Мир приключений, 1984 (№27)

1

Профессор Эмиль Рошфор был одним из тех немногих счастливцев, которых справедливо называют баловнями судьбы. В день своего сорокапятилетия он мог подвести блестящий итог прожитым годам.

На старинной улице Женевы, узкой, напоминающей тесное горное ущелье, еще существует пятиэтажный дом, где в убогой квартире третьего этажа в семье многодетного часовщика родился Эмиль Рошфор. Недавно городское управление, гордящееся своим знаменитым гражданином, торжественно прикрепило к фасаду этого дома мраморную доску с надписью золотыми буквами. В остальном дом не изменился. В нем так же живут мелкие торговцы и ремесленники. Фасад дома выходит прямо на юг. Но лишь скудные отблески солнечных лучей, улавливаемые приоконными зеркалами, попадают ненадолго в комнаты с улицы-щели, сжатой с обеих сторон такими же однообразными пяти- и шестиэтажными домами.

Рошфор всем был обязан самому себе — своей необычайной одаренности и столь же исключительной настойчивости. Он имел право гордиться, оглядываясь на пройденный путь. Ценой упорного труда и лишений он добился высшего технического образования. Его изобретения были остроумны и смелы до дерзости. Промышленная удача неизменно сопутствовала ему. На его текущем счету в банке лежала очень крупная сумма. Изящный особняк в одной из широких улиц-аллей ничем не похож на мрачную квартиру, где он провел детство. У него милая, молодая, любящая жена. Жизнь его полна, и, казалось бы, ему больше нечего желать.

Но Рошфор не из тех людей, которые успокаиваются на достигнутом. Стоит ему реализовать одну смелую идею, как в его голове рождается новый, еще более смелый и оригинальный проект.

Вот и теперь, в день своего рождения, когда у жены уже собрались гости и пора выйти к ним, Рошфор сидит в своем кабинете с помощником Карлом Грейфером и развивает новую идею.

Карл слушает внимательно. Если бы то, что он слышит, говорил кто-нибудь другой, а не учитель, в которого он глубоко верит, он отнесся бы к этому как к ребяческой затее. Но он уже десять лет работает с Рошфором, он знает гениальные догадки профессора, обоснованные холодным и точным расчетом. Так было не раз.

Рошфор ведет беседу в своей излюбленной манере — недоговаривает, то и дело задает вопросы. Мягкий свет от затененной матовым абажуром настольной лампы падает на его усталое, немножко одутловатое лицо с гусиными лапками у глаз. Никак нельзя назвать это лицо красивым. Но так юношески блестят глаза за стеклами очков, так мальчишески задорно выражение лица, что профессор временами кажется моложе Грейфера — высокого, темноволосого, солидного. Грейфер сидит в тени против Рошфора, слегка наклонившись к нему.

— Вы помните, Карл, — говорит Рошфор, и легкая улыбка обнажает его молочно-белые, не тронутые временем зубы, — какова температура поверхностных слоев морской воды в тропических широтах?

Грейфер послушно, как ученик, отвечает:

— Двадцать пять—тридцать градусов, причем она очень мало колеблется в течение года.

— Правильно, — говорит Рошфор, совсем как школьный учитель, и спрашивает дальше: — А в глубине океана? Скажем, на глубине в тысячу метров?

— Разумеется, значительно холоднее. Даже в тропиках — четыре—пять градусов в течение всего года.

— Какая получается разница?

— Мы уже дошли до приготовительного класса, — усмехнулся Грейфер, — разница на двадцать — двадцать пять градусов.

— Ничего, — возразил учитель, — следующие вопросы будут опять на уровне старших классов. — Как вы думаете, что получится, если опустить на глубину в тысячу метров трубу?

— Какую трубу?

— Обыкновенную металлическую.

— Труба будет открыта с обоих концов — сверху и снизу?

— Пускай так.

Теперь улыбнулся Грейфер:

— Предвидеть нетрудно. Холодная вода поднимется в трубе согласно закону сообщающихся сосудов.

— Разумеется. — Рошфор сказал это одобрительным тоном и, немного помолчав, пристально поглядел на Карла из-за очков. — Так… Ну а теперь приспособим к трубе насос и начнем выкачивать из нее воду. Что тогда будет?

Карл чуточку подумал:

— По мере выкачивания воды труба будет продолжать наполняться холодной глубинной водой, которая будет подниматься до поверхности. Таким образом все время, пока работает насос, наверх будет идти непрерывным потоком глубинная вода. Но, — внезапно спохватился он, — это вам ничего не даст.

— А вам ясно, что это должно дать?

— Мне кажется, — Грейфер встал, вытянувшись во весь свой высокий рост, и заходил по комнате, — вы рассчитываете использовать разницу температур глубинной и поверхностной воды для получения дешевой энергии.

— Браво, — вскричал Рошфор и вскочил с кресла, чтобы лучше видеть лицо своего ученика. — Вы читаете мои мысли! За это я вас и люблю, Карл! Да, я именно на это и рассчитываю. Разве мыслим вообще тепловой двигатель без использования разницы температур? Вы знаете это не хуже, чем я. Почему двигается поршень паровой машины? Потому что его толкают молекулы водяного пара. А для этого необходимо, чтобы они ударяли в него с большей силой, чем молекулы окружающей его среды — воздуха, иначе удары с разных сторон уравновесят друг друга, и никакого движения не получится. Но ведь чем выше температура тела — в данном случае газа, — тем быстрее движутся в нем молекулы. То же и в дизеле, и в автомобильном моторе. Это азбучная истина, но сейчас не мешает ее вспомнить. И именно потому, что вы вовремя вспомнили ее, вы так легко уловили мою мысль… Поверхностная вода будет испаряться у меня при пониженном давлении и охлаждаться глубинной водой. И тут разница температур настолько велика, что давление пара будет приводить машину в движение. Совсем не нужно добывать, перевозить, сжигать уголь, нефть, торф, дрова. Правда, потребуется довольно крупный расход энергии на работу насосов, зато остальное океан даст даром. Неисчерпаемое количество даровой энергии! Если труба будет хорошо изолирована, то глубинная вода при подъеме и перекачке не станет нагреваться.

Грейфер колеблется: до сих пор Рошфор не ошибался в своих предположениях. Неужели на этот раз он упустил из виду столь существенную деталь?

— При такой небольшой разнице температур… — начал он.

— …давление пара будет слишком ничтожно и не сможет служить источником энергии — так, Карл?

И опять Грейфер испытал величайшую неловкость: как мог он заподозрить Рошфора в таком грубейшем упущении? Профессор предусмотрел его возражение.

— Да, — сознался Карл, — я именно это хотел сказать. Я никак не представляю себе…

— Вы ошибаетесь, — твердо возразил Рошфор. — Паровая турбина вполне сможет работать при этой разнице температур. А за то, — притворно строгим тоном заговорил он после короткого молчания, — что вы позволили себе усомниться, вы понесете наказание не позже сегодняшнего вечера.

Нежный мелодичный звон прервал его слова. Это били стенные часы. Медлительно звучали удары, и с последним из них распахнулась портьера. В дверях появилась стройная, невысокая женщина с изящной, окруженной сиянием золотистых волос головой. Карл встал и почтительно поклонился красавице. Она подошла и крепко пожала ему руку.

— Это вы, Карл, — мягким грудным голосом спросила она, — похищаете моего мужа в поздний вечерний час, когда гости уже начинают терять терпение?

— Нет, напротив, это я похитил его по важному делу, — сказал Рошфор, — но мы уже идем, идем к гостям!

— Важное дело — не предлог, — смеясь, возразила жена, — у тебя не важных дел не бывает.

В гостиной все уже были в сборе. Гостей было немного: напряженная трудовая жизнь Рошфора не позволяла ему часто бывать на людях, заводить многочисленные знакомства. Да он и не стремился к этому. Его вполне удовлетворяло общество близких товарищей и друзей.

Гости поднялись, приветствуя виновника торжества, и он тепло поздоровался с каждым — здесь были все свои. Карлу тоже все были знакомы — он был своим человеком у Рошфоров. В числе приглашенных на это скромное семейное торжество оказалась его хорошая знакомая, молодая студентка-гидролог Ирэн Жуо. Пожатие ее маленькой энергичной руки наполнило его сдержанным волнением. Он с нежностью заглянул в ее глубокие темные глаза. Она улыбалась — Карл ясно чувствовал это — ему одному. И все же он был рассеян, он был далеко отсюда в этот теплый летний вечер…

В комнате было не очень светло. Люди разбились на небольшие группы и негромко беседовали между собой.

Огромные окна были распахнуты настежь, и в них вливалось влажное дыхание вечера, волнующий запах липового цветения. Широколиственные старые деревья тихо шумели; их шевелили осторожные вздохи ветра. И как-то так вышло, что, оставив Ирэн болтать с хозяйкой, Карл уединился и стоял у широкого окна, полускрытый краем слегка вздрагивающей шторы.

Краткий разговор с учителем потряс его. Простота идеи Рошфора могла соперничать только с ее гениальностью.

Речь идет, по существу, о паровой машине.

Вода температурой в двадцать пять градусов выше нуля при обычном давлении далека от кипения. Но Рошфор целиком прав: ей предстоит кипеть не при обычном давлении, а при очень низком. Очевидно, резервуар с этой водой придется поместить в пространство с сильно разреженным воздухом. Здесь же будет и холодная глубинная вода. В этих условиях двадцатипятиградусная вода должна бурно кипеть. Да, но все-таки сможет ли этот холодный пар привести в движение турбину?

Рошфор говорит — сможет. Вероятно, он рассчитывает полностью освободить морскую воду от растворенного в ней воздуха, присутствие которого при испарении может уничтожить и без того небольшую разность давлений в обеих частях установки.

Но если так…

Запас теплой воды в поверхностных слоях тропических океанов практически неисчерпаем. Количество холодной воды в глубине безгранично. Безграничен, значит, запас дешевой энергии, которую дает в руки человечества гениальная и в то же время до смешного простая идея Рошфора.

И тогда… Люди будут черпать полными пригоршнями из этой неистощимой сокровищницы, открытой им.

Легкое прикосновение пробудило Карла от мечтаний. Он вздрогнул и обернулся. То был Рошфор.

— Следуйте за мной, — прошептал он и приложил палец к губам.

Эта таинственность гармонировала с настроением Карла и потому не удивила его. Он на цыпочках последовал за учителем, шагавшим бесшумно, как тень. Гости не заметили их исчезновения. Они прошли узкий коридорчик и подошли к маленькой незаметной дверце. Карл знал эту дверь. Она вела в личную лабораторию Рошфора. Здесь он в полном одиночестве проделывал первые опыты. Величайшая осторожность при зарождении новой творческой мысли была одной из характерных черт этого удивительного человека.

Дверца бесшумно открылась и так же беззвучно захлопнулась за ними. Рошфор повернул выключатель. Лампа под невысоким потолком, без абажура и непропорционально сильная для этой небольшой комнаты, залила ее ярким светом. Резкость освещения еще усиливалась белой штукатуркой стен и потолка. В комнате не было ничего, кроме самых необходимых для работы вещей: простые, выкрашенные в белое столы, шкафчики, стулья, лабораторная посуда, инструменты, физические приборы. Лишь в одном углу стояла походная койка, застланная белоснежным бельем: случалось, что Рошфор, увлеченный какой-нибудь новой идеей, сутками не выходил из лаборатории, перемежая напряженную работу краткими часами сна.

Только двое имели право беспрепятственного входа сюда: сам Рошфор и его старый слуга. Грейфер за долгие годы совместной работы с ним был здесь впервые. Он оглядывался с волнением и любопытством.

Единственной роскошью этой комнаты, напоминавшей одновременно монашескую келью и палатку полководца в походе, была безукоризненная чистота. Самый придирчивый глаз не нашел бы ни пятнышка, ни пылинки на всей этой сверкающей белизне.

— Внимание! — сказал Рошфор, и голос его стал резким, высоким, как иногда случалось с ним в минуты особого волнения. — Начинается наказание Фомы Неверного! Пожалуйте сюда, Карл!

Грейфер подошел к невысокому столу в центре комнаты, на котором находилась несложная на вид установка — два небольших стеклянных сосуда. Один из них был до половины наполнен водой, в другом лежали кусочки льда.

— Смотрите, Карл, — сказал Рошфор, — под дно каждого из сосудов подведены одинаковые трубки, расширяющиеся на концах в воронки. Только под сосуд с водой трубка идет от электрической печи, а под другой — из электрохолодильника. В воду погружен термометр с электрическими контактами, который поддерживает постоянную температуру в тридцать градусов. Конструкция, как видите, совсем простая… Теперь смотрите — оба сосуда соединены стеклянной трубкой с краном посередине. Таким образом, можно по желанию устанавливать или прерывать сообщение между обоими сосудами. От горла сосуда, в котором находится лед, идет резиновая трубка к воздушному насосу. Как вы думаете, что получится, если насос заработает?

— Ничего особенного не получится, — ответил Карл. — Начнет образовываться вакуум в обоих сосудах.

— Ясно. Вы видите в сосуде со льдом вертикальную ось. На нее насажен крохотный ротор паровой турбины — как раз на пути пара, который пойдет по трубке из сосуда с водой…

— А он обязательно пойдет, — подхватил Карл, — вакуумное пространство будет его всасывать.

— Безусловно. С турбиной соединена такая же маленькая динамо-машина, дающая ток вот этим трем лампочкам накаливания. Теперь смотрите!

Рошфор повернул выключатель. Заработал воздушный насос, электрохолодильник, и включилась электрическая печка. Через полминуты теплая вода в первом сосуде стала выделять пузырьки — она кипела, и пар устремлялся через стеклянную трубку во второй сосуд.

Учитель указал глазами на турбину. Она уже вращалась! Сначала медленно, потом быстрее и быстрее — и вот ее лопасти слились в сплошной диск. Заалели нити всех трех лампочек. Еще секунда — и они уже ярко светятся. На дно сосуда со льдом, тихонько постукивая, падают капли воды, в которую, охлаждаясь, превращается проделавший свою работу пар.

— Пять тысяч оборотов в минуту, — сказал Рошфор.

Он хотел выключить установку, но Карл умоляюще посмотрел на него, и профессор, усмехнувшись, опустил руку. Карл с жадностью смотрел на крошечную турбину, на маленькие лампочки — он не мог оторвать от них глаз. Ну да, ведь это точная модель будущей океанской станции! Теперь он видит, как работает холодный пар, пар тридцатиградусной воды.

— Как вам нравится эта игрушка? — весело спросил Рошфор.

— Это не игрушка! — горячо возразил Карл. — Она дает настоящую энергию.

— В миниатюрном масштабе, — заметил Рошфор, — но, как видите, вполне реальную энергию. А как вы думаете, — продолжал он, — сколько можно построить таких станций?

— Сколько угодно! — воскликнул Карл.

— Ну да! Неограниченное количество. При этом я не забываю о том колоссальном расходе энергии, который потребуется для работы воздушных насосов, — примерно сорок процентов всей мощности станции. Но ведь источник энергии практически неисчерпаем. Все, что я сделал до сих пор, показалось мне ничтожным перед этим новым открытием, перед тем переворотом, который создаст оно в жизни людей.

В тот же вечер, поздно, когда гости уже разошлись, Рошфор повторил эти слова, когда они с женой остались вдвоем в его кабинете. Было очень тихо, глубоким сном спал город за темными окнами.

Рошфор любил эти поздние часы вдвоем, когда, как это бывает только между очень близкими людьми, фразы и даже отдельные слова теряют четкие очертания, когда полунамек раскрывает интимнейшие мысли и настроения собеседника, которые чужому не передашь во всей их полноте даже самой точной речью.

Это был втройне знаменательный день: день его рождения, годовщина их первой встречи, происшедшей шесть лет назад, и день, когда его новая изумительная идея оформилась настолько, что он решил поделиться ею с Карлом и Жанной.

