он должен сделать вид, что не знает о нашем договоре с поляками. О евреях: «народный гнев», то есть погромы, организует Марков. Затем последует высочайшее повеление о прекращении насилий.
Беседа прервана для завтрака. Появилась супруга Николая Николаевича – Стана, Анастасия. Очень бодрая, южный тип лица, глаза – маслины, в волосах – седина.
Чмокнула меня в лысину:
– Вы не знаете, как вы мне дороги. Я постоянно волнуюсь за вас.
После завтрака прощаемся. Отбываем с Кутеповым в
Париж».
54
На следующий день Якушев встретился в ресторане с
Третьяковым, бывшим министром Временного правительства. Прочёл нечто вроде лекции об экономическом положении в России и просил денег.
– Эмиграция много жертвовала впустую, – говорит
Третьяков. – Конечно, имя Николая Николаевича придаёт вес. Если бы «Трест» организовал восстание, хотя бы частичное, то в него бы поверили и дали денег.
Якушев, нервно швыряя салфетку:
– Значит, если мы пожертвуем двумя-тремя сотнями голов, то вы дадите приличную сумму?
Третьяков смущён:
– Я не совсем точно выразился… Ценой крови, конечно, нельзя добывать деньги. Но согласитесь, мы никого не знаем, кроме вас, мы не знаем, кто стоит во главе вашей организации.
– Имена известны его высочеству и Александру Павловичу Кутепову. Эмиграция не умеет молчать, мы в этом убедились, – строго заметил Якушев. – Речь идёт о сумме в сто миллионов золотом.
– Я поговорю… Мы обсудим с Гукасовым и Денисовым.
Вечером Кутепов говорит Якушеву:
– Втирает очки. У самого ни гроша за душой. Продаёт бриллиантовую брошь жены.
С Хольмсеном и Монкевицем обсуждается техника связи. Шифр по книге «История русской музыки» Сабанеева.
Монкевиц перебежал из разведки Врангеля к Кутепову.
Говорит о Врангеле как о самодовольном, страдающем манией величия человеке. О Климовиче высокого мнения, но его не выносит Николай Николаевич, и тому придётся перебежать к Кириллу Владимировичу. Николай Николаевич надеется на деньги Генри Форда. Словом, Якушев с головой окунулся в интриги и возню в лагере эмиграции.
Пора возвращаться в Москву. Сделано все, что намечено. Кутепов – представитель «Треста» в Париже, просит не оставлять его надолго, передал почтительный привет
Зайончковскому и Потапову. Многозначительно добавил:
«Золотая голова». Вероятно, это о Потапове.
В купе поезда «Париж – Варшава» Якушев наедине с
Марией Захарченко.
Из деликатности хочет выйти, когда она раздевается.
– Глупости! Оставайтесь. Какая я женщина!
Якушеву стало неприятно, он вышел.
Варшава. Последний вечер в гостинице «Бристоль».
Ужин в ресторане на Старом рынке, затем – граница; ночь, трюки с переодеванием, специальный спектакль для Марии
Захарченко; то поднимаясь, то ползком – пять километров, предохранители на револьверах спущены… Наконец знакомая халупа. Там – Иван Иванович, которого Якушев знает под другим именем и фамилией.
Иван Иванович осеняет себя крестом и говорит, разыгрывая радость:
– Слава тебе господи… Я боялся за вас. Две ночи назад на границе пальба… Я уж подумал, не наши ли попали?
Через сутки Якушев и Мария Владиславовна в Москве.
Игра продолжается…
55
У Дзержинского редко бывали дни отдыха. Для этого нужны были настояния врачей и товарищей. Годы каторги, ссылки расшатали его здоровье.
Сколько пережито…
Он один в саду. Прохладное утро подмосковной осени.
Густая темно-зелёная листва местами желтеет. Осень чувствуется в её горьком запахе. Тишина… Какая-то птица вспорхнула, села на скамейку, увидела человека, полетела зигзагами и скрылась за деревьями. Дзержинский глядит в светло-голубое небо, вдыхает прохладный живительный воздух. Кто надолго был лишён свободы, тот умеет нежно и глубоко любить природу. Ему все-таки довелось повидать чудесные уголки земли. До революции, когда Дзержинскому угрожал туберкулёз, он жил недолго на острове
Капри. Горький, узнав его, говорил, что этот человек вызвал в нем незабываемое впечатление душевной чистоты и твёрдости.
Здесь, под Москвой, ничто не похоже на Капри с его розовыми скалами и тёмными кипарисами, не похоже и на хрустальные озера и снежные вершины Швейцарии. И все же как мила эта ласковая природа, тихие леса, ранняя осень, которую называют бабьим летом.
Он всегда любил природу, смену времён года.
Даже за стенами тюрьмы чувствовал дыхание весны, там, где зеленые травинки, пробивавшиеся меж булыжников тюремного двора, были затоптаны сапогами конвоиров, а голоса птиц заглушал кандальный звон.
На отдыхе приходят думы о прошлом…
Он вспоминает товарищей: Яна Тышко, Розу Люксембург. Их портреты в его кабинете. Оба погибли, убиты в
Германии в 1919 году. Никогда не будет стёрто это кровавое пятно с социал-демократического правительства
Шейдемана…
Теперь он уже не может думать только о том, что его окружает, об этом тихом, солнечном утре, о поэзии северной осени. Да, все это прекрасно, если бы не было на свете зла, горя, насилия, угнетения человека человеком…
Ранней весной 1916 года он писал из Орловской каторжной тюрьмы:
«И даже тогда, когда тоска одолевает меня, все-таки в глубине души я сохраняю спокойствие, любовь к жизни и понимание её, себя и других. Я люблю жизнь такой, какая она есть в её реальности, в её вечном движении, в её гармонии и в её ужасных противоречиях. И глаза мои видят ещё, и уши слышат, и душа воспринимает, и сердце не очерствело ещё. И песнь жизни живёт в сердце моем…»
Среди фотографий Дзержинского есть одна, на которую нельзя смотреть без волнения. Этот снимок сделан тюремным фотографом Орловского каторжного централа в
1914 году. Дзержинский с измождённым лицом, но во взгляде решимость и непреклонная воля. На груди висит чёрная доска. На ней размашистым почерком написано мелом: «Дзержинский Феликс».
Фотограф, который сделал этот снимок, не думал о том, что запечатлел образ верного соратника Ленина, бесстрашного революционера, борца за будущую Советскую социалистическую республику.
12 мая 1914 года Феликс Эдмундович был приговорён к каторжным работам. 2 июня он писал сестре:
«И чем ужаснее ад теперешней жизни, тем яснее и громче я слышу вечный гимн жизни, гимн правды, красоты и счастья… Жизнь даже тогда радостна, когда приходится носить кандалы».
Он любил жизнь и людей, он хотел избавить их от зла и гнёта, для этого он жил, возложив на себя неимоверный, сверхчеловеческий труд… И 1925 год был для него особенно нелёгким. Здоровье ухудшалось, появились боли в области сердца.
Врачи говорили: надо выключиться из повседневной работы, думать о чем-нибудь несложном, отвлечь внимание от обычных трудов… Но разве легко выполнить это требование, не думать о том, чему отдана вся жизнь?
Он радовался успехам народного хозяйства страны, тому, что Советский Союз вынуждены были признавать одно за другим империалистические государства. Но мысли о партии, о борьбе с троцкистами, всякого рода уклонистами не покидали его. Особенно возмущало двурушничество Зиновьева и Каменева, которые голосовали за резолюцию XIV партийной конференции, осуждавшую троцкизм, и вслед за этим стали яростными защитниками
Троцкого.
По-прежнему самоотверженно, страстно Дзержинский работал в Высшем совете народного хозяйства. Результаты работы советской промышленности опровергали лживые доводы «новой оппозиции» о невозможности индустриализации страны и неминуемом возврате к капитализму.
Теперь, спустя четыре десятилетия, эти доводы кажутся смешными, но в те годы сподвижникам Ленина приходилось с большими усилиями отбивать атаки капитулянтов.
Ведь строительство социализма в одной стране, да ещё в капиталистическом окружении, осуществлялось впервые в истории человечества.
В то же время внутри страны и за её рубежами возникали новые планы заговоров, диверсий, террористических актов. Одним из организаторов антисоветских заговоров был уже известный нам Сидней Джордж Рейли – агент британской Интеллидженс сервис. Под руководством
Дзержинского ОГПУ разработало план поимки Рейли.
Эта операция была осуществлена «Трестом».
56
Итак, это было дело «О поимке отставного офицера
Британского воздушного флота Сиднея Джорджа Рейли», одного из видных сотрудников Интеллидженс сервис.
Кто же был этот агент, которого на Западе называли «вторым Лоуренсом»?
По сведениям, которые Рейли сам сообщил о себе, он родился в Клонмал, в Ирландии, в 1874 году. По другим данным, он родился в Одессе, от брака ирландца с одесситкой.
Начальник британской миссии в России, небезызвестный Локкарт, организатор контрреволюционного заговора в Москве в 1918 году, пишет об «артистическом темпераменте и дьявольской ирландской смелости Сиднея Рейли».
По словам Локкарта, Рейли сделан из той муки, которую мололи «мельницы времён Наполеона», то есть был авантюристом. Но кроме способностей политического авантюриста Рейли обладал и данными азартного дельца-коммерсанта.
Он начал свою деятельность на Дальнем Востоке, в
Порт-Артуре, в качестве сотрудника фирмы «Строевой лес.
Грюнберг и Рейли». Там же, в Порт-Артуре, он был директором Датской западно-азиатской компании. После русско-японской войны принимал участие в предприятии, поставлявшем вооружение русской армии, под фирмой
«Мандрокович и Шуберский». Рейли нажил приличное состояние в качестве комиссионера германских судостроительных фирм «Блом и Фосс», занимавшихся восстановлением императорского русского флота.
Началась первая мировая война. Сидней Рейли проникает в Японию. Туда его направляет Русско-Азиатский банк. Позднее его видят в Соединённых Штатах, там он содействует заключению договора царского правительства с американскими промышленниками на поставку России оружия и амуниции.
В 1916 году Рейли на время оставляет коммерческую деятельность и служит в военно-воздушном флоте Канады в качестве лётчика-наблюдателя. Потом отправляется в
Лондон. Здесь знание языков и осведомлённость Рейли о состоянии германского флота заинтересовали британскую разведку. Впрочем, космополитическая коммерческая деятельность Рейли в области вооружений и раньше интересовала Интеллидженс сервис. В последние годы первой мировой войны Рейли необыкновенно ловко лавировал между воюющими сторонами, временами преображаясь в офицера германского флота. В начале 1918 года Интеллидженс сервис направляет его в Мурманск с миссией, которую Рейли считал главной в своей жизни.
