Мир приключений, 1927 № 08

ГЛАВА ПЕРВАЯ

СТАРИК, вздыхая, опустился на траву у кристально-чистого, весело журчащего ручейка.

Золотой стеной стояла кругом спелая рожь… Изредка набегал теплый ветерок, и тогда тяжелые колосья, чинно кланяясь друг другу, шептались о чем-то важном и сокровенном. — Ишь, сердечные, тоже беседу ведут! — усмехнулся старик. — Тоже… и у них забота есть!

Синей опрокинутой чашкой жгучее небо давило землю, чудилось оно близким, — кажись рукой его достанешь!

Июльский зной сверкающей рябью струился между небом и истомленною землею. Струился и пел… Пел неумолчным звоном, дрожал серебристой дрожью.

Старик поднял голову, прислушался, посмотрел своими потухшими, выцветшими глазами в звеневшую над ним лазурь, и опять тихая улыбка пробежала по его сухим губам.

— Ишь, птахи божии!., господа славословят! Жавороночки милые! — Он вздохнул… — Благодарение господу! Вырвался из ада кромешного! — сказал он громко и перекрестился широким крестом.

— Грехи! Ох! Грехи! — заговорил он опять, поникая головой… Словно в ответ ему сокрушенно качала своими тяжелыми головками золотая рожь и, глядя на старика, вела свои нескончаемые таинственные речи… Пугливо прислушивались к этим речам легкие стрекозы, дрожа в воздухе серебристыми крылами. Старик опустил голову, задумался и задремал…

Вдруг он очнулся от странного шума, который наростал откуда то с дороги, терявшейся во ржи. Старик поднял голову и посмотрел. Вдали подымалось облако пыли и мутным столбом медленно приближалось к нему. Шум все наростал…

— Стадо, што-ль, гонят? — с недоумением сказал старик.

… Под конвоем десяти инвалидов ползла по дороге огромная толпа мужиков; сзади тянулись подводы. Мужики, все молодые, были связаны и еле передвигали запыленные серые ноги. Они были в лохмотьях, кто в стоптанных лаптях, кто босиком, кто в шапке, а кто и так… Одноцветные, серые, они сливались в одно мутное пятно… Словно грязное тесто ползло по дороге… Они подошли ближе, и тогда в толпе замелькали человеческие лица. Пот с пылью бороздил черными полосами обожженные лица. Тускло поблескивали воспаленные глаза. Открытые рты ловили воздух и глотали пыль.

Не лучше были и конвойные, — и они еле передвигали ноги, и они задыхались в пыли. Начальник этой команды, старый однорукий капрал, мешком сидевший на косматой деревенской лошаденке, тоже изнемогал от зноя и пыли.

Старик долго смотрел на это стадо связанных людей… и вдруг быстро, быстро стал креститься.

— Господи милостивый! Еще го-нют! — прошептал он.

— Стой! Привал! — захрипел старый капрал, увидев ручей. И человеческое стадо вдруг метнулось к воде. Конвойные были смяты, отброшены… Люди со связанными сзади руками, давя друг друга, падали на землю грудью, опускали свои головы в воду и пили… пили… пили, не замечая того, что замутился глиной и грязью кристалл веселого ручья.

Капрал завертелся на своей лошаденке, замахал рукою, что то кричал, хрипел, ругался, видно. Но слабый голос его потонул в стонах и воплях обезумевшей толпы. Тогда и он, махнув рукой, тяжело слез с лошаденки и тоже жадно приник к холодной грязной воде.

По его приказанию, конвойные поили обозных лошадей и потом поливали их мокрые, потные головы.

Развязали пленников и стали раздавать им краюхи хлеба…

Капрал подошел к одной подводе и озабоченно поднял шинель. Тяжелый запах гнили ударил ему в лицо. Он отшатнулся. На подводе лежало пять трупов. Страшные, почерневшие лица, стекляные открытые глаза, по которым ползали жадные золотистые мухи…

— Куда ты, Сидорыч, падаль эту волочишь? Эва! Как провоняли! — сказал конвойный, — сбрось их!

— Сбрось! — проворчал капрал: — Эх, ты! А кто за них отвечать будет? Ты?.. По счету принял, по счету и сдать должен… по воинским регулам!

— Да не довезешь! Смотри… Вишь, разварились как! Пятый день ведь тащим… А кака теплота!

— Хучь кости довезу, — упрямо сказал капрал и торопливо покрыл шинелью трупы.

— Этта куда ж вас гонют? — шопотом спросил старик молодого парня, который лежал около него и неподвижными глазами смотрел в голубую высь.

Парень не отвечал.

— Куды гонют, — отозвался другой, — сказывают, в горы, железо, вишь, копать…

— К заводам нас приписали, — сказал угрюмо третий.

Старик глубоко вздохнул и перекрестился.　

— Далече до гор то?.. Уж вторую неделю мучаемся. Народу что передохло… животина тоже. Как город, так покойников и сдаем… десятка два уж сдали.

— Горы те скоро увидишь, — тихо ответил старик. — Вот как поле минуешь, да лес пройдешь — тут их и увидишь… Словно тучи черные станут горы те на краю, где небо с землею сходится… горы те Уральские, — сказал старик и замолчал.

— Знаю я эти горы, — тихо заговорил он опять, наклоняя свою белую голову. — Сам оттуда бреду… Вынес господь из ада кромешного, голубь ты мой! Гиена там огненная!.. Горы те… Царство сатанино!.. и царствует там Нелидов Никитка… зверь сущий во образе человеческом! Верный раб Антихристов! Православных в железах держит… Одних к печи огненной прикует, — те день и ночь в огне горят. Других под землю угонит, — те света божьего не видят… До пупа земли, вишь, рсется… Землю матушку терзает!.. Горы сверлит!.. Леса зеленые с плеча рубит! Реки светлые городит да мутит! Все он, пес адов, возмутил. Небо дымом коптит… Солнце тьмой застилает.

— Почто же он энто? — спросил парень, поворачивая свое лицо к старику.　

— А так… по приказу Антихристову, значит… Ему, вишь, сам Антихрист приказал… Петр Самозванец… Антихрист чортов, слуга дьяволов… ему приказал, а он сполняет.　

Страстный топот старика привлек еще несколько слушателей. Подползли. Слушают. Затаив дыхание, слушают… И все громче, вдохновеннее делается речь старика.　

— Железо, вишь, достает! А для ча те железо? Ножи да мечи делать, чтоб православных губить. Тех, кто за Христа стоит… Цепи куют, чтоб православных узами терзать! Так и в писании сказано… Известно… Оружие себе Антихрист готовит… А в нутро-то гор лезут, чтоб нечистые народы Гогу и Магогу оттеда осломонить! В горах эфтих каменных, по приказу господню, народы энти нечистые заключены на веки вечные… А как нечисть эту богопротивную выпустят, — застонет Русь православная, матушка! И до второго пришествия стонать будет! И раздаст Антихрист Гоге и Магоге ножи и мечи… и почнут они…　

— Ты тут о чем это, божий старичок, речи ведешь? А? — спросил подозрительно подошедший капрал.

— Про житье-бытье горькое ребятам сказываю… хошь, и ты послухай, — пробормотал, несколько смутившись, старик.

— То-то… смотри! Зря не болтай чего… А то лопатри скручу, да к воеводе… — проворчал капрал.

— Далече еще до Урала то? — вдруг спросил он.

— Коли вскачь поскачешь, в два дня доспеешь, а коли так, на четвереньках, — так и в неделю не доползешь — сухо ответил старик, не подымая глаз на капрала.

— Сидорыч! — подь-ка, — крикнул конвойный, возившийся около подводы.

Капрал заковылял к подводам. Старик помолчал, оглянулся, и тихим шопотом продолжал:

— Жили мы там в скитах, голубь ты мой!.. Старой веры мы, истинно православной. Двумя перстами крестимся!.. И старик набожно перекрестился. — Жили мы там тихо и мирно, в чащах лесных, у рек чистых, текучих, говорливых… Вдали от дьявольской суеты… Жили, спасались, за Русь святую господу Исусу Христу и Пречистой его матери молились. Души свои от сетей дьявольских спасали… И наслал господь нам испытание велие. Принесла к нам сила дьявольская пса адова, — Нелидова — энтого Никитку… По приказу, говорит, царскому… А ведомо нам, кто царь то… Антихрист Петр Самозванец, немецкий в…. Все, говорит, мое: и горы, и леса, и реки, что на земле, и что под землею, — все мое. — Сказал он сие и почал он леса рубить, горы рвать, нутро земли терзать! Труб настроил адовых, что огнем денно ношно дымом смердят, да небо божье коптят… Нарушил он спокой земли-матушки. Стоном застонала она, горы и леса, небеса господни дымом помрачились, да копотью. Православных нагнал тысячи тысяч!.. И все в вервиях… Вот, как не вы… Да в цепях железных… Озверел Никитка пес… и люди те озверели! Дотоле была у нас в горах тишина да благоденствие. А как он пришел, убийства пошли, татьба, мятежи… Острогов настроил, и сидят там ноне не люди — не звери, цепями и кольцами скованные.

— Застонали, голубь ты мой, горы Уральские от воплей человеческих да проклятий!.. А нечистые народы те, Гога да Магога, в недрах горных восплескали дланями, возликовали. Слободу, вишь, псы, нанюхали! Волю! Сам слышал, видит бог, — слышал, как горы внутри гудут, — как народы хвалу Антихристу возносят…

— Сбегу!.. Ей богу, сбегу!.. — прошептал парень, подымаясь на локти и широко раскрытыми глазами смотря на старика.

