Место покоя Моего

ДЕЙСТВИЕ — 5. ЭПИЗОД — 4 ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан (Окончание)

Пётр привел Иешуа в Нижний город, в свой дом, о существовании которого знали только он и Иоанн. Не считая равнодушных Техников из будущего и любопытных соседей из настоящего. Иешуа не спросил, откуда у Петра такое роскошное пристанище, Иешуа был, похоже, слишком потрясен картиной грядущего мира — с точки зрения религии, его Веры! — картины, мрачно и безнадежно написанной Петром. Он всю дорогу молчал и не возразил даже, когда Петр заставил его надеть на голову заранее припасенный платок и закрыть им лицо. Иершалаим все-таки, Машиаха здесь легко бы узнали…

Он не удивился относительному богатству дома, а для него, плотника и сына плотника из галилейской деревни, — и вообще абсолютному, поскольку с далекого детства не приходилось ему бывать в домах подобного уровня. Разве что у Левия в Вифании, так там не столько дом радует, сколько добротное хозяйство вокруг. Ну, еще у Кайафы, но то не считается: приговоренный к смерти вряд ли обращает внимание на интерьер камеры для допроса… Здесь и сейчас его состояние, как опасливо казалось Петру, было близким к подавленному, хотя в качестве допрашиваемого на сей раз был Петр. Если уж прибегать к сравнениям из допросно-следственной практики, то Иешуа очутился в роли следователя, узнавшего от пытаемого тайну собственного будущего, и оно его отчаянно напрягло.

Суббота только рассвела, шабат был в разгаре, купить еды и питья по дороге возможности не представилось, улицы как вымерли, даже предосторожность с платком оказалась лишней. Петр усадил Иешуа в главной комнате на кушетку перед столом, полез в подпол, порылся в небогатых запасах, с удивлением отыскал, однако, немалый кувшин прошлогоднего вина с залитым воском горлышком — значит, цело, значит, не прокисло, а еще нашел круг чуть подсохшего, но вполне съедобного овечьего сыра и завернутую в тряпицу мацу. Пришла догадка: Иоанн постарался, понял, что Петр приведет Иешуа сюда. Когда успел только все принести?..

Поднял наверх все найденное, выложил-выставил на стол, налил вина в хорошие бокалы.

— Давай выпьем за твое здоровье, — предложил он Иешуа.

— Как это? — не понял ученик.

— Такой у нас обычай: пить вино не просто ради утоления жажды, а за что-то. За здоровье близких, например. За любовь. За счастье.

— И помогает? — не без иронии спросил Иешуа.

— Помогать — не помогает, но пить приятно.

— Тогда давай. Хотя здоровье у меня помощи не требует. Лучше — за мое Воскресение.

— Завтрашнее, — напомнил Петр. — Выпили, закусили сыром с мацой. Небогато, но и на том спасибо. Иешуа поинтересовался:

— А в ваше время вино пьют?

— Еще как! И не столько вино… — усмехнулся Петр. — За две тысячи лет появилось такое количество напитков, причем крепких, сшибающих человека с ног!.. И пьют их, Иешуа, не для того, чтобы утолить жажду, а чтобы нажраться как свинья и вроде бы забыть о своих больших и малых проблемах. Вариант дурмана… А вот изготовление настоящего доброго вина стало искусством. Высочайшим! И пьют вино, как и сегодня, для удовольствия, для хорошего аппетита и, кстати, не больше, чем теперь. Израиль, к сожалению, не принадлежит к числу искусников, хотя свое вино по-прежнему делает.

— А где готовят самое лучшее?

— Во Франции, конечно. Север Римской империи — франки, галлы, дикие народы. Это сейчас они дикие. Все изменится… Да, кстати, именно во Франции вырастет город под названием Кагор, где будут делать красное сладкое тягучее вино, которое в храмах станут выдавать за твою кровь. За кровь распятого Христа.

— Не понял.

— Чего ж тут непонятного? Служба в христианском храме, будь он католический, православный или протестантский, превратится в своего рода театральное действие, где у каждого актера — от высшего церковного чина до самого низшего — появится собственная, веками неизменяемая роль. И все будет так или иначе связано с тобой. Праздник Пасхи — праздник Воскресения Христова. Праздник Рождества Христова. Праздник Крещения Христова — это тот день, когда ты пришел к Йоханану на Ярден… А сколько других праздников, помельче — не счесть!.. Кстати, будет отмечаться и день Усекновения главы Иоанна Крестителя, чего, как мы знаем, не случилось… А святых за две тысячи лет появится — тьма. У католиков — свои, у ортодоксов — свои… А вино кагор в качестве твоей крови… Ну, это будет у католиков вроде бар-мицвы, только обряд назовут причащением и будут давать детям, которые собираются вступить во взрослую жизнь, выпить крови Христа и съесть тела Христа.