Но он сказал эти слова и немного испугался. Не потому, что усомнился в их справедливости. Нет, теперь он уже был твердо уверен в своей правоте. Но не произведут ли они на Жанну впечатления бахвальства? До сих пор этого никогда не случалось. И все же ему иногда казалось, что он не до конца узнал эту маленькую, такую бесконечно любимую женщину. Он немного робел перед ее скептическим умом, перед ее житейской практичностью. До сих пор она всегда первая выслушивала его идеи, соглашалась с самыми смелыми из них, поддерживала его в моменты сомнений и затруднений — как многим он ей обязан! Но ведь ему еще не случалось высказываться до такой степени самонадеянно!

Она без слов поняла его опасения и, отвечая на непроизнесенный вопрос, встала с кресла, подошла к нему и горячими губами прижалась к его лбу.

— Я верю в тебя, ты знаешь, Эмиль, — шепотом сказала она, хотя никто не мог их услышать. — Ты победишь, как побеждал всегда.

2

Был ли Рошфор мечтателем?

Да, в той мере, в какой мечтателем является каждый гениальный изобретатель: он видел не только сегодняшний день, но и завтрашний, и многие другие, бесконечной перспективой уходящие в грядущее. Набрасывая первый, еще неточный чертеж, он уже видел все здание завершенным. Без этого нет творчества.

Но в то же время он был человеком практики и трезвого расчета, это во многом и определило его блестящую карьеру. Как бы ни было велико его законное нетерпение увидеть полностью воплощенной в жизнь новую идею, он всегда проверял ее самым тщательным образом на всех решительно стадиях ее осуществления. Это было важно для себя — лишняя проверка никогда не помешает. Это было важно и для других — пусть они постепенно привыкают к новому, еще необычному, тогда прочнее поверят в него и охотнее придут на помощь.

В справедливости этого Рошфор убедился еще раз после того, как опубликовал в одной из крупнейших парижских газет краткую, но популярную статью об океанских энергетических станциях.

Статья произвела сенсацию. Сразу же на нее широко откликнулась печать. Одни газеты перепечатали ее полностью, другие — в выдержках, третьи ограничились изложением ее содержания. Началось горячее обсуждение в общей и специальной прессе.

В принципе против идеи Рошфора не возражал никто: теоретически она была обоснована безукоризненно. Однако нашлось и достаточно скептиков, именовавших себя “людьми практики”. Они утверждали, что осуществить идею Рошфора очень трудно, если не совсем невозможно.

Говорили и писали, что бури, морские течения, прибой — все это не поддается учету, что все эти стихийные силы будут разрушать океанские станции или во время постройки, или — что еще хуже — после ее завершения. А ведь в каждую такую станцию придется вложить большой капитал.

В общем, критика была, если принять во внимание необычайность идеи, довольно сдержанной: действовал авторитет имени Рошфора, приобретенный десятилетиями удачной работы над изобретениями и их промышленным освоением.

Рошфор внимательно прочитывал все статьи, доставляемые ему из бюро газетных и журнальных вырезок. С тех языков, которыми он сам не владел (а статьи были на десятках языков), ему переводили специалисты-переводчики. Он встретил несколько дельных замечаний, но не нашел ни одного серьезного возражения, которое поколебало бы его уверенность в своей правоте.

Наиболее обоснованные и наиболее резкие возражения он передавал для прочтения Жанне. Она добросовестно прочла все, но осталась непоколебима.

— Ты прав, Эмиль! — говорил его маленький оруженосец. — Ты справедливо уверен в себе!

Он был достаточно силен, он мог бы обойтись и без помощи. Разве не во сто раз труднее было ему, когда юношей без имени и средств он выступал со своими первыми изобретениями? Но, правда, тогда он был моложе…

С глубокой благодарностью принимал Эмиль поддержку жены. Эта поддержка была для него тем более дорога, что он знал твердо: Жанна кривить душой не умеет. Прежде чем высказать свое мнение, она тщательно ознакомится со всеми данными и скажет тихо, очень спокойно, но категорически и веско.

Ему импонировало также, что солидный и вдумчивый Грейфер зажегся энтузиазмом. Он торопил учителя.

В эти дни Рошфор не работал ни в лаборатории, ни за письменным столом. С утра он прочитывал вырезки из газет и журналов или переводы иностранных статей — весь этот материал подбирали и подготавливали для него накануне секретари. Поток статей был еще велик, но явно сокращался — острота новизны притуплялась.

Затем он гулял, много занимался греблей, плаванием. Такой образ жизни он вел всегда, когда обдумывал практическое воплощение уже проработанной в теории идеи. Он думал напряженно, но спокойно.

Акционерное общество? Об этом говорил Грейфер.

Нет, к этому предприятию вряд ли удастся сейчас привлечь акционерный капитал: слишком уж оно необычно.

Кроме того, ему противны банковские дельцы. Он еще никогда не был их приказчиком. Каждое новое свое изобретение он осуществлял сам или продавал патент. И каждое предприятие приносило ему солидный доход. Теперь он богат. Средств у него хватит для постройки океанской станции. Она оправдает себя и даст немалую прибыль. Конечно, чтобы поднять это дело в масштабе целой планеты, капитала не хватит не только у него, но и у самого крупного миллиардера. Но это потом. Куда легче будет говорить об океанских станциях после того, как первая из них уже будет давать невиданно дешевую энергию.

Но надо еще и проверить себя. Цифры, расчеты уже сказали все. Маленькая лабораторная установка подтвердила их правоту. Однако хорошо бы найти еще какую-нибудь промежуточную ступень между этой игрушкой и тысячеметровой морской трубой.

Рошфор и Грейфер много ходили по городу, избегая центра, предпочитая тихие, богатые зеленью окраины и берега Роны. О делах разговаривали на ходу. Однажды они медленно шли вдоль берега спокойной реки и, увлеченные беседой, приблизились к центру города, подошли к плотине. Невысокие шлюзы были открыты. Маленькими водопадами низвергалась вода, бурля и взбивая пену. Солнце клонилось к закату, бросая розовый отблеск на зеленую воду и белую пену. Ровный плеск воды был успокоительно однообразен. В нем тонули нечастые автомобильные гудки и шум моторов.

Воспоминание по контрасту развернуло перед Рошфором другую картину, смысл которой ему стал ясен не сразу.

Было это в ноябре прошлого года.

Он возвращался с Жанной из театра. Им захотелось пройтись пешком. Отослав шофера домой, они медленно шли. Улицы покрывал тонкий слой снега, усеянный следами пешеходов.

Они шли через мост. Там было безлюдно. Снежная громада Салева казалась неправдоподобно близкой. Густой пар клубился над Роной, катившей внизу черные, чугунно-тяжелые воды…

…Рошфор резким движением схватил Карла за руку:

— Нашел!

Карл изумленно обернулся:

— Что нашли?

— Температурный перепад на реке! Ведь на этой самой Роне во Франции, не так далеко отсюда, есть тепловая электростанция, спускающая в реку горячую воду!

3

Вода, охлаждающая пар, отработавший в турбинах электрической станции, похищает его тепло и сама нагревается.

Измерения температуры речной воды около самой станции и в некотором отдалении от нее показали, что разница вполне достаточна даже в летнее время, особенно ночью, не говоря уже о зиме.

Рошфор заказал небольшую турбину на пятьдесят киловатт. Он торопился. Завод обещал сдать турбину через месяц. Чтобы не терять времени, Рошфор принялся за подготовку трубопроводов, насосов, дезаэраторов — аппаратов для удаления газов из воды.

Администрация электрической станции любезно уступила Рошфору место на своей территории. Здесь, на небольшом огороженном участке, работа шла очень интенсивно. Самому же Рошфору, в сущности, тут делать было нечего. Он приезжал раза два в неделю, осматривал сделанное, давал указания, однако больше ничем серьезным не мог заняться. Так всегда бывало с ним, когда он был увлечен какой-нибудь целиком заполнявшей его идеей. Разбрасываться он не умел.

Это был резкий контраст с теми лихорадочно горячими, до предела концентрированными днями и ночами, какие он проводил в кабинете и в лаборатории в первой стадии разработки идеи.

Дни Рошфор заполнял спортом, чтением, прогулками. Он непрерывно думал в это время об океанских станциях. Перед ним рисовались картины будущего. Тысячи своеобразных, никогда доселе не виданных конструкций возникали у берегов тропических морей и на специально созданных плавучих островах. Солнечная энергия, заключенная в морской воде и миллионы лет бесплодно пропадавшая, безотказно служит людям. Высокие, щедрые фонтаны бьют в Сахаре, Аравийской пустыне, в Центральной Австралии — там, где от века царствовали сыпучие пески да безжизненные граниты. Сплошным морем зелени темнеют эти бескрайние пространства, в них вкраплены зеркала искусственных озер и морей, миллионные города смутно шумят там, где раньше бедствовали убогие, малочисленные племена кочевников.

Своими мечтами Рошфор охотно делился с другими. Был в этом и трезвый расчет практика. Когда к нему приходили журналисты — они еще являлись от времени до времени, хотя волна сенсации уже давно схлынула, — он не только сообщал им принципы устройства океанских станций, но и рисовал увлекательные картины будущего. Рошфор был очень доволен, когда один журналист в большом газетном подвале весьма популярно рассказал об идее использования разницы температур океанской воды, о будущих энергетических станциях, о мощном воздействии на климат.

Цену рекламе Рошфор знал хорошо.

Несколько раз уезжали в горы маленькой дружной компанией: он, Жанна, Карл и Ирэн. Дружба Карла и Ирэн, видимо, крепла. Жанна тоже подружилась с девушкой, которая была много моложе ее, но обладала уже зрелым, сложившимся умом. Эта четверка, объединенная общей, увлекавшей всех их целью, хорошо чувствовала себя вместе.

Но Рошфор начинал тяготиться ожиданием.

И вот — уже осень по утрам стала наливать прохладой прозрачный воздух, уже листья лип стали желтеть и вянуть, и почти незаметное дуновение ветра сбрасывало их на землю — наступил давно намеченный день. Завод не просрочил ни часу. Пыхтящий грузовик привез турбину на участок, и кран, с натугой подняв стрелу, осторожно опустил турбину на землю.

Рошфор разом окунулся в напряженную работу. Всего четыре дня потребовалось для полного монтажа всей установки.

В маленьком зале одноэтажного здания, выстроенного на территории электрической станции, было тесно. Рошфор стоял впереди всех. Он пристально смотрел на турбину. Гудел воздушный насос. Испарялась едва теплая вода. Турбина была неподвижна. Минуты шли. Он твердо знал, что сейчас турбина придет в движение, и все же нервничал, чувствуя на себе выжидательные взгляды присутствующих. Еще минута, еще…

Она пошла! И вместе с ней, дрогнув, пошла по кругу стрелка счетчика оборотов.

Турбина ускоряет ход. Она стремительно вращается, жужжа, как чудовищное насекомое. Счетчик показывает пять тысяч оборотов в минуту. Молчание нарушили возгласы восторга. Рошфор поискал глазами Жанну. Она была тут, рядом, и не отрываясь смотрела на турбину. Почувствовав его взгляд, Жанна обернулась. В ее глазах было столько сияния, что слова оказались лишними.

Турбина работала непрерывно, равномерно, давая изо дня в день, из часа в час, из секунды в секунду пятьдесят киловатт, как и было рассчитано. Примерно двадцать киловатт поглощали насосы. Оставалось около тридцати киловатт, обходившихся втрое дешевле, чем энергия, вырабатываемая электрической станцией. А ведь это почти кустарная установка! Энергия океанских станций будет еще дешевле.

Однажды, когда Рошфор находился один в турбинном зале и следил, не отрываясь, за работой турбины, вошел директор электрической станции. Худощавый, высокий, с тонкой изломанной линией губ, в строгом черном сюртуке, он походил скорее на теоретика-ученого, чем на инженера-практика. Дружески улыбаясь, он поздравил Рошфора с блестящей победой.

— У меня есть предложение, — добавил он.

Рошфор выжидательно посмотрел на него.

— Продавайте мне вашу энергию. Она войдет в общий баланс станции.

Он опять улыбнулся.

Рошфор был тронут: это был акт большой любезности. Его тридцать киловатт почти ничего не составляли для станции. Он понял, что директор просто хочет подчеркнуть целесообразность его достижения.

Однако, правда, ведь станция на этом ничего не теряет и даже, хоть и немного, выигрывает благодаря крайней дешевизне его энергии.

Он принял предложение с благодарностью. Договор был заключен.

Газеты опять заговорили о Рошфоре. Факты были неопровержимы. Небольшая, но вполне реальная турбина — это уже не лабораторная игрушка с тремя лампочками.

Но через несколько дней в одной из крупнейших газет, отражавшей точку зрения промышленников, появилась большая, резко враждебная статья. Она подробно развивала уже высказывавшиеся раньше возражения. Автор не отрицал успеха Рошфора, но настаивал на том, что и пятидесятикиловаттная турбина — все та же лабораторная модель, лишь увеличенная в соответственное число раз. Он напоминал, что здесь соблюден только физический, но отнюдь не конструктивный принцип океанских станций. Температурный перепад достигается по горизонтальной, а не по вертикальной линии. Весьма сомнительна возможность постройки такой огромной трубы, какая понадобится для океанской станции. Ведь непосредственно у берегов вряд ли удастся найти требуемую глубину. Поэтому трубу придется спускать наклонно, и она получится длиной минимум в полтора километра. Если и удастся построить такое чудовище, то еще вопрос, можно ли будет его транспортировать на место и благополучно опустить. Скорее всего, труба сломается во время спуска и затонет. Если учесть ее колоссальную стоимость, то только сумасшедшие смогли бы решиться финансировать такое предприятие.

Но допустим, что все это пройдет благополучно.

Труба в полтора километра длиной и в несколько метров в поперечнике будет представлять огромную поверхность для разрушительных ударов воды и ветра. Ее погубит первый шторм, прилив или даже просто свежий ветер. Срок ее жизни нужно исчислять днями, если не часами. Миллионный капитал будет погребен на дне океана, как печальный памятник легкомысленного прожектерства.

И совсем бегло, в самом конце статьи, указывалось на то, что вся эта затея не нужна даже не том случае, если бы она была технически безукоризненна. Резкое увеличение количества дешевой энергии при нынешнем экономическом положении может, во-первых, вызвать усиление безработицы. Во-вторых, оно обесценит уже существующие электрические станции, убьет их конкуренцией и омертвит вложенные в них крупнейшие капиталы.

Это заключение, добавленное как бы между прочим, больше всего встревожило Рошфора. В нем угадывалась основная цель статьи.

Было яркое осеннее утро. Рошфор сидел в своем большом кабинете, залитом солнечным светом, который сияющими неровными полосами ложился на цветистый ковер, на огромный стол, на развернутый газетный лист.

Рошфор вздрогнул: кто-то чуть коснулся его плеча. Это была Жанна.

— Ну, что? — спросила она, бросив на него пытливый взгляд.

Удивительно было богатство интонаций в тихом голосе этой женщины. В ее вопросе Рошфор явственно слышал: “Какая-нибудь неприятность? Разве мало их у тебя было и разве ты не все их побеждал? Ну, расскажи, ведь я самый близкий твой друг”.

Он протянул ей газету.

Она забралась с ногами на широкий диван и погрузилась в чтение. Солнечные лучи мешали ей читать, и она отодвинулась в самый угол.

Рошфор невольно залюбовался ею.

Яркая солнечная полоса легла на ее скромное темно-синее платье, перехваченное широким кожаным поясом. Она читала молча, и лицо ее постепенно становилось сосредоточенным, почти строгим. На лбу образовались продольные морщинки, и резкие морщинки легли в уголках губ. Она показалась Рошфору утомленной, даже чуть постаревшей, озабоченной. Ему захотелось ободрить ее веселой шуткой. Но она уже прочла статью и вялым движением отложила газету на диван. Затем, в ответ на вопросительный взгляд мужа, расцвела своей обычной веселой улыбкой, смывшей следы усталости.

— Бывало хуже, милый! Разве ты не помнишь?

Нет, конечно, он помнит очень хорошо. И с этим препятствием он справится, как и со всеми предыдущими, — идея его безукоризненно правильна. Только придется взяться за осуществление ее иначе, чем делает большинство изобретателей.

— Именно?

Вопрос Жанны звучал строго по-деловому.

Лучше всего, как он это делал не раз, выступить самому в роли предпринимателя.

