Мир приключений, 1925 № 02

НА МАЯКЕ

Рассказ Б. Г. Островского

С бешеным ревом и свистом, не переставая набрасывается ветер на крошечный, ярко освещенный домик смотрителя маяка, всеми силами стараясь снести его, опрокинуть…

Короткие, полярные сумерки давно уже погасли. Ночная темнота быстро сгущается. Темные, штормовые облака рваными клочьями низко несутся над землей, проносятся и торопливо убегают куда-то вдаль, на восток.

А там, над водой, где опустилось солнце, все еще борется с темнотой и не хочет исчезать алая полоска.

Несчастный домик весь трясется. Вздрагивают и звенят тонкие стекла.

— Ишь, погода-то… Заворачивает! Не нанесло бы тумана, опять иди на верх… труби!.. Проклятая жизнь! — озлобленно говорил смотритель, допивая пятый стакан чая. Наступило молчание, прерываемое лишь свистом вихря да жутким гудением, долетающим откуда-то сверху.

— Уж известно, дело осеннее, как не быть погоде… Плохо теперь на море, — пожимаясь от холода, наконец, заметила его супруга.

— Плохо? А нам не плохо?.. Сидишь тут, на чортовом острове, ни людей, ничего не видишь, хотя бы помещение дали, а что это? — резким жестом указывал он рукою на продувающую насквозь грязную стенку, — дали, как для собак, весь дырявый, того и гляди, сломит ветром, холодище дует везде, раздражаясь все более, — говорил смотритель. — С весны шабаш, довольно, не согласен, потому ежели…

— Постой, постой? Дмитрий, — неожиданно оборвала жена. Она насторожилась, слегка сморщив лоб. — Что там такое? Слышишь, слышишь?.. — пытливо спрашивала она, опять услышав какой-то звук извне. — Никак палят?

Насторожился и смотритель.

— Кажись, и взаправду палят, — тихо промолвил он.

Новый сильный порыв ветра, подхватив звук, уже отчетливо донес до слуха отдаленный гул пушечного выстрела.

— Вот не было печали, — недовольно пробормотал смотритель, — пойду смотреть!..

Он вышел. Холодный, леденящий ветер неистово набросился на него и зашуршал в складках одежды. Вдали мелькали, прыгающие во все стороны, тусклые фонари какого-то очень сильно качающегося судна. Высоко к небу взвилась ракета и прочертила яркой, огненной полосой черный купол, вылетела, разорвалась наверху белой точкой и все исчезло. Откуда-то снизу стремительно выскочил огненный шарик, и через несколько секунд до уха смотрителя явственно долетел звук выстрела.

— Чорт носит их по ночам, не знают дороги, а лезут, — сердито шептал он.

Постояв немного и, озябну в, он вернулся в дом.

— Ну что? — быстро спросила жена.

— Пароход просит помощи, насел, знать, на банку, — отвечал смотритель, не глядя на нее, и принялся наливать себе шестой стакан чая.

Жена удивленно на него взглянула.

— Что-же ты? — спросила она после некоторого молчания.

— А что?

— Не едешь?

— Куда?

— Народ тонет, спасения просит, а ты спрашиваешь куда? — рассердилась она. — Осерчал от злости, знать, на всех…

— Народ тонет, так и я должен погибать, да? — сдерживая гнев, спрашивал смотритель. — Так выходит по-твоему? В этакую волну-то? На маячном дырявом карбасе? Эх, ты?.. Недаром сказано, что у бабы волос-то… да! — злобно усмехнулся он.

— Да ведь не на пароход ты поедешь, а на станцию, дать сообщение туда. Ведь за островом и взводня-то нет, — проговорила женщина.

— За островом нет, а дальше есть. И не в свои дела не лезь, — злобно крикнул он, глаза его сверкнули, и скулы заходили.

— Сказал: не поеду и не поеду, и больше ни слова!

Прошло с час времени. Оба мрачные и серьезные сидели молча.

Выстрелы становились все чаще и долетали отчетливее. Он в сотый раз перечитывал весь искомканный и грязный, допотопный лист какой-то газеты. При каждом выстреле он как-то ежился, кусал губы и делался угрюмее.

Жена его, низко склонясь, что-то вязала.

. . .

Вдруг страшная мысль, от которой она вздрогнула и похолодела, пронеслась у нее в голове.

— Дмитрий! — быстро и тревожно окликнула она мужа.