Здесь скрещиваются пути Рейли и Бориса Савинкова.
С двадцати лет Савинков занимался террористической деятельностью. В годы царизма он стоял во главе боевой эсеровской организации, организовал убийство великого князя Сергея Александровича, министра внутренних дел
Плеве и другие террористические акты против царских сановников. Савинков готовил покушение на Николая
Второго на крейсере «Рюрик», строившемся в Англии. На царском смотру, после того как крейсер придёт в Россию, один из матросов – член эсеровской организации на корабле – должен был стрелять в царя. Но покушение почему-то не состоялось.
За границей, в эмиграции, после революции 1905 года, Борис Савинков, под псевдонимом Ропшин, выпустил две книги: «Конь бледный» и «То, чего не было». В этих книгах автор подводил пессимистический итог своей террористической деятельности против царского правительства.
Однако автор умолчал, что за эту его деятельность поплатились жизнью другие.
После Февральской революции Савинков вернулся в
Россию и занял непримиримую позицию против большевистской партии. Он был инициатором введения смертной казни для солдат на фронте и вступил в тесную связь с британской разведкой. Особенно дружественной была эта связь с Сиднеем Джорджем Рейли. Союз двух заклятых врагов советской власти продолжался до последней поездки Савинкова в Россию в 1924 году.
Зимой 1917 года в Петрограде и Москве в кругах бывшей аристократии появляется уже известный нам месье
Массино, на визитной карточке которого значилось: «Турецкий и восточных стран негоциант». Весной того же года его видели в ещё не закрытых кафе и в тайных игорных клубах, где можно было получить вино «поставщиков двора его величества». Вот как описывали его внешность:
«У месье Массино лицо сильно пожившего человека, глаза, загорающиеся злым огоньком, чувственные губы. Он очень подвижен, несмотря на пожилой возраст, и элегантно одет».
Лишь немногие знали, что под фамилией Массино скрывается Сидней Джордж Рейли – видный агент Интеллидженс сервис.
Рейли удаётся раздобыть фальшивые документы, которые открывают ему доступ в важные советские учреждения. У Рейли несколько квартир, он создаёт свою агентуру в разных кругах общества, в том числе и в артистических, в особенности среди женщин. Они – его давняя слабость. Многим он обещает жениться. Позже, после разоблачения его деятельности, в тюрьме оказывается целый выводок невест и жён Рейли. Но самая прочная связь
Рейли была с оказавшейся в России испанкой Пепитой
Бобадилья, которая потом стала его женой.
Рейли как организатора заговора против Советской республики достаточно полно характеризует одна фраза, высказанная им в кругу близких людей:
– Если лейтенант артиллерии мог растоптать догорающий костёр французской революции, почему бы агенту
Интеллидженс сервис не стать повелителем в Москве?
Об этом писал в своей книге Роберт Локкарт.
Планы Рейли были обширными. Он принимал участие в левоэсеровском мятеже в Москве в июле 1918 года. Локкарт видел его в ложе Большого театра во время заседания
Пятого Всероссийского съезда Советов, когда пришла весть об убийстве левым эсером Блюмкиным германского посла графа Мирбаха. Но до прихода в Большой театр,
именно в этот день, Рейли особенно старался обеспечить успех мятежа эсеров.
Мятеж был подавлен, а немного спустя Рейли оказался во главе нового заговора против советской власти, заговора на жизнь Ленина и членов Советского правительства…
С 28 ноября по 3 декабря 1918 года происходили заседания Революционного трибунала при ВЦИК Советов. В
числе подсудимых по этому делу были: начальник английской миссии в Москве Роберт Брюс Локкарт, бывший французский консул Гренар и лейтенант английской службы Сидней Джордж Рейли. В приговоре трибунала говорилось:
«…Попытка контрреволюционного переворота, будучи сопряжённой с циничным нарушением элементарных требований международного права и использованием в преступных целях права экстерриториальности, возлагает всю тяжесть уголовной ответственности прежде всего на те капиталистические правительства, техническими исполнителями злой воли которых являются вышеуказанные лица…»
Революционный трибунал постановил: «Р. Локкарта, Гренара, С .Г. Рейли объявить врагами трудящихся, стоящими вне закона РСФСР, и при первом обнаружении в пределах территории России – расстрелять». (Рейли до начала суда удалось скрыться, а Локкарт и Гренар были высланы из России.)
Появившись в Лондоне, Рейли оказался как бы не у дел.
Выручили дружеские отношения с Уинстоном Черчиллем и коллегой по конспирации в Москве Джорджем Хиллом, которому тоже удалось скрыться. Под предлогом коммерческих дел Рейли вынырнул вскоре на берегах Чёрного моря, на территории, занятой белыми армиями и интервентами.
В конце марта 1919 года в Париже Рейли пытается установить контакт с делегатами белых, имевшими претензию представлять интересы России на Версальской конференции.
В годы гражданской войны Борис Савинков являлся как бы официальным представителем белых армий в Париже и
Лондоне. По замечанию Черчилля, Савинков все способности употреблял для своего выдвижения на пост будущего диктатора России. Но дипломатическая карьера вскоре кончилась неудачей, и он вернулся к излюбленному делу – созданию контрреволюционных банд.
В 1920 году, во время войны Советской республики с буржуазной Польшей, Савинков с помощью главнокомандующего белопольскими армиями Пилсудского формировал корпус из русских белоэмигрантов. Когда же советско-польская война кончилась, Савинков в 1921 году создал антисоветскую организацию «Союз защиты родины и свободы». В неё вошли эсеры, меньшевики, кадеты, буржуазные националисты-петлюровцы и просто бандиты, наподобие Булак-Балаховича.
Даже единомышленники Савинкова, архибелогвардейцы Мережковский и Зинаида Гиппиус, писатели-эмигранты, не могли называть Балаховича иначе как «разбойник и убийца».
С территории Польши и прибалтийских буржуазных государств вооружённые банды Савинкова перебрасывались в Советскую Белоруссию, грабили мирное население,
истязали и убивали советских работников, нападали на поезда, поджигали склады и общественные здания.
Этим бандам оказывали поддержку и разведки западных капиталистических стран.
Сидней Джордж Рейли принимает самое активное участие в «экспедициях» в Белоруссию, как он сам называл налёты банд Савинкова.
В 1922 году Савинков и Рейли подготовили покушение на народного комиссара по иностранным делам Георгия
Васильевича Чичерина и на членов советской делегации, которые возвращались после конференции в Гааге через
Берлин в Москву. Покушение не состоялось лишь потому, что советская делегация задержалась на приёме.
В том же году Сидней Рейли представил Савинкова
Уинстону Черчиллю. Тот был покорён личностью Савинкова, видел в нем будущего Наполеона, который уничтожит советскую власть.
В своих воспоминаниях Черчилль называл Савинкова «странным и зловещим человеком». Он так описывал его:
«Невысокого роста, с серо-зелёными глазами, выделяющимися на смертельно-бледном лице, с тихим голосом, почти беззвучным. Лицо Савинкова изрезано морщинами, непроницаемый взгляд временами зажигается, но в общем кажется каким-то отчуждённым». Непримиримость, смелость, редкая выносливость – вот черты, которые усмотрел в Савинкове Черчилль. Он представил Савинкова Ллойд
Джорджу, в то время премьер-министру Англии. Приём состоялся в летней резиденции в Чекерсе. Однако Ллойд
Джордж не пожелал связываться с опасным авантюристом.
Это объяснялось тем, что рабочий класс Англии твёрдо сказал: «Руки прочь от России!» К тому же английские деловые круги предпочитали торговать с Россией, а не посылать туда войска.
Локкарт не разделял восхищений Черчилля личностью
Савинкова. В мемуарах Локкарта рассказывается о бешеном честолюбии Савинкова и его любви к роскошной жизни. Впрочем, автор мемуаров не мог не отметить и выдающихся способностей Савинкова как агента-провокатора и как оратора, умеющего «зажигать» своих слушателей.
Знал Савинкова и заинтересовался им известный английский писатель Сомерсет Моэм. Он говорил о Савинкове, что не встречал человека, который бы внушал ему столь предостерегающее чувство самосохранения при общении с ним. О таких людях говорили: «Берегитесь, на вас глядит то, чего опасались древние римляне: на вас глядит рок».
Положение Савинкова в монархических кругах эмиграции было сложным: монархисты не могли ему простить организацию террористических актов против дяди царя –
Сергея Александровича, министра Плеве и других сановников. Савинков был слишком большим индивидуалистом, чтобы подчиняться генералам Деникину, Врангелю или
Кутепову. По своему характеру он вообще не терпел подчинения кому бы то ни было. Он говорил, что ему «нужны исполнители, а не советчики». Он и окружил себя слепыми исполнителями его приказов, глядевшими ему в глаза с собачьей преданностью. Недаром Зинаида Гиппиус писала о нем: «Савинкову нужны только собаки». Он нашёл себе равного по страсти к провокациям и близкого по убеждениям в лице Сиднея Джорджа Рейли. При последнем их свидании в Париже Рейли одобрил конспиративную поездку Савинкова в Россию. 10 августа 1924 года тот выехал через Берлин в Варшаву с фальшивым паспортом на имя
Степанова. Рейли субсидировал его поездку.
Ещё до этой поездки ОГПУ арестовало на советской территории ближайших эмиссаров Савинкова – полковника Павловского, Гнилорыбова, Фомичева и других, переброшенных из Польши и Прибалтики. Некоторые из этих агентов были оставлены на свободе, под зорким наблюдением ОГПУ. Агентура Савинкова, таким образом, была как бы под стеклянным колпаком: все её действия контролировались чекистами.
До последнего перехода границы Савинков вёл тайную переписку со своими агентами. Они призывали его в Россию, где, по их утверждению, назревал переворот. Савинков должен был возглавить этот переворот. Ему сообщались переправочные пункты, явки. Все это, разумеется, было игрой, отлично организованной ОГПУ. Настойчивые призывы в Россию заставили Савинкова принять решение, и он наконец перешёл границу в указанном ему пункте.
29 августа 1924 года последовало официальное сообщение об аресте Савинкова на советской территории.
Савинков был арестован Пилляром в Минске и доставлен в Москву.
Исполнились слова Зинаиды Гиппиус. Однажды в 1920 году Савинков писал ей из окрестностей Минска: «Я уверен, что мы дойдём до Москвы». Гиппиус отозвалась на это с удивительным предвидением: «Это Савинков с разбойником Балаховичем дойдут до Москвы?! Может, и дойдут… Или доведут их».
Очутившись в Москве, во дворе здания ОГПУ, Савинков сказал своим глухим голосом:
– Уважаю силу и ум ГПУ.
Арест Савинкова и суд над ним, заключительное слово подсудимого разочаровали его покровителей за границей, и особенно Рейли. В последнем слове Савинков разоружился и признал преступной свою деятельность против советской власти. Для Рейли это заявление на суде было поражением.
