Мир приключений, 1927 № 10

ИМПЕРАТРИЦА БЛЭНДИНГСКАЯ

Рассказ П. Г. Вудхауза

Иллюстрации Р. Кливера

Название твердолобые прочно укоренилось на столбцах газет СССР по отношению к английским консерваторам. Это вполне понятно при существующем антагонизме между Англией и Союзом Советских Республик. Но и в самой Англии произошел большой сдвиг и сильно изменился взгляд на правящую партию.

Мы помешаем новейший рассказ наиболее популярного писателя-юмориста Англии П. Г. Вудхауза, только что напечатанный в ежемесячнике, распространеннейшем среди высшего и среднего английского общества.

Сила и жизненная убедительность рассказа заключается, может быть, именно в том, что талантливый автор, рисуя тип слабоумного лэндлорда, члена Старейшего Клуба Консерваторов, оставался в пределах чисто художественной литературы. И юмор, не теряя своих достоинств, сам собою превратился в злую и меткую сатиру.

Благодаря обнародованию факта «Бридгнорским, Шифнэльским и Ольбрайгтонским Аргусом» (того же издательства, что и «Вестник Сеятеля Пшеницы» и «Журнал Скотовода») весь мир знает сегодня, что серебряная медаль во отделу Жирных Свиней на восемьдесят седьмой ежегодной Шропширской Земледельческой Выставке была получена Императрицей Блэндингской, черной беркширской свиньей графа Эмсворта.

Но очень мало кто знает, как близко было это великолепное животное от потери желанной награды!

Теперь это можно рассказать.

Эта краткая глава Тайной Истории, можно сказать, началась в ночь на восемнадцатое июля, когда Джордж Сирил Уэльбелевед[22]) (двадцати девяти лет), человек, ходивший за свиньями на службе у лорда Эмсворта, был арестован полицейским инспектором Иварсом в Маркет Блэндпнгс за нахождение в пьяном виде и за нарушение общественной тишины и порядка в кабачке «Козел и Перья». Июля девятнадцатого, после принесения извинений, дачи объяснения, что это был день его рождения и, наконец, после попытки доказать свое alibi, Джордж Сирил был по заслугам осужден на четырнадцать дней без замены штрафом.

Июля двадцатого, Императрица Блэндингская, бывшая до сих пор усердным и даже увлекающимся едоком, в первый раз за все время отказалась от всякой пищи. А на утро июля двадцать первого, ветеринарный врач, призванный сделать диагноз и заняться этим странным случаем аскетизма, принужден был сознаться лорду Эмсворту, что вся эта история была вне его профессионального понимания.

Прежде, чем продолжать, убедимся, что следующие числа у нас проставлены правильно:

Июль 18 — Оргия дня рождения Сирила Уэльбелевед.

Июль 19—Заключение в тюрьму вышепоименованного.

Июль 20—Отказ свиньи от витаминов.

Июль 21—Ветеринарный врач поставлен втупик.

Правильно!

Впечатление, произведенное на лорда Эмсворта заявлением ветеринарного врача, было подавляющее. Все беспокойства нашей современной сложной жизни обычно оставляли этого рассеянного и любезного пэра невозмутимым. Он находился в спокойно-счастливом состоянии, пока у него был солнечный свет, еда в определенные часы и уверенность в том, что ему не придется находиться в обществе своего младшего сына Фредерика. Но в его броне были трещины, и через одну из них его пронзили сегодня утром. Пораженный новостью, он стоял у окна большой библиотеки в Блэндингском замке и смотрел вдаль невидящими глазами.

В это время открылась дверь. Лорд Эмсворт обернулся. Он моргнул раза два, — это было его обыкновением, когда что-нибудь неожиданно вставало перед ним, — и узнал в вошедшей красивой женщине величественного вида свою сестру, лэди Констанцию Кибль. Ее поведение так же, как и его, выдавало глубочайшее волнение.

— Кларенс! — воскликнула она, — случилась ужасная вещь.

Лорд Эмсворт мрачно кивнул головой.

— Я знаю. Он только что сказал мне.

— Как? Он был здесь?

— Только сию минуту вышел.

— Зачем же ты его отпустил? Ты должен был знать, что я захочу его видеть.

— Что за польза была бы от этого?

— Я могла бы, по крайней мере, уверить его в своем расположении, — обиженно сказала лэди Констанция.

— Да, я думаю, что ты могла бы, — сказал лорд Эмсворт, подумав над Этим вопросом. — Но нельзя сказать, что он заслуживает расположения. Этот человек — осел.

— Ничего подобного. Очень умный молодой человек, как обыкновенно бывают молодые люди.

— Молодой? Ты называешь его молодым? Я бы сказал, что ему не больше, не меньше, как пятьдесят лет.

— Да ты с ума сошел! Хичэму— пятьдесят?

— Не Хичэму. Смизерсу.

Как это часто случалось с лэди Констанцией, когда она разговаривала с братом, она ощутила легкое головокружение.

— Не будешь ли ты так добр, Кларенс, сказать мне в нескольких простых словах о чем, по-твоему, мы говорили?

— Я говорю про Смизерса. Императрица Блэндингская отказывается от еды, и Смизерс говорит, что ничего не может с этим поделать. А еще называет себя ветеринаром!

— Так ты, значит, не слышал! Кларенс, случилась ужасная вещь. Анджела порвала с Хичэмом.

— А в среду на этой неделе Сельско-Хозяйственная Выставка!

— Да что же тут общего? — спросила лэди Констанция, снова почувствовав приступ головокружения.

