Мертвяк

— До меня доходят сведения, что в рабочее время в вашем кабинете играют в компьютерные игры, — изрек шеф с таким зловещим видом, будто речь шла не о безобидной забаве, а о том, что в подвале как минимум завели опиекурильню.　

— Нет, что вы, — преданно выпучил глаза Галызин.　

— Как же нет?　

— Это не просто игры. Таким способом тестируется компьютер.　

— А, — шеф удовлетворился ответом. — Фирма платит деньги и хочет, чтобы за них в рабочее время сотрудники работали, а не в игры играли.　

— Конечно.　

Галызин щелкнул бы каблуками, как офицер перед генералом, но сидя это делать неудобно.　

Тот, кто назначил Цербера (так прозвали шефа сотрудники) на эту должность, хорошо знал свое дело. Шеф — типичная номенклатурная крыса по виду и сути — идеально подошел бы на роль директора какой-нибудь потребкооператорской конторы. Невозможно представить, что у этого человека могут иметься какие-то тайные помыслы. Вряд ли вообще много мыслей уживалось внутри этой чугунно-квадратно-монолитной черепной коробки. Собственно, никаких мыслей от этого, человека и не требовалось. Требовалось только одно — сидеть в кресле, создавать видимость деятельности и подмахивать какие-то бумаги. Фирма «Лира» одна из опор в сложном строении «Синдиката». Равно　как и фирма «Обшее дело» и многие другие. «Фирмы-призраки».　

— Где смета расходов по комнате номер четыре? — осведомился шеф.　

— Пожалуйста, — Галызин протянул бумагу.　

Шеф закряхтел, ознакомившись с ней.　

— Очень дорого.　

— Можно дешевле. Но тогда нужно ограничиться более скромными целями.　

— Ладно. Но учтите, фирма платит очень большие деньги. Может ли она рассчитывать на полную безопасность?　

— Может.　

— Подготовьте красный зал для работы. Откроете Смирнову в четырнадцать часов.　

— Хорошо.　

— Вы свободны.　

Галызин спустился к себе в кабинет.　

— Ну? — спросил напарник. — Чего Цербер лаял?　

— Ему стукнули, что ты в «стриптиз» на компьютере с утра до ночи играешь.　

— Какая это зараза языком треплет?　

— Стукачей — тьма. «Фирма имеет право», — передразнил шефа Галызин. У него это получалось очень похоже.　

— Фиг с ним.　

— Премии лишат — узнаешь.　

— «Стриптиз», ха… У меня у самого дома стриптиз. Вчера Ленка, ты ее знаешь, такой стриптиз делала… Не поверишь.　

— Поверю. Пошли «сортир» налаживать. Там сегодня Смирнов заседать будет.　

«Сортир» — это то же самое, что и красный зал, и комната номер четыре. Место уединения. Небольшая комната, защищенная от всех видов прослушивания, выслеживания, вынюхивания и высматривания, в уважавших себе солидных конторах обязательно имеются подобные интимные заведения. Фирма «Лира» не относилась к числу особенно солидных, и стоимость оборудования «сортира» была гораздо больше, чем доходы этой конторы Так что у стороннего наблюдателя непременно появились бы большие сомнения в добропорядочности этой организации. Но таких наблюдателей пока что не было. Зато имелись наблюдатели внутренние. Свои. Не посторонние. Точнее, наблюдатель. А еще точнее — Галызин.

Помещение красного зала было обставлено скромно — длинный стол, черные пластмассовые стулья и несколько компьютеров, один из которых был выведен на «Интернет», а два других не имели вообще связей с чем-то за пределами помещения. Внутри их крутилась самая конфиденциальная информация.

— Казино бы здесь открыть, — вздохнул напарник, оглядывая зал с сосланными красным бархатом стенами.

— А еше лучше — дом терпимости.

Замдиректора Смирнов проработал до семнадцати часов. Галызин после него выключил и привел в порядок аппаратуру. И незаметно извлек из системного блока компьютера «таблетку».

«Таблетка» считывала всю информацию, проходившую через докальную компьютерную сеть «сортира». То есть, если кто-то пользовался в «сортире» компьютером, то вся проходящая информация автоматически копировалась в «таблетку». Галызин просто восхищался этой штуковиной. Пока контактирующий с ним офицер госбезопасности не передал ему ее, он и представить не мог, что такие фокусы возможны. Возможности же присобачить в «сортир» прослушивающую или звуко-видео-записываюшую аппаратуру он не нашел — недаром столько денег вбили хозяева фирмы, дабы не допустить этого. Галызина быстро бы срисовал собственный напарник. И заложил бы, ни секунды не мешкая.

В тот же вечер информация с «таблетки» уже была в руках оперативника «Легиона», а затем и аналитиков.

Если бы кто-либо знал, какая информация стекается на базу-четыре «Малой конторы», где работали несколько аналитиков экстра-класса, в свое время выкинутых в связи с перестройками из службы внешней разведки и ГРУ. Агентурная сеть «Легиона» пронизывала все серьезные государственные структуры.

Аналитик свел информацию с «таблетки» и сведения, полученные Разведывательным агентством России, воедино. Два фактика. Фирма «Лира», подозреваемая в махинациях с фармацевтическими препаратами и принадлежности к «Синдикату», ждет перевода на один из своих западных счетов крупной суммы в связи с какой-то операцией в Амстердаме. Разведагентство два года назад приобрело оперативные позиции в организованных преступных группировках Амстердама, чтобы получать сведения о приходящих в Голландию грузах из России — шла масса контрабанды. Источник сообщил, что в амстердамском порту произойдет сделка между русскими и немцами, что-то насчет лекарственных препаратов. Время и место известно.

— Все один к одному, — сказал Зевс Артемьеву — Одиссею. — Наверное, будет передана партия ти-тропазина. Судя по цене, ничего другого наши не предложат.

— Девять миллионов долларов… Что вы намерены делать? — осведомился Артемьев.

— Нам нужен ти-тропазин. Хотя бы для анализа. Так что надо их брать.

— В Амстердаме? — скривился Артемьев.

— А что тебя смущает?

— Организовать акцию за границей в пятидневный срок. Реально ли это?

— Реально. Оружие, оборудование будет. Используем некоторые старые резервы. Ты же работал в Амстердаме.

— Несколько месяцев. Под дипломатическим прикрытием.

— Тебе и проводить акцию, — решил Зевс.

Артемьев внимательно ознакомился с документами.

— Ясно… Только работать будем вдвоем. Я и Ратоборец. Заодно посмотрите, каков он в деле.

— Вдвоем? — удивился Зевс. — Не шутишь?

— Если большими силами, ничего не выйдет. Мы справимся..

— Ну смотри… А группа Муромца пока займется Слоном.

— Это который удавил директора «Гейши»?

— Им самым… В общем, готовься к загранкомандировке, Одиссей.

— Есть…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Вы что, какая мера пресечения? — воскликнул Слон.

— Прокурор изменил вам меру пресечения, — повторил следователь, ведущий дело Слона, — крепкий мужчина в милицейской форме с майорскими погонами.

— С чего бы это? — Слон не мог поверить в такую удачу.

— Его спроси. Будь моя воля, ты бы никогда из тюрьмы не вышел, — с досадой произнес майор. — Гуманисты, — покачал он головой.

— Ха, — усмехнулся Слон, ставя аккуратную подпись в постановлении об изменении меры пресечения.

— Все равно я тебя достану. Обещаю, — буркнул следователь.

— Ты бы не слишком старался, — Слон блаженно улыбнулся и почесад грудь. — Я ведь могу и на чаек заглянуть к тебе. Я теперь человек свободный. Все?

— Все, — следователь положил постановление в папку и нажал на кнопку вызова выводного.

Слон снова почесал грудь, как мартышка в зоопарке. Он был доволен. Значит, поработали кореши на свободе. Подмазали кого надо. Кого надо запугали. Не впервой. В прошлом году Слон три месяца просидел на нарах, когда его пытались обвинить в похищении человека. Ничего не вышло. И со взрывом этого офиса тоже у них ничего не выйдет. Нет таких законов ныне, чтобы Слона в тюрьме держать. Когда такие законы были, так он из тюрьмы не вылезал. А теперь нет. И как бы следователь ни пыжился, старше рядовых «шестерок» никого ему не посадить! Слон слышал еще от старых воров, помнивших давние времена, что после революции власти считали воров попутчиками революции, даже термин был — «социально близкие». Все вернулось. Власть и воры ныне тоже — социально близкие. И Слону это нравилось.

Погода будто приветствовала вышедшего на свободу Слона, дарила ему тепло. Хоть для него и была тюрьма домом родным, но все-таки от такого дома лучше держаться подальше. Ах, свобода! Кабаки, шлюхи, сладкая еда и крепкая выпивка, тысяча удовольствий — вот что такое свобода.

Перед изолятором, как обычно, кучковалась толпа родственников, принесших передачи предварительно арестованным. Люди перед Слоном привычно расступались. От его огромной татуированной туши буквально исходил запах насилия. Таких субъектов благоразумно обходят за квартал. Слону нравилось испуганное выражение на лицах людей, сталкивающихся с ним на узких дорожках и в темных переулках.

Выйдя на проспект, Слон пересчитал деньги. Поднял руку. Со скрипом затормозила серая «Волга».

— Далеко? — спросил водитель.

— В Медведково.

— Сколько дашь? '

— Сколько скажешь.

— Садись.

Слон уселся на заднее сиденье, и машина просела под его тяжестью. Тут же двери распахнулись, и по обе стороны от него в машину сели двое мужчин, размерами не сильно уступавшие вору.

— Э? — удивленно воскликнул Слон.

Но его руки уже крепко стиснули. Знакомая прохлада на запястьях и характерный щелчок — наручники!

— Вы что творите, волки? — прошипел с ненавистью Слон и дернулся, раздвигая могучими плечами мужчин.

— Сиди тихо, — приказал один из них, саданув локтем ему по ребрам.

— Пожалеете, волкй, — скривившись от боли, воскликнул Слон.

— Сомневаюсь.

Рывком разорван рукав. Игла шприца впилась в предплечье Слона…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Неплохая берлога, — снисходительно кивнул Мертвяк, осматривая просторную, выдержанную в лучших традициях европейского дизайна комнату в офисе фирмы «Общее дело». Синяя кожа кресел, стены, обитые мягким пластиком, сталь, аквариум в виде колонны, в котором неторопливо плавали переливающиеся разными цветами рыбки, — все сделано со вкусом. А Мертвяк умел ценить хороший вкус и терпеть не мог вкус дурной.

— Дешевка, — махнул небрежно рукой Чумной. — Так, времянка. Будем встречаться здесь.

— Как скажешь.

— Здесь в подвале компьютерный центр с большой базой данных. Есть и выход на «Интернет». — В устах старого вора Чумного подобные термины звучали слегка комично. — Мальчики дадут любую интересующую тебя информацию…

В комнату вошла черноволосая смуглая молоденькая секретарша. Она поставила на стол поднос, разлила из кофейника кофе по тонким фарфоровым чашкам. Улыбалась она дежурной улыбкой, двигалась изящно и грациозно, и в ней сквозило нечто такое, что наводит мужчин на самые грешные мысли. Ее цепкий холодный оценивающий взор говорил о том, что она прекрасно знает себе цену и не упустит своего.

— Что-нибудь еще, Юрий Викторович? — сверкнув ровными зубами, спросила она.

— Нет, Надюша, спасибо.

Вильнув бедрами, она выплыла из комнаты. Мертвяк, прищурившись и искривив губы в усмешке, проводил ее взглядом.

— А что дадут мне девочки? — спросил он.

— Как договоришься, — улыбнулся Чумной.

— Мне нужны документы, прикрытие. Сам знаешь — меня ищут.

— Все будет, Мертвяк. Ты не представляешь, как высоко мы поднялись.

— Чумной, как ты меня выследил?

— По следу, кореш ты мой ненаглядный.

— Нюх у тебя всегда был отличный.

— Запах крови, он стойкий. Шел за трупами, которые ты оставлял. Знаю твои привычки. Знаю то, что мало кто о тебе знает.

С этим трудно не согласиться. Чумной и Мертвяк были знакомы давно. Строгий режим в Туве. Пятеро психов решили поставить на место Мертвяка. Тот принадлежал тогда к разряду «мужиков» — средний, самый многочисленный слой в тюремной иерархии, рабочая сила, которая трудится на производстве, занимает подчиненное положение и обеспечивает безбедное существование воровских трутней, пополнение общака и выполнение плана производства. «Мужик» в тюрьме — гость. Вор же — гость на свободе, а в тюрьме он дома. Мертвяк честно пахал на производстве, удивляя всех огромной физической силой. Ни к каким воровским тусовкам отношения он не имел. В карты не играл. Анашой не баловался. Не курил. Не пил, хотя водку на зоне можно было достать. Вот только держался чересчур независимо для «мужика», правда, желающих сказать ему хоть слово поперек не находилось и среди воров. Вокруг него создался какой-то вакуум. Зеки все до единого старались держаться от него как можно дальше, даже пахан не касался его. Все ощущали, что в стае волков завелся свирепый тигр-людоед. До поры до времени он не показывал клыков, но чувствовалось, что они у него слишком острые. И он только ждет момента обнажить их. Он вселял страх даже в самых отпетых «гладиаторов».

Те пятеро, видимо, опились чифирю или наелись гуталина, иначе мысль опустить Мертвяка вряд ли пришла бы им в голову. Сидел Мертвяк за убийство женщины. История была очень темная, следствие так до конца и не разобралось, мало кто верил, что так истерзать человека по силам одному. У Брызова это уже была вторая отсидка. Подобные подвиги чести на зоне не приносят. А тут еще высшее образование в прошлом да степень кандидата наук! Такие люди приходят на зону нечасто, и по ошибке или по дури.

«Пока мы тут сидели, ты с бабами забавлялся. А если это была жена кого-то из воров? Или сестра?» — так обычно на зоне обращаются к насильникам, так обратились они и к Мертвяку. Пятеро — с заточками. Им казалось, что заточки — вполне достаточная гарантия. Они считали, что Мертвяк встанет на колени. И просчитались. Его никто не мог поставить на колени.

До сего момента Мертвяка в деле не видели. Двое зеков так и легли на снег около барака, чтобы больше не подняться. Трое долго отлеживались в лазарете. Паханом на зоне был Чумной. Он и рассудил, что опустить Мертвяка хотели не по правилам и что тот кругом прав. Потом Чумной жалел о том, что подарил Мертвяку жизнь. Впрочем, подарил ли? Неизвестно, чем бы все кончилось, прими Чумной решение наказать Мертвяка. Тот всегда шел напролом, и не было случая, чтобы судьба отвернулась от него. Потом Чумному еще приходилось сталкиваться с Мертвяком. И о некоторых из этих встреч вспоминать еще не хотелось. В том числе и о том, как смотрел на него Мертвяк в ту ночь, когда Чумной медлил высказать свой приговор. Что греха таить, он, сам не знавший страха, прошедший через ад бараков усиленного режима, крытых тюремных камер, через дубинки конвоиров и приклады солдат, через голод и месяцы штрафных изоляторов, где температура далеко ниже нуля, осадил назад. Настолько лют и непреклонен был взгляд этих бездонных глаз.

Мертвяк вытянулся в кожаном кресле, поглядел на рыбку, выпучившую на него круглый глаз из колонны-аквариума, и небрежно осведомился:

— Что ты там насчет «Черных погонщиков» говорил?

— Я говорил?.. Передать просили.

— Ясно. Шестеришь на того, кто знает о них.

— Чумной ни на кого никогда не шестерил, Мертвяк. Запомни..

— Запомню. — Мертвяк засмеялся. — Хватит друг перед другом выделываться. Ты знаешь, кто я. Я знаю, кто ты. Ты меня боишься — это тоже факт. Я не боюсь никого. Тебе это известно.

Чумной нахмурился и сжал кулак.

— Давай к делу, пахан столичный. Я должен найти санитаров, которые решили свести вас со свету, так? Что вам о них известно? — прямо спросил Мертвяк.

— Несколько убийств ключевых авторитетов. Сработано на уровне. Несколько акций…

Мертвяк выслушал все факты.

— Вы считаете, что действует слаженная организация?

— Да, мы называем их «патриотами», — кивнул Чумной. — Наши головастики скумекали, что там классные специалисты. Из ЧК или из мусарни. Возможно, — большие чины — в настоящем или в прошлом.

— Вы не пытались очертить приблизительный круг тех, кто способен организовать подобную структуру?

— Пытались. Тьма чекистов и ментов хрен проверишь.

Почему вы решили, что эти «патриоты» занялись вами?

— Партию товара накрыли. Нанесено несколько ударов по нашим структурам. Все якобы случайно. Но я-то чую — на нас зуб точат. Кто первым успеет — тот останется жив.

— Я должен спасать ваши шкуры?

— На таких условиях, за такие космогонические бабки можно горы свернуть.

— Можно… Мне нужна более-менее полная информация о вашей деятельности.

— Что можно — узнаешь.

— Не что можно, а что нужно… Будем сидеть и думать вместе. Годится?

— Ладно… Умеешь пользоваться? — Чумной вынул из портфеля две дискеты.

Мертвяк усмехнулся и пододвинул кресло к столику с компьютером.

Пару раз секретарша приносила кофе. Мертвяк провожал ее все более внимательным взором, а потом вновь углублялся в изучение материалов, изредка задавая Чумному вопросы, на которые тот давал чаще всего уклончивые ответы. Раскрывать полностью карты перед Мертвяком он не собирался, но тот сам вникал в суть предмета с необычайной быстротой.

Ближе к вечеру Мертвяк откинулся в кресле, посидел с полчаса с прикрытыми глазами, а потом заявил:

— В какой-то из трех ваших фирм постукивает дятел. Почему?

— Противник внедрил к вам своего информатора. Скорее всего не первую спицу в колесе — иначе вас бы давно накрыли. Но достаточно осведомленного. Иначе концы с концами не сойдутся. Чего с лица опал?

— Сегодня проходит передача товара.

— Отменить нельзя?

— Уже поздно.

— Тогда молись… А не испить ли нам еще кофею, Чумной?

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Утром самолет приземлился на дне бывшего озера Харлемермер, где ныне расположены воздушные ворота Амстердама — суперсовременный аэропорт Схипхол. Очаровательная стюардесса пожелала гостям города хорошего времяпрепровождения. Липовый паспорт Глеба не вызвал у пограничников никаких подозрений. Равно как и виза стран Шенгенского соглашения. Как «Легион» умудрился все подготовить за два дня, Глеб не мог даже представить.

Глеб с Артемьевым поселились в скромном отеле. Почти сутки потратили на рекогносцировку. Вся информация должна быть в голове. Времени листать путеводители не будет.

Они сидели прямо на улице за столиком аргентинского ресторанчика. Вечерело. На небо карабкалась желтая луна, отражаясь в темной воде канала.

В Амстердаме несколько тысяч каналов, — сказал Артемьев. — Раз в три дня спускается вода. Раз в месяц их чистят и выуживают в среднем тысячу утопленных велосипедов и три-четыре машины.

— Был здесь? — спросил Глеб.

— Где я только не был… Двенадцать лет назад — первый раз.

Проплыл речной трамвайчик, переполненный ощерившимися фотоаппаратами японскими туристами. Глеб глядел на слегка наклоненные вперед фасады стандартных — в три окна — старинных домиков, на покачивающиеся в каналах баржи с развешанным на веревках бельем.

— Кто живет на этих баржах? — поинтересовался он.

— Студенты. Стоят дешево — восемьсот-тысячу марок.

— Дешево?

— Квартиры дороже. Специфический город.

— Город наркотических свобод.

— Точно, кивнул Артемьев.

Рядом с ресторанчиком располагалось «кафе-шоп» — забегаловка, в таких в Амстердаме торгуют наркотиками. Там уже сидели несколько прилично окосевших молодых людей. Один бородач выбирался оттуда по синусоиде, его квадратные глаза были расфокусированы и мутны.

— Мразь, — процедил Глеб.

— Закат Европы, — хмыкнул Артемьев и посмотрел на часы. — Тут летом из-за стекающихся со всего мира наркоманов население вырастает раза в два…

В Амстердаме чувствовалась какая-то болезненность. Не как в России — припадочная, высокотемпературная, острая, когда или умрешь, или выздоровеешь, а вялотекущая, смурная, тупая. Она ощущалась во всем — в толпах негров, на каждом углу бесцеремонно предлагающих кокаин, в прозрачноглазых, равнодушных ко всему, лоснящихся бюргерах, перебегающих по городу с работы и на работу, в стайках наркоманов, ворующих велосипеды и тут же прогуливающих вырученные деньги в наркоманских кафе, в призывно глядящих из витрин мулатках на улице красных фонарей. Этот сытый, будто выпавший из земной действительности и зависший между небом и землей мир казался непрочным.

— Ну, пора, — Артемьев поднялся и направился к телефону-автомату. Через минуту он вернулся.

— Порядок. Пошли. Здесь недалеко…

Малиновый «Форд» восемьдесят девятого года выпуска стоял там, где и было указано. Артемьев открыл дверцу, расположился на сиденье водителя и кивнул Глебу:

— Присаживайся.

Потом взял чемоданчик, стоявший между сиденьями. Открыл его. Бегло осмотрел.

— Отлично..

Два пистолета с глушителями, несколько электронных приборов — походный комплект диверсанта.

— Маскарадный набор должен быть в багажнике, — сказал Артемьев.

— Как это у вас все получается? — спросил Глеб.

— Элементарно. Большие деньги. А также большие связи ведущих спецслужб бывшего СССР. Разве этого мало?.

— Ты уверен, что передача состоится?

— Надеюсь… Кстати, времени осталось совсем мало. Надо выдвигаться.

Когда Глебу предложили прокатиться в Амстердам и навести там шороху, он не слишком сильно удивился. «Железный занавес» с лязгом упал. Русская преступность растекается и простирает свои щупальца по всему земному шару. Значит, надо быть готовым к силовым акциям за рубежом. «Легион» был готов к ним. И имел возможности, о которых противник мог только мечтать. Кроме того — психологическое преимущество. Противник вряд ли думал, что его достанут здесь, в матушке-Европе. И что против него готовы и здесь действовать также, как на родине — не слишком стесняясь в средствах.

Артемьев тронул машину с места. Теперь надо молиться, чтобы все прошло, как было задумано. Надеяться, что правильно оценено время и место передачи. И что хватит сил. Два человека — это очень мало. Но именно на этом и строился расчет. Действовать полноценной боевой группой означало неминуемый провал. Вместе с тем никто в «Легионе» не верил, что дельце удастся провернуть вдвоем. Артемьев же верил. Притом не столько в себя, сколько в Глеба. Сам же Глеб отговорился привычным «как бог войны рассудит».

Артемьев приткнул машину в заранее облюбованном месте. Не так близко, чтобы засветиться, но и не далеко. На машине предстоит уходить, когда все будет кончено.

Невдалеке к контейнерам-терминалам швартуются сухогрузы, клюют носами гигантские краны, тянутся на километры портовые сооружения. В общем, здесь кипит довольно напряженная жизнь. Но это место на задворках порта будто специально создано для проворачивания темных делишек.

— Почему именно такой способ передачи? Нельзя по-культурному, в офисе или на улице? — спросил Глеб.

