Минос, царь Крита

Глава 2 Минотавр

Минотавр

Господин мой, царь царей,величайший на суше и на море,Владыка живота и сердца моегоВозвысил меня из грязи,Поднял меня с колен.Глаза его мечут молнии -Как прекрасен господин мой,ведущий войско свое на бой!Стопы его потрясают небо и землю -Как прекрасен господин мой,предводительствующий кораблями своими!Господин мой, владыка сердца и живота моего,Взял меня из рабов,В божественной доброте своейприблизил меня к своим стопам,Велел стать пред очами своими,Вложил в мои руки палицу и булаву,Велел принести ему головы и сердца врагов его.Я с трясущимися ногами повиновался ему.Я захватил его врагов,Я уничтожил их силу,Я сокрушил их мощь!Я принес ему головы и сердца величайших мужей,И он пожрал их, как лев пожирает олененка.Господин мой, владыка живота и сердца моего,Затрясся от смеха,Затопал ногами от радости,Когда я пришел к нему с победой,И посадил меня за свой стол,И угощал меня со своего блюда!..Из песни Итти-Нергал-балату (Нергал-иддина),начальника личной охраны царя Крита Миноса, сына Зевса.Стихи А. Богданец.

Зевс. (Дикта. Пятый день первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Близнецов)

На склонах горы Дикты есть вход в пещеру, где некогда моя бабка Рея прятала от своего прожорливого и неукротимого супруга Кроноса новорожденного Зевса.

Именно сюда отец повелел мне явиться за мудрыми наставлениями на первое девятилетие правления. Я прибыл к подножию горы с небольшой свитой из шести гепетов. Спутники мои разбили шатры внизу, я же, захватив с собой лишь оружие, отправился наверх, петляя меж густых зарослей терновника.

Неожиданно из кустов выскочил невысокий человек, одетый в набедренную повязку из белоснежной козьей шкуры. Я схватился за рукоять меча. Но он, хотя и сжимал в могучей руке копье, не собирался нападать, и я не стал обнажать оружие. Некоторое время мы пристально рассматривали друг друга. Он был едва ли выше меня ростом, коренастый. Мышцы, крепкие, как камни, выпирали под смуглой кожей. Некрасивое, лобастое лицо, заросшее седой бородой почти до маленьких, недобрых серых глаз. Странный был у него взгляд. В нем застыла вечность.

-Кто ты, юный путник, влачащийся в одиночестве по змеистой тропе, нарушающий покой богоравных дактилей? - весьма недружелюбно спросил меня человечек. Он произносил слова, как в древних песнопениях в честь Посейдона-Потния.

Я с восхищением уставился на него. Никогда не думал, что доведется поговорить с одним из этих древних созданий. Когда моя божественная бабка Рея рожала Зевса, то, боясь привлечь криком внимание своего кровожадного супруга, пожиравшего собственных детей, вонзила пальцы в землю, и оттуда явились дактили: пять мужей и пять жен. Передо мной стоял один из принявших на руки младенца Зевса. Может, именно он научил Рею явиться к мужу своему и признаться, что она разрешилась от бремени, и, чтобы супруг не искал младенца, подать ему камень, завернутый в козьи шкуры?

Дактили сберегали моего отца до той поры, пока он не возмужал и не победил Кроноса.

-О, древний спутник олимпийских богов, ведающий тайны, недоступные смертным! - произнес я, невольно склоняясь перед жителем этих мест. - Я тот, кого позвал в эту пещеру родившийся в ней.

-Назови имя своё, дерзкий юнец, смущающий своей ременнообутой стопой покой священного места! - проскрипел дактиль.

-Зовут меня Минос, и я сын Зевса, владыки богов. Дозволь и мне узнать, как называть тебя, древний и могучий?

-В отличие от жен нашего рода, мы не таим своих прозваний. Для бессмертных и людей я - Иасий, - с достоинством ответил дактиль, недоверчиво поглядывая на меня. - Ты молод, Минос, называющий себя сыном Зевса. И ты - смертный. А чернокудрый и грозноокий Зевс, которого я воспринял на руки, едва он появился из лона матери своей, говорил: должен прийти тот, кто исторгнет власть из рук пеннокудрого быка, великого Посейдона, и благодаря кому на Крите воцарится владычество анакта богов Олимпийских. Но как может зеленый росток соперничать с могучим древом?

Он просто буравил меня взглядом, и его древние глаза напоминали бездну.

-Срок людей короток, - ответил я, без страха взирая в лицо вечности. - Ты помнишь еще Золотой век, и я кажусь тебе юнцом. Но по людским меркам я давно не юноша, а зрелый муж.

-Может статься, что твоей жизни окажется довольно, чтобы завершить начатое не тобой и не сегодня, - недоверчиво проскрипел Иасий. - Но сдается мне, что не коротковечен должен быть тот, кому удастся побороть власть потрясателя земли Посейдона и божественной змеи Бритомартис. Что же. Пойдём. Положи оружие здесь. Ему не место в святилище. И сними обувь свою, поскольку не должно ступать ногой, обутой в кожу убитых зверей в святая святых. Я дивлюсь, что ты не вспомнил об этом внизу. Тебе скорее пригодился бы теплый плащ.

Я виновато потупился. Покорно снял перевязь меча. Повесил ножны на куст. Разулся. А потом отважно доверился Иасию, поспешившему наверх.

По мере подъема почва становилась все беднее, трава реже. Мы взбирались долго, и я, торопясь за юрким провожатым, разбил ноги в кровь. Наконец, мы достигли пещеры. Дактиль повернулся ко мне и отрывисто буркнул:

-Сегодня я провожу тебя, скиптродержец Минос. Но если тебе придется вернуться сюда, то в другой раз ты пойдешь один.

И шмыгнул в провал входа. Навстречу мне пахнуло холодом и сыростью, я почувствовал мокрые, скользкие камни под ногами. Путь круто вел вниз. Иасий не стал ждать, пока мои глаза со света привыкнут к темноте. Я же, боясь потерять из вида белую шкуру на его бедрах, ничуть не сбавил хода. Он спускался легко и стремительно, прыгая по уступам с ловкостью горного козла - так быстро, что я невольно подумал, а не хочет ли злобный демон, чтобы его спутник сорвался и погиб?

Спотыкаясь и ушибаясь о камни, я едва поспевал за ним. Постепенно глаза мои привыкли к темноте, и я стал различать очертания тропы, щели и боковые ответвления в пещере. Наконец, мы оказались на самом дне, в большой зале, украшенной белыми наростами, свисавшими с потолка до пола.

-Может быть, ты и правда тот, кого мы ожидаем. Простой смертный своротил бы себе шею, - удовлетворенно подытожил дактиль. - Что же, прощай, короной увенчанный Минос, называющий себя сыном Зевса.

-И ты прощай, божественный! - склонился я, - И не гневайся на меня, что я потревожил покой твой.

Он усмехнулся и исчез в темноте пещеры.

Я, с трудом переводя дыхание, огляделся. Стены пещеры были покрыты каплями воды. В воздухе пахло сыростью и тленом. Холод, который я сперва не замечал, разгоряченный путем по жаре и стремительным спуском, начал давать о себе знать. Воистину, в безрадостном месте возрастал мой отец. С трудом верилось, что я нахожусь в святая святых Крита, ибо ни роща Бритомартис, ни храмы моего дворца на горе подле Кносса не могли сравниться по значимости с этим местом. Я благоговейно обошел пещеру, разыскивая знаки пребывания здесь своих божественных предков. Но она казалась столь дикой, будто нога бога вовек не ступала здесь. Зато следы пребывания людей - сосуды и кости многократно приносимых жертв я нашел. Равно как и кострище, слой углей в котором был столь толст и плотен, что я невольно подумал: не должен ли был и я взять с собой барана и вина для ублаготворения отца? Но он говорил мне: явись один, налегке...

Я сел на корточки, вслушиваясь в безмолвие, нарушаемое только стуком падающих со сводов капель. Безуспешно попытался согреться теплом собственного тела. Постепенно мелкая дрожь начала колотить меня. Разбитые ноги болели.

Внезапно разлившийся по пещере золотистый свет возвестил о приходе божества. Отец - в пурпурной хламиде, высокий, могучий, как молодой бык, - стоял передо мной. Юная дева в легкой одежде, подобная белому лебедю, стыдливо держась чуть поодаль, улыбалась мне. Она была так хороша собой, что красота её вызывала лишь восхищение и благоговейный трепет. И в душе моей не возникло и тени желания, пока я любовался этим нежным, как цветок яблони, лицом под ворохом золотистых кудряшек, непослушно падавших на высокий гладкий лоб. Пещера чудесно преобразилась с появлением божеств. Не вода, но яркие росписи красовались теперь на вмиг выровнявшихся стенах. Не сталактиты, но стройные белые колонны поддерживали высокие своды. Не тленом, но розовым маслом и амброзией запахло в теплом воздухе.

Я неуклюже поднялся навстречу богам, учтиво поклонился и произнес слова приветствия.

-Сын мой!!! - Зевс стремительно шагнул ко мне, лицо его сияло неподдельным счастьем. - Сын мой, любимейший из сыновей Европы! Анакт царства, величайшего и славнейшего в Ойкумене!!!

Он притянул меня к своей широкой груди, не дав склониться в почтительном приветствии, покрыл лицо и голову мою горячими поцелуями:

-Радость сердца отца своего, отважный и смелый муж, превосходящий всех смертных мужей, любимец богов олимпийских. Тот, кто воплотит мечты мои!!! Кто восславит меня на этой земле!!!

-Отец! - прошептал я, обвивая его шею руками, как в детстве. Прижался щекой к его бороде. Блаженно зажмурился, вдыхая знакомый аромат амброзии, исходивший от Зевса. Тепло его тела сразу согрело меня, и дрожь унялась. Отец тем временем насладился первой радостью встречи и, отстранив меня, внимательно окинул взглядом:

-Ты похудел за последнее время, сын мой, и выглядишь бледным и больным. Поведай мне, что так гнетёт тебя? Ты утомлен дорогой? - он заметил едва поджившие следы борьбы на моем теле и, нахмурившись, заставил меня повернуться. Сгорая от стыда, я подчинился. Отец приподнял скрывавшие мою спину кудри и недовольно пощелкал языком. - Ты словно сражался с яростной львицей!

-Всего-навсего с толпой обезумевших старух и одной молодой женщиной. Правда, не скажу, что эта женщина была слабой, - я заставил себя рассмеяться. - Но это все позади. Я не болен и бодр, как пес, которого хозяин взял на охоту.

Отец погладил меня по лицу и произнес с явным сочувствием и заботой:

-Хотел бы я верить твоим словам, но глаза говорят мне другое. Подкрепись, прежде чем мы начнем говорить с тобой. Геба, дочь моя, окажи почтение брату своему. Не возносись в гордыне, бессмертная, перед смертным, ибо ему суждено стократ возвеличить нас на этом прекрасном и изобильном острове!

Но восхитительная Геба и не думала кичиться. Всплеснув руками, она вызвала из сияния юношей, которые разостлали на мозаичном полу ковер, поставили на нем столик и два покрытых львиными шкурами кресла. Водрузили на столешницу золотое блюдо с горой жареного мяса, два украшенных чеканкой золотых кубка-канфара и кратер, в котором тут же смешали воду и вино.

-Сядь к столу, услади свое сердце едой и питьем, анакт Минос, сын Зевса, - голос девушки был как перезвон серебряного систра, её нежное, округлое лицо сияло радушием, - ибо придают они крепость членам и остроту уму. Тебе же сегодня понадобится напрячь все силы, чтобы не упустить ни слова из мудрых речей своего отца.

Я опустился на мягкую подушку, устилавшую кресло. Зевс тоже сел. Геба ловко разлила по тяжелым канфарам ароматное вино. Подала мне серебряный таз с чеканенными по кругу голубками, летавшими среди цветов, полила на руки из изящного кувшина и принесла тонкое полотно, чтобы осушить руки. Сев подле отца, я взял кубок и невольно залюбовался чеканкой, поражаясь, как проработаны до мельчайших деталей гибкие стебли лилий, большие цветы которых клонились под собственной тяжестью. Даже в Кноссе, славном своими мастерами, не видел я подобной красоты.

-Я гляжу, тебе пришлась по нраву работа божественного Гефеста, лучшего из мастеров Ойкумены? - спросил Зевс, поймав мой восхищенный взгляд. - Пожалуй, если ты и впредь будешь таким молодцом, как сейчас, я подарю тебе шлем, сделанный моим искусным сыном. В этом шлеме ты будешь прекрасен, как Аполлон.

-Где мне сравниться с сыном Латоны? Лик его подобен солнцу, - смущенно пробормотал я.

Зевс положил на тарелки куски румяного поджаренного мяса и более аппетитный с радушием хозяина подвинул мне. Сам взял кубок, с удовольствием отхлебнул из него. Я всегда завидовал его умению наслаждаться радостями жизни: едой ли, питьем, любовью. Мне, в отличие от братьев, этот отцовский дар достался в меньшей мере. Вот и сейчас меня занимали мысли о грядущем разговоре, и я едва отщипнул от своего куска.

Наконец Геба принесла кувшин с душистой водой и серебряный тазик, дабы мы могли омыть руки от жира, вновь наполнила наши кубки и скрылась в сиянии, струившимся из глубины пещеры. Отец сделал пару больших глотков, задумчиво произнес:

-Итак, сын мой, я доволен тобой. И полагаю, что ты и впредь окажешься столь же отважен и дерзок, как в Священной роще. Выслушай внимательно: это воля моя. Ты пришел в этот мир для того, чтобы подчинить Крит моей власти. Ты - сын моего духа, возлюбленный мной больше других... - Зевс перевел дыхание, взял меня за руку. Ладонь его была горяча. - Я повелеваю тебе исполнить мою волю. А это будет очень нелегко. Ты знаешь, что хоть и владею я по праву договора между нами, сыновьями Кроноса, Критом, но заносчивая Бритомартис не признает во мне господина своего. Ты должен усмирить её.

О, боги! Я не ослышался?! Отец желал, чтобы я восстал против могущественной богини, дающей жизнь и благополучие этому острову?!

-Я?! - возглас невольно сорвался с губ моих. - Но отец, я всего лишь смертный...

-Ты всего лишь мой сын! - отрезал Зевс, мгновенно становясь из благостного и радушного властным и непреклонным. - И ты сделаешь все, чтобы сломить гордыню Хозяйки острова. Ты лишишь её почета! Да не будут в царстве твоем совершаться мерзости во славу её. Или неведомо тебе, что Великой матери Бритомартис приносятся в жертву люди? Спустись в подземелья дворца: в самом сердце его ты увидишь сосуды. Загляни в них, Минос, ты найдешь там кости детей, сваренных и съеденных жрицами Диктины.

-Я слышал об этом и ранее, отец! - прошептал я враз севшим голосом. Мне хотелось ещё спросить, участвовала ли в таких обрядах моя мать, но я побоялся услышать утвердительный ответ. - Сердце моё открыто тебе и нет в нём уголка, тебе неведомого, поэтому знаешь ты, насколько эти обычаи ненавистны мне. К тому же сейчас, узнав, что происходит в священных рощах, я ощущаю ярость в груди своей, едва помыслю об этом! Но богиня могущественна и почитаема моим народом.

