Мертвяк

— Природа будто серчает, — произнес мужчина лет пятидесяти на вид, морщинистое лицо его было подернуто нездоровым оттенком, присущим застарелым гастритникам. Длинные рукава потертой коричневой куртки скрывали множество татуировок, говорящих о весьма богатом тюремном прошлом их обладателя.

— Идеалистические бредни, — отрезал его попутчик — седой, с внешностью артиста, играющего мужественных и благородных героев.

— Не, не бредни. Погода всегда хмурится, когда народ буйствует.

— Помолчи, Чумной, — кинул «благородный герой», прикрывая глаза. Он страшно устал за последние дни.

Не показывал окружающим, что творится в его душе, а была она раздираема не менее жестокими бурями, чем общество и государство. Сегодняшний день для него был решающим. Кажется, все просчитано, продумано, но немалый оперативный опыт подсказывал, сколько продуманных и просчитанных мероприятий летели к чертям из-за какой-нибудь ничтожной оплошности или крохотного просчета.

По лобовому стеклу старенькой помятой «Волги» хлестал косой дождь. За окнами проносились столичные улицы. Несмотря на непогоду, они были заполнены людьми. Не просто слоняющимися, спешащими по делам прохожими. Это были толпы, упоенные жаждой разрушения, осознанием своей силы. Люди скидывали с себя тесные оковы, сковывавшие их долгие годы. И за обликом благопристойных обывателей проступали личины дикарей, вооруженных каменными топорами.

На Лубянке скинули памятник Дзержинскому, и сейчас рядом с пустующим постаментом бесновалась и ревела толпа:

— Смерть… Смерть…

Толпа не хотела ни в чем разбираться, не хотела ни с кем считаться. Это была толпа победителей. И она действительно жаждала насытиться кровью. Бородатые сипящие горластые ораторы сменяли истеричных бабенок. «Мы победили»… «Мы скинули ярмо» — повторяли они снова и снова. И опять летело: «Смерть… Смерть…»

— Самое хреновое — бунт на зоне, — заявил татуированный. — Достается и правым, и виноватым. И своим, и чужим… Интересно, неужели членов ГКЧП в распыл пустят?

— Обязательно, — не открывая глаз, пробурчал «благородный герой».

Членов Государственного комитета по чрезвычайному положению уже препроводили в лефортовские камеры. Переворот не состоялся, и Президента СССР вернули из заточения в Форосе. Теперь он, жалкий и раздавленный, мелькал на телеэкранах и утверждал написанные якобы от его имени его «спасителем» — Президентом РФ, указы, «освобождавшие» Россию от своих территорий.

— Побежденных судят, прошептал «благородный герой». — Но мы будем победителями. Наше время, Чумной… Наше…

Часть центральных улиц перекрывали митингующие. Несколько автомашин — преимущественно черных «Волг» — валялись вверх колесами, и обкурившиеся юнцы разносили их железными прутьями. Пришлось покрутиться, чтобы выбраться из центра на прямой как стрела Ленинский проспект. Движение там было не очень оживленное. В эти дни люди без необходимости не высовывались из дома. Широкоплечий хмурый водитель «Волги» высмотрел в зеркало заднего вида сопровождающих — фургон с надписью «Хлеб» и надавил на газ. Форсированный дизельный мотор взревел, и легковушка резко набрала скорость. Ее помятый затрапезный вид являлся не более чем камуфляжем.

Машины вырвались из города. В Подмосковье шла обычная жизнь. Казалось, сюда не докатились волны политического землетрясения, но на всем ощущалась печать какого-то оцепенения. Или это только казалось?

Через час машина остановилась перед металлическими воротами. Поверху высокого бетонного забора шла колючка, и на углах осматривались зрачки видеокамер.

— Объект «Дача», — сказал «благородный герой». — Тайна за семью печатями. Три нуля. Гордись, Чумной, что довелось узнать.

— А, — Чумной небрежно махнул рукой.

— Опасные знания. С ними долго не живут…

«Благородный герой» хлопнул (дверцей, прикрыл лицо воротником модельного плаща из престижного французского магазина и прошел к воротам.

Приложил карточку к зеву «считывателя». Щелкнул электрический замок, и «герой» шагнул в тесное помещение. Приземистый человек в телогрейке и кирзовых сапогах, дисгармонировавших с военной выправкой, вытянулся по струнке, и стало сразу понятно, что одежда эта — обман, под телогрейкой можно было различить знакомые очертания пистолета-пулемета «ПП-90».

Охранник прекрасно знал посетителя. Но правила есть правила. Сверка документов. Считывание отпечатков пальцев и радужки глаза.

— Проходите, товарищ генерал, — произнес охранник и взял телефонную трубку, — «Синий-два» на территории.

Обширная территория поросла березняком и выглядела довольно неухоженной. Впечатление обманчивое — все выверено, просчитано. За желтыми осенними деревьями виднелась острая крыша двухэтажного кирпичного строения. Уютная дача кого-нибудь из высших деятелей партноменклатуры — не отличающаяся показной роскошью, но добротная, красивая.

Но домик, как и березняк, и несколько наземных строений — все камуфляж. Основные помещения объекта «Дача» располагались под землей.

Двери лифта с лязганьем отворились, и генерал очутился в просторном помещении дежурки. Два помощника начальника караула сидели перед экранами, передающими изображения со всех видеокамер, а равно и данные датчиков. Периметр был перекрыт всеми видами сигнализации, реагирующей на вибрацию, изменение объема и учитывающей еще множество параметров. Кроме того, его охраняли два десятка бойцов. Огневые точки были расположены таким образом, чтобы подавить нападение во много раз превосходящего по численности противника. Имеющийся арсенал превращал объект в неприступную крепость.

— Товарищ генерал-майор, за время дежурства никаких происшествий не произошло, — четко, по-уставному доложил дежурный. Он был в военной форме с майорскими погонами и синими петлицами, означавшими принадлежность к Комитету государственной безопасности.

Генерал кивнул, расстегнул плащ, ослабил галстук.

— Все, майор, сворачиваемся.

— Как?

— Слышали, что в Москве творится? Митинги, погромы. Чем кончится все — одному дьяволу ведомо. Объект эвакуируем.

Майор кивнул. Он не привык задавать лишних вопросов и просто ждал дальнейших указаний «Синего-два» — куратора, который здесь был и царем, и папой римским.

— Группа эвакуации у ворот. Передай своим парням, что машины можно в прицеле не держать.

— Так точно.

— Вы поступаете в распоряжение лично Председателя Новикова.

— Извините, кого?

— Нового Председателя КГБ. Не слышали? Его только назначили. Старый-то теперь на нарах почивает. Выдвигаетесь в расположение пятой бригады.

Разрешите вопрос?

— Разрешаю.

— Передавали, что Каманский выбросился из окна. Правда?

— Правда.

«Синий-первый» — заместитель министра генерал-полковник Каманский — действительно вчера вечером выпал из окна своей квартиры, расположенной на девятом этаже.

— Новая команда сменит твоих богатырей, — продолжил генерал.

— Я должен получить подтверждение центра, — майор отвечал все так же четко, но заметно было, что он подавлен новостями. Из-за этих событий в столице он и его подчиненные зависли как бы между небом и землей. Сиди, не понимая, что происходит, и жди, что будет — то ли тебя приедут брать, то ли пошлют брать кого-то.

Майор вышел на связь с центром. Генерал, усевшись в кресло, задумчиво поглаживал тонкими хитинными пальцами мясистый лист какого-то заморского растения, росшего из кадки в углу дежурки. На лице генерала не отражалось ничего, но если кто-то попытался бы заглянуть к нему в душу, то отпрянул бы, почувствовав давящую тяжесть и огромное нервное напряжение.

— Все в порядке, товарищ генерал. Подтверждение получено.

Напряжение спало. Генерал с трудом удержался от вздоха облегчения. Сработало!

— Пропустить машины и людей по списку, — приказал генерал, раскрывая кейс и вынимая оттуда бумаги на бланках, с печатями КГБ и высочайшими подписями.

— Есть, — дежурный взял документ и пробежал по нему глазами.

— Произвести замену на постах. Оружие сдать в оружейную комнату — новое получите по прибытии на место. Через двадцать пять минут — построение в спортивном зале для инструктажа и напутствий, — усмехнулся генерал.

Есть.

Через двадцать пять минут дежурная смена выстроилась в спортивном зале, оборудованном самыми совершенными тренажерами для накачивания мышц и отработки приемов рукопашного боя. Не было слышно обычных шуточек, как всеща перед официальными выступлениями больших начальников. Бойцы лишь изредка вполголоса перешептывались. Настроение у всех соответствовало погоде и политическому моменту.

— Смирно, — приказал майор.

— Вольно, — махнул рукой генерал, быстрым энергичным шагом войдя в спортзал. Руки он держал в карманах плаща. За его спиной маячили двое крепко сбитых парней с автоматами Калашникова.

— Благодарю за службу, — произнес он устало.

Фраза прозвучала невпопад. Бойцы спецподразделения «Клин» мрачно смотрели на своего генерала. Опытные волки, прошедшие не одну войну, они считали службу на «Даче» временным перерывом в горячей работе.

— Слушайте новую вводную, — произнес генерал. — Вам, товарищи, надлежит… сдохнуть.

Он выкинул руку вперед — в ней блеснул пистолет.

Тут же застрекотали автоматные очереди. Грохот стоял такой, что, казалось, лопнут барабанные перепонки.

Бойцы валились на пол. Один из них, звериным чутьем почувствовавший, чем все кончится, за миг до начала стрельбы, теперь летел навстречу генералу. Пуля ударила его, но остановить уже не могла. Боец летел выпущенной стрелой. Но не успевал. Один из автоматчиков прицелился бойцу в лоб, но тот в последний момент увернулся и ногой рубанул стрелка по горлу. И упал, чтобы уже не подняться. Его противник с хрипом повалился на пол, инстинктивно нажав на спусковой крючок. Очередь прошла по потолку.

— Хорош! — усмехнулся генерал, всаживая еще одну пулю в мертвого спецназовца.

— Замочил Леху, сука, — прошептал другой автоматчик, нагибаясь над своим мертвым товарищем.

Послышался стон. Генерал подошел к одному из лежащих спецназовцев и всадил в него последнюю пулю, выбросил обойму, вставил новую и щелкнул затвором.

Помещение походило на курилку НИИ в обеденный перерыв. Только здесь витал дым не сигарет, а пороха, и запах этот был довольно неприятен.

— Проконтролируйте, — кивнул генерал еще двоим вошедшим автоматчикам, а одного пригласил жестом с собой.

Узкая металлическая лестница уходила резко вниз. Генерал и его подручный прошли по неширокому, выкрашенному желтой краской, с потеками на потолках коридору. Строителей объекта меньше всего заботил его дизайн.

«Конец сектора А. Предъявите допуск» — гласила светящаяся табличка. Здесь же стоял охранник. Уже из новых. Из сменщиков.

Часть тяжелой стены отъехала в сторону, и генерал со спутником очутились в самой сердцевине объекта. Такой же замызганный коридор.

— Направо, — кивнул генерал.

Автоматчик влетел в помещение. Генерал вошел за ним.

Теперь они оказались в лаборатории. Двое в белых халатах резались в шахматы. Еще один колдовал за клавиатурой компьютера. А в углу за стеклянным столом сидел невысокий мужчина лет сорока, в сильных очках. Он был лыс, и его голова бугрилась шишками. Кожа с нездоровым зеленоватым оттенком придавала ему сходство с ящером. Завидев гостей, он посмотрел на часы и кивнул.

— День добрый, — произнес генерал.

— Здра… — один из шахматистов приподнялся и тут же получил пулю в живот.

— Очень жаль, — произнес генерал и всадил пулю в грудь второму шахматисту.

Человек за компьютером оторвался от клавиатуры и завороженно уставился на тела своих товарищей.

«Ящер» встал из-за стола, подошел к распростертым телам, брезгливо ткнул одно носком ботинка, потом повернулся в человеку за компьютером.

— А вы, Парфентий Васильевич, нам еще пригодитесь. У вас светлая голова.

Тот закивал, не отводя от своего шефа округлившихся испуганных глаз.

— «Дача» наша, Менгель, — сообщил генерал.

— Наконец начнется нормальная работа.

— Это я вам обещаю, — усмехнулся генерал…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Шампанское в тот вечер оказалось прекрасным, а вот вино подкачало — походило на какую-то бурду, выдаваемую за грузинские марочные вина, которой полны все ларьки. Стол был обычный — легкие закуски, икорка, пирожные. Люди пришли сюда не наедаться, а поговорить о высоком, можно сказать, о вечном. Ну и решить кое-какие свои проблемы.

— Недурственно, — произнес Семен Борисович Резников, допивая второй бокал шампанского и стряхивая его капли со старого свитера, который он носил лет десять и который стал основой его имиджа — в нем он появлялся и в правительстве, и на телевидении. Этим свитером он как бы намекал — мол, не встречайте по одежке, перед вами человек, который имеет право одеваться как Бог на душу положит. Перед вами не фирмач какой-то, а художник.

— Первый раз на такой тусовке, — восхищенно прошептал входящий в моду и получивший свою программу на телевидении поэт.

— Будешь держаться молодцом — так не в последний, — снисходительно произнес Резников, и, заложив вираж, стал пробираться к более достойным собеседникам.

Светский раут проходил на ближней даче Совета Министров «Роща». Спокойствие собравшихся охраняли ленивые, но зоркие прапорщики и офицеры Федерального управления правительственной охраны. Сборище должно было расценивать как акт общения властей и муз, но злые языки могли бы не без ехидства намекнуть, что собравшимся деятелям культуры, интеллектуальной элите нации, просто-напросто раздаются указания, куда рулить, к чему призывать и как это будет вознаграждаться — званиями ли, дотациями или временем на телеэкранах.

Два режиссера, распутного вида телеведущая, бородатый голодный поэт-песенник, известный юморист — гражданин Израиля, Эстонии и России — облепили министра культуры, уже принявшего привычную позу мудрого вещателя мудрых мыслей. Не меньшей популярностью пользовался московский вице-мэр. Хозяин же вечеринки, вице-премьер Правительства России Анатолий Чекалин скользил, как скутер, умело избегая соприкосновения с гостями. Его скольжение прервалось около Резникова.

— Видел, видел вас по телевизору, — произнес он, лениво, с демонстративным равнодушием побалтывая в стакане вино, хотя пристрастие его к горячительным напиткам было общеизвестно. — Хорошо говорили.

— Я говорил так, как велит совесть.

— Да, — рассеянно кивнул вице-премьер…

— В моей новой книге, которую я заканчиваю… — начал было Резников, но на лице вице-премьера проступила такая неприкрытая скука, что писатель оборвал фразу на полуслове.

Похоже, вице-премьер не относился к числу почитателей таланта Резникова.

Правда, бывали минуты, когда и сам Резников не уважал свой талант, а порой подумывал, что и таланта-то никакого нет, есть просто способность более-менее связно излагать свои мысли, да и то получается нудновато. Но подобные идеи посещали его вечером, вместе с ноющими болями в сердце и изжогой. А утром он поднимал кипу критических статей по поводу своих книг, хвалебных од и эссе о его творчестве, и в очередной раз убеждался, что излишне требователен к себе — тоже скорее всего от таланта да врожденной скромности.

В Союзе писателей СССР Резников возник в нужное время — после того, как прошли все знаменитые травли и были подписаны все письма, бичующие будущих классиков и кандидатов на роль гласа народной совести. А доносы на своих коллег по цеху, призывы осудить, растоптать, разбавленные просьбами о расширении жилплощади и внеочередной продаже «Жигулей» были уничтожены. В памятном девяносто первом демократические прогрессивные писатели взяли штурмом оплот «министерства литературы» и с подозрительной поспешностью сожгли бумаги из сейфа первого секретаря правления СП. Так что в новые времена Резников вошел чистым и непорочным, аки младенец. А перед собратьями по перу он получил преимущество — ему не нужно было каяться за неправильные книги, за позорное голосование, когда писатели клеймили будущего лауреата Нобелевской премии. Ему не нужно было слезливо причитать, что он был заморочен правящей идеологией и даже верил в подлые коммунистические идеи. Он накатал повесть о геноциде татарского народа в тридцатые-сороковые годы. Повесть перепечатала добрая половина толстых журналов. Она вызвала бурный поток откликов, преимущественно такого типа: «Смотрите, какими подлецами, негодяями и сволочами мы были» и «Покаемся за все». Потом появились очередные его обличения кого-то и чего-то там, затем Резников понял, что выдыхается, не может на равных выступать в гонке обличительных опусов — а с каждым месяцем в нее включалось все больше и больше народу. Там уже маячили фигуры старых литературных «генералов», спешно каявшихся в своих творениях вроде «О партии милой, родной и любимой». К тому же народ обнаглел до такой степени, что все больше предпочитал легкомысленные, пустые и Гглупые детективы и фантастику. А на толстых журналах, тиражи которых падали и падали, — не протянешь. Премию Букера — тоже не получишь. Какой выход для большого художника в такой пиковой ситуации? Один — политика.

И тут ему повезло. Его назначили председателем президентского Комитета по помилованиям. Там он развил потрясающую активность, как ангел небесный раздавая милосердие убийцам детей, насильникам и разбойникам с большой дороги. И снова его имя замелькало в газетах, а его лицо на телеэкранах. Правда, всепрощенческое милосердие немножко изменило ему, когда в девяносто третьем танки палили по «Белому дому», где собрался осажденный парламент. Тогда сдуру, испуганно тараща глаза в телекамеру, он прокричал что-то вроде «патронов не жалеть». А потом долго объяснял, что его неправильно поняли, и в его выступлении было больше иносказательности, чем конкретных пожеланий. Милосердие оказалось вещью не только почетной, но и выгодной. Гораздо выгоднее, чем вся эта писанина для толстых журналов.

— Ну как, боремся за гуманизм? — поинтересовался вице-премьер — статный, с ярко-рыжей шевелюрой, с лицом пресыщенного римского патриция, перечеркнутым глубоким шрамом.

— Боремся, — с готовностью отозвался Резников и тут же одернул себя. Пора изживать эти заискивающие нотки. Он знал за софой такую слабость, что-то вроде услужливого лакейства. Ничего не мог поделать. Манил его запах власти. Еще в старые времена тянул шелест шин черных лимузинов, шуршанье деревьев на цековских дачах. Так ведь не подпускали туда.

— Пожалуйста, — сделала книксен вышколенная смазливая официантка, предлагая вино на подносе.

Вице-премьер залпом осушил свой стакан и взял следующий. Резников тоже. Писатель проводил взором округлую соблазнительную корму официантки, еще раз подумав о том, что не так уж много он и значит в сложившейся системе. Не прочь, например, прилипнуть к такой корме, но она для рыб-прилипал покрупнее.

Резников, правда, успокаивал себя тем, что не его одного пьянит запах власти, но и, пожалуй, всех присутствующих. И не его одного округлые формы официанток наводят на грешные мысли, а всех, кроме разве что русско-эстонско-израильского юмориста, которого больше прельщали прапорщики из охраны.

— Клюют со всех сторон. Ладно бы красно-коричневая мразь. А то ведь и от наших достается, — вздохнул жалобно Резников.

— Да-а, — лениво протянул вице-премьер.

— Проклятый режим семьдесят лет делал из людей преступников, а мы их стесняемся миловать, — воодушевленно завел свою привычную песню Резников.

— Да-a, — снова протянул вице-премьер. — Но с Чикатило вы слегка лишку хватили. Все-таки за сорок трупов. А смертный приговор одним голосом прошел. Сам-то небось за помилование голосовал?

— Ну голосовал. Заладили: Чикатило, Чикатило… Больной человек. Да и дед у него раскулаченный. Отец в ГУЛАГе сидел. Вон сколько психологических травм в детстве.

