Мифы воды. От кракена и «Летучего голландца» до реки Стикс и Атлантиды

Глава 7. ЖИВЫЕ, МЕРТВЫЕ И ПЛЫВУЩИЕ[53]

ЖИВОТВОРНАЯ ВЛАГА

Говоря о водной мифологии, мы рано или поздно вспоминаем о море: о морских божествах, духах и демонах, о первозданном океане и Всемирном потопе. Даже мифы, связанные с реками и озерами, во многом представляют собой часть той же мифологии морей, потому что реки впадают в моря и океаны, а озера — в каком-то смысле моря, просто маленькие. Но присутствие воды в нашей жизни, ее важность и роль отнюдь не исчерпываются тем, что связано с водоемами и водотоками! Она давным-давно стала частью множества обрядов и породила немало суеверий. Можно ни разу в жизни не ступить на борт корабля или вовсе не увидеть моря, но абстрактные, мифические качества воды все равно будут постоянно о себе напоминать. И даже в том мифическом краю, где, согласно речам прорицателя Тиресия, весло на плече Одиссея должны были принять за лопату, наверняка существовали свои мифы о воде, не связанные с морем.

СВЯЩЕННЫЕ И ВОЛШЕБНЫЕ ИСТОЧНИКИ

Источник — будь то родник, колодец или даже озерцо — заметно уступает морю в красоте и зрелищности; он кажется чем-то более спокойным, уютным, и даже очень живое воображение не в силах связать с ним какую-нибудь грозную, величественную фигуру вроде Посейдона или Йеманжи. Но это вовсе не значит, что родники и колодцы лишены магического ореола. Как раз наоборот — с ними связан особый, довольно развитый и древний комплекс легенд и преданий. Вода из таких особенных источников считается целебной, поскольку они возникли при необычных обстоятельствах — возможно, из-за действий какого-нибудь божества, святого или сверхъестественного создания. Они, как правило, и становятся покровителями соответствующего места.

Кастальский источник в Дельфах. Гравюра Ф. Р. Хея. 1813 г.

Wellcome Collection (Public Domain Mark)

Малые водоемы во многих культурах и у разных народов могли удостаиваться особого почтения, становиться объектом церемоний и местом жертвоприношений в той или иной форме. В этом нет ничего необычного или неожиданного: издавна считается, что речь идет об источниках не просто воды, а самой жизни.

Например, в Древней Греции для водных нимф сооружали небольшие святилища — нимфеи. Позднее этот обычай переняли римляне и другие народы, а теперь мы встречаем его затихающие отголоски в парках и садах: мраморный фонтан с прекрасной девушкой или даже изысканная мраморная чаша — нимфеи нашей эпохи, утратившие сакральность, но сохранившие красоту. Однако изначально это были именно сооружения, часовни и храмы, временами довольно большие. С приходом христианства нимфеи были либо переосмыслены в новом контексте (религиозном или абсолютно светском, декоративном), либо пришли в запустение и разрушились.

Если же говорить о наиболее известных источниках Античности, то вспоминаются связанный с Дельфийским оракулом Кастальский ключ и Иппокрена на горе Геликон, появившаяся там, где ударил копытом крылатый конь Пегас.

Нимфа Эгерия, которую иногда называют водной, а порой — горной, была божественной покровительницей и советчицей легендарного второго римского царя Нумы Помпилия. Согласно преданию, именно она обучила его законотворчеству. Когда царь умер, нимфа превратилась в источник. Посвященный ей нимфей и сейчас можно увидеть в римском парке Кафарелла (но это не то место, где встречались нимфа и царь): «На [берегах Алмоне], в недалеком расстоянии от моста, находятся священная роща, небольшой языческий храм, обращенный в церковь св. Урбана, и нимфей, слывущий гротом нимфы Эгерии. Все это место, со стоячими водами Алмоне, с камышом, зелеными холмами и могучими дубами священной рощи, с прохладной тенью нимфея, кажется легендарным и чудесным»[54].

В Англии и Ирландии со времен кельтов существует множество мест, которые до сих пор считаются магическими. В Шотландии, Ирландии и на острове Мэн есть источники, где после молитвы или обращения к сверхъестественному покровителю (в наши дни — к христианскому святому, но ни для кого не секрет, что некогда в тех же местах молились языческим богам и духам) принято обмакивать полосочку ткани в воду и привязывать к ближайшей ветке. Такие места называются источниками клути (clootie wells), от шотландского слова cloot — «тряпка».

В английской сельской местности встречается обычай украшения колодцев и источников (well dressing) в честь им же посвященного праздника замысловатыми «картинами» из листьев и лепестков, мха, семян, шишек и других природных материалов на подложке из глины. Подготовленные таким образом панели прикрепляют к деревянному каркасу, и над источником вырастает временная беседка. Относительно происхождения этого обычая среди исследователей нет единогласия.

Родник в гроте Масабьель, источник чудотворной лурдской воды, — одно из самых популярных мест паломничества во Франции. В 1858 году католическая святая Бернадетта Субиру сподобилась увидеть в этом гроте явление Девы Марии, которое повторилось восемнадцать раз на протяжении нескольких месяцев.

Среди весьма многочисленных святых источников России назовем Гремячий ключ в Сергиевом Посаде, возникший благодаря молитве Сергия Радонежского, и источник преподобного Серафима Саровского в Дивеево.

В Мекке, недалеко от Каабы, есть священный колодец Замзам: паломники, совершающие хадж, дважды берут из него воду — пьют и обливают тело с головы до ног. По одной из версий предания, Замзам возник в том месте, где ударил крылом ангел Джабраил, помогая Хаджар (жене пророка Ибрахима) и ее сыну Исмаилу, страдавшим от жажды в пустыне.

Если же говорить об источниках, которые существуют только в мифическом пространстве, можно обратиться к одному из впечатляющих образов скандинавской мифологии. Под корнями мирового древа Иггдрасиль располагались три источника (или колодца): Хвергельмир, источник Мимира и источник Урд.

Из Хвергельмира, Кипящего Котла, берут начало потоки, известные как Эливагар, — о них уже было рассказано во второй главе. В Хвергельмире обитает великое множество змей, включая дракона Нидхёгга, который грызет корень мирового древа.

Источник Мимира расположен под корнем, протянувшимся в мир ётунов, и принадлежит великану Мимиру. Это источник знания и мудрости, и Всеотец Один отдал свой глаз в залог за право испить чудесной воды.

И наконец, источник Урд — самый священный, «судбище богов». Как мы можем узнать из «Видения Гюльви», у источника стоит прекрасный чертог, где живут три норны, определяющие людские судьбы: Урд, Верданди и Скульд. Каждый день они черпают воды и поливают ясень, чтобы тот не засох и не зачах. Поскольку вода источника Урд священна, все, что в нее попадает, становится белоснежным. У источника живут две птицы, от которых произошли земные лебеди.

Кроме того, в фольклоре разных народов встречается так называемая живая вода — то есть вода, обладающая волшебными свойствами. Иногда она «делится» на собственно живую и мертвую воду, при этом свойства последней сводятся к тому, чтобы залечить раны, какими бы серьезными те ни были (с помощью мертвой воды можно, например, прирастить к телу отрубленную конечность или даже голову), но она не может вернуть искру жизни, дух или душу — то, без чего человек не может существовать. В. Я. Пропп в своем труде «Исторические корни волшебной сказки» упоминает, кроме мертвой и живой воды, еще одну пару — слабую и сильную воду — и подчеркивает, что они дополняют друг друга, а не выступают в качестве антагонистичных явлений. В. Я. Пропп также приводит в качестве примера античную золотую табличку с наставлением душе покойника о том, что в доме Аида ей предстоит увидеть два источника: «…один по левую, другой по правую руку. У первого растет белый кипарис, но не к этому источнику должна она приближаться. Таблички велят душе обернуться направо, туда, где из пруда Мнемосины течет освежающая вода, около которой стоят ее стражи. К ним должна обратиться душа и сказать: “Я изнемогаю от жажды! Дайте напиться мне!”»[56]. Таким образом, подытоживает автор, эта специально предназначенная для мертвецов вода окончательно успокаивает душу и дает ей право пребывать в доме Аида.

И еще один абсолютно мифический ключ — источник вечной молодости. Геродот, описывая жизненный уклад эфиопов, говорит о том, что они живут, как правило, до ста двадцати лет, а то и больше. Все дело в волшебном, источающем фиалковый аромат источнике, от омовения в котором кожа становится блестящей, будто смазанная елеем. Разнообразные родники, колодцы, фонтаны с водой, способной исцелить от старости, во все века часто появлялись в легендах, преданиях, литературе и, наконец, — уже в наше время — в кинематографе. Источник молодости искали Александр Великий в фантастической средневековой хронике своих небывалых странствий и приключений; сэр Джон Мандевиль, главный герой популярной в XVII веке книги о путешествиях; реальный конкистадор Понсе де Леон. А сколько у разных народов сказок про живую воду, которая, увы, всего лишь миф…

В настоящее время купальня Вифезда традиционно отождествляется с руинами у базилики Святой Анны в Иерусалиме.

РИТУАЛЬНОЕ ОЧИЩЕНИЕ

Во многих религиях наличествуют ритуалы, связанные с водой. Иногда для религиозных целей используют реки, озера, родники (уже упоминались в предыдущем разделе колодец Замзам и Лурдский источник; также напомним о священных реках — например, Иордане и Ганге). Возможно и освящение любой воды, независимо от ее происхождения. Можно выделить несколько типовых ритуалов, для которых нужна вода: крещение (или аналогичный обряд), очищение, омовение усопших. Строго говоря, очищение — наиболее широкий термин, и остальные ритуалы можно счесть его разновидностями, поэтому о нем и расскажем.

Ритуальное очищение позволяет верующему избавиться от того, что воздействует на его духовную чистоту. Очищение, или омовение, не следует путать с купанием (в некоторых религиях есть прямое предписание искупаться перед омовением; также существуют особые правила и даже запреты на случай, если такой возможности нет). Ритуал может подразумевать полное погружение в воду, мытье отдельных частей тела или какие-то чисто символические действия. В разных религиях по-разному определяется, от чего именно избавляет вода: от скверны, грехов, злого духа, нечистых помыслов, болезней и так далее. Очищать с помощью воды можно не только людей, но и предметы, а также места.

Например, ритуальная чистота — одна из важных составляющих синтоизма в Японии. Синтоистский обряд мисоги подразумевает омовение всего тела; мужчины при этом надевают фундоси (набедренную повязку), женщины — белое кимоно. Для мисоги часто используются священные водопады, озера и реки, к которым устраивают паломничества. Омовению предшествуют другие церемонии, связанные с молитвами, песнопениями и совершением физических действий, которые должны пробудить дух участника ритуала и настроить его нужным образом, в гармонии со сверхъестественными сущностями, которые в синтоизме называются ками. В синтоизме есть еще понятие и церемония хараэ, которая также подразумевает очищение, но необязательно с использованием воды.

В исламе существует несколько разновидностей омовения, каждая со своими особенностями. Вуду выполняется перед каждой молитвой и подразумевает мытье лица, рук до локтей, протирание головы влажной рукой от лба к затылку, протирание ушей влажными руками, мытье ног до щиколоток (полный перечень обязательных требований и желаемых действий в связи с совершением ритуала несколько шире, но мы не будем его здесь приводить). Гусль — полное очищение, то есть омовение всего тела, которое совершается в тех случаях, когда вуду недостаточно (например, после болезни, долгого пути и т. д.). Гусль можно совершать по частям, соблюдая последовательность мытья тех или иных частей тела, или полностью окунувшись в воду, если она имеется в достаточном количестве. Ритуал истинджа совершается для очищения от нечистот после посещения отхожего места, также при помощи воды. И наконец, ритуал под названием масх — обтирание влажными руками обуви, покрывающей ногу до лодыжки — используется вместо мытья ног при совершении вуду. Он также сопряжен с рядом условий. Подчеркнем, что перечисленные ритуалы связаны именно с водой, но есть и другие разновидности очищения, которые здесь не рассматриваются.

В иудаизме существует три типа ритуального омовения, в зависимости от разновидности скверны: полное омовение; омовение рук и ног; омовение рук. Полное омовение (твила) совершается в реке, источнике или море либо в специальном бассейне (миква). Человек может погружаться в воду один, три или пять раз — в зависимости от ситуации, обряда и конкретных требований. Благочестивые евреи совершают полное омовение перед главными праздниками; также существуют предписания и законы относительно других ситуаций, когда оно необходимо. Полное омовение требуется и для усопшего — в тех общинах, где такой обычай существует, есть особые, предназначенные для его совершения миквы.

Омовение рук и ног совершают священники перед участием в службе.

Наиболее распространенный вид омовения — нетилат ядаим, омовение рук. Оно производится либо погружением в воду рук до запястья, либо выливанием определенного объема воды. Как и в предыдущих случаях, полная характеристика ритуала включает множество подробностей относительно того, когда и как именно он должен проводиться, что можно делать, а чего — нельзя. Конкретные списки требований разнятся в зависимости от интерпретации, предполагаемой тем или иным течением и направлением иудаизма.

Иудейский ритуал омовения рук упоминается и в Библии, в 21-й главе книги «Второзаконие», где речь идет о том, как надо поступить, если будет найден убитый, лежащий в поле: найти «телицу, на которой не работали и которая не носила ярма», заколоть в дикой долине и омыть руки над ее головой, объявив:

И конечно, омовение рук — неотъемлемая часть истории о Понтии Пилате, породившая всем известную идиому.

