Месть волчицы

Глава вторая

Как всегда, голос Разары звучит негромко, чуть хрипловато, но слышно его повсюду на площади. Она начинает с обычного приветствия во имя великой Белой богини, затем произносит еще какие-то ритуальные слова о положении дел в ордене, о вестях с севера из большого Логова… Соня делает вид, будто слушает внимательно, как и все остальные, но на самом деле, мысли ее далеко. Смутная тревога владеет ею, словно что-то готовится, что-то должно случится, и неминуемо поджидает какая-то неприятная неожиданность, если только она не успеет вовремя сосредоточиться, уловить, откуда дует опасный ветер. Однако все тщетно. Ничего пугающего нет ни в тоне Разары, ни в тех людях, что стоят сейчас рядом.

Кстати, не все из них такие незнакомцы, как показалось ей сперва. Помимо нескольких новичков, таких, как Сигер с Гунном, здесь есть и те, с кем она пришла в Логово почти одновременно. Вот, к примеру, чуть левее стоит Сармор, низкорослый жилистый зингарец с длинными, загнутыми вниз усами, что придают ему одновременно чуть печальный и комический вид. Впрочем, несмотря на это, он остается одним из самых стремительных и беспощадный убийц, каких только знала Соня. Они не друзья, но относятся друг к другу с изрядным уважением, и сейчас, перехватив на себе взгляд девушки, — а такие вещи он чует за лигу, — он едва заметно улыбается ей одними глазами. Чуть дальше еще одна знакомая фигура. Кажется, этого парня зовут Тарквин, и родом он откуда-то из западной Немедии. Холеный аристократ, знаток военной стратегии. Он был старожилом Логова, еще когда она прибыла туда совсем зеленой, неопытной девчонкой, потом куда-то надолго исчез, и вот теперь, два года спустя, довелось свидеться… И еще пара знакомых лиц. Впрочем, пока она не может вспомнить их имен, но это придет.

Словно от толчка, она вдруг пробуждается из плена грез, и в задумчивость ее врывается сиплый голос Разары:

— …Поэтому положение представляется нам сейчас критическим. При том количестве культов зверобогов, что появляются в Хайбории с каждым годом и даже месяцем, нарисовать четкую картину становится все сложнее, и должна признаться, здесь есть и наша вина. Мы слишком отгородились от мира, перестали обращать внимание на кого бы то ни было, кроме себя самих, занятые лишь собственными нуждами, планами и заботами, и абсолютно не задумывались о том, как могут нашим планам помешать те, кто способен воздействовать на них извне,

— Но почему нас это должно тревожить? — подает голос кто-то из собравшихся. Вместе со всеми прочими Соня невольно оборачивается к наглецу, осмелившемуся столь дерзко прервать Волчицу. Она узнает еще одно знакомое лицо, но теперь вспоминается и имя — Гвейд. Тоже один из «бывших». Родом из Аквилонии, кажется, сын какого-то мелкопоместного дворянина. Неудивительно, что он презирает любую субординацию. Голубая кровь, как-никак…

— Разве не все зверобоги наши потенциальные союзники? Разве не все мы трудимся ради одной и той же цели? Почему мы должны их опасаться? Что тут такого страшного для нас, если каждый из них занят своим делом. Ведь в конце концов…

— В конце концов, возможно, к концу жизни, — звучит едкий голос Разары, — ты научишься не перебивать старших, щенок. Помолчи и дослушай.

У многих на губах мелькают улыбки. Похоже, им понравилось, как Волчица осадила аквилонца, хотя, на самом деле, тот же вопрос готовы были задать и все они.

— Разумеется, наш основной противник — это старый порядок, — невозмутимо продолжает Разара, — Мы все понимаем, насколько сильно прогнили устои нашего мира. Боги, сотворенные людьми по собственному образу и подобию, окончательно выдохлись, обессилели и не способны поддерживать порядок в несотворенном ими мире.

Все это мы слышали уже сотни раз, вздыхает Соня. И не то, чтобы она была не согласна с Разарой, иначе ее не было бы в Логове Белой Волчицы. Так называемые «цивилизованные страны» она ненавидит всей душой, ибо все, что она видела в них все эти годы, это ложь и подлость, пронизывающие все их существование от самого низа до верхов, это жажда наживы, готовая разрушить все, ради поддержания самой себя. Это власть, готовая подняться на крови невинных, единственной целью которой является обретение власти еще большей… Все эти боги, которым с такой лицемерной страстью поклоняются на Западе, все эти Митры, Асуры, Эрлики и прочие, для Сони — лишь тупые деревянные изваяния, не наделенные собственной жизнью. Это лишь пустые оправдания на устах тех, кто именем этих богов творит зло и беззаконие.

Звериные боги чище. Если они берут кровь, они берут ее по справедливости, пусть даже это право сильного. Если они грозят огнем, то лишь нечестивцам, дабы выжечь скверну и оставить жизненное пространство истинным детям своим, готовым в простоте и суровости возводить на ней нечто новое и, возможно, лучшее.

Однако, теперь, судя по всему, Разара утверждает, что и среди зверобогов нет единства. Похоже, человеческая природа одинакова везде, и проклятая скверна проникла даже в ряды Избранных.

Теперь она прислушивается внимательней, но в душе, зародившись, как отравленный плод, вызревает отчаяние.