— Что тут общего? — с теплотой в голосе произнес лорд Эмсворт. — Моя боевая свинья начинает отказываться от пищи, когда осталось меньше десяти дней, чтобы подготовиться к самому серьезному осмотру при конкуренции прекраснейших местных свиней…

— Перестанешь ты бормотать про свою несносную свинью? Обрати же, наконец, внимание на то, что, действительно, важно. Я говорю тебе, что Анджела — твоя племянница Анджела — порвала с лордом Хичэмом и заявила намерение выйти замуж за этого безнадежного неудачника Джемса Белфорда.

— Сын старика Белфорда, священника?

— Да.

— Она не может выйти за него, он в Америке.

— Он не в Америке. Он в Лондоне.

— Нет, — сказал лорд Эмсворт, философски покачивая головой. — Ты ошибаешься. Я помню, что встретил его отца два года тому назад на дороге возле двадцатиакрового поля Микера, и он совершенно ясно сказал мне, что мальчик отплывает ни следующий день в Америку. Он должен быть теперь там.

— Да неужели ты не понимаешь? Он вернулся!

— Он? Вернулся? Понимаю. Вернулся?

— Ты знаешь, что когда-то у него с Анджелой была глупенькая, сентиментальная история. Но через год после его отъезда она стала невестой Хичэма, и я думала, что со всем этим покончено навсегда. А теперь оказывается, что она встретила на прошлой неделе в Лондоне этого молодого человека, Белфорда, и все началось сначала. Она говорит мне, что написала Хичэму и порвала с ним.

Наступило молчание. Брат и сестра погрузились на некоторое время в раздумье. Первым заговорил лорд Эмсворт.

— Мы пробовали кормить желудями, — сказал он. — Пробовали снятое молоко. И даже пробовали картофельную кожуру. Но нет, она ни до чего не хочет и дотрагиваться.

Ощутив на своей чувствительной коже взгляд двух мечущих искры глаз, он вдруг пришел в себя.

— Нелепо! Смешно! Глупо! — торопливо произнес он. — Порвать с женихом! Фу! Чепуха! Какие глупости! Я поговорю с этим молодым человеком. Если он воображает, что может тут у меня забавляться с моей племянницей и бросить ее потом даже без…

— Кларенс!

Лорд Эмсворт заморгал глазами. Кажется, получалось что-то не то, но он не мог сообразить, что именно. Ему казалось, что в последних словах он взял как раз верную ноту— сильную, выразительную, полную достоинства.

— А?

— Это Анджела порвала с ним.

— Ах, Анджела?

— Этот Белфорд вскружил ей голову. Вопрос теперь в том, что мы станем с этим делать?

Лорд Эмсворт подумал.

— Надо проявить твердость, — решительно сказал он. — Не допускай никаких глупостей. Не посылай им свадебного подарка.

Нет сомнения, что если бы лэди Констанция успела, она нашла бы и высказала замечание, достойное этого идиотского совета. Но в то время, как слова готовы были сорваться с ее языка, открылась дверь и в комнату вошла девушка.

Это была хорошенькая девушка с белокурыми волосами и голубыми глазами, которые в тихие минуты, самым разнообразным людям, вероятно, напоминали две лагуны, дремлющие под южным небом. Но сейчас была не такая минута. Когда глаза лорда Эмсворта встретились с ними, они были похожи на нечто, вылетающее из кислородно-ацетиленовой паяльной трубки. И он смутился настолько, насколько вообще его могло смущать что-нибудь, что не было его младшим сыном Фредериком. Анджела была, очевидно, чем то взволнована, и ему было жаль ее. Он любил Анджелу.

Чтобы облегчить натянутое положение, он сказал:

— Анджела, дорогая моя, знаешь ты что-нибудь о свиньях?

Девушка засмеялась тем резким, горьким смехом, который так неприятен после завтрака.

— Да, знаю. Вы — свинья.

— Я?

— Да, вы. Тетя Констанция говорит, что если я выйду замуж за Джимми, вы не отдадите мне моих денег.

— Денег? Денег? — Лорд Эмсворт был в некотором недоумении. — Какие деньги? Ты никогда не давала мне взаймы.

Чувства лэди Констанции вылились в звуке, напоминавшем перекаливавшийся радиатор.

— Я думаю, что такая рассеянность с твоей стороны, Кларенс, не что иное, как смешная поза. Ты отлично знаешь, что когда бедная Юлия умирала, она назначила тебя опекуном Анджелы.

— И я не могу тронуть без вашего разрешения своих денег, пока мне не будет двадцати пяти лет.

— Хорошо, так сколько же тебе лет?

— Двадцать один год.

— Так о чем же ты беспокоишься? — удивленно спросил лорд Эмсворт. — Тебе еще целых четыре года ждать, нечего об этом беспокоиться. Сохрани меня бог, деньги в целости! Они в надежных бумагах.

Анджела топнула ногой. Движение— неподходящее для благовоспитанной девицы, но гораздо хуже было бы дать дядюшке пинка этой ногой, как внушали девушке более низменные инстинкты ее натуры.

— Я сказала Анджеле, — пояснила лэди Констанция, — что мы, конечно, не можем ее заставить выйти замуж за лорда Хичэма, но можем, по крайней мере, удержать ее деньги и не дать этому моту, с которым она собирается погубить себя, растратить их.