Его ставленник и сподвижник не оправдал возлагавшихся на него надежд.
Савинков был приговорён судом к высшей мере наказания, заменённого десятью годами заключения со строгой изоляцией. Он содержался в тюрьме в хороших условиях, ему разрешались прогулки, с ним однажды беседовали зарубежные журналисты, описывали подробно его внешность, одежду, белоснежные воротнички. Но для такого человека, как Савинков, бездеятельность и заключение в тюрьме были нестерпимы. Он покончил жизнь самоубийством.
Это произошло 7 мая 1925 года, через 8 месяцев после его ареста.
Рейли оставалось только снова самому попытать счастья в русских делах, чтобы восстановить свою репутацию в Интеллидженс сервис.
57
В 1924 году Рейли организовал в США фирму «Сидней
Беренс – индийский хлопок» и занялся коммерческими комбинациями.
Однажды он получил кодированное письмо от своего коллеги по Интеллидженс сервис, резидента в одной из прибалтийских стран. Коллега сообщал о предстоящем приезде в Париж супружеской пары под явно вымышленной фамилией Красноштановы. Эта пара имела задание вступить в контакт с Рейли, направив ему письмо, состоящее из одной стихотворной строки иранского поэта Омара
Хайяма. Если предполагаемое супругами Красноштановыми дело не представит интереса для Рейли, он может кратко ответить: «Мерси. Бонжур».
Эти господа, как писал Рейли его коллега, представители предприятия, которое будет иметь огромное значение в будущем для европейских и американских рынков. Супруги полагают, что дело даст результаты в два года, но некоторые обстоятельства заставляют предполагать, что это может быть достигнуто и несколько раньше. Дело огромное, и разумно о нем помалкивать… Супружеская пара в данный момент отказывается назвать тех лиц, которые заинтересованы и скрываются за данным предприятием. Видимо, это весьма значительные лица. Корреспондент Рейли добавил, что «делом» заинтересовались англичане и французы.
Под фамилией Красноштановых скрывались Мария
Владиславовна Захарченко-Шульц и её муж Георгий Радкевич.
Никому из главарей эмигрантских организаций не могла прийти в голову мысль о том, что эмиссары Кутепова в России, убеждённые контрреволюционеры-монархисты
Мария Захарченко и её муж, посланные в Москву как ревизоры и контролёры «Треста», по существу, выполняли поручение руководства ОГПУ. И эта супружеская пара и другие посланные эмигрантскими организациями эмиссары твёрдо верили в то, что они готовят контрреволюционный переворот.
Поверил в «Трест» и столь опытный разведчик, как
Сидней Рейли.
По поручению «Треста» Захарченко и Радкевич связались с финской разведкой, с начальником 2-го отдела финского штаба Мальмбергом и начальником погранохраны Выборгского района капитаном Рузенштремом. С
ними велись переговоры об организации на финско-советской границе тайного пропускного пункта –
«окна».
Во главе финской армии стоял барон Маннергейм.
Вместе с правительством Свинхувуда он приветствовал в апреле 1918 года высадку в Финляндии дивизии германского генерала фон дер Гольца. Маннергейм просил немцев о вооружённой помощи финской белой гвардии – «шюцкору» – против финских красногвардейцев. Барон стоял во главе так называемых «лахтарей», финских белогвардейцев, проявлявших особую жестокость в отношении пленных. Казни красногвардейцев Маннергейм оправдывал в таких выражениях: «Это будет гуманно по отношению к пленным, которые все равно тысячами гибли в лагерях от голода».
О том, что происходило в Финляндии в начале двадцатых годов, можно судить по материалам, опубликованным недавно в газете «Голос Родины» (№ 27, 1964 год).
«В 20-х годах вся финско-советская граница на Карельском перешейке буквально кишела агентами контрразведок: французской, американской, английской… Часто это были офицеры бывшей царской армии, и многие из них искренне думали, что этим они выполняют долг перед родиной. Ведь они сознательно рисковали жизнью (иные и погибли при переходе границы). А шли они на это потому, что слепо повиновались своим „белым вождям“, от которых ожидали „спасения“ России. Были среди них и очумелые… которые видели „спасение“ России в „развешивании по столбам“ русских людей. Такая изуверская форма
„патриотизма“ путём истребления её народа слишком бессмысленна и чудовищна, чтобы её могли признать многие…»
Иностранные разведки легко находили себе агентов среди тех, кто предпочёл бежать за границу, чтобы оттуда «спасать Россию».
Понятно, что при таком правителе, как Маннергейм, русские белые эмиссары Кутепова пользовались особыми симпатиями 2-го отдела финского штаба.
Связь финского штаба с «Трестом» осуществлялась через Романа Бирка, сотрудника «Треста» в Ревеле. Кроме
Романа Бирка финской разведке помогали представитель великого князя Николая Николаевича – агент английской разведки, бывший морской офицер Бунаков – и представитель Врангеля – генерал Юзефович.
Разумеется, никто из них, кроме Романа Бирка, не знал об истинных целях Монархической организации центральной России, то есть «Треста».
Ещё в январе 1925 года «министр иностранных дел»
«Треста» Якушев получил задание ОГПУ – выяснить возможность приезда в Хельсинки, а затем в Москву Сиднея
Джоржа Рейли.
«Окно» на финской границе было организовано несколько позже в районе Сестрорецка. Роль сочувствующего «Тресту» исполнял сотрудник советской погранохраны Тойво Вяхья.
Мария Захарченко и её муж после приезда из Парижа на время были переселены в Ленинград. Это позволяло им выполнять задания «Треста» по установлению связи с Бунаковым и другими эмигрантами в Хельсинки. Там встречали их гостеприимно. Не менее гостеприимно был встречен в финском штабе и Александр Александрович
Якушев. В Хельсинки его ожидала Мария Захарченко.
58
Они сидели в ресторане на Эспланаде. Из окна видели памятник поэту Иоганну Рунебергу и озарённые зимним солнцем деревья в морозном инее. Со стороны можно было подумать, что это счастливая пара, немолодые, но сохранившие привлекательную внешность влюблённые, у которых роман тянется годами. Но если бы кто прислушался к беседе этой пары, то понял бы, что здесь нет даже и признака любви.
– Почему финны сумели справиться с красными? Почему шведский барон свернул голову финской гидре революции, а наши – Деникин, Врангель – не смогли? Как вы думаете, Александр Александрович?
– А вы как думаете?
– Потому что поздно начали вешать, – сказала она.
– А как узнать, когда поздно и когда рано?
– Вешать надо было с самого начала. Теперь уж не пропустим. Я верю в Александра Павловича.
– Конечно, нужна сильная рука. Жалею, Мария Владиславовна, что в Париже мы в первый раз с самого начала не увиделись с генералом. Помешал и сбил с толку приезд
Врангеля. Зато потом мы договорились обо всем.
– У Кутепова рука сильная. Вы бы видели, как он снёс голову саблей полковнику, служившему у красных… В
Галлиполи он повесил многих, кто забыл свой долг.
– И все-таки почему один кавалергард, барон Маннергейм, сделал то, что не удалось сделать другому кавалергарду – Скоропадскому?
– Мне рассказывали, что барон все умел превосходно делать: пить и не пьянеть, командовать эскадроном, командовать страной, а главное – расстреливать.
Якушев вдруг усмехнулся:
– А вы жестокая, Мария Владиславовна. Жестокая, хотя и красивая… Я почему-то представляю вас в открытом платье, на балу, а не в этом облике…
– Учительницы или офицерской вдовы?. А вы – шармер, дамский угодник. Впрочем, у вас министерская голова, и за это я прощаю вам даже комплименты. И ещё за то, что, когда вы говорите о будущем государе, у вас такое лицо…
– Какое?
– Ну… просветлённое.
– Но ведь это будущее России, той России, которую мы с вами знали, потеряли и, я верю, вернём.
– Ценою крови. Большой крови… – сказала она. –
Кстати, вы когда-нибудь знали этого Рейли? В Петрограде?
– Нет. Я встречал английских офицеров, но это были снобы в щегольских френчах. (Якушев не счёл нужным рассказывать о встрече в Петрограде.)
– Этот, говорят, не из таких. Этот не дрогнет…
Он вдруг взял её руку и довольно громко, закатывая глаза, с чувством произнёс:
– Мария, бедная Мария, краса черкесских дочерей! Не знаешь ты, какого змия ласкаешь на груди своей…
Она с изумлением повернулась к нему. Он указал ей взглядом на соседний стол. Господин с сигарой явно к ним прислушивался.
– Не пора ли нам?
– Пойдём.
На улице он говорил ей:
– Вы думаете, финны нам верят? Они не забыли генерала Бобрикова, генерал-губернатора, помнят и великого князя Финляндского, его величество Николая Александровича… Всюду нужна конспирация, всюду слежка.
Учиться нам надо, Мария Владиславовна.
– У кого учиться?
– А хотя бы у того же Рейли… – Он взглянул на часы. –
Время идти к Бунакову. Он нас ждёт.
В час дня они были у Бунакова.
Разговор шёл на общие темы. Якушев, как всегда, сумел придать беседе деловой характер:
– Вы советовали нам связаться с англичанами. Как это сделать?
– Могу вам пообещать приезд кого-нибудь из англичан для рекогносцировки.
– Вы, кажется, называли кого-то? Это Железный?
– Он. Вы разочарованы?
– По слухам, он занимается коммерцией, и очень удачно. Какой смысл Железному приниматься за старое?
Бунаков пожал плечами:
– Вы думаете, что он может бросить то, чему отдал лучшие годы своей жизни? Тогда вы не знаете этого человека. Могу вам сказать, что Советы никогда не имели более опасного врага.
– Дай-то бог! – сказала Мария Захарченко.
– Для него это вопрос чести, особенно после провала
Савинкова. Он так в него верил.
Речь шла о Сиднее Джордже Рейли.
Бунаков показал письмо Рейли. Оно было подписано псевдонимом Железный.
– Упомянутый собирается в дорогу… обладает выдающимися личными и финансовыми связями как в Англии, так и в Америке.
Этот разговор происходил в феврале 1925 года.
Из письма Сиднея Джорджа Рейли о положении в
России
«…Власть медленно, но неминуемо отмирает. Героический период закончен весной 1921 года, наступивший затем период консолидации власти и стремление к строительству (нэп) не могли дать желательных результатов ввиду страшного напора голода и экономического развала.
Красная Армия для меня до сих пор неразрешимая загадка. Существенный вопрос: что идёт скорее – инфильтрация в армию здорового крестьянского элемента или коммунизация рекрутов? Вероятно, в первых стадиях переворота больше всего надо считаться со специальными частями ГПУ и ЧОН. О них я мало знаю достоверного, но допускаю, что и они хотя бы ввиду своей численности, не могут в удачный момент избегнуть действия общего закона солдатского бунта, то есть должны поддаться массовому настроению окружающей среды».
