Миллиардер Скрудж по соседству

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Холли

— Думаю, ты предотвратила третью мировую войну, милая, — мама выглядывает из окна кухни на дом Данбаров, красные рождественские занавески раздвинуты. — Вот уж не знаю, как ты заставила его согласиться.

— Не уверена, что кто-то может заставить Адама согласиться на то, чего он не хочет делать, — говорю я. — Но пришлось сказать, что это более легкий путь.

— Умный человек, — кричит папа из гостиной. Он закидывает ноги на кофейный столик, пока мама в другой комнате. — Никто не хочет оказаться не на той стороне Мэйпл-Лейн, леди!

— Мы не такие уж и плохие, — протестует мама.

— Это не так, — говорю я. — Но не могу сказать то же самое о некоторых других. Марта — та ещё акула.

Мама смеется и опускает занавеску на место.

— Да ладно.

— Я не шучу.

Она никак это не комментирует. Вместо этого осматривают меня, останавливаясь на губах. Темно-красная помада.

— Ты куда-то идешь?

— Просто прогуляться, — я прохожу мимо нее на кухню и тянусь за домашним имбирным печеньем. — Рождественская ярмарка, помнишь?

— Разве ты не ходила с Фэллон чуть раньше на этой неделе?

— Да, но иду с Адамом.

Мама издает протяжный звук «ох», и я качаю головой.

— Не надо.

— Так вот почему он согласился развесить рождественские гирлянды.

— Мама, — протестую я. — Он миллиардер, который по какой-то причине решил спрятаться в Фэрхилле на несколько месяцев. Никто не знает, почему Адам купил старый дом, но всем известно, что не собирается оставаться. Он больше не наш.

— Мы этого не знаем, — протестует она. — Может быть, он поселится здесь. Откроет старый магазин отца.

— Это буквально последнее, что он собирается сделать.

Мама пожимает плечами и расправляет оберточную бумагу на кухонном столе. Заворачивает рождественские подарки для моего новорожденного двоюродного брата.

— Наверное, ты права. Это определенно плохо закончилось.

— Мягко сказано, — бормочу я.

Рождественский магазин Данбара прогорел. От одного из крупнейших в штате, экспортирующего товары по всей стране, до генерального директора и владельца, обвиняемого в растрате и мошенничестве.

Отец Адама бежал из страны и, насколько известно, до сих пор не вернулся. Об этом говорил весь город. Кредиторы наложили арест на дом.

Изо дня в день Адам и его мать стояли на улице.

Мама напевает себе под нос «Белое Рождество», когда кладет коробку с Лего на оберточную бумагу.

— Кстати об этом. Мы помогли им?

— Хм?

— Адаму и его матери. После того как магазин «Данбар» рухнул.

Она точными движениями разрезает бумагу.

— Ну, у них была семья, с которой те могли остаться, милая. Адам сразу же вернулся в колледж, а Эвелин некоторое время жила с сестрой.

— Ты ее видела?

Мама поднимает глаза.

— Раз или два, но мы никогда не были друзьями, милая. Просто по-соседски общались. Она держалась особняком.

Я провожу рукой по шее.

— Но мы не… Не знаю. Протянули руку помощи? Я помню, что многие люди были очень злы на мистера Данбара.

— Ну, некоторые потеряли много денег. В основном он присваивал деньги у клиентов компании, но там были и обычные люди. Несколько подрядчиков, которые потеряли заработную плату за сезон.

— Точно. Я помню.

Она начинает заворачивать подарок.

— Но в этом, конечно, не было вины Адама или его матери. Должно быть, нелегко было жить с ним как с мужем или отцом.

— Я плохо это помню, — говорю я. Мистер Данбар всегда был занят или находился на заднем плане. Приезжал на барбекю по соседству только для того, чтобы снова исчезнуть из-за телефонных звонков. Адам был одиноким персонажем, шел рядом с моим братом, они оба были в очках и склоняли головы над игрой или книгой. Даже тогда казался отстраненным. Не совсем из Фэрхилла.

— Ты не так уж много пропустила, — говорит мама.

Снаружи раздается автомобильный гудок. Из-за рождественских занавесок я замечаю гигантский джип, припаркованный возле дома. Нервы зарождаются в животе, трепеща тонкими, как паутинка, крылышками. Мне почти тридцать. В жизни было множество свиданий, много плохих, несколько хороших. И прошло больше десяти лет с тех пор как я была влюблена в Адама Данбара.

