Мифы Чернобыля

Семинар 4 ФИЗИКИ И ЛИРИКИ

Акторами международной политики являются государства. Они определяют позиции и достижения стран в мировых войнах или мировых "раскладах", что тоже войны, но только экономические. Акторами жизни общества являются люди. И чем больше среди них Людей, тем более выразительной является судьба поколения. Выделяют серые поколения. Бывает, что среди однокашников по всей стране, ну не светят звезды… Вровень все. Никакие.

Харизматическим лидерам из любого поколения трудно жить, их обходят слава и богатство, или и то и другое является не вовремя, на них валятся все шишки за то развитие, которое они принесли в мир. Развиваться никто не хочет. Особенно даром. Если харизматических лидеров много, то они себя такими не именуют, а создают домены, организуют информационно обогащенные среды и пропускают сквозь них большую часть молодежи — тогда общество развивается.

Советский Союз был временем таких сред. В них было легко попасть. Они образовывались везде, где теплилась инженерная творческая мысль. Стругацковские НИИЧАВО существовали в каждом городе.

Часть вопросов мы задали своим слушателям, чтобы, сравнить с ответами "физиков и лириков", живущих в доменах советской системы, в Курчатовнике и прочих оазисах творчества.

На экране вопрос:

— Как Вы бы охарактеризовали поколение "атомщиков"? Есть ли вообще смысл в понятии "поколения"? Если "да", то каковы характерные личные черты, "рамочные" убеждения (на том стою — и не могу иначе)? Каковы основные убеждения Вашего поколения?

Отвечает наш эксперт, участник семинаров, разработчик компьютерных игр, писатель:

— Смысл в понятии "поколение", разумеется, есть. Я отношусь к поколению несостоявшихся физиков 1990-х. Большинство моих сокурсников нашли работу, никак не связанную с полученным ими образованием — по причинам сугубо экономического характера. Атомные исследования, как и научные исследования вообще, схлопывались на наших глазах. Найти приличную работу, связанную непосредственно с приобретенной специальностью, удалось единицам. В общем, сложилось примерно десятилетнее "поколение потерянных физиков" — впрочем, в основном прекрасно нашедшее себя в самых разных областях деятельности. "Физтехи", например, настолько тесно оккупировали программирование, что среди "топовых лидпрограммеров" их едва ли не половина. Рамочное убеждение нашего поколения: "Будь мобилен! Никто не позаботится о тебе, кроме тебя самого! Развитие — это ресурс! Советский Союз умер — а я еще нет!" — так наверное.

Отвечает слушатель, переводчик, 26 лет:

— Безусловно, понятие "поколение" имеет смысл. Атомщики… затрудняюсь их охарактеризовать. "Атомщик" для меня это, пожалуй, В. Асмолов и мой отец, военный врач, ликвидатор Чернобыльской аварии. Я не уверена, что могу считать себя характерным представителем своего поколения, но мои рамочные убеждения: "То, что делаешь, надо делать хорошо" (профессионализм в своем деле); "Я отвечаю за то, что делаю!"; "Всякие мои действия должны отвечать внутреннему ощущению "правильности". Наверное, я частично принадлежу к поколению отцов".

Атомная отрасль поднимается. Такие семинары, как текущий, пять лет назад были никому не нужны. Значит, повышается интерес к теме. А в деле восстановления отрасли промышленности и вообще чего-либо любому пригодится профессионализм, ответственность, готовность к нестандартным решениям, добросовестность и чёткое знание того, чего делать ни в коем случае не следует. Это приходит с опытом, или необходимо учесть опыт предыдущих поколений…

Вопрос:

— Каких черт и убеждений, необходимых атомщикам, нет у современных молодых специалистов? Какие навыки, умения, качества им придется приобрести, когда начнется восстановление Минсредмаша?

Разработчик компьютерных игр, 26 лет:

— Как мне кажется, в первую очередь они, современные молодые специалисты, стали жертвой снижения уровня образования, связанного с "выпадением" моего поколения. Причиной тому образовавшийся возрастной провал, когда попросту нет людей, которые были бы с точки зрения учащегося молодого человека авторитетны, но не авторитарны — в силу упомянутых возрастных различий. И разумеется, у сегодняшних молодых нет никакого опыта руководства разновозрастным коллективом, а специалистов среднего звена у старшего поколения может и не хватить для реализации программы восстановления Минсредмаша. Возможно, вообще имела бы смысл программа по возвращению не слишком далеко отошедших "в сторону" физиков 1990-х, многие из которых тот самый опыт управленческих решений и инженерного руководства получили — а знания можно и восстановить.

