Месть Демона

Глава четвертая Глаз бури

К сожалению, миллионный город со своей суетой, с ловкими жуликоватыми подростками, промышляющими на вокзале, быстро привел меня в прежнее наэлектризованное состояние.

Сестра была дома, открыла мне дверь сразу, даже не спрашивая, кто за ней находится. Увидев меня, сначала встревожилась, тонкие губы испуганно задрожали, отчего мое сердце в ответ глухо и больно забухало, но она к счастью быстро успокоилась и тихо проговорила:

— Я видела плохой сон, в нем тебя убивали. Что случилось? Зачем ты приехал?

— Время пришло, — безмятежно улыбнулся я. — Я же всегда приезжаю к тебе летом, как велела мама. Ты мне не рада?

— Ты — мой брат, единственный по- настоящему близкий мне человек, если не считать моих непутевых детей и мужа. Как я могу быть тебе не рада? Я тебя люблю, тревожусь и всегда жду. Может быть, потому что ты живешь отдаленно, я всегда боюсь, что не успею тебя защитить. Тебе потребуется моя помощь, а я далеко, могу и не почувствовать вовремя, что тебе нужна моя помощь.

— Ты испугалась, когда я позвонил в дверь…

— Хоть и знала, что приедешь, все равно получилось как-то неожиданно, извини.

Выглядишь ты неплохо, — сестра заставила меня вымыть руки, а потом посадила за стол с разной снедью. — Будем пить чай.

В квартире стояла какая-то выхолощенная тишина, неживая, нежилая. Да и запах стоял не людей, а больше мебели и вещей…

— Мы все живем на даче, — пояснила сестра, поймав мой недоуменный взгляд. — Лето же. Надо набраться витаминов, солнца и свежего воздуха на долгую холодную зиму. Детям там хорошо. Каждый день бегают то на рыбалку, то за грибами — сейчас для заготовок самый сезон. Я сегодня осталась дома, работа потребовала…

Потом смущенно улыбнулась и добавила:

— Ну и, конечно же, я знала, что ты приедешь. Сердце предупредило, так что работа, наверно, предлог. Я своим позвонила, сказала, что меня не будет пару дней. Но если хочешь, поедем на дачу прямо сейчас. Я думала, ты не захочешь никого видеть, захочешь пожить в тишине. Хотя в городе какая тишина? Вот там тихо и покойно, птички поют, даже ветер другой, более ласковый что ли…

Я задумался, по большому счету мне было все равно, где провести две недели отпуска, и решил, что города мне уже хватит. Нужно стремиться к природе, только там мы становимся сами собой. Урбанизация убила в каждом из нас единство с миром, сделала увечными и одинокими. А это плохие чувства, они меняют, заставляют считать наши мысли и желания более важными и ценными, чем они есть на самом деле.

Мы часто забываем, что этот мир существовал когда-то без людей, и будет существовать, когда уйдем. Мы всего лишь ветерок, чуть поднявший пыль, все успокоится, вернется в прежнее состояние, когда нас не станет…

Сестра, улыбнулась, наблюдая за моими раздумьями, и достала мобильный телефон:

— Сергей, приезжай за мной. Макс, поживет с нами. — Она подняла взгляд на меня и тут же добавила. — Нет, не с нами, у соседей, я с ними договорюсь. Ему там будет хорошо.

Соседи собрались отдохнуть в эмиратах, — пояснила она уже мне, спрятав телефон. — Попросили меня присмотреть за их загородным домом. Вот ты этим и займешься. Будешь жить один в соседнем доме, но если станет скучно, откроешь окно, крикнешь, и через минуту мы будем с тобой. Правда, твои племянники тебе и так скучать не дадут, они тебя давно ждут… — Наверно, так лучше, — неуверенно ответил я. — Извини, забыл, какая ты быстрая в решениях. Знаешь же, мне нужно долгое обдумывание, прежде чем поступить импульсивно…

— Я все знаю, и все помню, — сестра ласково потрепала меня по плечу. — Сергей нескоро приедет, до дачи езды минут сорок.

Хочешь помыться, отдохнуть? На даче спартанские условия, холодный душ, правда, вода становится теплой, если постоит долго на солнце. Но я обычно приезжаю вечером, когда всю теплую воду уже выливают, и мне достается только холод.

Правда, баню топим каждую неделю. А что у соседей на даче находится, еще не знаю, не была ни разу, но у них дом больше и лучше

Ешь, я все организую. Ты хорошо отдохнешь.

Она вышла из комнаты, набирая на ходу номер телефона.

…Вот только сейчас меня окончательно отпустило. Захотелось плакать…

Ощущение было, как в детстве. Больше ни о чем беспокоиться не стоило, на ближайшее время все мои проблемы моя сестра уже взвалила на себя. Вместе с заботой о своей семье, взяла опеку и за мной. Так было всегда, когда она находилась рядом, и не только потому, что она старше.

У нас была с ней какая-то странная связь…

Она чувствовала все, что происходит со мной, возможно, даже читала мои мысли. Конечно, не все, только верхний слой, и лишь тогда, когда я находился рядом. Но это вызывало у меня непривычные ощущения. Успокаивало только то, что она искренне любила меня. Не дай бог, такой бы дар оказался бы у моих врагов…

Впрочем, мы никогда не проверяли ее способности, по большей части старались их не замечать, и уж точно не собирались никому о них рассказывать.

Так всегда было принято в нашей семье.

Несомненно, определенными экстрасенсорными способностями обладала наша мама, и мы с сестрой считаем, что наши скромные способности идут от нее. Отец называл мать широкополосной антенной, ловящей передачи со всего мира.

Она всегда чувствовала, когда что-то неприятное происходит с нами, как бы далеко мы от нее не находились. Потеряться с ней где-то в этом мире было просто невозможно.

Не раз получалось, когда я терял ориентацию в лесу или в поле, и начинал ходить кругами, но при этом никогда не удивлялся, когда первым встреченным мне человеком после долгих блужданий оказывалась мама. Она знала, куда приду, и ждала меня там, пока я не приходил…

Также заранее наша мать предупреждала обо всех предстоящих несчастиях и бедах.

Это было довольно странно, когда посередине обеда, она вдруг останавливалась с ложкой повисшей в воздухе и как-то немного неуверенно сообщала:

— Что-то Иван неважно себя чувствует, наверно, скоро умрет. Отец огорченно вздыхал и спрашивал:

— Ну, кто же меня отпустит на похороны родного брата, если нет телеграммы, заверенной врачом?

— Билеты надо заказать заранее, да деньги снять со сберкнижки, — предупреждала мама. — А на работе договоришься. Ехать на похороны придется не раньше чем через пару недель, но если хочешь живым застать, то езжай завтра … — Тогда стану собираться, живым-то увидеть не получится, дел много, а жаль… — отец договаривался со своим начальством об отпуске за свой счет. Заканчивал самые срочные дела, которые требовали его вмешательства, ни на минуту не сомневаясь в сказанном.

Мама ни разу не ошиблась, могла назвать, даже какой болезнью кто болен, если это требовалось.

А через пару недель действительно приходил почтальон и приносил телеграмму, в которой говорилось, что дядя Иван — старший брат отца умер. К тому времени уже были заказаны билеты, собраны вещи, не хватало только этого клочка бумаги с наклеенными на нее телеграфными полосами для показа начальству.