— Нет, никого из Древних мы не числим среди своих противников, — продолжает Разара. — И ты прав, Гвейд, вместе с ними мы намерены исполнить Великую Цель — разрушить то, что должно быть разрушено, и привести на землю тех богов, которые будут править здесь с истинной справедливостью своими детьми, очищенными в горниле огня и крови. Однако не все поклонники Великих достаточно разумны. Среди них множество тех, кто заражен скверной прежнего мира, они видят в культе зверобогов лишь орудие, которое можно использовать для достижения власти. Они пытаются использовать истинную веру и пламя сердец искренне верующих для своих низких, подлых целей, и таких мы должны выявить заранее, дабы помешать им опорочить Великую Цель.

— Но о ком ты говоришь, Старшая? — подает голос все тот же неутомимый Гвейд, на которого отповедь Волчицы не оказала, похоже, желаемого действия. — Кого из зверобогов ты подозреваешь в отступничестве?

— Не самих богов, нет, ибо помыслы великих Древних непостижимы для нас, и мы даже не осмелимся утверждать, что всегда понимаем в точности, чего желает от нас наша покровительница — Белая Волчица… Но здесь, на земле, боги действуют руками людей. И об этих людях мы должны знать как можно больше. Ибо близится час, когда двинутся орды с запада и с востока, когда нахлынет неумолимая волна с юга и с севера, и тогда мы должны знать в лицо тех, с кем нам надлежит сражаться бок о бок, тех, кого лучше обходить стороной, и тех, с кем доведется скрестить мечи в беспощадной битве,

Соня исподволь оглядывает людей, стоящих рядом. У всех на лицах одинаковое зачарованное выражение и мрачная решимость в глазах. Сигер с Гунном аж подались вперед, ухватившись за рукоять мечей, словно готовые в любой миг, по сигналу Разары, кинуться в бой, рубить и крошить всех тех, кого Старшая поименует недостойными жить. Пожалуй, лишь лица книжников чуть более сдержанны, и, как всегда, на устах их играет тень едва уловимой усмешки, словно у людей, которые за словами, произносимыми вслух, слышат нечто большее, чем сказано на самом деле, словно ведают некую истину, доступную лишь посвященным, и насмехаются над простецами, которых надо гнать на битву торжественными речами и звуками фанфар.

Близится решающее наступление на старый мир, и в победе уже почти ни у кого не остается сомнений. Поэтому можно начинать примериваться и делить власть. И искать союзников в этой борьбе, и возможных противников, кому придется перегрызть горло, чтобы первым взойти на трон, — вот что слышат они за словами Разары. И Соня, осознав это, понимает, почему столь предпочтительным кажется ей общество таких, как Стевар, с их простой нерассуждающей преданностью и нежеланием искать тайный смысл в речах и деяниях Старших. Она и сама хотела бы быть такой же. Она старается притвориться такой, как они. Увы, но сейчас на своих собственных губах, непрошеной, она чует ту же самую усмешку, что и у книжников, стоящих рядом.

— Итак, — скрежещущим голосом продолжает Разара. — Что видели мы прежде, когда взирали вокруг себя? — Она делает паузу, словно ждет ответа, но все молчат. — Мы видели дикарей. Мы видели охваченные жаждой крови орды пиктов на западе и знали, что их небесные покровители Вепрь и Медведь внушают им эту жажду. Мы смотрели на юг и ощущали там, в глубине черных джунглей, присутствие великого Отца Крокодила и Матери Кобры, нерассуждающих, безмысленных, охваченных всепоглощающей страстью к уничтожению. Снежный Барс разжигал алчный огонь в душах своих служителей на севере, вводя в амок ваниров и асиров, и затрагивая даже души куда более хладнокровных киммерийцев. И на востоке, в степях Гиркании, и далеко за бескрайним степным морем, мы чуяли схожее влияние, хотя и не знали по именам тамошних богов. Однако в одном мы были уверены твердо — каким бы ни был их внешний облик, сколь бы ни разнились ритуалы, какими приветствуют их служители своих небесных владык, но они были схожи в одном — их единственной целью было уничтожить все вокруг себя, всю эту так называемую цивилизацию Запада, стереть ее с лица земли, дабы уничтожить вековую несправедливость, при которой одни богатели, купались в роскоши, предавались разврату, безделью, чревоугодию и прочим порокам, тогда как другие, в поте лица своего добывая хлеб, оставались нищими, обездоленными, терзаясь болезнями и прочими несчастьями, какие только могут выпасть на долю рода человеческого.

Она сама вдохновляется собственной речью. Лицо делается еще более древним, но на этом костистом лике пронзительно-синие глаза вспыхивают ярчайшими сапфирами, белые волосы едва ли не встают дыбом, как во время грозы, пальцы вцепляются в подлокотники кресла, она вся подается вперед, словно впиваясь взором в каждого из слушателей. Они зачарованы точно также, ибо все эти слова суть именно то, во что они верят искренне и горячо, и жизни свои они положили именно на то, чтобы приблизить тот миг торжества справедливости и мщения, о котором говорит Разара.

— Но мы — другие, — разносится над площадью хриплое карканье Разары. — С самого начала орден Волчицы отличался от прочих, ибо его создавала и питала Белая Рука гиперборейцев, и сама всемогущая Лухи учила нас всему, что знала сама. Поэтому, хотя мы и видели в молодых нарождающихся культах звериных богов своих союзников в борьбе против прежнего мироустройства, мы яростно ощущали, что наше призвание иное, что там, где они стремятся лишь только разрушать, уничтожать, стирать с лица земли и губить все, что вызывает их праведный гнев, — мы придем созидать. Именно к этому мы готовились все эти годы, мы копили и изучали древние манускрипты, артефакты, оставленные в наследие от того мира, что был еще до человека. Наши мудрецы размышляли, долгие годы проводя в аскезе, молитвах, раздумьях и философских спорах. Мы пытались открыть новые законы мироустройства, которые можно было бы применить в том, новом мире, пришествие которого столь же неотвратимо, сколь и восход солнца после долгой ночи. В чем-то мы преуспели, хотя еще многое предстоит сделать Но за этими заботами, отгородившись от мира, мы сделались слепы и глухи, мы не замечали, что мир вокруг нас продолжает меняться, что он стал совсем другим. Появилось то, что я бы рискнула назвать Третьей Силой.