— А тело-то из чего?

— Хлеб. В грядущем христианстве окажется много языческих примесей.

— Ортодоксы, католики, протестанты… А есть… как ты назвал? конфессия?.. которая наиболее многочисленна, наиболее сильна?

Петр с секунду задумался. Кажется, пришло время одолжить у Клэр ее роль просветителя непросвещенных. Клэр многого не успела рассказать, Петр успеет куда меньше, но нужен толчок, старт. Подсознательно он понимал, что пусть краткий — бегом! — рассказ о развитии и становлении Церкви, основанной на имени Иисуса Христа, в итоге может привести его, Петра, к так давно разыскиваемому решению о месте и роли Иешуа после неизбежного Вознесения. О котором Иешуа до сих пор ничего не ведает. Пути мысли человеческой неисповедимы…

— Вероятно, и по сей день — католики. Началось-то все с Рима. Уже в следующем столетии знаменитый римский писатель — он родом из Карфагена Тертуллиан напишет о римских христианах:

«Мы недавние. Но мы наполнили вашу империю, ваши города, ваши острова, ваши племена, ваши казармы, дворцы, собрания и сенат». Это — правда: меньше чем через триста лет половина жителей Империи станут исповедовать христианство. А первый христианский храм будет сооружен через двести лет. А через сто лет после строительства первого храма новый римский император Константин, как гласит то ли история, а то ли легенда, в борьбе с соперниками за царство увидит якобы знамение — видение на закатном небе креста, на котором тебя распяли. Он пойдет в битву с твоим именем и победит. И издаст указ о свободе религии. Так закончится трехвековая эпоха яростного преследования христиан в Империи.

— Начало расцвета Церкви?

— Буквально — так.

— Ты что-то имеешь в виду.

— Что-то имею. Лет через сорок после смерти Константина-император Феодосии объявит христианство государственной религией. И все бы хорошо, но только этот момент станет началом уничтожения — вплоть до физического! — любого инакомыслия. Именно при Феодосии власть начнет разрушать языческие храмы и убивать тех, кто не верит в Христа. Грустно, Иешуа, но дух армии Рима-станет духом твоей Религии. Ты остерегал учеников от греха властолюбия и корыстолюбия?.. Триста лет смертей во имя Христа, позорных казней, распятий, триста лет борьбы за право исповедовать то, что ты начал, а твои ученики продолжили, оказались на самом деле еще и годами борьбы христиан не просто за победу Веры, но, прежде всего, за власть и деньги. И борьба эта окажется победной: Церковь получит вволю и того и другого и будет пользоваться обретенными правами и благами, не думая о простых верующих.

— Торжество нашей Веры такими методами?..

— Нашей Веры? От нашей, а точнее, все-таки твоей Веры, тобой начатой и взлелеянной, останется только форма. Римская империя погибнет, разрушенная варварами с севера. Завоеватели очень скоро поймут, что держать подданных в полном подчинении можно только с помощью Церкви, с помощью монотеизма. Раньше римские цезари справлялись с собственными народами могучей армией. Наивные! Армия хороша в ограниченных пределах одной земли, одного народа — с общими традициями, с общей историей. А если началось великое объединение народов или, вернее, их проникновение друг в друга? Тут никакая армия не поможет: она так же не станет единой и крепкой, поскольку набрана будет из разных народов. А Церковь даст всем — и римлянину, и эллину, и франку, и галлу, и бритту, и готу, и гунну, кому угодно! — общие традиции. Пусть насильно даст, пусть навяжет их, но властью гражданской определив власть церковных законов, можно управлять кем угодно и каким угодно числом людей. Проверено веками! Власть — это, прежде всего, страх. Церковь замечательно поняла его силу, которая позволила ей господствовать даже над гражданской властью. Чтобы быть угодной и удобной всем, она впустила в себя много от язычества. Один пример. Верующие опять, как и в годы язычества, стали поклоняться идолам — изображениям всяких святых людей, в том числе твоим изображениям, матери Марии, меня — грешного тоже, Йоханана, множества других, последовавших за нами. Изображения, названные иконами, писались красками на деревянных досках, одевались в золото и украшались драгоценными камнями, им кланялись и кланяются, их целовали и целуют, с ними шли в сражения, они появились в каждом доме, как некая мета безграничной власти Церкви… А главы Церкви — Папы стали сильнее императоров и королей.

