Мир приключений, 1922 № 02

НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МИСТЕРА ВИЛЬФРЕДА БРАБАЗОНА

Рассказ Д. Гетчинсона　

— Вы слышали, может-быть, а, может быть, вы и не слышали — начал слегка вычурно незнакомец, — о загадочном исчезновении мистера Вильфреда Брабазона, служившего в министерстве иностранных дел.

Я сидел у ворот, наслаждаясь тихой красотой девонширского летнего вечера, и здесь-то мне и пришлось выслушать рассказ о поразительном происшествии, который я передаю вам так, как слышал его сам, предоставляя вам полную свободу признать его незаслуживающим доверия. Правду сказать, временами я и сам склоняюсь к такому мнению, но в следующий момент мной овладевает нелепая уверенность, что действительно существует, (если только не погиб уже) человек, который… нет, это странно… баран, который… но это же невозможно! Вы видите, какая нелепость!

В то время, как я сидел так у ворот, на тропинке появился какой-то человек, в сильно поношенной одежде, лет около тридцати на вид, в пасторской шляпе, из под которой выглядывало изнуренное, давно небритое лицо, носившее, несмотря на это, следы хорошего происхождения. С ним шел баран, чрезвычайно грузный и лохматый. Баран встречается нередко на девонширских дорогах, но этот привлек мое внимание — казалось, он не пасется под наблюдением незнакомца, а скорее сопровождает его в прогулке.

На этот пункт я обращаю особое ваше внимание, имея в виду дальнейший рассказ незнакомца.

Странная пара поравнялась со мной и пошла дальше; баран свернул в сторону к изгороди и начал щипать траву, господин в лохмотьях несколько мгновений наблюдал за ним, потом, к моему изумлению, повернул назад и на цыпочках побежал к воротам, озираясь на барана через плечо. Добежав до меня, он уселся рядом со мной и, без всяких предисловий, начал слегка вычурно, как я уже сказал, свой рассказ.

— Может-быть, вы слышали, а, может-быть, вы и не слышали о загадочном исчезновении мистера Вильфреда Брабазона, служившего в министерстве иностранных дел. Это случилось три года тому назад. В один ноябрьский вечер он в обычное время ушел со службы и с тех пор его уже больше не видели. Этот случай вызвал много толков и волнения, но со временем все о нем забыли. Увы, дорогой мой сэр, я один не мог забыть!

Он остановился, чтобы вытереть пальцем глаза, патетически засопел и продолжал:

— Вильфред Брабазон был моим двоюродным братом. Прежде, чем познакомить вас с фактами, дорогой сэр, я хочу сообщить вам, как истинному джентльмену, что для меня всегда было тайной, почему мой кузен Вильфред Брабазон не умер в раннем детстве. Вам, наверное, приходилось читать или слышать, что добродетельные люди умирают молодыми. Я мог бы вам поклясться, что мой кузен Вильфред Брабазон был человеком добродетельным до отвращения. Поэтому он должен был умереть молодым; но он не умер; он и теперь еще жив, если вы назовете это жизнью; я с глубочайшим интересом буту ждать вашего мнения по этому вопросу, дорогой мой сэр.

Тут он взглянул на изгородь с явным намерением убедиться, что баран попрежнему занят ощипыванием травы, а затем продолжал прерванный рассказ:

— Вильфред, дорогой сэр, появился на свет Божий образцовым мальчиком. Впервые я встретил его, когда мне было пять лет. а ему четыре. В то время у меня была страсть играть с водой и грязью, размешивая их в тесто. Я предавался этому занятию, когда мне удавалось ускользнуть из под надзора няньки и матери, и первая была совершенно права, называя меня самым грязным мальчишкой, какого ей когда-либо приходилось видеть. В тот день, когда мой кузен Вильфред впервые приехал погостить к нам, она повторяла это с особым негодованием, советуя поглядеть на моего дорогого кузена, который тоже играл в саду, но играл чистенько и теперь выглядел как картинка. Когда она закончила свою речь, я бросил целую пригоршню грязи в самую середину передничка Вильфреда, громко крича: «Вильфи теперь тоже грязный мальчик».