— Да-а? — все тянул и тянул вице-премьер. — У вас материалы по Брызову. Помните такого?

— Как не помнить. Семь убийств. Наши склоняются, чтобы отклонить прошение о помиловании.

— Да-а? — вице-премьер внимательно посмотрел на Резникова, с усмешкой. — Тоже человек. Этот меньше поубивал, чем Чикатило. И, может, тоже дед в ГУЛАГе сидел.

— Не исключено.

— Ну, в общем, понятно? За него международный правозащитный фонд «Голубь» просил. Люди уважаемые.

— Я все понял…

— А книжка выйдет — почитаем, — вице-премьер вяло потряс руку писателя и устремился поближе к подносу с горячительными напитками…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Дичь была напугана. Она знала, что по ее пятам идут охотники. Что рано или поздно они настигнут ее и нашпигуют свинцом. Дичь все понимала. Потому что была она человеком. Была она старшим лейтенантом Российской Армии.

Дыхание сбивалось. Пот ел глаза. Какая же жара!

Слишком жарко для мая. Даже в этом ему не повезло! Сплошная невезуха в последнее время. Что ж, видимо, приходится расплачиваться за везение в прошлом. Даже кличку ему в училище дали — Везунчик. Эх, видели бы сейчас его однокурсники. Узнали бы в нем, окровавленном, грязном, со спутавшимися волосами и клочковатой бороденкой, того самого подтянутого, в вечно выглаженном обмундировании, аккуратном даже во время марш-бросков, с начищенными до блеска сапогами курсанта Валерия Лунева?..

Он понимал, что шансы его невелики. Охотники знают свое дело. Это их места. Им известна каждая тропинка, каждый пригорок. И в их планы не входит давать дичи хоть малейший шанс. Игра с запланированным итогом. Охотники знали, что дичь никуда не денется. И к вечерку, усталые, но довольные, они ее настигнут.

— Э, шайтаний сын, — послышался откуда-то сзади радостный вопль.

Пули, как бритвой, срезали несколько веток над головой старшего лейтенанта. Охотник специально бил чуть выше. Длил удовольствие.

Лунев рванулся вперед и, кувыркаясь, покатился по склону. Полежал секунду. Вскочил. Вперед. Пока жив, надо бороться. И пусть шансов почти нет: В это «почти» может вместиться многое.

Жарко. Нет сил… Но нужно рваться вперед.

Он огляделся. Кажется, от одного охотника оторвался. Надолго ли?..

Лунев перевел дыхание. И, покачиваясь, двинулся вперед на ватных ногах.

Ручей с прозрачной, чистой водой — наслаждение, спасение. Лунев опустил в прохладную воду голову; встряхнул ей. Влага остудила потрескавшиеся кровоточащие губы. Много пить нельзя — размякнешь, не сможешь дальше держать темп. Только несколько глотков, да еще прополоскать горло… Все, нельзя рассиживаться. Преследователи не дремлют.

Лунев прошел метров двести по ручью. Старый способ сбить собак со следа. У преследователей есть собаки. Злые, огромные, натасканные на охоту на человека. Впрочем, какой смысл сбивать их со следа? Дичь мечется в ловушке. Все под контролем. Даже эти жалкие попытки сбить со следа.

— Улю-лю, — послышалось откуда-то сзади.

— На пятки давят, — прошептал Лунев.

Охотники уверены, что дичь двинет вдоль каменистого гребня, возвышающегося над лесополосой. А он пойдет наверх. По камням. Если взберется — получит шанс…

Издалека донеслись выстрелы. Потом еще. Потом крик — истошный, предсмертный. Значит, одну из трех жертв настигли. Охотники сначала стреляли по ногам. А потом — кому как: нравится. Руслан, например, отсекал «гяуру» голову острой шашкой, доставшейся ему от предков, те рубили ей головы еще во времена Кавказской войны. Тофик стрелял в грудь из пистолета — пять пуль крестом…

Камни сыпались из-под ботинок, Лунев карабкался вверх, умоляя, чтобы враги не додумались перекрыть этот путь. Не могли же они предположить, что измученная дичь ринется на отвесную стену… Или могли?..

Эх, где оно, былое везенье? Два танка сгорело под старшим лейтенантом Луневым во время боев за Грозный. Он оставался жив. И пересаживался на новую машину. И давил бандитов… Все помнит. Вот из канализационного люка душман бьет из «РПГ» по «Т-72», уже выдержавшему восемь попаданий, изувеченному, но все еще воюющему. Вот Лунев, отодвинув мертвого наводчика, поворачивает башню и лупит по подъезду, в котором скрылось около десятка «духов», и дом «складывается» — вряд ли там остался кто живой. А потом старлей уходит по переулкам, экономно тратя последние патроны и храня один — для себя, ибо все знают: попадаться «духам» в плен нельзя. Их «ласки» пленных известны — кастрации, содранные скальпы, распятия на крестах.

Попался Лунев, когда после очередного перемирия в третий раз брали Самашки. Где оно было, это везение, в тот день, когда от взрыва гранаты, выпущенной из «РПГ», старший лейтенант потерял сознание?

Очнулся уже в горном ауле. Провел там долгие, тягучие месяцы. Несколько раз его выводили на расстрел. Издевались. Потом бандиты говорили, что они «побили безродных русских собак» и что война закончилась крахом России. «Через годик и Кремль возьмем». В число обмениваемых пленных Лунев не попал. А попал он в «загон» — так называли это место хозяева. И тогда резанула мысль — лучше было б погибнуть… Поначалу все складывалось не так уж плохо. Пленных, а большей частью обычных гражданских лиц, в том числе и детей, там было не меньше полусотни. Их не били. Кормили сносно. Лечили. Обследовали. Одно только плохо, что изредка людей забирали, и больше они не возвращались.

— Зачем нас здесь держат? — спросил одного из старожилов Лунев.

— На убой, — последовал ответ.

Охранял «загон» самый разный люд — чечены, азербайджанцы, несколько славян. Заправлял украинец из Киева. Иногда приезжали какие-то загадочные гости и вскоре уезжали. Охранникам здесь было довольно скучно, и один-два раза в месяц они позволяли себе веселье — охоту. Настоящую, с загоном дичи. По всем правилам…

Застрекотал ручной пулемет… Баши, огромный чечен, настиг жертву — вторую дичь из трех. Баши пользовался исключительно ручным пулеметом, который в его лапах смотрелся игрушкой.

Лунев преодолел последние метры подъема и оказался наверху.

— О, иди сюда, — засмеялся Тагир, сильный, кряжистый горец со злым лицом.

Их разделяло метров десять. Тагир скучал, явно не надеясь, что дичь двинет в его направлении. Теперь он радовался.

— Танцуй, проститутка! — Он рубанул из автомата по земле рядом с ногами Лунева, так что тот непроизвольно подпрыгнул.

— Танцуй, билядь, — еще одна очередь. — Я тебя взял, билядь! Ха, я!

Что-то в Тагире было от дервиша. А Лунева вдруг осенило спокойствие, в противовес дервишескому безумию его врага.

— Ну, держись. — прошептал, он и бросился вперед, зная, что до Тагира ему не добраться. Но хотя бы помереть в бою, использовав мелькнувший призрачный шанс.

— Ха, давай, — Тагир нажал на спусковой крючок.

Лунев отпрянул, ведомый шестым чувством, в сторону, и пули прошли мимо, лишь слегка оцарапав щеку.

— Xa…

И тут автомат заклинило. Теперь охотника и жертву разделяло метра четыре.

Тагир ударил по затвору — бесполезно. Потом потянулся к пистолету, но увидел, что не успевает, и с уханьем опустил приклад на голову Лунева. Мимо. Лунев упал Тагиру под ноги и смел его.

Противники сцепились, катаясь по земле. Тагир был силен горской силой. Его руки казались стальными, он вроде бы и не ощущал града ударов и прямо тянулся пальцами к глазам Лунева. Потом ухватил его за горло и пытался впиться в него зубами. Он визжал и шипел. Лунев уступал в силе противнику, в нем не было его первобытной ярости. Но зато он был спокоен. И умел кое-что такое, чего не умел его враг.

Лунев нанес, изловчившись, удар по голове без видимого эффекта. Потом вдавил точку на ключице — сжимающие его горло пальцы слегка ослабли. Он напряг шею и обрел утраченное, казалось навсегда, дыхание. В глазах просветлело. Потом он расслабился и неожиданно напрягся, пружинисто изогнулся, освободился от захвата противника и сбросил с себя тяжелое тело.

— Гр-р, — захрипел Тагир. Он ударил русского по лицу, но удар только скользнул по скуле. Тагир потянулся к ножу на поясе, но не смог выдернуть его — тот запутался в одежде.

Лунев опять выгнулся, освободил руку, она петлей захлестнула шею Тагира, резко прошла по адамову яблоку, проехалась по уху. Рывок за волосы. Тагир отлетел и упал на спину. Попытался приподняться, но не успел. Лунев взметнулся вверх, и в конце полета его колено опустилось на горло горца…

Слабый булькающий звук сменил отчаянный вой боли, в котором слышалось предчувствие смерти. Тагир дернулся.

Лунев с трудом встал на четвереньки, сгреб автомат, поднял его. Но добивать врага было не нужно — глаза Тагира закатились. Он умирал.

С минуту Лунев простоял на четвереньках, прокашливаясь. Он думал, что Тагир раздавил ему шею. Но ничего — вроде порядок, жить можно. Устало сел на землю. Осмотрел автомат. Снял крышку, вытащил затвор, встряхнул, вернул обратно. Автомат работал.

— Э, Тагир, — послышался крик.

Среди зелени мелькнули фигуры.

— На! — Лунев лупанул по ним длинной очередью. Автомат выплюнул последнюю гильзу и замолк. Руки тряслись, в глазах еще двоилось, поэтому очередь ушла вверх.

Лунев перекатился за камни, дернул на себя сумку, полную снаряженных магазинов.

Из зарослей что-то крикнули по-чеченски. Очередь врезала по камням правее старшего лейтенанта. И тут же из зарослей в его сторону рванули двое. Тут уж Лунев бил наверняка, и срезал одного.

Сзади был, склон. По нему и покатился танкист, не дожидаясь дальнейшего развития событий…

— Ай, Тагир… Ай, братишка, — худой золотозубый горец стоял на коленях, раскачивался из стороны в сторону, приподняв голову убитого. — Убью, русский шайтан! Достану и убью!

— Ты его найди, — произнёс двухметровый усатый украинец:

— Найду и убью…

— Пока он двоих наших убил. Шустрый…

Найти и убить беглеца они так и не смогли. Собаки потеряли след. Прочесывание ничего не дало. Поиски с помощью вертолета тоже. Оставалась надежда, что местное население, запуганное, наученное горьким опытом, не даст «гяуру» пристанища. Но тот, похоже, и не просил этого пристанища. Он будто растворился в горах.

— Ну, что делать будем? — тяжело спросил украинец золотозубого. — Охотники, да? Джигиты, да? Как расхлебывать все это?!

— Хозяину сказать..

— А ты легче способа покончить с жизнью не нашел? Кто придумал на подопечных охотиться? Кто этим занимался? Башки нам не сносить.

— Я никого не боюсь! — гордо распрямил плечи золотозубый.

— Значит, умрешь без страха.

— Зачем так говорить, да?

— Потому что так и есть, да, — передразнил его украинец. — Хозяину знать обо всем необязательно. Все равно этот гад в горах сгинул. Или сгинет.　

— А если не сгинет?　

— Не сгинет — кто ему поверит? А поверят — никто сюда не придет. Суверенная страна. Никакой клятый москаль сюда носа не сунет.　Помоги нам Аллах…　

— Аллах велик, — скривился украинец.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Наша страна вступила в Европейский совет, — вещал благообразный бородач, напросившийся на прием. — И вместе с тем здесь, в этой стране, государство убивает людей. Как такое возможно?　

— Я полностью согласен с вами, — кивнул Резников, разглядывая представителя международного благотворительного фонда «Голубь» — именно об этом фонде на вечеринке говорил вице-премьер. — Нельзя же тяжелой ситуацией с преступностью оправдывать подобные убийства, — продолжал вещать бородач. — Вот взять, например, Рауля Брызова. Средства массовой информации еще до приговора уже расстреляли его. Разве такое возможно в цивилизованном обществе? Пусть семь убийств. Пусть среди жертв — дети. Это нисколько не умаляет жестокости общества к своим гражданам.　

— Несомненно, — соглашался Резников, удивляясь, насколько бойко вещает гость в стиле самого председателя Комитета по помилованиям.　Добрым жестом надо бы начать новую кампанию по проявлению милосердия… Ну, с того же Брызова. Показать, что еще есть милосердие в обществе. Даже к таким заблудшим душам.　Возможно…　

— Я, кстати, поклонник вашего таланта.

Правда? — приободрился Резников.　

— Да. Ваша книга об угнетении монголов… Сильно сделано!　

— Татар, а не монголов.　

— Ах, оговорился.　

Впрочем, Резникову и так было ясно, что книгу об угнетении татар бородач не читал.　

— Говорят, вы заканчиваете свое новое произведение. Я знаком с влиятельными западными издателями, которые всегда готовы напечатать ваши книги.　

— Не они первые, — снисходительно кивнул Резников, внутренне подбираясь, как голодный пес, проходящий мимо ресторанной кухни. — Хотя, если предложения интересные, я готов обсудить.　

— Восемь тысяч долларов задаток. Переведут на указанный вами счет.　 — А издательский договор? Условия?　

— Договор потом. Подумайте. И насчет доброго жеста по отношению Брызову подумайте.　

— Подумаю.　

Все понятно. Что ж, не в первый раз. Спровадив посетителя, Резников открыл толстую папку с материалами, назначенными на рассмотрение в конце недели.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ 　

Утром Резников собирался на заседание комитета.　

— Папка на работу идет, — Светочка, восемнадцатилетняя дочь писателя, расправила на его груди знаменитый свитер.　

— Дела государственные… — улыбнулся он.　

— Папка у нас умный, — Светочка поцеловала его в щеку.　

— Если после института задержишься — позвони. Мать вон волнуется постоянно, если тебя долго нет.　

— Обязательно, — Света поцеловала отца в другую щеку, он взял кожаную папку и отправился к лифту.

Поворачивая ключ зажигания, подумал, какая же все суета и тлен. Главное — семья. Света. Надо отправить ее учиться куда-нибудь в Англию. В этой проклятой стране жить стало опасно. Только еще бы деньжат немного подзаработать. Вон у вице-премьера Чекалина и жена, и дети давно в Англии и в Штатах. Правда, у него возможности иные.

Комиссия заседала в здании на Старой площади. В этом кабинете некогда хозяйствовал завотделом по связям с братскими коммунистическими движениями. Волна преобразований вымела его отсюда и швырнула в кресло министра по делам труда.

Члены комитета — недисциплинированная публика, которую обычно трудно было держать в каких-то рамках, на заседания являлись четко и вовремя. Видимо, причина крылась не только в желании поучаствовать в государственных делах и повершить судьбами…

Десять человек собрались в комнате отдыха. По установленной привычке начиналось все с небольшого чаевничанья. Когда отыскивался повод, то могли и смазать немного выпивкой. Поговорят, обсудят дела на политическом и литературном фронте (семеро из десяти имели отношение к печатному слову), а потом перейдут в зал заседаний. И там займутся работой.

Перед заседанием Резникову предстояло переговорить с несколькими людьми. Первым он отвел в сторону попа-правозащитника, отлученного от церкви за кражи. Одно время его еще привлекали по интересной статье — за мужеложство, и после этого он преисполнился ненависти к любому государству вообще. Внешне он весьма походил на Вельзевула — с острой бороденкой и злыми колючими глазами.

Поп-расстрига понимал все с полуслова. Пригладив бороду, он кивнул:

— Что ж, угодное Богу дело.

Примерно такой же разговор состоялся у Резникова с известной поэтессой, отличавшейся необузданным и истеричным нравом. Выступая на одном из митингов в «защиту демократии», она в экстазе так рванула на себе блузку, что худые груди на забаву публике вывалились из выреза. Слова о доброй воле в связи со вступлением в Европейский совет сразу же вогнали ее в такое состояние, что она была готова проголосовать хоть за союз с самим чертом.

Со скульптором было еще проще. Как-то раз по пьяни он откровенно заявил Резникову: «Одно дело делаем. Помогать друг другу надо. Я хапну, ты мне поможешь решение протащить; Ты хапнещь — я тебе помогу». И действительно помогал.

С адвокатом и с писателем, отсидевшим двадцать пять лет в ГУЛАГе, было проще. Они еще ни разу не проголосовали против прошения о помиловании.

Резников посчитал голоса, кажется, дело почти сделано. Началось заседание комитета.

— Сегодня на повестке дня двести восемьдесят девять прошений о помиловании, — начал он.

Обычно число дел переваливало за три сотни. Миловали в основном всех. Разбираться как положено, не было ни времени, ни желания, да и мыслей таких ни у кого не возникало. Год назад руководитель президентской, охранки решил положить этому конец и приставил к комитету нескольких чиновников из аппарата Президента, которые предварительно отсеивали наиболее одиозных просителей. Эх, где он теперь, глава охранки? Где сама охранка? Где они — те надсмотрщики? Сгинули, будто их и не было, в пучине дворцовых интриг. А Резников и его товарищи вот они. На месте…

— Прошение особо опасного рецидивиста. Отсидел половину срока. Я — за, — представлял материалы Резников. — Восемь — за. Двое — воздержались. Принято… Костылев Дмитрий Иванович, четыре убийства…

— Магнитогорский «Джек Потрошитель»? — послышался вопрос.

— Ах эти журналисты, — усмехнулся Резников. — Сразу клеймо прилепят. Студент, молодой. Все впереди, Чистосердечное раскаяние… Принято… Родионский Виктор Игоревич, осужден за вымогательство. Без всяких оснований его называли одним из королей преступного Екатеринбурга. Женат, двое детей, отбыл треть срока… Принято… Брызов Рауль Николаевич, обвиняется в семи убийствах. Образование — высшее, кандидат биологических наук, возраст — сорок пять лет. Чистосердечное раскаяние… Думаю, можно помиловать.

— Но… — встрял народный артист, который отличался несвойственной членам комиссии строгостью к людям. — Говорят, он кровь пил.

— Большевики семьдесят лет кровь пили! — визгливо прокричала поэтесса.

— Нельзя же… — настаивал народный артист.

— Голосование…

Бумага с ходатайством о помиловании пришла на подпись Президенту, когда тот находился на очередном отдыхе — уже четвертом за год. Больной человек, с рассеянным вниманием, полагавшийся больше на советников, обычно не глядя подписывал документы. И на этот раз его подпись украсила бумагу, по которой даровалась жизнь, наверное, самому опасному убийце, когда-либо ходившему по российской земле…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

В круглом зале с колоннами, с большим, красного дерева, столом, с неудобными, резными с золотом, стульями происходило нечто среднее между партийным собранием, производственным совещанием и воровским сходняком. Зал в «Летнем дворце», как прозвали это имение хозяева, был блокирован всевозможными противошпионскими средствами, и можно было быть уверенным, что ни одно слово отсюда не вылетит.

Их было трое — генерал-майор госбезопасности в отставке Роман Анатольевич Кунцевич, вице-премьер Правительства России Анатолий Васильевич Чекалин и один из самых крутых воровских авторитетов страны Юрий Викторович Кокнарев по кличке Чумной.

— У нас какие-то странности творятся в «загоне-три», — сказал Чекалин.

— Чего там азеры учудили? — прохрипел Чумной.

— Происходит сверхнормативная убыль материала., Притом материала качественного. Мы терпим убытки.