— Они тоже смотрят гангстерские боевики, — усмехнулся Артемьев. — Все боятся подвоха. Сделка происходит через нескольких посредников. Каждая из сторон должна учитывать, что их могут кинуть. Утопить в канале, а деньги или товар прибрать запросто так. Девять миллионов долларов на дороге не валяются. Так что заявятся вооруженные до зубов.

— Почему именно здесь?'

— Один из посредников контролирует уголовную братву, обитающую здесь. Так легче обеспечить безопасность и избежать неприятностей с полицией:

— Ну, пошли?

— Пошли, — Артемьев вытащил из портфеля три «зрачка» — крохотную видеокамеру, передающую изображение на экранчик размером с портсигар, и пару микрофонов.

— Они наверняка уже начали расставлять людей.

— Ничего. Мы здесь не одни шатаемся. Маскарад на что? Вперед…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Надя знала, что работает в какой-то темной конторе и люди там тоже темные, а дела их еще темнее. Но где сейчас найдешь светлые места, в которых платят деньги, необходимые для нормальной жизни? Чтобы иметь деньги, нужно уметь держать язык за зубами, вовремя забывать о своей девичьей чести и точно падать в указанные объятия. Надя все это умела.

Иногда она задумывалась над тем, чем же занимается фирма «Общее дело»? Какой-то экспорт-импорт, какие-то финансовые операции — но от всего этого тянуло таким неприятным запашком. А каким? Чем пахнут деньги, которые вращаются здесь? Наркотиками? Оружейным маслом? Кровью?

— Чао, Жора. — Надя взяла новую сумочку, купленную вчера в ГУМе за четыреста долларов, махнула рукой директору фирмы Жоре — очкарику лет тридцати, зиц-председателю, которому придется в случае чего отвечать за все дела:

— Завтра чтобы без опозданий, — нахмурился Жора, у которого как раз вспыхнуло административное рвение — захотелось почувствовать себя хоть на миг настоящим, а не фальшивым хозяином конторы.

— Конечно, Жорик.

Проходя мимо тяжелой двери белой комнаты, в которой совещались обычно самые подозрительные из мелькающих в «Общем деле» личностей, Надя, поежилась. Какие там только посетители не бывали! Что там только не происходило! А что, собственно, там происходило? Узнать невозможно, поскольку комната полностью звукоизолирована. На памяти Нади один из посетителей этой комнаты так и не вышел оттуда. Что с ним там произошло — думать об этом не хотелось.

Юрий Викторович — пожилой мужчина, обильные татуировки на руках которого недвусмысленно говорили о том, в каких местах он провел часть своей жизни, был постоянным посетителем белой комнаты. Она не знала, что это вор в законе Чумной, хотя легко могла сделать вывод о его прошлом по обильным татуировкам. Он приезжал на тяжелом пятисотом «Мерседесе», в сопровождении «БМВ» с крутоплечими быками, и по тому, как к нему обращались окружающие, можно было прийти к выводу, что он далеко не последний человек в этой жизни. Но сегодняшний его гость… Таких субъектов здесь еще не появлялось. Встретившись с ним глазами, Надя почувствовала, как ноги ее ослабели. Она будто заглянула в бездну. Бр-р…

Надя уселась за руль «ФИАТа», стоявшего во дворе здания «Общего дела» рядом с «Мерседесом» Юрия Викторовича. Повернула в замке ключ зажигания. Медленно тронула машину. Охранник нажал на кнопку, и тяжелая створка ворот отъехала в сторону. Надя махнула рукой охраннику и вырулила на запруженную машинами улицу.

Что делать сегодня вечером? Отправиться к Леве? Да пошел он. К кому-нибудь из подружек? Сидеть, сплетничать об общих знакомых? Надоело. Вообще настроение у Нади было неважное. Она никак не могла отогнать от себя неприятное ощущение, возникшее, когда странный гость изучающе посмотрел на нее. Почему это так запало ей в душу? Она не знала, что-то в ней в тот миг перевернулось. Внутри засел глухой страх, возникающий обычно, когда видишь неторопливо ползущую ядовитую змею.

— Вот дурочка, — вслух обругала себя Надя и попыталась втиснуть свой «ФИАТ» между бензовозом и длинным «Линкольном».

Все, решено. Сегодня она поедет в подвальчик к Алику и надерется там виски с черной этикеткой. Обожает это виски. И подвальчик Алика обожает, хоть там и собирается, поговаривают, армянская мафия. Алик — старый знакомый. И в его ресторанчике она чувствует себя в безопасности.

…Мир вокруг качался.

— Баксами возьмешь? — пьяно спросила Надя таксиста.

— Ладно, давай. Тоже деньги, — кивнул усатый пожилой водитель.

«ФИАТ» Надя оставила на стоянке у подвальчика — завтра днем надо, будет отпроситься с работы и забрать его. Сколько там времени? Ух ты — далеко за полночь.

— Сдачи и-не надо, — икнула Надя.

Она хлопнула дверцей, покачнулась, едва не выронив из рук новую сумочку, но тут же выпрямилась и крепко вцепилась в ремешок. Да, немножко перебрала виски. И еще смешала с каким-то безумно дорогим вином. Алик угостил.

Асфальт слегка качнулся-под ногами, и фонари ушли в сторону. Но Надя совладала с земным притяжением и устремилась прямым курсом к подъезду. Поднялась на лифте на четырнадцатый этаж. Остановилась перед своей дверью. Вытащила ключи. Уронила их на пол. Подняла и вставила ключ в замочную скважину.

— Пришли, — прошептала она, толкая дверь.

Жесткая ладонь зажала ей рот. Ее втолкнули в прихожую.

— Не шуми, Надюша. И не бойся. У нас впереди хорошая ночь.

Хмель мгновенно улетучился. Надя узнала голос того незнакомца, который был сегодня в офисе «Общего Дела»…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Очнулся Слон в комнате, через всю стену которой шло огромное зеркало. Он сидел на хирургическом кресле, руки его были прикреплены широкими кожаными ремнями к подлокотникам — не порвешь, как ни старайся. Рядом стоял столик с ящичком, похожим на аппарат для снятия электрокардиограммы, с ампулами и шприцами и несколькими инструментами, вызывавшими в воображении живые картинки, увязанные с ампутациями, вивисекцией и прочими подобными «радостями». На стуле с высокой спинкой-сидел мужчина в белом халате. За креслом стоял тот самый здоровяк, угостивший Слона дозой из шприца. Это был куратор трех оперативных пятерок Муромец.

Муромец обошел кресло и нагнулся над Слоном.

— За что Артиста подвесил? — спросил он.

— Кого? — откашлявшись, спросил Слон.

— С тобой и Доходягой в камере сидел.

— А, который по налогам? Сам повесился.

«Белый халат» неторопливо начал перебирать инструменты. Взял какую-то штуковину, напоминающую садовые ножницы. Попробовал лезвие пальцем:

— Ты чего, в поряде крезанутый? — заерзал на сиденье Слон.

«Белый халат» придвинулся к нему, легонько проведя лезвием по руке.

— Тебе лучше сразу все сказать. Все равно скажешь. — посоветовал Муромец.

— Да пошел ты, козел! Педрила! Козел!!! А-а! — Слон извернулся и рванул руки так, что ремни, казалось, переломят кости. Потом дернулся еще раз.

«Белый халат» обернулся к Муромцу и пожал плёп чами.

— Психопат. Замкнет в голове — ничего из него тогда не выжмешь.

— Сыворотка?

— Сердце слабое.

— На сколько его хватит?

— На двадцать минут должно хватить.

— Работаем.

Слон снова дернулся, начал биться в корчах. Но его тут же зажали сильные руки. В предплечье впился инъектор. С минуту ничего не происходило. А потом на Слона будто дохнуло из раскаленной печи. По телу прокатился жар. Сердце забарабанило в груди тяжелым пулеметом. Все вокруг стало куда-то уплывать, а потом, наоборот, приобрело ледяную четкость, так что казалось, слова падали стеклянными шариками в тонкие хрустальные бокалы. Потом Слона потянуло куда-то мощное течение — оно корежило, вертело его, лишало воли. Затем полились слова. Никогда Слону не хотелось болтать так, как сейчас. Никогда ему не было так смешно и радостно, как сейчас. Некоторое время он еще пытался сдерживаться. Ему это удавалось.

— Ты смотри, прищелкнул языком «белый халат». — Крепок.

— А еще вкатить?

— Попробуем.

Еще одна доза… И Слон сломался.

— Кто приказал убрать Артиста?

— Артист? Убрать? Убрали Артиста… Убрали… Артиста убрали… Болтался так смешно, ха-ха, ножками-то сучил… Смешно-то… Приказал?… Ага… Приказал.

— Кто?

— Я палач, ха-ха… Палач…. Приказали… И Доходяга палач. Мы палачи, ха-ха!..

— Кто приказал?

— Кукольник… Ха-ха…

— Зачем?

— Ха-ха… Ему тоже кто-то, ха-ха, приказал… Ха-ха.

Через минуту Слон обмяк.

— Готов, — кивнул «белый халат». — Сердце. Хорошо держался.

Муромец вышел из комнаты и прошел в соседнее помещение, из которого через зеркало наблюдал за происходящим генерал-лейтенант госбезопасности Сергей Бородин, известный так же как Зевс.

— Кто такой Кукольник? — спросил Зевс.

— Один из московских законников, — ответил Муромец. — Из нового поколения. Авторитетен.

— Он может входить в организацию?

— Может. А может и нет. Возможно, просто выполнял чей-то заказ.

— Три твои пятерки на задержание Кукольника, — приказал Зевс.

— Есть… Теперь надо ждать ответных ударов.

— Как они будут действовать?

— Так же, как и мы. Если решат, что за исчезновением Слона стоим мы, начнут выяснять, кто изменил ему меру пресечения. Примутся за прокурора.

— А мы?

— А мы будем их ждать… Из Амстердама какие вести?

— Пока никаких.

— Интересно, они справятся?

— Трудно в это поверить, — сказал Муромец. — Но мне кажется, что справятся…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Все действительно будто было списано со сценариев гангстерских американских боевиков. В заброшенном складском помещении стояли друг против друга двое. Атлетически сложенный белобрысый немец в неброском, скромном костюме, но на его руке приютились невзрачные часы на кожаном ремешке стоимостью в одиннадцать тысяч долларов — это был представитель покупателей. Он назвался Фрицем, но с таким же успехом мог бы отрекомендоваться и каким-нибудь Мумбу-Лумбу или Сидором Сидоровичем, имя было явно вымышленное, но настоящие имена здесь мало кого интересовали. Руку стоящего напротив него приземистого, одетого в ярко-малиновый костюм «неандертальца» оттягивал золотой хронометр, тоже тянущий тысяч на десять, а на толстом, как кусок шланга, указательном пальце приютился перстень с большим бриллиантом голландской огранки. «Неандерталец» назвался просто — Николаем. На самом деле это был Автоматчик — один из главных функционеров «Синдиката» в Европе. За спинами главарей маячили телохранители — их руки как бы невзначай шарили где-то под пиджаками, и нетрудно было догадаться, что они готовы при малейшей опасности или повинуясь знаку своего босса немедленно открыть огонь. Но, естественно, стрелять никто не намеревался. Здесь собрались честные деловые люди, заботящиеся о своей репутации, а кроме того, посредники гарантировали взаимную безопасность и отвечали за эти гарантии головой.

Автоматчик щелкнул пальцами, и один из телохранителей вышел вперед с металлическим чемоданчиком. Щелкнули замки. Внутри, утопленные в пластике, лежали четыре металлических цилиндра. Чемоданчик этот был устроен так, что его можно было сбрасывать с десятого этажа — внутри не пострадал бы даже хрустальный бокал. Предосторожность нелишняя, если принять во внимание стоимость его содержимого.

— Ваше слово, — на ломаном немецком произнес Автоматчик, обнажив зубы в своей самой обворожительной улыбке. Улыбался он в исключительных случаях и не подозревал, что подобные гримасы лучше подошли бы не для деловых переговоров, а для съемок фильмов ужасов.

— Сначала проверка качества. — Немец, улыбнувшись, изрек фразу на ломаном русском, как бы выказывая уважение к партнеру.

_- Качество высшее. Российское — значит отличное. Поговорка.

— Доверяй, но проверяй. Поговорка, — улыбнулся немец.

Молодой человек из его свиты взял одну из ампул, открыл большой чемодан, заполненный аппаратурой, начал колдовать над ней.

— О’кей, — он сжал пальцы колечком, мол, все в порядке.

— Теперь деньги, — расплылся в еще более безрадостной улыбке Автоматчик.

— Вот.

На пол лег чемодан, набитый тугими пачками долларов. Фриц взял радиотелефон, нащелкал номер и произнес по-немецки:

— Тридцать восемь. Перевод.

Кодовая цифра и слова означали, что сделка состоялась.

Потом пришла очередь Автоматчика. Он набрал номер:

— Ну чего там? В поряде? Гуд бай, браток…

Миллион долларов лежал в чемодане. Еще восемь были переведены на счет в одном из банков в Дании. Девять миллионов долларов стоили ампулы в чемоданчике. А еще они стоили два десятка человеческих жизней — именно столько молодых здоровых людей было использовано для «переработки». Но их судьбы волновали дельцов в последнюю очередь.

— Приятно, что наше сотрудничество крепнет, — заявил немец.

— Обоюдно, — оскалился Автоматчик.

Ему стоило немалых трудов выйти на контакт с представителями самой законспирированной и серьезной европейской теневой промышленной группы, занимающейся «черной фармакологией».

— Препарат представляет для нас определенный интерес, и мы бы хотели получить следующую партию, — сказал немец. — Желательно на более щадящих условиях.

— Следующая партия? Не раньше чем через два-три месяца… — сказал Автоматчик.

— У вас серьезные трудности?

— Временные. И вполне преодолимые.

— Надо надеяться.

К Автоматчику подошел один из быков.

— Там какой-то бич шатается под окнами, — сказал он:

— Ну и что?

— Может, легаш? — предположил бык.

— Проверим? — спросил Автоматчик напрягшегося немца.

— Полиция? — покачал он головой. — Трудно поверить. Но — доверяй, но проверяй.

— Пословица, — улыбнулся Автоматчик.

Подозрительного бродягу затащили в склад и встряхнули, как, огородное пугало. Он был в таких потертых джинсах, которые не найдешь ни на какой барахолке, рубаха залита вином и кровью, а запах от него шел как из бочки с ромом.

Ты что тут делаешь? — спросил по-немецки, а потом по-английски один из охранников Автоматчика.

— В жопу, — по-немецки прошамкал бродяга.

— Обыщи, — презрительно поджав губьц приказал Автоматчик. — И выкини отсюда.

Бык с гримасой отвращения обшарил карманы бродяги:

— Пшел, — пнул его.

— Жопа-а, — бродяга оттолкнул охранника и шагнул навстречу Автоматчику.

— Утопите это дерьмо, — приказал тот.

К бродяге подошел еще один бык. Автоматчик повернулся к ним спиной, намереваясь продолжить разговор с немцем. И то, что началось сзади, он не видел.

Бык, державший бродягу, неожиданно впечатался лицом в бетон пола. Второй, обалдело глядя на собственную сломанную кисть, оседал вниз. Бродяга сблизился с третьим боевиком, лихорадочно вытаскивавшим пистолет. Молниеносное волновое движение — еще один мафиози устроился на полу, а пистолет теперь был в руках нападавшего.

Немцы пришли в себя. Один выхватил «узи», вскинул его, но на спусковой крючок нажать не успел. Неслышный хлопок — и он рухнул.

Бродяга упал вправо и перекатился по долу. Пули высекли искры в том месте, где он только что был.

Крики, грохот выстрелов, стук падающих тел. Все закончилось в считанные секунды. Последние пули скосили двух боевиков, ворвавшихся на склад с улицы.

Глеб стоял над распростертым Автоматчиком, который стонал, глядя на свою вывихнутую руку. Из-за штат беля ящиков вышел Артемьев. Он сжимал в руке пистолет для бесшумной стрельбы и весь был в вонючей грязи — трудно остаться чистым после путешествия по канализационным трубам и сточным канавам.

— Берем эту сволочь, чемодан с ампулами и деньгами и сматываемся, — сказал Артемьев.

— Козлоты, — просипел Автоматчик.

— Не бухти, не то сдохнешь. — Глеб взял Автоматчика под локоть. Нога у бандита подволакивалась.

Они выскочили из склада. Артемьев глядел на экран «зрачка». Никакой активности вокруг не отметил. Но это пока. О внешнем прикрытии мафиози позаботились — по машине с каждой стороны. Через минуту будут здесь.

— Вот они, твари. Двигай с этим вперед, — кинул Артемьев.

Огни фар. Артемьев несколько раз выстрелил навскидку. Звон стекла. Машина впечаталась в бетонный блок. Замелькали тени — кто-то из пассажиров остался жив.

— Я прикрою, — крикнул Артемьев.

Глеб тащил за собой с трудом ковыляющего Автоматчика. До машины оставалось рукой подать. Слева мелькнула тень, и Глеб понял — еще шаг, и он напорется на автоматную очередь. Он оттолкнул Автоматчика и выстрелил из прихваченного «узи». Очередь отозвалась чьим-то истошным криком.

— Куда, сволочь? — Глеб настиг пытавшегося довольно резво бежать, несмотря на поврежденную ногу, Автоматчика. Схватил его за шкирку. Сунул ему в руку чемодан. — Держи крепче. Убью!

Через минуту Глеб сидел в «Форде», на заднем сиденье стонал Автоматчик.

— Ну же, Олег, — постучал Глеб ладонью по панели.

Со стороны складов опять загрохотали выстрелы.

— Ну, Олег, быстрее!

Секунды уходили. Глеб понимал, что если через минуту Артемьев не появится, нужно будет сниматься с места без него. И не знал, сможет ли он это сделать. Сможет ли оставить друга… Ничего, Артемьев выберется. Лишь бы был жив…

Время вышло. Еще немного…

— Двигай, — Артемьев распахнул дверь и рухнул в салон рядом с Автоматчиком. — Подвинься, урка, — ткнул он его локтем.

«Форд» рванул. Сейчас полиция начнет перекрывать дороги. Работает она не особенно четко, но порой бывает расторопной.

Маршрут проработали на компьютере. Составили пространственно-временную схему акции с использованием секретной информации по дислокации полицейских сил и порядке их действий. Так что на заслон или патрульную машину наткнуться не должны. Но спецы знают, что есть такая вещь, как случайность. Она часто оказывается роковой. И настоящий профи должен быть готов к ним…

— Запаздываем на три минуты, — сказал Артемьев.

— Не гунди под руку! — прикрикнул Глеб.

— Притормози на секунду.

Машина остановилась. В воду полетел чемодан со спецтехникой и оружие. «Форд», взревев, ринулся вперед, пожирая расстояние.

На окольной дороге, уже за городом, на обочине рядом с забором, окаймляющим огромные частные владения, стояла «Тоёта».

— Вылазь, урка. — Глеб вытащил из салона Автоматчика, угрюмого, злого, все время постанывающего от боли в изломанном теле.

— Сорок минут, — сказал Артемьев, прилаживая рядом с бензобаком плоскую шайбу. — Хватит?.

— Хватит.

Через сорок минут новенький «Форд» превратится в пылающий факел, огонь буквально сожрет машину, а вместе с ней и следы, которые по неосторожности могли остаться в салоне.

«Тоёта» двинулась вперед. Через полчаса она остановилась около фермы, непривычно запущенной.

— Приехали, — сказал Артемьев.

В доме имелся обширный подвал, куда они не мешкая затащили Автоматчика.

— Ну, урка, поговорим? — спросил Артемьев, присаживаясь напротив лежащего на полу бандита. — Кто же ты такой будешь?

— А вы кто такие? — злобно процедил Автоматчик. — Представляете, на кого наехали?

— Смутно. Но представить хочется. Вот ты и расскажешь.

— Нет!

— Почему?

— Запамятовал как-то, — выпятил челюсть Автоматчик.

— Да-а?

— Я ничего не знаю!

— И имя свое забыл?

— Ага.

— Ладно, — Артемьев взял паяльную лампу, зажег ее. — Будем вспоминать.

— Да что вы за звери?

— Это ты, сучоныш, говоришь? Рассказывай. На кого работаешь?

— Не знаю.

— Та-ак, — Артемьев приблизил шипящее пламя к Автоматчику.

— Правда не знаю! Работал на Бубу Бакинского. Наркотранзит Восток — Москва — Запад. Я держал бригаду в Германии. Обеспечивали доставку товара. И разборы. А потом… Потом приехали гонцы, сказали, что Буба мертв. И что теперь я работаю на их хозяина.

— Ну и что?

— Стал работать. А куда мне деваться? В России на мне вышка висит.

— Стал работать, не зная на кого?

— А что делать…

— Паяльник?

— Не надо… Ох, нога болит… Резвые вы, сучары… Крутизна хренова…

— На кого?

— Кто-то из очень крутых российских воров.

— Союз четырнадцати?

— Монгольчик и компания? Нет, Этап, похоже, с ними не в завязке, но не менее силен… Да что воры, там интересы государственные. Я это чую.

— А ты чем занимался?

— Принимал товар. Искал покупателей. Искал поставщиков разной химической дряни — я в этом ни шиша не петрю. Контролировал прием-передачу посылок. Убирал конкурирующие бригады. С латиносами и японцами во Франции и Германии мы отношения выяснили. Теперь рынок наш.

— Весь филиал знаешь?

— Если бы… Только тех, с кем приходилось сталкиваться. Каждый знает тех, кто нужен для выполнения обязанностей. Не хватает моих «гладиаторов», как в конторе — шлю заявку, и наезжают богатыри.

— Что за посылки?

— Химия… Человеческие органы.

— Какие?

— Почки… Сердца. Да что угодно. Все, что требовали: заказчики. Часть шла по официальным каналам. Международная ассоциация «Трансплантология».

— Подробнее, — потребовал Артемьев.

Связи с «Трансплантологией» «Легион» отрабатывал в первую очередь. Ничего достойного внимания не нашли.

— Чего подробнее? В этой конторе, что-ли, жулья маловато? По поддельным документам, без указания, что из России. При желании все можно… Но большая часть — теневая медицина. Да и вообще, — каналы не я прорывал. И не я покупателей искал. Большинство из них и в лицо не знаю. Мое дело — поставка, контроль.

— Откуда органы?

— Мало ли… — пожал плечами Автоматчик. Сколько в России лишних людишек развелось…

Глеб кивнул и спокойно согласился:

— Немало.

Он встал и сделал шаг к Автоматчику.

— Не нужно, — взял его за локоть Артемьев. — Эта мразь нам еще пригодится…

— Но все же, парни, вам это просто так не пройдет, — сказал Автоматчик, он начинал наглеть. — Лучше бы нам договориться.

— О твоих похоронах. — кивнул Глеб — Живи пока.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Чумной, поморщившись, проглотил какую-то желудочную таблетку.

— Обострение — пожаловался он.

— Ничего, — отмахнулся Кунцевич, главный пахан «Синдиката». — Все равно жить тебе недолго осталось.

— С чего бы это?»

— Еще пара таких проколов… Без выходного пособия. Прямо в Москву-реку.