-Не сильнее тебя, сумевшего овладеть ею в её же доме! - с довольной усмешкой напомнил Зевс. - Что же до людей, что слепо ей преданы, то не стоит начинать с тех мест, где жрицы могущественны. Я полагаю, что ты не сможешь пойти против своего сердца, когда навстречу тебе выйдут мать и жена. Но яви силу свою и решимость в тех городах, в которых сильна рука твоя. Где много мужей, которые ненавидят власть женщин. Обопрись на чужеземцев, которые не чтят Бритомартис и не устрашатся неистовых жриц. Я знаю, в круге твоем есть такие, которым ты доверил бы и жизнь свою. Паросцы, например - воины, чьей верностью платит этот скудный дарами сестры моей Деметры остров за зерно, масло и вино Крита, что ты ежегодно посылаешь во владения Парии. Поищи союзников среди невольников, привозимых на Крит. Разве плох оказался Итти-Нергал-балату, в котором ты весьма проницательно угадал сына смертной женщины и хозяина бабилонских полей смерти - Нергала? Есть и другие. Например, среди пышноволосых ахейцев, что мчатся на остров ловить удачу, не найдя её на родной земле. Я не поручил бы тебе такого, с чем ты не справишься, Минос.

Он испытующе посмотрел на меня, его густая бровь поднялась, и лицо приобрело слегка плутоватое выражение. Я не спешил с ответом. Взял кубок, уставился в колышущуюся, бледно-розовую влагу, словно не было ничего важнее сейчас, чем игра золота кубка и бликов вина на дне его.

-Да, отец, среди рабов моих, которым я доверяю оружие, есть те, на которых могу положиться, но это безумие - возвысить чужаков, разбойный сброд и рабов перед благородными воинами Крита! - наконец возразил я. - Поверь, я потеряю любовь своих воинов! А тебе известно, как дорого далась она мне. Отец, я богато одарен тобой. Ты дал мне искусство мудро рассуждать. Я, волей твоей, умею судить справедливо и милосердно, никто не был недоволен мной, когда я облагал земли податями или делил военную добычу. Арес, твой бранелюбивый сын, любит меня и дарует свою храбрость и ярость боя. Но совоокая дочь твоя, Паллада, не столь благосклонна ко мне. И многие битвы и войны я проиграл бы, если бы не советы присных моих, которые в большей милости у Афины! Например, Вадунара, сына Энхелиавона, любимца Разрушающей города! Кем буду я, если критские воины оставят меня? Не посмешищем ли перед другими царями?

-Коли любовь отважных промахов, лучших воинов Крита, что бьются впереди всех прочих, к тебе не ложна, - спокойно ответил Зевс, и только бровь его дернулась едва заметно, выказывая сдерживаемое недовольство, - то они не отвернутся от тебя. Если же она притворна, то найдется другой повод, чтобы промахи покинули своего царя.

-Но я только взял скипетр в свои руки! - с отчаянием воскликнул я и со стуком поставил на стол кубок. - Отец, ты знаешь, война с Бритомартис повлечет за собой бедствия. Её необузданный супруг сможет отомстить Криту. Не зря же рождение моё было отмечено дрожью земной и восшествие на престол - тоже.

-Но Крит устоял, а ты - стал царем, - заметил Зевс.

-Если землетрясение разрушит дома, а засуха погубит урожай, если дикие звери растерзают стада, то как жители Крита будут чтить царя, навлекшего на них эти беды?!! Дозволь мне укрепиться на троне, тверже сжать скипетр в своей руке...

-Довольно! - Зевс раздраженно хлопнул по столу ладонью. - Зачем я удерживал на троне одряхлевшего Астерия, сына Тектама, как не для того, чтобы дать тебе возмужать и показать, на что ты способен?!! Ответь мне, чем ты занимался эти десять лет? Разве люди Крита не узнали и не полюбили тебя?

Он встал, подошел ко мне, доверительно коснулся плеча:

-Чего ты боишься, Минос, наихрабрейший и мудрейший среди смертных сынов моих?! Кто, если не ты, усмирил морских разбойников, подчинил Киклады, устрашил прибрежные города? Разве не ты был наместником царя в Фесте, доколе не отошло это владение твоему брату Радаманту? Кто был лавагетом в Кноссе? Не ты ли основал Кидонию на западе острова? Разве не ты покорил земли в Аттике, чтобы серебро рудников Лавриона текло в твою казну? Тебе ведома царская премудрость, ты опытен и зрел, сын мой. Третий десяток лет живешь ты на земле. И потом, ты полагаешь, я не знаю о том искусстве, которому обучил тебя Анубис, бог далеких египтян? Тебе ведомы людские сердца и ты сможешь найти путь, как покорить их. А у меня есть основания торопить тебя начать перемены. Пока ты свободен еще от той хитросплетенной паутины, в которой запутались столь сильные люди, как Астерий, сын Тектама, или твоя мать! Сын мой, я избрал меж смертных жен Европу - и она была предана мне. Потому я указал на нее Астерию, сыну Тектама, чтобы она стала верховной жрицей и подточила могущество Бритомартис! Но ты сам видишь, как надежно Диктина обольстила её. И теперь нет у неё оплота более могучего, чем твоя богоравная мать!

Я тяжело поднял взгляд на отца:

-Многомудрая Европа! По-твоему, мой божественный отец, она не встанет на защиту своего божества? Ты хочешь, мой повелитель, чтобы я пошел против родившей меня? Не назовут ли тогда меня преступником, страшнейшим из рождённых на земле? Не отвернёшься ли ты сам от меня в ужасе?

Зевс покачал головой:

-Ничего не свершается без воли богов. Это девятилетие, сын мой, будет тяжким для тебя. Но рукам твоим не суждено обагриться кровью матери. И я верю, что если ты останешься тверд на путях своих, то труды твои увенчаются успехом, и не далее, как по истечении девяти лет Бритомартис много потеряет в могуществе своем.

Он с надеждой глянул мне в глаза:

-Не обмани упования мои. Ибо если ты окажешься слаб - то не знаю, на кого ещё мне опереться! И придется мне, законному владыке этих мест, уступить брату Посейдону! Будто мало ему водных просторов! И будет Бритомартис смеяться надо мной и поносить меня перед олимпийскими богами!

Он не мог бы подобрать слов, сильнее язвивших мое сердце. И в позоре отца буду виноват я! Потому что побоялся защитить его права перед могучим Посейдоном и Диктиной. И в моем царстве будут приноситься мерзкие человеческие жертвы и совершаться мрачные, зверские обряды. И я, сын Зевса, буду покорен Пасифае, дочери Гелиоса, - так же, как гордый Астерий склонялся перед моей матерью. Но за дела мои ответ придется держать всему острову - старикам, что прожили десятилетия в благоговейном почтении перед Бритомартис, детям, которые еще не знают ничего о сотворивших нас. А на что способны разгневанные боги, я знал.

Я отстранил руку Зевса, встал, прошелся по пещере, решаясь. И, наконец, решившись, произнес.

-Отец! Хорошо... Твой сын не предаст тебя. Если хочешь, то поклянусь тебе именем Аида, которому рано или поздно окажусь подвластен. Но и ты обещай мне...

Я посмотрел на Зевса, собираясь с силами, чтобы голос мой звучал как можно тверже. До сей поры мне приходилось лишь просить у богов. Но теперь я требовал и не собирался уступать.

-Ты вправе просить у меня обещаний, - подбодрил отец, - и я сдержу их, коли это окажется в моих силах.

-Хорошо. Пусть гнев Бритомартис падет не на мой остров, но на меня! - выдохнул я. В голубых глазах Зевса мелькнула тревога, сменившаяся неподдельной болью.

-Это не под силу тебе? - спросил я, скалясь в нехорошей усмешке.

-Подвластно, - обреченно выдохнул Зевс. - Но одумайся, ты не знаешь, какое бремя взваливаешь на свои плечи.

-Я всего лишь твой сын, - запальчиво повторил я его слова.

-Мой любимый сын, - Зевс обнял меня, прижал к груди. - Мой маленький, отважный сын. Глупый мальчик, что намерен сгореть без следа.

Я освободился из его объятий, взглянул отцу в глаза.

-Ты исполнишь мое желание?! Да или нет?

-Ты не знаешь, чего просишь.

-Да или нет?!! - я не отводил взгляда.

Минотавр в моей душе проснулся и поднял голову. Боги не пугали его. Он не знал страха и почтения. Он был древнее Зевса и мятежен, как титан. Сын медного века, дерзко задержавшийся на этой земле.

На глазах Зевса появились слезы. Прозрачные, крупные, они набухли, а потом скатились на грубые мужские щеки, сбежали в черную, курчавую бороду. Он молчал долго, всё не решаясь связать себя обетом. Я видел: он не хочет уступать моему требованию.

-Легче самому снести беду, чем видеть страдания своего сына, - произнес он, задумчиво пощипывая бороду. - Но ты непреклонен. Да будет так, Минос. Я знаю, ты не боишься боли и выдержишь...

-Я сделаю все, что ты повелел, отец. И да не будет мне погребения, если я отступлюсь от тебя, - прошептал я.

Он снова обнял меня, взъерошил мои густые, длинные волосы, прижал к себе.

-Я люблю тебя, Минос, сын мой.

Пожалуй, он не мог сделать для меня больше, чем произнести эти слова. Они окрылили меня, придали твердость и решимость. Я черпал силу в его любви.

Я черпаю силы в ней и сейчас, завершая свой бесславный поход против Бритомартис.

Я лежал на циновке, напряженно вглядываясь в темноту пропахшей потом и дымом палатки. Гипнос давно гневен на меня невесть за что и вот уже какую ночь он с завидным упорством бежит от глаз моих, оставляя наедине с тяжкими думами.

Зевс сдержал слово. В стране (о, да не будет это помыслено в недобрый час!!!) нет ни землетрясения, ни неурожая.

Нет, так не заснешь...

Прошедший день был жаркий, и сменившая его ночь томила духотой. Лагерь еще не улёгся спать. Я слышал, как возле костра несколько выходцев Баб-Или сидят и нестройно, хмельными голосами выводят песню о поединке своего героя Гильгамеша с ужасным Хумбабой. Временами песню заглушали взрывы хохота: у другого костра беотиец Аркесий, знавший бесконечное количество баек, одна непристойнее другой, потешал ахейцев. Вот мимо палатки прошел Итти-Нергал-балату. Я узнал его тяжелую поступь и шумное дыхание. Обходит посты. При таком начальнике своего войска я могу спать спокойно и безмятежно. Не получается...

Завтра завершится мой поход, я вернусь в Кносс и пройду по улицам города со своим войском, состоящим из чужестранцев, иной раз едва понимающих язык критян. Среди них есть черные нубийцы, сожженные ветром пустынь сухощавые гиксосы, эламиты, касситы и амореи, чьи тела покрыты густыми волосами, как шерстью; светлокудрые данайцы и ахейцы. Разношерстная толпа и сброд, годный только против старух, и настоящие воины, волею злой судьбы заброшенные в чужие края. Критяне считают их шайкой разбойников. И, в общем-то, правы. Но мне эти варвары преданы, как псы...

Мне необходимо уснуть! Завтра я должен войти в Кносс как царь, а не подобно преступнику, которого Эринии гонят из города в город и не дают сомкнуть глаз. О, Гипнос, великий сын Никты, темной ночи, явись ко мне, осени меня своими легкими крылами, коснись прохладными перстами воспаленных век, принеси успокоение. Почему ты бежишь от меня, отчего ночи вместо отдыха приносят мне лишь тягостные раздумья? Чем прогневил я тебя, божественный?!!!

Роща под Кидонией. (Первый месяц первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Рака)

Мне вспомнилось начало нашего похода.

Жрицы Кидонии, узнав о приближении анакта и его намерениях, вышли навстречу, готовые стоять до конца, чтобы не пустить нечестивцев к святыне. Их лица были мрачны и решительны. Я понимал, что они скорее умрут, чем отступят, и их не напугаешь острой медью.

Сами жрицы, все, до единой, даже юные охотницы, обычно с дротиками в руках оберегающие тайну обрядов, были безоружны. Верно продумано. Воин не нападет на врага, которому нечем обороняться. Разве не постигнет его за то дурная слава и презрение мужей?

Главная среди жриц, старая ведьма, чьи седые волосы клоками свисали вдоль морщинистого лица, стояла впереди, подняв над головой двух извивающихся змей. На лице ее горел возбужденный румянец, налитые кровью глаза исступленно вращались под сморщенными веками. Опьяненная гневом, она не убоялась бы и Деймоса с Фобосом, ужасающих сыновей Ареса. И, едва завидев нас, разразилась яростными проклятьями:

-Пошли прочь, предерзостные святотатцы! Да постигнет вас страшная участь! Тот, кто посягнет на богиню, сгниет заживо, струпья покроют его, как одежда! Змеи и скорпионы станут его спутниками, да не узнает он покоя до конца дней своих! Велик гнев богини! Покарает она любого, кто осмелится поднять руку на неё, топор - на священные деревья!!!

Паросцы дрогнули. Они-то понимали слова ведьмы и много веков покоряясь грозной Парии, отлично знали, что может наслать на святотатцев гневная богиня. Не боявшиеся и самого мощного врага, готовые следовать за мной на край Ойкумены и в Эреб, они устрашились единственной беззубой старухи, потрясавшей змеями и призывавшей на наши головы гнев Великой матери. Кое-кто обратился в позорное бегство, некоторые, упав на колени, стали молить богиню о прощении. Женщины восторженно завопили.

Кровь ударила мне в голову. Более сокрушительного поражения мне в жизни не приходилось терпеть. Нечленораздельно взревев от ярости, я кинулся вслед беглецам.

-Жалкие бабы! Достойные лишь того, чтобы, подобно ахеянкам, сидеть в гинекее!!! - схватив за руку одного из лучших своих воинов, Гипериона, воскликнул я. - Вы осмелитесь бросить царя одного?! Отступить, ослушавшись воли Зевса Лабриса?! Стыд вам!!!

Гиперион вырвался и побежал прочь, не вступая в препирательства. Ещё несколько человек, замедливших было бег, устремились далее.

Я выхватил меч:

-Да будьте вы прокляты, трусливые перепёлки! Вы способны только пожирать мясо на пирах и упиваться вином! Несчастные, робкие девы! Да чтобы ваше тело уподобилось духу! Отрежьте свое мужское естество, привяжите подушки на грудь и наденьте юбки, чтобы больше не морочить мне голову!!! Мужи телом, выжившие из ума старики духом, верящие всякой нелепице! Да чтобы вы прожили долгую и бесславную жизнь и умерли на ворохе тряпок, воняющих мочой, которую вы не в силах удержать!

Но мои проклятия были тщетны. И, не желая отступать, я кинулся в сторону рощи, в надежде, что хоть кто-то последует за мной. Но славные воины продолжали позорное бегство.