Мать заранее предупредила и о своей смерти, также за обедом с повисшей возле рта ложкой объявила:

— Через неделю умру. Как ты без меня жить будешь? Наверно плохо? Тебе, Макс, я нужна больше, чем твоей сестре, но ничего не поделаешь, мое время пришло. Завтра уже «скорую» вызовешь. Но тому, что они скажут, не верь, они всегда так говорят. Это одни отговорки, что если бы к ним раньше обратились, то они бы меня спасли. На самом деле, все решает только бог… — Мама, не умирай…

— А ты думаешь, я хочу? — Она съела, наконец, эту ложку и насмешливо улыбнулась. —

Я бы еще пожила, только, кто же меня спрашивает? И потом давно знала, готовилась, все устроила, тебе даже суетиться не придется.

Уже гроб заказала, да и место рядом с отцом зарезервировано.

— Да, я не об этом. Трудно мне будет без тебя…

Мать взяла своей морщинистой сухонькой ручкой мою голову и поцеловала в лоб:

— А ты еще долго проживешь, срок твой называть не буду, нельзя, иначе он изменится, станет короче. Ты нужен этому миру, иначе бы тебя давно бог от нас забрал. Только как-то странно всё, будущее плохое, и что с тобой случится, увидеть не могу, словно не один ты, а есть еще кто-то…

Я только растерянно развел руками. А что мог ей сказать? Это она все знала, а не я…

Все произошло так, как она предсказала. На следующее утро ей стало плохо, и я вызвал скорую помощь. В больнице мне сказали, что мы обратились слишком поздно, все запущено, сосуды плохие, нужно было привезти к ним раньше, вот тогда бы они…

В общем, все, как она говорила.

Хоронить мне ее тоже не пришлось, как только маму положили в больницу, сразу в доме появились незнакомые мне люди, они показали договор, по которому необходимая сумма на похороны уже была заплачена.

В договоре дополнительно были указаны некоторые условия, о которых мама мне ничего не сообщила.

По нему ее хоронили тихо и незаметно. На похоронах присутствовали только мы с сестрой и несколько рабочих, так было условлено. Зачем, ей это было надо, так и не узнал, даже памятник заказала себе неброский, серый, а на нем только дата рождения и смерти.

Сестра была из той же породы, что и мать, тоже была широкополосной антенной, все слышала и понимала, только предсказаний на будущее никогда не делала. Но когда на меня смотрела, в ее глазах всегда что-то появлялось тревожное.

А обо мне и о моих способностях в семье просто старались не говорить, но я уже объяснил почему.

Моя ненормальность еще в юношестве стала очевидной для всего города, и совсем не стоило еще больше настораживать окружающих, подмечая какие-то необъяснимые для людей качества.

Не имело смысла. И без того все наши знакомые были уверены в том, что меня ждет в недалеком будущем сумасшедший дом.

Вы можете представить себе ощущение молодого парня, который знает, что его в любой момент могут отправить в психушку?

А состояние его родных?

Отец сильно переживал, мать к тому времени уже верила в бога, возможно, поэтому ей было немного легче. Она искала какой-то высокий божественный смысл в моей физиологии, якобы это мне это дано богом для того, чтобы оградить от греха пьянства. Хотя с моей точки зрения, это больше походит не на подарок, а на жестокий и бесчеловечный эксперимент.

После первого раза, когда как это произошло, мои родители долго перебирали в памяти своих родных, ища что-то подобное у своих дальних предков.

Вспомнили только одного дядю по материнской линии, тот погиб во время великой отечественной войны, выпив наркомовские сто грамм и отправившись в одиночку штурмовать вражеские окопы.

Немного грустное сравнение, но это все, что удалось привязать к моему случаю. Да и вряд ли что-то бы у них получилось.

В моем роду не было великих людей, на уровне бабушек и дедушек мое генеалогическое дерево упиралось в две деревни. Одна из них находилась в Читинской области, другая в Астраханской.

Там все и рвалось. После революции красный террор и белый террор не раз прокатывался по моим корням, а вторая отечественная война докончила дело, забрав всех, кто мог хоть что-то помнить. Фамильных гнезд не осталось, писем и семейных архивов тоже, все забрали в тридцать седьмом, и не возвратили ничего…

Так получилось — такие были времена…

Может быть, где-то в глубине веков существовали в нашем роду подобные болезни, только об этом теперь никогда не узнаешь. Рассказать некому, все прочно и основательно забыто…

Во время долгого обсуждения я тихо сидел в углу и с ужасом переводил свой взгляд с отца на мать.

Для меня самого все случившееся было кошмарным сном, которого даже не помнил.

Мне рассказывали, а я слушал, раскрыв рот, как сказку о былинном богатыре, сокрушившем злых ворогов.

В принципе так оно и было. Досталось всем, кто меня раньше обижал. Самым забавным было то, что со мной не могли справиться самые крутые парни, я использовал такие удары и приемы, которые никто не знал, да и сила во мне была огромная.

Попало и милиции, которая пыталась меня задержать. Правда, с ней я обошелся мягче, никого не покалечил, не избил, прокричав, что уважаю воинов, избравших путь служения своему господину.

Добавив, что воин, добросовестно относящийся к своим обязанностям, не утруждает своего ума.

И просто убежал, выбив у сержанта резиновую дубинку…

Вот тут опять начинается странное, никто из милиционеров так и не смог рассказать, каким был у меня голос. Слова они обидные помнили, а голос нет.

Я слушал своих родителей, и мне не было стыдно. Наоборот, гордился собой, нет, не собой, а тем, кто это проделал. Мое второе «я» сделало то, на что у меня никогда не хватило бы храбрости, силы и ума.

Отец тогда еще не потерял своего влияния и мог все замять, тем более что заявления от потерпевших так и не были поданы.

Только сержант написал рапорт, в котором главным обвинением являлись оскорбительные выкрики в адрес нашей доблестной милиции.

— Зачем ты их назвал дураками? — спросил отец, грустно усмехнувшись Прозвучало грубо и неуважительно, они же выполняли свой долг. Ты избил трех человек за вечер, твой поход по городу вызвал оживление в скорой, травпункте и милиции. Я все могу понять, но оскорбление милиции выходит за рамки…

Я встал, до сих пор горжусь собой и тем, как себя вел. Сбегал в свою комнату, принес кодекс воинов и, низко поклонившись, подал отцу, открыв на нужной странице.

Его лицо выразило недоумение, потом какую-то брезгливость. Он открыл книгу, прочитал одну фразу, потом другую, и неожиданно рассмеялся:

— Ты спас себя и честь нашей семьи.

Книга у тебя будет конфискована и подарена

ГОВД с множеством извинений и подарков.

Благодари свою мать за то, что она предупредила меня за неделю о том, что у тебя возможны неприятности с органами власти. Я три вечера провел в ресторанах с высшими чинами, а ты знаешь, как я это не люблю…

— Он не виноват, — вмешалась в наш разговор мама. — Я предупреждала тебя, что он не совсем наш сын.

— Что значит, не ваш сын? — я удивился и расстроился.

— Не в том смысле, что ты подумал, — ласково улыбнулась мама. — По крови ты наш, и мы тебя любим. Но ты принадлежишь не только нам, а кому-то еще. Это сложно для меня, я не все понимаю. Может быть, ты предназначен богу?

— Богу?

— Не приставай к матери… — попросил отец. — Ты же знаешь, что она часто сама не понимает, что ощущает. Подтверждение или опровержение ее слов тебе придется искать самому. Твоя мать не знает, что ты такое есть, и кому принадлежишь. Но в любом случае, никто от тебя не собирается отказываться, даже если ты сожжешь весь город. Ты — наш сын, наша гордость и наша боль и тревога…

— Хорошо, — я обнял их. — Могу надеяться только на то, что это больше не повторится.

— Зря надеешься, — помрачнел отец. — Мой друг — врач провел анализ твоей крови, результат неутешителен, пить тебе нельзя ни в коем случае, иначе не избежать множества бед.