— Он не мот. У него совершенно достаточно денег, чтобы жениться на мне, но ему нужен некоторый капитал, чтобы войти компаньоном…

— Он — мот. Разве его не посылали за границу, потому что…

— Это было два года тому назад. А с тех пор…

— Моя милая Анджела, ты можешь убеждать сколько хочешь…

— Я не убеждаю. Я просто говорю, что выйду замуж за Джимма, если нам с ним даже придется умирать с голоду в сточной трубе.

— В какой сточной трубе? — осведомился его милость лорд, отрывая свою блуждающую мысль от дум о желудях.

— В любой канаве!

— Но, послушай же меня, Анджела.

Лорду Эмсворту казалось, что разговор ужасающе оживился. У него было ощущение, что он стал беспомощным обломком на волнующемся море женских голосов. Казалось, что и сестре его, и племяннице нужно было сказать очень много, и они говорили и одновременно, и fortissimo. Он с тоской посмотрел на дверь.

Это было сделано очень гладко. Поворот ручки — и он очутился там, где вне этих голосов было спокойствие. Он галопом, весело, сбежал по лестнице и выскочил на солнечный свет.

Но веселость его была недолговременна. Как только мысль его смогла свободно остановиться на действительно серьезных жизненных вопросах, она тотчас стала мрачна. Снова на него надвинулась туча, которая давила его душу еще до всей этой истории Хичэм — Анджела — Белфорд. Каждый шаг, приближавший его к стойлу, где пребывала Императрица Блэндингская, казался тяжелее предидущего. Он дошел до стойла и, склонившись над перилами, хмуро посмотрел на обширные формы помещавшейся внутри свиньи.

Несмотря на то, что она последнее время посадила себя на диэту, Императрица Блэндингская была далеко не плохо — кормленным животным. Она напоминала воздушный шар с ушами и хвостом и была так кругла, как только может быть свинья, не лопаясь. Несмотря на это, лорд Эмсворт печалился, глядя на нее, и не мог утешиться. Еще несколько хороших обедов ей «за пояс», — и ни одна свинья во всем Шропшире не могла бы поднять головы в присутствии Императрицы. А теперь, только из-за этих нескольких, не хватающих обедов, это великолепнейшее животное отступит во мрак всего только «Почетного отзыва». Это было горько, горько!

Он заметил, что кто-то говорит с ним. Обернувшись, он увидел торжественного молодого человека в костюме для верховой езды.

— Ну, вот, — сказал молодой человек.

Лорд Эмсворт предпочел бы одиночество, но почувствовал облегчение, увидав, что нежеланный гость был по крайней мере одного с ним пола. Женщины склонны отвлекаться в сторону, но мужчины практичны и можно положиться на то. что они будут держаться сути дела. Кроме того, молодой Хичэм, вероятно, сам разводил свиней и у него мог быть в запасе тот или другой полезный совет.

— Ну, вот, я только что приехал, чтобы посмотреть, не могу ли я что-нибудь сделать в этой ужасной истории.

— Необычайно мило и внимательно с вашей стороны, мой дорогой, — сказал растроганный лорд Эмсворт. — Боюсь, что дело обстоит очень плохо.

— Это является для меня совершенно непонятным.

— И для меня тоже.

— Я хочу сказать, что еще на прошлой неделе все было с ней в порядке.

— С ней все было в порядке до третьего дня.

— Опа казалась веселой и щебетала, и все такое…

— Совершенно верно.

— И вдруг такой случай, — можно сказать, — гроза с голубого неба!

— Именно так. Это необъяснимо. Мы делали все возможное, чтобы возбудить ее аппетит.

— Ее аппетит? Разве Анджела больна?

— Анджела? Нет, не думаю. Она казалась совершенно здоровой несколько минут тому назад.

— Так вы ее видели сегодня утром? Говорила она что-нибудь про эту ужасную историю?

— Нет, она говорила про какие-то деньги.

— Все это так чертовски неожиданно.

— Как удар грома с голубого неба, — повторил лорд Эмсворт. — Никогда прежде не случалось таких историй. Я боюсь худшего. По Вольф-Леманнской системе корма, находящаяся в здоровом состоянии свинья должна поглощать ежедневно пищу, содержащую до пятидесяти семи тысяч восьмисот калорий. Калории же эти должны состоять из четырех фунтов пяти унций протеидов, двадцати пяти фунтов углеводов…

— Но что же тут общего с Анджелой?

— С Анджелой?

— Я приехал, чтобы узнать, почему порвала со мной Анджела?

Лорд Эмсворт постарался привести в порядок свои мысли. Он смутно помнил, что слышал что-то об этом. Теперь воспоминание вернулось к нему.

— Ах, да, конечно. Она порвала с вами, не правда ли? Я умаю, что это произошло потому, что она влюблена в кого-то другого. Да, теперь вспоминаю, что это было высказано совершенно определенно. Я вспоминаю теперь всю эту историю. Анджела решила выйти замуж за кого-то другого. Я знал, что всему этому есть какое-то удовлетворительное объяснение. Скажите мне, дорогой мой, как вы смотрите на питание льняным семенем?

— Что такое льняное семя?

— Да — льняное семя, — повторил лорд Эмсворт, не находя другого определения, — как корм для свиней.

— Ах, будь прокляты все свиньи!

— Что? — В голосе лорда Эмсворт был какой-то недоуменный ужас. Он никогда не чувствовал особенного расположения к молодому Хичэму, потому что вообще мало внимания уделял молодому поколению. Но он никогда не предполагал, что Хичэм способен на такое анархистское чувство. — Что вы сказали?

