Мир приключений, 1973. Выпуск 1 (№17)

1

Уже десятые сутки они шли по тылам врага. Командир, вызвав их перед выходом, отметил близкую точку. По карте, напрямую, солдаты проходят такое расстояние в два-три марша. Но точка была в Норвегии, выходили на нее из района Мурманска, посреди пути лежала занятая немецкими горными егерями полоса.

Дорога пошла обходами, через сопки, болота, и растянулась надолго.

Туда, еще с сухарями и салом, двигались быстро. Теперь, назад, петляли больше, зорче просматривали местность, в расщелинах скал пережидали светлые часы все убывающего северного дня.

Они были разведчиками и, выполнив задание, вдвое, втрое дороже ценили и берегли себя. Под маскхалатами и ватниками, в карманах изношенных гимнастерок без погон, лежали зашифрованные каждым на свой лад сведения о дорогах, о вражьих гарнизонах, о преодолимых тропах в уже обледенелых по осени горах. Эти сведения надо было обязательно донести до своих. Иначе для чего были бы нужны более чем недельные муки?

Если быть точным, разведчикам не полагается хранить при себе никаких, даже зашифрованных, записок. Разведчик должен помнить. Но тут ничего не поделаешь…

Уже больше трех лет воевали они на стыке трех государств — СССР, щюцкоровской Финляндии и Норвегии, оккупированной немецко-фашистской армией, — но все же таких названий гор, озер, островов, дорог, поселков, как Хейняярви-Тунтури, Сальмиярви, Хьельмё, Луостари-Ахмалахти, Большой Карриквайвиш, и еще похлеще, не то что запомнить, не перепутав, где какой Карриквайвиш, но и выговорить подчас не могли.

Всё здесь было солдатам внове.

Так писал об этих местах известный советский поэт Александр Прокофьев. Местах безлюдных, диких, неизученных, где и без войны не мудрено потеряться.

Больше трех лет… Южнее, от берегов студеного Баренца до Черноморья, в непрерывном движении людских потоков шла война. Здесь же линия фронта стала в сорок первом неподалеку от Мурманска.

Почему не удалось фашистским горным егерям, отмеченным знаками героев Крита и Нарвика, прорваться в город? Как это эсэсовские громилы, в солдатских книжках которых указывался одинаковый рост 188 сантиметров (по крайней мере не меньше!), с ходу не овладели нашим северным незамерзающим портом?

Еще до нападения на нашу страну они проходили специальную подготовку в австрийских Альпах. У егерей было прекрасное горное снаряжение. Им на три дня был обещан весь город, а в карманах офицеров уже лежали приглашения на банкет в мурманском ресторане «Арктика».

Почему?

Над этим еще и поныне ломают голову военные теоретики Запада. И бывший заместитель начальника штаба горного корпуса «Норвегия» В.Гесс в своей книге «Заполярный фронт в 1941 году» пишет о «численно превосходящих силах противника»…

Что ж, уцелевший генерал, пожалуй, искренен. На пути фашистов действительно были превосходящие силы. Только не в количестве штыков и пушек. В этом-то смысле тогда, в сорок первом, все было как раз наоборот. Просто никогда не понять этим теоретикам, и никакие академические знания им тут но помогут, где, когда, в какой момент сработает в душе советского солдата тот механизм, который сделает его тверже стали и камня. И почему это оп, уже вроде бы поверженный, избитый в кровь, измотанный отступлением, вдруг остановится, посмотрит себе за спину и скажет про себя:

«Все. Дальше отступать некуда. Дальше для нас земли нет».

Ногтями вцепится в наспех отрытую ячейку, зубами вгрызется в бруствер своего окопа — и не найдется на свете силы, чтобы живым сдвинули его с места.

Так было под Москвой и Ленинградом. Так было под Сталинградом. И так было под Мурманском, где наши войска сразу же, в сорок первом, стали насмерть на подступах к городу.

В тех, еще летних боях короткого отступления, в арьергарде наших полков и дивизий выявились, подобрались и сплотились группы дерзких до отчаяния бойцов.

Отходя последними, то и дело вступая в рукопашные схватки с врагом, они вскоре убедились, что не так уж страшны все эти эсэсовцы из «мертвых голов» и «эдельвейсов», что их можно бить, только сам не робей! И с начала позиционной войны до ее окончания этим делом и занимались. Хотя, казалось бы, ни возможностей, ни условий для этого у них не было совершенно никаких.

Здесь, в Заполярье, на местности, будто забытой богом и людьми, все было не таким, с чем обычно приходится сталкиваться солдату.

Траншея? Ее не выроешь в гранитных склонах сопок. Траншеи выкладывали из замшелых валунов, и они под названием «китайские стены» тянулись вдоль нейтральной полосы с обеих сторон.

В стенах там и здесь зияли провалы. Это значит — река, озеро, болото… В этой холодной пустыне горы и камни будто растут из воды.

Окопчик на нейтралке, где можно укрыться, когда обнаружит враг? Его тоже не выкопать. И вот часами, днями лазили разведчики на открытые, намертво прострелянные снайперами голые поля, чтобы собрать хоть горку камней, заложить в трещину взрывчатку и если уж не выдолбить, то хотя бы выворотить небольшую ямку.

Зимою все это заметет снегом, стены своих траншей противник зальет водой, и они станут ледяными, так что и не вспрыгнуть на них — непременно соскользнешь.

Перед поиском нужно, чтобы артиллеристы дали по ледяным скатам раза два, не больше, иначе враги догадаются, что в их стене делают пролом. А разведчикам нужно помнить, закрыв глаза, вслепую видеть, куда попадут снаряды, где лежат под снегом горки камней, чтобы схорониться за ними, когда навстречу ударит огонь.

Глаза можно, конечно, и не закрывать. Но что толку? Полярной ночью, в пургу все равно ведь ни зги не видно, и даже ракеты гаснут в мутной вихревой круговерти.

А потом придет лето, похожее на весну русской луговой полосы, только без утренних зорь и вечерних закатов. Кругом слюдяно блестят озерки, мочежины, над землею поднимается теплый пар, в нем зудит и толчется мошкара.

Но лучше бы его вовсе не было, этого заполярного военного лета! Потому что как идти за «языком», когда день-деньской светит солнце, а на другом конце горизонта, словно в насмешку, словно напоминая, что она все-таки есть, где-то есть, появится на короткое время и тотчас исчезнет белесая, прозрачная, как марля, луна…

Летом все время цели видны, летом на переднем крае стреляют много, стреляют все — пехотинцы, пулеметчики, минометчики. Металл дробит камни, осколки свистят роем, и никогда не знаешь, чем в тебя угодит — куском железа или булыжником. А может быть, сразу и тем и другим.

Однако полярная ли ночь, полярный ли день — разведчикам все равно нужно вести поиск. «Надо идти», — как говорят они. В разведку вступают добровольно и потом уже не ноют — «невозможно». Невозможного для разведчика, пока он живой и задача не выполнена, нет.

Трудно. Очень трудно.

«…Это был другой мир. Суровый мир полумрака и жестокого холода, обжигающего лицо, в котором жизнь была долгой и ожесточенной борьбой с природой и людьми. Мир, где сигарета была роскошью, нормальная пища — мечтой. Нужно быть упрямым, чтобы выносить это даже в мирное время. А теперь… все это приблизительно походило на мои понятия об аде на земле», — в изумлении писал о жизни защитников Заполярья американский писатель и моряк Дейв Марлоу.

Но ко всему приспосабливается человек. И к сорок четвертому году уже пообвыкли, притерпелись ко всему солдаты Севера и даже научились скрашивать свой трудный, неуютный быт.

На каменных стенах землянок появились открытки. Близкие сопки с мудреными названиями заново окрестили по-своему, привычными понятиями: «Челнок», «Сахарная», «Огурец», «Верблюд», Долина Западной Лицы стала «Долиной Смерти» [4]: здесь, на берегах этой северной реки, здорово набили в сорок первом горных егерей из «Эдельвейса».

Ну, а когда оленей стали называть Булаными и Саврасками, тут и говорить не надо: вовсе освоились с северной войною, и если кто-нибудь попадал в госпиталь Колы или Кандалакши, то на него смотрели, как на выигравшего курортную путевку в Сочи. И завидовали: вот ведь повезло человеку — в Кандалакшу попал! А там и кино, и лесозавод неподалеку, где полным-полно девушек, мобилизованных трудовым фронтом.

Если отправляли дальше, на Большую землю, это было ужо плохо, это значило — тяжелое увечье. Тех, кого после госпиталя возвращали в строй, с Севера не увозили. Кировская дорога и без того работала с перегрузкой. Мурманский порт оставался единственным «окном в Европу», эшелоны с поставками по ленд-лизу шли из него кружным путем, через Кемь и Вологду [5], - шли под вой пикировщиков, под бомбами, но шли. И каждый вагон был на вес золота.

Раненые лечились почти у переднего края, в подземных госпиталях, которые сестры украшали по весне скромными цветами тундры, а долгой зимою — пахучей хвоей, привезенной, как ныне возят мимозу с юга, все оттуда же, из Кандалакши. И еще они умели говорить:

— Миленький, ты потерпи. Тебе не больней всех. Все будет хорошо. Мы еще увидим солнце.

2

Дивизионные разведчики жили на восточном склоне небольшой высотки, почти кругом опоясанной неширокой, но бурной речушкой. Она даже зимою замерзала не вся, шумела по камням на перекатах и в полыньях, а летом и особенно весною разливалась бурным потоком.

Что это было за жилище? Землянка — не землянка, пещера — не пещера. Так, нечто среднее. В небольшую расщелину заложили изрядную порцию желтых кирпичиков тола, рванули как следует под шум артиллерийской перестрелки… Образовалась большая сводчатая зала. Снаружи ее заделали подручным материалом — цинками от патронных ящиков, досками, законопатили ягелем… Получилось очень прилично: совершенно замаскировано и непробиваемо никакой фугаской — чтобы попасть к двери, нужно было перелезть защитную каменную гряду и только в глубокой выемке обнаружить вход.

В дни революционных праздников разведчики даже красный флаг у двери вывешивали. И хотя уже в десяти шагах его ни сбоку, ни сверху — ниоткуда не было видно, о флаге в дивизии знали. В праздники у разведчиков бывало многолюдно. К ним шли, как на демонстрацию.

Взрыв пробил в камне какую-то водоносную жилу, и над входом все время капало, как из старой, проржавленной трубы. Но со временем, когда немало тушенки съели, из консервных жестянок склепали желоб и отвели свой «нарзан» прямо в речку, чтоб не смердил под носом. Очень уж вредный и едкий попался источник.