Пока я жив, обещаю, что тебя не упрячут в психушку, но после того как умру, возможно, все. Готовься, если верить твоей матери, жить мне осталось не очень много, а ей всегда верил…

Я растерялся. Одно дело знать о том, что твои родители умрут, и совсем другое осознать, что это время вот-вот наступит…

Так что не знаю, отчего больше я расстроился: то ли оттого, что узнал нечто странное о себе, то ли от ощущения приближающейся смерти самых близких и родных людей.

Мою сестру через неделю отправили в областной город. Когда отец за что-то брался, то делал все основательно, просчитывая все возможные варианты. В данном случае это показалось всем простой предусмотрительностью…

Вряд ли девушка на выданье станет пользоваться популярностью у молодых ребят, если им станет известно, что брат у нее в лучшем случае душевнобольной, а в худшем… тут все замолкали.

Никто не хотел даже предполагать наихудший сценарий, боялись упомянуть его из суеверия.

Так моя сестра оказалась в областном городе, друзья отца помогли ей там освоиться, окончить школу, а потом институт.

Мы были с ней очень близки в детстве, но после отъезда не встречались до тех пор, пока не умерла наша мать — таким было решение наших родителей. Я не должен был портить ей жизнь, и честно старался это исполнить, она не имела права со мной встречаться до тех пор, пока ее жизнь окончательно не определится, не устоится, не приобретет мощную опору в виде благопристойного, всеми уважаемого мужа. Мы выполнили всё, о чем нас просили родители.

Моя сестра вышла замуж, обзавелась двумя мальчишками, озорными и хулиганистыми, которых я очень люблю, и у нее все хорошо.

Я искренне рад за нее, а она испытывает чувство вины передо мной…

Может быть потому, что у меня не все так хорошо, а грозит стать еще хуже?

Возможно, если бы мне удалось уехать, моя жизнь тоже бы стала замечательной? Только как избавиться от себя такого надоедливого, несчастного и одинокого? Я перевел взгляд на свою сестру и улыбнулся.

Наверное, она тут же прочитала мои мысли, быстро уловила мое нежелание общаться с кем-либо, и нашла правильное решение. Я буду жить один, но рядом, и при желании смогу встречаться с самыми близкими мне людьми. Это лучшее, что можно придумать. Сестра кивнула:

— С соседями я договорилась, они не будут возражать, если ты поживешь у них неделю, другую, даже благодарны за то, что дача будет под присмотром. Ты к нам надолго?

Я развел руками:

— Неделю — другую, если честно, то не хочется вам мешать. Но и отпуск у меня не резиновый, кончится раньше, чем войду во вкус.

— Живи, сколько сможешь, ты нам не помешаешь. В последнее время мы стараемся существовать так, чтобы не докучать друг другу. Дети — те, вообще стараются с утра смыться на речку до того, как мы проснемся, чем они там занимаются нам неизвестно, потому что вечером, когда мы приезжаем с работы, уже спят.

С Сергеем я вижусь только утром, когда завтракаем вместе, и вечером, если он забирает меня. Но это происходит нечасто, обычно я добираюсь электричкой…

— Странная у вас семейная жизнь…

— Да, наверно, — сестра улыбнулась так, что я сразу почувствовал, что она меня любит, и как ей дорог. — При всем том мы нежно любим друг друга, и чем реже видимся, тем больше наша взаимная любовь…

— Этого я никогда не пойму…

— Поймешь, когда в твоей жизни появится женщина, которая решит, что ты подходишь ей в мужья.

— Я никому не подхожу.

— А вот это не тебе решать, — сестра погладила меня по плечу. — Женщины редко обращают внимание на то, что говорят о мужчинах. Я говорю об умных женщинах. Так что слухи о тебе вряд ли смогут их отпугнуть.

Обычно такие женщины предпочитают сами убеждаться, насколько мужчина плох или хорош в жизни…

— Умных женщин пока не встречал, или ты не права…

— Я права, и все образуется так, как ты даже предположить не можешь, — сестра что-то стала собирать в сумку. — Жизнь довольно странная штука, сравнение с зеброй правильное, то черные полосы, то белые…

— Да, кажется, — я вздохнул и помрачнел. —

Только что-то мои черные полосы вместо того, чтобы белеть, чернеют еще больше. Боюсь, они никогда не изменят свой цвет…

— Я слышала о том, что Ольга умерла.

Мне позвонила и рассказала моя школьная подруга. Тебе очень больно?

— На удивление почти нет, — грустно усмехнулся я. — У меня просто все онемело внутри, как после наркоза. Совершенно ничего не чувствую. Хожу по улицам, разговариваю с людьми, и не могу ничего понять. Неужели, никто из них не видит, что наступила уже другая жизнь, все изменилось вокруг, а многое просто потеряло смысл?

Почему они не понимают, что этот мир больше никогда не станет прежним? Что все их заботы и ежедневная суета просто глупость? Газ нет ее, то ничего нет, и вряд ли будет. Этот мир скоро погибнет, потому что только ангелы защищают нас от большой беды.

— Так кажется только тебе, для всех остальных людей ничего не изменилось… — задумчиво проговорила сестра. — В этом мире всегда кто-то умирает, так он устроен, то люди погибают, то ангелы…

— Но ангел не умер естественной смертью, его убили жестоко, унижая и издеваясь. Получается, что ангел не исполнил своего предназначения, просто не успел. А когда ангелы не могут принести нам свет, приходит тьма…

— Вполне возможно, что ангелом Ольгу считал только ты, — вздохнула сестра. — А бог есть только для тех, у кого есть душа, для всех остальных он не существует. У кого нет души, для того есть только тело, свое ли чужое — не важно. А тело не может быть божественным. Разве не так?

Я развел руками. Мне ей не объяснить, она не поймет, потому что живет совсем другой жизнью. Она не понимает, что отмщенье придет всем нам, и виновным и невиновным. Виновным за то, что они сделали, а всем остальным за то, что не уберегли, не помогли…

— Извини, я многое перестал понимать после ее смерти…

Сестра пристально взглянула на меня, возможно, опять прочитала мои мысли.

— Ты придешь в норму, просто должно пройти время. И отмщенье придет только тем, кто убивал. Никто больше не пострадает…

— Почему ты так в этом уверена?

— Бог не может быть жестоким к нам всем, иначе станет все ужасно…

— А как быть мне? — и прочитал:

— Ничего не будет, — грустно улыбнулась сестра. — Когда пройдет достаточно времени, онемение исчезнет. У всех оно проходит, так мы созданы, иначе нашим предкам не удалось бы выжить. Ты согласен?

— Я не знаю, — погладил ее по руке. — Я жив, живу, и наверно буду жить, даже если онемение никогда не пройдет. Мне просто любопытно, что будет дальше. А еще я хочу увидеть, как умрут те, кто мучил ее и убивал.

— Вот и хорошо, — сестра даже не стала скрывать своего облегчения. — Ты у меня остался один из нашей семьи, и я не хочу тебя потерять. Ольга — была хорошей девушкой, доброй и нежной, но я бы не хотела, чтобы она забирала с собой в могилу всех тех, кто ее любил…

— Она и не забирает, — вздохнул я. — Мы сами идем вслед за ней. Надеюсь, что ей наверху хорошо, и она давно забыла нас, а вот нам без нее плохо…

Извини, если обидела, — тихо проговорила сестра. — Ты — мой брат, единственный оставшийся в живых из нашей семьи. Я боюсь за тебя, ты же знаешь, мама передала мне заботу о тебе, не хочу услышать однажды о том, что мой брат покончил жизнь самоубийством. Ты — моя ответственность перед нашими умершими родителями, и без тебя мне будет очень одиноко в этом мире.