Студентка, филолог, 18 лет:

— Наше поколение в большинстве своем чувствует, ощущает, но не думает. Причем чувства даже не собственные, а сублимированные какие-то, навязанные информационным пространством. И это навязывание не рефлектируется — моими друзьями, например. Может быть, это из-за доступности секса, нам ничего сублимировать не надо, тут и падает "рамка" познания. Я думаю только вместе с кем-то из старших. В моей среде это не востребовано.

Поколение наше не имеет цели, все вроде бы хотят "зашибать бабки" — и все. Известность, кстати, тоже не нужна, были бы деньги. Но непонятно, зачем "им" это? На норковой шубе фантазия у моих подруг кончается. При этом некоторые считают себя интересными личностями и полагают, что никто не знает, о чем они действительно думают. Точно не знают, потому как они ни о чем не думают.

Есть индивидуумы с таким, с "нестандартно обкуренным" мышлением. Новые лишние люди… одна девушка из Сети на всех. Эти полтора процента круче предыдущих. Но чего делать — пока не знают, а некую "свою магию" уже осознают. Раньше этого рефлектировать не умели. А нынче магия — важна. Она вместо всего: вместо деятельности, вместо любви, вместо развития.

Спрятанный реактор внутри каждого человека. И не смешно это совсем…

Включаем видео, интервью с Львом Дмитриевичем Рябевым, министром среднего машиностроения СССР с 1986 по 1989 год:

Вопрос:

— Как бы Вы охарактеризовали то поколение атомщиков-средмашевцев, к которым себя относите? Каковы характерные черты этих людей? Что такое "средмашевский дух"?

Л. Рябев:

— Разговор, конечно, не обо мне, а о тех людях, которые во время Чернобыльской аварии взяли основную тяжесть на себя. С той огромной и опасной работой, которая была выполнена в сжатые сроки, я не думаю, что, кроме средмашевцев, мог кто-нибудь справиться. Во-первых, это было одно из самых дисциплинированных ведомств. Во-вторых, оно имело богатый опыт работы с радиацией, с ядерными установками и ликвидацией аварий, которые, к сожалению, за десятилетия работы Средмаша случались. Средмаш обладал всем комплексом организаций и подразделений для такой работы. В Чернобыле были и ученые-физики, которые глубоко разбирались в этих вопросах, и прибористы, и наши строители, монтажники, которые могли выполнить эту работу. В этом плане Минсредмаш являлся уникальной структурой, которая в основном взяла на себя всю тяжесть и ответственность за ликвидацию Чернобыля. Хотя после события Минсредмаш не раз подвергался критике: ведь именно на реакторе, спроектированном в Средмаше, проявились определенные конструктивные недостатки, приведшие к катастрофе. Но при тех нарушениях системы безопасности, которые были допущены, — авария была неизбежна. И в этом плане первооснова всего — это ответственность и нормальная работа тех людей, которым поручена грозная техника. Ядерные реакторы и сегодня, и завтра, как бы они ни совершенствовалась, остаются потенциально опасным объектом. Это должны понимать все, кто работает с реакторами.

Конечно, последовали грозные выводы, которые звучали на Политбюро при рассмотрении этих вопросов, были освобождены от должности ряд руководителей, в том числе в Средмаше. Это были тяжелые времена для всех атомщиков. Откровенно говоря, часть людей, которые взяли на себя основной удар, вряд ли так должны быть оценены. Например, для Анатолия Петровича Александрова это буквально была личная трагедия, так он переживал. Хотя он сделал все возможное, все, что от него зависело, чтобы разобраться в причинах происшедшего и предпринять необходимые шаги, которые бы повысили безопасность атомных станций, и избежать чего-то подобного в дальнейшем даже при отклонениях от норм эксплуатации.

(…) Обстановка была все время очень серьезная. Постоянно было давление сверху, разгоны исходили из разных инстанций. Но больше всего нас угнетала неясность во многих ситуациях.