Рейли предлагал такие способы действий: пропаганду, террор, диверсии.
Оставался неразрешённым вопрос: какой ценой может быть приобретена моральная и материальная помощь Европы и Америки?
«За себя скажу следующее, – писал Рейли, – это дело для меня есть самое важное дело в жизни: я готов служить ему всем, чем только могу».
59
С письмом Рейли ознакомились Дзержинский и Менжинский.
– Этот злодей, пока жив, не оставит в покое советский народ.
И тогда было решено поймать Рейли.
В этой операции мог быть полезен Бунаков, но он требовал от «Треста» документов о Коминтерне и ставил приглашение Рейли в Хельсинки в зависимость от получения шпионских сведений. На это Якушев, разумеется, не мог пойти.
Надо было как-то завоевать расположение Бунакова.
Помог неожиданный случай.
– В Москве живёт мой брат – Борис Николаевич. Нельзя ли передать ему привет от меня? – спросил Бунаков во время встречи с Якушевым.
– Можно, – делая вид, что думает о другом, сказал
Якушев. – А почему бы вам его не повидать?
– Уж не прикажете ли мне ехать в Москву, прямо в объятия ГПУ?
– Зачем вам ехать в Москву? Он может приехать к вам, в Хельсинки.
– Это возможно?
Якушев рассмеялся:
– То ли мы ещё проделывали, дорогой мой!.. Доставим вам вашего брата целым и невредимым.
И в августе 1925 года произошла трогательная встреча братьев Бунаковых.
Борис Бунаков рассказал старшему брату Николаю о том, как произошло его путешествие в Финляндию. Все было очень просто. Однажды вечером за ним пришли, дали ему полчаса на сборы, отвезли на вокзал, утром он был в
Ленинграде, вечером оказался в Сестрорецке, поздно ночью «подкупленный» пограничник переправил его на финскую сторону. Самое неприятное – прогулка пешком по скверной дороге. На финской стороне его ждали капитан Рузенштрем и брат. Единственным багажом Бориса
Бунакова была скрипка в футляре.
Весь процесс «перехода» границы младшим Бунаковым предварительно был продуман чекистами.
Теперь Бунаков-старший стал ещё доверчивее относиться к «Тресту», считая себя обязанным Якушеву за встречу с братом. Оказывается, Рейли хотел встретиться с представителями «Треста» ещё в мае 1925 года, но задержался из-за каких-то дел. В середине августа 1925 года в
Хельсинки прибыл Кутепов, чтобы «освежить» свои отношения с «Трестом» и узнать, как себя держать с Сиднеем
Рейли, которого ожидали в Париже.
Кутепов жаловался на интриги Врангеля при дворе
Николая Николаевича, говорил, что армия отходит от
Врангеля. Узнав о том, что специально для свидания с
Якушевым приезжал в Хельсинки начальник 2-го отдела польского генерального штаба Таликовский, Кутепов ещё раз убедился в том, что «Трест» – дело серьёзное.
Но самым важным для Якушева была телеграмма
Сиднея Рейли: «Сожалею задержке. Задержан окончательным завершением моих дел. Важно иметь своём распоряжении свободу передвижения. Уверенно считаю, что буду готов отъезду 15 августа. Выехать ли мне непосредственно Париж или Гельсингфорс? Можете ли вы устроить общее собрание конце месяца?»
На совещании с Кутеповым решили, что он примет
Рейли в Париже, оттуда направит его в Финляндию, а затем
Якушев пригласит гостя в Москву.
Рейли действительно приехал в Париж, виделся с Кутеповым и не понравился ему. Они не понравились друг другу. Рейли, разочаровавшись в белой эмиграции, пренебрежительно относился к её деятелям. Теперь он надеялся на «внутренние силы». Этим и объяснялся его повышенный интерес к «Тресту». Кутепов же решил, что Рейли не хочет или не может достать деньги для «Треста». О
деньгах Якушев часто ставил вопрос. Это свидетельствовало об активности «Треста», и Рейли знал, что русские контрреволюционные организации всегда выпрашивают деньги у иностранцев, у русских промышленников, у
Торгпрома.
Рейли ожидался в Хельсинки в конце сентября. Об этом
Мария Захарченко сообщила Якушеву в Москву. Она все ещё находилась в Финляндии.
Для руководства ОГПУ не было никакого сомнения в том, что Рейли задумал новую «экспедицию» в Россию, но конкретные планы его не были известны. Пилляр и Старцев следили за ходом операции и консультировали Якушева в процессе исполнения плана поимки Рейли.
24 сентября 1925 года Якушев был на финской границе.
25 сентября произошла первая встреча Якушева с
Сиднеем Рейли в Хельсинки, на квартире Бунакова.
Рейли, видимо, не помнил встречу с Якушевым осенью
1917 года в квартире Юрьевой или сделал вид, что забыл об этом. Однако он был уверен, что Якушев из тех, на кого он опирался, когда организовывал заговоры после Октябрьской революции. Во всяком случае, он отнёсся к Якушеву с доверием, а когда тот напомнил ему о Милочке Юрьевой, Рейли немного расчувствовался и пустился в интимные воспоминания, – конечно, он не сказал, как эта красотка дважды пострадала из-за своего обожателя.
Словом, встреча Якушева и Рейли получилась вполне дружелюбной.
Якушев так описал эту встречу:
«Рейли одет в серое пальто, безукоризненный серый в клеточку костюм. Впечатление неприятное. Что-то жестокое, колючее во взгляде выпуклых чёрных глаз, резко выпяченная нижняя губа. Очень элегантен. В тоне разговора – высокомерие, надменность. Сел в кресло, поправил складку брюк, выставил носки и новенькие туфли. Начал с того, что не может сейчас ехать в Россию. Поедет через 2-3 месяца, чтобы познакомиться с „Трестом“.
Я сказал:
– Обидно, проделав путь из Америки почти до Выборга, остановиться у порога…
Рейли сообщил, что собирается уехать в субботу на пароходе в Штеттин и дальше. До 30 сентября в Москве ничего не успеешь сделать, а задержаться он не может».
Якушев умел разбираться в людях и уже приобрёл некоторый опыт в конспиративной работе. Он видел в Рейли хитрого и бесчеловечного врага, противника опасного и вместе с тем честолюбивого, надменного, ставившего порой невысоко тех, с кем ему приходится скрестить оружие.
Трудно сказать, почему Рейли, действительно доехав почти до Выборга, вдруг решил отложить поездку в Россию?
Якушеву и другим деятелям «Треста» случалось видеть не раз, как эмиссары Врангеля и Кутепова внезапно обнаруживали страх на границе и отказывались в последнюю минуту от путешествия в Советскую страну. Колебания
Рейли теперь были не удивительны.
Якушев испытывал досаду, сознавая, что обдуманный во всех подробностях план, работа нескольких месяцев, рушился. Рейли говорит – «через два-три месяца», но мало ли какие события могли произойти за это время. Постоянно существовала опасность провала «Треста». Ведь кроме верных людей бок о бок с ними были Стауниц и эмиссары
Кутепова. Здесь же находились и другие убеждённые монархисты, как, например, во второй раз прибывший в
Москву Мукалов и другие. Все это тревожило Якушева, а теперь примешалось и то, что Рейли уходил из рук.
Далее Якушев писал в своей докладной записке:
«Когда Рейли заявил, что он в данное время не может ехать, я как можно спокойнее сказал, что если встаёт вопрос о сроке, то берусь организовать поездку в Москву таким образом, чтобы в субботу утром быть в Ленинграде, вечером оттуда выехать в Москву, проведя день в Ленинграде до вечернего поезда, а в воскресенье утром быть в
Москве. Целого дня вполне достаточно для знакомства с
Политическим советом „Треста“. Затем вечером выехать в
Ленинград, понедельник провести в Ленинграде, а ночью через „окно“ направиться в Хельсинки. Это будет вторник, в среду есть пароход, направляющийся в Штеттин».
Рейли, выслушав Якушева, задумался. Вероятно, ему очень хотелось поразить своих коллег из Интеллидженс сервис: только он способен появиться в Москве, хотя над ним висит смертный приговор с 1918 года. В «Трест» он верил, особенно после встречи с Кутеповым, Марией Захарченко; наконец, ему были известны связи этой организации с финской, эстонской, польской разведками. Но главное, что его притягивало, – это желание нанести удар ненавистной ему советской власти, превратив «Трест» в своё оружие.
Вернёмся к докладной записке Якушева:
«Подумав немного, Рейли сказал: „Вы меня убедили.
Хорошо. Я еду с вами“. Бунаков от неожиданности привстал и рассмеялся. Я предложил поговорить о деталях поездки и сказал Рейли: „Ваше пальто и костюм обратят на себя внимание в России. Возьмите пальто у Радкевича.
Надо купить кепку и высокие сапоги. Вещи оставите у
Бунакова. Нужен маленький чемодан, я могу обещать вам не вполне комфортабельное, но вполне безопасное путешествие“.
Когда дело было решено, Рейли разговорился. Он расспрашивал о «Тресте», о жизни в России, об отношении к религии, давал советы. Доказывал неизбежность еврейских погромов после переворота, однако предупреждал, что новая власть не должна быть связана с этими действиями.
Будущая форма правления – монархия, диктатура – восстановит порядок; великий князь Николай Николаевич должен стать символом власти.
Рейли видел в Советском Союзе четыре категории населения: крестьян, городских обывателей, рабочих, Красную Армию. Крестьяне, по его мнению, недовольны большевиками, но инертны, рабочие разочаровались, обыватели не в счёт. Красная Армия, при территориальной системе, имеет связь с деревней и не может пропитаться коммунистическими идеями. Для новой монархической власти важно овладеть симпатиями рабочих и Красной
Армии. Он, Рейли, убеждён, что единственным сильным человеком в белой эмиграции является генерал Кутепов. Не умен, но твёрд и решителен. Во внешней политике не следует увлекаться поляками. Польша будет отдана на расправу Германии. Германия – вот кто мог бы покончить с большевизмом, но она ещё слаба.
Якушев был истинным патриотом и не за страх, а за совесть боролся с происками эмигрантов. Более всего его возмущала их готовность отдать интервентам целые области русской земли, чтобы вернуть себе имения, фабрики, заводы, шахты. Слушая рецепты, которые предлагал Рейли, он внутренне приходил в ярость: как нагло этот британский шпион распоряжался судьбами России!
В то время когда Рейли распространялся о будущем пакте Англии, Франции и Германии против большевистской России (он мечтал о таком союзе), Якушев разыгрывал роль одного из наиболее солидных руководителей контрреволюционной организации. Он заявил, что «Трест»
рассчитывает с помощью Рейли получить деньги, так как без денег организовать переворот, вести агитацию и подкупать нужных людей невозможно.