Но тело, похоже, этого не знает.

— Повеселись, милая, — говорит мама. — Помни, мы с твоим папой завтра рано уезжаем к тете и дяде.

— И вас не будет все выходные. Знаю, — говорю я. — Я позабочусь об Уинстоне.

— Спасибо, милая.

— Следи за прогнозом погоды! — кричит папа. — Предупреждают о приближении снежной бури, которая должна проходить к северу от нас, но я на всякий случай запасся дровами.

— Хорошо, так и сделаю!

— Пока!

— Пока, увидимся позже!

Я, наконец, выбегаю на скользкую подъездную дорожку. Адам сидит на переднем сиденье гигантского джипа и смотрит, как я, как Бэмби, пробираюсь к машине. В холодном воздухе от дыхания поднимается белый шлейф.

Мне приходится дважды потянуть, чтобы открыть пассажирскую дверь. Адам криво ухмыляется, наблюдая, как я забираюсь в машину. Густые волосы падают ему на лоб.

— Привет.

Мой голос прерывистый.

— Привет.

— Ты заставила ждать.

— Прости. Папа решил, что сейчас самое подходящее время прочитать лекцию о просмотре прогнозов погоды.

— Важное времяпрепровождение, — говорит Адам. Он заводит машину и все четыре колеса катятся по обледенелой улице, словно это детская игра. Сиденья пахнут кожей, деньгами и мужчиной.

Я думаю о крошечной «Хонде», все еще стоящей в слишком дорогом городском гараже. Прошло два месяца с момента его выпуска.

— Итак, — говорит Адам. — Малышка Холли Майклсон собирается показать рождественскую ярмарку.

Я стону.

— Малышка, — говорю я. — Как унизительно. Ты раньше именно так обо мне думал?

— Ну, ты была маленькой, — говорит он. — Всего четырнадцать, когда я уехал в колледж, верно?

— Ты помнишь?

— Я вчера занимался математикой, — он сворачивает с Мэйпл-Лейн, держа одну руку на руле.

— Ты всегда был хорош в математике, — говорю я. Комментарий глуп, но он улыбается. Этот изгиб губ.

— Помнишь это? — говорит он.

— Конечно, помню. Вы с Эваном иногда делали домашнее задание за кухонным столом.

— Я помогала тебе однажды. С математическим анализом.

Я киваю и складываю руки на коленях.

— Да. Спасибо, кстати.

Он снова смеется. В машине звук окутывает. С каждым жестом я чувствую, что все глубже погружаюсь в старую любовь.

— Почти уверен, ты уже сказала спасибо за это, Холли. Пятнадцать лет назад.

— Ну, на всякий случай, — говорю я.

— Что ж, не за что, — говорит он. — Мне было приятно.

Тепло разливается в груди, и я сосредотачиваюсь на предстоящей дороге, отводя взгляд от соблазнительных полуулыбок.

Улица перед средней школой заставлена машинами.

— Там может быть довольно много людей, — говорю я, констатируя очевидное.

— Половина, вероятно, не из города, — бормочет он.

Я улыбаюсь.

— Сказал как истинный житель Фэрхилла. Снова становишься одним из нас?

— Никогда, — говорит он, но не похоже, что именно это имеет в виду. Адам находит место напротив входа и паркуется как чемпион. Я наблюдаю за плавным вращением руля, за сильной линией его шеи, когда тот оглядывается через плечо.

Было бы намного проще, не останься он таким же, как прежде, с очаровательной полуулыбкой и интеллектом, но с добавленным слоем компетентности и мужественности.

Он ловит пристальный взгляд, и по лицу медленно расплывается улыбка.

— Все хорошо, Холли?

— Да, — говорю я. — Просто думаю о том, насколько ты возненавидишь ярмарку.

Он стонет.

— Не напоминай. Я делаю это ради тебя, знаешь же.

— О, правда?

— Да.

— Только потому, что купил дом в городе, в котором у тебя нет друзей, — усмехаюсь я, это задумывалось как поддразнивание, но тут же жалею об этом.

Должно быть, это отражается на лице, потому что Адам хихикает.

— Сурово, но справедливо. Не думаю, что четырнадцатилетняя ты сказала бы это.

— Она в ужасе внутри, обещаю.