— Ладно, разберемся, — кивнул Кунцевич. — Анатолий Васильевич, как на вашем направлении?

Чекалин привычно доложил об экономическом положении «Синдиката», о вкладывании капиталов, о новых поступлениях, а также о положении на Олимпе политики.

Доходы на Европейском рынке; главным образом в Швейцарии, падают, — констатировал он. — Мы столкнулись с сильным противодействием азиатов. А в США — с латиноамериканскими криминальными структурами.

— В Европе они завалили троих моих парней и пятерых наемников. Так не годится, — пролаял Чумной. — Пора их на рога ставить. Козлы заморские!

Кунцевич поморщился. На совещаниях не принято употреблять жаргонные выражения.

— Брызов сможет изменить ситуацию? — спросил он.

— Он все может, — кивнул Чумной. — Но я бы с ним не связывался. Мы не удержим его в руках. Это все равно что держать в голых ладонях кипящую сталь.

— Сколько можно об одном и том же. Решение принято, — отрезал Кунцевич.

Чумной скривился. Хотел что-то сказать, но сдержался.

— Прошение о помиловании Брызова вчера подписано Президентом, — уведомил Чекалин.

— Теперь его к «полосатикам» на остров, — сказал Чумной. «Полосатиками» по старинке называли заключенных колоний особых режимов, некогда действительно носивших классические полосатые каторжанские одеяния. — По дороге мы его выдернем.

— Подготовка завершена?

— Да. Баксов растранжирили — тьму, — сокрушенно покачал головой Чумной.

— К чему тратить столько усилий и денег? — непонимающе спросил Чекалин. — На нас работают сотни людей. И такой сыр-бор из-за одного насильника.

— Сотни? — улыбнулся Кунцевич. — Исход наших сражений чаще зависит не от сотен, а от одного человека. Хороший агент заменит армию пехотинцев. Брызов нам нужен.

— Ох… — поморщился Чумной…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Когда Мертвяка задержали и переправили в Нижегородский изолятор предварительного заключения, его хотели поместить в двухместную камеру с главарем одной из самых безжалостных и нахальных городских рэкетирских шаек.

— Буду сидеть один, — заявил Мертвяк. — Если кого подсадите — я его просто удушу.

— Эх, Брызов, — покачал головой полковник — начальник изолятора. — Один не соскучишься?

— Нет. Мне о жизни подумать надо.

— И о смерти. Стенка тебе будет.

— А это мы еще посмотрим…

При всей перенаселенности изолятора для Мертвяка нашли-таки свободную камеру.

К следователю Мертвяка водили в специальных кандалах. Работники изолятора были наслышаны, на что он способен. Расписывался Мертвяк на протоколах, не снимая кандалов, еле двигая рукой.

— К чему это, гражданин следователь? — усмехался он, кивая на опутавшие его железяки. — Когда будет нужно, я уйду.

Он бравировал. Сам понимал, что под таким надзором без посторонней помощи ему не уйти. Но он наслаждался, ловя в глазах, жестах, голосе следователя, охранников, судьи, адвоката страх. Ох, Мертвяк знал цену страху. Он умел наслаждаться страхом людей. Он пил его, как пьют дегустаторы марочное вино. Он был не кем иным, как ВЛАСТЕЛИНОМ СТРАХА.

Суд он воспринимал как тягостную формальность. Знал-, что милосердия ему не дождаться. Хотя доказано ничтожно мало, но все равно достаточно для единственно возможного решения — исключительная мера наказания, расстрел. И слова эти прозвучали.

— Именем Российской Федерации приговорен… — торжественно произнес судья. Расстрел… В качестве дополнительного наказания лишить права на управление транспортным средством сроком на пять лет.

— Придется в рай идти пешком, — насмешливо произнес Мертвяк.

Он обвел глазами зал. Ощутил на себе ненавидящие взгляды родственников его жертв. И жадно изучающие, любопытные взоры собравшихся журналистов — они хотели уловить в нем какие-то оттенки отчаяния, обреченности, ужаса перед неизбежной смертью. Не дождутся.

Потом — камера смертников. Помещение пять на пять метров, с унитазом, кроватью, привинченными к полу столом и койкой посредине было перегорожено толстыми железными прутьями. Из угла пялился зрачок видеокамеры. Свет никогда не гас — ночью он просто становился более тусклым. Потянулись резиновые месяцы ожидания.

Молодой, худенький, прожженный и нахальный адвокат пахал не покладая рук, направляя кассационные жалобы в Верховный суд, в прокуратуру.

— Столько сил тратишь, — сочувствующе произнес Мертвяк. — Денег-то с этого почти не имеешь. Зачем стараешься?

— Слава. Известность. Сначала они. А деньги будут потом, — цинично заявил адвокат.

— Ты действительно хочешь, чтобы я вышел на свободу? — зловеще осведомился Мертвяк.

— Хочу — не хочу, — непроизвольно передернув плечами, затараторил ставшим вмиг тонким голосом адвокат. — Какое это имеет значение? Это моя работа. Щепетильность и успех в ней есть вещи несовместимые.

— А. Ну, работай, друг. Старайся.

И адвокат старался. Когда кассационные и надзорные инстанции отклонили жалобы, он накатал бумагу в Комитет по помилованиям при Президенте России. А Мертвяк ждал. Он не верил, что его земной путь завершится в этой тюрьме. Он знал, что смерть еще подождет. Такое же ощущение у него было, когда он смотрел в зрачок автомата, видел палец оперативника, ползущий по спусковому крючку, как в замедленной съемке хлещущий огонь, и ощущал глухие и безболезненные удары пуль по телу. Действительно выжил. Хирурги выковыряли из него семь пуль…

Ел Мертвяк привычно немного. Читал книги — преимущественно западных философов и древнекитайские священные тексты. Иногда писал — как правило стихи. Неплохие стихи. Одна газета напечатала их на первой полосе со сногсшибательным заголовком. В них было какое-то темное очарование. По три часа в день он занимался медитацией, повторял мантры. Два часа — на гимнастику и отработку боевых приемов. И еще — на три выученных, отточенных до миллиметра ката, так японцы называют комплексы формальных упражнений в карате, — тоже своеобразная медитация, только в движении. Для своих сорока пяти лет он находился в удивительной физической форме. Казалось, годы нисколько не сказались на его теле. Охранникам у мониторов становилось не по себе, когда они смотрели на мечущийся по тесной камере вихрь…

Помощник прокурора по надзору за исправительно-трудовыми учреждениями в тот день выполнял привычную и неприятную миссию — объявлял арестованным решения различных инстанций. Самыми неприятными были визиты к смертникам. Один из них был предводителем банды, накрошившей кучу людей, — с каждого трупа банда разживалась аж долларов на триста. Низколобый, с выступающей челюстью «питекантроп», узнав об отклонении его прошения, неожиданно метнул в помощника прокурора через прутья решетки металлическую тарелку, промахнулся и вздохнул:

— Жаль, не попал. Убил бы — пока следствие да суд, еще бы пожил.

Следующему смертнику помощник прокурора сказал иные слова:

— Прошение о помиловании удовлетворено. Смертная казнь заменена пожизненным заключением.

— Разобрались-таки по совести, — удовлетворенно кивнул Мертвяк.

— По совести? — вздохнул помощник прокурора. — Если по совести, так тебя в кипящем масле варить надо.

— Да? — Мертвяк выступил из тени, и лучи слабой лампы очертили зловещее выражение на его лице. — Попробуй, прокурор… Впрочем, мы еще обсудим этот вопрос. Когда выйду.

Помощник прокурора сглотнул комок в горле и быстро покинул камеру…

Через день новый прапорщик передал Мертвяку крохотную записку, которую тот сумел прочесть, заслонив от ока телекамеры.

«Не мандруй. Начало положено. Выручим. Ч.».

«Ч.»? Кто такой? Ясное дело — Чумной. Старый авторитет слов на ветер не бросал никогда. «Начало положено». Значит, вот кого надо благодарить за спасение. Круто взлетел Чумной, если такие вещи может делать. Уж его-то меньше всего можно заподозрить в благотворительности. Значит, чего-то надо. Чего?..

— На выход, — сообщили двое вертухаев через два дня.

— На «остров»? — спросил Мертвяк.

— Последний твой прикол, — произнес старший сержант.

— Все в руках Господа…

Опять кандалы. Автозак. Мертвяк удостоился отдельной машины. Один из сопровождающих был тем самым прапорщиком, который передал записку от Чумного.

Если будут отбивать — прикинул Мертвяк — так до посадки на спецэшелон. Со спецэшелона не сорваться. Там солдаты с автоматами и с собаками. А уж его-то будут пасти круглосуточно. Скоро что-то произойдет. Он расслабился, внутренне готовясь к скорому развитию событий…

Автозак затормозил. Послышались, глухие хлопки. Дверь отъехала в сторону, и Мертвяк прищурил глаза от яркого света.

Прапорщик запрыгнул в фургон, расстегнул замок цепи, которой Мертвяк был прикован к полу. Затем расстегнул наручники.

— Быстрее, — прикрикнул.

Закуток для конвоя внутри автозака преграждал труп старшего сержанта. На асфальте в расплывающейся луже крови лежал труп еще одного конвойного.

— Сюда.

Мертвяк вскочил в «Волгу», преградившую путь автозаку. За рулем сидел крепко сколоченный парень с мясистым бритым затылком. Рядом на мосту прогрохотала электричка. Место было безлюдное — заводской район.

«Волга» рванула, как конь от удара хлыстом. Через несколько минут все трое пересели в «рафик». Прапорщик содрал с себя форму и переоделся в спортивный костюм. Еще через полчаса «рафик» остановился.

— Уф, вырвались, — с облегчением вздохнул прапорщик, выходя из машины и поводя плечами.

— И что дальше? — спросил Мертвяк.

— Дальше? Посидишь в убежище. Люди с тобой встретиться хотят.

Водитель тоже вышел и оглянулся на широкие просторы и на лесной массив.

— Люди? — хмыкнул Мертвяк. — А если я не хочу говорить с людьми?

— А кого это интересует? — пожал плечами прапорщик.

— Верно. Раб — это говорящее орудие.

— Вот именно.

Мертвяк грустно вздохнул и тут же молнией рванулся вперед. Рубящий удар по шее смел шофера. Второй удар — контрольный, чтобы не было сомнений, что человек этот умрет, — всем весом, коленом под сердце. Испытано на практике не раз. Безупречный прием.

— Ах ты…. — Рука прапорщика ловко метнулась к поясу, где торчала рукоятка пистолета.

— Не балуй — Мертвяк рванул прапорщика за руку, и пистолет отлетел в сторону.

— Что ж ты, как падла… — с какой-то детской обидой произнес прапорщик.

— А ты не как падла — своих товарищей расстреливал?

— Мы же тебя выручили.

— Вот тут вы и ошиблись…

Четко, как в спортзале, Мертвяк подпрыгнул, и ребро его подошвы перебило прапорщику горло.

— Спасители, — прошипел Мертвяк, оглядывая два трупа.

Ноздри его жадно раздувались. Он, прикрыв глаза, впитывал запах истекающей жизни…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Настя подставляла лицо ласковому весеннему солнцу. Ее каблучки звонко щелкали по тротуару. На устах играла блаженная улыбка. У Насти выдался хороший день. И было хорошее настроение. Она знала, как и для чего жить.

Она легко летела, как белоснежная роскошная прогулочная яхта, сквозь темный океан столичной жизни. Никакие волны и водовороты не могли поколебать ее, заставить свернуть с прямого курса. Облезлые, с рваными парусами, а то и вообще без руля и ветрил шхуны не касались ее. Ни одна даже не попыталась взять ее на абордаж. Хороша, но не про них — это понимали все.

— Э, девушка, — пробормотал сын гор, распахивая дверцу «Мерседеса», но, присмотревшись к Насте, пожал плечами и отправился искать другую добычу.

— А не позолотишь ручку? Кто цыганке откажет — на ровном месте споткнется, — заголосила цыганка, но, наткнувшись на взор глубоких, как горные озера, синих глаз Насти, только прошептала: — Храни тебя Господь, ясноглазая, — и отвела руку с протянутой ей пятисотрублевкой…

У просящей милостыню старушки Настя задержалась и попыталась дать ей денег.

— Ах, дочка, тебе самой нужнее, вздохнула старушка, глядя натоптанные туфельки и старенькое платье девушки.

Настя не отличалась броской внешностью, она была по-русски, как-то незаметно красива. Панельные проститутки с завистью оглядывали ее прекрасную фигуру, но тут же отводили глаза. К этой девушке не прилипала привычная московская грязь. Даже уличные «крысята», тротуарная шпана, провожали ее тоскующими взорами, воздерживаясь от привычных похабных комментариев. Только парочка подвальных шестнадцатилетних дегенератов на лавочке у подъезда, жадно поедая ее глазами, перекинулась скабрезным словечком:

— Ох, затащить бы герлу в уголок.

— Так за чем же дело стало?

— Не, лучше Натаху трахнем.

Даже в их неразвитых, затуманенных дихлофосом и таблетками мозгах прозвучало: не про вас, нельзя.

День у Насти выдался суетный. Профессор Верещагин пообещал позаботиться о том, чтобы дипломную работу ей засчитали за кандидатскую диссертацию. При этом старый ученый даже прослезился и сказал, что таких талантливых учеников у него не было после Ричарда Маратова, ныне академика, директора Института системного анализа. Потом появился улыбающийся, как деревенский дурачок, представитель американского фонда по поддержке талантов. Он долго уговаривал Настю ехать на стажировку в Штаты. Обещал блистательные перспективы, говоря по-английски на кошмарном сленге, который и является, собственно, американским языком.

— России не нужны таланты, Анастасия. Россия не заботится о талантах. Она заботится о том, как лучше спекулировать американскими и японскими товарами. Но миру таланты нужны. Очень нужны. Больше, чем заводы и полезные ископаемые.

Под миром он подразумевал США. Он держался снисходительно, уверенный в своем успехе, и был страшно раздосадован и удивлен, когда ничего не добился. Профессор же Верещагин несказанно обрадовался.

— Уважаемая и дорогая Настя. Я специально не разговаривал с вами на эту тему. Такие вопросы каждый для себя должен решать сам. Я рад, что и здесь не разочаровался в вас.

— Иначе и быть не могло.

— Все знают, что американская система образования — это конвейер для производства потребителей кока-колы и наркотиков, а также биороботов для фирм и предприятий. Вот они и рыщут по всему миру за тем, что им не принадлежит. России еще понадобятся таланты.

Он поцеловал, расчувствовавшись, Насте руку в самых лучших традициях прошлого века.

Настя тоже думала, что она и такие, как она, еще пригодятся своей стране. Сколько времени проведено ею в молитвах, чтобы отвел Господь беду от Родины! Уехать в Америку? Оставить землю предков? Оставить любовь?

— Любовь, — тихо произнесла она вслух.

Еще недавно она не могла произнести это слово. Считала его каким-то инородным. Но сейчас оно наполнилось для нее сладким смыслом…

— Вам помочь? — бросилась она к мужчине лет пятидесяти на вид, скорчившемуся на скамейке в скверике и державшемуся за сердце.

— Прихватило, проклятое, — прошептал он, массируя грудь. — Вот, приехали…

К тротуару прижалась «скорая», из нее выскочила женщина-врач и склонилась над мужчиной.

— Девушка, — повернулась она к Насте. — Не поможете ли усадить его в машину.

— Конечно.

Зачем спрашивать? Можно ли отказать в помощи больному?

Поддерживая мужчину за локоть, она повела его к фургону «скорой».

— Так, заводиле сюда, — велела врач.

Больной» двигался еле-еле, шаркая ботинками об асфальт. Настя влезла в машину первая.

— Осторожнее. — Она помогла больному усесться на жесткое сиденье. В салон согнувшись пролезла врач.

— Все? — спросила Настя, пробираясь к выходу.

— Все, — кивнул больной, и его пальцы мертвой хваткой сжали руку Насти.

— Чтр такое? — непонимающе выдавила она.

— Тихо!

К ее лицу прижали пахнущую химией тряпку. Потом мир сдвинулся и начал уплывать куда-то в сторону. В черноту…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

База-три — загородная двухэтажная вилла с колоннами и балкончиками — стиль «а-ля новый рус» — имела обширные, в лучших традициях КГБ, подвалы. Официально строение и участок в пару гектаров числились за благотворительным фондом «Ветеран». А неофициально — за «Малой конторой», как называли организацию ее члены, в прошлом преимущественно сотрудники «Большой конторы». Имелось еще одно название — «Белый легион».

Просторное помещение было заполнено аппаратурой — компьютерами, приборами малопонятного назначения. За одним из компьютеров сидел худощавый неопределенного возраста блондин в очках, носивший прозвище Математик. В кресле перед стеклянной стеной расположился грузный мужчина лет пятидесяти на вид — он посасывал мундштук, как человек, недавно бросивший курить и не находящий себе места из-за острого желания накачаться никотином. Здесь его называли Зевсом.

Стеклянная стена была с секретом — она позволяла наблюдателю видеть то, что происходит в соседнем помещении. С той же стороны было видно лишь большое зеркало. Трюк старый, применявшийся еще спецслужбами фашистской Германии, потом облюбованный американцами и с трудом прижившийся в России.

В «Зазеркалье» — длинной узкой комнате с большим письменным столом, на котором стояло два телефона, видеомонитор и компьютер, — находились тоже двое. Широкоплечий, с изможденным лицом и совершенно седой парень сидел на стуле, положив руки на колени. Его собеседник — двухметровый русоволосый атлет, известный в «Легионе» под кодовым именем Одиссей, мерил комнату шагами, курил сигарету за сигаретой.

— Значит, Валера, людей забирали и они больше не возвращались? — спросил Одиссей.

— Нет, — затряс головой Валерий Лунев. — Они попадали в руки «наци».

— Кого?

— Так прозвали врачей. Иногда приезжали какие-то… Никто не говорил нам, что они врачи. Но по их разговору можно было понять.

— Сможешь их описать?

— С трудом. Серые мышки. Все улицы заполнены такими.

— Ты говоришь, вас подвергали постоянным медицинским тестам. Там что, было соответствующее оборудование?

— Да. Импортное. Я в этом мало понимаю, но, по-моему, очень дорогое. Во всяком случае, не районная поликлинника. И не медсанчасть в нашем училище.

— Ты сможешь указать место на карте?

— Нет. Я же рассказывал — плутал по горам и лесам. Тонул в реке.

— Но автомата не выпустил, — улыбнулся Одиссей.

— Лучше было умереть. Не хотелось снова быть дичью. Я бы устроил им с пятью магазинами Кавказскую войну.

— Давай вспоминать.

Одиссей и Лунев устроились перед компьютером. На дисплее замелькали кадры аэро- и космической съемки, фотографии горных ландшафтов.

— Вот это место похоже…

— Точно это?

— Не оно, но похоже… И номер восемьдесят один — тоже похоже.

Зевс обернулся к Математику.

— Ну, что думаешь?

— Сейчас, — кинул тот, продолжая нащелкивать на клавиатуре. — Все узнаем…

Сотрудники «Малой конторы» пытались определить — не является ли Опаленный вульгарной подставкой. Были уже случаи, когда им пытались внедрить агентов. Те, кто этим занимался (один раз ФАГБ, другой — Главное управление по борьбе с бандитизмом, а в третий — подольская криминальная группировка), не имели понятия, с чем столкнулись, просто ощущали присутствие какой-то силы и пытались определить ее. Зевс с первых же шагов прилагал огромные усилия на обеспечение внутренней безопасности. И не напрасно. Пока к ним не просочился ни один посторонний.

— Готово, — доложил Математик. — Девяносто восемь единиц.

— Чист? — спросил Зевс.

— Как ангел.