— Я благодарен за все, что ты для меня делаешь, и тоже люблю тебя, — встал, бесцельно прошел по комнате и снова сел. — Обещаю, что не буду сам искать себе смерти.

— Вот и хорошо… — она не скрывала своего облегчения. — Мы как-нибудь со временем всё переживем…

— Поговори еще немного со мной об

Ольге, — попросил я. — Долго ношу это в себе, поделиться не с кем. И мне все-таки кажется, что ангелом ее считал не только я…

— Все ошибаются…

Мне почему-то захотелось плакать, неужели она так ничего и не поймет?

— В городе появился некто, кто убивает всех, причастных к ее гибели, — произнес я. — Надеюсь, он не ошибается, когда отправляет подлецов на небеса…

— А это точно не ты? — сестра вновь пристально посмотрела на меня. — Я не хочу тебя обидеть. Но если ты убиваешь, то тебе нельзя возвращаться обратно…

— Я могу только надеяться, что это не я, — настроение у меня испортилось окончательно. —

Я выпил на поминках по Ольге, а через день убили Шарика. Теперь в его смерти меня подозревают бандиты, милиция, наверное, тоже, а я ничего не помню…

— Если бандиты тебя подозревают, то они не отстанут, — покачала головой сестра. —

Благородство им не свойственно, им проще убить тебя, чем проводить следствие. А, убив, они сразу исключат тебя из списка подозреваемых. Мм станет проще разбираться с остальными. Милиции они не боятся. Зачем ты пил?

— Не мог сдержаться, иначе сердце бы разорвалось, — я поднял на нее глаза, ее лицо стало расплываться от навернувшихся на глаза слез. — Я не помню, как жил три дня, даже оправдаться не могу…

— Я не хочу тебя потерять, оставайся со мной, — у сестры тоже показались слеза на глазах. — Продадим квартиру, подберем здесь какое-нибудь жилье. Какая разница для тебя, где жить? — Я должен вернуться и увидеть, чем все закончится…

— Тебя убьют, — произнесла сестра бесстрастным голосом. — Я видела это…

— Ты уверена?

— Не до конца. Я чувствую, как ты, то приближаешь свою гибель, то снова отводишь ее в сторону. Я вижу, как сгущаются над тобой мрачные черные тучи, а потом неожиданно все проходит. Не понимаю того, что вижу, иначе бы давно привезла тебя сюда…

Я растерялся. Только сейчас понял, как она действительно за меня переживает. Думает обо мне, хочет помочь, и в то же время старается не мешать. По себе знаю, как это трудно.

Даже мама меня так не любила. Впрочем, наверно я и здесь ошибаюсь. Она была строга, но всегда рядом. Как только ты начинал падать, тебя всегда встречали подставленные руки. Разве это не признак любви?

— Мне пока ничего не грозит. А если даже и грозит, я не останусь здесь, не хочу, чтобы твоей семье что-то угрожало. Тучи сгущаются надо мной, а не над вами. Я люблю тебя.

— Я тоже… — Мы обнялись и долго стояли так, пока не прозвучал автомобильный гудок за окном.

— Это Сергей, не хочет подниматься, боится нам помешать. Мы идем?

— Идем.

— Смешная у нас семейка, неуклюжая какая-то…

— Я один такой неуклюжий, ты другая…

— Не скажи… — покачала головой сестра. —

Ответь, откуда я знаю, что скоро будет в моем родном городе много смертей, и что те, что были, только начало?

— Я не знаю, кто убивает. Возможно, что и я, но имеются отдельные детали, которые говорят о том, что это делает кто-то другой.

Очень много странностей. Тот, кто убивает, настоящий профессионал…

— А вот об этом ничего не знаю, это выше моих способностей, иначе бы за тебя так не переживала, — грустно улыбнулась сестра. —

Откуда в нашем городе мог появиться наемный убийца? И почему он решил отомстить за

Ольгу? Кто ему заплатил?

— Это не совсем киллер, возможно, профессиональный воин, для которого убийство — обычная работа. Чем больше думаю об этом, тем яснее это понимаю, но доказать никому не смогу.

— Тебе тоже передались некоторые способности от матери. У тебя очень развита интуиция, а это не что иное, как знание, которое скрыто от тебя самого.

— Иногда действительно что-то чувствую,

— согласился я. — Но вряд ли моя интуиция сравнится с твоими способностями.

— Я женщина, и поэтому уже более чувствительна, чем ты, — произнесла сестра. —

Вот сейчас я, например, почувствовала, что убийца не один. Может быть, ты не убиваешь сам, а только подсказываешь, кого убивать, и поэтому испытываешь какое-то чувство вины?

— Я не знал, что Шарик участвовал в изнасиловании Ольги, поэтому подсказать никому не мог. А чувство вины появилось оттого, что не сберег ее, а должен был.

— А ты никогда не думал о том, что от тебя не так уж много зависит в этом мире? — неожиданно вспыхнула сестра. — Ты — инвалид, ненормальный, как ты можешь отвечать за кого-то, если даже за себя ответить не можешь после того, как выпьешь рюмку водки?

— Я все равно считаю, что виноват в ее гибели…

— Я так не думаю. — Не будем больше об этом, — я вздохнул и задал тот вопрос, который давно мучил меня. —

Ты встречалась со мной, когда я был пьян. Каким ты меня видела?

— Ты не был пьяным…

— Что?!

— Замечательно двигался, осознавал все, что происходит вокруг, глаза у тебя казались вполне осмысленными, ты по-прежнему был моим братом, я чувствовала твою любовь ко мне. Но в то же время я не слышала ни одной твоей мысли, а обычно всегда ловлю хотя бы эмоции. Все равно при этом ты не был мне чужим и не был монстром.

— Но кем же я тебе показался?

— Трудно сказать, — сестра задумалась. — Я никогда не анализировала тебя. Ты всегда был моим братом, и всегда двуликим.

— Что?!

— Это я вспоминаю сейчас, как тебя ощущала с детства, — улыбнулась сестра. — Я всегда знала, что у тебя два лица, одно то, что мне хорошо известно, сейчас с ним разговариваю, а второе, какое-то печальное что ли, и прости, оно умнее тебя…

— Умнее? — я даже захлопал глазами от неожиданности. — Разве такое возможно? — В нашей семье, возможно, все, — сестра улыбнулась. — Тот второй, он другой, явно умнее, решительнее и одновременно несчастнее, чем ты. Это все, что я могу тебе сказать, больше я ничего разобрать не могу. Ты не совсем человек…

— Что?!

— Это все, что я могу тебе сказать, — сестра поцеловала меня в щеку. — Но ты мой брат, пойдем, Сергей ждет.

— Но что значит, что я не совсем человек?

— Не знаю, ты же и сам знаешь, что не все можно объяснить, многое так и останется тайной.

Мы вышли из дома, «Рено» — хорошая французская машина, собираемая где-то в Питере, стояла у подъезда, Сергей — муж сестры сидел за рулем. Мне он нравился, хороший парень, душа любой кампании, неплохо зарабатывает, и всегда реален в своих мыслях и мечтах.

— Потом договорим, — сестра помахала мужу рукой. — Сейчас просто забудь обо всем.

События разделяет часто не только время, но и расстояние. Сейчас именно такой случай — все, что происходило с тобой, находится в трехстах километрах от нас. — Мне еще придется туда вернуться… — А будет ли что-то еще происходить, или не будет, поживем-увидим…

Прочитал я довольно мрачно.

— А вот это уже не смешно, — сестра открыла дверцу машины. — Не надо, нам стучаться в окна, ни сегодня, ни завтра. У нас лето, и нам хорошо…

— Да, ты права. Прости, прочитал первое, что пришло в голову…

— Все ругаетесь? — пробасил добродушно

Сергей, протягивая мне руку для рукопожатья. —

Люблю за вами наблюдать, еще вчера друг о друге вздыхали, переживали, а сегодня уже ссоритесь.