— Беги, голубь, беги!.. — быстро заговорил старик. — Наших, вишь, кто помоложе, всех сковал, цепями спутал и в работу пустил… А стариков, как я, вовсе выгнал… Вот я и иду!..

— Куды ж ты, дедко, таперя? — спросил кто-то.

— Таперя иду, голубь, мученический венец восприять! На Русь иду… Войной иду на Антихриста! На самого Антихриста — обличать буду пса смердящего!..

И старик вдруг встал во весь рост. Выпрямился. И вырос, словно великан какой. В его глазах горел будто огонь какой, — и с изумлением смотрели на него его слушатели, даже креститься начали.

ГЛАВА ВТОРАЯ

НИКИТА Петрович Нелидов сразу открыл глаза, быстро присел на кровать и обернулся к окну. Оттуда глянул на него предрассветный сумрак. Ночное небо уже бледнело. И на нем еще дрожали последние звезды. Нелидов быстро сбросил одеяло и спустил жилистые сильные ноги на медвежью шкуру.

В горнице было темно. — Только лампада слабым, неверным, мигающим светом озаряла суровый лик темного Спаса и робко поблескивала на самоцветных камнях его венца, на серебре и золоте его риз.

Нелидов повернулся к иконе, и на его жуткое лицо — лицо фанатика-аскета — упали слабые блики. Слабо блеснул его высокий лоб с резкими морщинами и впалые щеки. Выделились густые черные, уже седеющие брови, и из мрака нависших бровей остро сверкнули суровые глаза. Жидкая бородка не скрыла строгих линий сильного, сухого подбородка. Сквозь усы видны были прямые, сжатые губы…

Нелидов с неудовольствием посмотрел на мигающую лампаду. Непорядок увидел. Он поднялся, подошел к иконе, неторопливо поправил фитиль лампады, опустился голыми коленями на вязаный коврик и стал молиться. Его тонкие губы шептали невнятные слова. Сильная рука клала широкие кресты. Голова слегка касалась каменных плит. Но в глазах его не было молитвы. Словно думал он о другом, более важном и нужном.

Потом он встал и, словно ненароком, взглянул прямо в очи темного Спаса. Их взгляды встретились. И оба они посмотрели друг на друга в упор чужими, словно враждебными глазами.

Отойдя от иконы, Нелидов присел на кованый сундук и стал одеваться. С широкой двухспальной кровати раздался легкий вздох. Нелидов повернул к кровати лицо. Это сквозь сон вздохнула его молодая жена Агафья Тихоновна, красавица лет 30. На щеке у нее блестела капля слезы.

— Федьку во сне видит, — прошептал Нелидов и отвернулся. Кривая, недобрая улыбка пробежала по его сжатым губам.

Он одевался, не торопясь, но и без медлительности; одевался деловито, размеренными и точными движениями, чинно и беззвучно, но и без всякого старания не шуметь. Одевшись, он подошел к двери и дернул за ручку. Дверь заскрипела, и молодая женщина сразу проснулась и подняла голову. Широко раскрытыми глазами, с каким то недоумением, посмотрела она вслед уходящему мужу и сейчас же стала торопливо одеваться. На ее красивом, строгом лице было выражение тоски бесконечной. И на эту тоску, из под серебра и золота и самоцветных камней безучастными, невидящими глазами смотрел и суровый Спас.

Нелидов вышел в холодный корридор, умылся в темном углу из глиняного горшка, висевшего на веревке, и пошел по корридору. Его тяжелые размеренные шаги разбудили каменный пол и низкие каменные своды — они отозвались слабым, звенящим эхо…

Он прошел весь корридор, властно постучал костяшками пальцев в дверь. Постучал раз, два. Ударил сильнее — и за дверью кто-то заговорил испуганным, сонным голосом: — Кто там? — Нелидов сказал только одно слово: «Семен!» — и сейчас же в ответ отозвалось торопливое: «Иду, батюшка! Иду!.. Заспался!.. Виноват!..»

Нелидов открыл выходную дверь и вышел на крыльцо… Кричали стрижи да неумолчно ревела Гремучка, горная речка, мчавшаяся по долине каскадами пены, прыгая по камням и утесам. Свежий утренний воздух, напоенный запахом хвои, пахнул Нелидову в лицо. Он всей грудью вдохнул струю густого воздуха, перекрестился и осмотрелся. Огромный косматый Полкан, лежавший у крыльца, лениво приподнялся, зевнул, замахал хвостом и пошел было здороваться к хозяину, но остановился в некотором отдалении, виляя хвостом, словно высматривая, в каком настроении хозяин. Не в добрый час к нему полезешь, — так ведь и сапогом в бок получишь!.. Известно…

Заводский городок еще спал. Он жался в глубокой долине, и с трех сторон его стиснули косматые горы. Небо уже светлело. На востоке слегка загорались уже верхушки гор, а в глубине долины было еще темно, как в могиле. И сквозь тьму эту чуть просвечивали сгрудившиеся постройки: казармы для рабочих, склады, мастерские. И только огромные трубы доменных печей пылали широким пламенем и огненные клубы их черного дыма уходили ввысь.

Нелидов внимательно посмотрел на эти трубы и нахмурился: его зоркий глаз заметил, что один столб дыма был, словно, бледнее, серее. Не торопясь, опираясь на железный посошок, направился Нелидов к этому столбу.

Вдруг тишину ночи разрезал удар колокола, призывающего к работе. Один удар, другой!., третий!., и горы со всех сторон отозвались глухими отзвуками, — проснулись… и заговорили…

В Нелидовском городке начался трудовой день. Сон отлетел от людей, зверей и от косматых гор.

Нелидов остановился, перекрестился и еще раз осмотрелся вокруг. В некоторых строениях вдруг замигали огоньки.

Нелидов пошел к той трубе, которая привлекла его внимание. Провинившаяся труба не ревела, как другие, а что то бормотала, словно сквозь сон. Он рванул дверь и вошел. Около раскрытой огненной пасти, прикованный цепью к стене, сидел на полу грязный, косматый парень, опустив всклокоченную голову на груду дров — он крепко спал. Нелидов резким толчком своего посоха разбудил его. Цепь загремела, парень вскочил. Постоял, ничего непонимающий, и вдруг грохнулся на колени и ударился головой о каменные плиты.

— Помилуй, батюшка, Никита Петрович, — забормотал он заплетающимся языком, елозя головой по полу — Сморился…

Нелидов молча смотрел на него сверху вниз немигающими глазами.

— Как звать? — спросил он вдруг.

— Сенькой… Сенька Хомут… я, — забормотал парень, не подымая лица. Помилуй, батюшка осударь… милостивец…

— Осударево дело просыпаешь! — сурово сказал Нелидов. — По Осудареву приказу работаешь!.. Не мне — Рассее служишь! Говорили тебе, что, коли огонь в печи ослабнет, — вся отливка спорчена? Говорили тебе?

— Говорили!.. Ох, говорили! — бормотал парень.

— На двадцать плетей наспал, — резанул Нелидов, резко повернулся и вышел. Парень быстро поднялся с полу и, сжав грязные кулаки, злобно посмотрел ему вслед.

Городок просыпался. Из барака в барак суетливо перебегали неясные тени людей. В окошках светились мерцающие звездочки огоньков. Потом закурились трубы кузниц, мастерских. А в это время алый свет заметно сползал с косматых горных вершин в глубь темной долины. Небо уже голубело вверху, и легкий серый дым таял в этой нежной лазури.

С ласковой улыбочкой подбежал к Нелидову Иван Захарыч, главный конторщик завода, «правая рука» хозяина.

— Здравствуй, батюшка Никита Петрович. — Как почивать изволили? Все ли славу богу?.. С погодой! С погодкой! Хороша нонича погодка! — торопливо запел он сладким тенорком.

— Почивал хуже твово! — ответил Нелидов. — Вишь, — ране твово на работу вышел, да ночью еще два раза вставал… заводы обходил!

— Виноват, батюшка Никита Петрович! — с поклонами тараторил Иван Захарыч. — Засиделся вчера за полночь — реестру готовил к отправке. Сегодня в Санкт-Питербурх все отправим, угодим царю батюшке! Увидят его пресветлые очи, как мы ему служим.

— Не царю, а Рассее служим! — сухо оборвал его Нелидов. — Сам царь, его величество, мне персонально сказывал: «не мне, — говорит, — служи, Петрович, а государству Рассейскому. Я, — говорит, — такой же приказчик у Рассей на службе, каки ты!..» А вы, вот, этой мудрости великой не разумете! Вы лицам служите, а не Рассее… Сеньке Хомуту двадцать плетей… у печи заснул, — вдруг прервал сам себя Нелидов.

— Слушаюсь, батюшка… слушаюсь… Заснул у печи! Ай, озорник какой!

— Подводы в исправности? — спросил Нелидов.

— Все в исправности! — Все сам осмотрел! Вот лошадки только слабеньки! Дохнут оченно здорово!.. Мужики воем воют…

— Пусть воют! Со свейским королем война на носу, а мы лошадей жалеть станем!.. А понтоны на реке осмотрел?

— Вчера сам ездил… Выдержат! Все осмотрел! Числом маловато, вот беда! Ну, господь милостив. Авось спустим наряд.

— Авось — авось!.. Все на авось! — проворчал Нелидов. — В прошлый раз затопили два понтона с гаубицами. Вот те и авось! Ужо после обеда зайди— рапорт обо всем сделаешь.

Он отвернулся от Ивана Захарыча и пошел к дому. С обнаженной головой остался стоять Иван Захарыч, а на лысине его уже блестели первые лучи солнца, да легкий ветерок заигрывал с редкими прядями его волос.

Когда Нелидов завернул за бараки, он вдруг выпрямился, надел шапку, зло посмотрел вслед хозяину и пробормотал:

— Ишь… дьявол старый! Бытто енерал какой!.. Хам!.. Мужик!.. Погоди, попляшешь ты у меня!