Лунев несколько дней назад набрел на пограничный секрет на границе России и Азербайджана. Обросший, истерзанный — пограничники сперва приняли его за душмана. Командир заставы выслушал его рассказ с явным недоверием. Но сообщил обо всем кому надо.

Только не в штаб погранслужбы, а своему контактеру из «Легиона». На следующий день за парнем прибыл сопровождающий из Москвы.

— Гарантии абсолютные? — не отставал Зевс от Математика.

— Абсолютные — не по моей части. Это к Господу Богу. Но вероятность, что он говорит неправду, — ниччтожно мала.

— Берем в работу?

— Это вам решать…

Зевс задумался. Математик говорит, что парню можно верить. Говорит не просто так. Комната для приватных бесед напичкана аппаратурой. Она незаметно считывает электромагнитные составляющие биополя подконтрольного объекта, инфракрасные излучения, идущие от него, другие характеристики. Даже в стулья вмонтированы датчики, реагирующие на вибрацию человека, которая говорит о его эмоциональном состоянии куда лучше частоты пульса. Фактически здесь был установлен самый совершенный детектор лжи. И еще присутствовал Математик — его Зевс нашел в НИИ МВД, где тот не первый десяток лет корпел над программой эмоционального тестирования. В последние годы им срезали все ассигнования и фактически выкинули на улицу, зарубив самые перспективные разработки в этой области.

Детекторы лжи фиксируют реакцию человека на прямой вопрос. «Вы были вчера в Александровском саду?» Ответ — да, нет. Математик разработал систему параллельного анализа, когда оценивается эмоциональное состояние объекта в процессе обычной беседы. И создал программу, позволявшую почти что со стопроцентной вероятностью ответить на вопрос — можно ли доверять клиенту. Такого не мог сделать никто. Американцы еще только подбирались к подобным методикам и нащупывали тропинки. Математик же выявлял агентов противника, внедряющихся в «Малую контору». И сейчас он был уверен, что Лунев к таковым не принадлежал…

— Об одном мечтаю, — устало произнес Лунев. — Вернуться туда. И поговорить со всеми по душам.

— Не ты один, — кивнул Одиссей…

Зевс нажал на кнопку переговорного устройства. В соседней комнате раздался телефонный звонок. Одиссей поднял трубку.

— Парень чист, — сказал Зевс.

— Понял, — Одиссей повесил трубку и повернулся к Луневу, — Значит, посчитаться хочешь?

— Хочу:

— Мы успели кое-что разузнать о тебе, Валера. Мастер спорта по десятиборью. Хороший рукопашник. Стрелок. Опыт боевых операций. Орден за Ичкерию. Коэффициент выживаемости, по предварительным оценкам наших экспертов, — двести единиц.

— Это много или мало?

— Слишком много… Для замкомроты танковых войск. Для нас маловато. Но ты быстро можешь войти в форму.

— Для кого — для нас?

— Все по порядку, — Одиссей потушил сигарету. — Чем займешься дальше, Везунчик? Вернешься в свой полк на Дальний Восток?

— А куда денусь?

— Охота служить?

— После того, как чеченцам войну продали, — неохота.

— Для всех ты умер. Тебя нет. Ты можешь писать судьбу заново. А мы поможем.

— Кто "мы"?

— Узнаешь. Потом.

— Почему я должен писать судьбу заново?

— Чтобы Родине послужить. Чтобы с теми подонками посчитаться…

— А мама? Для нее я буду мертв?

— Тут что-нибудь придумаем.

— Надо подумать.

— Так подумай. Не тороплю.

— Чего думать? Согласный…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Одиссей и Зевс расположились в обставленном современной — сталь и кожа — мебелью кабинете на втором этаже виллы. За окнами открывался вид на ухоженный сад.

— Ну что с новобранцем? — спросил Одиссей, отхлебывая из бокала тоник с небольшой примесью джина.

— На обкатку его в учебный центр — в «Чистилище». — Зевс пригубил коньяк из его любимой серебряной, с позолотой, с эмалевым изображением Кёльнского собора рюмки. У него было пониженное давление, и он предпочитал спасаться коньяком. — А потом в группу к Муромцу. Будет работать в проекте «Гиппократ»… Он знает врага. И его питает ненависть.

— Принято.

— Теперь доложи обстановку по «Гиппократу»…

— Люди продолжают исчезать. По нашим данным и данным Агентства внешней разведки на Западе, падают цены на внутренние органы, похоже, начинается затоваривание. Преимущественно за счет России. Мы начинаем обгонять традиционных поставщиков из Юго-Восточной Азии.

— Всё на продажу. Ничего не жалко. Нефть, газ, заводы. А теперь — своих сограждан. В разобранном виде, по частям. — Зевс нахмурился и сжал кулак.

— Живой товар. Точно такой же, как и другие, — мрачно усмехнулся Одиссей. — Наши аналитики сходятся на том, что тут в основном действует какая-то одна организация. Построенная на таких же принципах, что и наша — отлаженная оперативная работа, высочайшая конспирация. Умеют прятать концы в воду. И обрубать их в случае чего.

— Можно попытаться прощупать моих бывших и действующих коллег, — предложил Зевс. — Такую систему мог создать достаточно компетентный в нашей области человек.

— Занимаемся.

При таких «объемах производства» они должны где-то высвечиваться.

— Высвечиваются. В Москве, например, видели машины «скорой помощи» — они увозили пропадающих потом с концами людей. В местах межнациональных конфликтов угоняют из сел людей, как домашний скот. Да еще пленные…

— И держат в лагерях, как Лунева.

— Скорее всего такой лагерь у них не один, — предположил Одиссей. — Что-то неладное с некоторыми фирмами, нанимающими людей для работы за границей. Московская налоговая полиция взяла на днях одну такую контору. Фирма «Гейша». Ее босс, некто Иосиф Немцович, в прошлом известный артист, сейчас в изоляторе в Бутырках.

— Надо попытаться выцарапать его оттуда.

— Сделаем.

— И еще, — Зевс вынул мундштук изо рта и раздраженно положил его на стол. — Что ты слышал о препарате ти-тропазин?

«Черная фармакология». Ти-тропазин появился на нелегальном западном рынке год назад. Точнее, не один препарат, а целая группа на его основе. Официально не разрешен. Ни в одной стране не распространяется легально, Но результаты по диабету, опухолям, геронтологии — потрясающие.

— И тоже концы ведут в Россию.

— Одна из версий.

Ведут. Ти-тропазин имеет отношение к программе «Гиппократ». Сто процентов… Завтра мне на утверждение план мероприятий.

— Есть, — усмехнулся Одиссей, подумав, что бюрократия пробилась и сюда.

— Последний вопрос — что по Ратоборцу? — осведомился Зевс.

— Проверка завершена. Чист. Безупречен.

— Ты уверен, что он действительно нам нужен?

— Индекс выживаемости — под тысячу!

— Что-то наши эксперты напутали. Такого не бывает.

— Бывает. Я видел его в деле. Он обучался у Лесовика.

— Лесовик — просто легенда, — возразил Зевс.

— Нет, не легенда… Вообще наши проверки — это формальность. Одно то, что он ученик Лесовика, — само по себе рекомендация.

— Ладно. Кто с ним выйдет на контакт?

— Я, — уверенно произнес Одиссей. — Кто же еще?

Когда?

— В ближайшие дни. Надо только тщательно продумать — как…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

С работой в последнее время у Глеба было туговато. Знание немецкого и еще двух европейских языков по нынешним временам — большое богатство. Можно зарабатывать неплохие деньги. Два месяца Глеб проработал в фирме у надутого индюка — бывшего секретаря одного из подмосковных райкомов ВЛКСМ. Эти два месяца оказались, пожалуй, самыми тяжелыми в его жизни. Служить толмачом на переговорах с немцами, участвовать в последующих за переговорами гульбищах. Кроме того, все в душе протестовало против участия во всеобщей растащиловке нажитого поколениями русских людей имущества (а кроме растащиловки да пускания пыли в глаза бывшие комсомольцы обычно мало что умеют). Да еще там все пропахло липой. Глеб чуял опасность — когда-нибудь офис фирмы «Рюйтель» или взорвут бандиты, или разгромит налоговая полиция.

— Приедет эта жирная немецкая свинья — Густав из Франкфурта, — заявил однажды бывший «комсомолец». — Наклевывается крутой контракт. Надо напрячься. И жопу ему отлизать по первому классу.

— У меня хорошая идея, — сказал Глеб.

— Какая? — заинтересовался «комсомолец».

— Ты ему жену свою — Люську в постель подложи. Немцы блондинок обожают.

— Что? — возопил «комсомолец». Слова Глеба поразили его. Обычно переводчик был исключительно вежлив и не позволял себе ни единого лишнего слова.

— А что? Родину-то ведь им продаешь. Почему бы и жену не отдать?

— Ты… Ты… — «Комсомолец» налился багровой краской. — Да я тебя…

— Уволишь? Подавись, — Глеб вынул из нагрудного кармана пропуск в здание, смял его и бросил на стол.

— Пробросаешься! Без пособия вылетишь!

— Подавись своими деньгами… С комсомольским приветом. — Глеб похлопал «комсомольца» по лысине.

— Выкиньте его взашей! — завизжал босс заскочившим в кабинет охранникам.

— Не напрягайся, Лех, — кивнул Глеб охраннику в камуфляже, и тот только пожал плечами.

— Выкинуть, я сказал!

— Так он уже ушел, — развел руками второй охранник.

— Вот гад… Кто бы мог подумать, — «Комсомолец» протер лысину ладонью. — Тихоня.

Так Глеб остался без зарплаты. Да и вообще без денег. И еще — понял, что для отечественного бизнеса человек он конченый. Поэтому сразу же отверг предложение своего знакомого торговать турецкими джинсами на барахолке на Северо-Западе. Взял газету «Ищу работу» и начал обзванивать работодателей.

Вам нужны шоферы? — спрашивал он.

— Со своими машинами.

— А без?

— В ладах со спортом?.. Да… Можем предложить должность телохранителя.

— И какие тела хранить?

— Прекрасные. Фирма по оказанию интимных услуг.

— Спасибо, но я чемпион по шашкам…

В пивной к нему притерся хорошо одетый хлипкий мужичонка.

— Офицер? — спросил он, разглядывая высокого, широкого в плечах, с русой бородой, ясными глазами Глеба, чем-то похожего на русского богатыря.

— Вроде того.

— Здоров… А нож бросать можешь?

— А чего не бросить?

Они вышли во дворик, и Глеб, почти не глядя, вогнал предоставленный ему мужичонкой нож прямо в десятку чуть ли не по рукоятку.

Мужичонка присвистнул и сказал:

— Вижу — на мели. Есть очень высокооплачиваемая работа.

— Если связана с убийством людей — я пас.

Мужичонка сразу поскучнел, и они тут же расстались…

Продавать таблетки для похудения, авторучки и калькуляторы — спасибо, не надо. Что еще?.. Не хотелось ничего. Глеб ощущал себя выброшенным не только с работы, но и из современной жизни. Не нужен обществу Глеб. Не нужна его профессия — химик с университетским образованием и дипломом с отличием. Разве если только наладить производство героина.

Между тем в кошельке осталась последняя сотня долларов. Обменять их сегодня просто необходимо.

Сегодня праздник. Пожалуй, самый радостный в его жизни.

Глеб поднялся по лестнице и прошел мимо хмурого охранника с эмблемой на рукаве «Охранное агентство «Алоис» в обменный пункт. Очередь была небольшая, но двигалась медленно. Когда Глеб наклонился к окошку, за ним успело выстроиться несколько человек — пожилой мужчина, два пацана в кожаных куртках, наманикюренная, крашеная-перекрашеная девушка в такой откровенной мини-юбке и с таким вырезом на кофте, что сомнений о способе приобретения нескольких пятидесятидолларовых бумажек, которые она сжимала крепко, до белизны в пальцах, не возникало.

Глеб подождал, пока отойдет хорошо одетый господин в бежевом костюме, и сказал кассирше:

— Пожалуйста, если можно…

— He двигаться, падлы! — истошный вопль прервал Глеба. — Молчать, падлы! К стене, падлы!

Их было трое. Как и проложено — в масках, с любовью состряпанных из вязаных шапочек. Один, с пистолетом, выставился у входа. Двое, сжимая помповые ружья с обрезанными прикладами, остановились в центре помещения.

— На, падла, — долговязый налетчик ударил охранника стволом в живот, а потом по зубам. Охранник, заскулив, присел, налетчик распластал его ногой по полу. — Деньги, падла! — заорал он, целясь в кассиршу: — Иначе всем кобздец!

Кассирша начала складывать дрожащими руками деньги в переброшенную ей через плексигласовую перегородку сумку. Глеб не двигался, чтобы не нервировать бандитов. Он опытным взглядом оценил их. Тот, который все время визжит — долговязый, с трясущимися руками тип, — скорее всего наркоман. Его сообщники — плотные парни, с изъеденными машинным маслом и бензином руками. Похоже, привыкли этими руками работать, да много не наработали…　

Наркоман вырвал у Глеба стодолларовую купюру и вновь проорал кассирше:　

— Скорее, мочалка! Вали «грины»! Убью!　

Глеба больше всего смущал именно этот наркоман, который, видать, в компании за главного. Но те двое держатся уверенно и спокойно. Похоже, не новички.　

Он ждал, когда все кончится. Жалко ста долларов, конечно. Банковское добро его нисколько не интересовало. Лишь бы обошлось без крови. Только бы этот визгун с ружьем не завелся еще сильнее.　

— Давай! — наркош схватил сумку с деньгами. Тут девушка из очереди испуганно заскулила. Он, едва сдерживая ликование, повернулся к ней.　- Пугливая, мочалка? На, падла!　

Он схватил ее за волосы, оторвал от стены, пригнул голову, ударил коленом в живот.　

— На!　

Опрокинул на пол. Ударил ногой. Потом еще. Он только распалялся и не думал прекращать.　

«Забьет девчонку», — прикинул Глеб.　

— Убью! — наркош ухватил ружье за ствол и замахнулся, намереваясь опустить его на жертву. Он ничего не соображал. Непохоже, что кто-то из подельников хотел его остановить.　На! — взвизгнул он.　

Ружье опустилось… Но ударило не по голове девчонки.　

Глеб начал движение. Он молниеносно сблизился с наркоманом. Легко отвел приклад, так что тот обрушился не на голову жертвы, а на пол. Будто подхваченный ураганом, не в силах сопротивляться, как бы сам по себе наркоман продолжил свое движение по направлению взмаха ружья, ноги его подкосились. Он ткнулся лицом в пол. Получил удар каблуком под ухо.

У Глеба не было времени разбираться с ним. Второй налетчик уже поворачивался к нему. Его палец жал на спуск. Не успел. Глеб ушел в сторону, приклеился к противнику и плавно развернул его. Ошарашенный бандит дожал спуск, но ствол его ружья смотрел уже в другую сторону. Заряд врезал по ногам третьего налетчика, судорожно дергавшего затвор пистолета у двери.　

Глеб вырвал ружье и отбросил в сторону, оттолкнул от себя бандита.　

— Что же ты хулиганишь? — улыбнулся он.　А? — налетчик вдруг взревел и бросился на Глеба. Видать, считал себя крутым каратистом, удар носком ноги был направлен Глебу в ухо.　

Глеб уклонился, «проводил ногу», захлестнул другую на сгибе. «Каратист» упал.

— Отдохни.　

Кувалдообразный удар обрушился сверху на налетчика. Как раз такой, чтобы на четверть часа вывести из обращения.　

Потом Глеб занялся наркоманом. Тот скулил, съежившись в углу, мотал головой. Глеб ударил его пальцем под ухо и тоже отправил отдохнуть. Их оружие Глеб сгреб в кучу и подвинул к малость оклемавшемуся-охраннику обменного пункта.　

— Позвонили бы в милицию, товарищи, — буркнул Глеб, вытащил из кармана наркомана свою купюру и вышел. Встреча с милицией не входила в его планы.　

Быстрым шагом Глеб направился в сторону метро. Несколько вдохов — серединное, самое здоровое, неглубокое дыхание. Выгнать возбуждение боя. Успокоиться. Все в порядке. Теперь никто не скажет, глядя на Глеба, что он только что положил трех вооруженных бандитов.　

Сто долларов он все-таки обменял. Затоварился продуктами. Прикупил настоящего шампанского, а не какого-нибудь шипучего суррогата.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Никто не отозвался, — крикнул он, распахивая дверь, с трудом удерживая в руках пакеты.

Насти не было. Припозднилась. А он расстраивался, что опаздывает.

Глеб разложил продукты. Сервировал столик. Потом вытащил из серванта коробочку с золотыми кольцами — вот она, зарплата за первый месяц работы на «комсомольца». Сегодня он наденет это кольцо на палец Насти. И будет еще счастливее, чем сейчас…

Но Настя все не появлялась. Не пришла она и через час. Не появилась и когда на улице стемнело. Сердце заныло от нехорошего предчувствия. Он дозвонился до ее тети.

— А она к тебе собиралась. Не звонила, ничего… Где же она, Глеб?

— Не знаю, — произнес он, чувствуя боль, словно в грудь кто-то вогнал занозу…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Ворота с лязганьем затворились. Вице-премьер правительства России Анатолий Чекалин, как всегда, заслышав этот лязг, зябко поежился. Порой ему казалось, что когда-нибудь эти двери закроются за ним навсегда, и если он и покинет это место, так только в виде развеянного по ветру пепла. В подвале он как-то видел высокотемпературную печь, вполне подходящую для сжигания трупов. А возможно, не раз и использовавшуюся для подобных процедур.

Тяжелая дверь длинного представительского «Мерседеса» распахнулась. Чекалин прищурил глаза, выходя из машины. После сумрака салона весеннее солнце больно било по глазам. Шофер услужливо склонился, придерживая дверь. Чекалин, как и положено деятелям его уровня, снисходительно, по-барски кивнул, умело скрывая свои истинные чувства. Сопровождавшие его сейчас люди не входили в личную охрану вице-премьера. Приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы уходить от бдительного ока телохранителей из УПО — Управления правительственной охраны. Не тащить же их сюда, в «Летний дворец».

Чекалин хмыкнул, представив, как бы вытянулись лица у его соратников (или как их там — сообщников?), заявись он сюда в сопровождении сотрудников УПО… Впрочем, куда сюда? Координаты этого места известны только отставному генералу Кунцевичу. Остальных доставляют сюда в машинах с затемненными окнами. И эти остальные — не больше чем марионетки в руках генерала… А он? Может, и Кунцевич тоже марионетка?..

Чекалин вдохнул прохладный ароматный воздух.

— Прошу, — вежливо пригласил его охранник.

Чекалин бодрой походкой направился к дверям, ощущая-как в затылок ему дышат трое с ничего не выражающими пустыми глазами и с литыми каменными телами, туго натянутыми дорогими строгими костюмами… Конечно, в затылок они ему не дышали — эти люди умели оставаться незаметными. Но от них исходила такая недвусмысленная угроза, что Чекалин вновь ощущал себя не вице-премьером огромного государства, вершащим судьбы миллионов людей, владеющим банковскими счетами на Западе, вращающимся в высших эшелонах власти нынешней России, а также мировых государственных и надгосударственных элит. Он снова был Толькой Жилой, которого за жлобство и фарцовщичество часто били одноклассники и дворовая шпана в его родном Челябинске.

Генерал и Чумной уже сидели за столом в круглом зале. Начиналось очередное «производственное» совещание.

Первым докладывал Чекалин.

— Удалось через «фирмы-призраки» приобрести контрольный пакет акций фармакологического завода «Большевик», — сообщил он. Когда упомянул о затратах, брови Кунцевича поползли вверх.

— Почему так дорого?

