Минет (Отсос)

Послесловие к книге Стюарта Хоума «Минет»

Благодарные читатели Хоума хранятся в России как неразорвавшиеся снаряды в квартирах с разными номерами, на улицах с разными именами, в разных городах. Они таятся как вирусы между пластин информационной чешуи, покрывающей безграничное тело системы, отягощенной капиталом вместо живого инстинкта. Они растут в гниющем рту общества как зубы мудрости. Они ждут пароля, который однажды услышат все, но поймут только те, кто всегда был готов «вопреки контексту». А пока они ждут хотя бы «Минет» на русском языке.

Улицы, на которых вот уже двести лет живут рабочие, превращаются в реки огня, их бывшие жители занимают храмы, виллы и дворцы администрации – кислотный трип анархиста в одиночной камере перед смертью стряхивающего с пальцев молнии, изменяющие психогеографию столицы. С домами, стены которых построены из жеванного хлеба, склеенного завистливой слюной целых поколений, покончено навсегда. Ни у меня, ни у моих знакомых, знакомых с лизергином и разделяющих левую утопию, никогда не было видений подобного содержания. Дело тут, наверное, не в качестве английской кислоты, но в обстоятельствах ее приема. Быть свидетелем воплощенной утопии по собственному хотению невозможно. Точнее, это означает смерть. Утопия это душа коллективных, а не индивидуальных тел. Об этой невозможности и не только в этой книге сообщает нам Стюарт Хоум.

Роман оправдывает название. В книге действительно много сосут. Полицейские у скинхедов и наоборот, восторженный студент дегустирует урину анархистского вожака на фоне пиршества разрушения лондонского Сити, журналист берет у радикала в сортире телецентра, неоязычник в другом сортире облизывает болт копа, а расистская активистка полирует мускул тюремного надзирателя, подвергая его «оральному допросу». Портрет же идеального патриота вообще прост до гениальности, он любит в жизни две вещи: свою родину и чей-нибудь хуй. Однако если предположить, что основные персонажи Хоума читали его роман, каждый из них уверенно заявит: в книге отсутствует, опущен, не отражен главный отсос – когда государство публично делает всем нынешним тедди-бойз самых немыслимых идеологических оттенков или наоборот, когда непримиримые, руководствуясь своей гаражной гражданственностью, хором берут у полиции и администрации – ответ зависит от того, к кому именно, мы, собственно, обратимся – среди вариантов возможен и триумфальный отсос интернационала инородцев у воскресших ариев и кунилингус, устроенный освобожденным женщинам антиполом, именуемым «мужчинами».

Это заимствованное европейцами с востока гаремное развлечение, за которое в некоторых южных штатах США до сих пор можно схлопотать небольшой тюремный срок, отлично подходит Хоуму как метафора чистой власти, как момент проявления силы или авторитета в ситуации, где все формальные знаки этих понятий безнадежно дискредитированы шоу-обществом.

Впрочем, уличный язык, как русский, так и английский, давно расширил значение глагола «отсасывать», придав ему политический, финансовый и военный смысл. Заслуга Хоума здесь только в том, что он переносит элементы уличной речи в пространство так называемой «литературы».

В эпоху, когда читающие юноши и девушки вполне всерьез увлекаются Иэном Макьюеном и Питером Акройдом, а независимость в литературе ассоциируется у газированного телевидением поколения с фамилией Уэлша, т.е. в крайне реакционную эпоху, в межреволюционный период, слава Аллаху, подходящий к концу, неизбежны упреки в адрес Хоума: типа это не литература, а pulp, нету стиля с одной стороны и убедительности с другой.

Обратите внимание как варьируется хруст ломающейся кости: «вызывающий тошноту, аппетитный, приятный, раздражающий, режущий слух» и т.д., в зависимости от отношения писателя к попавшему под раздачу персонажу. Из этой прозы смотрят глаза анархистского оратора, «засасывающие каждого в толпе, как магнетическая пизда». В ней слышны сердца сотен сквотеров, дестроеров и стритфайтеров, выстукивающие хелтер-скелтер по всему соединенному королевству и за его границами. Раздаются две тысячи одновременных ударов полицейских сапог в две тысячи промежностей задержанных нарушителей. Дело тут не в пренебрежении стилем, а в минимализме и одновременной яркости авторской атрибутики, как на плакате Джона Хартфилда или в комиксе «Савой Бук» – наиболее действенных, кстати, проводниках идей, а так же наиболее очевидных способах вывернуть на всеобщее обозрение потроха любой идеологии.