— Что тебе?

— Какой пароход-то погибает?

— А я то откуда знаю? Мало их тут ходит. Разве в такую темень увидишь что!

— Может, «Николай» тонет? — еще тревожнее спросила она.

— «Николай?» — кладя газету на стол, уже другим голосом переспросил смотритель. — Не должно быть, — неуверенно сказал он и, прищурив глаза, стал высчитывать. — Вышли пятого, в порту стояли сутки, заходили в губу… — он сделался вдруг очень серьезным, перестал считать, быстро поднялся со стула, взял с полки подзорную трубу и, ни слова не говоря, вышел. Выйдя на воздух и став за угол, где ветра меньше, он пристально и тревожно стал всматриваться в трубу.

— «Николай» и есть! — наконец прошептал он глухим, подавленным голосом. Тут уж без трубы, как бы прозрев, он стал различать колышущийся вдали хорошо знакомый ему корпус «Николая», на котором теперь плавал учеником-матросом его единственный сын, вспомнил и размер, и пушку, что на левом борту, и расположение фонарей.

— Точно какой дьявол отшиб память даве, — в бессильной злобе на себя и на память шептал смотритель, На секунду потупившийся, застывший, он вдруг спохватился, выпрямился, засуетился, мигом сложил трубу и почти влетел в домик.

— Куртку живее и дождевик. Ничего, еще не поздно, успею, — кричал он жене, — скорее, а я сейчас за гребцами.

Он бросился обратно.

— Вставай, ребята, одевайся скорей, пароход тонет, — быстро говорил смотритель, вбегая в тесную, вонючую, похожую на свинятник, каморку, где помещались маячные сторожа, — одевайся да живей вниз, к карбасу, стащи в воду, в поселок поедем и я туда сейчас, да живей!

— Звона, когда проснулся! Пароход уже с час как тонет, а он… — говорил по выходе смотрителя один из сторожей, зевая во весь рот и роясь в груде тряпья.

— Хорошо, что не пьяны еще, — мелькнуло у смотрителя, когда он выбежал из зловонной конуры к себе.

— Ты чего воешь-то? — обратился он к жене, вновь вбегая, — сейчас привезем всех в аккурате, что им сделается-то, шаркаются себе о каменья, еще до утра продержутся… — он быстро одевался. — Вот, кабы шторм, да настоящий, вот тогда… да… а теперь, что! — с пренебрежением махнул он рукой. — Ну вот, мы и готовы; ну, прощай, да не реви, потому все в целости.

Одетый в теплую, меховую куртку, желтый дождевик, в высокие сапоги, менее чем через минуту смотритель быстро спускался по склону горы к мелькавшему вдали огоньку. Внизу, на берегу, у спущенной в воду утлой лодченки стояли три маячных гребца и сжились от холода.

— Не выгресть, Дмитрий Максимыч, взводень крепко крут, — сказал один из них смотрителю, — здесь то ничего, а там за островом навертит по шеям.

— Ничего, ничего, ребята… Небось, еще и не в такие приходилось. Бутылку на обоих, коли ежели все в порядке будет. — Гребцы больше не возражали. — Ну, влазь, молодцы, влазь скорее, вот так, дай-ка руку, ну, пошел теперь. — Сказав это, он сел на руль, гребцы взяли по веслу, и карбас тронулся.

Сначала, за прикрытием острова, было сравнительно тихо, но дальше становилось все неспокойнее и бурнее. Временами преграда из островов и утесов обрывалась, и волна, тогда уже ничем не сдерживаемая, всей своей силой и громадой стремительно вкатывалась в открывшийся проливчик. Маленькая лодченка, как ничтожная игрушка, швырялась вперед и в стороны. Брызги летели все чаще, верхушки гребней вливались в лодку и наполняли ее. Часто раздавалась команда: «суши весла». Весла подымались, и тотчас огромный, шипящий вал прокатывался под шлюпкой, обдавая всех с ног до головы, и вылетал впереди темной колеблющейся горой.

— Не робей, ребята, доедем небось, навались-ка дружней, недалече теперь. Экой карбас-то дали и это еще смотрительский, дьяволы! — злобно шептал смотритель. Раздался треск сломавшагося пополам весла.

— А чорт тебя заешь, — выругался матрос, наклонился и достал со дна другое, запасное.

Но вот вдали замелькали огни поселка, скоро опять зашли за прикрытие острова, сразу сделалось тише.