Он улыбается и кивает в сторону окна.

— Может, еще немного напугаем ее и вместе сходим на рождественскую ярмарку?

— Давай, — говорю я.

Но, думаю, она бы не пришла от этого в ужас. Визжала бы от радости.

Вход забит и приходится протискиваться сквозь толпу, чтобы добраться до билетной кассы. Гигантские рождественские елки обрамляют вход, а из динамиков доносится напев Фрэнка Синатры.

— Охххх, — выдыхаю я. — Фантастика.

Адам фыркает.

— Посмотри на их сумки. Это торговый центр с рождественской тематикой.

Я подталкиваю его локтем.

— Они покупают рождественские подарки.

— Да, потому что ничто так не говорит о Рождестве, как расстаться с кровно заработанными деньгами и покупать вещи, которые никому не нужны.

— У тебя сегодня плохое настроение.

Он качает головой и бросает на меня мудрый взгляд.

— С возрастом приходит мудрость, малышка Холли.

— Ты должен перестать называть меня так.

Он покупает два билета на входе. Только когда мы оказываемся внутри, Адам отвечает:

— Почему?

— Я уже не маленькая. У меня есть работа, машина, квартира.

— В Чикаго, — Адам ведет меня вокруг киоска с попкорном. Аромат маслянистой кукурузы восхитителен и аппетитен, но далеко не так интересен, как этот разговор. — Я тоже там живу. Когда не покупаю недвижимость в Фэрхилле.

— Что часто случается.

Он фыркает.

— Один раз, и я не горю желанием повторять это.

Я прикусываю губу и хочу спросить, почему он вернулся, почему купил дом, но что-то подсказывает: он не станет говорить об этом посреди гигантской рождественской ярмарки.

Я сжимаю его предплечье.

— Тогда позволь провести полную экскурсию. По всем моим любимым местам.

— Боже, помоги, — бормочет он. — Показывай дорогу.

Несмотря на предыдущий комментарий, я веду его в Киоск с горячим шоколадом «Джинна». Гигантская очередь должна быть достаточным доказательством того, что это необходимо.

Но я на всякий случай перехожу в наступление.

— Конечно, шоколад содержит много сахара, но сегодня Рождество, — говорю я. — К тому же здесь холодно. Ни один визит не был бы полным без горячего напитка.

Адам смотрит поверх моей головы на гигантский медный чан с горячим шоколадом.

— Угу. Я в порядке, пока ем взбитые сливки.

— О. Ну, это можно устроить.

— Я имею в виду много, Майклсон. В огромных количествах.

Я улыбаюсь.

— Кто знал, что Адам Данбар такой сладкоежка?

— Все, кто когда-либо покупал для меня продукты, — говорит он. Затем хмурится. — Это прозвучало очень оторванно от реальности, не так ли?

Я смеюсь.

— Немного. Но, полагаю, такова твоя реальность, не так ли? Массажи шиацу после тренировок, личные помощники, обрабатывающие электронную почту, автомобили-монстры, которые идеально обслуживаются?

— Я ни разу не делал массаж шиацу.

Я цокаю языком.

— Столько денег и никакого смысла. Массажи — лучшая часть жизни.

— О, да?

— Да. На твоем месте я бы делала разные массажи на каждый день недели.

— Думаю, этого было бы трудно достичь в Фэрхилле.

— Тогда, когда вернешься в Чикаго, к модному образу жизни, ненавидящему Рождество.

— Модному образу жизни, — повторяет он. Адам качает головой, прищуриваясь, когда смотрит на меня. — Ты такая же, Холли. Такая, какой была, будучи ребенком.

— Точно такая же?

— Никогда не спускала Эвана с крючка. Вы были как близнецы, без разницы в возрасте.

— Мама определенно так же думала. Не знаю, жил ли ты здесь тогда, но она одевала нас в одинаковые наряды.

Адам стонет.

— Нет.

— Да. Есть фотографии, на которых мы с Эваном изображены моряками, ковбоями и даже астронавтами. Я действительно надеюсь, что это было на Хэллоуин.

Он смеется.

— Астронавты. Она возлагала большие надежды на ваши карьеры.

Мы продвигаемся вперед, очередь движется медленно.

— Да, но вместо этого получила страхового агента и журналиста-неудачницу. Стремись к звездам и высадись на Луну, верно?

— Ты не журналист-неудачница.