И тут я обнаружил, что не все мои войска обратили к противнику хребты. Небольшие отряды варваров, набранные по совету Зевса-Лабриса, даже не думали поддаваться страху. Видимо, не слишком разбирая, какие беды им грозят от богини, они налетели на женщин, словно волки на стадо. Чужаки не видели в них служительниц божества и врагов - лишь только жён, среди которых было немало красивых. С диким улюлюканьем и похабными возгласами устремились варвары к жрицам. Те, поняв, что им грозит не геройская гибель, но насилие и бесчестье, нарушили стройность рядов и кинулись в рощу. Так овцы пытаются спастись от волков. Но где уж им уйти от хищника, легко настигающего быстроногих ланей? Тщетно искали они убежища в жилище Бритомартис. Могло ли оно, лишенное покрова святости и тайны, уберечь своих служительниц?

Я увидел, как рухнула на землю главная жрица, отброшенная Итти-Нергалом. Попыталась было подняться на трясущихся руках, но стремительно несущиеся, рослые и тяжеловесные воины не дали ей встать и затоптали насмерть. Молодых и зрелых, тех, что еще не утратили женской прелести, варвары ловили меж деревьев. Роща наполнилась криками отчаяния, мольбами о пощаде, пронзительным визгом. Некоторые из женщин пытались сопротивляться. Юные охотницы оборонялись особенно ожесточенно. Но что могли они сделать против мужей, превосходящих их не только ростом и силой, но и воинским умением? Варвары с легкостью заламывали им руки назад, усмиряли коротким ударом меж глаз, заваливали и овладевали ими при всех, на траве Священной рощи. Старых и безобразных просто хватали и с силой отшвыривали в сторону, а некоторых, намотав седые волосы на руку, стукали головой об дерево или камень. Многие, упав, уже не шевелились. Другие пытались отползти в сторону, чтобы не разделить участь главной жрицы святилища.

Священных змей варвары рубили мечами и топорами, хватали голыми руками за шеи, отрывали им головы, а потом швыряли извивающиеся куски наземь.

Потом я увидел высокого, светловолосого ахейца Полиника, который тащил на себе тюк из узорчатой ткани. Второпях увязанная в него золотая и серебряная посуда торчала наружу. Большой серебряный кубок упал на траву. Ахеец даже не заметил потери:

-Эй, - горланил он. - Я нашел, где они хранят богатства! Смотрите, там всего навалом!!! На всех хватит!

Несколько его соплеменников бросились в указанном направлении и вскоре заспешили обратно, тяжело нагруженные добычей. Их примеру последовали остальные. Торжествующий гогот варваров многократно отражался эхом.

Это - победа.

Столь же омерзительная, как одержанная мной в священной роще под Кноссом. И столь же несомненная.

Да поглотит Эреб мои терзания и угрызения совести!

Мы - победили.

И это - главное!

Я вскинул руки и огласил рощу торжествующим ревом Минотавра.

Феано. (Второй месяц первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Льва)

Жрицы Бритомартис не преминули нанести мне удар. Не сразу. К той поре мы разгромили уже шесть священных рощ в западной части Крита и приближались к Ритию.

Наше победное шествие ничто не сдерживало. Немногие мужи отваживались препятствовать моим варварам и мне, царю-Минотавру. Хороших воинов среди них оказывалось и того меньше. Мои головорезы зачастую даже не утруждались лишить их жизни, а просто отгоняли прочь, а потом набрасывались на женщин, подвергая их насилию и унижениям.

Нет оружия страшнее, чем бесчестье. Молва о наших бесславных подвигах разносилась все дальше, и я заметил, что всё чаще среди защитниц рощ не было жён из окрестных сел. Иногда мы слышали проклятия крестьянок. Но к святилищам они не выходили.

Душа моя очерствела от омерзительных зрелищ. Я и в первый раз не испытывал невыносимых мук, подобных тем, что пережил в священной роще под Кноссом. Теперь и вовсе святилища виделись мне не более чем покоренными вражескими твердынями, а женщины - законной добычей моих воинов. Разве критяне вели себя иначе в городах, которые доводилось мне брать на Кикладах? Сам я в насилии над жрицами не участвовал. Мне противно сходиться с существом, охваченным страхом или ненавистью. Хотя мои варвары, чтя обычай, приводили мне самых хорошеньких девушек на утеху. Я тут же награждал ими того или иного воина, если хотел выделить его среди товарищей.

Но та женщина, которую приволок мне пьяница и головорез Набу-Дала, тронула мою душу.

Во взоре её был безмолвный крик о помощи. Она вымученно улыбалась, но бледные губы подрагивали. И я принял эту женщину - кажется, к величайшему удивлению воина, уже приготовившегося получить её в награду.

Я протянул ей руку, и она вцепилась в неё, как утопающая. Мы прошли в палатку. Пленница покорно села возле входа, выжидающе глянула на меня. Произнесла хрипловатым, срывающимся голосом:

-О, анакт, боги благосклонны ко мне.

-Ты пленница, которую привели мне на утеху. Какая может быть здесь милость? - ответил я резко.

-Слава о тебе, анакт, как о человеке сдержанном и достойном, не ложна, - пролепетала она.- Я верю, ты не обидишь меня.

-Я бы не был на твоём месте так уверен. Неужели ты думаешь, что молодой мужчина, вот уже второй месяц лишенный любовных утех, сможет не тронуть женщину, которая в его власти?

-И все же, принадлежать анакту Крита - это не быть отданной на бесконечное бесчестье варвару, который будет покрывать тебя с яростью зверя... Знаешь, это гнусное животное, что пленило меня, с его зловонным дыханием...

Голос её дрогнул, и она разрыдалась, вздрагивая всем телом.

Совсем молодая, невысокая, хрупкая и беззащитная, как полевой цветок под плугом, она ранила моё сердце. Я велел принести воды и подал ей умыться. Потом пригласил разделить со мной трапезу.

За едой жрица рассказала мне, что её зовут Феано, что она - посвященная Бритомартис и достойного рода. Мать её тоже была жрицей. Содрогаясь всем телом, Феано поведала, как боится гнева Богини. Я попытался утешить её, сказав, что долг перед Диктиной она выполнила, как могла, и не её вина, что не хватило сил удержать своими тоненькими девичьими руками толпу крепких, как быки, мужей. Она с облегчением ухватилась за мои слова. Особого рвения, которым часто пылали служительницы Диктины, я в ней не заметил. Скорее, Феано казалась примерной дочерью и послушной исполнительницей чужой воли.

На ложе моё жрица взошла с покорностью.

Сейчас, вспоминая её, я пытаюсь найти свидетельства коварного замысла, который юная женщина смогла осуществить. В её движениях была скованность, но я видел в этом лишь знаки пережитого испуга. Она сумела своей напускной кротостью ввести меня в заблуждение. А беззащитность её распалила мои желания настолько, что я утратил осторожность. Возможно, в вожделении, испытанном той ночью, виновны были не только долгое воздержание и непреходящая усталость души, которую мне хотелось утопить в маленьких наслаждениях. Может, она подлила мне в питье какое-нибудь зелье, возбуждающее плоть? У нее было время это сделать. Или натерла свои волосы каким-то колдовским составом? Помнится, запах у них был особенно манящий. А впрочем, какая разница? Сделанного не исправишь.

Стараясь быть нежным, я обнял Феано и, шепча ласковые слова, притянул к себе. Она оказалась далеко не столь робкой, как представилось мне сначала, но меня это не насторожило. Я жаждал ее ласки и совершенно доверился ей.

Жрица нанесла мне удар на пике наслаждения. Когда мое горячее семя низверглось в её лоно, и я мягко откатился в сторону, тяжело дыша, Феано вдруг расхохоталась - зло, визгливо, торжествующе:

-Ну, вот ты и попался, анакт Минос!!! Я, жрица Бритомартис, объявляю тебе, богоборец, волю Диктины. Отныне каждый раз, когда ты будешь сходиться с кем бы то ни было, кроме Пасифаи, дочери Гелиоса, семя твоё да обратится в змей и скорпионов!!! И будь ты проклят отныне и во веки веков!!!

Последние слова прозвучали воплем, в котором было больше боли, чем ненависти.

Я потерялся и не знал, что делать.

Она снова пронзительно закричала. Амореи Бел-ле и Римут, стоявшие на страже, кинулись было в палатку:

-Прочь! - рявкнул я, хватая меч.

Воины поспешно скрылись.

И тут я увидел, что живот женщины вздувается прямо на глазах. Отвратительная черная змея высунула голову из её лона. Я ударил гадину мечом. Женщина опять завопила. Я, не помня себя от ярости и растерянности, вонзил ей меч в горло. Она захлебнулась кровью и смолкла.

Живот её продолжал набухать и сделался уже как у беременной на сносях. Боясь, что он сейчас лопнет, я проткнул его. Тотчас же из раны высунула голову новая гадюка. Шипя, скользнула вниз. Следом за ней из отверстой раны выкарабкался, перебирая паучьими ногами, скорпион. Я рассек змею, раздавил рукоятью меча трех копошащихся гадов и скорчился в приступе рвоты. Тем временем ещё одна гадюка выползла из тела женщины. Я, не задумываясь, рубанул и её.

Следующим моим побуждением было выскочить прочь из палатки, но я вовремя подавил его. Стражники могли устрашиться, увидев мой ужас, и своими криками перебудить всех. Варвары - отважные воины, но, в отличие от критян, простодушны и, временами, совсем по-детски пугливы. Они не побегут перед лицом врага, их не смутят угрозы и проклятия, но совершившееся колдовство и испуг вождя способны сломить их мужество.

Пожалуй, и безобразный Пан, внезапно явившийся им, не смог бы наделать большего переполоха, чем я, поддавшийся своему страху! Пришлось остаться в палатке наедине с заколдованной покойницей.

Мерзость, плодившаяся в теле женщины, расползалась во все стороны, и я еще долго, потеряв счёт времени, рубил и давил ядовитых тварей - до тех пор, пока последняя из них не испустила дух.

Некоторое время я напряженно ожидал, не появится ли что ещё, но мысли мои уже обрели былую четкость и ясность. Я, успокоившись, решил, что жрицы хотели только напугать святотатца, посеять смятение в моем сердце, устрашить моих воинов. Иначе почему мириады ядовитых тварей не опутали меня, не зажалили насмерть?

Одно другого не лучше.

Что же мне теперь делать?

Утаить нападение не удастся. Труп не скроешь.

Покаяться и отступить? Невозможно!

Оставалось только одно: не спешить, надеясь, что здравая мысль придет мне в голову, и я смогу обратить коварный план жриц Бритомартис против них самих.

Я хорошо помню, как поднялся, взял амфору с водой, сделал несколько глотков, с нечеловеческим спокойствием омыл с тела кровь гадюк. Набедренная повязка, отброшенная второпях, тоже была вся вымазана. Я достал из мешка новую, облачился. И решительно шагнул из палатки.

Обеспокоенные стражники кинулись ко мне. Я махнул рукой:

-Мне ничего не грозит. Приказываю вам хранить спокойствие и молчание до тех пор, пока не повелю говорить. И если хоть кто из вас сунется в мою палатку - я немедленно отправлю вас к вашей грозной Эрешкигаль, владычице смерти.

Бел-ле и Римут покорно склонились.

Я отправился по спящему лагерю разыскивать тех, на чье хладнокровие мог положиться: начальников отрядов. Итти-Нергал-балату в палатке не оказалось. Не доверяя никому, он сам, лично, обходил дозоры.

-Дева и усталость не могут удержать моего господина на ложе? - спросил кассит, едва я его нашел. - Или ты боишься, анакт, что Итти-Нергал-балату уснет и не проверит ночной стражи?

-Как могу я тревожиться, когда мне служит бессонный Нергал-иддин, которого боги создали не из мяса, а из меди? - отозвался я, искусно изображая милостивую улыбку. - А дева так усладила меня, что приходится искать моих верных псов. Мне есть что сказать вам. Найди Эвфорба с Пароса, Леонида из Фтии, гиксоса Бнона, нубийца Сети и твоего земляка Син-или, и пусть они идут к моей палатке, тихо, как для секретного совета.

Нергал-иддин обеспокоено посмотрел на меня:

-Что же случилось, мой лучезарный господин?

-Я всё скажу. Пока же отвечу одно - опасность моей жизни не грозит.

Я старался выглядеть спокойным. И голос не подвел меня. Что до бледности, покрывавшей мое лицо, то благодаря ночной темноте Нергал-иддин вряд ли мог её заметить.

Начальники отрядов собрались быстро, как могли. Я поднял руку и тихо произнес:

-Я приказываю вам хранить молчание. Клянусь отцом моим, я убью любого, кто посмеет выказать испуг громким возгласом.

Выхватив из рук Леонида факел, я рванул полог палатки:

- Загляните и посмотрите, что там творится!

Военачальники дружно сунулись внутрь и тотчас отпрянули прочь. Зрелище, действительно, было жуткое. Многие из обрубков змей еще дергались в конвульсиях. Бнон зашипел на своем языке, звериное лицо Итти-Нергала перекосило брезгливой гримасой, Леонид и Эвфорб, отшатнувшись, поспешно сплюнули себе в пазуху, отгоняя возможные чары. Даже вечно невозмутимый чернокожий Сети глухо рыкнул, с трудом подавив приступ тошноты. Син-Или призвал своего небесного покровителя, моля о защите. Варвары перевели взгляд на меня.

-Что ты приказываешь нам делать, царь? - спросил за всех Итти-Нергал.

-Завтра утром я расскажу войску своему все без утайки, как было, дабы не говорили, что я безвинно убил слабую женщину. Вы должны будете подтвердить мои слова. Перед всем войском. Жрицу Феано полагаю предать погребению с почестью.

-Слишком много для этой шлюхи! - буркнул Леонид. - Она хотела убить тебя колдовством, царь! Да пусть труп её валяется под открытым небом, а душа никогда не обретет покоя!

-Диктина знает, зачем она послала Феано. Но мне её помыслы остались неведомы, - сухо ответил я. - Что бы там ни было, я уцелел, отец мой сберёг меня. Это главное. А Феано достойна моего уважения. Ибо, хоть и враг она мне, но сердце её отважно. Она знала, что ей первой грозит гибель от ядовитых змей, но решилась пойти на мучительную смерть. Я почитаю таких людей!

Судя по мрачному виду моих собеседников, я их не убедил.

-Хорошо, пусть войско решает. Нам некогда долго стоять здесь и говорить речи, словно на совете деревенских стариков.

-Ты повелеваешь продолжить поход, царь? - уточнил Син-Или.

-Да, и ничто не заставит меня отменить это повеление! - воскликнул я, простирая руку к небу и призывая Зевса в свидетели своих слов.

-Ты неустрашим, как львиноголовая Сохмет, как великий Гор, могучий царь, - восхищенно выдохнул молчаливый Сети.

-А ты испугался бы и отступил? - ядовито улыбнулся я.

-Да чтобы я всю оставшуюся жизнь просидел за прялкой! - буркнул нубиец, сверкнув белками глаз.

