Миф «Ледокола»: Накануне войны

Заговор Гесса

Состоявшийся 10 мая 1941 г. полет Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера, по нацистской партии, с миссией мира в Англию остается одним из наиболее странных эпизодов второй мировой войны. События, связанные с предупреждением Черчилля и угрозами Криппса относительно сепаратного мира, дают тот самый ключ к всепоглощающей озабоченности Сталина делом Гесса, который так долго искали. Эти события проливают новый свет на ошибочную советскую оценку английских и германских намерений накануне 22 июня 1941 г. Сосредоточившись на германо-советском сотрудничестве в 1939–1941 гг., историки не обращали внимание на имеющий столь же важное значение страх перед перспективой заключения англо-германского мира. Этот страх, как представляется, серьезно ограничил способность Сталина к анализу информации и способствовал параличу, становившемуся все более очевидным по мере приближения германского нападения.

Гесс в определенной степени стал играть роль козла отпущения за ошибки в оценке намерений Германии, допущенные не только Сталиным, но и рядом политиков и военных. Из-за того, что взаимная подозрительность так и не исчезла на протяжении всей войны, Гесс оказался в опасном амплуа потенциального эмиссара. Все это объясняет настойчивое требование советской стороны держать его в тюрьме в Шпандау до самой смерти, которая наступила много лет спустя после освобождения остальных военных преступников. Впервые гипертрофированные подозрения Сталина проявились осенью 1942 г. Он обвинил Черчилля в том, что тот ведет курс на поражение России в войне, отказываясь открыть второй фронт и прерывая отправку северных конвоев в Россию, а также «по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас…»¹. Криппсу, тогда члену Военного кабинета, было поручено подготовить самый полный и точный отчет о деле Гесса, который, к сожалению, не успокоил Сталина. Может быть, это произошло потому, что, по настоянию цензора, были сняты упоминания о беседах, которые лорд Саймон и лорд Бивербрук вели с Гессом в 1941 г., хотя Сталину эта информация была хорошо известна².

Сталинская интерпретация дела Гесса проявилась во время визита Черчилля в Москву в октябре 1944 г. После того как поделили Восточную Европу на точно определенные зоны влияния, выпили и поужинали, Сталин поднял вопрос о Гессе. Черчилль изложил эту часть беседы с юмором, но в то же время точно:

«Гесс считал, что он мог спасти Англию для Германии. И вот Гесс, которому вообще было запрещено управлять самолетом из-за его безумия, сумел завладеть самолетом и прилететь. Он надеялся при помощи герцога Гамильтона — Главного камергера короля — попасть прямо к королю! Тут Сталин довольно неожиданно предложил тост за британскую разведку, которая заманила Гесса в Англию. Он не смог бы приземлиться, если бы ему не подавали сигналов. За этим делом должна была стоять британская разведка».

Черчилль негодовал, протестовал, но Сталин был категоричен и не изменил своего мнения. Он просто заявил, что британская разведка могла и не сообщить Черчиллю всю правду. Русская разведка, по словам Сталина, «часто не информирует Советское правительство о своих замыслах и докладывает только после того, как дело сделано…»³.

Советские историки и политики, а особенно КГБ, продолжают поддерживать эту версию. Она, кстати, совпадает с похожими теориями о заговорах, получившими признание на Западе. За последние годы распространялись просто фантастические теории, начиная от предположений о том, что в Англию прилетел на самом деле не Гесс, а его «двойник», и кончая обвинениями в том, что Гесс не умер в тюрьме естественной смертью, а был отравлен своими тюремщиками⁴. Показательной в этом жанре стала вышедшая в 1991 г. и немедленно переведенная на русский язык книга американского историка Дж. Костелло «Десять дней, которые спасли Запад». В книге собраны и увековечены различные теории о заговорах. После выхода книги они были поставлены под сомнение в связи с рассекречиванием летом 1992 г. закрытых британских архивов о деле Гесса.

Костелло пытается доказать, что либо Гесс прибыл в Англию с молчаливого согласия Гитлера, либо это был заговор британской разведки, заманившей его в Шотландию. В основе своей книга состояла из ничем не доказанных утверждений, основанных исключительно на косвенных доказательствах. В этом ключе, например, Костелло утверждал, что массированные бомбежки Лондона и здания парламента в особенности в ту самую ночь, когда Гесс прилетел в Англию, были умышленно скоординированы с временем миссии Гесса. Это предположение уже выдвигалось в прошлом и большинство историков некритически его восприняли. Но ведь после прилета Гесса бомбежки не были прекращены! Точно так же Костелло заявлял, что шестичасовая задержка с представлением доклада герцога Гамильтона была вызвана тем, что «высшие власти уже знали» о состоявшемся или ожидавшемся прибытии Гесса или тем, что «он выполнял секретный приказ»⁵. Слова из драматического послания Черчилля Рузвельту: «Мы находимся в решающем пункте войны; грандиозные процессы застыли, но неизбежно примут четкие очертания», Костелло естественно интерпретировал как сообщение о предстоящем нападении на Россию, которое Черчилль якобы получил от Гесса. На самом же деле они относились к битве за Крит и к положению на Ближнем Востоке⁶.

Однако наиболее пикантным в сюжете с Костелло явилось то, что доказательствами автора снабдил такой источник, как — хотите-верьте, хотите-нет — КГБ. Такой поворот событий поистине захватывает дух. В 1990 году, накануне Дня благодарения, в Нью-Йорке на стол Костелло лег запечатанный синий пакет с документами. В нем оказались фотокопии шифрованных сообщений НКВД, а также докладов о Гессе, готовившихся для Сталина. В этой пачке были также и материалы, переданные советской разведке в Лондоне главой чехословацкой военной разведки полковником Ф.Моравецем. В московской штаб-квартире КГБ были представлены: «Подлинные, переплетенные дела Гесса и Моравеца», дело Гесса N 20566 (кодовое название— «Черная Берта»). «По оперативным причинам» были закрыты бумажными полосками только с полдюжины абзацев из 400 страниц дела. Костелло стал, сам не подозревая того, орудием воскрешения старых ложных версий о деле Гесса. Одно только непонятно — почему из всего этого богатства Костелло решил использовать только пару документов⁷.

Окончательный вывод советской службы безопасности, который Сталин полностью принял, состоял в том, что Гесса действительно заманила в Англию британская разведка, и, возможно, даже Черчилль об этом заранее не знал. Российская служба безопасности придерживалась этой точки зрения до последнего времени. В 1991 г. ведущий теоретический журнал советских вооруженных сил опубликовал на видном месте статью малоизвестного немецкого историка, повторяющего эти ничем не подкрепленные утверждения. Журнал даже счел необходимым воспроизвести крупным шрифтом заголовок статьи тех дней из одной английской бульварной газеты (как будто простое воспроизведение может доказать достоверность аргументов): «Сообщается о неожиданном захвате Гесса в ловушку, подстроенную английской «Сикрет Сервис». В редакционной статье журнала высказывалось предположение, что целью англичан было вселить в немцев надежду на то, что нарождающееся шотландское революционное движение может быть использовано, как только начнется война против России. Они с гордостью предъявили русским читателям последствия «игры, которую английская разведка затеяла с нацистами»⁸. Теорию о заговоре широко поддерживают в Москве. Делается вывод, что Гесс «держал (англичан) за горло. Он терроризировал английское правительство простой, но по-своему гениальной мыслью: или вы соглашаетесь на союз с нами, или мы заключаем военный союз с Россией и уже в таком качестве продолжим войну против вас»⁹.