— Не понимаю таких подколок, — насупился Чумной, нервно поглаживая подлокотник кресла. Встреча происходила в офисе еще одной подставной фирмы — «Альбатрос».

— А я не шучу. Кто отвечал за операцию в Амстердаме?

— Автоматчик.

— Где он.

— Исчез.

— Исчез, — покачал головой Кунцевич, — Вместе с деньгами. С препаратом. Может, сам все прибрал?

— Мы получйли отчет полиции. Не Автоматчик это затеял. И не покупатели. Получается, что разделались со всей этой оравой двое.

— Двое? И такая тора трупов? — недоверчиво-произнес Кунцевич.

— Разные специалисты бывают.

— Кто? Европейцы? «Патриоты»?

— Возможно.

— Позаботился о локализации провала?

— Чего?

— Следы зачистил от Автоматчика? Связи?

— А как же.

— Хоть это сообразил. Как с Мертвяком?

— Роман Анатольевич, — вздохнул Чумной. — От него надо избавляться. Это все равно что дружить с разъяренной коброй. Он…

— Ну, говори.

— Опять за свое. Секретаршу «Общего дела» нашли растерзанной.

— Ну и что?

— Его работа. Почерк его. Он это!

— Прекрати истерику… Значит, Мертвяк форму не теряет. Поддерживает себя кровушкой.

— Но…

— Ты как барышня, Чумной. Сам-то сколько душ загубил? Несчитанно.

— За такие дела на зоне сразу на перья ставят. Это, же не человек. Это…

— Вампир… Ну и что? Все мы вампиры, Чумной. Все мы питаемся чужой кровью. Даже те, кто боится зарезать курицу, вегетарианцы. Все серьезные дела на земле оплачены кровью. Не так разве?

— Так.

— Вот и не ной. Пускай пока Мертвяк работает. Выполнит задачу — и больше о нем никто не услышит.

Кунцевич ни разу не видел Мертвяка, но знал о нем нечто такое, чего не знал Чумной. Четыре года назад он, еще действующий генерал госбезопасности, по деликатным служебным делам встретился с Бизоном — Мастером «Черных погонщиков».

— Ты чем-то похож на одного путника, которому я дал приют, — сказал Бизон, когда он после обсуждения всех вопросов угощал чаем генерала. Они сидели на циновках в холодном просторном помещении. — Его прозвали Мертвяк.

— He слышал, — покачал головой Кунцевич.

— Он тоже идет по пути силы, перешагивая через чужие жизни.

— Что-то вы обо мне неважно думаете, — усмехнулся Кунцевич.

— Это его «дао». Вы одинаковы. Объедините усилия — достигнете успеха в любом деле. Но потом один из вас умрет. Вместе вы не уживетесь.

Мастер видел что-то, сокрытое от обычных взоров. Посещение обители «Черных погонщиков» оставило какое-то тревожное ощущение, которое не ушло до сих пор. Кунцевич будто пощупал руками зло, прикоснулся к его мистической сути. Или это только казалось? Трудно сказать. Но слова Бизона насчет Мертвяка запали в душу. По оперативным учетам он установил, кто же такой Мертвяк. Правда, во всех материалах чувствовалась какая-то недосказанность. Но Кунцевич действительно ощутил некую схожесть между ним и маньяком, и это сравнение его вовсе не радовало. Но в последнее же время отставной генерал начал гораздо серьезнее относиться к слову «судьба» и решил однажды сыграть в рулетку — заключить союз с Мертвяком, привлечь его для своих дел. Тем более накапливались проблемы, которые надо было решать, и для этого требовался специалист типа Мертвяка…

Чумной нахмурился и произнес:

— Он считает, что у нас кто-то постукивает.

— Дай Мертвяку часть информации, пусть ищет стукача. У него получится.

— Да, еще, — спохватился Чумной. — Вроде нашли выход на партию «синего льда».

— Так! Это уже интереснее. Кто продает?

— Ей-Богу, бакланы натуральные. Дешевка. Не знают, что досталось в руки.

— Не наживка?

— Непохоже.

— Проработать вопрос и доложить.

— А что с прокурором, Роман Анатольевич?

— На допрос с пристрастием. Хоть с этим твои подонки справятся?

— О чем разговор.

— Смотри, Чумной. Ты меня знаешь.

«Знаю я тебя, — подумал Чумной. — Кое в чем даже Мертвяк по сравнению с тобой просто агнец…»

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Генерал Бородин опять спасался коньяком. Менялось давление, да еще магнитные бури — для гипертоников такие дни — мука мученическая. Таблеток же генерал не признавал.

Он задумался, вспоминая о том, как создавался. «Легион». Начали работу в восемьдесят девятом, и идея эта принадлежала ему.

Бородин имел небольшой стаж оперативной работы, зато был аналитиком экстра-класса и собрал вокруг себя людей, которые могли дать тысячу очков вперед любому астрологу. Они видели направления течений и ветров, движущих российский корабль, делали прогнозы, развития событий, которые обладали жутковатой особенностью сбываться. Жутковатой — поскольку прогнозы эти были чересчур мрачными. Тем более что из всех вариантов развития событий Россия упорно выбирала худшие.

Тогда, в восемьдесят девятом, аналитики Бородина расписали довольно точный сценарий развития политической обстановки в стране на ближайшие несколько лет. Все шло к краху Советского Союза и раздроблению его на полтора десятка стран латиноамериканского типа, к развалу экономики и оборонной мощи. В докладе на имя Председателя КГБ содержался и ряд предложений по мерам, которые могут стабилизировать обстановку. Из-за их жесткости приняты они не были, и шанс предотвратить большую беду был упущен. Впрочем, кое-что в доклад не вошло. Например, выводы, что эти самые предложения быть приняты не могут, никто не возьмет на себя смелость сделать шаг и сдержать лавину. Опять понадеются на русское авось, успокаивая себя словами «ученые эти еще и не то напридумывают».

Но все-таки кое-какие вещи удалось протащить. Например, решение о создании на случай неблагоприятного развития событий собственных теневых политических; экономических и боевых структур. Сверхсекретный проект «Олимп». Им занялся Бородин. Подбирал людей. Создавал базы. Внедрял агентов в государственные и коммерческие организации. И остро чувствовал, что не успевает. Что события гораздо быстрее выходят из-под контроля. ГКЧП пришел почти на год раньше, чем предполагалось в докладе. Зато закончили его в полном соответствии с прогнозами. А дальше все пошло точно по прогнозу распад СССР, взрыв межнациональных конфликтов развал Вооруженных Сил и органов государственной безопасности, крах промышленности и науки, распоясавшаяся преступность и утерявшее всякий стыд коррумпированное чиновничество, длинная вереница алчных, убогих и вредных политических болванчиков.

Создать организацию, способную влиять на развитие событий в государстве, Бородин не успел. Эх, если бы еще немного времени, чтобы осуществить в полной мере задуманное… Но времени не было. Однако «Легион» с каждым годом наращивал мощь. Кое-что удавалось сделать. Сорвали передачу российских территорий иностранным государствам, заключение ряда особо кабальных контрактов, принятие убийственных для России законов, нейтрализовали наиболее наглые акции зарубежных спецслужб. «Легион» мог действовать. И действовал. Не отчитываясь ни перед кем. По усмотрению Бородина и высшего консультативного органа, состоявшего из опытнейших аналитиков.

Стоило ли начинать войну с «Синдикатом»? Многие сомневались в этом. Не дело — размениваться на борьбу с организованной преступностью. Но Бородин знал — надо. Они не просто столкнулись с обнаглевшей бандой. Тут крылось нечто другое. Возможно, структура, схожая с «Легионом», но с совершенно иными целями. Не говоря уж об этике. В том, что творил «Синдикат», сошлось самое гнусное и отвратное в современной России. Столкнулись не просто противники, не просто полицейские и воры. Столкнулись два принципа.

— Результаты химического анализа перехваченного нами ти-тропазина, — Артемьев протянул Бородину папку с материалами. Зевс пробежал глазами по листкам.

— Научные заклинания — Бородин отодвинул от себя папку и устроился поудобнее в кресле. — В двух словах изложи основное.

— Сверхсложное синтетическое вещество. Производственный процесс — загадка. Это химия и фармацевтика двадцать первого века… Наши спецы считают, что для создания препарата необходимы вещества, получаемые из человеческих органов.

— Все замкнулось, — кивнул Зевс. — Автоматчик показал, что обеспечивал доставку внутренних органов. И чьи-то жизни нужны для создания ти-тропазина. Наверняка действует одна и та же организация. «Синдикат».

— «Синдикат». — Артемьев отпил глоток сока из высокого бокала. — Еще один любопытный момент. Наши эксперты считают, что для производства ти-тропазина необходим «синий лед».

— Что это такое?

— Одна из последних разработок американцев. Вещество, используемое для создания ряда препаратов, в основном психотропов. Эти исследования контролирует Пентагон.

— Что-то вспоминаю. По данным нашей разведки, в Пентагоне проводилось расследование о хищении партии «синего льда».

— Воруют не только в России. — Артемьев поставил бокал с соком на столик.

— Получается, что «Синдикат» зависит полностью от поставок из Штатов?

— Да.

— Не в этом ли причина задержек с новой партией ти-тропазйна?.

— Не исключено, — согласился Артемьев.

— Автоматчик говорил о двух месяцах. Значит, они за это время надеются получить «лед»?

— Или наладить его производство, — предположил Артемьев.

— Это возможно?

— Эксперты говорят, что возможно.

— Какой сложности оборудование необходимо?

— Достаточно сложное. Как правило, такое бывает на фармкомбинатах.

— Уже нить. Предположим, они надеются развернуть собственное производство. Тогда «Синдикат» должен прибрать какое-нибудь фармпредприятие. Нужно прощупать фармацевтическую промышленность.

— Уже отдал указания.

— Чем закончилось расследование Пентагона об утечке «синего льда»?

— Вроде бы вышли на организатора — майора Джорджа Симпсона. Тот успел вовремя скрыться. Через некоторое время его труп был найден в машине, сброшенной с обрыва в воду.

— Откуда информация?

— Из армейского разведупра. Они вели эту тематику.

— Может быть, Симпсона прикончили еще до того, как он передал очередную партию «синего льда» и «Синдикат» сел на голодный паек?

— Все равно сбрасывать со счетов вариант, что «Синдикат» вновь попытается подразжиться пентагоновским «льдом», не следует.

— Что нам это дает?

— Надо проработать.

Зевс встал и прошелся по-комнате.

— Кстати, как с информацией Автоматчика о европейской сети «Синдиката»? — спросил Артемьев.

— Все контакты Автоматчика свернуты. Два трупа. Еще три человека исчезли.

— Лихо, — с уважением произнес Артемьев. — А что с Кукольником, который приказал Слону подвесить в Бутырке Артиста?

— Все то же — сперва мы не могли его найти: А вчера обнаружили его труп.

— Убит?

— Разрыв сердца… Якобы.

— Отравили беднягу.

— Скорее всего.

— Отрицательный результат — тоже результат, — глубокомысленно произнес Артемьев. — Можно пред-положить, что в «Синдикат» входит кто-то из очень крутых воров в законе. Кто-то из опытных спецов, из спецслужб. И кто-то из знатных политиканов. Уже что-то. Можно наметить список подозреваемых.

— В несколько сот человек, — кивнул Зевс.

В углу комнаты запищал аппарат, похожий на компьютер «ноутбук». Это был блок системы экстренной засекреченной связи. Пользовались ею только в крайнем случае.

— Двадцать пятый, — настучал на клавиатуре свои позывные Зевс.

— Четыре ноль, — возникли позывные Атамана — куратора одиннадцатой, двенадцатой и пятнадцатой пятерок. — Облачность восемь по линии шестнадцать, В пришло сообщение.

— Действия ноль пять.

Набор цифр — рассчитано на то, что, если кто-то и умудрится перехватить и прочесть засовскую радиограмму (что само по себе практически невозможно), все равно ничего не поймет.

— Выходил на связь Атаман, — сказал Зевс: — Боевое столкновение с «Синдикатом».

— Война разгорается, — мрачно улыбнулся Артемьев: — Бой — это определенность. Лучше, чем блуждание в сумерках.

— Да, если бой выигрываешь…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Андрей Васильевич Хрунов, прокурор одного из районов города Москвы, и представить себе не мог, что уже несколько дней используется в качестве наживки. Изменил меру пресечения рецидивисту Слону он по просьбе оперативника из областного управления ФАГБ. Ничего особенного в этом не было. С подобными просьбами к нему порой обращались, когда для оперативных комбинаций необходимо было присутствие какого-то объекта на свободе, Хрунов обычно старался в подобных вопросах идти навстречу, тем более представителям госбезопасности. Смысла ссориться с этим сильно увядшим, но до сих пор еще способным на многое ведомством не было никакого. У прокурорских работников еще свежа была в памяти недавняя история с Генеральным прокурором, который из каких-то своих шкурных соображений сцепился с госбезопасностью и теперь пишет мемуары в предварительном изоляторе, принадлежащем все тому же ФАГБ. Такие времена — чистых людей нет, при желании компрматериалы можно без труда накопать на любого. Поэтому прокурор Хрунов с госбезопасностью дружил.

— Не задерживайся, у нас сегодня в гостях Самойловы, — сказала жена, поправляя Хрунову галстук.

— Я помню. Приду пораньше.

Он поцеловал жену в щеку, взял портфель и вышел из квартиры.

Он ждал лифта, даже и не подозревая, что в подъезде установлены передающие устройства стоимостью примерно в зарплату прокурора за тридцать лет безупречной службы. Не подозревал он и о том, что поблизости находится вооруженная до зубов группа сопровождения. И уж, конечно, совсем не могло уложиться в его голове, в центре каких игр он оказался.

Черная прокурорская «Волга» привычно ждала у подъезда.

— А где Слава? — спросил прокурор, распахивая дверцу.

— Заболел. Сердце прихватило, — сказал незнакомый, средних лет шофер.

— Да? — с сомнением произнес прокурор.

Он и не, подозревал, что двадцатичетырехлетний шофер третьей автобазы Вячеслав Голубев лежит в багажнике «БМВ», а его повезут за Кольцевую дорогу, где ему суждено упокоиться на веки вечные в сосновом лесу.

— Я обычно на разъездной машине. Утром прихожу на базу, а мне — меняй Славку, — начал болтать водитель, трогая «Волгу» с места. — У него, мол, приступ. Такой бугай — и сердце.

— Бывает, — кивнул прокурор.

— На неделю на больничный засел. Наверное, я вас возить буду. Меня должны были на машину Николаева, сажать.

— Краснопресненского прокурора?

— Ага. А вот теперь — вас буду возить.

Шофер, похоже, любил молоть языком. Андрей Васильевич его не слушал. Но эта беззаботная болтовня притупляла чувство тревоги, охватившее Хрунова, увидевшего незнакомого водителя за рулем своей персональной машины Прокурор развернул главную сплетницу столицы — газету «Комсомол Москвы» и углубился в ее изучение. Врала газета безбожно, нагло, но зато забавно…

— Чужой водитель в машине, — прошептал работяга в телогрейке, греющийся на солнышке около магазина.

— Понял, — зашуршал в рации голос Атамана. — Оповещение и готовность — единица.

Сам Атаман, сидевший в джипе «Чероки», положил микрофон рации и кивнул:

— Кажется, начинается:

— Все-таки клюнули, — произнес сидящий за рулем напарник. — Водителя по дороге выкинули?

— Неизвестно. Может, на автобазе сменили.

— Надо было бы машину от гаража контролировать.

— Умный ты. Людей мало… Вперед…

Прокурор оторвался от газеты и спросил:

— Куда мы?

— Парковая перекрыта. Теплоцентраль лопнула. А на Севастопольском пробки. Обогнем… Я город знаю. Десять лет таксистом.

— А, — прокурор вновь погрузился в полосную статью о сексуальной жизни южноамериканских индейцев с обезьянами, иллюстрированную весьма откровенными фотографиями…

— Машина свернула с Севастопольского, — послышалось из рации.

— Они, — воскликнул Атаман. — Восьмой — забираешь вправо.

Перед ним лежал планшет с подробнейшей электронной картой. Атаман распределил экипажи. Он ощущал подъем — как всегда перед боем. Ну, спаси теперь Господь…

— Вот чертова железяка! — воскликнул водитель, прижимая «Волгу» к обочине.

— Что? — Хрунов отложил газету и обеспокоенно заерзал на месте.

— Да что-то с двигателем. Мелочь — починим.

Прокурор затравленно огляделся. Глухой переулок, нежилые — на выселение — дома. Ни одной живой души. По спине прокурора добежали мурашки. Андрей Васильевич понял, что ощущение грядущих неприятностей, овладевшее им утром, не подвело.

— Что происходит?! — воскликнул Хрунов.

Послышался рев моторов. Перед капотом «Волги» тормознули зеленые «Жигули». В зеркало заднего вида Хрунов увидел, как сзади выехала и остановилась — бампер к бамперу — синяя «Тоёта». За ней возник инкассаторский фургон.

— Сиди спокойно, — повернулся к прокурору водитель.

Дверцы прокурорской «Волги» уже распахивали дюжие молодцы. Действовали они четко и неторопливо, уверенные, что не встретят сопротивления.

— А… — только и смог вымолвить потерявший дар речи Хрунов.

Его грубо вытащили из машины, болезненно ткнули в спину чем-то твердым — кажется, стволом компактного пистолета-пулемета.

— Прокурор, — скривившись, презрительно процедил один из молодцов. Он хотел что-то добавить, но не успел.

Движимый инстинктом, прокурор вырвался и упал на землю. Да и похитителям стало не до него.

В переулке затормозил «Форд»-пикап, с другой стороны подъехали джип «Чероки» и «Шевроле». Из «Форда» высыпали вооруженные, в бронежилетах и «сферах», бойцы.

Один из похитителей вскрикнул и завалился, держась за окровавленную руку. Другой пытался укрыться за «Волгой», но тоже упал, сраженный пулей.

Прокурор всхлипнул, отполз, забился под днище «Волги» и вжал голову в плечи, мечтая зарыться в землю, чтобы не слышать грохота выстрелов, щелканья пуль об асфальт и звона стреляных гильз…

— Снайпер бьет, — Атаман нырнул за «Чероки».

— Упустим, — крикнул Опаленный — тот самый старлей-танкист Лунев, выбравшийся из Азербайджана. Это была его первая операция в «Легионе».

Инкассаторский фургон разворачивался, «Тоёта» уткнулась носом в забор — днище ее разворотила граната.

— На, — Опаленный, присев на колено, жахнул по машине из противотанкового гранатомета. — Получи посылку.

Граната разворотила переднюю часть автомобиля.

— Из пятиэтажки работает снайпер, — крикнул Атаман в рацию.

— Уже засекли, — прошуршал голос из динамика. — Снимем… Готов.

Где-то в черном проеме окна вскинулся и тут же исчез с пулей в шее снайпер. Вслед за ним в рай проследовал автоматчик, бивший с другой точки.

Бой продолжался уже несколько минут. На земле лежало уже несколько тел. «Легионеры» выигрывали.

— Они отходят, — сказал Атаман.

— Преследуем? — послышалось из наушников.

— Нет, надо сниматься. Время.

Время действительно выходило. Появился милицейский «Форд», покрутился и отбыл восвояси. Трое патрульных не собирались ввязываться в такую драку. Зато в автобусы уже загружались бойцы специального отряда милиции и ОМОНа, перекрывались дороги.

— Берем прокурора и уходим, — приказал Атаман.

Из-под «Волги» извлекли живого, без единой царапины, до смерти перепуганного Хрунова и затолкали в «Шевроле». «Легионеры» уходили, прихватив одного раненого из числа врагов и забрав троих своих раненых и одного убитого.

Машины разъезжались по установленным маршрутам. Во дворах перекидывали номера. Изрешеченные пулями «Жигули» пришлось бросить на месте схватки. Не страшно. Установить, кому она принадлежит, невозможно. А оставлять «пальчики» и прочие следы даже в собственных машинах в «Легионе» не принято.

— Они нас ждали, — сказал Атаман. — Это была засада. Били с домов.

— Недооценили нас, — усмехнулся напарник за рулем.

— Так же, как и мы их. Правда, арифметика в нашу пользу, — поморщился Атаман, вытаскивая из кармана коммуникатор для связи с центром и настукивая код базы-один. — Пять-один убитыми.

— От этого не легче, — вздохнул напарник. — Мы потеряли нашего парня.

— Это война.

— Я понимаю…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Чумной, тебе не кажется, что вы просто идиоты? — спросил Мертвяк.

— Да ладно тебе волну гнать.

— Я предлагал, чтобы проведение операций передали мне. Все боитесь…

— Кончай шуршать не по делу.

— Пятерых дурачков ваших в распыл, двоих ранили, один — в плену. Отлично.

— Кто же мог подумать, — развел руками Чумной. — А этот, которого в плен взяли, — так он все равно ничего не знает. «Шестерка». Таких за три рубля с десяток.

— На пятки вам наступают, — удовлетворенно сказал Мертвяк. — Мне нужно знать все о ваших подставных фирмах. Кто имел доступ к сведениям о сделке в Европе. И что вынюхали твои нюхачи в Амстердаме.

— Хорошо. Получишь…

Мертвяк уже сутки изучал материалы, не вылезая из офиса фирмы и работая с компьютером. Он поспал всего лишь три часа. Еще два часа на привычные упражнения, каты, медитацию. Сидя в позе лотоса, предельно расслабившись, он монотонно повторял про себя «Ом мади мандмехум» — тибетскую мантру, по легенде, способную пронизывать все шесть сфер бытия и в конце концов освободить человека от цикла рождений и смертей, дать возможность достичь блаженной нирваны. Правда, у «Черных погонщиков» были свои взгляды на эту проблему, на нирвану, на Великую Пустоту и роль человека. Как бы то ни было, мантра позволяла открывать резервы психики, взглянуть на мир чуть по-иному, а кроме того, снимала напряжение эффективней долгого сна.

— Что надыбал? — спросил Чумной, заставший Мертвяка за работой.

— Любуюсь. Как же красиво сделали ваших недоносков в Амстердаме. Виртуозная работа. Как говаривал Сунь-Цзы, лучшая победа — победа, одержанная с минимальными затратами сил, наиболее эффективным способом и в кратчайшее время.

— Сунь-Цзы? Кто такой?

— Китаец.

— Это который? Кого в семьдесят девятом во Владимирском централе короновали?

— Нет, не тот, — усмехнулся Мертвяк.

Чумной относился к тем классическим уркам, для которых образование казалось грехом. В двадцатых годах вор в законе не имел права читать книги и газеты. Так что Чумному не обязательно знать, что Сунь-Цзы — это не кличка коронованного вора, а имя великого китайского полководца пятого века до нашей эры, чьи высказывания и рекомендации по стратегии и тактике до сих пор подходят не только для войн, но и для любых жизненных ситуаций. Его книги были одно время любимым чтением Мертвяка.

— Действовал боец высочайшего класса.

— Спецподразделение?

Покруче. Нечто подобное мне доводилось слышать… Так, легенды… Теперь следующее — в Москве доступ к информации о сделке могло иметь сорок восемь человек.

Мы насчитали двадцать шесть.

— Te, что имели доступ к прямой информации. Но сделать вывод можно по косвенным фактам. А ваш противник этим искусством владеет.