Нары, застланные сухим рыжим ягелем, стояли в глубине полукругом. Прямо над ними висела школьная карта европейской части СССР. На ней, отмеченная красными флажками, вилась линия фронта.

Район Мурманска был замусолен и протерт до дыры. То один солдат, то другой время от времени подходил к карте и, уткнув палец в северо-запад Кольского полуострова, впадал в оцепенение.

До Берлина, до европейских столиц высчитывал он свой путь и обратно — до какой-нибудь деревни Поповки или Грибановки, затерявшейся в глубине России…

На осклизлых стенах горели коптилки из гильз. В центре землянки почти всегда жарко топилась большая круглая печь, сделанная из бочки для бензина. Около нее в красных отблесках пламени неустанно корпели ротные мастера-самоучки.

Любой вражеский самолет, сбитый поблизости, они с трудолюбием муравьев и проворством непостижимым обдирали до остова. Из алюминия лили ложки с черенками-рыбками и человечьими фигурками, вытачивали махорочницы, отшлифованные до зеркального блеска и украшенные гравировкой с сюжетом на военные темы.

Плексиглас шел на цветные наборные ручки к трофейным ножевым штыкам и финкам, а с лета сорок третьего — и на орденские планки, производство которых с каждым днем разворачивалось все шире.

Своих самолетов не трогали. Сгоревших летчиков вытаскивали из кабин, вытаскивали даже с нейтралки, под огнем врага, и с воинскими почестями передавали их боевым товарищам. Комиссии ВВС часто бывали в роте…

Так, в беде и горе, познакомились разведчики со многими пилотами. Когда в небе завязывался воздушный бой, тотчас высыпали на склон сопки и с замиранием сердца следили за действиями друзей. Своих узнавали по полету.

Случалось, неделю, а то и две мирно и тихо текла жизнь разведчиков. Дрались в небе. Вела дуэль артиллерия, а у них на высотке было все спокойно. В каменном сараюшке жевала комбикорм каурая лошадка. Бродили неподалеку олени, тоже приписанные к транспорту роты…

На них, оленей, давно махнули рукой. Ни овса, ни сена, ни даже хлеба они не ели, в стойле таяли на глазах, и нужно было отпускать их за ягелем в тундру. К осени и того хуже — кроткие, похожие на очень рогатых телят, животные сатанели. С налившимися кровью глазами бросались на людей и дико ревели. Это у них начинался гон, и пропади пропадом такой транспорт — связываться с оленями никто не хотел, а прирезать на мясо было жалко. Все-таки своя скотина, да и рыбы хватало по горло.

После каждого артналета она плавала в озерках белым брюхом кверху, и ее все равно надо было вылавливать, чтобы не тухла.

Правда, такую рыбу не очень любили, морщились, как завзятые гурманы: «с душком»… Куда ценнее считался пусть даже скрюченный, с таракана, ершонок, но все же пойманный на удочку или мормышку. Это была настоящая рыба!

Иногда, в часы долгого затишья, что-то вдруг находило на командира роты старшего лейтенанта Жданова.

— Заелись! — осмотрев на утренней поверке строй и напустив на себя грозный вид, кричал он. — Кому война, а вам бы все жевать да дремать! Хуже оленей! Ну погодите, вы у меня запоете!

Несколько дней разведчики ходили в мыле. По десятку раз врывались на свою высотку, преодолевали речки, озера, таскали на себе друг дружку — так, как таскают «языков»… Ну, а потом наступал день, когда командир, собрав бойцов, говорил:

— Что бы это такое еще придумать? Вроде всё умеете…

— Всё умеем! — охотно поддакивали солдаты, и вновь наступала тихая жизнь, пока на командира опять не накатывало загадочное «что-то».

А оно, как правило, накатывало тогда, когда начальству удавалось застукать кого-нибудь из роты около землянок медсанбата или «мыльного пузыря» [6], - в общем, в местах таких, где лихим разведчикам по службе делать вроде бы нечего.

А теперь, дорогой читатель, отвлекитесь на минуту от этих спокойных строк. Представьте: приходит приказ — и, отбросив в сторону недописанное письмо, прервав веселую байку на полуслове, разведчик становится в. строй, чтобы идти на любое опаснейшее задание.

На войне везде трудно. Но когда солдат непрерывно находится в бою — в наступлении ли, в обороне, — он втягивается в дело, он все время в напряжении и готов ко всякой неожиданности. А эти резкие переходы от почти мирной обстановки к смертельному риску требуют от разведчика необычайной собранности, полного самозабвения. Задача и только задача — вот что становится целью, смыслом его жизни.

Как идти в поиск, когда крутит и воет пурга, когда от землянки к землянке натягивают канаты, чтобы не сбило с ног и не замело снегом, — это уже вопрос другой.

Надо!

И, затянув потуже маскхалаты, прицепив к поясу нож и засунув за пазуху наган, разведчики выходят из теплого, обжитого своего дома, идут навстречу неизвестности, не думая о том, что вот сейчас в санбате сестры начали кипятить инструменты, что наготове хирурги и шоферы санитарных машин, что опытные каюры-ненцы уже подогнали к переднему краю волокуши в упряжке самых быстрых собак, что не сомкнет на КП глаз комдив. Все будут ждать, когда вернутся разведчики.

Если они вернутся…

А может случиться и так, что порыв ветра донесет из черной вьюжной ночи глухие удары взрывов. Может быть, уловит чуткое ухо солдат-пехотинцев, прильнувших к пулеметам, далекое: «За Родину!»

И снова, хоть и ревет метель, наступит мертвая тишина.

Тихо будет и в землянке разведчиков. Группа не вернулась… В своем уголке, выкуривая папиросу за папиросой, будет ночь напролет сидеть над бумагой при свете коптилки командир. Будет мучиться, рвать и комкать листки, придумывать какие-то особые, великие слова. А в конце концов напишет:

«Верный воинскому долгу и присяге, Ваш сын…»

Минет еще несколько дней. Придут в роту новые люди. Добровольцы — но строго отобранные командованием по принципу «за одного битого двух небитых дают», а чем больше наград — тем лучше.

С приходом пополнения станет веселее. Кто-то возьмет в руки гитару, опять соберутся у печки доморощенные мастеровые… А еще через несколько дней, глядишь, нашло на командира роты:

— Вы когда-нибудь кончите баклуши бить?!

Тут и новый приказ подоспеет. Надо идти. На то и война. На то и стали они разведчиками.

3

Все было как обычно и на этот раз, с той лишь разницей, что приказа ждали с нетерпением, со дня на день. Шла осень сорок четвертого. За рубежи родной земли шагнули советские полки, и солдаты Заполярья, долгое время гордившиеся тем, что ближе всех стоят к государственной границе, теперь оказались вроде бы в отстающих.

Поэтому, когда комдив указал им на карте район действий близ норвежского города Киркинеса и коротко произнес при этом: «Здесь. И чтоб ни духу ни слуху!» — разведчики приосанились, весело переглянулись, подмигнули друг дружке:

«Наконец-то! Переходим в наступление!»

К выходу готовились как никогда тщательно. Специальные группы пластунов вели круглосуточное наблюдение за участком вражеской обороны, где, по прежним данным, легче всего было проскользнуть в немецкий тыл.

Всю амуницию подогнали так, чтобы даже на бегу не стукнуло металлом о металл. А это не просто сделать: гранат, патронов — и в магазинах, и в коробках, и россыпью — в тыл врага берут столько, сколько можно унести. Разместить весь груз надо равномерно, да так, чтоб нигде не жало, не терло, все было под рукой, но не на животе: иначе как поползешь?

С интендантского склада затребовали резиновые сапоги, в которых можно ступать бесшумно, а их широкие, хлюпающие при ходьбе голенища заменили проклеенными по шву узкими кожаными.

По специальному приказу радисты дивизии, включив на несколько минут рации, начинали суматошно гнать в эфир всякую цифровую белиберду. И в этом сумбурном потоке пищащих точек и тире два дивизионных слухача — остающийся и уходящий — тренировались мгновенно настраиваться на позывные друг друга. Но в принципе радиостанцией решено было не пользоваться. Ее брали на безвыходный случай.

Выступили перед рассветом, когда вражеские часовые, всю ночь пускающие ракеты и зорко просматривающие каждую складку местности, облегченно вздыхают: «С нами бог. Ночь на исходе, засветло не нападут».

Все же для страховки напали. Другой группой, в стороне, подняли шумиху, вызвали на себя огонь пулеметных расчетов и минометных батарей. В перестрелку тотчас ввязались наши пехотинцы, и под этим громозвучным прикрытием шестерка разведчиков где ползком, где стремительными перебежками в валунах проскользнула за вражеский передний край.

Кто они были, эти смельчаки, «глаза и уши» армии, как называли разведчиков в дни войны?

Группу вел офицер Алексей Жданов, не только старший по званию, но и самый опытный в глубоких разведках. По тылам врага он прошел сотни, пожалуй, тысячи километров. Правда, в основном они пришлись на более южные лесные районы и проделал он их на лыжах.

В олене-лыжной бригаде, действовавшей близ горы Алаккурти, прозванной у нас Лысой горой, начал свой боевой путь выпускник полковой школы сержант Жданов.

Бригадой командовал известный на севере полковник Валья, герой гражданской войны, сподвижник Тойво Антикайнена. Финн по национальности, следовательно, превосходный лыжник, Валья был и прекрасным разведчиком. Он сразу обратил внимание на рослого светловолосого красавца сержанта и, проверив его умение ходить на лыжах и бесстрашно преодолевать отчаянные спуски с горы, тотчас своею властью зачислил в разведку.

Долгих разговоров Валья не любил. И по характеру был из молчаливых, и, как это ни странно, всю жизнь прослужив в Красной Армии, так и не выучился произносить по-русски коротенькую фразу, не исковеркав ее почти до неузнаваемости.

По его же приказу Жданов засел и за русско-финские разговорники. Что он в них постиг, трудно сказать. Карелы и финны, служившие в бригаде, его не понимали. Но когда Жданову пришлось заполнять какую-то анкету, в графе «какими языками владеете» он без тени сомнения написал «финским» и подчеркнул «свободно»; в белофинский тыл отправлялся запросто, будто на застольную беседу к друзьям; все, что говорил Валья, схватывал с полуслова, и тот его тоже великолепно понимал!

И хотя удивительной может показаться дружба полковника и сержанта, они, больше того, любили друг друга, как родные.