— Да, Волчица, те же пикты… — раздается взволнованный юношеский голос совсем рядом. Соня бросает в ту сторону косой взгляд, но она не знакома с этим молодым человеком, дочерна загорелым, с пронзительными, черными, как угли, глазами. — С пиктами что-то неладно, я говорил тебе вчера. Появляются новые ордена, и они таятся от всех прочих. Пикты уходят в леса и там, под рокот барабанов, ведут какие-то новые, никому не ведомые обряды, в которые не допускают даже посвященных из других, старых орденов.

— В Черных Королевствах еще хуже!

Это выкрикивает другой мужчина, смуглокожий, с гладким лицом, которое, на первый взгляд, кажется молодым, но, приглядевшись, Соня понимает, что ему, должно быть, перевалило уже за четвертый десяток. Глаза под тяжелыми веками смотрят рассеянно и устало, но во всем теле чувствуется затаенная сила.

— Там новые ордена полностью вытеснили Крокодила и почти уничтожили Кобру. Их служители где силой, а где обманом и хитростью переманили к себе сторонников старых зверобогов и увели их в забытые города. Дорога туда неведома никому из непосвященных…

Слышатся еще какие-то выкрики, но тут Разара предупреждающе вскидывает сухую, похожую на птичью лапу руку.

— Замолчите вы все! Я выслушала каждого из вас в эти дни и сейчас не желаю, чтобы вы гомонили, как купцы на базаре. Вспомните, вы воины. Ваше дело не тревожиться о будущем, а исполнять приказы. — Она молчит, ждет, пока они успокоятся и, дождавшись наконец, чтобы все затихли, продолжает обычным своим ровным и невозмутимым тоном:

— Мы думали об этом. Спохватившись, пусть лучше поздно, чем никогда, мы долго размышляли о том, что происходит. Мы постарались соединить воедино все вести, что вы принесли нам с разных уголков Хайбории. Мы постарались понять, что объединяет новый возникший в Гирканских степях орден Кобылицы, у которого уже тысячи приверженцев, с крохотным орденом Козодоя на юге Коринфии, где моление совершают едва ли трое-четверо жрецов. Мы попытались осознать, что общего в учениях ордена Борона, который призывает пиктов учиться военному искусству у своих соседей аквилонцев и посылать своих сыновей в их университеты и школы, дабы те смогли обрести там науку воевать, и Орденом птицы со столь непроизносимым названием, что я даже пытаться не буду его выговорить, который возник в дебрях Вендии и чьи последователи дают обет молчания и ходят голышом, так что непонятно, каким образом их немые жрецы могут обучать последователей своей загадочной науке… В общем, все это дело не воинов, но книжников, и я не желаю вас посвящать в сокровенные тайны, которые лишь усложнят вам жизнь, но не дадут ничего взамен. Вам следует знать лишь самое главное, к чему мы пришли. — Пронзительным взглядом она обводит собравшихся воителей. — В Хайбории не только Белая Волчица готовится жить после грядущего великого катаклизма. Прочие зверобоги, похоже, также готовят к этому своих сторонников. Великая война неизбежна. Она начнется очень скоро. Это дело нескольких лет. А затем понадобится еще от силы лет десять или двадцать, чтобы прежний мир был разрушен окончательно и бесповоротно, ибо он, подобно статуе на основании из прогнившего дерева, ожидает лишь толчка, достаточно сильного, чтобы повалиться наземь и разбиться вдребезги. Об этом речь уже не идет. Однако, если прежде мы были уверены, что останемся единственными, кого заботит построение нового мироустройства на обломках прежнего, то теперь у нас больше нет такой убежденности. А если так, то нам необходимо знать, к чему именно готовятся прочие ордена. Каким они видят себе этот новый мир. Нам необходимо выяснить это заранее, узнать их планы, их взгляды на мироустройство, их реальную силу, ибо мало иметь бездну замыслов, нужно также обладать возможностью привести их в исполнение… И лишь после этого мы сможем определиться, кто станет нашим союзником, а с кем придется привести неминуемую борьбу на уничтожение, если взгляды их будут столь коренным образом расходиться с нашими, что никакой компромисс окажется невозможен.

Вот так-то. Соня тихонько вздыхает, надеясь, что это останется незамеченным для окружающих, которые по-прежнему с горящими глазами внимают хриплым речам Волчицы. Странно, и почему ей мечталось, что все дрязги и свары проклятого западного мира останутся далеко в прошлом, стоит лишь омыть его очищающей кровью и пройтись огнем, который выжжет все пороки и слабости человеческие?.. Теперь же становится ясно, что ни слабости, ни пороки эти не денутся никуда. Еще не успев получить власть над миром, различные ордена, культы и группировки уже готовы грызть друг другу глотку ради призрака будущего могущества, использовать дикарей как боевую силу, как таран, признанный проломить врата в западный мир, и воцариться самим на крови и развалинах, попутно уничтожив всех тех, кто мог бы занять верховный трон до тебя… И какими прекрасными словесами ни прикрывай свои надежды и замыслы, смысл остается прежним. Соня с трудом удерживается, чтобы не сплюнуть презрительно.