— Что дальше? Всем иголки под ногти? По батареям сапогами? Электроды к яйцам?… Или каждому глазастика приставить?

— Детектор лжи.

— Иногда балуемся. Пользы никакой. Понавыдумывали хренотень всякую…

— Есть аппаратура?

— Есть.

— Завтра все сорок восемь человек мне нужны. В укромном месте. Сначала техника, а иголки под ногти — потом…

Закончив с работой, Мертвяк потянулся. Сутки почти не спал. И спать не хотелось. Хотелось отдыха. Душой: и телом. Настоящего. Полного. Хотелось упоительного расслабления. И способ был лишь один.

— Пройдемся, — произнес он вслух, глядя на часы, которые показывали восемь вечера.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

У Светы Резниковой было отличное настроение. Вечер прошел прекрасно. В голове слегка шумело от шампанского. Вечеринка удалась на славу. Народу набралось человек десять, и Света была в центре внимания. Еще бы — наряд прямо из Франции. Сама покупала там две недели назад. Отец устроил поездку — обмен между студенческими организациями. Ах, Париж!

Света посмотрела на часы. Девять. Наверное, зря отказалась от предложения Ромки подвезти. Но он слегка поддатый, обязательно будет гнать как сумасшедший, потом сцепится с милицией, будет кричать, что его отец — депутат Думы — всем погоны посрывает. Потом их, конечно, отпустят, но вечер будет испорчен. Да еще Ромка полезет со своими шаловливыми руками… Так-то он смазливый, говорливый, но уж очень нахальный. То ли дело Жак в Париже. Мансарда. Разбросанная постель. Романтика…

Ветер приятно овевал разгоряченное лицо. На улице было немноголюдно. Ее обогнала женщина с угрюмым, похожим на свинью бультерьером в наморднике. Бультерьер кинул на Свету недобрый оценивающий взор, от которого ей стало, не по себе.

— У, зверюга, — прошептала Света.

Она взмахнула рукой, но такси промчалось мимо.

— Гордый, — прошептала она и стала ждать следующую машину. Пешком она по городу не ходила. Не могла ездить в метро. Моментально разбаливалась голова от присутствия толпы, тесноты человеческих тел и ощущения десятков метров грунта над головой.

— Ну же, — она снова взмахнула рукой, и, мягко притормозив, около нее остановилась иномарка.

— До Крылатского, — сказала Света, распахивая дверцу.

— Сколько? — спросил водитель.

— Сорок, — вяло произнесла Света, Ей расхотелось садиться в такую дорогую машину. Наслышана всякого. Времена ныне неспокойные.

— Да что вы, голубушка? — возмутился водитель, как истиный извозчик. — Стольник стоит. Но… Восемьдесят?

Торг успокоил Свету. Автоманьяк вряд ли будет торговаться.

— Ладно.

— Садитесь.

Машина тронулась с места.

Света потянулась на заднем сиденье. Зевнула. И неожиданно поймала в зеркале напряженный, угрюмооценивающий, как у того бультерьера, взор водителя..

— Остановитесь, — воскликнула Света. — Я забыла… Мне не надо… Остановите же!

— Здесь нет остановки, — пожал плечами водитель. — Вон знак… Да что вы нервничаете? Вот здесь остановим.

Машина начала тормозить. Водитель предупредительно распахнул заднюю дверцу.

Света почувствовала себя полнейшей дурой. Закатила истерику. Померещилось спьяну незнамо что. Что о ней подумают? Конечно, этого водителя она никогда больше не встретит, но как-то неприятно и неудобно выглядеть такой дурой.

— Извините. Поехали дальше, — сказала она.

— Как скажете.

Шофер нажал на газ. Он ничем не выдал охватившее его ликование. Кажется, вечер обещает быть очень и очень славным. Именно такой вечер и нужен был Мертвяку…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Глеб сейчас чем-то напоминал спортсмена-профессионала, возвращающегося в большой спорт. Снова становятся гибкими мышцы, возвращаются былая реакция и рефлексы, а главное, возвращается привычное ощущение борьбы, напряжение, без которого, как выясняется, мир был не тот — тускл, скучен, непривычен.

Только Глеб вернулся не в спорт. Он вернулся к привычному занятию воина — к войне. И от неверного шага, движения, расчета зависела не судьба олимпийской медали, а жизнь твоя, твоих друзей или просто посторонних людей, которых ты по призванию и предназначению воина обязан защищать.

В состязаниях со смертью Глеб острее ощущал вкус жизни. Он четче воспринимал ее, она засияла множеством оттенков. Снова Глебу суждено было свершать невозможное. Делать то, что не сделает никто другой. И это наполняло его не столько гордостью за себя, сколько чувством нужности, незаменимости, долга.

Глеб и Артемьев сидели на конспиративной квартире — КК-10, и подбивали итоги.

— Обмен ударами состоялся, — сказал Артемьев. — И мы, и они действовали не лучшим образом. Конечно, не считая амстердамской акции. Тут мы показали класс.

— Могли бы сработать и лучше.

— Деремся пока с закрытыми глазами. Очертания противника смутные.

— Настя… Я физически ощущаю, как мы теряем время.

— Ничего не знаем же, — развел руками Артемьев. — Знаем только, что концлагерь где-то в Азербайджане. Никакой уверенности, что Настя именно там. Если… Артемьев замолчал.

— Если она жива, — закончил за него Глеб.

— Самое тяжелое — бороться с тенью. В тени обитают неизвестность и самые сокровенные страхи.

О тенях Глеб знал не понаслышке. Он боролся с тенями и сам был тенью. И в Югославии, и в Чечне, когда со своими парнями летучей мышью возникал из темноты, сея смерть, освобождая пленных и сравнивая с землей базы противника.

— Все-таки, убей, не пойму, как можно дойти до такого — людьми торговать.

— Деньги, Глеб, деньги. Они — хрустящие, зеленые. Банковские счета и золотые кредитные карточки. Это — пропуск в рай. Виллы. Бронированные лимузины. Дети в Гарварде. Новые жены-красавицы. И власть — реальная, а не мнимая, через какие-то там выборы. А где их взять, деньги? Полезные ископаемые расшакаливают потихоньку. Заводы дораспродают. Оборону сдали. Союзников за подачки предали. Госсекреты выложили. Новейшие технологии угробили. Кредиты разворовали. Что остается? Человеческий материал…

Артемьев помолчал, задумавшись. Потом хлопнул ладонью по столу.

— Люди. Вон сколько их — сто шестьдесят миллионов. Как сейчас живет простой человек — сбережения за всю жизнь у него инфляция съела, из квартиры выкинула кавказская мафия, с работы уволили. Что еще с него взять? Что же получается, пои-корми бесполезное существо, пособия по безработице выдавай зазря? Нет, не зазря. Можно с простого человека еще кое-что поиметь. Его самого. На сколько он там в «зелени» тянет? На сотни тысяч долларов, если разумно распорядиться. Пересадка почки донора — на Западе стоит сорок тысяч долларов. Сердца — около ста. Печени — полмиллиона. И еще много всего. Каждый орган обладает рыночной стоимостью. Вытяжки из гипофиза необходимы для многих лекарств. Гормон роста соматропин нужен для культуристских препаратов — хорошо качать мышцу с их помощью. — Артемьев говорил зло, накипело за последнее время.

— Нечисть, — процедил Глеб.

— Да, нечисть… Раньше Юго-Восточная Азия снабжала Запад материалами. Там людей немерено. Вот только не всегда получается достать нужное, да и труднее там стало работать. И еще — для изготовления некоторых препаратов необходимы белые люди определенного возраста. Ти-тропазин… — Артемьев замялся, постукивая пальцами по столу.

— Ну, что замолчал?

— Для его изготовления нужны европейские девушки с определенным гормональным составом и структурой крови…

— Понятно, — кивнул Глеб хмуро.

— Вот она, Россия. Беззаконная, безвластная, пресмыкающаяся перед ворьем и преступниками. Бандит-беспредельщик в ней ныне главный хозяин, он и во власти, и в банке, и в коммерции — и нет на него управы. А бепредельщик за «зелень» хоть маму родную продаст. И никто ему слова поперек не скажет — не те, мол, времена, чтобы бандита сажать, чай не клятое коммунякское прошлое. А весь мир радостно рукоплещет победам демократии на Руси… Если так дальше пойдет — доживем до того, что лицензии на охоту на людей будут иностранным заготовителям выдавать. «Подателю сего документа разрешен отстрел шестидесяти взрослых особей». Каково?

— Что я должен делать дальше? — угрюмо спросил Глеб.

— Что? Пока ждать у моря погоды. Работать по намеченным линиям есть кому и без тебя. Сиди и жди, пока вызовут, — он кивнул на коммуникатор типа пейджера, который Глеб поглаживал пальцами.

— Долго ждать?

— Думаю, совсем недолго. События набирают скорость. В ближайшие дни все решится. Я уверен…

Глеб сейчас ненавидел тягучее время. Торопил его. Хотелось, чтобы все решилось быстрее. Но он привык ждать. Он знал… что тот, кто не умеет ждать, плохой солдат. И надеялся на свою звезду. На удачу… И удача пришла, откуда ее не ждали…

Глеб пил мало, хотя на передовой водка порой лучшее лекарство от уныния, отчаяния и скуки. Единственное, что позволял себе иногда — пару-тройку кружек пива с креветками. Даже Лесовик, чрезвычайно строгий по отношению к спиртному, признавал право на подобную вольность. Когда заводились деньги, Глеб любил посидеть в валютном пивбаре «Рыба-меч» в центре города. Столы с белыми скатертями и отсутствие привычных бомжецких физиономий да неизменных для пивных страдальцев, шатающихся с пустой кружкой и просительно глядящих посетителям в глаза.

— Давненько не был, — сказал бармен, пододвигая Глебу заказ.

— Дела, — неопределенно пожал плечами Глеб.

— Это хорошо, когда дела. А у нас одни делишки, — глубокомысленно отметил бармен.

Глеб прихватил две бутылки «Баварского», тарелку с креветками и присел за столик в углу. Привычка старая — устраиваться в местах, откуда можно обозревать все пространство и откуда, в случае чего, есть пути отхода. Отработанный годами рефлекс — всегда выбирать наиболее выгодную позицию. Все поступки, каждое движение воина должны сообразовываться с тем, чтобы он мог в любой миг вступить в бой, не попасть впросак.

Большинство столиков пустовало. За остальными сидела обычная публика. Бритозатылочные, крепко сбитые молодые люди, одетые в хорошие костюмы или кожанки; чем они занимаются по жизни, можно только гадать, но ими переполнены все клубы, рестораны, валютные бары — какая-то новая раса, уверенная в себе, нахальная, с острыми крепкими клыками, не привыкшая упускать своего. В углу, заставившись кружками и закусками, шумно гуляла компания людей постарше — этакие провинциальные бизнесмены, от сохи, из школ рабочей молодежи и ПТУ, обалдевшие от свалившихся неизвестно откуда денег. Их, красно- и желтопиджачных, увешанных как древние индейцы золотыми украшениями, знает весь мир по крикам в кабаках Марселя, Лондона и Бангкока: «Пьют все, я плачу!» В углу сидел смазливый мальчишка с двумя красивыми девахами. Цедили пиво несколько уже порядком нагрузившихся субъектов. Глеб привычно оценил уровень опасности — почти нулевой.

Глеб отхлебнул пива, немного расслабляясь. Кажется, можно посидеть спокойно.

Но посидеть спокойно не дали.

— Можно? — послышался глухой голос.

— Присаживайся, — недовольно скривился Глеб.

— Привет, Брюс Ли.

— Здорово, Муравьед, — произнес Глеб, чертыхнувшись про себя.

Муравьеда, того самого уголовника, которого он спас от мести конкурентов, Глебу хотелось видеть сейчас меньше всего. Подобных эпизодов в жизни Глеба насчитывалось слишком много, чтобы вспоминать о них лишний раз.

Муравьед хромал, держался за бок, лицо бледное. Но для человека, сбежавшего из реанимации, он смотрелся очень даже неплохо.

— Спасибо говорить за спасение? — Муравьед расставил кружки с пивом. Неловко потянувшись, он скривился от боли и рухнул на стул.

— Не за что, — отмахнулся Глеб.

— Есть за что. Может, для человечества моя жизнь не так уж и важна, но мне она дорога. Так что спасибо.

— Как рана? — для порядка поинтересовался Глеб.

— Ползаю.

— До пивной?

— А ты из общества трезвенников?

— Из общества добрых самаритян.

— Кого?

— Неважно. Чего тебе надо?

— Есть народная мудрость — человек ответствен за того, кого спас.

— Философ ты, Муравьед. Мне что, тебя теперь на содержание брать?

— Не надо. Откуда кликуху мою узнал, Брюс Ли?

— В милиции.

— Севой меня зовут.

— Глеб. — Он пожал тонкую, всю в вытатуированных перстнях кисть. — За что тебя резали, Сева?

— За Казанский вокзал.

— Накатчиков делите?

— Все-то ты знаешь.

— Ничего я не знаю. Кто такие накатчики?

— Приезжает человек. Получает багаж в багажном отделении, например, партию товара. Подходит братва: так и так, мол, платить положено. Или часть товара забирают. Иногда весь. Иногда деньгами… Ты телевизор купил, по перрону несешь, и тут тебя в покое не оставят. Мол, позолоти ручку, а то ненароком по кинескопу задену сапогом. Народ русский отзывчивый. Дают, когда их просят.

— Вот обнаглели, мерзавцы.

— Такая историческая формация на дворе, это я тебе как философ говорю.

— И что, такие большие деньги, что вы друг друга режете?

— Не такие и большие. Дело принципа. Гунявый — из «отмороженных», хозяин Трактора, того, которого ты выключил, — решил под себя постепенно все такие точки подобрать. А моему корешу, с которым мы работаем, такой расклад — это как душу сапогами истоптать.

— Ну и ну, — брезгливо скривился Глеб.

— Очень мне охота с Трактором и с Гунявым посчитаться. Да куда там. У них «шестерок» со стволами — за рубь хоть детский сад вырежут — тьма. Все их центровые по три-четыре хаты снимают, каждый день — новая, чтобы не засекли. Машины как галстуки меняют — все по доверенности, краденые-перекраденые… Кстати, мне передавали — Трактор очень на тебя зол. Обещал поквитаться.

— Пусть найдет сначала.

— Я же нашел. Случайно, но нашел.

— Найдет — пусть молится… Муравьед, я вас, блатных, ненавижу. Вы людям жить спокойно не даете. И сами как волки последние живете. Душите друг друга. В страхе все время за свою шкуру. Эх… — Глеб махнул рукой.

— Хищники мы. А люди твои — овцы… А вот ты, Брюс Ли, как — овца, хищник?

— Человек.

— А если дельце я тебе предложу, человек?

— Мне чужих денег не надо.

— А шкуры тебе собственной тоже не надо?

— Ты это к чему?

— Все к тому же. Я бы к Трактору так легкомысленно не относился. Получишь свинцовую таблетку у подъезда и не успеешь понять, кто тебе ее прописал. Он — тварь злопамятная. Тебя вся братва ищет. И найдет когда-нибудь. Вот если бы он исчез…

— Ты что, мне его застрелить предлагаешь?

— Зачем?.. Слушай сюда. То, что скажу, — за это сразу голову отвинчивают. Трактор не просто горилла с деньгами. У него связей много, в том числе и на таможне. Он договорился с дагестанцами, Магомед там заправила, — что обеспечит ввоз в Россию кой-какого товара.

— И что дальше?

— А дальше в определенное время в определенном месте нужно просто забрать этот товар у черных.

— И что?

— А то, что потом крутой разбор начнется. И, как ни крути, все на Трактора повесят. А парни там со всех сторон серьезные. И Трактору или из Москвы бежать, или в могилу ложиться.

— Ну?

— Что «ну»? Мы остаемся без Трактора и с товаром. А товар на зеленый «лимон» тянет.

Что за товар?

— Из Штатов. Какое-то химическое вещество. Чуть ли не у вояк американских его тамошняя американская братва стырила.

— Ох, Муравьед… А почему бы тебе самому или твоему пахану этим не заняться?

— Потому что сразу понятно станет, откуда ветер дует. Такой кровавый разбор пойдет, каких свет не видывал.

— Откуда ты про все знаешь?

— У Трактора лепший кореш есть. Так ему Трактор еще больше, чем мне, поднасолил. А свинью корешу подложить — святое дело.

— Почему ты думаешь, что я смогу это сделать?

— Потому что сразу твою породу усек. Чтоб такие Брюсы Ли да не при делах… Ха!

— Как этот товар называется, не знаешь?

— Это, как его… Лед… «Синий лед», правильно.

— Как тебя найти, Муравьед?

— А тебя?

— Меня не найдешь.

— Да и меня непросто. Порхаю, как птичка, с места на место.

— Ладно… — Глеб назвал контактный телефон, который ему для подобных случаев дал Артемьев. — Запомнил?

— Еще бы… Ну как, поможешь, Брюс Ли?

— Помогу.

— За тебя. — Муравьед двумя глотками осушил кружку, подержался за больной бок, потом встал и направился к выходу.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Впервые за все время руководства Комитетом по помилованию на ее заседании Семен Борисович Резников сидел не на председательском месте. К подобным вещам он относился очень ревностно. На словах он презирал бюрократическую, государственную и любую другую систему «насилия над личностью», но внутри что-то непроизвольно начинало петь тонкой радостной струной, когда он подписывал документы или солидно возвышался в начальственном кресле. Ему нравилось быть руководителем, нравилось вершить людскими судьбами.

И когда в его кресло усаживался кто-то другой, это вызывало у него болезненное чувство. Противоестественный страх, что ему уже в это кресло сесть не дадут.

Сегодня Резников забился в самый угол. И его не волновало, что на председательское кресло взгромоздился ветеран ГУЛАГа, старый писатель-маразматик, который сегодня вел заседание в качестве старейшины. Происходящее Резников воспринимал как бы со стороны.

— Копадэе Георгий, семидесятого года рождения, — докладывал об очередном кандидате на помилование член комитета, скульптор. — Восемь изнасилований, три убийства. Учитывая молодость, хорошие характеристики с места жительства в Республике Грузия, плохое здоровье, а также чистосердечное раскаяние, рекомендую заменить пожизненное заключение пятнадцатью годами лишения свободы.

— Надо поддержать, — затряс склеротическими щеками писатель-гулаговец. — Если здоровье слабое, там долго не проживет. Вот, я помню, в тридцать девятом….

Заседание затягивалось. На рассмотрении несколько сот прошений. Й при этом выслушивать воспоминания писателя-зека о былых временах… Народ начинал ворчать. Писателя еле-еле утихомирили.

— Особо опасный рецидивист. Восемь судимостей. Последняя — за умышленное убийство. Отбыл половину срока.

— Нельзя же человека всю жизнь в тюрьме держать — подал кто-то голос.

— Помню, у нас в сорок четвертом под Магаданом… — опять принялся за старое гулаговец.

— Голосовать надо! — публика была готова взорваться.

Резников механически поднимал руку. И очередной убийца, вор или насильник благодаря этому заученному движению выходил на свободу. Очередной преступник еще раз убеждался — закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло. Нужно только иметь подходы к тем, кто им вертит.

— Ольга Борисовна Пасюк, осуждена за умышленное убийство трех человек. Использовала клофелин для приведения собутыльников в бессознательное состояние. Трое умерли. Имеет несовершеннолетнего ребенка. В колонии уже четыре года.

— А вот я помню, в сороковом вели два этапа, — Начал писатель. — Мужской и женский… Так оба ринулись навстречу и на снегу друг друга начали иметь. И ничего конвойники сделать не могли. А потом…

— Будем голосовать или нет?

— А, конечно…

— Против — один. Девять — за.

Члены банды несовершеннолетних, терроризировавшей шахтерский пригород, — на свободу… Изготовители спирта — отравители — на свободу… Депутат бывшего Верховного Совета Союза от демократической фракции — растление малолетних — на свободу… Взятка — сорок пять тысяч долларов на свободу…

Резников механически продолжал поднимать руку. Он пребывал в каком-то полузабытьи.

— Нападения на водителей. Всего одно убийство. Голосование.

Резников вновь поднял руку, и соседка — поэтесса в возрасте, прославившаяся в свое время стихами о пионерах и октябрятах, удивленно тронула его за плечо.

— Степан Борисовичу вы что, против помилования?

— А? Что? Я не знаю…

Он растерянно потряс головой.

Резников чувствовал себя в каком-то неопределенно-зависшем состоянии. Ему хотелось застыть между прошлым и будущим. И чтобы будущее не наступало. Он боялся этого будущего. Когда он представлял, что приходит домой, а жена ему говорит, что нет никаких вестей, то хоть вой — жалобно и безутешно. А что, если известия будут? Что, если они ужасные?.. Нет, этого просто не может быть! Так не бывает! Точнее, бывает, но с кем-то другим. С кем-то в другом мире. В его мире это просто не может случиться. В его мире все гладко, все пронизано мелкими страстями, мелкими победами и мелкими неприятностями… Просто не может быть.

— Мошенничество. Фирма «Гарант», махинации с ваучерами. Двести миллионов ущерба.

— Нельзя рубить сук под частным предпринимательством и инициативой… Единогласно.

Света обычно приходила ночевать домой. А когда не приходила, то обязательно звонила. Она знала, что у матери ишемическая болезнь, и всегда сообщала, где задерживается. А тут — ни звонка, ни весточки. Обещала прийти в восемь и не пришла. В одиннадцать Резников поднял всех на ноги, сидел на телефоне, обзванивая знакомых в правительстве и чиновников из милиции. Милиция делала все возможное. Во всяком случае, его так заверили. Но никакого результата. Света пропала. А Резников сидел сжав кулаки, и в груди его ухало расшалившееся сердце.

— Все за? Единогласно, — подвел итог писатель-гулаговец. — Спасибо, коллеги, за такое единодушие. Вот помню…

Он начал какую-то очередную историю, но члены комитета уже задвигали стульями, зашуршали бумагами. Заседание сегодня и так затянулось. Каждый спешил по своим делам — кто на фуршет, кто домой, кто в театр.

— Семен Борисович, на вас лица нет, — положил скульптор руку на плечо Резникову. — Вам помочь? До дома довезти?

— Спасибо, не надо, — покачал головой Резников и поднялся со стула. Пол качнулся под его ногами, и будто чья-то рука стала копаться в грудной клетке. — Я сам. Сам…

Кивая кому-то, что-то невпопад отвечая, он пошел по прохладному коридору, спустился по покрытой красным ковром лестнице.

— До свидания, — кивнул он охраннику и направился к стоянке автомашин.

Охранник козырнул и тут же уставился в пропуск следующего человека.

Далеко ехать за вестями Резникову не пришлось. Вести пришли к нему сами…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Артемьева подняли с постели ночью. Пропала дочь предкомитета Резникова, и к этому делу подключили сотрудников УББ. Очередная московская трагедия. Очередная жертва преступного беспредела, захлестнувшего страну.

Свету нашли днем, в лесополосе за Окружной дорогой. Убийца не счел нужным даже попытаться замести следы, спрятать труп. Оставил его на самом видном месте, будто бросая вызов и государству, и всем людям — вот он я, вот мой след.

