Милосердие весны

Роняют деревья

  последние листья —

Аккорды печальные.

Скупою поля

  обозначены кистью —

Цветами прощальными.

Прозрачная роща

  застыла сурово,

Светла и неистова.

И в мире осеннем

  ни друга, ни крова,

Лишь небушко чистое.

Холодные ветви,

  как будто случайно,

Губами я трогаю.

Душе беспокойной

  легко и отчаянно,

Как перед дорогою.

Уеду в деревню,

Где зреют хлеба

И льны угибаются в пояс, —

Туда,

  где моя вызревала судьба,

Росою-живиной умоюсь.

И может,

  утраченное обрету,

Припомню забытые песни,

Стряхну у порога тоску-маету,

Для нового счастья воскресну.

Мне снова откроют речные луга

Забытые мною секреты:

Крутыми покажутся мне берега

И долгим —

  короткое лето.

Я стану пахать

И хлеба молотить —

Утешусь работой простою…

И город,

  что напрочь успею забыть,

Увидится светлой мечтою.

Они встречаются не часто,

Не чаще,

  чем в тайге женьшень.

На мир глядят они глазасто,

Всегда светлы,

  как майский день.

Их называют простаками

И чудаками их зовут.

Но кто они?

Не знают сами.

И вряд ли скоро их поймут.

Чудак последнюю рубаху

Отдаст,

  оставшись нагишом.

Он вроде не подвержен страху,

Ему и плохо —

  хорошо.

Он перетерпит,

  перебьется,

Перезимует как-нибудь.

На дармовщинку не упьется…

Он, может быть,

Всей жизни суть —

Та самая,

Что в чистом виде

Явилась доброю звездой?

Он никого-то не обидит,

Восстанет сам перед бедой.

Сидит смиренно у калитки —

Ему под солнцем благодать.

Обобранный,

  считай, до нитки,

Глядит:

  чего еще отдать?

И рано ль,

  поздно ли

Пройдоха

Заявится,

  ну как на грех.

И оберет его до вздоха.

И все ж чудак —

Богаче всех.

Со мною в обнимку леса,

Как братья, вся живность лесная…

Теперь бы взлететь в небеса —

Да держит забота земная.

Пора бы набраться ума —

К чему непременно по кручам?

Но совесть встревает сама,

Топорщится совесть колюче.

С утра зарекался молчать

(Живется молчальникам сладко),

А вечером взвился опять,

И вот

Получилась накладка.

Торчу на опушке, как пень.

И в тягость мне

Собственный норов.

Подняться с колодины лень,

Не то что карабкаться в гору.

Кукушка мне годы сулит —

И так-то уж сладко кукует…

А сердце болит и болит,

Когда же оно возликует?

Советуют не в лоб,

Как бы в обход:

Пора смириться и остепениться.

Не будь ты

  как подстреленная птица,

Что по земле крылом напрасно бьет!

Да разве мало было, чудаков —

Что сгинули во льдах,

В кострах сгорели,

Что досыта при жизни не поели —

Погребено под осыпью веков?!

Я слушал и пытался вникнуть в суть:

Какие расставляются мне сети?

Живешь-то раз,

Всего лишь раз на свете,

Так неужель в болоте потонуть?!

Своей любимой изменить мечте,

Бог весть куда на промысел податься?

Да разве можно в чем-то сомневаться,

Когда, как солнцу,

Веришь красоте!

О боже мой, не хочет сердце биться,

Все норовит совсем остановиться.

А я никак не слажу сам с собою,

Готов принять возмездие любое,

Принять за то,

Что всем ветрам открытый,

Что чаще был голодный,

Реже сытый.

Вдруг затоскую по июньской ночи,

Заманчивой,

Как у любимой очи.

Приму печаль

  сквозной осенней рощи,

Во тьме спущусь

  к шальной реке на ощупь,

Как будто и не слышу

  сердца сбои,

Как будто не помечен я

  судьбою.

Дожить бы до весеннего разлива,

Уткнуться ветру

  в ласковую гриву,

Прислушаться,

  как чибис в поле плачет…

И все-таки мне верится

  в удачу.

Кардиология. Просторная палата.

Костлявый, кто-то спрятался в углу.

Так вот она —

  за все,

За все расплата…

Вдыхаю воздух —

  вязкую смолу.

И потолок,

Как палуба, покатый,

От лампочки —

  зеленые круги,

А мысли заблудились вне палаты —

Друзья оставлены,

Не прощены враги…

А тот костлявый, в белом, шевелится,

То позовет,

То сам идет ко мне.