— Кто такие Папы?

Не слишком ли я наезжаю на Церковь, обеспокоился Петр. Ведь худо-бедно, а в ее основе-то все же — его Вера, им придуманная. Да что Вера! Он сам — главный камень в основании Церкви!.. Притча во языцех… И сам с собой не согласился: верной дорогой идешь, Мастер. Что-то подсказывало, что сейчас, когда времени нет совсем, когда предстоит принять тучу решений, каждое из которых, как принято выражаться, — судьбоносное, лучше рубить сплеча, Пусть больно, но, как представляется, — действенно. А что до решений, так они и для Иешуа судьбоносные, и для него, Петра, и для всех учеников, которые сидят сейчас в доме Лазаря и не знают, что будет — не через триста лет будет, а завтра. Завтра для них — куда важнее!.. А для Иешуа важнее — будущее того, что он начал. Поэтому нужен шок, счел Петр, и чем больнее окажется, тем легче придет решение. Иешуа — человек, предпочитающий быстрые ходы. И почти всегда — точные, тут у него гроссмейстерские навыки. Если, конечно, не считать момент неудавшегося разрушения Храма… Но тот момент лишним не был! Следом как раз и пришло нужное решение…

— Первый Папа, по определению, — это я, — сказал Петр.

— Кифа, ты и так говоришь слова, которые до меня плохо доходят. И не потому что я их не понимаю, а потому, что у меня в голове не укладывается тобой рассказываемое. Взять идею духовной свободы и превратить ее в полную противоположность — в инструмент угнетения духа — как это можно себе представить?..

— Представить — трудно, согласен. Но знать, поверь, не легче.

— И я говорю то, что знаю, а знаю я маловато. Не моя тема… — с грустью объяснил Петр. — А Папа — это папа, буквально — отец. Глава Римско-католической Церкви. Это поначалу, еще при нашей жизни, то есть твоих учеников, Церковь была единой, а потом она организационно разделилась, и во главе общин, созданных в разных землях и городах, встали так называемые епископы. А через полтыщи лет, уже после падения Римской империи, римский епископ Григорий тихо-тихо так установил полный контроль над церквами всей италийской земли, испанской, земли галлов и бриттов. Там уже к тому времени было сформированное и работающее гражданское управление, и обращение при Григории этих народов в христианство более-менее утишило межнациональные и межгосударственные страсти, стабилизировало ситуацию в Европе… Да, верно, тебе же надо объяснить хотя бы азы географии — реальной, а не по Фалесу или Анаксимандру. И устройство мира не по Птолемею… Ладно, это позже, успеем. А пока поверь мне на слово… Короче, единая религия и единое религиозное правление — пусть из Рима! опять-таки, повторяю, позволило смягчить национальные и державные противоречия. Церковь к этому времени разделилась на две основные ветви — римскую, западную и Константинопольскую, восточную, большой дружбы между ними не наблюдалось, скорее — наоборот. И такое расслоение продолжалось века и внутри самих этих ветвей. Но папство, как неофициально началось с Григория, так продолжается и в мое время.

— А почему тогда ты — первый?

— Придуманный к месту миф. Чтобы оправдать саму идею папства, главенства одного епископа надо всеми католиками. Ты же меня благословил на Фаворе, выделив тем самым из двенадцати.

— Это же ты! Ты со мной — с детства! И потом, я все-таки догадывался, что ты — особый…

— Иешуа, родной, по евангельским текстам я и вправду оказываюсь довольно близким тебе, но никакой я не особый, а всего лишь брат Яакова Зеведеева. Я один из четверки наиболее приближенных, еще двое — это Йоханан и Андрей. А ты выделил в итоге одного меня. И там не объясняется, что я с тобою — с детства, ничего там толком не объясняется. Так что у христианский церкви, помимо Торы, оказалось совсем мало источников для того, чтобы черпать оттуда какие-то традиции или просто придумывать их, но — оправдывая ссылками на священные тексты.

— Я бы хотел прочесть эти тексты.

— Прочесть… — Петр задумался.

Вообще-то неплохо было бы. Сняло бы с него необходимость объяснять, откуда ноги растут. Свело бы вопросы в достаточно ограниченный круг. Можно попросить прислать… А есть ли в Службе текст Нового Завета пусть не на древнегреческом или тем более на арамейском, а хотя бы на латыни? Ну, если не в Службе, так в любой из библиотек любого крупного университета найдется. Пришлют…

— Прочтешь, — сказал Петр. — Вот воскреснешь и прочтешь. Пожалуй, попробую тебе найти на латыни и историю Церкви. Попробую. Не получится — тогда я, малообразованный, к твоим услугам. Все, что знаю…

— Судя по твоим рассказам, ничего доброго о Церкви я не прочту и не услышу?