— Нет, нет, ты прав. Я одна из великих. Статья о появлении прыщей изменила жизни.

— Ты в начале карьеры. Многие люди такие. Это не делает тебя неудачницей. Назвала олимпийского спортсмена, провалившего тренировку, спортсменом-неудачником?

— Ты не можешь сравнивать меня с олимпийцем!

— Но почему нет? Кто знает, какие произведения ты напишешь через десять лет?

Я пожимаю плечами, щеки вспыхивают. Он прав, даже если я слышу ободряющую речь от человека, который к двадцати трем годам был миллиардером, вундеркиндом, гением программирования. Но последнее, чего хочу — это чтобы он подумал, словно я жалею себя.

— Ты прав, — говорю я.

— Черт возьми, конечно, — говорит он. — Но из твоих уст звучит неубедительно.

Я смотрю на ботинки. Кожа слегка потерта на носках, но они прослужили шесть зим, причём без единой жалобы.

— Наверное, я просто нахожусь в тупике. Но ты прав.

— Верно, — говорит он и сильно толкает меня плечом. — Почему бы тебе не написать статью о Фэрхилле? Посоветуйся с несколькими газетами. Это место созрело для журналистских расследований.

Я улыбаюсь.

— Ты имеешь в виду, что происходит так много сомнительных деловых сделок?

— Ну да. Странные персонажи скрываются за каждым углом. Зачем взрослому человеку тратить шесть месяцев в году на роспись керамических Санта-Клаусов лишь для того, чтобы продать их на Рождественской ярмарке? Они что, тайно хранят наркотики?

Я заглядываю ему через плечо, но люди в очереди позади не слушают. Поэтому поднимаюсь на цыпочки и шепчу ему на ухо:

— Почему за горячим шоколадом Джинни действительно такая длинная очередь? Что она кладет в напиток?

Его рука ложится на поясницу. Это обжигает даже сквозь одежду.

— А как насчет мафии с Мэйпл-Лейн, помешанной на рождественских огнях? Что они на самом деле скрывают?

Я прикрываю рот рукой, чтобы сдержать рвущийся наружу смех. Глаза Адама искрятся весельем, когда тот смотрит на меня.

— Звучит как убийственная статья.

— Журналистское расследование во всей красе.

— Следующий! — кричит Джинни. В воздухе витает густой аромат какао.

— Привет, Джинни, — говорю я. — Я бы хотела два горячих шоколада, пожалуйста. С большим количеством взбитых сливок.

Она улыбается нам обоим, щеки красные от напряжения и холода.

— Сейчас сделаю. Рада тебя видеть, Холли. Не было бы Рождества, если бы ты не вернулась в город!

— Нет, это было бы не Рождество без горячего шоколада, — протягиваю ей деньги и принимаю дымящуюся чашку. Адам берет свою, пробормотав «спасибо».

Джинни кивает.

— Рада видеть тебя здесь, Данбар.

— Спасибо.

— Следующий!

Мы прогуливаемся по ярмарке, мимо крошечного контактного зоопарка и киосков с рождественскими подарками. Он, наконец, делает глоток горячего шоколада.

— Признай, — говорю я. — Это просто фантастика.

Адам смотрит на меня поверх края чашки.

— Это здорово. На вкус именно такой, каким и должен быть горячий шоколад.

— Говорила же!

— Но это не значит, что подобное, — говорит он, указывая рукой на толпу, толпящуюся вокруг, — не является оправданием для компаний, зарабатывающих деньги.

— Ты безнадёжен. Да ладно, у меня есть еще один туз в рукаве.

Я провожу нас мимо киоска с керамическими Санта-Клаусами, в которых могут быть спрятаны наркотики, мимо человека, продающего перчатки, мимо киоска с хот-догами. Прямо туда, где толпятся дети и подростки.

— Нельзя сказать, что это коммерциализировано. Просто чистое, неподдельное веселье.

— Набрасывать обручи на оленьи рога? — спрашивает Адам, выгибая бровь.

— Именно! Или ловить безделушки. Выбирай, Данбар, — он снова приподнимает бровь.

— Не обязательно выбирать, чтобы быть превосходным во мнении, Холли.

— Ты не можешь быть превосходным во всем. По-человечески это невозможно. И хочу, чтобы ты знал: я тренировалась годами.

— Хм. Вообще-то, могу себе это представить.