Хочу кричать:

«Не уходи, сестрица!»,

Но крика нет —

  не по моей вине.

Не по моей вине опять не спится,

И кажется:

Я тут давным-давно…

Мне лишь бы в этом мире зацепиться —

Хоть взглядом за рассветное окно.

Диагноз, как выстрел, точен.

Спускаюсь по виражу.

Тихонько на обочину

Из жизни ухожу.

И вовсе затих,

Подумав

О бренности бытия.

Покликать бы односумов:

«Прощайте, мои друзья!

Не поминайте лихом!»

Поглубже вдохнул глоток

И по-мужски, без психа,

Пошел на последний виток.

И встретился вдруг глазами —

Какие глядели глаза!

Коснулась лица руками —

Меня щекотнула слеза.

Слеза!..

Да не я ли матросом

Разгуливал по волнам!

Мне вскинуться альбатросом

И пасть бы к ее ногам!

Я простынь тяжелую скомкал,

Подался чуть-чуть вперед…

Спасибо тебе,

  Незнакомка,

Матросы — надежный народ.

Невзгодами с лихвой богаты,

Живем,

Нещадно жизнь кляня.

Наваливались

  дни-накаты,

Как будто бревна, на меня.

Ну что ж,

И я не, исключенье —

И так,

  и этак жизнь клеймил.

Не знал,

Что будет «заточенье»,

Что станет белый свет немил.

И вот пришлось:

Лежу придавлен

Больничной простыней-плитой.

Но каждой клеточкой направлен,

Стремлюсь

  отнюдь не в мир иной.

Беда,

Натешившись досыта,

Быть может, стряпает кутью…

А вот душа уже открыта,

Цветет навстречу бытию.

И тянет губы, как теленок

(От счастья сам я замычал).

Не плакал я, считай, с пеленок,

А тут, брат,

  чуть не подкачал.

Гляжу под чуткие ресницы

В глаза с веселой синевой:

И верю —

Ласковей сестрицы

Не знал я в жизни никого.

Теперь бы давние напасти,

Бывалой силы добрый хмель!

Я понял бы,

Что значит счастье,

Не то что мертвая постель.

Что значит

  «т-зубец» в кардиограмме,

Узнал я на свою беду.

Я накрепко

  прикован к панораме:

Который день,

Как в тягостном бреду,

Одно и то же —

Трубы кочегарок

Ленивый дым над крышами курят.

А в небе мутном

Солнышка огарок

Чуть теплится

  который день подряд.

И если приподняться на постели,

Увижу Троицкий собор.

Кресты над куполами

Еле-еле

В тумане различает взор.

Себя я,

  усмехнувшись,

Огорошу:

А ну-ка спробуй

  помолись!

Быть может, бог —

К безбожникам хороший

И запросто подарит жизнь?

Прислушаюсь к себе,

Но не услышу

Я благости в душе своей.

Не ангел тихий

  крыльями колышет,

Поземку гонит суховей.

Январский день —

  короток и печален

Опять у моего окна.

И верой в жизнь

Я до смерти отравлен.

Откуда все-таки она?

Не фигурально выражаясь,

Не ради красного словца:

Который месяц сердцем маюсь,

И не видать тому конца.

Оно давным-давно разбито —

Я в этом убедился сам.

Но вот, тоской больничной сытый,

Я снова обращаюсь к Вам.

Вы снизойдите,

Положите

На грудь мою руки тепло.

И я,

Как новый долгожитель,

Опять взгляну на мир светло.

Увижу,

Как в окошке звонко

Апрельский полыхнет огонь…

И сердце с радостью теленка

Счастливо тычется в ладонь.

У каждого своя болячка,

Своя,

А значит, и мила.

Иной готов, о ней судача,

Допечь палату добела.

Он за день повторит раз двести

И про укол,

И про клистир…

Каталка катит злою вестью,

Больничный оглушая мир.

Но тут как тут дедок запечный

Затеет важно разговор:

Мол, под луной никто не вечный

И господа гневить — позор.

А сам восьмой десяток кряду

Тихонько фукает в усы.

— Дедок, годов твоих не надо,

Добыть бы сердце, как часы.

Нам, право, шутка

Не помеха.

Готовы хохотать до слез.

Не от добра идет потеха…

Дедок-то прав —

Не вешай нос.

Остряки ее зовут

«Божий одуванчик».

Навела у нас уют,

Села на диванчик.

На коленях бремя рук,

Как на снимке старом.

Но и сидя недосуг

Время тратить даром.

