Место покоя Моего

ДЕЙСТВИЕ — 3. ЭПИЗОД — 5 ГАЛИЛЕЯ, НАЗАРЕТ, 25 год от Р.Х., месяц Сиван

Плата, предсказанная Иешуа, не заставила себя ждать: она напомнила о себе уже на следующий день. Не очень складно: плата — не заставила ждать, напомнила… Но что делать, если плата эта выражалась не в лептах или динариях, а… в душах. В отличие от гоголевских — живых.

Ходившие ранним утром за водой Андрей и Мария, мать Иешуа, по возвращении встретили возле дома троих человек — двух молодых мужчин и одну девушку. Они сидели у ограды, не решаясь войти во двор, мужчины молча и безнадежно смотрели куда-то в пустоту, ничего, судя по всему, не видя, просто ждали и ждали. А девушка бесшумно плакала, причем, похоже, уже давно.

Мария, привыкшая, что к сыну часто приходят разные люди, в том числе и плачущие, без лишних предисловий обратилась к ожидающим:

— Вы к Иешуа? — и, не дожидаясь ответа: — Сейчас я позову его, а вы пока проходите.

Молодые люди поднялись, так же молча — кивками — поблагодарили женщину, прошли в дом, скромно сели у стены на толстый, плетенный из соломы коврик. Девушка плакать не перестала, слезы струились по щекам, будто кто-то просто забыл завернуть кран.

Через несколько минут к ним вышел Иешуа.

— Филипп? Яаков? Мирьям? — В его голосе не было даже намека на удивление. Казалось, он ждал всех троих, знал всех троих и лишь чуток удивился столь раннему их появлению в Назарете. А с другой стороны, как ему не знать вчерашних знакомцев — детей магдальского рыбака Алфея… — Рад видеть вас вновь. Что привело вас ко мне в это утро?

— Отец… мы… — Мария попыталась было ответить, но не выдержала и уже всерьез — в полный голос — разрыдалась. За нее ответил Яаков:

— Отец прогнал нас из дома. Обозвал Мирьям шлюхой сказал что она сошлась с колдуном, а мы… — Яаков кинул взор на красноречивый синяк под глазом старшего брата, — мы попытались защитить ее…

— Нам некуда было больше идти, Иешуа… — добавил Филипп.

— Вы правильно сделали, что пришли, — сказал Иешуа серьезно и тихо. И тут же сменил тон на приказной: — Мирьям, да не реви ты! Остановись, слушать тошно. Все в порядке; ты у друзей.

Погладил девушку по голове, легонько щелкнул по носу. Мария-Мирьям тут же просияла. Забавно: мокрое от слез лицо, красные глаза, и — счастливая улыбка. Женщины! Всего-то для счастья и нужно, что ласковый щелчок по носу… Однако, к вящей справедливости, следует оговориться: не просто щелчок — от щелчка по носу слезам впору смениться по-женски неистовым и неуправляемым гневом! — но щелчок как ласка, подаренная человеком, о котором думаешь…

«Любовь ее к тебе, брат, уже по всему дому разлилась! Я даже проснулся!» Петр через стенку послал Иешуа еще сонную мысль.

Нежно-розовое, с ванильным запахом, ощущение чужой любви… Давненько Мастер не диагностировал такое.

Иешуа не ответил. Видимо, счел себя выше подобных инсинуаций.

В течение следующего часа проснулись остальные постояльцы дома Иешуа и Марии, за завтраком познакомились с вновь прибывшими, не поленились гостеприимно рассказать им, что собрало в одном месте столь разных людей и почему они, эти разные люди, так нагло пользуются гостеприимством семьи плотника Иешуа, сына Иосифа.

Говорил в основном Иоанн. Говорил много и весело, пересыпая рассказ забавными подробностями галилейского быта учеников Иешуа, заставляя неожиданных гостей потихоньку забывать о своем тоже неожиданном, но достаточно непривычном и нелегком положении: вдруг остаться без дома, без семьи, и все это, если уж по совести, — беспричинно, по злой прихоти какого-никакого, а все ж отца. В Галилее привыкли уважать родителей, любое их приказание — закон. Но и закон может вызывать горькое недоумение…

А Иоанн описывал ситуации, которые сопутствовали появлению в компании Иешуа каждого из учеников. И почти все они были тоже неожиданными для них. Не таясь, говорил о зилотском прошлом Иуды и Шимона, о неприглядной бывшей работке Левия. С молчаливого согласия главных персонажей, естественно: все прекрасно понимали, что вновь прибывших следует сначала накормить-напоить, а потом утешить вообще и утишить отчаяние и непонимание, в частности.