Казалось, Артемьев должен был привыкнуть за долгие годы ко всему. Он старался относиться к тому, что видел, философски — мол, разные бывают времена, бывали и хуже, нечего распускать нюни, надо работать. Но что-то с этим аутотренингом не получилось. Не мог привыкнуть. И когда увидел труп девушки, то голову его привычно будто сдавило обручем, внутри все подвело. Непоправимость случившегося, непотребство самого действа — убийства молодой девчушки, у которой все еще было впереди, и жизнь которой перечеркнул какой-то мерзавец, — как можно свыкнуться с этим? Артемьев сжал кулаки и еще раз подумал о том, что сомнения в правильности избранного им пути, иногда посещавшие его, просто смешны. Он прав. Ядовитых скорпионов нужно давить. И он будет их давить, пока есть силы и пока еще бьется в его жилах горячая кровь потомственных казаков Артемьевых.

Артемьеву поручили сообщить Резникову о том, что его дочь нашли. Одна из самых тяжелых обязанностей милицейской работы. Артемьев не перекладывал подобные обязанности на своих подчиненных — не привык малодушно прятаться за чужие спины. Узнав по телефону у секретарши, когда закончится заседание комитета, он подъехал к указанному времени на Старую площадь. Пришлось прождать в машине еще почти час, пока из бывшего здания ЦК не вышел невысокий, в потертом свитере — не по теплой погоде, — в больших очках седой человек, похожий на просидевшего всю жизнь на одном и том же рабочем месте младшего научного сотрудника из «почтового ящика».

— Семен Борисович? — спросил Артемьев, подходя к «научному сотруднику».

— Да, — растерянно произнес он. — Чем обязан?

— Подполковник милиции Артемьев.

Резников с мольбой в глазах посмотрел на Артемьева. Он будто бы просил — пожалуйста, не говори мне ничего плохого. Не приноси никаких вестей. Исчезни.

— Насчет Светы? — с трудом выдавил он.

— Боюсь, ничем не смогу вас утешить.

— Она… Нашли?

— Да.

— Жива?

Нет.

Резников качнулся. Артемьеву показалось, что писатель сейчас рухнет на землю, и он поддержал его за локоть. Но Резников резко отвел руку и посмотрел на него почти с ненавистью. Артемьев привык к подобным взглядам. Гонцов с плохими вестями ненавидят. Раньше, бывало, их казнили.

— Это ошибка, — прошептал Резников.

— Увы, никакой ошибки, — покачал головой Артемьев.

— Нет. Так не бывает. За что?

— Я вас довезу до дома.

— Да. Если не трудно.

Резников замер на заднем сиденье, уставившись куда-то в одну точку. Артемьев тронул «Волгу» с места.

Некоторое время ехали молча. Потом Резников спросил:

— Жена знает?

— Нет.

— Она умрет, — произнес Резников и замер, будто боясь неверным словом вызвать обвал.

Артемьев смотрел на сидящего на заднем сиденье человека. И вспоминал то, что ему пришлось повидать днем.

— Их найдут? — наконец спросил Резников.

— Убийц?

— Да.

— Убийца скорее всего был один.

— Кому это понадобилось? Кому?

— Похоже, мы знаем, кто это. У него уникальный, свой почерк. Он его не скрывает. Не таится. Артист в своем деле. И любит заявить о себе.

— Кто он?

— Рауль Фахитович Брызов. Особо опасный рецидивист.

— Брызов?!

— Кличка — Мертвяк. Должны помнить… — с трудом сдерживаясь, произнес Артемьев:

Резников вновь замер на сиденье..

А Артемьев переключил скорость, вжал педаль газа, и машина резко рванула вперед, будто подстегнутая злостью ее водителя. Артемьеву хотелось многое сказать. «Это ты, стервец, убил свою дочь» — так бы и швырнуть в лицо. Ведь именно Резников и его приятели выпустили из бутылки этого кровавого джинна — Мертвяка. Они не дали его в руки палачу. Равно как выпустили и многих других, подобных мертвяку. «У тебя самого руки в крови», — мог бы еще добавить Артемьев. Но он ничего не сказал. На заднем сиденье машины сейчас сидел не председатель Комитета по помилованиям, а всего-навсего раздавленный, несчастный человек, переживающий то, что не пожелаешь никакому врагу.

— Мертвяк, — еле слышно, прошептал Резников и дернул галстук на шее.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Мертвяк разложил на столе исчерченные разноцветными самописцами бумажные лёнты.

— Прекрасно, — качал он головой, делая отметки красным фломастером.

Чумной, скривившись, наблюдал за ним, расположившись на стуле и смоля одну «беломорину» за другой.

— Отлично, — кивнул в очередной раз Мертвяк и поставил на диаграмме жирный крест.

Мертвяк наслаждался этим занятием. Он вспоминал те времена, когда еще не был Мертвяком, а был физиологом, кандидатом наук Раулем Брызовым. Он закончил Ленинградский университет, пришел в лабораторию академического института. Он был молод, талантлив. Не имел ни друзей, ни особо близких знакомых. Ему никто не был нужен. Люди сторонились его, ощущая едва скрываемое, порой вырывающееся наружу злое неистовство. Девушкам обычно хватало одного свидания с ним, когда в самый сладостный момент они вдруг ощущали стискивавшие их горло железные пальцы партнера. Им казалось, что эти пальцы уже не разожмутся. Однажды они действительно не разжались, и жизнь Мертвяка круто изменилась. Но это было потом. А тогда…

Тогда он занимался тем, что привлекало его в работе физиолога — взвешивал на весах эмоции человека, пытался пощупать их.

Тогда лай-детекторы считались одним из происков империализма, поэтому тематика была сформулирована хитро, чтобы не придрались бдительные идеологи — «некоторые аспекты исследования стресса». Подобные разработки проводились и в других, впрочем немногочисленных, лабораториях, и в НИИ МВД.

Мертвяка больше всего интересовали волны страха и боли. Он с детства знал, что тот, кто владеет страхом другого человека, владеет и его душой. Уже позже, раздумывая о своей судьбе, познав восточную мудрость, он посчитал, что именно тогда начал реализовываться его «дао» — естественный путь. Почему-то считается, что цель «дао» — слияние с Великой Пустотой, с божественным началом, растворение в нем. «Черные погонщики» воспринимают это как пустые умствования. Истинный «дао» — путь силы, а путь этот — в овладении страхом.

Как и встарь, Мертвяк мерил чувства людей. Но теперь, пройдя длинный путь, он знал о них куда больше, чем пятнадцать лет назад, когда защищал диссертацию на эту тему.

— Хоть убей, не пойму, как это железо читает мысли, — развел руками Чумной.

— Железо? Мысли? — презрительно, будто неразумное животное разглядывая Чумного, произнес Мертвяк. — Мысли это железо не считывает. Оно питается эмоциями. В этих чернильных линиях — биение человеческих сердец, мечущийся по венам адреналин, пробегающий мурашками по спине страх, самые тонкие чувства. Вот они, Чумной. Их можно пощупать. Взвесить.

— И что ты там взвесил? Чей страх?

— Страх… — усмехнулся Мертвяк. — Амброзия для тех, кто умеет ценить чужой страх.

Чумной передернул плечами. Ему было жутковато рядом со свойм старым корешем. «Полный псих», — в очередной раз подумал вор.

— Как только ты разбираешься в этих бумагах?

— Очень просто. Когда задаешь человеку вопрос, который его касается, — сердечко-то у него екнет. И руки вспотеют. И температура повысится… Спросишь тебя, Чумной, не ты ли в семидесятом году уложил Степу Корыто, мускул у тебя не дрогнет. А машина покажет, как сердечко у тебя сжалось. И возьмет тебя, Чумной, опер за шкирку и посадит в изолятор, а?

— Типун тебе на язык.

Чумной уже с гораздо большим интересом посмотрел на ворох бумаг.

— И как определить? — спросил он.

— Вот тут размечены считываемые психофизиологические показатели. Частота пульса, дыхания, кровенаполнение сосудов… Видишь, прямая линия течет, как железная дорога на Питер, лишь редкие всплески. Значит, не волнуют наши вопросы человека ни в коей мере. Плевать, значит, ему на них.

— А где не плевать?

— Вот. Видишь пик. Значит, дрогнуло после вопроса сердце, как-то нехорошо стало, живот подвело. Коленки задрожали. Вот она, мера человеческого страха.

— Ага, — кивнул Чумной и начал просматривать рулоны. — Во, смотри какой пик, прямо Казбек, — он показал на диаграмму. — Номер восемнадцать. Значит, эту суку и мочить будем.

— Да мочи уж всех. Чего там.

— Ты же сам говорил — покажет железяка. Вот и показала все.

— Что показала? Что вопрос напугал? А если тебя, Чумной, спросить, не работал ли ты петухом на зоне?

— Чего?!

— Видишь, как взвился. Вот так и нормального человека спросить, не замочил ли он какого-нибудь Сидорова, у него, даже если он этого Сидорова и в глаза не видел, сердце сожмется. И чем малахольнее клиент, тем пик выше будет.

— Тогда на хрена эта железяка?

— Представь, если спросишь, не кто Сидорова замочил, а по-другому. Например, чем его замочили, и перечислишь — топором али со шпалера. Если человек знает, что топором, то при этом вопросе у него сердце екнет.

Ну и чего?

— А теперь представь, что насчет топора никто, кроме убийцы, не знает.

— Ясно, — кивнул Чумной. — Значит, на топор никто, кроме убийцы, не замандражирует?

— С трудом, но подшипники у тебя еще в голове вертятся.

— И что по твоим бумажкам выходит?

Вот он, пик на хитром вопросе, об этом только стукач мог знать. Вот оно, сучье племя. — Мертвяк распростер медвежью лапу над рулоном и засмеялся.

Номер двадцать девятый. Значит, Очкарик тот, — прошипел Чумной.

— Он. Эксперт по безопасности фирмы «Лира». Галызин.

— Помучается он у меня перед смертью.

— Я бы его не трогал, — сказал Мертвяк.

— А чего ему, зад лизать?

— А что он тебе скажет? Контакт назовет? Даже если мы контактера возьмем, тоже скорее всего «шестерка» будет. «Война — есть путь обмана», — говаривал Сунь-Цзы.

— Это косоглазый тот?

— Тот самый… Выявленный стукач — это возможность дезинформации. Верно?

— Ох, мудрецы вы с…

— С кем, Чумной?

— Тебе лучше не знать.

— Я знаю слишком мало, чтобы спасать вашу шкуру. Где доверие?…

— Стремно тебе доверять, Мертвяк.

— Стремно так стремно, — дружелюбно отозвался Мертвяк.

— Пойду звякну, — Чумной поднялся. — А ты меня подожди..

Чумной вышел. И тут же на пороге возник приземистый, чуть сгорбленный, с мощной мускулатурой, которую не мог, скрыть стильный костюм, с плавными движениями сцортсмена-профессионала скорее всего в каком-то виде борьбы мужчина. Его звали, Львом, Мертвяк же, про себя прозвал его Кубиком. Лев был главой телохранителей Чумного. Но Мертвяку с самого начала казалось, что роль его несколько иная. Скорее надзиратель. Кем поставленный? Хозяином Чумного? Кто этот хозяин? И откуда он узнал о «Черных погонщиках»? Мертвяк не привык, что его водят за нос.

— Чего, Лева, в дверях стоять? Присаживайся.

Кубик тряхнул головой, кинул быстрый презрительный взгляд на Мертвяка.

— Брезгуешь моей компанией. Зря. Я парень веселый. Первый весельчак на деревне был, — начал балагуррить Мертвяк. — Не веришь?

Кубик не ответил.

— Не куксись. Лучше расскажи, как тебе с Чумным? Не обижает? Жадный же, сволочь. Это у него с зоны. За пайку удавит.

— Закрой вентиль, — процедил Кубик. Он был уверен в себе, как и положено людям влиятельным и сильным.

— Уже закрыл… Зря ты, служивый. Я к тебе с добрым сердцем. А ты… Ничего, может, еще встретимся за чашкой кофе, побалакаем, — хмыкнул Мертвяк.

Тут появился Чумной.

— Стукача не трогаем, — сообщил он. — Используем, как ты сказал.

— Другой разговор, — кивнул Мертвяк. — А то тебе, все бы кровушку лить.

Чумной мрачно посмотрел на него и лишь покачал головой. Кивнул Кубику, и оба спешно удалились..

— До скорого, — прошептал им вслед Мертвяк..

Настроение у него было хорошее. Последнее развлечение, с той самой девчонкой, удалось на славу. Обычно заряда бодрости от подобных удовольствий хватало месяца на два-три, а то и на четыре. Но в последнее время Мертвяку «подзарядка» требовалась все чаще и доставляла все большее удовольствие.

Он сунул все бумаги в мусороперерабатывающую машину. Они больше не нужны. Стукача он вычислил. Без всякого труда. Но сегодня предстояло еще одно небольшое дельце.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Смеркалось, когда Мертвяк занял позицию в снятой им три дня назад квартире. Ему повезло. Ее хозяева — красномордые опустившиеся алкаши — соблазнились предложенными деньгами за месяц вперед. Он надеялся, что месяца ждать не придется. Все решится раньше.

— И сегодня не придешь? — прошептал он, усаживаясь в кресло и включая миниатюрный монитор. Маленькая, едва заметная видеокамера передавала изображение того, что происходит на лестничной клетке.

Через час он увидел фигуру мужчины.

— Пожаловали, — удовлетворенно прошептал Мертвяк.

Мужчина прошел в квартиру. Мертвяк надел наушники. Позавчера, высверлив тонким, как в зубоврачебном кабинете, сверлом стенку, он установил доставшуюся по случаю прослушивающую аппаратуру. Вряд ли сосед станет начинять системой электронного контроля и противодействия, которая стоит громадные деньги, съемную хату — временное пристанище и «сексодром».

Шлепанье шагов. Журчание воды. Невнятные слова. Почему люди так любят петь под душем?.. Все было слышно отлично.

Мертвяк раздумывал, как быть. Лезть сломя голову? Нет, так профессионалы не поступают. Профессионалы ждут момента. А момент придет.

Ждать пришлось час. Новое действующее лицо. На лестничной площадке появилась женская фигура в легком платьице. Монитор давал не слишком четкое изображение, но можно различить, что создание юное и весьма привлекательное. Девушка нажала на кнопку звонка. В наушниках послышался шум. Шарканье резиновых купальных тапочек? Точно. Мертвяк представил, — как сосед в тапочках и халате, почесывая выпяченную волосатую грудь, направляется к дверям.

— Ну же, — прошептал Мертвяк.

Щелканье замков. Скрип щеколды.

— Пора! — Мертвяк рванулся к двери.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Как вам вино? — спросил Менгель, отставляя тонкий хрустальный бокал.

— Чувствуется небольшая горечь, — ответил Кутепов.

Столовая — это святая святых. Менгелю нужно было от жизни не много, но трапеза для него являлась священнодействием в основном из-за дегустации вин. Вина доставляли по его заказам со всего мира, и на них уходили бешеные деньги. Столовая была самым уютным местом на «Даче». Стол, покрытый белоснежной скатертью, прекрасный фарфор и хрусталь, серебряные приборы — все как в приличных домах.

— Горечь? — Менгель легонько ударил серебряной ложкой по пустому бокалу, и послышался нежный хрустальный звон. — Это вино называется «Лакрима Кристи», что переводится как «слезы Христа». В вине ощущается горечь слез Спасителя. Так что ничего удивительного.

— Вкус несколько специфический.

— Его делают из винограда, произрастающего на склонах Везувия. Так что эта горечь, возможно, еще и горечь страданий тысяч людей, погребенных под лавой этого вулкана.

— Интересная мысль.

— Что ж, пора возвращаться к делам, коллега. Как с вашими перерасчетами?

— Мне, кажется, удается повысить устойчивость на пятнадцать процентов.

— Ну-ка.

Они перешли в лабораторию и углубились в работу.

— Получается автокаталитическая реакция, — говорил Менгель, покрывая листок схемами.

— А если сместить условия — изменение режима на ноль пять процента, — получается… — Ручка Кутепова забегала еще быстрее, чем у его шефа.

— Но тогда функция меняется…

— Если только сохраняются исходные условия.

— Исходные?

— Да. Но возможен такой вариант. Вот. — Кутепов ткнул кнопку на клавиатуре компьютера, и на дисплее возникла пространственная схема.

— Вы молодец, Парфентий Васильевич. Устойчивость процесса повышается действительно на пятнадцать процентов. Так что, возможно, скоро главная наша головная боль — трудная повторяемость реакции — уйдет в прошлое.

Два увлеченных человека. В этот момент трудно было представить, какие на самом деле отношения между ними. Тюремщик и пленник. Но в этот момент сие не так важно. Это были два ученых, отодвинувших еще на немножко границу наших знаний о природе.

— Я был прав, что спас вас тогда, в девяносто первом.

Улыбка сползла с лица Кутепова. Его будто окатили ушатом холодной воды. Он вспомнил, кто он и что здесь делает. Вспомнил, что жив милостью этого похожего на ящерицу жуткого человека, который, несмотря ни на что, вызывал у него восхищение.

— Наметили проверочную серию? — спросил Менгель.

— Да.

— Надо приступать. Не век же третьей линии простаивать.

— Не век, — кивнул Кутепов, с содроганием вспоминая, что значит проверочная серия.

— Ладно, вернемся к делам насущным. — Он нажал кнопку на селекторе. — Егор Вадимович, зайдите.

Через минуту в кабинете появилась слоноподобная фигура Кувалды.

— У вас нездоровый цвет лица, — сказал Менгель.

— Да печень замучила. Кувалда, поморщившись, помассировал бок.

— Здоровье надо было беречь. Исправлять труднее, чем хранить.

— Молодость. Употреблял одно время… Только ваши лекарства и помогают.

— Пустим третью линию — подлечим, — пообещал Менгель. — Что там за нарушение режима было?

— У охранника не выдержали нервы.

— У кого?

— У охранника… В восьмом секторе. Пытался бежать. Ранил заместителя начальника караула. С «большой земли» приехали. Расследуют. — Кувалда пожал плечами. — А чего тут расследовать?

— Нас режим не касается. Но такие инциденты могут сказаться на ритме деятельности лаборатории — строго произнес Менгель.

— Все улажено. Парня в расход уже вывели. Как по контракту положено.

«Контракт» — от этого слова Кутепова передернуло. Это в нормальном мире «контракт» обозначает договоренность между работником и работодателем. Здесь же оно — выбранная судьба. Перешагнувший порог объекта «Дача» попадает в ловушку, из которой не выбраться.

Не многие имеют пропуск в два конца.

— Как в «запаснике»? — спросил Менгель.

— Да ничего. Только маловато материала осталось. Всего десять единиц. Совсем пополнять перестали.

— Не вашего ума дело. Материала ровно столько, сколько необходимо.

— Раньше как-то веселее было. Заказы приходили. Работа была, — вздохнул Кувадда. — А так… Как на острове. Недаром охранники бесятся.

Никак устал, Егор Вадимович? — прищурился Менгель..

— Нет, конечно. Но…

— Вот вам заказ. Срочный. — Менгель протянул компьютерную распечатку.

Кувадда пробежал по ней глазами.

— Так… Консервация… Сердце… Почки… Вытяжки… Кому поручить?

— Самарикяну. А то совсем хирург от безделья квалификацию потеряет.

— Кого на обработку? — спросил Кувалда.

Менгель щелкнул кнопкой на пульте, на экране возник пятый уровень.

— Двести пятнадцатую. Ее. — Менгель ткнул авторучкой в Настю.

— Ах, голубушка, наконец-то, — потер Кувалда вспотевшие ладони.

— Что вы так побледнели, коллега? — Менгель насмешливо посмотрел на Кутепова.

Кутепов не ответил.

— За столько лет уже пора привыкнуть к тому, где вы находитесь и чем мы занимаемся.

— Не могу привыкнуть.

— В этом ваша слабость, коллега. А за слабости приходится платить. Дорого платить… Готовьте материал, Егор Вадимович.

— Бу сде, — с готовностью кивнул Кувадда…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Але, я говорю, — послышалось в трубке.

— Муравьед, — отозвался Глеб, сжимая радиотелефон. — Ну как?

— Все в поряде. Сделка состоится.

— Встретимся обговорим?

— Нет, встречаться не будем. Я тебе дам сейчас все инструкции и на время умотаю из Москвы.

— Так нельзя.

— Иначе не выйдет… В общем…

Муравьед сбивчиво изложил суть проблемы.

— Все.

— Подожди, Муравьед…

— А чего ждать?

— Информации недостаточно.

— Хватит.

Глеб понимал, что хватит, но старался подольше потянуть разговор. Обменялся еще несколькими ничего не значащими фразами. Наконец Муравьед окончательно сказал «все» и повесил трубку.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

У Муравьеда дрожали руки. Сейчас ему казалось, что все-таки идея была не такая уж и удачная. Многовато непонятного в Глебе. Из какой этот Брюс Ли шатии-братии, Муравьед определил сразу. Из тех, для кого обтяпать такое дельце — раз плюнуть. Из вояк-наемников. Они сколачиваются в стаи, возвращаясь с многочисленных войн. Для них не существует правил. Самых крутых авторитетов они ни в грош не ставят. С ними мало кто связывается — себе дороже… Ну а если все же ошибся в нем? Не должен. Муравьед в людях разбирается.

— Заснул там? — постучала пожилая женщина в стекло телефонной будки.

— В морг опаздываешь, кочерга гнутая? — Муравьед вышел из будки.

Он успел сделать всего несколько шагов. С двух сторон от него возникли аккуратные молодые ребята. Муравьед примерно представлял, в каких питомниках водятся такие барбосы.

— Э, братцы, вам чего?

— Пошли. И тихо…

Муравьед уже понял, что шуметь не стоит. Действовали профессионально. Две машины — «Волга» и «СААБ» — дороговатая тачка для ментов. Но не братва. Менты, точно — решил он и с вызовом осведомился:

— За что замели?

— За дело, — последовал ответ…

Муравьеда засекли по звонку. Зевс решил дать «добро» на проведение операции по информации Глеба. Значит Муравьеда нельзя оставлять на воле.

Через час Муравьед, доставленный на одну из баз, выдал координаты своего приятеля по кличке Гусенок, давшего наводку на Трактора. К вечеру Гусенок был доставлен на ту же базу и устроился в соседнем с Муравьедом помещении.

Подготовка операции шла вовсю. Зевс и Одиссей склонялись к тому, что главным действующим лицом в ней должен стать Глеб…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Женщина на видеоэкране поправила прическу, еще раз потянулась к кнопке звонка, улыбнулась, готовая встретиться лицом к лицу с хозяином квартиры. Дверь начала приоткрываться.

Мертвяк рванулся вперед. Каждое движение, каждый вздох — ровно такие, как нужно. Он имел на все про все считанные секунды. И он знал им цену. Умел их использовать. Время всегда играло на него.

Женщина попыталась отпрянуть, заметив какое-то движение справа от себя. Но не успела даже вскрикнуть. Удар указательном и средним пальцем китайцы называют красиво «два дракона, борющиеся за жемчужину». Нанесенный в точку на шее за затылком удар выключил сознание женщины.