Я расхохотался, пожалуй, чересчур громко:

-Вот хороший ответ!!! Кто-то думает иначе?

-Никто, о, царь царей, - за всех ответил Итти-Нергал.

Остальные кивнули, поддерживая его.

-Тогда завтра вы сами заткнете глотки тем, кто поддастся страху! - приказал я.

-Повинуемся, господин, - выдохнули мои варвары, как один.

Я отпустил их, уверенный, что они не подведут и удержат остальное войско в повиновении. С облегчением перевел дух. И почувствовал, что смертельно устал. К тому же, мелкая дрожь охватила мое тело, как от холода. Пережитой страх выходил наружу.

Внимательно глядя под ноги, боясь наступить на случайно уцелевшую гадину, я зашел в опоганенную палатку. Взял свой щит, копье и плащ и выбрался наружу. Посмотрел на небо. До рассвета оставалось еще довольно времени. Слишком много, чтобы провести его без сна. И слишком мало, чтобы успеть отдохнуть.

На следующее утро я говорил перед своим войском и не утаил ничего из случившегося. В подтверждение слов своих, взял овцу и, срезав с ее головы клок шерсти, произнес:

-Когда я сходился со жрицей Феано, не было у меня в мыслях убить ее. Но лишь когда змеи стали извергаться из ее утробы, пронзил я колдунье горло мечом и распорол живот, чтобы плодящаяся внутри мерзость не разорвала его. И пусть покарают меня боги, если я солгал вам.

Заколов овцу, швырнул её на землю.

Начальники отрядов постарались укрепить боевой дух своих воинов. И им это удалось. Когда я воскликнул:

-Я не держу при себе тех, кто устрашился! Пусть лучше покинет он меня сейчас, открыто, чем бежит тайно! - варвары лишь разразились бешеными воплями, призывая гнев своих разноплеменных богов на головы тех, кто предаст своего вождя.

Ярость затопила их, как река, разлившаяся после грозы. Особенно надрывались паросцы, не забывшие ещё своего позорного бегства под Кидонией.

Феано похоронить мне не удалось. Воины требовали бросить труп ведьмы на растерзание зверям и птицам, и я не посмел воспротивиться им. Мне оставалось только надеяться, что кто-нибудь из жриц потом погребет её останки и даст этой отважной душе упокоиться в Аиде...

О боги, да когда же кончится эта ночь?!!! И что ждет меня в Кноссе?

На радушный прием рассчитывать не приходилось. Тревожные знаки виделись мне повсюду. Например в том, что никто из жриц не пытался спасти от осквернения главное святилище Бритомартис.

Роща, в которой я стал царём, встретила нас мирной тишиной, нарушаемой лишь звоном цикад да вялым щебетанием птиц. Жрицы оставили её, предварительно очистив все сокровищницы и тайники. Моим головорезам не было чем поживиться здесь. Мы только повалили дубы, разбили алтарь на поляне, да убили попавшихся на глаза змей.

Мы уже покидали рощу, когда начала дрожать земля. Удары трезубца Посейдона были не сильны, но все же пугающи. Казалось, супруг Бритомартис предупреждал меня, что если я не одумаюсь, то он нанесёт куда более сокрушительный удар. Бледный ужас охватил было моих соратников, но я остался спокоен, и они постыдились выказывать слабодушие передо мной. А у меня уже не было выбора. Как мог я повернуть назад теперь, когда на Крите не осталось ни одной рощи Бритомартис, которую я не осквернил?

Я знал, что в Кноссе меня ждет ожесточенная схватка, и тщетно гадал, будут ли на моей стороне промахи? Знать бы, почему они не выступили против меня, подстрекаемые жрицами? Виной ли тому заботливо взращенная мной в их сердцах любовь к своему царю, ненависть к власти женщин и тайное сочувствие моим делам, или воля моего старого друга Вадунара, сына Энхелиавона?

Вадунар, сын Энхелиавона. (Кносс. Первый месяц первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Близнецов)

Вадунар, Вадунар!

Мы росли вместе, он был всего на три года старше меня, и я с детства тянулся за ним. Всё в моём друге вызывало восхищение: высокий рост, атлетическое телосложение, чем-то напоминавшее мне божественную стать отца; мужественное лицо с твердым, правильным, слегка раздвоенным подбородком, выдававшим силу характера; прямой, проницательный взгляд вечно спокойных, желтоватых глаз из-под иссиня-черных кудрей, искусно уложенных над широкими, прямыми бровями. Двигался он легко и в то же время величаво. Мне потребовалось научиться такой царственной поступи, он же совершенно не задумывался о походке.

Столь же непринужденно обращался он и с оружием. С детства его игрушками были меч и копье. Вадунар охотно показывал мне, как наносить удары и уклоняться от них.

Он любил войну не меньше, чем я. Но в то время как я мечтал о подвигах, подобных деяниям Ареса, и не упускал случая показать свою отвагу, доходящую порой до безрассудства, сын Энхелиавона нередко остужал мой щенячий пыл, говоря, что от геройской смерти царя его войску толку будет мало. Моего друга всегда прельщала цель, мне же был куда более важен путь, которым я доберусь до желаемого. Помню, однажды мы едва не поссорились. Вадунар рассказывал мне о героях и царях былых времен. Сначала мы говорили о славных битвах, где противник, весьма уступавший в силе, побеждал, благодаря смекалке и хитрости. Он рассказывал о событиях так живо, будто сам принимал в них участие. Рисовал на разглаженном прибрежном песке горы, городские укрепления, указывал, где находился противник, пути, которым его обошли.

-Города, Минос, невозможно взять иначе, чем долгой осадой или обманом, - говорил он. - Не люди, но боги складывали их стены на неприступных скалах. В каждом из акрополей имеется запас пресной воды и амбары, где царь сохраняет зерно. Если начнется война, то анакт поспешит затвориться в крепости.

-Но разве надолго хватит его продовольствия? - поинтересовался я. - Ведь царства Аттики и Пелопонесса не столь изобильны, как Крит, а и в нашем дворце вряд ли найдется запасов больше, чем на три года. Ведь если враг приступит к стенам города, в нем поспешат укрыться жители окрестных сел.

-Вовсе нет, - покачал головой Вадунар. - Умный царь не пустит землепашцев и пастухов в город, чтобы они расточили его запасы в один год, вместо того, чтобы растянуть их на два или три урожая. Пусть чернь укрывается в горах и лесах. Зачем кормить того, кто не умеет держать оружие? Потому разумно, узнав об угрозе войны и осады, отослать из города женщин и детей.

Я пощипал подбородок.

Вадунар же продолжал:

-Я рассказал тебе о том, что разумно сделать твоим врагам, Минос, анактам городов Аттики и Пелопонесса. Теперь поговорим о твоём войске. Осаждая город, будучи на чужой земле, ты не можешь чувствовать себя спокойно. И остается только одно. Если ты желаешь, чтобы крепость быстро стала твоей, не следует надеяться на мощь и силу. Лишь на ум. На твою хитрость. Или на предательство кого-нибудь в городе. Не стоит жалеть золота для этого. Так ты сберегаешь своих воинов. Можно действовать и хитростью. Но это - менее надежно. Например, сделать вид, что ты отчаялся взять город, и уплыть прочь, а потом внезапно вернуться и захватить врага врасплох, во время всеобщего празднества. Или проникнуть в акрополь под видом купцов, странствующих рапсодов. Послушай, вот какую славную хитрость придумал анакт Данай. Он бежал от своего брата Эгипта в Аргос, но и там враги настигли его. И сыновья Эгипта осадили город. Тогда Данай смог договориться с юношами, чтобы устроить их брак со своими дочерьми. Но в первую же ночь после брачного пира дочери Даная перебили предводителей вражеского войска!

Меня передернуло от вероломства - и Даная, и его дочерей. Но Вадунар был явно восхищен находчивостью аргосца. Я не выдержал:

-Но ведь это подло! И глупо! У Даная имелась возможность союза! Брак его дочерей мог бы породить мир, Вадунар! Это мерзко!!! Преступно войти в доверие и действовать своими дочерьми, словно цепными собаками, лишенными человеческого разумения! Неужели ни одна из женщин не возмутилась и не ослушалась отца?

-Одна, Гипермнестра, пощадила своего мужа Линкея. А тот, спасшись бегством, собрал силы и убил Даная!

-Поделом, - буркнул я. - Не убей старик его братьев, может, Линкей не пролил бы кровь дяди! Полагаю, сын Эгипта расправился со стариком, как мужчина, а не подобно подлой бабе, что тайком подкладывает змею в постель неугодной ей наложнице?

-Ты зря отвергаешь мои наставления! - не соглашался Вадунар. - Запомни: можно верить бывшему врагу лишь тогда, когда он мертв! И когда ты расправляешься с врагом, хороши любые пути: слабости врага твоего - твоя сила.

-Скажи, что ты пошутил, Вадунар! - не унимался я. - Неужели дружеские или любовные клятвы для тебя ничего не значат?

-Значат, когда я даю их другу, возлюбленному или союзнику. И всего лишь пустые слова, если я говорю их врагу!

Он гордо вскинул голову. Меня передернуло.

-Боги когда-нибудь покарают тебя за ложные клятвы! - прошептал я.

-Я не клянусь ими, - рассмеялся Вадунар. - В конце-концов, можно заранее испросить у богов дозволения на хитрость.

-И твоя покровительница, ужасная и мудрая Паллада, по-твоему, дозволила бы такое? - охнул я.

-А боги, по-твоему, лишены коварства, Минос? - язвительно растянул губы Вадунар.

Возразить было нечего. Мой дед Кронос тоже оскопил Урана не в честном бою, да и поединок Зевса с породившим его был далеко не состязанием двух силачей. И еще мне не хотелось ссориться с Вадунаром. Я был слишком привязан к нему, потому и вздохнул примирительно:

-Я рад, что я - твой друг.

Вадунар улыбнулся своей невозмутимой, змеиной улыбкой:

-Мир суров, Минос. Если погибнет сильнейший, то и более слабые не выдержат. Потому разумно пожертвовать слабыми, чтобы сохранить сильных. Разумно устранить угрозу, чем все время бояться удара от уцелевшего врага. Это жестоко, но это - так.

О, конечно, я, страстный охотник, знал повадки животных и поспорить с этим суровым и простым законом не мог. Это так же неоспоримо и разумно, как поступок орлицы, безжалостно выкидывающей из гнезда самого слабого птенца, чтобы выкормить оставшихся истинными анактами птиц. Но что-то в сказанном претило мне до глубины души. Я, однако, смолчал. В конце-концов, мне предстояло стать царем, и наставления Вадунара имели смысл. Но сердце моё не принимало этого!

Надеюсь, Вадунар всё ещё друг мне. Хотел бы я знать наверняка. Потому что расстались мы с ним нехорошо.

В ночь, предшествующую началу нашего позорного похода, он явился ко мне в покои. Я не спал, размышляя о грядущих делах. Отослав стражу прочь, я кивнул на пустующее кресло возле изящного египетского столика.

-Садись, Вадунар, сын Энхелиавона. Что привело тебя ко мне в столь позднее время?

-Послушай, Минос, - произнес он, глядя исподлобья мне в глаза. Он намеренно назвал меня только по имени. Я позволял ему так обращаться к себе, это было знаком моего особого расположения. И Вадунар временами пользовался этим правом, когда хотел попросить о чем-то особо важном или сокровенном. - Я умоляю тебя, выслушай меня не как гепета, но как старого друга, которого боги не обделили разумом. Сегодня на совете я много раз пытался говорить анакту Крита, что задуманное им дело - безумие. Но он не слышал меня. Не знаю, почему. И я пришел в надежде, что смогу отговорить тебя как старый друг. Разве я советовал тебе дурное, Минос?

Я ничего не ответил. Предводитель промахов повернулся ко мне и заговорил тихо, почти шепотом, отчетливо произнося каждое слово и глядя прямо в глаза.

-Ты - царь, Минос. И если ты чем-то прогневишь богов, то за твои грехи ответит весь народ Крита. Ты можешь предугадать, какие кары нашлет на остров Бритомартис? Или ты думаешь, что народ этого острова даст в обиду свою владычицу? Пойми, ты, не успев взойти на престол, восстановишь всех против себя.

-Ты всё сказал? - перебил я его сухо. - Я знаю, что может ждать меня. Но я уже ответил гепетам, что выполняю волю своего отца! Отца, на чьё могущество уповаю, и только оно служит мне защитой и оправданием самых отчаянных и дерзких дел. Ты не первый год знаешь меня. Я уже давно не безрассудный мальчишка. И никогда, слышишь, никогда (я на мгновение утратил напускную невозмутимость, но совладал с собой) не решился бы подвергнуть немыслимым карам разгневанных богов народ мой, который люблю, как своих детей! Но Зевс приподнял передо мной завесу над будущим. И мне ведомо, что гнев Бритомартис не коснется людей этого острова. Мне придется вынести многие тяготы. И мне будет нужна верность моих друзей. Каждого. И особенно твоя, Вадунар, мой друг и предводитель промахов!

Мой собеседник едва заметно нахмурился, но, веря в силу разума и убеждения, ни на миг не утратил спокойного, ровного тона:

-Я слышал это, Минос. Но ведь ты умён, боги обучали тебя. Я не могу понять, почему сын Верховной жрицы не знает, что Зевс-Лабрис никогда не был владыкой этого острова? Синекудрый Посейдон - вот тот бог, что искони был супругом Бритомартис, и только Богиня может дать власть царю Крита. Равно как только она дает жизнь, урожай, благополучие во владениях своих. Разве справедливо, вторгнувшись в дом, отнять у хозяина жену и отдать её гостю?

-Гостю?! - задохнулся я от возмущения. - Послушай, разве тебе не ведомо предание, что Зевс, спасший своих братьев из утробы Кроноса, по праву был признан анактом среди богов?

Вадунар покачал головой:

-Я не раз слышал это от заезжих аэдов, до которых ты большой охотник вместе со своим братом Сарпедоном. Но что-то я не припомню, чтобы такие песни и гимны пелись у исконных критян. Послушай, Минос. Ты ведь рожден здесь и вскормлен сосцами самой Бритомартис! Почему ты поступаешь будто чужой этой земле? Ты держишь себя, как завоеватель, но не законный владыка в этом царстве!

Я уставился на него расширенными глазами. Вадунар не мог задеть меня обиднее и больнее.

-Вот как?! - вскочил я, тряхнув спутанными волосами. - Вот как?!

И не нашел больше, что сказать. Дыхание мое со свистом вырывалось из губ, я сжимал и разжимал кулаки.

-Именно так. Потому что ты собираешься воевать с народом Крита. И я удивлюсь, если кто-то из промахов пойдет за тобой, - спокойно произнес Вадунар. - Ведь среди жриц - их сестры, матери, жены...Полагаю, многие слуги твои обворожены тобою. Ты умеешь покорять сердца людей, Минос. Но поверь, скоро любовь к тебе растает при виде твоих святотатственных дел. Никто не может любить царя, начавшего войну против своего народа.