КГБ был не единственным, кто стал жертвой этой ошибочной версии. Очевидно, что американский военный атташе в Лондоне был введен в заблуждение таким же образом. Он был столь уверен в себе, что представил своему начальству в Вашингтоне доклад, назвав его подробным и (поэтому) точным воспроизведением содержания разговоров, которые англичане вели с Гессом. Составляя доклад, полковник Ли находился под сильным воздействием распространявшихся в Лондоне слухов о надвигавшейся войне на Востоке. Поэтому он объединил эти два вопроса. «Гесс», авторитетно писал он в заключении, «прилетел к герцогу [Гамильтону), чтобы сообщить ему, что Германия намеревается воевать с Россией». Затем он приводил слова Гесса, сказавшего своему следователю, что Гамильтон «мог пойти к королю и рассказать ему о наших планах воевать с большевиками, и король мог бы заключить с нами мир». Этот источник, который предположительно подтверждается документами КГБ, был использован Костелло для подтверждения этой не соответствующей действительности интерпретации миссии Гесса¹⁰.

К настоящему времени читателю должно быть известно, что английская разведка абсолютно не верила в неизбежность войны между Россией и Германией. Наоборот. Она прогнозировала германо-советское соглашение, и поэтому приписываемые ей мотивы для заманивания Гесса оказываются несостоятельными. 18 тысяч страниц документов по делу Гесса, рассекреченных летом 1992 г. британской Архивной службой рисуют картину, разительным образом отличающуюся от той, которую представляет жалкая подборка бумаг КГБ, в свое время опубликованных с таким шумом. Новые английские документы разоблачают умышленную кампанию дезинформации, которую проводила британская разведка. Эта кампания дала осечку; в результате чего ошибочное истолкование дела Гесса, создавшееся в то время в России, так и сохраняется до сих пор.

Различные теории о заговорах исходили из того очевидного допущения, что в обширных собраниях документов, хранящихся в закрытых британских архивах, укрывается сенсационная и очень щекотливая информация. Под нажимом ведущих английских историков разведки английское правительство в конце концов полностью раскрыло архивные материалы, связанные с делом Гесса. Вот тогда-то приверженцев теории о заговорах постигло разочарование. Это обширное собрание фактически подтверждает два основных тезиса версии дела Гесса, изложенной в мемуарах Черчилля. Он писал, что Гесс «прибыл к нам по своей доброй воле, и, хотя не имел полномочий, он был до некоторой степени посланцем». Его вторая посылка, самая важная для нашего рассказа, состоит в том, что «учитывая, сколь близок был Гесс к Гитлеру, поражало, что он не знал (а если знал, то не сообщил нам), о приближавшемся нападении на Россию…»¹¹. Однако в архивных материалах содержится потрясающее открытие, о котором до сих пор можно было только догадываться по отдельным намекам в отрывочных свидетельствах¹². Речь идет о том, что английские Форин оффис и разведка пытались путем манипулирования делом Гесса оказать давление на Россию, чтобы она отдалилась от Германии. Воздействие этих акций на Москву, несомненно, является гораздо более важным, чем те проблемы, которые легли в основу теорий о заговорах.

Миссия

Гесс вылетел в 5.45 вечера 10 мая 1941 г. из Аугсбурга на самолете «Мессершмитт» Bf110, который англичане называли МЕ110. Для смелого полета и управления самолетом требовалось высокое мастерство пилота. Гесс прыгнул с парашютом в Шотландии, в Иглшеме, после наступления темноты. На нем был мундир капитана германских ВВС. Гесс приземлился в 12 милях от имения герцога Гамильтона. Позже утверждали, что он привез официальные предложения о мире¹³. Однако на самом деле при нем не оказалось вообще никаких документов — лишь фотографии его самого и сына, а также визитная карточка знаменитого геополитика, профессора Карла Хаусхофера. Сын Карла Хаусхофера Альбрехт, скорее всего, и был инициатором этой миссии.

Опубликованные к настоящему времени архивные материалы доказывают, что английские королевские ВВС Гесса не ждали. Не было его умышленного пропуска английскими ПВО. Да и не была ПВО этого района столь мощной, как об этом часто писали. На самом же деле самолет Гесса засекли около 10 часов вечера на высоте 15 тысяч футов. Па его преследование пошли два «Спитфайра», патрулировавших в этом районе, но они в конечном итоге потеряли его из виду, так как их скорость была меньше, чем у самолета Гесса. К тому времени, когда Гесс достиг западного побережья Шотландии, его преследовал еще и ночной истребитель «Дифайэнт». Он уже почти настиг «Мессершмитт», но в этот момент Гесс спрыгнул с парашютом¹⁴.

Если, как утверждают Костелло и другие, Гесса на самом деле ожидали бы люди «Сикрет интеллидженс сервис» — (предшественница МИ-6 — военной контрразведки), то это было бы очевидно из того, какой прием был бы оказан ему в первые же часы после его прибытия. Вспомним, что Гесс приземлился поразительно близко от поместья герцога Гамильтона, и, если бы его ждали, то не «потеряли» бы на несколько часов. Однако его появление вызвало неразбериху и замешательство. Сведения о приземлении Гесса на парашюте поступили в силы местной обороны из полицейского участка в Гиффноке. Полицейских же, в свою очередь, информировали прохожие. Полиции сообщили также, что в 23.12 около Иглшем Хаус разбился какой-то самолет. Захват Гесса абсолютно не координировался. Офицер, который жил неподалеку от места событий, взяв с собой двух солдат-артиллеристов из расположенного рядом военного лагеря, отправился к месту падения самолета. К тому времени Гесса уже схватили и держали в доме работника фермы, в чей двор он опустился на парашюте. Через некоторое время Гесса, назвавшегося Альфредом Горном, отвезли на машине в штаб сил местной обороны. Шло время. Наступила полночь. Тогда командование сил местной обороны обратилось в штаб Аргил-сатерлендского хайлендского полка с просьбой прислать конвоиров для отправки «летчика» в расположение армейской части, чтобы его держали там. Из всего этого совершенно ясно, что Гесса никто не ждал. Ведь дежурный офицер приказал полиции оставить Гесса на ночь в камере полицейского участка Гиффнока, несмотря на возражения, что Горн, вроде бы, «важная птица и военным надо бы им заняться». Служебное расследование, позже проведенное военной разведкой, вскрыло серьезные упущения в обращении с Гессом. Этого не случилось бы, если бы его прибытие в Англию было действительно организовано МИ-6. Так, например, ничего не было сделано, чтобы установить, что пленный, назвавшийся Горном, является офицером, и поэтому его и допрашивать следует соответствующим образом. Разведка ВВС абсолютно проигнорировала информацию, представленную ей в час ночи 11 мая. А это было заявление пленного, о том что он является важным лицом и желает сделать сообщение¹⁵. В конце концов военные согласились принять пленного, — но только после того, как им сообщили, что у «летчика» есть информация для герцога Гамильтона и что он, т. е. «летчик», готов говорить с компетентными людьми. Инспектор сыскной полиции, который прибыл, чтобы забрать Гесса, удалился — проведя свое собственное расследование и осмотрев вещи Гесса.