С лопатами, с кирками в руках лениво проходила мимо нестройная толпа рабочих… В шахты шли.

Иван Захарыч ехидно ухмыльнулся, осторожно вытащил из-за голенища ременную нагайку и со всей силы огрел рабочего, проходившего мимо. Тот даже подскочил от испуга, а Иван Захарыч залился дребезжащим смехом… Душу отвел!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НЕЛИДОВ шел медленно к своему дому. Видно, крепко был сколочен, да неказист на вид одноэтажный каменный дом с подвалом. Маленькие слепые окна были заделаны толстыми железными прутьями. На острог он походил.

За домом возвышалась высокая толстая башня, почерневшая от копоти. Основание ее омывала бурливая Гремучка. Она неслась через весь городок, брызгалась пеной и рокотала свою неумолчную песню свободы… Нужна она была заводу, — мастерские двигала она, а терпеть ее не мог Нелидов, — не покорилась ему эта Гремучка! Из-за ее буйных капризов нередко останавливалась работа. Весной и вообще после дождей рвала она плотины, уносила мосты, обрывала берега. Только с черной башней справиться не могла. Влезла в Гремучку черная башня своим толстым каменным пузом и стала на многие годы неподвижной каменной глыбой.

…Навстречу Нелидову торопливо шел его сын — Семен. Явно трусил, потому — провинился, — проспал. Издали шапку снял Под благословенье подошел. Наскоро перекрестил его Нелидов и сунул ему руку для поцелуя.

— Здравствуй, батюшка! Как почивать изволил? — заговорил Семен, целуя жесткую отцовскую руку.

— Реестр готов? — спросил тот, не отвечая на вопрос.

— Готов, осударь батюшка! Готов! Только перебелить надо… К обеду управлюсь! Вчера с Захарычем, почитай, заполночь сидели, реестр готовили. Вот и заспался.

— Спишь много! — проворчал отец. — С бабой своей дела забываешь! Угрелся около бабы! Дела спешные, горячка… мог бы сегодня и не спать вовсе! Отправка сегодня, а ты — словно кот на печи — дрыхнешь.

Семен не отвечал отцу. Он знал, что отец возражений не любит, а сейчас он, видать, и не гневается, а так «бурчит»… «учит», — «уму разуму учит».

— Царь Петр мне персонально и многократно сказывал: «Ночей не спи! Не ешь! Не пей!.. Потому — время не терпит, время горячее! А промедление смерти подобно». — Спать много будешь, — так и дело проспишь… Я, вон, уж стар становлюсь… Скоро к тебе все дело перейдет! Ведь эдакую махину — и Нелидов гордым, широким движением руки обмахнул все строения своего городка, — держать надо во как! — и старик сжал свой могучий кулак.

Увидя кулак, Семен бессознательно отклонился в сторону. Отец заметил движение сына и усмехнулся. Даже в хорошее расположение пришел, но сейчас же нахмурился, — он твердо знал, что с людьми надо быть суровым… «страха ради».

— Только мною одним все и держится! — продолжал он. — Все сам!.. Все один!.. А ты спишь!

Он помолчал.

— Ведь здесь лесная чаща была непролазная! Волки да медведи бродили. А теперь?.. Смотри! Жизнь, как река, бурлит! Железо веками, почитай— с сотворения мира, в горах спало… а теперь! слышь?., слышь?., и гремит!., и воет, и стонет!.. Глянь — рекой огневой течет! В нитку тянется! В кольца вьется!.. Слышь, как молоты наши гудут? Слышь?..

Семен кивал головой, повторял:

— «Слышу, батюшка! Слышу».

— Как пилы криком кричат? А? Нутро железу рвут! Стон стоит вокруг да около! А раньше што?.. Токмо волки выли!.. — Он помолчал. — Зверем, вишь, меня зовут… Кровопийцей… — заговорил он, понизив голос. — Да, ведь, и царя также честят!.. Дурра-ки! — вдруг резко выкрикнул он. — Дур-раки!!. Ничего не понимают!!. Разве с ними иначе возможно?.. Разве без кулака они работать будут? А надо, надо!.. Долго спала матушка — Русь! Пора ей других нагонять!.. Вскачь надо… догонять! Промедление смерти подобно! Золотые это слова!.. На косу их заруби!.. На дыбы надо ее поднять, Русь нашу, да шелепугой, шелепугой ее… по заду!., по ребрам!

Семен стал боязливо поглядывать на отца и чуть отодвинулся. — Ты пойми, Сенька! — опять заговорил старик страстным шопотом. — Есть, брат, сила неведомая, что и царя, словно река, несет!.. Несет, брат, сила непонятная, великая: Она его несет, а он — нас!., тащит, а мы — их. — И Нелидов махнул рукой на толпу рабочих. — Что это за сила, думал я думал, так придумать и не мог… Одно я уразумел, что и Пётр-царь — раб, и я — раб, и они — рабы! Взяла нас эта сила за горло и тащит. А куды тащит?.. Кажись, к хорошему… на широкий простор тащит… к морю свободному… к жизни вольной и светлой! — Он помолчал — Будет время… уразумеют и они, — он опять махнул рукой на рабочих, — уразумеют — и сами пойдут… без плеток пойдут… без цепей железных! А покедова они не уразумеют — много еще воды утечет… и будет их силою тянуть тот, кто ведает, куда итти и что делать надлежит!

Он опять помолчал. Потом искоса взглянул на сына.

— Меня вон «убийцей» прославили, «вором» честят… — Он еще понизил голос и оглянулся. — Может я и фальшивые деньги делаю… А для ча? Все для дела… Что!? мне казна деньги дает на машины, да на работу? Кто мне помогает? С меня требуют, а что дают? Что, я для себя деньги собираю?.. Сам знашь мою жисть: щи да кашу ем!., по ночам, как пес на цепи, не сплю! В 60 лет покою не знаю ни днем, ни ночью. В зипуне хожу, да в штанах посконных… Что, мне ихнее дворянство нужно? Тьфу! на дворянство энто! Выдали мне, вишь, патент в Санктпетербурхе на свиной шкуре и с гербом, в книги записали… А мне все это… тьфу! и ногой растереть! Я брат, Семен, — мужик, кузнец тульский, а цены мне побольше чем дворянам энтим… Потому — я жисть разумею… И Петра-царя наскрозь вижу! Он мне что сказал? — «себя, Петрович, не забывай, а наипаче Рассею помни! Будь, грит, рабом верным, коему господь талан дал, а раб верный два нажил. Так и ты наживай, один себе, грит, бери, — а другой — государству отдай». А я?., я, почитай, Рассее оба отдаю!.. — Он помолчал. Остановился. Глаза его сверкали. — Но уж кто мне на дороге станет — горло перерву! Кишки с живого вымотаю!.. Разумеешь?..

— Разумею, батюшка… преотлично разумею, — лепетал Семен.

— Если ты, Семен, как я умру, камзол бархатный оденешь, да на башку парик пудренный взденешь, так я… с того света приду, все с тебя сдерну! Слышь?..

— Слышу, батюшка… Не одену… Все в ефтих штанах ходить буду! — бормотал сын, не смея взглянуть в пылающее лицо отца.

— Ступай реестр перебели! — вдруг сказал Нелидов, и Семен, не скрывая радости, облегченно вздохнул и опрометью кинулся от отца.

… Нелидов постоял, посмотрел ему вслед и покрутил головой. Не доволен был сыном, — весь в мать вышел, в первую жену… Всю жизнь напуганная какая-то жила!

— … В мастерских стоял грохот. Жизнь кипела и бурлила. Нелидов бросил жадный взгляд на сверкающую струю чугуна, который широким потоком с глухим урчаньем лился в формы. В шлифовальной мастерской любовно поласкал рукой полированную, блестевшую как зеркало, сталь. Пронзительный визг пилы, резавшей полосу железа, ему был дороже всякой музыки. Слушал радостно… Даже голову наклонил. В кузнице не смог удержаться, засучил рукава, взял молот и стал бить по раскаленному железу, разбрасывая вокруг снопы блестящих искр. «Лучше петергофских потешных огней!» — сказал он сам себе. Нелидов страстно любил железо, любил его во всех видах, — и в ржавых коричневых кусках бесформенной руды, и в сверкающем клинке стального палаша. Он наслаждался работой, на глазах творившей чудеса. Из растерзанных недр земли рука человека выдирала глыбы мертвой, ржавой руды и превращала грубую, безжизненную материю в нечто живое, разумное, покорно служившее для достижения тех целей, к которым вела человека другая, страшная власть, ему неведомая, но всемогущая, покоряющая царей и царства.

— Смотрел Нелидов на свои гаубицы, палаши и пищали, на кучи свернутых цепей, и думал о том, сколько человеческих жизней связала судьба этим железом, покорно лежавшим у его ног. Он толкнул сапогом кучу цепей, сверкавших на солнце, и цепи отозвались таинственным ворчанием. Нелидов усмехнулся…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОН ПОДХОДИЛ к дому. На этот раз косматый Полкан смело полез к нему ласкаться. Теперь пес чувствовал, что хозяин в хорошем расположении духа. Нелидов потрепал с о шершавую голову и направился крыльцу. И вдруг обернулся. Он услышал топот быстро скачущей лошади.

Во двор карьером влетел казак. Завидев хозяина, он резко затянул поводья и сразу осадил разгоряченного коня.

— Ну? Что приключилось? Чего зря коня гоняешь? — спросил Нелидов, пристально всматриваясь в лицо всадника.

— Урядник… прислал… — прерывистым голосом «отвечал тот, быстро спрыгивая с седла.

