Никто, даже среди его противников и тех, кто порочил его и чернил, не отрицал, что ему [Лоренцо] свойственны великие, выдающиеся способности.
Любовь рождается во взоре созерцателя, плененного красотой.
Доменико Гирландайо. Утверждение устава францисканского ордена. Деталь с изображением группы справа; в центре – Лоренцо Медичи. 1479–1485
В лето Господне 1478-е, в воскресенье, 26 апреля, в наивысший миг торжественной мессы в соборе Санта-Мария дель Фьоре, когда кардинал Риарио поднял Святые Дары и прихожане преклонили колени, заговорщики осуществили давно лелеемый замысел. С возгласом «Умри, изменник!» Бернардо ди Бандино Барончелли внезапно бросился с кинжалом на Джулиано Медичи, младшего брата Лоренцо. На подмогу к нему кинулся другой заговорщик, Франческо Пацци: он пронзил Джулиано клинком и принялся в исступлении наносить ему удар за ударом. Впоследствии на теле Джулиано будет обнаружено более десяти ран. В ту же секунду двое священников метнулись к Лоренцо, но тому удалось бежать, сначала на хоры, а потом в ризницу. Тем временем семнадцатилетний кардинал Раффаэле Риарио, скорчившись у алтаря, в отчаянии возносил молитвы[141].
Так завершился заговор Пацци, подготовленный при участии означенного флорентийского клана банкиров и купцов в содружестве с королем Неаполитанским, папой Сикстом IV и племянником папы Джироламо Риарио (кузеном охваченного ужасом кардинала). Это была вторая за двенадцать лет попытка свергнуть Медичи, мертвой хваткой державших Флоренцию за горло. Попытка, почти удавшаяся.
И все же заговор провалился. Пацци и их сообщники заплатили за свое предательство страшную цену. Главу семейства Якопо Пацци на следующий день схватили в маленькой горной деревушке и, жестоко избив, заставили подписать признательные показания. Примерно в семь часов вечера 28 апреля 1478 года он и другой представитель того же клана, Ренато Пацци, были повешены из окон палаццо делла Синьория. Спустя восемьдесят пять лет Микеланджело вспоминал, как кто-то, вероятно отец Лодовико или дядя Франческо, несут его на плечах ко дворцу, полюбоваться на казнь[142].
Леонардо да Винчи. Этюд казненного. Бернардо ди Бандино Барончелли, повешенный из окна Барджелло. 1479
Можно сказать, что подобное приобщение ребенка к политической жизни родного города было вполне уместным. Флорентийскую республику, как никакое иное государство, раздирало соперничество фракций, клик, семейств и группировок. Иногда их вражда носила принципиальный характер, но столь же частые и столь же непримиримые раздоры нередко бывали спровоцированы всего-навсего личными обидами. С точки зрения флорентийского политика-практика и философа Никколо Макиавелли (1469–1527), «главной причиной заговора Пацци против Медичи было наследство Джованни Бонромеи, отнятое у первых по приказу вторых»[143]. А Макиавелли, шестью годами старше Микеланджело, весьма пристально наблюдал за политическими событиями во дни Лоренцо Великолепного. Заговор Пацци Медичи восприняли как предупреждение. Лоренцо выжил и остался фактическим правителем города благодаря своей искусности в политических играх, осторожности, неусыпной бдительности и удаче. Однако власть в любой момент могла выскользнуть из его рук.
Лоренцо Медичи (1449–1492) стал символом своей эпохи. Оглядываясь назад, мы можем утверждать, что он воплощал собой идеального человека Ренессанса. Это верно даже в том смысле, в каком мы сегодня весьма расплывчато именуем «человеком эпохи Возрождения» своего современника, талантливого и с одинаковым блеском подвизающегося на многих поприщах. Одна из немалых загадок, связанных с его биографией, заключается в том, что ему удавалось совмещать такое множество обязанностей, склонностей и увлечений: он был банкиром, диктатором, поэтом, крестным отцом некоего объединения, более всего напоминающего мафиозную «семью», музыкантом, дипломатом, неустанным соблазнителем женщин, страстным библиофилом, философом, сватом, покровителем зодчества, растратчиком, арбитром художественного вкуса, по мнению многих итальянских дворов, посредником в разрешении политических конфликтов. Вероятно, Лоренцо не хватало часов в сутках. Его сохранившаяся корреспонденция уже достигла объема шестнадцати томов, и издание ее все продолжается.