— Я сказал: «будь все свиньи прокляты»! Вы все говорите про свиней. Я не интересуюсь свиньями. Пусть разорвет всех свиней в мире и пусть они будут прокляты!

Лорд Эмсворт смотрел вслед уходящему Хичэму с чувством, в котором было и возмущение, и облегчение. Возмущение — потому что землевладелец и такой же, как и он, сын Шропшира дошел до того, что произнес такие слова; облегчение — что человек, способный произнести такие слова, не войдет в его семью. Он всегда очень любил племянницу Анджелу, насколько был способен на это при своей бараньей голове. Приятно было сознавать, что дитя так благоразумно и так хладнокровно разбирается в людях. Многим девушкам ее возраста вскружили бы голову блеск положения молодого Хичэма и его богатство. Она же, проницательная не по возрасту, угадала, что он был ненадежен в вопросе о свиньях, во-время отступила и отказалась выходить за него замуж.

Приятная теплота расширила грудь лорда Эмсворта, но несколько мгновений спустя она вымерзла при виде идущей на него сестры Констанции. Лэди Констанция была красивая женщина, но бывали случаи, когда обояние ее уничтожалось неким странным выражением лица. И еще с детских дней лорд Эмсворт знал, что это предвещало неприятности. Такое выражение было и теперь на ее лице.

— Кларенс, — сказала она. — С меня довольно этих глупостей Анджелы и молодого Белфорда. Нельзя допустить, чтобы это так продолжалось. Ты должен ехать в Лондон с двухчасовым поездом.

— Что? Как?

— Ты должен повидать этого Белфорда и сказать ему, что если Анджела будет настаивать на том, чтобы выйти за него замуж, она четыре года не получит ни одного пенса. Меня очень удивит, если такое сообщение не приведет к концу всю эту историю.

Лорд Эмсворт задумчиво почесывал объемистую спину Императрицы. На его кротком лице было выражение протеста.

— Не вижу, почему бы ей не выйти замуж за этого молодого человека, — пробормотал он.

— Выйти замуж за Джемса Белфорда?

— Не вижу, почему бы и нет. Она, кажется, любит его и все такое.

— В твоей голове, Кларенс, никогда не было и крошки разума. Анджела выйдет замуж за Хичэма.

— Не выношу этого человека. Ни чего не смыслит в свиньях.

— Кларенс, я больше не хочу никаких споров и доводов. Ты поедешь в Лондон с двухчасовым поездом. Ты повидаешь мистера Белфорда. И ты скажешь ему про деньги Анджелы. Все ли тебе ясно?

— Ах, отлично, — хмуро сказал лорд Эмсворт. — Отлично, отлично, отлично.

Чувства, испытываемые лордом Эмсвортом, были не из живейших и не из приятнейших, когда он сидел на следующий день За завтраком в Старейшем Клубе Консерваторов и смотрел через стол ни своего гостя Джемса Бартоломея Белфорда. И так уж достаточно неприятно было сидеть в Лондоне в такой золотой, солнечный день. Но еще неприятнее было находиться здесь с целью разбить мечты двух молодых людей, к которым у него были теплые чувства.

Теперь, когда лорд Эмсворт подумал об этом, он вспомнил, что всегда любил этого мальчика, Белфорда. Симпатичный юноша и, как ему помнится, со здоровой любовью к деревенской жизни, которая так привлекала его самого. Ни в коем случае не из того сорта юношей, которые в присутствии и у самых ушей Императрицы Блэндингской стали бы говорить неуважительно и с проклятиями о свиньях, как о таковых. Многим людям приходило в голову, что распределение денег в этом мире совершенно неправильно. То же думал и лорд Эмсворт. Почему такой человек, как презирающий свиней Хичэм, обладает рентой в десятки тысяч фунтов стерлингов, тогда как этот, весьма достойный юноша, не имеет ничего?

Эти мысли не только печалили лорда Эмсв0рта, они смущали его. Он ненавидел неприятности, а ему вдруг пришло в голову, что после того, как он объявит, что капитал Анджелы находится за запорами и освобождения его не предвидится, разговор за завтраком с его молодым знакомым станет довольно затруднительным.

Он решил отложить откровенное объяснение. За завтраком они будут приятно беседовать о том, о сем. А потом, позднее, прощаясь с гостем, он обрушится на него с этой новостью и затем нырнет в глубины клуба.

Такое ловкое решение щекотливого вопроса привело его в значительно лучшее расположение духа, и он приялся болтать.

— Сады Блэндингса, — говорил он, — особенно привлекательны этим летом. Мои старший садовник Энгус Мак-Аллистер — человек, с которым я не всегда схожусь во мнениях, особенно по вопросу о мальве, где считаю его взгляды в высшей степени пагубными. Но нельзя отрицать, что он понимает розы. Розовый сад…

— Как хорошо я помню этот розовый сад, — сказал Джемс Белфорд, тихонько вздыхая и кладя себе на тарелку брюссельскую капусту. — Мы с Анджелой обыкновенно встречались там по утрам.

Лорд Эмсворт заморгал глазами. Такое начало не ободряло, но Эмсворты были боевым родом. Он сделал новую попытку.

— Я редко видел такие яркие краски, какие там можно было наблюдать в течение июня месяца. Мы оба с Мак-Аллистером вели очень строгую политику с букашками и растительными вшами и в результате весь сад был сплошной массой цветущих Дамасских и Айрширских роз…

— Чтобы оценить розы по достоинству, — сказал Джемс Белфорд, — их надо видеть, как рамку для такой девушки, как Анджела. Ее золотистые волосы, сверкающие на фоне зеленых листьев, делают розовый сад похожим на настоящий рай.