Христианский обряд крещения — одновременно пример ритуального омовения и инициации, то есть обряда, который необходим для того, чтобы человек стал членом религиозной общины и Церкви как таковой. Крещение существует во всех христианских конфессиях, но его смысл интерпретируется по-разному: в православной, католической и некоторых других церквях оно относится к таинствам (то есть священнодействиям, дающим возможность приобщиться к благодати), а в ряде протестантских церквей — к символическим обрядам. С церковной точки зрения при крещении происходит, цитируя богослова Григория Нисского, «некоторое пресечение непрерывности зла»; человек освобождается от грехов и возрождается для новой жизни.

В период гонения на христиан признавалось так называемое «крещение кровью» (лат. baptismus sanguinis), которое означало, что христианин может посредством мученичества обрести благодать, даже если он не был крещен водой. Согласно поучению Кирилла Иерусалимского, одного из Отцов Церкви, «кто не принимает крещения, тот спасения не имеет, кроме только мучеников, которые и без воды получают Царство Небесное. Ибо Спаситель, искупляя вселенную Крестом и будучи пронзен в ребро, извел из него кровь и воду, чтобы одни во времена мира крестились водой, другие во время гонений крестились собственной кровью. Да и мученичество Спаситель назвал крещением, говоря: “Можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь?”» (Мк., 10:38)[57].

На заре христианства креститься можно было без особой подготовки, но позже этот процесс был урегулирован и описан в подробностях, особенно в том, что касается взрослых. В этом контексте возник институт под названием катехуменат — христианское оглашение или посвящение, подразумевающее как обучение Священному Писанию, так и ряд духовных и физических испытаний. Катехуменат может длиться от нескольких месяцев до нескольких лет (как в былые времена, так и сейчас относительно конкретных этапов этого процесса существует различие во взглядах и доктринах).

Православный обряд крещения включает троекратное погружение с головой в купель со святой водой; также признается крещение обливанием. В католической церкви крещение совершается путем троекратного обливания или окропления. Полный ритуал совершения таинства включает много других тонкостей, связанных как с подготовкой к крещению, так и с его непосредственным осуществлением.

ПРИЛИВЫ И ОТЛИВЫ

Задолго до того, как объективная причина приливов и отливов была истолкована и стала широко известна, они породили целый пласт суеверий, основанных на простейшей ассоциации движения воды с жизненными процессами: прилив — это рост, движение вперед, сила и мощь; отлив — угасание, отступление, приближение к последнему рубежу. Как пишет Джеймс Фрэзер в своей знаменитой «Золотой ветви», приморские жители «видят в приливе не просто символ, а причину изобилия, процветания и жизни, тогда как и отливе им чудится причина и мрачный символ неудачи, бессилия и смерти»[58]. Он же перечисляет несколько суеверий: если посеять клевер во время прилива, он будет лучше расти; молоко в маслобойке будет пениться, пока не начнется отлив; молоко, надоенное во время прилива, может «убежать» из горшка во время кипячения и так далее.

На берегах Средиземного моря ввиду совершенно естественных причин приливы относительно невысокие, и потому живущие там народы уделяли им довольно мало внимания. Но определенная мифология, связанная с приливами и отливами, все равно сложилась, и попытки объяснить механизм их возникновения иногда представляют собой поразительное сочетание не противоречащих современной науке фактов и совершенно фантастического вымысла. Хорошим примером в этом смысле выступает Плиний Старший: во втором томе «Естественной истории» он подробнейшим образом описывает приливы, происходящие в разных регионах известного мира, повествует об их периодичности, особенностях и несомненном влиянии Луны и Солнца — однако, когда речь заходит о сути этого самого влияния, мы читаем следующее:

Отсюда правильная догадка, что Луну надо рассматривать как светило — вместилище жизненных духов (spiritus sidus); что она наполняет Землю [этими духами]; что когда Луна приближается, тела набухают жизнью, а когда отдаляется, они пустеют. <…> Солнечный же огонь иссушает влагу <…>. Широкие просторы моря насыщены соленым вкусом либо благодаря тому, что сладкое и жидкое легко вытягивается силой огня, а более жесткое и плотное остается (поэтому при спокойном море вода в глубине слаще, чем у поверхности, и там, соответственно, вкус ее жестче, а не из-за того, что к ней якобы примешан вечный пот Земли), либо благодаря тому, что к силе огня в большом количестве примешивается [начало] сухости; либо потому, что природа Земли пропитывает воды, как бы заражая их[59].

Другие «теории» относительно природы приливов включали в себя гигантское морское животное, которое поглощает и извергает воду с определенной периодичностью, дыхание самой Земли или отголоски неких подземных процессов. Например, Флавий Филострат примерно через два века после Плиния Старшего писал в «Жизни Аполлония Тианского», что «Океан колеблем подводными вздохами из многих расселин, кои находятся в океанском дне и в окружающей суше, — потому-то воды вздымаются и втягиваются, — совершенно как при дыхании, когда выдохи чередуются со вдохами. Достоверность приведенного объяснения подтверждается и ходом человеческих недугов в Гадире, ибо пока вода поднимается, душа не расстается с умирающим телом, а такое совпадение было бы невозможно, когда бы не всходило и земное дыхание»[60]. Вера в то, что «душа расстается с умирающим телом», когда прилив заканчивается и начинается отлив, имеет универсальный характер — она присуща многим народам и бытовала во многие эпохи. Конечно, поверье не относится к насильственной смерти — она от приливов и отливов не зависит.

Хоори-но Микото и жемчужина, управляющая приливом. Иллюстрация из сборника японских сказок. 1908 г.

Sazanami, Iwaya. The Japanese Fairy Book. Edinburgh: Archibald Constable & Co. Ltd, 1908

Еще один интересный миф, связанный с приливами, имеет японское происхождение: в предании о Хоори-но Микото и потерянном рыболовном крючке его брата-рыболова Ходэри упоминаются две волшебные жемчужины, одна из которых управляет приливами, а другая — отливами. Морской бог Ватацуми подарил их герою, когда выдавал за него замуж свою дочь Отохимэ. В японском пантеоне также есть особое лунное божество Цукуёми, управляющее ночью, приливами и отливами, возникшее из капель воды, которой бог творения Идзанаги омыл свой правый глаз, когда вернулся из царства мертвых.

МИФЫ И РИТУАЛЫ О ДОЖДЕ

Моря, реки, озера и источники играют важную роль в жизни человека, но не будем забывать и о дожде. Это природное явление связано с особыми мифами и обширным фольклорным пластом, включающим разнообразные церемонии призывания дождя и обряды, призванные покончить с засухой.

В древнегреческой мифологии, как известно, за грозу отвечал сам Зевс, но были и нимфы дождя — гиады. По одной из версий, они считались дочерями титана Атланта и океаниды Плейоны, но были и другие варианты. Количество гиад также меняется в зависимости от предания. Согласно одному из них, гиады так сильно оплакивали своего брата Гиаса, погибшего на охоте, что Зевс поместил их на небо. Появление звездного скопления Гиады на ночном небосводе знаменует начало греческого сезона дождей. Согласно еще одному мифу, гиады были воспитательницами Диониса.

В индуизме Индра, царь богов и владыка небесного царства, по совместительству считался и богом дождя. Молния — его оружие. Считалось, что, уничтожая демона Вритру — повелевающего в том числе и градом, — Индра упорядочивает хаос, способствует очищению человеческой природы и процветанию человечества (что логично, ведь если не будет урожая — не будет и процветания). Но Индра не единственный бог, связанный с дождем: распространенный в сельской местности Южной Индии культ богини-матери Мариамман подразумевает также ее почитание как богини погоды. Поклоняясь Мариамман, верующие просят ее об исцелении и о дожде. В честь упомянутых, а также других божеств в Индии принято устраивать фестивали и праздники, посвященные восхвалению сил, способствующих плодородию земли.

Радуга удостоилась отдельных легенд и преданий. В индуизме ее считают луком бога Индры, который, как уже было сказано, повелевал в том числе дождем. В европейском фольклоре часто встречается мотив почти недостижимого, но такого желанного сокровища, спрятанного под дальним концом радуги. Иногда радугу считают мостом между миром людей и потусторонним миром, по которому можно пройти, соблюдая определенные условия. Современной версией мифа стал Мост Радуги — особый рай или преддверие рая, место, куда попадают после смерти домашние любимцы, вновь обретая молодость и здоровье, а также возможность резвиться и играть в свое удовольствие. Миф настолько молод, что можно отследить его истоки: в начале 2023 года в журнале National Geographic были опубликованы результаты непростого расследования, которое показало, что автором широко известных строк про Мост Радуги является 82-летняя шотландская художница Эдна Клайн-Рехи. В 1959 году она, оплакивая смерть своей собаки, написала трогательный текст, который в конце концов показала друзьям, и… он зажил своей жизнью.

На самом деле такова суть любого мифа: он — больше чем вымысел.

Погода, воспринимаемая мифическим сознанием, неизменно связана и с магическими практиками. Как отмечает Джеймс Фрэзер в «Золотой ветви», с точки зрения общества самое главное, на что следует употребить магию, — создание достаточного запаса пищи. Потому совершенно неудивительно, что магической и мифической стороне осадков и засухи, грома и молнии в древних сообществах уделялось очень много внимания, ведь они напрямую влияют на урожай! В результате сформировались мифы, предания и легенды о погодных богах и явлениях, а также внушительная совокупность ритуалов, обрядов и примет, связанных с погодой.

Фрэзер также называет магию, с помощью которой обычно колдуны воздействуют на погоду, гомеопатической или имитативной. Идея, лежащая в ее основе, проста: все дело в принципе подобия, который в простейшей интерпретации означает, что нужно разбрызгивать воду вместо дождя, бить молотком по какому-нибудь сосуду вместо грома, высекать искры вместо молнии. Если дождь надо не вызвать, а прекратить, колдун или шаман, совершая ритуальные действия, будет избегать воды или влаги, избавляться от нее посильным способом. Конечно, на практике обычно наличествуют разнообразные тонкости колдовского ремесла: точное количество повторений тех или иных действий, конкретные разновидности инструментов, которые можно или нужно использовать, замысловатые ритуалы с неочевидным смыслом.

Весной индейцы племени начей (Северная Америка) обычно делают складчину, чтобы купить у колдунов благоприятную погоду для своих посевов. Если была нужда в дожде, колдуны постились и танцевали, держа во рту наполненные водой трубки. В трубках были пробиты отверстия, как в лейках. Через эти отверстия вызыватель дождя выдувал воду в направлении той части неба, где собирались грозовые облака[61].

Еще один описанный Фрэзером ритуал вызова дождя (практикуемый в индийском Манипуре) заключается в том, что глава деревни кладет горящую головню на могилу человека, который умер от ожогов, молится и гасит ее водой. Считается, что мертвец усиливает эффект молитвы и гашения как такового, поскольку сам желает дождя, ведь тот избавит его от жгучей боли. С болью связаны и церемонии, в которых кровь равнозначна воде, поэтому для призыва дождя она должна пролиться (в подобных случаях уместно говорить и о жертвоприношении духам или богам дождя).

В Европе существовали свои ритуалы и обычаи, связанные с призывом дождя. На Балканах (в ряде областей Сербии, Болгарии, Македонии, Хорватии, Греции, Албании) есть обряд, который называется, в зависимости от конкретного региона, Додола или Пеперуда, а в соседствующей с Балканами Румынии — Папаруда; в целом вариаций названия очень много. Главная роль в этом действе отводится мальчику или девочке, нередко сироте, в наряде из зелени (веток, кукурузы, виноградной лозы, бузины, вьюнков и так далее). Участники церемонии обходят дома и поют особые ритуальные песни, Додола танцует, а жители окатывают его / ее водой, при этом важно, чтобы во время танца брызги разлетелись во все стороны (вновь принцип подобия — брызги имитируют желанный дождь). Исполняется обряд во время засухи. По своей сути он явно языческий, но нет ясности относительно происхождения и путей заимствования. Кроме того, существует очень много теорий относительно происхождения названия: например, peperuda — по-болгарски «бабочка», а у бабочек, согласно некоторым фольклорным представлениям, имеется сверхъестественная связь с дождем. Конечно, это мало что проясняет в загадочном обряде.

Другой балканский обряд, связанный с дождем, также называется в различных странах и регионах по-разному: Герман (Болгария), Калоян (Румыния) и так далее. В зависимости от обстоятельств и местных традиций обряд могли совершить в один день с Додолой или как-то иначе связать друг с другом два ритуала.

По сути, Герман — это символические похороны куклы, вылепленной из глины или земли; она имеет человеческий облик, но детали зависят от местности и традиций. Например, «покойник» может быть обнаженным или одетым в наряд из тряпиц, яичной скорлупы или листьев, его руки могут быть сложены на груди или воздеты к небу. Если говорить конкретно о румынском Калояне, то в случае засухи хоронят «Отца Солнца», риска наводнений — «Мать Дождя»; могут также похоронить сразу и его, и ее, прося о том, чтобы дожди не оказались чрезмерными.

Церемония строится по тем же правилам, что и настоящие похороны: кукле положены специальный гроб или носилки по размеру, цветы, свечи и прочее (но надо заметить, что в роли священника выступает ряженый). «Покойника» оплакивают всерьез, не жалея сил (и это вновь принцип подобия в действии: что такое слезы, как не дождь?), и провожают в последний путь, при этом прохожие снимают шапки и крестятся. Куклу закапывают в тайном месте, нередко на перекрестке, а после устраивают погребальную трапезу. Иногда ее могут не закопать, а выбросить в озеро или же выкопать, а потом бросить в воду. У этого обряда не меньше региональных вариаций, чем у Додолы, и он также имеет неясные языческие корни, по поводу которых в научной литературе немало споров. Бросается в глаза сходство обряда с жертвоприношением, но есть и версия, согласно которой Герман — ритуал инициации; его также связывают с древнеримскими или фракийскими аграрными празднествами.

Считается, что в XX веке перечисленные обряды перестали практиковать.