Она встала и, неслышно ступая по пушистому ковру, подошла, положила ему на плечо узкую руку.

— Это предприятие будет как будто много крупнее всех твоих предыдущих?

— Безусловно. Тебя это тревожит?

— Нет, милый. Вернее, это меня не тревожило бы… В случае неудачи у нас останется вполне достаточно средств.

— Почему ты думаешь о неудаче?

— Я не думаю. Но ведь она возможна?

— Конечно, все может случиться.

— И тогда?

— Я начну сначала.

— Я тебя полюбила и люблю за смелость, — сказала Жанна. — Если бы ты даже потерял все, у тебя останутся твоя голова и твои руки.

— Но все-таки, мне кажется, ты немного встревожена?

Она слегка прижалась к нему.

— За меня и за тебя я не тревожилась бы. Но…

— Так за кого же?

Он с изумлением и недоумением взглянул на нее.

Она ничего не ответила.

Внезапно он понял.

За себя и за него она не боится. Она тревожится о судьбе третьего, которого еще нет с ними.

Но Жанна уже взяла себя в руки. Смущенно и весело улыбнувшись, она легкой, стремительной походкой вышла из комнаты, и по тяжелой темно-малиновой портьере пробежала волна, словно от дуновения ветра.

4

Наступили дни напряженной деятельности.

Прежде всего нужно было выбрать место.

Атлас мира распластался на рабочем столе Рошфора, и он вместе с Карлом тщательно изучал пояс земного шара, заключенный между линиями тропиков. На суше эти линии пересекали массив Африки в пустынных, мрачных местах. Синие просторы Атлантического и Тихого океанов лежали между этими линиями.

Выбор на первое время был не слишком велик.

Группа больших островов недалеко от Центральной Америки — вот наиболее подходящее место.

Острова густо населены и близки к материку. На них множество крупнейших — преимущественно сахароваренных и табачных — предприятий, которые станут потребителями дешевой энергии океанских станций.

На одном из островов расположена столица колонии — город почти европейского типа, с полумиллионным населением. Здесь, совсем близко от берегов, имеются большие глубины — как раз то, что нужно для станции.

Но это все в общих чертах. Нужно детально изучить намеченный берег, чтобы найти место, наиболее подходящее по глубине, защищенное от ветров, удобное по температурным данным.

Рошфор решил отправиться с ближайшими помощниками на остров.

Он предложил Жанне принять участие в этой далекой и сложной поездке. Но она неожиданно отказалась. Она привела неопровержимые доводы: поездка и работы на месте — даже до начала строительства станции — продлятся очень долго, а между тем каждый месяц приближает время, когда на свет должен появиться их первенец…

Через несколько дней Рошфор выехал. С ним отправились немногочисленные, самые близкие помощники. Карл был в их числе. Была также Ирэн, которая недавно стала женой Карла. Она только что окончила институт, и Карл с некоторым смущением предложил Рошфору ее услуги.

Долгое океанское путешествие прошло незаметно. В каюте Рошфора был штаб, он и его помощники по целым дням почти не выходили оттуда. Сидели над картами, энциклопедическими словарями, справочниками, трудами географов.

За бортом парохода расстилался необозримый водный простор. Небольшие волны, белея в синеве, шли навстречу в первый день, а потом и они исчезли. Стройные пассажирские и тяжелые грузовые суда обменивались с теплоходами приветственными гудками: путь шел по оживленной океанской трассе.

Однажды рано утром, когда штилевое стеклянное море отражало у самого горизонта тончайшие краски зари, показался берег — далекий, неразличимый, почти призрачный. Он стал шириться и расти, и путешественники глядели на него с нетерпеливой жадностью. Остроконечные баш ни небоскребов врастал и в безоблачное небо. Мачты многочисленных судов становились выше, вырисовывались отчетливее. Крики грузчиков, пыхтение паровых судов и дизелей, многоязычный говор, среди которого чаще всего слышался испанский язык, — и вот уже корабль пришвартовался в огромном порту среди других кораблей, пестревших флагами чуть ли не всех стран мира.

5

Рошфор арендовал небольшую яхту для обследования прибрежной части моря. Закупил необходимую для этого аппаратуру. Подсчитав расходы, он убедился, что они уже составили весьма значительную сумму. Это, однако, не удивило и не огорчило его: на то он и шел. До сих пор все складывалось нормально.

Плавучая лаборатория вышла в море по маршруту, выработанному Рошфором вместе с Карлом и Ирэн. Предстояла упорная, кропотливая работа. Для обследования был намечен небольшой участок близ побережья, но его нужно было очень тщательно изучить: промерить глубины, нащупать, течения, установить их мощность, быстроту и направление, измерять температуры. В две смены работали океанографы — днем и ночью. Картами, чертежами, цифрами ложились результаты их исследований на стол Рошфора в его тесной каюте. Он работал каждый день с предельным напряжением, до тех пор, пока усталость не валила его на узкую койку.

И все же, несмотря на напряженность работы, она отняла больше времени, чем предполагалось вначале. Существовало, конечно, множество сведений о глубинах, температурах, течениях в этой части океана, тесно прилегающей к густонаселенным промышленным районам. Но эти данные не могли удовлетворить Рошфора: для его предприятия они были слишком общи. При поисках подходящего места картами этой части моря, даже самыми детальными, можно было пользоваться лишь для ориентировки. Приходилось создавать новую карту, прощупывая каждый метр дна, нанося добываемые данные мельчайшей ажурной сетью.

Как воин, он был оторван от дома, от семьи, и все его мысли, чувства, силы были направлены к одному. — к победе.

Над его койкой единственным украшением маленькой каюты висела фотография Жанны. Поднимая воспаленные глаза от письменного стола, он видел ее перед собой. Воображение дополняло портрет, давало ему краски: пышные золотистые волосы, темно-синие глаза…

Иногда глубокой ночью, в смутные мгновения между бодрствованием и сном, она улыбалась ему ласково и немного укоризненно. В беспокойных снах он слышал ее грудной голос, обнимал ее, но линии течений, цифры показаний глубинных термометров и эхолота оттесняли дорогой образ, мысли его раздваивались, он просыпался в непонятной тревоге.

Так шли месяц за месяцем.

Иногда проливные дожди останавливали работу, иногда ее темп замедляла слишком сильная жара. Тогда он отдыхал, давал отдых сотрудникам, писал письма Жанне. Он писал короче и реже, чем ему хотелось бы. Его письма казались ему сухими: в них было слишком много цифр, но ведь Жанна так интересовалась его работой! Он с волнением спрашивал о ее самочувствии, о маленьком, которого она ждала… которого они оба ждали.

Ее письма были нежны, ласковы и подробны. Она не уставала ободрять его. Самочувствие ее было прекрасно, все шло нормально. Она недоумевала: почему так долго продолжаются исследования? До каких пор они не будут видеться? Ведь ему все-таки легче приехать к ней, чем ей к нему.

Нет, это было невозможно. Оставить работу без своего участия и руководства хотя бы на короткий срок… Его страшила мысль об этом.

Нотки недовольства — сначала очень слабые — стали проскальзывать в ее письмах: пусть он так занят, как еще никогда не был за время их совместной жизни, и пусть он увлечен идеей, еще не виданной по размаху, но ведь в ее — и в его — жизни происходит исключительное событие.

Она была, безусловно, права.

Ее письма стали немного реже, немного короче и суше. Все же они были более часты и подробны, чем те, которые она получала от него. А он не мог заставить себя писать иначе. Чем дольше длились работы, тем напряженнее стремился он к их окончанию, которое уже намечалось: небольшой участок у побережья уже определился как наиболее подходящий. Работы теперь сосредоточились внутри этого участка: надо было найти самый выгодный пункт.

Но до этого прошло еще немало времени.

Шла зима, в этих краях она давала знать о себе только яростными ливнями и оглушающими, ослепляющими грозами. Там, дома, тоже обильные зимние дожди, временами снег, влажные, облачные ночи, пар, клубящийся над Роной.

В однообразном мелькании дней подошла весна. Здесь почти не чувствовалась привычная резкая грань между двумя временами года.

Яхта блуждала по небольшому участку моря. Необозримые водные пространства были уже привычным пейзажем для ее обитателей. Солнце выходило из воды и заходило в нее, оно отражалось в ней, когда море было спокойно, а ночью в пей мерцали огромные звезды тропиков и сняла холодная луна. Когда же ветер рождал однообразно-ритмичные волны и бросал в лицо соленые брызги, в работе нередко наступало затишье, и люди злились на задержку. В сильную непогоду приходилось отстаиваться в бухтах.

В один из таких дней, выбрав время, когда Рошфор остался один в своей каюте, осторожно постучав, к нему вошла Ирэн.

— Мсье Эмиль, мне необходимо поговорить с вами, — сильно волнуясь, сказала она.

— Садитесь, Ирэн, я вас слушаю.

И, пододвинув ей кресло, он усадил ее напротив себя. Он внимательно посмотрел на нее: она заметно осунулась, как и все на яхте. Кроме того, он отметил про себя, что лицо ее стало более взрослым, взгляд глубоких темных глаз тверже и сосредоточеннее.

Она сидела и молчала, смущенная.

— Ну, я слушаю вас, мой друг, — ободрил он ее.

Он думал, она хочет сказать что-нибудь относящееся к работе. Ему нередко случалось слышать от нее дельные замечания; из этой молодой женщины выйдет, пожалуй, серьезный ученый. Возможно, у нее возникли какие-либо существенные соображения.

Он ждал.

Но она собиралась говорить совсем о другом.

В последнее время, до отъезда, она очень подружилась с Жанной. Дружба укрепилась перепиской. Жанна писала ей о многом.

— Мсье Эмиль, — повторила она и вдруг разом растеряла все заготовленные дипломатические фразы. С ужасом чувствуя, что становится до крайности нескромной, она выпалила: — Вы очень любите Жанну? Ах, простите меня, ради бога!

Рошфор накрыл своей широкой короткопалой ладонью ее маленькую ручку, вздрагивающую на столе.

— Ничего, не смущайтесь, Ирэн! Ведь вы ее закадычный друг!

Ирэн уже оправилась.

— Вы великий ученый, гениальный изобретатель, — горячо говорила она (теперь смутился Рошфор), вы делаете изумительное дело, но ведь Жанна — лучшая женщина в мире…

— Вы правы, — подтвердил он.

— И она отдала вам всю жизнь. И теперь она так одинока, в такое время… Я знаю, я нехорошо делаю, она доверилась мне, а я говорю вам. Но я не могу больше! Она так тоскует…

И Ирэн выбежала из каюты, почти по-детски порывистая, но какие взрослые, твердые и осуждающие интонации прозвучали в ее голосе!

“Значит, Жанна писала, жаловалась, делилась тоской, — думал Рошфор, — и не со мной, самым близким ей человеком”.

Ему стало стыдно перед самим собой за пренебрежение, которое — пусть невольно — он проявил к дорогому для себя существу.

Но его мысли были очень скоро прерваны. Сквозь неплотно притворенную дверь, оставленную Ирэн, он услышал громкий голос капитана, отдающего немногочисленной команде приказание сняться с якоря и выйти в море. Ветер упал, работы возобновляются. И, как воин, услышавший боевой клич, Рошфор снова забыл обо всем ином.

6

Пришел долгожданный день.

Поиски окончены. Исследования, которые велись в последние дни на маленькой площади по концентрическим кругам, с неопровержимой ясностью определили самое подходящее место.

Небольшая бухта располагалась примерно километрах в ста от столицы и главного порта острова. Не очень далеко здесь протекал Гольфстрим, что сильно затрудняло работу, так как влияние Гольфстрима чувствуется на большой глубине и уменьшает температурный перепад.

Но эта бухта оказалась полностью изолированной от мощного теплого течения. Кроме того, тут же проходило сильное постоянное поверхностное течение, не отличающееся своей температурой от окружающей воды. Это очень важно: течение будет уносить отработанную холодную воду, иначе она станет скопляться и нарушать необходимый температурный перепад. Очень близко от берега есть глубина в семьсот метров, и разница температур между поверхностью и этой глубиной здесь вполне достаточна. Как можно судить по многолетним океанографическим данным, перепад температуры должен оставаться почти одинаковым в течение круглого года. Результаты исследований Рошфора подтверждали это.

Вблизи — сахарные плантации и сахароваренные заводы. Они предъявляют большой спрос на электрическую энергию.

Было твердо решено остановиться на этой врезающейся далеко в берег бухте.

Вечером, когда багровое, уже неяркое солнце ушло в море и напоенный блеском и зноем тропический день почти без сумерек провалился в огромную ночь, безлунную и испещренную звездами, радист вручил Рошфору радиограмму от Жанны, от которой уже довольно долго не было писем: “Поздравляю с сыном”.

В глубокой задумчивости перечитывал он это краткое сообщение.

Он чувствовал себя виноватым перед Жанной и решил хоть отчасти искупить свою вину. Как никогда еще, ему захотелось увидеть ее и, конечно, сына. Он решил съездить домой, совсем ненадолго.

Утром он заказал билет на самолет, отправлявшийся на следующий день в Женеву. Затем занялся хлопотами о приобретении намеченного для океанской станции участка побережья. Хлопоты оказались несложными. Участок принадлежал владельцу одной из сахарных плантаций. Тот охотно уступил его за недорогую цену, заявив, что его очень устраивает перспектива пользования дешевой энергией: владельцы местных электростанций, объединившись в трест и устранив всякую конкуренцию, до крайности взвинтили цены.

В тот же день вечером Рошфор расплатился с командой яхты, щедро вознаградив всех сверх договоренной платы: эти люди все время работали добросовестно и напряженно. На следующее утро он со своими ближайшими сотрудниками переехал в лучшую гостиницу города — им нужно было дать отдых после бешеной работы. Впереди предстояло немало дел.

Еще через день Рошфор был в Женеве.

Шофер ждал на аэродроме. Автомобиль понес Рошфора домой. Он жадно вдыхал влажный воздух своей родной тихой Женевы, любовался ее омытой вешними дождями яркой зеленью. На площади Ронд-пуан, как всегда, дремали, греясь на солнце, старухи, белели многочисленные детские коляски. В университетском саду группами гуляли студенты — юноши и девушки.

Машина быстро пересекла центр и покатилась по широколиственной, вымощенной мелким гравием аллее старых разлапистых лип.

Вот и его дом — двухэтажный, невысокий, отступивший вглубь от проезда и тонущий в зелени.

Задыхаясь от волнения, Рошфор выскочил из машины и бросился к двери. Но уже навстречу ему с легким криком выбежала Жанна — опять стремительная и стройная, как прежде, — и упала в его объятия со слезами и смехом.

Сын оказался здоровым крупным мальчиком — даже не верилось, что его родила эта невысокая, хрупкая на вид женщина. Рошфор подолгу и пристально всматривался в него. Он нашел в нем свои черты: узкие, орехового цвета глаза. Зато нос был материнский — прямой, без горбинки.

На третий день после своего приезда Рошфор сказал Жанне, что на завтра заказывает место в самолете.

Она странно взглянула на него, но тотчас же взяла себя в руки и внешне спокойно, только очень тихо, почти шепотом, спросила:

— Разве нельзя было немножко дольше?

Он тоже тихо, извиняющимся тоном ответил, покрывая поцелуями ее руку.

— Я не могу быть спокоен ни на минуту, пока не кончу все.

7

Вернувшись на остров, он устроил в своем номере совещание с ближайшими сотрудниками и приглашенными тремя местными инженерами для выработки плана дальнейших действий.

У приобретенного для станции участка дно, очень полого опускаясь, идет на незначительной глубине от берега на расстояние в тысячу триста метров и затем падает крутым обрывом на семьсот метров.

Значит, нужно построить трубу длиной в два километра: часть ее, в тысячу триста метров, проложат почти горизонтально, а другую, в семьсот метров, опустят вертикально.

Труба — это было решено уже раньше — будет стальная, сварная, из листов толщиной в три миллиметра. Толщина вполне достаточная, если учесть, что снаружи труба будет покрыта тепловой изоляцией, чтобы холодная вода не нагревалась во время подъема. Для изоляции можно использовать пенобетон — легкий, ячеистый материал, хорошо задерживающий тепло.

Диаметр трубы — пять метров.