— Без сомнения, — сказал лорд Эмсворт. — Без сомнения. Я рад, что вам нравился мой розовый сад. В Блэндингсе у нас, конечно, имеются естественные преимущества почвы, богатой питанием для растений. Но, как я часто говорю Мак-Аллистеру, — и в этом вопросе у нас никогда не было ни малейшего расхождения, — глинистая почва сама по себе не достаточна. У вас должен быть навоз. Если каждую осень обильно покрывать грядки навозом, а весной, перед ежегодным разрыхлением, снимать наиболее грубый слой…

— Анджела говорила мне, — сказал Джемс Белфорд, — что вы запретили наш брак.

Лорд Эмсворт в страхе поперхнулся цыпленком. Такая прямота, — сказал он себе с острым чувством жалости к самому себе, — приобреталась молодыми англичанами в Америке. Дипломатическое разглагольствование процветает только в более устоявшихся цивилизациях, а в этих энергичных и живых условиях вы учитесь быстро говорить, сейчас же действовать и разным другим неудобным вещам.

— Мм… что ж, да раз вы упомянули об этом, мне думается, что состоялось некоторое неофициальное решение такого рода. Видите ли, дорогой мой, моя сестра Констанция чувствует очень сильное…

— Я понимаю. Мне кажется, что она думает, что я нечто в роде расточителя.

— Нет, нет, мой дорогой. Она этого никогда не говорила. Она употребляла выражение — «мот».

— Что-ж, быть может, я в таком направлении и начинал работу. Но можете мне поверить на слово, что когда вы оказываетесь на службе на ферме в Небраске, принадлежащей толстолицему, откормленному патриарху с серьезными взглядами на работу и с богатым словарем, вы быстро развиваете известную подвижность в работе.

— Вы служите на ферме?

— Я служил на ферме.

— Свиньи? — произнес лорд Эмсворт тихим, взволнованным голосом.

— Среди другого были и свиньи.

Лорд Эмсворт захлебнулся. Руки его впились в скатерть.

— Так вы, может быть, дадите мне совет. Последние два дня моя призовая свинья Императрица Блэндингская отказывается от всякой пищи. А сельско-хозяйственная выставка открывается в среду на этой неделе. Я схожу съума от беспокойства.

Джемс Белфорд задумчиво нахмурился.

— Что говорит по этому поводу человек, который ходит у вас за свиньями?

— Он два дня тому назад посажен в тюрьму. — Два дня! — Смысл этого совпадения поразил его впервые. — Вы не думаете, что потеря аппетита у свиньи может находиться в связи с этим?

— Конечно, я думаю, что она чувствует его отсутствие и тоскует, что его нет.

Лорд Эмсворт был поражен. Его знакомство с Джорджем Сирилем Уэльбелевед было весьма далеким, но, насколько лорд Эмсворт его знал, за ним нельзя было подозревать такого рокового обаяния.

— Она, вероятно, скучает, что не слышит по вечерам его зова.

Лорд Эмсворт снова был поражен. Он и понятия не имел, что свиньи так привержены к формальностям общественной жизни.

— Его зова?

— У него был, очевидно, особый зов для нее, когда он звал ее обедать. Первое, чему вы учитесь на ферме, это — созывать свиней. Свиньи— темпераментны. Позовите их не так, как нужно, и они скорее подохнут, чем сунут нос в кормушку. Позовите их как следует, и они пойдут за вами на край света с текущими изо рта слюнями. Я знал в Небраске человека, который созывал свиней, постукивая своей деревянной ногой о край корыта.

— Неужели?

— Но случилось несчастье. Как-то раз вечером они услыхали стук дятла на верхушке дерева и полезли наверх. Когда человек вышел, он увидел, что все они лежат вокруг дерева со сломанными шеями.

— Теперь не время для шуток, — сказал уязвленный лорд Эмсворт.

— Я не шучу. Это факт. Спросите там кого угодно. Но если вы хотите получить сведения о том, как надо созывать свиней, вы напали на кого следует. Я учился у Фреда Патцеля, чемпиона. Что это был за знаток!

Я видал, как свиные котлеты срывались со своих тарелок, когда этот человек кричал: «Свинья — У-у-ей!»

— Свинья…?

— У-у-ей!

— Свинья — У-у-ей!

— Вы не совсем верно уловили. Первый слог должен быть короткий и stoccato, второй — длинный и переходящий в фальцет, высокий, но стойкий.

— Свинья — У-у-ей!

— Свинья — У-у-ей!

— Свинья — У-у-ей! — затянул лорд Эмсворт, откидывая назад голову и переходя в высокий, пронзительный теноровый тон, заставивший девяносто трех Старейших Консерваторов, завтракавших по соседству с ним, превратиться в живых статуй, изображавших испуг и порицание.

— Больше силы дайте звуку «у», — посоветовал Джемс Белфорд.

— Свинья — У-у-ей!

Старейший Консервативный Клуб является одним из немногих в Лондоне мест, где завтракающие не привыкли к музыке во время еды. Финансисты с седыми баками мрачно уставились на лысых политических деятелей, молчаливо спрашивая их, как тут быть. Лысые политические деятели также уставились на финансистов с седыми баками, отвечая на языке глаз, что они не знают. Преобладающим чувством всех присутствующих было смутное решение написать про это Комитету.

— Свинья — У-у-ей! — распевал лорд Эмсворт. В это же время взгляд его упал ни часы над камином. Стрелка показывала без двадцати минут два.