Глава 8. НА ЧЕТЫРЕ ПАЛЬЦА ОТ СМЕРТИ[62]

ВОЛНЫ И ВОДОВОРОТЫ

Возможно, самая известная в сверхъестественном смысле волна — это девятый вал, чья популярность связана в основном с картиной Ивана Айвазовского. Поверье, согласно которому каждая девятая волна во время шторма сильнее предыдущих, распространено и в наше время: не только среди моряков, но и среди серферов. Образ давно превратился в метафору, выражающую приближение непреодолимой силы, одновременно роковой и грандиозной; он часто встречается в литературе и изобразительном искусстве. Про роковой вал знали разные народы, но некоторые опасались не девятого, а третьего или десятого.

Связанные с девятой волной суеверия не всегда подразумевают чью-то гибель: Флетчер Бассет, например, упоминает о том, что в Шотландии больную корову лечили омовением в девяти волнах прибоя, а также о том, как Маргарет Ричард, ведьма, осужденная в XVIII веке, зачерпывала три ложки воды из десятой волны прибоя, чтобы потом воспользоваться ею для своих колдовских целей.

С объективной точки зрения волны — штормовые или прибрежные — действительно отличаются друг от друга по высоте и другим параметрам, что объясняется физическими, а не мистическими причинами. Однако в чередовании слабых волн и мощных валов нет простых закономерностей, основанных на конкретных числах вроде тройки, девятки или десятки. Возможно, с помощью этих чисел моряки пытались рационализировать и просчитать опасность, которую представляло собой море во время шторма.

Еще один интересный пример девяти волн находим в легендарной летописи Ирландии, относящейся к периоду, когда гойделы и туаты соперничали за владение островом. В определенный момент сыновья богини Дану (туаты) попросили сыновей Миля (гойделов) на три дня покинуть территорию и отойти от берегов на девятую волну. Те согласились, а когда пришло время возвращаться, столкнулись с чародейской бурей, которая попыталась (в значительной степени безуспешно) помешать их высадке на берег.

Еще одна любопытная разновидность волны, по поводу которой существуют особые поверья, — приливный бор, возникающий из-за того, что в устье образуется волновой фронт и вода с большой скоростью движется вверх по течению, фактически вытесняется из моря в русло реки. Образование бора связано с целым рядом условий, включающих перепад высот и форму устья. Это опасное природное явление: к примеру, бор на китайской реке Фучуньцзян способен развивать скорость до 40 км/ч и подниматься до рекордных девяти метров. Флетчер Бассет упоминает ряд легенд и преданий, связанных с борами и основанных на общей идее: волну вызывает некое сверхъестественное существо, будь то демон, дракон, феникс, призрак ведьмы или нечто, не поддающееся определению, копошащееся на дне. Река, текущая вспять, выглядит зловеще, и без труда можно понять тех, кто подыскивал для такого феномена сверхъестественную подоплеку. Интересно, что в некоторых местностях Британии — например, в окрестностях рек Хумбер, Северн и Трент — диалектные обозначения бора (eagre, hygra) смутно напоминают имя древнего скандинавского владыки моря, ётуна Эгира. Впрочем, это, скорее, пример народной этимологии; а вот английское слово bore совершенно точно уходит корнями в древнескандинавское bára, то есть «волна, прилив».

И конечно, существует совокупность суеверий, легенд и преданий про волны как таковые: по их виду предсказывали будущее (точнее, предстоящий шторм, в прямом или переносном смысле), их считали то быками (в случае бурунов), то барашками Нептуна или другого морского бога / богини, в их звуках слышали голоса призраков. Кое-что из этих поверий мы считаем просто художественным образом, метафорой, но корни у таких метафор весьма глубокие. Очевидно, что даже спокойное море остается грозной стихией — и мифическое мышление подыскало способ, позволяющий никогда об этом не забывать.

Что касается мифов, связанных с водоворотами, то некогда на Дунае существовали два опаснейших места, именуемых Штрудель и Вирбель[64]. Вот что мы читаем о них в романе Жюля Верна «Дунайский лоцман» (1908):

Уильям Битти — шотландский врач XIX века, поэт и автор нескольких книг, посвященных путевым заметкам о путешествиях по Европе, — уделил Штруделю и Вирбелю немало страниц в своем труде The Danube: Its History, Scenery, and Topography («Дунай: История, пейзажи и топография», 1844), описав как грозный рокот быстрины, так и общую атмосферу, включавшую живописные и овеянные легендами развалины нескольких замков. «Мрачный и таинственный вид этого места, безлюдные пейзажи, частые происшествия, случавшиеся на пути, внушали трепет и ужас, но прежде всего суеверия того времени, готовность принять чудесное и простодушие лодочников делали плавание мимо Штруделя и Вирбеля чрезвычайно романтичным предприятием». Построенные в окрестностях замки, как выяснил Битти, принадлежали феодалам, которые в XI–XIV веках безжалостно грабили купцов, выживших после встречи с быстриной и водоворотом. Рудольф I, основатель династии Габсбургов, покончил с бандитами, но руины остались — и в них, по рассказам местных, каждую ночь вспыхивали загадочные огни, сопровождаемые звуками, присущими то ли празднику, то ли битве. В сторожевой башне, именуемой Башней дьявола, поселился Черный монах: выполняя наказ своего адского хозяина, он зажигал на берегу огни, целью которых было заманить речные суда в водоворот или прямиком на острые прибрежные скалы. Про Вирбель еще говорили, что он бездонный: дескать, обломки лодок, которые гибли в водовороте, всплывали в озере Балатон![66] Битти иронизирует над подобными суевериями, опровергает их в меру своих возможностей, объясняет природные закономерности, лежащие в основе Штруделя и Вирбеля, а также проницательно отмечает, что судоходство станет значительно безопаснее, если путем подрыва ликвидировать некоторые скалы в русле Дуная. Что и произошло во второй половине XIX века, и к нашему времени о дунайской версии Сциллы и Харибды почти все благополучно забыли.

Другой известный водоворот (точнее, целая система приливных завихрений) существует и в наше время: это Мальстрём (норв. Moskstraumen), расположенный у северо-западного побережья Норвегии. Олаф Магнус считал его сильнее Харибды! Для современных судов это природное явление не представляет серьезной опасности, да и для старинных деревянных лодок таковая была серьезно преувеличена. Однако Мальстрём, во многом благодаря художественной литературе (он упоминается в первую очередь в произведениях Эдгара По, Жюля Верна и Германа Мелвилла), продолжает существовать как миф, независимо от реальности.

Гарри Кларк. Иллюстрация к рассказу Эдгара По «Низвержение в Мальстрём».

Edgar Allan Poe. Tales Of Mystery And Imagination. Illustrated by Harry Clarke. London: George G. Harrap & Co., [1928]

Миф о водовороте мы находим в обеих «Эддах» — речь идет об истории, в основе которой волшебная мельница Гротти, способная намолоть все что угодно. Владелец Гротти, конунг Фроди, приказал своим рабыням — вещим девам, валькириям — молоть золото, мир и счастье для себя, конунга. Поначалу они усердно трудились, но, когда Фроди потерял чувство меры и заставил их работать без сна и отдыха, отомстили: намололи целое войско врагов. Морской конунг Мюсинг явился в ночи и одолел Фроди. В качестве трофея он забрал себе мельницу вместе с рабынями и приказал им молоть соль. Мюсинг, как и Фроди, неверно оценил добычу, и в результате рабыни намололи столько соли, что корабль затонул. «И там, где море залилось в отверстие жерновов, возник водоворот. Тогда море и стало соленым»[67].

Помимо водоворотов в море бывают смерчи. Как отмечают Флетчер Бассет и Уильям Джонс, в древности к ним относились с немалым ужасом и называли, как правило, драконами. Считалось логичным и разумным стрелять в них из луков (позднее — из пушек) и совершать на борту различные ритуалы, призванные отогнать злых духов. Ритуалы включали в себя чтение молитв (иногда совместное) и рассечение смерча — конечно, на расстоянии — особым ножом с черной рукоятью. После этого смерч должен был распасться надвое, выпустив всю воду с оглушительным шумом. Если старания оказывались напрасными, два моряка могли изобразить сражение друг с другом — подчеркнем, что ключевым моментом в этом случае были бы скрещенные сабли.

МОРСКИЕ ТРАДИЦИИ И СУЕВЕРИЯ

Испокон веков так сложилось, что люди, связавшие с водой — особенно с морем — свою жизнь, подчинили ее огромному количеству правил, которые мы сейчас обычно называем суевериями. Довольно часто это объясняют тем, что профессия моряка всегда была одной из самых опасных и подразумевала сильную веру в сверхъестественные силы, способные защитить даже в самой трудной ситуации. Справедливость этого предположения косвенным образом подтверждается тем, что с приходом в жизнь моряков и рыбаков относительно развитых технологий — еще в прошлом веке — многое сделалось безопаснее и проще, поэтому суеверия начали отмирать, о чем писал, например, Хорас Бек в своей книге Folklore and the Sea («Фольклор и море»). Увы, вместе с ними уходили и продолжают уходить традиции, не связанные с разнообразной мистикой. Конечно, немалая доля обычаев, ритуалов и предрассудков действительно представляет собой пережитки той эпохи, когда мифологическое сознание преобладало над рациональностью, а законы природы приходилось постигать горьким путем проб и смертельно опасных ошибок. Тем не менее из истории морского дела приметы, обыкновения и прочее не вычеркнешь. К тому же в тех случаях, когда исследователям удается вникнуть в суть того или иного суеверия, отследить его до самых корней, вновь и вновь становится очевидно, что такие правила не рождаются из ничего, в силу прихоти. Они отражают некую закономерность, в прошлом имевшую жизненно важное значение. Конечно, если таковое сошло на нет, правило вырождается и превращается в ритуал, сохранивший лишь цель, но не смысл.

Впрочем, подыскивать рациональное объяснение для всего подряд не лучший выход, поскольку нерешаемых загадок великое множество, к тому же мощь и величие открытого моря и впрямь взывают не к разуму, а к душе. Они требуют веры в себя, в тех, кто рядом, и в высшие силы; в этом отношении вряд ли что-то изменится радикальным образом до той поры, пока будет существовать человечество.

А значит, суеверия будут жить.

Одна из самых широко известных морских традиций, знакомая даже тем, кто с морским делом никак не связан, — разбивание бутылки шампанского о нос корабля во время его спуска на воду. Соответствующий ритуал включает в себя еще несколько обязательных элементов (в том числе допустимые дни: в частности, не следует спускать корабль на воду тринадцатого числа, а также в пятницу, какое бы число на нее ни выпало), и в целом он, как отмечают многие авторы, весьма напоминает крещение младенца. Хорас Бек по этому поводу писал следующее.

Надо заметить, то, что сейчас выглядит как крещение, некогда было жертвоприношением: ради благосклонности богов корабелы древних времен проливали и человеческую, и звериную кровь. Особо жестокими в этом смысле были викинги, спускавшие на воду свои драккары по телам пленников и рабов, чтобы корабль познал вкус крови еще до первой битвы. В тех регионах земли, где по-прежнему строят лодки старинным способом, в прошлом веке все еще приносили в жертву домашнюю птицу и мелкий скот; возможно, и сегодня там происходит то же самое.

Впрочем, церемонию спуска корабля на воду иногда сравнивают и со свадьбой, в которой судно играет роль невесты Посейдона или другого морского бога. Питер Джинс этим и объясняет известную особенность английского языка, в котором корабль — ship — женского рода. Есть другие объяснения этой гендерной загадки, в той же степени поэтичные и романтичные: образ корабля в целом связывают с образом подруги, матери, богини-защитницы; эффектный парусник — с женским платьем (особенно свадебным); в поведении корабля находят стереотипные женские черты. Нетрудно заметить, что ни один из этих вариантов не выдерживает критики, все они лишь проекция современного мировоззрения на былые эпохи. Как бы то ни было, традиция именовать корабли в женском роде привела к возникновению прекрасных образов в литературе и искусстве и даже в каком-то смысле породила целую философию, пусть и довольно эзотерическую.

Еще один способ одушевления кораблей известен с древности и универсален, поскольку для его понимания вообще не нужен язык, однако в наше время он представляет собой исключение, а не правило. Это в каком-то смысле заключительный штрих, усиливающий абстрактное, но вполне отчетливое сходство судна с живым существом: глаза на носу! У древних греков этот элемент конструкции корабля пережил несколько эпох, при этом менялся его внешний вид (расположение, форма глаза, вид зрачка — последний мог быть звездообразным), но не роль. Он выполнял сразу несколько функций: в сверхъестественном смысле глаза, во-первых, давали кораблю возможность «самостоятельно» следить за происходящим в море; во-вторых, они были апотропеем (др. — греч. ἀποτρόπαιον, «отвращающий беду») — магическим предметом, защищающим от порчи. Еще глаза придавали кораблям не только живой, но и достаточно грозный вид, нацеленный на устрашение любых врагов, какие встретятся по пути.

У носовых изваяний, появившихся на европейских судах в XVI веке, роль была в большей степени декоративная. Прекрасные нимфы, русалки, ведьмы, грозные морские божества, воины в доспехах, мифические и реальные животные — эти и другие фигуры, как правило, несли определенную символическую нагрузку, связанную с названием корабля, подчеркивая и усиливая те или иные полезные качества. Но от сглаза они уже не оберегали (подобные суеверия, строго говоря, никуда не делись, просто их не афишировали) и не «смотрели» вместо судна: их нередко снимали после выхода в море, чтобы спрятать на время путешествия и тем самым уберечь от плохой погоды.