Неудивительно, что среди множества советов о том, как надлежит вести себя носителю высокого духовного звания, которые он давал своему среднему сыну Джованни, был и следующий – рано вставать: «Это не только укрепит твое здоровье, но и позволит распределить время и быстро исполнить намеченные дела»[144]. Несомненно, такого обыкновения придерживался сам Лоренцо. Перенял этот обычай и другой юноша, примерно ровесник Джованни Медичи, сделавшийся домочадцем Лоренцо, – Микеланджело Буонарроти, столь же самозабвенно увлеченный самыми разными видами творчества: поэт, зодчий, ваятель, живописец, военный инженер; он мало спал и, как утверждает Кондиви, работал до глубокой ночи.
Вероятно, Микеланджело был представлен Лоренцо Медичи, когда ему исполнилось пятнадцать, скорее всего в апреле 1490 года[145][146]. Человеку, к которому подвели Микеланджело, был сорок один год, на плечи его ниспадали длинные темные волосы, во всем его облике чувствовалась сила и мощь. В восьмидесятые–девяностые годы XV века подобная внешность вошла в моду в аристократических кругах; культивировали подобную суровую, мужественную небрежность и британские монархи, включая Ричарда III. Никколо Валори, друг Лоренцо, описывал его так: «Выше среднего роста… широкоплечий, атлетически сложенный, мускулистый, весьма проворный, с оливково-смуглым цветом лица». У него был приплюснутый нос и грубый голос. «Но лицо его, отнюдь не пригожее, выражало несомненное достоинство»[147].
На фреске работы Гирландайо в капелле Сассетти церкви Санта-Тринита справа и слева от Лоренцо изображены его товарищи и союзники: Франческо Сассетти со своим маленьким сыном – с одной стороны и зять Сассетти – с другой. Это сторонники Медичи, и им льстит присутствие Лоренцо. Гирландайо искусно, посредством одних намеков подчеркивает ведущую роль Лоренцо в этой группе и в самой Флоренции, главная площадь и правительственная резиденция которой виднеются на заднем плане.
Однако на фреске не показаны вооруженные стражники, со времен заговора Пацци, то есть с 1478 года, повсюду сопровождавшие Лоренцо, где бы он ни появился. Этот небольшой отряд состоял из арбалетчиков с такими прозвищами, как Сальвалальо (Salvalaglio, Чесночник), Мартино Неро (Martino Nero, Черный Мартин) и Андреа Мальфатто (Andrea Malfatto, Кособокий Андреа)[148]. Подобно современному политику или лидеру организованной преступности, Лоренцо, которого по роду занятий можно сравнить и с тем и с другим, требовалась постоянная охрана.
По примеру своего отца Пьеро и деда Козимо Лоренцо не имел никаких официальных титулов, не величал себя герцогом или принцем. Он вошел в историю под своим довольно неопределенным почетным прозвищем, которое и прежде, и потом носили многие знаменитые личности, но под которым запомнился он один – несомненно, по той причине, что это прозвище как нельзя более ему подходило: Иль Маньифико (Il Magnifico), Великолепный.
Официально Флоренция оставалась тем же, чем была на протяжении веков: республикой, подчинявшейся довольно запутанной конституции, в которой власть распределялась среди состоятельной прослойки граждан мужского пола. Формально на наиболее важные административные должности кандидаты отбирались посредством тщательного контроля, так чтобы ни одна фракция, ни одна семья не могла править в городе безраздельно. Имена кандидатов записывали на листках бумаги, эти листки опускали в суму, а затем не глядя, наугад извлекали[149].
Впрочем, подобно тому как Великий Гэтсби в романе Фрэнсиса Скотта Фицджеральда нашел не совсем законный способ добиться желаемых результатов ежегодного чемпионата США по бейсболу, Медичи разработали свои способы повлиять на флорентийскую конституцию. В числе прочих они выбирали чиновников, аккоппьятори (accoppiatori), которые составляли списки имен, записываемых на листках и отправляемых в суму. В результате рычаги правления чаще всего находились в руках тех, кто тайно получал приказы от Медичи. К 1490 году режим Медичи, несмотря на непрекращающиеся попытки его свергнуть, просуществовал около шестидесяти лет.
Трудно дать однозначный ответ на вопрос, кем был Лоренцо: выдающейся личностью, заслуженно вписавшей свое имя в анналы культуры, или продажным, порочным и отягощенным множеством недостатков политиком. Даже в отзывах современников, близко его знавших, он предстает человеком, характер которого нелегко определить в нескольких словах. Самое знаменитое мнение оставил о нем Никколо Макиавелли, который сказал, что, наблюдая за Лоренцо, вы видите двоих совершенно разных людей, «непостижимым образом слившихся воедино»[150]. Это как будто верно, хотя Лоренцо, вполне возможно, объединял в себе черты и не двух личностей, а более.