— Почему? Тот же Папа Григорий был не самый плохой человек. И еще много людей — мученики, отшельники, борцы… Увы, Иешуа, все они, к сожалению, исключения из общих правил. И что с того, что все они в итоге признавались святыми и их лица становились ликами на иконах! Отцы Церкви всегда отличались изысканным лицемерием. Если это выгодно, они и вора святым назовут. Были среди Пап люди получше, были похуже, а были личности абсолютно ничтожные — просто грязные, продажные, аморальные твари. Были и те, кто всерьез и рьяно пекся о развитии Церкви, но опять-таки — не забывая о власти и деньгах, и уж конечно, напрочь не помня о людях, о простых верующих. Они — пыль под ногами. И везде так, не только в католичестве. В моей родной Православной Церкви все шло и идет по тем же накатанным дорожкам. Власть и деньги, власть и деньги… О Боге, Иешуа, вспоминают только к слову. Как, впрочем, и о тебе. Поэтому честные и порядочные люди — особенно умные! — и уходили. Некоторые — от Церкви. От любой — официальной. Некоторые — от Бога… Забавно, но многие идеи современного мне атеизма, то есть проти-вобожия, будут высказаны всего через сто с небольшим лет — неким римлянином, Цельсием, который считается первым серьезным, критиком христианства.

— Он что-то знал?

— Он всего лишь предполагал. И хотя христианство еще вовсю подвергалось гонениям — это конец второго века по твоему рождению, — предполагать грядущее перерождение идеи в антиидею можно было. Умные люди существовали всегда…

— Я бы хотел прочесть, — повторил Иешуа. — Я даже не представляю, что спрашивать. Вопросы переполнили голову, там — мешанина…

— Я слышу, — подтвердил Петр.

Он действительно слышал. Иешуа забыл о блоке, но он не был нужен: мысль Иешуа, всегда четкая и легкочитаемая, когда блок не ставился, превратилась в густую кашу, в грязный и гулкий фон, откуда Петр ничего внятного не мог выудить.

— Может, прекратим? — на всякий случай спросил Петр. — Книги, если будут, то не позже чем завтра. Ты сам все прочтешь, а уж потом — вопросы, милости прошу…

— Нет, — не согласился Иешуа. — Расскажи мне еще о своем времени.

— Что именно? Наука? Техника? Социология? Политическое и гражданское устройство?.. Что?

— Религия, — тихо сказал Иешуа. — Что будет с Верой?

Вот тебе и раз!..

Однажды Клэр предложила Петру поглубже влезть именно в современную ситуацию с религией вообще и религиями в частности, если можно так назвать те сотни, тысячи сект, секточек, движений, группировок, которые расплодились на планете немыслимо, раскололи массу людей, особенно — молодежь, правых и неправых. Причем каждый, естественно, считал себя и свою крошечную веру правой, а всех остальных — не только неправыми, но и враждебными… До сих пор Петр показывал ученику печальную, рваную, нерезкую, но уже написанную человечеством картину мира Веры, а раз написанную, то, стало быть, музейную. Пыльную и под стеклом… Кто в дни Петра в музеи ходит? Только студенты и школьники, да еще туристы, которым не содержимое музея требуется, а лишь сам факт посещения… А теперь, выходит, — о живом говорить надо. О живо больном. О тревожном и даже опасном. О чем он всерьез не ведает, не послушался Клэр, не сходил к коллегам хоть на короткое собеседование. А коллеги свое дело туго знают… Как есть Служба Времени, так в мире Петра работает некая международная Служба по изучению религиозных движений со штаб-квартирой, как ни смешно, в по-прежнему папском Риме. И роль и значение этой Службы для человечества не менее велики, чем Службы Времени. А для современников Петра, вообще не слышавших о существовании его организации. Служба религий, как она сокращенно зовется, стала своеобразным героем двадцать второго века. Куда круче Интерпола! Об «эсэрах» — сокращенно от «Service of religion» — романы пишут, фильмы снимают, сериалы по ти-ви крутят. Атеизм давно не считается опасным — даже для самой идеи Церкви. Опасен политеизм. Опасен как явление. У него две крайности. Первая — уход носителей веры из реальности — сначала, и из жизни — потом, как правило. Вторая — религиозный терроризм, построенный на идее убить мир, некогда убивший Бога. Последняя крайность началась еще в двадцатом веке — с многочисленных групп исламских экстремистов. Их основная идея проста: не надо пытаться понять инакомыслящего — надо его просто уничтожить: мужчину, женщину, ребенка. И плевать на цели высокие, декларируемые лидерами движения: свобода, независимость, величие Аллаха! Эти цели — для боевиков, для фанатов, которые истово идут на смерть, ну и для масс-медиа, конечно. А главное, как и везде, власть и деньги. Только методы уж совсем нечеловеческие. Каин — ребенок по сравнению с такими «борцами веры»… Когда Магомет в юности — шестой век от Рождества Христова — познакомился с современными ему христианством и иудаизмом, когда он, знавший тексты Торы, впал в ужас от того нового идолопоклонничества, к которому пришли, по его мнению, — а в принципе, и на самом деле, — потомки Христа и Бен Заккая, он стал воином, но воином, назвавшим себя пророком Аллаха. И христианский крест превратился по сути его руках в меч. Исламский экстремизм двадцатого века просто растерял на дороге смертей истинные законы магометанства. Какие законы! До них ли, когда идет священная тотальная война? За власть, конечно, и за деньги… А крест в общем-то похож на меч, надо лишь наточить обоюдоостро его длинную часть. И тогда — чем христианство слабее? Ничем, ни в коем случае! Вот и появились своего рода террористы от христианства, взявшие на вооружение ту же порочную и враждебную любому Богу идею разрушения. Кстати, о вооружении. Беда еще и в том, что с оным в мире Петра особых проблем не имеется… Тут впору подумать не об осуждении канонических конфессий, а об их массовой реабилитации. Они-то никаким оружием не бряцают… И о возвращении к Богу подумать…