Разъяснила

(Ох, легка

Бабка и на слово!):

— Я, милок, издалека,

Из-под сама Гдова.

И поведала, пока

Отдыхали руки:

— Вот с войны без мужика,

Натерпелась муки.

Подымала четверых,

Довела до дела…

Охтеньки, опять-под дых

Как ножом поддело.

— Я и сам из тех краев, —

Говорю бабуле.

…Потянуло нас под Гдов,

Многих помянули.

А под утро —

Вот те на —

Привезли в палату.

Тихонько лежит она,

Будто виновата.

На мою старушку мать

До чего ж похожа…

Ей бы вволю полежать —

Быть к себе построже.

Только где там —

Через день,

При халате белом,

Моет пол, ворчит:

— Не лень

Вам лежать без дела.

Я даже не подозревал,

Что он живет на свете.

В больнице сроду

  не бывал,

Но вот везут в «карете».

Теперь лежу…

Освобожден

От дома и от службы.

Владеет мною полусон,

А может —

  что похуже.

И надо мною человек

С глазами следопыта.

Глядит

  из-под тяжелых век —

Тревожно

  и открыто.

И день,

  и два —

Он все со мной…

А я как будто снова

Веду с фашистом

  смертный бой

У рубежа лесного,

Огнем зажатый с трех сторон,

А за спиной — болото.

А надо мною крик ворон…

И дьявольски охота

Мне жить в свои шестнадцать лет,

Испить речной водицы.

И чтоб не застили мне свет

Картавящие птицы.

С гранатой я шагнул вперед,

Кляня врагов безбожно…

Очнулся.

Нет, не подведет,

С таким в разведку можно!

Спасибо, батя, за науку,

Хотя она и тяжела.

Но, положа на сердце руку,

Она вперед меня звала.

В ней суть отчаянно-хмельная,

Хвати —

И по морю пешком.

Из века в век она, шальная,

В миру ходила с посошком.

Гонимая —

И все ж колюча,

Она и в рубище красна.

Ходила, дьявольски живуча,

И улыбалась, как весна.

Как на дрожжах,

На ней вскипали

Бунты по русским городам,

Ее ломали и пытали…

Ее в обиду я не дам!

Я называю белым белое,

И черным черное зову…

Пробито сердце неумелое —

Я навзничь падаю в траву.

И все же вскидываю руку —

Как будто в ней

Заряд свинца…

Спасибо, батя, за науку,

Я верю правде до конца!

Река лежала, как в неволе, —

По ноздри самые в снегу.

И у нее в застывшем горле

Который месяц ни гу-гу.

Лежала тихо и смиренно,

Исхоженная вкривь и вкось.

Но вот набрякли тропы-вены —

Их тело синевой взялось.

И я сгорал от нетерпенья,

Апрель несуетный кляня, —

Когда же кончится мученье? —

Как будто лед давил меня.

Я поторапливал недели

И верил —

Все же повезет.

…И вот тайком встаю с постели,

Иду к реке,

  где стонет лед.

Не оторвусь,

Гляжу на льдину,

Что морду сушит на лугу;

Не то что выплыть на средину —

Шагнуть на льдину не могу.

Не впрок мне опыт —

Я неисправим.

Как встарь сказали б:

Вновь пред аналоем.

Я насмехаюсь

  над собой самим —

И воскрешаю

  в памяти былое.

Прости меня,

Что я поверить мог:

Как день осенний,

Счастье на исходе.

Ведь столько в жизни

  прейдено дорог

И доводилась всякое

  в походе.

Я не боюсь,

  что выгляжу смешно:

Как лист перед травой —

  перед тобою.

Беру билеты на двоих в кино

И сам себе сдаюсь уже без боя.

Пока молчим.

Твоя рука в плену.

Твой мягкий профиль на моем экране.

Я возвратился в давнюю весну,

Я одурманен запахом герани.

Как будто в жизни не было войны,

Потерь,

  разлуки,

  самого забвенья

И этой сверхосознанной вины

За давнее слепое отступленье.

Теперь я понял:

  стоило пройти

Пути любые,

Если надо — пытки,

Чтоб этот вечер тихий обрести

И постоять у старенькой калитки.

Глядел в глаза твои лучистые,

Я, не щадя себя,

  глядел;

Передо мною небо чистое

И высоты моей предел.

Ты, улыбаясь,

  снисходила

С вершины юности своей.

Меня ты светом

  озарила

И стала верою моей.

