Месть Демона

Глава пятая Неужели оборотень?

Мне удалось добраться до дома без приключений. Правда, пришлось идти от милиции пешком, обратно меня никто везти не собирался. Впрочем, этого я и не ожидал. Как сказал старший оперуполномоченный — дерьма у них много…

Шел и раздумывал над тем, что происходит. То, что Филю, убьют, я знал, хоть и не понимал, откуда во мне появилось это знание, и кому могла понадобиться его смерть.

Нежели все, что говорил темный в моем сне, станет правдой?

И умрут не только те, кто принимал участие в изнасиловании и убийстве Ольги, но и те, кто попытается защитить виновников? А если милиция попробует помешать, то убьют и их?

Странно, но пока действия стражей порядка трудно назвать логичными — например, удивляло то, что меня отпустили. Стоило ли устраивать засаду в моей квартире, жить там три дня, чтобы отпустить через полчаса пустого бессмысленного разговора?

Либо им делать нечего, либо я не понимаю того, что происходит! Возможно, игра? Только кто играет и с кем? И почему все убеждены, что убиваю я? Кто желает, чтобы думали так? Зачем, с какой целью?

Странно, почему до сих пор не использован мой нож? Если бы его подбросили в милицию, то даже сестре не удалось бы вытащить меня из следственного изолятора.

Что-то не сходилось, я поморщился и ускорил шаг. Кто бы ни убивал бандитов, этот человек был далеко не глуп, хотя бы потому, что его до сих пор не поймали.

И как я только что понял, никто в милиции не имеет четких предположений о том, кто это мог быть, а им известно гораздо больше, чем мне. Итак, кто же убил Филю, Шарика, Казнокрада? По логике, не требующей знаний и навыков, ясно, что убивает кто-то из близких друзей девушки. А таких немного, всего двое — я и Роман. Близкие родственники в этой войне не участвуют. Отец Ольги лежит в больнице с инфарктом, его мать находится вместе с ним.

Роман на меня произвел впечатление очень хладнокровного и расчетливого человека, явно понимающего, что делает, и к каким последствиям приведут те или иные его действия.

Почему же его никто и ни в чем не подозревает, а все цепляются ко мне? Почему никто не устраивает на него засады, не пишет ориентировки с указанием его примет?

По логике его должны были арестовать сразу, как только произошла первая смерть, и стало ясно, что это не обычные разборки.

У него есть мотив для мести гораздо более весомый, чем мой. Он физически развит, не местный, а значит, свободен от наших детских симпатий и антипатий.

Почему же Букашкин оказался вне подозрений? Если это не он, то кто?

Я даже задумался над тем, кто еще мог убивать, кроме нас, но не смог представить никого, кто был бы на это способен. Не то, чтобы ребята у нас в городе были робкого десятка. Просто многие знали, кто за кем стоит. Шарика еще как-то можно было убить без больших последствий, но Филю…

Он хоть и не являлся сейчас человек достаточно близким к Болту, но все равно находился в круге людей, которые ему небезразличны. Если смерть Шарика можно забыть и простить, оправдав местью, то смерть Фили грозила потерей авторитета самому главному и уважаемому бандиту нашего города.

Кто станет уважать человека, близких друзей которого убивают одного за другим? От такого военноначальника мгновенно отрекутся все его воины, и ты окажешься без армии, а значит, умрешь и ты, потому что между князем и простыми людьми всегда стоят его воины.

А если ты не знаешь, кто жаждет смерти твоих людей, ты слеп и глуп, поступаешь неразумно, то есть уже частично мертв, потому что когда бог кого-то хочет погубить, он лишает его разума…

Болта я дураком не считал, хоть и почти его не знал. Но человек, имевший банду из сотни бойцов, ни разу не оказавшийся за решеткой, несмотря на то, что в городе регулярно убивали людей по его команде, явно отсутствием ума не страдал.

Его бойцы занималась разбоем, запугиванием, иногда убивали — это обычное их занятие в сегодняшних временах.

Конечно, я знал, как Болт стал тем, кто он есть. Когда в стране рушились старые устои, людям, стоящим у власти, потребовались убийцы и бандиты, не связанные в своих действиях моралью.

Вот тогда Болта приблизили к себе те, кто тогда властвовал над городом. Он со своей командой осуществлял охрану многих незаконных сделок, убивал, запугивал, а его покровители прикрывали его от городских стражей.

Первоначально, когда в милиции еще оставались честные люди, вроде дяди Игоря, его сажали при каждом удобном случае, хоть и скоро выпускали по звонку от высокого начальства.

В конце концов, это всем надоело, в милиции начались чистки, после которых она стала еще более ручной, а Болт в результате приобрел неприкасаемость.

В отделе у него появились свои сотрудники, сначала те, кто понял, что лучше с ним дружить, чем ссориться, а чуть позже и полностью ему преданные.

Он подбирал ребят, приходящих с армии, разговаривал с ними, и отправлял в кадры УВД, у него к тому времени и там было все схвачено. Он платил деньги своим сотрудникам и гораздо больше, чем государство — а музыку всегда заказывает тот, кто платит.

Как я понимал, у милиции найти убийцу Шарика не получалось, а того, кто проводил расследование со стороны бандитов, убили.

Теперь на горизонте должен нарисоваться некто по кличке «Перо». Он был самым близким человеком к Болту, занимался непосредственно личной охраной, чисткой и поддержанием дисциплины во всей банде.

Обычно эта страшная фигура привлекалась только тогда, когда требовались решительные меры, поскольку Перо ни с кем никогда не церемонился, не испытывал к кому-либо жалости, и никого не уважал, кроме себя и своего шефа.

Его следствие проводилось быстро, после него оставались только изуродованные пытками трупы.

Защитить от него меня никто не мог, и даже не стал бы пробовать. Кончалось это обычно плохо… По-моему мнению Перо должен был сесть в тюрьму еще лет пять назад, когда приватизировали один из наших заводов, владельцев убивали одного за другим, их взрывали, стреляли, резали…

Скандал получился мощный, информация дошла до области, на горизонте замаячили могучие силы, которые могли очень многое.

Болт был вынужден использовать все свои связи и возможности, чтобы спасти Перо от колонии, начиная с убийства непослушных следователей, непонятливых свидетелей, и заканчивая запугиванием судей и снятия с должности городского прокурора. Это показало всему городу его силу, а милиции и всем правоохранительным органам, что по большому счету всем на них плевать.

Их будут убивать как обычных смертных, когда в деле замешан Болт, и никто из высшего руководства не вмешается.

Вот к какому выводу я пришел. Скоро за мной придет палач.

Если Перо решит, что виноват в этих смертях я, меня убьют, предварительно подрумянив мою кожу утюгом и откромсав гениталии, и даже если он так не решит, финал будет тем же.

Я грустно усмехнулся, подумав о том, как не хватает современности средневековых мастеров пыток, умеющих пытать долго и с наслаждением. В сегодняшнем времени они бы пользовались заслуженным уважением и почтением.

Вот уж чья специальность замечательно востребована. Умение получать любую информацию от кого угодно и разнообразно-жестокими методами, сейчас настоятельно необходимо, для тех, кто держит власть.

А еще я подумал о том, что на всех поворотах человеческой цивилизации всегда вперед вырываются те, кто не ограничен нравственными нормами — по-настоящему свободен.

Такие люди обычно недовольны своим местом в человеческой иерархии и уверены в том, что достойны большего. И вот когда содрогается мир, они сразу выходят вперед, потому что готовы убивать, отбирать и насиловать, чтобы получить то, чем, как они считают, были ранее незаслуженно обделены.

