Мир приключений, 1927 № 10

ТАЙНА ГОРЫ КАСТЕЛЬ

РАССКАЗ, ПРЕМИРОВАННЫЙ

НА ЛИТЕРАТУРНОМ КОНКУРСЕ

«МИРА ПРИКЛЮЧЕНИЙ» 1927 ГОДА

По регистрации № 198.

Иллюстрации С. Э Лузанова

Девиз:

Дорогой друг!

Ты удивляешься, почему я так долго ничего тебе не пишу. В своем письме ты даже употребил несколько крепких слов по моему адресу. Чтож, возможно, что я и виноват, но, держу пари, ты еще больше удивишься, когда узнаешь истинную причину моего молчания.

Не думай, что я рехнулся или что со мной происходят галлюцинации. Все, что ты здесь прочтешь, действительно было. Теперь, когда мои здешние друзья, по моей просьбе, рассказали мне со всеми подробностями как они нашли меня, после недельного моего пропадания, ни нижнем шоссе, под горой Кастель, в глубоком обмороке, и потом месяц лечили меня от нервной горячки, потрясшей мой организм до того, что я стал теперь похож ни сушеную воблу, — не верить в происшедшее нельзя. Все это было на яву, в пяти верстах от Алушты, на — или вернее — в горе Кастель.

Я расскажу тебе все по порядку. Прости, если мой слог покажется тебе неровным: до сих пор нахожусь под впечатлением пережитою, да и до конца своей жизни, наверное, не забуду всего этого. Ну, слушай!

Ты знаешь, что я люблю вставать рано, когда еще не жарко, когда солнце не давит, как непомерная раскаленная тяжесть, а только мягко и ласково пригревает. В эти часы хорошо и работать, и гулять. Море тогда особенно спокойно и маняще, горы окутаны сиреневой дымкой, и не кажется, как в полдень, что они надвигаются на берег и хотят столкнуть его в глубь моря.

В эти часы не сгоняются мимо террасы размалеванные курортники, которых я терпеть не могу. Между прочим, этим летом я их еще больше возненавидел за их манеру засучивать рукава не наружу, как это все делают, а внутрь — ужасно неестественно. Но это, конечно, к моему письму не относится.

Так вот, в одно из таких утр я сидел у себя на террасе и просматривал оттиски геологических карт Крыма, которые мы собираемся в скором времени издать. Погода, как сейчас помню, была особенно хорошая. Ночью прошел дождь, освежил воздух и прибил пыль на дороге. Море лежало как будто уставшее, медленно и глубоко вздыхало и только у самого Серега стлалась каемка мути от стекающей дождевой воды.

Надо мной, под какую-то свою песню, стучал молотком татарин-сапожник Люблю эти песни: они так гармонируют с горами и морем, и от них становится душе особенно просторно и светло…

Вдруг я услыхал топот копыт и, посмотрев на дорогу, увидал, что к моей калитке подъезжает всадник. Я узнал Ахтема, моего друга — татарина из Биюк-Ламбата. Он, видимо, был сильно взволнован и, спешившись, долго нащупывал щеколду калитки, хотя всегда находил и открывал ее сразу. Появление его меня удивило: чтобы так рано оказаться в Алуште, из Биюка ему выехать надо было еще ночью.

— Мараба! — крикнул я. — Здорово! Что случилось? Может быть ты открыл новую сталактитовую пещеру и везешь мне образцы сталактитов, пока туристы их еще не разворовали по кусочкам?

Ахтем привязал свою взмыленную лошадь к дереву и поднялся на террасу.

— Нет! — ответил он — Пещер — маленький дело, мое — большое дело. Велли пропал.

— Велли Арифов?

— Да, Велли Арифов вчера пропал.

Я расхохотался.

— Вчера? Арифов? Есть из-за чего взбудоражиться! Что он, маленький ребенок, чтобы пропадать? Лучшего ходока по горам я не знаю. Вдобавок я ему дал поручение найти в горах один редкий минерал — камень, понимаешь? Может быть, он пошел его искать, зашел далеко и заночевал в горах.

Но лицо Ахтема продолжало быть обеспокоенным.

— Э? Нэт! Ты не понимал. Под земля провалился! Со мною был, и потом нет его, пропал он.

Заинтересованный, я попросил его рассказать, как было дело, и вот что услыхал.

Вчера утром Ахтем и Арифов в поисках заблудившейся коровы поднялись на Кастель. Около самого кратера эту корову они нашли и погнали ее вниз, в Биюк-Ламбат Тропинка там идет очень круто, и, спускаясь, легче бежать, чем итти медленно. Такого мнения была, очевидно, и корова и чтобы не отстать от нее, Ахтему пришлось мчаться во весь опор, целые каскады камней сыпались у него под ногами. Арифов бежал сзади.

Добежав до первой площадки Ахтем задержал корову и стал поджидать своего спутника. Тот не приходил. Не понимая в чем дело, Ахтем несколько раз громко позвал его, но никто не откликнулся. Тогда, привязав корову, он поднялся по тропинке. Тропинка была пуста. Ахтем заглянул в кусты, походил по вершине, снова покричал — никого.

Тут в голове у него мелькнула догадка: не подшутил ли над ним Арифов, не спустился ли он по другой тропинке. Ахтем вернулся к своей корове и отправился с ней в Биюк-Ламбат. Арифова и там не было. Подождав часа два, Ахтем собрал несколько молодцов и вместе с ними обшарил часть горы, примыкающую к тропинке. Они раздвигали кусты, приподнимали упавшие деревья, заглядывали во все норы и ямы, кричали, свистели и даже спускались в кратер, хотя знали, что там Арифову совершенно нечего делать. Кастель не Чатыр-Даг, а человек не яблоко, но татары вернулись в Биюк с тем же, с чем и пошли. Они почти убеждены, что в исчезновении Арифова не малую роль сыграла «нечистая сила».