Хозяин квартиры только что видел через «глазок» даму своего сердца. Он нацепил на свое широкое, не лишенное даже некоторой привлекательности лицо дежурную улыбку профессионального ловеласа и приготовился изречь заготовленную заранее фразу. Но в проеме двери увидел вовсе не женщину, а того, кого ожидал увидеть здесь не больше, чем рогатого черта или пришельца с альфы Кассиопеи. Такого просто не могло быть.

Хозяин квартиры привык действовать — притом тоже быстро и точно. Он толкнул дверь, пытаясь захлопнуть ее. Тщетно. Дверь распахнулась от мощного удара ногой. Хозяин попытался блокировать удар. Тоже тщетно. Пальцы Мертвяка впились в солнечное сплетение, выбивая дыхание и причиняя страшную боль. Потом «рука-меч (удар ребром ладони) по шее. Выключен.

— Так-то лучше. — Мертвяк втащил в квартиру женщину и кинул ее на широкую двухспальную кровать в дальней комнате. Поднял безжизненное тело мужчины и положил его на диван в столовой. Потом направился к себе и вернулся с черным «дипломатом». Аккуратно запер дверь на все замки. Вытащил из «дипломата» инъектор, зарядил его и вкатил женщине дозу. Теперь о ней можно не беспокоиться часов пять. Этого времени более Чем достаточно для задуманного.

Затем Мертвяк занялся мужчиной. Перво-наперво опутал его клейкими лентами, которые предпочитал наручникам, усадил в кресло и начал колдовать над акупунктурными точками на лице, шее и руках.

На Востоке настоящим воином считается не тот, кто ударом кулака ломает доски и грудные клетки, а тот; кто плюс к этому знает энергетические точки «чжэнь» и меридианы, умеет воздействовать на них как для нанесения повреждений, так и для лечения. А Мертвяк по всем канонам бойцом был отличным. Одним из лучших, как считал Бизон — Мастер «Черных погонщиков».

— Просыпайся, соня, — произнес он и легонько ударил свою жертву ладонью по затылку.

— М-м, — замычал мужчина и потряс головой.

— Я ведь тебе намекал на вечер в моей компании? — улыбнулся Мертвяк, рассматривая Кубика — главного телохранителя Чумного.

— Ну, Мертвяк, заплатишь, — произнес тот, откашлявшись.

— Я бы на твоем месте не дерзил.

— Как ты меня нашел?

— Э, если надо, я хоть черта из преисподней достану.

Миром правят случайности, которые есть не что иное, как выражение высших закономерностей. Несколько дней назад Мертвяк занялся элитарными московскими проститутками, ища достойный объект. Одна из шлюх прощебетала с ним весь вечер, не зная, что жить ей оставалось совсем недолго. Ее труп нашли бы где-нибудь в Москве-реке, но, на свое счастье, она обмолвилась, что пару недель назад обслуживала «этого чертового слона вот с таким аппаратом». По описаниям получалось, что этот «слон» был не кто иной, как Кубик, телохранитель Чумного. Этими словами проститутка спасла свою жизнь, потому, что нарастающее напряжение непроизвольно схлынуло и мысли Мертвяка устремились в иное русло. Он узнал у жрицы любви адрес, вручил ей пятьсот долларов и вытурил из комнаты, специально облюбованной для кровавой оргии. «Импотент чертов» — с некоторым сожалением произнесла проститутка, которую заинтересовал и взволновал этот клиент: Уходила она от него с некоторым сожалением, не подозревая, что сегодня родилась второй раз и чудом получила возможность влачить и дальше свое тупое, никому не нужное существование.

— Чего тебе от меня надо? — спросил Кубик.

— Да уж не деньги. И не бриллианты из ушей твоей возлюбленной. Всего лишь информация.

— Убей, ничего не получишь, — с ненавистью прошипел Кубик.

Убей? — удивился Мертвяк. — Я что, Дед Мороз? Благотворительные подарки — не мой стиль, Кубик.

Мертвяк нагнулся над Кубиком и посмотрел ему в глаза. Кубик был человеком не робкого десятка. Не раз видел смерть в лицо. И не раз готов был умереть, смело кидался в пекло и выходил победителем. И ни разу не ощущал такого холодного ужаса, как сейчас. Этот ужас притаился в глубине темных глаз Мертвяка.

— Смерть надо еще заслужить, — прошептал Мертвяк.

Он встал, прошелся по комнате.

— Кубик, у тебя две возможности. Мы беседуем как старые друзья. Ты рассказываешь то, что меня интересует. Потом заваливаешься в постель со своей дамой. А завтра как ни в чем не бывало продолжаешь шестерить у Чумного… Или ты упираешься, как ишак. Тогда тебе будет худо. Так худо, как ты не мог себе никогда представить. Не представляешь и сейчас. И все равно расскажешь мне все. Заваливаешься в постель со своей женщиной, но уже в виде изуродованного трупа… Два трупа, Кубик. Выбирай.

Кубик промолчал.

Мертвяк взял с серванта будильник, перевел стрелки и поставил его на стол.

— Три минуты на раздумье. Хватит? Зазвенит звонок — и я выслушаю твое решение. Потом будет поздно.

Мертвяк взял с полки альбом «Эрмитаж» и, устроившись на диване, начал с интересом разглядывать репродукции, восхищенно прищелкивая языком.

Кубик завороженно следил за секундной стрелкой. Больше всего в жизни он ненавидел предательство. И предателей. На зоне, а потом на воле не одному из них нарисовал красную черточку финкой на шее. Он даже не мыслил, что сам может стать предателем. Чумной знал об этих его взглядах, поэтому и доверял как самому себе. Знал, что Кубик умрет, но останется верен. И он действительно готов был умереть. Но…

Будильник заливисто затренькал, и Кубик прошептал:

— Я согласен.

По его щекам катились слезы. Он ненавидел себя в это мгновение. Но ничего не мог поделать с собой. Есть вещи, которые выше человеческих сил…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Я обещания держу, — сказал Мертвяк, разрезая ножом ленты на руках Кулика. — Развлекайся со своей дамой..

Он потрепал Кубика по, щеке и направился к двери.

Кубик с отчаянием смотрел ему вслед. Что теперь? Догнать и убить эту жабу? Нужно быть реалистом — это вряд ли удастся. Повиниться перед Чумным? В том, что сдал его с потрохами? Ну уж нет. Что остается? Смириться и молиться о том, чтобы вывезла кривая…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Послушай, тебя Цербер вызывает, — сказала Галызину Вера, белокурая секретарша директора ТОО «Лира».

— Кусается? — спросил Галызин.

— Покусывает слегка. Несильно.

— «Фирма платит деньги., И фирма надеется получить за эти деньги работу. Она не собирается любоваться вашими красивыми глазами», — передразнил Галызин шефа.

Вера прыснула: Галызин научился отлично копировать голос шефа, пару раз использовал навык для бессовестных розыгрышей.

— Похож? — спросил Галызин.

— Еще как, — кивнула Вера.

— Вполне, могу его место занять. Вот только ампутацию мозга сделаю, чтобы еще больше походить.

— Ладно, он ждет.

— Уже лечу.

Он поднялся на второй этаж, прошел через приемную, постучал и очутился в кабинете шефа.

— Присаживайтесь, — сухо произнес шеф, указывая на стул.

Галызин присел, положив руки на колени и преданно глядя на шефа. По опыту он знал, что такой взгляд греет душу и избавляет от взбучек.

— Вчера вы опоздали на три минуты тридцать cекунд, — произнес шеф тоном, каким объявляли приговоры особого совещания в тридцатых годах.

— Пробки на дорогах, — с готовностью воскликнул Галызин. — Больше не повторится.

— Пробок не повторится? — удивился шеф.

— Опозданий.

— И постригитесь. Фирма платит деньги и надеется, что у сотрудников будет приличный внешний вид.

— Будет сделано, — сказал Галызин, зная, что шеф тут же забывает о своих указаниях.

— Я хотел бы попросить сегодня вас остаться сверхурочно. В красном зале будут гости. Конфиденциальная беседа..

— Какой разговор. Фирма платит деньги. В том числе и сверхурочные, — ввернул Галызин.

— Вот именно… Приступайте к проверке оборудования. Должны управиться до восемнадцати часов. А потом опечатать помещение.

— Хорошо. Разрешите идти?

— Работайте. И не опаздывайте. И, как я уже говорил, следите, чтобы были чисто выбриты.

«Говорил про стрижку», — подумал Галызин, еще; раз убедившись, что в голове шефа всякие мелочи не задерживаются.

— Пошли, — сказал он, заходя в кабинет, где его напарник играл с компьютером в шашки, «стриптиз» он позавчера стер. — Будем «сортир» готовить.

— Гости? — спросил напарник.

— Они самые.

— Во повадились. Своих «сортиров» нет, что ли?

— Ладно, пошли.

Галызин вытащил из металлического шкафа чемоданчик, наполненный электронной тестирующей аппаратурой.

Тяжелая дверь распахнулась — как в противоатомном, бункере.

— Ну, поехали, — вздохнул Галызин, включая прибор, похожий на калькулятор.

Поиск действующих или находящихся в режиме ожидания прослушивающих устройств. Зашумление вероятных акустических и электромагнитных сигналов. Проверка эффективности экранирования помещения. Не упустить ни единой мелочи. Мелочей в деле обеспечения безопасности нет. Враг не дремлет, а только и ждет, чтобы начинить чужой «сортир» «закладками». Не выйдет.

— Все системы работают нормально, — заявил Галызин после получаса работы. — К полету готовы.

— О’кей.

— Теперь — компьютеры, — Галызин начал колдовать с внутренними компьютерами. — Не стой, Серега. Закончи тест на внешнюю звукоизоляцию.

Напарник начал копаться с тестирующим блоком. А Галызин занялся компьютером. Работал сноровисто и профессионально. Никто бы со стороны и не заметил, как к системному блоку была прилажена считывающая «таблетка».

— Порядок, сказал Галызин, — теперь могут трепаться хоть об убийстве Президента — никто не узнает.

— А может, они об этом и говорят, — вздохнул напарник. — Я таких мерзких рож, которые здесь бывают, в жизни не встречал.

— Бизнесмены.

— Ну, тогда я папа римский.

— Не суетись, Серега. Мы живем за их счет, — сказал Галызин, прибавив про себя — «получая из нескольких кормушек».

Гости появились в подседьмого. Трое имели вполне приличный вид. Еще двое являлись наглядной иллюстрацией слов Сереги о том, что такие рожи мало где встретишь. Один походил на нечесаного маньяка-расчленителя, у которого только что отняли бензопилу. Второго, потертого седого орла, спорхнувшего с Кавказских гор, не выручал хорошо пригнанный роскошный костюм от Версаче — создавалось впечатление, что хозяин стянул его с кого-то в горном ущелье под угрозой автомата. Напарник Галызина поморщился, завидев такую компанию. Галызин же, наоборот, обрадовался. Он чувствовал, что сегодняшний день пройдет не зря. Деньги, деньги, чего только не сделаешь ради них.

Сперва Галызин работал на госбезопасность из страха. Началось все в девяностом, когда страну захлестнул компьютерный бум. Компьютер стоил столько, что среднестатистической советской семье нужно было работать на него лет пять, если не пить и не есть. Операции с ними приносили баснословные барыши. Однажды решил спекульнуть и Галызин — благо уже тогда считал себя признанным спецом по компьютерам. И влип — покупатель привел на хвосте КГБ. Сажать Галызина оперативники не хотели. На его счет у них имелись другие планы. У него взяли подписку о сотрудничестве и внедрили в многоходовую оперативную комбинацию. После этого он участвовал еще в паре дел. Затем СССР развалился, а вместе с ним и КГБ. На три года Галызина оставили в покое. Пока однажды не пришел до тошноты вежливый молодой человек и осведомился — помнишь нас? Помнил.

Галызин туго представлял, сколько сейчас платят агентуре в милиции и госбезопасности, но подозревал, что намного меньше тех сумм, которые он получал, сдавая информацию о деятельности фирмы «Лира». За информацию об амстердамской сделке он получил весьма кругленькую сумму. И она еще больше укрепила его в подозрении, что ныне он работает не совсем на ту контору, с которой заключал договор в девяностом году…

— Кто будет сегодня консервировать аппаратуру? — спросил напарник, снова припадая к компьютерной игре.

— Цербер мне поручил. Или тебе хочется?

— Не хочется. У меня сегодня биг-трах.

— Это как?

— Это с двумя.

— Ну, ты конь! — с уважением произнес Галызин.

— Есть еще королевский трах — с тремя. Но я не пробовал, — сокрушенно признался напарник.

— Какие твои годы. Еще попробуешь.

Гости покинули «сортир» через полтора часа. Галызин отправился консервировать оборудование. На это он потратил полчаса. Досконально проверил все. Цербер не так уж и не прав, когда говорит, что «фирма имеет право иметь за свои деньги качественную работу. На всех своих хозяев Галызин работал с полной отдачей. Он отсоединил металлическую «таблетку» и положил ее в карман.

— Задерживаешься, — сказал на выходе сонный охранник, отворяя металлическую дверь.

— А кто в этой конторе, кроме меня, работает?

— А я? — возмутился охранник.

— Вот именно — ты да я да мы с тобой. Давай бди.

Перевел дух. Всякий раз у него возникало ощущение, что вот-вот его схватят за руку. Он примерно догадывался, в каком осином гнезде работает. Что с ним сделают?

Думать об этом не хотелось…

Галызин вошел в свою квартиру. По ее обстановке легко было определить, что за человек живет здесь. Минимум мебели, стопка книг по компьютерам, все остальное место заполнено компьютерной техникой и всяческим механическим хламом. Свободное время Галызин проводил возле своих любимцев. У него было хобби — составление программ. Он надеялся, что когда-то сможет плюнуть на все, послать всех к чертовой матери и отдаться полностью этому благородному делу.

Галызин вытащил из кармана «таблетку», погладил ее пальцами и вложил в зев считывающего устройства.

— Ну, чудо техники, давай, — произнес он.

Его пальцы прошлись по клавиатуре с небрежным мастерством, как пальцы пианиста по клавишам.

— Так, здесь они дискету вставили… Так, пароль с программой самоуничтожения… Прошли… Вот она.

На экран змейкой поползли цифры, разбиваясь в схемы, названия, значки.

— Ух ты, — присвистнул Галызин.

Да, если это то, чем кажется, такая информация потянет на увесистую сумму в баксах. И время не терпит.

Он взял со стола телефон сотовой связи и нащелкал контактный номер.

— Мне Надю, пожалуйста… Куда звоню? В квартиру… Извините, пожалуйста.

Эта тирада означала просьбу о немедленной встрече: А ответ означал, что встреча состоится в таком-то месте и в такое-то время.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Глеб еще раз поправил серый галстук. Он непривычно чувствовал себя в милицейской форме.

— Погоны давят? — улыбнулся Артемьев.

— Давят.

— Отвык, вояка…

— И грим этот идиотский.

— Почему идиотский? Очень неплохой грим. Я и то тебя бы в нем не узнал.

— Ох, конспираторы. «Ленин в восемнадцатом году».

— Необходимость, Глеб. Жестокая необходимость.

Артемьев и Глеб сидели в автомашине ГАИ. Глеб подозревал, что машина настоящая. В аренду, «Легион» ее, что ли, взял? Впрочем, Глеб особо не ломал голову над подобными вопросами. Он видел, что возможности у его новых товарищей по оружию значительные. «Легион» может многое. К сожалению, не все.

— Глеб, тебе, как всегда, везет. На пустом месте словить такую информацию, — покачал головой Артемьев. — Мы за ней безуспешно охотились долгие месяцы, а тебе само упало — за кружкой пива, в светской беседе.

— Само, — кивнул Глеб., — Если Муравьед не подставка. И если нас просто не водят за нос.

— Слишком все сложно для подставки, — возразил Артемьев. — Как ты себе видишь технологию? Как они могли при такиих обстоятельствах подвести под тебя Муравьеда? Вряд ли.

— Поглядим.

— Поглядим. Недолго осталось, — согласился Артемьев. Его мучили те же вопросы. Если это ловушка, то они рискуют очень многим. Такой вариант просчитывался, и были предприняты некоторые меры, чтобы самый неблагоприятный расклад не обернулся катастрофой.

— Недолго, — кивнул Глеб, прикрыл глаза, откинулся на сиденье, отложив в сторону автомат. В сторону все мысли о предстоящей операции. Вообще все в сторону. Полное расслабление. «Лесное озеро» — так называл это состояние Лесовик. «Мидзу но кокоро» — дух как вода — так говорят дзэн-буддисты. Что-то схожее с состоянием высшего спокойствия, Великой Пустоты — нирваны, к которой стремятся мудрецы на Востоке. И все-таки несколько иное. Все в мире рождается из пустоты. Из тишины. Воин обязан уметь слушать тишину.

Мысли текли плавно, сами по себе, будто отделяясь от сознания и приобретая собственную жизнь. Глеб погружался в какое-то инобытие. Поднимались из глубин сознания смущавшие поверхность «озера» четкие, будто сделанные цветным фотоаппаратом картинки-воспоминания. Безмятежный, спокойный дух не мог отринуть их, взлететь над ними и воспарить в небесной выси. Сознание даже в краю «лесного озера» не могло озрешитьг-ся от них. Оно возвращалось к прошлому, Глеб каждый раз глядел на прошлое немножко с другой стороны, пытаясь понять нечто, двигавшее его судьбу. Этим и отличается блаженная нирвана Востока от «лесного озера» русского воина. Мудрец Востока отдается блаженству высшего мира, возносясь над всеми, в том числе и над самим собой. Русский воин стремится к пониманию, дабы служить другим и тем самым приподнимать себя.

Воспоминания. Школа. Институт. Ранние потери. Приобретения. Горе и радости. Глебу все давалось легко. Он скользил по жизни, как житель благодатных теплых краев, срывая обильные плоды и не затрачивая на это больших усилий. Золотая медаль в школе. Отличник, красавец, спортсмен. Кандидат в мастера спорта по легкой атлетике. Первый разряд по настольному теннису. У Глеба были прекрасные способности к языку, и ему пророчили престижный иняз имени Мориса Тореза, или даже институт международных отношений — предел мечтаний граждан Союза на переломе семидесятых-восьмидесятых, означавший загранпоездки, чеки Внешторга, шикарные тряпки, машины. Вся эта мишура Глеба совершенно не привлекала. Привлекало другое. Он поступил на химфак университета. Научные работы, похвалы профессоров, намеки на хорошее будущее. И на третьем курсе — первая гроза расколола мигом почерневшее небо — в авиакатастрофе погибли родители. Военный самолет с командованием Тихоокеанского флота рухнул в море. Полковник Александр Кондратьев и капитан медицинской службы Валерия Кондратьева летели в нем. Не спасся ни один человек. А Глеб впервые понял, что такое полная безнадежность. Что такое отчаянье, от которого не скрыться ни днем, ни ночью. Сознание готово было рухнуть куда-то в темную пучину. Один день круто изменил все — когда Глеб перешагнул порог храма Богородицы и встретил там отца Алексия, родители были атеистами. Сын же теперь каждый день молился о них.

Окончил университет, устроился в один из институтов Академии наук, получил свою тему. Его сверстники жили совершенно другой, суетной жизнью — интриговали, продвигая диссертации, фарцевали, заколачивали деньги, флиртовали, прожигали жизнь. Глеб же полностью ушел в работу в лаборатории, провалившись в какой-то иной, страшно интересный мир. Тогда его образ жизни очень походил на образ жизни Рауля Брызова в пору его научной карьеры, но только Глебу об этом было неизвестно. Да и не волновал его какой-то там Брызов. То, что творилось вокруг, не слишком занимало его. Он будто выпал из свой эпохи. Но выпасть из нее невозможно. Она уже лязгала оружейной сталью.

В той своей прошлой жизни Глеб ни разу не поднял руку на человека. К нему, учитывая габариты и спортивные заслуги, не лезла школьная и дворовая шпана. Если бы ему сказали, что его судьбой станет война, он просто бы рассмеялся. Мухи обидеть, не то что на жизнь человека посягнуть, не смог бы. И все изменилось в один миг. Хрупкий кокон, в котором он обитал, распался, и по обнаженной коже будто ударили пламя и холод.

Тот отпуск парни решили провести все вместе, спускаясь по рекам Алтая: Слава и Таня Барановы, Глеб и его невеста Алена. Со Славой Глеб уже ходил на байдарках, и никаких проблем не возникало. А вот его жену знал плоховато. И вскоре понял, что тащить ее в этот поход было ошибкой. Ей все не нравилось. Руки болят; ноги болят. Комары. Консервы. Попутчики. Все плохо. Она была постоянно раздражена и все время пыталась сцепиться с кем-нибудь, особенно почему-то с Глебом. Глеб принципиально никогда ни с кем не обострял отношений и только отшучивался, не обращая внимания на ее уколы. Таню это бесило еще больше. Она все-таки добилась своего — вывела из себя мужа, полаялась с Аленой. В результате все переругались вдрызг. И Барановы утречком отбыли восвояси, оставляя друзей. Оставляя на смерть.

Алтайский край гудел. Перекрывались дороги. Пропахивали безоблачное небо военные вертолеты. Прочесывали местность поисковые группы внутренних войск и милиции. Из колонии строгого режима ушло четверо окончательно потерявших человеческий облик зеков. Они убили двоих охранников, и теперь у них было два автомата. Путь их проследить оказалось совсем несложно. Он был устлан трупами. За еду, за одежду беглецы расплачивались одной валютой — кровью. Кровью чужой. И вот четверка набрела на Глеба и Алену.

— Хороша мартышка, — услышал Глеб прохладным утром голос, больше похожий на петушиный крик.

Глеб попытался выбраться из спального мешка, но измазанный в грязи сапог припечатал его к земле.

— Лежи, крысеныш.

Их было четверо — тех самых беглых зеков. Четверо — и два автомата. Глеб с испугом смотрел на пришельцев, не в силах отделаться от мысли, что перед ним прямо из воздуха материализовались дьявольские персонажи картин Босха. Бритые черепа, зато небритые лица, перекошенные чертовской веселой злобой.

— Вылазь, мартышка, — произнес обладатель петушиного голоса — паренек лет двадцати пяти с белесыми прозрачными рассеянными глазами, переломанным вдавленным носом и щербатым ртом. Он облизнулся и шмыгнул носом, глядя на Алену.

_ Оставьте меня в покое, — крикнула она.

Щербатый нагнулся над ней и поиграл перед ее лицом здоровенным разделочным ножом.

— Кому сказал, сучка, — он прибавил несколько забористых выражений.

Глеб нутром понял, к чему идет дело, поэтому поспешно произнес:

— Берите все. Только нас не трогайте. Пожалуйста. Мы будем молчать.

В ответ он получил презрительный взор Алены — она считала, что Глеб ведет себя просто малодушно. Он же ощутил дыхание смерти. Впервые дало о себе знать врожденное предощущение опасности, и оно подсказывало — главное сейчас выжить.

— Глянь, Сопатый, они не скажут, — захохотал костлявый дылда в просторной японской куртке с темным замытым пятном на рукаве — кровь ее бывшего хозяина. В руках он сжимал автомат.

— Слышь, молчать будут! Ха!

— Фуфлыжники. А маруха ничего, — костлявый вытряхнул-таки отбивающуюся Алену из мешка.