Слой человеческой цивилизации тонок, и на переломах обнажается вся человеческая звериная суть. Нравственные законы существуют только для тех, у кого развита душа. У кого она мала и слаба, тот не боится ее потерять, и чаще всего даже не подозревает о ее существовании.

Правда, живут они недолго, смерть их легка и быстра. При первом же удобном случае, они, не задумываясь, убивают друг друга. Зло убивает зло. Так задумано. Это нас и спасает до той поры, пока зла не становится так много, что оно уже начинает править миром. Тогда начинаются войны, умирают все, и добрые и злые…

Зато расчищается место для умных людей, которые становятся более осторожными и какое-то время не допускают зло во власть. Хотя наверно здесь я вероятнее всего ошибаюсь…

Наша страна сделала серьезный поворот, а когда стадо поворачивает обратно, хромые и увечные всегда оказываются впереди.

К сожалению, я не дочитал до конца буддийский трактат о карме, поэтому так и не узнал, что ждет тех, у кого так изувечена душа…

Дома я позавтракал колбасой, сыром и хлебом, которые мне оставила наша доблестная милиция. Было очень вкусно. Или нашей городским стражам порядка отпускают продукты в местных лавках значительно более высокого качества, либо все, что достается нам бесплатно, приобретает вкус божественной амброзии.

После сытного ужина я поплескался в горячей ванне, задумчиво разглядывая ложащийся тонкий слой пара на зеркало, от которого искажалось мое лицо, становясь другим, мрачным, растерянным и печальным.

Я еще долго рисовал рожицы на потном стекле, пытаясь представить то, что не понимал никогда — мое второе «я».

Потом лег спать. Сны мне снились тревожные, я ожидал беды, и она, не заставив себя ждать, пришла под завесой мрака.

Когда на город окончательно и бесповоротно завладела ночь, моя дверь затряслась от сильных ударов, били вероятнее всего ногами… — Кто там? — вяло поинтересовался я.

Вставать и двигаться мне не хотелось, да и надежда на то, что снова удастся заснуть, пока не пропала. — Кому я стал так интересен в это время суток? Позволю отметить — довольно опасное время для прогулок и встреч гостей…

За дверью воцарилась тишина, похоже, мои слова тщательно обдумывались.

— Открой, это я, — послышался голос

Кости Бирюлева, мы учились с ним в одной школе когда-то, поэтому считается, что знакомы. — Нам нужно поговорить…

— Вычлените из этого «нам» меня, — я даже ухмыльнулся от предвкушения. Сон прошел сразу. Поспать, похоже, в эту ночь не удастся, зато за дверью расположился цирк с веселыми клоунами, изображающими из себя страшных злодеев. — Лично мне разговаривать с тобой не хочется, совершенно не интересно, не нахожу темы, которая была бы так увлекательна для нас обоих. Не о школе же мы с тобой будем говорить?

— Ты открой дверь, как-то вот не хочется кричать, поздно же… — голос у Кости был добрым. Возникло ощущение, что именно такие люди и заботятся обо всех живущих в этом мире. Красный крест. Они спасают нас от нас самих, штабелями укладывая в свежевырытые могилы.

— Я бы открыл, но почему-то мне кажется, что ты не один. Близнецы с тобой? Я слышал, как они нежно поглаживали ногами обшивку моей двери. Извращенцы?

— Чего он там про нас базарит?! — близнецы обиделись, так и не поняв смысла того, что я только что произнес. — Разорвем козла на части! Открывай, сучок!!!

В дверь забарабанили с удвоенной силой. Я дополз до порога, приподнялся и накинул на полотно металлический засов, который когда-то сконструировал мой отец как раз для подобных случаев.

Дверь была деревянной, толстой и прочной, в сталинские времена умели делать хорошие вещи, а когда полотно перекрывалось засовом, то становилась практически неразрушимой. Выбить ее ногами точно невозможно…

— Тихо вы! — Костя попытался успокоить близнецов. — Будете орать, он все равно не откроет, а соседи сбегутся. А нам лишние свидетели нужны? А если он снова за гранату возьмется?

— Замочим козла!!! А соседи пусть не лезут, рога отшибем!

— Макс, лучше открой, с тобой хочет поговорить Перо. Если не откроешь, все станет гораздо хуже. Поверь мне, Перо не Филя, он тебя не пожалеет, деньги тебе в карман на опохмелку совать не станет…

— Костя, почему ты обо мне так плохо думаешь? — полюбопытствовал я. — Ну не дурак же я совсем. Предположим, у меня хватит ума открыть вам дверь. И что будет дальше?

Неужели, излучая доброту и ласку, вы вручите мне подарок от вашей фирмы?

Во-во, точно мы тебе подарок принесли, — обрадовано заржали близнецы. — Ты только двери нам открой, мы тебе сразу его вручим…

— Почему-то мне кажется, что сначала вы меня станете избивать, — продолжил я. — А потом едва живого потащите к вашему шефу, чтобы продолжить избиение уже при нем.

— Сейчас не откроешь, выловим тебя завтра, только бить будем гораздо больше, а то и совсем инвалидом сделаем, — пообещал Костя. —

Лучше открывай, тогда для тебя все еще может быть, и обойдется. Перо — мужик справедливый, если ты ни в чем не виноват, может и отпустит. Почему мне показалось, что он и сам своим словам не верил. Как будто говорил не для меня, а для близнецов, чтобы они потом подтвердили, что Костя честно пытался меня вытащить из моего дома.

— И стучать в мою дверь больше не советую, — раздельно для лучшего понимания почти по слогам проговорил я. — Забыли, что это за дом, и кто в нем живет? Думаю, уже кто-то из соседей позвонил в милицию. Поверьте, к нам они всегда приезжают, потому что люди здесь живут заслуженные и уважаемые, бывшие когда-то сами властью. Интересно, посадят вас, за хулиганство, или нет? — Я сделал трогательную паузу. — Думаю, что вас даже вытаскивать никто не будет. Обезьянник в милиции — хорошая школа для идиотов, они все через нее проходят, вам точно не помешает…

— Значит, по-хорошему открывать не хочешь? — В голосе Кости послышалась явная угроза. — Тебе же хуже будет!

— Ни по-хорошему, ни по-плохому дверь не открою, — я сделал еще одну небольшую паузу, надеясь, что это сделает более понятным мои дальнейшие слова. — В такое позднее время я не принимаю гостей. Неужели это не дошло до вас еще в прошлый раз? Советую заранее согласовывать время своего посещения, или как это, по-вашему, называется… — «забить стрелку»?

— Ты с кем, козел, собрался стрелку забивать? — вступили в разговор близнецы. — Лучше открой, тогда может, недельку лишнюю проживешь…

— Если даже вы, господа, не уверены в столь благополучном разрешении наших с вами вопросов то, что можно сказать обо мне? — произнес я четко и с выражением трогательной печали.

Разговор мне начинал нравиться. Чувствовал я себя в полной безопасности за хорошей крепкой дверью. К тому же мне было плевать на все их угрозы, а клоунов я всегда любил. — Пожалуй, даже после столь серьезных аргументов я вынужден буду отказать вам в вашей нелепой просьбе об аудиенции.

— Что?! Чего сказал?! Мочи, козла! Ломай дверь!

В дверь снова заколотили. Мне даже стало жалко добротную дубовую древесину, так ей доставалось от ног обутых в модные ботинки с загнутыми носами. Или на дело они ходят, как и оперативники, в кроссовках?

В ночной тишине послышалась милицейская сирена, она быстро приближалась.

По лестнице пронеслись стремительно удаляющиеся шаги, близнецы и Костя ретировались. Я удовлетворенно усмехнулся и закрыл глаза.