Они схватили меня, дорогой сэр, и, не обращая внимания на мою боль и стыд, отшлепали по тому самому месту, которое вскоре свыклось с подобными операциями. С этого дня началась моя жгучая ненависть к кузену.

Видите ли, дорогой сэр, его всегда ставили мне в пример, а я смею думать, что ничто не может внушить большего отвращения. Когда я был ребенком, меня постоянно спрашивали, почему я так не похож на моего маленького дорогого кузена Вильфреда.

— Когда мы поступили в школу, дела пошли еще хуже. В начале и в конце каждого учебного года отец с негодованием ставил мне в пример Вильфреда, обучение которого не стоило его родным ни одного пенни. Он получал стипендии, ему давали в награду красиво переплетенные книги и ящики с чертежными инструментами. А мое учение, по словам отца, постепенно разоряло его. Если бы эти огромные суммы, которые он тратил на мое образование, пошли мне на пользу, он не жалел бы о них; по, признавая меня безнадежным лентяем, от которого никогда не будет толку, почему мой бедный отец на старости лет снова должен приняться за работу. После таких разговоров я возвращался в школу с твердым намерением не причинять огорчений отцу. Но желание так и оставалось только желанием, и я учился одинаково скверно. А Вильфред… он постоянно кончал с наградами.

Время шло. Нас определили на службу. Я поступил в банк в Сити. Но тут я приближаюсь к замечательной катастрофе, происшедшей со мной, и чувствую потребность, с вашего разрешения, прочистить себе нос. Прошу извинить меня.

Он высморкался в изодранный платок, посмотрел опасливо в сторону барана и продолжал:

— Мне приходится сознаться, дорогой сэр, что мои служебные успехи были весьма посредственны. Увы, отец мой пользовался каждым удобным случаем, чтобы напомнить мне о блестящей карьере Вильфреда в министерстве иностранных дел. Я хорошо помню, что в среду я получил письмо от моего родителя, переполненное с начала до конца Вильфредом. Я размышлял о нем целый день в банке, и те же мысли терзали меня, когда в семь часов вечера я сел в омнибус, чтобы ехать к себе домой в Голловей. В омнибусе, кроме меня, был только один господин. Теперь, сэр, я попрошу вас слушать с особым вниманием. Мой попутчик, о котором я упомянул, сидел напротив меня в самом отдаленном от кондуктора углу скамьи. Я затрудняюсь объяснить, почему он привлек мое внимание, по факт этот очень знаменателен. Несколько раз я замечал, что глаза его устремлены на меня с каким-то зловещим выражением. Он был одет в тяжелую шубу с большим воротником, поднятым до ушей, окружавшим, как каракулевая воронка, его лицо. Его можно было принять за индуса, но потом я стал приписывать ему божественное происхождение. Может-быть, странный эффект производили фонари, мимо которых мы проезжали, или же виною тому было мое напряженное, состояние, но факт тот, что лицо его казалось мне окрашенным то черным, то желтым, то красноватым, то снова черным или желтым цветом.

Дорогой мой сэр, как раз в тот момент, когда я уловил в нем необычайное сходство с Мефистофелем, как его обычно изображают, он поймал мой взгляд и улыбнулся. Тогда я увидел, что он отнюдь не похож на Мефистофеля, а выглядит как уроженец Индии. Но глаза его смотрели насмешливо.

Он наклонился, тронул меня за колено и сказал:

— Был один человек, который надоедал мне, я превратил его в быка, и все неприятности окончились.

Согласитесь, сэр, что это довольно необычайный предмет разговора между двумя незнакомцами в Лондонском омнибусе. Я ответил ему на это:

— Извиняюсь, сэр.