О себе Иоанн сказал скромно:

— Мы с Иешуа встретились однажды у реки Ярден… И все. Больше ни слова. О других подробностях встречи, об ее непростой предыстории не знал никто. Кроме, разумеется, Петра.

Частое употребление слова «ученики» без объяснения Иоанном его потаенной сути навело Филиппа, Яакова и Марию на мысль о том, что Иешуа всех этих людей учит плотницкому мастерству.

— Я бы, наверно, тоже мог быть учеником древодела, — вздохнул Яаков, чинил бы лодки рыбакам… И вообще…

В голосе его не слышалось такого уж страстного желания обрести плотницкое умение. Вежливость плюс здравый смысл: в чей дом явился, те правила и выполняй. Плотнику — плотницкое.

Присутствующие, включая Иешуа, рассмеялись.

— Оставайся, парень, я научу тебя всему, что знаю сам. — Ма-шиах улыбался. — Будешь чинить не только лодки рыбацкие, но и души людские.

— Души? — Яаков явно не понял, чему все смеются и как можно чинить то, что даже рукой не потрогать.

— Что ты имеешь в виду? — серьезно спросил у Иешуа Филипп.

— Скоро узнаете. Вот доедим, и объясню. — Иешуа оглядел возлежащих за трапезой людей и добавил: — Кстати, всем объясню. Пришло время в очередной раз поговорить всерьез…

Для объяснений он, как обычно, выбрал хорошо знакомый склон Фавора. Хоть и не рядом, но место стало традиционным и, вполне естественно, ритуальным.

Четырнадцать человек, включая Иешуа и Марию, дочь Алфея, разместились кружком на траве. Прозаично и буднично. Никаких тебе чудес, никаких полетов над землей, никаких внушений на расстоянии. Машиах не собирался изумлять публику. Те, кому следовало быть изумленными, уже таковыми сделались, а перед самыми близкими учениками Иешуа уже давно не показушничал.

— Хороший сегодня день, — Иешуа, сощурившись, взглянул на небо, — нежаркий и ясный. А небо-то какое чистое!.. Помните, братья, я говорил о Царствии Божьем или, если хотите, Небесном? Много говорил, часто. Помните?

Слушающие закивали: помним, мол, как не помнить о Царстве, все слышали, да вот только не все поняли…

Может, ничего такого кивающие не имели в виду, но Иешуа решил понять их именно так.

— Знаю, вам интересно, что же я называю Царством Божьим. Вроде слова понятные и смысл не темный, но — где, что, как, почему?.. Много вопросов, я знаю. Кое-кто из вас пытал меня, но я до поры таился, отвечал уклончиво. Так?

— Так, — подал голос Петр. Он тоже был этим «кое-кем».

— Так, — повторил Иешуа, — все так. Таился, потому что сам не ведал ответа. Точного ответа. Но, повторю, время пришло, и теперь я готов разъяснить все, что до сих пор было вам непонятно.

— А почему именно сегодня? — ни с того ни с сего решил подколоть Машиаха Мастер.

— А день сегодня хороший. И может, ты не услышал, Кифа, может, у тебя что-то с ушами, так я повторю: не знал я ответов до прихода этого хорошего дня. А пришел день — и знаю. Доволен? Не подкололся. Сам не преминул подколоть друга. Друг съел. Не введенные в курс дела новички — Филипп и Яаков Алфеевы шепотом поинтересовались у сидящего подле них Натана: о чем толкует древодел?

— Это не древодел, это Машиах, о котором говорили пророки! Вы что, в подземелье живете? Да о нем вся Галиль гудит, а вы — древодел, древодел… обиженно прошептал юноша в ответ.

— Отчего же это я не древодел? — От слуха Иешуа не ускользнули слова Натана. — Очень даже древодел. Ибо как еще меня называть?

— Машиах, — неуверенно произнес Яаков.

— Машиах… — Иешуа повторил слово, как продегустировал. Посмаковал. Нет, братья, Машиах — это не ремесло. Машиах семью не прокормит. Машиах — это судьба, но она не должна мешать плотницкому промыслу… — Понял, что переборщил. Добавил: — По крайней мере до поры….