Итак, корабль спущен на воду и готов к отплытию — как уже было сказано раньше, только не тринадцатого числа и не в пятницу, поскольку в этот день распяли Христа! Еще плохими днями для выхода в море считались, например, первый понедельник апреля (день рождения Каина и день, когда он убил своего брата Авеля) и второй понедельник августа (день, когда погибли Содом и Гоморра). Лучший день в этом смысле — среда, поскольку ее покровитель, Один (Вотан — отсюда английское Wednesday), издавна был и покровителем мореплавателей. В России, как пишет В. Дыгало, роль несчастливого дня исстари отводилась понедельнику. Но поверья на этом, конечно, не заканчиваются: у моряков разных стран было и есть немало правил относительно того, кого и что можно брать на борт, а также того, что можно и чего нельзя делать.

Большинство примет связаны — что совершенно неудивительно — с погодой. Присутствие на борту женщины может вызвать шторм, и того же результата можно добиться, если свистеть при попутном ветре; в последнем случае есть риск разгневать бога ветров и «насвистеть» не просто другой, неблагоприятный, ветер, а полноценную бурю. Питер Джинс объясняет запрет на свист тем, что кто-то другой на борту мог перепутать его с сигналом боцманской дудки и выполнить совершенно ненужное действие — а это, разумеется, на борту парусника в открытом море чревато серьезными последствиями для всей команды. Свистеть можно было во время штиля, но не как попало, чтобы не усугубить ситуацию. Моряку также запрещалось стричь волосы и ногти при благоприятном ветре и шить — при неблагоприятном, чтобы ненароком не «пришить» его к кораблю. А еще дурным знаком считалось принести на борт… зонтик, поскольку он притягивает дождь.

Кроме плохих примет на тему погоды, были и такие, которые предвещали нечто дурное в целом: если женщина на корабле была угрозой шторма, то священник — чьей-то гибели; ту же самую опасность связывали с цветами, доносящимся с суши звоном колоколов и звоном бокалов в кают-компании. Даже черная сумка могла вызвать косые взгляды, поскольку черный цвет нередко ассоциировался с похоронами. Канат, оставленный нерадивым матросом болтаться просто так, означал виселицу. Собака на борту служила нехорошим предзнаменованием. Статус кошки был сложнее, чем кажется: с одной стороны, кошек любили и берегли, поскольку они боролись с крысами; с другой стороны, потрескивание статического электричества в кошачьей шерсти принимали за свидетельство того, что зверек притягивает грозу и прячет молнию в собственном хвосте.

Отдельная совокупность примет совершенно точно основана на вполне объективных наблюдениях за природой и отражает погодные закономерности. Они нередко имеют вид незамысловатых стишков, поскольку в рифмованной форме полезная информация запоминается лучше: «Небо красно поутру — моряку не по нутру», «Если солнце село в воду — жди хорошую погоду» и так далее.

Гюстав Доре. Иллюстрация к «Сказанию о старом мореходе».

Британская библиотека

Одна из самых дурных примет, увековеченная Сэмюэлом Тейлором Кольриджем в «Сказании о старом мореходе» (The Rime of the Ancient Mariner, 1797), — убийство альбатроса. Считалось, что в этих птиц вселяются души погибших моряков, поэтому даже просто отнестись к альбатросу непочтительно было чрезвычайно плохим деянием, не говоря уже о том, чтобы намеренно лишить его жизни. В известнейшей поэме Кольриджа описано, как подобный поступок одного из моряков — вынужденного теперь скитаться по свету, всем рассказывая свою страшную, но назидательную историю, — обрек на муки и гибель всю команду.

Огни святого Эльма на мачтах корабля в море. Иллюстрация из книги Г. Хартвига «Воздушный мир». 1886 г.

Фотографическая библиотека Национального управления океанических и атмосферных исследований

И наконец, завершим рассказ о морских приметах и суевериях хорошим знамением, которым считались огни святого Эльма (на английском они также называются witchfire, «ведьминым огнем»; древние греки называли их огнями Кастора и Поллукса): разряды в виде светящихся пучков, возникающие на концах высоко расположенных предметов при большой напряженности электрического поля в атмосфере. Явление часто упоминается в литературе, особенно приключенческой, но его можно увидеть и на суше при особом стечении обстоятельств, а также в ходе контролируемого эксперимента. Огни святого Эльма — феномен совершенно реальный и объяснимый без всякой мистики. Однако выглядит он причудливо, и потому связанные с ним суеверия возникали с давних времен. Святой Эльм — Эльмо, Эразм Антиохийский — был покровителем мореплавателей, и потому его огни во время бури давали надежду на благоприятный исход.

РУНДУК ДЕЙВИ ДЖОНСА И ФИДДЛЕРС-ГРИН

Жутковатый Дейви Джонс в исполнении Билла Найи вовсе не выдумка сценаристов голливудской франшизы «Пираты Карибского моря», а известный в прошлом персонаж англоязычного морского фольклора, существо с несколько туманным происхождением и грозной репутацией (и да, в том, что касается внешнего вида Джонса, сценаристы пустили в ход богатое воображение, поскольку однозначных представлений относительно его облика не существует).

Обычно его имя упоминается в контексте рундука Дейви Джонса — эвфемизма, обозначающего морскую бездну; то место, где навеки застревают души погибших в море. Можно сказать, это особый ад для моряков, а сам Джонс — морской дьявол.

Дейви Джонс встречается в великом романе Германа Мелвилла «Моби Дик» дважды, но оба раза в русском переводе его имя заменено упоминанием черта — с фактической точки зрения это верно, однако дьявол кроется в деталях. Во-первых, из текста пропала любопытная культурологическая особенность. Во-вторых, в том-то и проблема, что суеверный моряк былых времен никогда бы не помянул черта или дьявола вслух и без околичностей, чтобы не призвать их на свою голову!

Окутанное тайной происхождение эвфемизма послужило основой для ряда гипотез. Различные авторы пытались отследить имя «Дейви Джонс» до первоисточника, называя в качестве такового то драугов из скандинавской мифологии, то библейского пророка Иону (англ. Jonah, созвучное с Jones) — кстати говоря, Ионой англоязычные моряки считали человека, чье пребывание на борту могло навлечь на корабль серьезные неприятности.

Встречается, например, такое объяснение:

Флетчер Бассет также считает, что «Джонс» равнозначен «Ионе», только вот имя «Дейви» связывает с персидскими дивами и индуистскими дэвами либо с латинским термином divus («божественный»), а то и напрямую со словом devil — «дьявол». Все эти умозаключения, к сожалению, недоказуемы.

Похожая история приключилась и с раем для моряков, который в англоязычном фольклоре именуется Фиддлерс-Грин. Герман Мелвилл о нем тоже упоминает, но не в «Моби Дике», а в романе «Билли Бадд, фор-марсовый матрос»: «Жизнь его была связана с морской стихией, и сушу он знал только как “берег”, то есть как ту часть земного шара, которую благое провидение предназначило для танцевальных заведений, портовых девок и кабаков — всего того, чем полон сказочный “Матросский рай”»[71] (в оригинале — Fiddler’s Green).

Иными словами, Фиддлерс-Грин — некое место, где души моряков могут веселиться до конца времен, не страдая от недостатка развлечений и не боясь морских опасностей, оставшихся в мире живых. Своего рода отпуск на берегу, который длится целую вечность. Первое задокументированное упоминание термина относится к 1825 году и подразумевает посмертие, предназначенное для животных; второе мы находим в опубликованном в 1837 году романе Фредерика Марриета «Приключения собаки Снарлейиоу» (к сожалению, в единственном переводе романа на русский соответствующая часть главы IX «Жалобы, сожаления, песни и пляска» не переведена, а кратко пересказана, и Фиддлерс-Грин в этом пересказе даже не матросский, а обычный рай).

Перевод и буквальное истолкование идиомы сложнее, чем кажется на первый взгляд. Самый частый вариант — Поляна Скрипача или какие-то эквиваленты этого словосочетания — отталкивается от идеи, что fiddler — скрипач. Действительно, в тавернах и прочих заведениях, где издавна любили отдыхать моряки, не обойтись без музыки, при этом fiddle не просто скрипка, а ее народная, самая простая и дешевая разновидность. Есть и другие английские идиомы со словом fiddler, все они так или иначе связаны с жизнью музыкантов, выступающих перед публикой в тавернах и тому подобных заведениях.

Составители сборника британских и ирландских морских легенд The Fabled Coast («Легендарное побережье») вспоминают о существовании манящего краба или краба-скрипача (fiddler crab), названного так за характерные движения, которые он совершает своей сильно развитой правой клешней, как будто играя на скрипке. Крабы живут в норках на отмелях, и, таким образом, Фиддлерс-Грин превращается в Поляну Крабов.

Еще одну трактовку предлагает М. Назаренко в комментариях ко второму изданию комикса Нила Геймана «Песочный человек» на русском языке (один из второстепенных персонажей в комиксе именуется Fiddler’s Green и представляет собой место в Стране Сновидений, наделенное сознанием и способное принимать человеческий облик): в основе лежит слово fid, обозначающее такелажную свайку («которую используют, чтобы раздвигать пряди троса»[72]), и в этом случае верный перевод — Канатчиков Луг.

Итак, происхождение термина овеяно тайной… но, возможно, конкретные слова всего лишь результат случайности или даже чей-то вымысел, а подлинный смысл Фиддлерс-Грин в том, что это некая версия средневековой утопии, более известной под названием Страна Кокань (англ. The Land of Cockaigne; фр. Pays de Coquaigne). Таким образом, роль Фиддлерс-Грин состоит исключительно в том, чтобы подбодрить моряка и внушить, что даже в самом крайнем случае он будет вознагражден за свой, бесспорно, тяжелый и опасный труд. Просто, скорее всего, это случится в другом мире.

Страна Кокань — земной рай, где запрещено работать, а все мыслимые блага обеспечиваются естественным образом; в частности, еда растет на деревьях, в реках течет вино, да и сами дома съедобные. Погода в Кокане всегда хорошая, праздники случаются ежедневно, деньги появляются из ниоткуда, все без исключения красиво одеваются… А еще там царят крайне свободные нравы. На картине Питера Брейгеля «Страна лентяев» (Luilekkerland, 1567 г.) изображена нидерландская версия этого потребительского рая. В наше время миф неизвестен широкой публике.

Стоит уточнить, что Кокань и «кокаин» этимологически между собой не связаны.

Фрагмент картины Питера Брейгеля «Страна лентяев».

Музей «Старая пинакотека», Мюнхен (по лицензии CC BY-SA 4.0)

СПИСОК КОРАБЛЕЙ

«Летучий голландец»

Самый известный из всех кораблей-призраков, частый гость на страницах книг, а также больших и малых экранах — это, конечно, «Летучий голландец». Встретить его в открытом море, как предупреждает поверье, даже хуже, чем встретить дьявола собственной персоной! Если пересказать историю о «Летучем голландце» в самых общих чертах, она довольно проста: некий капитан попытался обогнуть мыс Горн — сложнейшее с навигационной точки зрения место, где даже попутные ветра «гонят вас пинками в зад и дубинками по шее, поливая к тому же тоннами ледяной воды», по меткому выражению Жоржа Блона, — но не смог и в сердцах помянул высшие силы, поклявшись, что преодолеет упрямую преграду или не знать ему покоя до конца времен.

Что и произошло.

У легенды есть вариации: меняются место (например, мыс Доброй Надежды вместо мыса Горн), имя капитана (чаще всего его зовут Ван дер Деккеном), мотив (согласно одной из версий, все случилось из-за того, что капитан погубил молодую супружескую пару — то ли из ревности, то ли в приступе гнева) и детали, — но финал всегда остается прежним. Вместе с капитаном-богохульником на корабле-призраке пребывают матросы, также согрешившие при жизни, и в результате «Летучий голландец» превращается в разновидность морского ада, существующую наряду с рундуком Дейви Джонса. Как пишет Флетчер Бассет, из питья у грешников только желчь, из еды — раскаленное докрасна железо, а вахта их длится целую вечность. Внешний вид корабля способен меняться. Иногда узники «Голландца» просят живых моряков со встреченного в море судна передать письма на берег близким. Эта почта, что неудивительно, также способна навлечь беду.

Иногда прототипом капитана «Летучего голландца» считают капитана Бернарда Фокке, который в XVII веке прославился поразительно быстрым прохождением маршрута, ведущего из Соединённых провинций на остров Ява. Ходили слухи, что за такую скорость он поплатился своей душой.

Еще одна легенда повествует о некоем капитане Фалькенберге, который где-то в Северном море играет в кости с самим дьяволом, и на кону стоит, понятное дело, душа. Этот мотив встречается, например, у Сэмюэла Тейлора Кольриджа в «Сказании о старом мореходе».

Флетчер Бассет также предполагает, что некоторые элементы легенды о «Летучем голландце» позаимствованы из исландского сказания о Фритьофе, которое легло в основу «Саги о Фритьофе» Эсайаса Тегнера. Речь идет о викинге Соте, который выкрал драгоценное запястье (браслет), выкованное самим богом-кузнецом Велундом, и обрек себя на вечные посмертные муки.

Если говорить о литературных воплощениях «Летучего голландца», долгое время самым популярным из них оставался «Корабль-призрак» Фредерика Марриета: история, в которой сын проклятого капитана узнает о его судьбе от умирающей матери и берется за труднейшую миссию — доставить на борт священную реликвию, способную упокоить грешную душу отца. «Голландец» появляется и на страницах других произведений, в том числе стихотворных, иногда под другим названием: например, в цикл стихов Генри Лонгфелло «Рассказы придорожной гостиницы» входит The Ballad of Carmilhan («Баллада о “Кармилхане”»), завораживающее повествование о Корабле Мертвецов, который странствует по морям вовсе без кормчего и парусов, но с командой из призраков.

«Калеуче»

В Чили, а точнее, на архипелаге Чилоэ и особенно одноименном острове есть легенда о волшебном корабле «Калеуче», который приходит в тумане, сопровождаемый звуками музыки, как будто на борту что-то празднуют. Об этом странном судне рассказывают разное, но одна деталь у всех версий общая и бросается в глаза: хотя «Калеуче» — корабль-призрак, он не латиноамериканская реинкарнация «Летучего голландца», а нечто весьма самобытное и… странно привлекательное.