Но Ахтем этому не верит.

— Нечистый весь уехал, как революция пришла — говорит он.

И, зная, что горы — моя специальность, и что не мало горных загадок я, в свое время, разъяснял ему, он прискакал ко мне с просьбой помочь ему разыскать его пропавшего друга.

Нечего и говорить, я сейчас же согласился и, наскоро собравшись, вместе с Ахтемом отправился на Кастель Ахтем был так взволнован, что даже отказался перекусить с дороги, он только ввел свою лошадь за забор, напоил ее из фонтана я напился сам.

Следуя своей твердо укоренившейся привычке, я взял с собой все, что могло понадобиться в горах несколько свечей, спички крепкую веревку, карту, компас. Кроме того захватил еще фунта два вареной баранины и краюху хлеба. Уже в пути я отломил от нее кусок и почти насильно впихнул его Ахтему.

Дорога из Алушты на Кастель идет сначала по берегу моря, по шоссе, а потом сворачивает направо и узкой извилистой тропинкой поднимается зигзагами по крутому кирпичному наклону, вдоль и поперек изрытому водотеками. Из земли острыми углами торчат выходы Пластов глинистого сланца, ломкого как стекло, и его слоистые пластинки хрустят под ногами, ломаются и мелкими обломками катятся под гору.

Потом некоторое время тропинка идет виноградниками и, наконец, у самого уже подножья Кастель входит в прекрасный буковый лес. Там — толстые, седые стволы, приятная тень, а между ветками мелькает синяя-синяя стена моря и, чем выше поднимаешься, тем выше вырастает эта переливающаяся чешуйчатой рябью хрустальная стена.

Среди деревьев всюду разбросаны огромные камни — трахитовой, когда-то изверженной породы, а также серовато-зеленоватая порода, отложившаяся поздней уже, в эпоху, когда на этом месте был океан.

Гору Кастель называют еще малым Аю-Дагом. Геологически эти горы одного происхождения, но по внешнему виду они, действительно, имеют много общего. Только, если Аю-Даг — это медведь, спустившийся с гор и пьющий воду, то Кастель — это медведь уже напившийся и отдыхающий, повернувшись к морю своим широким крупом. Высшая точка горы находится в южной ее части, над самым морем, и спуск с нее к берегу очень крут, понижается отлого и голова медведя лежит уже на отрогах Бабуган-Яйлы. Вся гора покрыта лесом и издали кажется кучей пушистого мха.

Тропинка, по которой мы двигались, идет сначала вдоль по склону, на север поднимаясь очень постепенно, и только уже почти у самого гребня горы сворачивает к вершине. По высоте Кастель не велик: всего 207 саж… От Алушты же до вершины около пяти верст. Мы шли быстро и покрыли это расстояние в один час.

Ахтем подвел меня к самому кратеру, похожему на огромную воронку от взорвавшегося снаряда, и показал тропинку, по которой он спускался с коровой. Эта тропинка шла частыми зигзагами между кустами и деревьями и скоро терялась из виду. Верхняя ее часть тоже была плохо видна, так как она шла там по голым камням.

Оглядевшись, я восстановил в памяти рассказ Ахтема и, присев на камень, стал соображать.

Как рассказывал Ахтем, Арифов, поднимаясь с ним на гору, говорил, что ему в этот день нужно поспеть в Партенит, за посудой из-под проданного вина. Следовательно, он спешил и, конечно, должен был избрать для спуска самую короткую тропинку. Мне хорошо знакома топография местности и я знал, что короче пути в Биюк-Ламбат и в Партенит, чем эта тропинка, нет.

Предположение Ахтема, что Велли подшутил над ним, мне казалось совершенно необоснованным, так как, во-первых, я знал Арифова, как очень серьезного татарина, а, во-вторых, такой поступок нарушил бы неписанный, но свято исполняемый горный закон. На подобную «шутку» был бы способен русский, татарин же никогда не станет заставлять зря волноваться своего товарища и, тем паче, не станет отрывать людей от работы, чтобы они искали его.

Нет, без сомнения, Арифов начал и до самого своего исчезновения продолжал спускаться по этой тропинке следом за Ахтемом. Мог ли он свернуть по дороге в сторону? Трудно предположить. Зачем? Если для того, чтобы сократить путь, то это только можно сделать там, где голое место, где нет кустов, которые почти все в Крыму колючие и всем им одинаково подстать имя «держи-дерево». Сокращать же путь по голым каменным россыпям опасно, так как легко поскользнуться и упасть, и, кроме того, это верный способ обсыпать тропинку и сделать в конце концов ее непроходимой. Татары слишком дорожат своими горными дорогами, и я сколько раз был свидетелем, как проводники воевали с русскими туристами, не желавшими аккуратно следовать всем извилинам тропинки.

Итак, Арифов пропал на узкой полосе земли, спускающейся зигзагами от вершины горы до первой ровной площадки. По ведь вчера, в продолжение нескольких часов, все здесь обшаривали и ничего не нашли. Однако пропавший татарин должен быть здесь. Хотя бы потому, что его нет там, где он мог бы быть, а во всех других местах он быть не может. Эту загадку я решил разгадать во что бы то ни стало. Меня охватило даже какое-то остервенение, и без Арифова, живого или мертвого, я решил горы не покидать.

Сломав себе кизилевую палку, я медленно спустился по тропинке, ощупывая каждую пядь земли, вглядываясь в кусты и то и дело останавливаясь и возвращаясь по своим следам обратно. Ахтем шел сзади и рассказывал мне про каждый изломанный куст, про каждый след на траве, про каждый сдвинутый камень — кто и когда это изломал, примял или сдвинул. Оказалось, что все это сделали во время поисков, а до того здесь все было в нормальном состоянии.