Но скоро сначала по лестнице, потом под дверью забухали чьи-то торопливые шаги, мне даже показалось, что я почувствовал запах оружейной смазки и привычного ежедневного страха. Потом услышал голоса…

Кто-то из соседей долго и нудно что-то рассказывал наряду, к моей двери подошли, постучали, и чей-то голос мрачно спросил.

— Здесь все живы? У вас все в порядке?

— Живы все, — отозвался я. — Нет даже раненых.

— Откройте, милиция!

Я сбросил засов и оттянул щеколду.

В квартиру вошел, отодвинув меня в сторону, незнакомый мне молоденький сержант в форме, нервно сжимая короткоствольный автомат в руках, сзади его страховал еще один парнишка с автоматом, но уже с лычками ефрейтора. Сержант обошел квартиру и спросил:

— Что это за шумные гости к вам приходили? — Бандиты, — ответил я, глядя на них глазами честного и добропорядочного гражданина. — Наверно, хотели меня убить, или ограбить. Угрожали физической расправой, если я им не открою.

— Заявление подавать будете? — хмуро глянул на меня из-под густых бровей сержант.

Чувствовалось, что и ему захотелось мне врезать прикладом.

— Я бы написал, только у меня ручки нет.

Но почему-то думаю, что вряд ли вы их будете искать и ловить…

— Если заявление зарегистрируют в отделе, то искать будем, служба у нас такая. Л для того чтобы подать заявление, вам придется придти к нам в отделение, к дежурному, лучше всего завтра…

— Хорошо, непременно так и сделаю, — я широко улыбнулся и открыл дверь. Мне уже надоели поздние визитеры.

— Сержант, — негромко произнес второй милиционер. — Этого гражданина я видел в ориентировке на похороны.

— Ваша фамилия? — сержант наконец-то посмотрел на меня с интересом. Лицо, похоже, ему не понравилось. Конечно, я не красавец, но что тут сделаешь, таким родился, и это не повод, чтобы так пугаться.

Я назвал свою фамилию. Милиционер еще больше нахмурился, похоже, что и фамилия ему тоже показалась знакомой. Почему-то у меня в голове возникло предположение, что сержант работает на Болта.

— Имя? Пришлось назвать и его.

— Понятно, — сержант вздохнул. — Завтра зайдите с утра к дежурному, а мы в своем рапорте изложим все обстоятельства. И осторожнее с такими друзьями. Если подобное повторится, мы составим акт, и вам придется заплатить штраф.

Сержант наклонился и прошептал мне на ухо.

— Мы ставки ставим, кто кого…

На тебя поднялись, сейчас один к двадцати, а на твою смерть в ближайший месяц принимают десять к одному. Я сотню поставил, так что продержись пару недель, пивом напою с выигрыша…

Милиция ушла, а я недоуменно посмотрел им в след. К счастью в сержанте я ошибся, не такой уж он оказался плохой человек. Но сам подход…

— Вот тебе и государственная защита. Даже ставки на мою жизнь минимальные. Если удастся выжить, да самому сделать ставку, то, вероятно, есть шанс разбогатеть. А если умру, то и деньги не нужны. Надо бы узнать, кто принимает ставки, сходить, поставить, если конечно удастся дожить до утра…

Я лукавил перед самим собой, у меня не было сомнений в том, что доживу. Дверь не сломать, в окно не забраться, живу на четвертом этаже, а дом, как уже говорил, построен во времена Сталина, потолки три метра с лишним. Так что без пожарной лестницы или альпинистов ко мне никто не попадет.

После нежданных визитов заснуть сразу не удалось, адреналин в крови бурлил, мне было немного страшновато, несмотря на то, что уже привык считать себя мертвым. Но одно дело теория, другое дело практика. Во мне, как и во всех других людях, инстинкты живут, в том числе и самосохранения.

Пришлось прочитать, как успокоительную мантру из кодекса самураев.

…Твоя воля выполнит свой долг. Если сможешь проследить свой путь с открытыми глазами, с умом, свободным от путаных мыслей, ты избежишь ошибок. Если потерпел фиаско в своих намерениях и расплачиваешься за неосмотрительность смертью — значит, твоя жизнь проведена бесцельно, но помни, смерть не роняет твоего достоинства…

Помогло, понемногу я успокоился, и стал даже подумывать о кровавой мести близнецам и Косте за бессонную ночь.

Хоть уже понимал, что если Перо меня ищет, то, значит, жить мне осталось недолго. Может, действительно только до утра… А это значило…

Ничего это не значило, кроме того, что моя жизнь подходит к концу, ничего я не успел в ней сделать. Много лет готовился к взрослой жизни, а когда повзрослел, стал готовиться к смерти, и вот она уже рядом, тихо дышит за дверью…

Но когда меня припирают к стенке, я же могу и выпустить на свободу свое второе «я»…

Я даже засмеялся, представив, что из этого может получиться. Выпустить зверя из клетки…

Они думают, что очень страшные, и их все боятся, но только потому, что незнакомы с моим вторым «я».

Если собрать всю информацию о нем, то выяснится много не очень забавных вещей. Я знал всё, и меня это никогда не радовало.

Мое второе «я» безжалостно. Нет, не так. Ему просто неизвестно, что такое жалость, оно вообще не имеет эмоций, а действует, руководствуясь только разумом и логикой. Людям обычно кажется, что так и надо действовать.

А на самом деле они не представляют себе, сколько в нас вложено ограничений. Мы не можем быть зверьми, безжалостными, беспощадными. Даже в самых худших из нас бывает, возникает чувство симпатии, сочувствия к людям, иногда жалости или брезгливости.

В моем втором «я» нет эмоций, а значит, и нет ограничений.

Оно рассматривает беспристрастно проблему, находит оптимальное решение, которое требует минимального количества затрат и исполняет его.

К сожалению, для него человеческая жизнь не имеет никакой цены. Если в задаче выясняется, что кто-то мешает, то почти мгновенно принимается решение об удалении этого препятствия.

Проще говоря, все так, как учил нас товарищ Сталин: «Нет человека — нет проблемы».

Мы никогда не задумываемся над тем, чем руководствуемся в разрешении своих жизненных ситуаций, а если задумаемся, то выясним, что нравственные ограничения вбиты глубоко в нас и достаточно жестко.

Именно они не позволяет нам убивать, и совсем не потому, что мы боимся возмездия, просто это является частью нашего понимания мира, а в нем ценность человеческой жизни находится выше всего остального.

Почему же тюрьмы забиты под завязку убийцами, и наши войны так кровавы?

Порог есть, но его можно перешагнуть. Тяжело убивать в первый раз, потом легче с каждым разом. Но всегда при этом требуются внутренние оправдания, даже самым жестким диктаторам и тиранам. А моему второму «я» никакие оправдания не нужны, оно даже не считает, что совершает что-то плохое…

Если взять всех, кто остался в памяти людей и в нашей истории, то окажется, что в основном этой чести удостоились одни кровавые убийцы. И чем больше смертей приписывается человеку, тем более почитаем потомками, и тем больше страниц в истории посвящено ему.

Можете проверить сами: Ганнибал, Македонский, Батый, Чингисхан, Наполеон — имена можно называть до бесконечности…

Почему все обстоит именно так? Я не знаю. Возможно, героем мы считаем тех, кто смог переступить через запреты? Тот, кого не интересовало, что в дальнейшем произойдет с его душой?

Так или иначе, история человечества — история войн, а в них лучший тот, кто убивает больше. Мой второе «я» из породы воинов, я это чувствую. То, что за ним пока не числилось убийств, ничего не значит.

В первый раз, когда оно появилось, то не убивало просто потому, что приняло другое решение — напугать моих недругов.

И надо признать, это было сделано мастерски. Больше они меня никогда не трогали, не смеялись надо мной и обходили стороной. А вместе с ними меня стало чураться половина города — людская молва разносится быстро.