На острове, да и нигде поблизости не было завода, который мог бы принять заказ на такое сооружение. Наиболее целесообразным было признано заказать трубу во Франции. Транспортные расходы, безусловно, сильно удорожат предприятие. Но другого выхода нет.

Разумеется, никому не пришло бы в голову везти трубу из Франции целиком, это просто было бы невозможно. Труба должна быть заготовлена и привезена секциями. Длина секции была принята в двадцать два метра. Монтаж будет произведен на месте.

Немедленно же Рошфор связался по телеграфу с одним из крупнейших заводов Франции.

8

В кабинете директора завода было тихо и спокойно, даже, пожалуй, слишком спокойно. Люди входили редко, телефоны звонили мало. Завод работал далеко не с полной нагрузкой.

Тем не менее директор, Эжен Жюзо, был сегодня в недурном настроении. Причиной этому послужила телеграмма Рошфора, лежавшая на его письменном столе. Директор, тяжело и прерывисто дыша, еще и еще раз перечитывал короткий текст, отпечатанный на узкой белой ленте. Очень, очень кстати, черт возьми!

Дела завода были неважны. Принятые заказы постепенно выполнялись и сдавались, а новые поступали редко, и притом все случайные, небольшие.

И вдруг этот заказ, крупный и поступивший от человека, внушающего полное доверие.

Жюзо знал из газет о проекте Рошфора, читал сообщения о его экспедиции. Итак, Рошфор отнюдь не думает бросить начатое дело. Он вкладывает большие личные средства… Очень большие.

Директор повертел диск внутреннего телефона, набрал двузначный номер. И тотчас в трубке отозвался ровный, спокойный голос его помощника:

— Я слушаю вас, мсье Жюзо.

— Прошу зайти ко мне сейчас на минуточку, мсье Шателье, — глуховатым голосом сказал директор.

— Хорошо, иду.

Когда Шателье вошел в кабинет, директор протянул ему телеграмму и сказал:

— Давайте сообразим, сколько это будет стоить. Заказчик требует срочного ответа.

Когда Шателье вышел из комнаты, неслышно затворив за собой тяжелую дверь, директор встал из-за стола — грузный, неуклюжий, с неровным дыханием астматика — и стал ходить взад и вперед по большому светлому кабинету.

Даже для их большого завода по теперешним тяжелым временам этот заказ — крупное подспорье. И вдруг Жюзо вздрагивает от твердого отчетливого стука в дверь. Так властно, уверенно стучит тюремщик в камеру заключенного. Тьфу, черт, какое нелепое сравнение!

— Войдите! — говорит Жюзо.

Входит незнакомый человек, немного выше среднего роста, безукоризненно одетый.

— Прошу вас, — говорит директор, указывая на удобное кожаное кресло, н сам занимает свое место за письменным столом. — С кем имею честь?

— В данном случае это несущественно, — с едва заметным иностранным акцентом отвечает посетитель, неторопливо усаживаясь.

— Но… — удивляется Жюзо.

— Важно дело, по которому я к вам пришел, — перебивает его странный посетитель, — оно не терпит отлагательства, и, если разрешите, я вам немедленно изложу его.

Жюзо отвечает не сразу. Он внимательно разглядывает собеседника. Тот вполне корректен, даже деликатен. Но манеры его повелительны.

Директор говорит:

— Пожалуйста, я вас слушаю.

При этом он опускает руку в карман пиджака и вынимает коробочку с мятными лепешками. Он кладет лепешку в рот, ощущая языком мгновенный приятный холодок, и пододвигает коробочку посетителю:

— Астма. Курить пришлось бросить.

Посетитель вежливо берет конфетку и приступает к делу, смотря в упор на директора холодными серыми глазами:

— Вы получили большой заказ от Рошфора.

— Откуда вы знаете? — изумляется Жюзо. — Мне только что доставили телеграмму. — И спохватывается, досадуя на себя: — Насколько я понимаю, этот заказ не имеет прямого отношения к вам. И, простите, я не могу говорить о нем с посторонним человеком.

Теперь посетитель выдерживает паузу. Затем он улыбается слегка, одними губами; глаза его остаются холодными.

— Вы правы, — говорит он, — этот заказ не имеет ко мне ни прямого, ни косвенного отношения. Я пришел к вам исключительно как доброжелатель. Я вам настойчиво советую, и притом исключительно в ваших собственных интересах, в интересах вашего предприятия, немедленно и безоговорочно отклонить этот заказ.

— В интересах нашего предприятия, — резко отвечает Жюзо, — принять и выполнить этот заказ.

Он пристально смотрит на собеседника. Но тот молчит, и его крупная белая рука неподвижно лежит на толстом стекле стола.

Закат догорел. В углах начинают сгущаться еще прозрачные тени.

— По чьему поручению вы пришли ко мне? — спрашивает Жюзо.

— Это несущественно, — отвечает посетитель, и в его голосе звучат нетерпеливые, нагловатые нотки. — Лучше всего будет допустить, что мне никто ничего не поручал.

Но Жюзо уже остыл. Зачем допытываться? Разве и без того не ясно, по чьему поручению действует этот человек?

Те, кому угрожает конкуренция со стороны энергетических станций Рошфора, безусловно, будут бороться. Ну, что ж, и мы поборемся. Завод нуждается в этом заказе, он примет и выполнит его. Кроме того, важна и честь фирмы. Нет, Рошфор не получит отказа.

Жюзо встает со своего кресла, и тотчас же встает и посетитель. Они стоят друг против друга — невысокий, грузный человек с беспокойным хрипловатым дыханием и стройный, с военной выправкой. Жюзо твердо говорит:

— Благодарю вас за совет. Заказ Рошфора будет выполнен.

— Ясно… — Посетитель прощается и, щелкнув каблуками, выходит из кабинета.

Жюзо ждет, пока за ним закроется тяжелая дверь. Затем снова садится и звонит помощнику:

— Вот что, Шателье. Сейчас же сообщите Рошфору, что мы принимаем заказ и выполним его в кратчайший срок. Немедленно запросите Рошфора о подробностях и по получении ответа поручите приступить к составлению чертежей. Обеспечьте этот заказ особо усиленной охраной на всех стадиях его выполнения.

Получив от завода ответ, Рошфор не только послал по телеграфу подробное описание трубы, но также передал по бильд-телеграфу тщательно выполненный чертеж. Это облегчило задачу руководителей завода, и они уведомили Рошфора, что назначенный ими срок сокращается еще на четверть. Рошфор остался этим очень доволен.

9

В кабинете директора беспрерывно работал телефон. Жюзо отдавал приказания, звонил в цеха, помощнику, инженерам. Он словно помолодел, голос его стал крепче, дыхание ровнее.

Опять позвонил Шателье. Голос его спокоен, как всегда, но то, что он говорит, не сразу укладывается в сознании Жюзо.

— Я плохо слышу, повторите, пожалуйста, — просит директор.

— На заводе пожар, — повторяет Шателье, — меры к тушению приняты.

— Где горит?

— В чертежной.

Жюзо повесил трубку, быстрыми шагами вышел в коридор, направился к лифту. Чертежное бюро находится двумя этажами выше. Когда директор подошел к нему, заводские пожарные уже почти ликвидировали огонь. Глаза слезятся от густого, едкого дыма. Разлетаются дотлевающие клочья обгорелой бумаги. Шателье здесь. Он отводит директора в сторону, чтобы их не слышали служащие.

— Что сгорело? — торопливо спрашивает Жюзо.

— Ничего особенного. Часть не очень важных чертежей. Но вот что интересно: по-видимому, в первую очередь сгорели чертежи Рошфора. С них-то, кажется, и начался пожар.

— Это не страшно, — замечает Прево, — чертежи несложные. Задержка будет небольшая.

— Да, — соглашается Шателье, — но у меня такое впечатление, что это, безусловно, поджог и что в первую очередь имелись в виду именно чертежи Рошфора.

В эту минуту к директору подходит рассыльный.

— Господин директор, — бодро говорит он, — вас просят по срочному делу.

— Кто? — отрывисто спрашивает Жюзо.

— Неизвестный мне господин. Он ждет у вашего кабинета. У входа в кабинет директору почтительно кланяется незнакомец, приходивший на днях.

— Что вам надо? — резко спрашивает Жюзо.

— Добрый день, господин директор, — тихо произносит посетитель.

Директор внимательно смотрит на него. Тот спокойно и вежливо выдерживает взгляд. Жюзо сдается:

— Войдите. Оба садятся.

— У вас на заводе сегодня несчастный случай, — сочувственным тоном, полувопросительно, полуутвердительно говорит посетитель.

Директор резко поворачивается в кресле и смотрит на него вполоборота:

— Вы знали о телеграмме Рошфора в тот момент, когда я ее получил. А о сегодняшнем “несчастном случае” — у меня такое впечатление — вы узнали, пожалуй, раньше, чем он произошел.

Посетитель обходит щекотливое замечание:

— Похоже, что происшествие не причинило заводу особого вреда.

— Вам и это известно?

— Будем надеяться, что больше никаких несчастных случаев не будет, — продолжал посетитель, глядя на Жюзо в упор серыми наглыми глазами.

— Вы говорите так, словно это зависит от вас.

Посетитель опять предпочел не отвечать прямо:

— Впрочем, мы говорим как будто не на тему. Я пришел повторить свой совет.

— А мне кажется, — уже грубым тоном, прерывисто и хрипло дыша, сказал Жюзо, — что мы говорим именно на тему и что невыполнение вашего “совета” вы связываете с возможностью дальнейших “случаев”.

Посетитель учтиво поклонился:

— Как вам будет угодно.

Директора взорвало:

— Мне угодно выполнить заказ Рошфора. А против шантажа и поджогов существует уголовный суд!

Посетитель остался невозмутимым:

— Я не шантажирую, а только советую. Случайности могут быть и гораздо серьезнее сегодняшней, а с моим советом вы связали ее сами.

Он сказал это четко, словно поставил в конце фразы большую точку, и, поклонившись, быстро повернулся и вышел. Дверь за ним не закрылась. Директор вопросительно поднял голову. В кабинет входил Шателье.

— Вы телеграфировали Рошфору? — спросил его Жюзо.

— Нет.

— Это еще почему?

Жюзо уже не владел собой. Но Шателье ответил, как всегда, невозмутимо:

— Через четверть часа состоится экстренное заседание совета акционеров. Мне сию минуту сообщили об этом.

— Что же будут обсуждать?

— Заказ Рошфора. — А что именно?

— Я еще точно не знаю. Но слышал стороной, что речь идет об отказе ему.

— Вот как!

Значит, не один Жюзо получил предупреждение!

Как, наверно, смеялся над ним про себя учтивый незнакомец! Уголовный суд! Попробуй-ка докажи наличие шантажа! Докажи, что был поджог! А если и докажешь — этим не воспрепятствуешь новому пожару или еще какой-нибудь “случайности”.

А ведь охрана на заводе поставлена хорошо, и она была еще усилена. Чертежное бюро охраняется особенно тщательно. Очевидно, здесь действует какая-то сильная организация. Первый акт был выбран весьма обдуманно. Ясно дано понять, что могут нанести удар в любой момент и по самому чувствительному месту.

— Ну что ж! Мы еще поборемся…

Но тотчас же он вспомнил о заседании совета акционеров. Они уже, верно, собрались — кучка хозяев завода, его хозяев.

Ему импонирует Рошфор, всемирно известный гениальный конструктор и удачливый предприниматель. Но им плевать на Рошфора и вообще на все на свете, кроме денег. Крупный заказ обещает деньги. Но шантаж угрожает убытками. Что пересилит — жадность или трусость?

Ответа ждать пришлось недолго. Шателье, присутствовавший на кратком заседании совета акционеров, вошел к нему в кабинет. Жюзо вопросительно взглянул на помощника.

— Без всякого обсуждения решили отказаться, — сказал Шателье, — как видно, их здорово запугали.

— Кто?

— Это мне трудно сказать. На заседании никого, кроме своих, не было. Но, по-видимому, каждого обработали в отдельности, и все они категорически потребовали отказа.

— Значит, с заказом Рошфора кончено?

Шателье не ответил. Жюзо, прерывисто дыша, устало опустил голову.

10

Карл вошел в номер Рошфора и молча положил на стол телеграмму. Рошфор пробежал ее, дернул плечами:

— Я ждал этого.

Карл изумленно посмотрел на него.

— Во всяком случае, чего-нибудь в этом роде, — продолжал Рошфор.

— Но почему завод мог отказаться? — недоумевал Карл. — Они пишут: “По независящим от нас причинам”.

— Охотно верю этому, — ответил Рошфор, — по своей воле они не стали бы отказываться от такого заказа. Сырье и технические ресурсы у них имеются, иначе они сразу не приняли бы его. Скорее всего, им кто-нибудь помешал.

— Но кто? И зачем?

— Энергетические тресты.

— Как же они могли помешать?

— О, для этого всегда найдется способ. Подкуп или угроза. Помолчали.

Затем Рошфор встал, выпрямился.

— Борьба продолжается. Завтра еду в Европу.

Рошфору пришлось столкнуться с большими трудностями при устройстве своего заказа. Заказ этот был лакомым куском для заводов, но история с отказом на первом заводе была уже широко известна во всех деталях: об этом позаботились заинтересованные люди. На нескольких заводах Рошфору отказали с искренним сожалением, но очень решительно. Наконец в одном месте у его приняли заказ с таим же сроком исполнения, как и на первом заводе. Однако администрация потребовала от Рошфора оплаты всех расходов по охране работ и по транспортировке трубы на место ее установки. Это значительно увеличивало затраты на его предприятие.

В ожидании прибытия трубы начались подготовительные работы.

На берегу бухты постепенно рос городок. Появились рабочие. Для жилья было построено несколько бараков. Выстроили небольшой домик для конторы. В этом же домике были отведены очень скромные жилые комнаты для Рошфора, Грейфера и Ирэн. Местные инженеры остались жить на своих городских квартирах и ежедневно приезжали на работу.

Испаритель, пока не очень большой, генератор, конденсатор были заказаны в городе и скоро доставлены. Там же были куплены насосы.

Работы на берегу маленькой полукруглой бухты шли днем и ночью в три смены. Строили помещение станции, ряд подсобных зданий. Рошфор был на ногах с раннего утра до поздней ночи. Рабочих поражала его неутомимось.

Он весь ушел в работу, окружающий мир перестал для него существовать. Изредка, отрываясь от дела, он смотрел в море — туда, где длинный мыс наискось врезался в водное пространство, храня бухту от сильных ударов волн. Далеко-далеко, отмечая свой путь разорванными полосами дыма, проплывали корабли.

Домой Рошфор писал не часто, но подробно и ласково. Жанна отвечала добросовестно, но немного сухо. Она присылала карточки сына. Он рос хорошо, был здоров и весел. На фотографиях он неизменно улыбался — значит, шел в жизнь легко и уверенно.

Ирэн — или это казалось ему? — избегала говорить с Рошфором о чем бы то ни было, кроме работы.

Впрочем, его беспокоило сейчас другое.

Осенью в этих краях начинались бури. Бухта защищена от волн, но большая глубина находится у выхода в открытый океан. Заниматься монтажом трубы на судне, раскачиваемом штормовыми волнами, — задача не из легких. А спуск трубы во время бури — и вовсе рискованное предприятие.

Правда, назначенный срок сдачи трубы приходился на начало лета. Но уже с весны море бушевало неоднократно. Местные жители с недоумением пожимали плечами и уверяли, что этот год какой-то особенный. Обычно весной и летом море здесь очень спокойно. Труды географов подтверждали это. Но не ждать же будущего года! Да и где гарантия, что следующий год будет лучше?

Когда начинался шторм, Рошфор в бессильной ярости бродил по берегу. Даже здесь, в бухте, мощные волны бежали к берегу, нарастали, изгибались и, мутно зеленея, обрушивались на отлогий песчаный берег с оглушительным ревом, распластываясь лохматой шипящей пеной, медленно сползавшей обратно.

Он уходил на мыс, на его узкий конец, врезавшийся в открытое море. Брызги и водяная пыль обдавали его с ног до головы. Волны неслись на узкую полосу суши без конца, ряд за рядом, словно войско на приступ, разбиваясь вдребезги, отступая и сменяясь новыми. Земля дрожала под ногами, и грохот ударяющих в нее волн был похож на залпы орудий.

