Метр Адам из Калабрии

VI БАНДИТ В СИЛУ БОЖЕСТВЕННОГО ПРАВА

Как только Плачидо Бранди был схвачен, сын его Марко Бранди, само собой разумеется, занял место отца. Так что, как мы уже отметили, он стал предводителем не в результате выборов, а в качестве законного наследника, то есть как бандит в силу божественного права.

Марко Бранди, свободный, как все горцы, храбрый, как все калабрийцы, действительно стал настоящим вожаком банды; однако следует заметить, что он занимался своей профессией, как и все, кто обучался своему делу в юности, и оно стало для них ремеслом, а не искусством, — то есть сознательно и преданно, но без энтузиазма.

И все же стоило только Марко Бранди узнать о чудесном избавлении отца от смерти, как он, замаскировавшись, прибыл к нему и выразил полнейшую готовность вернуть в руки отца командование бандой, принятое им на себя в порядке временного исполнения этих обязанностей. Но отец тотчас же объяснил ему, на каких условиях им получено прощение, и, хотя он выразил желание помочь сыну советом и поделиться накопленным опытом, при этом твердо и решительно заявил, что сам он целиком и полностью отошел от дел. И тогда Марко Бранди вернулся в отряд, произвел расчеты со всеми членами банды и перечислил бывшему ее предводителю переводным векселем на лучшего из банкиров Козенцы причитающуюся ему долю добычи за все время его руководства. К ней он присовокупил собственную долю и попросил отца поместить ее наилучшим образом, чтобы в один прекрасный день, когда ему самому тоже захочется уйти на покой, в его распоряжении были полученные подобным образом средства.

Устроив все это, Марко стал продолжать вылазки в горах, к величайшему удовлетворению своих товарищей, которые не видели в Марко Бранди человека, значительно превосходящего их во всем, и вследствие этого, быть может, не слишком его уважали, но зато любили. И потому они испытали глубочайший страх, когда через три года после этого их предводителю, как мы уже рассказывали, еле-еле удалось спастись от преследователей (он избежал пленения лишь перепрыгнув через стену сада аббатства, и все то время, пока он там прятался, его кормила сердобольная сестра Марта). Члены банды безропотно приняли условия, высказанные Мадонной, несмотря на то что выполнение их отрывало отряд от истинного центра разбойных операций на три года. И они отошли на условленное расстояние, устраивая набеги на всей остальной территории Калабрии и с уважением обходили Никотеру и ее окрестности.

Они вернулись туда через три дня после истечения назначенного срока, чему были несказанно рады, поскольку с этими местами, начиная от Шиллы вплоть до Монтелеоне и Пиццо, одних связывала любовь, других — семья, ну а прочих — дружба. Почти везде на них смотрели как на изгнанников, хотя, напротив, только тут они были у себя дома.

В тот вечер, когда разразилась гроза, эти храбрецы спокойно собрались в доме, отстоявшем в нескольких шагах от дороги, чтобы со стаканчиком в руках отпраздновать свое возвращение, и вдруг Марко Бранди, случайно выйдя из дома, увидел капрала Бомбарду, который, как он и написал метру Адаму, направлялся в отчий дом, чтобы провести отпуск в кругу семьи. Марко Бранди унаследовал от отца ненависть к военной форме; возможно, на пустой желудок он удовольствовался бы выражением презрения по отношению к молодому артиллеристу, но несколько стаканчиков калабрийского муската ударили ему в голову, и он решил не дать возможности путнику мирно двигаться к цели. Поэтому он выскочил на дорогу и, поравнявшись с капралом, пошел с ним бок о бок.

В течение минуты молодые люди молча наблюдали друг за другом.

Затем Марко Бранди, смерив капрала взглядом с ног до головы, спросил его:

— Вы военный?

— Некоторым образом, — ответил Бомбарда, подкрутив усы.

— В каких войсках служите? — продолжал расспросы бандит.

— В пешей артиллерии, — заявил капрал тоном, которым подчеркивалось превосходство этого рода войск над всеми прочими.

— Паршивые войска! — заметил Марко Бранди и выпятил нижнюю губу в знак презрения.

Настала минута молчания; в продолжение ее капрал Бомбарда попытался осмыслить только что им услышанное, затем, словно ничего не поняв, он переспросил:

— Так что вы сказали?

— Я сказал «Паршивые войска!» — столь же невозмутимо повторил его собеседник.

— А почему, хотел бы я знать, голубчик мой? — поинтересовался капрал.

— Да потому, что от этих войск больше дыма, чем огня, больше шума, чем дела, — вот почему. А какое у вас звание в этой самой артиллерии?

— Звание капрала, — заявил Бомбарда тоном, в котором предполагалась уверенность говорившего в том, что эти сведения возвысят его в глазах спутника.

— Жалкое звание, — пробормотал Марко Бранди и, чтобы выказать свое презрение к нему, на этот раз, выпятил обе губы.