— Зачем?

— Гонит кто-то!.. По дороге. Караульные с горы усмотрели… не наш!., чужой какой то!.. Торопко гонит.

— Один? — спросил Нелидов.

— Один! Верховой… Больно торопко гонит!.. Скоро будет… Урядник наказал тебе сказать… по твоему приказу…

— Ну ладно!.. Спасибо, что поспел! Иди в горницу! Скажи, чтобы чарку водки тебе дали. Скажи, хозяин, мол. приказал.

Молодой уральский казак поклонился Нелидову, привязал лошадь к столбу и быстро пошел в дом.

Нелидов поднялся на крыльцо в стал напряженно смотреть на дорогу. Она извивалась по берегу реки и пропадала в чаще леса.

— Кого ещ там несет, — недовольно бурчал он. — Вон!., едет!.. — сказал он вполголоса.

Из-за леса кто-то выехал на дорогу. Ехал крупной рысью. Нелидов ждал и смотрел.

— Что за оказия?! Никак Павлушка Онуфриев?! — проговорил он, наконец когда всадник застучал по мосту. — Он и есть!.. Значит, от светлейшего!

Это, действительно, был Павел Семенович Онуфриев, любимый денщик кн. Меньшикова, которому князь доверял вполне и всегда поручал важные и деликатные дела. Нелидов знал его по Петербургу. Онуфриев въехал в ворота и, увидев Нелидова, приветливо помахал ему рукой, как хорошему приятелю.

— Ванька, — крикнул Нелидов и быстро пошел навстречу гостю.

Подбежал босой Ванька и принял поводья, а Нелидов заключил приезжего в свои широкие объятия и стал с ним целоваться навкрест.

— Какими судьбами?.. Друг милый! Приключилось что?

Онуфриев опустил глаза и пробормотал:

— Здравствуй, Петрович!.. Здравствуй!.. Приключилось и есть! По секретному приказу светлейшего, как полоумный к тебе гнал… Чуть коня не заморил.

— Ну, что еще такое? Сказывай… Не томи…

— Стой… дай дух перевести… Сегодня, почитай, с утренней зари гоню без отдыха, не ел даже… — Зато доспел… — И Онуфриев опустился на крыльцо.

Нелидов стоял около него и напряженно ждал.

— Со штафетой от светлейшего? — спросил он.

— Штафеты не дал… на словах приказал… тебе сказать… по секрету.

— Ну… говори!

Онуфриев оглянулся вокруг и, понизив голос, сказал:

— Не место здесь!.. Веди в горницу… Не ровен час… Да и умыться надо.

— Пойдем, пойдем… Кстати и обед на столе… Баньку стопим… И покушаешь, и попаришься, с дороги важно попариться… отдохнешь… — быстро заговорил Нелидов.

В сдержанном тоне Онуфриева он почуял что-то серьезное.

— Не до отдыха, Петрович. Сегодня же надо назад вертать!.. Чтоб его не встретить…

— Кого его? — понизив голос, проговорил Нелидов.

— Молчи!.. Потом!..

Они поднялись на крыльцо, вошли в дом. И сейчас же из-за угла ближайшего барака выглянула лисья физиономия Ивана Захарыча. Осмотревшись вокруг, он вышел из своей засады и быстро подошел к Ваньке, который водил коня по двору.

— Води хорошенько, пострел! — сказал он Ваньке. — Смотри, воды не давай!.. Вишь, конь-то весь в мыле… Запалишь!

Ванька мотнул головой и ни слова не сказал. Иван Захарович пошел с ним рядом.

— Кто приехал? Ась?

— А мне ни к чему, — отвечал Ванька, — охвицер какой-то…

— Не сказывал, когда назад поедет? — спросил Иван Захарович.

— Не сказывал.

В это время с крыльца сбежал молодой казак и стал отвязывать свою лошадь. Быстро вскочил он в седло. Иван Захарович немедленно устремился к нему.

— Ты куды, Тимоха? Ты здесь почто?

— Урядник пригнал к хозяину…

— А почто пригнал?

— Да, вишь, кто-то по дороге сюды гнал, так урядник вперед его к хозяину меня погнал.

— А кто, не ведаешь?

— Охвицер какой-то… Эх и животик же у ево важнецкий! — сказал казак, любовно поглядывая на коня, которого водил Ванька.

Нелидов и Онуфриев сидели вдвоем.

— А донос на тебя к его величеству прислан нижеследующий, — топотом говорил Онуфриев Нелидову… бытто ты… первое — сам деньги чеканишь, с литерами царскими, а второе — бытто ты тайно от казны золото копаешь, а в казну не сдаешь. И окромя того, третье — беглых из Сибири у себя тайно на заводах укрываешь и раскольников такожде… И, бытто, четвертое — ты в застенках людей пытаешь без суда и смертью казнишь самовольно…

Тяжелым молотом били эти слова. Лицо Нелидова осунулось и посерело. Онуфриев замолчал.

— Все? — хриплым голосом спросил Нелидов.

— Все! — ответил тот, всматриваясь в лицо старика.

— Токмо к сему светлейший присовокупил, дабы ты концы хоронил… Слова сии персонально светлейшего… Пусть, грит, Петрович концы хоронит.

Нелидов вдруг встал во весь рост и, круто повернувшись к иконе, стал быстро креститься.

— Видит бог и святая богородица… навет на меня!.. Навет злоухищренный… Чист пред господом и царем! — Ах! изверги!., какой поклеп взвели… Ах, они! Видит бог!..

Онуфриев пожал плечами.

— Мне кресты твои ни к чему, Петрович! — проговорил он. — Что приказано тебе сказать, то мною сказано, а все прочее до меня не касамо.

— А царь что? Ужли поверил навету?.. верит?.. Сказывай! — быстро заговорил Нелидов.

— Распалился гневом до ужасти!.. Не первый донос на тебя, Петрович! Повелел лишь секретное следствие учинить и полковника Филатова, Льва Степановича, экстренно нарядил. Спешно едет! Насилу его обогнал! Завтра, должно, сюда будет светлейший потому меня и погнал к тебе, чтобы раньше его доспеть к тебе! Рад не рад, а жди гостей незванных.

— Ай, спасибо светлейшему. Вот уж спасибо!.. — заговорил Нелидов, — отслужу!.. Видит бог, отслужу.

— Ты и меня не забудь! Смотри! — сказал развязно Онуфриев. — У меня, вон, жена на сносях, родить должна, — а я, сломя голову, к тебе…

— Ладно! Не учи!.. Не маленький я!.. Не обижу! Порядки знаю, — ответил Нелидов. — А что, энтот Филатов? Какой? — вдруг спросил он.

Онуфриев засмеялся. Ему, как будто, правилось, что сам Нелидов, «царь уральский», любимец царя, словно терялся в его присутствии…

Нелидов нахмурился.

— Чего зубы-то скалишь? Не до смеха! Каков, сказывай, Филатов ваш? Нс ведаю я его.

— Сказывают — собака! Одначе я покедова в его зубах не бывал, а посему и не ведаю, каковы зубы.

— Собака… это еще ничего, — раздумчиво сказал Нелидов. — Вот, коли волк — энто хуже.

Нелидов замолчал… Он словно забыл, что перед ним сидит молодой офицер. По лицу старика было видно, что его мозг работает усиленно.

Вдруг за дверью раздался неясный шорох, потом осторожно постучали. Нелидов быстро подошел к двери и резко рванул ручку. На пороге стоял Иван Захарыч.

— С докладом к тебе, сударь, по приказу твоему, — пролепетал он, отступая, однако, в глубь корридора.

Увидев лицо хозяина, он помертвел от страха. Нелидов сделал шаг к нему и загремел:

— Ступай к чорту!! Вон!! — и захлопнул дверь так. что в горнице зазвенело какое-то стекло и тихо закачалась лампада перед иконой.

Онуфриев стоял бледный. У него дрожала челюсть.

— Подслушивал? А?.. Он подслушивал?.. — заплетающимся языком заговорил он. От прежней развязности но осталось и следа.

— Не слыхал… Тихо говорили!.. — сказал вполголоса Нелидов, однако, тревожно озираясь. — Дверь заперта была.

— То-то заперта!.. — бормотал Онуфриев. — С тобой тут… сам на дыбу попадешь! Спаси господи и помилуй! — и он дрожащей рукой перекрестился, глядя на икону. Лампада все еще тихо качалась.

— Сегодня же отправлю сына Семена к светлейшему в Санктпетербурх… всем услужу… всем, и тебе… всем, — говорил топотом Нелидов. — 　Ну и люди! Змеи!.. Гады ядовитые!! — бормотал он. — Ночей не спишь… себя моришь… людей мучишь… и вот!

— Я, брат Петрович, сегодня же назад… Дай ты мне вожатого, чтоб другим путем ехать… хоть горами, хоть рекой… только, чтоб Филатова не встретить, — говорил Онуфриев.

Через нас Онуфриев выезжал в сопровождении казака. Нелидов провожал его до ворот и долго стоял и смотрел ему вслед, пока он с казаком не скрылся в лесной чаще.

Мрачнее тучи шел Нелидов к дому. Иван Захарыч попался ему навстречу и искоса заглянул ему в лицо. Старик прошел мимо, даже не заметив его. Иван Захарыч с ехидной улыбкой подмигнул ему вслед. — Заело! — шепнул он.

Нелидов тяжело опустился на скамью и задумался. Он словно сразу постарел. В комнату вошел сын его Семен с какими-то бумагами, протянул их отцу и хотел что-то сказать.

— Сегодня ты в Санктпетербурх едешь! Сбирайся! — отрывисто сказал Нелидов, не глядя на него.

Семен обомлел. Он стоял, выпучив глаза.