Мне очень хотелось узнать, что произошло, и почему мои враги и друзья смотрят на меня с таким страхом. Пришлось идти на поклон каждому и, преодолевая их страх, пытаться разговорить.

Вот из бесед с каждым из них я и начал по-настоящему представлять, что такое мое второе «я».

Самое забавное состояло в том, что никто не смог объяснить, что же их так напугало во мне…

Говорили о холодном враждебном взгляде, констатирующем, бесстрастном, и в то же время равнодушно угрожающем. О чем-то, что исходило, казалось, прямо из глубины — какая-то ледяная, веявшая смертью эманация.

И было еще нечто, что они даже не могли объяснить, и найти хоть какое-то сравнение.

Это стихотворение прочитал один мой бывший друг. Он сказал, что очень схоже с тем, что он чувствовал, когда разговаривал с моим вторым «я».

И от этого неведомого они покрывались холодным потом, а кожа покрывалась мурашками…

Мне интересно это было услышать в первый раз, уже не так весело во второй, и совершенно не понравилось в третий, когда понял, что ничего другого ни от кого не услышу.

Да и как-то не очень радостно, когда человек, увидев тебя, срывается с места и убегает с криком.

И это здоровые крепкие ребята, с накаченными мышцами и привычные к дракам. Самое, пожалуй, грустное было в том, что они не стыдились своего страха. Они боялись не меня, худенького, невысокого паренька, а кого-то другого.

Конечно, были еще и догадки, мною учитывалось и какое-то скрытое от моего сознания знание. Но я все равно боюсь выпускать его на волю. Могу по пальцам рук пересчитать случаи, когда выпивал, и вместо меня появлялось мое второе «я».

В первый раз оно очень жестоко разобралось с тремя моими обидчиками, и они какое-то время лежали в больнице, но никому из них в голову даже не пришло подать на меня заявление. Это кстати еще одно свойство моего второго «я», никто не считает, что оно поступает незаконно и неправильно, вероятно потому что все понимают, человеческие законы к нему неприложимы.

Как и никому не приходит мысль о мщении, наоборот, мои враги униженно потом благодарят меня за то, что я их не убил.

Да и кто мог ожидать, что после небольшой рюмки ликера, вместо меня появится жуткое чудовище!!!

Первый случай мне простили, посчитав, обычной дракой мальчишек, несмотря на то, что в больнице каждому из троих ребят наложили немало швов. Недоумевал только я один, ничего не понимая, я же не помнил ничего, да и алкоголь попробовал в первый раз.

Во второй раз выпил на выпускном вечере. Не хотел — меня уговорили девушки. Вероятно, надеялись на любовь или хотя бы внимание, пьяное веселье, или что-то еще. Откуда им было знать, что на меня алкоголь действует, как средство, открывающее дверь кому-то, не принадлежащему этому миру.

В этот раз мое второе «я» избило уже пятерых, причем двоих из них я считал своими лучшими друзьями, правда, гораздо позже выяснилось, что они тоже были в лучшем случае моими недругами.

Побои носили довольно жесткий характер, и парни снова попали в больницу.

Отцу понадобилось немало средств и увещеваний, чтобы не допустить возбуждения против меня уголовного дела. Больше я старался не пить, зная, что произойдет, когда поднесу к губам рюмку со спиртным. Точнее не зная и не понимая. Я и до сих пор не все уяснил.

Подсказать мне некому, а ни один психиатр не смог дать какого-то вразумительного объяснения, они только рассказывали о сложности человеческой психики, о том, как меняется гормональный баланс, у подростков, и это приводит часто к жестоким поступкам, но потом все проходит, когда они становятся взрослыми людьми.

У меня не прошло, да и это не гормоны во мне играли.

С тех пор прошло достаточно много лет, за которые я постепенно стал отверженным и одиноким. В городе меня считают ненадежным, психически неполноценным человеком, поэтому мне никогда не представлялось по-настоящему возможности найти хорошо оплачиваемую и престижную работу.

Конечно, я работал на местных заводах, но недолго, пока меня кто-то не узнавал и не сообщал руководству, правда, и то, что там до сих пор творится что-то немыслимое — их все еще делят.

Хорошо, что в детский сад взяли сторожем и то только потому, что заведующая хорошо знала моих родителей и уважала их.

Было еще пара мест, где меня могли устроить в память о моем отце, но это я берег на крайний случай.

Вероятнее всего мне следовало уехать из этого города, лучше всего к сестре, она бы помогла на первых порах. Только не хотелось мне портить ей жизнь.

Мог ли я остаться в том городе, где учился? Вероятно, мог бы, если бы не выпил после диплома. Не надо было мне этого делать, но не смог устоять, поддался на уговоры сокурсников.

А дальше… было то же самое, что и в школе на выпускном вечере. Хорошо еще что меня, точнее мое второе «я» никто не успел разглядеть, так мелькнула тень и исчезла, оставив на снегу почти бездыханные тела четверых ребят — спортсменов…

Они, надо признать, сначала уверенно показали на меня, но им тут же стало стыдно оттого, что не смогли справиться с таким хлюпиком.

Ребята их на смех подняли: три боксера-разрядника и один самбист были избиты парнишкой хлипкого телосложения.

В общем, мне повезло, деканат тоже не хотел раздувать скандал: меня вызвали, отдали диплом, хоть до торжественной выдачи оставалось еще две недели, и все это благодаря женщине-профессору, которая считала меня талантливым и умным парнем.

Мне посоветовали немедленно уехать, если не хочу иметь больших для себя неприятностей.

Я так и сделал. А куда направляться, когда некуда? Правильно, только домой…

Отец только вздохнул, а мама заплакала…

,а его подготовка, сила и ловкость казались совершенными.

Я вздохнул и посмотрел в ночь через раскрытый балкон, звезды загадочно мерцали, словно говоря, что не все еще потеряно.

Успокоился, закрыл глаза и начал засыпать, ожидая увидеть какой-нибудь кошмар после таких веселых визитов.

Так оно и произошло. Сон оказался тягостным и долгим, сначала я разговаривал с близнецами и Костей, потом от них убегал, меня преследовали, стреляли и, в конце концов, убили…

Обыденная смерть в наше время для тех, кто решил спорить с бандитами, правда, как любит повторять дядя Игорь — возможныварианты…

Я проснулся мокрым от выступившего пота, сердце лихорадочно билось, во рту стояла такая сушь, словно находился в пустыне и не пил ничего несколько дней. Пришлось добираться до крана в ванной и жадно вливать в себя холодную белесую от хлорки воду.

Стрелки на часах показывали половину четвертого.

Я вышел на балкон и долго стоял, впитывая в себя прозрачный прохладный ночной воздух. Над городом висела полная луна, огромная и жутковатая.

Почему-то вспомнилось, что полнолуние — время, когда просыпаются оборотни.

Сейчас я хорошо понимаю их. Эти полулюди-полузвери, ни в чем не виноваты, просто однажды в одно прекрасное утро они просыпаются где-нибудь в лесу, раздетые, ничего не помнящие, и с людской кровью на руках.

Очень похоже на то, что происходит со мной, вся разница в том, что я не обращаюсь в зверя, а остаюсь человеком, по крайней мере, внешне, что вероятно по меркам сегодняшнего мира еще хуже и опаснее.

Зверя в людских городах видно издалека, а человека — нет.

К тому же человек более опасен, чем зверь. У того только клыки и когти, а у жителя города почти бесконечный выбор оружия, от обычного кинжала, меча, лома и дальше по списку… вплоть до отравляющих веществ и ядерной бомбы.

Ядерную бомбу я создать вряд ли смогу, а обычную… без особых проблем. Забыл сказать, что окончил химический факультет. И в дипломе записано, что я инженер-химик.