Мы не ссоримся, а выясняем отношения, это разные вещи, — сестра села с ним рядом, чмокнув мужа в щеку. — И это не мешает нам друг друга любить.

Сергей открыл мне заднюю дверь:

— Садись, бедолага. Вижу, что пришло время отметки, как быстро год прошел…

Прочитал я.

— Опять в миноре? — полюбопытствовал Сергей. — Большие проблемы? Выгнали, наконец, из сторожей?

Я залез в машину и пожал протянутую руку:

— У меня всё как всегда, тучи то собираются, то разбегаются, но из сторожей пока не выгнали. Рад тебя видеть в добром здравии и настроении. Как карьера?

— С карьерой все нормально, без больших проблем. Хочешь, тебе что-нибудь в своей конторе подыщу? Образованье у тебя есть, голова светлая, хватит тебе в глухомани сидеть, перебирайся к нам. Места всем хватит… — Я подумаю, только в ближайшее время буду очень занят, а вот потом, если ничего со мной не случится, мы поговорим.

— Я и говорю о будущем, а не о завтрашнем дне, — улыбнулся Сергей. — Как только найду что-нибудь приличное, сразу тебе сообщу. Тогда и будешь принимать решение. Кстати, мог бы чаще у нас бывать, было бы легче решать такие вопросы.

— В прошлом году я был у вас два раза — зимой и летом.

— Помню-помню, и каждый раз по три дня, даже не успел погулять. В этот раз мои мальчишки для тебя обширную культурную программу подготовили — рыбалка, грибы, ягоды, так что скучать не придется. Надолго?

— Неделю поживу, может чуть больше…

Сергей не знал обо мне ничего, или почти ничего. Ему, конечно, сообщили, что у меня редкое заболевание, из-за которого я не могу употреблять алкоголь, но не уточнили какое.

Он, вероятно, считал меня алкоголиком, которого закодировали. Никто не собирается его в этом разубеждать. Относился он ко мне неплохо, считал, правда, про себя неудачником и бездельником, и вероятно в этом прав.

Машину он вел лихо, стрелка зависла возле ста сорока, иногда перескакивая на сто семьдесят, поэтому вместо сорока минут, мы уже через двадцать въезжали в дачный поселок.

Мальчишки нас ждали, уже издалека заметили, открыли ворота и впустили Гено на ухоженный чистый двор дачи. Оба мальчика были похожи на Сергея, такие же улыбчивые и коммуникабельные.

Иногда, правда, в них проявлялось наше. Тогда они замолкали на половине слова, в глазах появлялась растерянность, словно сквозь то, что они видели вокруг, проступало что-то неведомое и загадочное…

Едва я вышел из машины, как они наперебой стали рассказывать, какие развлечения для меня приготовили, показали удочки, сапоги и наживку, а также огромное лукошко для грибов.

Почему-то я не удивился тому, что меня ждали и готовились к этой встрече, хоть даже сам не знал, что приеду сюда. Зато знала моя сестра, не сомневаюсь, что уже за неделю до моего приезда было об этом объявлено.

Я выслушал от мальчишек все местные новости, где лучше ловить, что собирать, и когда мы завтра встречаемся, а потом сестра отвела меня к соседнему дому Соседи оказались зажиточными людьми.

Дом, за которым мне было разрешено присматривать, оказался трехэтажным, со всеми городскими удобствами и даже с горячей водой, если помудрить с водонагревателем.

У меня все получилось, я вымылся в современной душевой кабинке и лег на пол, глядя, как ночь постепенно заполняет все пространство, разбрасывая по просторным комнатам полотнища густого мрака.

На оконном стекле колыхались тени от ветвей деревьев растущих во дворе, а в соседнем саду слышались голоса моей сестры, Сергея и мальчишек.

Я лежал в полудреме, в общем-то, уже не очень понимая, где нахожусь и что делаю, понемногу растворяясь в сумраке и теплом воздухе, пахнущей черемухой, яблоками и влажной землей, пока не исчез окончательно.

Есть нечто печальное и приятное в том, что твои мысли начинают путаться, и ты уже не очень-то осознаешь, спишь, или нет.

То, что еще минутой назад казалось реальностью, вдруг становилось сном и наоборот, то, что казалось нереальным, вдруг оказывается чем-то находящимся рядом с тобой. Я спал в огромном доме, тревожно прислушиваясь к приближающимся шагам, которые были мне знакомы, и знал, кто идет, хоть темнота не позволяла разглядеть даже силуэт.

Он явился из глубины сада, сел рядом на пол и стал рассказывать мне о том, что происходит в нашем городе, и кого убьют следующим.

Я открыл глаза, но увидел только качающиеся тени на полу, сплетающиеся в темную фигуру. И темный объяснял мне то, о чем я догадывался, но до этого не мог сформулировать для себя.

— Нельзя убивать ангелов, — объяснял он. — Когда их убивают, нарушается равновесие, и темноты становится больше. Теперь умрут все: и те, кто убивал ангела, и те, кто был рядом, но не вмешался. И те, кто знал, что ангела убьют, но ничего не сделал.

Маленькое зло призывает большое зло. Убивая ангелов, люди открывают дорогу демонам, потому что тех может победить только добро, которое исходит от бога…

Погибнет вся банда, они будут защищаться, искать того, кто их убивает, а найдут только свою смерть. Умрут все, благодаря тебе…

— Мне?!

— Ты же любил ее, как и я, — голос удалялся. — Это справедливо, когда умирают убийцы ангелов…

— Кто вышел на поединок — должен помнить, что он обязан встретить смерть, повернувшись лицом к врагу, — прошептал я фразу из кодекса самураев и очнулся. Так мне и не удалось понять, снилось ли это, или ночью ко мне приходило нечто действительно странное.

Я лежал на полу, а солнце слепило своими первыми лучами, пробивающимися сквозь неплотно задернутые шторы, под окном галдели племянники, собирающиеся на рыбалку.

Они не забыли обо мне, и скоро я уже сидел на берегу в рваной соломенной шляпе и, лениво зевая, смотрел на неподвижно застывший в прозрачной зеленой воде поплавок, все еще пытаясь разобраться в своем сне…

Потом у меня начало клевать. Я вытащил маленькую рыбку, блеснувшую серебряной чешуей на солнце, и торжествующе вскинул ее над головой. Мальчишки улыбнулись, покивали и снова уставились на свои поплавки. Я посмотрел на рыбку, раздумывая над тем, что с ней делать.

И тут из-за куста появился большой серый кот. Он подошел ко мне и боднул мое бедро твердой крупной головой.

Это было и приветствием, требованием и знаком старшинства. Я растерянно протянул ему рыбу, кот ее съел, не спеша, поглядывая на воду, солнце и поплавок. Потом еще раз оглядел меня, презрительно фыркнул и ушел. Племянники засмеялись:

— Вот так всегда, мы ему тоже первую пойманную рыбу отдаем. Его здесь все зовут генералом. У нас даже верная примета есть, к кому он подошел, тот больше всего и поймает сегодня. Так что тебе, дядя Максим, повезло. Генерал еще раз придет к концу ловли и потребует еще одну рыбу — придется отдать, иначе удачи не будет.

И действительно, у меня начало клевать. Выбрасывать мелкую плотву мне мальчишки не разрешили, и к обеду я наловил целое ведро. Кот действительно пришел, когда поплавок снова замер в неподвижности, и я положил перед ним три рыбы на выбор: большую, чуть поменьше и самую маленькую, решив показать, что не жаден и готов к дружбе.