Герой или негодяй, мудрый или безрассудный, благочестивый или либертен, несравненный интеллектуал или обманщик и притворщик, в большей степени создание «имиджмейкеров», нежели поистине яркая и оригинальная фигура, – споры не утихают до сих пор. Как выразился историк Лауро Мартинес, Лоренцо был «чрезвычайно сложным, ускользающим от определений и противоречивым человеком»[151]. Однако мало кто подвергал сомнению таланты и дарования Лоренцо. Флорентийский историк и политик Гвиччардини (1483–1540) замечал, что «никто, даже среди его противников и тех, кто порочил его и чернил, не отрицал, что ему свойственны великие, выдающиеся способности»[152].
По мнению тех, кто ненавидел Лоренцо, а таких во Флоренции водилось немало, даже его таланты являлись источником тирании. Одним из его наиболее яростных, но по соображениям безопасности тайных оппонентов был Аламанно Ринуччини, представитель старинной фамилии, которая, подобно клану Пацци, не могла смириться с тем, что какие-то выскочки Медичи узурпировали власть и присвоили себе исключительные привилегии. Он полагал, что «вдохновленный своими несравненными дарованиями» Лоренцо «решил единолично захватить бразды правления, наделить себя полномочиями и занять главенствующее положение»[153]. Гвиччардини соглашался, что Лоренцо «более всего жаждал славы и превосходства, а потому можно упрекнуть его в непомерном честолюбии: он стремился блистать даже в малом и не хотел, чтобы его сравнивали с другими гражданами или чтобы другие ему подражали, даже если речь шла всего лишь о сочинении стихов, играх или атлетических упражнениях: он всегда с гневом обрушивался на каждого, кто осмеливался с ним соперничать»[154].
Возможно, нрав его омрачала боль. Весной 1490 года энергия Лоренцо: литературная, политическая, музыкальная, сексуальная – нисколько не ослабевала, но здоровье его ухудшалось. Он страдал хроническим заболеванием, которое его современники расплывчато именовали подагрой. Его деда Козимо этот недуг убил после семидесяти, его отца Пьеро – в пятьдесят с небольшим. Как полагают специалисты в области биомедицинских исследований, Лоренцо мог медленно подтачивать вариант ревматоидного артрита, анкилозирующий спондилоартрит[155]. Но каким бы недугом ни страдал Лоренцо, эта хворь сводила его в могилу.
День, когда Микеланджело переступил порог принадлежавшего Лоренцо сада скульптур, навсегда изменил его жизнь, а вместе с нею и судьбу западного искусства[156]. Сад скульптур был лишь одним из нескольких мест, где хранились предметы из обширной художественной коллекции Медичи[157]. Лоренцо принадлежали более сорока античных статуй, а также архитектурные фрагменты, пять тысяч пятьсот двадцать семь монет, шестьдесят три вазы из полудрагоценных камней (таких, как горный хрусталь, лазурит, агат, оникс, яшма, змеевик и сердолик; впоследствии инкрустации из подобных минералов прославят флорентийских мастеров), сто двадцать семь гемм, и всевозможные иные произведения искусства, в том числе те, что мы сегодня назвали бы современными: в частности, картины Поллайоло и Уччелло, скульптуры Донателло, Верроккьо и собственного «штатного» эксперта Лоренцо по вопросам ваяния Бертольдо ди Джованни.
Самые изысканные экспонаты коллекции украшали палаццо Медичи на Виа Ларга. Инвентарный список, составленный после смерти Лоренцо, позволил ученым определить, как именно размещалась бо́льшая часть предметов искусства. Две античные скульптуры, изображающие Марсия с содранной кожей, стояли по обеим сторонам двери, ведущей из сада на Виа Джинори, бюст императора Адриана взирал на посетителей, установленный над дверью, ведущей из внутреннего двора в сад, другие крупные произведения помещались под открытым небом, а более мелкие и хрупкие – в здании[158].
В ту эпоху модно было выставлять классические древности в садах и внутренних дворах. По-видимому, дому в Сан-Марко пришлось довольствоваться хуже сохранившимися, более пострадавшими от времени и непогоды или не столь удачно восстановленными предметами искусства, использовавшимися наподобие закрытой академической коллекции учебных пособий[159]. Вот где волею случая однажды оказались Микеланджело и Граначчи. По-видимому, Лоренцо спросил у Гирландайо, не может ли он порекомендовать ему одаренных учеников, чтобы те овладели искусством ваяния, и Гирландайо назвал Микеланджело и Граначчи.