Он возвращался мокрый, злой и полный решимости.

В другие дни море лежало тихое и ровное, без единой морщинки. Оно манило и обещало.

Рошфор телеграфировал на завод. Ему ответили немедленно: заказ будет готов через неделю, точно в срок.

Он по телеграфу дал распоряжение своему уполномоченному в Женеве. Уполномоченный погрузил ронскую турбину на скорый товарный поезд и в тот же день выехал в Лион. Там он зафрахтовал быстроходный теплоход, на который погрузили турбину и все секции трубы.

В ясный летний день теплоход, давая издали знать о себе резкими гудками, вошел в бухту и, осторожно разворачиваясь, остановился у причальной стены.

11

Рошфор переселился на теплоход.

Начался монтаж трубы.

Лебедка поднимала из трюма на палубу огромные секции, покрытые светло-серой тепловой изоляцией. Они были сделаны из слегка волнистой стали. Ложась на палубу, они издавали глухой звук. Диаметр их был таков, что в них свободно мог бы пройти поезд метро.

На борту судна работы велись круглые сутки, в три смены. Работали и по праздничным дням. Рошфор не жалел денег, стремясь выиграть время до наступления штормового сезона. Синеватое автогенное пламя, ослепительно яркое и днем, то и дело вспыхивало на палубе, и сварщики в темных очках, сосредоточенные и молчаливые, соединяли разрозненные секции в крепкое целое. Труба быстро росла. Ее первый горизонтальный кусок должен был достигнуть длины тысяча триста метров. В мелкой части бухты на якорях расставили понтоны и, наращивая трубу, делали из нее как бы мост между понтонами, как бы гигантский плавучий тоннель. Ее мощное тело, похожее на туловище невиданного морского чудовища, росло с каждым днем.

Все эти дни стояла ясная штилевая погода.

Но когда уже было готово около половины горизонтальной части трубы, разразилась буря. Понтоны прыгали как бешеные. Злобные волны перехлестывали через гигантскую стальную змею, они толкали ее со страшной силой, и она, как живая, металась по воде, то опускаясь, то поднимаясь. Теплоход ушел к берегу и там бросил якорь: он спасался не столько от волн, сколько от возможного удара этой стальной змеи. Ее четыреста тонн в мгновение превратили бы его в металлический лом.

Рошфор стоял на берегу, прижав к глазам сильный бинокль.

Бухта кипела, как огромная чаша. Понтоны держались долго. Но вот один из них ушел слишком далеко от своего места. Волны гонят его к берегу. Видно, не выдержал якорный трос.

Какие же чудовищные валы должны бушевать в открытом океане, если здесь, в бухте, все бурлит и грохочет!

Еще один понтон сорвался и скачет по волнам вслед за первым.

Буря бушевала до заката, а затем море долго успокаивалось. Ночью, при ярком свете прожекторов, подсчитали потери. Они были не страшны. Труба не повреждена. Волнами сорвано всего четыре понтона. Но кто может поручиться за завтрашний, за послезавтрашний день?

В ту же ночь на борту теплохода состоялось совещание.

Инженер металлургического завода, прибывший с грузом и участвовавший в сварочных работах, невысокий, полный француз с красивым, если бы не нервный тик, лицом, высказал неожиданное мнение. Раньше он был за сварку на месте, чтобы избегнуть сложной транспортировки готовой трубы туда, где ее полагалось погрузить. Теперь, однако, он видит, что это опасно. Сегодня сорвало четыре понтона, а завтра может снести все.

— Что же вы предлагаете? — задумчиво спросил Рошфор. Француз ответил не сразу.

— Собрать ее на суше? — как бы спрашивал он себя. — Потом тащить по земле — слишком велика тяжесть. Труба к тому же будет слишком длинна, чтобы ее на чем-нибудь можно было везти, а если волоком — это для нее не очень полезно… — Он подумал, тик на мгновение исказил его лицо. — Я не знаю этой местности. Если бы неподалеку была река…

— Сеть река, — быстро сказал на ломаном французском языке молодой местный инженер.

Все обернулись к нему.

— Есть река, — повторил он и продолжал, запинаясь, подыскивая слова: — Она впадает в эту самую бухту в шести километрах отсюда.

— В самом деле, — вспомнил Рошфор, — есть река, правда, не судоходная, но близ устья она довольно широка…

— И глубока? — спросил француз.

Все взоры опять обратились на молодого инженера.

— О нет, — сказал он, — ее даже при самом впадении в бухту свободно переходят вброд.

— Необходимо посмотреть на месте. — Француз с грохотом отодвинул стул и встал, словно собирался отправиться туда немедленно.

Однако это пришлось отложить до утра.

Утром Рошфор вместе с инженерами, Карлом и Ирэн отправился к устью реки. Она действительно оказалась очень мелкой Но дно покрывал толстый слой чистого песка. Медленно протекавшая по слабому уклону река столетиями откладывала его здесь. Француз обрадовался — его предположение подтверждалось. Вычерпать этот песок до нужной глубины обойдется не слишком дорого. На реке можно будет установить понтоны и здесь произвести сборку, а потом пробуксировать смонтированную трубу в бухту.

Этот план был единогласно одобрен Наступала осень. Вторая осень с тех пор, как Рошфор взялся за реализацию своей идеи. Он нервничал. Все чаще бушевало морс, все меньше становилось спокойных дней Он торопил работы

Ирэн пришла к нему проститься: ее работа здесь закончилась, гидрографические исследования давно завершены. Она оставалась некоторое время ради Карла, но теперь трудно было сказать, как долго он еще пробудет здесь. Он решил идти со своим учителем до конца трудного пути.

Ирэн была взволнована, ее глубокие темные глаза блестели. Она радовалась скорой встрече с Жанной, с родителями, жившими в Женеве. В то же время ее тревожила неизвестность: где и когда она снова встретится с Карлом. И где она будет продолжать работу по своей специальности? Все это пока оставалось неясным.

Карл пришел вместе с ней, они втроем сидели в номере Рошфора. Рошфор был грустен. Он думал о своей семье, о том, когда кончится для него бурная походная жизнь. Ирэн смотрела на него: он осунулся, редкая короткая улыбка по временам открывала его блестящие белые зубы, но воспаленные глаза не улыбались. Она не решилась произнести приготовленный упрек, крепко пожала ею руку, сказала:

— Я передам Жанне, что все идет хорошо, что скоро вы будете вместе, я поцелую за вас вашею сына.

Он молча пожал ее маленькую руку и благодарно улыбнулся.

12

Реку нужно было очистить от наносов на два километра от устья. На этом отрезке она текла почти прямо — значит, буксировать смонтированную трубу будет сравнительно легко.

Землечерпалки работали день и ночь без перерыва. Натужно пыхтели паровые машины, отхаркивая черный дым и белый пар, бесконечной цепью бежали вверх и вниз черпаки, чавкая, поднимая обильно струящийся водой песок и выплевывая его на баржи. Однообразно, медлительно, ритмично бежали конвейеры с черпаками. Когда широкая плоскодонная баржа наполнялась, ее зачаливал буксирный пароходик и утаскивал вверх по реке с тяжелым, насыщенным влагой грузом.

Ночами ярко светили прожекторы.

Порой разражались бури, и грохот прибоя, доносясь сюда, заглушал пыхтение паровиков и чавканье черпаков.

А затем опять взялись за дело сварщики. Небольшая часть их работы была сделана уже раньше, в бухте. Сваренный кусок трубы с большим трудом выгрузили на берег.

Теперь нужно было сварить все секции, включая этот, уже готовый, доставленный на реку кусок, в две прямых трубы неодинаковой длины — тысячу триста и семьсот метров — и один небольшой коленчатый отрезок. Этим коленом водолазы уже в воде соединят вертикальную и горизонтальную трубы в одно целое.

Для удобства буксировки концы обеих готовых труб заделали широкими дисками, диаметром равными сечению труб. Крайние секции их имели на концах винтовые нарезы. Диски плотно ввинтили в трубы, которые оказались как бы закрытыми крышками. Пустые внутри, они приобрели огромную плавучесть. Три непропорционально маленьких буксирных парохода уже стояли впереди них наготове.

Однако приходилось ждать: в эти дни море опять бушевало, бухта кипела и пенилась. Рошфор запрашивал бюро погоды. Ответы были неутешительны: вряд ли на ближайшее время можно ожидать штиля.

Рисковать?

Чем дальше, чем глубже в осень, тем все меньше шансов на хорошую погоду.

В первый же день, когда волнение стало немного ослабевать, Рошфор, посоветовавшись с инженерами, распорядился приступить к буксировке.

Буксиры зачалили трубы. Несколько минут пароходики пыхтели, не сдвигаясь с места, а затем, натянув тросы, дымясь и звонко покрикивая, медленно-медленно поволокли трубы к морю.

Рошфор наблюдал с берега. Теперь обе трубы напоминали чудовищных змей, вытянувшихся на речной поверхности. Сходство довершалось буксирами, которые сбоку были похожи на маленькие змеиные головы. У большей змеи было две головы, у меньшей — одна.

Вот буксиры уже вышли в бухту, и высокие волны стали сильно подбрасывать и опускать их.

Затем очень медленно стали вытягиваться из устья на простор трубы.

Волны подхватили их и стали швырять из стороны в сторону, вверх и вниз. Их огромные полые тела представляли собой великолепные мишени для яростных ударов волн. Трубы глухо гудели, жалуясь и сопротивляясь.

А ветер усиливался. Громады валов росли, опрокидывались и вновь вставали, бесчисленные и неудержимые. Пушечным грохотом и ревом они старались заглушить металлический стон труб.

Буксиры по очереди скрывались за мощными грядами волн и попеременно возносились на их вершины.

Меньшая труба продолжала вытягиваться в бухту, и та часть ее, которая оставалась в реке, двигалась сначала спокойно. Потом и она начала раскачиваться медленно и плавно, а вышедшая в бухту часть трубы металась, словно ища спасения от крепнущих беспощадных ударов.

Большая труба выползала дольше.

И вот они уже обе в бухте.

Рошфор стоял, окруженный сотрудниками. Ветер орошал их дождем брызг и рвал плащи, унес шляпу Рошфора, но тот не заметил. Он пристально смотрел в бинокль на трубы. Еще недолго…

Кажется, волнение немного слабеет… Нет, наоборот, скорее усиливается.

Налетел бешеный порыв ветра, люди невольно пригнулись. Рошфор вскрикнул, но голос его утонул в реве прибоя: трубы несло на берег, и меньшая, более далекая от пего, догоняла большую.

Буксиры отчаянно дымят, они напрягают все силы, танцуя на гребнях волн. Выдержат ли тросы?

Тросы держат.

Но трубы — слишком большая мишень для ветра и волн. Теперь трубы тянут за собой буксиры и все сильнее жмутся к берегу.

Рошфор невольно кричит, вытянув руки. Он слышит рядом с собой испуганные, взволнованные голоса. Но он смотрит, не отрываясь, туда, в море.

И вдруг страшный грохот потряс окрестность, пересилив даже вой ветра и орудийную пальбу волн: меньшая труба ударилась в большую, а та боком, во всю свою длину, грохнулась о берег. Трубы застонали, и берег ответил им чудовищным громом и стоном.

На палубах буксиров засуетились люди, скидывая тросы.

Теперь обе трубы метались по волнам, наклоняясь и стремительно уходя в воду.

Рошфор не мог оторваться от этого зрелища.

Он отчетливо видел огромные исковерканные тела труб. Страшный удар сломал их, смял, и сотни тонн морской воды хлынули в образовавшиеся огромные отверстия Это уже были не трубы, а почти бесформенные груды металла. Они быстро потеряли плавучесть, у шли на дно, и на поверхности воды не оставалось ничего. Только кипели яростные волны и боролись с ними маленькие буксиры, пробираясь обратно в устье реки.

13

Вечером в номере Рошфора опять собрались основные работники строительства океанской станции.

Рошфор был молчалив. Плечи его опустились. Он не успел побриться. На щеках и подбородке вылезла неопрятная черная щетина, перебивавшаяся седыми и рыжими кустиками. Свет падал прямо на него. Он был некрасив: лысина, левая щека толще правой, в углах глаз мелкая сетка морщин.

Он случайно взглянул в большое стенное зеркало и пересел в тень.

Инженеры и Карл выглядели растерянными.

Долго никто не прерывал молчания. Все смотрели на Рошфора. Он, казалось, глубоко ушел в себя.

Наконец француз не выдержал.

Я во всем виноват, мой план провалился, — глухо произнес он, и тик передернул его лицо.

Рошфор вскочил. Оцепенения как не бывало.

— Вы не виноваты, господин Карре, — громко сказал он, — не вы один, мы все не смогли предусмотреть того, что произошло.

— Господин Рошфор, — осторожно подбирая слова, сказал местный инженер, — вы понесли большие материальные потерн. Думаете ли вы продолжать?..

— Обязательно! — воскликнул Рошфор, быстро поворачиваясь к нему. Игра только начинается!

Свет электрической лампочки блеснул в стеклах его пенсне, ослепительная улыбка осветила лицо. Он стал строен, молод, мешковатость исчезла, он был почти красив. Карл с восторгом смотрел на пего

— Прежде всею обсудим, стоит ли организовывать подъем затонувшей трубы.

Общее мнение было: не стоит. Она разбита вся, вряд ли хоть несколько секций уцелело. Трубы, собственно говоря, уже не существует, а подъем ее обломков труден и дорог, он не оправдает расходов.

Что же дальше?

— Дальше, — говорит Рошфор (он уже опять по-деловому спокоен и напорист), — трубу, очевидно, придется монтировать на суше.

И в ответ на недоумевающие взгляды продолжает:

— Ее не надо будет тянуть волоком. Мы проложим перпендикулярно берегу узкоколейку и будем собирать новую трубу прямо на двухкилометровой цепи железнодорожных платформ. Когда труба будет готова, сзади платформ поставим паровоз, и он подтолкнет поезд к берегу. Тут трубу зачалят буксиры и потащат на место.

Наступило долгое молчание. Затем слово взял Грейфер.

— Это остроумно, — сказал он. — Во-первых, за счет времени монтажа сокращается опасное время пребывания трубы на воде, во-вторых, не придется тянуть ее волоком. Но ведь буксировка все же остается.

— Ну, этого, конечно, не избежать, — возразил Рошфор, — некоторый риск неминуем. Но зато мы сможем сделать это в более спокойное время — будущей весной. Нынешний сезон все равно потерян — дело идет к зиме.

Инженеры нашли, что Рошфор предложил единственно правильный выход.

Тому же заводу был передан повторный заказ. Ввиду того что Рошфор оказался очень крупным заказчиком, завод на этот раз счел возможным сделать скидку в двадцать процентов. Администрация сообщила также, что в случае надобности срок сдачи секций может быть еще сокращен Однако этого не требовалось — теперь спешить было некуда. Рошфор уведомил завод, что заказ должен быть сдан весной будущего года.

14

В тот же самый вечерний час, когда у Рошфора обсуждался новый план монтажа трубы, в самом комфортабельном номере той же гостиницы, находившемся двумя этажами выше над номером Рошфора, происходило другое совещание: заседал совет треста электростанций, обслуживающих остров.

Заседание было неофициальным, точнее, строю конспиративным. Не было ни секретаря, ни стенографисток Прения не фиксировались. Да и не весь совет треста был налицо Присутствовали лишь четыре человека — фактические вершители дел. Пятый участник сидел в углу у двери.

— Ну, как дела нашего друга Рошфора? — прямо приступая к делу, спросил председатель треста Гомец, сухопарый, высокий человек лет сорока.

— Дела его неплохи, — отозвался тучный член совета, прихлебывавший ликер из стройной узкой рюмки, — он сейчас обсуждает новый план.

— Вы гений, Педро, — фамильярно похвалил его Гомец, — ваша разведка работает образцово.

— Даже лучше, чем вы думаете, — самодовольно ответил Педро.

— Может быть, вы даже знаете, что он решит? — улыбнулся Гомец.

— Конечно, знаю.

Все взоры с удивлением обратились на него.