Кот выбрал маленькую, проявив благородство и понимание…

Никогда не понимал кошек, хоть всегда относился к ним с некоторым уважением. Кошки не испорчены влиянием человека, они живут с нами и только. Мы не можем на них влиять, они не подаются дрессировке, поэтому естественны. И если кошки выбирают кого-то из толпы, можете мне поверить — это не простые люди, что-то в них есть.

В одной из старых книг как-то прочитал, что кошки любят отрицательную энергию. Думаю, это не так.

Энергия жизни не может быть отрицательной, она может быть просто другой. Как можно назвать какой-то из цветов в радуге отрицательным? Они все равноправные…

Кошки меня любили. Нет, не правильно, они меня просто замечали всегда и везде. Стоило мне где-то остановиться, откуда-то всегда появлялась кошка, подходила ко мне и бодала меня головой.

Как бы говоря: ты не один, я рядом, в случае чего, можешь на меня рассчитывать…

Может, так оно и было, только мне еще ни разу не потребовалась их помощь…

Кот ушел, и мальчишки тут же стали сворачивать удочки:

— Если генерал ушел, значит, поклевок больше не будет, можно даже не стараться. Старая примета.

И тут же как-то незаметно меня втянули в приготовление ухи, потом мы купались, обедали, ходили за грибами в соседний лес, болтались бесцельно по дачному поселку. Л вечером я опять лежал на веранде и смотрел, как сумрак заполняет огромный дом, ожидая прихода темного.

Понемногу исчезли звуки, высыпали звезды на черное небо.

Ночь заключала меня в свои объятья. От нее пахло остывающей от жары землей, зеленью, пылью и цветами…

И я потерялся в ее объятьях, только утром нашел себя лежащим на деревянном полу веранды, глядящим прямо в лицо багрово-желтому солнцу.

Темный приходил и в эту ночь и в последующие. Только я уже не помнил, о чем мы с ним говорили.

Так прошел день, а следом вместе с воплями племянников пронесся второй, за ними исчез третий в прохладе леса, криках птиц, цоканье белок и тяжести корзины от белых грибов…

Я оглянуться не успел, как оказалось, что живу в дачном поселке больше десяти дней, и завтра должны приехать соседи, чей дом я так замечательно охранял от набегов бомжей.

Пора было перебираться к сестре или уезжать.

Я выбрал второе, и этим же вечером сел в поезд, который должен был вернуть меня обратно в мой город.

Перед этим мы долго разговаривали с сестрой. Разговор снова зашел об Ольге.

Сестра не хотела о ней говорить, но я настоял. Это было необходимо, чтобы понять, почему мне так плохо. Откуда у меня появилось ощущение, что произошло нечто ужасное и непоправимое. И почему только у меня одного?

Неужели весь мир не заметил, что светлого и доброго в нем стало меньше? Это правда, что сдвинуто равновесие…

Люди умирают каждый день, кладбище вот открылось новое. Время перемен продолжает убивать всех неподготовленных к безжалостному будущему. Но смерть каждого человека, это потеря для всех нас, ибо каждый человек неповторим. Но когда убивают ангелов, это угроза даже не человечеству, а всему живому на этой планете.

— Ангелом Ольгу считал только ты, поэтому ее смерть произвела на тебя такое впечатление, — недовольно покачала головой сестра. — Как только ты поймешь, что она была обыкновенной девчонкой, ты сможешь принять ее смерть, и тебе станет легче. Прошу тебя, сделай это. Ангелы не умирают, они бессмертны, а если кто-то умирает, это не ангел…

— Не хочу принимать ее смерть, хоть уже знаю, что ее нет, — я отвел глаза. — Видел тело в морге, ты права, это был не ангел, а комок полуразложившейся плоти. Но не все ангелы бессмертны и состоят из прозрачной чистой энергии, есть и другие, из плоти и крови, и они смертны.

— Это не ангелы, — повторила сестра. — Возможно, очень хорошие люди, но не ангелы.

— Человек — не только тело, но и душа, а вот Ольги в том разложившемся теле уже не было, она ушла…

— Хотела бы я сказать тебе, что душа не существует, если бы постоянно не чувствовала ее в своей груди, — проворчала сестра. — Ольга была хорошей девушкой, чистой и нежной. Но она была земной, настоящей, а вы мальчишки этого не понимали. Я разговаривала с ней, она мечтала о любви, о поцелуях, о страсти, и о детях…

А вы смотрели на нее, раскрыв рот, и не осмеливались даже обнять. Она от этого страдала, мучилась и мечтала уехать из нашего городка туда, где ее будут воспринимать, как обыкновенную девчонку. Вот почему говорю тебе, она не была ангелом…

Я поднял на сестру глаза и ласково улыбнулся:

— Я знаю. Но где бы она ни появлялась, тут же смолкали пустые разговоры, прекращались ссоры, люди становились честнее, добрее и человечнее, вот почему я говорю об этом.

— Не люди, а мужчины, — проворчала сестра. — А они никогда не отличались большим умом…

— Ты права, — грустно улыбнулся я. — Но

Ольга была ангелом именно для мужчин, и они убили ее. Те, кто смог преодолеть в себе трепет и нежность, взрывающую грудь, не принадлежат к людям. Они должны умереть…

— Нет, это как раз были люди реальные и настоящие, — вздохнула сестра. — Грубые и неотесанные, похожие на волосатых обезьян, но люди сегодняшнего дня. Они убийцы, но наши предки все были такими.

Я вздохнул:

— Тогда не нарушали равновесие, они убивали, в ответ уничтожали их, это была война на равных. Сейчас все иначе, потому что убивают не неразумных зверей, а слабых и добрых людей.

Возможно, когда умирает один добрый человек, не очень заметно, а когда гибнут тысячи, это уже страшно, а если насилуют ангелов, это катастрофа для всего мира…

— Мне жаль ее, тебя и всех нас, — сестра вздохнула. — Наверно, я просто хочу невозможного, чтобы все вернулось обратно, чтобы не было этой ужасной смерти. Я тоже любила Ольгу, но не хочу бояться за тебя и видеть, как твои глаза источают тоску…

Я же чувствую тебя, мне даже дышать трудно, когда слышу твою боль…

— Те, кто убил Ольгу, умрут, — я отвернулся, пряча выступившие сами собой слезы. — Те, кто заступятся за них, тоже умрут. Возмездие придет, ангелов нельзя убивать, это опасно, иначе можно потерять рай…

— Надеюсь, что убивать будешь не ты?

— Я тоже на это надеюсь, — проговорил глухим голосом, по-прежнему глядя в сторону. —

Очень бы хотелось остаться в стороне, но боюсь уже не получиться…

— Я не хочу тебя потерять, ты мой единственный оставшийся в живых близкий родственник и мой брат, — сестра вцепилась в мою руку. — Пожалуйста, пообещай мне, что не будешь убивать этих, даже не знаю, как их назвать…

— Не буду, обещаю.

Я спокойно дал это обещание, зная, что если кто и будет убивать, так мое второе «я», а за него я не в ответе.

— Ольга так мечтала о земной любви, о страстных поцелуях, о крепких объятьях, от которых трещат ребра, — сестра тоже заплакала. — И как ужасно, что она умерла, получив именно таким образом то, о чем мечтала. Если бы я верила, что существует дьявол, то подумала бы о том, что эту смерть подстроил он. — Она мечтала о любви, а не о смерти. О нежности, а не о грубости. О полете, а не о падении…

— Ты прав, — сестра вытерла слезы. — Ни одна из женщин не мечтает об изнасиловании.

Они мечтают любить тех, кого сами выбрали.

Страшно, когда тебя лишают выбора, а затем и самой возможности жить. Жутко, когда вместо любви получаешь насилие и смерть.