Также старательно я ощупал и обнюхал площадку, где останавливался Ахтем с коровой, чтобы убедиться, что Арифов не мог здесь обогнать Ахтема и пробежать дальше вниз незамеченным. Заставив Ахтема снова рассказать мне всю историю, я полез обратно в гору. На всем своем протяжении тропинка была вполне крепка и предполагать под ней какую-нибудь западню не приходилось.

Тебе, наверное, нелепой кажется и самая мысль о западне, но, дорогой мой, ведь я же знал, что Арифов летать не умеет, на земле его нет, значит, он мог быть только под землей. И, как увидишь дальше, мои предположения сбылись.

По каким образом найти то место, где Арифов провалился сквозь землю? Долго я ломал себе голову, и внезапно дикий, и в то же время блестящий план мелькнул в голове.

— Где вы нашли корову? — спросил я Ахтема.

Он показал.

— Вона: куст глодал! Видишь — об кусанный!

Я бегом бросился туда и по дороге закричал:

— Скорей, скорей, Ахтем! Вообрази, что ты опять гонишь эту корову вниз, как тогда! Понимаешь? Гони ее, гони скорей палкой! Вот она стоит! Она не хочет итти! А я — Арифов! Я побегу за тобой! Да беги же, говорю тебе, беги, как тогда бежал.

Первое время Ахтем, ничего не понимая, выпученными глазами смотрел ни меня. Но вдруг все понял, сорвался с места и, размахивая палкой, со всех ног побежал к кусту.

— Эге! Но! — кричал он, и, скача кругом куста, гнал оттуда воображаемою корову.

— Пошла, пошла! — орал я, чувствуя, как что-то напряженно дрожит во мне, и боясь, как бы Ахтем какой-нибудь оплошностью не сорвал весь мой план.

Не переставая кричать, Ахтем стремглав понесся по тропинке.

— Я — Арифов, я — Арифов! — твердил я себе, — я пришел сюда за коровой, вон ее Ахтем погнал! Она скачет галопом и кисточка ее хвоста болтается в воздухе! Я бегу за ней — я — Арифов!

Дико, как в исступлении, крича и прыгая с камня на камень, Ахтем все быстрей и быстрей бежал вниз по тропинке. Я не отставал от него.

Наш бег был настолько быстр, что у меня даже стали заплетаться ноги и я еле успевал выбирать для них такие места, чтобы не поскользнуться.

Повороты на извилинах тропинки были очень крутые. Несмотря на мои резиновые подошвы и немалую ловкость, выработанную долголетней жизнью в горах, я то и дело скользил.

Так продолжалось почти до самой площадки. К этому времени темп нашего бега сделался таким бешеным, что от мелькания деревьев, кустов и камней у меня зарябило в глазах, и я почти не соображал, как бегу и куда ставлю ноги. И вот, не помню верно, не то перед последней, не то предпоследней излучиной тропинки я вдруг почувствовал, что не могу повернуть. Поворот в нескольких шагах, а я бегу быстро и ноги уже настолько не в моей власти, что я должен неминуемо пробежать мимо поворота, прямо — в кусты, и, таким образом, против своей воли сократить зигзаг тропинки. Больше того, я чувствовал, что и Арифов должен был поступить так же. Ведь весь мой план, как ты, надеюсь, уже догадался, и заключался в том, чтобы на время поставить себя на место Арифова, как бы перевоплотиться в него; бежать с горы так же, как он бежал, попасть, таким образом, на то место, где он пропал и, следовательно, ценою собственного исчезновения разгадать всю эту таинственную историю. Итак, попытавшись все-таки не безуспешно, повернуть, я ринулся прямо через кустарник. Как ни быстро я бежал, я все-таки успел заметить, что ветки здесь сильно обломаны, а трава так совсем примята.

До следующего зигзага тропинки было не больше 3-х саженей. Если бы я добежал до него, я бы оказался впереди Ахтема, который продолжал гнать свою несуществующую корову, аккуратно следуя всем извилинам тропинки.

Но этого не случилось.

Перепрыгнув, чтобы не исцарапаться, через куст и потом снова опустившись на землю, я вдруг почувствовал, что земля подо мной подалась, и, раньше чем я успел что-либо сообразить, я ухнул куда-то в глубину, по дороге больно стукнувшись о ствол дерева.

Несколько минут я был без сознания. Первым моим впечатлением, когда я очнулся, было ужасающее зловоние. Воняло сразу всеми самыми отвратительными запахами. Невольно я заткнул нос рукой и попытался дышать через рот, но и во рту осаживался этот смрад, и мне страшно было проглотить слюну.

Второе впечатление, когда я открыл глаза, была абсолютная темнота. Вытягивая руки в сторону, я мог нащупать неровные липкие каменные стены, а под собой чувствовал настил из толстых веток.

Сначала мне казалось, что я задохнусь в этом воздухе. Но скоро я немного свыкся, а когда сообразил, что нахожусь на верных следах пропавшего Арифова, мое настроение совсем поднялось. Ощупав себя, я убедился, что никаких повреждений у меня нет. Просто падение меня ошеломило.

Я достал из мешка свечку и зажег ее. Она загорелась нехотя и только маленьким колеблющимся пламенем: в этом воздухе было слишком мало кислорода. Но и при таком тусклом освещении я мог различить, что я нахожусь в узкой конусообразной яме, закрытой сверху каким-то сложным приспособлением из гнутых прутьев. Очевидно, это была само-захлопывающаяся крышка, которая пропустила меня так же, как и Арифова, и потом закрылась. Стены были совершенно голы и на них блестели в отблесках пламени маленькие капли просачивающейся воды.