— Я?!.. в Санктпетербурх?!.. наконец пролепетал он.

— К светлейшему князю Меньшикову свезешь подарок… Укладайся, сегодня и поедешь. — Нелидов указал сыну на дверь.

Семен, пошатываясь, вышел из двери, тихо закрыл ее за собой, постоял в корридоре у дверей… взялся было за ручку, потом прислушался и, махнув рукой, кинулся бежать по корридору.

ГЛАВА ПЯТАЯ

НЕЛИДОВ шел по темному корридору, остановился у маленькой железной двери, открыл ее огромным резным ключем, согнувшись, про — лез в темную дыру и захлопнул дверь… Ключ опять заскрипел.

Потом он высек огонь, зажег толстую восковую свечу и осветил своды какого-то хода, осветил лестницу, спускающуюся куда то вниз. Осторожно спустился по склизким ступеням, открыл еще одну железную дверь и очутился в сыром подвале с низкими сводами. На полу лежали мешки. Много мешков. Вдоль стены стояли огромные сундуки, окованые железом.

Он подошел к одному мешку, засунул руку и вытащил горсть новых серебряных «крестовиков». Свет заиграл на их чистом серебре. Нелидов посмотрел на рублевики, потряс их на ладони и высыпал их опять в мешок. Серебро зашуршало в мешке, заговорило…

Он открыл большой сундук, наклонил свечу, и свет озарил груды самоцветных уральских камней. Они не были отшлифованы, но все же разноцветными искрами дикие аметисты, изумруды замерцали во тьме. Нелидов внимательно перерыл их и, отобрав десятка три самых крупных и ярких, сложил их в мешок. Потом он открыл другой сундук, — там был ссыпан золотой песок, тут же лежали самородки разных размеров. Нелидов стал отбирать…

— В Санктпетербурх… — забормотал он. — Светлейшему, все светлейшему, а он пущай сам што кому… Ему виднее… Матушке — царице Катерине Алексеевне… осударю цесаревичу на зубок… князьям разным сиятельным… графьям… владыке митрополиту… милостивцам питерским… деньщикам, холуям царским… псам дворовым, штоб не лаяли, — бормотал старик, и злая усмешка кривила его сухие губы.

…В это самое время в другом подземелье, под черной башней, упорно визжала пила и неумолчно гремела тяжелая кандальная цепь… Маленькое слепое окно под самым потолком слабо освещало это подземелье, освещало какую-то черную косматую фигуру, которая рвалась на цепи куда-то в темный угол и хриплым шопотом повторяла:

— Пили!.. Пили!.. Федька! Пили скорее!..

— Слышишь — пилю, — отвечал из темного угла чей то молодой голос. — Да, вищь уморился.

— Коли уморился… бросай мне пилу то!.. Я попилю!.. — хрипела черная фигура, гремя цепями. — Ну, кидай, что ли!

Но, в ответ, пила завизжала еще отчаяннее в темном углу.

— Вот, выберусь из этой ямы… — хрипел черный. — Будь я проклят, ежели Никитке башку не прошибу!.. Вот тогда, Федька, ты на хозяйке женишься, хозяином сам будешь, а меня приказчиком бери!.. Возьмешь, голубь?..

«Голубь» не отвечал… В темном углу визжала его пила и гремела цепь.

— Из-за бабы ты, Федька, к чорту в зубы попал… Дурак ты, Федька!.. Здря влип!.. У-у и подлые же энти бабы!.. Завсегда нашего брата круг пальца обведут! Вишь, овца — овцой, а у матерого волка зуб выдрала— ключ уперла!., да сама еще пилу притащила!.. Эдакого чорта, как Никитка, не убоялась!.. Ну, и стервы бабы!

А коли б не она, — давно мы б с голоду подохли… Ну, и баба!

Визг пилы вдруг прекратился…

— Ну, почто не пилишь?… Кидай ее ко мне!.. Чего ей зря на полу лежать?.. Ш-ш-ш… — вдруг зашипел он, — никак идут?!..

В подземелье вдруг наступила мертвая тишина.

Ключ заворчал в замке. Заскрипела на ржавых петлях дверь у самого потолка… Отворилась со стонами и рычанием, и дневной свет прорезал тьму подземелья. На пороге двери у самого потолка стоял сам Нелидов. Наклонившись, он пристально смотрел на заключенных.

Федор, бледный и худой, в разорванной рубахе, впился своими синими воспаленными глазами в острые немигающие глазки Нелидова…

— Антихристов слуга!.. Кровопийца!!.. Будь ты проклят!! — вдруг захрипел черный, потрясая кулаками и кандалами.

Нелидов перевел на него свой жесткий взгляд и не сказал ни слова… Дверь опять застонала, опять зарычала, опять заворчал ключ в замке… и снова могильная тишина и мрак спустились в подземелье…

Прошла минута… другая… и опять раздалось хриплое шипенье:

— Пили… Федька!., пили, голубь!! — И опять завизжала пила.

… Нелидов вошел в другое подземелье, все под той же башней… Эго был целый каземат из двух отделений… Тут было шумно, даже весело. Своды гремели от хохота и ругани.

Здесь кипела работа… Несколько каторжников, под руководством опытного мастера Сережки Рвача, фабриковали нелидовские целковые… В одном помещении плавили серебро, олово, медь, в другом чеканили монету. Было душно, жарко, смрадно, но весело… Работники монетной мастерской были баловнями хозяина, всегда были сыты, под вечер всегда были пьяны, — только правом выхода не пользовались — на цепи сидели… Один Сережка мог выходить.

Нелидов вошел в тот момент, когда Сережка нес в кожаном переднике кучу свеже-испеченных рублевиков. Они были еще горячие…

— Ай, что за работа! — стал сразу хвастаться Сережка, увидя хозяина. С ним Сережка держался развязно, на равной ноге… — Ну, пример чище царских сработаны!.. Глянь-ка, Никита Петрович, орлы-то? Что живые! Вот — вот улетят!.. Летите, голубчики, вольные пташки! — говорил Сережка, любуясь сверкающими монетами.

Однако Нелидов мрачно посмотрел на кучу серебра. Сережка это заметил… Нелидов взял одну монету, пристально посмотрел на нее… Достал из кисы настоящий петровский рубль и стал сравнивать обе монеты. Смотрел долго, взвешивал обе на руке, стучал ими о стол.

— Хороша работа, — сказал он медленно, — и вес тот же, только звону того нет!

— Металл не тот, — ну, и звон другой, — ответил Сережка, постукивая фальшивым рублем. — А орлы-то… Живые!..

— Золотые у тебя руки, Серега! — сказал задумчиво Нелидов. — И ребята у тебя молодцы! — сказал он так, чтобы слышали ближайшие рабочие. — Приходи сегодня за водкой.

Милостивые слова хозяина мгновенно облетели мастерскую, и она заревела от восторга…

Нелидов криво усмехнулся и почему то посмотрел на маленькие окна каземата, которые были почти на уровне потока, огибавшего фундамент башни… Под потолком зияла еще какая-то дыра, и на нее тоже посмотрел Нелидов… Серега внимательно следил за взорами хозяина и тоже посмотрел на дыру… Под самым потолком была железная дверь… От нее не было лестницы вниз. Она, словно, висела в воздухе…

— Хороша твоя работа, Серега… — вполголоса заговорил Нелидов, перебирая целковики… — Только…

Серега пытливо всматривался в лицо хозяина и ждал.

— Только… — тянул Нелидов, — твой завод на время прикрыть придется.

— Что так? — спросил Серега с некоторой тревогой.

— В Питере пронюхали, — уронил Нелидов, почти не разжимая губ.

— Ишь… сволочи!.. — проскрипел сквозь зубы Серега. — Не иначе, как кто донес!

— Донос и есть, отвечал Нелидов. — Катит кто-то из Питера… Слушай, Серега, — вдруг заговорил он, наклонившись к мастеру, — севодня ночью прикрыть надо…

Серега помолчал, посмотрел на рабочих, которые радостно галдели в ожидании выпивки. Под низкими сводами грохотали их таежные тяжелые остроты и матерная радостная ругань. Они тоже хозяина не боялись.

— Ну, что ж! — сказал Серега. — Тебе виднее, когда. Сегодня, так сегодня!

— Ты возьми себе за работу, сколько унесешь, — сказал Нелидов, — и чтоб к утру твоего духу здесь не было!

— Можно… что ж… в лесу места хватит!

— А через неделю — другую наведайся… А севодня, как стемнеет, на плотину выходи…

Серега кивнул головой, и Нелидов вышел.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

РАСТЕРЯННЫЙ, бледный, сидел Семен, одетый по дорожному, в крепком новом возке. На облучке, рядом с возницей, примостился вооруженный казак. Около возка верхом на конях ожидали отъезда еще два конвойных казака. За Семена цеплялась его молодая жена, — она заливалась слезами и причитывала. Увидя подходящего свекра, она сразу замолкла и отскочила от мужа в сторону.

Семен хотел вылезть из возка, но Нелидов удержал его. Он подошел вплотную к сыну, трижды поцеловался с ним и, быстро крестя его наклоненную голову, говорил ему…

— Все отдай светлейшему… Он сам знает, что кому… Зря не болтай!.. Говори: «Ведать не ведаю». Слышь?

— Слышу… так и скажу! — шептал сын.

— На пути не задерживайся… Дело важное…

Сын кивнул головой.

— В Питере подожди, покедова светлейший сам тебе не скажет ехать…

Сын еще раз кивнул.

— Ну, с богом! — Нелидов махнул рукой. Возница подобрал вожжи, поднял кнут. Жена Семена опять ринулась к мужу и на секунду замерла в его объятиях. Нелидов отвернулся. Возок тронулся…

Нелидов подошел к уряднику Перначу, стоявшему здесь же, в стороне, и деловито заговорил с ним.