Разведчиком Жданов оказался умным, выносливым, смелым, но — как бы это сказать — каким-то бесшабашным. Не на задаче, нет. На задаче он всегда был предельно собран. Но вот после нее…

Такие парни сегодня пускаются в путешествие на плотах по бурным рекам, идут скоростными маршрутами через пики высшей категории трудности.

Вот и Жданову не сиделось на месте в спокойный час. То он уходил кататься с гор близ Алаккурти, где когда-то был модный европейский зимний курорт, а никаких курортов он еще не видел. То его тянуло поглазеть на Нивский водопад, а то и еще проще — проделывал по бездорожью марш-бросок в Кандалакшу, чтобы потанцевать с медсестричками в фойе кинотеатра перед началом сеанса.

Все бы ничего, но в армии такие культпоходы в одиночку называют «самоволкой», а на войне — и того хуже… Тучи сгущались над бравым сержантом, и у Вальи, сурового, непреклонного Вальи, не прощавшего малейшего нарушения воинской дисциплины, дрогнуло сердце. Пока не грянула беда, он отправил своего любимца на курсы младших лейтенантов.

В бригаду Жданов больше не вернулся. Его, уже офицера, направили на самую северную точку фронта. Сначала командовал он взводом полковой разведки, потом принял дивизионную роту.

Учеба на курсах с расписанным до минуты распорядком дня, боевой и просто жизненный опыт остепенили Жданова. Он стал сдержаннее и, стараясь во всем подражать Валье, скупился на слова. А когда говорить все-таки было надо, потрясал воображение бойцов импровизированными афоризмами: «Разведчик впереди — не уйдешь! Сзади — не догонишь!» — и искренне верил, что очень толково поставил задачу взять «языка».

«Если нету — не найдешь», — за глаза называли его разведчики, знавшие за своим командиром и другие маленькие слабости.

Например — бритье. Какой же торжественной выглядела эта ежеутренняя процедура, когда у разведчиков выпадали дни затишья! Брился Жданов не сам — в роте был солдат Смирнов, работавший до войны парикмахером в шикарном, с «Entr» на двери, салоне Елабуги. Обвязав шею Жданова полотенцем, он долго взбивал пену, тщательно мылил помазком щеки, потом чуть ли не с час правил бритву.

В общем, слова тут бессильны — это была какая-то цирульная феерия. А что ее вызвало? Все проще простого. Какими-то перьями, как у Аркашки Счастливцева, росла бороденка у Жданова… Он же мечтал о такой, как у Жюля Верна, которым бредил с юных лет и зачитывался в библиотеке Ленинградского дома пионеров. Вот и скоблил щеки, чуть не сдирая кожу, потому что где-то слышал — и знаток Смирнов утверждал! — после бритья борода растет густо.

Двадцать один год был старшему лейтенанту Жданову. Будь это сегодня, он, прекрасный лыжник, выступал бы в соревнованиях по группе юниоров и в газетных отчетах о нем и его друзьях писали бы, как ныне модно писать: «ребята»…

К «ребятам», если судить о разведчиках по их характерам и поступкам, ближе всего подходил боец группы ефрейтор Сергей Белозеров.

Любопытная вещь: и на службу в армию, и в разведроту оп пришел со своим односельчанином Николаем Туровым, и сейчас, на боевом задании, оба действовали в паре. Но как уживаются и ладят между собой эти два ярославца, долгое время никто понять не мог.

Они даже в школе ФЗО, готовившей столяров и плотников, когда-то учились вместе. Но только как учились? Туров действительно готовился стать мастером, а его дружок… Этот стучал на деревянных ложках.

И где только не стучал! И в самодеятельном кружке училища, и в городском ансамбле «Трудовых резервов» Ярославля, и в областном, и в Москву на смотр юных дарований его возили.

И там тоже стучал. Да еще как! Белозерова не раз отмечали дипломами и грамотами.

Свои заслуженные ложки, атласную красную рубаху, плисовые шаровары и хромовые сапоги он предусмотрительно взял па призывной пункт, и, пожалуй, так бы и дальше пошло, опять бы колотил ложками в каком-нибудь окружном хоре…

Началась война.

В бой Белозеров и Туров вступили в апреле сорок второго, у Западной Лицы, когда враг жестоко подавил попытку наших войск перейти в наступление. Оба, стрелки-автоматчики, получили ранения, а после госпиталя вместе пришли в разведку. Туров потому, что был упорен, всегда старался выйти на самое главное направление, Белозеров потому, что разве дрота — подразделение отдельное, над ним ни комбатов, ни комполков, а сразу генерал-комдив, и, следовательно, ты на виду у высокого начальства.

Вскоре он, конечно, узнал, что это за вид и почем фунт лиха…

Но оказалось, что этот парень отнюдь не робкого десятка и пастырей до невозможности. Маленький, шустрый, с бегающими острыми глазками, он всегда лучше других знал, что и как нужно делать в данный момент.

Когда после трудного поиска разведчики, едва добравшись до нар, в изнеможении валились с ног, Белозеров предусмотрительно бодрствовал. Он знал, что в любую минуту может нагрянуть корреспондент из дивизионной, а то и армейской газеты, дивизионное и даже корпусное начальство.

И тогда откуда что бралось! Нет, он не врал, он точно придерживался фактов, известных командованию из доклада командира роты. Но зато как их преподносил! Округлив глаза, с выражением — будто со сцены стихи читал. В ансамблях Белозеров научился всевозможным шуточкам, прибауткам, будто невзначай и фокус мог показать на пальцах… Его всегда слушали со всё возрастающим интересом.

Правда, потом частенько получалось так, что всем выходил орден, а Белозерову — медаль. Очень уж ретиво лез он на глаза… Но и медали, и ордена у пего были. И именно этот нахал первым на Севере взял «языка» посреди ясного июльского дня.

Ведя наблюдение за обороной противника, он каким-то своим особым чутьем унюхал, что беспечен враг, что, сладко жмурясь на солнышке, задремали часовые. И на свой страх и риск ужом пополз через мягкий мшаник к гранитной стене, хоронясь за валунами. За ним — Туров, всегда доверявший проницательности друга, за ними — еще двое. Из молодых.

В траншею ворвались без выстрела. Она была пуста. Огневая точка противника скрывалась за изгибом. Трое растерялись. Что же дальше? Но Белозеров вихрем помчался в глубь вражеской обороны. Там, на бегу, разворотил гранатами одну землянку, другую, отшвырнул на Турова какого-то обалдевшего в этом грохоте егеря…

— Отход!

Только когда разведчики вернулись к себе, не получив опять-таки в спину ни выстрела, с сатанинской злостью ударили из минометных и орудийных стволов фашисты. Было это в сорок третьем, и уж всего чего угодно ждали они, но чтобы днем в их оборону ворвались четыре советских солдата… В такое невозможно было поверить! Враги просто растерялись, думая, что на их участке прорвались крупные силы.

А «язык» оказался очень ценным. «Герой Крита и Нарвика», он с первых дней войны пробыл на одном месте и отлично знал, где и что находится в немецкой обороне.

Белозерова хвалили, о нем писали в газете и листовках. Он же, потупя очи и поджав губы, застенчиво улыбался. Белозеров уже уяснил, что скромность украшает человека.

Но самым удивительным было то, что он, отличный разведчик, и взаправду почти не придавал никакого значения своим воинским успехам и расценивал их лишь с той точки зрения, насколько они могут быть полезны ему, чтобы снова попасть хоть в какой-нибудь ансамбль. Не с ложками — так чтецом-декламатором. Не декламатором — так солдатским поэтом на худой конец.

Время от времени в роту наведывались руководители армейских и фронтовых художественных коллективов. В надежде открыть самородок прослушивали недремлющего Белозерова. И надо было только видеть, когда при всех регалиях витийствовал он у печки!

Ну и орал Белозеров! Растерянные худруки, оторопело мигая, смущенно говорили что-нибудь такое:

— Знаете, неплохо… Но еще нужно поработать…

— Хотите, свое прочту? — не сдавался Белозеров и снова гремел:

А можно еще так:

Хорошо, правда?

Несокрушимой воли был человек! А тяга к сцене и популярности колом затесалась в этой буйной головушке.

На беду, ничего не получалось у Белозерова с выходом на широкое поле деятельности. Зато его дружку счастье само валило в руки. Редко выпадала неделя, когда бы он хоть на день не покидал расположение роты, чтобы, как говорится, и людей посмотреть, и себя показать.

Придет приказ: «Откомандировать солдата на семинар редакторов «Боевых листков», — никто еще не сообразит, кого бы это выдвинуть на такое дело, а Туров тут как тут:

— Если некому, так что ж… Могу я.

Потом семинар агитаторов-пропагандистов, потом сборы снайперов, подрывников, курсы санинструкторов…

Туров всегда был как штык. Его и спрашивать уже перестали, хочет он или не хочет. Знали, что горит желанием, лишь в толк взять не могли, с чего бы это, если от боевых задач все равно не освобождают, а часы отдыха можно ведь провести без семинаров…

Все открылось в один прекрасный день, когда еще спозаранку Белозеров начал разматывать какой-то запутанный теоретический клубок, доказывая превосходство дивизионного политотдела… над районным загсом!

С ним такое бывало: болтать он мог о чем угодно — о жизни на иных планетах, о возможности вечной любви, — его и слушали-то вполуха… Но когда, войдя в полемический раж, Белозеров трахнул кулаком по нарам и провозгласил: «Ставь печать в красноармейскую книжку, и лучшего документа нету!», а Туров лишь кротко вздохнул: «Без загса она несогласная», все живо смекнули, что не ради одного подрывного дела безропотно ходит Туров в штаб на семинары. И что он, как истый ярославец, в личных делах проворен не хуже своего закадычного дружка.

Кроме них, в группу входил радист Владимир Беляев, разведчик серьезный, собранный, как и Белозеров — тоже из бывших вундеркиндов, только не по плясовой, а по научной части. Он, на удивление и радость учителям череповецкой школы, связывался по радио собственной конструкции с Кренкелем на Северном полюсе, с кораблями в дальних южных морях и даже с каким-то таким же энтузиастом из аргентинского города Жужуй.

Если бы не Беляев, никто в Череповце, пожалуй, так и не знал бы, что есть на свете этот самый Жужуй. И к славе Беляева-радиста прибавилась слава географа — первооткрывателя земель.

И еще была одна неразлучная пара: грузчик с Оби Иван Паньков и колхозный конюх из-под Великого Устюга Иван Захаров. Оба тихие, неприметные в роте, они тем не менее были известны всей дивизии. И не только как прекрасные разведчики.