В ликвидации участвовали разные силы, но приблизительно с середины мая главный удар принял на себя Средмаш. Сама Чернобыльская станция принадлежала Минэнерго. Казалось бы, в первую очередь их работники должны были предпринимать все необходимые шаги и ликвидировать последствия аварии. Но руководители Минэнерго, начиная с министра Майорца, говорили, что они в вопросах, касающихся радиации, не разбираются. Хотя Минэнерго располагало более мощным строительно-монтажным комплексом, чем Минсредмаш, с точки зрения выполняемых объемов. Но им удалось уйти от работ, связанных с созданием укрытия. И все это было поручено Минсредмашу.

Помню, как в середине мая приехали руководители Минсредмаша во главе с Ефимом Павловичем Славским, который знал, что такое ликвидация радиационной аварии. Приехал Александр Николаевич Усанов — заместитель Славского, и с этого периода началась активная работа по проектированию укрытия, а затем с середины лета — по его возведению. Фактически были привлечены все строительно-монтажные организации Минсредмаша. В Чернобыле была организована колоссальная строительная база, организован транспорт, и все работали как на конвейере. Достаточно сказать, что в отдельные дни, точнее в сутки, укладывали до 10 тысяч кубометров бетона!!! Такой объем даже трудно вообразить. А делалось все это в условиях гигантских облучений!!! Были, конечно, комбинезоны, медицинское наблюдение. Но работа была тяжелейшая. И не случайно, что многих людей, кто там трудился, сегодня уже нет среди нас. Нет людей, с которыми я работал — Александра Николаевича Усанова, Юрия Сергеевича Крашенинникова, Курносова, монтажника Быкова и многих других.

Само укрытие было возведено в сверхсжатые сроки и в конце октября было принято межведомственной комиссией во главе с Лукониным. Было создано министерство Минатомэнерго, которому были переданы в эксплуатацию атомные станции.

Укрытие было рассчитано на 20 лет. Вот прошло уже 20 лет. Сегодня иногда раздаются критические голоса, но я хотел бы посмотреть на этих людей — что бы они могли сделать в тех условиях, в каких работали наши строители, монтажники, проектировщики, — в условиях незнания, огромных радиационных полей, страшного нажима сверху? Поэтому то, что было сделано в 1986 году для ликвидации аварии, заслуживает всемерной благодарности, памяти и высокой оценки.

Студентка, филолог 18 лет:

— Знаете, чем они отличаются от нас? Они не рассказывают, какие бывают люди, они рассказывают, кто и как действовал, что решал и что получилось. В этом поколении было модно работать и думать. Они смотрят на нас и в ужас приходят, от того, как мы вылетаем из институтов, можем не работать годами, крутиться так, продавать что-то или рекламировать. Раньше я думала, что они нас ненавидят, а теперь понимаю: они за нас боятся, что мы не справимся ни с собой, ни с техникой, ни с врагами…

На экране диалог двух биофизиков Р. М. Бархударова и С. В. Панченко:

Вопрос:

— Как бы Вы охарактеризовали то поколение атомщиков, к которому себя относите?

(Р. М.) Да… Судьба-вопрос. Такие вопросы надо предварительно задавать. Понимаете, если обо мне говорить, я себя к атомщикам, в обычном таком, стандартном понимании, не отношу. Я не занимаюсь реакторами, не занимаюсь непосредственно станциями. Я всю жизнь занимался радиационной гигиеной и радиационной экологией. Это все, что связано с проблемами вокруг станций, вокруг предприятий атомных и т. д. Это защита населения, человека, защита среды. Можно ли меня назвать атомщиком? Ну так, условно. Поскольку я имею отношение к атомной энергетике и промышленности. Но, в узком смысле, я повторяю, я — не атомщик.

Вопрос:

— Сергей Владимирович, а Вы?