— Ого! — не унимался Гомец. — Я знал, что вы блестящий организатор и разведчик, но не подозревал, что вы обладаете даром предвидения.

Педро пожал плечами:

— Немножко психологии, вот и все. Зная характер человека, легко сообразить, что он сделает при данных обстоятельствах.

— Ну что же сделает Рошфор?

— Он еще не выдохся. Он будет продолжать.

— И что же дальше?

— Нас много, а он один. Мы его уничтожим с такой же неизбежностью, как огонь уничтожает брошенные в костер дрова.

Гомец презрительно усмехнулся:

— Пока что не мы его уничтожаем, а природа. Но слепая стихия не преследует обязательно наши интересы. Она может благоприятствовать и ему. Что же касается Переса, то он очень быстро утихомирился после маленькой истории с первым заводом. Дальше у Рошфора все пошло беспрепятственно.

Встал невысокий стройный человек и сел поближе к столу.

— Во-первых, — сказал Перес, пристально глядя на Гомеца холодными серыми глазами, — не так уж беспрепятственно шло дело у Рошфора. Ему пришлось потерять некоторое количество времени и нервов, прежде чем он снова устроил свой заказ. Расходы его несколько возросли при этом. Но главное — даже небольшая задержка увеличила надежды на помощь нам природы. Здесь мы не прогадали. Наконец, он почувствовал враждебную руку, получил моральный удар. А для подготовки поражения это весьма существенно…

— Но почему же вы оставили в покое второй завод? — грубовато перебил Гомец.

— Потому, — ответил Перес, — что такая игра была бы бесконечно длительной и утомительной для нас. Кто знает Рошфора, тот не усомнится, что он объехал бы весь мир, а добился бы принятия и выполнения заказа. Нет, его надо бить на более поздних стадиях его предприятия, бить по его нервам и по капиталу сразу. И то и другое имеет границы.

— Я согласен с вами, — уже вежливее возразил Гомец, — что буря очень удачно уничтожила трубу в момент ее спуска, после того как на нее была затрачена большая сумма денег Но ведь не вы же устроили эту бурю.

— Нет, не я, — ответил Перес, раскрывая в быстрой улыбке широкий рот, — но я устроил нечто другое. Если бы и не было бури, то трубу в последний момент постигла бы не лучшая участь. Но я забочусь о разнообразии впечатлений Рошфора. Если ему угодно будет пережить гибель трубы хоть десять раз, то каждый раз она будет гибнуть по-другому.

— Ну, насчет десяти раз можно быть спокойными, — заметил один из молчавших до сих пор членов совета, — средства Рошфора иссякнут гораздо раньше.

15

На постройке океанской станции наступил период длительного бездействия. И Рошфор, поручив инженерам строительство узкоколейки, закупку подвижного состава и приемку трубы, решил вместе с Карлом вернуться домой. Он хотел провести зиму в домашнем кругу.

Жанна встретила его тепло, но сдержанно. Сын радовал его: он сильно вырос за эти месяцы, был по-прежнему здоров и почти всегда весел. Его личико стало выразительным. Рошфор многие часы проводил с ним, всматриваясь в его улыбающееся, лукавое лицо, в его живые, карие с ореховым оттенком глазенки.

Но Жанна ревновала сына к нему. Странно, Рошфор чувствовал, что не он теперь самый близкий для псе человек, а вот этот крошечный, которого она исступленно любила. Часто она деликатно забирала его у отца, под каким-либо предлогом уносила в детскую — и Рошфор чувствовал себя брошенным.

Однажды вечером, после того как маленького уложили, Рошфор подробно рассказал Жанне о всех перипетиях борьбы за океанскую станцию. Она слушала внимательно. Потом спросила:

— Что же дальше?

— Все то же, — с улыбкой ответил он, — будем бороться до полной победы!

— Хватит ли у тебя денег?

Его болезненно покоробило, что она сказала “у тебя”, а не “у нас”, но он сдержался. На вопрос он ответил не сразу, немного подумав:

— Полагаю, что да. Полагаю, что таких катастроф больше не будет.

— А если будут? — настаивала она.

— На одну еще хватит, — полушутливо ответил он.

— А на две?

Эмиль замолчал, потом встал, легко положил ей руку на плечи, заглянул в ее милые темно-синие глаза.

— Жанна, — сказал он, — а если даже так! Если мне суждено долго еще бороться, может быть, потерпеть поражение? Ведь я все равно не сдамся. Разве ты не была все эти годы моим верным и самоотверженным другом? Разве еще недавно ты не сказала мне, что любишь меня именно за храбрость, за верность идее, за умение рисковать? Ну, я точно не помню, как ты выразилась, но смысл твоих слов был такой.

— Это правда, — тихо сказала Жанна, — но я говорила так за себя и за тебя. Л за него (кивок в сторону детской) я ничего сказать не могу, и он, маленький, еще долго сам ничего не сможет ни сказать ни сделать.

И после коротенькой паузы:

— Мне за него страшно, за него, Эмиль!

Затем, неслышно ступая по ковру, она вышла из комнаты.

Больше они к этой теме не возвращались. Они разговаривали между собой о самых разных вещах, порой вполне безразличных для них, но, словно по молчаливому уговору, не говорили о том, что было главным содержанием жизни Рошфора за последнее время. Это было неестественно и тяготило их.

Внешне их отношения оставались прежними — они были внимательны и нежны друг к другу. И все же оба чувствовали какую-то неуловимую взаимную отчужденность, мучились ею, но ничего не могли поделать. Это тяготило их. Рошфор никогда бы не подумал, что дома, с Жанной, после столь долгой разлуки, он будет чувствовать себя так…

И он даже сократил срок своего пребывания дома, сославшись на то, что лучше вернуться на место работ пораньше, хотя можно было бы не спешить.

Он уехал ранней весной.

16

Приехав на остров, Рошфор убедился, что инженеры выполнили все порученное им весьма добросовестно. Узкоколейка была готова, путь доходил до низкого отлогого берега. Подвижной состав — платформы и паровоз — стоял в полной готовности под легким навесом для предохранения от тропических дождей.

Расходы по предприятию непредвиденно росли: аренда землечерпалок, барж, железнодорожное полотно, платформы, паровоз — все это, не говоря уже о новой трубе, стоило немалых денег.

Сменив зимние проливные дожди, весна наступила в этом году рано, обильная жарой и светом, полная ясных, безветренных дней. Бюро погоды обещало их много, на неопределенно долгий промежуток времени. Поэтому Рошфор запросил завод, нельзя ли ускорить срок изготовления трубы. Ему ответили, что все секции давно готовы и не отгружаются лишь потому, что назначенный Рошфором срок сдачи заказа еще не наступил. Если ему угодно, труба может быть погружена в любое время.

Он по телеграфу просил сделать это немедленно.

Через две недели теплоход, тот же, что и в прошлом году, до ставил точно такой же груз, как и в прошлый раз.

Среди людей, приглашенных для монтажа труб, было большинство прошлогодних рабочих. Найти их оказалось нетрудно — на острове была безработица.

Навес над поездом платформ сняли. Сидя на них, рабочие приваривали секцию за секцией к уже готовой части трубы. С каждым днем уменьшалось число пустых платформ, с каждым днем труба росла от хвоста поезда.

Когда она была готова вся (это были опять-таки два отрезка неравной длины, наглухо закрытые с концов привинченными крышками), к заднему концу необычайно длинного поезда, со стороны суши, подошел паровоз, подавая сигнальные гудки. Лязгнули буфера, зазвенела сцепка. Оба отрезка трубы были прикреплены друг к другу коротким тросом. Коленчатый отрезок уже лежал на борту одного из буксиров. Рошфор поднял руку, машинист дал свисток, паровоз запыхтел и двинулся, подталкивая платформы. Они дрогнули, опять звучно залязгали буфера, поезд медленно пошел. Когда он остановился у воды, к берегу подошли счаленные между собой гуськом три буксира, зацепили обе трубы и стали тихо отползать от берега. Труба по наклонной, очень пологой плоскости, опушенной с передней платформы, стала съезжать в море, и через минуту под ее передним концом забурлила вода. Очень медленно, друг за дружкой, шли буксиры. Долго сползала труба. Вот уже вытянулся на воде более короткий отрезок, предназначавшийся для погружения в глубину. Затем прошел пустой промежуток: трос повис, его не видно в воде. Промежуток уменьшается, на воду сползает длинная часть трубы. Не стукнутся ли обе трубы друг о друга?

Нет! Люди на буксирах работают внимательно и умело. И уже оба отрезка плывут одни за другим.

Рошфор глядел, нервно потирая руки, но теперь все шло совсем по-другому. Море было спокойно. Буксиры плыли друг за другом как по линейке, и за ними двигалось нескончаемое, в одном месте разделенное промежутком туловище трубы.

Еще несколько минут, и буксиры без всяких приключений дошли до семисотметровой глубины. Здесь отвинтили крышку с переднего конца более короткой трубы, и лебедка стала медленно, осторожно спускать ее вертикально вглубь.

Рошфор бросил бинокль, сел в моторный катер и подплыл к месту спуска.

Там, где вошла труба, море забурлило и сейчас же успокоилось. Оно принимало ее молча, доброжелательно, и труба входила в него медленно, но безостановочно, метр за метром, секция за секцией.

Все.

Семьсот метров.

Спуск кончился, лебедка остановилась.

Вертикальная часть трубы на месте.

Местный инженер, находившийся на заднем, ближайшем к трубе буксире, распорядился продолжать работу — приступить к погружению горизонтальной части, пока еще плававшей на поверхности. К ней подошли несколько моторных катеров, в разных местах с обеих сторон ее зачалили стальными тросами, открыли крышку, и в трубу, бурля и завиваясь водоворотами, хлынула зеленоватая вода.

У Рошфора отчаянно билось сердце, он стоял, вытягивая плечи, обняв кистью правой руки сжатый кулак левой и делая такое движение, словно силился и не мог открыть кулак.

Все шло отлично.

Катера суетились по бухте, подтягивали горизонтальную часть трубы на тросах к тому месту, где она должна была прочно улечься.

Внезапно странный звук металлический, звенящий, оглушительный раздался в тишине.

Никто не понял сразу, откуда он.

И вдруг все катера врассыпную бросились в стороны.

С горизонтальной частью трубы что-то творилось. Она сильно вздрагивала, волнуя и пеня воду, а затем сразу рухнула в воду, вытолкнув высокие разбегающиеся волны.

Все это произошло быстрее, чем люди могли сообразить, в чем дело.

Потом поняли: потеряв равновесие, вертикальная часть трубы наклонилась и обрушилась в семисотметровую бездну, увлекая за собой связанную с ней горизонтальную часть. Прошли немногие минуты, и вся двухкилометровая труба лежала — на этот раз, очевидно, целая и невредимая — на такой глубине, откуда ее нечего было и думать достать.

Море долго волновалось в том месте, где оно так неожиданно поглотило гигантское сооружение.

На катерах, на буксирах люди стояли в оцепенении. Все взгляды были обращены на Рошфора: что он сделает теперь, после второй катастрофы?

Долгие месяцы вынашивания зародившейся идеи — размышления, расчеты, лабораторные опыты. Месяцы подготовки к экспедиции. Детальное изучение местности. Упорная борьба за заказ трубы. Монтаж ее. Первая катастрофа, миллионы франков, ушедшие на дно моря. Вторая попытка. В общей сложности — годы напряженного труда, затрата большей части крупного состояния. И в одно мгновение бездна опять поглотила все.

Если есть предел человеческим силам…

Нет, этот предел для Рошфора еще не наступил.

Он почувствовал на себе пристальные, пытливые взгляды, подтянулся, улыбнулся и ровным, лишенным интонаций голосом бросил два слова мотористу. Тот направил катер к берегу. Сев в такси, Рошфор уехал в гостиницу. Там он принял ванну, надел выходной костюм, пообедал за общим столом: он крепко завинчивал себя. Он повторял про себя лозунг, который усвоил в самом начале своей жизненной карьеры и которому всегда неуклонно следовал: если хочешь победы, то не сдавайся и не отступай!

Он мерял свой номер по диагонали большими шагами и, забывшись, повторял вслух:

— Не сдавайся и не отступам! В это время в дверь постучали.

— Да!

Дверь тихо открылась. Вошел мулат лет тридцати, с утомленным желтоватым лицом. Рошфор всматривался в него. Он не сразу узнал в нем одного из своих рабочих-сварщиков. Узнав, попросил сесть. Но рабочий не садился: он подошел к столу и положил на него кусочек блестящей стали. Рошфор посмотрел: что это? Рабочий, объясняясь на плохом французском языке, просил посмотреть внимательнее. Рошфор увидел: это был кусок одного из тросов, поддерживавших трубу во время спуска. С одной стороны кусок был отрезан — явно ацетиленовой горелкой. С другой — в половину своей толщины ровно разрезан каким-то орудием, может быть напильником, а наполовину разорван.

Рошфор долго смотрел на этот кусочек стали.

— В чем же дело?

Рабочий объяснил: ацетиленом отрезал он, чтобы принести этот кусок сюда — не тащить же в гостиницу всю уцелевшую часть троса. С другой стороны — место его обрыва.

— Значит, трос лопнул, — сказал Рошфор.

— Они все, наверно, лопнули, — подтвердил рабочий. — Все они, как этот, были до половины надрезаны. — Разве вы все их видели?

— Нет, конечно. Я посмотрел три или четыре на выбор. Они были надрезаны. Значит…

— Да, это ясно! Но кто мог это сделать? Рабочий помолчал.

— Знаете, — сказал он, — среди ваших рабочих был один человек, лицо его показалось мне очень знакомым. Я не обратил на это внимания. Теперь вспомнил. Я работал несколько лет назад на одной из электрических станций. Этот человек — оттуда, и он не рабочий.

Рошфор спросил:

— Вы думаете, это его рук дело?

— Безусловно!

Рошфор помолчал и сказал:

— Вы правы… Да, я думаю, что вы правы!

Рабочий стал прощаться. Рошфор задержал его, вынул чековую книжку и стал писать чек. Рабочий сказал:

— Нет, этого не надо, я не возьму.

— Почему? Вы оказали мне большую услугу, вы открыли мне глаза…

Рабочий упрямо повторил:

— Я не возьму. Вы не наживетесь на этих делах — скорее, прогорите со всем своим капиталом. Да, да, я не очень-то верю в успех, вас сожрут. Но я читал статью о вас. Вы думаете не о себе, а о счастье человечества.

Он крепко пожал руку Рошфора твердой ладонью и вышел. Удаляющийся стук его каблуков прозвучал в гулком коридоре.

17

Рабочий говорил об одной из старых статей. В последнее врем и о Рошфоре писали мало, газеты давно уже кормились новыми сенсациями. После первой катастрофы появилось несколько сообщений. Большая часть их была несочувственной. Газеты уже начинали говорить о Рошфоре как о маньяке, между тем как-серьезные ученые в специальных журналах отзывались о нем с большим уважением. Но эти журналы не влияли на общественное мнение.

Учитывая недоброжелательность газет, Рошфор в последнее время старался как можно меньше привлекать внимание к своей работе. Это ему не удалось: сейчас же после второй катастрофы появились широковещательные сообщения о ней, притом сильно преувеличенные. Некоторые газеты отозвались так быстро (в вечерних выпусках того же дня), что можно было подумать — они получили сообщения о катастрофе раньше, чем она произошла. Создавалось впечатление, что сообщения исходят из одного центру, заинтересованного в том, чтобы дискредитировать предприятие Рошфора.

На следующий день появилось несколько статей, в основном явно враждебных. Общее мнение было таково: с океанскими станциями кончено раз и навсегда.

Еще через день Рошфор получил воздушной почтой письмо от Жанны. Она писала:

“Мой милый! В эти тяжелые дни не забывай, что у тебя есть верные друзья на всю жизнь — я и наш маленький. Я верю в гениальность и плодотворность твоей идеи, но мир еще не созрел для нее. Ты будешь продолжать работу на благо человечества в других областях, и, может быть, еще при нашей жизни настанет день, когда можно будет вернуться к осуществлению этой замечательной идеи. Как нам обоим ни тяжело сейчас, я счастлива, что мы опять будем вместе, все втроем. Мы потеряли значительную часть нашего состояния, но я знаю, что твоя воля и энергия вернут все, а мне (и, конечно, тебе) хочется, чтобы наш маленький не терпел недостатка ни в чем до тех пор, пока он не будет сам за себя отвечать.