— Сидорыч… Сегодня к вечеру всех, кои беглые… Разумеешь? — спросил он, пристально глядя на урядника.

— Разумею! — отвечал тот, слегка ухмыляясь.

— Кои беглые… уведи с завода тсех начисто под стражей… в шахте их схорони… А кто здесь старой веры, — всех с бабами и ребятами в горы угони… Там пещерки есть… Туды их… и постереги их… Чтоб сидели плотно.

— Ладно… все сполню… Будь покоен… — ответил урядник.

— Чтоб на заводе только мужики оставались, да вольные, у кого бумаги есть… Понял?

— Все облажу, — ответил урядник.

Нелидов быстро отвернулся и посмотрел вслед возку, который быстро катился по дороге вниз, подымая за собой облако пыли.

Старик перекрестился широким крестом и пошел к «арсеналу».

Арсенал этот представлял ряд огромных бараков, которые были, как и все здания заводского городка, сколочены из стволов столетних кедров. Здесь, у этих бараков, кипела работа: из одних выносили пушки, из других — ядра, цепи якорные и кандальные. Все это складывалось кучами у каждого барака.

Бесчисленные подводы стояли в ожидании погрузки… Тощие деревенские лошади, понурив косматые головы, согнав колени, медленно пережевывали сено.

Конторщик Иван Захарыч суетливо перебегал от барака к бараку с реестрами, пересчитывая мортиры, гаубицы, фузейные стволы…

Нелидов подошел к пушкам, и стал их внимательно выстукивать. Засучив рукава, он засовывал руку в зияющие дула… Несколько забраковал. Их оттащили в сторону. Началась погрузка. Телеги скрипели и охали, когда на них взваливали дула чугунных орудий.

— Осмотрел подводы? — спросил Нелидов Ивана Захарыча. — Выдержат?

— Все осмотрел, — отвечал тот поспешно. — Надо полагать… выдержат… До барок доставим… Вот лошаденки плохи, Никита Петрович! — озабоченно проговорил он.

Нелидов подошел к складу стальных клинков. Взял один, дохнул на полированную сталь и внимательно следил, как прояснялся затуманенный клинок. Потом тряпкой обернул клинок у ручки, подошел к молодой рябине, которая росла около барака и, размахнувшись, нанес удар по дереву клинком… Сталь глубоко впилась в молодой ствол, и верхушка дерева стала медленно склоняться и пала к ногам хозяина. Он выдернул клинок и стал рассматривать лезвие… Зазубрин не было. Хмурое лицо его просветлело, он ласково похлопал по плечу мастера и сказал:

— Молодец!.. Хороша закалка!.. Не посрамишь Нелидова!.. Туляк? — спросил он.

— Туляк, — отвечал радостно мастер.

— Сразу видать!.. Я сам, брат, туляк, земляк твой — знаю тульскую работу. Спасибо! — и старик поцеловал растерявшегося мастера. — Осударево дело!.. Все для Рассей — матушки! — бросил Нелидов свою любимую фразу, хорошо всем известную… И Семену сыну, который катил сейчас в Санкт-петербург бледный, растерянный, и Ивану Захарычу, который суетился около бараков со своими реестрами, и всем мастерам, и каторжникам в цепях, и безответственным мужикам, которых сотнями на веревке приводили в завод по приказу цареву «ладить великое Осударево дело». К этой навязчивой фразе привыкли все — даже заводские лошаденки, которые, обычно, отмахивались от нее своими облезлыми хвостами…

В горнице, у тяжелого дубового стола, на скамье сидел Нелидов, а перед ним стоял, согнувшись, Иван Захарыч и кончал свой ежедневный рапорт.

— За сутки сбежало шестеро, — говорил он, искоса поглядывая на хозяина, — да семеро померли…

— Что они, как мухи дохнут? — мрачно спросил Нелидов.

— Не стоят!.. Известно, — народ хлипкий!.. Баловной народ!.. Болеют! — Во и в дальнем бараке, в Ивановском… все, почитай, слегли… болесть какая то… Не стоят что-й-то. К заводскому делу деревенские непривычны!.. — говорил он.

— Сеньке плетей дал? — спросил Нелидов.

— Как же, дал… Сам отсчитал! Только парень ненадежный, — понизив голос, заговорил конторщик, — не смиряется, грозится!..

— В колодки его, — уронил Нелидов.

— Слушаю… слушаю! — заговорил Иван Захарыч. — Вот тоже баба Терентьиха… выпорол я ее за богохульные слова против твоей милости…

— Какая Терентьиха? — рассеянно спросил Нелидов.

— Куркина вдова… Куркина… мужа ейного в шахте бадьей пришибло, она с ребятами осталась… я ее с завода гнать стал, а она, дура, ревмя-ревет… итти не хочет и тебя поносными словами при всех…

— При всех?… — переспросил Нелидов.

— При всех, как есть при всех. Такая баба злобственная… неустрашимая баба!

— Посади ее в Орловскую шахту. Да еще сгони туда всех, у кого язык длинный… Разумеешь?

— Разумею… Чего тут!

Наступило молчание. Доклад был кончен, но Иван Захарыч мялся и не уходил… Нелидов поднял на него глаза.

— А дозволь спросить, осударь, Никита Петрович, почему такому ты приказ Перначу дал сибирных и кто старой веры с завода согнать?… Рабочих преуменьшится… Замедление будет.

— Кто тебе сказывал, что я их согнать велел? — быстро прервал его Нелидов.

— Сам слышал… Около стоял, — быстро ответил Иван Захарыч.

Нелидов посмотрел на него. Помолчал, потом заговорил:

— Велел схоронить, потому ревизор едет…

— Ревизор?! — вскрикнул Иван Захарыч. — Пресвятая богородица! Никола милостивый! К чему это?..

— Донос был! — неохотно ответил Нелидов, мельком вглядываясь в Ивана Захарыча… — Ты смотри, что б книги в порядке были… Может, завтра и прикатит.

— Завтра?… С нами крестная сила!.. Господи!. — ужасался Иван Захарыч. Помолчал. Потом заговорил:

— Что касаемо книг, то будь спокоен, Никита Петрович… все в порядке. За многие годы вся работа как на ладошке… Увидит г. ревизор, как мы правим дело Осударево — выразительно подчеркнул он последние два слова, не спуская глаз с Нелидова. — Насчет книг покоен будь… А вот… — и он вдруг оборвал свою речь.

— Ну? — бросил Нелидов.

— Батюшка-осударь! Милостивец! Знаешь сам, как я тебе предан! Что пес предан… так вот чего боязно… — и опять запнулся, замолчал.

— Не мямли, говори!

— По-моему зря ты беспокоишься о беглых там да староверах, да о бабах глупых… Не станет г. ревизор на эдакую дрянь и время тратить… Я так мекаю, осударь, что дело тут не в бабах… — И опять замолчал.

— Говори, что ведаешь, — сказал Нелидов.

— Конешно, милостивец, человек я маленький… ничтожный… одначе душонку свою за тя положить готов!.. Потому ноет мое сердечушко…

— Что кружева плетешь? Говори! — повысив голос, сказал Нелидов и положил сжатый кулак на стол.

— Так думаю… не в башне ли дело!.. — прошептал Иван Захарыч, впиваясь глазами в лицо хозяина.

Нелидов чуть вздрогнул, но сразу овладел собою и равнодушно уронил:

— А что ж тут башня? Чем она кому мешает?

Иван Захарыч усмехнулся, и Нелидов это заметил, но виду не показал.

— Не башня, милостивец… не башня! А что в башне?… протянул он, подвигаясь к Нелидову.

— А что в башне? — деланно-равнодушно спросил Нелидов, но голос его сорвался и странно зазвенел.

— Испугался старый дьявол! — мелькнуло в голове Ивана Захарыча. Он набрался духу:

— Сказывают, бытто… в башне рубли чеканят!.. — почти вскрикнул Иван Захарыч и вдруг чуть не умер от страху. Остолбенел…

Нелидов быстро встал.

— Кто сказывает? — крикнул он. — Говори! Укажи, кто? Баба Терентьиха? Жена твоя? Ворона на хвосте принесла?.. Эко что выдумал! Ну, кто тебе сказывал? Ну!

— Ребята сказывали… — запинаясь, лепетал растерявшийся Иван Захарыч.

— Вобче… молва такая идет… Врут, конешно… А все нехорошо, коли кто ревизору сболтнет.

Иван Захарыч уже нащупывал под ногами почву.

— Мало ли что люди плетут, — сказал Нелидов, пытаясь равнодушием тона скрыть тревогу.

— Верно, батюшка Никита Петрович! Верно, — затараторил Иван Захарыч. — Плетут!.. Ой, как плетут!.. А сплетут и обесславят… честного человека под кнут подводят… Есть такие ехидны, прости, господи!.. Был человек в почете… во славе… в богатстве… И вдруг по пустошному слову злому… всего лишается! Ноздри, батюшка, вырвут… клейма, батюшка, поставят, да в Сибирь, в рудники… на цепочку, нашего же изделия… нелидовского!.. Хи… хи… хи!.. — ИванЗахарыч вдохновился и сам наслаждался.

Нелидов не смотрел на Ивана Захарыча. Он сидел неподвижно и только левая рука его, лежавшая на столе, барабанила и притом слишком громко. Наконец, он решил, что Иван Захарыч уже высказался достаточно ясно, и вдруг повернул к нему свое лицо.

Иван Захарыч даже поперхнулся от неожиданности и сразу замолчал. Лицо Нелидова было озарено улыбкой. И лукавство было в этой улыбке, и добродушие какое-то. Никогда Иван Захарыч не видал такой улыбки на лице своего сурового хозяина. Не верил своим глазам. Растерялся вовсе.