Вряд ли он догадывался о моих сомнениях. Но попал точно в цель. Я чуть не взвыл от боли, будто мне вонзили нож в открытую рану, - и ответил резко и заносчиво:

-Преданные мне последуют за своим царем!

-В любом случае, не я, - убийственно спокойно произнес Вадунар. - Кара постигнет дерзнувшего поднять руку на богов, и я не желаю следовать за безумцем!

Сердце моё перестало биться.

-Тогда нам не о чем больше говорить, - я изо всех сил старался, чтобы бешенство, сжигавшее мою грудь, не прорвалось в голосе. Но слова мои, рождавшиеся на языке, были исполнены яда и злобы. - Я, царь Минос, освобождаю тебя от клятв, данных мне! Мне не нужна твоя служба! Ступай!

Вадунар поднялся и, не оглядываясь, вышел вон...

Его промахи не последовали за мной в поход против Бритомартис.

Ни один.

Сейчас я жалею о поспешно брошенных словах. Но я так рассчитывал на моего друга, любимца Афины. Я не ждал, что он покинет меня. Хотя, на что я надеялся? Его род живет на Крите чуть ли не с тех пор, как божественная Рея, подательница плодородия, разрешилась в пещере на Дикте Зевсом. Женщины этого рода испокон веку были посвящены в таинства Бритомартис. И сам он, хотя не раз говорил, что власть жён тяготит его, всегда покорно склонялся перед собственной матерью и сестрами, жрицами Священной рощи под Кноссом.

Но может быть сейчас, когда мы возвращаемся с победой, он снова придет ко мне? Я был готов простить его.

Настанет, наконец, это утро?!!!

Я решительно встал и направился прочь из палатки. Стражники покорно расступились передо мной.

Ночная прохлада освежила мою тяжелую голову. Я медленно побрел по лагерю. Воины спали, устроив головы на щиты, накрывшись широкими плащами. Их копья, воткнутые в землю, возвышались подле них. Кое-где в темноте еще тлели угли костров, вспыхивая багровым светом при легких дуновениях ветра. Небо, нависавшее над станом, было черно, и яркие крупные звезды украшали его. Я опустился на прохладную землю, запрокинул голову.

Постепенно чернота сменилась синевой, а на востоке появились первые розовые лучи. Я приветствовал явление Эос, радуясь утренней богине, избавительнице от ночного кошмара. Начинается новый день. Он несет испытания. Но Зевс сделал душу своего сына крепкой, как кремень, дал мне силу и счастье радоваться трудностям и упиваться боем.

Да будь благословен ты, отец мой, Зевс!

Заговор. (Кносс. Восьмой месяц первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Козерога)

Проворные, мягкие ладони банщика, египтянина Рамери, скользили по моему телу, умащая его оливковым маслом. Временами он ворчал, недовольный тем, что в походе некому было позаботиться о его обожаемом господине, и я сейчас выгляжу не лучше каменотеса, что целыми днями работает под палящими лучами солнца, открытый всем ветрам, и потребуется немало усилий, чтобы сделать моё тело истинным телом фараона Кефти.

"И ещё больше, чтобы привести в порядок мои мысли", - подумал я.

Ощущение близкой опасности не давало мне покоя с самого возвращения в столицу, но утомлённый разум не в силах был обнаружить расставленную ловушку.

"Я утерял хватку, - вертелось в отупевшей от долгих бессонных ночей голове. - Где-то раскинута сеть на меня! Почему Кносс принял мое возвращение столь спокойно? Мне устроили торжественную встречу. Жители столицы высыпали на улицы, заполнили все крыши и террасы домов, обрадованные возможностью увидеть торжественную процессию. Царедворцы выстроились на ступенях главной лестницы дворца, разряженные в лучшие свои одеяния. Конечно, многие жрицы посматривали в мою сторону косо и недобро, но глупо ожидать от них приязни. Мать ничем не выдала своего гнева, хотя вряд ли она смирилась с новшествами. Царица и воплощенная Бритомартис Пасифая вообще являла собой образец смирения. Но здесь, по крайней мере, нет ничего удивительного: на следующей луне она должна родить и, кажется, не слишком хорошо чувствует себя... А всё же, где ловушка? Не верится, что меня ожидает только неприятный разговор наедине с богоравной Европой..."

Мысли мои прервал стражник, вошедший в баню. Почтительно не глядя на обнаженного царя, он низко поклонился и доложил:

-Явился гепет Вадунар, сын Энхелиавона. Он желает говорить с тобой, анакт. Что повелишь ты, владыка?

О, боги! Вы услышали мои молитвы! С чем пришел он, мой недавний друг, некогда верный, как пес? Сердце надеялось, что не для того, чтобы продолжить распрю.

-Повели рабам, пусть они приготовят угощение для него, и услаждают музыкой, пока я не приму его.

Повернулся нетерпеливо к банщику:

-Я доволен твоей заботой, мой верный Рамери. Твои золотые руки дарят мне величайшее наслаждение. Но меня ждут дела. Подай мне одеться. Позови брадобрея Синона и можешь уходить.

Рамери поспешно стер с моей спины излишки масла холстом, с низким поклоном протянул набедренную повязку, помог облачиться и исчез быстро, как мышь. Я едва дождался, когда сменивший его раб приведет в порядок мои волосы и наложит краску на глаза. Наконец, похвалив и его, вышел из бани и направился в покои.

Вадунар сидел у маленького столика и, подперев подбородок, рассеянно внимал песне юной служанки. На его лице за маской спокойствия скрывалось напряженное, тревожное ожидание.

-Зачем явился ты, Вадунар, сын Энхелиавона? - спросил я, приближаясь к нему.

Он вскочил с кресла и, вместо обычного поклона, приличествующего знатному мужу, осел на колени и замер в безмолвии. Я приказал рабам выйти вон. Мы остались одни. Только после этого я разрешил ему говорить.

-Великий анакт. Милостивый прием, что ты повелел мне оказать, заставляет меня надеяться, что ты выслушаешь мои мольбы!

-Если ты снова пришел терзать мою печень своими упреками и призывами - лучше тебе сразу уйти, - сухо бросил я.

-О, нет! - воскликнул Вадунар, глядя мне прямо в глаза. И я увидел, что его желтоватые, змеиные зеницы полны слез. - Я пришел не для того. Выслушаешь ли ты мою мольбу о прощении?

Прощении!

Слаще мёда показались мне его речи. Как давно хотелось услышать эти слова! Я сел в кресло и велел ему подняться.

-Я не владыка далекого Баб-или, чтобы благородные и мудрые гепеты ползали передо мной во прахе. Встань, Вадунар. И говори.

Он подчинился.

-Великий анакт, и я, и вверенные мне промахи раскаиваются, что возвышали голос свой против царя и бросили тебя, божественный, в трудную пору. Есть ли нам прощение? Что должны совершить мы, чтобы искупить свою вину?

Я опустил голову, с трудом сдерживая глупую, счастливую улыбку. Мои промахи верны мне! Лучшие воины Крита! Но я не спешил выказывать свою радость.

-Велика ваша вина, - произнес я медленно. - И твоя, когда ты отказался выполнять волю мою; и промахов, что бросили своего царя в то время, когда их служба была мне необходима, как воздух. Но ты знаешь меня. Я готов простить того, кто благороден и честен, и признал свою неправоту.

Лицо Вадунара задрожало, будто я пронзил его копьем, краска стыда залила его - так, что казалось, кровь закапает с ушей и щек. Он медленно поднял руки и закрылся ладонями.

-Велика наша вина перед богами Олимпа и тобой, государь. Прости нам низость, которую мы совершили, - срывающимся голосом произнес он.

Я же едва удерживался от того, чтобы сорваться с кресла и, по старой памяти, крепко обнять его.

-Сегодня я повелел совершить гекатомбу в честь богов, хранивших меня во время похода против Бритомартис. В знак своей милости я дозволяю тебе и твоим промахам явиться на жертвоприношение. И пусть придут они на пир, который я приказал устроить в Малой столовой палате.

-В Малой? - удивленно переспросил Вадунар и спохватился, коснулся пальцами тонких губ.

-Такова воля царицы Европы, - я пожал плечами, сделав вид, что не заметил непочтительности, проявленной моим гепетом. В конце-концов, другу Вадунару такие вольности позволялись. - Она не хочет осквернять нашим присутствием священное место, где совершались пиры в честь Бритомартис. Я уступил её воле.

Вадунар молчал, всё так же уставившись в землю. Я улыбнулся и, всё же не совладав с собой, поднялся и подошел к нему, положил руку на его плечо:

-Давай забудем о том, что легло межу нами, мой старый, верный Вадунар.

-Анакт, ты великодушен, как истинный бог! - прошептал он, и в голосе его зазвучали слёзы. - Дозволь мне удалиться.

-Дозволяю, - кивнул я. - И поспеши обрадовать промахов доброй вестью.

Он поклонился и поспешно вышел. Я долго не мог отвести глаз от перехода, в котором он скрылся, и не сразу почувствовал, что по щекам моим катятся слёзы. Поспешно утер их, схватил зеркало и, озираясь, как вор (не видел ли кто?), прядью волос стер черные дорожки потекшей сурьмы. Глянул в окно на солнце. До жертвоприношения оставалось совсем немного времени. Пора было трогаться в путь.

В святилище на горе, что напоминает с моря профиль бородатого мужа , уже все было готово к гекатомбе. Сотня тельцов с вызолоченными рогами, украшенная цветами, трубно мыча, стояла, охраняемая знатными юношами - отпрысками лучших семей Крита. Промахи уже собрались и приветствовали моё появление радостными криками. Я сдержанно улыбнулся им, хотя сердце моё прыгало в груди, ликуя. Варвары и паросцы тоже стояли здесь. И критяне посматривали на них весьма недружелюбно. Мои головорезы тоже выглядели не более радушно, чем волки, почуявшие псов. Но ссоры в священном месте затеять не решались.

Юный Амфитрион, сын Пепарета из Кносса, возложил на мою голову дубовый венок. Я взмахнул рукой, давая знак к началу жертвоприношения. Тотчас заиграли флейты. Под их протяжные, торжественные звуки знатные юноши опутали быкам ноги, и я собственноручно осыпал самого упитанного тельца ячменем и солью. А потом, во славу Зевса, рассек ему лоб ударом секиры, содрав шкуру и расчленив тушу, возложил его бедра на костер и, обрызгав их неразбавленным вином, запалил пламя, вознося восторженные хвалы отцу моему и верным ему жителям Олимпа. Я восславил их всех, умышленно не назвав лишь Бритомартис-Диктину. Сарпедон нахмурился и подсказал мне её имя, но я сделал вид, что не услышал.

Костры, пылавшие на мощеной площадке, наполнили воздух ароматом жареного мяса. Юноши разнесли меж нами подкопченную на огне требуху. Я взял кусок.

Брат Сарпедон, всю церемонию неодобрительно наблюдавший за мной, не выдержал:

-Ты становишься истинным чужеземцем, Минос. Уподобляешься косматым сынам Эллина, - укоризненно произнес он, проникновенно глядя мне в глаза. На лице его блуждала беспомощная, просящая улыбка. Неужели он все еще надеялся уговорить меня одуматься? - Вот уже и богов ты славишь на чужеземный манер, забывая обычаи предков.

-Вот как?! - я вскинул бровь: и этот туда же! - Разве отец наш - не бог ахейцев? Разве не чтил его Астерий, сын Тектама? Разве кровь меднокудрых сынов Эллина не текла в его жилах?

-А медведи из кедровых лесов Баб-Или тоже в родстве с нашим отцом? - в голосе брата мне послышались с трудом сдерживаемые слёзы отчаяния. - Не гневи богов Крита, они покарают весь остров за дела твои!

-У Бритомартис не хватит силы на то, чтобы противостоять нашему отцу! - нарочито резко прервал его я и отошел прочь.

-Ты пожалеешь об этом! Помнишь, ты не раз говорил мне, что я забываю о долге царевича? А сам памятуешь ли об обязанностях царя? - с отчаянием крикнул мне Сарпедон.

-Я жду всех на пиру! - возгласил я, снова пропуская мимо ушей слова брата.

Варвары отозвались восторженными возгласами. Но и на лицах промахов отразилась радость.

Закончив жертвоприношения и залив самый большой костер вином, мы вернулись во дворец. Прежде, чем явиться в пиршественную залу, я направился в свои покои, чтобы омыть бычью кровь и умастить себя благовониями. Сняв одежду и украшения, я с наслаждением подставил руки под струю чистой, теплой воды, которой услужливо поливала мне рабыня. Потом уселся в кресло. Прикрыл глаза. Усталость вновь напомнила о себе. Сейчас душа моя была подобна очагу, в котором погас огонь. Будь моя воля, я никуда бы не пошел, а залез в ванну и, прогнав банщика, сидел бы там, слушая как рабыня из дальней Та-Кемет выводит прозрачным голосом тоскливую песню своей земли. "Если б я знал, где боги, я бы принес им жертву". Но не время уступать душевной и телесной слабости. Я только что, во время гекатомбы, начал опасное дело, и теперь оно требовало завершения. Я уже решил, как следует примирить промахов с варварами. Конечно, всё могло пойти вразрез с моими помыслами, но рисковать я никогда не боялся.

-Гепет Вадунар, сын Энхелиавона, предводитель промахов хочет видеть тебя, анакт!

Я махнул рукой и радостно воскликнул:

-Пусть войдет.

Вадунар ступил в покои и, покорно склонив голову, замер у порога.

Я встал, подошел к нему, обнял за талию, провел вглубь покоев, давая понять, что не хочу соблюдать сложные церемонии. Но Вадунар не был настроен благодушно. Его тревога передалась мне:

-Я вижу, ты чем-то озабочен, мой друг?

-Твоя милость, царь, велика, и сердца промахов исполнены радости! Но кое-что омрачает её. Твои варвары также будут на пиру! - воскликнул Вадунар. Лицо его скривилось, будто речь шла о необходимости пировать в свином хлеву. - Это же не люди, а скоты! От одного их вида пропадает желание есть. А смердит от них, как от старых баранов!

-Не больше, чем от критян, - огрызнулся я, не сдержавшись. - Давно это ты начал, подобно своему братцу, морщиться от запаха мужского пота?

-Ты не боишься, Минос, что мои молодцы пересчитают варварам зубы и ребра? - озабоченно покосился на меня Вадунар.

-Нет, - нахмурился я. - Я намеренно решил свести вас. И кстати, устроить попойку на славу, которая, полагаю, приведет к драке.

Он недоуменно поднял бровь. Я пояснил:

-Часто хорошая драка кладет начало долгой дружбе.

-Полагаюсь на твою мудрость, Минос, ибо не раз замечал я, что твоё знание сердец человеческих превосходит разумение любого из мужей, мне известных. Не лжёт молва: сами боги обучали тебя таинству знания людских душ!

И все же в голосе его слышалось сомнение.

Я успокаивающе похлопал его по руке:

-Верю, боги помогут мне.

В покои вошел мой брадобрей. Я опять опустился в кресло, и он принялся поправлять растрепавшуюся на ветру прическу, потекшую краску на глазах.