— Тайная сила — сказал он — помогает читать мысли. Я прочел ваши. Я замечаю ваше изумление и умею ценить его. Боюсь, однако, что вы не сможете постичь Власть и Кольцо, даже если я попытаюсь объяснить их вам.

Дорогой сэр, эти необычайные замечания произвели на меня впечатление — и, смею думать, вполне естественное — что человек этот — сумасшедший. Я всегда был склонен думать, что к сумасшедшим следует приноравливаться. и, поступая согласно этому правилу, с полной симпатией отнесся к тому. что считал его безумными бреднями. Он сообщил мне, что он — так называемый, Семьдесят Первый. Старший сын в их роде наследует Власть и Кольцо на двадцать первый год, младший сын получает Власть и Камень. Он описал довольно неопределенно свою родину, находящуюся где-то за Тибетом и признался, заметно удрученный, что он только младший сын и что Камень значительно ниже Кольца, — «С Кольцом можно возвысить дух», сказал он: Камень же совершает только превращения. Так, я могу перевести ваш дух в кошку, но не смог бы облечь дух кошки в человеческую форму.

Я ответил, стараясь быть любезным, что это должно быть тяжело, и я вполне сочувствую ему.

Дорогой сэр, с моей стороны это была плачевная ошибка. Он догадался, что я не верю ему, и действительно тогда я не поверил, о чем не перестаю жалеть до сих пор. Он впился в меня глазами, и, как я ни старался, я не мог отвести от него взгляда. Я пытался крикнуть кондуктора, вскочить с места, но не мог сделать ни того, ни другого.

— Что касается Власти, — сказал он, — вы находитесь под ее влиянием и можете заметать, что вы совершенно беспомощны. Власть помогла мне прочесть ваши мысли, когда я обращался к вам. Вы думали с великой горечью о каком-то человеке, который чрезвычайно надоедает вам. Теперь вам остается убедиться в могуществе Камня.

Дорогой сэр, я был серьезно встревожен. Тарабарщине его я не верил, а невозможность двинуться под его взглядом приписывал своему воображению или слабому гипнотическому внушению. Мои мысли он мог угадать, правильно истолковав выражение моего лица. Пугало меня то, что он казался мне несомненно сумасшедшим и легко приходящим в раздражение. Я боялся припадка или даже нападения и, чтобы умиротворить его, начал самым серьезным образом уверять, что теперь я вполне убежден.

— Хорошо, тогда я вознагражу вас, — ответил он, — вы познаете могущество Камня. Ваш друг, существование которого причиняет вам столько неприятностей, не будет вас больше тревожить. Камень воплотит его дух в иную оболочку. Во что желаете, вы превратить его?

— Случилось так, дорогой мой сэр, что в этот момент мы проезжали как раз мимо ярко освещенной мясной лавки, где был выставлен плакат, объявляющий, что владелец ее поставляет лучших кентерберийских ягнят. Без сомнения, вам известен этот крайне интересный феномен, именуемый ассоциацией идей. Вследствие простейшего процесса в мозговых центрах, мой ответ на странное предложение этого человека был уже готов.

— Превратите его… — сказал я… Простите меня, сэр, я дошел до трагического момента в моей истории, и потому чувствую крайнюю необходимость прочистить нос и слезные железы, с вашего разрешения.

Он снова проделал всю операцию, попрежнему искоса поглядывая с опаской в сторону барана, который мирно щипал траву в нескольких шагах от нас, и с тяжелым вздохом возобновил прерванный рассказ.

«Превратите его в барана», сказал я.

— Он вытащил из кармана камень, похожий как две капли волы на обычный детский шарик, которым играют школьники, повернул его три раза пальцами и заявил: «Готово». Затем он встал, поклонился и выпрыгнул из омнибуса. У меня было такое чувство, дорогой мой сэр, как будто я очнулся после глубокого сна. Вздрогнув, я вскочил на ноги и громко расхохотался над нелепостью всего происшедшего. Но могу вам поклясться, что я смеялся последний раз в своей жизни. С тех пор я забыл, что такое улыбка.