— Приближаемся к мировым ценам. Первоначальная приватизация в прошлом, — пожал плечами Чекалин. — А без этого завода мы не наладим производство «синего льда».

— А с ним наладим?

— Попытаемся. Покупать на Западе — очень дорого.

— Да и источник иссяк, — вставил Чумной. — Грохнули барыгу.

— Скоро сядем на голодный паек, — вздохнул Чекалин.

Чумной сообщил, что в странах Бенилюкса удалось вытеснить конкурентов.

— Прорываемся к французам. Но сильно портят кровь полиция и контрразведка… Кстати, почему бы не подкормить «порошком» Германию и Италию? — предложил Чумной.

— Таджикский транзит? — спросил Кунцевич.

— Он, родимый.

— Расширять героиновое присутствие нельзя, — возразил генерал. — Схлестнемся с кавказскими кланами. После победы в Чечне они на коне и начинают заявлять о себе.

— Все равно когда-нибудь схлестнемся… — пожал плечами Чумной. — Вон, Султан совсем от рук отбился. Считает, что в Чечне его никто не достанет. Поучить бы.

— Увидим… Теперь — поступление материала. Вы знаете, что директор «Гейши» сидит в бутырском изоляторе?

— Конечно, — кивнул Чумной. — На нарах Артист.

— Что он знает?

— Что Земля круглая, — хмыкнул Чумной. — Ничего практически.

— Практически? — нахмурился генерал. — Все равно эту проблему надо решить.

— Считайте, решена.

Вице-премьер поморщился. Ох, не любил он подобных разговоров. Ведь в один из прекрасных дней, на таком же совещании, только в более узком кругу, может быть решена и его судьба. Он провел руками по шраму, пересекавшему его лицо. Шрам наводил на мысли о походах, боях и победах и даже красил мужественное лицо вице-премьера. Вот только мало кто знал, что это его порезала шпана бритвой, когда он скупал и перепродавал билеты на особенно популярные фильмы в челябинском кинотеатре…

— Еще один вопрос на повестке дня, — буднично произнес Кунцевич. — Сейчас особенно остро мы стали ощущать некое неидентифицированное давление.

— А если по-русски? — кашлянул Чумной. — Менты или безопасность?

— Нет. Ни те, ни другие. Эффективность государственных институтов в борьбе с такими структурами, как наша, сведена к нулю. Усложненная и длинная судебная процедура, перестроенное законодательство полностью парализуют их, — говорил Кунцевич гладко и убедительно, как раньше на совещаниях в комитете. — Вместе с тем элементарный анализ и изучение мировой практики показывают, что по мере нарастания хаоса в обществе, ослабления государства, крушения системы национальных приоритетов и национальной безопасности появляются внегосударственные структуры, стремящиеся сдержать распад.

— Кому это выгодно? — пожал плечами вице-премьер.

— Миром движет не только примитивная выгода… Как вы считаете, Анатолий Васильевич?

— А вы как считаете? — с вызовом произнес Чекалин, постукивая пальцами по столу.

— Миром движут и идеи. Противник, вооруженный мошной идеей, самый серьезный противник… Вместе с тем в России формирования подобных структур не отмечалось. Податливость к воздействию средств массовой информации, усталость, апатия народонаселения, готовность принять любую действительность, гипертрофированный эгоизм фактически парализовали активность не только широких масс, но и наиболее пассионарных их представителей.

— Читал что-то подобное в оппозиционной прессе, — хмыкнул вице-премьер.

— Жалко, что не задумались над этим. Военные, сотрудники спецслужб и правоохранительных органов еще помнят мощное, независимое государство. Естественно, многие из них готовы рискнуть всем ради этой самой идеи — великой страны.

— Может, и вы в их числе? — скривился Чекалин.

— Может быть, — генерал одарил вице-премьера таким взглядом, что тот заерзал на стуле. — Сегодня, я считаю, подобная организация сформирована.

— Почему так считаете? — прохрипел Чумной, и в его глазах появилась тоска.

— Серия загадочных убийств преступных авторитетов. Срыв ряда невыгодных стране контрактов, в том числе и по «Леназолоту» — самому перспективному золотому месторождению, которое за бесценок пытались продать колумбийской компании.

— С «Леназолотом» просто сумасшедшие крикуны из Думы подняли вой, — встрепенулся вице-премьер. — И сорвали выгодный для России контракт.

— С которого вы, мой уважаемый Анатолий Васильевич, должны были поиметь восемнадцать миллионов долларов, не подлежащих налогообложению.

— Ерунда, — вице-премьер начал бледнеть на глазах.

— Все это продуманные оперкомбинации. Так же как и последние наши провалы. Нас начинают поджимать. Очень профессионально и четко. Кто? Назовем их, скажем, «патриоты».

— Поджимальщики, — хмыкнул Чумной. — Пусть найдут нас сначала.

— Найдут. Рано или поздно. Или мы их найдем. Кто будет первым — тот и останется жив.

— Найдем. И замочим, — уверенно произнес Чумной.

— Мы можем использовать возможности не только наших оперативных служб, но и, соответственно, госструктур. Но в ограниченном объеме, сказал Кунцевич. — МВД и ФАГБ пока нам не подотчетны. Возможно, у «патриотов» такие же завязки. Так что мы, похоже, в равном положении.

— Ушам своим не верю, — вздохнул вице-премьер.

— Нам нужна тяжелая фигура. Нужен Брызов.

— Где, кстати, он? — встрепенулся Чумной. — Как лохов в "три листика" нас обул. Сколько бабок вбухали. Двоих моих пацанов порешил.

— Профессионал.

— Хрен он на нас будет работать!

— Будет, — уверенно произнес Кунцевич. — Надо только найти его.

— Ищи ветра в поле, — махнул рукой Чумной. — Легче ваших «патриотов» найти. Что, из-под земли его доставать?;

— Из-под кое-чего другого, — сказал генерал.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Настя пришла в сознание. Попыталась приподнять голову — та взорвалась пульсирующей болью. Все же очертания предметов начали становиться четче, как в бинокле, который наводят на резкость.

Она увидела нависшее над ней лицо, будто вынырнувшее из фантастического телесериала — инопланетянин… Тьфу, какой инопланетянин? Обычный человек. Лысый, голова вся в каких-то шишках. На носу сильные очки. Кожа с легким зеленоватым оттенком.

«Холоднокровный, — подумала Настя. — Ящерица».

— Та-ак. — Он провел по ее шее длинным пальцем. — Прекрасный экземпляр.

— Да, девица-красавица. Краля хоть на выставку, — прогудел бас откуда-то сбоку.

Настя скосила глаза и увидела нечто, будто составленное из бетонных кубиков. Квадратные плечи, квадратная голова, крошечные квадратные глазки. А лицо словно покрывал налет цемента — настолько бледным оно было.

— Без результатов биохимии видно — экземпляр подходящий, — голос у лысого оказался приятного тембра, как у диктора на радио.

Сверху бил яркий свет. Присмотревшись, Настя увидела, что незнакомцы одеты в белые халаты.

— Пошли, — приказал лысый.

Яркий свет начал тускнеть.

— Еще увидимся, — негромко прошептал «квадратный», склонившись над Настей…

Шаги стихли. Настя прикрыла глаза, пытаясь понять, где и как здесь оказалась. В памяти начали всплывать картинки. Американец с белозубой улыбкой… Профессор Верещагин… Цыганка с вечным «позолоти ручку»… Человек в сквере, держащийся за сердце, страстное желание помочь оказавшемуся в беде… Потом «скорая». Пальцы, впившиеся в ее запястье. И темнота… Неожиданно резанула мысль — а как же Глеб? Он обидится и рассердится, что она не пришла… Тут же она одернула себя. Смешно очутиться незнамо где и думать о таких мелочах — обидятся на тебя или нет…

— Глеб, прошептала она и судорожно вздохнула.

Расплакаться бы. Но она отвыкла плакать еще в детстве. Рева-корова — говорила, улыбаясь, мама, когда Настюшка начинала реветь. Почему-то это «рева-корова» страшно смущало се. И она перестала плакать по делу и без дела. Еще с того времени привыкла экономить слезы.

Застонав, она приподнялась. Увидела, что лежит на покрытой белоснежной простыней жесткой кровати. Огляделась и только вздохнула:

— Ох…

Она находилась не в больничной палате. И не в тюрьме. Клетка — три на четыре. За ширмой — санузел и душ. Из мебели только кровать и рядом с ней небольшой столик. И кровать, и столик привинчены намертво к серому бетонному полу, для утепления покрытому грубым ковром.

Помещение, впрочем, довольно просторное. В нем имелось восемь подобных клеток. Потолок и стены выкрашены в однотонную желтую краску. Нет и в помине потеков на стенах, грязи, шуршания крысиных хвостов, резких отвратных запахов — как можно было бы ожидать от подобного места. Удивительная чистота. С едва слышным шумом работали вентиляционные системы, гоняя теплый свежий воздух, в котором ощущался едва уловимый химический запах.

Шесть клеток пустовали, а в соседней, обхватив плечи ладонями, съежилась на кушетке длинноволосая брюнетка с правильными чертами лица. Что-то восточное было в ее облике. Под глазами залегли мешки. Выглядела она неважно. На вид — от двадцати до тридцати лет.

— Эй, — прошептала Настя, приподнимаясь на кровати, будто боясь, что громкий голос вызовет обвал или лавину.

Соседка подняла на нее тусклый взор, лишенный какого бы то ни было интереса.

— Новенькая, — констатировала она без всяких эмоций.

— Где мы?

— В трупохранилище.

— Что?!

— Это я так называю… Мы уже трупы. Правда, пока живые.

— Кто эти люди?

— Тот, что в очках, — мы его прозвали Ящером. А Кувалда называет его за глаза Менгелем.

— Менгель?

— Тоже кличка. Был какой-то такой фашистский доктор, экспериментировавший над живыми людьми.

— А Кувалда кто?

— Это тот второй, который пялился на тебя. Тоже псих. Он тут убирает все дважды в день. Приносит еду.

— Что от нас хотят?

— Не знаю. Кормят, лечат, иногда исследуют на медицинском оборудовании.

— Ты тут так и сидишь одна?

— Да нет, раньше все камеры были заняты. Только женщины. Для мужиков свой сектор. Ящер приверженец старомодных правил — девочки отдельно, мальчики отдельно.

— А куда же люди делись?

— Увели. На их место приводили других.

— А ты?

— А я жду. В отличие от тебя я вовсе не прекрасный экземпляр. Дурь покуривала. Кокаинчиком баловалась. Здоровье уже не то. А им больше здоровые нужны.

— Зачем нужны?

— А кто их знает. Нужны. И я нужна. Иначе бы не держали.

— А ты здесь давно?

— Не считала.

— Ты так спокойна.

— А чего? Давно уже отволновалась. Я же сказала — это трупохранилище. Мы трупы, новенькая.

— Меня Настя зовут.

— А мое имя тебе нужно?.. Ну ладно, Инта.

— Почему Кувалда обещал ко мне вернуться?

— Узнаешь.

— Но…

— Не надоело языком молоть? Помолчи.

Кувалда пришел, как и обещал. Глаза его горели, словно у оборотня, руки жадно тряслись. Он пожирал Настю глазами.

— Hy, красавица, готова?

— К чему? — прошептала она, чувствуя, как внутри у нее все обрывается.'

Кувалда отпер клетку и шагнул к Насте.

— Не обижу, красавица…

Он сжал ее в мощных руках, твердых, как прутья металлической арматуры.

— А-а! — закричала Настя.

— Кричи, милая. Кричи, красавица… Оно мне больше нравится.

Он засопел. По его подбородку текли слюни, он шмыгал носом.

Настя сделала невозможное — она сумела немножко ослабить хватку Кувалды. Потом еще более отчаянным усилием вырвалась, прижалась к стене и с размаху ударила по слюнявому квадратному лицу.

— Гы, — удовлетворенно хмыкнул он, встряхивая головой и слизывая выступившую в углу рта кровь… — Мне такие больше любы.

Он прижал ее к стене. Теперь она не могла пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Настя поняла, что не сможет выдержать такого. Она умрет — и это станет для нее лучшим выходом.

— Ох, хороша, — проворковал Кувалда, притираясь к девушке каменным телом…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Иосифа Немцовича, директора общества с ограниченной ответственностью «Гейша», наконец перевели из двадцатой камеры бутырского изолятора предварительного заключения в новую камеру. Старая огромная камера была переполнена выше нормы раза в три. Приходилось спать в две смены и делить одну и ту же койку.

В камере прописалась злобная шантрапа, воришки, уличный грабитель, три схваченных за руку кавказских абрека и пара директоров фиктивных фирм, получавших на фабриках товар и забывавших за него расплачиваться. Серьезные преступники по заведенному обычаю содержались в гораздо более приличных условиях и надеялись выйти гораздо быстрее. А совсем крутым ворам в изоляторе жилось довольно уютно. Года два назад они даже назначили здесь воровскую сходку, на которую прибыли и несколько авторитетов с воли. Вот только обсудить все вопросы повестки дня помешало Управление по борьбе с бандитизмом ГУВД Москвы — не бывает, чтобы все в жизни выходило по-задуманному.

Нравы в тюрьме царили странные. Охрана в камеры, в одиночку заходить боялась. Былого страха, присущего зекам и предварительно арестованным, не осталось совсем. «Вертухай», «козел» и «ментовская рожа» — самые ласковые слова, которые мог бы услышать человек в зеленой форме, сунувший нос в камеру в неудачное время. Иногда персонал обижался, и тогда гуляли по бокам правых и виноватых резиновые дубинки и цвели пышным цветом облака «черемухи» и «жасмина», оказывавших в закрытых душных помещениях воистину волшебное действие — и без того еле дышащие спертым воздухом обитатели превращались в истекающих соплями, кашляющих, просящих о пощаде существ, многие теряли сознание. Впрочем, до крайностей доходило редко. ПА (предварительно арестованные) жили как хотели, по своим беспредельным законам. Предварительные изоляторы, как правило, края беспредела, воровской же закон процветает в колониях. В изоляторе любой баран, накачавший мышцы, чтит себя пупом земли. В этом Немцовичу пришлось убедиться и поработать несколько раз кулаками (благо они у него были большие и крепкие), когда такие «короли помоек» пытались продемонстрировать на нем свой крутой характер. После того как одного из них увезли в лазарет с двумя сломанными ребрами, к «половому рэкетиру» — так прозвали Немцовича сокамерники — приставать перестали.

Проводя день за днем в переполненной камере, под аккомпанемент ожесточенного бронхитного кашля старого вора-бродяги, под отборную феню двух карманников, под эротические историй мошенника — директора липовой компании, Немцович вспоминал последние события и думал, как же он, всегда такой осторожный, себе на уме человек, сумел ввязаться в столь темную историю.

Отсюда, с тюремных нар, вся жизнь выглядела сжато, как-то по-иному, отстраненно. Приходилось подводить какие-то итоги. Отец и мать были театральными критиками: Иосиф по блату поступил в высшее театральное училище, по тем временам достижение огромное. После окончания родители устроили его в Московский театр имени революционного пламенного поэта. Почет большой, денег никаких. Спасали редкие роли в кино… Он был искренне предан театру. Там вообще собрались люди преданные — пахали по двенадцать часов в сутки. Но имелась и другая сторона медали, актерское братство более, чем какое-либо другое, переполнено интригами и склоками, шекспировскими страстями — быть или не быть твоей роли. Мелкие заботы тогда казались воистину вселенскими. Бывали и женщины — в основном актрисы. Были две жены. Женщинам он всегда нравился — широкоплечий, статный, с юмором…

Потом все стало рушиться. Театр умирал в нищете. Зато появилась масса халтурок. Идиотские телепрограммы. Угрюмо-развратно-тупые фильмы, фантастически пошлые и не менее фантастически бездарные. Нужно было устраиваться в новой жизни. И Немцович устраивался.

Как он додумался создать фирму «Гейша»? Теперь уж и не вспомнить. Да поначалу и задумки такой не было. Просто со старым приятелем, заслуженным артистом Костей Радкиным, ставшим главрежем одного из московских театров, решили организовать школу пластического танца. Сперва мысли были самые чистые — найти талантливых девушек, приобщить к искусству, научить двигаться, танцевать. А потом пристроить их. Но благотворительностью сыт не будешь. Стали брать за обучение деньги.

Вскоре выяснилось, что ни пластический танец, ни головокружительные перспективы на данном поприще молодых и способных девушек совершенно не интересуют. Их интересовало другое. Тогда как раз начали спадать сильно проржавевшие оковы общественной морали и каждый приличный кабак просто обязан был обзавестись своим стриптизом. Так появилась первая в Москве школа стриптиза.

Преподавательницы и выпускницы школы время от времени возникали на телеэкранах, долго и нудно объясняя, что между стриптизом и проституцией нет ничего общего. Мол, стриптиз — это высокое искусство, это танец, это выражение трепетной души стриптизерши. Конечно, они лукавили. Профессии эти весьма и весьма близки, так что вскоре продукция фирмы «Гейша» стала больше соответствовать своему многообещающему названию. Ее выпускницы начали пополнять московские бордели, а также соответствующие заведения других городов России. Пошли хорошие деньги. Началась какая-то чумная, в каком-то полузабытьи, нереальная жизнь.

Театр, естественно, отошел на второй план. Вскоре Немцович ушел оттуда. Он понимал, что попал в болото. И понемногу начинал прикладываться к бутылке.

Постепенно из школы, где чему-то обучали, фирма стала превращаться в перевалочную базу, пункт сортировки девочек, желающих зарабатывать на жизнь своими девичьими прелестями. Тех, кто попроще, — за комиссионные сдавали с рук на руки сутенерским авторитетам, и они расходились по интимным фирмам, разбредались по точкам в гостиницах, ресторанах, барах. С более качественным материалом — например, предназначенным для заведений типа клуба «Метрополия», приходилось работать. Тут пригодились специалисты, ставящие походку, обучающие танцу, манерам, искусству макияжа, а так же массажем, кремами, аэробикой приводившие девиц в соответствующую форму.

Однажды Немцович увидел одну из своих выпускниц в передаче, «Московский патруль» — ее труп нашли за Кольцевой дорогой. Красивые черты были искажены.

Ее трудно было узнать. Она приехала в Москву откуда-то из Сибири. Там ей нечего было делать, она была никому не нужна. Алкоголичка-мать не обращала на нее никакого внимания. Отчим изнасиловал. Она хотела умереть. Немцович считал, что его школа и последующее «распределение» — для нее, растерянной, запутавшейся девчонки, лучший выход. Но оказывается, он вручил ей билет на тот свет. Очередная жертва в разгуле темных московских страстей. Одна из многих. В тот же день он напился как свинья.

Потом на его горизонте стали появляться совсем странные люди. Один из них — бухгалтер по виду и литературовед по манере изъясняться предложил очень заманчивые условия. Он не привередничал в плане внешности товара, не слишком заботился о пластике. Его интересовали только медицинские карты девушек, притом предпочтение он отдавал тем, которых никто не будет искать. Своих выпускниц, которые попадали к «бухгалтеру», Немцович больше не видел. И ничего о них не слышал. Иногда, думая об их судьбе, он просыпался в холодном поту, но успокаивал себя мыслями, что его мучают беспочвенные страхи и он сочиняет незнамо что. И вообще надо меньше пить…

Потом «бухгалтер» заявил, что ему нужны девушки для организации танцевальных театральных представлений в различных странах мира. И опять — предъявил те же требования. Немцович послушно набрал три группы. Одна из них должна была отбыть в Испанию. Получилось так, что Немцович знал одного из секретарей испанского посольства. Как-то за бутылкой хорошего вина секретарь авторитетно заявил, что подобной группе визы не оформлял.

— Не морочь голову, Иосик, такой гарем не прошел бы мимо меня.