Осмотрев пол этой ямы, действительно сделанный из веток и палок, я нашел в нем отверстие. Но как только я попробовал заглянуть в него, свечка потухла, и сам я должен был отскочить на два аршина в сторону. Если здесь воздух был скверный, то там, внизу, он был просто убийственный. Чтобы только как-нибудь облегчить работу своему обонянию, я завязал нос и рот платком.

С большим трудом удалось мне снова зажечь свечу и заглянуть в отверстие. Все, что я мог увидеть, это было несколько ступенек старой полуразвалившейся лестницы. Решив довести начатое дело до конца, я осторожно стал спускаться по ней. Одна ступенька подо мною обломилась, но я успел во время повиснуть на руках и удержаться. Наконец, я почувствовал под собой твердую почву. Так как одна свеча давала слишком мало света, я зажег еще вторую и при их свею увидел, что нахожусь в начале корридора, узкого, но настолько высокого, что можно итти во весь рост, не сгибаясь, — корридора, который уходит к уду-то в гору, немного вниз.

Все мое приключение было настолько необычным, что я просто потерял способность соображаю и совершенно не помню, сколько времени я шел по этому корридору. Я только вспоминаю, что меня пугали капли воды, с гулким щелканием падавшие на каменный пол, а из всех щелей с удивлением выглядывали не то пауки, не то тараканы Под потолком, по нескольку в ряд, черными мешечками висели спящие летучие мыши. Корридор все время заворачивал немного вправо.

Вдруг на одном из выступов камней я заметил веревку, ни которой болталась спичечная коробка. Чтобы убедиться, что это мне не мерещится, я протер глаза и, как полагается в подобных случаях, пощипал себя за локоть. Но глаза и локоть работали исправно, следовательно, и спичечная коробка существовала на яву Впрочем, о назначении ее легко было догадаться, если предположить, что в пещере есть люди. Она играла ту же роль, что электрический выключатель в наших квартирах. При прогулках по корридору, здешние обитатели должны были иметь потребность в свете и вот, на всякий с ту чай, они развесили вдоль по корридору такие коробки.

Пока я изучал напечатанную на спичках самую прозаическую марку, какую только можно себе представить: «Красная Березина», — какая то шалая летучая мышь, разбуженная светом, вдруг сорвалась с места и принялась ошарашенно кружиться около меня. Я отмахнулся от нее, но так неудачно, что нечаянно уперся свечками в стену корридора и потушил их. Выругавшись по адресу мышей, которые, вместо того, чтобы смирно сидеть под полом, в тщеславии нацепляют на себя крылья и летают по воздуху, я полез в карман за спичками. Не успел я их как следует нащупать, как почувствовал чье-то прикосновение к моей руке.

Думая, что это летучая мышь уселась на меня, я протянул руку, чтобы ее прогнать и… не знаю, как я не умер на месте от ужаса. Своими пальцами я ясно нащупал руку человека, державшего меня. Что волосы на моей голове пошевелились, в ртом я ручаюсь. Встретить человека в пещере, я, конечно, предполагал, но таинственное бесшумное появление в темноте привело меня в ужас.

— Кто здесь? — в диком страхе закричал я.

Но в ответ послышалось только глухое звериное рычание, и рука, державшая меня, с силой сжата мою руку и потянула ее вперед. Я попробовал было сопротивляться, но из этого ничего не вышло. Таинственное существо поволокло меня по темному корридору. Шло оно так быстро, что я должен был бежать и в темноте несколько раз больно стукнулся плечом о выступы камней.

Свечи и спички я давно выронил, а фуражка, за что то зацепившись, сбилась с головы.

Протащив меня так шагов сто, это существо принялось громко рычать и в то же время я заметил впереди нас на полу в на стене корридора пятно свез а, шедшего откуда то сбоку. В его тусклых отблесках я смог различить человека, поймавшего меня. Бесспорно, это был человек, но что-то звериное чувствовалось в его движениях, в его низко пригнувшейся фигуре и в огромных обезьяньих лапах. На нем были ужасающие, пропотелые и просаленные лохмотья, одни способные испортить воздух во всей пещере. Лица его я не видел, но голова была покрыта длинными спутавшимися волосами, повидимому, давно не приходившими в соприкосновение с ножницами. Полузверь — получеловек…

Прорычав особенно громко, он сильно толкнул меня вперед и сейчас же куда то исчез. Я стоял перед широким проломом в стене корридора, ведущим в боковую пещеру. Там, на стене, противоположной входу, из щели между камнями торчало нечто среднее между факелом и лучиной, и больше коптило, нежели давало света. Сквозь чад я видел какие то деревянные сооружения, напоминающие столы, и несколько больших круглых камней, лежащих на полу.

Больше я ничего не успел разобрать. Перед дверью вдруг появилась длинная лохматая и грязная фигура человека, одетого в серый балахон и драную барашковую шапку. Судя по бороде, спустившейся чуть не до пояса, и по седым волосам, это был старик, но по тому голосу, которым он приветствовал меня, этого совсем нельзя было сказать.

— А! А! — закричал он таким басом, что воздух пещеры, несмотря на всю свою плотность, испуганно мотнулся и задрожал, вызывая бесчисленные эхо в дальних концах корридора. — Новый! Новый! А! А!

И вдруг, весь передернувшись, закричал что то бессвязное и завертелся на месте, высоко задирая свои босые, покрытые струпьями ноги.

Я сразу увидел, что имею дело с сумасшедшим, но от этого мне стало только еще страшней. Его фигура металась передо мной и принимала в этом чаду несуразные, расплывчатые очертания. В колышащихся отблесках огня он казался не человеком, а каким то выходцем с того света, и его скакания принимали гипнотизирующий смысл. Я стоял, не чувствуя под собой почвы и, смотря, как мелькало передо мной серое, сморщенное, как сушеный банан, лицо старика, мне казалось, что еще немного и я лишусь чувств от страха.