Он порывисто вскочил. Лучшим в течение дня поездом в Маркет Блэндингс был поезд, отходивший в два часа с Пэддингтонскиго вокзала. После него не было поезда до пяти часов пятидесяти.

Лорд Эмсворт не был из тех людей, которые много думают. Но когда он думал, то это значило, что он и действ вал. Минуту спустя он мчался по ковру, направляясь к двери, выходившей на широкую лестницу.

В покинутой им теперь комнате стало общим решение заявить Комитету в самых энергичных тонах. Было вычеркнуто всякое воспоминание о лорде Эмсворте, кроме одного единственного слова: «Свинья — У-у-ей!»

Шепча магические слоги, промчался лорд в переднюю и обрел там свою шляпу. Бормоча их снова и снова, прыгнул он в извозчичью коляску. Он все еще повторял их, когда тронулся поезд. Он, без сомнения, повторял бы их всю дорогу до Маркет Блэндингс, если бы через десять минут не заснул по своей неизменной привычке спать во время железнодорожных путешествий.

Он неожиданно проснулся, когда поезд остановился на Суиндонском Разъезде. Он выпрямился и, по своему обыкновению в таких случаях, стал раздумывать, кто он и где он. Память вернулась к нему, но, увы! Несполна. Он вспомнил свое имя. Он вспомнил, что возвращается домой из поездки в Лондон. Но он совершенно забыл, что нужно было говорить свинье, приглашая ее слегка пообедать.

Мнение лэди Констанции Кибль было, что брат ее Кларенс выказал себя настоящим идиотом во время Экспедиции в Лондон для объяснений с Джемсом Белфордом. Она словесно выражала это мнение за обедом в те короткие промежутки, когда они были одни, и, по способу безмолвной телепатии, когда Бич, домоправитель, присоединял свое достойное присутствие к происходившим за обедом действиям.

Не было никакой нужды приглашать этого Белфорда к завтраку. Но уж раз он был приглашен — оставить его сидеть, не высказав ему прямо, что у Анджелы четыре года не будет денег, было поступком прирожденного дурака. Лэди Констанция уже с детства знала, что у ее брата столько же ума, как у…

Тут вошел Бич, сопровождая появление сладкого кушанья, и ей пришлось прервать свои замечания.

Такой род беседы не может быть приятен чувствительному человеку, и его милость отступил из опасной зоны, как только ему это удалось. Он сидел теперь в библиотеке, потягивая портвейн, и напрягал мозг, который не был предназначен для трудных упражнений, стараясь вспомнить это магическое слово, похищенное у него несчастной привычкой спать в поезде.

— Свинья…

Это он помнил. Но что за польза была в одном этом слове? И, как ни слаба была его память, он все же помнил, что вся суть была в следовавших дальше слогах. «Свинья»— было всего только вступлением.

Лорд Эмсворт допил портвейн и встал. Он чувствовал беспокойство, ему трудно было дышать. Летняя ночь, казалось, посылала ему зовы, точно среброголосый пастух, созывающий своих свиней. Быть может, думал он, свежий воздух подействует возбуждающе на клеточки его мозга. Он спустился вниз по лестнице. Достав из шкафа неприличную старую шляпу с большими полями, которую он прятал от сестры Констанции, чтобы она не завладела ею и но сожгла ее, он тяжелыми шагами вышел в сад.

Без цели топтался он взад и вперед в части сада, находившейся позади замка, когда на его пути появился стройный женский силует. Он узнал его без всякого удовольствия. Любой непредубежденный судья сказал бы, что его племянница Анджела, освещенная мягким, бледным светом, напоминает какого-то грациозного Духа Луны. Но лорд Эмсворт не был непредубежденным судьей. Ему Анджела напоминала всего только беспокойство. Ход цивилизации снабдил современную молодую девушку таким словарем и уменьем владеть им, какого никогда не было у ее бабушки. Лорд Эмсворт ничего бы не имел против того, чтобы встретить ее бабушку.

— Это ты, дорогая моя? — нервно спросил он.

— Да.

— Я не видел тебя за обедом.

— Я не хотела обедать. Я подавилась бы этой. Я не могу есть.

— Точь в точь то же самое с моей свиньей, — сказал лорд Эмсворт. — Молодой Белфорд говорит мне…

Величественное презрение Анджелы вдруг сменилось оживлением.

— Вы видели Джимми? Что он говорил?

— Вот этого то я и не могу вспомнить. Начиналось со слова «свинья»…

— Да, но я хочу знать, что он сказал после того, как кончил говорить про вас. Он ничего не говорил о том, что приедет сюда?

— Насколько я помню, не говорил.

— Я уверена, что вы не слушали. У вас есть очень неприятная привычка, дядя Кларенс, — материнским тоном сказала Анджела, — выключать вашу голову и сразу тухнуть, когда люди с вами разговаривают. Вас олень многие не любят за эго. А разве Джимми ничего не говорил про меня?

— Кажется, говорил. Да, я почти уверен, что он говорил.

— Так что же он говорил?

— Не могу вспомнить…

В темноте раздался резкий щелкающий звук. Эго верхние зубы Анджелы стукнулись о нижние. За этим последовало какое-то восклицание без слов. Было слишком ясно, что любовь и уважение, которые племянница должна была бы чувствовать к дяде, сильно шли в настоящий момент на убыль.

— Я хотел бы, чтобы ты не делала этого, — жалобно сказал лорд Эмсворт.

— Чего не делала бы?