Допрос вели с помощью какого-то капитана Дональда, случайно оказавшегося поблизости в момент, когда привезли Гесса. А Дональд прихватил с собой переводчика, который оказался сотрудником польского консульства в Глазго, Романом Батталья. «Просто не верится», разражается упреками «С» (псевдоним главы британской контрразведки), «что подобное могли допустить». Батталья-то и определил, что летчик как две капли воды похож на Гесса, но тот стал отрицать это. В целом Гесс был спокоен, но немного раздосадован. Причиной его неудовлетворения могла быть странная обстановка «допроса» — в присутствии пятнадцати — а может и двадцати? — ополченцев сил местной обороны. Английский язык Баттальи, который вел допрос, был «несколько высокопарным». Несомненно, что при допросе пленного исключительно важной является начальная стадия. Вот как о ней рассказывал Батталья в своих показаниях британской военной разведке. Его поразило то, что: «…не было сделано никакой попытки, насколько ему известно, установить личность задержанного [Гесса] или правдивость его слов; среди пятнадцати или двадцати людей, находившихся в комнате, как казалось, не было ни одного, кто бы официально вел допрос. Из разных углов ему выкрикивали вопросы, некоторые из которых он счел оскорбительными для Гесса и отказался переводить. Не составлялось точного протокола допроса, и во время допроса присутствующие расхаживали по всей комнате, бесцеремонно разглядывая пленного и его вещи».

Тем не менее, до всех этих людей постепенно стало, наконец, доходить, что перед ними не рядовой летчик. Они обратили внимание на то, что его мундир был из очень хорошей материи и абсолютно неношеный. После этого, с Гессом «стали обращаться несколько повежливее». Около двух часов ночи его отвезли в Мэрихиллские казармы¹⁶.

Как только личность Гесса была установлена, «С» сделал выговор военной разведке за то, сколь плохо она вела это дело. Особенное негодование вызвало то, что Гесса продолжали допрашивать после полуночи, уже после того как он заявил, что у него имеется важное послание. Разведка же очень быстро свалила вину на герцога Гамильтона, заявив, что «можно только предположить, что решение ничего не предпринимать до утра было принято командиром авиационного крыла герцогом Гамильтоном». Этот домысел и привел к необоснованным заявлениям о том, что Гамильтон был вовлечен в махинации «Сикрет интеллидженс сервис». Это предположение могло возникнуть из-за того, что Альбрехт Хаусхофер, известный германский эксперт по геополитике, который, как кажется, был основным вдохновителем миссии Гесса, осенью 1940 г. послал Гамильтону письмо. Оно было перехвачено и прочтено военной разведкой. Вследствие простого совпадения письмо, которое являлось зондажом о мире, пришло к адресату за пару дней до появления Гесса. Пора бы признать, что совпадение не обязательно свидетельствует о заговоре…

Мог бы существовать целый ряд причин, по которым Гамильтон не допросил пленного немедленно, в три часа ночи. Начнем с того, что вполне возможно, — Гамильтону не сообщили по телефону, что у летчика, называющего себя Альфредом Горном, имеется политическое послание. Гесс был не единственным немцем, сбитым тогда. В ту ночь состоялся один из наиболее мощных немецких воздушных налетов. Командиры частей не занимались допросами пленных по ночам. Более того, Гамильтон не лег спать, не проверив список офицеров германских ВВС, с которыми он встречался, когда присутствовал на Олимпийских играх 1936 г. Фамилии Горна среди тех офицеров не числилось. Задержка, таким образом, была, в самом худшем случае, всего лишь проявлением халатности¹⁷.

В этой связи следует рассмотреть еще одну сторону этого эпизода. Если бы Гамильтон и догадался, что летчиком является Гесс, — хотя это совершенно невероятное допущение — то его реакция была бы абсолютно предсказуемой. Сейчас он, уважаемый командир авиакрыла, пытающийся избавиться от клейма своих прошлых связей со сторонниками политики умиротворения. И он вдруг оказывается лицом к лицу с повергающей его в смятение реальностью — ему адресованы предложения о мире, исходящие от нацистов. Дело Гесса грозило выпустить джинна из бутылки¹⁸. Неудобное положение, в котором оказался Гамильтон, осложнилось после того, как в официальном германском сообщении его имя связали с миссией Гесса. У общественности это создало ни на чем не основанное ощущение его соучастия. Эти настроения присутствуют во взятых наугад письмах, прошедших цензуру. Вот лишь один пример, «Интересно, правда ли, что этот негодяй был тесно связан с герцогом Гамильтоном. Кажется, что уже чересчур много нашей титулованной знати замешано в делах, связанных с нацистами»¹⁹. Щепетильность Гамильтона была столь высокой, что он подал в суд на лидера коммунистов Гарри Поллита, когда тот заявил, что Гамильтон — «друг Гесса». И этим Гамильтон поставил правительство в затруднительное положение. В связи со своими подозрениями коммунисты — возможно, по инструкциям из Москвы, хотя это и не доказано — увидели в этом случае редкую возможность вызвать Гесса в суд, где и допросить его публично²⁰. Действительно, необходимость «снять с герцога Гамильтона те несправедливые и вызванные невежеством подозрения, которые пали на него», была полностью признана²¹. В докладе кабинету по этому делу, представленному в ноябре 1942 г., Криппс приложил значительные усилия, чтобы снять обвинение с Гамильтона, отметив, что «поведение герцога в том, что касалось Рудольфа Гесса, было во всех отношениях благородным и правильным».

Гамильтон встретился с пленным пилотом только в 10 часов утра следующего дня. Гесс открыл ему свое настоящее имя. Гамильтон не помнил, чтобы он встречался с ним во время своего визита в Берлин. И уж точно не имел с ним каких-либо контактов позже. В ходе их разговора с глазу на глаз Гесс передал суть той информации, для сообщения которой он прибыл. Он явился с «гуманной миссией, чтобы сообщить, что фюрер не хотел побеждать Англию и желал прекратить войну». Подчеркивая близость своих взглядов и взглядов Гитлера, Гесс настаивал в то же время, что миссия была его собственной инициативой²². Это заявление, неоднократно повторяемое в дальнейшем²³, приводит к очень важному предположению о якобы существовавшем молчаливом согласии Гитлера на эту миссию. Майский в своих мемуарах предпочел оставить вопрос открытым: «Кто же такой Гесс? Закамуфлированный посланец Гитлера или психопат-одиночка? Или представитель какой-либо группировки среди нацистской верхушки, обеспокоенной перспективами слишком затянувшейся войны?»²⁴