(С. В.) Я тоже занимаюсь вопросами радиационной гигиены и радиоэкологии. У меня круг интересов был связан с использованием атомной энергии урана. Я работал со взрывами, со строительством плотин, со строительством подземных хранилищ для газоконденсатов. Это и поворот северных рек, и безопасность населения вокруг атомных станций. Ну, последние 20 лет — Чернобыль, в какой-то степени. Сегодня это еще и утилизация атомных подводных лодок, связанных с ними вопросов радиоэкологии. Конечно, я не в чистом виде атомщик, но отношусь к этой отрасли, как к отрасли, которая имеет право на существование, на развитие. В этом смысле я с сочувствием отношусь к тем проектам, я сам работал по проектированию новых атомных станций, в частности Костромской, Дальневосточной, Ростовской, Калининской, ну, в общем, в самых разных проектах участвовал как радиоэколог…

Вопрос:

— Ну хорошо, а как Вы назовете ту если не профессиональную область, то научную общность, к которой Вы относитесь?

(Р. М.) Околоатомщики. Мы занимаемся радиационной оценкой атомной промышленности на окружающую среду и здоровье человека. Это основное, чем мы занимались, хотя мы оба физики, оба кончали МИФИ. А что касается атомной энергетики, то я всегда был ее сторонником и многократно выступал за ее развитие. Так что, с этой точки зрения, я атомщик. Я не вижу альтернативы атомной энергетике. Это единственное, на что мы можем рассчитывать в ближайшие, там, 50-100 лет.

Вопрос:

— А если говорить о развитии атомной энергетики, как Вы считаете, тем людям, которые будут восстанавливать систему Минсредмаша, о воссоздании которого сейчас говорится, понадобятся какие-то качества, которых сейчас нет?

(Р. М.) Вам откровенно?

Это, наверное, относится не только к Средмашу, это относится вообще ко всем нашим чиновникам. Качество, которое должно быть у всех, — желание видеть свою страну процветающей и сильной. Тогда и самоотдача будет, и все, что с этим связано.

(С. В.) Необходимо то, что называется патриотизм.

Вопрос:

— Это гражданские качества, а какие профессиональные?

(С. В.) И профессионализм нужен, и гражданские качества, потому что, чего тут говорить, чтобы атомная отрасль развивалась, сегодня мы должны больше думать о системе образования и о том, о чем шведы в свое время озаботились: о системе просвещения и об информационной политике. Ее нужно проводить иначе, чем она проводилась до настоящего времени. Иначе очень много черных пятен именно вот в этой стороне. Общение со своим народом должно быть. Без истерик. Профессиональное.

(Р. М.) Вот в старое время, в советское время, всегда говорили: общественное преобладает над личным. Ну, я не знаю, как вам, но тогда все это нам уже казалось абсурдным. А сейчас у нас перекос в другую сторону. У нас личное, куда хотите, загляните, преобладает над общественным. И вот для того чтобы и атомная энергетика восстанавливалась, и Средмаш, и все такое прочее, общественное, я имею в виду интересы общества и государства, должны преобладать.

Психолог (44 года):

— Да, физики наши, они же лирики, жили во времена, когда онтология в виде идеологии спускалась сверху, была институализирована в пионерских, комсомольских и партийных организациях, прописана в книгах и пропета в песнях. Сегодня любой человек спросит: "А кому я должен?" Он перед обществом не отвечает. Интересно, что группы "немыслящих" из возраста атомщиков первые "бегут хаять" любую общественную деятельность, мол, она нам за советский период надоела… Мол, оболваненные мы были. Оболваненные или нет, но индустрию создали… Но опыт атомщиков нельзя взять и просто перенести в нашу действительность, рассыплется он. Не возьмут его. Нужны новые механизмы. Это как продолжить жизнь старого реактора — сильно задуматься надо, понять, что там уже распалось и на что, применить новые технологии, чтобы старое-то сохранить. Иначе все эти физики и их структуры останутся для молодежи памятниками несостоявшейся цивилизации.

Математик (38 лет):

— Ну, не так все мрачно… твои же коллеги по новой модной теории утверждают, что задача детей — восстановить уважение к отцам и лояльность к роду своему. Ну, тогда придется нам искать внутренние силы, мотивацию и применять недюжинное изобретательство, чтобы наладить сотрудничество с людьми, которые уже все в этой жизни сделали для себя и для страны… Это вызов нам! Это развитие!

Студентка (18 лет):

— Я — с вами, если физику учить не заставите!

Математик (38 лет):

— Куда ты денешься от физики-то? Заводи скорее моду на познание между подружками… А то последними в очереди будете

Студентка (18 лет):

— В какой очереди?