Омнибус остановился на углу моей улицы. Я вышел и направился к дому. Еще издали я заметил у парадной двери небольшую группу людей. На пороге стоял баран. Вообразите себе мои чувства, дорогой сэр, напрягите все внимание, чтобы представить момент, к описанию которого я сейчас, приступлю. Перед бараном стоял человек, маленького роста, в штиблетах, с палкой в руке. Я принял его за погонщика. Когда я поравнялся с ним, он круто повернулся, задел мой зонтик и выбил его из рук. Я наклонился поднять его, и голова моя пришлась в уровень с головой барана. Можете представить себе мои чувства, когда баран шепнул мне, несомненно голосом Вильфреда: «Ради всего святого, спаси меня, Артур».

Такая чудовищная ненормальность произвела на меня потрясающее впечатление. Чувство тяжелой ответственности еще усиливало мое волнение. Я прислонился к перилам, чтобы удержаться в равновесии, и, очевидно, на моем лице ясно отразилось душевное и физическое мое состояние, потому что погонщик спросил, не болен ли я. Я ответил ему, что болен и осведомился, что он намеревался сделать с бедным бараном, расположившимся теперь на моем пороге. Нечестивец сообщил мне, что вел его на скотобойню.

«Я не могу этого позволить», — сказал я, — на что погонщик грубо ответил, что баран принадлежит ему, и в его дела я вмешиваться не смею. В то время, как несчастное животное хриплым шопотом умоляло меня спасти его, погонщик нанес ему страшный удар палкой и, приговаривая — «ступай, ступай, не ночевать же нам здесь», схватил его за хвост и потянул с моего порога.

— Погонщик, пощадите этого барана, — умолял я. — Я — вегетарианец и, по своим принципам, не разрешаю вам тащить его на бойню. За сколько вы хотите продать его?

Из его ответа, переполненного отталкивающими непристойностями, я вывел заключение, что он не продаст этого барана даже за четыре фунта. Я предложил ему пять; эту сумму я получил как раз в тот день за неделю усердной работы в банке. И погонщик, взяв пять фунтов, оставил меня наедине с бараном.

Представьте себя меня, дорогой мой сэр, у порога лондонских меблированных комнат, с Вильфредом Брабазоном из министерства иностранных дел, превращенным в барана, окруженного толпой, которая заполнила тротуар и обменивалась замечаниями по моему адресу.

— Возьми меня с собой, — умолял баран — уведи меня в дом. Что это за беда случилась со мной?

— Мой дорогой Вильфред, — возразил я, — нет никакой возможности взять тебя в дом. Что скажет моя квартирная хозяйка?

Вильфред, вместо того, чтобы помочь мне разобраться в нашем положении, объявил, что он чувствует запах собаки и это приводит его в необычайное волнение, доходящее до панического страха. Если я не помещу его немедленно в безопасное место, он свернет себе шею. Что мне оставалось делать? Я вставил ключ, открыл дверь и влетел в дом, подталкиваемый сзади головой Вильфреда. Я умолял его взять себя в руки, но он ответил, что совершенно не владеет собой, так как его беспокоит запах собаки, и кроме того ему хочется блеять. С его согласия я обмотал ему голову пальто, которое снял с вешалки, и он облегчил свои чувства, издав три странных звука, которые в передней лондонского дома показались мне очень жуткими.

Где-то внизу открылась дверь. Я начал уговаривать Вильфреда собраться с силами и подняться наверх. Он ответил, что попытается, если я буду его подталкивать, и, опираясь задней частью на мое плечо, он кое-как вскарабкался на третий этаж, где помещались мои комнаты.

Дорогой сэр, обычно я очень воздержанный человек, но теперь я налил себе полстакана виски и выпил его залпом.