-Да хранят тебя боги с Олимпа, Минос, - произнес Вадунар. - И пусть ничто не омрачит твою радость сегодня!

Я печально улыбнулся:

-Радость!!! Если бы ты знал, как я устал за эти месяцы! Кажется, что я постарел на добрый десяток лет!

Вадунар дружески улыбнулся:

-Так стряхни груз забот и хоть раз, Минос, повеселись с нами, как сердце твое желает. Право, царь, я не могу понять тебя. Почему ты на пирушках всегда сидишь, как покойник, случайно забредший на свадьбу? Готов простить все обиды твоим варварам, если они научили тебя пить!

Я рассмеялся и покачал головой: мать меня с детства учила, что царь должен быть всегда непогрешим и величественен перед лицом своих подданных. Я прекрасно знал, что делает со мной вино, и потому стремился сохранять умеренность во всем. Тем не менее, простые и грубые пирушки воинов я любил страстно. Мне нравилось наблюдать за ними. Пирующий промах - не менее прекрасное зрелище, чем идущий на бой перед лицом царя или одержимый радостью битвы.

Тем временем раб закончил возиться с моей прической, и мы с Вадунаром направились в пиршественную залу.

...Увидев её убранство, я едва не споткнулся и остановился на пороге. Стены обширной палаты были увешаны оружием, у колонн в подставках высились ряды копий. Это выглядело бы великолепно, если бы я не был уверен, что сегодня без драки не обойдется.

-Что это значит? - прошептал я Вадунару.

-Ты велел убрать залу к пиру понаряднее, царь, - произнес тот, встревожено покусывая губу. - Наверно, твои варвары постарались. Эх...

Тревога сжала моё сердце, но все равно поздно что-либо менять. Прошел за свой стол. Окинул взглядом собравшихся. Варвары сидели ближе к выходу, промахи - подле меня. Всё правильно. Никто не собирался унижать моих старых воинов и возвышать иноземцев. Подняв чашу, я начал пир, возгласив:

-Владыка Зевс, божественный отец, услышь молитву мою, прими благодарность за завершение начатого во славу твою дела! Пошли процветание царству моему, укрепи сердца воинов моих и пошли им победы во всех делах, которые предстоят!

Плеснул вино на землю. Все последовали моему примеру, после чего рабы внесли жареное на вертелах бычье мясо и разделили его между всеми. Гости принялись за угощение. Заиграла музыка. На середину зала выскочили акробаты - стройные мальчики - и стали ловко изгибаться и подбрасывать в воздух кожаные мячики. Пирующие мало обращали на них внимание и держались скованно, бросая на варваров недружелюбные взгляды. Те, глухо ворча, не оставались в долгу. Я приказал виночерпиям живее обносить всех кубками. А когда разговоры стали громче, подал знак распорядителю пира. Тот поклонился и исчез.

Стройная вереница обольстительных танцовщиц, раскачивая пышными бедрами, изгибаясь в такт музыке, пошла вдоль столов, бросая на мужчин призывные взгляды. Музыка убыстрялась, а движения девушек становились все сладострастнее и откровеннее. Пирующие забыли обо всем, уставившись на прелестниц. Поднялся одобрительный гул. Воины принялись манить к себе девушек, те дразнили их, притворно сопротивляясь. К делившим за столом со мной трапезу гепетам-военачальникам подсели очаровательные юные рабыни. Я снова оказался в одиночестве: что делать, я проклят - и теперь ласки мои смертельно опасны. Мне осталось только поудобнее устроиться в кресле и, потягивая сильно разбавленное вино, любоваться чужой радостью.

Вскоре в зале стало шумно и весело. Пирующие хохотали над карликами, развлекавшими гостей непристойной пантомимой, лапали уже порядком захмелевших девушек, возглашали здравицы, славя богов Крита и чужеземных. Я нашел взглядом Итти-Нергала. Тот, разгоряченный, раскрасневшийся, тискал пышнотелую рабыню. Она визгливо хохотала, обвивая руками его бычью шею. Он гладил ее бедра, и лапища кассита почти полностью вмещала ее обширный зад. Эти руки были жестки, как щит из десяти воловьих кож, и способны переломить хребет быку. Итти-Нергал был воплощением мужской, грубой мощи. Как, должно быть, сладостны его ласки...

-Ты сделал мне больно, мерзкий варвар! - пронзительно взвизгнула какая-то женщина и, вывернувшись из объятий аморея Табии, с размаху ударила его чашей. Он вцепился в руку танцовщицы, рванул её на себя. Она упала на стол и завизжала.

-Отпусти её, отродье собаки и свиньи! Или, клянусь Посейдоном, ты не досчитаешься многих зубов в своем поганом рту! - один из моих промахов, Синит из Амонисса, подлетел к варвару и с разбега пнул его в зад.

Тот ткнулся было носом в стол, но вовремя выставил вперед руки и, взревев, как раненый лев, вскочил и бросился на обидчика. Промахи кинулись им на помощь, и в одно мгновение закипела драка. Залу наполнили проклятия, яростное рычание, визг перепуганных женщин. Но, к моей радости, об оружии на стенах никто не вспоминал. Гепеты позабыли о своих девушках и принялись орать и стучать по столу кулаками, подбадривая участников схватки.

-Пересчитайте им ребра! - вопил Айтиоквс, сын Огига. - Выдерите их бороды!

-Не уступай, критяне! - вторил ему Вадунар и оглушительно свистел, как на охоте. - Царь смотрит на вас! Покажите, что вы лучше его иноземных собак!

Дерущиеся молотили друг друга кулаками, в ход пошли кубки, обглоданные кости, кувшины для омовения рук. Итти-Нергалом и вовсе овладел его неистовый бог. Кассит метался в толпе, нанося чудовищные удары своими, подобными молоту Гефеста, кулачищами и восторженно пел на гортанном языке о победе древнего бога Мардука над чудовищем Тиамат:Друг на друга пошли Тиамат и Мардук!Ринулись в битву, сошлись в сраженье!Пасть Тиамат раскрыла - проглотить его хочет,Он вогнал в нее Вихрь - сомкнуть губы она не может!Ее тело раздулось, ее пасть раскрылась,Он пустил в нее стрелу и рассек ей чрево,Он нутро ей разрезал, завладел ее сердцем!

Лицо его было озарено счастливой улыбкой, глаза сияли. Ни обильные угощением пиры, ни женская любовь не доставляли ему подобного наслаждения. Боевое неистовство опьяняло его сильнее неразбавленного вина.

Гепет Айтиоквс не утерпел и, сорвавшись с места, ухватил кувшин как палицу и устремился в гущу дерущихся, изрыгая страшные проклятия - и вонючим варварам, святотатцам и насильникам; и трусливым критянам, не умеющим проучить чужаков. Высоченный Марр из Кидонии, размахивая кулаками, раскидывал нападавших на него, как щенков. Он пробивался к Итти-Нергалу, видя в нем одном достойного себе противника.

-Марр, покажи бабилонскому медведю, на что способен промах! - вопил Амфимед, грохая чашей по столу. - Пусть от раба останется только мокрое место!!! Я подарю тебе любую свою рабыню, которую ты пожелаешь!

Я намеренно делил свою милость поровну между промахами и варварами, не поддерживая явно ни одну из сторон:

-Золотой браслет победителю! Что ты растерялся, Набу-Аххе-буллит? Или ты можешь сражаться только с бабами? Синит, где твоя былая доблесть? Утопил в кубке?

Услышав мой голос, обе стороны бросились друг на друга с удвоенной яростью. Итти и Марр наконец-то дорвались друг до друга. Так дерутся два быка, два оленя, два буйных жеребца во время весеннего гона. Оба они были равны между собой и прекрасны в своей мужской мощи. Гепеты, позабыв аристократические замашки, свистели в два пальца и вопили, как одержимые, делая ставки уже не только на критянина, но и на чужестранца.

Девушка Вадунара, забыв о своем мужчине, оглушительно визжала и била в ладоши, громко обещая в награду победителю свои ласки.

Я колотил по столу кулаками и криком подбадривал Нергал-Иддина. Не уверен, что он меня слышал. Но Каданор и Дамнит, благородные гепеты из знатных критских семей, столь же восторженно вторили мне. И только Вадунар яростно взывал, вскочив с места и потрясая кулаками:

-Пустите кровь сброду, собранному у сточных канав! Смерть чужеземцам!

Его не слышали. Драка тем временем уже шла к концу. Ругательства и проклятия слышались все реже. Я был доволен. Наверняка многие промахи отнесутся по окончанию схватки с уважением к своим недавним противникам.

-Воины Крита!!! - звенящий, как медный систр , голос перекрыл затихающий шум драки и гомон примиряющихся, заставил замолчать всех. - Воины Крита!!!

Мы все удивленно задрали вверх головы. У перил, окаймлявших световое отверстие в потолке, стояли женщины. Не рабыни-плясуньи, а знатные критские жены. В центре я увидел хрупкую фигурку своей матери.

Сердце мое тревожно дрогнуло. Вот оно, нападение врагов моих, которого я опасался! Не могла Европа просто так явиться перед буйными от вина мужами.

-Верные слуги Посейдона и Бритомартис! - в наступившей тишине голос матери звучал грозно и гневно. - Разве не дрожала земля, когда варвары вступали в Кносс? Это знак гнева богов на царя-отступника, охваченного безумием! Я говорю вам! Разве хоть раз дела мои были исполнены зла? Разве советовала я злое царю вашему, Астерию, да упокоится дух его в мире?! Разве не чтила я богов Крита, и разве не хранили они милости к царству моему? И вот сейчас я, Европа, дочь Агенора, земная возлюбленная царя богов Зевса, призываю вас! Во имя детей ваших! Остановите безумца! Смерть иноземным псам!

Не сомневаюсь, мать с самого начала пира сидела в зале второго этажа, как скорпион, изготовившийся к нападению, и выжидала. Конечно, она знала о недовольстве промахов - ее соглядатаи были повсюду. Она нанесла короткий и верный удар, и нельзя было выбрать более подходящего времени для нападения! Где уж мне, молодому скорпиону, состязаться со старой паучихой? Промахи взревели, подхватывая ее последние слова, и с удвоенной мощью набросились на варваров. Мое оцепенение мгновенно прошло. Опрокинув стол, я метнулся к колонне и схватил дротик.

-К оружию, или вас растерзают! - крикнул я.

Итти-Нергал подхватил мой клич, и варвары рванулись к стенам и колоннам. Промахи - тоже. Закипела короткая, но ожесточенная схватка, стоившая жизни не одному человеку. В основном - из варваров. Промах, даже безоружный, опасен, как дикий зверь. А с оружием каждый из них становится подобным Аресу. Итти, также схвативший короткое копье и щит, разя наседавших на него промахов, трубно призывал свой отряд. Я пробился к нему, и мы стали спина к спине.

Уцелевшие иноземцы сбились в кучу и, закрывшись щитами и ощетинившись копьями, довольно успешно отбивали наседавших критян. Знал бы я год назад, что мне придется, словно похитившему престол, отбиваться от собственных воинов во главе толпы варваров!

Долго продержаться мы не могли. Силы наши были явно неравны. В короткой стычке отряд лишился уже нескольких десятков воинов, и я не был уверен, что промахам не придет подмога. Сами боги подсказали мне путь к спасению.

-В святилище!!! - крикнул я. - Они не посмеют пролить кровь в святилище! Итти, Евфорб, Табия, Син-или, Сети, Леонид, Апасеф, Бнон, Артос! Ко мне, верные воины, дети Ареса! Прикроем наших товарищей!

Лучшие воины из варваров быстро выстроились в линию, образовав ровную стену щитов. И мы, сопровождаемые проклятиями промахов, стали медленно пятиться к выходу.

Подойти близко критяне уже не решались. Каждый из нас не уступал им в умении, а отчаяние придало нам сил. Мы были, как один. И только смерть могла заставить нас разомкнуть ряд щитов. Промахи схватили луки и принялись осыпать нас градом стрел. Я видел, как одна вонзилась в ногу гиксоса Бнона. Он забранился от боли, но ни на мгновение не нарушил строя, хотя застрявшая в мякоти икры медь причиняла ему страдания.

Боги были благосклонны ко мне и моим варварам. Нам удалось миновать коридор, сохранив строй и успешно отражая нападения промахов, спуститься по лестнице, пересечь арену для бычьих игр. Никто не ожидал, что мы окажем столь яростное сопротивление. Дальше коридоры были шире и короче, поднявшись по лестнице и отбросив к её началу противника, мы уже могли надеяться, что сможем добраться до святилища почти без потерь.

Варвары ворвались в него - и в маленькой зале сразу стало тесно. От радости, что удалось спастись, они вопили, топали ногами и прыгали, как дети. Слава Лабрису, недавние подземные толчки заставили священных змей покинуть свои жилища, иначе ядовитые хозяйки точно отомстили бы нам за нарушение своего покоя. Я призвал иноземцев к тишине, велел сложить оружие у входа, дабы не гневить богов.

Потом опустился на скамью и попытался осмыслить все произошедшее. Постепенно в голове моей соединились в единую цепь донельзя своевременное появление матери, оружие в пиршественной зале, о котором Вадунар явно знал, выкрики предводителя промахов во время драки. Припомнилось и то, как пытался образумить меня по возвращении Сарпедон.

Неужели, заговор?

Прочная паутина, без сомнения, сплетенная моей матерью. Она в совершенстве знала это искусство. И сколько раз, разрывая сеть, воздвигнутую вокруг неё самой, обучала меня быть осмотрительным. Плохой же я оказался ученик. Откуда эта нелепая для царя привычка - верить людям?

Почему мать поднялась против меня, я догадался. Европа привыкла править, и доблестный Астерий не смел перечить ей.

Я - посмел.

И должен умереть.

А поймать меня в эту сеть и затянуть ее предназначалось Вадунару. Самое главное, ведь он не нарушил ни единой клятвы! Я сам освободил его от служения мне! И подлости он, по своим меркам, не совершал. Просто я уже был ему врагом, и он не стыдился сыграть на моих слабостях! Именно поэтому пришел ко мне со словами примирения, усыпил мою бдительность. Каким отменным лицедеем оказался любимец Афины! Сколь искренне он отговаривал меня устроить совместный для варваров и промахов пир - лишь для того, чтобы я не заподозрил злого умысла! Вот только ему не удалось добиться, чтобы драка из обычной потасовки переросла в побоище. Но на этот случай в засаде сидела моя мудрая мать! Однако, если драка пошла так, как я предполагал, значит, на промахов всё же можно опереться?

Я поднялся, подошел к двери и выглянул из святилища. Воины, обступив тесным кольцом Европу, слушали её страстные призывы. Уговорить их не удастся. Пока эта фурия там, она не даст остыть их ненависти. И взывать к здравому смыслу доблестных мужей не приходится - женщины обладают колдовской властью.

Я оглянулся на варваров. Человек тридцать уцелевших беспечно разместились на полу и возвышениях вдоль стен, занявшись своими ранами и ушибами.

А за дверями - полторы сотни лучших копейщиков Крита, и думать не хочется, сколько человек могут подоспеть к ним на помощь...