Математик (38 лет):

— На выход в Будущее…

Психолог (44 года):

— Они про очереди не понимают. А очередь за пониманием, познанием и рефлексией звучит неплохо. И номерочки на руках…

Смех среди старших. Молодежь проблему очередей проехала.

После перерыва мы услышали начальника ЦИВД Росатома физика Насонова Виталия Петровича:

— Сегодня мне, как выходцу из Средмаша, отдавшему более 30 лет работе в этой отрасли, конечно приятны заявления и планы нынешнего руководства Федерального агентства. Это грандиозные, амбициозные задачи: пускать по 2–3 блока у нас в России и также участвовать в строительстве блоков за рубежом. Я горд за эти планы, хотя сейчас нам следует не только закрепляться за Будущее словами, а полностью перестраивать ту систему организации работ, которая сложилась как в нашей стране, так и в самой атомной отрасли. Почему я это говорю? Вот мне приятно, что руководитель сейчас вспоминает идею Средмаша… А у нас были времена: лет 10–15 назад мы вообще не могли говорить, что работаем в Средмаше, нас везде "клевали и долбали". На сегодня нужно лучшее, характерное для Средмаша, естественно, восстановить. А для решения этой задачи, первое — конечно, строительную индустрию. Она отличалась, это все знают. Мы строили не только свои объекты и города, мы строили пусковые шахты для ракетных установок. У нас была сильнейшая подотрасль, без нее, если не восстановится, не организуется, то по 2 блока в год будет очень сложно строить… А привлекать на эти работы только иностранную, как мы говорим, рабочую силу, я думаю, неразумно, тем более на такие важнейшие объекты. Раньше у нас там было все, начиная от своих производства цемента и кончая вводом в эксплуатацию. А по нынешним временам, когда мы анализируем некоторые техногенные аварии, например в Москве… в общем, мост в Лужниках пришлось заменять срочно. Выяснилось, что в цемент добавляли соль, чтобы она на морозе не сцеплялась, а потом прошло немного времени, и он начал сыпаться.

Второе, что, конечно, нужно восстановить, это атомную индустрию в промышленности.

Третье, естественно, подготовка кадров. Средмаш отличался высоким профессионализмом и имел свою систему подготовки кадров… некоторые руководители этого здания в свое время заявляли: зачем нам базовый институт, я, вон, наберу со всех московских вузов мальчиков, и пусть они работают. Я считаю, что в нашей отрасли такой подход неприемлем. Была отлаженная система подготовки именно профессиональных кадров для эксплуатации энергоблоков, так ее нужно восстановить.

И наконец, четвертый, самый важный момент — это на моей памяти впервые за 30 лет работы в отрасли — необходимость отработать единый модульный реактор, который мы могли бы штамповать и ставить на все выбираемые площадки. До сих пор у нас сколько было научных советов, сколько было заседаний коллегий, когда мы говорили про блок ВВЭР-1000, то одна модификация, то вторая, то, там, средней мощности, 440 МВт… Чтобы решать проблему массового производства — речь идет о той программе, которая ориентирована на создание базового блока ВВЭР-2006, так вот, этот базовый блок должен быть как часы отработан, и его тогда уже можно будет тиражировать на любые площадки и в любые страны, которые закажут эти блоки. Потому что, когда блок отработан, при тиражировании его себестоимость становится гораздо меньше и легче четко выдерживать все параметры.

Если, даже используя зарубежный опыт, у них отработано 2–3 реактора, и они штампуют и не тратят ресурсы научные, финансовые. Нет распыления. Поэтому если четыре перечисленные задачи решить комплексно — а я думаю, именно эта задача поставлена сегодня руководством Федерального агентства по атомной энергии, то перспектива развития атомной энергетики в России будет довольно хорошая и те планы, которые намечает президент нашей страны, будут воплощены в жизнь.

Тем более что сегодня можно просто говорить о ренессансе атомной энергетики не только в России, но к этому пришел весь мир.

Физик (45 лет):

— Знали бы вы, какие сейчас идут бои за этот самый базовый реактор… И хочется и колется сделать ВВЭР — супер. Не 1000, а 1500. Пока тактика побеждает стратегию… Но сторонники прорыва не сдаются.