После «Минета» многие, как знакомые лично, так и не известные Хоуму, лондонские радикалы умудрились обидеться на этот роман. Какие еще нужны доказательства его правдоподобия? Остается добавить, что наиболее обидчивые из городских партизан, как справа, так и слева, на сегодняшний день представляют из себя чисто виртуальных «революционеров», тогда как те, кто с удовольствием обнаружил себя в тексте, и ныне вполне удачно пропарывают арматурными прутьями дорогие хромированные тела мерседесов в автосалонах, отмечая так первое мая, расписав торсы цитатами из Маркса и Хаким Бея, блокируют стройку «монумента миллениуму» под специально для этого написанную музыку KLF, высаживают каннабис в клумбах на Парламентской площади и выбрасывают компьютеры из окон фьючерсной биржи, прорвавшись в самое капиталистическое логово делового т.е. не предназначенного для жизни, центра.

Не знаю как у отдельных лиц, но у всех, упомянутых Хоумом организаций, есть более или менее прямые прототипы. До недавнего времени действовала в Лондоне ныне удушенная социальной профилактикой «Классовая Война» – группа интеллектуалов-погромщиков. Особенно они отличились в 92-ом во время компании WE BEAT THE POLL TAX, когда роняли полицейские автобусы в Темзу, а в телешоу предлагали отрубить старой королеве голову. Английский «Милитант» – беспокойная компания фэнов Троцкого, тоже подозрительно напоминает одну живописную организацию из «Минета». «Белые волки», взрывающие кинотеатры для геев и кафе для «этнических», один в один… ну, вы и сами догадаетесь. Не говоря уже про «no future party» – двусмысленные панковские стрит-мероприятия, смешивающие протест против правил уличного поведения с парадом городских фриков и двуногих машин уничтожения. В последнем случае заимствовано скорее имя, а не имидж.

Если Хоум и искажает политическую ситуацию, то эта деформация сродни отражению вашего лица, мелькающему на летящем в это лицо лезвии выкидного ножа.

Да, стиль многих поливов и полемики на собраниях описываемых организаций напоминает не то диалоги из носовского «Незнайки на Луне», не то речи Бивиса и Батхеда, начитавшихся политических чатов. Идеология в этих тусовках используется как легкий наркотик, всерьез не привыкаешь и всегда можно сменить.

Но положа одну руку на «Капитал», вторую на «Преданную революцию», одну ногу на «Общество спектакля» и вторую на «Одномерного человека» и еще что-нибудь положа на «Майн Кампф», я свидетельствую как очевидец множества троцкистских, анархистских, национал-большевистских и просто нацистских собраний и сходок: мероприятия эти выглядят именно так, а не как-то иначе и говорится там именно это, а не другое. По крайней мере в России. Судя по «Минету», ситуация в этом смысле совершенно интернациональна.

Преуспевающие адвокаты выписывают радикальную прессу, потому что не знают лучшего юмористического чтива. Смертельно враждующие группировки в порядке злого розыгрыша пишут друг другу программные брошюры. Радикальная политика используется харизматиками как источник зарабатывания мелкого прайса для личных нужд или возможность решения вопроса сексуальной необеспеченности. Современный декоративный городской нацизм как компенсация склонности к с/м (пассив), современный театрализованный феминизм как та же склонность (активный вариант). Все это гораздо ближе к реальности, чем могут подумать люди, далекие от «движений». Единственное удовольствие, которое можно получать от изучения подобной среды, сродни этнологическому интересу. Единственная позиция без залипания как раз та, которую занимает Хоум как автор романа – не быть ни одной из фигур на доске для того, чтобы остаться игроком. Остаться игроком это значит заниматься политикой как любовью, исключительно от своего имени, не ощущая пресловутой «ответственности» за судьбу окружающих т.е. заниматься политикой, чтобы наконец покончить с политикой в ее привычном животноводческом понимании.