«Эсэры», конечно, не богоискатели, но в борьбе с тоталитарным террористическим сектантством помощь Бога приняли бы с радостью…

Так с чего начать?

Естественно, не с мусульманских террористов — пусть Иешуа сначала почитает то, что удастся доставить из будущего, пусть поймет, что такое мусульманство и что заставило Магомета создать его… И не стоит начинать с восточных военизированных сект убийц не только душ, но и тел — с мунитов, например, или с Аум Сенрике, тоже возникших в двадцатом и не уничтоженных по сей день. И не с новых — «самураев Миллениума», «драконов Меконга» и прочих. Этих можно для скорости пропустить, хотя все они вполне укладываются в опасную тенденцию. Но полезней для Иешуа и интереснее — если сей термин вообще сюда подходит — будет рассказ о террористах-христианах.

О «Братстве белых Ангелов», рожденном, к сожалению, в России, которое за минувшие полвека расползлось по Европе, залетело в Америку, объединило только славян, тем самым объявив о своей расистской основе. Начиналось с чистоты русских традиций, попранных Православной Церковью, с ухода в дремучее старообрядчество, но, в отличие от истинного старообрядчества, — не с отрицания миром и службой Богу «продавшихся дьяволу попов», но начавших бороться с ними мечом, то есть не конкретным мечом, но вполне современным огнестрельным оружием — от вечно модифицируемого «калаша» до скорострельных авиационных пулеметов, а в последние годы у них появилось и лазерное оружие. И борются они уже не только с «попами», но и с властью, поощряющей, как они считают, деятельность «попов», и с российскими, а теперь и мировыми олигархами неславянского происхождения. О власти они пока не помышляют. А деньги? Деньги-то нужны. И у олигархов их больше, чем у «попов»…

Или начать с «Всадников Апокалипсиса», «взрывателей», которые задались целью не ждать конца света, а по мере сил приблизить его. Силы и средства у них есть. Идея — спровоцировать Армагед-дон, иными словами — столкнуть «плохих» и «хороших» в последней битве и вывести «своих» в Царство Божье. А для провокаций славно и стадионы, полные народа, взрывать, и самолеты, и океанские лайнеры. У «Всадников» нет национальной окраски, они космополитичны по определению. Петр знает, что «эсэры», профессионально вылавливая и уничтожая отдельные бригады террористов, тщатся выяснить источники их финансирования, потому что «Всадники» никогда ни от кого не требуют выкупа, а без денег не только стадион общественный сортир не взорвешь. Пока не получается — выяснить…

Или вспомнить о «Группе сна», которая вообще не афиширует себя, но ее метод — добровольный групповой уход из жизни десятков людей в разных странах Запада — действует уже лет двадцать, а каждый раз оставляемые «прощальные святые вести» в виде писем, аудио- и видеозаписей настойчиво и тупо объясняют: «Нас позвал Иисус из мира боли и грязи»… И впрямь Иешуа интересно будет узнать, кого он «зовет»…