Введение в свободное обращение британских архивных материалов одним ударом уничтожило дикие спекуляции, которые беспрепятственно циркулировали и разрастались в течение столь многих лет, существенно омрачая англо-советские отношения. Были предприняты кое-какие отчаянные попытки спасти хоть что-нибудь из подобных версий, но все они оказались безуспешными. В своей недавней книге «Рудольф Гесс. Ученик фюрера», Лондон, 1993, П.Пэдфилд использовал многие из идей Костелло. Однако к тому времени, когда книга была готова к печати, британские архивы открылись. Пэдфилду пришлось написать пространный эпилог, в котором он отказывался от большой части своих ранее выдвигавшихся аргументов. Тем не менее, он попытался спасти версию о том, что Гесс прибыл в Англию с молчаливого согласия Гитлера; для ее доказательства он использовал свидетельство, обнаруженное вскоре после войны французским военным корреспондентом, неким Андре Гербером. В газетной статье Гербер заявлял, что «в руинах рейхсканцелярии в конце войны он обнаружил документы, которые доказывают со всей определенностью, что решение о направлении Гесса в Англию было принято самим Гитлером». Гербер утверждал, что на самом деле Гесса снабдили проектом мирного договора, напечатанным на бланке рейхсканцелярии, который был у него конфискован вскоре после его прибытия в Англию. Текст Гербера, включая приводимый им проект договора, состоящий из четырех пунктов, так никогда и не был опубликован. По его собственному признанию, только четвертый пункт существенно отличался от предложений, которые Гесс сделал устно: в этом пункте якобы говорилось, что в ходе германо-российской войны Англия должна соблюдать в отношении Германии политику благожелательного нейтралитета²⁵.

После того, как были рассекречены материалы британских архивов, — не содержавшие никаких сенсаций, — прежние версии о заговоре можно поддерживать только, если выступать с совершенно немыслимыми предположениями. Так, Пэдфилд цитирует показания некоего Джона Хауэлла, рассказавшего ему о человеке немецкого происхождения, имя которого нельзя раскрывать. Его и еще двух говорящих по-немецки людей пригласил Айвон Киркпатрик, специалист по Германии в министерстве иностранных дел, чтобы проанализировать условия конкретного предложения о мире, которое Гесс привез с собой из Германии. Они были написаны по-немецки на бланке рейхсканцелярии и снабжены английским переводом. Названная группа, продолжает Пэдфилд свою версию, собиралась в штабе ВВС на Портленд-Плейс, в условиях чрезвычайной конспиративности. Согласно информатору, «на первых двух страницах этих предложений детально излагались цели Гитлера в России, его конкретные планы завоеваний на востоке и уничтожения большевизма»²⁶.

Информатор мог и перепутать документ с тем меморандумом, который Гесс подготовил для встречи с лордом Саймоном, где он изложил свои идеи в письменном виде²⁷.

Утверждается также, что наличие официальных предложений от Гесса поставило Черчилля или разведку в столь неудобное положение, что они просто приказали вычеркнуть их из списка вещей Гесса, составленного после его задержания. В докладе войск местной обороны сказано определенно: «Капитан Барри забрал с собой предметы, изъятые у пленного, перечень которых включен в опись. Экземпляр списка приложен к докладу»²⁸. Непрерывность нумерации страниц в подлинном деле доказывает, что оно не было подделано. Папка дела была с самого начала довольно потрепанной, если ее сравнить с делами Форин оффис. Скорее всего, опись вообще не была приложена к делу.

Те, кто заявляют, что прибытие Гесса в Англию было частью сложного плана, разработанного в Берлине, преисполнены желания и последовательны в своих рассуждениях. Так, недавно было высказано предположение, что 20 апреля Гитлер отправил Гесса в Мадрид, чтобы попытаться установить контакт с английским правительством. Эта версия, естественно, основана на хорошо известном факте — английский посол в Мадриде сэр Сэмюэль Хор был скандально известным сторонником умиротворения и приветствовал бы подобные контакты²⁹. Однако архивными документами эта версия опровергается. Форин оффис запросил у английского посольства в Мадриде информацию относительно «сообщений из Виши, что в Мадрид прилетел Гесс с личным письмом Гитлера к Франко». Слухи касались договоренности о транзите немецких войск через Гибралтар. Эти слухи были опровергнуты второй телеграммой, посланной 25 апреля. Фрэнк Робертс, будущий посол Великобритании в Москве, а в то время сотрудник Европейского департамента Форин оффис, сообщил, что «тревога конца прошлой недели оказалась, по крайней мере, преждевременной». Однако в телеграмме речь шла не о визите Гесса, как предполагает Пэдфилд, а об угрозе Гибралтару, которой англичане в этот момент были озабочены. Характер сообщаемой информации был противоречивым. Визит Гесса в Испанию, если бы он там оказался, неизбежно привел бы к тайным контактам с источниками в английских разведывательных кругах или даже с английским послом сэром Сэмюэлем Хором. Но проблема транзита войск, естественно, подразумевала бы агрессивные действия против Англии. А Фрэнк Робертс в своей информации по запросу военной разведки не только не доверяет слухам (как это предполагает Пэдфилд), а, наоборот, ясно заявляет, что «сообщение о встрече Гесса в Барселоне с германским послом, он, Робертс, подтвердить не может. Если Гесс и находился здесь, то его прибытие сохраняется в такой строжайшей тайне, что об этом даже не появилось слухов». Далее он, замечает, что если бы за этими слухами скрывалось что-то реальное, то Хор «обязательно» сообщил бы о них³⁰.

Архивные материалы, как будет показано далее в этой главе, похоже доказывают, что Гесс прилетел в Англию без разрешения Гитлера и что его не заманивала английская разведка. Более того, никаких официальных предложений он с собой не вез. После того, как англичане в течение года неоднократно допрашивали Гесса и могли круглыми сутками наблюдать за его поведением, Кадоган сделал совершенно четкий вывод: «К настоящему времени совершенно ясно, что выходка Гесса была его личным безумным предприятием, и германские власти заранее о ней ничего не знали»³¹. Словам Кадогана можно верить: ведь именно ему было поручено координировать контакты с Гессом всех правительственных органов, в том числе и служб безопасности. Сам Гесс признавался в письме к Хаусхоферу: «Несомненно, я потерпел неудачу. Но нельзя отрицать, что я сам вел самолет (подчеркнуто автором). Мне не за что упрекать себя в этом отношении. В любом случае я был за штурвалом»³².

Еще из одного источника исходят сведения, которые, казалось бы, поддерживают версию о том, что Гитлер все знал об отлете Гесса — это интервью, которое после окончания войны одна газета получила у жены Гесса. Но ее свидетельство основано на том, что во время своей последней встречи в Берлине 4 мая Гесс и Гитлер «говорили на повышенных тонах, при этом ссоры между ними не было»³³. Несмотря на отрывочные свидетельства, обширная переписка Гесса с семьей, которую он вел во время войны, не подтверждает версию о том, что Гитлер знал о его планах. В длинном письме к матери Гесс рассказывает о тщательной подготовке к полету, особенно о том, сколь полезными оказались «многие вечера, которые» «он тайно (подчеркнуто автором) проводил за рабочим столом с логарифмической линейкой, среди карт и таблиц».