Итак, все будет очень хорошо.

Я жду тебя скоро”.

Рошфор ответил в тот же день:

“Моя Жанна! Я ни на минуту не сомневался в твоей стойкости — даже тогда, когда мне казалось, что мы не вполне понимаем друг друга. Ты хорошо думаешь обо мне. Я хочу, чтобы ты думала еще лучше. Нет, я не собираюсь сдаваться. Я истрачу все состояние, но предприму новую, грандиозную попытку в совершенно иных условиях, и, я твердо уверен, она увенчается успехом. Нашему сыну ни в чем не придется нуждаться, потому что очень скоро мое предприятие даст плоды и сторицей вернет затраченный капитал. Жанна, мой маленький оруженосец, поддержи меня своей любовью и преданностью. Я доведу борьбу до конца и во что бы то ни стало добьюсь победы! Крепко целую тебя и сына, до скорой встречи!”

18

На этот же вечер Рошфор созвал повое совещание своих сотрудников. На нем присутствовал и Карл, выехавший из Женевы тотчас по получении известия о катастрофе. Рошфор не вызывал его, но был глубоко тронут его приездом.

Рошфор показал подпиленный трос и сообщил о разговоре с рабочим. Возмущению, негодованию не было конца. Экспансивный Карре предложил привлечь негодяев к ответственности.

— Нет, — сказал Рошфор. Он встал, вытянулся во весь свой невысокий рост. Его темно-карие, орехового оттенка глаза сверкали под очками. — Нет! — повторил он. — Я не хочу зря тратить энергию, она понадобится мне для других дел. Да и бесполезно: уличить виновных трудно, а судить — и того труднее. Они за деньги найдут покровителей в суде, как нашли за деньги исполнителей. Как-нибудь на свободе я разделаюсь с ними. Теперь мне надо раньше всего довести до конца начатое дело.

На него смотрели с изумлением: нет, он отнюдь не чувствует себя побежденным!

Рошфор продолжал:

— Я мобилизую все средства, которые у меня остались, ведь на капиталистов теперь еще меньше можно рассчитывать, чем раньше. Я перенесу строительство океанской станции очень далеко отсюда. Здесь для этого климат неподходящий (он усмехнулся, ослепительно блеснув зубами). В Южное полушарие. Я ведь думал о возможности неудачи, изучал вопрос и нашел в литературе данные: есть место, где вполне подходит и температура воды, и глубина, и экономические условия. Я берусь сейчас же за подготовку предприятия, с тем чтобы осуществить его как можно скорее. Спасибо за все, друзья, а кто хочет со мною — милости прошу!

Велико было обаяние этого человека, целеустремленного, полного воли и несломленной энергии. Местный инженер предложил свои услуги. Они были приняты с благодарностью. Карре был удручен: он охотно отправился бы с Рошфором, но не имел возможности оставить свой завод. Он дружески простился с Рошфором.

Грейфер сказал:

— Я с вами до конца, учитель!

19

А наутро Рошфору принесли письмо из Женевы. Но почерк был незнакомый — не твердый, высокий, узкий почерк Жанны, а крупный, широкий, угловатый, полудетский.

От кого бы это?

Он взглянул на подпись: “Ирэн”. Встревожился: почему Ирэн ему пишет? Что-нибудь случилось с Жанной?

Ирэн писала:

“Дорогой Эмиль!

Пишу по просьбе Жанны. Она не нашла в себе сил написать Вам то, что считает нужным, и поручила сделать это мне. Мне очень тяжело, но исполняю ее просьбу.

Жанна считает, что ее путь расходится с Вашим. Дело не в том даже, что Вы решили истратить последние средства на новую попытку и в случае неудачи остаться ни с чем. Ведь Вы и начинали с ничего. Вы опять могли бы добиться независимого положения. Но она думает, даже уверена, что и в случае новой неудачи Вы не прекратите своих попыток. А к чему это может привести, и представить себе невозможно. Она считает, что Вы уже идете по избранному Вами пути как-то машинально, без участия своей воли”.

Сказала бы прямо: правы те, кто пишет о Рошфоре как о маньяке. Он горько усмехнулся и продолжал чтение.

“Жанна не вправе подвергать сына, который ей всего дороже на свете, таким испытаниям, каких она даже не может предвидеть. Она решила: она уходит от Вас вместе с сыном”.

Строки письма затуманились перед глазами, но он читал дальше:

“Она будет жить с ним у своих родителей. Она дает Вам полную свободу действовать, как Вам заблагорассудится. Вы не должны чувствовать себя связанным ничем.

Ей кажется, что Вы ее недостаточно любите, если вовсе не посчитались с ее мнением. Ведь она никогда не стояла поперек Вашего пути. Но раз предприятие становится безнадежным, то, по ее мнению, настаивать на нем — не мужество, а упрямство”.

Ну, вот, теперь она уже очень прозрачно называет меня маньяком!

“Она от всей души желает Вам успеха. Но если Вас снова постигнет неудача и Вы решите последовать се сонету, она вернется к Вам вместе с сыном. Пока же она просит Вас не писать ей и не пытаться ее увидеть. Ей это было бы сейчас очень тяжело, да и Вам, верно, тоже. Она шлет Вам самый горячий привет, и я присоединяю к нему такой же свои”.

Он долго стоял неподвижно, ссутулясь.

Итак, у него нет ни жены ни сына.

Ну что же! Вони должен быть одинок, семья его связывает. Теперь ему не придется оглядываться назад.

Нужно стиснуть зубы, сжать кулаки. Борьба еще не кончилась. По существу, она только начинается.

Он выпрямился, гордо поднял голову.

20

Теперь ехать домой было незачем. Рошфор принялся за подготовку нового грандиозного предприятия.

Место, которое он имел в виду, находилось у восточного берега Южной Америки, вблизи одного из крупнейших ее городов. В последние годы там усиленно развивалось скотоводство, с каждым годом все больше мяса вывозилось в Европу. Потребность в искусственном холоде там должна быть очень велика.

Рошфор решил уложиться в минимальный срок, чтобы смонтировать станцию в ближайшую весну. Для тех мест она приходится на осенние месяцы Северного полушария. Времени оставалось сравнительно немного, это радовало его: он работал с большим напряжением, жил только работой и своей целью, забывался от тяжелых мыслей.

В третий раз была заказана труба.

Рошфор мобилизовал все свои средства. Он реализовал ценные бумаги, продал различный уже ненужный инвентарь, оставшийся от прежних предприятий, взыскал все, что было можно, с дебиторов, снял деньги почти со всех текущих счетов.

Он занялся подбором людей: пригласил нового океанографа, инженеров, сварщиков. Среди рабочих был тот, который принес ему кусок надрезанного троса.

С помощью Карла было зафрахтовано семь судов. Получилась целая флотилия общим водоизмещением в пятнадцать тысяч тонн. Включая экипаж судов, штат экспедиции состоял из восьмидесяти человек.

За всеми этими делами Рошфор редко думал о жене, о сыне — он оттеснял мысли о них. Много работал и мало спал. Но случалось, ночью он мерял большими шагами свой узкий номер и думал, думал о тех, кого нет с ним и… будут ли? Может быть, и не будут. Словно треснуло между ними ледяное поле. Вот трещина еще невелика, ее можно перешагнуть. Потом перескочить. Потом переплыть. А затем все дальше и дальше расходятся льдины, растет разводье, ширится полынья, и, быть может, навсегда разойдутся они, стремительно уплывая друг от друга.

В тяжелый, налитый усталостью сон его входили они расплывающимися образами: невысокая стройная женщина с темно-синими глазами, такая дорогая, и ореховоглазый мальчик, его сын. Он говорил с ними, простирал руки, вот-вот он коснется их — и все будет по-старому. Но они уходили. Он гнался за ними, они расплывались в бесформенное облако…

А дни были до предела насыщены трудами.

Скоро в третий раз пришел все тот же грузовой теплоход и опять привез секции трубы. К этому времени все уже было подготовлено, началась перегрузка. Точно, ловко работали подъемные краны, хватая куски стального передвижного тоннеля, снимая их с теплохода, перенося на новый теплоход. Глухо, но сильно позванивали секции. Грузчики тщательно укладывали их. Грузили инструменты и материалы. Старая турбина, так и не работавшая с того дня, когда она оставила берег Роны, тоже была сюда доставлена.

Кончилась погрузка. Рошфор и Грейфер перебрались в свои каюты. Раздалась последняя команда.

Линия судов стала вытягиваться из бухты, с места проигранного, но не последнего сражения.

“Проиграно сражение, но не война, она еще продолжается”, — говорил себе Рошфор, глядя на удаляющуюся бухту, на дне которой заносятся илом, ржавеют две грандиозные трубы. Но третья плывет с ним — к победе!

21

В знойный октябрьский день неподалеку от столицы одной из крупнейших южноамериканских республик появилась экспедиция Рошфора.

Солнце и море ослепительно блестели, ни одного облачка не было в голубой глубине, отграниченной от моря совершенным кругом горизонта. Маленькая флотилия ровно скользила по гладкой поверхности моря, вытянувшись гуськом, сохраняя почти одинаковые расстояния между судами. На носу последнего парохода стоял Рошфор.

После долгого плавания люди готовились к высадке, к работе. Они ждали ее с нетерпением. Отчетливо звучала энергичная команда молодого капитана. Рошфор видел и слышал все происходившее вокруг него, но был безмолвен и задумчив. Теплоход медленно шел по блестящей, рассекаемой и бурлившей у носа воде.

Напрягши всю свою волю, всю энергию своего ясного разума, Рошфор стоял спокойный, уверенный в себе. Он собирал силы. У него их много, еще очень много! Побеждает тот, кто отчетливо видит свою цель, кто хладнокровно и неудержимо стремится к пей.

На палубе большого теплохода ровными рядами лежали новые секции трубы. В третий раз родились они на далеком заокеанском заводе, чтобы приплыть сюда. Их предшественники лежат на морском дне далеко от этих мест. Не суждено ли этим новым широким, похожим друг на друга, как близнецы, отрезкам трубы разделить их участь?

Нет и нет! Все рассчитано и выверено. Печальный опыт не пропал даром. Порт и город были отчетливо видны в сильный бинокль.

Завертелись барабаны брашпилей, разматывая цепные канаты, опуская в толщу воды грузные якоря. Был полный штиль.

Рошфор не ошибся. Вблизи берега находилась глубина в восемьсот метров и был достаточный температурный перепад, который к тому же, но данным многолетних наблюдений местной океанографической станции, был почти неизменным из месяца в месяц, из года в год. Здесь же проходило сильное поверхностное течение — оно будет уносить отработанную холодную воду.

С экономической стороны предприятие сулило успех. Предварительные переговоры с мясозаготовительными фирмами выяснили, что фирмы нуждаются в больших количествах дешевого льда. Отпускные цены на лед, о которых им говорил Рошфор, вызвали восторг, смешанный с недоверием.

— Вы очень скоро убедитесь в справедливости моих слов, — усмехаясь, отвечал Рошфор на скептические взгляды.

Решение новой технической задачи заключалось в следующем.

В открытом море устанавливается плавучая станция, укрепленная на якорях. Впоследствии для этого будет сооружен стальной плавучий остров. Пока же временно будет использован один из теплоходов рошфоровской флотилии.

С этой станцией соединяется восьмисотметровая труба, всасывающая глубинную воду. Значит, горизонтальная часть трубы здесь уже не нужна, и потому на этот раз было заказано значительно меньше секций. Это сильно облегчало и удешевляло предприятие. Чтобы труба держалась вертикально, к пей прикреплялся груз — тяжелый кессон, нагруженный балластом. Вместе с ним кессон будет весить около двухсот топи. Он подвешивается к трубе снизу на крепчайших тросах. Кессон лежит на дне, а между ним и трубой остается расстояние около метра. Сверху в нем большое круглое отверстие, диаметр которого равен диаметру трубы. Через это отверстие будет засыпаться в кессон балласт, опускаемый в верхний конец трубы. Сверху трубу должен поддерживать поплавок — громадный пустой шар. Он весит около ста тридцати тонн, но вытесняет большое количество воды и потому должен обладать огромной плавучестью. Поплавок прикрепляется к трубе так, чтобы после ее окончательного погружения он плавал не на поверхности воды, а значительно ниже, на такой глубине, куда не достигает волнение. Тогда волны даже в сильную бурю не станут швырять его из стороны в сторону. Поэтому ему не грозит опасность быть оторванным от трубы.

Соединение трубы с плавучей станцией — гибкое, чтобы ветры и волны, раскачивая, не повредили ее.

Генераторы электрохолодильной установки будут получать энергию от тепловой океанской станции. В отличие от обычных условий, в лед будет превращаться не теплая, а пятиградусная глубинная вода — это еще удешевит его стоимость.

Рошфор приказал прежде всего собрать кессон и поплавок, привезенные в виде фасонных железных листов. Эти листы он заказал одновременно с секциями трубы.

Поплавок имел сверху и снизу, одно против другого, совершенно одинаковые отверстия, каждое диаметром несколько больше пяти метров. Эти отверстия были соединены внутри него прямой трубой.

На следующий день начались работы по монтажу и опусканию восьмисотметровой трубы. На этот раз она должна была монтироваться в открытом море, прямо на месте спуска.

Царил тропический зной. В прозрачном небе сверкало раскаленное добела солнце, и спокойное море, отражая его, блестело нестерпимо, так что даже автогенное пламя казалось бесцветным. Люди были почти без одежды, обливались потом, но работали энергично и споро, с величайшим подъемом. Их возбуждало сознание, что близится завершение предприятия, на которое положено столько труда, с которым было связано столько испытаний, сулившее столь важные перспективы для человечества. Ведь эти люди уже сроднились с делом Рошфора, это был сложившийся коллектив работников.

— Скоро, друзья, мы начнем получать холод! — говорил Рошфор. — Он пойдет к нам из глубины мощной неисчерпаемой струей воды, имеющей всего около пяти градусов тепла!

Люди предвкушали наслаждение принимать щедрые холодные души, пить охлажденную воду.

Подхваченный подъемным краном шаровой поплавок покачался в воздухе, словно примериваясь, и легко лег на воду. Он чуть-чуть колебался на ее поверхности, такой легкий на вид. Невозможно было поверить в его стотридцатитонную тяжесть.

Так же лег на воду недалеко от него еще пустой, без балласта, кессон. Кран подвел его ближе к шару. Затем в кессон насыпали немного балласта, и он опустился под поплавок. В дальнейшем балласт — свинцовая дробь — должен был поступать в кессон со строгой постепенностью, чтобы затопление происходило равномерно.

Кран, раскачивая, поднял нижнюю секцию трубы и опустил ее над шаром. Направляемая рабочими, она вошла в канал поплавка (канал был шире ее почти только на толщину ее стенок), прошла его насквозь и чуть вышла снизу. Это было глубоко под водой, этого не было видно сверху, несмотря на большую прозрачность воды. Это видели водолазы — их было двое. В легких водолазных костюмах они спустились на тросах и прикрепили кессон к нижнему концу секции. Теперь кессон будет опускаться вместе с трубой, пока не дойдет до дна.

Поплавок держался на поверхности. В нем еще не было балласта: сперва нужно было последовательно продеть в него все секции трубы.

Опустили вторую секцию, насадив ее на верхний конец первой. Теперь вторая секция торчала высоко над поверхностью воды, возвышаясь над шаром. На шар забрались сварщики. Они сварили обе секции. Затем через трубу стали досыпать в кессон балласт. Кессон начал опускаться, увлекая вниз трубу. Когда вся система опустилась настолько, что вторая секция оказалась на той высоте, где раньше была первая, балласт сыпать перестали.

Затем наступила очередь третьей секции.