Представляете, какими знаниями обладает мое второе «я» и что оно может натворить, если захочет?

А в том, что оно могло использовать мою память, в этом у меня не было никаких сомнений. Иначе, как бы находило моих обидчиков и разбиралось с ними, причем даже с теми, о которых я ничего не знал и считал своими друзьями?

Это я ничего не помнил о его проделках, а ему было известно всё.

С этой мыслью я лег на пол возле балкона, глядя прямо в лицо желтоватой луне. Она походила на бледное человеческое лицо с раскрытым в предсмертном крике ртом. Возможно, таким станет и мое в недалеком будущем, если не сумею решить вопросы с бандитами. Они не остановятся, пока меня не убьют…

Кто-то их постоянно приводит ко мне, где-то за мной остается след, или некто оставляет его за меня. Так сказать, наводит, я усмехнулся, почему-то сразу стала понятна этимология слова «наводчик», и снова перевел взгляд на луну.

— Согласно легендам, эффект луны, влияющей на превращение, может быть как минимальным, так и максимальным, чаще всего полнолуние — единственный способ пройти трансформацию, — пробормотал я, вспоминая старинный трактат. — В прежние времена для крестьянина или фермера не было, вероятно, более ужасающего звука, чем волчий вой на своем поле.

Волк считался одним из злейших врагов человека, молчаливые и вкрадчивые звери охотились преимущественно по ночам, рыская по полям и лесам в поисках добычи.

Поэтому вряд ли кого удивит, что оборотни или — люди-волки считались одними из самых страшных созданий, поскольку сочетали в себе дикость волка и ум человека, что само по себе уже ужасающе…

Многое между мной и оборотнями схоже, может быть поэтому, я искал в литературе все упоминания о них. Я и сейчас иногда думаю, что являюсь оборотнем…

Человечество же не зря их описывало так подробно, выдумать что-то абсолютно новое нельзя, значит, были прецеденты, разные случаи, с которых и начинались эти рассказы. Да и я сам, разве не мог стать объектом таких рассказов? Я их понимал так, наверно никто из людей.

Ужас испытывал такой же, как и оборотень, впервые узнавший, что он не такой человек, как окружающие, что в нем что-то не так, что опасен, и в ближайшее время за ним начнут охотиться все, кому не лень.

Но главное-то даже не в охоте, а в том, что ты остаешься один на один со своей бедой, и никто тебе не поможет.

Если вчера у тебя были друзья и семья, то сегодня уже нет никого, все становятся врагами тебе, а ты враг им.

Мои родителями врагами мне не стали, или не успели стать, и я этому рад.

…Трансформация обычного человека в монстра почти всегда происходит в полнолуние.

Лунный свет обладает воздействием, не объяснимым с точки зрения материалистической науки, а способность лунных лучей тупить лезвия остается до сих пор интересным и непонятным курьезом.

Уже в записках древнегреческих историков можно найти множество упоминаний о превращении людей в зверей. Это описание сводится к следующему:

Начинается процесс с того, что пораженный болезнью человек очень быстро изменяется внешне: руки начинают пухнуть и удлиняться, как у больных проказой, кожа лица и конечностей грубеет и расплывается.

Вскоре ногам начинает мешать обувь, пальцы искривляются и делаются цепкими. Рассудок несчастного помрачается: ему становится неуютно, тесно в доме, хочется вырваться наружу.

Затем происходит полное помутнение сознания: язык отказывается повиноваться…

Еще никто не сказал мне, что мое второе «я» с кем-то разговаривало. Наоборот, все отмечают его странную молчаливость. Рассказывают, что вместо приветствия, оно только кивает и старается быстрее проскользнуть к своей двери.

А если загородить дорогу, и задать какой-нибудь вопрос, то мое второе «я» что-то невнятно и гортанно пробормочет, причем непонятны ни слова, ни язык, на котором они сказаны, ни жесты, правда, это с теми, кто не понимает языка мысли, ни своей, ни чужой…

Мое второе «я» избегает освещенных улиц, обходит оживленные места, где много людей и шума, предпочитая глубокие тени и пустынные подворотни.

Я грустно усмехнулся и забормотал дальше:

— …В этой фазе оборотнями всецело овладевает жажда крови, подавляя все остальные чувства. Воя на луну, человек-зверь убегает в ночь, убивая всех, кто встречается ему на пути.

Утолив свою естественную для зверя кровожадность, он падает на землю и засыпает, вновь приобретая к утру человеческий облик.

Я не теряю человеческий облик, это меня и сбивает, но кровожадности в моем втором «я» вполне хватает. Недаром все, кто встречался со мной, потом начинают дрожать от страха при нашей следующей встрече.

— …Превращение в оборотня происходит тайно, неявно, и человек всячески это скрывает. Поэтому необходимо обращать внимание на такие признаки в поведении, как повышенная импульсивность, агрессия, стремление к насилию, беспричинную ярость, бессонницу, не связанное ни с чем беспокойство и иные признаки необычного поведения.

Я ничего никогда ни от кого не скрывал…

Бессонница у меня бывает, вот как сейчас, вместо того, чтобы спать, лежу на полу и смотрю на луну…

Правда, в жизни я мягкий, тихий и добрый, нет во мне ни агрессивности, ни стремления к насилию, чем многие пользуются, точнее, пользовались, пока не появилось мое второе «я».

Тоже довольно интересный вопрос, кто из нас больше оборотень? Мое второе «я», или первое? И по отношению к кому это нужно считать: кто первичен, он или я?

Я снова забормотал продолжение трактата, разглядывая луну. она, мне показалось, стала еще большей, а лицо еще более трагичным.

…К сожалению, со временем эти признаки поддаются контролю, поэтому нельзя полагаться только на них. Существует несколько характеристик оборотней, которые позволяют их разграничить по степени опасности.

При трансформации в волка человек практически теряет человеческий разум и приобретает сознание волка. То есть становится больше волком, чем человеком…

А если тело остается неизменным, а все остальное становится звериным? И что значит нормальное поведение? Нормален ли я?

Это как раз те вопросы, на которые у меня нет ответа.

— …Изменив облик, оборотень мог стать либо волком, очень большим и сильным, либо гибридом — например, волком с человеческими руками. Но в любом случае ночи он проводит по-волчьи — охотясь и пожирая добычу, при этом пронзительно воя. От настоящих волков его отличает только выбор добычи, он всегда стремится отведать человеческого мяса, отдавая предпочтение юным девочкам…

Я заворочался и задумался, потом отрицательно покачал головой.

«… Нет, я не мог убить Ольгу. Ни в коем случае, потому что звери не убивают тех, кого любят…»

С этой мыслью и заснул.

Сон мне приснился скверный, слава богу, в памяти от него ничего не осталось, кроме тягостного недоумения, какой-то жалости к себе и жуткого, словно сочившегося из пор кожи страха.

Я проснулся, дрожа от холода, и это в жаркую летнюю ночь…

Холод шел изнутри от обледеневшего сердца. Руки и ноги тряслись, словно действительно замерзал. Мне было плохо, но как-то по-особому — не так как всегда.

Я пролежал минут пятнадцать, прежде чем согрелся и расслабился. А потом, не отводя усталых воспаленных глаз от огромной луны, вновь заснул. Мне показалось, я спал с открытыми глазами.