В другом письме Гесс называл причины, по которым он вылетел не из Берлина: Гитлер запретил ему вылетать, не запрашивая предварительного разрешения. «С таким же успехом», — объяснял он ей, — «я мог бы попросить, чтобы меня тут же арестовали. Но, к счастью, из планов вылета из-под Берлина ничего не получилось. Я не смог бы делать ничего скрытно, и рано или поздно фюреру все стало бы известно. Мой план был бы сорван, и мне осталось бы только укорять самого себя за небрежность»³⁴. Если даже, вдруг, несмотря ни на что, оказалось бы, что миссия Гесса была осуществлена при поддержке официальных кругов Германии, совершенно ясно, что английское правительство ничего об этом не знало. Более того, оно не приняло Гесса за официального эмиссара Гитлера.

Истинным вдохновителем Гесса был, почти наверняка, Хаусхофер. Степень его прямой и непосредственной причастности до сих пор ясна не полностью, но письмо, которое он был вынужден написать в Берхтесгадене в день исчезновения Гесса, является доказательством его влияния на Гесса и на тех лиц, с кем Гесс должен был связаться в Англии³⁵. В недавно вышедшей книге лорда Дуглас-Гамильтона ясно выявлена связующая нить, тянущаяся к Гессу от Хаусхофера. Уже в ходе своей первой встречи с герцогом Гамильтоном Гесс связал свою миссию с Хаусхоферами³⁶. Позже Гесс повторил эту информацию в случайных разговорах, которые он вел со своим врачом³⁷. В первом письме жене из тюрьмы Гесс попросил ее «написать генералу [Хаусхоферу] — о мечтах которого я часто думаю»³⁸. В письме, адресованном Хаусхоферу, ощущается влияние, которое тот оказывал на Гесса: «Вы говорили, что думаете, что я не безумец, а «иногда отважный» человек. Можете поверить мне, — я ни на миг не пожалел ни о своем безумии, ни о своей отваге. Когда-нибудь последняя часть Вашей мечты, которая была столь опасной для моего плана, исполнится, и я снова появлюсь перед Вами»³⁹. Столь же красноречивым было его заявление о том, что его решение созрело в декабре 1940 г. и что он и ранее несколько раз безуспешно пытался вылететь в Англию. Вполне вероятно, что этот замысел возник у него после того, как Гитлер решил напасть на Россию (если только Гессу было известно об этом) и после провала переговоров в Берлине в ноябре 1940 г., в которых он принимал участие. Или же его могла привести в ужас идея Риббентропа об организации Континентального блока, предусматривавшая участие Советского Союза в разделе Британской империи.

После допроса Гесса Гамильтоном в Лондоне возник интерес к этому делу. Кадоган, под личное наблюдение которого будет передано все расследование и в подчинении которого находились «С» и другие службы разведки, узнал о нем 11 мая. Инкогнито Гесса все еще сохранялось: «Немецкий пилот, приземлившись около Глазго, попросил о встрече с герцогом Гамильтоном. Их разговор произвел на последнего такое впечатление, что он вылетает в Лондон и хочет видеть меня сегодня вечером на Даунинг-стрит, № 10… Еще через полчаса премьер-министр послал людей, чтобы Его светлость встретили на аэродроме и отвезли прямо в Чекере»⁴⁰.

Заставляя немцев теряться в догадках

Гамильтон прилетел в Лондон вечером 11 мая на своем самолете. Уже ночью его привезли в загородное имение премьер-министра в Дитчли. Черчилль в компании нескольких близких друзей смотрел американскую кинокомедию. Гамильтон, даже не сняв летной куртки, тут же отвел Черчилля в сторону и сообщил ему, кем был на самом деле «летчик». Все имеющиеся сведения об этом моменте свидетельствуют, что для Черчилля это было совершенная новость. Он отнесся к словам Гамильтона так, «как будто тот переутомился из-за трудностей военного времени или страдал галлюцинациями». Затем, в своей характерной манере, Черчилль вошел с Гамильтоном в дом и повел его смотреть кино, заявив: «Ну ладно, Гесс или не Гесс, я намерен посмотреть братьев Маркс». Тем не менее, посмотрев кинокомедию, он всю ночь, почти три часа, расспрашивал Гамильтона, обдумывая вопрос о том, к каким последствиям может привести прилет Гесса в Англию. В целом, появление Гесса в Англии с предложениями о мире стало в этот момент фактором, еще более осложняющим и без того запутанную обстановку. В столь ответственный момент становилось исключительно важным извлечь из миссии Гесса наибольший пропагандистский эффект и в то же время не совершить каких-либо ошибок⁴¹.

Следует подчеркнуть, что Черчилль никогда и в мыслях не держал вести какие-либо переговоры с Гессом. С самого начала он настаивал на том, что Гесс, «как и другие нацистские лидеры, является потенциальным доенным преступником, — и он и его сообщники в конце войны вполне могут быть объявлены вне закона». Черчилль был также преисполнен решимости не допустить паломничества к Гессу политических деятелей, которые могли бы лелеять надежды на скорейшее заключение мира. Он поэтому приказал, чтобы Гесс «был помещен в строжайшей изоляции в подходящем доме не очень далеко от Лондона; «С» — оборудовать дом необходимой аппаратурой; предпринять все усилия, чтобы изучить его склад ума и получить от него всю полезную информацию»⁴². Через несколько дней после прилета Гесса Черчилль отдал приказ перевести «моего пленного», как он теперь называл Гесса, в Лондон. Он потребовал, чтобы «перед любыми посещениями визитеров его, т. е. Черчилля, обязательно информировали» — этот шаг, очевидно, имел целью не допускать никаких визитов сторонников умиротворения. Черчилль отдал указание о содержании Гесса в строжайшей изоляции, а те, кому поручен надзор за ним, должны воздержаться от любых разговоров. Общественность, — предостерегал Черчилль, — «не потерпит каких-либо поблажек этому скандально известному военному преступнику, кроме как с целью получения информации»⁴³. В телеграмме Рузвельту Черчилль обещал не рассматривать предложения Гесса. Он охарактеризовал их так: «нас еще раз пригласили предать всех своих друзей, пообещав, что нам на время оставляют часть нашей шкуры»⁴⁴.

Идену Черчилль сообщил о Гессе утром 12 мая. Иден для надежности отправил в Шотландию на самолете вместе с Гамильтоном Айвона Киркпатрика, эксперта по Германии из Форин оффис, который встречался в Гессом в Берлине. Киркпатрик должен был подтвердить личность Гесса. Прессе о происходящей драме пока ничего не сообщалось. Киркпатрик не только опознал Гесса, но и вошел к нему в доверие. Скорее всего, на какой-то момент у Гесса создалось впечатление, что к его предложению относятся серьезно. Все еще не сознавая, что он делает неверный ход, Гесс подробно охарактеризовал причины, заставившие его совершить полет в Англию. Киркпатрик искусно переводил речь собеседника на темы, интересовавшие английское правительство. Гесс настойчиво утверждал, что «Гитлер не знал о его полете в Англию. Он прибыл для того, чтобы убедить ответственных людей, что, поскольку Англия не может выиграть войну, самым мудрым сейчас было бы заключить мир. Однако он подчеркивал, что давно знаком с Гитлером, и их взгляды тождественны». Гесс затем подробно изложил свой план. В соответствии с ним Англия «предоставила бы Германии свободу действий в Европе, а Германия предоставила бы Англии полную свободу действий в Империи».»