— Боишься?

— Никогда, — он делает большой глоток горячего шоколада и лезет во внутренний карман пиджака за бумажником. — Давай посмотрим, что у тебя есть, малышка Холли.

Я качаю головой, а он улыбается, не раскаиваясь. Пять минут спустя мы стоим локоть к локтю, бок о бок, с пластиковыми обручами в руках, пока скучающий подросток обслуживает кабинку. Он смотрит что-то на телефоне и не обращает на нас никакого внимания.

Что и к лучшему, потому что это будет настоящая бойня. Я не проиграю.

— Давай, Рудольф, — бормочу я, крутя кольцо в руках. — Будь на моей стороне.

Адам фыркает.

— Ты молишься вымышленному персонажу?

— Он прямо перед нами, приятель, — я прицеливаюсь и бросаю обруч. Оно приземляется на одну из вершин рога и остается там — красное кольцо победы. — Да!

— Подожди, — Адам бросает три кольца подряд. Первые два проходят мимо цели, и только последнему кольцу удается зацепиться за острие рога.

Он ругается совсем не по-праздничному.

Я прислоняюсь к его боку.

— Не так просто, как ты думал, да?

— Все, что нужно, это практика.

— Правильно, — я бросаю оставшиеся два, и оба огибают концы пластиковых оленьих рогов. Я отвешиваю легкий поклон в его сторону. — Спасибо тебе, мой Господь и Спаситель, о Рудольф.

— Ты делала это слишком часто, — бормочет Адам.

— О, всего лишь каждую зиму.

— Вот и все. Я хочу реванш.

Мы играем еще дважды. Я выигрываю еще один раунд, но в финальном ничья. Больше благодаря неудачному броску, чем мастерству Адама, но он воспринимает это как победу.

— Не расстраивайся, — говорит он. — Это могло случиться с кем угодно.

Я тычу его в бок.

— Не будь самоуверенным. Я выиграла со счетом два ноль.

— Мы найдем что-нибудь, в чем я хорош. Ты когда-нибудь программировала? Создавала приложение с нуля?

— Нет, и это не рождественская игра, — говорю я. — Но эта — да. Когда-нибудь нырял за безделушками?

Адам смотрит на детский бассейн с плавающими безделушками.

— Я помню это, но очень смутно. Пожалуйста, скажи, что нам не нужно подставлять лица в воду.

— Воспользуемся удочкой. Это похоже на игру «Подсекай утку», но рождественское издание.

— Ну конечно. Потому что мы замерзаем, делая это.

Я хихикаю.

— Ты — лучик солнца.

— А ты слишком смелая, — говорит Адам. — Можно сказать, рыбалка — мой вид спорта.

— Правда?

— Нет.

Я снова толкаю его локтем, голова кружится. Ощущение, словно плыву.

— Прекрати!

— Но я быстро учусь. Поехали, Майклсон. Победитель получает славу.

Он ловит три безделушки за то время, которое мне требуется, чтобы поймать одну. Озябшие пальцы крепко сжимают удочку, и, несмотря на всю сосредоточенность, безделушки ускользают.

Адам выглядит довольным собой, когда звонит таймер. Я скептически смотрю на него.

— Не рыбак, да?

Он пожимает плечами.

— Если бы ловить рыбу было так же просто, как вытаскивать безделушки из детского бассейна, я стал бы чемпионом штата.

— Может, это и к лучшему. Ты выиграл одно, я выиграла другое. Мы в равных условиях.

— Так и есть, — говорит он. — Знаешь, я думал, что сегодняшний вечер будет худшим. Но пока все хорошо.

Я прижимаю руку к груди.

— Вау, какой комплимент. Я падаю в обморок.

Его улыбка превращается в смешок.

— Да, это не лучшая фраза, не так ли?

— Не совсем. Это так ты сбиваешь женщин с ног там, в Чикаго?

— Говоря, что нахожу терпимым проводить с ними время? Нет, — его рука возвращается к моей пояснице, скользя чуть ниже, чем необходимо. — Значит, ты в таком положении, что можешь быть сбита с ног?

Из-за нервов трудно говорить.

— Меня еще никто не сбивал с ног. Это относится и к личной жизни тоже.

— Какой позор, — говорит он. Не похоже, что Адам говорит это всерьез.

— Да. Действительно, очень грустно. Так что вместо этого я погружаюсь в праздничное настроение.