— Как это «жалкое звание»? — воскликнул молодой военный, все еще сомневаясь в том, что у человека может на деле хватить наглости произнести в его присутствии подобные слова.

— Само собой разумеется, — промолвил Марко Бранди, — разве вы не знаете пословицы: «Besogna dieciotto caporali per far’ un’ coglione»?[2]

He успел бандит закончить фразу, как у артиллериста в руке оказалась сабля.

— Вот видишь, я сказал правду! — воскликнул Марко Бранди, делая шаг назад. — Ты же взял против меня саблю в руки, а я ведь безоружен.

— Ты прав, — согласился артиллерист, убирая саблю в ножны, и продолжил: — А кстати, у тебя есть нож?

— Да разве есть на свете хоть один калабриец, который ходил бы без него? — ответил Марко и вынул упомянутое орудие из кармана штанов.

— Отлично! — заявил капрал, следуя его примеру. — На сколько дюймов деремся?

— На все лезвие, — отвечал бандит, — в этом случае нельзя будет сжульничать.[3]

— Годится! — воскликнул артиллерист, становясь в позицию.

— А теперь, — добавил его противник, — хочешь, я скажу тебе нечто такое, от чего у тебя прибавится мужества, если его тебе недостает. Так вот: если ты меня убьешь, то станешь сержантом.

— А почему?

— Да потому, что я Марко Бранди.

— К бою! — воскликнул артиллерист.

— Защищайся! — воскликнул бандит.

И молодые люди набросились друг на друга словно разъяренные тигры, как это часто бывает на Юге. Дуэль на ножах, должно быть, представляла собой страшное зрелище: схватка на большой дороге, освещаемая зарницами и сопровождаемая ударами грома. Однако, поскольку свидетелей не было, никто не мог бы рассказать, как она протекала. И лишь отряд стражников, направлявшийся из Реджо в Козенцу, выезжая из-за поворота, заметил в эту минуту человека, с громким криком упавшего на дорогу. Одновременно другой человек, увидев всадников, пустился в бегство; жандармы решили, что совершено убийство, и открыли огонь. Марко Бранди, раненный пулей в бок, решил, что он не сумеет вернуться в горы, и бросился в ближайший дом на дороге. Мы уже были свидетелями тому, как случай привел его в дом того самого несчастного капрала Бомбарды, у отца которого бандит и попросил убежища, и как старик, повинуясь первому порыву сердца, готов был выдать его жандармам, если бы не немая и в то же время выразительная мольба Джельсомины.

И лишь безграничная любовь отца к дочери смогла заглушить крик души, взывавший из самых глубин отцовского сердца к мести. Но, когда прошел первый миг душевной борьбы, метр Адам показал себя во всем своем простодушии и величии: ранения обоих противников были весьма серьезными; три дня Марко и капрал Бомбарда находились между жизнью и смертью, и в продолжение этих трех дней метр Адам молился в равной степени как за убийцу, так и за жертву, а в это время Джельсомина, находясь возле двух умирающих, лежавших в одной комнате, бодрствовала, словно ангел надежды и смирения. Что касается почтенной Бабиланы, то она ничего не поняла в происшедшем и знала лишь, что у нее в доме находятся двое раненых. И она щипала корпию для обоих и накладывала им повязки, а поскольку один из раненых был ее сын, она, не прерывая своих трудов, то и дело роняла крупную слезу на тыльную сторону ладони.

На всю Никотеру был один хирург, в роли которого выступал местный цирюльник, человек болтливый, зато легковерный, и потому его удалось убедить, что эти двое молодых людей вместе следовали по дороге, где на них напал отряд Марко Бранди и бросил их тут же, приняв за мертвых. Группа же, преследовавшая убийцу, направилась своей дорогой к Козенцу, будучи уверена в том, что разбойник вернулся в банду, поэтому в деревне никто не подозревал, что же произошло на самом деле. Даже сами раненые долгое время ломали голову над тем, как они оказались вместе. Хирург рекомендовал больным хранить молчание, и как только Марко Бранди пытался заговорить, Джельсомина прикладывала ему палец к губам, а поскольку ему очень нравился подобный способ призывать к молчанию, он послушно воздерживался от разговоров. Что же касается капрала Бомбарды, то сестра добивалась от него тех же результатов, не прибегая к тому же средству. Ей для этого было достаточно приложить палец к собственным губам, и тогда эта юная девушка, потомок древних греков, стройная, грациозная и преисполненная благородства, как и ее пращуры, напоминала этой своей античной позой статую Молчания, найденную при раскопках то ли в Геркулануме, то ли в Помпеях.