Отец мой, великий, несравненный, царь богов! Помоги мне!!!

Пасифая. (Кносс. Восьмой месяц первого девятилетия благословенного правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Козерога)

Меж тем к святилищу стали подходить жрицы и гепеты. Европа понимала, что долго в святилище я сидеть не стану, и попробую договориться с промахами. И спешила. Прошествовал невозмутимо на своё место Вадунар. На его узком лице не было и тени радости или стыда: оно оставалось бесстрастным, как маска на челе покойника. Мелькнул в толпе лавагет Сарпедон - и затерялся, явно боясь попасться мне лишний раз на глаза.

Итти-Нергал подошел ко мне, по-собачьи заглянул в глаза. Он слишком долго жил в этом дворце и с наблюдательностью зверя запоминал повадки придворных. Сейчас он явно ощущал, что нам грозит опасность. Другие варвары тоже встревожились, загудели, как разворошенное гнездо шершней.

-Успокой их, - властно произнес я.

Не скрою, страх сжимал мою душу, но я не мог уронить себя перед лицом своих подданных и варваров. И перед Итти-Нергалом.

Он рявкнул на своем гортанном наречии. Потянувшиеся было ко мне варвары быстро вернулись на свои места. Я намеренно сел на трон, хотя обычно это место занимала верховная жрица. Итти, как собака, устроился у моих ног. Я чувствовал тепло его спины, ощущал запах пота, и уже само его присутствие рядом придавало мне силы. Я совладал с собой, заставил сердце биться ровно и, мысленно воззвав к отцу, приготовился встретить свою судьбу. И биться за наши жизни (ведь варваров никто, кроме меня, не защитит) до конца.

Наконец, все члены совета собрались. Уверенные и величественные, в дорогих одеяниях, они чинно рассаживались на свои места: гепеты справа от меня, жрицы - слева, подле священных сосудов. Сутулясь, прошел на свое место лавагет Сарпедон. Так и не посмел поднять на меня глаза. И не посмеет возвысить голос против матери. А вот Радаманта не было. Жаль. Кажется, на него можно было опереться. Или, наоборот, хорошо? Потому что противник он - не в пример серьезнее Сарпедона.

Пасифая пришла последней. Осторожно ступая и кутаясь в тонкое покрывало, чтобы чужие взгляды не повредили плоду чрева её, она прошла и бережно опустилась на скамью, поскольку её место занимал сейчас я. Острая жалость к себе кольнула мое сердце. Как обидно умереть, не увидев своего наследника. Но я прогнал эту мысль прочь. Не хватало ещё потерять самообладание.

Я с бесстрастностью статуи посмотрел мимо вельмож и жриц - на рисованных грифонов на стенах. Всё мимолетно. А вот они принадлежали вечности. И я тоже. Совет будет судить меня и вряд ли пощадит... Но как не хочется умирать!

Потом Зевс незримо явился ко мне и укрепил мой дух. Я смог, наконец, перевести взгляд на собравшихся.

Пасифая поднялась и слабым, едва слышным голосом призвала всех вознести моления Бритомартис, дабы богиня очистила наши сердца от суеты и страстей и помогла принять справедливое решение.

После молитвы с места встала Европа и, выйдя вперед, бросила на меня испепеляющий взгляд. Я не отвел глаз.

-Критяне! Ужасны знамения, которые посланы богами в первый год правления царя Миноса. Разве не чувствовали вы, как гневается Посейдон, сотрясая землю, в последние три дня, когда осквернители святынь во главе с царем-богохульником возвращались в наш прекрасный Кносс? Разве вы забыли, сколь велик и страшен гнев Посейдона? Разве он (Европа ткнула пальцем в мою сторону) не знает об этом? Знает! Так почему же продолжает упорствовать в безумии своем, разрушая святилища Великой матери Крита Бритомартис, изгоняя Благую Богиню с острова?

Она прервалась, обведя взглядом всех присутствующих, потом продолжила, с трудом сдерживая негодование:

-Царь Минос служит чужим богам, - Европа топнула ногой и вскинула руки. - Он служит богам чужого, враждебного Криту народа! Дела его ужасны! Он осквернил рощи и алтари Бритомартис, благой богини, которая веками оберегала Крит, даруя плодородие земле и благополучие людям! И вот все повержено в прах безумцем. Жрицы обесчещены сворой иноземных псов! Священные змеи, хранящие нас, убиты, и только во дворце не дерзнул он покуситься на святилище, поскольку царица Пасифая прокляла святотатца, и он устрашился мощи её!

Если в начале речь вдовствующей царицы была сдержанной и спокойной, то сейчас она все больше и больше приходила в исступление. Мать металась перед рядом священных сосудов, как львица, запертая в клетке, и её звонкий голос разносился далеко за пределами святилища. Я не тешил себя тщетной надеждой, что Европа сжалится над своим сыном. К не оправдавшим её ожиданий мать была безжалостна.

-В обычаях, мудрых и древних, испокон века черпали силу свою цари Крита. И вот он воздвиг гонения на мудрость предков, дерзновенно попирая их гробницы и забыв о почтении к родившим его! Забыты наставления царицы! Забыт совет мудрых жен и мужей, которые всегда радели о благе царства. Он не желает видеть предостережения богов, отечески увещевающих безумцев. Он не хочет прислушаться к преданиям, хранимым в памяти людской. И если мы не остановим его, то неисчислимо боҐльшие беды постигнут Крит!!!

Она закатила глаза, охваченная пророческим безумием, на губах ее выступила пена. Продолжила нараспев:-Ибо вижу я, как столб огня извергается из земли,И черный пепел сыплется с небес,Покрывая поля, сжигая рощи,Делая землю бесплодной!Как ищут свежего воздуха жены и дети,Но нет его,И зловоние пронизывает все вокруг.Я вижу волну в сотню локтей высотой,что разбивает в щепки наши корабли!Вижу светлокудрых варваров,Что покоряют нашу землю,Вижу детей нашихЗабывших язык свой и предков!!!И если не остановим мы анакта Миноса сейчас,То случится все это в царствование его!

Она с трудом пришла в себя и в изнеможении утерла пот со лба. Слова её повергли в ужас всех присутствующих, в толпе промахов раздались яростные призывы убить преступника. Царица сделала над собой усилие, преодолевая накатившее изнеможение, и продолжила страстно:

-Он сын мне! И сердце моё обливается кровью. Но я исторгаю чудовище из сердца своего. И молю ради блага Крита: остановите его!!! Смерть предавшему свой народ в руки чужестранцев! Смерть сброду, осквернявшему святилища!!! Сме-!!!

Голос её неожиданно пресекся. Так прерывается звон арфы, когда под плектром лопается струна. Царица вскрикнула. Я повернулся в сторону матери и увидел, как падает она, будто сраженная стрелой Артемиды.

-Мама!!! - пронзительно крикнул Сарпедон, первый поняв, что произошло. И, сорвавшись с места, кинулся к ней. - Ма-ма!!!

Европа, хрипя, медленно осела на пол. Я успел разглядеть большую змею, торопливо юркнувшую в один из сосудов. Вскочив с трона, бросился к матери. Она была еще жива, но жизнь покидала ее. Я склонился над ней. Европа слабо подняла было руку, но бессильно уронила её, закатила глаза. И задергалась. Изо рта её вывалился почерневший язык.

-Откуда взялась эта змея?! - рыдая, восклицал Сарпедон, прижимая к груди голову матери. - Боги! Боги! Помогите же ей!!!

-От её укуса умирают мгновенно, - обреченно произнесла одна из жриц, Эрета, дочь Айтиоквса.

-Боги карают тех, кто осмелился поднять руку на царя, благословенного мной! - внезапно, как раскат грома в ясном небе, раздался слева от меня трубный мужской голос, так похожий на голос моего отца.

Все в изумлении поворотились на него. Пасифая корчилась, упав на колени, с закатившимися глазами. Бог владел ею, и тело моей жены было подобно кукле, которую приводит в движение невидимая рука. Эта сила заставила её подняться и властно, по-мужски размашисто, вскинуть десницу. Я узнал этот жест и едва устоял на ногах от удивления.

-О, Зевс Лабрис! Отец!!!

Все придворные молчали, пораженные небывалым преображением. Пасифая подошла ко мне, совершенно по-отцовски положила руку на плечо и возгласила трубным голосом:

-Бойтесь гнева моего, гнева царя богов, Зевса Лабриса!!! Не смертным дерзать восставать против избранника моего!!! Смотрите, даже жрицу в её святилище настигает кара за посягательство на царя, чья власть дана богами! Участь смертных - покоряться судьбе без ропота!

Она развернулась к гепетам и жрицам:

-На колени, недостойные псы, посягнувшие на сына моего, любимца богов, исполнителя воли их на земле!

Те повалились с сидений своих, боясь навлечь на себя кару Громовержца. Варвары тоже пали ниц и поползли было ко мне, готовые лизать пыль с ног моих. Но Зевс, вселившийся в Пасифаю, остановил их, велев не шевелиться и не сметь даже отвести глаз. Потом повернулся ко мне:

-Яви усомнившимся силу свою. Вынь змею, убившую мятежницу, и подай мне! Она не причинит тебе вреда!

Ободренный отцом, я решительно исполнил его приказ. Змея угрожающе шипела, но, к моему немалому изумлению, не тронула меня. Зевс взял её и обвил гадиной мою шею.

-Смотрите! Вот знак воли моей! Ибо Бритомартис склонилась передо мной и признала власть мою! Я сказал!

И отец оставил мою жену. Она медленно повалилась к моим ногам. Я кинулся к ней. Пасифая с трудом открыла глаза и, обняв ноги мои, произнесла тихо и отчетливо:

-Да будь благословен ты, скиптродержец, госпожой моей, Бритомартис-Диктиной. Ибо мощная десница твоя направляется Зевсом-Громовержцем, которому она - покорная супруга!

И поцеловала мне колени - из-за большого живота она не могла склониться ниже. Я бережно поднял её и повел к скамье, помог сесть.

-Да будет так, Верховная жрица и возлюбленная царица моя.

Коротко пожав ей руку, не рискуя благодарить на людях большим, повернулся к подданным. Они боялись пошевелиться и в молчании взирали на меня и на змею, все ещё обвивавшую мою шею, как чудовищное ожерелье. Я подошел к телу Европы и велел прикрыть распростертый на полу труп.

Так вот что говорил отец мне в пещере, когда обещал, что кровь матери не будет на руках моих! Он сдержал слово своё, но не поведал мне тогда всей правды. Тем временем, Зевс коснулся разума моего, вкладывая в уста нужные речи.

-Сердце мое обливается черной кровью. Она желала моей смерти. Но я любил и почитал мать свою и скорблю о гибели её. Я не мщу мертвым. Унесите тело матери моей и похороните его с честью, подобающей царице и земной возлюбленной Зевса Лабриса.

Слова боли и ужаса, жившие в груди, не сорвались с губ моих.

Несколько жриц поспешно подошли к Европе, укрыли тело тканью, снятой со скамьи, и, подняв, вынесли труп.

-Боги покарали её - не люди. Сам я никогда не посмел бы поднять руки на родившую меня, - заключил я, простирая ладони к земле, призывая Аида в свидетели. - И пусть покарает меня владыка Эреба, если я солгал и хотя бы мечтал о смерти матери!

Я замолк, давая людям время убедиться в истинности моих слов. Многие напряженно смотрели на меня, ожидая, не покарает ли клятвопреступника грозный Аид. Но я был уверен в искренности своих слов и совершенно спокоен.

Потом подошел к Сарпедону. Тот, бледный и заплаканный, все еще стоял на коленях подле того места, где недавно лежала мать, смотрел снизу вверх. Я почувствовал жалость к этому податливому, как воск, человеку:

-Богам ненавистно убийство родственников. И я прощаю тебя, брат мой, хотя и замыслил ты злое на меня.

-Я... - начал было Сарпедон.

-Веди себя, как подобает мужу царского рода!

Он поднялся и опустился на свое место, совершенно раздавленный, сгорбился, как старик.

Я полоснул взором по гепетам. Дольше, чем на других, задержал взгляд на Вадунаре. Тот ответил мне яростно горящими глазами, в которых я не увидел ничего, кроме исступленной убежденности в своей правоте.

-О, неразумные дети мои, поднявшие руку на своего отца! Ибо царь есть отец подданным!!! Я не буду ждать, когда боги накажут вас за дерзость! Итти-Нергал-балату! Пусть люди твои держат под стражей изменников, доколе мой царский суд не определит судьбы их!

Варвары, не боявшиеся рядом со мной никого и ничего, с готовностью выполнили приказ. Почтения к знатным мужам Крита они не испытывали. Немилосердно толкая гепетов руками и древками копий, выкрикивая лающие команды, они выволокли их прочь из залы советов. Потом Пасифая поднялась и неслышно скрылась в маленькой комнате, примыкавшей к святилищу, занавес упал за ней. Сарпедон так и сидел, не двигаясь. С этими - покончено.

Остались только промахи. Они стояли подле святилища, коленопреклоненные, дожидаясь позволения встать. Я вышел к ним:

-Воины не должны ползать на коленях! Поднимитесь!

Они подчинились. Я коснулся змеи, все еще лежавшей у меня на плечах.

-Она пощадила мое тело. Вы страшнее её. Душа моя уязвлена вашим предательством. Вы предали боевое братство мужей, я больше не верю вам. Но готов простить...

Голос мой дрогнул, и я с трудом совладал с собой. Испепелил их взглядом.

Воины некоторое время молчали, не в силах поверить, что прощены. Потом разразились восторженными криками и слезами благодарности.

Ате, богиня безумия. (Кносс. Восьмой месяц первого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Козерога)

Третий день у меня за плечами стоит Ате - золотоволосая сестра моя, дочь Эриды - раздора. Стоит - и играет мной, как котенок. Украдкой касается моей головы, и я едва успеваю удержаться и не совершить ошибки. Потому взвешиваю каждое слово, прежде чем выпустить его из уст своих, и обдумываю каждый жест, прежде чем пошевелиться. Она закрывает мне глаза своими прохладными ладошками, и я вижу людей. Когда она отнимает руки, на месте моих помощников появляются вороны и стервятники. И я чувствую запах падали, исходящий от них.

Самый главный, мерзкий Келмий, бывший надсмотрщик над рабами. Он прячет свое тело трупного червя под безобидной людской внешностью, но я-то знаю, кто он.

Нет справедливости на земле. Друг мой, Вадунар, благородный воин, любимец Афины - заслуживает казни, потому что дерзнул поднять руку на царя. У меня нет гнева на него. Изменив мне, он не предавал себя, своей чести.

А Келмий будет жить.

Уверен, он не принял участия в заговоре только потому, что никому из злоумышленников в голову не пришло обратить внимания на гадкую козявку. И, как только стало ясно, что я победил, Келмий тотчас же предложил мне свою службу. Он мастерски умел пороть рабов. И я видел, с каким удовольствием эта мразь измывалась над благородными мужами!

А одержи верх моя мать, он пришел бы к Сарпедону и, так же услужливо кланяясь и по-собачьи заглядывая в глаза нового царя, назвал имена тех, кто не согласился принять участие в заговоре. И избивал бы моих сторонников.