На экране Сидоренко Виктор Алексеевич, на 26 апреля 1986 года первый заместитель председателя Госатомэнергонадзора.

Вопрос:

— Как Вы можете охарактеризовать то поколение атомщиков, к которому себя относите? И как Вы считаете, есть ли смысл деления атомщиков на поколения?

Ответ:

— Ну, наверное, объективно это деление существует, и оно даже жизнью определяется. Поскольку мы были, так или иначе, в самом начале всего этого процесса возникновения, становления, развития атомной энергетики, то вдруг в какой-то момент обнаружили, что через наши руки прошли такие элементы и этапы этого процесса, которые тогда нами воспринимались как естественный рядовой элемент работы, а спустя десятилетия оказалось, что эти факторы, эти элементы, эти этапы, это содержание работ воспринимаются современными атомщиками, как Богом данное, как то, что было всегда, испокон века. Как уже накатанная жизнью колея, по которой все идут. И все воспринимается как естественное и никоим образом не ставящееся под сомнение. И в этот момент неожиданно осознаешь себя не просто участником процесса, а динозавром. И вот это ощущение динозавра, оно, в некоторой степени, характеризует ту тему, которую вы называете. И понимаешь, как-то очень быстро переход в динозавры произошел, всего-то 50 лет от начала до сегодняшнего момента. Это соучастие от начала до конца оставляет осадок. Мы — поколение тех, кто ставил проблему.

Вопрос:

— А проблему, какую?

Ответ:

— Ну, саму проблему атомной энергетики, ее существования, типов технических решений, на которых она должна базироваться, подходов к решениям. Дальше проблемы, которые в развитии этой технологии возникали. Ну, например, в какой-то момент появляется проблема повышенной надежности самих устройств. Появляется некое понимание, что это важно и что нужно этому уделять внимание, появляются совершенно конкретные методические и научные направления, которые направлены на надежность. Хорошо, с этим как-то разобрались. Далее — новая стадия. Одно дело — единичные экземпляры, другое дело — массовое производство: это целая вереница проблем, от внутригосударственного устройства до хозяйственных механизмов этой деятельности, до процедуры принятия решений. Одно дело — единичное производство реактора, а другое дело — система. Один раз можно самому проконтролировать, чтобы все правильно сделали, а при тиражировании нужно, чтобы система сработала, когда делается множество экземпляров, и нужно проконтролировать, не пропущено ли чего. Появляется массовость — и переосмысливается процесс безопасности.

Вопрос:

— Скажите, а существует у нас в стране новое поколение атомщиков? И если существует, то как бы Вы его могли охарактеризовать, может быть, сравнить, сказать, что ему не хватает и какие у него есть ресурсы?

Ответ:

— В этом деле, чтобы до конца довести градацию: старое, там, поколение, новое — самым тревожным является провал в преемственности. Это беда. Придется ее как-то восстанавливать. Когда процесс остается непрерывным, идет слой за слоем, и человек, участвующий в этом деле, получает квалификацию, он все время имеет в руках живое дело. Это живое дело формирует его уровень и потребность в следующем слое исполнителей, которые вырастают затем в руководителей. Когда процесс прерывается на длительное время, живая работа на какой-то период исчезает. А ее отсутствие устраняет слой людей, которые способны от выполнения какой-то определенной задачи перейти к пониманию проблемы в целом, к руководству этой проблемой.

Что в развитии атомной отрасли провал на пятнадцать лет проявился отрицательно, это факт. Поколение, по возрасту получившее опыт ответственной работы, которое уже подготовило себя к функциям стратегического или программного руководства, им было бы где-то от 35 до 45 лет, — оно выпало. Нехватка этого слоя — вот, по существу, разрыв поколений.

Вопрос:

— А если посмотреть с той точки зрения, что сегодня собираются восстановить структуру Минсредмаша Советского Союза, какие могут возникнуть задачи в связи с этим и что вообще в принципе может потребоваться?