— Улыбается, чорт! — мелькнуло у него в голове. — С чего бы?

Нелидов встал, подошел к нему, положил обе руки на его плечи. Тяжело положил, словно хотел в землю Захарыча вовсе втиснуть… Но не втиснул, а заговорил совсем спокойно, даже весело.

— Ну, и шутник же ты, Захарыч!.. Разбогатею — шутом тебя в дом возьму! Пойдешь?

— Пойду, милостивец! Как не пойти? — отвечал Иван Захарыч, все еще чувствуя на плечах давящие Нелидовские руки.

— Одначе, — продолжал Нелидов, уже переходя в серьезный тон, — речь твоя мне не по нутру!.. Не хочу я, чтоб такие речи пустошные до г. ревизора дошли! Конешно, вздор это все… Одначе, грязь и к чистому липнет… Потом долго отмывать приходится! Припрячь-ка ты тех, у кого язык долгий, особливо тех, кто тебе все Это сказывал… Кто подешевле, — того припрячь. А кто подороже, — тому серебром глотку заткни! Уразумел?

— Уразумел! — ответил Иван Захарыч, насилу выговорив это слово от волнения.

Нелидов помолчал. Снял руки с плеч Ивана Захарыча и сказал раздельно, подчеркивая каждое слово:

— Нутка, смекни… сколько тебе на этот расход потребуется?

— Цел…ко…вых… сотню, — задыхаясь сказал Иван Захарыч. У него спирало дух.

— Сотню? — протянул Нелидов, — что больно дешево?… Накинь еще… Вернее будет… Крепче…

— Ну, если… твоя… милость… набрось еще… хоть четвертную…

— Полторы вечером получишь! — уронил Нелидов.

…Из хозяйской горницы Иван Захарыч летел, не чуя под собою ног. И крестился, и задыхался, и шептал: «Слава те господи! Слава тебе!.. Мать пресвятая богородица!.. Милостивец Никола!.. Попался в капкан старый волк! Теперь я его сгною!.. Сам на его место сяду!.. Ей-богу сяду! Все расскажу ревизору! Видит бог и святая троица».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

С ГОР спускался тихий вечер. Вершины еще горели в лучах заходящего солнца, а долина уже окуталась мягкой серой мглою. Сплошной шум дневной суеты утих, сменился одиночными, разрозненными звуками. Кто-то крикнул, — и крик отозвался в горах. Залаяла собака… С другого конца городка ей в ответ затявкала другая. И опять все смолкло. Одна Гремучка неумолчно рокотала свою песню.

…В монетной мастерской замолкли пьяные крики. Таинственные обитатели темной башни задремали в тяжелом, угарном забытьи…Грезили… Кто о темных тайнах суровой тайги… Кто о далеких равнинах России, где ходят волны по золотому морю спелой ржи, синеют васильки и в безоблачной выси неба звенят жаворонки.

…А в каземате, где сидел Федор, все еще визжала пила… Визжала хрипло… словно плакала… злости в ней не было… Иступилась! Федор освободил правую руку и смотрел на нее, гладил ее, свободную. Теперь пилил черный, пилил, матерно ругая тупую пилу, ругая Нелидова… Теперь Федор говорил ему:

— Пили, дядька, шибче, да мне кидай!

…Окутанный тьмой, Нелидов подошел к башне, остановился на плотине и огляделся… Из черных кустов выделилась фигура… Это был Серега Рвач.

— Спят? — спросил Нелидов.

— Перепились… спят, ангельским сном спят! — ответил шопотом Серега и, вдруг, наклонившись к самому уху хозяина, заговорил:

— За тобой следят… Я видел, кто-го следом шел! — И, быстро схватив старика за рукав, Сережка дернул его и зашептал:

— Смотри влево! Вон дерево…

Нелидов рванулся влево.

— Стой… Не горячись!.. Спугнешь!.. Поймаем! Ты стой на месте!

И Сережка бесшумно скользнул опять в кусты. Нелидов стоял неподвижно. Сердце колотилось. Кровь, била в виски…

Мгновение… другое… Вдруг… полу-заглушенный крик-визг… и Сережка выделился из сумрака…

Он волочил что-то темное, неподвижное.

— Получай, хозяин! — сказал он, показывая на добычу, лежащую на земле.

Нелидов быстро нагнулся, стал всматриваться…

— Никак Ива…?! — полувопросительно заговорил он.

— Захарыч и есть! — отвечал Серега, всмотревшись в неподвижное тело.

— Жив? — спросил Нелидов.

— Кто его знает!.. Кулаком я его хватил… в висок угодил! — отвечал Серега. — Ну, куды его таперя? Добить, что ли, для верности?

— В Гремучку!

Темным мешком полетело что-то в реку. Раздался треск… Иван Захарыч ударился головой и, колотясь о камни, кувыркаясь в пене, понесся вниз по течению своенравной веселой Гремучки.

— Упокой, господи, душу раба твоего Иоанна! — со смехом проговорил Сережка. — Зловредный был старичишка!.. Все около башни шлялся… Все принюхивался… Должно он и донос настрочил…

Стояли оба и молчали… Во тьме не видно было лиц. Потом заговорил Нелидов спокойно, деловито.

— Застав этот спусти… Тот подыми, открой здесь ворота…

Серега молча делал все, что ему говорили.

… И вдруг бурный рокот речки утих… Река остановилась… Там; где только что клубилась пена, вдруг образовался темный пруд. Вода поднялась выше окошек подземных казематов, подошла к каким-то темным дверям, зиявшим в фундаменте башни, и вдруг широкой струей рванулась в подземелье, заливая монетную мастерскую, Федора и его товарища, а может быть и еще кого-нибудь… Кто это знал, кроме самого Нелидова?..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

НА ДРУГОЙ день после обеда Нелидов встречал царского полковника Филатова, Льва Григорьича. Он приехал с двумя чиновниками, был важен и разговаривал сухо. Нелидов держался с ним также… Оба готовились к борьбе, следили зорко друг за другом, всматривались, словно силы противника мерили… Друг друга нащупывали…

Нелидов водил гостя по заводу, показывая строения, мастерские, повел и к арсеналу, где происходила спешная погрузка подвод.

— Изволь посмотреть, ваше высокородие, — говорил Нелидов, указывая на пушки, — приказал его величество императорское сто доставить, а я полтораста посылаю… Обрати внимание, какова нонче отливка… Не в пример лучше прежней!.. Не хуже свейских будут!.. А вот пищали… новым манером налажены… И весом легче, и сталь лучше…

Полковник Филатов рассеянно слушал и вдруг прервал его деловитую речь.

— Прекрати ка ты работы, Никита Петрович, и рабочих сгони всех на площадь. Его императорское величество указал мне рабочих спросить. А покеда они собираться будут, я пойду с тобой шахты ревизовать.

Нелидов слегка кивнул головой, поманил урядника Пернача и вполголоса передал ему приказание. Урядник кивнул головой и побежал.

— Какую шахту прикажешь показать, ваше высокородие? — сухо спросил Нелидов Филатова.

— Пойдем в ту, что дальше всех, — ответил тот.

Нелидов слегка усмехнулся.

— Верст пять будет, — сказал он. — Заморишься, может, — возок заложить?

Полковник помолчал.

— А ближе есть которая?

— А ближе — с полверсты.

Они вышли из городка и пошли по разъезженной, грязной, лесной дороге. Навстречу им все время шли рабочие. Иные обгоняли их. Медленно двигались телеги, груженные рудою.

— Какие они у тебя рваные! — сказал брезгливо полковник, мотнув головой на рабочих.

— Известно… не на куртаг собрались… К тому же одежда своя… не казенная… Мужик на работу плисовых штанов не оденет! — ответил сухо Нелидов.

— Ну, и дорога у тебя, — пробормотал полковник, проваливаясь одной ногой в жидкую грязь глубокой колеи.

— Когда меня сюда его величество с Тулы пригнал, так здесь никаких дорог не было. Чаща одна. А я бы и дороги справил, да когда с Питера приказ за приказом присылают, чтоб скорее пушки лить, да пищали готовить, так тут о дорогах вовсе забудешь…

— А это что у тебя? — ткнул пальцем полковник на длинные ряды новых крестов, теснящихся у подошвы горы.

Нелидов усмехнулся.

— Кладбище это… — неторопливо ответил он.

— Что крестов больно много?

— Сколько следовает. Нельзя меньше… у вас, военных, в общую яму валят, а у нас свой порядок: каждому — по кресту! Сколько покойников, столько и крестов… обману нет. Счет правильный.

— Уж больно много!

— Много потому, что работа трудная да спешная. Мрет народ… Режем мы его без жалости… По царскому приказу: «не жалей людей!» Все едино, что у вас на войне… Вы в баталии людей не жалеете, а мы — в работе. Та же война… может и хуже еще…

— А бунтуют мужики?

— Бывает!

— А ты как усмиряешь?

— Кого к воеводе посылаю, а кого и сам… плетями, конечно… В острог сажаю…

— А до смерти засекал кого?

— Случалось… Мне за всем не усмотреть… Народ слабый… мученый… Влепят десяток лишних, а он, смотришь, дух испустит… бывает! Не так, чтоб много, а приключается…

— А в остроге много сейчас?

— Десяток-другой сидит.

— Я потом острог осмотрю.

— Сделай милость.

Помолчали.

— А ты меня и в слободу раскольничью сведи… — вдруг сказал полковник Филатов, останавливаясь и переводя дух.

— Какая такая слобода? — с удивлением переспросил Нелидов.