Менее удачны были попытки Киркпатрика узнать позицию Гесса по вопросу о России. Он поставил ловушку, заметив, что у Гитлера не было бы свободы действий в отношении России, если бы она находилась на Азиатском континенте. Гесс ушел от разговора на эту тему, сделав загадочное и уклончивое замечание. Оно являлось свидетельством либо его полной лояльности Гитлеру, если он желал скрыть информацию о плане «Барбаросса», либо, что более вероятно, его неосведомленности об этом плане. Вот слова Гесса: «У Германии есть к России определенные требования, которые должны быть удовлетворены, либо путем переговоров, либо в результате войны». Он счел, однако, уместным добавить что «лишены основания распространяемые сейчас слухи о том что Гитлер обдумывает нападение на Россию в скором времени». В цели Гитлера входит в наибольшей степени использовать Россию, пока она может быть ему полезна, и он выберет момент, чтобы предъявить свои требования. Читатель должен помнить, в связи с имеющими хождение различными теориями о заговорах, что перед ним самые подробные рассуждения о России, когда-либо сделанные Гессом. Что же касалось истинных планов Гитлера, эта реплика скрывала больше, чем открывала. Более того, она усиливала ошибочный анализ обстановки, сделанный английской военной разведкой. Та считала, что Германия склонна не к войне, а к ведению переговоров⁴⁵. Скорее всего, Гессу были неизвестны подробности плана «Барбаросса». Когда он услышал о нападении Германии на СССР, он с изумлением сказал: «Так значит, они все-таки напали»⁴⁶.

Все свидетельства из штаб-квартиры Гитлера весьма красочно описывают изумление и ярость, с которыми была встречена новость об исчезновении Гесса. Переводчик Гитлера Шмидт свидетельствует, что реакция была такая, «как будто в Бергхофе взорвалась бомба». В сходных выражениях описывают реакцию генералы Кейтель и Гальдер, а также Альберт Шпеер. Еще одним характерным показателем является грубое обращение гестапо с адъютантами Гесса Пинчем и Ляйтгеном. Среди рабочих Аугсбургского аэропорта были произведены аресты. Когда позднее установили, что Гесс был связан с астрологами и антропософами, среди них также были проведены массовые аресты, а их организации закрыты. Альбрехта Хаусхофера, который в основном и влиял на Гесса, срочно отвезли в замок и заставили написать подробный отчет о связи с Гессом. Первоначальная надежда англичан на использование замешательства, которое возникнет в Германии, если они сами будут сохранять молчание, не оправдалась. Чтобы опередить англичан, немцы дали первое сообщение по радио в 8 часов вечера 12 мая. Они объявили, что Гесс, «очевидно в припадке безумия», вылетел на самолете и о нем ничего неизвестно. Это сообщение было туманным, так как у немцев не было никакой информации о судьбе Гесса. ВВС Германии, кстати, заверила Гитлера, что у Гесса почти нет шансов долететь до Англии⁴⁷. Но англичане сразу же ответили, и немцы мгновенно отреагировали, выпустив 13 мая подробное коммюнике. За ним последовала публикация содержания письма, которое Гесс оставил для Гитлера, где демонстрировалась его преданность фюреру. В публикации правдивой информации заключалась самая сильная надежда немцев на срыв успеха возможной английской пропагандистской кампании на тему, что полет Гесса говорит о росте разногласий в немецком руководстве⁴⁸.

Черчилль был полон решимости извлечь из эпизода с Гессом наибольшую выгоду. Для этого он был готов сделать драматичное заявление в парламенте, отводя от себя критику и усиливая оптимизм. Народ, — объяснял он, — «это необыкновенное происшествие позабавит и приободрит; наверняка поступок заместителя фюрера, покинувшею в такой момент Германию и своею лидера, приведет в глубокое замешательство и оцепенение все вооруженные силы Германии, нацистскую партию и немецкий народ»⁴⁹. Поэтому Черчилль продиктовал заявление объемом в шесть страниц, которое отредактировал самым тщательным образом. Если бы он произнес эту речь, то удалось бы избежать многих отрицательных длительных последствий этого дела. Но заявление осталось на бумаге. Нет особою смысла разбирать его здесь. Из текста, однако, видно, насколько далеко Черчилль был готов пойти, чтобы раскрыть правду о Гессе и истинном характере его предложений. Среди них было предложение Гесса о разделе сфер влияния. Имелось и создававшее существенный дискомфорт понимание того, что Гесса привела в Англию владевшая им мысль о том, «что в Великобритании сильное движение за мир, движение пораженцев, с которыми он мог бы вести переговоры». Черчилль далее намеревался развеять домыслы, сохранявшиеся вплоть до открытия архивов в 1992 г. В своем заявлении он писал, что Гесс считает себя исполнителем миссии, которую он сам возложил на себя — «спасти британскую нацию от уничтожения». Более того, заявление Черчилля продемонстрировало бы решимость британского правительства отвергнуть переговоры с Гессом, который назывался «сообщником и соучастником герра Гитлера во всех убийствах, предательствах и жестокостях, с помощью которых нацистский режим захватил Германию, как он теперь стремится захватить Европу». Был бы определен статус Гесса как «военного преступника, окончательная судьба которого, как и других руководителей нацистского движения, будет определена решением Союзных наций после Победы». Здесь следует подчеркнуть, что основным соображением для Черчилля было воздействие этих обличений на Германию и на США. В то же время вопрос о реакции России совершенно не учитывался. Типичным для Черчилля было и то, что единственной деталью, которую он «забыл» раскрыть, было условие Гесса об уходе в отставку правительства Черчилля до того, как начнутся переговоры⁵⁰.

Ни то заявление, которое было опубликовано на Даунинг-стрит, 10, ни короткое сообщение по радио общественность не успокоили. Публику оставили в состоянии нетерпеливого ожидания дополнительных сведений. Было обещано, что «как только [Гесс] оправится от своего ранения, его заявление будет тщательно изучено». Черчилль еще более разжег воображение публики, признав, что до сих пор было невозможно «разобраться в выходке Гесса». Он ожидал, что парламент поймет, что «даже когда [объяснение] последует, было бы не в интересах общественности, чтобы я сразу же раскрыл характер дела». Негативные последствия молчания предвидел наиболее близкий советник Черчилля по делам разведки майор Десмонд Мортон: «По моему мнению, было бы очень полезно, если бы официальное заявление и пропагандистский материал были опубликованы сразу же. Чем дольше мы ждем, тем более отвратительным становится это дело»⁵¹. Однако Кадоган уже склонил Идена на свою сторону. Кадоган считал, что лучше всего будет заставить немцев теряться в догадках и вытянуть больше информации из Гесса, «притворяясь, что мы ведем с ним переговоры и не делая из него героя»⁵².