Рейли ответил, что у него есть план, который он доложит Политическому совету в Москве.
Якушев послал условленную телеграмму о приезде в штаб «Треста». Эта телеграмма тотчас стала известна руководству ОГПУ. Между тем Рейли готовился к отъезду.
Перед тем как переодеться в более скромную одежду, он позировал перед зеркалом:
– Каков костюмчик? А?
Через Бунакова отправил письмо жене Пепите.
«Я уезжаю сегодня вечером и возвращусь во вторник утром. Никакого риска… Если случайно буду арестован в
России – это будет не более как по незначительному обвинению. Мои новые друзья настолько могущественны, что добьются моего освобождения».
Рейли простился с Бунаковым, Марией Захарченко и
Радкевичем. Они оставались в Финляндии, ожидая возвращения Рейли.
60
До границы Сиднея Рейли провожали капитан Рузенштрем и Радкевич. 25 сентября в 10 часов вечера они были на станции Куоккала.
В начале двенадцатого отправились к границе.
У Рейли скрипели сапоги. Чтобы избавиться от этого, он намочил подошвы сапог в луже.
Добрались до Сестры-реки.
На другом берегу появилась тень. Это был Тойво Вяхья28 – один из опытнейших сотрудников советской пограничной охраны, игравший роль «подкупленного»
стража границы. Он имел точные инструкции, как принять
Рейли: от границы доставить на телеге на станцию Парголово, в семнадцати километрах от заставы, а там посадить на поезд. Если бы Рейли изменил решение и стал бы сопротивляться, Тойво Вяхья предстояло применить оружие.
Когда Рейли переправился через реку, он остановился и заговорил по-английски с сопровождавшими его людьми на финской стороне. Рейли прекратил разговор, когда Вяхья сказал ему, что сейчас не время и не место для подобных бесед.
Начался утомительный переход по грязи до телеги, которая ожидала в лесу. Дорога была ужасающая. В телеге мучительно трясло. Рейли не выдержал, спрыгнул, пошёл пешком, меся жидкую грязь. Так все семнадцать километров. На станции Парголово Вяхья посадил Рейли в поезд, направляющийся в Ленинград. Там его приняли Щукин (сотрудник ОГПУ) и Якушев. Щукин вручил Рейли паспорт на имя гражданина Штейнберга.
28 Один из главных участников поимки Рейли – Тойво Вяхья (1901-1984), который после этого стал носить имя Ивана Михайловича Петрова. О своём участии в этих событиях он рассказал в документальной повести «Операция Трест», вошедшей в его книги
«Красные финны» (Петрозаводск, 1973), «В переломные годы» (Петрозаводск, 1978) и
«Мои границы» (Петрозаводск, 1981). – Прим. ред.
По дороге в Ленинград Рейли рассказывал Якушеву о
Савинкове. Говорил, что болтовня эмигрантов, будто Савинкова убили, нелогична. Такой человек, как Савинков, не мог жить без «дела». Рейли считал его превосходным конспиратором, но он не умел разбираться в людях. У
Савинкова, по мнению Рейли, не было способности быстро схватывать обстановку, он любил комфорт, женщин, был азартным игроком и неразборчив в добывании средств для «красивой» жизни. В последнее время Савинков оказался в одиночестве, у него не было верных и умных помощников, не было штаба – и это главное, что сгубило его.
– Вот, – говорил Рейли, – если бы он имел в своём распоряжении такую организацию, как «Трест», он был бы непобедим… Этот человек умел очаровывать… Он покорил даже Черчилля, Пилсудского, французов…
Отдохнув после трудного пути, Рейли был очень оживлён, говорил, что ему приходилось в жизни выдерживать и не такие испытания. Впрочем, Якушев, который был приблизительно в одних летах с Рейли, не уступал ему в своей неутомимости в путешествиях.
Утром 26 сентября Сидней Рейли был в Ленинграде и провёл день в квартире Щукина. Там его ожидал Старов.
Он был представлен как рабочий с производства, депутат
Московского Совета. Старов давал разъяснения по «рабочему вопросу». Присутствовал и Мукалов – на стоящий монархист, эмиссар Врангеля.
Вечером в международном вагоне Рейли, Якушев, Мукалов выехали в Москву. Старов выехал раньше, чтобы встретить их там.
На вокзале в Москве гостя ожидали Дорожинский,
Шатковский, Старов – «деятели» монархической организации, то есть «Треста», все – сотрудники ОГПУ.
27 сентября. Воскресенье. На даче в Малаховке инсценировано заседание Политического совета «Треста».
Потревожили даже Николая Михайловича Потапова –
«начальника штаба» «Треста».
Бывший генерал-лейтенант генерального штаба Потапов производит впечатление на Рейли. Тут же находится
Александр Ланговой – командир Красной Армии. Оба они состоят в кадрах. Это известно Рейли, но ему неизвестно, что они временно прикомандированы к ОГПУ для участия в операции «Трест».
На даче сервирован обед. После обеда все отправляются на прогулку, в лес. Уселись под деревьями, на траве.
Обстановка для важного конспиративного совещания подходящая.
Говорят о том, что могут дать «Тресту» англичане и что им даст «Трест». Якушев поднимает вопрос о финансовой помощи.
Рейли говорит:
– Деньги от какого-либо правительства вы не получите.
У каждого теперь горит свой дом. Черчилль, так же как и я, верит в скорое свержение советской власти, но он дать средств не может. Его тяжко разочаровали несколько раз.
Главное для нас теперь – тушить пожар в собственном доме. В колониях брожение. Рабочие левеют, это влияние
Москвы. Деньги надо искать внутри. Есть план добыть деньги, грубый, и, вероятно, этот план внушит вам отрицательное отношение.
И Сидней Рейли посвящает собеседников в свой план:
– В России есть громадные художественные ценности.
Я имею в виду картины знаменитых мастеров, офорты, гравюры, камеи, геммы. Изъять их из музеев не представит больших трудностей. Но это – сумма в несколько сот тысяч фунтов. За границей такие ценности имеют неограниченный сбыт. Правда, то, что выставлено в залах музеев, трудно выкрасть. Но ведь и в кладовых в упакованном виде сохраняются величайшие шедевры. Надо организовать их отправку за границу. Я сам, без перекупщиков, могу организовать сбыт. Таким образом можно получить очень крупные суммы.
Потапов возражает:
– Но это скомпрометирует нашу организацию. Мы не музейные воры.
На Рейли такой довод не действует.
– Для денег можно пожертвовать и репутацией. Наконец, надо посвятить в «дело» только узкий круг лиц. Он набросал записку, что именно следует воровать:
«1. Офорты знаменитых голландских и французских мастеров, прежде всего Рембрандта.
2. Гравюры французских и английских мастеров XVIII века с необрезанными краями. Миниатюры XVIII и начала
XIX века.
3. Монеты античные, золотые, чёткой чеканки.
4. Итальянские и фламандские примитивы.
5. Шедевры великих мастеров голландской, испанской, итальянской школ».
Потапов и Якушев, стараясь сохранять спокойствие, знакомятся с этой инструкцией… Неужели этот человек, у которого за душой нет ничего святого, будет отпущен для того, чтобы сохранить репутацию «Треста» как «контрреволюционной» организации?
Тёплый осенний день близится к вечеру, погода располагает к откровенной беседе. Рейли продолжает:
– Другой способ добыть деньги – сотрудничество с английской разведкой. Необходимо показать этим господам из Интеллидженс сервис, чего вы стоите. Их интересуют, прежде всего, сведения о Коминтерне. «Трест»
должен проникнуть в Коминтерн. Это трудно? При желании все возможно. Если нельзя добыть настоящие материалы Коминтерна, надо их создать. Письмо председателя
Коминтерна помогло консерваторам одержать победу на выборах в британский парламент. Утверждают, что это фальшивка, но важен результат.
Рейли в приподнятом настроении. Он – в Москве. Его слушают, как оракула, как приезжую знаменитость, слушают руководители «Треста», солидной подпольной монархической организации. Ему надо восстановить свою репутацию в Интеллидженс сервис. Но это не все: мог же сделать карьеру Муссолини? Чем он лучше Сиднея
Джорджа Рейли?
В лесу становится сыро. Солнце идёт к закату.
Возвращаются на дачу.
По дороге Рейли отводит в сторону Якушева: этот представительный, с хорошими манерами господин более реально смотрит на вещи, чем остальные «деятели».
Под строгим секретом Рейли сообщает Якушеву, что имеется источник, откуда можно получить 50 тысяч долларов. Рейли даст эти деньги с условием, чтобы они были употреблены на организацию хищений картин и других музейных ценностей, а также для проникновения в Коминтерн.
– Генерал Потапов, видимо, чересчур щепетилен…
Должен вам сказать, что такое дело – я говорю о перевороте – не сделаешь, если будешь соблюдать правила морали. Возьмём, например, террор. Савинков как-то говорил мне, что один его террорист не решился бросить бомбу в коляску сановника, потому что в ней были дети. Если вы будете руководствоваться такими принципами в борьбе с
Советами, вы ничего не достигнете. А здесь речь идёт не просто о терроре. Я рассматриваю свою деятельность шире
– не только с точки зрения политической, но и как коммерсант – и хочу вас заинтересовать в этой сделке. В три месяца переворот не сделаешь. Надо вести солидную подготовительную работу по «экспорту» художественных ценностей. Я лично имею влияние на печать. Вернувшись из Москвы, предложу «Таймс» несколько статей под названием «Великий блеф». Для этого понадобится ещё поездка в Россию, и не одна: надо подобрать документы, факты, цифры – иначе не поверят.
Он смотрит на часы. С вечерним поездом необходимо выехать в Ленинград. Ночью – переход через границу, затем Хельсинки, в среду пароход на Штеттин. Рейли прощается с Якушевым, Потаповым и другими. Их ожидают два автомобиля. Рейли садится в первую машину, в ней –
Пузицкий (один из испытанных чекистов, участвовавший в аресте Савинкова) и Старов.
Во второй машине Потапов, Якушев. Теперь они дают волю своим чувствам. «Какой страшный человек», – говорит Потапов. Якушев рассказывает ему о разговоре с
Рейли наедине. Они потрясены. Впрочем, им больше никогда не придётся увидеть Сиднея Джорджа Рейли.
Его предполагалось арестовать по дороге в Москву, в автомобиле, но он пожелал написать открытку друзьям за границу и собственноручно опустить её в почтовый ящик.
Открытка – доказательство, что он, Рейли, побывал в
Москве. Чтобы знать, кому адресуется открытка, Рейли привозят на квартиру одного из чекистов – участника операции.