В финале «Минета» происходит как раз таки нечто обратное. Британия спасает свои старые кости, расставшись с не то дестабилизирующим (мнение консервативных социологов) не то наоборот, стабилизирующим (позиция социологов радикальных) феноменом – городским экстремизмом. Система тюрем, церквей, заводов, офисов, казарм и увеселительных заведений отныне равна сама себе. Общество, организованное с помощью попов, ментов и стукачей-журналистов остается наедине с собой, избавленное от нежелательных элементов, как избавляют призывника от лишних волос, перед тем как убить его в окопах. Последняя аналогия уместна еще и потому, что совершенно непонятно как будет функционировать система без дополнительного внутреннего раздражителя. В момент ампутации радикалов и может начаться необратимая агония шоу-общества. Массовое сознание не находит больше никаких причин собственного наличия кроме самого себя. Истребив внутреннего врага, спектакль более ни на что не отвлекается, не остается зон, которые он стремился бы оккупировать, и тогда происходит самое страшное – полный порядок. Ужас нормального гражданина, внушаемый ему другими нормальными гражданами, иносказательно называемый на фарисейском языке буржуа словами «собственность», «культура» и «государство», должен парализовать всех, оставшихся в спектакле. Ведь теперь нет даже умозрительной возможности экспроприации собственности, культуры и государства, а значит, нет даже неосознанного упования на излечение от ужаса. Экстремисты, отрезанные политкорректным секатором, были нужны не сами по себе, но чтобы вызывать у большинства такие чувства, как зависть, ненависть и вина. Без этих трех эмоций люди спектакля неподвижны, лишены основных мотивов ежедневной активности. Последняя надежда наших зрителей – телевизионный анарх, диванный радикал, выбирающий личную безопасность и существующий только как амплуа, используемое в комментариях к новостям.

Если держать «Минет» за фельетон о радикалах и борющихся с ними ведомствах, придется задуматься о том, почему оставшееся вне экстремистского гетто тихое большинство не вызывает у Хоума даже такого желания – издеваться. Это даже не объект насмешки. Отрицатели вызывают у автора иронию, иногда – дружескую, чаще – не очень, в целом он привит от пафоса 60-ых. Само же отрицаемое даже не останавливает взгляда, настолько ясна для Хоума его форма и содержание. «Если зажать ноздри, то крики чаек и шум волн просто завораживают» – в этой неброской пейзажной фразе социальное кредо Хоума. У тех, кому такое прочтение покажется неоправданным домыслом, скоро появится возможность познакомиться с «Арт-Забастовкой» и «Читателем в психологической войне» – теоретическими работами Хоума. Там можно обнаружить те же лозунги, которые выжигают кислотой на стеклах витрин или царапают отверткой на капотах антикварных авто новые луддиты в «Минете», только там они уже не будут казаться пародией, превзошедшей оригинал.

Так что «Минет» все же нельзя пока рекомендовать тинейджерам для школьного чтения на уроках профилактики экстремизма. Непедагогично. Как бы объекты «Минета» не вызвали у подростков зависть.

К политическим радикалам можно относиться по-разному. Как к экскрементам большого мегаполиса, новому городскому или, как его еще называют, «вторичному», варварству, как к всегда готовой массовке для клипов Тома Морелло или, совсем уж пафосно, по-шестидесятнически, как к эмбриону новой исторической реальности, вынашиваемой в теле позднего капитализма. Читать Хоума можно даже тем, кто точно знает про себя, что никогда никуда не выйдет в черной маске, никогда не примкнет ни к одной из «безумных» толп, никогда не подставит свой бесценный и неповторимый череп под эрегированную дубинку копа. Людям, ежедневно пытающимся справиться с дефицитом личного бюджета, «Минет» может помочь сократить другой дефицит – недостаток адреналина в крови.

Чисто физиологическая проблема адреналина напрямую связана с проблематичностью подлинной социальной «критики действием» – самого экстремального вида спорта конца хх-ого века. Например, склонность к ролевым с/м-ритуалам, часто трактуемая Хоумом как настоящая мотивация политической активности персонажей, сама по себе является ни чем иным, как вариантом «критики действием». Удовольствие в с/м – самом театральном «извращении», достигается не за счет боли или страха, но за счет возможности играющих хотя бы метафорически выразить правду о господствующих социальных отношениях. Общество товарного фетишизма, в котором принято голосовать покупками, не может обойтись без пряного рекламного культа вожделенных предметов-символов. Классово антагонистичное общество просто не может не быть садо-мазохистским, не может обойтись без власти наручников, дубинок, сапог, камуфляжа, командного голоса и цепей, ведь весь кайф этого стиля умещается только в обнаружении неравенства. В обычных, не игровых условиях, подобное обнаружение немедленно привело бы любого из нас к физическому столкновению с настоящими общественными доминаторами.