Иван Паньков отличался какой-то совершенно непостижимой силой. Бог его знает почему, но и сегодня нет-нет да и пойдет гулять по свету какая-нибудь рожденная слухами история: о киргизском Маугли, о снежном человеке… И тотчас знакомые знакомых очевидцев найдутся.

Летом сорок третьего и на фронте, и в госпиталях ежедневно рождались потрясающие подробности о человеке-кране, работающем на Московском автозаводе. Верить в его подвиги (он-де и станки перетаскивал, и двутавровые балки) не верили, но все же передавали друг дружке: «Чепуха, конечно, но вот говорят… Дыма без огня не бывает».

В разведроте тоже не верили. Все, кроме Панькова.

— Вполне даже может быть, — солидно заключил он однажды, когда разгорелся очень уж жаркий спор.

И тут же, чтобы не быть голословным, вроде пушкинского Балды взял да и утащил на вершину сопки ротную лошаденку. Но какая бы она там ни была, лошаденка, все же это была лошадь!

Недели две все, кто только мог в дивизии, хоть на минуту забегали к разведчикам. Будто в цирк.

— Это у вас лошадей на себе возят?

— А кто у вас Балда?

Недели две «не сходило» с Жданова, и он не знал, плакать или смеяться. И взбучку от командования получил такую, как никогда, и все-таки не очень она была страшной, эта взбучка. Чувствовал — ругают, едва сдерживая смех, и втайне гордятся: вот какой у нас есть солдат! Другого такого никогда не сыщешь!

Паньков всегда входил в поисковые группы захвата, но брать «языка» ему доверили только один раз. Не мудрствуя лукаво, он трахнул часового голым кулаком по каске, и…

— Вы думаете, я вас за покойником посылал? — язвительно спрашивал потом обескураженных разведчиков комдив. — Ошибаетесь. Мне живой «язык» нужен. Живой, а не покойник. Мертвецов мне и без вас хватает.

С тех пор Паньков ходил в поиск только как тягловая сила, и уж никто другой не умел так надежно поймать на лету вышвырнутого за стену «языка» и бережно, будто ребенка, доставить на свои позиции, закрывая от пуль своею широченной спиной. Что такое «язык-покойник», он запомнил на всю жизнь. В тот навсегда проклятый им день снова отправил комдив разведчиков на задание, и погибла почти вся группа…

Известность Ивана Захарова тоже была связана с именем комдива. Как угораздило этого тихоню, который и в городе-то ни в одном ни разу не бывал и паровоза до войны в глаза не видел, прицепить нарты к «виллису» генерала, этого никто объяснить не мог. Но прицепил, когда генерал, посетив роту, отправился обратно.

Захарову нужно было к зубному врачу, дело происходило вьюжной полярной ночью… Никто и не заметил, как ловко он приспособился.

Для Вани штаб дивизии — это был уже край света. Ему и в голову не могло прийти, что генерал волен отправиться даже в Мурманск.

Полсотни верст, судорожно вцепившись в сани, болтался Ваня на веревке за «виллисом». Но не крикнул, не перевернулся! Однако — пусть не покажется это грубым — он настолько ошалел от такой езды, что, когда генерал вышел из машины, коршуном набросился на него:

— Ты куда меня завез?!

— В Мурманск, — ответил пораженный генерал. — А вы, собственно говоря, кто такой?

— Кто надо, тот и есть! — Ваня махнул рукой и зашагал прочь.

Правда, потом он наотрез отказывался от этих слов и говорил, что все это придумал шофер генерала… Но факт фактом: в Мурманск на санках он все же съездил, да и сам генерал, встречаясь с Ваней, весело спрашивал:

— Может быть, еще разочек прокатимся?

И между ними установились какие-то особые доверительные отношения. По крайней мере, лишь один тихоня Захаров, чем-нибудь возмутившись, мог громогласно заявить:

— Вот погодите! Я вот к генералу пойду!

До случая с санками Захаров ходил в группе прикрытия, п никто хорошо не знал, что он за солдат. Теперь вопрос был решен.

— Все сможет! — уверенно сказал Жданов.

Перевел Ваню Захарова в захватгруппу и не ошибся. Захаров мог часами, сутками лежать в снегу, его заметало так, что и носа видно не было, но, нацелившись на врага, он его уже не выпускал.

Хорошие это были парни! Славные воины Советской Армии, которая назвала их лихими разведчиками.

4

Утро просидели в нагромождении скал на берегу какого-то озерка. Вода в нем застыла, и разведчики на всякий случай отодвинулись подальше от будто зеркальной глади. Кто его знает, может быть, тут, на севере, не только полярное сияние, но и миражи бывают? Миражей, правда, никто из них никогда не видел и толком даже не знал, что это такое, но все-таки… Чего доброго, отразится в облаках, как на экране, их группа…

Потом небольшая стая запоздавших с отлетом уток нагнала на разведчиков страху. Птицы грузно плюхнулись у берега, немного поплавали, покрякали и вдруг с громким криком, будто их спугнули, поднялись в небо.

Все обошлось. Кругом стояла тишина. Никто не видел разведчиков. Они тоже никого не видели.

Но чувство опасности не проходило. Зорко прощупывали они взглядом каждый замшелый валун. Что-то все же было не так. Непривычно, тревожно. Что-то не давало покоя. Враг мерещился всюду.

— Надо же! — вдруг усмехнулся Жданов. — Ни к черту не годятся тут наши маскхалаты. Красотища-то!

Вздох облегчения вырвался у разведчиков. Наконец-то поняли, в чем дело!

Там, на переднем крае, снаряды и мины давно уже искромсали, искрошили редкие деревца; взрывные волны сорвали, смели траву, остался только черный, опаленный порохом камень.

Сейчас неописуемо прекрасная картина открывалась перед глазами разведчиков. В ясных лучах солнца пунцовыми факелами горели невысокие рябины, усыпанные гроздьями спелых ягод. Пригнулись к земле желтые березки. И всюду разбежались багряные кустики осенней черники, испятненные изумрудной зеленью промытых дождями мхов. А меж них — фиолетовые, лиловые лишайники на сером граните валунов. И куда ни глянь — бирюза озер, сливающаяся с пронзительной синью неба. Словно затейливый художник собрал все ярчайшие краски, какие только есть в природе, щедро выплеснул их и они чудным узором покрыли землю. Где еще найдешь на свете такую красоту?

Но разведчики на задаче не смотрят на окружающий мир глазами живописцев. Для них все эти красоты оборачиваются просто цветными пятнами, к которым надо подобрать, выражаясь специальным языком, соответствующий камуфляж: уж лучше идти голым, чем в маскхалатах с тусклыми желто-зелеными разводами.

Срочно взялись за иголки и суровые нитки. На брюки нашили пласты лишайников и мха. За ремни натолкали веток — кто рябины, кто березы или осины.

Белозеров, посланный Ждановым метров за двадцать, покрутился в камнях так и эдак, полежал на земле, распластавшись, приподнялся на локтях.

— Как я кажусь?

— Вроде бы ничего, — не сразу ответил Жданов, внимательно рассматривая Белозерова. — А мы?

— Цветочки! А ягодки…

— Посерьезней нельзя?

— А я серьезно. Точные Карамболины-Карамболетты.

И Жданов только рукой махнул:

— Никогда человеком не станет!.. Давай в головной дозор!

— Есть! — И Белозеров ящерицей юркнул в расщелину невысокой гряды.

Спокойствие и уверенность вернулись к разведчикам. Они смело выступили в путь.

Как часто бывает на севере, погода вдруг изменилась. С моря подул холодный ветер, налетели низкие тучи, посыпал дождь с мокрым снегом.

Остановились. Вывернули брюки белым наружу и пошли в рост, не пригибаясь. Если смотреть издали, грудь и плечи разведчиков были на уровне невысоких деревьев, а ноги сливались с припорошенной землей.

Но, как в шутку заметил Белозеров, ягодки были впереди. Ох и нелегкой оказалась эта дорога, на которой и километра ровного не сыщешь! То озеро обогнуть, то через сопку перелезть, то речку перейти. А какие здесь речки? То вода несется головокружительным потоком среди мокрых, осклизлых скал, так что к ней и не подступиться, то вылетит на равнину, растечется по тундре десятками ручьев и ручейков, заросших сверху травою. Топь!

И снова давай обратный ход, крутись на месте, выискивай брод.

— И что мы эти броды ищем? — после того как почти всю ночь группа пролазила по берегам Петсамо-йоки, пока не нашла глинистый, но удобный спуск к воде, в сердцах воскликнул Паньков. — Не кисейные же барышни за нами пойдут. Переправятся как-нибудь.

— Танки пойдут, — коротко сказал Жданов. — Должны пойти!

У разведчиков дух захватило. Танки! В Заполярье их не видели всю войну, и трудно было себе представить, как они могут действовать здесь, где ни надолб, ни рвов, ни «ежей» и не надо. И с удесятеренной энергией взялись разведчики за поиски надежных переправ, часами не вылезая из ледяной воды. Никто уже не обмолвился ни словом жалобы.

Надо.

Должны.

Но больше всего мучили фиорды.

Из географии известно: есть фиорды — узкие, глубокие морские заливы с высокими, крутыми скалистыми берегами и далеко вдающиеся в сушу; есть фьорды — мелководные заливы с невысокими, но тоже крутыми берегами. Длина их — километров пятнадцать-тридцать.

Разведчикам в основном встречались фьорды, но что им было за дело до этих географических тонкостей! Когда обогнешь один, другой, когда продираешься скалами вдоль третьего да еще загнется он в обратную сторону, на восток, и конца ему не видно, тогда все равно, фьорд он или фиорд. Тогда ужас сжимает сердце, страшно съесть корку сухаря. Ведь надо же, непременно надо дойти до цели. А что еще впереди?

Однажды Жданов решил пойти на риск. Обнаружив на берегу залива перевернутую лодку близ рыбацкого дома, он дал задание Турову и Захарову угнать ее.

Долго подкрадывались осторожные разведчики к жилищу. Командир приказал им ни в коем случае ничем не выдать себя.

Часа через три оба вернулись к затаившейся в укрытии группе. С лодкой. Ее тянули на цепи, она была наполовину наполнена водой. Рыбак, видно, давно покинул дом, хозяйство пришло в запустение.