Ответ:

— Ну, если возвращаться к теме поколений и преемственности, то это может быть восстановлено постоянным наличием собственно задачи, проблемы, непрерывной цепочки развития этого рода технологий. Только так. Перерыв в технологии — и тут же выпадает задача разработки нового. Какое-то время существует задача поддержания старого, а задача разработки нового крутится как желание, а как реальная работа отсутствует. Задача восстановления Средмаша — это задача восстановления комплексных необходимостей атомной энергетики, ее обеспечения и наполнения. Чтобы все было: и поддержание того, что есть сейчас, и ближайшая перспектива, и видимость далекой перспективы, и взаимосвязанная цепочка целей, и цепочка конкретных исследований и разработок, перерастающая в своем развитии из одной стадии в другую. Исследователь приобретает навык разработчика, разработчик приобретает навык руководителя, руководитель приобретает навык стратега. Непрерывность в этом смысле была, но она базировалась на первичной задаче — Оружии. Вот на базе Оружия она была создана и развивалась. Но в какой-то момент она проросла в необходимость внедрения в гражданскую отрасль, в разные виды ее, в коммерческий флот, в энергетические станции, опреснители, теплоцентрали. Востребованность всего этого и определяла цельность Минсредмаша, многопрофильность, внутреннюю согласованность всех технологий, самодостаточность в какой-то мере и подготовку кадров, от института до всех стадий, которые я перечислил. Сегодня это прервалось.

А мы все гудим, что сегодня энергетика без атомного топлива не сможет обеспечить экономику страны. После чернобыльских событий, после развала страны, после других всяких процессов, которые затормозили развитие отрасли, образовался простой, пауза. И если мы опять вернемся к необходимости развития атомной энергетики, необходимости непрерывности процесса ее роста, необходимости задела, тогда мы восстановим эту цельность, которую называем Средмашем.

Когда мы говорим, что восстановим Средмаш, мы говорим, что восстановим цельность и востребованность этой задачи.

На экране Цапенко Юрий Никитович, полковник медицинской службы, 67-ми лет. Суховато, по-военному отвечает на вопросы журналистов. На момент Чернобыльской аварии он занимал должность начальника медицинской службы Управления железнодорожных войск СССР.

Ответ:

— Понятие "поколение" существует, оно относится к любой деятельности. Одно поколение обладает общими идейными установками, нравами, привычками, способами оценки событий, реакцией на них (и коллективными действиями). Рамочные убеждения нашего поколения — коллективизм, ответственность, преданность своей стране.

Ответ:

— У современных атомщиков нет твердых знаний той опасности, которую несет их работа. Им придется приобрести фундаментальные знания, профессионализм в действиях и подходах и воспитать у себя чувство ответственности. Сложившаяся в 1980-х годах система отношений в промышленности и пр., система приукрашивания действительности, подтасовка данных, попытка выдать плохое за хорошее резко снижала у людей ответственность за свои действия и порождала волюнтаризм. Они видели не действия и их последствия, а нечто воображаемое и часто пытались создать видимость вместо дела.

Ответ:

— Лучшие представители поколения атомщиков — это Курчатов и те, кто с ним работал. Они уважали государственную систему, отлично понимали, что выполняют государственные задачи и были приучены трудиться не за страх, а за совесть. Лозунг "не врать!" сидел в крови.

Ведущий (психолог, 44 года):

Арутюнян Рафаэль Варназович, первый замдиректора ИБРАЭ, работающий в 1986-м над проблемами "лазеров" и пр. "звездными войнами" оказался в Чернобыле 2 мая и пробыл там до сентября. Он описывает работы, подробно, с вопросами и ответами. Он пишет, как это было, потому что так было тогда в России среди атомщиков…