Имеет ли то, о чем пишет Хоум, отношение к государству (реальности), которое выдало нам с вами паспорта, или «Минет» касается только британцев, соблазненных пророчеством Маркса о том, что первая необратимая революция произойдет именно на их, наиболее промышленно развитом, острове?

По-моему, проза Хоума имеет самое прямое отношение к любому государству, ставшему собственностью олигархии, к любому дисциплинарному, законтаченному и опомоенному региону, где неизбежно заводятся бациллы социального брожения и против них с неизбежностью применяются токсичные и почти не излечивающие ферменты. И путинизм, и блэризм и клинтонизм тут весьма похожи. Если петля опасно сужает трахею критического сознания, какая разница, кто именно тянет за веревку? За время написания этого комментария в России арестовано несколько анархисток, обвиняемых в подрыве приемной ФСБ и один молодой марксист, у которого нашли при обыске револьвер, сотню патронов и два самодельных радиоуправляемых взрывателя, концерт популярной среди бритых группы с солярным названием окончился, не начавшись, милицейской стрельбой в воздух и высаживанием всех стекол в съехавшихся на звук «упаковках», пара иностранных посольств ремонтирует фасад после ночных бутылок с зажигательной смесью и недружественных граффити, неизвестные в Киеве забросали такими же бутылками тамошний «Мак Дональдс», а на одного кинематографиста-новатора завели дело только за то, что он добровольно приколачивал себя к кресту на фоне действующего храма. Вы можете сравнить и проверить, что произойдет вокруг вас за время чтения «Минета». Не забывайте только, что помимо транслируемых на нас медиа-гигантами новостей существует пока в сети и альтернативная информация. Ищите разницу.

В России, так же как и в любой другой цивилизованной стране, если вас взяли на несанкционированном марше, закончившемся дракой с ментами, вы услышите что-нибудь, вроде: «авторучка, лист бумаги или хер в очко!». Здесь, как и везде, спецслужбы и телевидение – две стороны, обеспечивающие друг другу работу. Не потому ли самые иррациональные абзацы «Минета», посвященные действиям средств массовой дезинформации, один в один напоминают новейшие антиэкстремистские изыскания наших спецведомств, посвященные то левацкому, то фашистскому, а то и вовсе сатанинскому заговору и сливаемые через большую прессу в индивидуальные телевизионные корыта рядовых обитателей фермы. Здесь, как и везде, хватает людей, которым мало мечты о куске пирога, они хотят захватить всю пекарню и с неистовостью сперматозоидов ломятся через загорождения.

Человек в инвалидном кресле, попросивший закурить у молодых нигилистов, потрошащих магазин, получает два блока Silk Сut в руки. Мы никогда не узнаем, покалечился ли он на империалистической войне, защищая чьи-то нефтяные вышки, заколачивая прибавочную стоимость для босса в звучащем, как ад, цеху или на трассе, выпив лишнего от «демократической» безнадеги, под колесами спешащего на срочную встречу менеджера. Халявный дым, бесплатный, как сама жизнь, станет ему утешением. Вокруг нас полно таких людей в инвалидных креслах, полно витрин, ломящихся от предлагаемого счастья, полно мальчиков и девочек с челюстями, сведенными от ненависти и страсти. Маловато только халявного дыма. Думаю, вы уже поняли мою мысль. Развивать ее дальше, значит подставляться под статью о разжигании.

Недавно интервьюер спросил Малькольма Макларена, что он себе думает о своем ситуационистском прошлом? – На этот раз все будет проще – ответил ветеран – возможно мы просто, ничего никому не объясняя, тысячами выйдем на улицы, чтобы жечь макдональдсы".

В России сегодня то же самое можно прочесть в любом интервью Вани Трофимова из «Запрещенных Барабанщиков» или Гарика Осипова со «101».

Стюарт Хоум решает проблему неуместности идеального персонажа в своем романе старым античным способом: в первой же главе появляется бог из адской машины, его величество динамит освобождает пружину сюжета. Бог – динамит провоцирует сразу несколько теорий заговора, становящихся несущими линиями романа. Не удивительно, что подозрение и харизма падает на человека, который пройдя весь супермаркет так и не находит чего-нибудь, что он хотел бы в нем украсть.

В тот момент, когда власть перестает воспринимать некоторые высказывания и тексты как опасное насилие, само насилие неизбежно приобретает рефлексивные, философские и поэтические черты, обращенные против власти.