Воду вылили, щели заткнули тряпками и мхом, но все равно плыть всей группой на утлом суденышке было опасно. За весла взялся Жданов, на носу с автоматом наизготовку примостился Беляев. Остальные, раздевшись догола и погрузив всю амуницию в лодку, пустились вплавь, держась за борта.

Переправились быстро, но пока раздевались, пока одевались, пока растирались и прыгали, лязгая зубами…

«Так не пойдет, — сказал себе Жданов. — Тем более — дело случая. Надо искать что-то другое. Действовать скрытно — это не значит все время прятаться. Будем активнее. Если гора не идет к Магомету — Магомет идет к горе».

И «другое», естественно, вскоре было найдено. Когда в предвечерние сумерки группа застряла у какого-то очередного фьорда, чтобы с наступлением темноты начать поиски средств переправы, неподалеку неожиданно раздался вой пикирующего бомбардировщика, глухие взрывы. Это наш самолет бомбил понтонный мост. Его разведчики видели часом раньше. На мосту стоял часовой, из трубы землянки, расположенной неподалеку, вился дым. Была там и лодка, но…

Повздыхали разведчики, однако пришлось им все же убраться восвояси от надежно охраняемой переправы. Теперь все оборачивалось в ином свете.

— Туда! — рукою указал Жданов Белозерову и Панькову.

На долгие разъяснения не было времени, да они и не нужны были опытным разведчикам. Они стремглав бросились к переправе. Паньков, вылетев из-за валуна, в мгновение ока намертво уложил повернувшегося к нему спиной часового. Белозеров был уже на крыше землянки. Одну за другой он опустил в трубу две гранаты. Глухо ухнули взрывы.

Через какие-нибудь полчаса группа была на западном берегу. По мосту, конечно, не пошли. Это было бы безрассудным нахальством. Но переплыли залив с комфортом — немного в стороне от переправы.

— Как думаете, не засекут нас немцы? — еще сомневаясь в окончательном успехе, спросил товарищей Жданов. — Вы-то что скажете, Паньков?

— Не-е, — за Панькова живо ответил Белозеров. — Судебная экспертиза не разберется, как их там шарахнуло. А если даже допрут, мы во-он где будем. — И он махнул рукой на горные кряжи, черной стеной вздымающиеся на фоне гаснущего неба.

Так и пошло дальше. Теперь разведчики не таились вдали от дорог. Напротив, смело выходили к ним. Когда наши самолеты вновь бомбили вражескую колонну на марше, сумели словить какого-то тотального унтера, очумело мчавшегося от шоссе, и узнали от него ценные сведения: к фронту движутся части, сформированные в Северной и Центральной Норвегии.

Сводку передали в штаб. Потом, снова обнаружив большую колонну гитлеровцев, тотчас дали ее координаты, перебрались на новое место и сели отдохнуть в ожидании «концерта». И он, этот «концерт», удался на славу: несколько эскадрилий «ИЛов» в три захода проутюжили дорогу…

И снова в путь. Подбадривая друг друга шуткой, произнесенной шепотом, каким-нибудь беспечным словечком, — ни черта, мол, братцы, не такое видели! — они упрямо пробирались вдоль почти непроходимых берегов.

Они знали: придет время — и эти угрюмые ущелья с ходу форсируют наши части. Но чтобы меньше было потерь, чтобы не тонули под смертельным огнем в холодных заливах друзья, им, разведчикам, надо пройти здесь, все высмотреть, засечь, отметить — в памяти и на карте. И еще — ничем не выдать себя. Обнаружь противник их здесь — живых или мертвых, — и тайна сразу перестанет быть тайной.

Не для туристской же прогулки занесло советских солдат в эту каменную глухомань, затаившуюся дотами и нацеленными на редкие дороги и мосты орудиями.

Южные берега Варангер-фиорда, грозные скалы Яр-фьорда и Бек-фьорда, вылизанные льдами, водой и ветрами окрестности города Киркинеса…

Сама природа наворотила здесь таких дотов, таких надолб, таких надежно скрытых в склонах гор капониров и казематов, что, казалось, к этому естественному укрепрайону, защищенному к тому же водными преградами, и не подступиться.

К тому же с 1940 года немцы вели здесь большое военное строительство. Сначала создавали опорную базу для своего «Drang nach Osten» [7], затем — последний рубеж обороны.

Склады с горючим, боеприпасами запрятали в глубокие штольни. Батареи жерлами орудий щетинились из скал. Бить по ним с воздуха, с моря, с суши, не зная точных координат, было почти бесполезно.

Вот здесь-то, в районе Киркинеса, и вели свой поиск разведчики. Конечно, не только группа Жданова; но и ей работы хватало до измождения.

«Пришел, увидел» — так не получалось. Нужно было выжидать, всматриваться, сопоставлять. Но разведчики воевали не первый год, структуру немецких подразделений знали не хуже, чем своих, и даже по дымку походной кухни, по виду и, следовательно, калибру орудия могли, зацепившись, как за кончик нитки, распутать весь клубок системы вражеских укреплений.

Это была упорная, изнурительная, опаснейшая работа, и выполняли ее не налегке, а с грузом килограммов на пятьдесят.

Патроны… В рожках за голенищами сапог. Россыпью и в коробках в вещмешке. И гранаты — всюду, где только можно засунуть, прицепить, подвесить. У разведчиков жадный блеск вспыхивает в глазах и руки трясутся, как у скупца над золотом, когда они запасаются гранатами. Это их самое падежное оружие. И подчас последнее.

К счастью, пока дело шло хорошо. Все оставалось нетронутым — и патроны и гранаты. Но тело ныло от усталости, ремни вещмешков глубоко врезались в плечи. И все ощутимее давал себя знать голод.

С какой же завистью думали разведчики о своих товарищах по оружию, действующих на южных фронтах! Конечно, и там война, и там трудно, но там хоть картошку в поле выкопаешь, на пасеку тайком выйдешь. В этой же чертовой каменоломне хоть бы кору от дерева… Так и той нет, палки не сыщешь!

Правда, на замшелых болотах попадалась брусника и яркими островками рдела клюква, такая, какая растет только на севере, — крупная, литая, брызжущая спелым соком.

Но от брусники и клюквы у всех уже перекосило осунувшиеся, с глубоко запавшими глазами лица, а есть все равно хотелось. Сухари и сало были на исходе.

Вопреки всем календарям установилась теплая погода. Днем на короткое время часто проглядывало солнце. Тогда, затаившись на какой-нибудь вершине, разведчики ясно видели Киркинес.

Странно это было… Отчетливо просматривались улицы городка, неожиданно яркие — синие, бордовые, оранжевые — домики с острыми черепичными крышами.

Лиц редких прохожих было не разобрать. Но женщины — в пальто, косынках, а то и в шляпках, такие, каких давным-давно не видели разведчики, — все равно казались красавицами. Далекие воспоминания, какое-то оцепенение туманом наползали на стекла окуляров…

— Хватит глаза пялить куда не надо! — раздавался злой шепот Жданова, и они опять переводили бинокли на мрачные камни, пустынные берега узких заливов и свинцовых озер.

Ночью было холодно, очень холодно. Над острыми скалами высоко горели звезды, Большая Медведица стояла прямо над головой…

Однажды видели северное сияние. Еще не красочное, разноцветными бликами охватывающее полнеба, как в декабре или январе, а белесое, рассеянное, будто свет далеких автомобильных фар.

Спали на животе, где-нибудь в гроте, но все равно караульный через каждые полчаса будил товарищей, чтобы хоть немного размялись и согрели застывшее на камнях тело. А потом снова спать, спать…

Они уже выбивались из сил.

Но всему бывает конец. И пришел час, когда разведчики повернули назад. Шли уже другой дорогой, чтобы продолжать разведку, и сразу же, у поселка Тофте, наткнулись на лагерь для военнопленных.

За колючей проволокой дробили, возили в тачках щебенку люди в рваных шинелях, а то и в одних гимнастерках. На вышках виднелись головы в касках. И ни звука не доносилось оттуда, кроме ударов по камням. Будто двигались не люди, а тени… На виселице перед бараками ветер раскачивал труп.

Долго стояли над лагерем разведчики. Пытались всмотреться в лица пленных, запомнить их. Ведь свои же, северные солдаты, были здесь. Свои, пропавшие без вести… Но кого различишь среди живых скелетов?

Эх, если бы можно было броситься с высоты на этот лагерь, ворваться в него, перебить охрану, вооружить своих!

Жданов видел, понимал: только пошевели он пальцем, и его бойцы рванутся в атаку. Они уже готовы к этому, их руки сжимают рукоятки автоматов, и кто-то уже щелкнул предохранителем. Белозеров, конечно, самый несдержанный.

— Отставить! Белозеров — головной дозор! — взорвался Жданов. И тихо сказал: — Пошли, друзья… Мы сюда еще вернемся.

И они снова тронулись своей дорогой. Цепочкой, один за одним, след в след, не разгибая ног в коленях, пружинистой и мягкой походкой разведчиков.

Шли десятые сутки их пребывания во вражьем тылу.

5

Где, в какой момент потерял ориентировку Туров? Забылся в головном дозоре… И сколько времени вслепую как потерянная продвигалась группа? Пять минут, десять, больше?

Туров был честным человеком. Очнувшись, сразу дал сигнал «стой». И доложил командиру:

— Сбился…

Жданов ни слова упрека не произнес. Что было толку ругать измученного солдата?

— Ничего, дело поправимое, — сказал он. — К дороге!

Разведчики знают: когда человек сбивается с пути, он начинает идти по кругу. Может даже вернуться туда, откуда вышел. Теперь, чтобы определить свое местонахождение, бойцам Жданова нужно было привязаться к какому-то надежному ориентиру. И они, строго по компасу на север, направились к единственному здесь шоссе, зная, что рано или поздно, но все же выйдут к нему.

И вскоре действительно вышли к узкой горной дороге. Она тускло светилась в ночи накатанным булыжником.

Но уж если не повезет, так не повезет! Осторожно пробираясь вдоль шоссе, обнаружили наконец километровый столбик. Кругом было тихо, и Захаров юркнул к нему, чтобы посмотреть цифры.

Тотчас перед ним, словно из-под земли, выросли две фигуры:

— Halt!

Откуда здесь взялись немецкие патрули? Может быть, идя дозором, случайно присели у километровой отметки. Может быть, здесь был секрет. Время от времени пленные бежали из лагерей и тоже выходили на редкие в этом краю ориентиры. Что тут гадать…

Два автомата уперлись в грудь Захарову. Нужно было мгновенное решение. И Жданов нашел его — оно отрабатывалось разведчиками не раз.