— Так где же они? Я-то думал, что в каком-нибудь мадридском борделе.

— Мало ли еще на земле борделей?

После этого Немцович надрался так, что откачивали его врачи «Скорой помощи», а потом еще пришлось проваляться неделю в больнице из-за неожиданных неполадок с сердцем.

Оправдывались самые худшие его опасения. Он понимал, что скорее всего тех самых девах (сколько их там было, пятьдесят, шестьдесят? Кажется, тридцать) — уже нет в живых. От этой мысли самому жить не хотелось.

А потом он успокоил себя привычной в последнее время расхожей идеей — если не я, то кто же? «Если не я стащу что-то, это сделает еще кто-то с тем же результатом. И ему будет хорошо, а мне неважно». Поэтому когда «бухгалтер» появился в следующий раз, Немцович, перешагнувший через внутренний психологический барьер и чувствовавший себя легко, будто скинул ненужные гири, согласился на дальнейшее сотрудничество. Только теперь он знал наверняка, что приходящих нему девчонок «для длительной работы за границей» приговаривает к смерти. Но цинично обманывал сам себя, убеждая, что ничего подобного нет…

Он ясно осознавал, что так долго продолжаться не может. Когда-нибудь к нему постучатся и спросят за все. Или не постучатся? Сейчас ведь время такое. Никому ни до чёго нет дела. Даже концы куда более серьезных преступлений сейчас никто не находит нужным прятать. Все сходит с рук…

Однажды все же пришли. Не те, кого ждал, — не госбезопасность и не Управление по борьбе с бандитизмом. Пришли сотрудники отдела по экономическим преступлениям и налоговой полиции. Вымели всю документацию, начали предъявлять какие-то несусветные претензии. Немцович разделил судьбу тех, кто, совершая крупные и воистину страшные дела, горел на каких-то дурацких мелочах, не воспринятых всерьез.

Следователь попался с виду глуповатый и недалекий. После первого же допроса Немцович уже было решил, что удастся обвести его вокруг пальца. После второго допроса он понял, что попал в лапы паука.

— Девочек-то куда дели, которых за границу отправляли? — невзначай бросил следователь.

— Каких девочек за границу? Не отправлял я никого! — возмутился Немцович.

— Да не нервничайте. Я верю. Слухи просто ходили, — отмахнулся следователь, всем своим видом показывая, что не намерен заниматься проверкой подобных чепуховых наветов.

Но Немцович не обольщался. Это только начало. Слишком тема заинтересовала следователя…

— Немцович, с вещами. — крикнул выводной…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Ах ты мой сладенький, — девица с белыми пышными волосами вильнула бедром, томно повела плечами. Ее тонкий палец пополз вверх по ноге, приподнимая и без того не слишком длинную юбку.

— Раздевайся, — буркнул клиент, вытягиваясь на диване.

— Что, так сразу? — кокетливо проворковала блондинка, и ее палец еще чуток приподнял юбку.

— А как лучше?

— Как тебе лучше, котик?

Клиент пожал плечами. Его взгляд вперился в глаза женщины.

— Я знаю, как лучше, — проворковала она.

Она нажала на кнопку магнитофона. Из динамиков полилась мягкая медленная музыка. И в заданном ею темпе блондинка закружилась по комнате.

— Потанцуем, котик? — Она нагнулась так, что ее груди вывалились из выреза и показались возбужденные острые коричневые соски.

Нет, — покачал головой клиент. — Я хочу смотреть на тебя.

— Тогда стриптиз! — махнула рукой блондинка. — Танцует Галка из Иванова!

Стены «нумеров» были толстыми, не услышишь, что творится в соседних помещениях.

Вечерний клуб «Метрополия» спрятался за чугунным решетчатым забором на окраине Москвы. Посещали его люди, не привыкшие считать деньги. Только вход на первый этаж, где располагался немноголюдный тихий ресторан с прекрасным стриптизом, стоил пятьсот долларов. Чашка кофе — сто «зеленых». Фирменные блюда светились уже многими нулями. Но главные и самые дорогие удовольствия находились на втором этаже, где имелось пятнадцать прекрасно обставленных комнат. Там клиентов ждали лучшие проститутки Москвы.

Галка из Иванова явно прошла курс обучения в элитарной стриптизшколе «Гейша», где конкурс достигал пятнадцати человек на место. Работала она лихо, плавно скользила по комнате, извиваясь так, что и у последнего импотента что-нибудь да шевельнулось бы. Легкое движение плечом — бретелька слетела, и блузка немножко сползла, обнажая загорелую грудь.

— Ох, — стыдливо воскликнула блондинка, прикрывая ладонью обнажившиеся прелести. И с негромким стоном изогнулась, распахнув очи, полные сладострастия…

Клуб «Метрополия» имел славу заведения приличного. Здесь не было скандалов и драк. Здесь не палили друг в друга перепившиеся гангстеры и под столы не подкладывались завернутые в подарочные упаковки самодельные взрывные устройства. От гостей требовали неукоснительного соблюдения правил человеческого общежития. Так что здесь могли через столик сидеть лидеры враждующих банд, которые гоняются друг за другом не первый год и им в голову не приходило использовать этот случай для сведения счетов или выяснения отношений. Разборки, стрельба, взрывы — все в большом мире. А это — благодатный уголок отдохновения для каждого, кто платит деньги. Для известных бизнесменов, для обласканных властями и денежными меценатами деятелей культуры, для политиков, которые не страшатся компрматериалов, — ходили упорные слухи о расставленных в номерах видеокамерах.

Такие традиции установились не сразу, с трудом. Сева Зверолов, один из крупных московских преступных боссов, как-то попробовал выяснить здесь отношения со своим врагом Сёкой и был тут же подстрелен охраной «Метрополии». И поделом. Заведение принадлежало братьям Кутеновым — известным на всю Россию ворам. Порядок они блюли строго. За то, что делают, готовы были ответить. И к установленным ими правилам стали относиться с уважением.

Пройти сюда можно было только через два периметра защиты, где находились металлоискатели, детекторы взрывчатых веществ, где услужливые, лакейски-вежливые охранники проявляли в некоторых вопросах твердость и непоколебимость. В клубе были запрещены какие бы то ни было предметы, хотя бы отдаленно похожие на оружие. Охранники были вооружены пистолетами и американскими пехотными винтовками «М-16», на которые имели соответствующие разрешения. В «Метрополии» все делалось легально. Если не считать, конечно, таких мелких нарушении, как проституция, неуплата налогов. Но вряд ли в московских правоохранительных органах нашелся бы кто-то, кто сунулся бы в это заколдованное место, где собирались столпы общества — политики, бизнесмены и бандиты…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Галка из Иванова подмигнула клиенту и рывком разорвала блузку, которая опала, как сорвавшийся занавес в театре, обнажив самое интересное. Она изящно расправила плечи, и полные груди затрепетали, в их колыхании было обещание сладостных, прекрасных минут. Затвердевшие соски, казалось, вот-вот взорвутся от, переполняющей блондинку сексуальной энергии.

Кровь бешено стучала в висках клиента, он шумно вздохнул. Блондинка лукаво улыбнулась, искоса взглянув на доходящего до точки кипения мужчину. Он потянулся к ней.

— Еще рано, красавчик! — Она хлопнула его по руке. Музыка зазвучала еще ритмичнее. Блондинка превратилась в шуршащую гибкую волну. Движения ее стали быстрыми, но не менее изящными. Вот уж и юбка, соскользнула на пол, и Галка осталась в одних трусиках.

— Котик. — Она коснулась пальцем лица клиента, но тут же отпрянула назад, чтобы снова закружиться в доводящем до безумного желания танце.

— Хватит! — клиент метнулся к ней и повалил ее на кровать, на которой вполне могло бы уместиться человек десять.

— Как ты нетерпелив, — заворковала блондинка и дрожащими от возбуждения руками начала сдирать рубашку с клиента, потом умело занялась его брюками.

— Сейчас, дорогой… Сейчас, сладенький…

Процесс освобождения клиента от одежды она сопровождала тем, что покрывала поцелуями его тело. Стянув одежду, она прошлась язычком по его возбужденной плоти, вызвав у него блаженный стон. И застонала сама.

Галка тоже завелась не на шутку. В «Метрополии» действительно были лучшие проститутки Москвы. Фригидных красоток, умело и бесстрастно выполняющих свои обязанности и воспринимающих мужчин лишь как похотливых мерзавцев, которые платят деньги, здесь не держали. Здешние девочки не только умели дарить наслаждение, но и получали его сами — свойство, необходимое для проституток, за которых платят такие деньги.

Таких мужиков, как этот клиент, Галка не видела давно. Да что там давно — не встречала никогда! И дело не в том, что он отличался особой привлекательностью, — в его сильном, массивном, с железными мускулами волосатом теле было даже что-то отталкивающее. Дело не в искусном владении сексуальными приемчиками, видела Галка тут специалистов — конец света! Да он и не стремился к искусству. Просто от него исходила первобытная, звериная сексуальная мощь. Галка полностью выпала из действительности, окунулась в какое-то невероятное блаженство. Он покрывал ее тело горячими поцелуями, терзал его, входя внутрь раз за разом — больно, бесцеремонно, но эта боль не досаждала, она только увеличивала экстаз. Они превратились в двух животных, забывших обо всем на свете.

— Еще… Еще, — только и шептала она, изгибаясь, крича, плача.

Она потеряла счет времени. Не могла сказать, сколько это продолжается. А мужчина не знал устали. Он старался, но так и не мог достичь пика своего наслаждения.

— Еше…

Потом Галка почувствовала, что ей становится все больнее, и затуманенный мозг подал сигнал тревоги. Она застонала уже от боли. Но тут нахлынула новая волна экстаза. Стало еще больнее. И еще приятнее. Потом боль перешла все границы.

— А-а! — закричала из последних сил Галка.

Она ощущала, как жизнь ее утекает. И вместе с тем ее слабеющее тело содрогалось в приступе совершенно безумного неведомого доселе оргазма.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

…Было время, когда Андрей Тарутин таскал на своих мощных плечах погоны капитана госбезопасности, стоял на Старой площади с пистолетом в кобуре, высматривал потенциальных террористов, в которых не верил, или охранял цековские дачи, сопровождал кремлевских старцев в поездках по миру. Получал он тогда не так много, но имел квартиру, автомашину «Жигули», жил получше большинства населения СССР, имел почет и уважение, красную книжку «КГБ СССР» и жизнью своей был вполне доволен. Теперь же он тоже имел хорошие деньги, продолжал заниматься привычным делом — то есть в основном ничегонеделанием, владел «Жигулями» последней модели, «БМВ» и — проклинал все на свете.

Капитан госбезопасности Андрей Тарутин — заместитель начальника охраны борделя. Каково?! Что бы было с их замполитом полковником Влодавцом лет десять назад, узнай он, чем будет заниматься его подчиненный? Впрочем, сам замполит теперь был совладельцем казино и в своих прошлых взглядах на капитализм и частную собственность давно покаялся.

Бордель так бордель — не так уж и плохо. Не так уж и пыльно. Не так уж и опасно. Но… Это самое подлое «но», которое обязательно возникнет в любом деле. Тарутин понимал, что еще год такой работы, и он как мужчина станет ни на что не годен.

В его прямые служебные обязанности входило сидеть в дежурной комнате с наушниками на ушах и выслушивать улавливаемые чуткими микрофонами охи, вздохи, крики спаривающихся самцов и самок. Но это еще полбеды. Бесконечный порнографический сериал ему приходилось наблюдать и на экранах. Видеокамеры последнего поколения могли видеть даже в темноте.

Просторное помещение походило на кабину космического, корабля. Светились огоньки индикаторов охранных систем, работали экраны следящих камер. Тарутин позавидовал своему коллеге — Славе Нордину. Тот сегодня отвечал за контроль охранных систем и пялился на экраны, на которых возникали интерьеры ресторана, коридоры, автостоянка и близлежащие улицы.

Хорошо еще, что работаешь сутки через трое. Иначе выдержать эту порнографическую агрессию не было бы никаких сил.

— Сегодня пустовато, произнес Нордин.

Тарутин отвел один наушник.

— Пустовато, — согласился он. — У меня всего три номера заняты. Сиреневый. Зеленый. Коричневый.

— И как?

— Как обычно, — пожал плечами Тарутин, отметив про себя, что такой разнузданной оргии, как в сиреневом номере, он не видел давно. Вдруг он насторожился. Щелкнул кнопкой и уперся глазами в ближайший к нему монитор.

— У, черт, — прошептал он.　

На экране клиент и девочка барахтались как-то странно. Что-то неестественное было… Не может быть… Но ошибки нет! В наушниках слышался крик боли и хриплые стоны раненого человека…　

— Тревога, мужики! — крикнул он. — В сиреневом ситуация «Обвал».　

Одетые в пятнистые комбезы, самые крепкие, отборные охранники из группы реагирования тут же вскочили. Действовали они быстро. Готовы были включиться в любую минуту. За это и получали денег в три раза больше, чем балбесы на периметре или автостоянке.　

— Оружие? — спросил сутулый бугай.　

— Дубинки и наручники. И быстрее!　

Не теряя времени, Тарутин и трое охранников ринулись по коридору. Нужно было спуститься по лестнице на один этаж вниз. Потом пройти через отделанный ценным деревом коридор с льющими мягкий свет светильниками, бронзовыми пепельницами и глубокими креслами.　

— Вперед, — кивнул Тарутин, нажимая на незаметный выступ за висящей в тяжелой раме на стене коридора картиной.　

Замок в сиреневый номер щелкнул, и там зажегся верхний свет. Теперь можно входить.　

Сутулый охранник распахнул дверь ногой и влетел в помещение. Второй последовал за ним, но наткнулся на спину вдруг замершего как вкопанный товарища.　

Прошедший сквозь пламень гангстерских войн, сутулый боец привык ко всему. Но сейчас он не верил своим глазам. Ему будто с размаху дали под дых.　

Клиент сжимал в руках обнаженное женское тело, содрогающееся в конвульсиях. Его зубы впились в растерзанное горло несчастной. Вся кровать была залита кровью. Мужчина удовлетворенно урчал, как пес, урвавший кусок мяса.

Он оглянулся на гостей и прикрикнул:

— Пшли вон, щенки…

Но охранники не относились к числу маменькиных сынков, которым можно класть палец в рот. Они привыкли действовать и после секундной заминки ринулись в бой. Точнее, кинулись на расправу. После того, что они увидели, пощады этот человек у них вряд ли бы допросился. Да и по всем правилам заведения он должен был расплатиться за содеянное.

Просвистела дубинка с металлическим наполнителем. Орудовать этим инструментом сутулый умел. Мощный удар должен был как минимум лишить убийцу сознания. Но прошел мимо. Невероятно быстро окровавленный мужчина скатился под ноги охраннику и, когда тот еще падал на огромную кровать, резко ударил его локтем под челюсть. Сутулый потерял сознание.

Убийца вскочил на ноги. Голый, испачканный кровью, волосатый, он будто вынырнул откуда-то из неолита. Он блокировал проникающий «удар-копье» второго охранника, сблизился с противником и саданул ему кулаком в солнечное сплетение, пробив мощные мышцы и лишив дыхания. Вырвал дубинку из ослабевших рук. Как мечом отразил ею удар третьего охранника и, с гиканьем крутанувшись, ударил ею по руке, которая тут же с хрустом повисла плетью. А потом, врастяжку, играючи, по голове. Тот со стоном рухнул на пол. Убийца небрежно отбросил дубинку.

Тарутин вспомнил о своем коричневом поясе по карате и нанес стремительный удар ногой, не останавливаясь провел боксерскую связку. Убийца необычайно быстро блокировал его удары. Один, по бедру, все-таки пропустил, но без особого для себя ущерба.

Тарутин отпрыгнул в сторону, понимая, что с этим человеком врукопашную не справиться. Он выдернул пистолет. Палец скользнул по предохранителю, сорвался с него. Опять лег на предохранитель. Но уже было поздно.

Убийца сблизился с Тарутиным и небрежно вырвал пистолет, ломая палец на руке.

— Не убивай, — произнес, сдерживая стон боли, Тарутин.

— Как будешь вести себя.

Убийца снял пистолет с предохранителя, оттолкнул Тарутина в сторону.

— Стой смирно.

Тарутин обвел взором своих помощников.

— Живы, не бойся, — усмехнулся убийца. Он нагнулся над трупом блондинки. Впился губами в ее губы. Потом прошептал: — Спасибо тебе, дорогая, — и прикрыл ей глаза.

— Пошли, — кивнул он, натягивая на себя одежду и не выпуская при этом пистолет.

— Куда? — кривясь от боли, спросил Тарутин.

— Я домой. А ты — проводишь.

— Нас не выпустят.

— С тобой выпустят. Ты — мой талисман.

— Но…

— Что «но»? Ребята твои живы. А шлюх еще три вагона наберете в том же Иванове.

В логике убийце отказать было нельзя. Кто вспомнит о Галке из Иванова? Кому она нужна? В мешок с камнями — и в Москву-реку. Найти на ее место новенькую, а о Галке забыть, будто ее и не было.

— Не стреляйте, мы уходим, — прокричал Тарутин, зная, что его коллеги ловят сейчас на видеомониторах каждую деталь, прислушиваются к каждому слову. Лишь бы не надумали погеройствовать за чужой счет и не выстрелили бы. Вряд ли кто из дуболомов-охранников способен показать класс в освобождении заложника. Значит, будет труп не только бандита, но и его, Андрея Тарутина. Такой расклад Андрея никак не устраивал, и он повторил: — Не предпринимайте ничего — бесполезно. Отпустите его….

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Сидя за рулем чужой машины, Мертвяк был уверен, что никто не будет его преследовать. Эти травоядные рады незнамо как, что еще легко отделались. Жизнь проститутки — мелочь. Об этом можно и не вспоминать. К своему удивлению, он увидел, что к нему прилепилась какая-то машина.

— Ну, сами напросились.

Мертвяк передернул затвор пистолета, нажал на тормоз и выпрыгнул из еще двигавшейся машины. Нырнул в темноту. Район был окраинный. Вдали светилось окно какого-то дома. Где-то прозвенел трамвай.

— Э, Мертвяк, не обидим, — донеслось со стороны остановившегося «Мерседеса».

— Чумной?

— Я самый…

— Канай отсюда. Нет разговора.

— Есть.

— За «шестерок» своих решил посчитаться?! — крикнул Мертвяк, съежившись за мусорным баком и сжимая рукоять пистолета.

— Кому они нужны. Предложение есть. Хорошее предложение.

— Не интересуюсь.

— «Черные погонщики». Бизон привет передавал.

— Да?

— Выходи, перекинемся словечком.

— Иди сюда сам. Только без глупостей.

Фигура Чумного оторвалась от темной массы «Меркседеса».

«Погонщики», — подумал Мертвяк, это серьезно…»

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Немцович, с вещами, — крикнул выводной…

Вещей-то почти и не было.

— Вперед. Не оборачиваться.

— Куда хоть?

— Не разговаривать.

Шаги по цементному полу звучали четко.

— В Лефортово, в изолятор ФАГБ. — вдруг разговорился конвоир. — Но это завтра. А пока посидишь маленько в уютной камере.

Новая камера действительно выглядела куда лучше прежней. Трехместная — ровно столько народу, сколько положено. В углу телевизор «Сони». Просто отель «Шератон» по местным меркам.

Будто на препятствие, директор фирмы «Гейша» напоролся на острые взгляды обитателей и застыл у входа.

— Ну что встал? Заходи до хаты, — дружелюбно произнес огромный, лет сорока на вид, усатый и лысый мужчина в майке. Он был покрыт такой густой татуировкой, что казалось, на нем рубашка со сложным узором. Тем, кто мог читать подобную живопись, она могла — бы рассказать о многом. Это фактически был а автобиография. Роза на плече — восемнадцатилетие встретил в колонии. Два сшибающихся лоб в лоб быка — постотянно был в конфликте с тюремной администрацией. Погоны на плечах свидетельствовали о том, что этот человек занимал определенное положение в воровской иерархии.