Настроение у Иешуа было сегодня какое-то несерьезное, игривое. По лицу блуждает хитрая улыбка, в глазах искорки. Опять же разговоры эти кокетливые, и пустые: Машиах, не Машиах. А то он сомневается!.. Петр ждал: Иешуа что-то замыслил в очередной раз, но не торопится раскрывать замысел. Чудо все-таки? Или новая проповедь, опять крушащая каноны библейской философии?.. Что ж, подождем, чай не впервой…

— Так кто же я все-таки, по-вашему? — Вопрос был задан всем сразу.

— Машиах, — почти хором уверенно ответили ученики.

— Ну, раз так… — Иешуа сделал паузу, вроде бы даже задумался на минуточку, — …то я должен вас учить жизни, уму-разуму и вести за собой… Но вот куда вести-то?

Куда?.. Немой вопрос в глазах учеников. Ответа — даже немого — не наблюдается. Переглядываются, пожимают плечами, не решаются сказать: а вдруг ляпнешь что-то не то?

Но Петру-то терять нечего.

— В Царствие Божье, Машиах, куда ж еще! В то самое, в него, таинственное, о котором ты так много говорил, а дороги не указывал. Обидно, брат…

Прилежный ответ прилежного ученика. То, что надо учителю. А что до скрытой от посторонних иронии — так это ж Кифа, неуж-то Иешуа за двадцать лет не привык к нему? Привык. Изумился бы, бели б учитель вдруг да потерял склонность иронизировать по поводу и без оного.

— Ну наконец-то! Вот один отважный нашелся. Правильно! — громко согласился он.

— Садись, пять, — тихо, сам себе под нос пробормотал Петр. Никто нe услышал. А кто услышал, не подал виду.

— Последнее время я частенько сталкиваюсь с тем, что люди не умеют как следует хотеть. — Иешуа поднялся с травы, заходил туда-сюда — явный признак того, что он собирается порассуждать вслух. Значит, не чудо. Значит, проповедь. — Никто не подходит и не говорит: Иешуа, отведи меня в Царствие Божье, я так хочу туда попасть. Нет! Люди сидят и ждут, когда я сам их попрошу: проходите, пожалуйста, вот дверь… Стесняются? Боятся? Не уверены в себе? Не верят? Ну почему? Все же просто: хочешь — скажи: я хочу.

Иешуа развел руки, словно собирался обнять всех слушающих его. Помолчал, продолжил:

— Понятное дело, к древоделу с такой просьбой не обратишься. У него другие умения. Но я-то, по-вашему, — Машиах! Что же вы молчите? Чего ждете? Пока я не скажу «можно»? А если никогда не скажу? Так и будем сидеть в Нацрате, пасти овец и ждать неизвестно чего?.. Братья, я не могу, да и не хочу тянуть все в одиночку. Вы уже достаточно много видели, много поняли и много знаете, чтобы перестать быть просто учениками, но превратиться в помощников. Не бойтесь говорить, предлагать, придумывать. Не бойтесь… хотеть. Вы же помните: из желания вырастает вера.

Неожиданно встал Левий.

— Иешуа, я думаю, что сейчас буду говорить от имени всех здесь сидящих. Кроме, пожалуй… — он взглянул на Яакова, Филиппа и Марию, которые вообще не понимали, что происходит, но слушали очень внимательно, — да и от их имени тоже. Я хочу, чтобы ты знал: мы все вовсе не собираемся быть тебе обузой, не хотим, чтобы ты считал нас бесполезными и никчемными. Просто наша прошлая жизнь, полная зависти, обмана и прочих грехов, по-прежнему довлеет над нами. Словно напоминая: вот какими вы были. Будьте смиренны и благодарны Машиаху за то, что он сделал для вас. Ощущение собственной греховности — вот что заставляет нас слушать больше, чем говорить, думать больше, чем делать. А по сравнению с тобой, Машиах, мы так и останемся грешниками до самой смерти. Спасибо тебе и прости нас…

— Глупости, — сказал Иешуа коротко.

Он слушал Левия, терпеливо стоя на одном месте, а теперь снова привычно заходил туда-сюда, меряя поляну длинными быстрыми шагами.

— Очень легко высечь себя, чтобы оправдаться перед толпой. Смотрите: я виноват! Что с меня взять? Куда труднее с осознанием своих, как ты говоришь, грехов смело смотреть в глаза людям и искупать эти грехи делами, но не словами.