Или все же начать с самой для Петра отвратительной, самой загадочной — и тоже уже мирового значения! — секты «Мир детей», члены которой похищают только детей: и массово, и индивидуально — из семей, из школ, из детских садов. И ни полиция стран похищения, ни Интерпол, ни сами «эсэры» никогда не находили ни кого-либо из похищенных, ни их трупов. Исчезли все! Как в иное измерение ушли. В Царство Божье, открытое Иешуа… Все в мире видели на телеэкранах лидера секты — преподобного доктора Иешуа Ханоцри (самое грустное, что имя и фамилия подлинные, и докторское звание получено в американском Гарварде, и родился он во вполне реальном роддоме в славном Городе Большого Яблока), который любит после особо массовых акций присылать на телестудии ведущих мировых компаний свои длинные интервью, где называет себя прямым потомком Иисуса Христа (читай имя и фамилию) и объясняет, что дети не умерли, а попали прямиком на небо, поэтому искать их на земле или под землей бессмысленно. Взрослые давно погрязли в грехах, а детей еще можно спасти… Где спасти, как, в каком виде? Нет ответа… Ханоцри объявлен в розыск и «эсэрами», и Интерполом, но безрезультатно. Отдельных боевиков — да, ловят. Но они всякий раз умудряются покончить собой до первого допроса…

И уж нельзя забыть вечных, невероятно расплодившихся и активизировавшихся сатанистов, которые чем дальше, тем больше обижены на Христа, не принимающего их вызов на смертельную битву и вообще запамятовавшего об обещанном Втором Пришествии. Этих ловят, судят, приговаривают к разным срокам заключения, но они множатся, как тараканы…

А за самыми страшными, самыми, как принято писать в масс-медиа, «продвинутыми», самыми агрессивными — сотни более мелких, менее шумных, на вид — вполне мирных, не покушающихся на жизнь, а только на души и сознание паствы. Но уж если они посягнули на душу или сознание, то можно быть уверенным: и то и другое целиком принадлежит секте. Иной раз подумаешь: лучше смерть, чем такое существование…

Умные ученые-социологи, яйцеголовые знатоки логично объясняют взрыв сектантства, в том числе и тоталитарно-агрессивного, террористического, виной самой Церкви. Любой Церкви, в основе которой — Библия. Мол, изверились люди, ожидая две с лишним тысячи лет обещанного чуда под названием «Второе Пришествие». Мол, ни одна конфессия не дает ни уму, ни сердцу, ни душе хоть малой надежды на спасение, на помощь, на простое понимание. На искреннюю, а не покупаемую за деньги веру, наконец. Мол, Церковь как институт давно бюрократизировалась, храмы превратились в сумасшедшие по уровню роскоши офисы, отцы Церкви — в коррумпированных чиновников. Даже монастыри стали казармами. И, как обычно, всюду — деньги и власть, деньги и власть… Если честно, то с властью у Церкви сейчас довольно напряженно, маловато у нее власти осталось, с благословенным средневековьем не сравнить. А деньги… Денег по-прежнему много, зарабатывать Церковь умеет, как и в том благословенном средневековье…

Картина мрачная, но пока все же не фатальная для старушки Земли. И раньше, в том же двадцатом веке, террористов было — как грязи. Всякие «Черные сентябри», «Красные бригады», целая Ливийская Джамахирия, Ирландская революционная армия — католики, кстати, чеченские полевые отряды, «тигры тамил-и-лама» — не упомнишь всех. Но двадцать первый век начал, а двадцать второй развил очень удобную для терроризма тенденцию — объединение по религиозным принципам, террор под знаменами Христа, Магомета, Будды, Кришны… И ладно бы Магомет, он сам первым поднял меч! Но те же Христос и Будда — не было более миролюбивых и человеколюбивых персонажей в истории религии…

Впрочем, Христу не повезло почти сразу. Сначала гробили его последователей, а потом победившие сторонники веками сами проливали моря крови неверных во имя Христово… И ведь до конца двадцатого века Католическая Церковь не признавала за собой никакой вины! Только в девяносто седьмом слегка извинившись за грехи инквизиции, за Яна Гуса и Джордано Бруно, а в двухтысячном признала «некие ошибки», допущенные в отношении других религий. Лицемерие безмерное, куда там хилым книжникам с фарисеями… Деньги и власть, повторять надоело, но для их обретения любая идея всегда годилась. И беззастенчиво применялась. Просто в двадцать втором веке стали наконец всерьез и массово бороться с «террористами от Бога». Правда, пока не слишком успешно, времени на благостные раздумья ушло слишком много. Извечное и повсеместно международное! — заблуждение «гуманистов»: «может, само рассосется»… Не рассосалось. Сектанты, не будучи гуманистами, ждать не стали.