Такое иногда у меня бывает — что-то вроде транса. Человек смотрит на мир открытыми ничего не видящими глазами и спит. У нас был один парень в институте, так он был большим мастером по этой части, спал все лекции, и ни один преподаватель этого не замечал. У меня, конечно, так здорово не получается, но иногда…

Может, и не спал, но такими были мои ощущения. Мне казалось, что видел сон, он был не очень хорошим, хоть и довольно забавным…

Я видел настоящий бой. Человек, примерно одного со мной телосложения, и чем-то очень похожий на меня, дрался с тремя противниками. Забавным было в том, что я знал всех троих, это был Костя, и два брата — наркомана. Они были вооружены, а человек нет, но, похоже, бойца это не смущало и не пугало.

Я видел этот бой как будто со стороны, а иногда словно дрался сам, это создавало чувство раздвоенности.

Человек легко и быстро двигался. Я подобным качеством похвалиться не могу, со скоростью у меня всегда были проблемы. Ни в школе, ни в институте никогда не показывал хороших результатов в беге, хоть тренер по легкой атлетике и говорил, что у меня есть некоторые способности.

Костя и наркоманы вооружились длинными ножами. Меня даже позабавило то, что они оказались без огнестрельного оружия. Какой же это бандит, если он ходит с ножом, как обычный хулиган…

Человек серой тенью метался вокруг нападающих, уклоняясь от сверкающих в свете фонаря лезвий. Место боя я тоже узнал, это была автомобильная стоянка примерно в квартале от моего дома. Она была довольно просторной, хоть и большей частью заставлена машинами.

Стиль боя одинокого бойца не походил ни на что мною виденное раньше, он высоко подпрыгивал, делал кульбит в воздухе, и оказывался за спиной нападающих, а потом перекатывался по земле и, уходя от очередного удара, бил ногами.

Признаться сначала я подумал, что человек гимнаст, или акробат и совсем не умеет драться, поэтому бой долго не продлится — его убьют. Но чем больше наблюдал, понимал, что ошибаюсь.

Возможно, уходы бойца и оставляли желать лучшего, но его удары были стремительными и беспощадными. Одному из нападавших человек сломал шею ребром ладони, раньше мне такое казалось невозможным, хоть и видел подобные удары в некоторых западных фильмах. В жизни это не так просто — гортань сломать легко, но выбить позвонок — почти невозможно, такой удар требует наличия очень специфичных навыков.

Я попытался лучше разглядеть того, кто так ловко дерется, но мне не удалось. Было сумрачно, свет на площадку попадал от уличного фонаря, закрытого деревом с густой листвой. По асфальту и по фигурам дерущихся людей ползали черные тени.

Бой переместился от хорошо знакомого мне джипа Кости к свободной от машин площадке, в центре стоянки.

Лицо бойца я так и не разглядел, и это меня нисколько не огорчило. Вероятно, потому что я боялся увидеть в нем себя. Даже не могу понять, почему у меня возникла такая мысль?

А бой уже подходил к концу.

Боец убил еще одного брата-близнеца, воткнув тому в грудь его же собственный нож. Остался только один, сумрак и тени не давали мне разглядеть его лицо.

Человек огляделся, вскрикнул от ужаса, увидев неподвижные тела своих друзей, и бросился к выходу с платной стоянки. Далеко убежать ему не удалось…

Боец догнал его и в высоком прыжке ударил ногой, отчего убегающий врезался головой в один из автомобилей. Удар оказался настолько мощным, что в дверке образовалась довольно внушительная вмятина.

Воин наклонился над обмякшим бесчувственным телом и ударил коротким точным ударом в горло, мне показалось, что я даже слышал, как хрустнул раздавленный кадык. Так наносят смертельный удар, человек не собирался никого щадить. Он дрался так, словно выполнял свою работу.

…Кто вышел на поединок, должен помнить, что он пришел убивать. Нет нужды в красивых и плавных движениях. Ты — воин, тебя учили много лет, убийство — твоя работа, выполни ее легко и изящно, ни о чем не задумываясь.

Никогда не задумывайся над тем, кто прав, кто виноват, как и над тем, что хо-рошо и что плохо. Спрашивать, что нехорошо, так же плохо, как спрашивать, что хорошо…

Кодекс самураев запрещает увлекаться рассуждениями. Рассуждающий воин не может принести пользу в бою. Закрой глаза, шагни вперед и бей; в противном случае ты не принесешь пользы. Воин, добросовестно относящийся к своим обязанностям, никогда не утруждает своего ума…

Все было кончено. На человека напали три человека, вооруженных ножами, и они были мертвы. Каждый убит коротким и точным ударом без особых затей.

Меня восхитила точность движений и абсолютная целесообразность — такое приходит только годами тренировок, а возможно и настоящих боев, когда каждая твоя ошибка несет либо рану, либо смерть.

А боец не позволил себя ранить ни разу, и в этом бою не получил даже легкой царапины. Вот тебе и неловкие прыжки…

Я видел воинов, горделиво показывающих свои шрамы, и мне становилось стыдно, потому что знаю, хороший воин никогда не позволить ранить себя слабому сопернику, а сильный не наносит легких ран, он убивает…

Говорится в Бусидо.

Оставшись один, боец остановился и прислушался к чему-то, вглядываясь в темноту. Я знал, куда он смотрит. Там на выезде с площадки в будке сидит обычно охранник. Даже как-то странно, что он еще не вышел посмотреть, что происходит на охраняемой им территории. Шум от боя явно был слышен хорошо не только на площадке, а во всем квартале.

Вполне возможно, сторож испугался, а сейчас, когда все стихло, решил, что уже может посмотреть…

Человек еще раз прислушался, и метнулся к ограде в самом темном месте. Забор у стоянки сделан из проволочной сетки, высотой около трех метров, преодолеть ее довольно сложно — ухватиться не за что.

Лично я направился бы к воротам, прячась от охранника за машинами.

Неизвестный боец имел другое мнениеОн не останавливаясь, преодолел ограду и сделал это мастерски, одним движением. Подпрыгнул, ухватился за уголок, которым была обрамлена сетка, подтянулся, одновременно переворачиваясь. Его ноги мелькнули в свете фонаря и опустились уже по ту сторону.

Воин разжал руки, бесшумно приземлился на мягкую землю и скрылся в пыльных кустах акации, закрывающих выход на пустырь…

И все…

Остался только запах остывающей после жаркого дня земли, пыльной зелени и асфальта. Легкий ветерок, поднимающий в воздух рваные полиэтиленовые пакеты. Ночная тишина и три трупа лежащие у помятых машин.

Утром я проснулся довольно поздно, около одиннадцати. Солнце заливало квартиру ярким светом, и с каждой минутой становилось все жарче.

Я скосил глаза на улицу и увидел марево теплого воздуха колыхающегося над ней. С раскрытого балкона легкий ветерок нес запах промышленных выбросов, вряд ли полезных для здоровья, идущих с ближайшего завода.

Я встал, добрался до ванной комнаты, помылся, побрился, с печалью и ненавистью вспоминая вчерашний день и ночь.

Все было мною сделано неправильно.

Потому что всегда, когда попадаешь в трудную ситуацию, тебе не хватает информации.

Потом находится более верное решение, чем ты принял, лучшие и правильные слова, которые мог бы сказать, но в тот прошедший момент почему-то все это не приходит в твою голову.

Но мы не можем вернуть себя и время обратно, это две переменные, какими бы постоянными они нам не казались.

Поэтому я просто отмахнулся от глупых переживаний и занялся анализом своего странного сна. Тут тоже ничего хорошего в голову не приходило. Сны есть сны, они всегда странные, в них смесь всего, в том числе и того, что ты никогда не видел, и даже представить не можешь. Иногда они бывают вещими, но об этом узнаешь, как правило, тогда, когда предвиденные события произошли.

Я машинально открыл дверь холодильника — там было пусто, то, что оставалось от оперативников, было съедено еще вчера. Недоуменно посмотрел на руку, на ней четко были видны небольшие царапины, которые исчезали прямо на глазах.