Само слово «калеуче» с трудом поддается истолкованию; некоторые авторы придерживаются варианта, согласно которому оно происходит от caleutun («изменять») и che («люди») на языке индейцев мапуче, то есть его смысл как-то связан с «преображением людей». Да, действительно: рассказывают, что команда «Калеуче» состоит из страшно изувеченных моряков, которые передвигаются на трех конечностях — одной ноге и двух руках; вторая нога растет у каждого такого существа из шеи, а голова повернута на 180 градусов. Они называются инвунче или имбунче, колдуны острова Чилоэ создают их из похищенных детей.

Впрочем, некоторые уверяют, что матросы «Калеуче» выглядят совсем как люди. Они и есть люди — утонувшие моряки, которым выпал второй шанс. Если верить легенде, один раз в году каждый воскрешенный утопленник имеет право навестить семью и даже помочь деньгами; конечно, застав жену в объятиях другого мужчины, он уже никогда не вернется. А еще команда иногда устраивает грандиозные попойки: как правило, дома у друзей (именно так объясняют на острове Чилоэ чью-то необыкновенную удачу — он, дескать, дружит с «Калеуче»!), но бывает и так, что праздник становится чьим-то наказанием. Собиратель фольклора Бернардо Кинтана Мансилья рассказывает вполне современную историю о некоем Хосе Хуале, жителе города Коньяб, который однажды использовал взрывчатку (!) для рыбной ловли. За это незадачливому браконьеру пришлось до конца своих дней тратиться на пирушки для матросов «Калеуче», что ввергло его в ужасную нищету.

Вместо офицеров на борту «Калеуче» колдуны, но и они, и воскрешенные утопленники, и инвунче подчиняются Мильялобо. Они могут, например, наказать того, кто причинит вред беспомощному зверю, или спасти лодку, терпящую бедствие, даже отбуксировать ее в безопасное место, действуя с поразительной скоростью. Вывод представляется однозначным: функция «Калеуче» совсем не такая, как у «Летучего голландца», даром что оба корабли-призраки; он — орудие божественного провидения, а не плавучий ад. Если европейская легенда и повлияла на чилийскую, то лишь в том смысле, что внешний вид «Калеуче» соответствует испанскому (или пиратскому) паруснику. Впрочем, зачастую у него вообще нет парусов: к чему они? Волшебный корабль не просто не зависит от ветра, а способен передвигаться под водой, как кит или дельфин.

«Калеуче» выглядит довольно зловеще, и, по правде говоря, с ним лучше не встречаться. Но при этом он по-своему красив и способен принести радость (в те моменты, когда не несет возмездие); возродиться на борту такого корабля — совсем не то, что угодить на «Летучий голландец». Нельзя не отметить, что помимо прочих тонкостей различие в мифических образах объясняется еще и разным отношением к смерти у европейских и латиноамериканских народов, но это тема для отдельной книги.

«Гигантский корабль»

В Нидерландах и Северной Германии, а также в ряде других стран есть довольно известная небылица о корабле воистину колоссальных размеров, знакомая русскоязычному читателю по одной из сказок братьев Гримм. В разных версиях фризских, самых старых, преданий у корабля может быть различное название, не всегда поддающееся переводу: Mannigfual, Het Grote Schip («Гигантский корабль»), Het Schip van Ternuten или Schip van Sinternuit (искаженное «Корабль святого Рейнута», ныне забытого карнавального персонажа — покровителя транжир, мошенников и прочих персонажей с сомнительной репутацией, капитана Корабля дураков), De Almacht («Всемогущество») и так далее. В Великобритании, во Франции и даже в США есть свои немыслимо большие мифические суда.

В небылице гигантский корабль описан во всех подробностях, которые могут различаться в зависимости от местности, где был записан тот или иной рассказ. Как правило, говорится о том, что для его постройки пришлось собирать древесину, руду и холст по всей Европе; паруса у него были такими громадными, что их путали с облаками; капитан перемещался по палубе верхом, тем же способом путешествовали гонцы, которым было поручено передать его указания кому бы то ни было из членов команды; матросы успевали состариться, спускаясь с мачт, которых было больше, чем деревьев в лесу (и потому моряки не спускались, а жили на мачтах); на нижних палубах можно было заблудиться; котел, в котором кок варил похлебку для матросов, был такой большой, что мешать ее приходилось веслами, сидя в лодке, а чтобы пересечь этот котел от края до края, понадобилось бы несколько дней. Иногда говорится о том, что капитан узнавал о происходящем на борту с помощью двух говорящих воронов, что весьма похоже на Хугина и Мунина, прислуживавших Одину. Капитанская каюта — или кают-компания — в некоторых вариантах байки описана как самый настоящий рай, где растут деревья и водятся слоны с тиграми.

Сюжеты, связанные с гигантским кораблем, так или иначе обыгрывают его величину. Например, однажды он намертво застрял в проливе между Дувром и Кале, но капитан не растерялся и приказал матросам сначала намылить борта, а потом изо всех сил оттолкнуться шестами от берега. Корабль благополучно выбрался из западни, а скалы в тех местах, где он о них терся, с той поры примечательного белого цвета из-за мыла (речь идет, конечно, о знаменитых меловых утесах Дувра; кстати, английская версия гигантского корабля зовется Merry Dun of Dover, то есть «Веселая дуврская кобылка» — и о ней рассказывают то же самое). Иногда даже говорили, что пролив самим своим существованием обязан гигантскому кораблю — дескать, тот пропахал борозду через перешеек, некогда соединявший Англию и Францию. Еще одна история, связанная с кораблем, объясняет происхождение острова Борнгольм: он представляет собой уголь и золу, выброшенные из камбуза. И наконец, более длинная сказка повествует о восьмилетнем мальчике, который сбежал из дома, разозлившись на маму из-за того, что она вечно готовила гороховый суп, и в итоге попал на борт колоссального судна, где вынужден был стать поваренком и размешивать все тот же суп, пока не случилось нападение пиратов, позволившее ему вернуться к маме.

Норрис Йейтс упоминает совсем недавние по историческим меркам (времен Второй мировой войны) морские байки о кораблях «Тускарора», — где помимо прочих чудес капитан ездил по палубе на пони, а офицеры передвигались на велосипедах и роликовых коньках, — и «Рысак» (Courser), которому также выпала честь «побелить» утесы Дувра.

Нетрудно заметить, что все вариации гигантского корабля совершенно непохожи на «Летучего голландца»: в одной из версий истории прямо говорится о том, что даже сравнивать их друг с другом оскорбительно. У гигантского корабля гораздо больше общего с байками про Фиддлерс-Грин (в сказке про поваренка кок объясняет главному герою, что матросы удивительного судна не могут вернуться домой на сушу, поскольку на самом деле все они утонули) и, соответственно, Страну Кокань.

Гигантский корабль размером с целый мир — еще одна утопия, еще один рай на земле.

В наши времена гигантские корабли — в основном круизные лайнеры — уже мало кого удивляют, а вот еще совсем недавно они могли порождать собственные легенды и мифы. Те, что связаны с «Титаником», довольно хорошо известны, но ими дело не ограничивается. Например, есть легенда о том, что при разборке печально известного британского парохода «Грейт Истерн» — крупнейшего корабля, построенного до XX века, — между внутренним и внешним корпусами нашли человеческие останки. Ни подтвердить, ни опровергнуть этот факт мы не можем. Двойной корпус «Грейт Истерна» был необыкновенным изобретением, которое впоследствии еще очень долго не применялось в кораблестроении: Изамбард Брюнель, автор проекта, во многом опередил свое время. Легенда подразумевала, что истлевший труп принадлежал клепальщику, которого замуровали еще до того, как корабль был спущен на воду. Кто-то стремился объяснить при помощи этой истории судьбу гигантского парохода, полную катастроф и неудач. В песне Стинга «Баллада о “Грейт Истерн”» есть довольно прозрачный намек на «контракт, подписанный в аду» — то есть на то, что Брюнель продал душу дьяволу, желая обеспечить кораблю прекрасное будущее.

Четырехпалубный «Грейт Истерн» был задуман для очень дальних путешествий в Азию и Австралию; он имел водоизмещение около тридцати двух тысяч тонн, вмещал пятнадцать тысяч тонн угля и столько пассажиров и груза, что в газетах его именовали «плавучим городом».

И впрямь «Гигантский корабль» — но, увы, с незавидной судьбой.

Строительство корабля «Грейт Истерн». Фотография Джозефа Канделла. 1855 г.

Национальный морской музей, Великобритания

«Арго»

«Арго» — возможно, самый известный корабль из древнегреческой мифологии — был назван в честь своего создателя Аргоса (Агрея), которому помогала Афина. Под ее мудрым руководством в корпус корабля был помещен кусочек священного дуба из рощи Зевса в Додоне, который в трудную минуту мог разговаривать с Ясоном, предводителем аргонавтов, подсказывая ему, как сделать так, чтобы путешествие за золотым руном продолжилось. «Арго» оказался настолько удачным «проектом», что его называли самым надежным кораблем из всех, какие только были построены.

«Такарабунэ»

«Такарабунэ», или «Корабль сокровищ», — мифическое судно, которое ведут по небесам Семь богов счастья, приносящих удачу в синтоизме. Происходит это в первые три дня нового года и представляет собой неотъемлемую часть соответствующего празднества. Сокровища, о которых идет речь, включают шапку-невидимку, волшебный молоток, счастливый плащ, мудрые книги, мешок удачи и прочие удивительные предметы.

Согласно поверью, если в праздничную ночь поместить под подушку изображение «Такарабунэ», приснится вещий сон. В случае если он пообещает неудачный год, картинку следует выбросить в ближайшую реку.

Скандинавские мифические корабли

В силу особой популярности мифа о Рагнарёке далеко за пределами Скандинавии в контексте кораблей одно конкретное судно притягивает всеобщее внимание, хотя на самом деле есть еще несколько довольно интересных и эффектных мифических кораблей, связанных с персонажами обеих «Эдд». Расскажем об этих судах, начав с самого известного — это, конечно, «Нагльфар» («корабль мертвых» или «корабль из ногтей мертвецов»[74]).

В «Младшей Эдде» он упоминается несколько раз. Прежде всего — в «Видении Гюльви», в главе 43 «О Скидбладнире», где он назван самым большим кораблем, которым владеет Муспель (он же Сурт), то есть ётун-великан, владыка Муспельхейма, огненного царства. Во время Рагнарёка он будет предводителем войска, противостоящего асам.

Второе упоминание относится к главе 51 «О Гибели Богов»: когда вырвется на свободу Фенрир Волк и море хлынет на сушу, потому что Мировой Змей в гневе полезет на берег, поплывет «Нагльфар», сделанный из ногтей мертвецов. Высокий предупреждает о том, что всякий, кого похоронят с неостриженными ногтями, прибавит материала для «Нагльфара» и тем самым ускорит наступление того времени, когда кораблю надлежит сыграть свою роковую роль, невзирая на желания людей и богов. Править «Нагльфаром» будет великан по имени Хрюм. В «Прорицании вёльвы» (то есть в «Старшей Эдде») указан другой кормчий корабля апокалипсиса — бог-трикстер Локи.

Второй мифический корабль — упомянутый чуть ранее «Скидбладнир» («построенный из дощечек»), лучший из кораблей. О нем говорится в «Старшей Эдде», «Младшей Эдде» и «Круге земном». Он был построен для Фрейра, бога мира, процветания, ясной погоды, славного урожая; одно из его имен — владетель «Скидбладнира». Ответственны за это «некие карлы, сыновья Ивальди» (см. «Видение Гюльви», глава 43) — те же самые мастера, что сделали золотые волосы богини Сив и копье Одина. Удивительная суть волшебного корабля такова, что его можно свернуть, как платок, и спрятать в кошель, но при этом в развернутом виде он достаточно большой, чтобы хватило места всем асам в доспехах и с оружием (но не больше, чем «Нагльфар»). Еще одна особенность «Скидбладнира» в том, что, когда его паруса подняты, в них при любых обстоятельствах дует попутный ветер.

Третий мифический корабль принадлежал богу Бальдру, назывался «Хрингхорни» («с кольцом на форштевне») и был «всех кораблей больше». В главе 49 «Видения Гюльви» говорится о том, как асы хотели на этом корабле разжечь погребальный костер для Бальдра, но не сумели сдвинуть его с места. Пришлось взывать к помощи великанши Хюрроккин, которой это удалось. Затем на корабль положили труп умершего бога вместе с телом его жены, которая скончалась от горя. Других упоминаний об этом судне нет.

И наконец, четвертый мифический корабль довольно загадочен, поскольку нет полной уверенности в том, что это именно он. Речь идет о «Сессрумнире» («вмещающий много сидений»), принадлежавшем богине Фрейе. «Сессрумнир» упоминается только в «Младшей Эдде»: в главе 24 «Видения Гюльви» говорится о том, что у нее во владении некие палаты с таким названием, великие и прекрасные. В «Языке поэзии» также указан кеннинг Фрейи — «владелица палат Сессрумнир» в переводе О. А. Смирницкой; при этом в английском переводе Энтони Фолкса формулировка немного другая: «владелица Сессрумнира». Но самое главное заключается в том, что в «Списках имен», примыкающих к «Языку поэзии», «Сессрумнир» упоминается в списке имен (хейти) кораблей, в одном ряду с «Нагльфаром» и «Скидбладниром»[75]. По смыслу название может относиться и к палатам, и к кораблям — в отсутствие контекста остается лишь гадать, что имелось в виду на самом деле.