Но не сойдет ли с ума Иешуа от всего услышанного? Не сотворит ли сгоряча какое-нибудь супер-дупер-чудо, поломав, к чертовой бабушке, весь проект «Мессия» как никчемный и ничтожный? Он же утверждал, что ошибка, причина слома — здесь, то есть он сам и есть ошибка, и не стоило превращать его из плотника в пророка…

— Я жду, Кифа, — тихо напомнил о себе Иешуа.

— Я не знаю, с чего начать, — ответил Петр. — Я не знаю, что тебе рассказывать. Это будет долго, страшно и больно. Мир твоей Веры практически разрушен. Есть огромное число добропорядочных граждан своих стран, последователей официальных конфессий, о которых я упоминал, но эти конфессии уже не играют той активной роли, которая могла бы что-то изменить на Земле; руководство их, как и прежде, обеспокоено не помощью пастве и не поддержкой ее в вере, а внутрирелигиозными дрязгами и жаждой побольше заработать — даже не очень законно. Не очень законно как с точки зрения гражданских законов, так и божественных. Есть великое количество ни в Бога, ни в дьявола не верящих людей, которые имеют хорошие головы, славно трудятся, изобретают новое, производят изобретенное, исправно потребляют произведенное, влюбляются, женятся, лучше или хуже воспитывают детей и, в конце концов, — в мире и благости умирают. Есть военные, которые всегда и объяснимо ждут предлога, чтобы применить полученные ими знания и неисчислимое военное оборудование, произведенное, к слову, теми самыми верующими или неверующими, но добропорядочными гражданами. Военным тоже до Бога дела нет, они не любят первую заповедь Моше, они, повторяю, ждут предлога повоевать и очень часто находят его. И есть, наконец, те, кто имя Господа и твое имя используют для борьбы со всеми — с первыми, вторыми и третьими, и борьба эта — тайная, безжалостная и во многом успешная. Успешная даже не тем, что с каждым годом жертв становится все больше и больше. Страшно то, что многие не самые худшие из первых, вторых и третьих поддаются на зримую действенность акций этих четвертых, уходят к ним и становятся либо убийцами, либо самоубийцами. Этот уход пока, слава Богу, нельзя назвать массовым, но тенденция уже просматривается… Зачем я тебе обо всех них буду рассказывать, Иешуа? Тебе больно, когда ты говоришь о нашем с тобой, сегодняшнем мире, о его бедах и неполадках. А мне будет больно рассказывать о моем, завтрашнем — именно тебе рассказывать. Почему именно тебе? Да потому что мне слишком часто придется употреблять твое имя — и отнюдь не всуе, отнюдь…

— Получается, что виноват во всем — я…

— При чем здесь ты? Не бери на себя слишком много. Разве ручеек, из которого вырастает река, впадающая в море, виноват в безжалостных морских штормах, смывающих прибрежные поселки и топящих корабли?

— Ты напомнил мне слова из книги Когелет: «И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня». Я верну тебе другие слова, оттуда же: «Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить». Это ведь обо мне сказано, Кифа, ты понимаешь?.. Но я обещал… — голос его, как всегда, когда он особенно волновался, когда что-то раздирало его изнутри, искало выхода, поднялся до крика, — я обещал, и именно я должен исполнить обещанное, пусть даже от моего ручейка до твоего моря две тысячи долгих лет!.. Мне очень не нравится все, что ты так скупо и боязливо рассказываешь. Мне еще больше не понравилось то, о чем ты думал, пока искал удобную для себя форму ответа: я слышал все. У тебя плохой мир, Кифа, в нем страшно жить. Мне очень не нравится, что еще при нашей с тобой жизни, похоже, все нами вместе строимое начнет переделываться и разрушаться. Слишком быстро и слишком нагло нас вытеснят те, кто сегодня — против нас. Перевертыши. Которые верят только во власть и деньги, как ты говоришь, и ради осуществления и овеществления своей алчной веры готовы пойти хоть с Богом, хоть с Азазелем, потому на самом деле они не верят ни в того, ни в другого. Так, Кифа?

— Ты ухватил суть… — усмехнулся Петр.