Все облегченно вздохнули и посматривали на чуть не до половины наполненный водою карбас. Слегка стукнулись о песчаный берег. Смотритель выпрыгнул и быстро побежал к освещенному домику спасательной станции. Гребцы вытащили лодку на берег, отряхнулись от воды и стали толковать об обещанной бутылке водки.

Не прошло и полчаса, как спасательный бот, подняв гафель с парусом и кливер, слегка галсируя, тронулся в путь и вскоре выходил в океан. Как пробочка, бот то и дело проваливался среди громадных волн, снова взлетая на клокочущий, белеющий в темноте, вал, наискось держа курс к потерпевшему крушение пароходу. Смотритель и двое поморов сидели в маленькой каютке, освещенной одной сильно мигающей свечой, и угрюмо молчали. Мучительно долго тянулось время.

Бот очень сильно качало и подбрасывало во все стороны. Поминутно долетал сверху гул упавшей волны. Слышно было, как переливалась и хлюпала на палубе вода. В каюту сильно капало.

Уже с час как выехали. Открылась, наконец, маленькая дверца, ведущая в каюту, гул океана усилился, послышался крик: «Подходим». Все быстро вышли наверх. Смотритель, дотоле с виду все время спокойный, стал сильно нервничать.

— Куда держишь, нешто можно с левого борта? Не подойдет так, — сердито кричал он рулевому.

— К правому и держим. Ослеп, чай! — прохрипел тот. — Налетевшая волна со всего маха ударила в нос бота и со свистом взвилась, мелькнув в темноте белеющим облаком, и окатила моряков.

— Може еще и подойти-то нельзя будет, — всматриваясь в прыгающий невдалеке пароход, сказал старший, — на мели-то буруны не то, что здесь, и нас разобьет почем зря.

— Чего-ж не подойти, с подветренной стороны как раз, — встревожился смотритель.

Подошли совсем близко. Приблизиться к пароходу оказалось возможным.

Все заволновались, засуетились и готовились к трудному, опасному делу.

— Кранцы, кранцы, все спустить! — кричал до хрипоты старший, — да осторожней, держись крепче, смоет!

С парохода кричали, но что — разобрать было нельзя. Было видно, как на нем быстро двигались и мелькали собравшиеся на корме люди. На боте очень опасались, как бы не разбило их о борт неистово качающегося парохода. Огромные, крутые волны производили здесь невообразимую дикую толчею. Кое-как, наконец, предварительно сильно стукнувшись о пароход, подошли вплотную. Пассажиры, крича, ругаясь и толкая друг друга, теснились у веревочного трапа и хотели все разом перебраться на бот.

— По одному! По одному! — кричал, как только мог, старший злым голосом, заметив беспорядок наверху. Воцарилось некоторое спокойствие, судовая команда почти силком отрывала людей от бортов.

Смотритель, прищурившись, напряженно вглядывался сквозь ночную темень, прорезанную сильным светом электрических лампочек, в группу людей, искал сына и никак не мог найти его.

— Где тут найти, много их, — старался он успокоить себя.

Крепко держась за веревочную лестницу, люди стали, наконец, спускаться с парохода. Осунувшиеся лица их, однако, сияли радостью и счастьем, они бормотали что-то чуть не со слезами на глазах старшему и, шатаясь и цепляясь за что попало, спускались в каюту, которая в короткое время набилась битком. В общем, однако, их было немного.

— Сначала пассажиры, потом команда, всегда уж так полагается, — вдруг догадался смотритель, почему так долго не показывается сын. Окликнуть же его почему-то не решался. — А вдруг не будет ответа, — мелькнуло в голове.

Тревога его, однако, все росла и болезненной тяжестью давила где-то в груди, как ни старался он себя уверить, что все идет, как полагается. Но вот пассажиры небольшого парохода радостные, довольные, пожимая друг другу руки все перебрались на бот, быстро и ловко стала спускаться команда. Но сына все нет и нет.

— Может, остался где по дороге, — шептал смотритель.

Капитан спустился последним.

— Все на боте? — громко крикнул он сверху.

— Все, как один! — радостно отвечало несколько голосов.

— Не все, не все!.. — отчаянно кричал смотритель. — Потапова, сына моего нет!..

Капитан что-то ответил, перекинул ноги через борта и быстро спустился в бот. К смотрителю подошел старший помощник и удивленно спросил:

— Как нет? Разве мы не ему обязаны нашим спасением?