— Это единственное, чем хороши праздники, — говорит он. — Отвлекают людей от всего.

— Ты говоришь что-то хорошее о Рождестве?

Он морщится.

— Это утверждение, а не комплимент.

— Я никому не скажу.

— Спасибо.

Я улыбаюсь, а он смотрит на меня сверху вниз, темные глаза бездонны. Из-за них трудно удержать ход мыслей. Я бы хотела, чтобы мы могли остаться здесь навсегда, смеясь вообще ни над чем.

Его губы изгибаются.

— Ты говорила, что осталось сделать рождественские покупки?

— Ой! Верно! Нужно кое-что купить для игры в «Тайного Санту».

— Я пойду с тобой.

Я провожу нас мимо киосков, кивком здороваясь с несколькими людьми. Если Адам и замечает любопытные взгляды, брошенные в его сторону, то не подает виду. Здесь много людей, которые понятия не имеют, кто Адам такой… но местным жителям это известно.

Не знаю, смотрят они потому, что он Адам Данбар, гений Wireout и один из самых молодых миллиардеров, сделавших себя сами в Америке, или потому, что он Адам Данбар из печально известного рождественского магазина «Данбар».

Вероятно, и то, и другое.

Мы останавливаемся перед крошечным киоском, где Джош Перкинс продает снежные шары ручной работы. Внутри — резные копии Фэрхилла с главной улицей, Рождественской ярмаркой на ее новом месте и городской рождественской елкой в центре. Джош тратит на это месяцы.

— Привет, Холли, — он наклоняет голову к Адаму. — Кто твой друг?

— Это Адам, — говорю я. — Мы делаем кое-какие рождественские покупки в последнюю минуту.

— У тебя ещё почти две недели, так что не то чтобы в последнюю минуту, — говорит он. — Вы бы видели очереди в канун Рождества!

— Черт возьми, могу себе представить.

— Ищете что-то конкретное?

Я указываю на снежный шар среднего размера с изображением Фэрхилла в центре. Он на красивой белой подставке, украшенной нарисованными снежинками.

— Я бы хотела купить вот это, пожалуйста.

— Скоро будет. В подарочной упаковке?

— Нет, спасибо. Украшу дома.

— Вот и хорошо, — говорит Джош. — Эти руки хороши для лепки, а не для упаковывания.

— Не уверена, — говорю я. — Снежные шары очень красивые.

Он вполголоса соглашается и начинает заворачивать снежный шар в оберточную бумагу.

Адам наклоняет голову.

— Ты действительно покупаешь снежный шар? — бормочет он.

— Да, — шепчу я.

— Не могу в это поверить.

Я подталкиваю его локтем, чтобы тот молчал. Адам молчит, но ненадолго. Мы едва успеваем отойти на три фута, как он качает головой.

— Я ценю, что ты хочешь поддержать местный бизнес, но снежный шар? Что собираешься с ним делать?

— С тоской смотреть одиннадцать месяцев в году, — говорю я.

Адам качает головой.

— Не понимаю одержимости этим праздником.

— А я не понимаю твоей ненависти, — говорю я. — Но на самом деле это не для себя, а для невесты Эвана. Для семейного Тайного Санты.

— Тайного Санты, — повторяет он.

— Да. Мы делаем это каждый год, но Сара присоединяется впервые. Я хочу сделать для нее коробку со всем, что делает Фэрхилл Фэрхиллом. Познакомить с прошлым Эвана и его семьей, понимаешь? У меня есть несколько фотографий из ежегодника Эвана и его любимые рецепты, те, что всегда готовит мама. Я написала путеводитель по Фэрхиллу. Даже достала календарь пожарной охраны на следующий год. Эвану понравится, если Сара развесит дома полуодетых пожарных. И теперь у меня есть этот снежный шар!

По глазам Адама невозможно прочитать, о чем тут думает. Я крепче сжимаю коробку со снежным шаром.

— Звучит глупо?

— Нет. Звучит… очень похоже на тебя.

— Не уверена, комплимент это или нет.

— Да, — говорит он. — Поверь.

В горле пересохло.

— Спасибо.

— Тебе нравится Сара?

— Невеста Эвана?

— Да.

— Наверное. Она милая. И… именно то, что ему нужно. Будет забавно пригласить ее на Рождество.