— Не щелкала бы так на меня…

— Я буду щелкать на вас. Вы отлично знаете, дядя Кларенс, что ведете себя, как слизняк.

— Как что?

— Как слизняк, — объяснила холодно племянница, — это низший род червяков. Не из тех, что вы видите на лужайках и к которым можно относиться с почтением, а действительно самый низкий вид червяка.

— Я хотел бы, чтобы ты вернулась домой, дорогая моя, — сказал лорд Эмсворт. — Ты можешь простудиться в ночном воздухе.

— Я не пойду домой. Я вышла сюда, чтобы смотреть на луну и думать о Джимми. А если дошло до этого, то что вы тут делаете?

— Я пришел сюда, чтобы думать. Я страшно озабочен моей свиньей, Императрицей Блэндингской. Она два дня отказывалась от пищи, и молодой Белфорд говорит, что она не станет есть, пока не услышит настоящий зов или крик. Он очень любезно научил меня ему, но к несчастью, я его забыл.

— Я удивляюсь, что у вас хватило решимости попросить Джимми научить вас свиным зовам, когда вы так поступили с ним…

— Но..

— Как с прокаженным или как с чем-то таким. Все, что я могу сказать, это, — что если вы вспомните его зов и Императрица станет есть, вам стыдно будет не давать мне разрешения выйти за него замуж.

— Дорогая моя, — с чувством сказал лорд Эмсворт, — если, благодаря искусству молодого Белфорда, удастся заставить Императрицу Блэндингскую снова принимать пищу, я ни в чем не откажу Белфорду. Ни в чем!

— Вы даете ваше честное слово?

— Я даю свое торжественное слово.

— Вы не допустите, чтобы тетя Констанция своей бранью заставила вас взять ваше слово обратно?

Лорд Эмсворт выпрямился.

— Конечно, нет, — гордо сказал он. — Я готов выслушивать мнения твоей теги Констанции, по есть известные обстоятельства, где я требую права действовать соответственно своему собственному суждению.

Он замолчал и задумался. Начиналось со слова «свинья»…

Где-то поблизости послышалась музыка. Прислуга, закончив дневной труд, освежалась граммофоном экономки. Для лорда Эмсворта эти звуки были лишним беспокойством. Он не любил музыки. Она напоминала ему его младшего сына Фредерика, бесцветного, но упорного певца и в то время, когда он сидел в ванне, и вне ее.

— Да, я совершенно определенно помню начало. Свинья… свинья…

— У-у…

Лорд Эмсворт сделал прыжок на месте. Точно его коснулся электрический ток.

— У-у… Кто похитил мое сердце? — выл граммофон.

Тишина летней ночи была сотрясена торжествующим криком.

— Свинья… у-у-ей!

Открылось окно. Показалась большая лысая голова. Голос с достоинством произнес:

— Кто там? Кто это так шумит?

— Бич! — воскликнул лорд Эмсворт, — выходите сейчас же сюда!

— Слушаю, ваша милость.

И прекрасная ночь немедленно стала еще очаровательнее от присутствия домоправителя.

— Бич, послушайте, что я вам скажу.

— Слушаю, ваша милость.

— Свинья — у-у-ей!

— Слушаю, ваша милость.

— Теперь сделайте вы так.

— Я, ваша милость?

— Да, так сзывают свиней.

— Я не сзываю свиней, ваша милость, — холодно сказал домоправитель.

— Зачем вы хотите, чтобы Бич это кричал? — спросила Анджела.

— Две головы лучше одной. Когда мы оба заучим эго, так будет не важно, если я снова и забуду.

— Да, да. Живее, Бич. Выталкивайте скорее из груди, — оживленно торопила его девушка. — Вы не знаете, по это вопрос жизни или смерти. Подбодритесь, Бич! Надуйте легкие и действуйте.

Домоправитель намеревался холодно объяснить лорду Эмсворту, что не его дело стоять и практиковаться в лунном свете, как созывать свиней. Этому он собирался предпослать заявление, что он служит в замке уже восемнадцать лет. Если, — продолжал бы он, — его милость смотрит на дело с другой точки зрения, то его, Бича, тягостной обязанностью было бы предложить свое увольнение от должности, входящее в силу через месяц, считая с этого дня.

Но вмешательство Анджелы делало это невозможным для человека с рыцарской натурой и с сердцем. Отцовская нежность к девушке, родившаяся в те дни, когда он стал разыгрывать — и очень убедительно, — потому что его фигура поддавалась перевоплощениям, — роль гиппопотама для ее детских забав, — сдержала слова, которые он хотел произнести. Она смотрела на него ясными глазами и даже воспроизведение свиных звуков казалось такой незначительной жертвой ради нее.

— Слушаю, ваша милость, — сказал он тихим голосом, с лицом бледным и серьезным в лунном свете. Я постараюсь удовлетворить ваше требование. Я только предварительно предложил бы, ваша милость, чтобы мы удалились на несколько шагов дальше от помещения для прислуги. Если меня услышит кто-нибудь из младших слуг, это повредит моему положению, как силы дисциплинирующей.

— Какие мы чурбаны — воодушевленно воскликнула Анджела, — под ходящее для этого место — возле стойла Императрицы. Тогда, если это будет действовать, мы и увидим, что это действует.

Лорд Эмсворт нашел это сначала несколько непонятным, но мгновение спустя схватил смысл предложения.

— Анджела, — сказал он, — ты очень умная девушка. От кого ты унаследовала разум, не знаю. Только не с моей стороны.