— Оставьте… Оставь меня. — Она дернулась, попыталась ударить щербатого.

— Не вертухайся. — Он сплюнул и влепил ей пощечину, Алена упала на землю и всхлипнула.

— Я тебе счас пропишу! — щербатый занес ногу.

Глеб к тому времени выбрался из своего мешка. Он стремительно рванулся вперед. Опыта драк у него не было. Но от его удара сдвоенными руками бугай с синюшным лицом, удивленно крякнув, осел на землю.

Глеб не собирался погибать. Голова работала на удивление четко. Он хотел допрыгнуть до низкорослого кавказца и вырвать у него автомат. Шанс на успех был невелик, Глеб понимал это. Но других шансов не было. Он не верил, что эти люди пощадят их. Они пришли за их жизнями — это было понятно.

Глеб почти успел. Но тут послышался гром. Средь ясного неба. Глеба повело куда-то вбок. Он сделал еще шаг, но ноги слабели. Кто-то несколько раз ударил по груди. Не больно — будто палочками по барабану. Боли вообще не было. Просто все вдруг начало темнеть. А потом в лицо уткнулась холодная, с каплями росы трава. И он потерял сознание.

Глеб не видел самого страшного. Он лежал, продырявленный автоматной очередью, а в это время беглые зеки куражились над Аленой. Они творили что-то неописуемое.

Не видел Глеб и того, что произошло потом. Как из леса выступил седой бородатый старик, похожий на сошедшего с картины волхва. Как осклабились убийцы, только что добившие изнасилованную, истерзанную девушку. Они обрадовались еще одному развлечению. Им хотелось еще крови.

— Тоже свежатинки захотелось, дед? — щербатый улыбнулся во весь рот, кивая на растерзанную девушку. — Не успел.

— Старик Хоттабыч, — А костлявый шагнул к старику. — Ты его, Бацилла, не задевай. Колдун, не иначе, хи…

Костлявый потянулся к старику, похоже, решив схватить того за бороду… И зарылся в траву со свернутой шеей.

Первые секунды беглые зеки просто не могли поверить своим глазам. А потом стало слишком поздно. Точнее, поздно было с самого начала. С того момента, когда старик увидел эту свору бешеных псов и два распростертых тела.

Бугай вскинул автомат, но нажать на спусковой крючок не успел — удар пальцем в горло раздробил кадык и оборвал жизнь. Кавказец испуганно вскрикнул и выстрелил. Но старик был как заговоренный. Двигаясь по странной, извилистой траектории, он сблизился с бандитом. Автомат отлетел в сторону. А вскоре на земле улегся и кавказец с неестественно вывернутыми правой рукой и головой.

Щербатый кинулся в лес, но старик без труда настиг его и сшиб ударом в спину. Взял за шею, замахнулся.

— Не надо, дяденька, — по-поросячьи взвизгнув, воскликнул щербатый.

— Племя диаволово, — с какой-то грустью произнес старик, опуская руку и забирая жизнь последнего подонка.

Старик подошел к окровавленному телу Алены. Перевернул его. Провел рукой над лицом. Горько вздохнул и перекрестился. Потом направился к Глебу. Приподнял его голову. Прищурился, положил ладонь на лоб и прошептал:

— Жив.

Но Глеб доживал последние минуты.

— Не умирай, — повелительно произнес старик, без видимого усилия взвалил тяжелое тело на плечо и направился в лес.

Так встретились Лесовик и Глеб…

Глеб возвращался из светлого, пронизанного огненными нитями пространства. Он падал с заоблачных вершин в тесный мир скорби. Он обрушивался в боль. Возвращался в тесную тюрьму своего искалеченного, изломанного тела. Ему не хотелось возвращаться, но он был еще не готов для иного мира.

Глеб открыл глаза. Над ним низкий, закопченный бревенчатый потолок. Из керосиновой лампы падал тусклый свет. Он прикрыл глаза, а когда снова открыл их, смог наконец понять, что находится в тесной, просто обставленной чистой избе. Мебели почти не было. Пара растрескавшихся стульев, лавки, большая печь, несколько книг в кожаных переплетах. И, как пришелец из другого мира, новенький радиоприемник. Глеб еще не знал, что здесь ему предстоит прожить четыре года.

С того света возвращаться было нелегко. Особенно когда он узнал, что Алены больше нет. Тело Глеба было пробито четырьмя пулями. Даже если бы он и дожил до операционной, врачи вряд ли бы смогли вытащить их. Но Лесовик смог. Он извлек засевшие в теле пули. Отдал Глебу часть своей силы.

Травы. Настои. Заговоры. Иглоукалывание. Вот чем пользовался Лесовик. Ну а еще — хороший разговор, да молитва, да доброта, которой прямо-таки лучился старик. Через четыре месяца Глеб смог подняться с постели. А через два месяца чувствовал себя не хуже, чем до ранения. Естественно, физически. Душой он стал со всем другим. Холодной рукой его коснулось мировое зло. Глеб бы сломался, если бы рядом не было Лесовика Не было бы его крепкой, несгибаемой, поддерживающей руки. Его уверенности и мудрости.

— Я здоров, — сказал однажды Глеб. — Наверное, мне уже пора уходить.

— Куда? — посмотрел на него пристально Лесовик. — В мир?

— Да.

— Что держит тебя там?

— Hy, — пожал плечами Глеб. — Работа. Друзья.

— К чему твоя работа, если ты не знаешь, кто ты? Если не пробовал постичь Бога. Если судьбу свою не разумеешь.

— Но…

— Бог тебя ко мне привел, Глеб. Вижу в тебе воина с легионом бесовским.

— Бесовским? — непонимающе переспросил Глеб.

— Бесовским. Бороться тебе с ним, живота не жалея. На то тебе Бог, считай, вторую жизнь дал. А как же иначе?

Иначе никак. Последнее время гнал Глеб от себя черные мысли. Не хотелось ему смотреть правде в глаза. Но знал, что Лесовик прав. И насчет воинства бесовского прав. И насчет того, что Бог спас. Когда он, проснувшись в то страшное утро, увидел нелюдей с двумя автоматами, как молния вспыхнула мысль — старая жизнь закончилась. Перед ним воплощенное зло. И если он выживет, то будет с ним драться.

— Ты чист душой, Глеб. Только таких я учил мудрости. И тебя научу.

— Чему?

— Быть русским воином. За державу да за народ православный сражаться. Нечисть побивать. С ней, с нечистью, сатана. А с нами, Глеб, Бог.

И началось то, что Лесовик определил как «обучение мудрости». На самом деле Глеб учился не каким-то премудростям. Он учился жить. Он будто рождался заново. Он как губка впитывал в себя уроки Лесовика.

Тот был стар. Иногда у него подрагивали руки. Иногда он по-стариковски покряхтывал. Иногда вдруг предавался излишним нравоучениям. Но когда он показывал элементы боя, казалось, будто ему восемнадцать лет. Да что там восемнадцать, даже в восемнадцать такие вещи делать никому не под силу.

Глеб учился драться. Руками, палками, мечами — всем. Учился стрелять даже из лука и арбалета, которые были в арсенале у Лесовика. А еще старенькое малокалиберное ружье. Конечно, не пистолет и не автомат, но Лесовик учил, как владеть оружием вообще. Познавший основы, душу пороха и стали, сможет пользоваться любым огнестрельным оружием — будь то мушкет или лазерная пушка. Помимо этого — тысячи премудростей войны. Начиная с того, как пули летят перед дождем, и кончая психологией противника. Как проскользнуть под покровом нота и при свете дня. Как незаметно добиться своего с наименьшими потерями. Как учуять опасность затылком и обойти ее. Учил многому, чему позавидовал бы любой спецназовец.

Учил Лесовик и другому. Как со своей душой и телом совладать. Как травами и водой лечиться. Как лес слушать. Как от дуба силу взять. Как свечение вокруг человека видеть. Как руками хворь отводить.

А еще учил справедливости. Учил, чем крепка Русь православная, как память предков чтить надо. Как надо Бога за Родину свою да за близких молить. А Глеб будто и не обучался этому, а просто вспоминал. И въедалось все не только в память — в само тело, в печенки. Навсегда.

Учителем Лесовик был строгим. Спуску не давал. По десять-четырнадцать часов в сутки изнурял испытаниями. Но при этом не ставил себя выше всех, не твердил, как восточные гуру, что учитель — это Бог и его бессловесно слушать надо. Сомневаешься в чем-то, не понимаешь — спроси лишний раз. Против твоего нутра что-то — пусть будет так. Не прав ты, сам потом свою неправоту поймешь. Главное — думать, спрашивать, постигать.

Глеб не раз задавался вопросами, кто же он такой, Лесовик, откуда он взялся, как жизнь прожил?

— Всю жизнь я воевал, — обмолвился как-то Лесовик. — С силой бесовской. С кровопийцами всех мастей. С теми, кто приходил на Русь жечь, да разор сеять, да убивать. И рука никогда не дрожала, потому как благое дело делал. И с бесами внутри себя воевал. Они не менее страшны, Глеб. У диавола тысячи лазеек, как в душу влезть и укрепиться в ней.

По обрывкам фраз понял, что Лесовик еще юнкером был, попал на первую мировую войну. И в гражданскую повоевать пришлось. Потом по миру скитался. И по Востоку, и по Западу постранствовать пришлось. Что такое Индия и Китай — не понаслышке знает. Где был, что видел — об этом Лесовик умалчивал. Говорил, если воля Господа будет да время отпущено — обо всем узнаешь. В Россию вернулся. В лагерях посидел. И в Отечественную на фронт пошел. От Москвы до Берлина — как положено. Без единой царапины. Много врагов извел. А потом пошел в монастырь грехи замаливать. Затем отшельником стал. Годы провел в молитвах. От людей ушел. Но иногда люди к нему сами приходили. Те, кому судьбой начертано это было.

— Хоть и правда на нашей стороне, — сказал Лесовик, — но времена такие ныне, железные, меч взять нужно, чтобы и себя, и людей защитить. Но все равно — в грехах душа воина. Грех это страшный — кровь лить. Если забыть об этом — так и до владений лукавого один шаг. Сам не заметишь, как грань перейдешь.

Десятилетиями собирал Лесовик мудрость земли Русской — воинскую, лекарскую. То, что пропили да утеряли по глупости своей.

— А уйдем мы. И куда все денется? — спрашивал Глеб.

— Не одни мы такие. Богу угодно, чтобы связь не прервалась. И не прервется она.

Месяц проходил за месяцем. Год за годом. И однажды Лесовик сказал:

— Пора. Не все дал тебе, что нужно было. Но время вышло.

— Почему?

— Тяжелые времена настают для Родины нашей, Глеб. Очень тяжелые. Многие о том говорят. Старцы оптинские. Провидцы святые. Да и у меня неспокойно на душе.

— Что же за времена такие?

— Такие, что покажется однажды, будто кончено все и погибла земля Русская. Иродами истоптана, иудами продана, пропойцами пропита, ростовщиками заложена, народом проспана. Не верь, Глеб. Как бы худо ни пришлось.

— Страшные вещи говорите.

— Страшные. Но не погибнуть Руси. Есть Русь земная, а есть Небесная. Есть дух наш российский. И спастись Руси силой ее воинов да молитвами праведников.

Глебу стало не по себе от этих слов. Лесовику он верил. Верил каждому его слову, как бы странно они порой ни звучали.

— А что мне делать?

— Жить. По законам Божьим. По правилам чести. Да по доблести воинской. А Господь сам тебе путь укажет. Все увидишь и поймешь. И отчаяние познаешь, и утраты, и победы. А наука моя тебе пригодится. Главное — святую Русь небесную в сердце держать. Добро со злом, а Бога с диаволом не путать. И с нечистью, не жалея живота, драться.

Следующим утром Глеб ушел от Лесовика. И больше его не видел. Не знал, встретятся ли снова. Ему казалось, что Лесовик еще жив. Два года назад прилетел на Алтай, добрался до тех мест. Нашел избу. Пустую, полуразрушенную. Лесовик ушел. Куда? Кто же знает.

А Глеб очутился там, где ему было предопределено очутиться судьбой — на войне. Произошло это просто и буднично. Возник в Москве из небытия, как привидение. Квартиру заняли чужие люди, пришлось немало побегать, прежде чем доказал, кто есть кто, объяснил путано, где находился все эти годы, и получил право опять считаться полноценным членом общества. Институт Академии наук, где раньше работал Глеб, захирел, темы, которые тогда казались, да и на самом деле были, прорывом в двадцать первый век, основами новых технологий, были прикрыты, а что можно было, за пять копеек загнано американским и немецким «братанам» — научно-техническим стервятникам, пожирающим то, что оставалось от российской науки. Глеб оказался не у дел. Подрабатывал переводами с немецкого. Вступил в Московский казачий круг. И таким образом очутился в Приднестровье. Так началась для него война. Жестокая, настоящая, без дураков, война на выживание — свое и тех, за кого ты отвечаешь.

Иногда Глебу начинало казаться, что он вплотную подходил к той грани, за которой начинается власть лукавого. Слишком много всего пришлось ему натворить на войне. Слишком много было крови, страданий. Глеб изводил себя мыслями о том, какое он имеет право отнимать чужие жизни. А потом видел политых бензином и подожженных врагами женщин из медсанбата в Бендерах, вырезанные мусульманами селения в Югославии, изнасилованных и истерзанных бандитами в Чечне детей в детском доме и труп воспитательницы, пытавшейся, беспомощно и бесполезно, прикрыть их, защитить слабыми женскими руками. И тогда понимал, что никогда ему не сойти с пути, нужно опять сжимать в руках меч. И рука его была крепка. Карал врагов без жалости. Не оставлял без внимания и своих — беспощаден был к мародерам, не допускал притеснения мирного населения. Воин дерется только с воинами.

Времена действительно были тяжелые. Нечисть и нетопыри вроде тех, что встретил он на берегу речки на Алтае и которые забрали жизнь его невесты Алены, расплодились в невиданных количествах и, казалось, лезли из каждого погреба и подвала. Бесово воинство правило бал в России, в кровоточащих, отвалившихся от нее республиках. И Глеб не видел этому конца. И часто ловил себя на мысли — не прав был Лесовик, надеясь на что-то. Россия все-таки гибнет, и ничто не спасет ее. И впадал он в страшный грех — грех отчаяния. Порой малодушно стремился укрыться от всего этого. Но ничего не выходило. От своей судьбы не уйти никому. И Глеб вновь надевал разгрузочный жилет и брал привычно и сноровисто в руки автомат…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Говорит Восьмой. Путешественник прошел через ворота, — послышалось из динамика, — С посылкой. Команда прикрытия — восемь. Два контейнера. Квитанции…

Восьмой изложил диспозицию.

— Отлично, — кивнул Артемьев, — Магомед с грузом прошел через таможню.

— И Трактор с бригадой там.

— Ну, держитесь, сучьи дети… Говорит Единица. Вариант пять, — произнес Артемьев в микрофон.

— Восьмой — понял.

— Третья группа — ясно.

— Десятый понял.

— Поехали.

Глеб повернул ключ зажигания, и автомашина ГАИ тронулась с места.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Магомед жизнью своей был вполне доволен. Поскольку он жил как мужчина. Точнее, так, как должен жить мужчина в его представлении. А именно — воевал, убивал, насиловал, брал что хотел, мародерствовал. «Главное, не чтобы был конь, а чтобы была винтовка. Будет винтовка — будет и конь, будет и уздечка», — говаривал его отец. И Магомед был полностью с ним согласен.

Магомед считал, что джигит из него — хоть куда! Никому спуску не даст. Чемпион России по контактному карате. С автоматом обращается, как скрипач со скрипкой — мягко, нежно и точно. Кровь врага вызывает у него только радость, и нет, не было и не будет в сердце жалости к тем, с кем судьба свела его в бою. Он не жалел никого — будь то женщины или дети. И не боялся никого — рбудь то человек, будь то шайтан. Магомед был гордым сыном гор и везде собирался жить не иначе, как по своему разумению. Пока у него это получалось.

Первого человека он убил, когда ему исполнилось шестнадцать лет. Это был кровный враг семьи, его, связанного, вывезли высоко в горный аул. Дядя Магомеда сунул ему в руки старинный кинжал с серебряной рукояткой и сказал — давай. Магомед зажмурился и нанес удар. Потом еще один. Что было потом — помнит плохо. После ему рассказывали, что его пришлось оттаскивать от безжизненного тела, и по лицу мальчишки текли слезы; выронив кинжал, посмотрев на свои руки, он вдруг рассмеялся. После он всегда смеялся, когда резал врагов.

Что было потом? Приобщился с родственниками к делу. Благо времена настали лихие. Грабили в ущелье машины. Некоторых водителей отпускали. Некоторых — нет. Когда русские шайтаны вошли в братскую Ичкерию, Магомед пошел воевать. И воевал честно, как джигит. Участвовал в знаменитом захвате русской больницы. И был готов убивать женщин и детей этих русских шайтанов. И убивал как мог.

В той победной войне Магомед показал, на что он способен. Он гордился собой. Гордились им и его родственники. Только порой, когда накатывала тоска, приходили воспоминания о том, чего вспоминать не хотелось… Как взяли его федералы. Как русский спецназовец засунул ему в рот гранату и демонстративно поиграл чекой, заявив:

— Сейчас выйду… С кольцом. Успею.

И как Магомед вдруг забыл на миг, что он джигит. Как весь мир вдруг, собрался в одной точке, как в линзе, и Магомед понял, что нет в мире ничего важнее, чем быть живым. И как, расплачиваясь за право жить, дал наводку на аул, где размещалась диверсионная группа, в которую он входил. Всех его товарищей положили русские шайтаны. Накрыли артиллерией, а потом добили. Но Магомед не расстроился. Его это устраивало. Его предательство так и осталось с ним и только с ним. И знать о нем больше никому не надо.

Потом война кончилась. Магомед остался не у дел. Дележка в Ичкерии прошла как-то мимо него. Кто наркотиками будет заниматься, кто дотации из российского бюджета делить, кто банковскими махинациями и ворованными машинами промышлять — чеченцы между своими тейпами поделили, каждому свое досталось, а те, кто со стороны, из братских республик, как Магомед, — те мимо.

Куда податься горцу, которому нужны деньги и которому нравится стрелять? Конечно, в Москву. Кавказ в столице опять в авторитет начал входить. Притихли после того было горцы, как русские войска в Ичкерию вошли, подумали, что это всерьез. А после победы голову подняли, опять во всеуслышание заявили, что их это город — Москва. А кто из русских мафиози сомневается — вон они, абреки, с гранатометами и автоматами, готовы спуститься с горных склонов, вырезать крестных отцов вместе с семьями и обратно — на вершины. А русская мафия чем ответит? Ничем. Даже силовые структуры ничего не смогут сделать. Ичкерия ныне свободная республика — чужакам там сразу кишки выпустят, и для ответного удара, что ментовского, что бандитского, недоступная.

Так примерно и мыслили горцы. Так и поступали. С боевой группой, как на своей земле, врывался Магомед в московские и санкт-петербургские квартиры, забрасывал гранатами, добивал людей выстрелами в затылок. И чувствовал, как сладостная мысль билась в голове: «Я мужчина. Я джигит. У меня есть винтовка». Он не знал жалости. Как не знали ее его земляки, те, с кем он работал.

Потом все пошло как-то не так. На очередном деле под Москвой попали в засаду. И теперь уже не он добивал в затылок, а его братьев добивали — так же безжалостно. Сперва подпалив да помучив. А Магомед ушел.

С трудом вырвался. И остался без работы. Пока его не пригрел Мирзоев.

Мирзоев был дальним родственником Магомеда. И держал в Москве под контролем контрабанду радиоактивных материалов, оружия и всяких штуковин, разворованных с предприятий военно-промышленного комплекса. Его бизнес процветал. Во всем мире дельцы знали Мирзоева. Магомед занялся привычными делами — подстрелить, приструнить, выбить долги, сопроводить особо ценный груз.

«Синий лед» достался им случайно. Мирзоев знал, что он стоит огромных денег, но понятия не имел, куда его деть. Начал искать, вроде бы нашёл покупателей, но тут его повязала немецкая полиция. Вместе с Мирзое-вым накрылись еще с десяток активных членов бригады, а также «окно» в шереметьевской таможне. Магомед остался один с «синим льдом» на руках и с контактным телефоном покупателя. Пришлось связываться со старым знакомым — Трактором. Трактор, когда они познакомились, еще не был бригадиром солидной бригады и правой рукой Гунявого. Он приехал зарабатывать деньги в Ичкерию, месяц честно стрелял в российских солдат, но после первой серьезной заварушки сделал ноги, перепугавшись до смерти за свою шкуру. Теперь Трактор в авторитетах, ныне у него связи на таможне. Он, пообещал обеспечить доставку груза и безопасность сделки.

Как и было обещано, таможню и сам Магомед, и его бесценный груз прошли без труда. В зале встречающих его ждал Трактор с помощниками. Двое из них в камуфляжной форме с эмблемами охранного агентства — имели право на ношение оружия, их пояса оттягивали кобуры с «Макаровыми». И еще там был Аслан — двоюродный брат. Конечно, друзья хорошо, но родственники лучше, поэтому для страховки Магомед привлек своего родича.

— Здравствуй. — Магомед по-кавказски обнял Трактора и расцеловался с ним. Потом с Асланом.

— Рад видеть, Магомед. Как Европа? — спросил Трактор.

— Отлично Европа. Есть деньги — что Москва, что Париж — всюду хорошо.

— Значит, надо, чтобы деньги были.

— Дружба главнее. Будет дружба — будут деньги, — засмеялся Магомед.

Один из помощников Трактора хотел взять у Магомеда контейнер со «льдом», но горец бросил на него такой взгляд, что бык отпрянул.

— Я сам, — нахмурился Магомед.

— Какие вопросы, — пожал плечами Трактор.

Белый «БМВ» и вишневый. «Ниссан» ждали около входа в аэропорт.

— Большим человеком стал, Трактор, — покачал головой Магомед. — Таможенники с руки едят.

— Кто только с моей мозолистой ладони не ест.

— Говорят, ты под каким-то Гунявым ходишь.

— Пусть пока говорят, — поморщился Трактор. Шофер белого «БМВ» услужливо распахнул дверцы.

Магомед кинул контейнер на заднее сиденье и сам уселся там. Трактор сел впереди. Охранники и Аслан пристроились в «Ниссане».

— Поехали, — приказал Трактор.

Две машины тронулись с места, обогнув красный аэрофлотовский «Икарус», съехали с пандуса и двинулись по направлению к Москве.

— Что хоть это такое? Химическое оружие? — спросил Трактор, кивая на серебряный контейнер.

— А хоть бы и химическое. Разница есть?

— Не хотелось бы, чтобы этой фиговиной твои земляки Москву накрыли.

— Зачем тебе Москва? — засмеялся Магомед. — Я тебе как брату скажу… Понятия не имею, что это такое.