Прочитал мрачно я.

— Уезжай, — сестра вздохнула. — Ты расстроил меня. Я буду думать о ней, и о себе, и о тебе. Мне жаль нас всех…

Я пошел к двери.

— Только не умирай, не бросай меня, — добавила она жалобно. — Пожалуйста…

Я печально улыбнулся в ответ:

— Дурак! — сестра отвернулась, пряча слезы, — Сергей отвезет тебя на вокзал. Я не стану тебя провожать, потому что буду думать, что прощаюсь навсегда…

Я шел по перрону, бормоча про себя: — Мы предпочитаем жить, чем умереть, именно это предпочтение определяет во многом наш выбор жизненного пути. Чтобы преодолеть это чувство, каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти.

Этому нас учит кодекс самураев — Бусидо.

Я сел в вагон, рассматривая свое изображение, отразившееся в стекле, лицо загоревшее, руки покрылись мелкими царапинами от веток в лесу и крючков на удочках, а внутри блаженная тишина.

Лицо казалось неестественно спокойным, наверно такое же было у мертвого Христа, когда он перестал ощущать невыносимую боль в сердце за всех нас.

Он нес свет, и его тоже убили…

Что же мы за разумные существа, если все время убиваем все, что может нас изменить, сделать лучше?

В поезде было спокойно, люди занимались своими делами, а я стоял, высунув голову в открытое окно, впитывая в себя запахи наступающей осени. Я ничего не замечал.

И только, когда сошел с поезда и пошел по улицам родного города, боль вернулась ко мне с удвоенной силой, словно никуда и не уходила.

Было раннее утро, на еще пустых улицах дворники шаркали метлами по асфальту, выгребая из-за углов пластиковые бутылки из-под пива и пустые смятые пачки сигарет, разбросанные развлекающимися подростками.

Не так давно я и сам был таким же. У меня снова защемило сердце от воспоминания о потерянном ощущении жизни, как бесконечности, таящей в себе множество сладких и приятных сюрпризов.

Тогда было только ожидание…

И вот будущее пришло, и я уже ничего не жду кроме смерти, надеясь только на то, что она будет быстрой и без долгих мучений.

Я прошел по смутно узнаваемым переулкам, отдающимся какой-то гулкой памятью внутри тела. У меня всегда так бывает после долгого отсутствия.

Все кажется незнакомым и чужим, если тебе какое-то время было хорошо в другом месте.

Я дошел до своего дома, поднялся по ступенькам и постучал в дверь своей квартиры. Даже не знаю, зачем это сделал.

Вероятно из озорства…

Самое забавное и неприятное оказалось в том, что дверь мне открыли…

Я хорошо помню, что, уезжая, закрывал дверь на замок. Конечно, это не суперсовременный механизм, которым оснащают свои двери сегодня богатые люди, а обычный английский замок, открываемый несложным ключом. Опытный вор вскроет такой при помощи отмычки за минуту, а то и быстрее. Я наблюдал за тем, как однажды мой детский товарищ открыл его при помощи скрепки, затратив на это полминуты.

Он был мальчишкой, который интересовался замками, и учился в параллельном классе, но уже в десятом классе мог вскрыть почти любой замок. Мой товарищ постоянно совершенствовал свое умение, читал журналы, обрабатывал кончики пальцев наждачной бумагой, чтобы они стали чувствительнее.

А когда я его спрашивал: зачем он это делает, приятель недоуменно пожимал плечами и говорил, что и сам не знает. Просто ничто другое его не интересовало в этой жизни…

Он готовился стать вором медвежатником, читал о них рассказы и романы, находил какие-то газетные вырезки, прилипал к экрану, когда показывали ограбление банка, разбирая потом по этапам все, что происходило, в поисках причины неудачи.

Вот и не верь в то, что каждого по жизни ведет своя судьба. Ты еще не научился ходить, а злобный рок уже тащит тебя безжалостно в твое тюремное будущее, подбрасывая в руки отмычки, которые тебя обязательно погубят.

Дверь моей квартиры открылась, и оттуда выскочили двое крепких ребят, они быстро и профессионально заломили мне руки и бросили на бетон лестничной площадки, больно уткнув под ребра стволы штатных «Макаровых».

А вслед за ними вышел и лейтенант — мой одноклассник, с которым не так давно я разговаривал на кладбище, имя которого так и не вспомнил…

Возможно потому, что не хотел его знать? Или потому что он мне не понравился?

— Я случайно не ошибся дверью? — полюбопытствовал я, разглядывая грязный бетон под носом. — Может быть, перепутал этаж? Или это уже не моя квартира?

— Квартира все еще твоя, этаж тоже, и ты не ошибся дверью, — мрачно пробасил одноклассник, покачиваясь на новых кроссовках. Забыл сказать, что вся опергруппа была одета в штатское, и кроссовки были у всех, притом настолько красивые и блестящие, что я им даже позавидовал. — Тебя мы и ждали. Предварительному следствию интересно, где ты был… — Надеюсь, что ордер на арест у вас есть? Я ездил к сестре, каждый год это делаю.

Мою сестру этот парень знал, даже когда-то ухаживал за ней, возможно, поэтому хмуро добавил.

— Ты ее не приплетай, она тут не при чем, к тому же все равно это тебе не поможет.

Меня быстро и сноровисто обыскали. Перерыли всю сумку, надеясь найти в грязном белье оружие, возможно, наркотики, или что-то другое противозаконное. Ощущение сразу скажу, не очень приятное. Как-то стало стыдно и неудобно, словно это я им предложил свои грязные трусы, а не они сами их разглядывали, брезгливо морщась…

— Ордера на арест у нас нет, но он нам и не нужен, — произнес лейтенант, по-прежнему покачиваясь на замечательно новых кроссовках перед моим лицом. — Мы тебя просто задержим на трое суток, имеем право, для проведения следственных действий, проще говоря, для допроса. Надеюсь, ты еще не забыл о том, что находишься в списке подозреваемых под номером один в убийстве господина

Шарафутдинова?

— Не забыл, а что случилось? — лежать на бетоне было неприятно, тем более что перед носом валялась раздавленная сигарета и обертка от жвачки. — Кого-то еще убили? Вам не хватает подозреваемых, решили использовать хорошо знакомых?

— Очень смешно, — фыркнул лейтенант, делая знак своим ребятам, они взяли меня под руки и потащили по лестнице вниз. — Может быть, сам все расскажешь? Как убивал и кого?

Облегчишь, так сказать, свою участь, а мы тебе оформим явку с повинной…

— Рассказал бы с удовольствием, да только меня в городе не было, я уезжал, так что даже не знаю, кого тут у вас снова замочили. Как я мог кого-то убить, находясь вдали от родного города? Был использован какой-то новый вид оружия? Самонаводящаяся ракета класса «Земля-Земля»? И пуск был произведен с дачи моей сестры?

— Все проверим, и оружие и твое алиби тоже. Надеюсь, железнодорожный билет не выбросил? Или добирался на каком-то другом транспорте?

— Железнодорожный билет есть, лежит в кармане.

— Вот и хорошо, — лейтенант зевнул. — Его шефу и покажешь. А мое дело простое, взять и отвести тебя в отдел, дальше с тобой будет разбираться мой шеф. Ему и расскажешь о том, где прячешь ракеты, и как убивал Кеннеди.

— Ты, между прочим, ворвался в мою квартиру, словно вор, а это незаконно.

— Сейчас все законно, — лейтенант ехидно засмеялся. — Только зря ты меня вором назвал. Красть в твоей берлоге абсолютно нечего, мы наоборот тебе в холодильнике немного колбасы и сыра оставили. Пришлось три дня сидеть, а жрать, у тебя как всегда нечего.