Машиах поворошил ногой траву, будто нашел что-то. Ничего. Просто жук. Сверкая на солнце, потревоженное насекомое улетело в сторону Назарета с обиженным басовитым гудением.

— И потом, почему вы считаете меня святым? — Иешуа вопросительно вскинул брови. — Я такой же человек, как и вы. Те же руки, те же ноги. И грешны мы с вами одинаково! И безгрешны поровну! Ибо грех — это то, о чем ты думаешь, что это грех. Почему говорят: человек грешен изначально? Почему говорят: человек рожден в грехе?

Опять риторические вопросы. Опять смущение на лицах учеников. Пардон, помощников.

— Только что рожденный ребенок — в чем грех его? В том, что он криком возвестил о своем существовании на этом свете? Но Господь сказал Ною: «Вы же плодитесь и размножайтесь, и распространяйтесь по земле, и умножайтесь на ней». Что же, выходит, он хотел, чтобы люди творили грех? Нет, он всего лишь хотел, чтобы они плодились и размножались…

Последние слова были произнесены с нажимом. Петру показалось, что Иешуа сейчас опять начнет ораторски закипать, взвинчивать голос, но Машиах, напротив, сложил руки на груди и брюзгливым тоном университетского профессора продолжил:

— Меня всегда удивляли фарисеи, которые вкладывают в слова Закона тот смысл, которого там нет и не было. Если Господь наказал человеку — в данном случае Ною, — чтобы он плодился и размножался, значит, он не считает рождение нового человека грехом, Наоборот, явление человека на свет Божий — это чудо великое. Это единственное чудо, которое не приедается, к которому нельзя привыкнуть, ибо все люди разные и каждый ребенок всегда — новое чудо. А грехи приходят потом, позже: «помышление сердца человеческого — зло от юности его», так в Законе. Вот слова Господа:

«Если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним». Это — ключ. Делай добро и властвуй над своими порывами. Нет человека, который бы не согрешил хоть невольно. Что же, казнить его за каждый грех? Пусть покается и больше не поступает так. Если он господствует над лежащим у дверей грехом, он не повторит его… — Все-таки не выдержал профессорского тона, сорвался, говорил страстно и ярко: тема вела…

Низко, прямо над головами неожиданно пронеслась Стая ласточек, заставив вскрикнуть увлеченную речью Иешуа Марию. Машиах улыбнулся коротко, но тут же сосредоточился так, будто потерял мысль. Нет. Нашел.

— Другое дело, что человек может совершить новый грех. Вся жизнь человека — это цепочка содеянных грехов и всякий раз обретаемого умения господствовать над ними. Но бессмысленно каяться, не веря в то, что Господь может услышать и простить. Он ведь сказал: «Когда он возопиет ко Мне, Я услышу, ибо Я милосерд». Вот вам второй ключ: Господь милосерд. Тот, кто слушает меня сейчас, может подумать: легко совершить грех и покаяться, и снова совершить, и снова покаяться, ибо покаяние — дело несложное: исповедался перед Богом в поступке своем, а тот простил, поскольку сам назвал себя милосердным. — Иешуа отрицательно покачал головой. — Он ошибается: нет более сложного дела, чем истинное покаяние, ибо, чтобы Господь проявил милосердие, он должен не только услышать кающегося, но и поверить, что тот сможет теперь господствовать над грехом своим. Не считайте Бога милосердным по определению, это вздор. Он очень конкретно милосерден. Поэтому вы, ученики мои, знайте: к вам пойдут люди и станут просить вас быть посредниками между ними и Господом. Они будут думать: Бог далеко, он не услышит, а я расскажу о поступке своем святому человеку, и он походатайствует за меня перед Ним. И страшно будет, если кто-то из вас, ученики мои, или из учеников ваших, станет пользоваться слепым доверием людей и сам впадать в грех властолюбия или корыстолюбия. Как легко сказать: положи динарий в чашку у алтаря Бога нашего, а я замолвлю за тебя словечко. Но Бог не прощает за деньги. Бог жестоко карает продавца имени и милосердия Его…