Но с другой стороны, что она может поделать? В одиночку встать против всего мира? Изменить враз человеческую природу, убрать из нее жадность, корысть, властолюбие и презрение к себе подобным? Даже боги не способны на это. Даже величайшие из богов никогда не могли улучшить нравы своих верных служителей, что уж говорить о звериных богах, которые, по самой сути своей, пробуждают в людях низшее, животное начало. Прежде Соня верила, и верила искренне, что именно это низшее, на самом деле, более чистое, нежели последующие напластования так называемого «человеческого», и ей казалось, что именно в звериной душе кроется тот кристальный исток, подобный бурному ручью, в котором вода еще не замутнена ни илом, ни песком, как в реке, в которую он превращается на равнине. Она убеждала себя, что стоит приникнуть к этому истоку, напиться из него… и станешь другим, сильным, смелым, уверенным в себе человеком, твердо видящим перед собой единую Цель и стремящимся к ней без тени сомнений и колебаний. Именно такой она желала стать, такой хотела видеть самое себя.

Но, похоже, до звериной чистоты людям еще далеко. От зверей они взяли все только самое худшее: коварство, жажду крови, стремление к власти и презрение к слабым.

…Разара продолжает вещать, но Соня уже не прислушивается к словам, смысл ясен и так. Осознав, наконец, что ситуация в мире усложнилась, орден Волчицы, спохватившись, намерен разослать тайных эмиссаров во все известные ордена, дабы те либо хитростью проникли в них, либо сумели найти подход к старшим жрецам и выяснили точно, каково состояние дел в этих культах, их планы на будущее, число сторонников, — в общем, все, что может иметь значение в грядущей великой войне. Не зря же Волчица собрала здесь всех самых верных, самых проверенных своих порученцев, тех, кто на протяжении многих лет исправно служил ей во всех уголках бескрайнего мира. Соня чувствует искорку гордости в сердце, что и ее сочли достойной стоять здесь, бок о бок с этими людьми, ибо рядом с такими, как Тарквин или Гвейд она может казаться зеленым неоперившимся новичком… Также ей хотелось бы, чтобы Разара поскорее прекратила разглагольствовать и сообщила, наконец, куда она посылает каждого из них.

Что бы предпочла она сама? Соня задумывается. Возможно, Гирканию. Да, эта бескрайняя степь, откуда был родом ее отец, давно манит воительницу, но до сих пор она так и не удосужилась там побывать. Хорошо бы вырваться наконец на свободу, скакать по бескрайней равнине на могучем тонконогом жеребце, стрелять из лука, вечерами наслаждаться отдыхом у костра,

Вернувшись мысленно к настоящему, Соня осознает внезапно, что Разара замолкла. И в этой тишине ей кажется каким-то удивительно нелепым все их сборище. Группа в полсотни человек, почтительно замершая перед хрупкой женщиной, сидящей на волчьем троне, и все это посреди огромного запыленного двора Логова, где они кажутся крохотными, словно муравьи на ладони, под палящим солнцем, в окружении далеких сосен. К тому же, она чувствует на себе любопытные взгляды, не только на себе, разумеется, на всех них, и понимает, что сейчас вся прислуга вместе с новобранцами Логова приникли к щелям и из-за дверей и закрытых ставен слушают, наблюдают за происходящим, дивясь, что происходит в Логове, и к худшему или к лучшему могут оказаться неизбежные перемены.

Разара наконец повелительным жестом вскидывает руку.

— Расходитесь. У вас будет время до вечера. Затем по одному я стану приглашать вас к себе, дабы поведать о том, куда каждому из вас предстоит направиться. Сведения эти не подлежат разглашению, и если я узнаю — а я обязательно узнаю это! — что вы стали делиться с кем-то вокруг, поручение будет немедленно отозвано, а вашей судьбой займется совет Храма.

Впрочем, эта угроза излишня, и обида явно читается на суровых лицах воинов. Они и без того не привыкли болтать, и никогда не обсуждают поручений Волчицы с кем бы то ни было.

Все расходятся, и Разара в своем кресле-троне остается одна посреди желтого двора, — крохотное пятнышко, точка мироздания, в которой заключена власть столь огромная, что это потрясает воображение. Одна хрупкая, бледная, как смерть, женщина под палящим солнцем. И люди, уходящие прочь, не смеющие лишний раз оглянуться на нее…

Разару, утомленную долгой речью, четверо храмовых прислужников уносят прочь в святилище, подхватив ее кресло, как портшез, за особые рукояти спереди и сзади. Странно, но Соня, кажется, вообще никогда не видела, чтобы старуха ходила своими ногами вне стен храма. Однако сейчас ей лень гадать, вызвано ли это слабостью стареющей женщины, или какой-то особой прихотью, поскольку ум Сони обращается к более практическим делам.

Не обращая внимания на сотоварищей, которые разбредаются кто куда, и дружески помахав рукой Сигеру с Гунном и Стевару, с веселым, но насквозь фальшивым обещанием увидеться попозже и непременно выпить за ее удачное возвращение, Соня направляется на другой конец площади, туда, где неподалеку от кузни и конюшен располагается вход во владения Мамы. Мамой в Логове кличут Тойбо, крохотного гирканца-карлика, который ростом едва достает Соне до груди, хотя при этом обладает могучим телосложением богатыря. Он носит черные волосы перевязанными в длинный хвост, в который вплетает разноцветные нити, и занимается в Логове всеми вопросами снабжения, начиная от закупок породистых лошадей и оружия для воинов, и заканчивая особыми приправами, которые Кабо требует на кухню. Крохотный рост для Тойбо ничуть не помеха, хотя как-то раз за его столом Соня заметила деревянную подставочку, на которую карлик, должно быть, встает, если желает произвести впечатление на каких-нибудь купцов. Но с ней все эти церемонии излишни. Издалека, завидев рыжеволосую воительницу, гирканец спешит ей навстречу, вытягивая не по росту длинные руки.