Он прав: коли сумеет остаться жить, все сам увидит. И разброд в Иерусалимской общине увидит, и вытеснение старых, бывших рядом с ним апостолов — молодыми, не знавшими Христа. Они скажут «старикам» прямо и грубо: вы шли рядом с Помазанником? Подумаешь — подвиг!.. Мы сами знаем лучше, что он хотел. Гуляйте, отцы… И уйдут прежние. Вроде бы на святое дело уйдут мис-сионерствовать, но новые-то, молодые, останутся жировать. Иешуа сможет увидеть, как потекут в Иершалаим денежки из других земель — от вновь обращенных, и как эти денежки пойдут в рост… Действительно — быстро и нагло. Действительно — ручей почти сразу же родит реку.

— А если это суть, — продолжал Иешуа, — я ее должен исправить. Я начал — я и продолжу. Мне Господь дает право на отмщение — мне и мстить всем, кто предал меня.

— Слишком многим придется мстить, Иешуа.

— Я знаю.

— И как же ты собираешься это делать: отсюда — и на две тысячи лет вперед?

— Дай мне время — я найду решение.

— Времени у тебя…

— Знаю, знаю, — перебил нетерпеливо, — кот наплакал. Что меня ждет после Воскресения? Что ж, сам напросился…

— Сорок дней земной жизни. Всего сорок.

— А потом?

— Вознесение на небо. К Господу, отцу твоему небесному.

— «Ты взошел на высоту, пленил плен, принял дары для чело-веков, так чтоб и из противящихся могли обитать у Господа Бога». Книга Тегилим, так?

— Ты сказал, — повторил Петр любимую в полемике фразу ученика. — Еще можно вспомнить вознесение пророка Элиягу…

— «Ничего нет нового под солнцем»?

— Зачем что-то сочинять? — дипломатично поинтересовался Петр. — Новое это хорошо забытое старое. Или незабытое. Тогда это новое имеет умное название «преемственность»… Тора — великая книга!

— А потом? В какой части Торы уже прописан мой дальнейший путь?

— Вот ведь беда, Иешуа: ни в какой! Мы вместе должны решить, что ты станешь делать потом. И в каком качестве.

— Нет, Кифа, вместе не получится. Я решу это сам.

— Но если исполнятся слова из книги Тегилим, — а они должны исполниться, ты это понимаешь! — ты уже не сможешь жить рядом с нами как Иешуа из Нацерета!..

— Рядом с вами?.. Не знаю… Наверно… Я решу… — Все это произносилось так, будто он был уже где-то далеко, отнюдь не рядом, будто отвечал по инерции, не вдумываясь в смысл ответов, а между тем попадал в точку. Главное — «Я решу»… И вдруг — как вернулся издалека, глаза загорелись. — Сорок дней, говоришь? Гигантский срок! Ты забыл мои прежние слова, Кифа: я смогу все! Тогда покрепче — слышишь: покрепче! — запомни новые: я исполню все!..

Однажды выведенная формула, почти математическая; незнание плюс желание равняется вере. И еще: когда-то Петр думал, что именно чужая вера, вера множеств, как топливом, питает матрицу, заложенную в мозг Иешуа. Потом оказалось, что матрица и без мощных проявлений веры развивается стремительно и непредсказуемо, а Иешуа перестал фанатично требовать от каждого клятв в вере и верности. Но, может, Петр был не так уж и не прав? Может, вера действительно род топлива, если она сложена из неведения и страстного, неостановимого желания мочь все?

Гадания, шаманство… Артефакт или, по-простому, черный ящик, нельзя объяснить по определению, иначе он перестанет быть артефактом. Что у него на входе — это известно. Петр, изъясняясь метафорично, от входа не отлучается, дежурит денно и нощно. А что на выходе? Темень… Как по-прежнему любят приговаривать мастера преферанса: знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Мертвая поговорка! Жить в Сочи — врагу не пожелаешь, экология там — страшно представить, только-только начали чистить Черное море, весь проект рассчитан лет эдак на тридцать. А за карты Петр никогда не садится: некорректно, он же видит, что в прикупе.

А здесь, повторим, темень.

Что не могущий все в силах противопоставить всемогущему?

У них только одно общее — срок. Сорок дней. Все тот же кот все так же скупо наплакал. А Иешуа, похоже, считает, что ему сорока дней — достаточно. Может, он научился управлять матрицей? Обычным способом: не зная — как он это делает, но отлично зная, что хочет… Тогда естественно и просто рождается страшная, крамольная, но так и рвущаяся в голову мысль: а не прав ли циничный, но рационально здравый Дэнис, который уже похоронил для себя главный объект тяжкого и надоевшего Службе проекта «Мессия»?.. Дело за малым — похоронить в действительности.

Или еще проще: повеситься самому Петру. Вместо Иуды. И гори все ясным огнем!