— Ноги!

Захаров, резко согнув колени, рухнул как подкошенный. В тот же миг над его головой прошли встречные автоматные очереди. Но Жданов заранее вынес точку прицела. Его пули легли точно. Куда надо.

— Вперед!

И разведчики бросились через дорогу. На бегу Жданов осветил фонариком табличку на столбе. Паньков подхватил друга.

— Живой?

— Ага!

Они снова скрылись в темных горах.

Погони не было. Но ходу всё прибавляли. В такие минуты неведомые силы пробуждаются в бывалых разведчиках, и вот ведь странно — в самую кромешную мглу они нигде не споткнутся, ни за что не зацепятся, если даже будут продираться через завалы и колючую проволоку. Только потом долго будут болеть глаза, а в сумерки наступит куриная слепота. Но это — потом, не скоро потом…

А сейчас, на беду, выяснилось: при падении Захаров не то сломал, не то вывихнул ногу. Его освободили от ноши, поддерживали, но идти он не мог. И это было страшнее всего.

Все с ужасом думали, что приближается минута, когда им придется расстаться. И выход у Захарова останется только один. Тот, о котором разведчики стараются забыть и не вспоминать, когда уходят в тыл врага…

Солдаты молча, яростно меняли вещмешки, снаряжение, по очереди тащили Захарова, боясь хоть вздохом выдать усталость. Жданов вышел в голову группы и гнал, гнал ее за собой дальше, дальше, насколько хватит сил.

— Товарищ командир, — в который раз просил Захаров, — невмоготу…

Жданов будто ничего не слышал. Шел все быстрей и быстрей. Он искал выхода.

— Ни черта! — вдруг зло выругался он. — Будешь жить, Ваня. Мы тебя одного не оставим. Не те времена, понял? Скоро наши навстречу пойдут.

По его знаку разведчики остановились.

Рассвет наступал хмурый, с моря наползал густой туман. Под его прикрытием Белозеров и Туров отправились искать какое-нибудь жилье. На берегах фьордов время от времени попадались разбросанные норвежские рыбачьи поселки, а то и отдельные домики. В одном из них и решили оставить Захарова.

Рискованно это было. И не полагается разведчикам обнаруживать себя… Свой план был у Жданова.

Когда домик отыскали — даже не домик, хибару какую-то, прилепившуюся к скале близ узкого протока, — у Захарова забрали оружие, оставив только наган, сняли с него ватную куртку, осмотрели.

Гимнастерка, хоть и не новая, была все-таки целая. Разодрали ее, у сапог оторвали резиновые головки, ноги обмотали куском грязного маскхалата.

— Ползи, Иван! — напутствовал солдата командир. — В кровь издерись, чтоб дух из тебя вон! Скажешь — пленный. Скажешь — бежал. И не бойся, мы посмотрим, что будет. Если попробуют выдать — кисель из них сделаем. Понял, Ваня? Давай!

Захаров полз километра два. Друзья следовали за ним, но не помогали. Чтобы получше измотался. Хотя, пожалуй, это было лишнее. Вид у Захарова был почти такой же, что и у тех, в лагере…

Как Захаров скрылся в доме, не видели. Перед домом была изгородь. Но разведчиков очень встревожило, когда из калитки вышла женщина и укатила на велосипеде по тропинке, скрывавшейся за выступом скалы.

«Что бы это значило?» — с тревогой думали солдаты.

Они как будто всё правильно рассчитали. Самый невзрачный домишко выбрали. Те, другие, что попадались еще, были вроде подобротнее, побогаче. Так неужели бедняки подведут? Не должны же! В них верили с детства.

И совсем уж не понравилось разведчикам, когда вслед за женщиной, вскоре вернувшейся, приехал еще какой-то велосипедист. Как тут было уйти, ничего не узнав, не проверив, как было бросить друга на произвол судьбы?

— Готовь рацию, — приказал Жданов Беляеву. — Если что, — он кивнул в сторону домика, — передадим сводку и…

— Кисель? — всунулся было Белозеров, но Жданов так глянул на него, что он мигом прикусил язык.

Долго не трогались с места. Туман рассеялся, и стало видно, как завился дымок над домом. Из него никто не выходил.

Прошел еще час.

Два.

У разведчиков отлегло от сердца. Значит, свои. Не подвели!

К ночи группа собралась выступать, как вдруг Беляев, слушавший радио, сорвал наушники и чуть ли не в голос закричал:

— Братцы! Наши наступают! Войска Карельского фронта перешли в наступление!

— Ну что ж. — Жданов разогнул усталые плечи, выпрямился во весь рост. — Значит, так. — Он с трудом перевел дыхание. — Значит… — И не выдержав, сорвался: — Стучи, Володька! И открытым текстом повторим. Пусть пеленгуют! Черта лысого они теперь запеленгуют! Давай! Лупи на всю катушку!

И еще он что-то такое говорил, и все говорили… Кроме Беляева. В эфир неслись позывные группы.

6

Нужно ли говорить, как ликовали разведчики? Впору в пляс было пуститься! После долгих, казавшихся бесконечными лет фронт перешел в наступление. Им даже казалось, что они слышат далекий грохот орудий.

Конечно, это было самообманом — то шумело море, — но все равно они могли бы поклясться, что слышат нарастающий гул приближающегося боя.

Теперь все намного упростилось для них самих. Разведданные передали. Переместились на несколько километров — и снова отстукали сводку. Потом еще раз связались со своими — на тот случай, если будет дано новое задание. И в ответ получили короткое поздравление и благодарность комдива. Можно было ставить точку — задача выполнена!

Теперь разведчики со спокойной душой могли расположиться на отдых и не трогаться с места. Беспокоиться, что немцы обнаружат группу в непролазных скалах, было нечего. И знали разведчики, наверняка знали, что скоро дождутся своих.

Да, на пути наступающих частей будут тяжелые бои, трудные преграды. Но войска пойдут напрямую, дивизии не станут огибать фиорды — они форсируют их, сокрушат оборонительные рубежи врага. Можно ждать! Не через день, так через два, три дня — но радостная встреча со своими близка.

Однако именно потому, что ликовала душа разведчиков, что пришел на их улицу праздник, они не могли ждать, не могли бездействовать. В иное время то, что стали делать они, показалось бы нагромождением тактических ошибок и безрассудным риском. Но сейчас весь многолетний боевой опыт, все знание законов войны убеждали их — так и только так следует поступать в сложившейся обстановке.

Первым делом отправились в домик, где оставили Захарова. Не только для того, чтобы навестить друга, — Жданову нужна была моторная лодка. Хватит кружить вдоль бухт и заливов! Они пойдут по воде фиордами ночью, и если захотят немцы, пусть бьют по одинокой моторке. Разведчики ни на минуту не сомневались, что как-нибудь да выкрутятся, но наверняка засекут новые огневые точки противника. Беспредельно бесстрашными стали они!

— Рожденный ползать летать не может, — сказал Белозеров, когда Жданов объяснил группе свой план, — зато наплаваемся!

Всего чего угодно ожидали разведчики, входя в норвежский домик, но не того, что увидели. Не где-нибудь в погребе или в сарае под рыбацкими сетями — на кровати, под белой периной спал на подушках Захаров.

Комната была маленькая, ее тускло освещал фитиль, плавающий в плошке. Но это было обычным. Зато Захаров… Белобрысый, умытый, какой-то даже розовый — не Захаров, а сплошное умиление!

Хозяином оказался крепкий старик в грубошерстном свитере. Едва разведчики появились на пороге, он молча показал им на лавку у стены и протянул кисет, словно только и ждал гостей.

Высокая, под стать ему, пожилая женщина отвесила солдатам степенный, но глубокий поклон. Еще одна женщина, молодая, та самая велосипедистка, в упор смотрела на разведчиков. Любопытство светилось в ее глазах.

Белозеров живо подмигнул ей. Она улыбнулась.

Больше никого не было.

— Четвертый? — спросил Жданов, подняв пальцы.

Старик кивнул, глухо, но с доброй улыбкой что-то гортанно прогудел в ответ, потом что-то громко сказал, подняв голову к люку в потолке.

Оттуда высунулся парень. Приставив руки к глазам, показал, что он наблюдатель.

— А тут дело не хуже нашего поставлено, — рассмеялся Жданов и сделал парню знак, чтобы он спустился.

Беляев и Туров остались в дозоре неподалеку от домика. Захарова разбудили. Еще не раскрыв глаз, он выхватил наган из-под подушки. Потом перевел дух:

— Фу-ты дьявол! А я было напугался…

— А если бы немцы?

— Нет немцы! — Норвежский парень решительно шагнул к Жданову, в котором безошибочно определил старшего. Задув светильник, он приоткрыл плотную штору окна. — Ингвар, Оке, — говорил он, взмахом руки показывая на убегающую тропинку и куда-то дальше, далеко дальше. — Халгейр, Сверре…

Очевидно, он называл имена людей, засевших в засаде на горных тропинках.

— А как же мы подошли? — спросил Жданов.

Парень восхищенно закрыл глаза и только плечами пожал.

— Ладно, хитрюга! Бабушке сказки рассказывай. Мы ж почти в открытую выходили, — рассмеялся Жданов, ткнул парня большим пальцем под ребро, и тот захохотал тоже, приложив пальцы к глазам и качая головой. Дескать: «Совсем ничего не видел, тени. А почему — сам удивляюсь».

— Партизан, — сказал молчаливый дед.

И все норвежцы опять закивали, показывая на себя:

— Партизан… Партизан…

Как знать, были ли они партизанами на самом деле? Может быть, только сегодня стали ими, придя на выручку советскому солдату? Но какое это сейчас имело значение! Удивительно тепло, радушно было в этом домике. А языка не понимали…

Когда-то, года два назад, Белозерова ранило в голову осколком на излете. Рана была пустячная. Кость не пострадала. Но на лбу, над переносицей, остался красноватый рубец. Белозеров о нем давно уже забыл и никак не мог взять в толк, почему это все воззрились на него и коротким, вежливым, но настойчивым жестом будто тычут ему в голову.

— Чепуха все это, — отмахивался он. — Подумаешь, делов-то…

Но когда девушка очертила в воздухе звездочку, Белозеров все понял.

— Нету, — обескураженно сказал он. — Разве ж я знал? Да я бы вам хоть орден! Звездочку. Как же это, а?…

Звездочка все же нашлась. Одна, у Жданова. Он снял ее, маскировочно-зеленую, с шапки, посмотрел на темное пятнышко в полинявшем меху, сказал: «Память будет», — и протянул свой подарок норвежцам.