Вот тебе, пожалуйста: то помощники, то ученики… Петр мысленно одернул сам себя — негоже цепляться к словам. Дельные вещи, между прочим, говорит Иешуа. Дельные и вневременные. Крамольные для первого века, они остаются, по мнению Петра, столь же крамольными, а значит, революционными и для века двадцать; второго. Двадцать два века догмы — косной, неподвижной, запрещенной к любому пересмотру. А выходит — ее и не было! Был живой, живо и легко мыслящий пророк, мысль которого своевременно заловили, запихнули в клетку, пообрывали перья: сиди и не летай…

А Иешуа продолжал:

— Бог не прощает за вещественное, но — только за духовное. Чиста душа твоя — тебе не нужны посредники для разговора с Богом. Я говорил: Бог везде. В дереве, в цветке, в капле росы и капле дождя. Кто рискнет стать посредником между человеком и каплей росы? Пусть беды падут на его голову, он не ученик мне! Где бы вы ни были, скажите грешнику: повернись лицом в ту сторону, откуда начался мир наш, и попроси Господа. Если ты понял грех свой и осознал, что господствуешь над ним, Он услышит и простит, ибо Он вправду милосерд. Но боюсь и тех, кто в каждом человеке видит грешника и требует от него: покайся, покайся. А тот спросит: в чем мне каяться? Подскажи, если знаешь… И начнут эти лжесвятые подсказывать человеку неведающему: ты наверняка делал то-то, и поступал так-то, и говорил это, и отрицал то. А человек ответит: не помню, учитель, не было того, о чем ты говоришь. Неужели ты после таких слов станешь настаивать на утверждении, о коем только предполагаешь, но не знаешь точно? Тогда ты сам согрешишь, ибо грех — обвинять человека в том, что он не понимает. Я бы сказал, что это — огульный грех или грех огула, то есть обвинение без оснований на то.

Иешуа перевел дыхание. Подустал маленько, уж больно эмоциональная проповедь получается.

— Все грешны, да, но не ждите к себе грешника, если он не почувствовал грех свой. Я жду тех людей, которые верят и хотят войти в Царство Божье, а тех, кто не хочет, — зачем их ждать? Они идут прямиком в глубокую пропасть, идут по собственной воле и по собственному неверию… Но коли ты однажды понял и закричал: верую, Господи! — с того момента поверяй каждый поступок свой самой высшей мерой, как будто Бог смотрит только на тебя, и видит только тебя, и слышит постоянно. Говори с Ним, но помни: Он прощает лишь господствующих над чувствами и поступками своими, а не впустую болтающих о них. Ведь слова — это просто колебания воздуха. Ветер. Говори с Богом сердцем…

Ветер. Зашумел, оживил траву и деревья, запутался у людей в волосах, разогнал тепло, щедро подаренное Фавору белым галилей-ским солнцем. Внезапно пропал, унеся с собой сказанные слова, подтверждая тем их тщетность. Машиах посмотрел — куда-то вдаль, словно провожая его взглядом.

— Еще раз повторю: «помышление сердце человеческого — зло от юности его». Я бы добавил: и от зрелости тоже. А вот старость мудра и безгрешна, потому что старый человек все больше и боль-ше смотрит на мир глазами малого дитяти, пока не придет к мигу, совпадающему, как близнец, с тем, что был много лет назад при его рождении на свет Божий. Рождение и смерть — два великих момента безгрешия на долгом пути земном. А вы — пастухи на этом пути. И не стегать вы должны стадо свое, но мудро и спокойно вести его. И не дай вам Бог впасть в роли своей пастушеской в гордыню всезнания и всепонимания. Вы — такие же, как и овцы ваши, только с большею верой. А большая вера — неизмеримо более тяжкая ноша. Пророчествую: многие из вас не вынесут ее, сломаются и — вот парадокс! — впадут в грехи многие. Тогда лучше уйти в сторону, и не пасти, и не учить. Ибо много званых, но мало избранных. И все беды нашей Веры начнутся тогда, когда просто званые заставят людей поверить, что именно они и есть избранные, и станут служить Богу, а вернее — делать вид, что служат. И многие тогда отшатнутся от Веры и уйдут в безверие или, того хуже, придумают для себя свою маленькую ложь и назовут ее Большой Верой. Товда не вините их — вините только себя. Идите в дорогу, которую я положил вам, и помните; все в руках Господа, но слово Его — в устах Ваших. Как аукнется, так и откликнется.

Затянувшаяся пауза указывала на то, что проповедь завершена. Иешуа расслабился, уселся на траву, оглядел серьезных слушателей, усмехнулся чему-то своему.