Адам приподнимает бровь.

— Звучит неубедительно.

— Нет, нет, я уверена. Все пройдет действительно приятно. Просто, полагаю, это изменит атмосферу. У нее аллергия на сосну, поэтому мы не будем ставить рождественскую елку, как раньше, — я пожимаю плечами. — Это глупо. Мелочь, но я скучаю по нашей традиции.

Он кивает.

— Я понимаю.

— Несмотря на то, что рождественские елки — коммерциализированная чушь?

— Да, — говорит он. — Несмотря на это.

Это заставляет улыбнуться.

— Ты безнадёжен. Какие планы на Рождество, мистер Скрудж?

— Особо никаких, — говорит он. Адам поворачивается к центральной сцене. Школьный оркестр снова заиграл, мелодия дурацкой «Все, что я хочу на Рождество» разносится по ярмарке.

— Ты будешь здесь? В городе?

— Еще не решил.

— Понятно, — говорю я. Все еще не совсем понимаю, что произошло с его родителями после всего случившегося, и нет простого способа спросить. — Дай знать, если останешься, чтобы я могла подарить тебе собственный снежный шар.

Он стонет.

— Холли, не смей.

— Я видела, как ты смотрела на те, что стояли дальше. В глазах была похоть. Чистое, неподдельное желание.

— Похоть, — повторяет он, глядя на меня сверху вниз. — Нет, определенно не было.

— Да, — бормочу я. — В глубине души ты хочешь отпраздновать Рождество.

— Нет, — говорит он так же тихо. — Я действительно не хочу.

В горле пересыхает. У него темно-карие спокойные глаза, и я хочу узнать мужчину получше. Все в нем интересно. Адам Данбар, загадка, которую я так и не смогла разгадать.

Может быть, на этот раз он позволит.

— Эй, вы Данбар? — спрашивает мужской голос. Он стоит перед нами в куртке с рефлексивными бирками, прищурив глаза. — Адам Данбар?

Адам встречает взгляд мужчины средних лет холодным взглядом.

— Да, это я.

— Ленни Мауриц, — говорит он и протягивает руку. Адам пожимает ее. — Когда-то я работал на твоего отца. Он нанял строительную компанию дяди для расширения дома на Террелл-стрит.

— Знаю, кого ты имеешь в виду, — говорит Адам. В голосе нет злобы, но он холоден. Как будто знает, что сейчас произойдет.

Страх скручивает желудок. Пожалуйста, не надо, Ленни.

Но Ленни знает.

— Что ж, твой старик здорово надул нас. Годовой доход потерян, и мы не получили ни пенни. Дяде пришлось продать дом, — голос Ленни повышается, слышится гнев. — Ты знаешь, где он, не так ли? Я бы с удовольствием сказал, что люди здесь думают о нем.

— Я не знаю, где он, — говорит Адам.

— Уверен? Последнее, что я слышал, его не было в стране. Скрывается от правительства. Но неужели он действительно оставил бы единственного ребенка в неведении? Сомневаюсь в этом.

Его тон беспокоит меня.

— Адам не несет ответственности за то, что сделал его отец, — говорю я.

Ленни смотрит на меня так, словно удивлен, что здесь есть кто-то еще.

— Конечно, нет, — говорит он. — Но он мог бы помочь все исправить. Ничто из сделанного Данбаром не было правильным. Твой отец мудак, и я не боюсь это сказать.

— Очевидно, что не боишься, — бормочет Адам. Он тянется к внутреннему карману пиджака и достает бумажник. — Сколько компания твоего дяди потеряла в ожидаемом доходе? Сколько отец им должен?

— Достаточно, чтобы компания работала в течение года, — говорит Ленни. Он с подозрением смотрит на бумажник Адама. — Даже ты не можешь носить с собой столько наличных.

— У меня их и нет, — говорит Адам. Он протягивает визитку. — Свяжитесь со мной по электронному адресу с полным списком того, что вам и дяде причитается по аннулированным контрактам. Я позабочусь, чтобы вам заплатили.

Ленни смотрит на визитку в руке Адама.

— Немного поздновато, не так ли? Твоему отцу следовало сделать это много лет назад, ублюдок. Вместо этого он валяется на каком-то пляже с выпивкой и нашими деньгами.

Голос Адама отрывистый.

— Что ж, это лучшее, что ты можешь получить. Соглашайся или не соглашайся.