"Уже на площадке организовывали аэрогаммную съемку вокруг четвертого блока, "рыжий лес" и т. д. Впервые цветные карты с изолиниями были представлены на правительственной комиссии. Вокруг, то есть вне зоны, это делали с помощью стандартных геологических вертолетов, которые аэрогаммную съемку проводят. А в зоне, где мощности доз были приличные, мы это делали. Ми-24 АРХР — был такой вертолет аэрохимической разведки, на нем был прибор, "особо секретный". Поэтому у нас проблема возникла: не было инструкций к нему, мы должны были разобраться, чего мы меряем этим прибором, и как это представить. Но разобраться было не сложно, на самом деле, откалибровались, сделали аэрогаммную съемку, отвечали на множество вопросов, каждодневно возникающих, в том числе производили оценку эффективности мер, которые проводились по защите и дезактивации. Были всякие меры, в том числе и мало имеющие смысла. В частности, например, поливали "рыжий лес" растворами, которые должны были снизить активность. По науке это дело близко к полному бреду. Приходилось и с этим разбираться. Хотя была проблема: Военное управление начальника химвойск доложило в Генштаб, а те в комиссию Политбюро, что в "рыжем лесу" активность по пробам, которые они взяли, — миллион кюри. А "рыжий лес" — он же погиб, получив приличные дозы. И это где-то 50 га "рыжего леса", он там порыжел, пожелтел, сосны, березы, это 2000 бэр, если по-человечески перевести, это на самом деле уровень, при котором гибнет лес. А миллион кюри, это пожар, а вдруг понесет на Киев… И там такая поднялась шумиха, паника на правительственной комиссии. Немедленный разбор. Военные утверждают свое. А нас уже хорошо тогда знали. И вот председатель правительственной комиссии Ведяженков, такой завпредсовмина был, Геннадий Георгиевич, он, с уклоном жесткого такого руководителя сталинского типа, Большову и начальнику оперативной группы химвойск, сказал, что вот вам два часа и чтобы пришли с одним ответом, а не с двумя. А поскольку выразили сомнения, не в том, что все неправильно сделали, а в том, что могут быть ошибки… Ну, вначале военные нам сказали, что ничего не покажем, не объясним, поскольку все особо секретно. Но этот барьер мы быстро преодолели, сказали: "Спрашивать-то будут и с вас, и с нас". Поняли они как-то, что мы не собираемся здесь честь мундира защищать, а им это было важно. И выдали все данные, к нам офицеры прибегали с докладами. Начали мы пытаться оценивать, у нас уже в это время в Троицке была команда: довольно приличное количество людей, они сидели непрерывно и в режиме дежурном считали всякие задачи, которые мы оттуда задавали. И где-то так три ночи сидели, а утром на правительственной комиссии надо докладывать, машина сбоит в Троицке, ответов нет. Четыре утра, а утром нам надо докладывать. А тогда все жестко было, ну, сел я и начал вручную считать. К утру, где-то часов в 6, ответ уже получил, и было это 10 000 кюри, а не миллион. Дальше у нас было внутреннее принятие решения с Большовым: идти с этим или сказать, что не успеваем, но уверены, что цифра близкая к этой. И в результате вместе с военными, то есть в этом смысле очень по-честному и корректно по отношению к ним, доложили, мол, уточнили на основе дополнительных данных, что на самом деле 10 000, что нет таких ужасов, что не миллион. Ну, и вопрос снялся. И таких вещей там было достаточно много".

Реплика (журналистка, 24 года):

— Непонятно только. Если они такие хорошие, такие дисциплинированные, рефлексивные, креативные и ответственные, как же тогда реактор-то взорвался. Какие-то у вас разные физики получаются…

Ведущий (психолог, 44 года):

— Вот хороший пример обобщающих убеждений. Типа "ну-ка давайте, убеждайте меня в том, что ваша физика и ваши АЭС мне нужны…"

Девушка вскакивает, закрывает блокнотик, выключает электронную записывающую игрушку. Ее предали. "Сначала про физиков каких-то три часа рассказывали, а теперь и вовсе…"

— Я думала вам нужен пиар… А вы тут все говорите ни о чем. Даже непонятно, какая доза допустимая?

— Вон! — тихо произносит физик. Журналистка как-то стихает и выходит. Молодежь смеется: "Ну кукуруза в голове, ну бывает…"

Ведущий (психолог, 44 года):

— Пора подвести итоги нашего семинара. Получается у нас, что лирика без физики — это болтовня и естественно-научная картина мира порождает индустриализацию, а неестественно-ненаучная — безудержное и недолгое потребление ее плодов.

Во-вторых, информационно обогащенные среды нужно строить в тех местах, где еще теплится память об интересе к познанию, а не на гламурных площадках с шоуменами и журномелями вместо учителей.

В-третьих. Учителя есть…

Реплика (физик, 45 лет):

— Да, поговорка такая у древних существует: был бы ученик, а учитель найдется…

Ведущий (психолог, 44 года):

— В-четвертых, никто за нас не будет устраивать удобное для развития государство и лояльное к изменениям общество. Нам следует найти ключи от дверей в собственное лето цивилизации.