Возможно, от кустов акации, которые окружают наш дом, когда шел, махнул рукой, а ветки у нее колючие…

Я оделся, открыл дверь и осторожно выглянул на лестничную площадку, ожидая увидеть Костю и близнецов, поджидающих меня на ступеньках.

Даже не знаю, чтобы я бы сделал, увидев их, вероятнее всего просто бы тут же испуганно захлопнул дверь, но то, что их там не было, немедленно подняло мне настроение.

Я еще раз огляделся, даже перевесился через перила и осмотрел на нижние этажи, надеясь заметить их фигуры. Но мне и тут повезло, все было чисто. Еще раз огляделся и только тогда позвонил к дяде Игорю, надеясь перехватить у него пару яиц и кусочек хлеба.

На звонок никто не откликнулся, похоже, соседа не было дома. Иногда и у дяди Игоря появлялись неотложные дела, и заслуженный пенсионер исчезал неизвестно куда на пару дней, а то и больше.

Я вздохнул, и развел руками. А что тут поделаешь? У каждого человека своя жизнь. И на то есть неотъемлемое право, которое дадено богом при рождении.

Как бы мне ни хотелось, но нужно отправляться в магазин. Я задумчиво почесал висок, и заметил, что руки у меня в какой-то ржавчине и следах голубой краски. Даже не знаю, как она попала мне на руки. Пришлось идти в ванную мыть руки, а заодно пришлось почистить зубы, запах из собственного рта мне не понравился.

Я натянул кроссовки, взял деньги и отправился в магазин.

Открыв дверь подъезда, сначала внимательно огляделся, ожидая, что где-нибудь за углом в джипе меня поджидают близнецы-наркоманы и Костя.

Но на улице не наблюдалось никого, кроме старушек, сидящих на лавочке возле подъезда.

Я поздоровался, за что тут же выслушал много чего доброго в свой адрес. Память у старушек оказалась отменная, они вспоминали такие истории, которые сам давно и прочно забыл.

Постепенно, все больше оживляясь, они перешли к тому, что случилось прошлой ночью.

В их версии вызывали милицию только для того, чтобы успокоить моих пьяных гостей и меня самого. Я закатил ужасный дебош, тревожа сон почтенных граждан только потому, что уже давно веду паразитирующий образ жизни.

Раньше бы меня за такое посадили бы обязательно, а в нынешние времена всё всем сходит с рук. Потому как твердой руки нет, вот в старые времена всех бы тут же арестовали… и по этапу в Сибирь. Раньше порядка было больше…

Разочаровали их и органы. Милиция приехала, но меня в тюрьму не посадили, потому что, как оказалось, у меня везде собутыльники.

Выслушав все это внимательно и с нескрываемым интересом, я вежливо поблагодарил глубоко уважаемых мною пенсионерок за то, что сделали лично для меня, моих родителей и всего российского народа.

И тут же вежливо поинтересовался бедственным материальным положением пенсионеров, посочувствовал от всей души, поругал правительство, депутатов и президента, за что и получил временное отпущение грехов. Старушки быстро переключились на политические события нашей страны, ругая всех и вся за нелюбовь к простому народу, а я пошел дальше по улице.

До ближайшего продуктового магазина добрался довольно быстро, так и не увидев Костю и близнецов. Открывая стеклянную дверь, почему-то с грустью подумал о том, что если у них войдет в привычку стучать ногами в мою дверь по ночам, то кончиться это может для меня очень плохо.

Конечно, сейчас не советские времена, прорабатывать на профсоюзном собрании не будут, но приход участкового мне обеспечен, а, следовательно, и штраф, который вероятнее всего оплатить не смогу, и буду иметь различного рода неприятности с властью.

А бандиты, если меня поймают на улице, просто убьют. Я поднял глаза на небо с белыми барашками облаков, на желтый слепящий диск солнца, зажмурился и тяжело вздохнул. Почему-то мне показалось, что неприятности снова собираются за моей спиной, как темные тучи на горизонте…

В магазине купил хлеба, молока, колбасы и сыра, и на всякий случай — бутылку водки. Спиртного дома никогда не держал, но, видимо, пришло время менять свои привычки, придется иметь его для самозащиты, чтобы выпускать из себя свое второе «я» в трудной безнадежной ситуации.

А что мне еще остается — неужели умирать?

Еще раз вздохнув, уныло побрел домой, шаркая ногами по асфальту. Что-то в последнее время чувствовал я себя совсем неважно, откуда-то в теле появилась усталость и слабость, хоть проснулся всего пару часов назад.

До дома дойти мне не удалось. Едва вывернул из переулка, как тут же заметил знакомую мне белую «семерку» с милицейскими номерами. Я немного подумал и решил спрятаться, а потом тихо смыться, но, оглянувшись, заметил одного из двух оперативников, что в прошлый раз меня так ловко приложил к бетону лестничной площадки.

Он злорадно ухмыльнулся и я понял, что мне не сбежать, обречено вздохнул и зашагал дальше. Оперативник шел сзади в паре шагов от меня, контролируя каждое движение.

Рядом со старушками на лавочке сидел мой школьный товарищ — лейтенант. Он показал мне постановление на обыск и мой арест, на что очень бурно, радостно и одобрительно прореагировали пенсионерки. Из машины вынырнул еще один оперативник, и мы все вместе, включая старушек, в качестве понятых, поднялись ко мне в квартиру.

Лейтенант на мое счастье большого рвения к обыску не проявил. Он видимо знал, что искать, и когда этого мне неведомого сразу обнаружить не удалось, стал сворачиваться. Тайник мой не нашли, хоть оперативники и были близки к его раскрытию.

Один из них залез на стул, внимательно осмотрел антресоль, даже зашуршал старыми газетами. Хорошо, что не догадался постучать по стенке, а вот тогда мне бы не избежать многих неприятных вопросов, и камеры.

Я вздохнул с облегчением. Лейтенант милостиво разрешил мне положить продукты в холодильник, неодобрительно оглядывая его заиндевелую пустоту.

— Если тебя отпустят, нам снова тебе продукты покупать?

— Снова собираетесь в засаду на меня?

— А кто знает?

— Тогда запасайтесь.

— Понятно, — вздохнул лейтенант. — Надеюсь, что тебя больше не выпустят…

После столь доброго пожелания мы все вместе пошли во двор, старушки снова расселись на скамейке, обсуждая увиденное, а меня засунули на заднее сиденье «семерки». На этот раз почему-то мне не надели наручники, но с двух сторон сели оперативники, и мы поехали. Увидев мой недоуменный взгляд, брошенный на свободные руки, лейтенант усмехнулся:

— Ты же никуда не убежишь, да и драться не будешь, если тебе не налить сто грамм. А их тебе никто не нальет, нам самим не хватает. Вот ждем приказ о выдаче наркомовских…

— Я что-то опять пропустил? Причем тут наркомовские? Неужели, война началась, а мне никто не сказал?

— Война началась и уже давно, — криво усмехнулся лейтенант. — Трупы так и сыплются на голову нашего отдела, один за другим, а сегодня упало даже три за ночь. Чем не война? Подняли рано утром, а когда разрешат уйти домой неизвестно.

Мне не понравились слова лейтенанта, что-то в них показалось мне неприятным, но обдумать это не удалось.

— Ты чего молчишь? — спросил лейтенант.

— Я тебя вроде ничем не обижал, когда учились вместе, да и сейчас тоже, а мог бы. Ты мне не очень нравился и в школе, потому что считал себя умнее всех. Сейчас-то наверно уже так не считаешь, или все еще мнишь себя гением?