Старуха поцеловала его руку. В горле старшего лейтенанта что-то булькнуло, он сделал судорожный глоток, но собрался с силами и сказал своим бойцам:

— Идем отсюда! Не то… — и быстро шагнул к двери.

За ним — норвежский парень.

О лодке они уже договорились.

7

За лодкой пришлось идти в рыбачий поселок, километров за пять. Старик хозяин настойчиво предлагал свою, но как было взять ее, одну-единственную? В поселке же парень обещал… Пальцев рук не хватало, сколько он обещал!

Несмотря на то что по дороге засели Ингвары и Оке и норвежцы гарантировали полную безопасность, Жданов все же повел группу к морю обходным путем, выслав, как обычно, дозоры. Вернее, лишь головной дозор, так как боковым здесь, в теснинах, развернуться было негде.

Вперед ушли Паньков и Туров. Сделав крюк в горах, они вышли на высокий, крутой утес у бухты и…

— Надо же! — невольно вырвалось у Турова.

Внизу, смутно очерченные в тумане, вырисовывались контуры парохода. Поселок лежал неподалеку — только спуститься с кручи к воде. Но чтобы выбраться из него на лодке, надо было прошмыгнуть под носом у корабля. И это в узкой горловине залива!

Разведчики прислушались. От корабля доносились глухие удары.

— Поломались они, что ли? — наугад сказал Туров. — Для чего в тихую заводь зашли?

Подтянулась вся группа. Жданов как увидел корабль, так и застыл как вкопанный.

— А что, если… — наконец произнес он.

— А что? — повторил Туров.

— Возьмем, товарищ старший лейтенант! — сказал Паньков. — Точно возьмем.

— Погоди ты…

— Запросто! — загорелся Белозеров. — Как пить дать возьмем!

Скажи кто-нибудь такое разведчикам два дня назад, и они наверняка рассмеялись бы ему в лицо. Пешая разведка атакует корабль? Да полно, это же Мюнхаузен!

И все же они решились. В какой-то восторженной одержимости, в порыве безмерной храбрости отважились на это отчаянное дело разведчики. А затем мгновенно остыли, сосредоточились и составили четкий план действий.

Что руководило ими? Конечно, не элементарное желание отличиться. К чему бы это им, людям, уже много раз награжденным, уже отмеченным всеми почестями, которыми могут быть отмечены дела солдат.

Тут все было и проще и сложнее. Рядом враг. И они должны бить его, потому что они советские бойцы. Потому что дали такую присягу — стране, народу. Самим себе, наконец. И сказать «невозможно», когда понимали — опасно, но все-таки возможно, значило бы расписаться в собственном малодушии.

Они решились атаковать корабль.

…Глубокой ночью две лодки вышли из рыбацкого поселка. На берегу расстались с норвежским парнем. Он просил взять с собой. Но этого разведчики, конечно, сделать не могли, хотя опытный мореход им очень бы пригодился. Они не имели права рисковать чужой жизнью.

Весла на всякий случай обмотали тряпками. Кто знает, может быть, этого и не нужно было делать? Но так, им казалось, будет надежнее, тише будут всплески.

Паньков, Беляев и Туров, переплыв фьорд, с нашей стороны двинулись на корабль. Жданов и Белозеров — с норвежского берега.

На скале, прямо над кораблем, зацепился в камнях Захаров. Рядом с собой он разложил гранаты, заряженные магазины и, напряженно всматриваясь в темноту, с бьющимся сердцем ждал друзей. Их не было ни видно, ни слышно. Захаров и волновался и радовался. Не знал — где лодки, и знал — плывут, непременно плывут!

Медленно сближаясь, утлые суденышки вышли на одну прямую.

— Вижу! — шепотом доложил Белозеров Жданову.

И тогда грохнули гранаты.

— Ура!!!

Обычно молча, стиснув зубы, атакуют разведчики. А тут не жалели ни боеприпасов, ни своих легких. Главное было — создать видимость мощного удара, главное — нагнать страху на врага, не дать ему опомниться. Отступать разведчикам было уже некуда.

Эх, если бы у автоматов было два, три ствола! Били напропалую, на весь заряд, мгновенно заменяя рожки. Яркие вспышки метались в теснине, гулко ухали гранаты, с шумом вздымая буруны воды.

— Полундра! — орал что есть мочи Белозеров.

— На абордаж! — кричал, войдя в какой-то экстаз, Беляев.

— А-а-а! — просто вопил на какой-то дикой ноте Захаров и швырял со скалы лимонки.

Осколки со звоном и свистом летели в камнях. Там и здесь, будто снаряды, вспыхивали багрово-оранжевые шары.

Под мощными гребками Панькова лодка подлетела к низкой корме корабля. Прыгнув на плечи друга, Туров кошкой уцепился за борт и перемахнул через него. Дал очередь, подхватил Беляева, и тот, очутившись на палубе, помчался на нос, веером рассеивая пули.

Палуба была пуста.

Через минуту все смолкло. Разведчики были на корабле. Двое заняли посты на корме и носу, Жданов с двумя другими бойцами остановился у крутой лестницы в глубь корабля.

— Выходи!

Стуча сапогами по железным ступеням, матросы начали подыматься на палубу. Их обыскивали. Оружия не было.

— Выше, выше руки, — приговаривал Белозеров. — Вот так, умница! Все понимают, когда надо.

Пленных было четырнадцать человек. Их собрали на корме. Жданов кивнул Белозерову и Беляеву на трюм:

— Туда.

Вскоре оба вернулись.

— Иллюминаторы задраены. Свет есть, — доложил Беляев.

— А закуски!.. — восхищенно добавил Белозеров. Он, кажется, уже что-то жевал. — Навалом!

Жданов спустился вниз, в небольшую кают-компанию. Фонариком обшарил стены, щелкнул выключателем и невольно зажмурился. Давно уже отвык от электричества. Потом сел за стол, приосанился.

Пленных вводили по одному. Допрашивать их было трудно.

Они пугливо сжимались и все больше напирали на то, что «Гитлер капут».

— Это я без вас знаю! — злился Жданов. — Почему здесь корабль?

Но ответа на этот вопрос ему нелегко было добиться. Скорее всего, никто не понимал немецко-финско-русского произношения старшего лейтенанта.

— У них какие-то плятдейчи есть, — смущенно оправдывался Жданов перед Беляевым, ведшим протокол допроса. — Учительница в школе говорила, точно помню: швабские там, мекленбургские… Я, видно, другой учил…

К счастью, Беляев учил тот, который немцы понимали лучше. Постепенно разобрались, что к чему. На корабле — он оказался тральщиком — испортилась машина. Укрываясь от шторма в открытом море, кое-как вошли в тихие воды фьорда и стали на ремонт.

— И сами ремонтировать собрались?! — осенило вдруг Жданова. — А что они в этом деле смыслят? Давай сюда радиста!

Привели радиста, немолодого перепуганного матроса, который сразу с порога завел: «Киндер, фрау…»

Беляев живо отстукал пальцем позывные сигнал бедствия.

— Ну?!

Пленный радостно закивал головой.

— Так точно!

— Так какого черта ты нам про киндеров, — взорвался Жданов.

Тут в кают-компанию вбежал Туров:

— Слышу мотор!

Пленных быстро загнали в кают-компанию, в проеме раскрытой двери стал часовой, чтобы никто не подошел к иллюминатору.

Разведчики залегли на корме, приготовившись бою. Один из пленных, казавшийся понадежнее, был рядом с Ждановым.

Катер с ремонтниками оказался небольшим. Немцы — пленный и с катера — о чем-то переговорились, потом на борт полетел конец. Суденышко подтащили — и трахнули противотанковой. К счастью, у Жданова и Панькова, сидевших на бортах, осталось по штуке. Подождали, пока катер не скрылся под водой.

— А теперь, — Жданов повернулся к Панькову, — Захарова сюда. Беляев — готовься к связи.

И удивленно спросил вслух сам себя:

— Что дальше-то? И куда эту кодлу девать? Не перебили сразу, а теперь возись… Так они же и не сопротивлялись…

Жданов был явно обескуражен.

— С нашими-то они не очень, — тихо напомнил Белозеров. — Вон в лагере-то…

Жданов резко повернулся к нему:

— Очень ты храбрый языком трепать! Так иди а стреляй! — Он сунул в руки бойцу свой автомат. — На, иди!

— Хуже всех я, что ли? — угрюмо ответил разведчик и боком, боком отодвинулся от Жданова.

На старшего лейтенанта «нашло», и нужно бы подождать, пока не «отойдет».

Почти все боевые операции разведчиков рассчитаны на один внезапный удар. Ворвавшись в расположение врага, захватив пленного, документы, они сразу же отходят. Бой вести безрассудно: силы противника несравнимо подавляющи.

Сейчас все происходило не так, как обычно. Группа Жданова находилась на корабле. Наступило утро, провиделись прибрежные скалы, а кругом было безлюдье, стояла тишина, плескалась вода о борт.

Появились чайки. Большие, жадные. Широко распластав крылья, они, паря, проплывали над кораблем, наклонив голову, будто удивленным глазом рассматривали разведчиков.

Казалось, их рукой можно достать. Чуть повернув крыло, птица взмывала ввысь, оглашая окрестность скрипучим криком.

Может быть, чайки не очень громко кричали? Но разведчиков выводит из себя всякий звук. Они с ненавистью смотрели на птиц.

Труднее всего было Жданову. До сих пор все его действия были привычными. Его приказы бойцы понимали с одного взгляда, с полуслова. Жданову даже не очень нужно было приказывать: разведчики прекрасно знали свою задачу, и от командира требовалось лишь координировать их действия, направлять группу.

Теперь все стало иным. В руках разведчиков оказался боевой корабль-тральщик. Жданов не кончал военно-морского училища, по ему, конечно же, было знакомо назначение подобного корабля: вылавливать и обезвреживать мины противника. Но коли так, на тральщике должны были знать, где находятся свои, то есть немецкие, минные поля.

Жданов понял: уйти с корабля — это значит совершить преступление перед нашими моряками. Он было засел за карты в капитанской каюте, но разобраться в них не смог.

— Может, это какая-нибудь «роза ветров»? — удрученно сказал он Беляеву, который тоже безуспешно пытался проникнуть в смысл захваченной документации.

— Давай еще посмотрим! А пленные? Их куда?

В разведке беспощадные законы. Даже к своим. И не дрогнет рука разведчика, если надо бесшумно убрать захваченного в тылу врага противника. Но перебить четырнадцать человек, обезоруженных?!