— Я уж тебя заждался, моя птаха, но ты, как всегда, порадовала старика. Скажи на милость, зачем ты так замучила несчастную каурую? Ты знаешь, что я отдал за нее сто двадцать немедийских золотых! Ведомо ли тебе, с каким трудом я копил все эти деньги, отрывал их буквально от сердца, видела ли ты кровь души моей, которая стекала с этих монет, когда я передавал их в алчные лапы торговца?.. И все ради чего! — восклицает он, патетически возводя глаза к небу. — Чтобы какая-то лихая девчонка, которая думает только о себе, загнала бедную лошадку в первый же месяц!..

Впрочем, огорчение его скорее притворное.

Он никогда не мог сердиться по-настоящему, по крайней мере, на Соню.

В Логово Тойбо привез однажды Кучулуг, вернувшись из очередной поездки в родные края. Втайне он поведал кое-кому из близких друзей, что просто не мог поступить иначе, хотя в ту пору он понятия не имел, чем может пригодиться великой Волчице этот странный маленький уродец, который из-за роста не может даже держаться в седле. Но именно поэтому Тойбо в родных краях грозила смерть, ибо клан его был захвачен другим, более могущественным племенем, и вождь, собрав всех на совет, объявил свое решение: в живых будут оставлены только молодые, полные сил воины, которые согласятся вложить свои стрелы в его колчан и подчиняться новому кагану, который поведет их тропою крови и славы. Всем же прочим, кто воевать не способен, отказано в праве на жизнь, ибо они суть лишь пустые рты, кормить которые у вождя нет ни возможности, ни желания. Так что Кучулуг увез Тойбо с собой.

Правда, в Логове его тоже не все приняли с распростертыми объятиями, ибо увечных служители Волчицы никогда не жаловали, — им это казалось оскорблением в глазах своего божества. Соня оказалась одной из тех немногих, кто сразу принял карлика под свое покровительство… И впоследствии, сделавшись одним из самых незаменимых членов маленького сообщества Логова, Тойбо отплатил ей стократ.

— Ну, что скажешь, как будешь оправдываться, глупая девчонка?! — он дружески толкает ее в плечо, но удар его столь силен, что Соня невольно отлетает на шаг назад… И упирается прямо в чью-то крепкую грудь. Оборачивается рывком.

— А, Тарквин, видела тебя издалека, думала, встретимся на обеде в трапезной. Как ты? — дружески приветствует она немедийца. До этого им пару раз приходилось участвовать вместе в небольших вылазках, и с тех пор немедийца она чтила как одного из лучших бойцов и самых верных товарищей, что встречались ей на пути. Но сейчас, похоже, он не слишком склонен рассказывать о своих делах, ибо устало машет рукой.

— Притомился с дороги. Ноги не держат, язык не ворочается. Расскажи лучше о себе. И, кстати, а где Север, что-то не видно его сегодня?..

Лицо Сони застывает. С кем другим она просто наотрез отказалась бы говорить на эту тему, но Тарквин ничем не заслужил такой обиды. Она пожимает плечами.

— Он в отъезде. Не знаю, куда отослала его Волчица. Это случилось, пока меня не было в Логове. Но вообще-то… У нас с ним сейчас не самое лучшее время.

Тарквин понимающе ухмыляется.

— Опять как кошка с собакой, да?

— Ну… — Соня рада, что не нужно больше ничего объяснять.

Тойбо, понимая, что сейчас самое время вмешаться, дабы отвлечь девушку от неприятных мыслей, дружески хлопает ее по руке.

— Значит, скоро опять в дорогу, да?

— Как обычно. Нужна лошадь, кое-что из оружия. Сделаешь?

— О чем разговор.

Они еще какое-то время обсуждают необходимое снаряжение для грядущей поездки, ибо Тарквин зашел к Тойбо за тем же самым, затем, оставив гирканца в своем царстве мечей, подков и кольчуг, рука об руку удаляются в сторону трапезной.

— Я, правда, не голодна, успела перехватить лепешку с медом у Кабо, — улыбается Соня.

— Ну ничего, посидишь, посмотришь, как я ем. Мне-то с утра даже передохнуть свободно не дали Разара со своими стратегами. От голода живот сводит.

— Вот и отлично. Думаю, Кабо сумеет помочь этой беде.

Через полсотни шагов Соня вдруг хватает своего спутника за рукав.

— Постой, ты куда? Трапезная вон в той стороне.

— Разве? — он оглядывается на нее в недоумении.

Соня усмехается невесело.

— Теперь я вижу, что ты и впрямь тысячу лет не был в Логове. Здесь многое изменилось, знаешь ли. Теперь трапезная вон там. — Она указывает на длинное здание, где раньше были казармы стражников. В дверях Тарквин застывает в немом изумлении, затем чуть слышно цедит сквозь зубы:

— Демон с головой свиньи!..

И по этой реплике Соня понимает, где именно носило последнее время неугомонного немедийца, ибо так ругаются лишь жители Турана, по преимуществу на восточном берегу Вилайета, да еще местные разбойники, грабящие на перевалах иранистанских и вендийских купцов. Любопытно, что за зверобоги поднимают свои головы в тех краях, но об этом она не спрашивает Тарквина: в Логове излишнее любопытство не считается приличным.

Вместо этого она бросает взгляд по сторонам, словно заново оценивая обстановку трапезной.

— Да, тут, конечно, все стало попроще. Честно говоря, именно поэтому я и предпочитаю кормиться с руки у Кабо. У него, по крайней мере, тихо, уютно, всегда ухватишь лакомый кусочек.