— Я давно никем себя не считаю, — грустно усмехнулся я. — Жизнь все расставила по своим местам, ты вот стал милицейским лейтенантом, а я сторожем в детском саду. Какая разница, кем мы были в школе? Хочешь, чтобы признался в том, что неудачник?

— Обиделся?

— Я не обиделся, просто размышляю…

— О чем интересно?

— О том, в чем меня могут подозревать!

Ордер-то у тебя на руках настоящий! Осталось узнать, что на меня собираются повесить?

Вероятно, за то время, которое мы не виделись, что-то еще произошло? Может, расскажешь что-нибудь, или мне так и мучиться догадками до отдела?

— Я бы с удовольствием, но не имею права, — усмехнулся лейтенант. — Скоро сам все узнаешь. А ордер еще с прошлого задержания остался, так что ты не арестован, а задержан. — И… мне можно выйти?

На полном ходу? — лейтенант ухмыльнулся. — Попробовать-то, конечно, можешь, но я бы не советовал. Подожди немного. С тобой мой шеф поговорит и возможно отпустит. Прости, но иначе мы не можем. Работа у нас такая — все узнавать и проверять. Что произошло, не скажу, но кое-что, действительно, случилось за прошедшую ночь.

Машина лихо вписалась в небольшую прогалину между другими такими же машинами.

Лейтенант вывел меня из машины и повел в кабинет все того же старшего оперуполномоченного. Два других опера остались в машине.

Старший на этот раз был чисто выбрит, волосы приглажены, от него ощутимо несло дорогой парфюмерией, а глаза уже не казались такими злыми и мрачными, как в прошлый раз.

Он приглашающим жестом показал на одинокий стул, стоящий посередине кабинета. Стул подозреваемого. Я еще в прошлый раз заметил, что на него никто из оперативников не садится, даже если нет места. Предпочитают стоять. Примета у них такая есть, посидишь немного на таком стуле, и тебя посадят.

Может и правда, стоит показаться на таком стуле хорошему человеку, и он обязательно станет преступником?

Как видите, место главного подозреваемого по-прежнему остается для вас свободным, — произнес старший опер, глубокомысленно разглядывая бланк допроса, словно увидел его в первый раз. — Вы скоро сможете его занять прочно и окончательно, Максим Андреевич. Нам пора познакомиться по-настоящему и поговорить…

Еще одна примета. Старший опер не знакомится с теми, кто попадает в его кабинет случайно, чтобы не сглазить хорошего человека. Но если он знакомится с тобой, это говорит о том, что тебя по-настоящему подозревают. Такое знакомство даже хуже стула подозреваемого, хоть результат один и тот же. Я все эти приметы знал, все-таки с детства общался с разной шпаной.

— Не испытываю большого восторга от нашего знакомства, — пробормотал я. — Может быть, рано еще делать такие далеко идущие выводы?

— Замечательно сказано, но не по делу, — старший сыщик сел на свой стул и закурил. —

Мы снова встречаемся при нехороших обстоятельствах, и у меня возникает желание закрыть кое-кого в небольшую клетку при нашем заведении.

Фамилия моя Семенов, имя-отчество — Сергей Васильевич. Звание — майор. Вы меня будете назвать или по имени-отчеству, или по званию. Вам понятно, Максим Андреевич Макаров? Я правильно назвал ваше имя, отчество и фамилию? Если желаете, чтобы вас называли по имени и отчеству, то кивните, я сразу перейду на такое обращение.

— Я вас понял, Сергей Васильевич, или товарищ майор. Назвал правильно? На отчество не претендую, как и разговора на «вы» — мне это по большому счету все равно, манией величия не страдаю.

— Можешь звать меня также — гражданин начальник. Уже пора привыкать. В колонии все рано заставят так обращаться.

— Уже пора? — я удивился, хоть наверно не очень искренне. — Приехал вчера от сестры, и прежде чем что-то успел сотворить, сразу попал к вам. А после отдела направился сразу домой и больше никуда из него не выходил. Что же я такое мог сделать, не выходя из дома?

— Все дело в том, Максим, что ты все время оказываешься рядом с теми, кого убивают, а в случайные совпадения я не верю. К тому же, когда случайности повторяются, ищи закономерность, там меня учили в

Милицейской академии.

— И кого же убили на этот раз? — спросил я, почему-то уже зная ответ. Похоже, что сны мне снились в эту ночь вещие. Осталось только узнать, кто убивал. Похоже, что операм это уже известно.

Неужели я?!

— Убит Константин Бирюлев, по кличке

«Бирюль», а также Мирзоев Сергей, по кличке

«Башмак», и Григорьев Петр, по кличке Гриша».

Вам известны эти имена или клички?

— Костю я знаю со школы, точнее знал, — поправился я. — А кто двое других не могу сказать.

— Все трое вышеназванных граждан найдены убитыми в квартале от вашего дома на частной автостоянке. По нашим сведениям вчера вечером незадолго до своей смерти они посещали вас…

— Даже не знал, что у близнецов- наркоманов есть имена, и что они не близнецы…

— И что у них разные родители, разный возраст и судьба, хоть и закончилось все для них одинаково, — понимающе ухмыльнулся старший опер. — Но то, что они были наркоманами, это точно. Правда, наркотики употребляли легкие, в основном заморскую отраву — кокаин, на героин еще не переключились. Итак, вы признаете, эти люди вам знакомы, и вчера вечером они приходили к вам?

— Да, мы встречались пару раз при крайне неприятных обстоятельствах, согласился я. — Но вчера им дверь не открыл, и они ушли очень этим недовольные…

— Точно ушли?

— А какое это имеет отношение ко мне?

— Есть у нас подозрение, что убили все троих вы, Максим Андреевич. Уж слишком как-то складно сходится все. Где вы находились вчера между тремя и пятью часами ночи? — У себя дома. Видите ли, в это время я, если не работаю, то сплю.

— Значит, алиби, как я понимаю, у вас нет, — ласково улыбнулся опер. — Вы же, как я понимаю, один живете без семьи?

— Алиби нет, семьи тоже…

— Очень хорошо, — майор взял в руки ручку и пододвинул к себе протокол допроса. —

Итак, не желаете ли нам что-то сообщить об этом убийстве, Максим? Может быть, что-то видели, или слышали?

— Сообщить ничего не желаю, потому что ничего не знаю. Данных лиц не убивал, находился дома, так как спал…

Тьфу! Даже языком каким-то казенным заговорил.

— А может, не стоит нам кота за хвост тянуть? — поинтересовался с доброй улыбкой майор. — Возьмете и сознайтесь, что всех троих замочили. Ну, зачем нам эти допросы, очные ставки? Чистосердечное признание, как известно, смягчает вину. А мы вам оформим явку с повинной. Поверьте, она уменьшает срок, ну, если не наполовину, то на треть точно.

Я поковырял лак на стуле, обдумывая ситуацию.

Я знал, как убили всех троих, потому что видел сон. Рассказать его? Старшему оперуполномоченному понравятся некоторые детали…

Только потом мне домой не вернуться, придется временно переселиться в следственный изолятор. А там кто знает, где окажусь — то ли на кладбище, то ли в больнице.

Кто мне поверит, что знание деталей преступления, связано лишь с моими вещими снами? А для подтверждения обвинения этот рассказ подойдет на все сто процентов. Правосудие только так называется, а на самом деле это уж кому, как повезет…

Недаром говорят, что справедлив только божий суд. Люди всегда ошибаются…

Я вздохнул. — Признаваться мне не в чем…

…Твоя воля выполнит свой долг, твой щит превратятся в стальной щит. Если ты не можешь проследить свой путь прямо, открытыми глазами, с умом, свободным от путаных мыслей, ты не избежишь ошибок.

Выполнение долга должно быть безукоризненным, а твое имя незапятнанным…

Так учит кодекс самураев.