Жданов знал: настоящие разведчики презирают жестокость не меньше, чем подлость и трусость. С ним были настоящие.

Он невольно вспомнил, как однажды, вернувшись из трудного поиска, Паньков, рассматривая прокушенную до кости руку, сказал будто сам себе:

«Вот же дурак фриц, прости господи. Тяпнул, зараза! Ну, да ничего. Придет время — опамятуется. Еще добрым словом нас помянет. Царапался, кусался, а мы его живехоньким из смерти вытащили. Жить будет, паразит несчастный!»

«Верно, братцы! — воскликнул кто-то. — Ведь живут они где-то, «языки» наши. Только вряд ли помянут… Зазря ты это, Ванька. Охота ли вспоминать такое?»

Жданов чистил автомат в темном углу нар. Оторвавшись, он посмотрел на бойцов, сгрудившихся у жаркой печки, на холодные стены землянки, по которым вечно течет вода. В тот день он с особой силой почувствовал, какие великие люди рядом с ним…

Нет, этих пленных разведчики уже пальцем не тронут, Жданов знал это. Знал, гордился своими солдатами, но от этого было не легче. Держать с собой такую группу, хотя и обезоруженную, было опасно. Как могут повернуться события?

Еще до рассвета с одним из немцев Жданов облазил весь корабль. Баки были дополна заправлены горючим.

«Надо будет — рванем», — отметил про себя старший лейтенант. Потом вспомнил из приключенческой литературы: «Открыть кингстоны!»

— Кингстон? — спросил он. Так ему казалось понятнее.

Его провели в трюм, показали кингстоны — железные клапаны на винтах. Жданов увидел ужасом расширенные глаза пленного.

— Ладно, — сказал он. — Вас это не касается. Пленный ничего не понял, но робко улыбнулся.

— Kamarad gut…

— А ты как думал? Мы все «гут». — И комсомолец Жданов показал на себя: — Коммунизм! Ферштейн? То-то!

Наконец созрело решение. Паньков и Туров, хладнокровные, расчетливые бойцы, будут конвоировать пленных.

— Хоть идите, хоть лягом лягте, но чтоб ни один не удрал, — приказал Жданов. — Их еще как следует в штабе допросить надо. Поняли? Чтоб ни один! Загоните в какую-нибудь дыру — и ждите. Все!

Чего ждать, он сказать не мог. Пока еще сам не знал. Но Панькову и Турову приказа было достаточно.

— Есть!

Лодка с двумя разведчиками отчалила от корабля. Плыть было недалеко.

Выбравшись на берег, двое бойцов отыскали неглубокую пещеру, вернулись к воде. Их было хорошо видно.

Тотчас отошла вторая шлюпка — с немцами. Ее проводили наведенными пулеметом и автоматами. И встретили так же. Но пленные уже поняли, что их не хотят уничтожить — это могли бы сделать сразу, — и были счастливы, что подобру-поздорову убрались с опасного корабля. Они слушались, как кроткие овечки.

На тральщике остались четыре разведчика. Приготовили дымовые шашки. Белозеров занял по приказу Жданова место у кормового орудия.

— А черт его знает, как из него стрелять, — откровенно признался он. — Уж если что, я через ствол целиться буду!

Захарова посадили у крупнокалиберного пулемета.

— Скумекаю, — пообещал он.

Беляев включил рацию. На первую сводку тотчас пришел запрос:

«Где находитесь?»

Повторили. И снова:

«Где!!!»

— Что они, пьяные? — разозлился Жданов. — Сто раз повторять будем?

— Они нас, пожалуй, за пьяных считают, — заметил Беляев. — Как работать?

— Переходи на открытый текст!

Это было страшно рискованно. Жданов прекрасно понимал, что его сводку непременно услышат и враги. Но шифра для морской терминологии у разведчиков не было. Цифры-буквы, знакомые двум радистам, только сбивали с толку. Радист, который находился в дивизии, думал, что ошибается, принимая неожиданный текст.

Беляев перешел с ключа на микрофон, как следует обругав дружка:

— Русского языка не понимаешь? На корабле, понял? Принимай!

Приказ пришел не сразу. Работала мощная радиостанция корабля, сводку разведчиков приняли и в высоких штабах. Начались уточнения-всё, что передавал Жданов, было неожиданным.

Вскоре над фьордом, сменяя друг друга, повисли наши самолеты, чтобы закрыть в него вход вражеским кораблям. Но низкий туман зацепился в скалах, летел косматыми клочьями над водой, и летчики не могли точно сориентироваться. Самолеты, пикируя с высоты, низко проносились над тральщиком. Бомб они не бросали, но у разведчиков сжималось сердце. «Сейчас, вот сейчас ударят…» Они изо всех сил размахивали руками и даже кричали:

— Ребята, мы свои!

Туман все сгущался, наползли сумерки. Наконец пришел приказ: забрать корабельную документацию и срочно идти навстречу своим.

Бумаги выгребли из сейфов. Их набралось на два вещмешка. Карты Жданов взял себе.

Разведчики уже спустили шлюпку, как вдруг услышали вдали шум мотора. Он нарастал. Но свои или чужие? Срочно зажгли дымовые шашки.

— Все в лодку! — приказал Жданов и повернулся к Белозерову: — Дай раза два из пушки!

Белозеров стремглав бросился на корму. Грохнул один выстрел, другой. И тотчас у борта вздыбилась вода. Шлюпку подкинуло, разведчиков окатило ледяным потоком.

— Белозеров, назад!

Разведчик соскользнул в лодку по веревке. Жданов отмахнул ее ножом:

— Давай!

Ударили весла. В лодке тоже зажгли дымовую шашку. Она зашипела, выпуская невидимые в темноте едкие клубы. Они заполнили теснину.

Небо прочертили ракеты, но густая завеса скрыла разведчиков. Орудия ударили еще несколько раз, и багряный шар вспыхнул в фьорде, разгораясь все ярче.

— В баки попали. Живей, ребята!

К берегу пристали неудачно. Лодка стукнулась в каменную стену, круто подымающуюся из воды.

— Белозеров, пошел! — И разведчик, зацепившись за выступ скалы, перепрыгнул на нее.

Вскоре сверху послышался голос:

— Веревку мне!

Беляев закинул ему конец. На ощупь, впотьмах, Белозеров отыскал небольшую площадку. За ним на нее взобрались все. Дальше, в проломе, виднелся кусок неба и одинокая тусклая звезда. Из пролома тянуло холодом. Здесь можно было пройти. Разведчики остановились, тесно прижавшись друг к другу.

Страшной силы удар вдавил их в скалы. Опалило горячей воздушной волной. Невидимый в дыму корабль прошел рядом, покружился немного по фьорду. Вскоре стук мотора и шум винтов стали удаляться.

— Теперь нас уже искать нипочем не будут, — спокойно сказал Жданов. — Теперь мы вроде бы утопленники. Молодец, Белозеров, здорово свое дело сделал.

— Это какое же? — удивился разведчик. В темноте он не видел лица старшего лейтенанта, но по голосу чувствовал, что тот улыбается.

— Стрелял, говорю, здорово. Я ведь что решил: артиллерист ты никакой, наверняка в божий свет как в копеечку жахнешь. Нипочем тебе даже близко не попасть. И наши сразу поймут — пехота в лице Белозерова у морского орудия стоит. А немцы тебя не знают. Они решат, что вроде бы всерьез по ним стреляют, и ответят огнем.

— Н-да, — обескураженно протянул Белозеров. — И вы здорово рассчитали, и я, выходит, здорово… Только оно что-то по-разному получается.

— Ничего, дружище! — Старший лейтенант крепко обнял бойца. — Все как надо получилось… Слышите?

Будто совсем рядом, глухо ворчал прибой. Но открытое море было далеко, в фьорде не раздавалось ни всплеска.

— Камни гудят, — сказал Жданов. — Бой приближается. Это наши идут!

И еще пережили один незабываемый день разведчики. С бойцами своей дивизии они сошлись близ Печенги. Вся группа была в сборе. Паньков и Туров далеко от берега не ушли. Они ждали своих — либо с одной, либо с другой стороны.

Комдив встретил разведчиков на окраине еще горящего города. Он вышел из машины — в кожанке, теплой ушанке. Крепко пожал руки и сразу потребовал:

— Карты!

Взглянул на них, улыбнулся разведчикам:

— Молодцы! Какие же вы молодцы, если б знали! — и приказал шоферу: — Срочно в штаб флота.

— А вы? — спросил шофер.

Комдив только рукой досадливо махнул:

— Быстрее!

На «виллисе», сидя чуть ли не друг на дружке, мчались с ветерком. Шофер сигналил беспрестанно. Вся дорога была забита пехотой, повозками, но регулировщики как-то узнавали генеральскую машину и взмахами флажка расчищали ей дорогу.

Близ плавбазы флота к разведчикам присоединился морской офицер. По его знаку машина выехала к причалу, и тотчас с корабля на рейде одно за другим ударили два орудия.

— Наш морской салют! — пояснили разведчикам. — За каждый потопленный корабль.

— Скажи пожалуйста, все точно! Как в газете! — удивился Белозеров. — А я читал, что есть у вас еще одна традиция… Вот она бы нам в самый раз.

— Все будет! — пообещал моряк. — Но сперва карты!

Разведчики сдали карты, документы. Им дали выспаться, назавтра они попарились так, что кожа чуть ли не пузырями пошла… А вечером их снова пригласили на плавбазу.

Когда все сели, дверь открылась, и кок торжественно внес блюдо с жареным поросенком.

— С корочкой! — чуть не застонал Белозеров. — Я же читал! Вот это традиция!

По той же самой традиции было к поросенку и кое-что другое. Через час Белозеров уже выбрался из-за стола и лихо колотил на ложках «Яблочко». Сам черт ему был не брат — что адмирал, что ефрейтор. Адмирал улыбался и говорил Жданову:

— Золотые у тебя парни!

— Хорошие, — вежливо соглашался старший лейтенант…

Утром разведчики уезжали. Их провожали офицеры.

— В Киркинес! — сказали шоферу. — Прямой дорогой!

— Мы эту дорогу знаем. Бывали! — Герой Советского Союза Жданов улыбнулся и, подмигнув морякам на прощанье, воскликнул: — Пехота! Полный вперед!

А кавалер орденов Славы всех степеней Белозеров уткнулся в «Правду» и только головой покачивал:

— Скажи пожалуйста!.. Ну и мы! Вознесут же!