Магомед говорил истинную правду. Он действительно понятия не имел, что привез в Москву. Может, и оружие. А может быть, бактерии чумы. Его это совершенно не волновало. А волновала только цена. Тот перепуганный американец, вышедший в Мюнхене на Мирзоева, требовал за контейнер семьсот тысяч долларов, не уставая заверять, что только особые обстоятельства заставляют его сдавать товар по такой дешевке. Этому нетрудно было поверить. Американцу на пятки наступали спецслужбы США, в планы которых не входило церемониться с ним… На что этот американец надеялся? На благородство горцев? Так он ошибся. Его труп упокоился на дне Боденского озера с куском рельса на шее.

— Не люблю с такими вещами связываться, — пробурчал Трактор, постукивая по панели «БМВ».

— А семьдесят тысяч долларов любишь?

На это Трактору возразить было нечего.

— Сам тоже обижен не будешь, — сказал Трактор.

— Э, брат, в чужом кармане деньги считать — последнее дело. — погрозил пальцем Магомед.

— Тоже верно.

— Твое дело, Трактор, маленькое. Обеспечить все. Я деньги плачу. А ты головой отвечаешь.

— Отвечаю.

— И чтоб без неожиданностей.

Трактор подстраховывался по всем правилам. Помимо машины сопровождения с охраной сзади двигалась еще одна, нашпигованная радиоаппаратурой. Трактор знал, что действительно отвечает головой, и принял все меры безопасности. Он был уверен, его ребята, один из которых раньше работал в службе наружного наблюдения КГБ и собаку на таких делах съел, заметят прилепившийся «хвост».

— Порядок, все чисто, — сообщили по рации.

— Слышишь, Магомед, все чисто, — усмехнулся Трактор. — Можно в логово… Давай в Черемушки, Колян, — приказал он водителю.

Тот кивнул и свернул с шоссе…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Насте порой хотелось сесть, обхватив колени руками, да так и сидеть в полузабытьи, не замечая течения времени, застыв в бездействии и бездумии. А еще чаще хотелось расплакаться, хоть как-то выплеснуть свое отчаяние. Но еще больше хотелось, чтобы кто-то пожалел ее, посочувствовал, обнадежил — мол, не горюй, действительно сейчас все хуже некуда, но как-нибудь утрясется, все будет отлично. Но ни на что это Настя просто не имела права. Она должна держаться. Не столько ради себя, сколько ради девчонок. Ради Инги и Лены, которые, казалось, только и держались, черпая силы из Настиного демонстративного оптимизма. Именно Настя должна была нести на себе эту ношу — быть человеком, который скажет: «Все в порядке, девочки, все будет хорошо». Как бы плохо ей ни было, она всегда находила в себе силы пошутить, подержать девочек за руку, рассказать какую-нибудь историю. Она вспоминала дорогие ей книги и фильмы, рассказывала их вечерами, стремясь донести до Инги и Лены свои чувства, свои взгляды, и видела, что это получается. Она читала любимые стихи дорогих поэтов — Есенина, Пушкина, Цветаевой, и каждое их слово, наполненное мудростью и красотой, падало на благодатную почву. Здесь, в отдалении от всего мира, стихи звучали особенно ясно. Они вызывали отзвук в их измученных душах. Даже Инга начала выходить из угрюмого оцепенения. Она отвыкала от наркотиков, и возникающую у всех наркоманов пустоту заполняла поддержка Насти.

Дни текли за днями. Монотонно, без каких-либо событий, в ожидании худшего. Ужин. Сон. Подъем. Завтрак. Тусклая сиреневая лампа по ночам и бледный синеватый свет днем.

Время густело. Текло, казалось, все медленнее. Но оно теперь наполнилось неожиданной душевной близостью трех девчонок. А еще добротой Насти, ее человеческим участием. Общением друг с другом. И надеждой… Да, надежда, пусть слабая, но была. Пусть надежда на чудо. Но ведь чудеса тоже иногда случаются. Чудеса входят в нашу жизнь тогда, когда кажется, что уже ничто не может помочь, когда думается, что нам, обреченным, никогда не вырваться из заколдованного, очерченного жестокой безжалостной рукой круга.

Но никому не удается обмануть время.

Однажды привычно открылась дверь и появился Кувалда. Сегодня он выглядел бодрее, чем обычно, и даже его шаркающая походка была более бодрой… А местная мудрость гласила: если Кувалде хорошо, то кому-то будет плохо.

Он оглядел пленниц своим туманным, взором. Мутные глаза, остановились на Насте.

— Ну что, ласточка, отпорхала свое.

От отпер дверь и сграбастал Настю за запястье.

— Пошли. Настало, твоё время.

— Отпусти! — воскликнула Настя.

— Ух ты, девушка-красавица, — засмеялся Кувалда. Ему хотелось, чтобы жертва трепыхалась в его руках. А еще лучше умоляла, бы о пощаде. Чтобы металась в отчаянии, Кувалда любил отчаяние. Любил мольбы — бесполезные и потому еще более сладостные.

— Отпусти, — холодно и спокойно произнесла Настя. — Я пойду сама. — Она встряхнула головой, так что роскошные волосы рассыпались по плечам.

— Гы. — удовлетворенно хмыкнул Кувалда, принимая слова Насти за покорность обреченного человека. Но, внимательнее взглянув на нее и напоровшись на непокорный, гордый взгляд, досадливо поморщился. Ну вот, весь интерес обломали.

— Ничего, скоро, соловушка, запоешь по-другому.

Он отступил и вышел из клетки. Резко щелкнул замком. Шутка не особенно удалась. А так хотелось… Менгель вон тоже шутил, когда говорил, что эту красотку надлежит использовать на материалы. Знал об отношении к ней Кувалды, решил поиграть на его нервах. И он, Кувалда, тоже решил посмеяться. Отыграться на этой…

— И тихо тут сидеть, — важно произнес он и направился к камере Инги. — А вот ты, наркоманская твоя душа, со мной.

Он крепко взял ее за руку.

— Не надо! — крикнула Настя.

— Гы, — удовлетворенно крякнул Кувалда.

— Тьфу, — Инга плюнула ему в лицо. Кувалду это нисколько не тронуло. Он пожал плечами. И вытащил инъектор.

— А, все равно, — выдохнула Инга. — Не поминайте лихом, девчонки.

Инъектор впился в ее руку, девушка тут же обмякла. Упала на кушетку.

— Не надо! Оставь ее! — закричала Настя что есть силы.

— Не рви душу, красавица. Будет и тебе выдано полной мерой, — загоготал Кувалда, поняв, что представление удалось.

Дверь за ним захлопнулась. А Настя не выдержала. Она все-таки обхватила колени руками. Села на кровати и заплакала. Она знала, что больше никогда не увидит Ингу. Что Инга, можно считать, мертва…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Так, вот и третья их машина, — сказал Артемьев.

— Не должны. Давай. Вперед.

Пальцы Артемьева забегали по планшету. На компьютер передавалась информация о движении каждой из пятнадцати машин, задействованных в операции. Красными точками обозначались три машины противника.

— Мы имеем возможность перехватить их вот здесь, — Артемьев ткнул пальцами в карту Москвы. — Место как раз подходящее. Как?

— Как прикажешь.

— Тогда быстрее — Артемьев начал раздавать указания, а Глеб погнал на полной скорости, включив мигалку и распугивая поток автомобилей.

— Так, в Черемушки, похоже, путь держат… Свернули… Готово. Тормози.

Машина ГАИ притормозила.

— Теперь ждем. Если правильно рассчитали, через пару минут будут.

Артемьев вышел из машины, поправил автомат, небрежно передвинув его на бок, как принято у сотрудников Госавтоинспекции. И прислонился к дверце, поигрывая жезлом.

— Свернули, — доложил Глеб, глядя на компьютер.

— Отлично.

— А вот остановятся ли они?

— Остановятся. Куда денутся. Им сейчас конфликты с ГАИ ни к чему.

Улица была не очень оживленной. Серые угрюмые девятиэтажки, закрытый на ремонт универсам — стандартный московский район.

— Вот.

Из-за поворота вырулил белый «БМВ». Артемьев небрежно закурил сигарету и, попыхивая на ходу, вышел на трассу. Махнул полосатым жезлом…

— Твою мать, — выругался шофер «БМВ» и вопросительно покосился на шефа.

— Останавливайся, Колян, — приказал Трактор.

С ГАИ надо дружить. Десять баксов — красная цена.

Магомед заерзал на сиденье, кинул подозрительный взгляд на Трактора. Он допускал подвох со стороны свот его приятеля. И хотя Трактор знал, чем рискует в случае, если подставит Магомеда, но корысть творит с людьми чудеса. Эго Магомед знал по себе.

— Что случилось, командир? — как можно беззаботнее спросил Трактор, опуская стекло. Он посмотрел в зеркало заднего вида. Метрах в двухстах сзади затормозил набитый боевиками «Ниссан». Стоит только два раза нажать на кнопку рации, и они ментов этих сровняют с землей. Ох, не хотелось бы. Но если припрет — ничего не поделаешь.

— Плановый досмотр транспортных средств, — лениво пояснил Артемьев. — Выйдите из машины.

— Да ладно. Мы торопимся. — Трактор вытащил двадцатидолларовую купюру и протянул ее Артемьеву. Тот с ловкостью фокусника спровадил зеленую кредитку в карман, нагнулся и негромко произнес:.— Ладно. Только для виду прошерстим. Нас-то тоже проверяют.

Трактор пожал плечами и вылез из машины; Магомед и водитель с неохотой последовали за ним. Как нарочно, длинная фура в этот момент закрыла вид на сопровождающий их «Ниссан».

— Ну что, все? — недовольно пробурчал Трактор.

— Все, — кивнул Артемьев и наградил Трактора ударом ствола в солнечное сплетение.

Глеб вылетел из машины и держал троицу на мушке.

— Пальцем кто пошевельцет — убью! — прикрикнул он.

— Ну, менты, смотрите… — сдавленно прошипел Трактор, пытаясь восстановить дыхание.

Магомед даже не собирался возражать. У него вид направленного на него ствола всегда вызывал уважение. Он понимал, что ничего не сумеет сделать. Каким бы растяпой ни был тот милиционер, на спусковой крючок нажать он успеет. И Магомеду не поможет ни черный пояс по карате, ни звание чемпиона России. А умирать горец не собирался. «Если Трактор подстроил — до последнего родственника выведу», — мелькнуло в голове.

Между тем через две улицы от них тяжелый джип протаранил машину контрнаблюдения, на которую так надеялся Трактор, и мафиозных бойцов затолкали в подоспевшую «Волгу». А из перекрывшей дорогу «Ниссану» фуры и фургончика, остановившегося сзади «Ниссана», сыпались бойцы в бронежилетах и в касках с затемненными забралами из бронестекла. Боевики в «Ниссане» замерли и послушно подняли руки. У одного из них между ног потекла теплая струйка, и он ничего не мог с собой поделать.

Возле машины ГАИ остановился «Форд», из него выскочили трое быстрых в движениях, профессионально собранных парней. Один вопросительно посмотрел на Артемьева, державшего бандитов на мушке. Артемьев кивнул. На руках шофера и пассажиров «БМВ» щелкнули наручники.

— Этих — в машину, — кивнул Артемьев на Магомеда и водителя. — А этого — в «БМВ».

Артемьев и Глеб сели в «БМВ» по обе стороны от Трактора, закованного в наручники.

— На, — Артемьев протянул Трактору его сотовый телефон.

— Что? — угрюмо удивился Трактор.

— Звони своим. Говори, что груз прибыл на место. И что все в порядке.;

— Хренотень полная. Не понимаю, чего вы плетете.

— Две минуты на раздумье, — процедил Артемьев. — Потом умрешь.

— Да вы чего, менты, белены объелись?!

— А кто сказал, что мы менты?

Артемьев вынул кнопочный нож, схватил рукой Трактора за волосы и легонько вдавил лезвие в шею.

— Э, ты чего, сука?! Ты чего?!

— Звони. И не дай Бог не то ляпнешь. Мы проверим, — голос Артемьева звучал убедительно.

— Хрен тебе. По всей роже!

Лезвие прокололо кожу на шее и начало углубляться дальше.

— А-а-а!!! — Трактор дернулся, но держали его слишком крепко. — Ладно…

Он взял трубку сотовой связи и начал нащелкивать номер.

— Хотя бы один звук не тот — и я тебя в соляной кислоте утоплю, Трактор, — предупредил Артемьев.

— Ладно. Пуганые. — Трактор перевел дыхание. — Але… В общем, Гроб, все в порядке. Передай ребятам, что могут отдыхать…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Зевс вызвал Одиссея по коду приоритета «единица». Это означало, что нужно отложить все дела и мчаться на конспиративную квартиру семь для беседы с глазу на глаз. Артемьев предоставил возможность ребятам разбираться с захваченными в плен бандитами, а сам сорвался на встречу. Приоритет «единица» не отменял необходимых мер предосторожности, поэтому Артемьев покрутился по городу, пытаясь засечь возможное наблюдение. Это действо превратилось в последнее время в некий ритуал, порой казавшийся бессмысленным. Но, естественно, таковым не являлся. Скольким людям спасли жизнь подобные «ритуалы». И скольких погубило пренебрежение ими.

Прибыв на встречу, Артемьев понял, насколько оправдан приоритет «единица». Ситуация действительно складывалась критическая.

— Срочная информация из «Лиры», — сказал генерал Бородин, пожав Артемьеву руку и приглашая присаживаться.

— От агента Гаусса?

— А от кого же еще.

— И что там?

— Будем разбираться вместе.

Генерал включил компьютер. И на экране появились картинки, которыми совсем недавно любовался Галызин.

— Так, — Артемьев пробегал глазами появляющиеся текст и схемы, — План города… Фамилии… Вооружение… Порядок выдвижения… Черт возьми!

— Вот именно.

— Намечается акция.

— Судя по всему, это Раздольск.

— Ставрополье?

— Точно. Химический завод — помечен как главная цель. Пионерский лагерь.

— Повторение Буденновска?

— Похоже, что именно так.

— Мы же сдали «нохчам» эту войну? Что им еще надо?

— Что угодно. Политические требования. Освобождение соратников. Просто деньги.

— Скорее всего деньги. Больше этих тварей ничего не интересует. Насколько достоверна информация?

— По другим каналам тоже проходило, что группа Султана что-то готовит. Около Раздольска был замечен один из его эмиссаров.

— Получается, у них тут имеются уже и склады оружия.

— Получается так.

— Что тут можно проверить?

— Проверено — все соответствует.

— Так, — Артемьев провел пальцем по дисплею. — Что делать?

— Пока не знаю. Время акции — ближайшие дни.

— Мы не сможем предотвратить ее своими силами?

— Нет.

— Что за типы собирались на совещании в «Лире»?

— Гаусс их не опознал. Получается, каким-то боком к акции причастен «Синдикат». Обсуждали рабочие моменты.

— Давно уже выдвигалась версия о крепких связях «Синдиката» и чеченов… Не понимаю, зачем перегонять такую информацию на дискету?

— Дискета с паролем. С программой самоуничтожения. Вскрыть ее практически невозможно. Для наглядности прихватили. Не ожидали, что мы контролируем компьютер в их логове.

— Возможно, — Артемьеву вся эта история очень не нравилась. — Что мы можем предпринять?

— Доложить наверх о готовящейся акции.

— Кто доложит?

— Я.

— А не организовать ли слив информации, чтобы не светиться вам?

— Нет времени.

— Это-то мне и не нравится.

— Мы не можем пустить все на самотек. Что такое взрыв химзавода в регионе, ты представляешь?

— Представляю.

— Химический Чернобыль… И еще — если Султан действительно решил организовать вылазку, мы наконец-то посчитаемся с ним. По хорошему счету.

— Очень опасно.

— Какие у тебя предложения?

— Не знаю.

— Ладно. Я подумаю и решу. Есть еще несколько часов. Как там с этим Магомедом?

Артемьев подробно доложил.

— Хорошо, — устало произнес Зевс. — Действуем по намеченному плану. Занимайтесь пока задержанными.

— Займемся…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

— Аблакатора хочу! Прокурора хочу! — орал Магомед во все горло, сидя на прикрученном к полу табурете в помещении для допросов на базе-три. — Я свои права знаю!

Магомед не сомневался, что находится в каком-то подразделении госбезопасности. А год уже не тридцать седьмой, госбезопасность ныне пуганая, часто себя не могут защитить, не то что с преступностью бороться. Поэтому в отчаяние Магомед не впадал. Сейчас оперативники такие крутые. А как до дела дойдет — до петиций Конгресса горских народов, до жалоб родственников, до адвокатов, — быстро лоск потеряют. Ничего, несколько часов можно и потерпеть. Убить-то не убьют. И бить тоже сильно не будут. Побоятся.

— Нет у тебя никаких прав, козел горный, — усмехнулся Глеб, усаживаясь напротив него. Он только что изучил досье ФАГБ на Магомеда Азизова. Послужной список у бандита был длинный. Череда преступлений, участие в терактах, бесконечные амнистии «раскаявшимся боевикам», потом новые преступления.

— Ты бы так со мной не говорил, шакал, если бы мои руки не были связаны, — гордо выпрямился Магомед.

Руки связаны? — Глеб задумчиво оглядел Магомеда, потом прикинул что-то про себя. — А что, идея. Как? — Он вопросительно взглянул на Артемьева.

Тот понимал его с полуслова. Улыбнулся и кивнул:

— По-моему, можно.

— Пошли, педик, — Глеб пинком поднял Магомеда и вывел в коридор. Зашел в третью по счету комнату — просторную и пустую. Здесь намечали разместить новую компьютерную систему. Но пока помещение пустовало.

— Э, вы чего? — с некоторым беспокойством спросил Магомед.

Глеб зашел к нему за спину, щелкнул замком, снял наручники и бросил Артемьеву. Тот поймал наручники на лету и начал лениво поигрывать ими, с интересом наблюдая за развитием событий.

— Ну, джигит, развязаны руки. Начинай, — предложил Глеб, вставая напротив горца.

— Ха, — хищно и недобро осклабился Магомед, потирая запястья.

Он посмотрел на Глеба, потупился, а потом молниеносно выбросил левую ногу вперед. С криком «кия» вертанулся, целя пяткой в голову противника. Ринулся вперед, нанося сокрушительный удар кулаком… И проехался лбом по каменному полу.

Застонав, Магомед, к удивлению своему, понял, что ни один из его молниеносных ударов не достиг цели. Противник не только ушел от атаки, но и сумел сбить его с ног.

Магомед перекатился, зная, что разлеживаться нельзя, ленивых добивают. Акробатическим рывком оказался на ногах, в боевой стойке.

Глеб стоял, слегка согнув ноги и небрежно приподняв руку. Магомед не узнавал этой стойки. Не борцовская, не боксерская, не каратистская. Вообще никакая. Может, этому здоровяку просто повезло. И не особенно-то он владеет боевыми искусствами. «Усмехается, шакал, — подумал Магомед. — Ничего, досмеется».

Он выругался.

— Языком лучше работаешь, чем руками, джигит, — усмехнулся Глеб.

— А, блядь!!! — вскрикнул Магомед и бросился в атаку. На этот раз расчетливо, с холодной яростью, на полную выкладку. Так, как дрался на первенстве России.

Коронная тройка — удар ногой и боксерская двойка руками… Магомеду показалось, что он достал противника. Во всяком случае, нога и рука впились во что-то мягкое. Такими ударами Магомед ломал черепицу и три доски. А тут они будто потонули в вязком сиропе. Противник словно бы обтек его и очутился где-то слева. Магомед превратился в запущенную на полные обороты боевую машину. С разворота удар локтем, прямой в голову, маячившую где-то поблизости. В тело.

С изумлением Магомед осознал, что он не в ладах с законом всемирного тяготения. Он владел своим телом, совершал привычные движения, отработанные в сотнях боев, но его влекло в сторону как пьяного. Вновь попытался принять боевую стойку, но заскользил вниз. Противник не бил его, не кромсал, будто ласково поглаживая, придавал его движениям немножко иное направление, порхая вокруг смертельной тенью. Магомед с ревом отпрыгнул, но тут пол опять ударил его — на сей раз по спине. Глеб склонился над Магомедом, отвесил ему легкую пощечину и легко отпрыгнул в сторону.

— Сучий сын! — взвизгнул Магомед, опять оказываясь на ногах. — Я-а-а-а!

С истошным, полным животной ярости криком он бросился вперед. Он знал, что в таком состоянии его не остановит ничто. Он готов был смести хоть плотину, хоть крепостную стену… И опять зарылся в пол.

— Чего, абрек? — участливо спросил Глеб. — Кинжала не хватает?

Он вытащил из заднего кармана кнопочный нож и кинул Магомеду.

— Пользуйся.

— Хе, — хмыкнул Магомед, радостно ловя нож. Нажал на кнопку. Блеснуло длинное лезвие.

Магомед не узнавал технику противника, хотя знал о единоборствах немало. Похоже на айкидо… Да нет, какое там айкидо? Айкидо против карате — игрушка. Нужно быть мастером не намного хуже основателя этого вида борьбы Уэсибы Морихея, чтобы забить хорошего каратиста. Что же это такое, шайтан возьми этого неверного?! А, что бы там ни было, против ножа этому собачьему сыну не выстоять!

— Кхэ! — Магомед опять ринулся в атаку.

Ножом он владел виртуозно. Тот легко перелетал из руки в руку и мелькал молнией, совершая неожиданные, трудноуловимые движения. Магомед двинулся вперед. Он знал, что сейчас убьет противника…

Дзинь — нож отлетел в сторону. Магомед увидел близко перед глазами пол. Он стоял на коленях — с завернутой за спину рукой.

— Это тебе не с детсадами воевать, петух. — Глеб ткнул Магомеда лицом в пол. — Вот такая должна быть твоя поза. На коленях.

Магомед сглотнул сопли. Глаза его наполнились слезами. От боли, страха и обиды. Так худо ему было только тогда, когда спецназовец засунул ему в рот «лимонку». Тогда Магомед пошел на предательство. А сейчас?

— Вот теперь поговорим. — Глеб отпустил Магомеда. Теперь перед ним был другой человек.

— Бляди русские, — прошептал Магомед упрямо, но уже не с той снисходительностью. — Ненавижу.

— Угу, — кивнул Глеб. — Ты хоть знаешь, где находишься?

— В госбезопасности.

— Э нет, абрек. Ты в прихожей на тот свет.

— Как это?

— У тебя один шанс. Рассказывай, где взял «синий лед» и когда встреча с покупателем.

— Нет! Не знаю!

— Знаешь.

И Магомед рассказал все, что знал.

— Значит, встреча послезавтра. Все состоится, если ты позвонишь и назовешь кодовую фразу, — резюмировал Артемьев.

— Да. Теперь уже не состоится.

— Состоится, — возразил Глеб. — И ты пойдешь на эту встречу. А напарником пойду я.

— Нет! — воскликнул Магомед.

— Никуда не денешься.

Магомед ошарашенно уставился куда-то в пол. Потом вдруг с неожиданной легкостью произнес:

— Договорились.

— И не дури. У нас в заложниках остается твой двоюродный брат.

— Понимаю. Поэтому согласен.

«Аллах с ним, с Асланом. Все равно он подлец. И ничуть меня не уважает», — подумал Магомед. Когда его ставили на колени, у него Появилось два подавляющих все остальные желания — выжить и поквитаться. И какие такие братья могли остановить его? Он пожертвовал бы и собственными родителями!

— На все согласен, — повторил Магомед, пряча злобную горскую усмешку.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