Но присев, в заключение, несколько раз на корточки и подпрыгнув почти до потолка, он, наконец, утихомирился и с минуту молча смотрел на меня. Глаза его были безумны и все время блуждали из стороны в сторону.

— Новый! — прохрипел он. — Нужен, нужен, очень нужен!

Он повернулся, чтобы итти в глубь пещеры, но остановился и почти нормальным голосом спросил:

— Ты кто?

Я еле отодрал язык от гортани и, давясь словами, пролепетал:

— Я геолог.

Старик вдруг схватил меня за плечи, втянул в пещеру и, подняв как ребенка, усадил на то сооружение, которое я принимал за стол.

— Ты — геолог? Как тебя зовут?

Я назвал себя.

— О! — закричал он. — Смотри, смотри на меня! Неужели ты не узнаешь меня, злейший мой враг? Смотри лучше, смотри!

Пораженный я глядел на него и не мог поверить своим глазам.

— Андрей Никитич! — воскликнул я.

— О! О! Вспомнил! — Он стоял передо мной, извиваясь и приплясывая. Барашковая шапка съехала ему на ухо и из-под нее выбились жесткие, спутанные как пакля, пряди волос. — Вспомнил! Еще вспомни: о чем мы с тобой спорили здесь, на горе Кастель? Не верил ты мне тогда! А я докажу, докажу! Докажу, что Кастель — вулкан! И даже не потухший, а в котором есть еще лава! Раскаленная огне-жидкая лава! Зачем, ты думаешь, я копаю этот корридор? Чтобы найти лаву, чтобы вывести ее наружу и показать вам, сумасшедшим людям, что Кастель не опухоль, не шишка на земной коре, а вулкан! Знай: Кастель будет извергаться! Я вылечу с лавой, я сгорю, по я докажу то, что ни тебе, ни всем вам нельзя доказать словами. И ты дождешься моего доказательства, ты останешься здесь и сгоришь вместе со мной! Это — наказание тебе за твои слова, за твою глупость. Вспомни ее, вспомни. Ну, что? Помнишь?

Да, я вспомнил и мне все стало ясным. Этот несчастный старик был тот самый Андрей Никитич Замотаев, который пропал три года тому назад и которого все уже давно считали погибшим.

Давно еще Замотаев был прислан к нам на должность помощника старшего геолога губернии и постоянно жил в Симферополе. Но когда стали составлять проект Алуштинского водопровода, он был вызван в Алушту и здесь работал вместе со мной. Этобыл очень тихий, молчаливый человек, с некоторыми странностям и, но не такими, чтобы обращать на него особое внимание. Ходили, правда, слухи, что он по ночам куда-то уходит, нагруженный большими мешками, но толком никто ничего не витал.

В геологии края он был очень сведущ, работу любил и был на редкость в ней аккуратен. Я много бродил с ним по горам и более спокойного при всяких обстоятельствах и падежного товарища не видал. Он всегда был в одинаково-ровном настроении, никогда не ругался при неудачах и не впадал в отчаяние, когда нам случалось заблудиться в горах.

Во мнениях был уступчив и легко, даже чересчур, соглашался со взглядами собеседника.

Но всему этому мирному житью положил конец раз происшедший случай.

Как-то рано утром я поднялся с Замотаевым на эту самую Кастель. Как известно, на этой горе есть кратер. Благодаря ему долгое время считали Кастель за потухший вулкан, но позднейшие исследования эти взгляды опровергнули. По новым теориям происхождение горы рисуется так.

В весьма отдаленные времена, в юрскую эпоху, а может быть и раньше, здесь под верхними осадочными породами скапливалась жидкая лава. Скапливалась, но не выходила наружу — это очень важно, так как именно это главным образом и отличает новую теорию от старой. Потом, не найдя выхода, лава застыла и образовала различные трахитовые породы, в изобилии находящиеся на Кастель. Проходили тысячелетия и тысячи тысячелетий, океан, бывший здесь, в силу поднятия земной коры, ушел, начались сдвиги, сбросы, образование складок. Из одной такой складки и образовалась Кастель. Застывшая лава поднялась вместе с образованием горы и позднее обнажилась, вследствие энергичного выветривания лежащих поверх нее осадочных, доломитовых пород. Кратер же — это просто провал, вполне естественно образовавшийся (как трещина) при горообразовательном процессе.

Так вот, поднявшись с Замотаевым на Кастель, я заикнулся было об этой новой теории. Здесь с моим спутником сделалось что-то необычайное, совсем на него не похожее. Всегда такой тихий, он вдруг побагровел, и, взмахнув рукой, точно хотел ею что то отбросить, закричал:

— Кастель — вулкан, милостивый государь!

Ошарашенный его топом, я попытался робко возразить, но напоролся на упорство, граничащее с безумием. Замотаев ни за что не хотел согласиться с тем, что Кастель, как он выразился, шишка, опухоль, а не вулкан. Он так волновался и горячился, что можно было подумать, что дело идет о его собственной жизни. Но, выполнив работы, мы должны были вернуться в Алушту, так как Замотаев был совсем вышиблен нашим спором из колеи.

Когда я рассказал о происшедшем товарищам, они весело посмеялись над «отсталым стариком», но скоро обо всем забыли. Через неделю старик пропал и больше его никто не видал. Думали, что он утонул, купаясь в море, искали по берегу одежду и, действительно, нашли ее в кустах под самой Кастель. Немного, как полагается, пожалели и — забыли…

И вот теперь я встретился с ним в такой необычайной обстановке. Значит его приверженность к вулканической теории была не просто причуда, а настоящий психоз? ярко выраженное сумасшествие. И, симулировав утопление, он на самом деле зарылся в гору, чтобы таким «непосредственным» способом опровергнуть уже всеми принятую теорию. Этот безумец надеялся докопаться до сердца вулкана и через свой корридор, пробитый, я не знаю как, сквозь эту толщу пород, выпустить на волю жидкую лаву, заставить гору извергаться. Он хотел в Крыму создать второй Везувий! Поистине, он воздвигал себе не совсем обычный памятник! На мятник, потому что он сам должен был сгореть в своем корридоре, встреть он, действительно, раскаленную лаву.