«Корабль Тесея» — отчасти настоящее судно, отчасти парадокс с мифическими корнями, о чем повествует Плутарх. Корабль, на котором Тесей вернулся с Крита в Афины, ежегодно отправлялся со священным посольством на Делос, и в ходе постоянного ремонта его части одна за другой были заменены новыми. Возник философский вопрос: можно ли считать получившийся обновленный корабль тем же судном или совсем другим? И как быть, если из сохраненных старых досок был построен еще один корабль, — какой из них настоящий?

Есть немало вариантов объяснения и решения парадокса, опирающихся на постулаты тех или иных философских школ, а сам он нередко упоминается в литературе и кино.

Глава 9. HIC SUNT DRACONES[76]

ЧУДОВИЩА НА СТАРИННЫХ КАРТАХ

Замысловатые монстры на старинных картах представляют собой прежде всего интереснейшую совокупность иллюстраций ко множеству легенд и мифов, которые были упомянуты в этой книге до настоящего момента. А еще они давно превратились в самостоятельный миф: вопреки расхожему мнению, такими рисунками украшали отнюдь не каждую карту!

Фрагмент карты Сицилии. 1630 г.

Британская библиотека

Чет ван Дузер в книге «Морские чудовища на картах Средних веков и эпохи Возрождения» рассказывает о двух основных типах старинных карт, на которых чаще всего появляются чудовища: во-первых, mappa mundi, или вселенская карта, — схематичное изображение мира, окруженного океаном со всех сторон. Вселенские карты имели прикладное значение в области религиозного воспитания; они, как правило, иллюстрировали тот или иной эпизод Священной истории. Во-вторых, существовали еще портоланы (или портуланы) — карты для мореплавателей, на которых особое внимание уделялось береговой линии.

Чудовища, которых мы можем увидеть на вселенских картах и портоланах, с трудом поддаются классификации, потому что в большинстве своем они чересчур разнообразны. И все-таки в этом легионе можно выделить несколько обособленных групп, которые нам уже знакомы по предыдущим главам. В первую очередь это морские змеи, которые на картах нередко нападают на корабли; еще они время от времени плавают в реке, окружающей мир на вселенских картах. Все строго соответствует мифической характеристике этого существа: где же еще обитать Мировому Змею, как не в Мировом океане?

Фрагмент карты северных морей. 1570–1580 гг.

Британская библиотека

Далее следуют сирены и тритоны, вместе и порознь. Сирены могут любоваться своим отражением в зеркале или заманивать моряков соблазнительными жестами. На карте мира Джакомо Гастальди изображены две пары — русалка и тритон в каждой, — затеявшие не то бой, не то соревнование с дубинками и флагами. Художники Средневековья и эпохи Возрождения рисовали также ихтиокентавров и существ демонического вида, гибридов людей и животных.

Иногда на картах появляются пресловутые драконы; в отличие от морских змеев, они летают. Здесь стоит отметить, что фраза, вынесенная в заголовок главы за свою бесспорную популярность, встречается на сохранившихся картографических артефактах всего дважды, как отмечает Чет ван Дузер: на карте в одном из изданий труда Жана Манселя La fleur des histoires («Цветок историй», XV в.) и на глобусе Ханта-Ленокса (около 1510 г.). Что, конечно, не мешает драконам появляться на куда большем количестве карт просто так, без предупреждения.

Олаф Магнус. Carta Marina. 1539 г.

Wikimedia Commons

Еще одна немаловажная и известная категория морских чудовищ на картах — это киты. Но если морские змеи, сирены и драконы, как правило, вполне узнаваемы, с китами дело обстоит совсем иначе. В лучшем случае они выглядят как рыбы — вот, пожалуй, и все, что можно сказать наверняка. Киты на картах бывают огромными — мы помним, например, про Ясконтия, чьи размеры позволили монахам святого Брендана принять его за остров. Изображения живых островов действительно существуют. Еще киты в представлении художников Средневековья и эпохи Возрождения нередко нападают на корабли с рвением, которому позавидовал бы Моби Дик. Их тела имеют очертания, совершенно непохожие на реальные; фонтаны сдвоенные и напоминают плюмажи, а если фонтанов нет, то видны две трубочки, из которых они извергаются; пасти скорее собачьи, львиные или кабаньи, чем такие, какими должны быть. Еще у этих китов иногда имеются зримые, довольно грозные клыки.

Олаф Магнус. Carta Marina. 1539 г.

Wikimedia Commons

На вселенских картах и портоланах изображали не только монстров, но и реальных существ, которые в силу неосведомленности или богатого воображения художника обретали фантастический облик. Так получилось, например, с дельфинами и морскими звездами — у них человеческие лица. Морж подобен слону, причем не в том смысле, что у него тоже есть бивни — в некоторых случаях у него еще и четыре слоновьи ноги. Ну а осьминога невозможно узнать без подготовки: он похож… на омара.

Возникает закономерный вопрос: откуда известно, что явный лобстер на карте Олафа Магнуса — это осьминог? Хоть воображение создателей средневековых карт и было весьма богатым, все-таки кажется, что проще выдумать гигантского кровожадного омара, чем замаскировать таким странным образом совершенно иное существо.

Иллюстрация из трактата Hortus Sanitatis.

Библиотека наследия биоразнообразия

Дело в том, что наблюдается явное сходство «лобстера» на карте и существ на иллюстрации в средневековой энциклопедии живых существ Hortus Sanitatis (опубликована в 1491 г., автор неизвестен), соответствующей тексту про существо под названием polippus — именно так на латыни называли осьминога, который, кстати говоря, и в русском переводе «Естественной истории» Плиния Старшего именуется «полипом».

Картографы Средних веков и эпохи Возрождения часто пользовались бестиариями, альманахами, любыми трудами по естествознанию, которые были им доступны. В этих книгах обычно имелись иллюстрации, копии которых порою обнаруживаются на сделанных позднее картах. Средневековые авторы, в свою очередь, вдохновлялись античными; и те и другие нередко описывали чудовищ не по собственному опыту, а по рассказам мореплавателей, которые их (якобы) видели. Случалось, монстры рождались на свет вследствие переводческой ошибки. Изучая эволюцию картографических чудовищ, можно наглядно убедиться, как росли знания человечества об окружающей среде: чем больше их становилось, тем правдоподобнее делались те существа, которых породила природа, а не человеческое воображение.

Промежуточное положение между настоящими чудовищами и теми, кто скрылся под маской чудовищного облика, занимают животные-гибриды. В период Средневековья бытовало заимствованное у античных авторов мнение, согласно которому каждое животное, существующее на суше, имело свой аналог в море (как писал Плиний Старший, «общепринятое мнение, согласно которому, что бы ни рождалось в какой угодно части природы, все это есть и в море, а кроме того, и много такого, чего нет нигде в другом месте»). Отсюда взялись многочисленные «морские» кони, коровы, львы, собаки, свиньи, зайцы и так далее. Как правило, передняя половина тела у них такая же, как у соответствующего сухопутного зверя, а задняя представляет собой рыбий хвост соответствующих размеров.

Фриз с морскими чудовищами. Гравюра Теодора де Бри. 1580–1600 гг.

Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Нельзя не назвать и конкретных людей, благодаря которым эти карты — и эти чудовища — появились на свет. История сохранила немало имен. Вспомним, например, шведского церковного деятеля, дипломата и писателя Олафа Магнуса (1490–1557), который создал карту Северной Европы, известную как Carta Marina (1539). Итальянец Джакомо Гастальди (1500–1566) был инженером и астрономом, благодаря ему в изготовлении карт случился переход от гравюр на дереве к гравюрам на меди, что позволило делать куда более детальные, гладкие, красивые изображения. И наконец, фламандский географ и картограф Герард Меркатор (1512–1594) прославился не только картами, но и равноугольной цилиндрической проекцией, названной в его честь, — она приблизила карты XVI века к тому виду, который привычен для нас. Эти мастера своего дела, как и многие другие, оставили нам не только карты, но и чудовищ.

Однозначного ответа на вопрос, зачем они это делали, не существует. Есть лишь множество версий: чудовища должны были продемонстрировать опасность далеких морей, но вместе с тем они считались частью Божьего замысла, частью вселенной. Они воплощали те или иные легенды, иногда отмечали места, где, предположительно, обитали; еще они просто делали карты красивее и ярче. Они будоражили воображение и заставляли пытливый ум трудиться, осмысливая очередную причудливую загадку.

И они, как ни странно, по-прежнему влекут и прельщают, хотя прогресс изгнал их с карт еще в XVI–XVII веках.

ЛЕГЕНДЫ ОБ ОСТРОВАХ БЛАЖЕННЫХ

С незапамятных времен люди рассказывают легенды о далеких землях, где живут удивительные племена — причем их как раз не всегда можно назвать людьми в полном смысле слова, это могут быть и боги, бессмертные или какие-то другие существа, — и совокупность подобных историй вполне заслуживает называться мифической географией («единственной, без которой человек не может обойтись», как сформулировал Мирча Элиаде в «Очерках сравнительного религиоведения»). Страны, горы, реки, даже целые континенты, довольно слабо связанные с реальным миром и его рельефом, фигурируют в преданиях многих народов и культур. Особое место в этом микрокосме занимают мифические острова, о которых и пойдет речь.

Определенные мифы снискали завидную известность в массовой культуре, в связи с чем имеются мифические острова, о которых знают все или почти все: в первую очередь — Атлантида и Авалон. Но это только два пункта из весьма длинного списка! Если таковой составлять, опираясь на хронологию, то в первой строчке будет совсем другой, куда более древний топоним.

Дильмун

Остров (или страна) Дильмун из шумерских мифов, возможно, самый старый из сохранившихся в мировой памяти образов священного края, расположенного не на небесах или в ином, лучшем мире, а на земле. Впрочем, не только Дильмун, но и все острова, о которых пойдет речь, находятся так далеко и путь к ним столь труден, что простой смертный, как правило, может его осилить лишь теоретически, если на то будет воля высших сил. Как, например, в случае с Дильмуном это удалось царю-праведнику Зиусудре, который «имя жизни сберег, человечества семя спас» во время потопа, за что и был вознагражден.

В целом Дильмун описан, с одной стороны, как место весьма идиллическое, в котором нет ни болезней, ни старости: страна пресветлая, непорочная, воссиянная, с прекрасными жилищами, крупными финиками и деревьями-великанами, «дом прибрежный, пристань всей страны». С другой стороны, комментаторы уточняют, что изначальное состояние Дильмуна больше напоминает первобытный хаос, в котором явления не существуют (или не осознают своего существования) по той лишь причине, что еще не названы.

На Дильмуне происходит действие мифа об Энки и Нинхурсаг, в котором в результате сложных отношений между богом мудрости и богиней-матерью на свет появляются восемь богов врачевания.

Чаще всего этот мифический край отождествляют с островом Бахрейн.

Райские острова Античности

Термином μακάρων νῆσοι (макарон нэсой), «Блаженные острова», древнегреческие географы обозначали земли к западу от Гибралтарского пролива, и в настоящее время Макаронезией называют пять архипелагов в северной части Атлантики, включая всем известные Канарские острова.

Мифическая составляющая термина намного шире: у древних греков остров где-то далеко на западе считался обителью бессмертных, получивших особое вознаграждение от богов за некие заслуги, и фактически отождествлялся с Элизиумом — частью загробного мира, предназначенной для героев и праведников (в ее честь, кстати говоря, и названы Елисейские Поля в Париже).

Пиндар, например, описывает этот благословенный край так:

А вот что пишет Гесиод о героях четвертого поколения.

Надо заметить, уже в период Античности предпринимались попытки соотнести миф и реальную географию. Так, например, Диодор Сицилийский считал, что Острова блаженных — это Лесбос и прочие, соседствующие с ним, ибо:

Материк напротив этих островов в те времена из-за потопа подвергся огромным и страшным бедствиям, поскольку по причине наводнений урожай был уничтожен на много лет, необходимых для жизни средств не было, а в городах свирепствовал мор, вызванный заражением воздуха. Острова же, где дули ветры, приносящие воздух здоровый для их обитателей, а кроме того, не было недостатка в урожаях, достигали все большего благополучия, так что вскоре обитатели их стали чувствовать себя блаженными. Поэтому их и назвали Островами блаженных, а причиной такого названия стало обилие благ[80].

Таков один из множества вариантов локализации удивительных островов.

В древности повествования о загадочных, легендарных, поразительных землях были явлением довольно частым. Кроме Островов блаженных, можно вспомнить, например, Огигию — остров нимфы Калипсо, у которой Одиссей провел семь лет в приятной неволе. Контекст позволяет соотнести гомеровскую Огигию с западной частью Средиземного моря, где есть кандидаты на соответствующую роль, однако самое необычное толкование предложил Плутарх в диалоге «О лике, видимом на диске Луны», отождествив остров с Ирландией:

…По Гомеру: «остров некий, Огигия, лежит далеко в море» — в пяти днях от Британии, если плыть на запад; а три других острова, находящихся от нее и друг от друга на равном расстоянии, лежат дальше, приблизительно в сторону летнего заката солнца. На одном из них, по рассказам местных жителей, Зевс заточил Кроноса, а рядом поставил древнейшего Бриарея, который несет стражу, охраняя те острова и море, именуемое морем Кроноса[81].

Заметим, что Острова блаженных тоже связаны с Кроном / Кроносом; в этом контексте к ним можно причислить и Огигию.

Известнейший миф об Атлантиде, проистекающий из диалогов Платона «Тимей» и «Критий», хоть и повествует о еще одном острове или континенте, имеет немаловажную особенность (помимо того, что Платон мог его сочинить, а не записать): в отличие от Островов блаженных, Атлантида погибла! Если острова фактически представляют собой рай земной, почти недостижимый, но манящий и в некотором смысле успокаивающий самим фактом своего существования и своей незыблемостью, то Атлантида, наоборот, служит назидательным примером: как минимум она подчеркивает бренность всего сущего и бередит душу историей своего падения «за одни ужасные сутки».