— Раскольничья… какая!.. Что ты, Никита Петрович, простачком прикидываешься! Точно о раскольниках не слыхал!..

— О раскольниках я, конешно, оченно слыхал, а чтоб у меня здесь ихняя слобода была, энтого еще не слыхивал.

— Я ведь сей момент с тобой только персональную конверсацию веду, Никита Петрович, а завтра я по форме следствие начну… всех опрошу… Таков приказ государя императора, — сухо сказал Филатов.

— Я приказу государя императора не супротивник. Кого хочешь спрашивай…

— Ты мне сегодня вечером своего конторщика пришли, Ивана Захарова, — сказал полковник, не сводя глаз с Нелидова. Но тот выдержал этот взгляд и спокойно ответил:

— Сегодня не могу… на Чусовую он отъехал, понтоны и барки проверять… А завтра к вечеру, должно, вернется… Если прикажешь, я верхового сегодня пошлю… Утром завтра будет…

…Пришли к шахте. Полковник заглянул в огромную зияющую дыру… Дна не видать. Затхлой сыростью несет оттуда.

— Спуститься желаешь? — спросил Нелидов.

— Спущусь! — решительно ответил Филатов.

— Бадья! — крикнул в дыру Нелидов, и голос его загремел перекатами где-то внизу. — Бадья!.. Бадья!.. — на разные лады отозвалось снизу.

Мужик зачмокал на сонных лошаденок. Те тронулись с места, заходили вокруг ворота. Задребезжала ржавая цепь, вздрогнула, потянулась.

Лошади медленно ходили по кругу. Мужик слегка шлепал их хворостинами… цепь лениво заматывалась на бревно, которое крутилось над черной дырой.

Ревизор заскучал… он тоскливо смотрел на свои грязные ботфорты, по колени в липкой глине.

— Скоро? — спросил он.

— Не так, чтоб очень!.. — равнодушно ответил Нелидов.

Наконец показалась бадья. Остановилась у края дыры… слегка покачиваясь… грязная…

— Изволь, ваше высокородие… лезь в бадью — не без иронии пригласил Нелидов.

В бадье сидел каторжник с зверской физиономией и угрюмо смотрел на полковника.

— Ты кто?.. Как звать? — спросил Филатов.

— Я-то?.. Я — Рубец Ванька! — прохрипел тот.

— Сам сюда на работу пришел?.. Беглый? — спросил резко Филатов.

— На кой дьявол мне эта работа? — ответил тот. — Солдаты приволокли.

— У меня беглых нет! — уронил Нелидов.

— Сказывают, будто есть! — оборвал его Филатов. — Есть на заводе беглые? — спросил он каторжника. Тот засмеялся.

— Ты што… калачей беглым привез? Раздавать будешь? — спросил он и захохотал.

Полковник Филатов в бадью не полез и молча отправился в обратный путь. Нелидов легко справлялся с трудностями дороги, даже прыгал по кочкам… Филатов проваливался в грязь, изнемогая в своих ботфортах. К тому же тяжелый палаш колотил его по ногам. Молча добрались до городка.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

НА ПЛОЩАДИ длинными рядами стояли рабочие. Полковник долго обходил ряды, останавливался, заговаривал. Рабочие и мужики угрюмо отмалчивались или отвечали односложно. У всех оказались документы в порядке, беглых и раскольников на заводе не было. Ни одного не нашлось.

— Зачем в кандалах так много?

— Бегут очень… удержать нет сил, — спокойно ответил Нелидов.

Филатов повернулся к дому Нелидова… Вдруг из толпы баб вырвалась одна с ребенком на руках и бросилась к его ногам. Ударившись головой, ребенок заорал благим матом. Нелидов невольно сделал шаг вперед и сжал кулаки. Урядник сгреб бабу…

— Оставь ее!.. — крикнул Филатов. — Что тебе? — обратился он к бабе.

— Помилуй, осударь-батюшка! Кормилец, помилуй! Защити, осударь! — вопила баба, тыкаясь носом в навозную землю.

— Ну, говори… толком… что те надо? — недовольным тоном заговорил полковник.

— Помилуй, батюшка, век буду богу молиться! Муж мой… Лаврентий… на работе помер… в чугуне, вишь, сварился, а меня… хозяин с дитей с завода гонит: «Иди, говорит, христовым именем питайся. Христос, грит, тя прокормит!.. А я тебя кормить не буду!»

Филатов перевел глаза на Нелидова и встретил неподвижное и даже равнодушное лицо.

— Порядок такой! — сказал Нелидов. — В законах нет, чтобы завод кормил вдов, сирот. И калек при заводе не оставляю…

Полковник пошарил в кармане, достал гривенник, посмотрел на него, опустил его в карман, опять покопался, достал медный пятак, бросил бабе и решительно отвернулся от нее… Перед ним был дом Нелидова, а за ним стояла огромная, мрачная башня. Полковник вдруг оживился.

— Что за башня? — спросил он.

— Сторожевая… Спервоначала от киргизов оборонялись… отсиживались.

— Я хочу ее осмотреть, — бросил Филатов.

— Сделай милость, — небрежно ответил Нелидов. — Только нет в ней ничего… Смотреть нечего.

Подошли к башне. Филатов обошел ее кругом. Трубу увидел.

— Зачем труба?.. Мастерская здесь?

— Была мастерская… да водой залило.

— Какая мастерская?

— Слесарная, для пищалей работали.

— А больше ничего не работали?

— Пробы чугуна плавили… Ладили так, чтобы лучше сплав найти для пушек.

— Нут-ка, покажи свою пробную мастерскую.

Нелидов повел полковника по узкому краю земли, не захваченному водой, достал ключ, отворил дверь.

Филатов решительно двинулся в открытую дверь. Нелидов крепко схватил его за руку и задержал:

— Не торопись, ваше высокородие… В воду угодишь!.. Еще отвечать за тебя придется! — сказал он.

Действительно, если бы еще один шаг сделал Филатов, был бы он в воде; чуть ниже двери стояла вода… темная… неподвижная, заключенная в каменные стены…

Филатов отшатнулся и посмотрел на Нелидова.

— Вот это и есть пробная мастерская!.. — сказал тот с усмешкой. — Смотреть хотел, — смотри!..

Солнце, ворвавшееся через открытую дверь, высветлило угол воды до самого дна… Филатов стал всматриваться в воду… Даже наклоняться начал… Нелидов тоже впился глазами в жуткую глубь и тоже наклонился… Чего они так долго смотрят? Что они там увидали?.. Или так… померещилось обоим?..

Филатов вдруг выпрямился и уперся взглядом в глаза Нелидова. Тот, не мигая, смотрел в глаза Филатову. Поединок начался. Противники скрестили шпаги… Вдруг Филатову показалось, что глаза Нелидова словно загорелись волчьим огоньком. Так в зимнюю ночь горят волчьи глаза… И легкий холодок пробежал по плечам Филатова… Он первый не выдержал, опустил свои глаза.

— Давно водой залило? — спросил он, помолчав… Голос его дрожал. Словно он другое что спросить хотел, да не смог.

— Недели две… — сквозь зубы процедил Нелидов.

— Почему не откачал?

— Недосуг было.

Филатов опять повернул лицо к воде, опять наклонился и опять стал высматривать что-то в темной пучине… И вдруг он почувствовал, как тяжелая рука Нелидова камнем легла ему на плечо и словно толкала его… вперед… туда… к темной неподвижной воде… Филатов быстро сделал шаг назад, сбросил руку Нелидова и встретил волчий взгляд старика.

— Чего ты в воду смотришь? — глухо сказал Нелидов и, словно, угроза прозвучала — не смотри ты! Голова закружится!.. Упадешь!

— Ты это что? — прошептал полковник, невольно хватаясь за палаш. — Ты…

— Не смотри в воду! Слышь! — почти крикнул Нелидов. Опять угрозу услышал Филатов… Или это так показалось ему?.. И, понизив голос, Нелидов стал шептать — Не хорошо в темную воду смотреть!.. Померещится что… и свалишься!.. Смотри лучше сюда!..

И Нелидов протянул ему огромный золотой самородок… Он был отчищен, и золото сверкало живым, горячим светом.

… — Ребята намедни нашли, — бормотал он, протягивая самородок Филатову. — Смотри!.. Живой!.. Говорит!! Много их у нас на Урале… А такие на редкость!.. В Санктпетербурх такой же царице свез в дар… Возьми!.. Чего?.. Ребятам своим свези, — пусть тешатся!.. Есть у тебя ребята? — вдруг спросил он.

— Есть, двое… — растерянно пробормотал Филатов, не спуская глаз с золота.

— Ну, и бери!.. А в темную воду смотреть не следует!.. В темной воде нечисть водится!.. Морочит!.. Тянет!.. А потом за тебя отвечай… Вон какой ты… Полотна белее! Пойдем-ка на вольный воздух… Эх, ты! а еще воин!.. Пойдем на башню!.. я тебе свое «царство» покажу… Да ты что его в руках держишь? Спрячь…

И самородок опустился в карман Филатова.

Поединок кончился… Полковник Филатов стоял на верхней площадке башни. Грандиозный вид открывался их взорам… Косматые горы словно выросли вокруг башни. Они мрачно обступили с трех сторон нелидовский городок, дерзко врезавшийся в их отверстую грудь… Только с одной стороны свободные дали ласкали взор… Синие, бесконечные дали… А внизу кипела суетливая жизнь.

Словно в разрытом муравейнике суетились муравьи. Дымили трубы, пылали доменные печи. И казалось, что неясный гул человеческих голосов покрывался звенящим криком железа, которое стонало под ударами молотов, визжало под пилами, гремело, падая на камни, шипело, урчало и клокотало в огневых, раскаленных котлах…