А я обрел в себе

  поэта,

Поверил снова в чудеса…

И за окном

Не стужа —

  лето,

И зелено цветут леса.

Я хочу к тебе,

К твоим глазам —

Голубым они лучатся светом.

Я теперь догадываюсь сам,

Почему я сделался поэтом…

Я хочу к тебе,

К твоим губам —

Воскрешаю их прикосновенья.

Никому я в жизни не отдам

Губ твоих святые откровенья.

Я хочу к тебе,

К твоим рукам,

Что по мне струились, словно воды.

Ты неодолимо далека,

Пролетают не мгновенья — годы.

Молча я кричу:

Хочу к тебе!

Наша встреча — лучшая награда.

Ты взошла звездой в моей судьбе,

Никого другого мне не надо.

Ночью деревья шумели таинственно,

Словно внушали извечную истину.

Тропы,

  как в пропасть,

Во тьму обрывались,

Тропы-то знали,

Что мы не видались.

Да, не видались мы четверть столетия.

Ладно бы,

Если иметь долголетие.

Может, об этом шумели таинственно

И намекали деревья на истину?..

Шел я сквозь дебри,

Цеплялся за звезды —

Истина давняя:

Пусть лучше поздно…

Встретились.

  Замерли.

Вскинули руки —

Словно и не было долгой разлуки.

«Я встретил вас…»

Романс старинный

Мне слышится который день.

Закат рябиново-рубинный

Над сентябрем раскинул тень.

И близкой стуже я не верю,

Как будто впереди весна.

Все не могу принять потерю:

Опять мне видится она!

Она…

И вновь не надивиться.

А может, в этом-то и суть?

И что теперь со мной творится —

Мне страшно в душу заглянуть!

Мудрец сказал:

— Пренебреги! —

И перст воздел над головою.

И я подумал:

Что со мною?

Вернусь-ка на своя круги.

С тех пор я многим пренебрег,

Что ежечасно донимало:

Забыл,

  что ты во зле сказала,

Хотя досель забыть не мог.

Не огорчил меня навет,

Что на меня возвел

  коллега.

Я босиком иду по снегу,

Но у меня простуды нет.

Я не ответил на хулу,

Впервые не заметил мести,

Не отворяю двери лести,

Взашей,

Взашей гоню хвалу.

Умей ненужным пренебречь,

На мир взирай великодушно —

И он у ног твоих послушно,

Как добрый пес, захочет лечь.

Мудрец-то прав:

Пренебреги!..

Живи улыбчиво, красиво.

Я стал покладистым на диво.

Зубами щелкают враги.

Порой придавит скукота:

И я, как пленник,

  мчусь из дома, —

Попутной, к старикам знакомым,

Где вечно топится плита.

Присунусь зябко у огня —

До косточек промерз в дороге.

Мне обжигает жаром ноги —

Покой вливается в меня.

Как видно,

  это испокон:

Цветет в крови огня живина…

Из самой сердца середины

Исходит облегченья стон.

И час,

  и два сижу молчком,

Дымит меж пальцев сигарета…

Подкатит к сердцу теплый ком

Да и растает без ответа.

Который год я лажусь ехать в дебри

Калашниковской дорогой деревни.

«Как постарел!..» —

Приму соседок ахи,

Раздам подарки —

  шали да рубахи.

Как в детстве,

  посижу в кустах на речке,

По-стариковски

  полежу на печке.

Вспашу делянку дальнюю за брата —

Здесь начинали вместе мы когда-то.

Грачатами бежали, за «фордзоном»,

Цены не зная майскому озону.

С поклоном низким

  заявлюсь я к полю —

Потери отдаются в сердце

  болью…

Сулился нынче быть

  в родных болотах,

Да, знать, опять мне

  помешает что-то.

А по ночам Калашниково снится.

Совсем бы мне туда переселиться…

В реке Великой плавится заря

И утекает в озеро Чудское.

Мне видятся далекие моря.

Сижу тихонько, предаюсь покою —

Мне видятся далекие моря.

Полярная звезда над головой

В лиловом небе прокололась тихо.

Я тем доволен, что пока живой —

Сверх всякой меры выпало мне лиха.

Уж тем доволен, что пока живой.

Над берегом кремлевская стена,

Ее венчает Троица святая.

Ко мне вернулась, кажется, весна.

Как хорошо домой явиться в мае!

Ко мне вернулась, кажется, весна.

В реке мигнули первые огни.

Комар проснулся, тянет на добычу.

Прислушайся и голову склони:

Как хорошо домой мальчонку кличут!

Прислушайся и голову склони.