— Расскажи мне, — сказал я — что с тобой случилось.

Вильфред был всецело поглощен своим несчастьем и не обращал ни малейшего внимания на мое печальное положение, хотя относительно моего участия в беде у него не могло возникнуть никаких подозрений. Он ответил, что если я только не дурак, то и сам могу видеть, что с ним случилось. По его словам, он только что вышел из министерства иностранных дел, как вдруг почувствовал, что начинает уменьшаться и в следующую минуту увидел, что в образе барана бежит по мостовой в обществе пяти таких же баранов. Он узнал угол моей улицы и повернул к моему дому.

— Мне кажется, я опять начну блеять, — заявил он, — это оттого, что мне хочется пить. Дай мне воды.

Моя спальня находилась рядом. Я бросился туда и наполнил водой ванну, Вильфред поставил в нее передние ноги и пил в течение трех минут. Я вытер ему морду полотенцем, обмотал его голову толстым одеялом, и он облегчил себя устрашающим блеянием. После этого мы возобновили разговор, окончившийся для меня очень печально.

Я понимал, что ничего хорошего не будет, если я сообщу Вильфреду о моей встрече с незнакомцем в омнибусе. Моим долгом было найти этого индуса возможно скорее, а пока, чтобы не осложнять дела, свалить бремя на плечи кузена.

— Сделай такое одолжение, Вильфред, — сказал я, — не бегай взад и вперед, как ты это делаешь. Я знаю, что ты возбужден, но ведь и мне несладко. И чем сильнее ты шумишь, тем больше я волнуюсь. Я не хочу показаться тебе жестоким и у меня нет ни малейшего желания вмешиваться в твою частную жизнь, но для меня очевидно, что ты навлек на себя это несчастье каким-нибудь тайным пороком, которому ты предавался.

— Какой порок превращает вас в барана, проклятый осел? — спросил он грубо.

Я ответил с важностью, что не знаю и знать не желаю. «Ты — мой кузен. Я никогда не любил тебя, но раз с тобой случилось такое несчастье, мой долг помочь тебе. Я заплатил за тебя мое недельное жалованье; с большим риском я укрываю тебя в своих-комнатах. Я сделаю все, что в моих силах. Я намереваюсь поместить тебя в удобном чистом стойле поблизости отсюда»…

— Я не хочу, — заявил он.

Я продолжал твердо:

— Ты будешь каждый день резвиться в поле. Тем временем я попытаюсь найти человека, который, по моему мнению, может вернуть тебе прежний вид.

Дорогой мой сэр, в этом заключалась моя ошибка. Мне не следовало упоминать о незнакомце, и в Вильфреде немедленно проснулись подозрения. Он стал выспрашивать меня с самым недоверчивым видом. Я так смутился, что начал сбиваться, противоречить себе, лгать без всякой цели. Кончилось тем, что правда обнаружилась. Вильфред накинулся на меня и два раза пребольно укусил за ляжку. Спасаясь от него, я влез на рояль, где и застала меня квартирная хозяйка, принесшая обед.

Я не знаю, дорогой сэр, знакомы ли вы с типом женщин, сдающих молодым людям меблированные комнаты в Лондоне. Это необыкновенно болтливый и для человека с тонкими чувствами в высшей степени мучительный тип. В продолжении целых десяти минут я выслушивал ее причитания, пересыпанные устрашающими гиперболами.