Краткость и сдержанность заявления подстегнули любопытство и породили теории о заговоре. Общественность, оставленная в неведении относительно сути заявления Гесса, не понимала ни характера его миссии, ни реакцию правительства на него. Кстати, Дафф Купер заблаговременно советовал Черчиллю, что, поскольку «интерес к делу Рудольфа Гесса стал столь значительным, он считает исключительно важным, чтобы информация об этом деле публиковалась бы, по мере возможности, в виде отдельных выпусков»⁵³.

Жажда новостей была неимоверной. Рузвельт умолял Черчилля предоставить ему информацию, так как «отсюда могу Вас заверить, что полет Гесса захватил воображение американцев и интерес к нему надо сохранить подольше — будь это дни или даже недели». То же предлагал Галифакс в своих сообщениях из Вашингтона⁵⁴. Замечания Рузвельта верно передают напряженность, нараставшую в Москве. 14 мая Черчилль вновь заявил о своем намерении выступить в парламенте. Форин оффис, однако, был непреклонен. Там преобладало ощущение тревоги, вызванной сходством между откровениями Гесса перед Киркпатриком и «сравнительно точным объяснением Германией причин», якобы вызвавших полет Гесса в Англию. Выдвигался тот довод, что предполагавшееся заявление «подтвердит сообщение немецкого радио». Тогда, вероятно, немецкий народ «издаст вздох облегчения» и скажет: «Так, значит, это и есть причина, по которой наш дорогой Рудольф покинул нас. Это глупо с его стороны; но он не предатель и нам не надо бояться, что он выдает наши секреты». Заявление Черчилля вступало, далее, в противоречие с намерением Форин оффис начать кампанию дезинформации, упор в которой был бы сделан на воображаемый раскол в рядах высшего нацистского руководства. Поэтому Иден вечером на встрече с Черчиллем сумел разубедить его выступать с заявлением. Было решено «сообщить очень мало информации и таким образом заставить немцев теряться в догадках относительно того, что же Гесс может делать — и говорить»⁵⁵.

Иден удалился в убеждении, что он отговорил премьер-министра от его намерения. Однако министерство информации не могло устоять перед соблазном использовать по мере сил представившуюся ему возможность.

Оно продолжало давить на Черчилля, чтобы он лично сделал заявление, и из дела Гесса был бы извлечен наибольший пропагандистский эффект. Вскоре после полуночи Черчилль вызвал на Даунинг-стрит, 10 Даффа Купера, чтобы тот помог ему обойти барьеры, препятствующие выступлению с заявлением. Вдвоем они составили несколько ослабленный вариант первоначального заявления. Черчилль велел разбудить Идена и по телефону прочитал ему текст заявления. Возражения Идена были яростными; он следовал рекомендации Кадогана — заставить немцев теряться в догадках. Он «выполз из постели», составил другой вариант заявления и, тоже по телефону, продиктовал его Черчиллю. Бивербрук принял сторону Идена. Однако и Купер не уступал. Вследствие всего этого Черчилль утратил решительность; в ответ Идену он пробурчал: «Ладно, заявления не будет». «Трубка была брошена»⁵⁶.

На следующее утро, за завтраком Бивербрук проводил брифинг для прессы и — не для публикации — раскрыл, что Черчилль воздержался от публичного заявления, так как «в настоящий момент он хочет, чтобы вокруг Гесса было как можно больше предположений, слухов и дискуссий». И хотя в проекте телеграммы Рузвельту содержалась рекомендация, что «желательно, чтобы пресса не романтизировала ни его [Гесса], ни его приключения», Черчилль приписал от руки: «Мы думаем, что лучше всего будет, если некоторое время пресса беспрепятственно поработает над этим и заставит немцев теряться в догадках»⁵⁷. Ведущие газеты, естественно, занялись сочинением неизвестных им подробностей, особенно после того, как Гесс был переведен из Шотландии в лондонский Тауэр. В этом некоторыми был предусмотрен признак предстоящей встречи с премьер-министром. Эта новая волна слухов превосходно накладывалась на слухи и предположения, циркулировавшие с середины апреля. Как часто случалось с Черчиллем, он потерял почти весь интерес к Гессу после того, как ему не дали поступить по-своему. Кроме того, он был полностью поглощен ходом военных действий на Крите и грандиозными морскими сражениями, кульминацией которых будет гибель английского линкора «Худ» и немецкого — «Бисмарк». Единственное, что он сделал, это попытался удовлетворить любопытство Рузвельта, отправив ему точное резюме всех бесед с Гессом, проведенных до того момента⁵⁸. Дипломатический корпус в целом склонялся к тому, чтобы отвергнуть идею сепаратного мира. Однако многие сохраняли убежденность, что Гесс координировал свою миссию с Гитлером. В большой мере это было результатом достойной сожаления речи Бевина, которую они были склонны считать представляющей официальную точку зрения, поскольку официального заявления так и не последовало⁵⁹.

Фиктивные переговоры

Вскоре после прибытия Гесса Киркпатрик высказал следующее предложение: «В связи с условием, что Германия не может вести переговоры с нынешним правительством, можно было бы внушить Гессу мысль, что есть шанс устранить нынешнюю администрацию. Если устроить ему встречу с членом консервативной партии, который мог бы произвести на него впечатление, что его соблазняет идея избавиться от нынешнего правительства, тогда, может быть, Гесс раскроется»⁶⁰. За эту идею ухватились, когда увидели, что Гесс впал в депрессию, как только осознал провал своего плана. Он постоянно выражал тревогу из-за того, что «оказался в лапах клики Сикрет сервис» и что с ним обращаются, как с обычным военнопленным. Переписка Кадогана с Черчиллем доказывает без тени сомнения, что Гесс не привез с собой никаких планов из гитлеровской рейхсканцелярии. Одной из задач, поставленных перед Саймоном, было «получить информацию по вопросу о том, был ли Гесс послан в Англию Гитлером для осуществления какого-либо плана мирного наступления»⁶¹.

26 мая Иден попросил Саймона провести беседу с Гессом. Саймон должен был признаться Гессу, что английскому правительству известно о беседе, но в то же время намекнуть, что у него натянутые отношения с Черчиллем и Иденом. Применявшиеся тактические уловки не предполагали настоящих переговоров. Основа для беседы была четко определена Саймоном, который настаивал на том, что это будет «частью разведывательной» работы, с ясной и ограниченной целью — предоставить Гессу «благоприятную возможность свободно говорить о своей «миссии» и выяснить по ходу того, как он отводит душу, собирается ли он сообщить какую-либо полезную информацию о стратегии и намерениях противника». Как и Гамильтон, Саймон был исключительно чувствителен к новым намекам на свои прошлые связи со сторонниками умиротворения и поэтому попросил гарантий того, что «ни при каких обстоятельствах об этой беседе не станет известно»⁶².