Смотритель ничего не понимал.

— Как это спасением? — спросил он.

Помощник ему объяснил, что они, не видя ни откуда помощи, в продолжение полутора часа с того времени, как пароход наскочил на каменистую мель, и, находясь в критическом положении особенно после того, когда получили пробоину в корме, решили, что смотритель маяка оттого не дает знать в поселок о случившемся несчастьи, что не может, вследствие большой волны, выехать туда, и что спасения теперь все равно ждать не откуда.

Тогда на пароходе решили самим дать знать на станцию, пошли уже на отчаянность! — пояснил помощник. — Рулевым послали его сына, как наиболее опытного в этом опасном месте, матросов же по жребию. Спустили самый большой карбас, взяли ведра, чтобы выливать воду, запасные весла и отправились.

— Сами по себе выехали, никто не приезжал, заметил с маяка, дали знать в становище, сам я и ехал… Чуть не утонули все… — тихо, медленно проговорил смотритель, с минуту помолчав после рассказа штурмана.

Понял все и штурман и замолчал.

— Почему же тогда так поздно выехали? — спросил он, наконец.

После сообщения штурмана сознание этого «поздно» нестерпимо грызло и сердце, и совесть смотрителя, теперь же, когда его спросили об этом «поздно», он озверел.

— Поздно выехали? — грубым, злым голосом передразнил он штурмана. — Спасай их тут… Жизнь положи свою, а они в благодарность: поздно!.. По этакой-то волне на почтовых хотят, моряки еще, — он хотел еще что-то сказать, но замолчал.

— Может, они благополучно добрались и теперь на берегу. Вы ведь могли разойтись, — немного помолчав сказал штурман.

— На боте никто не заметил их, — смягчился и смотритель. — Давно они выехали? Верно, ведь более часа прошло уж небось? А? — пытливо спросил он.

— Более часа? Нет, не будет… полчаса не будет, совсем недавно выехали. Как пробоину получили, так и отправили. Оттого мы все и удивились, что вы так скоро.

Смотритель стоял совсем подавленный.

— Вы, вероятно, в таком случае разошлись. Наверное, даже, можно сказать, что разошлись, — с уверенностью произнес штурман после некоторого молчания.

— А кто знает, может, и вправду разошлись, и теперь все на берегу. Лихой он у меня парень! — бессильно пробовал утешить себя смотритель.

Бот быстро несся к берегу. Вскоре он зашел уже в пролив, где сделалось сразу тише… Вот он и у места.

На берегу собрались чуть ли не все жители поселка. Шел оживленный говор и спор. Пассажиры, которые теперь уже вполне освоились с сознанием, что они спасены, но сильно жалели о многих вещах и товарах, которые пришлось оставить на пароходе, выходили из бота и не знали, что с собой делать. Население с любопытством их разглядывало.

— Карбас приезжал сюда? Большой карбас, с моря… с парохода… сын мой там?., быстро, с нетерпением и тревогой спрашивал смотритель, подбегая к группе моряков.

— Карбас? Никакого карбаса не было, не знаю, — ответил один из них, — ты, Федор, не видал, даве стоял здесь.

Смотритель, крепко стиснув зубы, так что задвигались скулы, быстро отошел от них и поплелся, сам не зная куда.

Назад, на маяк, он отправился в боте, который ему дали по случаю бурной погоды и невозможности выгрести в его дырявой лодченке.

Подъехав мрачный и серьезный, как могила, вышел он на берег и медленно стал подыматься наверх. Где-то, в груди, так явственно, до боли, жало и сверлило, что он по временам останавливался и, как бы желая сбросить оттуда тяжесть, делал нетерпеливые движения всем телом.

— Как это я сразу не разобрал и не поехал, — с мукой и упреком себе шептал он. — А что ей-то сказать? — мелькнуло в голове. — Может, до утра и не ходить… утром оно не так… легче…

Подошел к дому. Потупясь, простоял несколько секунд у двери, потом махнув рукой, быстро отворил ее.

— Где Владимир?.. Где он?.. Обещался привести его, где же он? — прерывающимся голосом кричала женщина, выбегая ему навстречу, но, взглянув на мужа, сразу поняла, что теперь нет места вопросам.

— Потонул… — медленно, глухо, как-то изнутри, не глядя на нее, произнес смотритель.