Ленни принимает визитку.

— Ладно.

— Я сожалею о том, что произошло в прошлом, — говорит Адам. — Но, боюсь, не могу сделать ничего большего, чем это. Я не знаю, где он.

— Спасибо, — говорит Ленни. Слова звучат неохотно. — Я буду на связи, если что. И ожидать полную сумму. Для дяди и его сотрудников тоже.

— Пожалуйста.

Ленни кивает нам обоим.

— Хорошо. Что ж… наслаждайтесь ярмаркой.

— Приятного вечера, — говорит Адам.

Мы стоим в тишине и наблюдаем, как Ленни растворяется в толпе. Я крепче сжимаю коробку со снежными шарами.

— Мне так жаль.

Адам кладет бумажник обратно.

— Пожалуйста, Холли. Не извиняйся.

— Но это неправильно, — говорю я. — Ты не должен был этого делать. Он даже не разговаривал с тобой, на самом деле.

— Знаю, — Адам прикусывает язык. Он широкими шагами пробирается сквозь толпу, и я вынуждена направиться следом. Мужчина ведет нас к более тихим стойлам в глубине зала.

— Адам, — говорю я, наконец-то хвата его за локоть. — Подожди, Адам, нам не обязательно уходить.

Он останавливается под аркой. Челюсть двигается, заостряясь под темной бородой.

— Не следовало приезжать сюда.

— Не говори так.

— Не на ярмарку. Я имею в виду Фэрхилл, — он проводит рукой по волосам, отводя взгляд от меня на толпу. — Думал, прошло достаточно времени.

— Так и есть. Этот парень придурок.

— Но он ведь прав.

— Ты не несешь ответственности за то, что сделал отец. Как мог быть таким?

Глаза Адама встречаются с моими и в них такая усталость от мира, какой я раньше не видела.

— Люди видят это по-другому. Особенно когда знают, что у меня есть средства, чтобы загладить вину.

— Это не значит, что ты обязан. Если решишь, думаю, это благородно. Тебе следует отдать должное. Не потому, что ты должен это сделать, а потому, что хочешь.

Он кивает, глядя мимо моего плеча.

— Тогда со мной и мамой обращались как с преступниками. В городе, в полиции.

— Сожалею об этом, — я придвигаюсь ближе, желая хоть как-то утешить. Но ничего нельзя сделать для раны, которой больше десяти лет.

— Все спрашивают, знаю ли я, где он, — Адам качает головой. — Чертовски унизительно продолжать говорить, что понятия не имею.

— Это не твое преступление, — повторяю я. Рука крепко сжимает его предплечье. — Адам, это произошло давно. Люди здесь думают по-другому. Но те немногие, которые считают так же, ну… пошли они к черту. Почему их мнение имеет значение? Ты сам себе хозяин, и чертовски впечатляющ.

Адам смотрит на меня долгим взглядом.

— Чертовски впечатляющ?

— Да, — румянец, выступающий на щеках, не имеет никакого отношения к этому моменту, и голос остается твердым. — Замечательно, что ты поступаешь правильно по отношению к Ленни, пусть и не должен отвечать за чужие грехи.

Он надолго замолкает.

— Ну а ты произносишь хорошие ободряющие речи.

— Спасибо. Это мой навык, — снова сжимаю его предплечье. — Мы можем уйти, но обещай: это потому, что ты хочешь уйти, а не из-за него. Не все ужасны в Фэрхилле.

— Нет, — тихо соглашается он. — Не все.

— Эй, вы двое! Поднимите глаза!

Я бросаю взгляд туда, где мимо проходит Джинни. Она несет гигантскую коробку с надписью «какао», а на лице улыбка.

Я поднимаю взгляд.

Мы стоим под веточкой омелы, развешанной на каждой арке Рождественской ярмарки. Эта традиция так же стар, как и сам Фэрхилл.

Адам замечает это.

— Только взгляни.

— Забавно, что ты остановилась именно здесь.

— Да уж… — он медленно наклоняет голову, давая время отстраниться. Я не двигаюсь.

Он прижимается губами к моей щеке, а борода щекочет кожу.

— Спасибо за сегодняшний вечер, малышка Холли.

— В любое время, — шепчу я. — Но я больше не маленькая.

Его глаза темные, бездонные.

— Нет, — соглашается Адам. — Ты определенно не такая.