Он ждет. Петр точно знал — он ждет, чтобы его попросили показать ту самую дорогу, о которой только что шла речь. Вот еще несколько секунд выдержки, как бы на обдумывание сказанного, и…

— Машиах…

— Да, Кифа. — Хитрый заинтересованный взгляд.

— Покажи нам нашу дорогу, по которой мы поведем людей. Объясни, как пройти в Царство Божье…

— Это просто, Кифа. Всякий истинно верующий сможет узнать эту дорогу. Она всегда — рядом. Верующий да замечает… Смотри и поверь…

Машиах опять встал, вытянул руки по швам. Спросил:

— Все меня видят?

Естественно, его видели все. Тринадцать утвердительных кивков головами, тринадцать раз произнесенное «да».

— Следите внимательно!

Иешуа поднял правую руку, отвел ее в сторону и сделал два маленьких шажка вправо…

И опять, в который раз, Петр нарушил свой обет ничему не удивляться. Иешуа, медленно и плавно двигаясь боком, постепенно, медленно и плавно исчезал. Растворялся в воздухе. Сначала пальцы вытянутой руки слились с небом, пропали в нем, растворились, затем сама рука, плечо, и вот уже половина туловища Иешуа словно размыта голубой акварелью… Когда Машиах исчез ровно наполовину, так что только левая часть лица улыбалась ошарашенным ученикам, Петр аккуратно встал и, не веря своим глазам, протянул руку туда, где по всем законам должно находиться тело Иешуа. Возникшая было у Мастера бредовая, не подтвержденная ничьим опытом паранормальных способностей гипотеза о том, что Машиах научился становиться невидимым и делает это постепенно, рухнула в тот самый момент, когда Петр ничего не нащупал. Правая половина тела человека, стоящего перед ним, не была невидимой, она просто отсутствовала! Мастер помахал в воздухе рукой, отдернул, ее, будто ошпарился, обернулся на сидящих позади людей. Воплощенное удивление. Неподдельное. Даже у Петра, исповедующего пифагорейское: «Nil admirari» — ничему не удивляйся. Не вышло — ничему… Андрей — тот вообще рот открыл.

— Это… что? — Петр спросил тихо, в горле застрял какой-то ком, проглотить который Мастер забыл. Или не мог.

— Это то, что вы так хотели увидеть, — ответила половина лица Иешуа.

— А… где… где остальное? Где рука? Где туловище?

— Там. — Голова Машиаха на мгновение пропала: это он кивнул вправо.

Петр, впоследствии думая об этом моменте, с гордостью вспоминал свое хладнокровие, с которым он встретил сие абсолютно паранормальное действо. Повторим; не подтвержденное известным Петру опытом коллег или предшественников, но именно паранормальное. Какое ж еще?.. Сверх всяких норм…

— Машиах, — сказал он спокойно, — ты знаешь все вопросы, которые у нас сейчас возникли. Ответь на них нам, пожалуйста, не заставляя их задавать. К чему пустое сотрясение воздуха?

— Ты прав, Кифа, ни к чему. — Иешуа сделал резкий шаг влево, и все недостающее в нем мгновенно материализовалось.

Он опять уселся на траву и пригласительным жестом указал Петру на место возле себя:

— Садись. Петр сел.

— Как это выглядело со стороны, братья? — Иешуа откровенно веселился.

— Машиах! Ты пропал наполовину! Растворился! — с круглыми то ли от ужаса, то ли от удивления глазами тучный Фома залепетал, размахивая руками, что для него никогда характерно не было. Обычно степенный человек сейчас принялся вести себя как герой немого кино — все движения ускорены, все жесты резки. А мало ли что для кого характерно… Вон для Иешуа тоже нехарактерно раньше было исчезать частями.

— Интересно, — задумчиво произнес Машиах, — вот бы посмотреть.