— Это у повара, что ли? — переспрашивает Тарквин.

— Ну да, — Соня пожимает плечами. На самом деле, она в общую трапезную не заглядывала, должно быть, добрых пару лун, и сейчас с трудом может вспомнить, в каком углу положено брать себе миску с ложкой, а где стоят горячие лепешки. Они усаживаются за длинный стол из плохо оструганных досок, в дальнем конце узкого, точно кишка, зала с серыми каменными стенами и давящими сводчатыми потолками. Редкие крохотные окна-бойницы прячутся в оконных нишах и почти не дают света. Факелы, установленные в скобах на стенах, больше чадят, чем разгоняют тьму, так что тут немудрено и промахнуться ложкой мимо миски.

Один из поварят подходит к ним с котелком жаркого и удивленно смотрит на гостей, заметив, что у Сони нет ложки. Она пренебрежительно машет рукой.

— Что-то я не голодна сегодня.

— Да и у меня, по правде сказать, аппетит пропал, — цедит Тарквин, но все же протягивает миску поваренку. Как любой бывалый солдат он привык не пренебрегать возможностью поесть, поскольку никогда не знает, скоро ли выдастся шанс еще раз набить желудок.

— А что со старой трапезной? — удивленно поднимает брови немедиец, с удовольствием принимаясь за еду. — Хвала Небесам, хотя бы стряпня здесь осталась прежней. Будем благодарны богам за маленькие милости.

— Прежняя трапезная? — усмехается Соня. — Видишь ли, в Логове, вообще, многое изменилось с тех пор, — она задумывается ненадолго, — да, пожалуй, с тех пор, как Халима стала правой рукой Разары. Именно тогда появились все эти книжники, мудрецы и философы, которых прежде в Логове было не сыскать, все эти бесконечные писцы, звездочеты…

— Тьфу, — морщится Тарквин. — Скажу честно, не то чтобы я был против ученой братии, все же и сам не из свинопасов, и грамоте учен, но честно говоря, от этих меня какая-то дрожь нехорошая пробирает. Небо свидетель, Соня, не к лучшему все эти перемены в Логове…

На эти слова воительница не отвечает ничего. Ей и самой кажется, что с каждым годом Логово делается ей все более чужим, что они постепенно отдаляются друг от друга, и она перестает понимать вообще, зачем находится здесь, и ради чего делает то, что она делает. Но говорить об этом Тарквину было бы странно, да и жаловаться она не привыкла, и уж тем более позорным считает посвящать кого бы то ни было в свои душевные терзания.

— Так вот, что касается трапезной, — делан но бодрым, насмешливым тоном продолжает она. — Халима сочла, что там гораздо светлее и просторней, поэтому тот зал лучше подойдет для ее писцов, соответственно, обеденные столы перенесли сюда, в бывшую казарму, а туда переместились…

— Ну да, казармы, — крепким кулаком немедиец ударяет по столам. — А я-то все гадаю, что же раньше здесь было… Но постой, а где теперь помещается стража? Здесь же раньше было полно народу. Я, вообще, удивился сегодня, когда Разара устроила сборище во дворе. Нас было едва полсотни человек. Где все остальные?

— Остальные? — Соня и сама не успела заметить, как и когда это произошло. Численность стражей Логова уменьшалась постепенно, а ведь когда-то здесь было полторы сотни бойцов, не меньше, да еще около сотни послушников.

— Не могу тебе сказать. Спроси у Разары, если хочешь. Знаю, что сейчас, когда я приезжаю сюда, то встречаю едва лишь два десятка старых знакомых. Куда подевались остальные — не ведаю.

Тарквин хмурит брови.

— Думаешь, Логово умирает?

— Едва ли, — Соня качает головой. — Просто они делают что-то такое… о чем не сообщают нам, непосвященным. Здесь остаются книжники, да и то, похоже не из самых главных. Возможно, где-то есть другое Логово. Там готовят бойцов, может быть, ведутся еще какие-то магические работы, не знаю. Здесь же остался храм, Разара, горстка послушников и мы, время от времени возвращающиеся сюда с очередного задания. Если бы это не было так нелепо, я бы сказала, что это Логово они сохранили специально для нас, чтобы нам было куда возвращаться.

— А, возможно, ты не так уж и неправа, — задумчивым тоном произносит Торквин. — В этом что-то есть. Соня. Хотя странно, ты знаешь… — голос его делается мечтательным, каким-то далеким. — Я ведь всегда возвращался сюда, в Логово, как домой, хотя и не скажу, чтобы мне всегда были приятны эти возвращения. Порой приезжаешь вот так, как сегодня, обнаруживаешь, как сильно все изменилось, как сильно все тебе стало не по нраву и думаешь: «Зачем? Ради чего?» У тебя не бывает такого?

Он в упор смотрит на нее орехово-карими глазами, но Соня ловко отводит взгляд, делая вид, что высматривает каких-то знакомых в той толпе, которая как раз сейчас вваливается в трапезную.

Ей не хочется отвечать, хотя слова Тарквина эхом вторят ее собственным мыслям. Но если человеку захотелось пооткровенничать, то, на самом деле, меньше всего его интересует мнение собеседника, а если, паче чаяния, это некое задание, и ему поручили выведать ее сокровенные мысли и настроения, то тем более следует молчать, как бы сильно ни хотелось ей открыть душу.