Не думаю, чтобы существовал когда-нибудь другой ученый, с такой же последовательностью отстаивавший свои взгляды. Для этого нужно быть по меньшей мере таким же сумасшедшим, как Замотаев.

…— Вспомнил. Вспомнил! — кричал он передо мной, — теперь ты получишь доказательства, каких еще никто в мире не получал! Ха! ха! ха! Я заставлю тебя поверить. Ты увидишь вулкан — Кастель или нет! Ты останешься v меня.

Остаться здесь. В этом аду, в этой вонище, (я заметил, что весь пол покрыт слоем гниющих отбросов и всяких нечистот), без воздуха, без солнца одному с сумасшедшим стариком? Нет, ни за что! Я хочу сейчас же уйти. Я, собственно, пришел за одним татарином, но, если его нет здесь, то я уйду и без него. Только поскорей, а то и я тоже рехнусь в этом ужасном подземелии.

— Татарина? Одного? — старик дико захохотал. — Что-ж так мало? Идем со мной, я тебе покажу одного товарища! Ха! ха! ха! Идем, идем! Неистово скребя рукой спину, он повел меня по корридору направо. Через несколько шагов по чему-то липкому и зловонному, старик велел мне зажечь спичку. Говорить тебе, что я увидел? При одном воспоминании у меня стынет кровь в жилах.

Вернувшись в комнату, я долго не мог опомниться и только минут через пять, задыхаясь, смог спросить у злорадно усмехавшегося старика:

— Откуда вы берете… таких?

— Ха-ха-ха-ха! — опять захохотал он. — Таких! Нет, я их беру с земли такими, какие они там есть, как все вы. А потом я им делаю маленькую, совсем маленькую операцию. Простое прокалывание черепа особой иглой и давление на известные мозговые центры. После этой операции они все делаются, ха-ха, послушными, как овечки. Видал? Их у меня 42 штуки и все они рядышком мирно спят. Завтра ты увидишь, как они работают!

Итак, я имею дело не только с одним сумасшедшим, но еще с четырьмя десятками полуживотных, существ, превращенных этим маниаком в идиотов, чтобы они помогали ему рыть его бессмысленный корридор. Подземелье безумцев! Безумцев, обуреваемых одним желанием — взорвать самих себя, сгореть заживо и извергнуться вместе с раскаленной лавой.

…Не буду передавать всех безумных и полных скрытого ужаса речей старика. Этот кошмар не скоро забудется. Первых людей он ловил при помощи капканов, а потом, сделав над ними свою жуткую операцию, приучил их ловить молодых здоровых парней, неосторожно зашедших на гору Кастель.

Этот безумец не только не сознавал своего преступления, но с гордостью заявлял, что он служит науке и что те несчастные, потерявшие по его вине человеческий облик, — герои науки, после которых останется слава, какой еще никто на земле после себя не оставлял. Но главная честь выпадет, конечно, на долю самого Замотаева.

В то время, как старик бесновался передо мной в красноватом чаду, к двери пещеры подтащился один из тех, кого я видел в корридоре, и сел против выхода. В руках у него был тяжелый лом. Я был не настолько наивен, чтобы не видеть, что я — в плену.

В самый разгар своих излияний, Замотаев вдруг подскочил ко мне, схватил меня поперек туловища и. как какую-нибудь кошку, бросил в угол на кучу сырого тряпья, навалил другое тряпье сверху и, пробормотав: — Спи! — повалился рядом и сейчас же заснул.

Я не имел никакого намерения лежать в этой отвратительной грязи, тем паче спать. Но только я попытался встать, как страж с ломом прыгнул ко мне и, дико ворочая белками, своими лапищами уложил меня на место.

Несмотря на чад, ужасный воздух и гнилую грязь, впечатления дня меня так утомили, что я на несколько часов забылся тяжелым сном. Мне снились кошмары один страшней другого, но все они кончались извержением Кастель.

Разбудил меня поднявшийся вдруг шум. Я сразу догадался, что это начали свою безумную работу сорок два идиота. Приподнявшись на локте, я обвел глазами пещеру и увидел, что старик стоит в дверях на коленях и молится. Он клал широкие кресты и поклоны, а губы его шептали молитву. Изредка доносилось, произносимое с захлебывающимся придыханием «господи, помилуй». Посмотрев по направлению его поклонов, я заметил там маленькую закопченую икону, стоявшую на выступе камня. Под иконой висела лампадка, но она не горела, да и не могла бы гореть в таком воздухе.

Увидя, что я проснулся, старик прервал молитву, низко поклонился мне и, достав из-за пазухи кусок чего то, протянул его мне, со словами:

— На, поешь! Я уже сыт!

Не разобрав как следует в чем дело, я протянул было руку и, вдруг разглядев, в ужасе отпрянул. Это было… Нет, не буду говорить, что это было. От одного названия ты на год лишишься аппетита. И подумать только, что этим питались — и кто? — люди! И были живы. Нет, мне нужно кончать письмо! Я опять все переживаю и, пожалуй, опять мне придется ехать в санаторию. То, что я видел в этой пещере безумцев, может перенести только такой же сумасшедший, как он. Нормальный человек должен был бы там погибнуть.