Пока Рейли пишет открытку, Старов по телефону докладывает об обстановке в ОГПУ и получает приказ: арестовать Рейли после того, как будет опущена открытка.
Рейли арестован и доставлен в ОГПУ. Первый допрос.
Допрашивает Пилляр. Рейли называет себя, признает факт пребывания на советской территории, связь с организацией
«Трест», которую считал контрреволюционной монархической организацией.
Во время допроса Рейли проявляет выдержку, не показывает своего смятения, хотя ясно теперь, что «Трест»
оказался орудием советской разведки.
Рейли заключён в одиночную камеру внутренней тюрьмы. Там он останется немногим больше месяца.
На Маросейке, в квартире Стауница, Якушев узнает об аресте Рейли.
Первая мысль – что будет с «Трестом»? Несомненно, арест Рейли подорвёт доверие к «Тресту» и к Якушеву. Это тревожит руководство ОГПУ: надо сохранить «Трест». Он ещё нужен, пока в него верит Кутепов и даже Врангель. И в эти тревожные часы принимается новое решение: Пузицкий с сотрудниками выезжают в ночь на 29 сентября в
Ленинград; на границе, близ деревни Ала-Кюль, инсценирована перестрелка, шум; разыграна сцена, будто бы Рейли и его сопровождающие подошли к границе, случайно наткнулись на заставу и в завязавшейся перестрелке были убиты.
По намеченному плану «Трест», не зная об инциденте на границе, должен был получить первую весть об этой катастрофе из Финляндии и только тогда забить тревогу.
29 сентября пришла из Хельсинки телеграмма от Марии
Захарченко:
«Посылка пропала. Ждём разъяснения».
Подробнее о том, как «Трест» был спасён от провала инсценировкой гибели Рейли при переходе границы, будет рассказано позднее.
61
Рейли находился в одиночной камере. Он надеялся, что
Интеллидженс сервис и британское правительство будут настаивать на его освобождении и высылке из Советского
Союза. Вместе с тем его тревожила мысль: после неудач в
1918 году, после покаяния Савинкова удастся ли ему выбраться из этого провала?
Хотелось верить, что будут приняты во внимание его заслуги в первой мировой войне, когда он проникал в
Германию под видом офицера германского флота и добывал весьма ценные сведения для английской разведки.
Он ещё и ещё размышлял о своём положении. «Трест»
оказался поразительно ловкой мистификацией, если в него поверили великий князь Николай Николаевич, Кутепов,
отчасти Врангель, а главное, поверили разведки прибалтийских стран, Франции и даже Англии. Британскую разведку Рейли считал первой в мире, никто не оспаривал её многолетней славы. И вдруг Чека! Это учреждение, насчитывавшее всего семь лет существования, проводит такую сложную, хитроумную операцию. Савинков? Савинков не умел разбираться в обстановке, не понимал людей, был слишком самоуверен. Но как попал в руки ГПУ
он, Рейли? Не утешала мысль, что его арест и потом освобождение (он в него верил) будут означать провал
«Треста». В конце концов когда-нибудь эта игра должна была кончиться. Как специалист высокой марки, он не мог не признать артистических способностей Якушева, Старова. Если он их не разгадал, то как могли их разгадать
Мария Захарченко и её муж? То, что они участвовали в этой операции «втёмную», не понимая целей «Треста», теперь ему было ясно. Захарченко он не мог не верить. Её отношения с Кутеповым он знал хорошо.
Сидней Джордж Рейли, старый волк, за гранью пятидесятилетнего возраста, изумлялся тому, что его провели сравнительно молодые люди: Артузову в то время было 34 года, Пилляру – 31 год, Старову – 28 лет. Да и работали они контрразведчиками ещё очень мало – не более 6-7 лет.
Удивляла Рейли интеллигентность Старова, его тактичность, эрудиция, подлинный артистизм. Роль рабочего с производства, депутата Московского Совета, выдвиженца он сыграл отлично.
Следователь искусно вёл допрос. Рейли признался и в том, что участвовал в налётах савинковских банд на советскую территорию и что перешёл границу для продолжения своих преступных действий. Долгие часы велись беседы с Рейли. Обвиняемый понимал, что все о нем хорошо известно, и он мог только подтвердить то, в чем его обвиняли.
Но Рейли все ещё верил в своё освобождение. Ему хотелось вернуться в Англию героем, сохранившим все секреты британской разведки.
О поведении Рейли можно судить по протоколам его допроса.
Из протокола допроса С. Г. Рейли
(7 октября 1925 года)
«1925 года, октября 7-го дня я допрашивал обвиняемого гр-на Рейли Сиднея Георгиевича, 1874 года рождения, британского подданного. Рейли показал: родился в Клонмал (Ирландия), отец – капитан морской службы, постоянное местожительство – Лондон, в последнее время –
Нью-Йорк, капитан британской армии, жена за границей, образование – университетское. Университет окончил в
Гейдельберге (философский факультет) и королевский горный институт – в Лондоне; по специальности химик.
Партийность – активный консерватор. Судился в 1918 году, в ноябре… по делу Локкарта (заочно)…»
Далее в протоколе изложен рассказ Рейли о его деятельности после того, как ему удалось скрыться в 1918 году:
«…С этого момента я назначаюсь политическим офицером на юг России и выезжаю в ставку Деникина; был в
Крыму, на юго-востоке и в Одессе. В Одессе оставался до конца марта 1919 года и по приказанию верховного комиссара Британии в Константинополе был командирован в
Лондон – сделать доклад о положении деникинского фронта и политическом положении на юге руководящим сферам, а также представителям Англии на мирной конференции в Париже.
В 1919 и 1920 годах у меня были тесные отношения с представителями русской эмиграции разных партий… В
это же время я выполнял очень обширный финансовый план английского правительства по поддержке русских торгово-промышленных кругов во главе с Ярошинским, Барком и т.д. Все это время состоял на секретной службе; моя главная задача состояла в освещении русского вопроса руководящим сферам Англии.
В конце 1920 года я, сойдясь довольно близко с Савинковым, выехал в Варшаву, где он тогда организовывал экспедицию в Белоруссию. Я участвовал в этой экспедиции. Я был и на территории Советской России. Получив приказание вернуться, я выехал в Лондон.
В 1923 и 1924 годах мне пришлось посвятить очень много времени моим личным делам. В борьбе с советской властью я был менее деятелен, хотя писал много в газетах
(английских) и поддерживал Савинкова; продолжал по русскому вопросу консультировать во влиятельных сферах и в Америке, так как в эти годы часто ездил в Америку.
1925 год я провёл в Нью-Йорке. В конце 1925 года я нелегально перешёл финскую границу и прибыл в Ленинград, а затем в Москву, где и был арестован».
Таковы письменные показания Сиднея Джорджа Рейли, данные им 7 октября. К этим показаниям можно дать некоторые комментарии.
Рейли получил философское образование в Гейдельберге. По его деятельности нетрудно судить, какую «философию» почерпнул он в университете. Это были реакционные взгляды, исполненные ненависти к трудовым людям и впоследствии послужившие «теоретической» основой гитлеровцам для создания многочисленных лагерей смерти. Знания химии, которые приобрёл Рейли, касались только свойств ядовитых газов и взрывчатых веществ.
Рейли пытается представить себя главным образом в роли консультанта по плану финансовой поддержки «русских торгово-промышленных кругов» и по освещению «русского вопроса» во влиятельных сферах Англии и
Америки. Неужели для этой цели он участвовал в «экспедициях» Савинкова на территории Советской России? Что это были за «экспедиции» – известно: убийства, грабежи, диверсии, зверства Булак-Балаховича и других савинковских подручных. Оказывается, все это лишь «сбор информации для влиятельных сфер».
Из протокола допроса С.Г.Рейли
(9 октября 1925 года)
«…Я прибыл в Советскую Россию по собственной инициативе, узнав от Н. Н. Бунакова о существовании, по-видимому, действительно серьёзной антисоветской группы.
Антибольшевистским вопросом я усиленно занимался всегда и посвятил ему большую часть времени, энергии и личных средств. Могу, например, указать, что савинковщина с 1920 по 1924 год обошлась мне, по самому скромному подсчёту, в 15-20 тысяч фунтов стерлингов.
Я был в курсе русских дед на основании присылаемых мне информации из разных источников России, но не непосредственно, а также из источников английской и американской разведок».
В этом показании нельзя не отметить то, что Рейли прибыл в Россию «по собственной инициативе». Рано или поздно он осуществил бы свою поездку в Россию. Инициатива «Треста» явилась лишь некоторым стимулом к этому.
Стремление Рейли организовать «экспорт» музейных ценностей из России (он предлагал себя в качестве «первых рук») понятно: так он полагал вернуть затраченные им лично суммы на «экспедиции» Савинкова.
Интересны показания Рейли о знакомстве с А. И. Гучковым, лидером «октябристов» в Государственной думе и военным министром в кабинете князя Львова:
«Гучкова я знаю с 1910 года, когда нас связывал очень сильный общий интерес к авиации. Возобновил же знакомство с Гучковым только летом 1924 года при посредстве Савинкова, который ввиду своего отъезда просил меня поддержать связь с Гучковым…
Из намёков Савинкова я понял, что он на Гучкова рассчитывает в получении технических средств для террора. В
технические планы Савинкова и Гучкова я не был посвящён, но догадывался, что дело шло о каких-то новых газах».
Рейли обмолвился Якушеву, что ему известны агенты английской разведки в советских учреждениях, но во время допросов об этом упорно молчал. Много распространялся на общие темы, забыв, что он обвиняемый, а не консультант «по русскому вопросу». Рейли все ещё не понимал, что «влиятельные сферы», которые он консультировал раньше, теперь не заинтересованы в судьбе своего консультанта. Когда же Рейли было объявлено постановление коллегии ОГПУ о применении к нему высшей меры наказания, что приговор 1918 года будет исполнен, то былая выдержка изменила ему.
30 октября он написал следующее заявление: Председателю ОГПУ Ф. Э. Дзержинскому
После происшедших у меня разговоров я выражаю согласие дать Вам вполне откровенные признания и сведения по вопросам, интересующим ОГПУ, относительно организации и состава великобританских разведок и, поскольку мне известно, также сведения относительно американской разведки, а также лиц в русской эмиграции, с которыми мне пришлось иметь дело.
Сидней Рейли. Москва, Внутренняя
тюрьма, 30 октября 1925 года
Это заявление говорило о том, что Рейли уже не возлагал надежд на заступничество английского правительства. Теперь он хотел только выжить. Любой ценой! Даже раскрытием всех тайн своих покровителей. «Высокие»
идеи, «философские» обоснования провокаций, диверсий и терроризма – все было отброшено. Сохранить жизнь! Ради этого Рейли шёл на все.