Миниатюрная резиденция Императрицы Блэндингской выглядела в лунном свете очень уютной и привлекательной. Но даже и за прекрасными вещами в жизни всегда скрывается печаль. В настоящем случае это подтверждалось длинным, низким корытом, слишком красноречиво полным до краев сочными отрубями и желудями. Пост, очевидно, все еще продолжался.

Стойло находилось на порядочном расстоянии от стен замка, так что лорд Эмсворт широко мог пользоваться обстоятельствами и репетировать по дороге со своей маленькой компанией… К тому времени, как они встали вдоль перил, его два ассистента были великолепно обучены.

— Начинаем, — произнес его милость.

В летней ночи разнесся странный сложный звук, заставивший дремавших на деревьях птиц ракетами вылететь со своих мест. Чистое сопрано Анджелы звенело пронзительно, как голос дочери деревенского кузнеца. Лорд Эмсворт присоединил к нему свой высокий тенор. Басовые ноты Бича, вероятно, испугали птиц больше, чем какая-нибудь из других частей программы.

Они замолчали и прислушались. В будуаре Императрицы послышалось движение тяжелого тела. Раздалось вопросительное хрюканье. В следующую минуту холст, прикрывавший входное отверстие, откинулся и показалось благородное животное.

— Начинаем! — снова сказал лорд Эмсворт.

Еще раз сотряс тишину ночи музыкальный крик. Но он не вызвал ответного движения со стороны Императрицы Блэндингской. Она стояла неподвижно, подняв рыло, с висящими вниз ушами, с глазами, устремленными куда угодно, только не на корыто, где, по праву, она уже должна была бы рыться и уплетать с аппетитом. Холод разочарования пополз по спине лорда Эмсворта и сменился приступом бурного гнева.

— Я должен был знать, что это так и будет, — произнес он с горечью. — Этот молодой бездельник обманул меня. Он сыграл со мной шутку.

— Нет, он не делал этого, — возмущенно воскликнула Анджела. Не правда ли, Бич?

— Не зная обстоятельств, мисс, я не рискую высказывать свое мнение.

— Так почему же это не производит тогда действия? — спросил лорд Эмсворт.

— Нельзя же ожидать, что это так сразу и подействует. Мы, ведь, расшевелили ее, не правда ли? Она вот теперь и обдумывает. Еще раз — и это подействует. Готовы, Бич?

— Готов, мисс.

— Так, когда я скажу три. И на этот раз, дядя Кларенс, умоляю вас не выть так, как прежде. Этого было достаточно, чтобы отогнать любую свинью. Пусть льется совсем свободно и легко. Ну, теперь, раз, два, три!

Эхо замерло вдали. И в это время чей-то голос произнес:

— Хоровое пение?

— Джимми! — воскликнула Анджела, поворачиваясь на месте.

— Алло, Анджела! Алло, лорд Эмсворт! Алло, Бич!

— Добрый вечер, сэр, счастлив снова увидеть вас.

— Спасибо. Я провожу несколько дней в приходе у своего отца. Я приехал сюда с поездом в пять-пять.

Лорд Эмсворт раздраженно оборвал этот обмен любезностями.

— Молодой человек, — сказал он. — Что вы подразумевали, говоря мне, что моя свинья отзовется на этот крик? Она и не думает.

— Так вы неверно делали.

— Я делал это так точно, как вы меня учили. Кроме того, мне помогали вот этот Бич и моя племянница Анджела…

— Послушаем-ка образец.

Лорд Эмсворт прочистил горло:

— Свинья у-у-ей!

Джемс Белфорд покачал головой.

— Ничего похожего, — сказал он. — Вы должны начинать «у» низко в миноре, тянуть ногу две четверти в темпе четыре четверти. Отсюда переходите на более высокую ноту, пока, наконец, голос, несясь полным crescendo, достигает резкого «F» на естественной гамме и, задержавшись на две запоздалые полу ноты, разбивается ливнем случайных фиоритур.

— Спаси, господи, мою душу! — сказал пораженный лорд Эмсворт. — Я никогда не буду в состоянии сделать это.

— Джимми сделает за вас, — сказала Анджела. — Теперь, когда он мой жених, он будет членом нашей семьи и постоянно будет тут находиться. Он может проделывать это каждый день, пока не кончится выставка.

Джимми Белфорд кивнул головой.

— Я думаю, что это было бы самым умным планом. Сомнительно, чтобы простой любитель мог когда-нибудь добиться настоящих результатов. Тут необходим голос, упражнявшийся в открытых прериях и приобревший богатство и силу от состязаний с бурями. Тут вам нужен мужественный, загорелый, обветренный голос с намеком в нем на шуршание шелухи от зерна и на шопот вечернего ветерка в кормушке для скота. Вот такой…

Опершись руками на перила, Джемс Белфорд надулся на их глазах, как молодой воздушный шар. На его скулах выступили мускулы, лоб его собрался в складки, уши, казалось, засветились. Потом, на самой высоте напряжения он издал звук, подобный, по прекрасному сравнению поэта, Звуку великого аминь…

— Свинья, ууууууу…..уууууу-ей….

Они смотрели на него в священном трепете. Медленно ослабевая в горах и долинах, замер оглушительный рев. И вдруг, в это время, как он замирал, на смену ему пришел другой, более мягкий звук. Какой-то захлебывающийся, булькающий, чавкающий, сосущий, протяжный звук, точно тысяча усердных людей ели суп в иностранном ресторане. И, услышав его, лорд Эмсворт издал крик восторга.