Немцович прошел в камеру и сел на свободную койку.

— Не бойся. Не обидим, коли человек хороший, — произнес второй — двухметровый скелет. Татуировок у него было поменьше, но все равно достаточно. «Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок» — надпись шла через всю грудь.

Таких типов Немцович в изоляторе еще не встречал.

Да и в жизни видел не много.

— По налоговому делу.

— А, хозяйственник, и хмыкнул усатый. Полезное существо.

— Овца, — поддакнул второй. — Не будет вас — кого стричь будем? Под кем из блатных ходил?

— Иванчика знаю. Хорошо знаю.

— Иванчик уважаемый человек. Если не шутишь, конечно. Я Слон, — представился усатый и кивнул на своего товарища, А это — Доходяга… Как насчет анаши, побалуешься?

— Нет, спасибо.

— А я не против, — усатый полез куда-то за телевизор и выудил свернутую сигарету. «Дурь» нам жить и выживать помогает.

Вечером в первый раз за последний месяц Немцович засыпал в спокойной обстановке…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Эй, начальник, открывай! — прорезал ночную тишину дикий крик.

— А дубинкой? — отозвался старшина.

— Испугал, ментовская рожа! У нас попутчик повесился.

Действительно Немцович висел в петле, сооруженной из спортивных брюк.

— Снимите! — заволновался старшина. — Сейчас откроем.

— Без толку. — махнул рукой Доходяга. — Уже готов.

Беготня, крики. Врач. Дежурный. Обыск в камере. Когда все закончилось, Слон, растянувшись на кровати, лениво произнес:

— Не любит Боженька самоубийц.

— Не любит, — согласился его приятель…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Настя таки в тот день не появилась. Не появилась она и на следующий день. Глеб обзвонил все морги. Извел дежурную службу милиции. Побывал у профессора Верещагина. Установил, что она вышла из здания университета в шестнадцать часов. После этого ее никто не видел.

В отделении милиции по месту жительства он вцепился в оперуполномоченного, ведающего розыском без вести пропавших граждан и скрывшихся преступников.

— Да найдется твоя барышня, — отмахнулся оперативник, плотный, уже в годах, похожий на видавшего виды уличного барбоса. — Подружки, друзья. Дело молодое. В компании какой-нибудь. Вернется.

— Исключено. Мы должны были встретиться.

— Всяко бывает.

— Только не с Настей. Искать будете?

— Вон сколько запросов разослал, — оперативник кивнул на папку. — Я один, а дел столько, что я их за месяц даже прочесть не успею… Будем работать.

— А надежда есть, капитан?

— Есть. — Он отвел глаза. — Восемьдесят процентов без вести пропавших находят.

— А в таких случаях, как этот?

— А в таких… — вздохнул капитан и замолчал на несколько секунд. — Ну, может, в секту какую подалась. Или насильно удерживают.

— В общем — дело плохо.

Капитан пожал плечами, вздохнув, произнес:

— Чем могу — помогу. Вот разгребусь немного с бумагами — смотри, сколько форм отчетности — и на улицах потрусь. На телевидение фотографию я уже дал — послезавтра покажут. Может, что и всплывет.

— Хоть за это спасибо…

Глеб понял, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, и двинул по маршруту, по которому должна была пройти Настя из университета.

— Вы не видели здесь девушку… — спросил он нищего, переминающегося на тротуаре.

— Я вообще не вижу! Такой молодой, бородатый, а читать не умеет.

На груди нищего действительно висела табличка: «Подайте слепому».

— А бороду мою по запаху учуял? — спросил Глеб.

— Ох, умник.

Не получилось… Дальше.

— Вы не видели здесь девушку?

— Ай, позолоти ручку, скажу.

— На…

— Видела. Помню, ясноглазую. Ах, какая красавица. Вон туда пошла. Больше не видела, — заявила цыганка вся в юбках, как капуста в листьях.

Уже что-то. Значит, до этой точки маршрута Настя дошла наверняка.

Киоскерши. Ларечники. Бомжи. С кем только не переговорил Глеб. Но больше Настю никто не видел. Умаявшись, он уселся в скверике на скамейку. Итог — убил полдня, а толку нет… Пока нет. Передохнет чуток, потом встанет и пойдет дальше — от человека к человеку. Если надо, обойдет каждую квартиру, каждый магазинчик, каждый ларек. Проследит путь Насти отсюда и до той точки, где она исчезла. Кто-то должен был ее запомнить. Она слишком бросается в глаза. Запомнила же ее та цыганка.

На другой конец длинной скамейки пристроились два старичка. У одного на голове дырчатая белая шляпа. Другой опирался на большую палку с львом на набалдашнике и поглядывал сквозь затемненные очки. На вид им было под семьдесят.

— Ну, давай, — прокаркал один.

— Да не понукай, — возмутился второй.

— А я не понукаю.

— Давай.

Глеб с любопытством присмотрелся к ним. «Шляпа» вынул из потертого портфеля нераспечатанную колоду карт. Распечатал. Неожиданно его дрожащие пальцы стали ловкими и умелыми. Он, как фокусник, перемешал колоду, карты перелетели, будто волшебные, из одной ладони в другую.

— Ах, какой понт, — издевательски произнес волосатый. — Раздавай.

— Сейчас.

— Передергивать будешь — клюкой схлопочешь.

— Испугал-то как! Небось у самого по четыре туза в рукаве.

Карты, как птицы, стали разлетаться на расстеленную на скамейке газету.

— Ну.

— Не понукай — не запрягал…

Старичок с тростью профессиональным жестом ощупал карты, вынул лупу, осмотрел рубашки карт.

— Не бойся, не меченые, — хмыкнул партнер.

— Береженого Бог бережет, небереженого конвой стережет. На, — бросил первую карту.

Глеб придвинулся к старичкам.

— Что, хлопец, тоже сыграть хочешь? Давай. По маленькой, не обидим, — с видом профессионального зазывалы-наперсточника произнес «шляпа».

— Нет, спасибо.

— Правильно, — ответил второй — Еще порох в пороховницах есть. Лет тридцать назад лучше нас не было катал на Казанской дороге.

— Шулеров? — переспросил Глеб.

— Катал, молодой человек. Это цех. Это профессия. Была профессия. Какие люди были. Какие времена… А сейчас молодежь пришла на наше место. Зубастые, с «наганами», готовы в глотку вцепиться.

— Молодежь — дрянь. И стариков не уважают. Может, сыграешь, паренек? По-честному?

— Не умею… Я невесту ищу. Пропала. Где-то здесь.

— Козлов развелось — тьма-тьмущая. Опасно стало, не пройдешь по улице, — покачал головой «шляпа», небрежно бросая две карты.

— Вы ее не видели? — Глеб протянул фотографию.

«Шляпа» внимательно посмотрел на фотокарточку, в это время его напарник, ловко изогнувшись, заглянул в его карты л;

— Э, Спица, — кивнул он своему приятелю. — А это не та ли девчонка? Помнишь, позавчера болезному помогала?

— Точно. Она. У меня глаз — алмаз.

— Ага, сказанул.

— Чего сказанул? Все помню. Одному паралитику вон на той скамейке плохо стало. Как раз девочка эта идет. И тут же «скорая». Обычно часами не дождешься, а она за двадцать секунд появилась.

— А потом?

— А потом девчонка паралитика в «скорую» посадила.

— Ну?

— И «скорая» уехала.

— С девушкой?

— А кто ж помнит…

— С девушкой, сынок. Это не у него, а у меня глаз алмаз. С девушкой.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Кувалда так стиснул Настю в объятиях, что она не могла даже слегка пошевелиться. Изловчившись, она сумела-таки двинуть его еще ногой по голени — с таким же успехом она могла бы колошматить бетонную стену.

— Ах, ершистая, — прошипел он и, начиная посвистывать, как паровоз, стал делать какие-то судорожные движения и тереться о тело Насти. Его пальцы стиснули ее грудь так, что девушка закричала от боли. Она попыталась впиться зубами в его слюнявый подбородок, но он легонько ударил ее лбом по голове, и в глазах ее потемнело.

— Ох, хороша. Ершиста…

Он сипел все сильнее. Что его могло остановить на земле? Да ничего — ни пуля, ни землетрясение.

— Приятно будет, — застонав, просипел он, и начал сдирать с Насти платье, как очищают с банана кожуру.

Больше всего ей сейчас хотелось умереть. Но не получится. За что Бог карает ее? Она не знала. Но чашу страданий ей было суждено испить до дна.

— Егор, — послышался негромкий окрик. — Оставь ее.

Как мог этот спокойный голос остановить распалившееся, дошедшее до точки кипения чудовище? Ведь его остановит только бронебойный снаряд.

Но Кувалда замер. Глубоко вздохнул, будто набирая воздух в легкие после глубокого нырка. Приподнял без видимого усилия Настю и отставил ее в сторону, как переставляют статуэтку в серванте.

— А я что? — пожал он плечами и бросил на Настю полный сожаления взор, так ребенок смотрит на игрушку, которую у него отнимают, чтобы отдать другому. — А я ничего.

Менгель подошел к нему и встал напротив. Кувалда умудрялся смотреть на шефа, который был на голову ниже его, снизу вверх.

— Предупреждал?

— Да как-то… — промямлил Кувалда.

— Материал портишь. И какой материал. Как бы самому материалом не стать…

Менгель резко повернулся и вышел из помещения.

— Материал, — недовольно передразнил его Куалда. А как материалы — мальчонок из восьмого блока — портить… Материал…

Он сплюнул и щелкнул переключателем. Осталась гореть только слабая фиолетовая лампа, которая не гасла никогда.

— А ну спать, шлюшье племя! — По-старчески шаркая подошвами, он вышел вслед за шефом…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Сверхъестественная способность Глеба попадать в различные истории снова дала о себе знать. На этот раз в полукилометре от собственного дома. Автобусы в последнее время стали ходить все реже и реже, так что от метро он предпочитал добираться пешком, пустынными местами, прилегающими к железной дороге, точнее, к заброшенным путям. Там царили запустение и хаос. Валялись штабеля поросших мхом шпал. На отводном пути истлевал настоящий паровоз времен войны рядом с давно сгоревшим, обугленным купейным вагоном. Пустовали ангары, которым не нашлось применения. В некоторых уголках за повалившимися заборами теплилась какая-то жизнь — на костре жарили картошку бомжи, нюхали бензин малолетние шпанята, сновали, с опаской оглядываясь, путейские рабочие.

Места эти пользовались дурной славой. Здесь можно было и пропасть без следа. К тому же они весьма подходили для преступных разборок, которые в этих краях время от времени и случались. Нормальные люди сюда предпочитали без особой нужды не соваться. Глеба же к категории нормальных людей отнести было трудно, чему подтверждение — его беспокойная судьба.

— Тебе говорили? — услышал он крик, доносившийся из зияющего пустыми окнами двухэтажного покосившегося здания.

— Ну…

— Предупреждали?

— Угу…

Вопль боли, глухие звуки ударов.

— Замочить и под паровоз!

— Не надо!

— Надо, Муравьед.

— Бабки дам.

— Поздно…

Остановившись, Глеб, прислушался к разговору. Он понял, что кого-то действительно собираются «мочить и бросать под паровоз». Вновь послышались звуки ударов, и Глеб, проклиная все на свете, сменил курс. Даже если бы он и захотел поступить иначе, все равно не смог бы — теплилось в душе нечто такое, что не позволяло спокойно идти дальше, когда кого-то убивают.

Пригнувшись, он пролез сквозь наполовину обрушившийся забор, перемахнул через поваленное, перекрывшее половину дворика дерево и пробрался между разбросанных ржавых железяк, в которых можно было опознать списанные запчасти от тепловозов.

— Мужики, закурить не будет? — наобум вякнул он, надеясь, что при случайном прохожем (хотя кто сюда припрется случайно?!) убивать никого не будут.

Во дворике толкалось несколько человек. Тощий мужичок в белой футболке и голубых джинсах лежал на земле с разбитым в кровь лицом. Над ним стоял удивительных габаритов громила, в руке он держал нож, который уже успел пустить в ход — один удар он нанес тощему. Непонятно было, зачем ему нож. При такой комплекции можно спокойно убивать руками. Рядом с ним стоял коротко стриженный парень в кожаной куртке, высокий, крепкий — хотя, конечно, он ни в какое сравнение не шел со своим товарищем. В стороне на корточках сидел заморыш, похожий на гиббона из московского обезьянника.

Громила оторвался от своей жертвы и задумчиво посмотрел на Глеба.

— Ты кто? — крикнул он.

— Работаю здесь.

— Ах, работаешь…

По всему видно было, он прикидывает, как быть. Не доводить до беды и убраться подобру-поздорову, оставив в покое и жертву, и этого психа, который с готовностью камикадзе суется черту в пасть? Или разделаться с обоими? Где один труп, там и два.

Глеб почувствовал за спиной движение, скосил глаза и увидел, как из-за штабелей появился еще один — черноволосый, крепко сложенный джигит высокогорной народности. В руках он держал свинцовую трубу.

— Валим обоих, — решил громила-главарь. — Без стрельбы.

Остальные только и ждали этого сигнала. Они с готовностью кинулись на новую жертву, казавшуюся совершенно беззащитной. Действовали они слаженно, как пережившая не одну голодную зиму опытная волчья стая. Только ощерились они не клыками, а ножом, кастетом и металлической трубой.

Глеб не увидел, а привычно ощутил траекторию обрушивающейся на цего свинцовой трубы. И дальше выключил сознание. Они дрались, стремясь растоптать, убить его. И он оставил за собой право на убийство. Никого убивать не хотелось, но как получится.

Высококлассный боец, особенно в русских единоборствах, действует на рефлексах, инстинктах и естественных движениях. Пока будешь задумываться, куда летит чужой кулак, просчитывать его траекторию, почуешь его вскоре на своих губах. Когда касаешься раскаленной плиты, то отдергиваешь руку очень проворно. Рефлекс. Реакция, выработанная за миллионы лет твоими предками.

Все доведено до автоматизма. Мозг молниеносно просчитывает варианты и выдает решения. Вектор сил, движения противника, оптимальное воздействие, рациональное применение силы. Сознание же бойца существует в иной плоскости. Оно как бы со стороны фиксирует происходящее.

И вот абрек ощущает, как дубинка в его руках не находит цели, а потом и сам он скользит куда-то вперед. Его тело как бы еще подчиняется ему, но это только иллюзия. Ураган влечет его за собой, все усилия приводят к противоположным результатам. Он пытается ухватить свободной рукой противника, но лишь соскальзывает куда-то вниз. Искры из глаз — это лицо встречается с землей. А потом сверху — удар, от которого меркнет сознание…

Один готов, но радоваться этому у Глеба не было времени. Волна несла его вперед. Он ушел с линии атаки и очутился в стороне от коротко стриженного, обтек «гиббона» и, закрутив, сшиб с ног. Стриженый обернулся и с гиканьем выбросил вперед ногу, целясь носком ботинка в горло. Глеб вновь без труда ушел с линии атаки, сблизился со стриженым и нанес коронный тройной удар, выполняемый одним движением — кулак скользит в солнечное сплетение, идущий следом локоть поражает шею, а на возвратном движении расслабленная ладонь сравнивает все выступы на физиономии противника. Так и произошло. Стриженый упал на колени, скорчился.

«Гиббон» встал было в каратистскую стойку, но потом, прикинув шансы, кинулся прочь, к забору. Глеб без труда настиг его и отключил ударом «медвежья лапа».

Со стороны громилы Глеб опасности пока не ощущал. Но тут запульсировал сигнал тревоги. Он понял, < что громила сейчас ринется в бой, и сам скользнул ему навстречу, остановился в трех шагах, готовый к броску.

— Думаешь, шустряк, спасся? — голос у громилы оказался неожиданно тонко-сипящим. Его рука нырнула под куртку.

«Пистолет», — подумал Глеб. Он был готов и к этому.

Но верзила вытащил пустую руку. И резко, слишком резво для своего веса, ринулся навстречу.

Он относился к «ломовикам», которые практически всегда выходят победителями в боях без правил. Каратисты и боксеры наскакивают на них, нанося удары по телу, покрытому мощными мышцами, или по голове, как по чугунному котелку. И без всякого видимого эффекта. «Ломовика» прошибить трудно. А сами они настигают противника неожиданно резким рывком, сграбастывают его стальными лапами, а потом завязывают узлом. Громила был уверен, что голыми руками «сделает» этого свалившегося неизвестно откуда типа, как бы ловок и удал тот ни был.

Глеб ушел в сторону и нанес пробный удар в челюсть. Не боксерский — всем весом, в русском стиле: по руке будто идет волна, заканчивающаяся кулаком. Кулак при этом бьет как хлыст. А известно, что конец хлыста летит со скоростью выше скорости звука, потому и рождается знаменитый щелчок.

— У, тварь, — верзила качнулся от неожиданно мощного удара и на миг потерял ориентацию. Но тут же пришел в себя. Взревел и бросился в атаку, как разогнавшийся на всех парах асфальтовый каток.

Тут для него все пошло совсем плохо. Глеб бросился не в сторону от него, а сблизился с ним и будто прилип сбоку. Верзила попытался, развернувшись, ухватить его руками и окончательно потерял власть над своим телом. Теперь все его мощные усилия, которые ничто не могло сдержать, оборачивались против него. Как подстреленный слон, он ухнул на землю, а Глеб отступил на шаг, слегка подровняв легким движением руки лицо противника.

— А-а, — заорал верзила, пытаясь подняться на колено и шаря рукой по пояснице, там, за поясом был заткнут пистолет.

Глеб снова сблизился с ним и нанес сложенными тремя пальцами два размашистых удара в активные точки.

Громила хрюкнул и потерял сознание. Затем Глеб еще подработал стриженого, который пытался стереть с лица кровь и встать на ноги. Огляделся — больше ждать опасности неоткуда. Положил за пазуху выпавший из руки громилы «вадьтер», зашвырнул подальше ножи и кастет. Пробежал руками по одежде бандитов. У одного за поясом нашел восьмизарядный американский револьвер и тоже, размахнувшись, забросил его подальше. Потом наклонился над жертвой.

Это был тщедушный мужичонка лет сорока с обвислыми, как у запорожцев, усами. По его футболке расплывалось кровавое пятно — похоже, саданули-таки финкой в бок. Лицо его прилично подпортили, так что оно утратило очертания. Он хрипел, зажимая рану на боку.

Глеб порвал рубашку, показавшуюся ему достаточно чистой, на пребывающем в нирване «гиббоне» и перевязал рану.

— Оклемаюсь, — тяжело дыша, прошептал вислоусый.

— Оклемаешься, конечно. Держись за меня. Вставай.

Вислоусый оперся на руку, встал. Держался он нормально. Возможно, лезвие не затронуло жизненно важных органов. Небольшой жирок у вислоусого на боках присутствовал, надо надеяться, что он и принял на себя удар ножа.

Обняв вислоусого, как раненого на поле боя, Глеб, решив плюнуть на бандитов, потащил его к проходящей метрах в двухстах отсюда дороге. Там он прислонил своего спутника к забору и отправился ловить машину.

Водители меньше всего хотели останавливаться на этом глухом участке. Наконец старый «Форд» притормозил, и мордатый, привычно нахальный извозчик спросил, распахивая дверь:

— Куда, командир?

— До восьмой больницы.

— Сколько?

Глеб вытащил последние деньги и продемонстрировал водителю.

— Годится, — кивнул тот.

— Вон, у меня раненый.