Не буду подробно рассказывать о тех жутких днях, которые я провел под землей. Я ничего не ел, почти не дышал. Я думал, что лучше умереть, чем вдохнуть полной грудью этот воздух, отравленный мириадами самых отвратительных миазмов. А ведь люди жили там годами.

Я видел работу сорока безумцев. Сверхъестественная работа. Живые существа, превращенные в машины! В свете факелов, они с механической точностью взмахивали ломами и кирками и под их ударами отламывались куски, и восьмую часть которых нормальный человек отколоть не сумеет. Корридор продвигался в глубину, в толщу пород, к несуществующей лаве несуществующего вулкана.

Отломанные куски дробились и утаскивались вверх по корридору. Старик говорил, что их по ночам вытаскивают наружу и сбрасывают в кратер.

Во всяком случае это была работа титаническая, и страшно становилось перед ее бессмысленностью.

Старик сам не работал. Он только кричал на своих «рабочих», которые все с той же механической точностью исполняли его приказания. Сколько я ни наблюдал, я не мог заметить и признака присутствия в них хоть какой-нибудь искры сознания. Операция старика была радикальна.

Несчастного Велли Арифова мне было легко узнать по его еще не успевшей превратиться в лохмотья одежде, по бритому, еще не обросшему лицу. По во всем остальном он был таким же, как и все.

Я уже говорил, что корридор погружался очень покато и все время заворачивал вправо, это было заметно на глаз. Но старик все время твердил, что он очень быстро опускается в глубину и что корридор совершенно прям. Чтобы доказать это, он как-то принес компас, по которому действительно выходило, что корридор идет по прямой линии. Причину этого явления я тогда только предполагал, окончательно же ее выяснил лишь потом, когда, во время моих позднейших экскурсий на Кастель, заметил значительное отклонение стрелки компаса. Очевидно, в толще горы залегают какие-нибудь магнитные породы, которые и влияют на компас. Замотаев же слепо верил магнитной стрелке, не будучи в состоянии сам заметить совершенно очевидное отклонение корридора от прямой линии.

Чем объяснить его заявления о том, что корридор вдет круто вниз, — я не знаю. Думаю, что только сумасшествием.

Меня все время тошнило и часто происходили обмороки. Конечно, к своей баранине я не притронулся и, в конце концов, она протухла. Единственно, что было в пещере чистое, это вода. Ее брали из родника, пробившегося в пещеру. Но одна вода не могла, ясное дело, заменить и пищу, и воздух, и свет — все то, что необходимо для существования нормального человека.

Сторож с ломом был приставлен ко мне и не отходил от меня ни на шаг. По корридору мне позволяли ходить только до определенного места и, если я пытался итти дальше, внушительный лом преграждал мне путь.

Так прожил я под землей шесть дней, по исчислению тамошних обитателей. Сколько это выходило по настоящему — я не знаю, так как разделение на день и ночь под землей было, конечно, искусственным.

Доведенный до отчаяния и не сомневаясь, что быстрая смерть лучше медленного гниения заживо, я, наконец, решился бежать. Как и следовало ожидать, меня очень скоро настигли в темном коррпдоре и привели обратно в комнату старика. Он встретил меня, грозно нахмурившись.

— Бежать! — кричал он. — Бежать, не дождавшись моего доказательства? Может быть мы сегодня же доберемся до лавы! Может быть сегодня же загремит новый вулкан на земном шаре, созданный мной! Почем ты знаешь? И ты не хочешь подождать? Ладно же, я заставлю тебя это сделать! Ты останешься здесь навсегда и навеки потеряешь желание удирать отсюда. Держите его!

Два идиота держали меня и без того с такой силой, точно я был по крайней мере слоном.

Старик покопался где-то в углу за столообразным сооружением и скоро вернулся оттуда, неся в руках прибор, весьма напоминающий паяльную лампу. Только там, где обычно должно вырываться пламя, торчала длинная блестящая игла.

Я сразу понял назначение этого инструмента. Я понял, что я должен превратиться в такое же бессловесное и безумное существо, как вот эти держащие меня, должен стать полуживотным, навеки остаться здесь, под землей, — другими словами, должен сделаться номером сорок третьим.

Не скажу, чтобы я очень испугался. Наоборот, какое-то успокоение разлилось по всему моему организму. Мне только хотелось, чтобы поскорей вся эта жуть кончилась, а как — все равно. И я не пытался сопротивляться.

Старик приблизился, поднял руки и стал читать надо мной молитву. Потом он что-то долго и торжественно говорил. Опять в красных отблесках факела металось его лицо и смутно расплывалась длинная фигура в сером балахоне, опять он шлепал по полу босыми ногами и опять тряслись жесткие пряди седых волос, падавшие на лоб. Я не слышал слов и почти не видел старика. Безмерная усталость охватила меня и я еле стоял, поддерживаемый с двух сторон. Помню, что страшно хотелось спать, и я с нетерпением ждал своего конца.

Наконец, старик кончил скакать, поднял над моей головой свой аппарат и что-то бормоча стал производить им какие-то щелкающие звуки. Я зажмурил глаза. Острие иглы медленно-медленно погружалось в мою кожу. Я мысленно распрощался со всем светлым миром, который весь казался мне тогда в моих воспоминаниях окрашенным в яркую голубую краску…

Вдруг, успев уже пробуравить кожу до кости, игла остановилась, покачалась на месте и быстро выдернулась. Удивленный, я открыл глаза и увидел, что старик стоит передо мною в напряженной позе человека, к чему-то прислушивающегося, а на ею лице с молниеносной быстротой мелькают всевозможные выражения от ужаса до торжества.

Страшный грохот заставил меня очнуться. Где-то в корридоре раздались вопли работавших там людей и вслед за ними в подземелье ворвался треск, стук, какое-то дребезжание, грохот и… свежий воздух! Его было — всего какая-нибудь капля, но нет слов, чтобы описать, какое блаженство мне эта капля доставила. Это был настоящий, чистый, пахнущий морем и зеленью воздух. Я почувствовал даже вкус его, и вместе с ним во мне родилось бурное желание жить. С дикой силой я рванулся из рук, державших меня… По они ослабли сами собой.