— Простите, но я вас не приглашал…

— Это точно, — лейтенант с кем-то переговорил по сотовому телефону, поэтому, когда мы вышли, нас уже ждала у подъезда белая семерка с синими милицейскими номерами. Меня, не особо церемонясь, засунули на заднее сиденье, и уже через пятнадцать минут я сидел в пустом кабинете старшего оперуполномоченного и растирал багровые полосы на руках, оставшиеся от наручников.

Дверь открылась, в нее зашел высокий мрачный тип с растрепанными волосами и кобурой под мышкой, как и ожидалось совершенно незнакомый.

— Этот что ли, тот самый Максим, себя непомнящий? — спросил он у моего одноклассника. — Что-то он какой-то маленький и худенький, я ожидал увидеть детину с косой саженью в плечах и лицом дебила.

— Так точно, это он, и лицо такое, если приглядеться, а вот косой сажени действительно нет, извини. В следующий раз уточняй, кого тебе нужно…

— Понятно, — старший опер еще раз внимательно оглядел меня и закурил. — А вы идите, отдыхайте, после обеда жду всех на рабочем месте.

Лейтенант и двое ребят, которые меня так ловко сунули носом в бетон, вышли.

Старший оперуполномоченный сел на стул, и демонстративно дунул дым мне в лицо. Просто так, чтобы проверить мои нервы, и взять на испуг. Я продолжал растирать руки, хоть мне это очень не понравилось. Сразу вспомнил все истории об избиениях в нашей милиции, отбитых почках, печени и прочих органах.

Опер показал на сигареты:

— Если хочешь, кури…

— Не курю, бросил два года тому назад, — пробурчал я, почему-то мне захотелось спать, сказывалась бессонная ночь в поезде. — Врачи сказали, что это вредно. — Знаю, мне тоже говорили, только я им не поверил. Итак, что мне с тобой делать?

Мне почему-то стало безумно скучно, как-то вдруг все стало понятно, и что он спросит и сделает, поэтому, не доживаясь его вопросов, я достал из кармана два железнодорожных билета и положил на стол перед ним.

Я их не выбросил, хотя и мог бы, что-то мне не дало это сделать.

— Жил у сестры, дачный поселок, — я назвал номер улицы, — Видели меня там многие.

Никуда не выезжал, нигде не был.

Опер посмотрел на билеты, внимательно прочитал все, что там написано и ухмыльнулся:

— Простите господин, Макаров, но есть один маленький нюанс, который все меняет.

Господина Филимонова Анатолия Сергеевича

1967 года рождения убили как раз перед вашим отъездом.

У меня внутри все обмерло. Одно дело предчувствие, и совсем другое, когда оно исполняется. Голос старшего опера, куда-то исчез, а потом снова появился.

— После совершения преступления вы вполне могли успеть на поезд, а в свете предыдущих наших подозрений становится понятным ваше желание приобрести алиби. Обычно, этим озабочены только те, кому оно по-настоящему нужно.

— Если Филю убили, туда ему и дорога! — я снова обратился взглядом к пространству за окном. — Хотите, верьте, хотите, нет, но я его не убивал. А большой любви к нему не испытывал, потому что после последней встречи с ним обнаружил на своем теле немало синяков.

— Выходит, мотив для убийства у нас уже есть! — довольно ухмыльнулся опер. — Значит, имелись какие-то отношения и сложились они не очень хорошо…

— Отношения сложились, я его не любил, а он меня, — я вздохнул. — Только убийство это на меня вам не удастся повесить. Меня видели соседи, когда выходил из дома. И если сравнить время, а я надеюсь, что они его запомнили, то окажется, неспешным шагом едва успевал на поезд.

— А я и не сказал, что его убили утром.

— Ночью я спал — алиби, как вы сказали, себе обеспечивал, хоть и не знал, что оно мне понадобится…

— Спал не один? Есть свидетель, или свидетельница? — Нет, свидетеля нет.

— Проверим, — мрачно пробурчал опер, но по его внезапно поскучневшему взгляду я догадался, что он уже и сам понял, что Филю убил не я.

Не знаю, что его больше всего убедило то ли мой ленивый тон, то ли упоминание о соседях. Вероятно и то и другое, потому что после моих слов он тут же позвонил дежурному и предупредил того, что меня отпускает. Потом показал рукой на дверь. Хорошо так показал, размашисто. Рука со свистом пролетела перед моим носом.

— Пока свободны, Максим Андреевич, если накопаем что-нибудь новенькое, то вам обязательно сообщим. Из города никуда не уезжайте, не стоит вам никуда ехать, вокруг свирепствуют эпидемии разных болезней.

Поверьте мне, это для вас станет небезопасным. Подписку о невыезде я вам давать не буду, но в случае если вы меня не послушаете, снова станете подозреваемым номер один еще и в этом убийстве.

Вопросы ко мне есть? Жалобы? Может, желаете написать заявление прокурору о грубом обращении оперативников при задержании? — Жалоб и заявлений пока нет, наоборот, в полном восторге, — я поднялся со стула. —

Прошу отметить похвальной грамотой высокую культуру задержания вашими подчиненными, даже никто ни разу не ударил ногой, так потоптались немного и все…

— Это мы в следующий раз исправим, благодарности и грамоты давать не будем, а невиновные в неприменении оружия при задержании будут сурово наказаны… — Опер достал из сейфа какое-то дело и что-то начал писать, я для него больше не существовал. — А побить действительно могли, их этому учили…

Я остановился у двери, а почему бы и на самом деле не спросить, пользуясь предоставленной возможностью?

— Но вопросы у меня к вам есть. Кто убил Ольгу?

— Филя точно не убивал, — процедил сквозь зубы старший оперуполномоченный. —

Он в это время был в другом месте. Так что если пойдешь по этому следу, упрешься в тупик. Кстати, ты ведь спросил об этом не зря?

Думаешь, что кто-то еще кроме тебя вышел на кровавую охоту? Или все-таки Филю прибил ты?

— Когда стражи защищают не тех, кто нуждается в защите, стражем становится каждый из горожан. Организуются дружина в каждом квартале, и она начинает патрулировать прилегающие улицы. Налоги на содержание стражи в это время не платятся, а оплачиваются только сторожа для городской тюрьмы. Так написано в городском укладе четырнадцатого века… — пробормотал я, выходя из кабинета. — Возможно, за Ольгу мстят теперь все нормальные парни этого города, а вы пытаетесь спасти убийц. Такое всегда кончается плохо. Смерти будут продолжаться. До свиданья…

— До скорого свиданья, — донеслось из-за двери. — Не исчезай. Думаю, у меня скоро к тебе опять появятся вопросы. А насчет всего остального ты не прав, дерьма у нас много, но не настолько. А с ваших налогов нам проку нет, эти деньги в Москву уходят, а зарплату мы получаем из области.

А того, кто убивает, мы найдем, мстители никому не нужны, без них разберемся, на то власть нам и дадена. А твои народные дружины исчезли вместе с Советской властью.

Я хмуро покосился на закрытую дверь, продолжать дискуссию не имело смысла. Старший оперуполномоченный может изменить свое решение, и тогда придется ночевать в камере. Нет уж, лучше по старинке, дома…

На меня никто даже не взглянул, когда я выходил. Похоже, опер верил в то, что дежурного может интересовать еще что-то кроме газеты, которую он читал. Я открыл дверь и вышел на улицу. Солнце светило вовсю.

…Когда ты расплачиваешься за свою неосмотрительность смертью, — значит, жизнь проведена бесцельно, но помни, смерть не роняет твоего достоинства, она не бесчестит…

Так гласит Бусидо.