Черчилль через своего помощника майора Десмонда Мортона, специалиста по делам разведки, передал Саймону пожелание узнать, каковы были причины очевидной озабоченности Гесса международным положением и почему он «столь искренне стремится сейчас к достижению устроенного на скорую руку мира»⁶³. В намерения Форин оффис входило также разговорить Гесса, в особенности относительно намерений Гитлера по отношению к России⁶⁴. Однако Кадоган и «С» на это слабо надеялись. Киркпатрик, натаскивая Саймона перед его беседой с Гессом, формулировал те вопросы, которые он будет ставить ему. Они совершенно очевидно были составлены под влиянием идеи, доминировавшей в Форин оффис. Саймону посоветовали спровоцировать Гесса, задав ему вопрос о том, какой смысл заключать мир с Англией, если Германия «собиралась подписать его с Россией и принести в Европу русский большевизм. Если Германия была заинтересована только в Европе, ей следует отказаться от своих замыслов против России, поскольку Россия является азиатской державой за пределами сферы влияния Германии». Надежда была на то, что такая постановка вопроса даст возможность узнать от Гесса, действительно ли Германия стремилась к достижению соглашения с Россией или же она готовилась к войне⁶⁵.

И действительно, именно лорд Саймон имел наилучшие шансы получить информацию от Гесса. Поэтому их беседу надо изучать самым тщательным образом. Пока Саймон не назвал свое имя, Гесс проявлял сильную подозрительность. Он потребовал присутствия двух свидетелей-немцев, а также герцога Гамильтона, который, как он считал, «не входил в политическую клику или в банду Сикрет сервис, которые препятствовали его встречам с людьми, подлинно стремящимися к миру, и с королем. Он вновь повторил, что прибыл в Англию по своей воле, доверившись рыцарству короля»⁶⁶. Через некоторое время Гессу сообщили, что с ним будет вести переговоры лорд Саймон, который как лорд-канцлер обладал определенной свободой действий. Гессу напомнили также, что они с Саймоном встречались в Берлине, когда последний, будучи министром иностранных дел, посетил Гитлера. Гесс был в восторге. «Казалось, перед нами другой человек… Он с удовольствием вспоминал главного участника переговоров»⁶⁷.

Утро Гесс провел плохо. Он отказался от ленча и пожаловался, что завтрак плохо на него подействовал. Его подкрепили стаканом портвейна, дали глюкозы. Вскоре после полудня «С» привез лорда Саймона в Тауэр. Он и Киркпатрик находились там под псевдонимами, соответственно: д-р Гатри и Маккензи. Их беседа с Гессом, принявшим конспиративное имя «Джонатан», длилась три часа. Идя на встречу, Саймон изучил все материалы, представленные Гессом, и хорошо в них разбирался. Майор Шеппард, сотрудник разведки, под охраной которого находился Гесс, докладывал своему начальству, что, когда Гесс прибыл, никаких официальных предложений у него не было. Как только он узнал о предстоящих «переговорах», он начал составлять обширные записки. Их он потом и вручит Саймону в качестве своего официального предложения⁶⁸.

Уже в самом начале беседы Саймон убедился, что заявление, которое Гесс так старательно составлял двое суток в ожидании их встречи, не содержит ничего нового. Написанные от руки его корявым почерком наброски, которые он вручил Саймону, совершенно не соответствовали предположению, высказанному Пэдфилдом и другими, что Гесс привез с собой письменные предложения, содержавшие прямые упоминания операции «Барбаросса» и будущего России⁶⁹. Категорический вывод Саймона, который он сообщил Черчиллю, состоял в том, что «Гесс прибыл по собственной инициативе. Он не прилетел ни по приказу Гитлера, ни с его разрешения; Гитлер также не знал заранее о его полете. Это его собственная затея. Если бы он добился своей цели и побудил бы нас вести переговоры, имея в виду мир того сорта, который хочет Гитлер, то он бы оправдал себя и хорошо послужил бы фюреру». Саймон, далее, вынес верное впечатление, что Гесс не входил в тот круг политиков, которые вели войну, он мало знал о стратегических планах, так как сферой его деятельности было управление делами партии. План Гесса был в лучшем случае «искренней попыткой скопировать идеи Гитлера, высказанные ему в ходе многочисленных бесед». Изучив эту беседу, специалисты МИ-6 пришли к выводу, что Гесс фактически был неспособен возражать против каких-либо аргументов, особенно политического характера⁷⁰. Это совпадало с впечатлением, которое Гесс произвел на первого заместителя госсекретаря США Самнера Уэллеса в ходе встречи 3 марта. Впечатление это было убийственным. Уэллес ожидал, что Гесс обладает «мощным и определяющим влиянием в делах Германии». Вместо этого тот «просто-напросто повторял то, что ему было велено мне сказать… затрагивавшиеся вопросы он не разбирал. Да и сам не ставил каких-либо вопросов»⁷¹. Эта закончившаяся неудачей попытка получить какую-нибудь информацию окончательно положила конец «полуофициальным переговорам». Кадоган грубовато определил, что Гесс превратился в «патефонную пластинку»⁷².

Таким образом все предположения, что молчание и дезинформация являлись зловещим укрывательством допросов Гесса — все эти домыслы не подтверждаются имеющимися доказательствами. И уже в тот момент, когда немецкие войска пересекли советскую границу, секретная разведывательная служба, закончив тщательное исследование того небольшого материала, который был получен от Гесса, пришла к выводу, что «он высосан подчистую, и с этих костей не соскребешь больше мяса»⁷³. Ошибки в том, как велось все это дело, возникли из-за разногласий относительно возможностей его использования для информирования общественности и для пропаганды. Мысли об укрывательстве вообще не возникало ни на одном этапе просто потому, что скрывать было почти нечего. Выражая мнение Черчилля, майор Десмонд Мортон выступал за опубликование официального заявления, где была бы собрана вся полученная информация. Если бы это зависело от него, говорил он Идену, «любому человеку, поставленному руководить информированием по этому вопросу, должен быть предоставлен доступ ко всем документам по нему. Информация не должна ограничиваться всего лишь одним сухим правительственным коммюнике»⁷⁴. Читая обширные записи бесед между «Гатри» и «Джонатаном» (т. е. Саймоном и Гессом — Прим. перев.), Черчилль пришел к выводу, что заявления Гесса были похожи на «разговор умственно отсталого ребенка, совершившего убийство или поджог». Он даже не разделил общее мнение, что Гесс «фактически отражал внутренний мир Гитлера». Его, однако, позабавило, что Гесс дает понять «нам нечто от атмосферы Берхтесгадена, одновременно искусственной и зловонной». К этому времени Черчилль утратил какое-либо желание выступать с публичным заявлением⁷⁵.

Приходится допустить, что последовательность заявлений, делавшихся Гессом на допросах десятки раз, постоянное фиксирование людьми Секретной разведывательной службы его даже самого бессвязного бормотания, — все это является подтверждением его версии событий. Главный психолог британской армии, вызванный для обследования Гесса, проникся «острым ощущением, что его рассказ в общем правдив». Он также заметил, что, поскольку Гесс не говорит свободно по-английски, ему трудно изложить убедительную версию, которая была бы сплошной ложью. Он также высказал подозрение, что психическое состояние Гесса было неустойчивым: «он представляет собой несколько параноидный тип… у него в ненормальной степени отсутствуют интуиция и самокритика. Он также принадлежит к интроспективному и отчасти ипохондрическому типу. Этот человек производит на меня впечатление неуравновешенной, психопатической личности…»⁷⁶