Остров яблок

Остров Авал(л)он (в буквальном смысле «остров яблок»), он же «Остров плодов, который еще именуют Счастливым», упомянут Гальфридом Монмутским в трудах «История бриттов» (1136 г.) и «Жизнь Мерлина» (1149–1151 гг.) в связи с циклом преданий о короле Артуре. На Авалоне изготовили знаменитый меч Артура, Экскалибур, и туда же перенесли смертельно раненного короля.

Но Авалон далеко не единственный в своем роде. Кельты издавна рассказывали на разные лады историю о месте — как правило, острове, — над которым невластны законы бренного мира, включая неумолимое течение времени; там живется легко и привольно под чьим-то мудрым, ненавязчивым руководством; самое главное — не возвращаться оттуда, иначе может получиться та же история, что и с Нехтаном, спутником Брана, персонажа ирландской легенды VII–VIII веков «Плавание Брана, сына Фебала». Волею судеб Бран и его люди попали на Остров радости, именуемый также Страной благодатной, многоцветной и Страной женщин:

Но герои не сумели остаться там навсегда из-за тоски по родине, одолевшей Нехтана. Когда моряки отправились домой, он, вопреки предупреждениям жительниц Острова радости, спрыгнул с корабля, коснулся ирландской земли — и тотчас же превратился в прах, ибо в мире людей прошли века с той поры, как Бран отправился в путешествие, и о нем уже успели сложить легенды.

В предании про Ойсина (Оссиана) этот остров называется Тир на н-Ог, «Страна [вечной] молодости». Прославленный бард и герой прожил там несколько лет вместе со своей возлюбленной Ниам Златокудрой, после чего по велению сердца вернулся домой — и, случайно коснувшись земли, тотчас же состарился на три века, ибо время в Тир на н-Ог течет очень медленно. В отличие от Нехтана, Ойсин превратился в дряхлого старика, но не умер сразу (вероятно, потому, что был не человеком, а полубогом, сыном легендарного Финна Маккула и богини Садб), успев многое поведать тем, кто его окружал.

Можно также упомянуть валлийский потусторонний мир Аннувн, в некоторых преданиях описанный в виде острова, мифический остров Хай-Брасил (О’Бразил, Бразил), окутанный туманом, который расступается лишь на один день каждые семь лет, и Землю Святого Брендана, якобы открытую католическим монахом из Ирландии в VI веке, но в действительности список намного длиннее, поскольку чудесный остров, зачастую отождествляемый с загробным миром, — довольно распространенный мотив в кельтском фольклоре, особенно в Ирландии.

Гора Пэнлай

В китайской даосской мифологии существует три (некогда их было пять) горы, где обитают бессмертные-сяни; самая известная — гора Пэнлай. В трактате «Ле-цзы» повествуется следующее:

В «Ле-цзы» также рассказано о том, как Верховный владыка велел призвать пятнадцать огромных черепах, чтобы с их помощью обеспечить неподвижность священных гор, ибо те двигались вместе с волнами, что причиняло мудрейшим бессмертным определенные неудобства. Из-за злонамеренных действий великана из царства драконьего князя, который поймал на удочку шесть черепах из пятнадцати, чтобы сделать из их панцирей принадлежности для гадания, две горы уплыли на север и утонули вместе с жителями.

Из «Исторических записок» Сыма Цяня можно узнать интересные подробности о том, как те или иные императоры посылали людей на поиски священных гор, опираясь как на древние летописи, так и на слухи о тех, кто якобы сумел там побывать. Как нетрудно догадаться, все попытки оказались безуспешны.

Когда посланные подходили к ним ближе, на них тут же обрушивалась беда, суда подхватывались ветром и отгонялись. Те, кто когда-то достигал этих гор, рассказывали, что там находятся небожители и эликсир, дарующий бессмертие, и что все предметы, все птицы и звери на островах белого цвета, а дворцы и башни сделаны из золота и серебра. Те же, кто не достигал [гор], видели их подобно облакам; когда же они подходили ближе, то эти три священные горы уходили под воду. Когда приплывали на то место, то ветер внезапно увлекал корабли прочь, [и посланные] в конце концов так и не могли добраться [до цели]. Среди правителей, однако, не было такого, кто не желал бы достичь этих гор[85].

Таков лишь краткий перечень мифических островов, а если точнее, Островов блаженных. Их роль в мировой культуре трудно переоценить: они с давних пор не давали покоя путешественникам и писателям, заставляя первых отправляться в путь и открывать новые земли, а вторых — исследовать просторы собственного воображения. Возможно, в наше время, когда белых пятен на карте не осталось, второе важнее, ибо — вновь процитируем Мирчу Элиаде — «архаическая духовность остается на свой лад живой, не в качестве акта, не в качестве того, что человек может реально осуществить, а в качестве творческой ностальгии — ностальгии, творящей автономные ценности: искусство, науки, социальную мистику и т. д.».

МИФИЧЕСКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ И ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

Морская мифология тесно связана с темой путешествий. Последняя, в свою очередь, благодатная почва для преданий, легенд и сказок, из которых многие давным-давно превратились в типовые сюжеты и мотивы, отлично знакомые нам по массе современных произведений.

В незапамятные времена покинуть свой родной город или поселок было делом крайне опасным: как в силу объективных причин, так и по причине иного мировоззрения. Это сейчас мы имеем некоторое теоретическое представление даже о Вселенной целиком, ее устройстве и колоссальных космических структурах, простирающихся на немыслимые расстояния от Земли. На самой планете не осталось белых пятен — разве что темнейшие океанские глубины, куда человек пока не в силах дотянуться. А вот путешественники давно минувших эпох пребывали в совершенно ином положении: отправлялись навстречу неизвестности и враждебно настроенным богам (совершенно чуждым, иноземным), прокладывая путь по весьма приблизительным картам, если те вообще имелись в распоряжении, они понимали, что обратно могут не вернуться. Но им хватало смелости, и кого-то смелость сделала героем легенды.

В этом разделе поведаем о некоторых наиболее известных древних героях и их странствиях — как легендарных, архетипических, так и вполне реальных, пусть они и кажутся совершенно невероятными.

Ясон и аргонавты

Еще до знаменитого путешествия Одиссея в мифическом пространстве-времени Древней Греции состоялось другое, не менее захватывающее и опасное: поход в Колхиду за золотым руном на корабле под названием «Арго». Как уже упоминалось, он был построен при участии богини Афины, а среди тех, кто ступил на борт, нашлись герои с богатейшей мифической биографией: в частности, Геракл (правда, он пробыл с аргонавтами относительно недолго), Асклепий, Тесей и Орфей.

Судно, изображающее «Арго» на торжестве в честь свадьбы Козимо Медичи. Гравюра 1608 г.

Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Центральный персонаж мифа — Ясон, сын Эсона и внук Крефея из города Иолк в Фессалии. После смерти Крефея царем, вопреки правилам наследования, стал младший брат Эсона Пелий, а младенца Ясона вырастил мудрый кентавр Хирон. В двадцать лет герой решил вернуться в родной город и восстановить справедливость. Пелий, узнав в Ясоне человека, которого — согласно предсказанию оракула — следовало остерегаться, поручил ему отправиться в Колхиду, надеясь, что из трудного путешествия племянник не вернется.

Что собой представляет золотое руно и откуда оно взялось? Это была шкура барана, на спине которого Фрикс, сын Афаманта, царя Орохмена, и Нефелы, титаниды облаков, пересек море, спасаясь от желавших принести его вместе с сестрой Геллой в жертву, чтобы прекратить неурожай. Гелла в пути сорвалась и утонула — по ее имени был назван Геллеспонт, в наше время известный как пролив Дарданеллы. В Колхиде волшебного барана принесли в жертву Зевсу, а шкуру повесили на дубе в роще Ареса. Она стала символизировать благополучие царства.

После того как команда героев была собрана, «Арго» отплыл. Путешественники надолго задержались на острове Лемнос, где их встретили с радостью и любовью женщины, за год до того перебившие всех мужчин. Чтобы покинуть остров, Орфею пришлось заманить товарищей на борт с помощью своей чарующей музыки. Далее были остановки на Самофракии, в стране Долионов и на острове Кеос, где Гиласа похитили нимфы и пришлось оставить Геракла.

Гилас и нимфы. Гравюра Джона Сартейна. XIX в.

Нью-Йоркская публичная библиотека

На берегу Боспора старец Финей подсказал аргонавтам, как преодолеть морскую опасность — сдвигающиеся скалы Симплегады. Ясон сначала выпустил голубя, и тот пролетел между скалами, которые, сомкнувшись, лишь прищемили ему хвост. Когда Симплегады снова раздвинулись, «Арго» сумел пройти между ними (отделавшись лишь легким повреждением кормы), после чего они застыли навсегда.

В конце концов путники прибыли в Колхиду, где Ясону пришлось взяться за невыполнимое — как думал царь Ээт — поручение: запрячь в плуг быков Ареса, вспахать поле и засеять его зубами дракона. Герой справился с помощью царевны Медеи, полюбившей его под влиянием богов. Из зубов выросли воины, которых Ясон одолел, а впоследствии ему пришлось победить и дракона (по другой версии, Медея усыпила монстра с помощью волшебства).

По пути домой «Арго» столкнулся с новыми опасностями: сиренами, чье пение заглушил Орфей, движущимися скалами Планктами, Сциллой (Скиллой) и Харибдой. Все подвиги аргонавтов случились как благодаря доблести самих героев, так и при помощи богов. В конце концов путешественники вернулись в Иолк, где Пелея настиг предсказанный оракулом злой рок. Но Ясон с Медеей недолго жили счастливо — через десять лет он бросил ее и женился на одной из дочерей коринфского царя. Медея отомстила крайне жестоко — ее собственный миф поныне относится к числу самых трагических древних историй.

А что касается того, как завершился миф Ясона, то, по одной из версий, он погиб много лет спустя, когда прилег отдохнуть под своим вытащенным на берег старым кораблем, и тот внезапно разрушился, похоронив одряхлевшего героя под обломками.

Одно и то же судно принесло Ясону и славу, и смерть.

Одиссея

«Одиссея» — поэма, созданная в VIII веке до н. э. и приписываемая древнегреческому поэту Гомеру. В ней повествуется о том, как герой по имени Одиссей вернулся домой, на остров Итака, после окончания Троянской войны, испытав по пути множество приключений. Текст поэмы начинается с событий, имевших место на десятом году после падения Трои, а обо всем, что случилось до того, мы узнаем из рассказа самого Одиссея на пиру у Алкиноя, царя феаков.

Покидая разрушенную Трою, воины Одиссея сначала разграбили Исмару, город киконов, а потом вынуждены были бежать, когда местные жители перегруппировались и атаковали их на берегу. Девять дней их корабли носила по волнам буря, а на десятый ахейцы попали в страну лотофагов, где некоторые спутники Одиссея, отведав «сладко-медвяного лотоса», захотели остаться, позабыв про родной дом, ибо лотос мгновенно лишил их памяти. Чтобы увезти несчастных, их пришлось привязать к корабельным скамьям.

Одиссей, побеждающий циклопа. Иллюстрация Луиса Фредерика Шутценбергера.

Нью-Йоркская публичная библиотека

Далее корабли Одиссея попали на остров циклопа Полифема. Сам герой повел отряд в пещеру, где им было суждено столкнуться с хозяином острова, который завалил единственный выход огромным камнем. Потеряв нескольких моряков, Одиссей придумал напоить циклопа, после чего общими усилиями ему выкололи единственный глаз. В гневе циклоп бросал вслед беглецам камни, но не попал в корабль; в конце концов он обратился к своему отцу, владыке морей Посейдону, моля о том, чтобы обидчик вернулся в свой родной дом один, поздно, на чужом корабле и «встретил там горе». Почти все, о чем он просил, сбылось.

Далее корабли Одиссея прибыли на остров Эолия, где бог ветров Эол целый месяц пировал с ними, слушал рассказы о Трое, выспрашивая из любопытства все мелочи, а потом вручил герою мех, в котором были спрятаны буреносные ветра. На свободе остался лишь Зефир — попутный ветер. Однако на десятые сутки спутники Одиссея развязали мех, решив, что в нем он спрятал утаенное от товарищей золото и серебро, — и шторм унес их обратно к Эолии. Во второй раз Эол не захотел помочь и в гневе прогнал Одиссея.

Цирцея и свиньи. Картина Ривьера Брайтона.

Нью-Йоркская публичная библиотека

В стране людоедов-лестригонов герой потерял одиннадцать кораблей из двенадцати и вынужден был вновь спасаться бегством. На последнем корабле Одиссей и выжившие спутники достигли острова Эя, где жила дева Цирцея, дочь бога солнца Гелиоса. Волшебница превратила спутников Одиссея в свиней, но сам он — благодаря божественной помощи — сумел одержать над ней верх, и она вернула им человеческий облик.

Именно Цирцея объяснила Одиссею, что, перед тем как продолжить путь, стоит посоветоваться с тенью прорицателя Тиресия из Фив, и не поскупилась на подробные инструкции. Явившись из Аида, тень Тиресия разъяснила Одиссею, что его злоключения связаны с гневом Посейдона, чьего сына он ослепил. Прорицатель предупредил об опасности, связанной с быками Гелиоса, и фактически повторил те же слова, которые кричал вслед путникам слепой Полифем.

Тиресий также предсказал, что Одиссей закончит свои странствия и по-настоящему вернется домой лишь после того, как достигнет земли, где случайный путник при виде весла спросит, что у него на плече за лопата. Там же следует водрузить весло в землю — и долгое путешествие наконец-то завершится.