Можно вообразить, что переживал этот человек в бессонные ночи. Совсем недавно в ночном парижском кабаре провожали Савинкова: Рейли, его жена и Савинков пили за благополучное возвращение из России, смотрели на девиц, задирающих ноги в бешеном канкане, вокруг шумел ночной Монмартр… Нет Савинкова… Но Савинков все-таки не Рейли, такого не может случиться с «западным Лоуренсом»! И такое случилось. Может быть, он в тех же стенах, где был заключён его приятель и сподвижник…
Рейли жаловался на бессонницу. С ним хорошо обращались. К нему вызвали врача, он прописал веронал.
Как-то, беседуя с Пилляром, Рейли сказал, что, если бы удался переворот в 1918 году или позднее, вряд ли с арестованными красными обращались бы так гуманно, как с ним, Рейли.
Приговор Революционного трибунала был приведён в исполнение 5 ноября 1925 года.
62
После ареста Рейли «Трест» переживал трудное время.
Мария Захарченко рвалась в Москву, надеясь, что
Рейли ранен, что он в больнице, надо любой ценой спасти его, иначе «Трест» будет скомпрометирован.
Она писала Якушеву:
«Мучительная, щемящая тоска и полная неизвестность… У меня в сознании образовался какой-то провал…
У меня неотступное чувство, что Рейли предала и убила лично я… Я была ответственна за „окно“… Для пользы дела прошу взять нас или хотя бы меня на внутреннюю работу».
Ей обещали вызов в Москву.
В Хельсинки приехала жена Рейли – Пепита Бобадилья.
Она встретилась с Марией Захарченко, показала последнее письмо Рейли, полученное через Бунакова. Рейли сам признавал возможность ареста. Захарченко убедила его жену в непричастности «Треста» к гибели Рейли. Ведь подозрение падало и на Марию Захарченко.
Пепита поверила в гибель Рейли при переходе границы и поместила в «Дейли экспресс» траурное извещение о смерти Сиднея Джорджа Рейли, последовавшей на финской границе у деревни Ала-Кюль в ночь на 29 сентября
1925 года.
Для того чтобы отвести всякое подозрение от «Треста», тотчас вслед за арестом Рейли в квартире Стауница была инсценирована тревога. Собрались Якушев, Ланговой, Зубов, Стауниц и Мукалов. Спектакль был дан для Мукалова и Стауница, которые не знали, что на самом деле произошло с Рейли. Мукалов застал полное смятение, люди нервно курили, жгли какие-то бумаги, всюду валялись брошенные окурки. Якушев будто бы рвался ехать в
Ленинград, его не пускали: он, мол, более других нужен
«Тресту». Однако поехал Зубов с Мукаловым. Им было поручено расследовать то, что произошло в ночь на 29 сентября на границе. Мукалову показали письмо Марии
Захарченко. Тут же составили ответ: «Болезнь кончилась смертью детей».
Свидетельство Мукалова, убеждённого монархиста, имело значение для эмигрантов.
Из Финляндии ждали Марию Захарченко, но приехал
Радкевич.
Он тоном допроса потребовал объяснений у Стауница:
– Что произошло с Рейли?
Сверкая глазами, держал руку в кармане, похоже было, что готов применить оружие.
Стауниц был в смятении, просил Радкевича рассказать, какие сведения о гибели Рейли есть на финской стороне.
Радкевич остыл и рассказал, что в назначенный час он и капитан Рузенштрем подошли к границе, ждали и вдруг услышали крики и выстрелы. Кинулись к реке, думали, что проберётся кто-то раненый. Не допускали мысли, что это могло произойти с Рейли и его провожатыми. Решили, что перестрелка была с контрабандистами. До утра ждали
Рейли на берегу реки Сестры. Напрасно. С русской стороны появились разъезды конных пограничников. Радкевич окончательно убедился в правильности версии катастрофы у деревни Ала-Кюль и был отправлен за границу через «окно» в районе Столбцов.
От варшавского представителя «Треста» Артамонова ещё 8 октября пришло письмо:
«Происшествие, по-видимому, все же случайность.
„Тресту“ в целом опасность не угрожает. А это уже большое счастье, так же как и то, что Якушев не поехал провожать Рейли».
Доверие 2-го отдела польского генерального штаба к
«Тресту» выразилось в том, что главным его деятелям –
Якушеву, Потапову, Ланговому, Стауницу и Дорожинскому – опять были посланы маленькие браунинги с золотыми монограммами и часы каждому.
Тем временем ОГПУ готовило новую акцию «Треста» с целью укрепления его позиций в эмигрантских кругах за границей после поимки Рейли. Борьбу с монархистами, шпионами, террористами, направляемыми эмигрантскими организациями, ни в коем случае нельзя было ослаблять.
Владимир Маяковский тогда писал:
Крепче
держись-ка!
Не съесть
врагу.
Солдаты
Дзержинского
Союз
берегут.
63
В конце 1925 года в сферу «Треста» был вовлечён известный деятель эмиграции Василий Витальевич Шульгин.
Первая встреча Шульгина с Якушевым произошла в
1923 году в Берлине, в присутствии Климовича. Встречу эту хорошо помнил Шульгин, помнил, как сенатор Чебышёв заподозрил в Якушеве замаскированного врага. Но предпочтительно было поверить такому специалисту политического сыска, как Климович – бывший директор департамента полиции: в то время он вполне доверял Якушеву.
Член Государственной думы Василий Витальевич
Шульгин, помещик Волынской губернии, вместе с А. И.
Гучковым присутствовал при отречении Николая Второго от престола. Шульгин был убеждённым монархистом, состоял при штабе Деникина в годы гражданской войны. Его присутствие при подписании царём отречения от престола ярые монархисты воспринимали как измену их идеалу, и отношение к Шульгину было почти враждебное. Конечно, не стремление укрепить своё положение в белой эмиграции двигало Шульгиным, когда он с помощью Якушева решился поехать в Советскую Россию, не поручение кого-либо узнать на месте, что за подпольная организация
«Трест», о которой после провала Рейли вновь возникли тёмные слухи. Шульгиным руководило чисто человеческое чувство: он стремился в Россию, чтобы узнать, какая судьба постигла его сына, пропавшего без вести в Крыму в
1920 году. Ходили слухи, что сын Шульгина якобы взят в плен будённовцами.
Спустя сорок с лишним лет Шульгин говорил автору этой книги, что он поддался мистическим настроениям, которые владели им, и поверил одной «ясновидящей», убеждавшей, что его сын жив.
Ещё в 1921 году, когда Крым был уже советским, Шульгин совершил туда опасное путешествие с целью найти сына. Десять человек, среди которых был и Шульгин, отправились из Варны на шхуне и высадились близ
Гурзуфа. Из этой экспедиции вернулись только пятеро, и среди них был Шульгин. Сына не нашёл, но в поисках не отчаялся. В 1924 году ему пришла в голову мысль связаться с Якушевым, как руководителем «Треста». Эту мысль подал Климович.
«Можете ли вы помочь мне разыскать сына?» – запросил Шульгин через Климовича, который вёл переписку с
Якушевым.
Якушев ответил утвердительно.
Тогда Шульгин спросил о возможности приезда в
Москву его самого. На это последовал такой ответ: «Гарантировать полную безопасность не могу, но приглашаю вас в Москву».
Шульгин полагал, что спустя почти пять лет отыскать сына здоровым и невредимым едва ли возможно. Если бы он был в живых, то, конечно, дал бы знать отцу о себе. Но та же «ясновидящая» убедила Шульгина в том, что сын находится в больнице для душевнобольных. Это было похоже на правду, потому что у сына была дурная наследственность со стороны матери. А в таком состоянии он не мог дать знать о себе.
Когда Якушев сообщил, что Шульгин намерен приехать в Россию, то в ОГПУ к этому отнеслись с интересом.
После дела Рейли поездка Шульгина и его благополучное возвращение могли бы доказать силу «Треста» и укрепить его позиции в белой эмиграции. И Дзержинский поручил
«Тресту» пригласить Шульгина, помочь в поисках его сына и вместе с тем дать возможность убедиться в существовании МОЦР, не мешать возвращению за границу.
Так решалась поездка Шульгина.
Через много лет, в летний день, под Москвой, Василий
Витальевич Шульгин спокойно рассказывал об этом путешествии как участник событий и как литератор, искусно описывая действовавших в этих событиях лиц.
– Вы спрашиваете о внешности Якушева? Внешность его была такая, как и у большинства петербургских чиновников. Это был солидный человек, с солидными манерами. Ему было, когда я его знал, лет за пятьдесят. Он был бодр, рассказывал мне, как с котомкой за плечами много раз тайно переходил границу. А каковы были эти переходы,
вы можете судить, если прочтёте в моей книге «Три столицы», как я переходил границу… Якушев носил золотое пенсне, что всегда придавало ему импозантность…
Василий Витальевич незаметно ушёл в прошлое… Он сам – в то время ещё крепкий и смелый человек – шёл пешком через границу в зимнюю стужу. Теперь изменился его внешний облик, серебряной стала борода, но глаза по-прежнему вспыхивали молодым огнём. Мысли Шульгина стали другими, и, как бы то ни было, эта перемена в нем началась зимой 1925/26 года, когда Шульгин увидел, что Россия не мертва, как он думал за границей. В 1926 году в стане оголтелых монархистов кутеповых и климовичей Шульгин имел мужество написать: «Когда я шёл туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть». И он не отказался от этих слов даже после того, когда стало ясно, при каких условиях совершилась его поездка, когда
«Трест» перестал существовать.
Это не означает, что на страницах книги Шульгина
«Три столицы» не было злых нападок на советский строй.
«…Книга полна таких выпадов против советской власти… которые сейчас мне даже неприятны» – эти слава не только были сказаны, но и написаны Шульгиным в одной из его статей.
Как же происходила поездка Шульгина?
Прежде всего он отправился в город Ровно, тогда ещё находившийся в буржуазной Польше. Здесь он отрастил седую бороду. Его многие знали в лицо: в газетах иногда появлялись портреты членов Государственной думы. Но теперь он не выглядел прежним Шульгиным.
Ровно, уездный город Волынской губернии, некогда принадлежал со всеми угодьями князьям Любомирским.
Шульгин знал этот город в то время, когда в нем высшей властью был полицейский исправник и когда здесь стояли два пехотных танка – Курский и Путивльский. Но и тогда князь Любомирский был главной персоной в Ровно. Старый родовой замок князей стоял на островке среди прудов, а новый «палац» – в глубине английского парка. Ровно был польским городом Волынского воеводства, но, как и раньше, он оставался островом, окружённым крестьянским морем. А крестьяне говорили на украинском языке.
В этом городе знали Шульгина, и он знал этот город.