Бросив в сторону паяльную лампу и размахивая руками, старик стремглав бросился по корридору туда, откуда шел шум, и по дороге вопил:

— Это — вулкан! Ты слышишь? Это грохочет лава! Вот он новый вулкан! Вот оно мое доказательство — бери его!

За ним, отпустив меня, понеслись два идиота. Наконец, побежал и я, чувствуя, как мутнеет мой рассудок и напрасно старается что-нибудь во всем этом уразуметь.

За поворотом корридора мелькнуло отверстие и в нем — свет, солнце, море. Перегнав бежавшего впереди старика и перескочив через кучу безобразных тел, наполовину придавленных обвалившимися камнями, я выскочил наружу. Этот момент у меня резко запечатлелся в памяти. Я помню море, камни, торчащие из воды, зелень, шоссе и грохочущую по нему длинную вереницу телег.

Мимо меня проскочила высокая фигура старика, крича:

— Вулкан! Вулкан!

Он перепрыгнул через парапет шоссе и бросился вниз на камни, в море. Его фигура, похожая ни большую фантастическую птицу, распластанная в воздухе, была моим последним представлением. Здесь же, на шоссе, у выхода из ужасной пещеры, я упал без памяти.

Я думаю, ты понял все. Не умея направить корридор так, как ему хотелось, в глубину горы, безумный маниак вывел его, против своей воли, и, главным образом, благодаря отклонению компаса, на нижнее шоссе, выходящее у подножия горы. В это время по шоссе проезжали телеги и стук их колес, ворвавшись неожиданно в пещеру, показался старику шумом вулкана. Этот же стук спас меня от смерти.

Вот и все.

Около месяца я жил в санатории и теперь, как будто бы, относительно, поправился. Само собой разумеется, я подал ходатайство о моем переводе из Алушты. Оно удовлетворено и в скором времени я переберусь в Балаклаву. С новым местом, с новыми впечатлениями этот кошмар, надо надеяться, немного забудется.

Ну, что же, ты продолжаешь сердиться на меня за мое долгое молчание?

Твой И.

Это письмо я получил от моего друга детства — геолога, жившего постоянно в Алуште, который в начале этой осени внезапно сошел с ума. Сумасшествию предшествовало его недельное пропадание где-то в горах.

Все то, что он написал мне, он рассказывал и докторам.

На голове его, действительно, оказалась небольшая колотая рана, но никакие самые тщательные поиски не могли обнаружить на горе Кастель и признака какого бы то ни было подземного корридора. Вероятно, все это был бред больного рассудка, тем более, что во всем Биюк-Ламбате не удалось найти никакого Ахтема. Его там никогда и не было. Про Велли Арифова в том районе тоже никто не слыхал. Есть один Арифов в дер. Демерджи, под горой того же названия, но когда ему рассказали всю эту историю, он высказал свое мнение лаконично и убедительно:

— Врал человек!

Андрей Никитич Замотаев действительно существовал и действительно утопился, причем мой друг всегда считал себя виновником его смерти. Дело в том, что оба они обладали упрямым характером и между ними постоянно бывали распри, нередко приводившие к крупным ссорам.

Как раз перед самоубийством старика, мой друг признал всю работу Замотаева за последние годы никуда, негодной. Это удручающе подействовало на старого геолога. Он утопился.

Быстро раскаявшись, мой друг стал страдать от угрызений совести, тем более, что, при более детальном рассмотрении, работа Замотаева была признана удовлетворительной. Исключение составлял только район горы Кастель, действительно обработанный как-то странно.

Стечение этих обстоятельств, а также общая неуравновешенность нервной системы и привели, по мнению докторов, к сумасшествию.

Гора Кастель, пещера, поиски вулкана Замотаевым — все это находит довольно легкое психологическое объяснение. Откуда же взялся скверный воздух, — сказать трудней. Но я думаю, что и здесь я поймал нить. Во время моего последнего посещения Крыма, мой друг жаловался мне на плохое устройство уборной в его квартире, отчего по всему дому распространяется дурной запах.

Но вот, что говорит в пользу истории, рассказанной в письме. В день исчезновения Н., у него во дворе видели лошадь. За этой лошадью никто не пришел и ее, в конечном счете, отправили в совхоз. Затем, у нижнего шоссе, как раз в том месте, где по рассказу моего друга он вышел из пещеры и упал без сознания (кстати: его никто там не находил, а он сам пришел, весь истерзанный и измученный), обнаружили новый, еще совсем свежий обвал, который и мог засыпать вход из «подземелья безумцев». Еще сильней: в камнях обвала нашли разорванную меховую шапку и сильно разложившийся труп человека, с ломом в руках. Но больше, несмотря на тщательные раскопки, ничего не нашли. На тропинке, ведущей с вершины в Биюк-Ламбат, никакого потайного хода не оказалось. Обглоданного куста около кратера тоже не удалось найти.

Мой друг находится сейчас в психиатрической больнице, и есть надежда на его выздоровление. Ведет он себя тихо и целый день пишет письма с одним и тем же содержанием, немного только варьируя его в мелочах. Доктора говорят, что это поразительный пример исключительно ясных и логически развитых ложных представлений.

Поэтому я и публикую это письмо, которое, кстати сказать, попало ко мне после долгих странствований, так как адрес на нем был перепутан.

Да, чуть не забыл сказать. Недавно в море, среди камней, близь Кастель, нашли тоже сильно разложившийся труп человека одетого в длинный серый балахон. Но лица этого человека разобрать было нельзя.