Дальнейшие приключения — или, скорее, злоключения — Одиссея и его товарищей включают проход мимо острова сирен, где по совету Цирцеи он залепил спутникам уши воском, а себя велел привязать к мачте, чтобы услышать волшебные голоса этих созданий. После Одиссеев черный корабль направился к скалам Сциллы и Харибды, где, как предсказала волшебница, герой потерял шестерых спутников. А потом на острове Гелиоса оставшиеся моряки ослушались его и убили быков из священного стада, за что Зевс наслал шторм, погубивший всех, кроме самого Одиссея. Его вынесло на остров Огигия, где жила нимфа Калипсо. Там странник застрял примерно на семь лет, пока сами боги не приказали нимфе его отпустить.

На плоту Одиссей попал на остров Схерия, где жили феаки — народ мореплавателей с поразительными кораблями.

В наказание за то, что один из феакийских кораблей доставил Одиссея на Итаку, Посейдон обратил его в утес. В целом феаки — один из блаженных народов, как ранее упомянутые эфиопы. Большинство исследователей отождествляют Схерию с островом Корфу, а в описании феаков усматривают признаки минойской культуры.

История Одиссея после прибытия на Итаку уже не связана с морем, поэтому не будем ее пересказывать, к тому же финал этого довольно популярного мифа широко известен благодаря многочисленным экранизациям.

Миф об Одиссее за века и тысячелетия совершенно не устарел. Его влияние на европейскую культуру огромно, интерпретации многочисленны и разнообразны. Поэма Гомера предоставила нам не только внушительное количество сведений относительно жизни и мировоззрения древних греков, их богов и ритуалов, но и образный ряд, который до сих пор служит олицетворением многих абстрактных явлений, знакомых современному человеку. Пение сирен, Скилла и Харибда, безграничная верность Пенелопы, хитрости Одиссея и, наконец, его путь к родному очагу как путь к себе — испытание, которое не каждый способен выдержать с успехом.

ПУТЕШЕСТВИЕ СВЯТОГО БРЕНДАНА

Ирландский святой Брендан Клонфертский жил в V–VI веке н. э. и был настоятелем монастыря. Помимо прочего, он прославился как путешественник, отправившийся на поиски земного рая.

«Путешествие святого Брендана» — имрам, особая разновидность ирландских сказаний. Общая черта всех имрамов состоит в том, что они описывают морское странствие героя, стремящегося попасть в потусторонний мир — или земной рай, — расположенный где-то на западе. В этих сказаниях изображаются в основном события, имевшие место в пути; достигнув цели, герой может остаться или вернуться домой. В имрамах ощущается влияние христианского мировоззрения: происходящее с персонажами можно истолковать не буквально, а в виде испытания веры.

Еще один похожий традиционный ирландский жанр называется этхра. В этих сказаниях также повествуется о путешествии героя в потусторонний мир, но больше внимания уделяется не приключениям в пути, а описанию собственно мира мертвых или блаженных со всеми его чудесами. Пример этхры — «Плавание Брана, сына Фебала», упомянутое в разделе об Островах блаженных.

Святой Брендан был реальным человеком, но нет единогласного мнения относительно того, отправлялся ли он в самом деле в столь далекое морское путешествие (а вот его, в основном сухопутные, странствия по Британии и окрестным островам — доказанная история) или же все рассказанное — религиозная аллегория, описывающая исключительно духовный путь. Ведь мы уже видели примеры того, что колоссальных размеров чудовище, обитающее в океане, в средневековую эпоху считалось образом, подразумевавшим Сатану; в этом контексте встречу с живым островом Ясконтием следует воспринимать определенным образом, как сближение с искусителем и пример стойкости Брендана и его спутников.

Косвенным доказательством того, что святой действительно мог пуститься в путь по морю и достичь некоей цели, расположенной весьма далеко, служит эксперимент, поставленный путешественником, ученым и писателем Тимом Северином, который в 1976–1977 годах предпринял плавание на куррахе (традиционная ирландская кожаная лодка особой конструкции) через Северную Атлантику. Вот, например, как Северин описывает происходившее в пути:

Невзирая на все трудности, «Брендан» благополучно доплыл до Северной Америки за два сезона, при этом Тим Северин и его спутники не пользовались современными навигационными инструментами. Многое из того, что они видели, вполне соответствовало содержанию Navigatio Sancti Brendani Abbatis («Путешествия святого Брендана, аббата»): например, недалеко от цели путешествия монахов ждал необычно густой туман, и это совершенно нормальное явление для окрестностей острова Ньюфаундленд. Но все это гипотезы: веских и прямых подтверждений того, что плавание святого Брендана не легенда, а быль, пока что не обнаружено.

Впрочем, история о нем и в качестве мифа остается весьма впечатляющей.

Странствия Синдбада

Еще один известный странник — Синдбад-мореход из сборника сказок «Тысяча и одна ночь», уроженец Багдада VII–IX веков н. э. (то есть времен правления халифа Гаруна аль-Рашида — начала так называемого Исламского ренессанса, связанного, помимо прочего, и с путешествиями). Его образ отчасти основан на опыте восточных купцов, открывавших новые торговые пути и новые способы получать выгоду, а также на предшествовавших литературных произведениях, среди которых и «Одиссея».

Обрамляющая история приключений Синдбада начинается со встречи в Багдаде двух мужчин, носящих одно и то же имя, только вот один из них — богатый купец величественного и достойного вида, а другой — обыкновенный носильщик, зарабатывающий на жизнь тяжким трудом. Услышав горестную тираду носильщика о несправедливости мироустройства, купец — то есть тот самый мореход — решает поведать ему о своей судьбе, от которой «некуда убежать и негде найти убежище».

Первое путешествие

Как выясняется, некогда Синдбад (еще не мореход) был юным транжирой, которому досталось богатое отцовское наследство, и до поры до времени его жизнь была полна удовольствий. Но поток денег начал иссякать; юноша опомнился и решил исправить содеянное. Он продал все, что оставалось, собрал выручку и купил товар, который намеревался увезти за море. Корабль, на котором отправился в путь Синдбад, пристал к небольшому острову, где путники и моряки захотели передохнуть и развели костры, чтобы приготовить пищу. Оказалось — о чем уже было рассказано в главе о монстрах, — что это был не остров, а большая рыба, у которой на спине собрался песок и выросли деревья. Почувствовав жар, она начала погружаться, предвещая гибель всем, кто не успел вернуться на борт.

Синдбада спасло чудо: он ухватился за плывшее по волнам корыто, которое в конце концов принесло его к другому острову, настоящему, где путешественник познакомился с конюхами царя аль-Михрджана. Им было поручено оставлять на берегу привязанных кобыл, к которым из моря выходили чудесные кони; жеребята, рожденные от таких отцов, стоили «целого мешка денег». Синдбада приняли очень тепло при дворе аль-Михрджана, и он служил царю верой и правдой, пока судьба не соизволила устроить так, что в порт приплыл тот самый корабль, на котором он начал путь, с его нетронутым товаром в трюме! Хоть и не сразу, но Синдбаду все-таки удалось убедить капитана в том, что он тот самый молодой купец, что погиб почти в самом начале пути. На этом корабле он вернулся в Багдад богачом и жил припеваючи, пока его вновь не потянуло в море.

Второе путешествие

Новое странствие Синдбада шло хорошо, пока не случилось так, что его забыли на прекрасном острове, где он уснул возле ручья с чистой водой, среди деревьев. Оказавшись в одиночестве, герой сначала погоревал из-за того, что жажда приключений вновь завела его в тупик, а потом стал обследовать остров и обнаружил яйцо птицы рух. Рух — мифическая птица колоссальных размеров, среди прообразов которой называют Симурга или Гаруду. Воспользовавшись обстоятельствами, Синдбад привязал себя к птице и с нею попал в долину из алмазов, где обитали огромные змеи и куда птицы прилетали кормиться. Из долины ему удалось выбраться благодаря еще одной хитрости, и он не забыл прихватить с собой мешок драгоценностей.

Третье путешествие

И опять душа Синдбада истосковалась по торговле и выгоде. Он собрался в путь и в конце концов вместе с товарищами угодил в плен к гиганту с клыками, торчащими из пасти, который хоть и не был одноглазым, в остальном очень сильно напоминал Полифема — циклопа, с которым столкнулся Одиссей. Нескольких спутников Синдбада великан-людоед успел сожрать, прежде чем герой додумался его ослепить раскаленными докрасна вертелами; почти всех прочих убила великанша «еще более дикого вида», бросая камни им вслед (заметно, что в этом случае история Синдбада отличается от сюжета «Одиссеи», где Полифем бросал камни один и все они упали мимо). Оставшихся сожрал дракон на другом острове, куда им удалось перебраться. Синдбад вновь спасся благодаря хитрости и удачному стечению обстоятельств: ему подвернулись те самые купцы, что забыли его в предыдущем путешествии. Он вновь вернулся домой богачом.

Синдбад в долине алмазов. Иллюстрация Джорджа Пинвелла (1842–1875).

Dalziel’s illustrated Arabian nights’ entertainments. London: Ward, Lock, and Tyler, n.d. [1865?]

Четвертое путешествие

Невзирая на то что в Багдаде герой жил ни в чем себе не отказывая, «злая душа» сподвигла его вновь отправиться в дальние странствия, которые довольно скоро обернулись кораблекрушением. Синдбад и его спутники попали к людям, которые угостили их неким «кушаньем» — предусмотрительный герой не стал его есть, в отличие от остальных, и они от этой странной еды быстро лишились разума. Оказалось, «спасители» откармливали спасенных, чтобы потом их съесть. Синдбаду удалось избежать жуткой участи, и он вскоре угодил в другие края, где все как будто бы сложилось удачно: мореход даже женился на местной жительнице, собрался жить в любви и достатке. Но когда жена внезапно умерла, оказалось, что он не знал про чудовищный обычай, существующий у этого племени: пережившего супруга здесь хоронили вместе с усопшим в пещере, откуда не было выхода! Так «похоронили» и Синдбада, но он выжил и в конце концов нашел брешь в скале, через которую и выбрался на свободу, не забыв прихватить кое-что из сокровищ мертвецов.

Пятое путешествие Синдбада. Иллюстрация Гюстава Доре.

Les Mille et Une Nuits. Contes arabes traduits en français par Galland. Tome premier et deuxième. Paris: Hachette, 1865

Пятое путешествие

Начинается традиционным образом, но причина кораблекрушения (нетрудно заметить, что они в историях Синдбада случаются весьма нередко) довольно необычна: на разоренном и пустынном острове спутники морехода обнаруживают яйцо птицы рух и совершают великую глупость, убив птенца и пустив его на мясо. Рассказчик подчеркивает, что пытался их остановить. Разъяренная птица губит корабль, бросая на него тяжелые камни, и Синдбад вновь оказывается единственным выжившим. Волны выносят его на берег очень красивого острова, и там он обнаруживает сидящего подле ручья старика в плаще из древесных листьев. Старик знаками просит Синдбада перенести его через русло. Герой, желая совершить добрый поступок, усаживает его себе на шею и… обнаруживает две вещи: во-первых, у странного старика весьма сильные ноги, во-вторых, у него и в мыслях нет слезать с Синдбадовой шеи. Избавиться от «зловредного шайтана» удается лишь благодаря хитрости, напоив его вином, изготовленным в большой сухой тыкве. Позже Синдбад узнает, что это был «шейх моря» и обычно тех, кого удается схватить, он не отпускает.

Интересный факт: по содержанию этой истории некоторые исследователи попытались определить, какое реальное место могло послужить прообразом того острова, где Синдбад угодил в такую странную передрягу. Они пришли к выводу, что это Суматра или Борнео, а «шейх моря» — неспособный говорить, коварный и охочий до алкоголя — на самом деле вовсе не человек, а крупная обезьяна, орангутанг или гиббон. Некоторые иллюстрации к «Тысяче и одной ночи» отражают эту гипотезу.

Шестое путешествие

В этот раз Синдбад опять попадает в кораблекрушение и оказывается вместе со спутниками на необитаемом острове, где полным-полно богатств, выброшенных с других погибших кораблей, а еще течет река из жидкой амбры, но совершенно нет еды. Товарищи героя один за другим погибают, он какое-то время предается унынию, а потом решает отправиться на плоту по реке, положившись на волю Аллаха. Угодив в пещеры под горой, Синдбад засыпает; проснувшись, он обнаруживает себя на берегу среди толпы индийцев и абиссинцев, один из которых знает арабский. Синдбада приводят к местному царю (в переводе М. Салье не указано, что это за земля, а в английской версии говорится, что герой попал в Серендип — на остров Цейлон), который принимает его весьма сердечно и вознаграждает за рассказы о славном халифе Гаруне аль-Рашиде. В конце концов мореход благополучно возвращается домой.

Синдбад и шейх моря. Иллюстрация Уильяма Харви (1796–1866).

The Thousand and One Nights. London: Charles Knight and Co, 1841

Седьмое путешествие

Последнее странствие Синдбада вышло самым необыкновенным. Как и в предыдущие разы, его погнала прочь из дома неутолимая жажда новых впечатлений и выгоды; и все, как и раньше, закончилось кораблекрушением. Отправившись на плоту по ближайшей реке, Синдбад попал в город, где познакомился с купцом, который выдал за него замуж свою дочь, а позже умер. Жители этого города каждый месяц обретали крылья и взлетали в небеса. Синдбад уговорил одного из них взять его в полет и в небе, не сдержавшись, громко вознес хвалу Аллаху. Вслед за этим сверху ударил огонь, который едва не сжег крылатых, и они в гневе бросили Синдбада на вершине горы. Выдержав еще несколько испытаний, мореход вернулся к жене, которая объяснила ему, что местные на самом деле «братья шайтанов», и предложила продать все, что осталось от ее родителей, чтобы переехать в Багдад. Так они и поступили — и уже в Багдаде оказалось, что Синдбад отсутствовал целых двадцать семь лет. В отличие от предыдущих путешествий, которые во многом опираются на описания реальных земель, в седьмой раз Синдбад явно побывал за пределами нашего мира.