— Кровь идет… Не, он мне сиденья запачкает. Пока.

— Он умрет.

— А мне какое дело?

— Тогда поедем без тебя.

— Это пожалуйста, — водитель попытался захлопнуть дверцу, но Глеб придержал ее, наклонился над ним и прошипел:

— На твоей машине.

— Ты не очень-то. А то монтировкой…

Глеб вдавил пальцем болевую точку на локтевом сгибе, и рука водителя обвисла. Потом выдернул ключ зажигания. Помог вислоусому устроиться на заднем сиденье. Протянул ключи водителю:

— Гони быстрее…

В восьмой больнице врачи закрутились вокруг раненого. Глеб уже намеревался раскланяться, но тут к нему подошел дежурный оперативник из Местного отделения милиции.

— Вы его привезли? Ж спросил он.

— Я, — кивнул Глеб.

— Где нашли?

— На обходный путях у Конноармейской.

— Пройдемте в отделение. Необходимые формальности, — виновато развел, оперативник руками.

В отделении он провел Глеба в кабинет заместителя начальника по уголовному розыску, о чем-то пошептался со своим шефом и удалился.

— Давай говори правду, — нахмурился худой, похожий на бобра, со злым угрюмым лицом зам по розыску.

— А чего рассказывать? Шел домой, увидел раненого. Подобрал.

— Подобрал? Шел и подобрал. Благородный?

— Учили не оставлять людей в беде.

Он решил не распространяться, как все произошло на самом деле — мало ли что.

— Ха. Приводит подрезанного Муравьеда и заявляет, что просто так шел.

— Какого Муравьеда?

— Ты дуру-то не гони, — зам по розыску пролистнул паспорт. — Действительно на Конноармейской живешь. Работаешь?

— Работал. В фирме «Рюйтель». Ныне безработный.

— Понятно. Все вы — безработные. Ничего, так дальше пойдет, работа в мафии будет в трудовой стаж засчитываться.

— В мафии?.. Слушай, майор, есть еще вопросы? У меня времени нет.

— В камере его скоротаешь, — хмыкнул зам по розыску. — Муравьеда-то давно знаешь?

— Сорок лет. В ГУЛАГе еще вместе сиживали.

— Хохмач, — недобро прищурился зам по розыску. — Сейчас мы…

Тут дверь отворилась, и кабинет моментально стал тесен.

— Здорово, — двухметровый, с литыми плечами посетитель — габаритами он не много уступал тому, кого проучил сегодня Глеб, стиснул ладонь зама по розыску. — В трудах праведных, Леха? Хвалю.

— Вон кореша Муравьедова додавливаю.

— Кореша?! — возмутился Глеб.

— Гигант повернулся к Глебу и одним движением сдернул его со стула, зажал, как в кузнечном прессе.

— Глеб, чертяка! — гигант похлопал Глеба по плечам. — Сколько я о тебе вспоминал!

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Дни проходили за днями, сливаясь в серую бесконечную череду. Дважды Настю водили на обследование. Там Менгель и двое его подручных в белых халатах пропускали ее через различную диагностическую аппаратуру и, похоже, остались весьма довольны. Кормили неплохо. Приготовлена пища была не ахти как, но в ней имелось все необходимое, давали даже фрукты и шоколад. Иногда заставляли принимать какие-то таблетки, за этим строго следил Кувалда. После таблеток навеивалась сонливость, но других последствий от них не ощущалось.

Развлечений, понятно, никаких не было. Инга из соседней клетки была не очень-то разговорчива и первое время откровенно цинична. Она не врала насчет того, что баловалась наркотиками. И сейчас страдала без них. Настя как могла пыталась ободрить ее, пробиться через стену отчуждения, и порой ей это удавалось. Через несколько дней привели еще одну соседку — девчонку лет пятнадцати в короткой, поблескивающей стеклянными бляшками куртке и штанах из кожзаменителя. Голова ее была с одного бока выбрита наголо, на другом взметнулась крашенная зеленой и красной красками прическа. Девчонка относилась к числу фанаток нового направления в музыке — стеклорока. Она все время плакала, повторяя со всхлипываниями:

— Мама…

Кроме мамы, она звала Бармалея — своего пса-овчарку, и какого-то Колю.

— Как тебя зовут? — спросила Настя.

— Л-л… Ленка…

— Леночка, — кивнула Настя. — Ты красивая.

Лена всхлипнула. Настя протянула ей руку через решетку, взяла ее узкую шершавую ладонь.

— Не плачь. Все еще образуется.

Лена всхлипнула.

— Я боюсь.

— Не бойся, Леночка. Все будет нормально.

Она погладила девчонку по голове, и та прижала ее ладонь к своей щеке. Лена явственно ощущала тепло, надежду и спокойствие, исходящие от этой ладони.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

…Менгель рассматривал свои пальцы с видимым удовольствием. Тонкие, крючковатые, неровные, как ветки, вместе с тем они являлись совершенными в своем роде. Они могли творить чудеса, обладали невероятной чувствительностью. У Менгеля было немного странное увлечение — он любил мастерить скрипки, помещающиеся в спичечный коробок. Это были настоящие скрипки, все как положено — со струнами, колками, со смычком. На них, возможно, мог бы играть какой-нибудь мальчик с пальчик. Менгель в целом оставался довольным собой, притом оценка его была далека от спесивого самолюбования. Это, — объективная реальность. Редкое со-четание мощного разума и таких тонких пальцев — много ли людей на земле могут похвастаться таким подарком свыше. Да и судьба благоволила профессору. Все складывалось так, как должно было. Впрочем, — в природе каждый занимает отведенное ему место. Свое место Менгель занимал по праву. По праву сильного и умного.

Он оторвался от созерцания своих пальцев и посмотрел на экран монитора, на котором светилось изображение пятого уровня.

Какие нежности, — покачал головой Кувалда.

— Они надеются. Это хорошо, — одобрил Менгель.

— Нам-то что?

— Стресс ухудшает качество материала.

В помещении находился еще один человек — главный ассистент Парфентий Кутепов — сухощавый, с гладко зачесанными волосами, в сильных очках, лет тридцати пяти на вид. При словах Менгеля его передернуло. Он опять ощутил себя ничтожным и ни на что не годным, как тогда, в девяносто первом. Он постоянно с содроганием возвращался мыслями к тому моменту, когда в лабораторию вррвались вооруженные люди. Когда пули дырявили его коллег. Он вспоминал без всякой радости и благодарности, как Менгель подарил ему жизнь, и этим подарком сделал рабом. «Теперь начнется настоящая работа», — пообещал тогда Менгель. И началась. Работа с материалом, который тебе не дадут ни в одном НИИ. Кутепов вздохнул и поймал на себе насмешливый взгляд Менгеля.

— Коллега, вы мне все больше напоминаете рыцаря печального образа. К чему эта тоска в глазах? — улыбнулся Менгель.

— А что, нет причины для нее?

— Оставьте. Исследования продолжаются. На обед нас ждет бутылочка доброго вина. Сегодня у нас красное «Божоле-сюперьор». Из благодатных виноградников южной Франции — долины реки Соны. Как вам?

— Попробуем.

Распечатывание и дегустация новой бутылочки вина давно стало каждодневным ритуалом. Менгель пристрастил к этому своему, второму после изготовления микроскопических музыкальных инструментов, хобби и Кутепова. Надо отметить, подобные обеды сильно скрашивали жизнь.

— Профессор, долго еще нам на этих шлюхиных детей любоваться? — с неожиданно прорвавшейся злобой встрял в разговор Кувалда, хорошо помнивший чувство, владевшее им, когда его отрывали от той девчонки.

— Пока не пустим третью линию.

— И не достанем «синий лед», — сказал Кутепов.

— И не достанем террапирин, — согласился Менгель.

— Ничего, сучки недотраханные, недолго вам осталось… — прошептал под нос Кувалда, выходя из комнаты…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Бывают люди, которых притягивает друг к другу. Энергия их судеб влечет их, как магнитное поле. Между ними возникают невидимые связи. Эти люди встречаются вновь и вновь, опровергая теорию вероятностей, по которой возможность подобных встреч ничтожно мала. Вот так энергия судьбы влекла друг к другу Глеба Кондратьева и Олега Артемьева.

Такая уж работа была у Артемьева — бывать в тех местах, где гремит стрельба, кипит злоба и ненависть, горят войны — малые и средние. А находиться там, значит, играть со смертью, собирая по крупицам информацию, пытаясь воздействовать на ход событий. Такая служба — не жалеть живота ради своего Отечества, ради интересов государства, которому присягнул служить однажды и навсегда.

Афганистан, Приднестровье, Югославия, Чечня, Азербайджан — ^.куда только ни приводили его извилистые дорожки. Он видел пришествие хаоса туда, где давно царил, казалось незыблемый, порядок, и только бессильно сжимал кулаки, понимая, что не в состоянии ничего изменить.

Дубоссары — горячие денечки пережил там Артемьев! Он сидел, сжимая автомат с последними восемью патронами и «лимонку», в полуразрушенном знании. Рядом стонал, умирая, русский казак и безмолвно ждали своей участи двое спасавшихся от карателей девушек, которых вывели из настоящего ада. Бойцы молдавского отряда полиции особого назначения еще не знали, что в этом доме из защитников остался всего один воин с восемью патронами и одной гранатой. К штурму они готовились по всем правилам. Русские части пробиться в эту часть города пока не могли. ОПОН мародерствовал тут всласть и предпочитал добивать пленных.

— Ну, ребятки, давайте, — произнес Артемьев, беря на изготовку автомат и подложив под руку гранату таким образом, чтобы в любом случае успеть рвануть ее и, унести с собой на тот свет хоть парочку врагов. Он знал, что опоновцы сейчас пойдут в наступление. Он всегда чувствовал подобные моменты.

И они действительно пошли. Артемьев мягко вдавил спусковой крючок, жахнуло два одиночных выстрела, и черный силуэт исчез за развалинами. Но остальные подбирались все ближе. Спасения ждать было неоткуда… Но все же оно пришло. Пришло в виде спецгруппы батальона «Днестровский» из пяти рижских омоновцев под предводительством бородатого богатыря. По настоящим именам называть друг друга там было не принято. Глеба Кондратьева называли — Славянин, и в этом была своя военная правда, было признание.

Артемьев имел за плечами несколько лет работы в «Стяге» — спецгруппе внешней разведки КГБ, пожалуй, лучшем в мире спецподразделении. Он мог оценить, что сработали Славянин и его ребята безукоризненно.

— Класс, — одобрил Артемьев, когда они выбрались из опасной зоны. — Какая школа? Спецназ ГРУ?

— Не, — сказал Глеб. — Химик-аналитик я.

— Ну, химик, ты даешь… Свидимся еще?

— Как бог войны рассудит.

Бог войны рассудил по-своему. В следующий раз встретились они в самом пекле — в разгар мусульманско-христианской бойни в Югославии. Там Глеб руководил специальным подразделением по уничтожению диверсионных групп противника. Его все так же звали Славянином, и о нем ходили легенды. Мусульмане боялись его как огня.

Глеба назначили сопровождать представителя одной могущественной организации из Москвы в самый центр боевых действий. Как раз захватили одну из террористических мусульманских групп, и Артемьеву хотелось задать им несколько вопросов.

— Пройдем дотуда? — спросил Артемьев.

— Пройдем.

И они прошли. Выкрутились из нескольких тяжелых ситуаций, не потеряв ни одного человека. Глеб потрясающе чувствовал присутствие опасности, и это не раз спасало всю группу. Все мировое сообщество практически воевало на стороне мусульман. За красивыми словами скрывалась биологическая ненависть к славянской православной цивилизации, небрежно маскируемая заклинаниями о правах человека. Дряблая, лишенная воли, тянущая руку за подаянием, разграбляемая мировыми стервятниками всех мастей Россия уже ничем не могла помочь своим славянским братьям. И Артемьев, выбивая из плененных зеленоповязочников, из Иордании и Египта подробности провокаций, терактов, знал, что и эти сведения вряд ли помогут что-либо изменить в общем ходе событий.

— Два раза встречались. Третьему разу не миновать, — сказал Глеб.

Артемьев крепко пожал ему руку.

— Ну, не поминай лихом.

Артемьев ушел с ребятами из спецподразделения в сторону сербских позиций, а Глеб с пулеметом и коробками патронов остался прикрывать отход — ведь у них на хвосте висели самые отборные мусульманские головорезы с инструкторами-добровольцами из Соединенных Штатов.

Не верилось, что они действительно встретятся в третий раз. Те, кто оставался прикрывать* отход товарищей, по правилам войны были обречены. Но…

После событий девяносто третьего года, когда Артемьев и его коллеги наотрез отказались участвовать в мероприятиях типа штурма «Белого дома», с работой в спецслужбах пришлось расстаться. Но хорошие люди не пропадают. Артемьева пригрели в МВД — так он стал подполковником милиции, старшим оперуполномоченным по особо важным делам, а затем и заместителем начальника отдела в Управлении по борьбе с бандитизмом при ГУВД Москвы.

В Чечне Артемьева вместе с бойцами тактических спецотрядов МВД и морских пехотинцев хорошенько прижали в горах. Какой-то самонадеянный дурак кинул их в прорыв, и засевшие на высотке чечены вышибали их одного за другим, отрезав пути к отступлению. Артиллерия и авиация, как всегда запаздывали.

Боевая группа добровольческого казацкого полка появилась как раз вовремя. Они умудрились перевалить через хребет, и свалились сверху на чеченцев как кара Аллаха. Рукопашная. Ствол на ствол. Нож на нож. Кулак на кулак. Верх кошмара, и отчаяния в любой войне. Казаки противников не щадили. Пусть чеченцев и было втрое больше, но вскоре они сами бросались вниз с горы, на верную смерть, в последнем порыве, в диком страхе пытаясь уйти от врагов.

— Ну вот и встретились, браток, — сказал Глеб, трогая плечо; которое ему вскользь зацепили ножом — лезвие оставило лишь легкую царапину.

— Славянин, — ошарашенно произнес Артемьев.

— А кто же тебя еще выручит?

— Как ты говорил? Как бог войны рассудит?

— Именно…

И вот теперь новая встреча. В тесном кабинете злого на весь мир майора милиции.

— Друган, что ли? — подозрительно воззрился на друзей зам по розыску.

— Еще какой! — улыбнулся Артемьев.

— Но…

— Под всем, что он скажет, я подпишусь, — отмахнулся Артемьев от зама по розыску как от назойливой мухи. — Глеб у нас не врет. Я его забираю. Потолковать, Глеб, надо.

Зам по розыску хотел что-то возразить, но тут зазвонил телефон. Майор поднял трубку и несколько минут молча слушал.

— Что?.. Как?.. Во дает! — Он хлопнул трубкой об аппарат. — Муравьед из больницы сбежал.

— Он же кровью истекал, — удивился Глеб.

— На нем как на кошке заживет, — устало вздохнул майор.

Друзья покинули кабинет, провожаемые пристальным, полным подозрений взором зама по розыску…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Артемьев вывел с запруженного машинами двора отделения милиции свои красные «Жигули».

— Давай где-нибудь посидим, — предложил он. Выпьем.

— Нет. Если только пива.

— Пива так пива. Поехали в одно местечко… До одной уютной хаты.

— Домой к тебе?

— Нет. В более надежное место.

С полчаса Артемьев крутился по самым безлюдным московским улицам.

— Hy, не чуешь чужих глаз? — спросил он наконец Глеба.

— Да вроде нет.

— Значит, не присматривают. Путь открыт.

Вскоре они сидели в трехкомнатной квартире на четырнадцатом этаже шестнадцатиэтажного дома в Медведкове. Артемьев засунул в морозилку несколько бутылок пива. Они присели за стол.

Квартира не представляла собой ничего особенного. Стандартная скромная мебель — стенка, кресла, стол, стулья. В кабинете мощный компьютер и видеоаппаратура. Но некоторые особенности в этом жилище не бросались в глаза. Например, не скажешь, что стекла здесь пуленепробиваемые, плотные шторы прикрывают от всех видов оптического контроля, да еще полно всяких технических поделок, исключающих любое прослушивание. Это была конспиративная квартира «Легиона» — КК-10.

— Что там с Муравьедом получилось? Как ты с ним познакомился?

— С Муравьедом? Первый раз его увидел.

Глеб рассказал все, как было, не утаивая ничего.

— Ну тебе везет, — усмехнулся Артемьев. — Влипнуть в самую гущу мафиозных разборок. Знаешь, кого ты укантовал?

— Кого?

— Тот, большой — это Трактор, правая, рука Гунявого; Гунявый, в свою очередь, один из новых преступных авторитетов, не признающих никаких авторитетов.

— Какая-то чепуха.

Это для тебя чепуха, А кровь-то настоящая льется. У Гунявого разбор с Хромым Гошей. По поводу контроля над накатчиками на трех вокзалах. А Муравьед — один из его помощников….

— Плевать мне на них.

— Могут быть неприятности.

— Олег, я кого-нибудь боялся когда?

— Кстати, Трактор держал второе место по боям без правил за прошлый год. Как же ты его выключил?

— Трудно ли?.. Плевать мне на них. У, меня действийтельно большие неприятности..

Внимательно выслушав рассказ Глеба о Насте, Артемьев вздохнул.

— «Скорая», говоришь?.

— Ага.

— Знаю несколько случаев по без вести пропавшим — и во всех поблизости видели «скорую». Мы пропахали весь автопарк подстанций. Всех подняли на уши. Ничего. Эта «скорая» — как летучий голландец.

— Кого-то нашли из тех без вести пропавших?

— Не буду врать. Нет.

— Олег. Я редко о чем-либо прошу. Помоги мне найти Настю. Она еще жива. Но в страшной опасности. Я чувствую это. Помоги, я все сделаю.

— Попытаюсь, Глеб. Ты не представляешь, насколько далеко все зашло.

— Далеко… — Глеб застыл, глядя в одну, точку. Так друзья просидели пару минут, пока Глеб не прервал молчание. — Знаешь, Олег, после войны решил — пора заканчивать. Ружье в стойло. Отгородился от всего. Ни с кем из боевых друзей не встречался. Слишком много всего позади. Грехи долго замаливать надо… Но не получается отгородиться. Душа болит. Что же люди русские творят?

— Дом по кирпичикам разбирают.

— Скажем так — дом горит. А люди… Одни поджигателям и ворам помогают вещички чужие выносить, авось и им что-то в карман перепадет. Другие оцепенело смотрят на все и ждут, когда обвалится крыша. Третьи радостно орут — подбавь жару.

— Близко к истине.

— Я не знаю, что делать. Это не моя страна. Это какая-то мусорная свалка. Я никому здесь не нужен. Торгаши, воры, наемные убийцы, христопродавцы… Кого я еще забыл? Они России нужны! — зло произнес Глеб. — А мы не нужны.

— Нужны воины, Глеб.

— Кому?

— Мне… И таким, как я. Хотя бы для того, чтобы наказать тех, кто людей похищает.

— Кому тебе? Милиции?

— Скажем так — есть в доме и те люди, кто поджигателям и ворам готов воздать полной мерой. Группа единомышленников. Назовем ее «Белый легион».

Вот и сказал Артемьев то, что никому говорить был не должен, даже под пытками. Но Глебу можно.

— Пора в строй, Глеб.

Глеб задумчиво посмотрел на бокал.

— Олег, помоги мне… Ты меня знаешь. Я пробью любую стену. Лишь бы найти Настю. Или… — Он запнулся и потом произнес, как в ледяную воду бросился: — Или отомстить за нее…

Так состоялась встреча функционера «Легиона» Одиссея с Ратоборцем. Везение? Одиссей ломал голову, как бы получше организовать и просчитать эту встречу, а получилось случайно, само собой. Впрочем, какая случайность? Опять судьба…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