Работа шла быстро, ровно, слаженно. Рошфор, стоя на палубе теплохода, следил по часам за временем опускания секции. Он был доволен. На спуск первой секции ушло пятьдесят минут. Второй, третьей — по сорок. Неплохо. Четвертая — тридцать минут. Пятая — тридцать. Ощутительно близок стал момент окончания монтажа трубы. Скоро можно будет взяться за монтаж турбины. Шестая секция…

Непонятно! Море спокойно. Ветра нет. Почему так сильно вдруг заколебался поплавок? Почему дрожат торчащие сверху над ним две секции? Все сильнее, сильнее…

Вероятно, это сейчас прекратится.

Нет, содрогания не прекращаются. Они усиливаются. Вся конструкция раскачивается из стороны в сторону, и амплитуда ее колебаний увеличивается.

В чем дело?

Среди монтажников началась паника. Два-три человека, надев спасательные пояса, бросились в море, поплыли к судам. Остальные прекратили работу и стояли, озираясь во все стороны.

Рошфор не растерялся. Схватив рупор, он закричал:

— Балласт! Сыпьте балласт!

Оставшиеся на конструкции рабочие начали сыпать добавочную порцию балласта. Рошфор рассчитывал, утяжелив кессон, увеличить его устойчивость. Но, возможно, ему слишком поздно пришла эта мысль. Конструкция несколько успокоилась, потом внезапно пришла в сильное движение. Шар заметался, поднимая волнение, со страшной силон задрожала труба, издавая негромкий, тяжкий звон. Под водой раздался глухой, но мощный, гулкий удар. Две секции трубы, прикрепленные к остальным, уже вмонтированным в кессон и торчавшим над водой поверх шара, стали быстро опускаться сквозь канал поплавка.

Рошфор махнул рукой.

— Спасайтесь! — крикнул он монтажникам.

Но все они и без того уже прыгали в воду и затем стремительно поплыли к теплоходу, темнея под ослепительным солнцем загорелыми до черноты телами.

Быстро пересекли они пространство, отделявшее их от теплохода, и по трапу взобрались на палубу. Теплоход стал отходить подальше. Рошфор опасался за судьбу барж, стоявших ближе к конструкции, но они остались невредимы. Поплавок, еще не связанный с трубой, колеблясь от поднявшейся зыби, лежал на поверхности. Смонтированный кусок трубы и кессон безвозвратно ушли под воду, на глубину восьмисот метров.

Рошфор стоял без движения, глядя на воду. Пред ним возникло видение, отчетливое почти до степени галлюцинации.

Вот уже вся установка готова: труба погружена, полным ходом работает океанская станция, укомплектованная обслуживающим персоналом. И вдруг — та же самая авария… Ведь сейчас нельзя установить ее причину…

Начинает дрожать все гигантское сооружение с восьмисотметровой трубой. Соединение не выдержало, отрывается поплавок… Обладая огромной плавучестью, он с чудовищной быстротой взлетает с двадцатиметровой глубины, стотридцатитонная масса стремительно ударяется снизу в плавучий остров и разносит вдребезги его, станцию, людей!

“Итак, — говорил себе Рошфор, глядя на еще покачивающийся на воде шар, — нужно начать все сначала. Заказать кессон, секции трубы. Привезти их сюда. Вновь начать монтаж и спуск…”

Все это осуществимо. Но…

И тут впервые он задал себе вопрос: может ли все это сделать и довести до конца один человек, даже обладающий нужным капиталом и железным упорством?

Что касается капитала, то надо посмотреть, подсчитать, выявить все ресурсы. При большом напряжении можно будет, пожалуй, сделать еще одну попытку.

А где гарантия, что эта последняя попытка будет удачна, что ее не постигнет участь предыдущих?

В чем причина сегодняшней катастрофы?

Система не была как следует уравновешена?

Все расчеты были сделаны заранее и тщательно проверены. Мало того, Рошфор заказал точную модель установки и детально изучил ее в то время, как экспедиция плыла к месту назначения.

Но допустим самое маловероятное: ошибка все же была. Это-то еще не так страшно: можно все проверить сначала, опять и опять.

Самое страшное другое: кто может поручиться, что и теперь не было диверсии со стороны энергетических трестов?

Правда, здесь речь шла о производстве холода, а не энергии. Но заправилы трестов, конечно, великолепно понимают, что в случае удачи предприятия Рошфор не остановится — ведь он не обычный предприниматель, ему важна не только прибыль от одной или даже нескольких установок, но главным образом торжество его идеи.

Да, они должны понимать, что он по самому существу дела их смертельный враг. И они не успокоятся, пока не уничтожат его.

А если так, не исключено, что сегодняшная авария — дело их рук. И если это удалось им сегодня, то может удасться и в следующий раз, и так далее, до бесконечности…

Впрочем, речь может идти только об одном следующем разе. Дальше средств у него, безусловно, не хватит. А шансы на чью-либо помощь, и вначале ничтожные, уменьшались с каждой аварией и теперь дошли до нуля.

В самом деле, кто свяжет судьбу своего капитала с предприятием, которому грозит гибель не только от стихий, но и от могущественного, безжалостного, методически настойчивого врага?

Этот враг вездесущ. Он без помехи проник в самое сердце завода. Он легко — и уже во второй раз — пробрался в среду помощников Рошфора.

В первый раз подрезали тросы. Что сделали теперь? Этого не узнаешь: тайна ушла на дно океана вместе с обломками установки.

Сделали ли? И что именно? И кто?

Неизвестность мучительнее всего. Враг не только безжалостен и хитер — он неуловим, как ветер, как облако.

Рошфор перебирает в памяти все лица сотрудников, рабочих. Кто из них предатель?

Да, впрочем, что толку? Если бы он и нашелся и его удалось обезвредить, удалить, разве они не сумеют подослать нового, тщательно замаскировав его? Их средства и силы неограниченны.

22

Бывает так.

Человек, обладающий большой физической силон, легко переносит огромные тяжести. Он нагружает себя все больше и больше и наконец, не рассчитав, берет последний небольшой груз, который, добавленный к прежде взятым, уже переходит меру его возможностей, пересекает роковую грань. И вот что-то обрывается в человеке — кончено. Он уже не тот…

Так думал Карл, глядя на безмолвного, ссутулившегося Рошфора.

А может быть, он оправится снова, как после предыдущей катастрофы?

Он не решался заговорить с Рошфором, а тот упорно молчал, внезапно обрюзгший, зажав левую руку в правой и подергивая плечами.

Затем так же безмолвно ушел в свою каюту и заперся в ней

Карл долго ждал. Потом его охватила безотчетная тревога Он постучался в каюту Рошфора. Тот приоткрыл дверь и не впуская его, тихо сказал:

— Ничего, Карл. Завтра поговорим.

23

Сотрудники и рабочие экспедиции Рошфора не спали всю ночь, потрясенные происшедшим. В то время как телеграф и радио разносили по всему миру весть об очередной катастрофе, на всех судах рошфоровской флотилии беспрерывно обсуждалась авария, шли споры о ее причине. Но дальше предположений, высказанных Рошфором самому себе, никто не мог пойти, все терялись в догадках. И все испытывали чувство гнетущего отчаяния. Не только потому, что гигантское сооружение лежало разбитым на дне океана, а, главным образом, потому, что Рошфора не было среди них. Они привыкли к его нерушимой вере в победу, он ободрял их в самые тяжелые минуты. Теперь он сидит, запершись в своей каюте. Что он делает? О чем думает? Им хотелось надеяться, что он все тот же, что он ищет и найдет выход, что он появится в дверях каюты и, как всегда, глуховатым, властным голосом скажет:

— Мое правило остается неизменным: не сдаваться и не отступать!

Но он не шел, и росла тревога.

Только перед самым рассветом все наконец уснули, измученные бесплодными разговорами о причине аварии, тяжелым, нарастающим беспокойством.

Карл, не раздеваясь, забылся в своей каюте смутным сном.

Была особо глухая предутренняя тишина. Рошфор, медленно, осторожно ступая, вышел на палубу. Чуть-чуть занимался свет на востоке, едва начинали меркнуть огромные, мерцающие, незнакомые созвездия южного неба, повторяясь в зеркальной, еще таинственно темной воде.

Рошфор постучал в каюту Карла, и Карл, вздрогнув, вскочил на ноги, бросился к двери, быстро открыл ее.

— Тише, — прошептал Рошфор, — успокойтесь. Я кое-что придумал, помогите мне.

Карл, недоумевая, но не решаясь спрашивать, наскоро оделся, и они вдвоем вышли на палубу. У Рошфора в руках был небольшой пакет, он засунул его в карман брюк.

На судне никто не проснулся. Они тихонько спустили двухвесельную шлюпку, вода слабо плеснула. Рошфор сел на руль.

— Гребите, — тихо сказал он.

— Куда? — удивленно спросил Карл.

— К поплавку.

Весла почти бесшумно погружались в воду. Направляемая умелым рулевым, лодка шла прямо, как по нитке.

— Зачем вам к поплавку? — спросил Карл. — Увидите.

Восток медленно, нерешительно начал розоветь.

Шар возвышался над темной поверхностью спокойной воды гигантской массой. По мере приближения он вырисовывался отчетливее, становился огромнее. Наконец лодка вплотную подошла к нему — крошечная в сравнении с ним. Теперь сидящим в лодке была видна лишь небольшая часть боковой поверхности подавляющего их своей величиной сооружения. Выпуклость шара нависла над ними, и им показалось, что снова надвинулась ночь. Рошфор взобрался на шар по лесенке, устроенной для монтажников. Карлу за выпуклостью поплавка не видно было, что он там делает. Карл начал тревожиться.

Он подождал немного. Великая тишина океана окружала его, ему казалось, что он бесследно тонет в этой глухой тишине. Он не выдержал и крикнул преувеличенно громко:

— Профессор!

И так сильна и плотна была охватившая его тишина, что ему показалось: его голос упал в нее незаметной пылинкой. Но Рошфор тотчас же откликнулся откуда-то, невидимый, но голосом спокойным и как бы бодрым:

— Что, Карл?

— Что вы там делаете? — с невольной неожиданной хрипотой спросил Карл.

Рошфор чуть помедлил.

— Ничего особенного. Сейчас иду к вам. И правда, тотчас же спустился.

— Теперь вы на руль, Карл.

Карл повиновался. Он ждал ответа на свои вопрос, но Рошфор молча работал веслами. В том, как он греб, чувствовался спортсмен. Он ритмично наклонялся, полной грудью вдыхал воздух, плавно откидывался всем туловищем. Он не торопился, но лодка неслась как бешеная. В несколько минут они подошли к теплоходу и поднялись по трапу на палубу.

Стало светло. Поплавок темной массой лежал вдали.

Вдруг из него поднялся ослепительный столб пламени и тяжелый грохот потряс мир. То место, где лежал поплавок, заволокло дымом. Оттуда побежали волны и с силой стали бить о борт теплохода.

Карл схватил Рошфора за руку:

— Что вы сделали?

Рошфор повернул к нему бесконечно утомленное лицо — неряшливая щетина, морщины у глаз.

— Зрение и слух не обманывают вас, Карл. Я взорвал его.

— Но зачем, зачем?

На судах рошфоровской флотилии перепуганные, потрясенные взрывом люди выбегали на палубы. Рошфора и Грейфера окружили полуодетые, ошеломленные рабочие и инженеры. Раздавались беспорядочные крики, недоуменные вопросы:

— Что случилось?

— Взрыв! Что за взрыв?

Рошфор поднял руку, возвысил голос, требуя внимания:

— Спокойствие! Не случилось ничего непредвиденного. Вы скоро узнаете, в чем дело.

Затем он отошел с Карлом в сторону.

— Вы спрашиваете зачем? — Он помолчал утомительно долго, поскреб пальцами небритый подбородок. — Технически все это возможно начать сначала. Но я выдохся. Капитал кончается. Никто не поможет. Нужно еще расплатиться с людьми. Останется едва на жизнь. Мне мучительно трудно было заставить себя поставить крест. И чтобы не было соблазна продолжать…

Он потупился.

Нежно-розовая, потом алая пылающая заря залила восток, огненный край солнца вырвался из воды.

На том месте, где так недавно лежал шар, не было ничего, только колыхалась затихающая зыбь.

От автора

В основу этой повести положены подлинные факты из жизни и деятельности крупнейшего французского ученого и изобретателя Жоржа Клода. Вместе со своим сотрудником Полем Бушро он в конце 1926 года изложил в Парижской академии наук свой план добывания энергии, о котором идет речь в повести. Основные узлы ее совпадают с действительностью. Сущность изобретения согласована с докладом Клода академии. Опыт с миниатюрной турбиной, работавшей в условиях температурного перепада, был показан Клодом как иллюстрация к его докладу. 50-ваттную модель будущей океанской установки он поставил и привел в действие в Бельгии, близ Льежа, на реке Маас, куда ближайшая фабрика спускала горячую воду. В 1928 году Клод уже начал создавать свою станцию на побережье Южной Америки. Основные принципы ее устройства и данные об этапах строительства заимствованы автором из опубликованных в печати материалов, так же как и описания происходивших во время строительства аварий, организованных капиталистическими магнатами энергетики.

Прежние изобретения материально обогатили Клода, и значительную часть стоимости постройки океанской станции (которая обошлась более чем в миллион долларов) он покрыл из собственных средств. Убедившись после долгой борьбы, что его личных средств ни в коем случае не хватит для дальнейшего преодоления помех со стороны мощных трестов, он в конце концов сам взорвал свою установку и поставил крест на этом деле.

Однако повесть не является биографическим очерком. Автор зачался целью дать обобщенный образ талантливого изобретателя, изнемогающего в непосильной борьбе с монополиями в условиях жестокой капиталистической действительности. Поэтому он вывел изобретателя и других действующих лиц повести под вымышленными именами, несколько омолодив главного героя и обрисовав личные взаимоотношения в жанре беллетристического произведения. Но принцип изобретения и перипетии его реализации соответствуют действительности. Автор только несколько сжал время действия, чтобы придать ему большую динамичность, и перенес действие в нейтральную Швейцарию, в ее французскую часть, территориально и этнически близкую к родине Клода.

Установка Клода погибла, уничтоженная отчаявшимся изобретателем. Но идея талантливого ученого жизненна и жизнеспособна, она продолжает занимать умы его последователей. Об этом говорит хотя бы заметка, опубликованная в “Правде” 6 января 1974 года. Вот извлечение из этой заметки.

“Энергия из океана.

Ученые Массачусетского университета (США) разработали предварительный проект подводной станции для извлечения поглощаемой океаном солнечной энергии. Принцип действия станции основан на разнице температур поверхностного и глубинного слоев течения Гольфстрима. Теплый слой воды доводит до кипения специальную рабочую жидкость — аммиак, фреан, — пар которой и вращает электротурбины. Затем он поступает в охлаждаемый глубинной водой конденсатор, где снова превращается в жидкость.

Как известно, Мировой океан поглощает около 70 процентов энергии Солнца, падающей на землю. Только Гольфстрим, протекающий у берегов США, при перепаде температур от 16 до 22 градусов Цельсия, может, по расчетам, дать количество энергии, в 75 раз превышающее потребность в ней страны в 1980 году. К этому надо добавить, что морские установки значительно дешевле аналогичных станций на суше и не вызывают загрязнения окружающей среды”.

Как видим, идея Клода имеет еще важное значение для охраны окружающей среды, вопрос о которой с особой остротой стал в наши дни. Как сообщалось в нашей печати, разрабатывались и у нас сходные проекты, и даже для Арктики, где, как нашли ученые, достаточен для использования перепад температуры от 0 градусов воды подо льдом до минус 22 градуса (воздух над океаном). Так что и не нужны километровые трубы. Только здесь обратное направление перепада — сравнительно “теплая” вода внизу, а холодный воздух вверху. Однако вода при такой температуре замерзает, и потому советские ученые предлагали использовать в качестве рабочего вещества аммиак, который должен подогреваться 0-градусной водой, так как при этой температуре он дает пар с давлением в 4,5 атмосферы — этот его пар и будет вращать турбину.

Итак, идею Клода в разных направлениях развивают ученые различных стран, и, надо полагать, она может быть осуществлена у нас, если будет признана экономически целесообразной, а в капиталистических странах — если, сверх того, там сумеют преодолеть противоположность интересов различных групп предпринимателей и монополий. Но последнее, разумеется, сомнительно.