— Но на самом деле, — продолжает Тарквин, хлебной коркой собирая подливу со дна миски… то-то сейчас вознегодовали бы его благородные немедийские предки! — На самом деле, не имеет значения, что у тебя на душе, когда приезжаешь сюда, потому что Логово стало домом, а дом можно не любить, можно на него негодовать, можно даже ненавидеть порой, но в него всегда возвращаешься, и он ценен лишь тем, что он есть… Ты понимаешь, о чем я? Тьфу!.. — он презрительно смеется, скаля белоснежные зубы, яркой полоской выделяющиеся на загорелом лице под черточкой усов. — Совсем отвык нормально говорить с этими распроклятыми дикарями. Веришь ли, думал, что уже, вообще, все слова забыл, кроме «жратва», «сабля», «бабы», да «спать».

Соня смеется. Верно, и впрямь такому человеку, как Тарквин, это далось нелегко, ведь она помнит, как ему нравились ученые диспуты и просто болтовня ни о чем. Должно быть, ему здорово не хватало такого общения, пока он был там, в Туране. Поэтому и набросился теперь на первую попавшуюся собеседницу.

Она делает знак пробегающему поваренку, чтобы принес им эля. Пожалуй, пора поговорить о чем-то другом. Тем более, что шумная компания устроилась прямо рядом с ними, за тем же столом. Не годится вести при посторонних беседы, в которых недоброжелательное ухо может уловить нотки предательства. Халима таких вещей не терпит, а желающие ей донести наверняка найдутся…

С Тарквином они понимают друг друга без слов, поскольку тот, едва лишь бросив короткий взгляд на соседей по столу, с кем-то перемахнувшись рукой и пообещав встретиться чуть погодя у конюшен, резко меняет тему разговора

— Да что я все о себе, да о себе! Лучше ты мне, красавица, поведай, что у тебя нового? Сколько новых зарубок на мече сделала, сколько сапог стоптала и коней загнала?.. Впрочем, — он многозначительно цокает языком, — насчет коней можешь не беспокоиться. Эту сагу наш велеречивый кузнец уже пропел мне дважды, и с радостью испытал бы на мне свое красноречие в третий раз, если бы я не пригрозил загнать ему в глотку его же собственный молот. Хотя… — он с усмешкой косится на рыжеволосую воительницу, — та часть, где поминались демоны с глазами, точно плошки, полные гнилушек, на меня произвела впечатление. Что тут стряслось, подруга, докладывай!

Соня со смехом разводит руками.

— Наш, как ты выразился, велеречивый кузнец тоскует по родным северным просторам и по благодарной аудитории, коей он лишен здесь, среди дикарей и варваров, у которых отсутствует поэтический дар и терпение выслушивать его оды. Поверишь ли, уже год он мучает меня, желая сочинить сагу о деве-воительнице, — эти слова она произносит подчеркнуто насмешливо, словно показывая, что никоим образом не относит к себе сие определение. — К несчастью, «подвигов» моих не хватило бы не то что на полноценную сагу, но даже на краткое предисловие к таковой, и потому он упражняется, как может, в ожидании, пока я совершу нечто действительно героическое, достойное описания. — Она иронично усмехается. — А пока успешно делает меня посмешищем для всего Логова.

— Ну, не скажи. Думаю, ты скромничаешь, как обычно, и история эта вполне достойна упоминания, — он с удовольствием отпивает эля из кружки и делает приглашающий жест. — Ну же, ты знаешь, что я все равно не отпущу тебя без доброй истории! Должен же я вспоминать хоть что-то приятное, сидя вечерами у костра в окружении тупых дикарей и их грязных наложниц. Я хочу вспоминать твое личико и представлять, как ты дерешься с тысячей демонов, унося похищенное сокровище на груди… На твоей прекрасной пышной груди, — добавляет он, устремив деланно плотоядный взгляд на округлые формы Сони. Та сперва смущается, затем понимая, что лучше будет отвлечь его внимание разговором, сдается и начинает как можно более сухо пересказывать все, что случилось с ней за последние полторы луны.

Впрочем, сухо не получается. Теперь, спустя какое-то время, вся ситуация начинает ей казаться настолько комичной, что она и сама не может удержаться от смеха, и к тому моменту, как речь заходит об обнаружении пропажи драгоценных звездных таблиц, она уже вовсю хохочет, всплескивает руками и ударяет ладонью по столу в тех местах рассказа, которые достойны особого внимания

— И вот представь себе, — голос ее звонко разносится по залу, заставляя с улыбкой прислушаться даже сотрапезников в самых дальних углах, — я прыгаю на подоконник, бросив веревку, выбиваю окно, и что я вижу? Этот хитрый старый ублюдок, это хромой лис, да отсохнут у него и его лживый язык, и та его мужская гордость, что пониже пояса, сидит, по грудь утопая в подушках, на этом своем клятом продавленном диване, с которого чтобы встать, тебя должны за руки тащить два раба-кушита, и торгуется с каким-то тощим хмырем за мои, представь, мои Звездные Арканы. Клянусь, у меня едва хватило терпения не прикончить обоих на месте, но уж больно любопытно было, какую цену он заломит…

— И какую же? — давясь от хохота, восклицает Тарквин.

Но этого ему узнать не суждено. Фигура в длинном черном балахоне внезапно возникает рядом с ними и со злостью хватает Соню за плечо.

— Вот из-за таких, как она, из-за таких, как эта болтливая девчонка, у которой не хватает соображения держать язык за зубами и не трепать о сокровенных тайнах ордена, Волчица и рискует потерпеть поражение в великой битве! Из-за таких, как она… она… — негодующе звенит мальчишеский срывающийся голос.

Соня ошеломлена настолько, что даже не сразу вспоминает сбросить с плеча дерзкую руку. Вскинув голову, в изумлении смотрит…

Лицо, худое настолько, что фас выглядит как профиль, с длинным горбатым носом и почти сросшимися бровями, из-под которых угольями горят два черных глаза. Смоляные волосы, разделенные на пробор, падают до плеч, на лбу перехваченные кожаной веревочкой. Длинный балахон с квадратным вырезом на шее, украшенный золотым шитьем с непонятными фигурами, скрывает тело до пят.