Наконец цирюльник разрешил раненым разговаривать тихим голосом; подобная манера диалога также пришлась по вкусу Марко Бранди. Чтобы расслышать сказанное им, девушке приходилось наклоняться над его постелью, а голос бандита был до того слаб, что Джельсомине невольно приходилось чуть ли не прижиматься щекой к его губам. При этом, как бы слаб ни был его голос, Марко все время рассказывал до странности длинные истории, что являлось полной противоположностью быстрому обмену словами, имевшему место в другом углу комнаты между братом и сестрой. При этом, несмотря на то что ранение капрала Бомбарды было более серьезным, по странному и необъяснимому капризу человеческой природы он первым восстановил звучание своей речи. И он воспользовался этим, чтобы спросить у Марко Бранди в одну из тех минут, когда Джельсомина оставляла их вдвоем, что произошло с того мига, когда он лишился памяти. У Марко Бранди не было ни малейшей причины тихо разговаривать с капралом, и ради такого случая он вновь обрел дар речи. В свою очередь капрал поведал бандиту, кто такой его отец и почему после происшествия с Мадонной его положение столь плачевно. Марко Бранди понял, что из-за него началась цепь несчастий, обрушившихся на эту семью, поэтому, будучи парнем храбрым и честным, он решил положить им конец при помощи того, что было в его силах, — женившись на Джельсомине. Когда девушка вернулась, он, сделав вид, будто предыдущий разговор сильно его утомил, тихим голосом завел одну из самых длинных и оживленных своих бесед. Что касается Джельсомины, то она ничего не говорила ему в ответ, а лишь краснела; затем в ту самую минуту, когда, казалось, ничто не предвещало конца этого разговора, она бросилась в соседнюю комнату и повисла у отца на шее, заявив:

— О, послушай, отец, я умру от горя, если ты не дашь своего согласия!

Метр Адам выслушал до конца нежные признания дочери, как человек, понимающий всю серьезность столь доверительного разговора. Он ни в коей мере не собирался перечить Джельсомине в делах любви. Что же касается проблем материальных, то его собственные дела не позволяли ему быть чересчур требовательным в устройстве своих детей. Тем не менее он сделал ряд замечаний по поводу общественного положения будущего супруга дочери. Не то чтобы профессия бандита не была почитаемой и прибыльной, тем более что речь шла о человеке, занимавшемся ею с детства, но жене его она давала слишком много шансов превратиться в вдову. Джельсомина же стала приводить отцу множество примеров того, как молодые девушки из окрестных мест заключали подобные браки и они оказались в высшей степени удачными. Но отец был неумолим: для него это было вопросом дальновидности, а не предубеждения. Тут Джельсомина весьма кстати напомнила ему о старом Плачидо Бранди, живущем в Козенце в почете и уважении, на что метр Адам ей ответил, что это всего лишь исключение, что судьба этого человека висела если не на волоске, то на кончике более или менее прочной веревки и что на вероятностях такого рода нельзя строить счастье своей жизни. Во всех этих доводах была значительная доля здравого смысла, так что Джельсомина, гораздо менее раздосадованная, чем можно было предположить, отправилась к возлюбленному, чтобы передать ему ответ отца.

Это заставило Марко Бранди серьезно задуматься. Как уже известно нашим читателям, он никогда не относился к своему роду занятий с энтузиазмом: он просто действовал храбро и честно, поскольку оба эти качества были ему свойственны и поскольку именно они выручали его в трудные минуты жизни. Поэтому он посоветовал Джельсомине, чтобы она нисколько не беспокоилась, что он признает справедливость доводов ее отца и готов пожертвовать своей профессией ради любви, а потому, коль скоро согласие отца обусловлено его, Марко, отказом от избранного ранее рода занятий, то он готов на это, однако ему придется сменить место жительства и поселиться там, где он не столь известен. К тому же, те средства, что были для него приумножены отцом, будучи вложены в дело вместе с долей, причитающейся ему после расчета с товарищами, не только обеспечат возможность переезда, сколь угодно дальнего и дорогостоящего, но и позволят вести на новом месте, где бы оно ни находилось, если не роскошный образ жизни, то достойное и безбедное существование, и тогда метр Адам сможет сколько угодно рисовать на всех белых стенах Мадонн, неспособных творить чудеса, и неплатежеспособные души чистилища.

Это предложение при сложившихся обстоятельствах в высшей степени обрадовало метра Адама: оно великолепно вписывалось в его собственные планы на будущее, и он принял его так же искренне, как оно было сделано. Марко Бранди обменялся знаками любви с девушкой и знаками доверия с ее отцом: залогом любви был поцелуй, гарантом доверия было рукопожатие. А затем капрал Бомбарда, которого доводы соседа по койке привели к перемене во взглядах на военную службу и который увидел, что его нынешнее положение всего-навсего рабство, лишенное всякого будущего, решил разделить судьбу своей семьи, — вот почему по истечении полутора месяцев молодые люди вышли из дома метра Адама рука об руку и направились: один, чтобы снять с себя обязанности главаря бандитов, другой, чтобы временный отпуск превратить в бессрочный.