Когда она, наконец, остановилась, что бы перевести дух, я сказал:

— Я прекрасно знал, мистрисс Соммерс, что присутствие здесь этого барашка вы сочтете злой шуткой. Но я привел его сюда отнюдь не потому, что вы вдова, и я не имел намерения нарушить благопристойность вашего дома. Лично я очень люблю вашего сына и ни на минуту не допускаю мысли, что его выгонят со службы, когда узнают, что в вашем доме был баран. Дело в том, мистрисс Соммерс, что у нас в деревне был ручной ягненок. Мы все обожали его, и он привык жить в доме. Пока он был ягненком, он спал на кровати моей матери. Когда он вырос, мать позволяла ему спать у порога ее комнаты. Я не знаю, как он убежал оттуда, но сегодня я нашел его в Лондоне. Его тащили на скотобойню, и, конечно, я выкупил нашего барашка. Надеюсь, вы разрешите мне оставить его здесь на одну ночь, пока я буду в состоянии отправить его домой.

В эту ночь я не ложился. Вильфред и я обменивались взаимными оскорблениями, о которых мне до сих пор тяжело вспоминать. В четверть второго я пробрался в соседний сквер, чтобы нарвать травы. Дождь лил потоками, и домой меня привел полисмен, решив, что я пьян. Не сомневаюсь, что человек, промокший до костей, пробирающийся по улицам Лондона с двумя охапками мокрой травы, выглядит несколько подозрительно. В восемь часов утра я послал телеграмму на службу, прося отпуска на несколько дней по случаю смерти близкого родственника. В четверть десятого я и баран, окруженные любопытной толпой, садились в экипаж.

В семь часов мы все еще были в кэбе, объехав весь Лондон в поисках пристанища. Наконец, мы нашли его на отвратительной улице на окраине Лондона. Я, вдохновленный бранью извозчика, проклинающего меня, барана и день, когда он нас увидел, сообщил квартирохозяину, что я только что приехал в Лондон с чудесным бараном, который своими представлениями на сцене зарабатывает для меня более ста фунтов в неделю. Моя первая недельная получка пойдет в его пользу, если он примет нас. Предложение показалось ему соблазнительным, но он все еще не вполне доверял мне. Он пожелал увидеть, что может представлять баран. Я вернулся к кэбу и нашел переднюю часть Вильфреда стоящей на мостовой, в то время, как извозчик возился с задними ногами и клялся, что выкинет их из экипажа, хотя бы ему пришлось перерезать барану горло. Я изложил моему кузену положите дел и умолял его проделать несколько фокусов, чтобы снасти нас. С большими трудностями, получив пять страшных укусов, я убелил его согласиться. Вокруг нас образовалось кольцо любопытных, и здесь произошло первое мучительное выступление Вильфреда Брабазона из министерства иностранных дел, проделывавшего в образе барана такие штуки, как прогулка на задних ногах, пересчитывание носом зрителей, и прочие ненормальные трюки, о которых мучительно вспоминать.

В результате мы получили отвратительную комнату в нижнем этаже. С самого утра хозяин начал гнать нас на поиски ангажемента, причем на долю Вильфреда пришлось немало пинков. В полдень мы вышли пешком из Лондона, и до сих пор бродим по селам Англии. Ничто не может принудить Вильфреда выступать на сцене. Когда голод угрожает нам, он соглашается проделать несколько фокусов в какой-нибудь деревне, а я собираю у зрителей медяки. В промежутках мы занимаемся руганью и драками. Вы видите во мне, дорогой мой сэр, несчастного раба, жестоко терроризуемого бараном. Вильфред поклялся искусать меня до смерти, если я когда-нибудь выдам его секрет. Вильфред…

В этот момент история ободранного джентльмена получила неожиданное подтверждение, повергнувшее меня в полное недоумение. Он резко оборвал свой рассказ и с ужасом вскрикнул. Баран незаметно приблизился к воротам и пристально смотрел на нас. Он опустил голову и ударил лбом в подворотню. Я упал навзничь, джентльмен в лохмотьях с жалобным воплем пустился наутек. Поднявшись на ноги, я увидел, как он несся во всю прыть по дороге, за ним по пятам гнался баран. Каждый раз, когда морда барана приближалась к задней части его тела, до меня долетал отчаянный вопль:

«Вильфред, Вильфред, не надо!» Наконец оба скрылись из виду.