— Эй, эй, подружка! — восклицает Соня, всем своим видом изображая невинное изумление. — Что-то я не припомню такой мордашки среди наших прачек. Откуда ты взялась, такая крикливая?

Поднявшись со скамьи, она с недовольством обнаруживает, что парень все равно выше ее по меньшей мере на полголовы, но, по крайней мере, ей удалось его разозлить. На бледном лице двумя ослепительно яркими пятнами вспыхивает румянец.

— Да как ты смеешь! Я…

— Помолчи, Муир! — Это подает голос Тарквин. Соня в изумлении косится на своего спутника. Неужто он знаком с этим наглым заморышем? — Что тебя не устраивает? Что ты привязался к моей подруге?

Слегка притихший, но по-прежнему боевитый, Муир, уперев кулаки в бедра, не желает сдавать позиции.

— Она слишком много болтает, эта рыжая, и она… Она оскорбила меня сейчас! Пусть просит прощения!

— Я никогда не прошу прощения у таких сопляков, как ты, — чеканит Соня. — Если хочешь, можешь потребовать с оружием в руках!

Она знает, что ничем не рискует. Книжники бывают вооружены лишь кинжалами и никогда не носят мечей, да и нож им служит больше для красоты, нежели реальной пользы.

— Поединки в Логове запрещены, — вмешивается кто-то из компании Муира… Еще один незнакомец. Соня, вообще, никого из них не знает. Но впрочем, там есть и пара воинов из те, на кого она нынче обратила внимания на устроенном Разарой сборище., — Прекратите шуметь, вы оба. Тебе, девчонка, и впрямь не стоило бы так громко распространяться о заданиях Волчицы, пусть даже в Логове нет посторонних, — назидательно продолжает старший из воинов. — Но если привыкнешь болтать здесь, то можешь ненароком сболтнуть и где-то еще. Пострадаешь сама, и подведешь тех, кто тебе доверился.

От этой отповеди, вполне резонной, Соня ощущает досаду, еще более усиленную тем, что она признает справедливость всех упреков незнакомца. Будь она лет на пять моложе, то унижение еще вернее погнало бы ее в драку, заставило бы наброситься на этого дерзкого высокомерного воина с кинжалом в руке… и, скорее всего, подвергнуться умелому и обидному отпору. Но сейчас она повзрослела, поумнела и немного лучше способна держать себя в руках.

— Извини, почтеннейший, из уважения к твоим сединам я не стану продолжать этот спор, — произносит она, со злой насмешкой глядя на воина, все же не в силах удержаться от подколки. — Однако забери своего щенка, я не терплю, когда меня лапают грязными руками, — она брезгливо отряхивает плечо. Тарквин, в свою очередь, берет ее за запястье.

— Пошли, Соня. Покажу тебе, какой роскошный клинок я привез нынче из Аренджуна.

Они выходят под взглядами всех собравшихся в трапезной. Муир сверлит ее глазами, пылающими от ненависти. В Глазах остальных — неприкрытое веселье. Они знают горячий нрав Сони и подозревают, что в ближайшие дни бедолаге книжнику придется очень туго. Пусть их первая схватка и окончилась вничью, но рыжеволосая красотка на этом не успокоится.

— А кто этот, пожилой? — неслышно спрашивает она у Тарквина на выходе из трапезной. — Ты вроде с ним знаком, мне показалось? Ты ведь ему махал рукой, когда они сели к нам за стол…

— Да не такой уж он и старый, — смеется немедиец. — Зря ты его так.

— А пусть не вмешивается, — зло щерится Соня. — Я бы сама разобралась с этим дерзким щенком. И нечего мне указывать, где распускать язык, а где нет!

— Ну, пожалуй, из всех нас, если кто и имеет право указывать другим, то только он. Тхеван был здесь наставником оружейного боя, еще когда мы с Севером пришли в Логово зелеными новичками. По-моему, он вообще здесь с самого первого дня,

— Ого, — это заставляет Соню переоценить расстановку сил. — Но как он оказался в одной компании вместе с этим червяком Муиром?

Тарквин пожимает плечами.

— Спросишь у него самого. Не сомневаюсь, что нам еще доведется повстречаться с ним перед поездкой.

— А ты уже знаешь, куда направят тебя?

— Нет, и никто не знает. Самое смешное, что, похоже, не знает и сама Разара.

— Как так? А кто же тогда решает? Халима?

— И не она тоже. Они не сумели подобрать лучшей кандидатуры для каждого из орденов, поскольку там слишком много неучтенных факторов. Скорее всего, все должно будет решиться с помощью рунного Оракула.

Пораженная, Соня невольно сбивается с шага. С рунным Оракулом в Логове ей приходилось встречаться до этого лишь дважды, да и то, когда дело, по счастью, не касалось ее самой.

Именно Оракул выносил приговор двоим провинившимся, которые нарушили законы Логова столь серьезно, что им грозила смертная казнь В одном случае Оракул подтвердил приговор, в другом — заменил его отъездом на север, к Лухи. Что сталось с осужденным там, не ведает никто. Но в любом случае, при одной лишь мысли о рунном Оракуле у Сони бежал по спине холодок.

— И когда же они собираются это сделать?

— Вероятно, как только будут готовы гадальные кости. Сегодня в полночь или завтра. Время, по предвестьям, самое подходящее.

В этом у Сони нет сомнений. Для гадателей время подходящее всегда, в особенности, когда они несут дурные вести…