Поймал пристальный, ожидающий взгляд Петра, откашлялся, заговорил:

— Там есть мир. Очень похожий на наш. Почти такой же. Одно различие — там нет людей. Я, во всяком случае, не видел. Пусто. Абсолютно. А если нет людей, то, значит, нет и врагов, нет друзей, нет правителей, нет первосвященников. Никого! Да, в этот мир можно зайти и пройти дальше, дальше, так далеко, как хватит сил и желания, но вот можно ли оттуда вернуться — не знаю. Не пробовал. Пока не пробовал. Если честно — не решался. Сердцем чувствую: не пришло еще время… Но ведь всякий истинно верующий, — а таковым нетрудно стать после моей демонстрации, верно? — сможет проникнуть туда, забрав с собой всех, кого пожелает. Открыть им дверь… Единственное, что нельзя туда пронести, так это неживые предметы. Приходящий в тот мир оказывается нагим, будто рожден заново. Если мы научим людей верить так сильно, чтобы они сумели сами, без моей помощи, преодолеть порог между двумя мирами, то мы сможем построить там новую жизнь. Жизнь, которая будет подчинена не фарисейским правилам, а Божьим Законам. Начав жить заново, мы попытаемся не совершить тех ошибок, что совершали наши отцы. Мы будем там свободны от прошлого. Свободны от всего! Мы будем там просто свободны…

В тот день Иешуа еще долго рассказывал обо все-таки, на взгляд Петра, теоретических возможностях параллельного мира, в который он научился проникать. Именно проникать — не входить хозяином. Сам сказал: не время… Ученики внимали его речам и искренне верили в то, что каждый из них когда-нибудь сможет повторить шаг Машиаха отсюда-туда.

Поздно ночью, сидя на любимом камне перед крыльцом дома Иешуа, Петр думал о первом (а может, и не первом, кто считает…) грандиозном заблуждении, постигшем Машиаха: он думает, что любой увидевший, понявший, поверивший сумеет вслед за ним проникнуть в этот иллюзорный — или все же реальный? — параллельный мир. Конечно реальный! Никто пока не нашел пути в параллельные миры, но теория их существования, когда-то придуманная фантастами, в дни жизни Петра уже существует на уровне фундаментально разработанной гипотезы. Пока гипотезы… Иешуа опять все совершил не в нужное время и не в нужном месте… Хотя место-то при чем? Место как раз самое правильное!.. Ошибка Иешуа в ином. Когда-то обыкновенный парнишка из Назарета, чья психоматрица совершила последний из представляемых простым разумом рывков, теперь требует чуда от обычных людей. Это ж не людское чудо, но техническое, чудо матрицы! Да и это ее нежданное качество в голову никому прийти не могло! Лечить — да. Левитиро-вать бесспорно. Гипноз и телекинез — легко. Но видеть параллельный мир… Да что там видеть — суметь в него проникнуть, просто, без усилий! Что будет дальше? Может, перемещения во времени без дополнительных устройств? Или телепортация на большие расстояния? В голову больше ничего не идет. Все, фантазия кончилась. Пока что матрица покорила себе только физическое пространство, но если она сумеет покорить еще и время… Лучше не думать об этом. Лучше пойти спать…

Тихий всхлип донесся из-за угла дома. Спрыгнув с камня, Петр пошел выяснить, кто там спрятался, уже предполагая ответ.

Так и есть.

— Мирьям, ты что здесь делаешь? Почему не идешь спать?

Плечи девушки тряслись мелко и часто. Она рыдала, стараясь не выдавать себя звуками. Получалось не очень. То и дело всхлипы вырывались на волю, отчетливо давая понять, что происходит.

Петр присел перед ней на корточки, мучительно соображая, что ему сейчас делать. Ну почему в Службе учат всему на свете кроме простых вещей? Например, что говорить плачущей женщине и говорить ли ей что-либо вообще? Можно, конечно, метнуть в нее мощный успокаивающий гипноимпульс, но ведь есть наверняка и другой метод. Человеческий, а не Мастерский. Петру надоели до зла горя все эти паранормальные штучки, сильно, впрочем, облегчающие жизнь. Облегчающие — да, но и делающие из Петра какого-то монстра рядом с обыкновенными людьми. Близкими. Родными. Ведь живут же они без умения гипнотизировать все и вся и прекрасно себя чувствуют!

Мария сама разрешила проблему. Она подняла на Петра мокрые глаза, утерла рукавом слезы, сказала:

— Я плачу, потому что чувствую, что не вернусь домой больше никогда.

— А… это хорошо или плохо?

— Не знаю пока. Поэтому и плачу.

Интересно, когда и какая матрица — или что это там будет! — научит человека, мужика, рыцаря понимать женщину? Петр всерьез полагал, что сам он не доживет до подобного изобретения. И слава Богу, что не доживет! Должна же в жизни остаться хоть одна тайна.