Завтра я награжу его, потому что эта служба мне необходима...

Комната качнулась и поплыла перед глазами. Меня затошнило от явственного трупного запаха. Нет, я больше не в силах выносить рядом с собой обитателей помоек!

-Идите прочь! Я сам решу судьбу виновных! Останься, Дамнит.

Молоденький писец вздрогнул, услышав свое имя, и втянул голову в плечи. Остальные поползли вон.

Я, нетерпеливо разворачивая то один, то другой лежащий передо мной свиток папируса, начал диктовать имена обреченных на смерть и изгнание. Дамнит, ссутулившись, торопливо писал. Наконец, я отпустил и его.

Он с видимым облегчением выскользнул из комнаты. Его можно понять: всю жизнь записывал, сколько прибыло во дворец кувшинов с вином и маслом, а не имена обреченных на смерть. Юноше тоже было противно сидеть в окружении этих тварей, но что поделаешь, я приказал. И ты будешь награжден, бедный зайчишка, только не сейчас, чуть попозже. Чтобы тебе не казалось, что от золота и хлеба, пожалованного царем, несет кровью.

То, что я делаю - безумие.

Необходимое безумие.

Я должен поступать так.

Потому что я - царь.

Но это противно сердцу моему!

Я в изнеможении уронил голову на руки, потер виски. Не был я готов к этому бремени! О, Зевс Лабрис! Неужели и тебе приходится сносить все это? Ведь и на Олимпе воздвигают заговоры против власти твоей. Неужели и ты поступаешь так же, как я? И так же, смертельно устав от чужой подлости, низости и яда, ворочаешься на ложе своём и не можешь заснуть? Ответь мне, неужели и бессмертные боги, поняв, что навлекли твой гнев и не избегут наказания, клевещут на врагов своих, чтобы заодно с собой погубить недруга? Или эта низость возможна только у смертных?

Я разложил перед собой папирусы с именами заговорщиков - плод трех дней беспрерывных допросов и трех бессонных ночей, когда я, бродя по дворцу, в сотый раз прокручивал в голове услышанное от подданных моих. Вспоминал, как звучал их голос, как смотрели они, отвечая мне. Вспоминал, с кем заговорщики в ссоре, а с кем дружны. Пытался встать на место каждого, понять его мысли.

"Мне было тяжело идти против Миноса, с которым мы вместе росли. Но ты, анакт, задумал зло. Если бы ты подчинился воле исконных богов Крита, то, поверь, никто бы не пожелал тебе смерти. Ни брат, ни мать, ни я, - вспомнил я ответ Вадунара на мой вопрос, что заставило его умыслить зло на анакта. - Но ты упорствуешь. Я понял - ты пришел погубить это царство. А я готов умереть ради того, чтобы оно жило и процветало."

Жизнь и смерть десятков людей заключена в этой куче помятых свитков. Горсть живых скорпионов не опаснее, чем эти бездушные, торопливые строчки.

Зевс Лабрис, отец мой, мудрый и могучий!

Все предали меня!

Мать, брат, друзья, возлюбленный.

Нет не меня... Тебя, отец!

Они хотели, чтобы я отрекся от тебя.

Я уже определил, кто достоин наказания смертью, а кто - изгнанием. Завтра будут казни. Отрубят гордую голову друга Вадунара. Он так и не захотел назвать никого, хотя вину свою перед царем признал.

Завтра не станет прямодушного Айтиоквса, благородного Мериона, задумчивого и осторожного Моса, порывистого Рексенора, молодого Хрисея, отважного Пепарета, молчаливого Эномая. Я сам отдам приказ погубить достойнейших мужей Крита. Завтра расстанутся с жизнью тридцать семь человек. И большинство из них мне от души жаль.

А вот Милета - юноши с прекрасным лицом, телом атлета и душой женщины - среди казненных не будет. Он успел бежать раньше, чем я узнал о его измене.

Он клялся, что всегда будет следовать за мной. И нарушил свое слово.

Я приходил в его покои. Нет сомнений, Милет был готов к провалу заговора. Собрал все необходимое. Не забыл ни одного из своих бесчисленных украшений, которыми я без меры оделял его. (Помню, обычно эти дорогие безделушки валялись по всем многочисленным комнатам, которые он занимал в Лабиринте). Корабль стоял на пристани, оснащенный, готовый к отплытию. Значит, он ни на миг не сомневался, что я могу казнить своего возлюбленного. А я только сейчас узнал, что и вправду могу...

Вспомнив о нем, я невольно застонал, сжав виски ладонями.

Милет, сын Аполлона, возлюбленный мой!

Когда Энхелиавон, сын Энхелиавона, брат Вадунара, сказал о Милете, сердце моё сжалось и дрогнуло. Так во время гадания, когда животное уже мертво, и жрец распорол его брюхо и нагнулся, чтобы увидеть печень и селезенку, бывает, что мертвое сердце еще содрогается, будто живое. Так же дрожало моё сердце и голову сжало болью, как тисками. Но лицо моё осталось бесстрастным. Ни один мускул не дрогнул, и Энхелиавон не смог порадоваться, что напоследок ужалил царя. Я сказал ему:

-Продолжай, - и голос не выдал меня.

Милет не просто предал своего царя. Он соблазнил моего брата, Сарпедона. Наверное, ему это было не трудно сделать при такой солнечной красоте и льстивом языке, который говорил всегда то, что хотели от него услышать. С его ошеломляющим, обворожительным бесстыдством (я так и не смог от него добиться, где мой Милет научился таким штучкам)! Бедняга Сарпедон! Где уж ему было устоять! Его сердце всегда открыто для стрел Эрота.

Слезы навернулись на мои глаза. Чем мог я вызвать такую ненависть в человеке, которого любил всей душой?

Не в силах больше сдерживаться, я уткнулся лицом в ладони и беззвучно заплакал. Сказалась усталость, небывалое напряжение и бессонные ночи.

Быстрые, тяжелые шаги заставили меня выпрямиться и поспешно вытереть слезы. Не хватало ещё мне сейчас показать кому-нибудь свою слабость. Я поспешно потер веки пальцами и взял табличку, будто читая. Шаги приближались. Стража пропустила человека без вопросов, значит, это Итти-Нергал-балату. Я неторопливо, из последних сил играя божественно бесстрастного царя, обернулся. Так и есть - кассит стоял на пороге, почтительно склонив голову, и ждал, когда я обращу на него внимание.

-Приблизься. И говори.

-Стража расставлена, анакт. Ничто не потревожит твой царственный покой. Жду твоих новых повелений.

Я поднялся, разминая затекшие от долгого сидения ноги, и сам начал складывать свитки в ларец. Сверху осторожно положил последний, с только что нанесенными знаками. Перевел взгляд на Итти-Нергала, подошедшего ко мне настолько близко, что я почувствовал терпкий запах его пота. В эти дни все вокруг просто изнывали от духоты. Меня же со вчерашнего вечера знобило.

-Позаботься, чтобы этот ларец охраняли не менее тщательно, чем меня, - приказал я, захлопывая крышку. - Кто оберегает мои покои?

-Син-Или и Апасеф, анакт, а во второй трети ночи - Леонид и Табия, - сдерживая свой громкий голос, ответил Итти-Нергал.

-Ты сам проверишь посты ночью. Вели им никого не пускать, даже брата и жену. Только ты можешь явиться и разбудить меня, если случится что-нибудь очень страшное. Я устал и хочу отдохнуть этой ночью.

-Да, господин мой.

Я невольно хмыкнул:

-Как в песне: "Раб, соглашайся со мной! - Да, господин мой, да!". Разве ты не знаешь ее? Ее поют в твоем Баб-Или.

-Слышал, но слов не запомнил. Там, где жил я, пелись иные песни. И в чести были люди прямые и надежные, как копье. А не те, которые говорят "да" на любое слово господина.

-Достойный ответ, - улыбнулся я воину. - Ответь мне, Итти-Нергал, кем ты был до того, как попал в плен?

Лицо его осталось неподвижным, но шрам мгновенно налился кровью, а щеки стали по цвету, как обожженный кирпич.

-Я командовал отрядом на границах, защищая земли царя великого Баб-Или.

-У тебя был дом, семья? - продолжал я расспрашивать.

-Жена, двое сыновей и дочь. Почему тебя так интересует жизнь раба твоего, анакт?

-Потому что ты не раб! - оборвал я, рассердившись. - Потому что среди тех, кто окружает меня, мало надежных людей, которым бы я верил, как тебе.

Я облизнул пересохшие губы, плотнее закутался в плащ, сдерживая дрожь.

-Потому, что за эти три дня я такое узнал о своих подданных, чего не разглядел за тридцать предыдущих лет. Потому, что среди них мало таких, которые подобны копью, а больше тех, кто льстив, коварен и мелочен. Я не могу быть спокоен, окруженный ими. Мне нужны люди, чьи сердца из меди, и чья рука надежна, как твоя.

Я приблизился к нему, схватил его волосатую лапищу и сжал толстые пальцы воина в кулак. Моя ладошка на фоне его казалась детской или женской. "И сам я рядом с ним - как ребенок. Так бы и спрятал лицо в шерсть на его груди", - Ате опять коснулась моих волос. Я поспешно отогнал её.

-Таких, как ты, много в твоих землях?

-Баб-Или - большой город, анакт, и вокруг царя немало людишек, подобных мангустам, хитрых и вороватых. Но в горах и на границах есть те, кто не забыл, что он мужчина.

Я выпустил его руку, вскинул голову:

-Ты сослужил мне немалую службу, Нергал-иддин. Я не забываю добра и возвышу тебя. Отряд, который спас мне жизнь, мал. Как только закончится это безумие - пошли надежных воинов во все пределы, пусть они наберут людей, годных в войско. И над всеми начальником станешь ты. Отныне ты и твои люди будут охранять меня и сопровождать повсюду. Я сказал!

Итти-Нергал зашатался, рухнул на колени и обхватил мои ноги, покрывая их поцелуями. Тело его сотрясалось от сдержанных рыданий. Я почувствовал, как к горлу моему тоже подступает комок, закусил губу и тряхнул головой, отгоняя ненужную слабость.

Что-то я стал слишком скор и на гнев, и на слезы.

Прочь, Ате, прочь!

Не хватало ещё уронить себя в глазах моего Нергал-иддина! С тобой можно быть откровенным, Ате, тебя ведь ничем не удивишь. Что такого в том, что царь стесняется собственного раба?

-Ступай. Будь подле моих покоев, ты можешь понадобиться.

Он поклонился, вытер кулаком мокрые щеки и удалился.

Ате, плутовка, кажется, тоже оставила меня. Где твои руки, почему ты не играешь с моими волосами? Проведи хотя бы эту ночь со мной, сестренка! Чтобы я уснул, и сердце моё не болело. Нет, ушла...

Я, кутаясь в плащ, побрел в свои покои. Спешить мне было некуда. Я уже точно знал, что, несмотря на усталость, заснуть не удастся, и ночь будет такой же нестерпимо долгой, наполненной чужими голосами и нежеланными воспоминаниями. Все уже решено, Ате, - и подтверждено моим словом. Ни слёзы стариков, пришедших просить за своих сыновей, ни угрозы жриц, ни моё собственное сердце не в силах заставить меня изменить решения.

Мне было невмоготу долее оставаться в одиночестве, но к Пасифае идти не хотелось. Керы витали вокруг меня. Не мог я привести их к моему первенцу, готовому вот-вот появиться на свет. Даже позвать рабыню я не мог - Пасифая спасла мою жизнь, но и не думала снимать проклятье.

И я пошел к Сарпедону. Мне больше некуда идти.

В опочивальне брата было темно: уже смеркалось, но светильников он не зажигал. И никак не ответил на моё приветствие - как лежал, скорчившись, лицом к стене, так и не пошевелился. Но я точно знал, что он не спит. Подошел, сел рядом, положил руку на его плечо. Он вздрогнул, как от прикосновения раскаленного клейма, но промолчал.

-Сарпедон! - позвал я его тихо. - Мне надо поговорить с тобой, Сарпедон.

Брат нехотя поднял растрепанную голову, уставился на меня. Глаза его влажно поблескивали в полумраке, а лицо, в обрамлении смоляных кудрей, падавших на щеки, казалось совсем изможденным. Когда брат прикрывал глаза, оно становилось похожим на череп.

-Ты всё же решил порасспрашивать меня? - скривил Сарпедон губы.- А где же Келмий?

Я дёрнулся, как от удара плетью:

-Это мне не нужно, - ответил устало. - При дворе оказалось достаточно людей, ядовитых, как змеи. Труднее было отделить виновных от оклеветанных. Но все взвешено, я выслушал всех и дал возможность оправдаться каждому.

-Тогда зачем я нужен тебе? Хочешь, чтобы завтра пришел посмотреть на казни?- Сарпедон вяло покачал головой. - Делай со мной что хочешь - я не пойду.

Здесь я мог быть уверен - так и будет. Мой податливый, как воск, брат при случае оказывался упрямее меня самого.

-И этого мне не надо, Сарпедон, - вздохнул я. - Просто мне невыносимо быть одному.

Он удивленно вскинул глаза. Я печально усмехнулся:

-Разве я не приходил к тебе раньше? Всегда, когда мне было плохо, я шел к тебе! В детстве, когда мать наказывала меня, перед трудным походом, после испытаний в священной роще... Почему ты удивлен, что я опять пришел к тебе? Что легло между нами? Корона? Или смазливый мальчишка, расчетливый, как ханаанейский купец?

Я придвинулся ближе к Сарпедону. Тот невольно вскинул руку, чтобы заслониться от возможного удара.

-Ты никогда не боялся меня, Сарпедон. И ты знаешь, что я никогда не трону тебя! - прошипел я сквозь стиснутые зубы. - Что я такого совершил, что ты считаешь меня чудовищем?!

Сарпедон молчал, испуганно глядя на меня. Тело его по-прежнему было напряжено. Он весь подобрался, как дикая кошка перед гончей.

Я не выдержал. Озлобление, гнев, страх, все эти дни бывшие в узде, враз прорвались и навалились на меня. Я вскочил, взвизгнув, схватил легкий египетский столик, запустил им в стенку:

-Да чтобы это змеиное гнездо сгорело до основания со всеми его обитателями!!! - крикнул я и, повалившись на пол, разрыдался.

-Минос?! Перестань, Минос!!! Ате овладела тобой!!! - Сарпедон сорвался с постели, кинулся было ко мне, но, услышав голоса рабов, выскочил из опочивальни.

-Вон отсюда! И не смейте соваться без моего приказания!!! Распустились!!! - крикнул он властно.

И сам назад не вернулся, пока я не успокоился и не позвал его.

Все правильно.

Я царь.

Пора запомнить это. Я должен быть силен и величественен, как отец мой. Наверно, Зевс Лабрис тоже ворочается ночами на своем ложе, не в силах заснуть. И ему тоже бывает одиноко до крика. Но никто не видит, как он сутулится под бременем власти.

И я должен стать таким же...

Ибо царь должен отречься от самого себя.