Шульгин изменил свою внешность и стал похожим, как он сам писал, «не то на факира, не то на раввина». И ещё писал в своей книге Шульгин: «В Ровно, естественно, надо думать, была сильная коммунистическая ячейка».
В этом он, конечно, не ошибался.
В Варшаве Шульгин встретился с представителем
«Треста» Артамоновым (Липским). Тот его направил на пограничную станцию, а далее им уже занимались деятели
«Треста».
В книге Шульгина интересно рассказывается о переходе границы, о револьверах «в обеих руках», утомительных перебежках по глубокому снегу, о метели – все было так, как написано. Но только переход был абсолютно безопасным – он осуществлялся через «окно» в районе
Столбцов. Единственное, что было опасным, – это мороз и сильная метель. Из-за них Шульгину и его спутнику Ивану
Ивановичу (на самом деле Михаилу Ивановичу Криницкому, сотруднику ОГПУ) пришлось возвратиться на польскую сторону. Люди, которые должны были их встретить с советской стороны, из-за метели к ним не добрались. Шульгину пришлось ночевать на хуторке в
Польше. Сюда за ним пришли трое «контрабандистов».
Старший «контрабандист» сказал Шульгину: «Я знаю, кто вы…» Далее автор «Трех столиц» приписывает «старшему» несколько положенных «контрабандисту» фраз, которых тот не думал произносить. Эти «детали» выдуманы были Шульгиным для отвода глаз, чтобы не бросить тень на «Трест».
Небольшое отступление.
Осенью 1963 года я навестил Александра Алексеевича
Лангового, полковника Советской Армии в отставке. Он сказал:
– Если увидите Василия Витальевича Шульгина, передайте ему привет от «старшего контрабандиста». Это был я. Смелый и испытанный в конспирации враг советской власти, убеждённый монархист Шульгин так и не догадался, что эти переодевания, револьверы на изготовке, советы «старшего контрабандиста», как вести себя в случае встречи с пограничниками, – все это было инсценировкой.
Итак, в ночь на 23 декабря 1925 года Шульгин был принят через «окно» в Столбцах и отправился в Киев с вручённым ему паспортом на имя Иосифа Карловича
Шварца.
Спутником Шульгина был Антон Антонович (Сергей
Владимирович Дорожинский). Шульгин описывает его так:
«В глаза мне метнулось тонкое, сухое лицо в пенсне, которое блеснуло, как монокль… Он был бы на месте где-нибудь в дипломатическом корпусе».
У Шульгина не раз являлась мысль спросить: «Да кто же вы такой, Антон Антоныч?»
В Киеве Шульгин остановился в гостинице «Бельгия», а
Антон Антонович – в «Континентале».
«Первые дни он (Шульгин) был очень сдержан, – писал в своём докладе Дорожинский, – затем постепенно разошёлся, сделался как будто искренним… охарактеризовал всю эмиграцию в целом, поделил её на группы, дав определение каждой… В первую очередь он выдвигает Врангеля, считая его большим человеком с железным характером. Отношения между Врангелем и Кутеповым основаны на личных счетах. Кутепов поручил „племянникам“ (Марии Захарченко и Радкевичу) держать его в курсе всего, что будет делать Шульгин в России».
Шульгин рассказывал, что, оставаясь врагом советской власти, он был глубоко поражён тем, что ему пришлось увидеть в Советском Союзе. «Мы там представляем себе
Россию вымирающую, обтрёпанную, грязную… Действительность говорит другое: как глупы все те, кто верит тому, что пишет пресса Запада».
В первых разговорах с Дорожинским Шульгин мало спрашивал о «Тресте», но упоминал, что «защищал»
«Трест» в Париже от Чебышёва и Врангеля, но теперь видит, что во главе этой организации стоят солидные люди, ведущие дело умно и хитро.
В Киеве за Шульгиным, конечно, велось наблюдение: Дорожинский не мог неотрывно быть с ним; кроме того, надо было знать, не было ли у Шульгина каких-нибудь явок не по линии «Треста». Шульгин заметил эти наблюдения и довольно красочно описал свои драматические переживания: за ним гонялось «чёрное пальто»; кто-то подглядывал через стеклянную дверь; он «спасался» на трамвае, на извозчике, убегал через железнодорожную насыпь, пролезал под вагонами.
«Да, пожалуй, это и был бой… Поединок! – восклицает в своей книге Шульгин. – Вдруг вся милиция и все ГПУ
поставлены на ноги и ищут высокого старика в коротком пальто, в сапогах, с седой бородой».
Дорожинский принимал меры «предосторожности», как мог успокаивал Шульгина. Тот даже засел на четыре дня в гостинице и сносился с Дорожинским особой сигнализацией, глядел сквозь занавеску, ожидая, когда наконец появится его ангел-хранитель – высокая дендистая фигура, у которой «пенсне блестело моноклем».
В Киеве Шульгин решил расстаться с седой бородой, в парикмахерской пробовал её выкрасить, но она из-за скверной краски оказалась красно-зеленой. Страх не проходил, и, чтобы успокоить своего подопечного, Дорожинский увёз Шульгина в Москву.
4 января 1926 года в Москве, на вокзале, их встретил сотрудник ОГПУ Шатковский (в книге Шульгина он назван Василием Степановичем) и поселил гостя на даче в
Лосиноостровской. Дорожинский расстался с ним, и теперь
Шульгин оказался на попечении возвратившихся и» Ленинграда «племянников». Это имело тот смысл, что он общался с подлинными контрреволюционерами, за которыми, естественно, велось наблюдение.
Шульгин описал пребывание на зимней даче под
Москвой. В целях конспирации он в своей книге изменил обстановку и действующих лиц, а позднее писал уже так, как было в действительности:
«Я был отдан Марии Владиславовне Захарченко-Шульц и её мужу под специальное покровительство.
Муж её был офицер… По её карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я её узнал уже в возрасте увядания, но все-таки кое-что сохранилось в её чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица… Испытала очень много, и лицо её, конечно, носило печать всех этих испытаний, но женщина была выносливая и энергии совершенно изумительной. Она была помощником Якушева.
Между прочим, она работала „на химии“, то есть проявляла, перепечатывала тайную корреспонденцию, которая писалась химическими чернилами. Это была работа очень изнурительная. Оба супруга, она и муж, часто навещали меня, они жили там же, возле меня, постоянно выезжая в
Москву, оттуда примерно час езды до их дома…
Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией
Владиславовной. Однажды она мне сказала: «Я старею…
Чувствую, что это мои последние силы. В этот „Трест“ я вложила все свои силы, если это оборвётся, я жить не буду». В другой раз Захарченко жаловалась Шульгину на медлительность Якушева. «Разочаровавшись постепенно в
Якушеве, она идеализировала другого члена этой организации». Этот «другой» был Стауниц.
13 января 1926 года состоялась встреча Шульгина с
Якушевым и Потаповым. Якушев был уже знаком Шульгину, Потапов – «сдержанный, тактичный, обаятельный собеседник» – разыгрывал роль будущего военного министра, военного руководителя «Треста». При нем Радкевич держался почтительно, по-военному.
Шульгин поделился с Потаповым планом, который возник ещё перед переходом границы:
– У меня в двух верстах от границы, на польской стороне, имение. Что, если под видом фабрики гнутой мебели там организовать базу для врангелевских офицеров?
Потапов ответил, что польский штаб до сих пор не решил дело с «лесными концессиями», предназначенными для такой же цели. В принципе план надо одобрить, и этим займётся «Трестхоз29».
Беседа была не совсем деловая. Потапов вспоминал прошлое, свою близость ко двору, императрицу Александру Федоровну, – возможно, она была холодна к нему, потому что считала его близким ко двору Николая Николаевича.
У Шульгина тоже были воспоминания, связанные с императрицей:
– Я был представлен её величеству вместе с другими членами Государственной думы, нас было тридцать. Церемониймейстер представил меня: «Депутат Шульгин от
Волынской губернии». Она смотрела на меня с видом отчаяния, потом спросила: «Волынская губерния? Какая она?» Я был смущён и все же нашёлся: «Скажу одним словом – мягкая». Она глядит не понимая. «Климат мягкий, наречье, природа холмистая, мягкая, характер людей мягкий». Затем, нарушая этикет, спросил: «Вы там не изволили быть?» Она ответила, как бы жалуясь: «Не была. А где я была? Я десять лет в Царском Селе, как в тюрьме». И
вдруг замолчала. Я сказал: «Надеюсь, вы посетите эту гу-
29 Никакого «Трестхоза» в действительности не было.
бернию?» – «Непременно». И вот как бывает: член Государственной думы от этой «мягкой» губернии принял отречение царя, а первым восстал лейб-гвардии Волынский полк.
Шульгин мог многое рассказать о том, что предшествовало Февральской революции.
– Я как-то обедал у Юсуповых, Феликс Юсупов был женат на дочери великого князя Александра Михайловича.
Был и великий князь Кирилл Владимирович, говорили о том, что династия накануне крушения, – это было ещё до убийства Распутина. Кирилл молча кивал, но в глаза не смотрел, я обратил на это внимание.
Шульгин говорил Потапову и Якушеву, что он буквально потрясён всем, что увидел в России. Россия, её организм не умерли, как они думают там, на Западе.
– Жизнь бьёт ключом, и, больше скажу, её буйный размах перегоняет Запад, в этом я убеждён.
– Мы здесь варимся в этом котле; вам, как свежему человеку, виднее, – согласился Потапов.
– И мы считаем, что этот подъем на пользу будущей
России. Переворот только назревает… Все произойдёт само собой, – разумеется, при нашем содействии. Центр внутри страны есть – это «Трест», – добавил Якушев.
– А силы извне? Они существуют… В Белграде, в русской церкви, стоят наши знамёна. Их семьдесят, при них офицерский караул. День и ночь стоит караул в форме своих старых полков…
Потапов тоже видел эти знамёна, но они будили в нем иные чувства, чем у Шульгина.
Шульгин вспоминал о своём расхождении с черносотенцами: когда еврея Бейлиса обвиняли в ритуальных убийствах, он, Шульгин, напечатал в своей газете «Киевлянин» статью, в которой обвинил прокурора и следственные органы в давлении на суд. За эту статью Шульгина приговорили к трём месяцам тюрьмы, хотя вскоре и помиловали. Находясь в эмиграции, он не мог мириться с кровожадными намерениями ультраправых, мечтавших о погромах и кровавых расправах в случае переворота.
Главное, что волновало сейчас Шульгина, была судьба его сына, пропавшего без вести. Были сведения, что он будто бы находится в больнице для душевнобольных в
Виннице.
– Я могу сам поехать в Винницу, скажем, под видом скрипача из ресторанного оркестра.
– Ничего этого не нужно. Мы пошлём в Винницу своего человека. Вам следует только написать записку сыну, чтобы он доверился нашему человеку.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги