Роберт Ладлэм Сделка Райнемана
Предисловие
20 марта 1944 года
Вашингтон, округ Колумбия
Рослый офицер, стоя у окна отеля, задумчиво глядел сквозь стекло на очертания Вашингтона за завесой из дождя и тумана.
– Дэвид, – окликнула его молодая женщина, войдя в комнату. В руках у нее был плащ.
Очнувшись от своих мыслей, офицер обернулся:
– Ты что-то сказала, Джин?
Тщетно пытаясь скрыть свое беспокойство и страх, женщина смотрела на него.
– Скоро конец, – сказала она тихо.
– Через час все будет ясно, – отозвался он.
– Ты думаешь, они придут все?
– Да, у них нет выбора, как и у меня! Помоги мне надеть плащ. Дождь, по-видимому, не скоро прекратится.
Левая рука Дэвида была на перевязи. Расправляя плащ, Джин заметила, что на армейском кителе нет знаков различия, только ткань на их месте была чуть темнее. Не было ни погон, ни нашивок, ни золотых инициалов страны, которой он служил.
– Это то, с чего я начинал, – сказал Сполдинг, перехватив недоуменный взгляд Джин. – Ни имени, ни звания, ни биографии. Только номер и буква. Я хочу напомнить им об этом.
– Они убьют тебя, Дэвид, – молвила чуть слышно девушка.
– Это единственное, чего они не сделают, – возразил он спокойно. – Не будет ни убийства, ни несчастного случая, ни неожиданного приказа о переводе в Бирму или Дар-эс-Салам. Они не могут знать, что у меня на уме.
Он нежно улыбнулся и коснулся милого лица Джин. Глубоко вздохнув, она попыталась взять себя в руки, но это ей плохо удавалось. Затем помогла ему продеть правую руку в рукав плаща и осторожно накинула свободный край его на левое плечо Дэвида. А потом, прижавшись лбом к его спине, произнесла дрожащим от волнения голосом:
– Я буду мужественной, обещаю тебе.
* * *
Выходя из отеля «Шорхэм», Дэвид кивнул швейцару.
Нет, ехать на такси ему не хотелось. Надо пройтись пешком, чтобы дать улечься бушевавшему в нем чувству гнева.
Возможно, в последний раз он носит форму, с которой сам уже снял все знаки различия.
Скоро он войдет в здание военного департамента и назовет охраннику свое имя.
Дэвид Сполдинг.
Это все, что он скажет. Вполне достаточно. Никто его не остановит, никто ему не помешает.
Опережая его, понесутся команды, отданные безымянными лицами, и он таким образом сможет пройти беспрепятственно по безликим, с серыми однотонными стенами, коридорам до комнаты, на двери которой нет никакого номера.
Эти распоряжения будут посланы по цепи из контрольно-пропускного пункта во исполнение спущенного свыше сверхсекретного приказа, о котором из посторонних никто никогда не узнает…
Они станут требовать, яростно настаивать.
Но он будет непреклонен.
И это известно им – тем, кто заправляет всем, оставаясь в тени.
В той, без номера, комнате соберутся люди, о существовании которых он и не подозревал еще несколько месяцев тому назад. Теперь же их имена стали для него символом лживости, продажности и предательства. И он, размышляя об этих типах, невольно испытывал раздражение.
Говард Оливер.
Джонатан Крафт.
Уолтер Кенделл.
Сами по себе эти имена звучали безобидно, их могли носить сотни тысяч. Они такие… ну, обычные для Америки.
Однако из-за этих субъектов, которых звали так, он чуть не лишился рассудка.
Они все будут там, в кабинете без номера. И он напомнит им о тех, кого с ними не будет.
Об Эрихе Райнемане. Из Буэнос-Айреса.
Об Алане Свенсоне. Из Вашингтона.
О Франце Альтмюллере. Из Берлина.
Это уже другие имена. И иные ассоциации…
В общем, он оказался в пучине обмана и вероломства. И те, из-за кого все это случилось, – враги ему.
Господи, как могло произойти такое?!
Разве возможно подобное?!
И тем не менее все это было. Он зафиксировал в письменном виде все факты. Изложил все, что знал.
Изложил и… сдал на хранение сей документ в один из банков Колорадо, где он и покоится в ячейке надежного сейфа.
И об этих материалах никто ничего не узнает. Сокрытые от постороннего глаза бумаги могут пролежать в подземелье спокойно хоть тысячу лет… И это – лучшее, что смог он придумать.
Так и будет хранить он там свои записи, если только люди, собравшиеся в комнате без номера, не вынудят его поступить по-другому.
Если же они станут настаивать на своем… если загонят его в угол… то миллионы граждан будут потрясены тем, что узнают. Весть о происшедших событиях разнесется по всему миру, не признавая государственных границ и не считаясь с клановыми интересами.
Нынешние лидеры станут париями.
Такими же, как он сейчас.
Человек, обозначаемый лишь цифрой и буквой.
* * *
Он подошел к подъезду здания военного департамента. Рыжевато-коричневые каменные колонны не были более для него олицетворением могущества. Они представлялись ему теперь обычными сооружениями, выделявшимися лишь своим коричневым цветом.
А не символом величия, как прежде.
Пройдя через несколько двойных дверей, он остановился у поста, где дежурили средних лет подполковник и двое сержантов, стоявшие по обе стороны от своего командира.
– Сполдинг Дэвид, – доложил он спокойно.
– Предъявите, пожалуйста, удостоверение личности… – Подполковник бросил взгляд на плечи и ворот плаща. – Итак, Сполдинг…
– Дэвид Сполдинг. Из «Фэрфакса», – мягко произнес Дэвид. – Загляните в свои бумаги, солдат.
Подполковник вскинул сердито голову, но затем, поразмыслив, уставился в нерешительности на Сполдинга. Ведь этот человек не сказал ему ничего грубого или просто неучтивого. Он лишь сделал замечание, и к тому же по существу.
Сержант, стоявший слева от подполковника, молча протянул своему начальнику какую-то бумагу. Тот заглянул в нее. Затем, бросив быстрый взгляд на Дэвида, разрешил ему следовать дальше.
И вновь зашагал Дэвид Сполдинг по серому коридору, на этот раз неся плащ на руке. Он ловил на себе взоры встречавшихся ему по пути служащих, которые тщетно пытались разглядеть на его форме какие-либо знаки различия. Кое-кто из них, поколебавшись немного, даже отдал ему честь.
Все они были незнакомы ему.
Некоторые оборачивались, глядя ему вслед. Другие смотрели на него из дверей.
«Это… тот самый офицер», – читал он в их глазах. До них явно дошли какие-то слухи, и сотрудники департамента, несомненно, перешептывались о нем по углам. И вот теперь они увидели его.
Приказ был отдан…
Приказ, касавшийся лично его.
20 марта 1944 года Вашингтон, округ Колумбия
Рослый офицер, стоя у окна отеля, задумчиво глядел сквозь стекло на очертания Вашингтона за завесой из дождя и тумана.
– Дэвид, – окликнула его молодая женщина, войдя в комнату. В руках у нее был плащ.
Очнувшись от своих мыслей, офицер обернулся:
– Ты что-то сказала, Джин?
Тщетно пытаясь скрыть свое беспокойство и страх, женщина смотрела на него.
– Скоро конец, – сказала она тихо.
– Через час все будет ясно, – отозвался он.
– Ты думаешь, они придут все?
– Да, у них нет выбора, как и у меня! Помоги мне надеть плащ. Дождь, по-видимому, не скоро прекратится.
Левая рука Дэвида была на перевязи. Расправляя плащ, Джин заметила, что на армейском кителе нет знаков различия, только ткань на их месте была чуть темнее. Не было ни погон, ни нашивок, ни золотых инициалов страны, которой он служил.
– Это то, с чего я начинал, – сказал Сполдинг, перехватив недоуменный взгляд Джин. – Ни имени, ни звания, ни биографии. Только номер и буква. Я хочу напомнить им об этом.
– Они убьют тебя, Дэвид, – молвила чуть слышно девушка.
– Это единственное, чего они не сделают, – возразил он спокойно. – Не будет ни убийства, ни несчастного случая, ни неожиданного приказа о переводе в Бирму или Дар-эс-Салам. Они не могут знать, что у меня на уме.
Он нежно улыбнулся и коснулся милого лица Джин. Глубоко вздохнув, она попыталась взять себя в руки, но это ей плохо удавалось. Затем помогла ему продеть правую руку в рукав плаща и осторожно накинула свободный край его на левое плечо Дэвида. А потом, прижавшись лбом к его спине, произнесла дрожащим от волнения голосом:
– Я буду мужественной, обещаю тебе.
Выходя из отеля «Шорхэм», Дэвид кивнул швейцару.
Нет, ехать на такси ему не хотелось. Надо пройтись пешком, чтобы дать улечься бушевавшему в нем чувству гнева.
Возможно, в последний раз он носит форму, с которой сам уже снял все знаки различия.
Скоро он войдет в здание военного департамента и назовет охраннику свое имя.
Дэвид Сполдинг.
Это все, что он скажет. Вполне достаточно. Никто его не остановит, никто ему не помешает.
Опережая его, понесутся команды, отданные безымянными лицами, и он таким образом сможет пройти беспрепятственно по безликим, с серыми однотонными стенами, коридорам до комнаты, на двери которой нет никакого номера.
Эти распоряжения будут посланы по цепи из контрольно-пропускного пункта во исполнение спущенного свыше сверхсекретного приказа, о котором из посторонних никто никогда не узнает…
Они станут требовать, яростно настаивать.
Но он будет непреклонен.
И это известно им – тем, кто заправляет всем, оставаясь в тени.
В той, без номера, комнате соберутся люди, о существовании которых он и не подозревал еще несколько месяцев тому назад. Теперь же их имена стали для него символом лживости, продажности и предательства. И он, размышляя об этих типах, невольно испытывал раздражение.
Говард Оливер.
Джонатан Крафт.
Уолтер Кенделл.
Сами по себе эти имена звучали безобидно, их могли носить сотни тысяч. Они такие… ну, обычные для Америки.
Однако из-за этих субъектов, которых звали так, он чуть не лишился рассудка.
Они все будут там, в кабинете без номера. И он напомнит им о тех, кого с ними не будет.
Об Эрихе Райнемане. Из Буэнос-Айреса.
Об Алане Свенсоне. Из Вашингтона.
О Франце Альтмюллере. Из Берлина.
Это уже другие имена. И иные ассоциации…
В общем, он оказался в пучине обмана и вероломства. И те, из-за кого все это случилось, – враги ему.
Господи, как могло произойти такое?!
Разве возможно подобное?!
И тем не менее все это было. Он зафиксировал в письменном виде все факты. Изложил все, что знал.
Изложил и… сдал на хранение сей документ в один из банков Колорадо, где он и покоится в ячейке надежного сейфа.
И об этих материалах никто ничего не узнает. Сокрытые от постороннего глаза бумаги могут пролежать в подземелье спокойно хоть тысячу лет… И это – лучшее, что смог он придумать.
Так и будет хранить он там свои записи, если только люди, собравшиеся в комнате без номера, не вынудят его поступить по-другому.
Если же они станут настаивать на своем… если загонят его в угол… то миллионы граждан будут потрясены тем, что узнают. Весть о происшедших событиях разнесется по всему миру, не признавая государственных границ и не считаясь с клановыми интересами.
Нынешние лидеры станут париями.
Такими же, как он сейчас.
Человек, обозначаемый лишь цифрой и буквой.
Он подошел к подъезду здания военного департамента. Рыжевато-коричневые каменные колонны не были более для него олицетворением могущества. Они представлялись ему теперь обычными сооружениями, выделявшимися лишь своим коричневым цветом.
А не символом величия, как прежде.
Пройдя через несколько двойных дверей, он остановился у поста, где дежурили средних лет подполковник и двое сержантов, стоявшие по обе стороны от своего командира.
– Сполдинг Дэвид, – доложил он спокойно.
– Предъявите, пожалуйста, удостоверение личности… – Подполковник бросил взгляд на плечи и ворот плаща. – Итак, Сполдинг…
– Дэвид Сполдинг. Из «Фэрфакса», – мягко произнес Дэвид. – Загляните в свои бумаги, солдат.
Подполковник вскинул сердито голову, но затем, поразмыслив, уставился в нерешительности на Сполдинга. Ведь этот человек не сказал ему ничего грубого или просто неучтивого. Он лишь сделал замечание, и к тому же по существу.
Сержант, стоявший слева от подполковника, молча протянул своему начальнику какую-то бумагу. Тот заглянул в нее. Затем, бросив быстрый взгляд на Дэвида, разрешил ему следовать дальше.
И вновь зашагал Дэвид Сполдинг по серому коридору, на этот раз неся плащ на руке. Он ловил на себе взоры встречавшихся ему по пути служащих, которые тщетно пытались разглядеть на его форме какие-либо знаки различия. Кое-кто из них, поколебавшись немного, даже отдал ему честь.
Все они были незнакомы ему.
Некоторые оборачивались, глядя ему вслед. Другие смотрели на него из дверей.
«Это… тот самый офицер», – читал он в их глазах. До них явно дошли какие-то слухи, и сотрудники департамента, несомненно, перешептывались о нем по углам. И вот теперь они увидели его.
Приказ был отдан…
Приказ, касавшийся лично его.
Пролог
1
8 сентября 1939 года
Город Нью-Йорк
Два армейских офицера в отглаженной форме, но без головных уборов, наблюдали сквозь стеклянную перегородку за группой одетых в гражданское платье мужчин и женщин. В помещении, где сидели офицеры, было темно.
В комнате за стеклом вспыхивал красный свет, из двух динамиков, установленных в противоположных углах помещения, звучала громко органная музыка, сопровождаемая доносившимся издали воем собак. Неожиданно послышался голос – сильный, отчетливый, заглушивший и звуки органа, и вой животных.
– Всюду, где царит безумие, всюду, где слышны вопли о помощи людей обездоленных, найдете вы Джонатана Тина. Он ждет, наблюдает, сам оставаясь в тени, готовый сразиться с силами ада. Видимыми и невидимыми…
И тут раздался пронзительный, сводящий с ума крик: «И-ах!» Тучная женщина подмигнула низенькому человечку в очках с толстыми стеклами, читавшему отпечатанный текст, и, жуя резинку, отошла от микрофона.
Однако крик этот не остановил актера, продолжавшего вещать:
– Сегодня вечером Джонатан Тин спешит на помощь охваченной ужасом леди Ашкрофт. Муж ее исчез в тумане шотландских торфяных болот ровно в полночь три недели назад.
И каждую ночь ровно в полночь над мрачными, погруженными во мрак полями разносится вой собак, словно предостерегая каждого, кто вздумал бы вдруг отправиться в затянутую туманом беспросветную мглу. Но Джонатан Тин ничего не боится. Он бросает вызов злу и готов сойтись в поединке с самим Люцифером. Ведь он – защитник всех тех, кто стал жертвой тьмы…
Звуки органа перешли в крещендо, лай собак стал еще злее. Полковник, старший по званию, взглянул на своего помощника, младшего лейтенанта. Молодой человек глаз не сводил с собравшихся в освещенной студии актеров. Полковник поморщился:
– Интересно, не правда ли?
– Что?.. Да, сэр, очень интересно. Который из них?
– Высокий парень в углу. Тот, что читает газету.
– Актер в роли Тина?
– Нет, лейтенант, другой. У него небольшая роль – всего несколько слов на испанском языке.
– Небольшая роль… на испанском языке. – Лейтенант смущенно повторил слова полковника. – Извините, сэр, я перепутал. Но я не пойму, зачем мы здесь и что он тут делает. Я думал, он – инженер-строитель.
– Так оно и есть.
Звуки органа стали едва слышны, собаки умолкли. Из динамиков донесся другой голос – нежный и дружелюбный, не предрекавший неминуемой драмы:
– «Пилигрим». Мыло с ароматом майских цветов. Путник, это мыло напомнит тебе о нашей передаче «Приключения Джонатана Тина».
Тяжелая пробковая дверь темной комнаты отворилась, и вошел бодрый лысый человек в строгом деловом костюме и с конвертом в левой руке. Он подошел к полковнику, пожал ему руку и тихо произнес:
– Привет, Эд. Рад тебя видеть. Честно сказать, твой звонок удивил меня.
– Я так и думал… Ну, как ты, Джек?.. Лейтенант, знакомьтесь, мистер Джон Райен; в прошлом – майор Шестого армейского корпуса Джон Н. М. А. Райен.
Молодой лейтенант вскочил.
– Сидите, сидите, – сказал Райен, пожимая руку молодому человеку.
– Рад познакомиться с вами, сэр.
Райен обошел ряд черных кожаных кресел и сел рядом с полковником лицом к стеклянной перегородке.
Звуки органа снова усилились, послышался лай собак. Актеры и актрисы разместились у двух микрофонов, ожидая сигнала от человека, который сидел напротив, в застекленной части студии.
– Как Джейн, как дети? – поинтересовался Райен.
– Она ненавидит Вашингтон – так же, как и сын. Они бы охотно возвратились назад, на остров Оаху. Зато Синтии нравится здесь. Пропадает на танцульках. Ей уже восемнадцать.
Человек, сидевший в застекленной будке, подал рукой знак начинать. Актеры приступили к чтению текста.
– А сам ты как, доволен? – продолжал Райен. – Вашингтон не такое уж плохое место для службы.
– Полагаю, ты прав, однако никто не знает, что я здесь. И, по правде сказать, мне такое положение вещей не очень-то нравится.
– Вот как?
– Да. Но я – из Джи-2[877]. Солдат.
– Вид у тебя цветущий, Эд.
– Стараюсь быть в форме.
– Скажу честно, мне как-то неловко, – несколько натянуто улыбнулся Райен. – Несомненно, те десять парней из нашей конторы смогли бы лучше справиться с этим делом, чем я. Но они не имеют соответствующего допуска к подобным заданиям. Я же – своего рода символ агентства. Клиентам нужен такой.
Полковник засмеялся:
– Не скромничай. Ты – как раз тот, кто сможет помочь нам в этом деле, поскольку всегда умел ладить с нужными людьми. Недаром же наше начальство именно к тебе направляло конгрессменов.
– Ты просто льстишь мне. Во всяком случае, мне так кажется.
– И-ах! – По-прежнему жуя резинку, толстуха пронзительно прокричала во второй микрофон и отошла прочь, подтолкнув тощего женоподобного актера на свое место.
– Слишком много шума, не правда ли? – проговорил полковник скорее утвердительно, чем вопросительно.
– Согласен, и собаки лают, и орган ревет, и без конца эти чертовы вскрики и вздохи. Тем не менее программа с Тином пользуется огромным успехом.
– Это так, я сам слушаю ее. И не только я, но и все в моей семье, – с тех пор, как мы приехали сюда.
– Ты не поверишь, если я тебе скажу, кто пишет сценарии!
– Кто же?
– Известный поэт. Один из лауреатов премии Пулитцера. Но, разумеется, выступает он в данном жанре под псевдонимом.
– Странно!
– Отнюдь. Жить-то надо! С нас он имеет кое-что, а с поэзии – ни гроша.
– Не потому ли и этот парень здесь? – Полковник кивнул в сторону высокого темноволосого мужчины, который, отложив в сторону газету, сидел одиноко в застекленной части студии, прислонившись к белой пробковой стене.
– Я оказался самым настоящим простофилей, черт меня подери! Не знал, кто он… То есть я знал, кто он, но ничего определенного о нем мне не было известно… Пока ты не позвонил мне и не попросил заняться им вплотную. – Райен протянул полковнику конверт. – Вот список организаций и агентств, на которые он работает. Я всех обзвонил. Представляешь, мы принимали его за простака. А между тем Хаммерты частенько прибегают к его услугам…
– Кто-кто?
– Продюсеры различных программ. У них уже пятнадцать дневных сериалов и вечерних представлений. По их мнению, на этого парня можно положиться, он не подведет. Судя по всему, к нему обращаются, когда требуется диалектная речь. Или возникает нужда в специалисте, владеющем свободно иностранными языками.
– Немецким и испанским, – заявил полковник.
– Правильно…
– Но в данный момент он говорит не по-испански, а по-португальски.
– Это же почти одно и то же. Ты знаешь, кто его родители. – Еще одно заявление, которое не должно было встретить возражений.
– Ричард и Марго Сполдинг, пианисты, – продемонстрировал свою осведомленность полковник. – Они известны в Англии и на континенте. Сейчас почти не выступают, живут в Коста-де-Сантьяго, в Португалии.
– Но ведь они американцы, не правда ли?
– На сто процентов. И сын здесь родился. И где бы они ни гастролировали, сына отдавали в школу для американцев, причем два последних школьных года он провел у нас в Америке, где и окончил колледж.
– А как удалось ему выучить португальский?
– Кто его знает? Впервые успех к ним пришел в Европе, где они и решили остаться, что нам, думаю, только на руку. Сюда же они лишь наезжали, да и то не часто… Ты знаешь, парень по образованию инженер-строитель?
– Нет, но это интересно.
– И только-то?
Райен улыбнулся, в его взгляде была легкая грусть.
– Последние шесть лет или около того работы у строителей практически не было: если где-то и строилось что-то, то в основном по линии военных ведомств. – Он махнул рукой в сторону актеров в студии. – Знаешь, кто они на самом деле? Адвокат без клиентов; водитель-испытатель, уволенный с «Роллс-Ройса» в день своего тридцативосьмилетия; сенатор, сошедший с круга в предвыборную кампанию, потому что показался кому-то красным. Не строй иллюзий, Эд. Кризис не кончился. Этим еще повезло: они работают… Но долго ли им удастся здесь продержаться?
– Если все пройдет удачно, мой подопечный не пробудет здесь и месяца.
– Я догадывался о чем-то таком. Наверное, в связи с той операцией, не так ли? Мы приступим к ней в ближайшем же будущем. Я тоже буду задействован… И где вы собираетесь его использовать?
– В Лиссабоне.
* * *
Дэвид Сполдинг, держа в руках листы с записью роли, подошел к микрофону и приготовился произнести свою реплику.
Полковник Пейс внимательно наблюдал за ним, ему было интересно услышать голос. Он заметил, что стоявшие у микрофона артисты демонстративно – или это лишь показалось ему? – посторонились, пропуская Сполдинга, словно новый участник программы был чужим для них человеком. И хотя внешне все выглядело вполне благопристойно: новичку дали возможность встать там, где ему было бы удобней, – полковник ощутил атмосферу отчужденности. Не было ни обычных в актерской среде улыбок, ни доброжелательных взглядов, ни столь привычной для артистов фамильярности.
Никто не подмигнул ему. Даже женщина – та, что вопила истошно, жевала беспрерывно резинку и расталкивала бесцеремонно своих коллег-актеров, – теперь молча взирала на Сполдинга, забыв на время о жвачке, которую держала во рту.
Но в следующий момент все переменилось.
Сполдинг улыбнулся всем этим людям, и они, включая и худощавого женоподобного актера, читавшего свой монолог, радостно заулыбались и закивали Дэвиду в ответ. А толстушка подмигнула ему.
Удивительно, подумал полковник Пейс. Динамики усилили голос Сполдинга – среднего тембра и исключительно чистый. Он исполнял комическую роль сумасшедшего доктора. И она, эта роль, могла бы стать таковой, если бы не серьезность, с которой произносил Сполдинг свой текст. Пейс ничего не знал о сценическом искусстве, но он чувствовал, когда актер играет убедительно. И должен был признать, что Сполдинг так и играл. Это пригодится ему в Лиссабоне.
Через несколько минут выпавшая на долю Сполдинга роль была сыграна. Тучная женщина вновь издала вопль. Сполдинг вернулся в свой угол и осторожно, чтобы не шуметь, поднял сложенную вдвое газету. Затем прижался спиной к стене и вытащил карандаш из кармана. Судя по всему, он решил заняться кроссвордом, помещенным на одной из страниц «Нью-Йорк таймс».
Пейс не сводил глаз со Сполдинга. Ему необходимо как можно лучше изучить человека, с которым он должен был, когда потребуется это, вступить в непосредственный контакт. Узнать все о нем вплоть до мелочей: как ходит и как держит голову и выражает или нет взгляд Дэвида уверенность его в своих силах. Как одевается и какие у него часы и запонки. Начищены ли у него ботинки и не стоптаны ли у них каблуки. И в каком он сейчас положении: процветает или нет.
Пейс как бы пытался сопоставить данные своего наблюдения за человеком, писавшим что-то в газете, со сведениями о нем, содержащимися в хранившемся в их вашингтонском офисе досье на него.
Впервые досье на Сполдинга было заведено в инженерных войсках. Ему предстояло пройти там срочную службу, и он, естественно, интересовался, что ожидает его в армии, сможет ли он участвовать в грандиозных строительствах и сколь долго предстоит ему прослужить. В общем, у него были те же вопросы, что и у тысяч других специалистов, уже прознавших о том, что через неделю-другую будет принят закон об альтернативной службе. Если срок службы не столь уж большой и ему к тому же представится возможность обогащать во время ее прохождения свои профессиональные знания практическим опытом, он не против того, чтобы быть призванным в армию: это все лучше, чем сидеть без работы, как многие его сверстники.
Сполдинг заполнил, как положено, все анкеты, и ему пообещали связаться с ним в ближайшее время. С тех пор прошло шесть недель, но с ним так и не связались. И дело вовсе не в том, что он не был нужен инженерным войскам, наоборот, его охотно взяли бы на службу хоть сейчас. Ведь, согласно сведениям, поступившим из окружения Рузвельта, не сегодня завтра конгрессу предстоит принять постановление, предусматривающее невиданное доселе развертывание строительных работ по сооружению военных лагерей и баз, из чего, само собой разумеется, следует, что инженеры – особенно инженеры-строители, к которым относился и Сполдинг, – будут буквально на вес золота.
Однако высшему руководству в инженерных войсках было хорошо известно, что разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав и военный департамент подыскивают нужного им человека. И делают они это тихо, незаметно и крайне осторожно: ошибки в данном случае недопустимы.
Хотя руководство инженерных войск вполне устраивали анкетные данные Дэвида Сполдинга, поступившее сверху распоряжение предписывало не трогать его.
Человек, в котором нуждалось разведуправление, должен был отвечать трем основным требованиям. И если оказывалось, что тот, на кого пал предварительный выбор, соответствует им, начиналось скрупулезное изучение его, чтобы выяснить, присущ ли ему еще и ряд других необходимых для разведчика качеств. Но и три основных требования уже сами по себе были довольно высокими, ибо включали в себя, во-первых, свободное владение португальским языком, во-вторых, не худшее знание немецкого и, в-третьих, обладание определенными профессиональными навыками инженера-строителя, что позволило бы быстро и точно ориентироваться в чертежах, фотоснимках и даже устных описаниях широчайшего круга промышленных объектов. От мостов и фабрично-заводских предприятий до складских помещений и железнодорожных узлов.
Резидент в Лиссабоне, несомненно, должен был полностью соответствовать каждому из перечисленных выше основных требований: как-никак ему предстояло использовать все свои силы, знания и опыт во время войны, которая вот-вот разразится и в которой неизбежно примут участие и Соединенные Штаты Америки.
В обязанности резидента в Лиссабоне войдет создание агентурной сети – в первую очередь для уничтожения военных объектов в тылу врага. Многие – мужчины и женщины – совершают деловые поездки по территории воюющих государств, представляя интересы неких фирм, зарегистрированных в нейтральных странах. Вот их-то и следует вербовать резиденту… еще до того, как это сделают другие. Их, а также тех, кого он станет готовить для внедрения во вражескую сеть. Им будут засылаться через территорию Франции в Германию целые группы агентов со знанием двух и трех языков. С тем, чтобы они доставляли ему необходимые сведения. И совершали время от времени диверсионные акты.
Англичане признали, что присутствие в Лиссабоне подобного американца было бы крайне желательно. Британская разведка не скрывала того, что ее позиции в Португалии крайне слабы. Английские разведчики находились там слишком долго и успели уже засветиться. И кроме того, были серьезные сбои и в работе служб безопасности в Лондоне. Достаточно сказать, что в МИ-5[878] проникли вражеские агенты.
Таким образом, Лиссабон был отдан на откуп американским спецслужбам.
А раз так, необходимо был подобрать надлежащую кандидатуру на роль резидента в португальской столице.
Анкетные данные Дэвида Сполдинга соответствовали всем требованиям. С детских лет он говорил на трех языках. Его родители, известные музыканты Ричард и Марго Сполдинг, владели небольшой, но весьма элегантной квартирой в Белгравии, этом фешенебельном районе Лондона; в Германии, в Баден-Бадене, у них был зимний домик, а в Коста-де-Сантьяго, в Португалии, – просторное бунгало с видом на море, расположенное по соседству с такими же строениями, которые также занимали представители творческой интеллигенции. В такой-то вот обстановке, в окружении деятелей искусства, и вырос Сполдинг. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, отец, несмотря на возражения матери, настоял на том, чтобы Дэвид окончил среднюю школу в Соединенных Штатах и там же поступил в университет.
Андовер в Массачусетсе, Дартмут в Нью-Гэмпшире и, наконец, Институт Карнеги в Пенсильвании – таков был путь, проделанный Сполдингом.
Само собой, все сказанное выше не могло быть почерпнуто разведывательным управлением из анкетных данных Сполдинга. Дополнительные сведения – и довольно подробные – о нем оно получило в Нью-Йорке от человека по имени Аарон Мендель.
Пейс не сводил глаз с высокого, стройного человека, который, опустив газету, теперь наблюдал с интересом за артистами, толпящимися возле микрофона. Полковник вспомнил свою единственную встречу с Менделем. И опять он пытался сопоставить полученную от Менделя информацию с тем, что наблюдал сейчас.
Мендель работал импресарио у родителей Сполдинга и жил в небоскребе Крайслер-Билдинг. Выходец из России, еврей Мендель весьма преуспел в своем деле.
– Дэвид мне как сын, – рассказывал Мендель Пейсу. – Но я полагаю, что вам и так известно это.
– Что дает вам основание думать так? Я знаю лишь то, о чем говорится в анкетах. И еще имеются у меня кое-какие отрывочные сведения, почерпнутые из записей в учебных заведениях и служебных характеристик.
– Признаюсь, я ожидал, что вы обратитесь ко мне. Или, точнее, кто-то из вас.
– Простите?
– Бросьте! Дэвид провел как-никак много лет в Германии. Можно сказать, вырос там.
– Но из его анкет, как, впрочем, и из паспортных данных, следует, что семья Сполдинг проживала в Лондоне и в Коста-де-Сантьяго, местечке, расположенном в Португалии.
– И все же, как я сказал, он провел немало времени в Германии. И свободно владеет немецким.
– Как и португальским, я полагаю.
– Да. И еще родственным португальскому языком – испанским… Мне и в голову не приходило, чтобы человек, призываемый в инженерные войска, мог вызвать у полковника такой интерес. Чтобы так скрупулезно копались в его прошлом, – ухмыльнулся Мендель.
– Мне трудно что-либо ответить вам на это, – признался полковник. – Многим подобного рода беседы представляются чем-то рутинным. Или они сами убеждают себя в этом… естественно, при желании.
– Однако из них лишь немногие могут сказать о себе, что они евреи, эмигрировавшие в Соединенные Штаты из царской России, где проживали в городе Киеве… Но чего вы все же хотите от меня?
– Прежде всего мне хотелось бы знать, не говорили ли вы кому-либо о нашей встрече? Сполдингу или кому-то еще?..
– Конечно же нет, – мягко прервал полковника Мендель. – Я же сказал, что он мне как сын родной. И я не хотел тревожить его.
– Понимаю. Однако пока что я не узнал от вас ничего стоящего.
– И тем не менее рассчитываете узнать от меня все, что вам нужно.
– Да, говоря откровенно. У нас имеется ряд вопросов, на которые мы должны получить ответ. В жизни Дэвида Сполдинга нет ничего такого, что мы могли бы назвать столь уж необычным. В ней так же, как и у других, полно несообразностей. И вы это сами отлично знаете. Взять хотя бы то, что у нас никак в голове не укладывается, чтобы сын известных музыкантов… Я имею в виду…
– Концертирующих музыкантов, – подсказал Мендель.
– Совершенно верно. Так вот, у нас никак в голове не укладывается, чтобы дети таких родителей становились вдруг инженерами. Или бухгалтерами, если вы понимаете, что я подразумеваю под этим. И еще – я уверен, вы согласитесь со мной, – столь же несуразным выглядит и то обстоятельство, что сын известных музыкантов, инженер, зарабатывает на жизнь в основном тем, что участвует в этих… как их там? – радиоспектаклях. Все это указывает на непостоянство его натуры, которое, возможно, и является основной чертой характера этого человека.
– У вас, американцев, прямо-таки маниакальное стремление к упорядоченности, но я не собираюсь упрекать кого-либо за это. Из меня, например, никогда бы не вышел нейрохирург, зато вы, и научившись неплохо играть на пианино, не смогли бы надеяться, что я помогу вам выступать в «Ковент-Гарден»… На ваши вопросы несложно ответить. Вероятно, то, что скажу я, будет касаться в какой-то степени и такой вещи, как постоянство… Имеете ли вы хотя бы малейшее представление о том, что являет собою в действительности артистический мир? Это же просто бедлам какой-то… В таком-то вот мире Дэвид вращался без малого двадцать лет, и я подозреваю – нет, я знаю, – что ему подобная жизнь была не по душе… Люди, к слову, не замечают, как правило, существеннейших отличительных черт музыкантов. Особенностей, которые сами собой передаются по наследству. Выдающиеся музыканты, например, нередко обладают удивительными, пусть и на свой манер, математическими способностями. Взять хотя бы Баха. Он был настоящим гением в математике…
По словам Аарона Менделя, Дэвид Сполдинг выбрал свою будущую профессию на втором году обучения в колледже. Он решил бежать из неупорядоченного артистического мира в мир надежных, крепких инженерных конструкций, где все рассчитано до мелочей. Но он унаследовал от родителей не только склонность к математике, но и некоторые другие черты. И в их числе – чувство собственного достоинства и независимость. Он нуждался в признании. Добиться же его молодому инженеру, только что получившему диплом и поступившему на службу в одну из крупнейших нью-йоркских фирм в наше время, в конце тридцатых годов, не так-то просто. Строительная индустрия переживает период застоя, а капитала, чтобы начать свое дело, у Дэвида не было.
– Вот и уехал он из Нью-Йорка, – продолжал Мендель. – Взял несколько частных заказов, рассчитывая получить большие деньги. Ничем не связанный, он мог свободно разъезжать. Побывал на Среднем Западе, пару раз в Центральной Америке и, насколько я знаю, четыре раза в Канаде. Сначала искал предложения по газетным объявлениям, потом появились связи… В Нью-Йорк Дэвид вернулся восемнадцать месяцев назад. Но денег, как я и говорил ему, у него не прибавилось. Сам он ведь ничего не проектировал, а работал по проектам других, к тому же на стройках лишь местного значения.
– А как он попал на радио?
Мендель рассмеялся, откинувшись на стуле.
– Как вы, должно быть, знаете, полковник Пейс, мне пришлось разнообразить свою деятельность. Концерты и война в Европе, которая, как все мы понимаем, скоро докатится и до наших берегов, как-то не согласуются друг с другом. И нет ничего удивительного в том, что в последние годы мои клиенты стали отдавать предпочтение другим видам артистической деятельности, включая и выступления по радио, где хорошо платят. Дэвид быстро сообразил, что сможет преуспеть, участвуя в радиопередачах, и я помог ему. Получается у него совсем неплохо, о чем вам и самому известно.
– Но ведь у него нет профессиональной подготовки.
– Да, это так. И все же у него что-то есть… Сами подумайте, большинство детей известных артистов, политических лидеров или тех же финансовых воротил что-то перенимают от своих родителей. Скажем, умение держаться, самоуверенный вид, если хотите, с которым они не расстаются даже тогда, когда у них на душе кошки скребутся. В конце концов, они на виду с тех самых пор, как начинают ходить и говорить. И Дэвида не миновала чаша сия. У него такой же отличный слух, как и у родителей, великолепная музыкальная память и чувство ритма… Он не играет, он читает. Как правило, ему дают тексты на диалектах или иностранных языках, которыми он свободно владеет… Работа на радио привлекла Дэвида Сполдинга заработком: он привык жить на широкую ногу. В то время как владельцы строительных компаний могли предложить не больше ста долларов в неделю, Сполдинг имеет по триста-четыреста долларов. Как нетрудно догадаться, – продолжил Мендель, – Дэвид стремится сколотить капитал, достаточный для учреждения собственной компании. Он торопится, опасаясь, что политические потрясения в мире или в стране могут помешать ему осуществить его планы. Дэвид ведь не слепой. Каждому, кто читает газеты, ясно, что не сегодня завтра мы вступим в войну.
– Вы так думаете?
– Я еврей, и, по моему мнению, ждать уже недолго.
– Судя по вашим словам, Сполдинг предприимчив.
– Я рассказал только то, что вам могло быть известно и из других источников. Ну а вы познакомили меня с выводами, которые сделали на основании полученных вами сведений общего характера. Но это – не полная картина.
При этих словах, вспоминал Пейс, Мендель поднялся со стула и, избегая взгляда полковника, зашагал по комнате. Полковник понимал, что Мендель пытается найти что-нибудь такое, что характеризовало бы Дэвида с отрицательной стороны и, таким образом, избавило бы «его сына» от посягательств представляемого им, Пейсом, ведомства.
– Что, несомненно, поразило вас больше всего в моем рассказе, так это упоминание о предприимчивости Дэвида, о его стремлении занять свое место под солнцем, если вам будет угодно. С позиций практицизма такие вещи должны лишь приветствоваться, что, считаю нужным заметить, противоречит вашим представлениям о постоянстве. И я был бы не откровенен, если бы не сообщил вам о том, что Дэвид – исключительно своенравная личность. Думаю, он не очень-то склонен подчиняться чьей бы то ни было воле. Короче, человек он эгоистичный, не приученный к дисциплине. Мне больно упоминать об этом: я же люблю его всем сердцем…
Чем больше Мендель говорил, тем явственнее вставало перед глазами Пейса слово «решителен», которое он прочел в досье Сполдинга. Полковник ни на миг не поверил в крайности, неожиданно приписанные Менделем характеру Дэвида. Мало кто смог бы проявить такое упорство в достижении цели, как Дэвид, если, конечно, все это правда. И если даже правдой будет лишь половина из того, что он услышал, то и тогда не беда. Такой-то им и нужен. Лучшего нечего и желать.
Если бы в армии США нашелся сейчас хоть один солдат, способный действовать в любой ситуации, не дожидаясь команд свыше, именно он стал бы офицером разведки в Португалии.
Резидентом в Лиссабоне.
8 октября 1939 года
Фэрфакс; штат Вирджиния
Там не было имен. Только цифры и буквы. Цифры и далее – буква.
Ни биографий, ни прошлого… Никаких упоминаний о женах, детях, родителях… Как и о странах, городах, школах и университетах. Ничего, кроме данных, касавшихся физического и морального состояния и интеллекта всех тех, у кого больше не было имени.
Лагерь, занимавший двести двадцать акров, располагался в глубинном и малолюдном районе штата Вирджиния. На его территории было все – и луга, и холмы, и буйные речные потоки. Непролазная лесная чащоба соседствовала с открытыми участками, поросшими травой. А у беспорядочных нагромождений гигантских валунов простирались топкие болота, изобиловавшие насекомыми, рептилиями и прочими тварями, с которыми человеку лучше бы не встречаться.
Место под лагерь было выбрано с учетом всех требований, предъявляемых к подобным объектам. Участок опоясывало высокое, в пятнадцать футов, проволочное ограждение, по которому проходил электрический ток, неспособный, правда, убить человека, но вполне достаточный, чтобы вызвать шок. Вдоль изгороди, через каждые двенадцать футов, виднелись надписи, оповещавшие о том, что вся эта территория – лес, болота, луга и горы – находится в исключительной собственности правительства США. Местное население было проинформировано о том, что проход сюда закрыт для посторонних и что нарушение данного запрета чревато серьезными последствиями. И на той же ограде размещались и иные тексты, содержавшие ссылки на постановления и соответствующие статьи закона, передававшие указанный участок в собственность правительству и уведомлявшие о напряжении в сети.
Заповедная зона поражала разнообразием ландшафта, и, таким образом, это было лучшее место под лагерь, какое только можно найти в сравнительной близости к Вашингтону. Топография закрытого участка с удивительной точностью воспроизводила особенности рельефа тех мест, куда предстояло отправиться прошедшим здесь подготовку агентам.
Тем, кого обозначали лишь цифрами и буквами.
И у кого не было больше имен.
Посреди ограждения, шедшего вдоль северной границы лагеря, располагались единственные в лагере ворота, к которым вела грунтовая дорога. А над ними возвышался металлический щит, протянувшийся между сторожевыми вышками, стоявшими по обе стороны ворот. Выведенные на нем большие буквы гласили:
ШТАБ ДИВИЗИИ «ФЭРФАКС»
И больше ничего. Никаких пояснений.
На каждой сторожевой вышке у ворот имелись те же надписи, что и вдоль ограды, оповещавшие, предупреждавшие и уведомлявшие об исключительных правах правительства на этот участок, о связанных с этим статьях закона и о высоком напряжении тока в проволочной сетке.
Все четко и определенно. Ошибки исключались.
У Дэвида Сполдинга также имелся свой код в «Фэрфаксе» – 25L.
Никакого имени. Только цифры и буква.
Цифры и буква, означавшие, что подготовка этого агента должна быть завершена на пятый день второго месяца и что место его назначения – Лиссабон.
* * *
Трудно в это поверить, но за каких-то четыре месяца Дэвид Сполдинг должен был кардинально перестроить себя, как требовал того новый образ жизни, ожидавший его по завершении учебы. Задача сверхтрудная.
– Возможно, вам не справиться с этим, – сказал полковник Эдмунд Пейс.
– Я не уверен, что стал бы печалиться по данному поводу, – ответил Сполдинг.
В программу подготовки агентов входило, однако, и разъяснение значения их будущей деятельности. Делалось это упорно, глубоко обоснованно, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений относительно целесообразности предстоящей работы. И при этом, естественно, учитывались особенности психологического склада каждого из них.
Правительство Соединенных Штатов не собиралось размахивать флагами в честь агента 25L и вообще поднимать вокруг него патриотическую шумиху. Это было бы просто неразумно. Ему ведь предстояло провести лучшие свои годы вдали от родины, в опасном, чуждом его сердцу окружении, где он станет говорить на языке врагов. Когда-то все они были для него людьми самыми обычными – таксистами, бакалейщиками, банкирами, адвокатами, – большинство которых, он видел, так и не были оболванены нацистской пропагандой. Теперь же, как говорилось официально в «Фэрфаксе», лишившимся рассудка преступникам удалось одурачить чуть ли не всех их и повести за собой. Во главе Германии стоят оголтелые фанатики, и многочисленные свидетельства ставят вне сомнения преступный характер их деятельности. Массовые убийства без суда и следствия, пытки и геноцид – вот что принесло правление этих людей.
Да, все именно так.
Они – преступники.
Психопаты.
И вождем у них – Адольф Гитлер.
Адольф Гитлер уничтожает евреев. Пока тысячами, но в ближайшее время счет пойдет на миллионы, если вникнуть в смысл разработанной им программы «окончательного решения еврейского вопроса».
Аарон Мендель был евреем. Второй отец Дэвида был евреем – второй отец, которого он любил больше родного отца. А эти проклятые богом болваны вопят исступленно «Юден!» – «Евреи!».
В сложившихся обстоятельствах Дэвиду Сполдингу нетрудно было проникнуться ненавистью к некогда самым обычным в его глазах людям – таксистам, бакалейщикам, банкирам, адвокатам, ставшим теперь жалкими марионетками в руках своих правителей.
В лагере использовалось и другое «психологическое средство» воспитания, применявшееся ко всем без исключения, – к одним, однако, в большей степени, к другим – в меньшей.
Это оценка успехов и учет промахов проходивших подготовку агентов.
В закрытой зоне царила атмосфера соперничества, каждый стремился к победе.
И в этом никто не видел ничего плохого. Дух соревновательности не осуждался в «Фэрфаксе».
Руководители лагеря признавали в психологической характеристике Дэвида Сполдинга, хранившейся в постоянно пополнявшемся разведывательным управлением досье на него, что кандидат на роль резидента в Лиссабоне пока что кое в чем слабоват и, хотя они полагали, что работа во вражеском тылу закалит его – непременно закалит, если, конечно, он не провалится в первые же дни, – было бы все же лучше, по их мнению, использовать все, что только возможно в лагерных условиях, для устранения имевшегося все еще у него серьезного недостатка. Лучше и для разведки, и для агента, особенно для него.
Сполдинг был уверен в своих силах, держался независимо и исключительно легко приспосабливался к обстановке… Все это прекрасно. Но ему же была свойственна и одна крайне отрицательная черта. Из-за особенностей своего психологического склада он не спешил воспользоваться предоставлявшейся ему во время поединка благоприятной возможностью и терялся, когда должен был бы убить – пусть и в игровом варианте – противника, хотя и имел все преимущества перед ним.
Полковник Эдмунд Пейс заметил этот недостаток уже к третьей неделе обучения. Само собой, агенту 25L нечего делать в Лиссабоне с подобным, весьма абстрактным, кодексом чести. А посему полковнику ничего не оставалось, как прибегнуть к испытанному средству.
К духовному закаливанию через физические нагрузки.
* * *
«Захват, удержание и высвобождение» – так, без всяких затей, именовался в «Фэрфаксе» этот наиболее сложный в физическом отношении, требовавший неустанных тренировок предмет, заключавшийся в обучении будущих агентов рукопашному бою. Применялись исключительно ножи, цепи, проволока, иглы, веревки, пальцы, колени и локти… Огнестрельному же оружию на занятиях не было места.
Главное – реакция, реакция и еще раз реакция.
Агент 25L проявил себя способным учеником. Несмотря на свой высокий рост, он неизменно демонстрировал превосходную координацию движений, ассоциирующуюся обычно в нашем сознании с людьми лишь плотного сложения. Однако ему нельзя было давать зазнаваться, он должен был на практике убедиться в преимуществе опережающего удара. Даже если его наносит пусть и не отличающийся особой силой, но преисполненный решимости противник.
И поэтому полковник Эдмунд Пейс позаимствовал у английских подразделений коммандос лучших из имевшихся там бойцов. Трех находившихся до поры до времени в неведении специалистов доставили на бомбардировщике в лагерь «Фэрфакс» и только здесь проинструктировали их относительно порученного им дела.
Троица получила вполне конкретное задание: сделать из агента 25L настоящего парня.
И коммандос приступили к занятиям. К занятиям, длившимся много недель.
А затем пришло время, когда они ощутили, что теряют былые преимущества перед вверенным их попечению агентом.
Дэвид Сполдинг не собирался в чем-то уступать им и по уровню своей подготовки все более приближался к обучавшим его специалистам. Будущий резидент в Лиссабоне делал успехи.
О чем и было доложено полковнику Эдмунду Пейсу, когда тот находился в своем кабинете в здании военного департамента.
Все шло по плану.
Недели складывались в месяцы. Проходившие в «Фэрфаксе» подготовку агенты досконально изучали всевозможные персональные средства нападения и защиты, самые различные методы саботажа и все известные – как легальные, так и тайные – способы проникновения в стан врага и возвращения назад. Они свободно разбирались теперь в кодах и шифрах, а находчивость, умение моментально найти выход из наисложнейших ситуаций как бы стали их второй натурой. Агент 25L добивался все новых успехов. Стоило же ему дать себе хоть какое-то послабление, как специалисты по «захвату, удержанию и высвобождению» тут же получали указание пожестче обращаться с ним. Ключ к психологическому воздействию на этого агента заключался в усилении физической нагрузки на него: наверху понимали, что присущее кандидату в резиденты самолюбие не позволит ему отступить.
И так – до тех пор, пока не была достигнута цель. А это случилось тогда, когда ученик превзошел наконец своих наставников из коммандос.
В общем, все шло по плану.
* * *
– Теперь-то уж вы смогли бы сделать это, – сказал полковник.
– У меня нет такой уверенности, – ответил Дэвид, облаченный в форму младшего лейтенанта, когда они с полковником сидели за одним из столиков в баре под поэтическим названием «Ландыш», где неспешно потягивали коктейль. И затем засмеялся негромко: – Однако я мог бы с полным правом на то рассчитывать на диплом, если бы таковые выдавались за успехи в овладении ремеслом уголовника.
Через какие-то десять дней окончательно завершится подготовка агента 25L. Полученный им пропуск на свободный проход и выход с территории лагеря со сроком действия двадцать четыре часа нарушал установленный в зоне распорядок, однако Пейс настоял на том, чтобы его выдали Дэвиду. Полковник хотел поговорить со Сполдингом в неофициальной обстановке.
– Ну как, вас по-прежнему тревожит сама мысль о том, что вам придется вдруг кого-то убить?
Сполдинг взглянул на сидевшего напротив него полковника.
– Если у меня будет время на размышление, то, думаю, мысль эта и в самом деле не даст мне покоя. А как вы относитесь к подобного рода делам?
– Вполне спокойно… Я понимаю, что иначе нельзя.
– О’кей! Я придерживаюсь того же.
– Это особенно остро осознаешь, когда непосредственно сталкиваешься с противником.
– Само собой, – согласился Дэвид.
Пейс присматривался к Сполдингу. Как и ожидалось, он изменился. Бесследно исчезла отличавшая раньше его речь и манеры определенная мягкость с налетом раскованности. Место же ее заступили собранность и сдержанность и в словах, и в поведении. Метаморфоза еще ждала своего завершения, но сдвиги были уже налицо.
В нем и теперь проглядывал профессионал. Лиссабон же поможет ему стать первоклассным разведчиком.
– Довольны, что еще в «Фэрфаксе» стали офицером? У меня, например, на то, чтобы получить вот эти самые серебряные нашивки, ушло восемнадцать месяцев.
– Опять все упирается во время. У меня просто не было его, чтобы осмыслить сей факт. Форму я надел только вчера и, признаюсь, пока что чувствую себя в ней непривычно. – Сполдинг провел рукой по гимнастерке.
– Раз так, не носите ее.
– Довольно странно слышать это…
– Каков ваш душевный настрой? – перебил Дэвида Пейс.
Сполдинг взглянул на полковника. На какое-то мгновение к нему вернулись прежние манеры, мягкость во взгляде и даже чувство юмора.
– Сам не знаю… Такое, в общем, ощущение, будто меня собрали на каком-то скоростном конвейере. В некоей работающей в бешеном темпе мастерской, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Примерно так оно и было. Если не считать того, что и вы многое отдали этой «мастерской».
Сполдинг повертел задумчиво бокал. Посмотрел на плавающие в нем кубики льда, потом – на полковника.
– Я воспринимаю ваши слова не более чем комплимент, – произнес он неторопливо. – Не думаю, чтобы это и в самом деле было так. Я видел тех, с кем проходил подготовку. Удивительные парни.
– Да. И они знают, за что будут бороться.
– Эти европейцы такие же сумасшедшие, как и те, с кем они собираются сразиться. Впрочем, у них есть все основания стремиться к борьбе. Я понимаю их…
– У нас не много американцев, – сказал полковник, снова не дав Дэвиду договорить до конца, – готовых так же, как и они, ринуться в бой. Во всяком случае, в данный момент.
– Те, с кем вы сейчас имеете дело, мало чем отличаются от уголовников.
– Но мы же готовим их не к обычной воинской службе.
– Я как-то не подумал об этом, – признался Сполдинг с улыбкой. – Данное обстоятельство, бесспорно, меняет дело.
Пейс был недоволен собой. Он допустил пусть и небольшую, но все же оплошность, сболтнув лишнее.
– Однако все это не имеет для вас никакого значения. Тем более что через десять дней вы покинете Вирджинию. И расстанетесь с формой. По правде говоря, не стоило бы отправлять вас вот так, одного, сразу же на передовую. У нас еще нет опыта в подобного рода делах, но правила, касающиеся заявок на специалистов и их удовлетворения, не так-то легко изменить. – Пейс выпил, стараясь не встречаться глазами со Сполдингом.
– Я полагал, что стану военным атташе при посольстве. Одним из нескольких.
– В бумагах так и будет говориться. В том досье, что заведут на вас. Однако имеется одна существенная деталь: все это – лишь одно из ваших прикрытий. Вас не очень-то привлекает форма. И мы не думаем, что вам придется ее носить. Когда бы то ни было. – Пейс поставил бокал на стол и посмотрел на Дэвида. – Вы намечали для себя совершенно безопасный, вполне благопристойный род деятельности. Основание для этого давали вам и превосходное знание нескольких языков, и общественное положение ваших родителей, и обширные связи, коими располагали они. И когда, короче говоря, вы решили, что служба в армии дает вам неплохой шанс, вы поспешили туда.
– Все вполне логично, – произнес Дэвид, подумав немного. – Что же вы видите в этом такого?
– Понимаете ли, в посольстве лишь один человек будет знать правду. Он сам раскроется вам… Со временем, возможно, кто-то и заподозрит что-то неладное, но это случится не скоро. И к тому же никто ничего не узнает. Ни посол, ни его подчиненные… То, что хотел бы я сказать вам, сводится к следующему: вы будете находиться в тени.
Дэвид засмеялся чуть слышно.
– Судя по всему, вам следовало бы заранее подыскать мне дублера на случай, если меня вздернут на виселице.
– Замену мы будем искать другим. Но не вам, – ответил коротко Пейс. Его голос звучал мягко и ровно.
Сполдинг с удивлением взглянул на полковника.
– Я не понял вас.
– Не уверен, что я вправе раскрывать перед вами все карты. Замечу лишь: на первых порах вам не следует торопиться, главное – осторожность. Английский разведотдел МИ-5 дал нам несколько имен – не так уж и много, но достаточно, чтобы было с чего начинать. И все же вам придется создать собственную агентурную сеть. Из людей, которые будут поддерживать связь только с вами и ни с кем другим. А это значит, что вам придется постоянно перебираться из одного места в другое. Согласно нашему плану, вы должны будете перейти через северную границу в Испанию, а если точнее, то в Страну Басков… этих в массе своей антифалангистов. Мы рассчитываем, что данная область к югу от Пиренеев сможет стать для нас своего рода резервной территорией, куда смогут отойти французские войска… Мы не обманываем себя: линия Мажино не продержится долго. Францию ждет поражение…
– О боже! – не удержался Дэвид. – Вы все предусмотрели!
– Так это же то самое, чем и должны мы в основном заниматься. А иначе зачем был бы нужен «Фэрфакс»?
Сполдинг, откинувшись на спинку стула, снова повертел в руке бокал.
– Относительно агентурной сети все ясно: ведь в лагере и готовили нас всех к чему-то в этом роде. Однако я впервые слышу от вас о Северной Испании и о Стране Басков. Я знаком с этим краем.
– Впрочем, мы не застрахованы от ошибок. Все, о чем я сказал, лишь прогнозы. Возможно, на вашу долю выпадет и поиск морских путей… Средиземное море. Малага, Бискайский залив, побережье Португалии – кто знает, не понадобятся ли они нам? Решать, что и как, придется вам самому. И действовать исключительно на свой страх и риск.
– Олрайт! Я все понял… Но как же все-таки с моим сменщиком?
Пейс улыбнулся:
– Вы еще не заступили на свой пост, так что рано говорить об этом. Или вам не терпится хоть сейчас отправиться в путь?
– Вы же сами упомянули о том, что не собираетесь готовить мне дублера. Совершено неожиданно для меня.
– Ну что же, вы правы.
Полковник расположился поудобнее в кресле. Сполдинг углубился в свои мысли. Заранее подбирал слова, чтобы направить разговор в нужное ему русло. Он постарается выяснить все, что интересовало его. Проявит решительность и находчивость. В общем, в бою как в бою.
– Мы рассчитывали, что вы пробудете в Португалии довольно долго. И что свои отпуска – урочные и «внеурочные» – станете проводить лишь на юге этой страны. Там, где вдоль побережья протянулись цепочкой селения…
– И в их числе – Коста-де-Сантьяго, – выдохнул Сполдинг. – Сие пристанище для богачей из разных стран.
– Все так. Создайте там себе прикрытие. Постарайтесь, чтобы вас почаще видели вместе с вашими родителями. В общем, примелькайтесь. – Пейс снова улыбнулся, но на этот раз как-то печально. – Я понимаю, сколь опасна вся эта затея.
– Вы не знаете этих городков… Если я правильно раскрыл вас, как выражаемся мы в «Фэрфаксе», то в данный момент вы думаете вот о чем: кандидату в резиденты 25L лучше бы побродить побольше сейчас по улицам Вашингтона и Нью-Йорка, ибо не скоро он увидит их вновь.
– После того как вы создадите агентурную сеть, мы уже не сможем рисковать, переправляя вас назад, поскольку будем исходить из того, что вы и далее станете расширять ее. Если же по какой-то причине вы вылетите из Лиссабона в одну из союзнических стран, то противник скрупулезно изучит все ваши передвижения за предыдущие несколько месяцев. А это поставит под угрозу буквально все. Но если вы не станете совершать зарубежных поездок, то ни вам лично, ни вашим интересам ничто не будет угрожать. Этому нас учит опыт англичан. Многие их агенты годами живут на месте, и никто их не трогает.
– Не слишком приятная перспектива.
– Вы – не сотрудник МИ-5. Мы отправляем вас туда лишь на время. Война же не вечно продлится.
Теперь настала очередь Сполдинга улыбнуться. Улыбнуться улыбкой человека, не знающего точно, что и сказать.
– В этом какая-то несуразица… В словах: «Война же не вечно продлится»…
– Почему?
– Мы же еще не участвуем в ней.
– Мы – да. Но вы – участвуете, – заметил Пейс.
2
8 сентября 1943 года
Пенемюнде, Германия
Человек в полосатом костюме от модного портного с Альтештрассе с недоверием смотрел на трех мужчин, сидевших за столиком напротив него. Это были сотрудники лаборатории. На лацканах их белых халатов красовались красные металлические значки, открывавшие трем этим ученым доступ в помещения научного центра, закрытые для всех, кроме элитарного слоя служащих Пенемюнде. К отвороту пиджака прибывшего из Берлина мужчины был прикреплен такой же точно значок, служивший в данный момент его опознавательным знаком. Он сам не знал, стоило ему или нет выставлять на вид эту бляху.
Но, без сомнения, сейчас ему хотелось лишь одного – чтобы у него на пиджаке не было никакого значка.
– Я не могу согласиться с вами, – произнес он спокойно. – Это же абсурд.
– Тогда пройдемте с нами, – предложил сидевший посередине ученый и кивнул коллеге справа от него.
– К чему откладывать? – сказал третий мужчина.
Все четверо встали со своих мест и направились к стальной двери, которая вела в апартаменты научного центра. Каждый из них отколол значок с лацкана и прижал к серой пластинке в стене. И всякий раз, когда кто-то проделывал это, зажигалась небольшая белая лампочка, выключавшаяся через пару секунд. Время достаточное, чтобы сфотографировать желающего пройти внутрь. По окончании сей процедуры шедший последним мужчина, один из сотрудников Пенемюнде, открыл дверь, и все вошли в вестибюль.
Если бы потом из помещения вышло только трое, или пятеро, или любое число людей, не соответствующее числу вошедших в помещение и запечатленных на фотографиях граждан, тотчас же сработала бы сигнализация.
Четверка прошла молча по длинному белому коридору. Прибывший из Берлина человек шел впереди рядом с ученым, сидевшим за столом посередине и, судя по всему, выполнявшим в данное время обязанности экскурсовода.
Подойдя к лифтовой площадке, они повторили тот же ритуал с красными значками, серой пластинкой и вспыхивавшей лишь на пару секунд белой лампочкой, что и при входе в здание. На этот раз под пластинкой зажглась цифра 6.
И тут же толстая стальная панель отошла с глухим звоном в сторону, открывая доступ в кабину лифта номер шесть, куда и ступили трое ученых с их гостем.
В лифте было обозначено восемь этажей, четыре из которых располагались под землей. Когда кабина достигла самого нижнего этажа Пенемюнде, они вышли и снова проследовали по белому коридору, пока их не встретил высокий охранник в плотно облегающей зеленой форме и с кобурой, пристегнутой к широкому коричневому поясу. В кобуре же покоился «люгер-штернлихт» – выполненный по спецзаказу пистолет с оптическим прицелом. Одного взгляда на фуражку дежурного было достаточно, чтобы понять, что это оружие изготовлено для гестапо.
Офицер гестапо сразу узнал трех ученых и небрежно кивнул им. Зато человек в полосатом костюме привлек его внимание. Охранник жестом приказал незнакомцу отстегнуть красный значок.
Тот подчинился. Гестаповец забрал у него бляху, подошел к телефону, висевшему на стене коридора, и нажал несколько кнопок. Затем назвал имя берлинца и стал ждать. Ожидание длилось секунд десять.
Повесив трубку, он повернулся к человеку в полосатом костюме. Самодовольное выражение исчезло с его лица.
– Простите за задержку, герр Штрассер. Я должен был бы знать… – Гестаповец вернул берлинцу значок.
– Не стоит извиняться, герр обер-лейтенант. Ваши извинения понадобятся лишь в том случае, если вы не станете справляться со своими обязанностями.
– Danke, – поблагодарил берлинца охранник и посторонился, пропуская всех четверых.
Они подошли к двойной двери. Щелкнул замок. Наверху вспыхнули белые лампочки. Когда же ученые с берлинцем входили в дверь, их снова сфотографировали.
Коридор, в котором они теперь оказались, был окрашен в темно-коричневый цвет. После ярко освещенных холлов глаза Штрассера не сразу привыкли к царившему тут полумраку, который не в силах были разогнать небольшие, светившиеся тускло потолочные лампы.
– Прежде вы никогда здесь не бывали, – обратился к берлинцу ученый, выступавший в роли экскурсовода. – Подобное освещение задумано одним инженером-оптиком. Он хотел, чтобы глаза отдыхали после яркого света микроскопов. Однако большинство из нас считает, что это пустая затея.
В конце длинного темного коридора была еще одна дверь. Штрассер машинально потянулся к значку, но сопровождавший его ученый замахал головой и сделал рукой отрицательный жест.
– Здесь недостаточно света для фотографирования, и поэтому в данном случае охранное устройство находится внутри.
Дверь открылась, и все четверо вошли в большую лабораторию. У правой стены на рабочих, ярко освещенных столах стояли мощные микроскопы. К каждому столу был придвинут стул. Слева также – столы и микроскопы, но их было меньше, а стулья и вовсе отсутствовали: они здесь только бы мешали собравшимся на совещание ученым смотреть в одни и те же линзы.
Дверь в конце комнаты вела в обшитую толстыми стальными листами кладовку семи футов в длину и шириной четыре фута. На двери – две ручки и колесо, блестевшие серебряной краской.
Ученый, сопровождавший берлинца, приблизился к ней.
– В нашем распоряжении – пятнадцать минут, после чего часовое устройство заблокирует все панели и ящики. Я решил закрыть хранилище на неделю. Если, конечно, вы не станете возражать.
– А вы уверены, что я соглашусь на это?
– Да. – Ученый повернул колесо вправо, а затем влево. – Цифровой шифр меняется автоматически каждые двадцать четыре часа, – пояснил он и, придав колесу окончательное положение, занялся ручками: верхнюю опустил, а нижнюю поднял.
Послышался щелчок, и ученый открыл дверь.
– Здесь хранятся используемые в Пенемюнде инструменты и детали, – повернулся он к Штрассеру. – Сейчас вы сами их увидите.
Штрассер ступил в кладовую. Внутри в пять рядов, от пола до потолка, размещались стеклянные поддоны. По сто в каждом ряду, всего же – пятьсот.
Пустые емкости помечались белой полосой и словом «auffallen».[879]
Полные – черными полосами.
Пустые поддоны занимали четыре с половиной ряда.
Штрассер подошел к ним поближе, снял крышки с некоторых из них и, ознакомившись с их содержимым, обратился к ученому:
– И это – единственное ваше хранилище?
– Да. У нас сейчас всего лишь шесть тысяч комплектов. Сколько же потребуется их для наших экспериментов, одному лишь богу известно. Сами можете видеть, надолго ли хватит нам всего этого.
Штрассер взглянул ученому в глаза:
– Вы понимаете, что говорите?
– Конечно. Мы сможем провести только часть необходимых исследований. И все. Пенемюнде ожидает крах.
9 сентября 1943 года
Северное море
Из-за плотной завесы облаков, нависшей над Эссеном, эскадрилья бомбардировщиков «Б-17» не смогла нанести удар по этому городу, и тогда командир, несмотря на возражения остальных пилотов, наметил другую цель – судоверфь к северу от Бремерхафена. Данное место пользовалось у летчиков дурной славой. И вполне заслуженно. Указанный объект денно и нощно охраняли «мессершмитты» – самолеты-перехватчики, экипажи которых, прозванные отрядами самоубийц, комплектовались из «штук»[880] – молодых сорвиголов из маньяков-нацистов, рвавшихся в бой и шедших чуть что на таран. И необязательно из-за отважной своей натуры: нередко подобный поступок объяснялся их неопытностью или, того хуже, – плохой подготовкой.
Северное предместье Бремерхафена в данный момент представляло собой лишь цель номер два. Когда же оно было главной целью, бомбардировщикам придавался эскорт из истребителей Восьмой воздушной армии, снятый тотчас, как только этот район стал для бомбардировочной авиации второстепенным объектом.
Командир эскадрильи был человеком упрямым: недаром же он выпускник Уэст-Пойнта[881]. И поэтому наметил не просто нанести бомбовый удар по вражескому объекту, а сделать это с малой высоты, что обеспечивало наибольшую точность попадания в цель. Его заместитель, находившийся в самолете, шедшем во фланге, пытался урезонить своего начальника, убеждая того, что даже при наличии боевого эскорта бомбить с такой высоты чистейшей воды безрассудство, без сопровождения же штурмовой авиации и истребителей и вовсе безумно, учитывая мощный зенитный огонь, который непременно откроют по ним. Но командир, оборвав резко помощника, отдал распоряжения относительно курса и прервал радиосвязь.
Как только бомбардировщики вошли в воздушный коридор над Бремерхафеном, отовсюду взметнулись в поднебесье немецкие истребители, а зенитные орудия обрушили на эскадрилью огненный шквал. Самолет командира стремительно пошел на снижение для нанесения точного бомбового удара, но был тут же сбит.
Заместитель командира, ценя жизнь пилотов и самолеты больше, чем начальствовавший над ними воспитанник Уэст-Пойнта, приказал немедля сбросить к чертовой матери все бомбы и, освободившись от груза, как можно быстрее набрать высоту, где их не достал бы зенитный огонь и истребители уже не так им были бы страшны.
Однако для некоторых экипажей данный приказ запоздал. Один из бомбардировщиков загорелся и вошел в штопор, оставив в небе трех парашютистов. Еще две машины получили такие серьезные повреждения, что начали сбрасывать высоту. Летчики и остальные члены воздушных команд подбитых самолетов поспешили спрыгнуть с парашютами. Те, кто оставался в живых. Остальные бомбардировщики, преследуемые «мессершмиттами», продолжали набирать высоту. Поднимались все выше и выше, пока не оказались наконец в безопасности. И тогда поступило распоряжение надеть кислородные маски. Но, как выяснилось, некоторые из них не давали никакого эффекта.
Четыре минуты спустя остатки эскадрильи шли уже чистым, безоблачным полуночным небом, казавшимся особенно ясным в условиях субстратосферы с ее разреженным воздухом. Сияли неправдоподобно яркие звезды, лила свой свет невероятно огромных размеров луна.
Путь был свободен.
– Штурман, – раздался в наушниках усталый голос заместителя командира, – будьте добры дать курс. На Лейкенхит.
Какое-то время никто ему не отвечал. Потом он услышал:
– Штурман убит, полковник. Нельсона нет больше в живых. – Это сообщил пулеметчик.
Вдаваться в подробности не было времени.
– Выполняйте команду, экипаж-три! – приказал полковник, находившийся во второй машине. – Навигационная карта у вас.
Курс был дан. Уцелевшие бомбардировщики, сгруппировавшись, сбавили высоту и, скользя под облаками, повернули в сторону Северного моря.
Прошло пять минут… семь… двенадцать… А потом и все двадцать. Видимость была прекрасная, и они должны были бы заметить побережье Англии по крайней мере минуты две назад. Пилоты недоумевали. Кое-кто из них поделился сомнениями с полковником, взявшим на себя теперь командование эскадрильей.
– Третий, вы точно выверили курс? – спросил он.
– Разумеется, полковник, – послышалось в ответ.
– Есть ли у кого замечания? – обратился командир к штурманам других боевых машин.
Оказалось, замечания были. Курс, высказывалось мнение, нуждался в корректировке.
– Дело, по-видимому, не только в координатах, полковник, – заметил вдруг капитан из бомбардировщика номер пять. – Мне, например, не удалось следовать в точности вашему распоряжению.
– О чем, черт подери, вы толкуете?
– Согласно вашим указаниям, мы должны держаться курса два-три-девять. Но на приборе у меня другие данные. Думаю, в нем какие-то неполадки…
Ему не дали договорить: в наушниках, перебивая друг друга, зазвучали голоса остальных пилотов поредевшей эскадрильи.
– У меня – один-семь…
– Я иду курсом два-десять-два. Мы движемся прямо на…
– О боже, на моем индикаторе – шесть-четыре…
– А я и не смотрю на стрелки: они показывают невесть что.
И затем наступила тишина. Все вдруг поняли. Поняли, что случилось нечто такое, что никак не укладывается в голове.
– Полагаться на приборы больше не будем, – прервал затянувшееся молчание командир эскадрильи. – Попробуем так дотянуть до базы.
Облака наверху расступились. Ненадолго, но и этого было достаточно, чтобы сориентироваться по солнцу.
– Вроде бы мы летим строго на северо-запад, полковник, – послышался в наушниках голос капитана из машины под номером три.
И снова – молчание. Опять же прерванное полковником, который сказал:
– Я поговорю сейчас кое с кем. Проверьте, у кого сколько горючего. Хватит на десять-пятнадцать минут, как у меня?
– Мы давно уже в воздухе, полковник, – отозвались с машины номер восемь. – Указанное время для нас – предел, больше нам не протянуть.
– Я полагаю, мы сбились с курса минут пять назад и теперь кружим на месте, – высказал мнение пилот бомбардировщика под номером восемь.
– Думаю, это не так, – возразили с самолета номер четыре. Полковник, находившийся в машине под номером два, на частоте, предусмотренной лишь для экстренных случаев, попытался связаться по радио с Лейкенхитом.
– Вы совсем близко от нас, насколько мы можем судить, – услышал он английскую речь. – А если точнее, в ничейной зоне, неподалеку от прибрежной оборонительной линии. И держите курс на Данбар, у шотландской границы. Как занесло вас сюда, полковник? – Хотя говоривший был явно взволнован, он четко формулировал свои мысли.
– Господи помилуй, не имею понятия! Можем мы где-то тут сесть?
– Наши посадочные полосы не приспособлены для приема стольких машин одновременно. Если бы речь шла об одной или двух, тогда другое дело.
– Заткнись, сукин сын! И немедленно дай курс!
– Но мы и в самом деле не в состоянии принять вас…
– Перестань трепать языком! Нам и так изрядно досталось! И топлива едва ли хватит и на шесть минут! Давай же, я жду!
Тишина в наушниках длилась четыре секунды. А затем заговорили из Лейкенхита – твердо, решительно:
– Полагаем, вы находитесь вблизи побережья Шотландии. Сажайте самолеты на воду… Мы постараемся прийти к вам на помощь, ребята!
– Лейкенхит, мы – это одиннадцать бомбардировщиков! А не стая уток!
– У вас нет времени, командир эскадрильи… Это все, что сможете вы сделать, исходя из реально сложившейся обстановки. И ко всему прочему мы не посылали вас туда. Садитесь же прямо в море. Остальное – наша забота… И да хранит вас господь!
1
8 сентября 1939 года Город Нью-Йорк
Два армейских офицера в отглаженной форме, но без головных уборов, наблюдали сквозь стеклянную перегородку за группой одетых в гражданское платье мужчин и женщин. В помещении, где сидели офицеры, было темно.
В комнате за стеклом вспыхивал красный свет, из двух динамиков, установленных в противоположных углах помещения, звучала громко органная музыка, сопровождаемая доносившимся издали воем собак. Неожиданно послышался голос – сильный, отчетливый, заглушивший и звуки органа, и вой животных.
– Всюду, где царит безумие, всюду, где слышны вопли о помощи людей обездоленных, найдете вы Джонатана Тина. Он ждет, наблюдает, сам оставаясь в тени, готовый сразиться с силами ада. Видимыми и невидимыми…
И тут раздался пронзительный, сводящий с ума крик: «И-ах!» Тучная женщина подмигнула низенькому человечку в очках с толстыми стеклами, читавшему отпечатанный текст, и, жуя резинку, отошла от микрофона.
Однако крик этот не остановил актера, продолжавшего вещать:
– Сегодня вечером Джонатан Тин спешит на помощь охваченной ужасом леди Ашкрофт. Муж ее исчез в тумане шотландских торфяных болот ровно в полночь три недели назад.
И каждую ночь ровно в полночь над мрачными, погруженными во мрак полями разносится вой собак, словно предостерегая каждого, кто вздумал бы вдруг отправиться в затянутую туманом беспросветную мглу. Но Джонатан Тин ничего не боится. Он бросает вызов злу и готов сойтись в поединке с самим Люцифером. Ведь он – защитник всех тех, кто стал жертвой тьмы…
Звуки органа перешли в крещендо, лай собак стал еще злее. Полковник, старший по званию, взглянул на своего помощника, младшего лейтенанта. Молодой человек глаз не сводил с собравшихся в освещенной студии актеров. Полковник поморщился:
– Интересно, не правда ли?
– Что?.. Да, сэр, очень интересно. Который из них?
– Высокий парень в углу. Тот, что читает газету.
– Актер в роли Тина?
– Нет, лейтенант, другой. У него небольшая роль – всего несколько слов на испанском языке.
– Небольшая роль… на испанском языке. – Лейтенант смущенно повторил слова полковника. – Извините, сэр, я перепутал. Но я не пойму, зачем мы здесь и что он тут делает. Я думал, он – инженер-строитель.
– Так оно и есть.
Звуки органа стали едва слышны, собаки умолкли. Из динамиков донесся другой голос – нежный и дружелюбный, не предрекавший неминуемой драмы:
– «Пилигрим». Мыло с ароматом майских цветов. Путник, это мыло напомнит тебе о нашей передаче «Приключения Джонатана Тина».
Тяжелая пробковая дверь темной комнаты отворилась, и вошел бодрый лысый человек в строгом деловом костюме и с конвертом в левой руке. Он подошел к полковнику, пожал ему руку и тихо произнес:
– Привет, Эд. Рад тебя видеть. Честно сказать, твой звонок удивил меня.
– Я так и думал… Ну, как ты, Джек?.. Лейтенант, знакомьтесь, мистер Джон Райен; в прошлом – майор Шестого армейского корпуса Джон Н. М. А. Райен.
Молодой лейтенант вскочил.
– Сидите, сидите, – сказал Райен, пожимая руку молодому человеку.
– Рад познакомиться с вами, сэр.
Райен обошел ряд черных кожаных кресел и сел рядом с полковником лицом к стеклянной перегородке.
Звуки органа снова усилились, послышался лай собак. Актеры и актрисы разместились у двух микрофонов, ожидая сигнала от человека, который сидел напротив, в застекленной части студии.
– Как Джейн, как дети? – поинтересовался Райен.
– Она ненавидит Вашингтон – так же, как и сын. Они бы охотно возвратились назад, на остров Оаху. Зато Синтии нравится здесь. Пропадает на танцульках. Ей уже восемнадцать.
Человек, сидевший в застекленной будке, подал рукой знак начинать. Актеры приступили к чтению текста.
– А сам ты как, доволен? – продолжал Райен. – Вашингтон не такое уж плохое место для службы.
– Полагаю, ты прав, однако никто не знает, что я здесь. И, по правде сказать, мне такое положение вещей не очень-то нравится.
– Вот как?
– Да. Но я – из Джи-2[877]. Солдат.
– Вид у тебя цветущий, Эд.
– Стараюсь быть в форме.
– Скажу честно, мне как-то неловко, – несколько натянуто улыбнулся Райен. – Несомненно, те десять парней из нашей конторы смогли бы лучше справиться с этим делом, чем я. Но они не имеют соответствующего допуска к подобным заданиям. Я же – своего рода символ агентства. Клиентам нужен такой.
Полковник засмеялся:
– Не скромничай. Ты – как раз тот, кто сможет помочь нам в этом деле, поскольку всегда умел ладить с нужными людьми. Недаром же наше начальство именно к тебе направляло конгрессменов.
– Ты просто льстишь мне. Во всяком случае, мне так кажется.
– И-ах! – По-прежнему жуя резинку, толстуха пронзительно прокричала во второй микрофон и отошла прочь, подтолкнув тощего женоподобного актера на свое место.
– Слишком много шума, не правда ли? – проговорил полковник скорее утвердительно, чем вопросительно.
– Согласен, и собаки лают, и орган ревет, и без конца эти чертовы вскрики и вздохи. Тем не менее программа с Тином пользуется огромным успехом.
– Это так, я сам слушаю ее. И не только я, но и все в моей семье, – с тех пор, как мы приехали сюда.
– Ты не поверишь, если я тебе скажу, кто пишет сценарии!
– Кто же?
– Известный поэт. Один из лауреатов премии Пулитцера. Но, разумеется, выступает он в данном жанре под псевдонимом.
– Странно!
– Отнюдь. Жить-то надо! С нас он имеет кое-что, а с поэзии – ни гроша.
– Не потому ли и этот парень здесь? – Полковник кивнул в сторону высокого темноволосого мужчины, который, отложив в сторону газету, сидел одиноко в застекленной части студии, прислонившись к белой пробковой стене.
– Я оказался самым настоящим простофилей, черт меня подери! Не знал, кто он… То есть я знал, кто он, но ничего определенного о нем мне не было известно… Пока ты не позвонил мне и не попросил заняться им вплотную. – Райен протянул полковнику конверт. – Вот список организаций и агентств, на которые он работает. Я всех обзвонил. Представляешь, мы принимали его за простака. А между тем Хаммерты частенько прибегают к его услугам…
– Кто-кто?
– Продюсеры различных программ. У них уже пятнадцать дневных сериалов и вечерних представлений. По их мнению, на этого парня можно положиться, он не подведет. Судя по всему, к нему обращаются, когда требуется диалектная речь. Или возникает нужда в специалисте, владеющем свободно иностранными языками.
– Немецким и испанским, – заявил полковник.
– Правильно…
– Но в данный момент он говорит не по-испански, а по-португальски.
– Это же почти одно и то же. Ты знаешь, кто его родители. – Еще одно заявление, которое не должно было встретить возражений.
– Ричард и Марго Сполдинг, пианисты, – продемонстрировал свою осведомленность полковник. – Они известны в Англии и на континенте. Сейчас почти не выступают, живут в Коста-де-Сантьяго, в Португалии.
– Но ведь они американцы, не правда ли?
– На сто процентов. И сын здесь родился. И где бы они ни гастролировали, сына отдавали в школу для американцев, причем два последних школьных года он провел у нас в Америке, где и окончил колледж.
– А как удалось ему выучить португальский?
– Кто его знает? Впервые успех к ним пришел в Европе, где они и решили остаться, что нам, думаю, только на руку. Сюда же они лишь наезжали, да и то не часто… Ты знаешь, парень по образованию инженер-строитель?
– Нет, но это интересно.
– И только-то?
Райен улыбнулся, в его взгляде была легкая грусть.
– Последние шесть лет или около того работы у строителей практически не было: если где-то и строилось что-то, то в основном по линии военных ведомств. – Он махнул рукой в сторону актеров в студии. – Знаешь, кто они на самом деле? Адвокат без клиентов; водитель-испытатель, уволенный с «Роллс-Ройса» в день своего тридцативосьмилетия; сенатор, сошедший с круга в предвыборную кампанию, потому что показался кому-то красным. Не строй иллюзий, Эд. Кризис не кончился. Этим еще повезло: они работают… Но долго ли им удастся здесь продержаться?
– Если все пройдет удачно, мой подопечный не пробудет здесь и месяца.
– Я догадывался о чем-то таком. Наверное, в связи с той операцией, не так ли? Мы приступим к ней в ближайшем же будущем. Я тоже буду задействован… И где вы собираетесь его использовать?
– В Лиссабоне.
Дэвид Сполдинг, держа в руках листы с записью роли, подошел к микрофону и приготовился произнести свою реплику.
Полковник Пейс внимательно наблюдал за ним, ему было интересно услышать голос. Он заметил, что стоявшие у микрофона артисты демонстративно – или это лишь показалось ему? – посторонились, пропуская Сполдинга, словно новый участник программы был чужим для них человеком. И хотя внешне все выглядело вполне благопристойно: новичку дали возможность встать там, где ему было бы удобней, – полковник ощутил атмосферу отчужденности. Не было ни обычных в актерской среде улыбок, ни доброжелательных взглядов, ни столь привычной для артистов фамильярности.
Никто не подмигнул ему. Даже женщина – та, что вопила истошно, жевала беспрерывно резинку и расталкивала бесцеремонно своих коллег-актеров, – теперь молча взирала на Сполдинга, забыв на время о жвачке, которую держала во рту.
Но в следующий момент все переменилось.
Сполдинг улыбнулся всем этим людям, и они, включая и худощавого женоподобного актера, читавшего свой монолог, радостно заулыбались и закивали Дэвиду в ответ. А толстушка подмигнула ему.
Удивительно, подумал полковник Пейс. Динамики усилили голос Сполдинга – среднего тембра и исключительно чистый. Он исполнял комическую роль сумасшедшего доктора. И она, эта роль, могла бы стать таковой, если бы не серьезность, с которой произносил Сполдинг свой текст. Пейс ничего не знал о сценическом искусстве, но он чувствовал, когда актер играет убедительно. И должен был признать, что Сполдинг так и играл. Это пригодится ему в Лиссабоне.
Через несколько минут выпавшая на долю Сполдинга роль была сыграна. Тучная женщина вновь издала вопль. Сполдинг вернулся в свой угол и осторожно, чтобы не шуметь, поднял сложенную вдвое газету. Затем прижался спиной к стене и вытащил карандаш из кармана. Судя по всему, он решил заняться кроссвордом, помещенным на одной из страниц «Нью-Йорк таймс».
Пейс не сводил глаз со Сполдинга. Ему необходимо как можно лучше изучить человека, с которым он должен был, когда потребуется это, вступить в непосредственный контакт. Узнать все о нем вплоть до мелочей: как ходит и как держит голову и выражает или нет взгляд Дэвида уверенность его в своих силах. Как одевается и какие у него часы и запонки. Начищены ли у него ботинки и не стоптаны ли у них каблуки. И в каком он сейчас положении: процветает или нет.
Пейс как бы пытался сопоставить данные своего наблюдения за человеком, писавшим что-то в газете, со сведениями о нем, содержащимися в хранившемся в их вашингтонском офисе досье на него.
Впервые досье на Сполдинга было заведено в инженерных войсках. Ему предстояло пройти там срочную службу, и он, естественно, интересовался, что ожидает его в армии, сможет ли он участвовать в грандиозных строительствах и сколь долго предстоит ему прослужить. В общем, у него были те же вопросы, что и у тысяч других специалистов, уже прознавших о том, что через неделю-другую будет принят закон об альтернативной службе. Если срок службы не столь уж большой и ему к тому же представится возможность обогащать во время ее прохождения свои профессиональные знания практическим опытом, он не против того, чтобы быть призванным в армию: это все лучше, чем сидеть без работы, как многие его сверстники.
Сполдинг заполнил, как положено, все анкеты, и ему пообещали связаться с ним в ближайшее время. С тех пор прошло шесть недель, но с ним так и не связались. И дело вовсе не в том, что он не был нужен инженерным войскам, наоборот, его охотно взяли бы на службу хоть сейчас. Ведь, согласно сведениям, поступившим из окружения Рузвельта, не сегодня завтра конгрессу предстоит принять постановление, предусматривающее невиданное доселе развертывание строительных работ по сооружению военных лагерей и баз, из чего, само собой разумеется, следует, что инженеры – особенно инженеры-строители, к которым относился и Сполдинг, – будут буквально на вес золота.
Однако высшему руководству в инженерных войсках было хорошо известно, что разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав и военный департамент подыскивают нужного им человека. И делают они это тихо, незаметно и крайне осторожно: ошибки в данном случае недопустимы.
Хотя руководство инженерных войск вполне устраивали анкетные данные Дэвида Сполдинга, поступившее сверху распоряжение предписывало не трогать его.
Человек, в котором нуждалось разведуправление, должен был отвечать трем основным требованиям. И если оказывалось, что тот, на кого пал предварительный выбор, соответствует им, начиналось скрупулезное изучение его, чтобы выяснить, присущ ли ему еще и ряд других необходимых для разведчика качеств. Но и три основных требования уже сами по себе были довольно высокими, ибо включали в себя, во-первых, свободное владение португальским языком, во-вторых, не худшее знание немецкого и, в-третьих, обладание определенными профессиональными навыками инженера-строителя, что позволило бы быстро и точно ориентироваться в чертежах, фотоснимках и даже устных описаниях широчайшего круга промышленных объектов. От мостов и фабрично-заводских предприятий до складских помещений и железнодорожных узлов.
Резидент в Лиссабоне, несомненно, должен был полностью соответствовать каждому из перечисленных выше основных требований: как-никак ему предстояло использовать все свои силы, знания и опыт во время войны, которая вот-вот разразится и в которой неизбежно примут участие и Соединенные Штаты Америки.
В обязанности резидента в Лиссабоне войдет создание агентурной сети – в первую очередь для уничтожения военных объектов в тылу врага. Многие – мужчины и женщины – совершают деловые поездки по территории воюющих государств, представляя интересы неких фирм, зарегистрированных в нейтральных странах. Вот их-то и следует вербовать резиденту… еще до того, как это сделают другие. Их, а также тех, кого он станет готовить для внедрения во вражескую сеть. Им будут засылаться через территорию Франции в Германию целые группы агентов со знанием двух и трех языков. С тем, чтобы они доставляли ему необходимые сведения. И совершали время от времени диверсионные акты.
Англичане признали, что присутствие в Лиссабоне подобного американца было бы крайне желательно. Британская разведка не скрывала того, что ее позиции в Португалии крайне слабы. Английские разведчики находились там слишком долго и успели уже засветиться. И кроме того, были серьезные сбои и в работе служб безопасности в Лондоне. Достаточно сказать, что в МИ-5[878] проникли вражеские агенты.
Таким образом, Лиссабон был отдан на откуп американским спецслужбам.
А раз так, необходимо был подобрать надлежащую кандидатуру на роль резидента в португальской столице.
Анкетные данные Дэвида Сполдинга соответствовали всем требованиям. С детских лет он говорил на трех языках. Его родители, известные музыканты Ричард и Марго Сполдинг, владели небольшой, но весьма элегантной квартирой в Белгравии, этом фешенебельном районе Лондона; в Германии, в Баден-Бадене, у них был зимний домик, а в Коста-де-Сантьяго, в Португалии, – просторное бунгало с видом на море, расположенное по соседству с такими же строениями, которые также занимали представители творческой интеллигенции. В такой-то вот обстановке, в окружении деятелей искусства, и вырос Сполдинг. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, отец, несмотря на возражения матери, настоял на том, чтобы Дэвид окончил среднюю школу в Соединенных Штатах и там же поступил в университет.
Андовер в Массачусетсе, Дартмут в Нью-Гэмпшире и, наконец, Институт Карнеги в Пенсильвании – таков был путь, проделанный Сполдингом.
Само собой, все сказанное выше не могло быть почерпнуто разведывательным управлением из анкетных данных Сполдинга. Дополнительные сведения – и довольно подробные – о нем оно получило в Нью-Йорке от человека по имени Аарон Мендель.
Пейс не сводил глаз с высокого, стройного человека, который, опустив газету, теперь наблюдал с интересом за артистами, толпящимися возле микрофона. Полковник вспомнил свою единственную встречу с Менделем. И опять он пытался сопоставить полученную от Менделя информацию с тем, что наблюдал сейчас.
Мендель работал импресарио у родителей Сполдинга и жил в небоскребе Крайслер-Билдинг. Выходец из России, еврей Мендель весьма преуспел в своем деле.
– Дэвид мне как сын, – рассказывал Мендель Пейсу. – Но я полагаю, что вам и так известно это.
– Что дает вам основание думать так? Я знаю лишь то, о чем говорится в анкетах. И еще имеются у меня кое-какие отрывочные сведения, почерпнутые из записей в учебных заведениях и служебных характеристик.
– Признаюсь, я ожидал, что вы обратитесь ко мне. Или, точнее, кто-то из вас.
– Простите?
– Бросьте! Дэвид провел как-никак много лет в Германии. Можно сказать, вырос там.
– Но из его анкет, как, впрочем, и из паспортных данных, следует, что семья Сполдинг проживала в Лондоне и в Коста-де-Сантьяго, местечке, расположенном в Португалии.
– И все же, как я сказал, он провел немало времени в Германии. И свободно владеет немецким.
– Как и португальским, я полагаю.
– Да. И еще родственным португальскому языком – испанским… Мне и в голову не приходило, чтобы человек, призываемый в инженерные войска, мог вызвать у полковника такой интерес. Чтобы так скрупулезно копались в его прошлом, – ухмыльнулся Мендель.
– Мне трудно что-либо ответить вам на это, – признался полковник. – Многим подобного рода беседы представляются чем-то рутинным. Или они сами убеждают себя в этом… естественно, при желании.
– Однако из них лишь немногие могут сказать о себе, что они евреи, эмигрировавшие в Соединенные Штаты из царской России, где проживали в городе Киеве… Но чего вы все же хотите от меня?
– Прежде всего мне хотелось бы знать, не говорили ли вы кому-либо о нашей встрече? Сполдингу или кому-то еще?..
– Конечно же нет, – мягко прервал полковника Мендель. – Я же сказал, что он мне как сын родной. И я не хотел тревожить его.
– Понимаю. Однако пока что я не узнал от вас ничего стоящего.
– И тем не менее рассчитываете узнать от меня все, что вам нужно.
– Да, говоря откровенно. У нас имеется ряд вопросов, на которые мы должны получить ответ. В жизни Дэвида Сполдинга нет ничего такого, что мы могли бы назвать столь уж необычным. В ней так же, как и у других, полно несообразностей. И вы это сами отлично знаете. Взять хотя бы то, что у нас никак в голове не укладывается, чтобы сын известных музыкантов… Я имею в виду…
– Концертирующих музыкантов, – подсказал Мендель.
– Совершенно верно. Так вот, у нас никак в голове не укладывается, чтобы дети таких родителей становились вдруг инженерами. Или бухгалтерами, если вы понимаете, что я подразумеваю под этим. И еще – я уверен, вы согласитесь со мной, – столь же несуразным выглядит и то обстоятельство, что сын известных музыкантов, инженер, зарабатывает на жизнь в основном тем, что участвует в этих… как их там? – радиоспектаклях. Все это указывает на непостоянство его натуры, которое, возможно, и является основной чертой характера этого человека.
– У вас, американцев, прямо-таки маниакальное стремление к упорядоченности, но я не собираюсь упрекать кого-либо за это. Из меня, например, никогда бы не вышел нейрохирург, зато вы, и научившись неплохо играть на пианино, не смогли бы надеяться, что я помогу вам выступать в «Ковент-Гарден»… На ваши вопросы несложно ответить. Вероятно, то, что скажу я, будет касаться в какой-то степени и такой вещи, как постоянство… Имеете ли вы хотя бы малейшее представление о том, что являет собою в действительности артистический мир? Это же просто бедлам какой-то… В таком-то вот мире Дэвид вращался без малого двадцать лет, и я подозреваю – нет, я знаю, – что ему подобная жизнь была не по душе… Люди, к слову, не замечают, как правило, существеннейших отличительных черт музыкантов. Особенностей, которые сами собой передаются по наследству. Выдающиеся музыканты, например, нередко обладают удивительными, пусть и на свой манер, математическими способностями. Взять хотя бы Баха. Он был настоящим гением в математике…
По словам Аарона Менделя, Дэвид Сполдинг выбрал свою будущую профессию на втором году обучения в колледже. Он решил бежать из неупорядоченного артистического мира в мир надежных, крепких инженерных конструкций, где все рассчитано до мелочей. Но он унаследовал от родителей не только склонность к математике, но и некоторые другие черты. И в их числе – чувство собственного достоинства и независимость. Он нуждался в признании. Добиться же его молодому инженеру, только что получившему диплом и поступившему на службу в одну из крупнейших нью-йоркских фирм в наше время, в конце тридцатых годов, не так-то просто. Строительная индустрия переживает период застоя, а капитала, чтобы начать свое дело, у Дэвида не было.
– Вот и уехал он из Нью-Йорка, – продолжал Мендель. – Взял несколько частных заказов, рассчитывая получить большие деньги. Ничем не связанный, он мог свободно разъезжать. Побывал на Среднем Западе, пару раз в Центральной Америке и, насколько я знаю, четыре раза в Канаде. Сначала искал предложения по газетным объявлениям, потом появились связи… В Нью-Йорк Дэвид вернулся восемнадцать месяцев назад. Но денег, как я и говорил ему, у него не прибавилось. Сам он ведь ничего не проектировал, а работал по проектам других, к тому же на стройках лишь местного значения.
– А как он попал на радио?
Мендель рассмеялся, откинувшись на стуле.
– Как вы, должно быть, знаете, полковник Пейс, мне пришлось разнообразить свою деятельность. Концерты и война в Европе, которая, как все мы понимаем, скоро докатится и до наших берегов, как-то не согласуются друг с другом. И нет ничего удивительного в том, что в последние годы мои клиенты стали отдавать предпочтение другим видам артистической деятельности, включая и выступления по радио, где хорошо платят. Дэвид быстро сообразил, что сможет преуспеть, участвуя в радиопередачах, и я помог ему. Получается у него совсем неплохо, о чем вам и самому известно.
– Но ведь у него нет профессиональной подготовки.
– Да, это так. И все же у него что-то есть… Сами подумайте, большинство детей известных артистов, политических лидеров или тех же финансовых воротил что-то перенимают от своих родителей. Скажем, умение держаться, самоуверенный вид, если хотите, с которым они не расстаются даже тогда, когда у них на душе кошки скребутся. В конце концов, они на виду с тех самых пор, как начинают ходить и говорить. И Дэвида не миновала чаша сия. У него такой же отличный слух, как и у родителей, великолепная музыкальная память и чувство ритма… Он не играет, он читает. Как правило, ему дают тексты на диалектах или иностранных языках, которыми он свободно владеет… Работа на радио привлекла Дэвида Сполдинга заработком: он привык жить на широкую ногу. В то время как владельцы строительных компаний могли предложить не больше ста долларов в неделю, Сполдинг имеет по триста-четыреста долларов. Как нетрудно догадаться, – продолжил Мендель, – Дэвид стремится сколотить капитал, достаточный для учреждения собственной компании. Он торопится, опасаясь, что политические потрясения в мире или в стране могут помешать ему осуществить его планы. Дэвид ведь не слепой. Каждому, кто читает газеты, ясно, что не сегодня завтра мы вступим в войну.
– Вы так думаете?
– Я еврей, и, по моему мнению, ждать уже недолго.
– Судя по вашим словам, Сполдинг предприимчив.
– Я рассказал только то, что вам могло быть известно и из других источников. Ну а вы познакомили меня с выводами, которые сделали на основании полученных вами сведений общего характера. Но это – не полная картина.
При этих словах, вспоминал Пейс, Мендель поднялся со стула и, избегая взгляда полковника, зашагал по комнате. Полковник понимал, что Мендель пытается найти что-нибудь такое, что характеризовало бы Дэвида с отрицательной стороны и, таким образом, избавило бы «его сына» от посягательств представляемого им, Пейсом, ведомства.
– Что, несомненно, поразило вас больше всего в моем рассказе, так это упоминание о предприимчивости Дэвида, о его стремлении занять свое место под солнцем, если вам будет угодно. С позиций практицизма такие вещи должны лишь приветствоваться, что, считаю нужным заметить, противоречит вашим представлениям о постоянстве. И я был бы не откровенен, если бы не сообщил вам о том, что Дэвид – исключительно своенравная личность. Думаю, он не очень-то склонен подчиняться чьей бы то ни было воле. Короче, человек он эгоистичный, не приученный к дисциплине. Мне больно упоминать об этом: я же люблю его всем сердцем…
Чем больше Мендель говорил, тем явственнее вставало перед глазами Пейса слово «решителен», которое он прочел в досье Сполдинга. Полковник ни на миг не поверил в крайности, неожиданно приписанные Менделем характеру Дэвида. Мало кто смог бы проявить такое упорство в достижении цели, как Дэвид, если, конечно, все это правда. И если даже правдой будет лишь половина из того, что он услышал, то и тогда не беда. Такой-то им и нужен. Лучшего нечего и желать.
Если бы в армии США нашелся сейчас хоть один солдат, способный действовать в любой ситуации, не дожидаясь команд свыше, именно он стал бы офицером разведки в Португалии.
Резидентом в Лиссабоне.
8 октября 1939 года
Фэрфакс; штат Вирджиния
Там не было имен. Только цифры и буквы. Цифры и далее – буква.
Там не было имен. Только цифры и буквы. Цифры и далее – буква.
Ни биографий, ни прошлого… Никаких упоминаний о женах, детях, родителях… Как и о странах, городах, школах и университетах. Ничего, кроме данных, касавшихся физического и морального состояния и интеллекта всех тех, у кого больше не было имени.
Лагерь, занимавший двести двадцать акров, располагался в глубинном и малолюдном районе штата Вирджиния. На его территории было все – и луга, и холмы, и буйные речные потоки. Непролазная лесная чащоба соседствовала с открытыми участками, поросшими травой. А у беспорядочных нагромождений гигантских валунов простирались топкие болота, изобиловавшие насекомыми, рептилиями и прочими тварями, с которыми человеку лучше бы не встречаться.
Место под лагерь было выбрано с учетом всех требований, предъявляемых к подобным объектам. Участок опоясывало высокое, в пятнадцать футов, проволочное ограждение, по которому проходил электрический ток, неспособный, правда, убить человека, но вполне достаточный, чтобы вызвать шок. Вдоль изгороди, через каждые двенадцать футов, виднелись надписи, оповещавшие о том, что вся эта территория – лес, болота, луга и горы – находится в исключительной собственности правительства США. Местное население было проинформировано о том, что проход сюда закрыт для посторонних и что нарушение данного запрета чревато серьезными последствиями. И на той же ограде размещались и иные тексты, содержавшие ссылки на постановления и соответствующие статьи закона, передававшие указанный участок в собственность правительству и уведомлявшие о напряжении в сети.
Заповедная зона поражала разнообразием ландшафта, и, таким образом, это было лучшее место под лагерь, какое только можно найти в сравнительной близости к Вашингтону. Топография закрытого участка с удивительной точностью воспроизводила особенности рельефа тех мест, куда предстояло отправиться прошедшим здесь подготовку агентам.
Тем, кого обозначали лишь цифрами и буквами.
И у кого не было больше имен.
Посреди ограждения, шедшего вдоль северной границы лагеря, располагались единственные в лагере ворота, к которым вела грунтовая дорога. А над ними возвышался металлический щит, протянувшийся между сторожевыми вышками, стоявшими по обе стороны ворот. Выведенные на нем большие буквы гласили:
ШТАБ ДИВИЗИИ «ФЭРФАКС»
И больше ничего. Никаких пояснений.
На каждой сторожевой вышке у ворот имелись те же надписи, что и вдоль ограды, оповещавшие, предупреждавшие и уведомлявшие об исключительных правах правительства на этот участок, о связанных с этим статьях закона и о высоком напряжении тока в проволочной сетке.
Все четко и определенно. Ошибки исключались.
У Дэвида Сполдинга также имелся свой код в «Фэрфаксе» – 25L.
Никакого имени. Только цифры и буква.
Цифры и буква, означавшие, что подготовка этого агента должна быть завершена на пятый день второго месяца и что место его назначения – Лиссабон.
Трудно в это поверить, но за каких-то четыре месяца Дэвид Сполдинг должен был кардинально перестроить себя, как требовал того новый образ жизни, ожидавший его по завершении учебы. Задача сверхтрудная.
– Возможно, вам не справиться с этим, – сказал полковник Эдмунд Пейс.
– Я не уверен, что стал бы печалиться по данному поводу, – ответил Сполдинг.
В программу подготовки агентов входило, однако, и разъяснение значения их будущей деятельности. Делалось это упорно, глубоко обоснованно, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений относительно целесообразности предстоящей работы. И при этом, естественно, учитывались особенности психологического склада каждого из них.
Правительство Соединенных Штатов не собиралось размахивать флагами в честь агента 25L и вообще поднимать вокруг него патриотическую шумиху. Это было бы просто неразумно. Ему ведь предстояло провести лучшие свои годы вдали от родины, в опасном, чуждом его сердцу окружении, где он станет говорить на языке врагов. Когда-то все они были для него людьми самыми обычными – таксистами, бакалейщиками, банкирами, адвокатами, – большинство которых, он видел, так и не были оболванены нацистской пропагандой. Теперь же, как говорилось официально в «Фэрфаксе», лишившимся рассудка преступникам удалось одурачить чуть ли не всех их и повести за собой. Во главе Германии стоят оголтелые фанатики, и многочисленные свидетельства ставят вне сомнения преступный характер их деятельности. Массовые убийства без суда и следствия, пытки и геноцид – вот что принесло правление этих людей.
Да, все именно так.
Они – преступники.
Психопаты.
И вождем у них – Адольф Гитлер.
Адольф Гитлер уничтожает евреев. Пока тысячами, но в ближайшее время счет пойдет на миллионы, если вникнуть в смысл разработанной им программы «окончательного решения еврейского вопроса».
Аарон Мендель был евреем. Второй отец Дэвида был евреем – второй отец, которого он любил больше родного отца. А эти проклятые богом болваны вопят исступленно «Юден!» – «Евреи!».
В сложившихся обстоятельствах Дэвиду Сполдингу нетрудно было проникнуться ненавистью к некогда самым обычным в его глазах людям – таксистам, бакалейщикам, банкирам, адвокатам, ставшим теперь жалкими марионетками в руках своих правителей.
В лагере использовалось и другое «психологическое средство» воспитания, применявшееся ко всем без исключения, – к одним, однако, в большей степени, к другим – в меньшей.
Это оценка успехов и учет промахов проходивших подготовку агентов.
В закрытой зоне царила атмосфера соперничества, каждый стремился к победе.
И в этом никто не видел ничего плохого. Дух соревновательности не осуждался в «Фэрфаксе».
Руководители лагеря признавали в психологической характеристике Дэвида Сполдинга, хранившейся в постоянно пополнявшемся разведывательным управлением досье на него, что кандидат на роль резидента в Лиссабоне пока что кое в чем слабоват и, хотя они полагали, что работа во вражеском тылу закалит его – непременно закалит, если, конечно, он не провалится в первые же дни, – было бы все же лучше, по их мнению, использовать все, что только возможно в лагерных условиях, для устранения имевшегося все еще у него серьезного недостатка. Лучше и для разведки, и для агента, особенно для него.
Сполдинг был уверен в своих силах, держался независимо и исключительно легко приспосабливался к обстановке… Все это прекрасно. Но ему же была свойственна и одна крайне отрицательная черта. Из-за особенностей своего психологического склада он не спешил воспользоваться предоставлявшейся ему во время поединка благоприятной возможностью и терялся, когда должен был бы убить – пусть и в игровом варианте – противника, хотя и имел все преимущества перед ним.
Полковник Эдмунд Пейс заметил этот недостаток уже к третьей неделе обучения. Само собой, агенту 25L нечего делать в Лиссабоне с подобным, весьма абстрактным, кодексом чести. А посему полковнику ничего не оставалось, как прибегнуть к испытанному средству.
К духовному закаливанию через физические нагрузки.
«Захват, удержание и высвобождение» – так, без всяких затей, именовался в «Фэрфаксе» этот наиболее сложный в физическом отношении, требовавший неустанных тренировок предмет, заключавшийся в обучении будущих агентов рукопашному бою. Применялись исключительно ножи, цепи, проволока, иглы, веревки, пальцы, колени и локти… Огнестрельному же оружию на занятиях не было места.
Главное – реакция, реакция и еще раз реакция.
Агент 25L проявил себя способным учеником. Несмотря на свой высокий рост, он неизменно демонстрировал превосходную координацию движений, ассоциирующуюся обычно в нашем сознании с людьми лишь плотного сложения. Однако ему нельзя было давать зазнаваться, он должен был на практике убедиться в преимуществе опережающего удара. Даже если его наносит пусть и не отличающийся особой силой, но преисполненный решимости противник.
И поэтому полковник Эдмунд Пейс позаимствовал у английских подразделений коммандос лучших из имевшихся там бойцов. Трех находившихся до поры до времени в неведении специалистов доставили на бомбардировщике в лагерь «Фэрфакс» и только здесь проинструктировали их относительно порученного им дела.
Троица получила вполне конкретное задание: сделать из агента 25L настоящего парня.
И коммандос приступили к занятиям. К занятиям, длившимся много недель.
А затем пришло время, когда они ощутили, что теряют былые преимущества перед вверенным их попечению агентом.
Дэвид Сполдинг не собирался в чем-то уступать им и по уровню своей подготовки все более приближался к обучавшим его специалистам. Будущий резидент в Лиссабоне делал успехи.
О чем и было доложено полковнику Эдмунду Пейсу, когда тот находился в своем кабинете в здании военного департамента.
Все шло по плану.
Недели складывались в месяцы. Проходившие в «Фэрфаксе» подготовку агенты досконально изучали всевозможные персональные средства нападения и защиты, самые различные методы саботажа и все известные – как легальные, так и тайные – способы проникновения в стан врага и возвращения назад. Они свободно разбирались теперь в кодах и шифрах, а находчивость, умение моментально найти выход из наисложнейших ситуаций как бы стали их второй натурой. Агент 25L добивался все новых успехов. Стоило же ему дать себе хоть какое-то послабление, как специалисты по «захвату, удержанию и высвобождению» тут же получали указание пожестче обращаться с ним. Ключ к психологическому воздействию на этого агента заключался в усилении физической нагрузки на него: наверху понимали, что присущее кандидату в резиденты самолюбие не позволит ему отступить.
И так – до тех пор, пока не была достигнута цель. А это случилось тогда, когда ученик превзошел наконец своих наставников из коммандос.
В общем, все шло по плану.
– Теперь-то уж вы смогли бы сделать это, – сказал полковник.
– У меня нет такой уверенности, – ответил Дэвид, облаченный в форму младшего лейтенанта, когда они с полковником сидели за одним из столиков в баре под поэтическим названием «Ландыш», где неспешно потягивали коктейль. И затем засмеялся негромко: – Однако я мог бы с полным правом на то рассчитывать на диплом, если бы таковые выдавались за успехи в овладении ремеслом уголовника.
Через какие-то десять дней окончательно завершится подготовка агента 25L. Полученный им пропуск на свободный проход и выход с территории лагеря со сроком действия двадцать четыре часа нарушал установленный в зоне распорядок, однако Пейс настоял на том, чтобы его выдали Дэвиду. Полковник хотел поговорить со Сполдингом в неофициальной обстановке.
– Ну как, вас по-прежнему тревожит сама мысль о том, что вам придется вдруг кого-то убить?
Сполдинг взглянул на сидевшего напротив него полковника.
– Если у меня будет время на размышление, то, думаю, мысль эта и в самом деле не даст мне покоя. А как вы относитесь к подобного рода делам?
– Вполне спокойно… Я понимаю, что иначе нельзя.
– О’кей! Я придерживаюсь того же.
– Это особенно остро осознаешь, когда непосредственно сталкиваешься с противником.
– Само собой, – согласился Дэвид.
Пейс присматривался к Сполдингу. Как и ожидалось, он изменился. Бесследно исчезла отличавшая раньше его речь и манеры определенная мягкость с налетом раскованности. Место же ее заступили собранность и сдержанность и в словах, и в поведении. Метаморфоза еще ждала своего завершения, но сдвиги были уже налицо.
В нем и теперь проглядывал профессионал. Лиссабон же поможет ему стать первоклассным разведчиком.
– Довольны, что еще в «Фэрфаксе» стали офицером? У меня, например, на то, чтобы получить вот эти самые серебряные нашивки, ушло восемнадцать месяцев.
– Опять все упирается во время. У меня просто не было его, чтобы осмыслить сей факт. Форму я надел только вчера и, признаюсь, пока что чувствую себя в ней непривычно. – Сполдинг провел рукой по гимнастерке.
– Раз так, не носите ее.
– Довольно странно слышать это…
– Каков ваш душевный настрой? – перебил Дэвида Пейс.
Сполдинг взглянул на полковника. На какое-то мгновение к нему вернулись прежние манеры, мягкость во взгляде и даже чувство юмора.
– Сам не знаю… Такое, в общем, ощущение, будто меня собрали на каком-то скоростном конвейере. В некоей работающей в бешеном темпе мастерской, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Примерно так оно и было. Если не считать того, что и вы многое отдали этой «мастерской».
Сполдинг повертел задумчиво бокал. Посмотрел на плавающие в нем кубики льда, потом – на полковника.
– Я воспринимаю ваши слова не более чем комплимент, – произнес он неторопливо. – Не думаю, чтобы это и в самом деле было так. Я видел тех, с кем проходил подготовку. Удивительные парни.
– Да. И они знают, за что будут бороться.
– Эти европейцы такие же сумасшедшие, как и те, с кем они собираются сразиться. Впрочем, у них есть все основания стремиться к борьбе. Я понимаю их…
– У нас не много американцев, – сказал полковник, снова не дав Дэвиду договорить до конца, – готовых так же, как и они, ринуться в бой. Во всяком случае, в данный момент.
– Те, с кем вы сейчас имеете дело, мало чем отличаются от уголовников.
– Но мы же готовим их не к обычной воинской службе.
– Я как-то не подумал об этом, – признался Сполдинг с улыбкой. – Данное обстоятельство, бесспорно, меняет дело.
Пейс был недоволен собой. Он допустил пусть и небольшую, но все же оплошность, сболтнув лишнее.
– Однако все это не имеет для вас никакого значения. Тем более что через десять дней вы покинете Вирджинию. И расстанетесь с формой. По правде говоря, не стоило бы отправлять вас вот так, одного, сразу же на передовую. У нас еще нет опыта в подобного рода делах, но правила, касающиеся заявок на специалистов и их удовлетворения, не так-то легко изменить. – Пейс выпил, стараясь не встречаться глазами со Сполдингом.
– Я полагал, что стану военным атташе при посольстве. Одним из нескольких.
– В бумагах так и будет говориться. В том досье, что заведут на вас. Однако имеется одна существенная деталь: все это – лишь одно из ваших прикрытий. Вас не очень-то привлекает форма. И мы не думаем, что вам придется ее носить. Когда бы то ни было. – Пейс поставил бокал на стол и посмотрел на Дэвида. – Вы намечали для себя совершенно безопасный, вполне благопристойный род деятельности. Основание для этого давали вам и превосходное знание нескольких языков, и общественное положение ваших родителей, и обширные связи, коими располагали они. И когда, короче говоря, вы решили, что служба в армии дает вам неплохой шанс, вы поспешили туда.
– Все вполне логично, – произнес Дэвид, подумав немного. – Что же вы видите в этом такого?
– Понимаете ли, в посольстве лишь один человек будет знать правду. Он сам раскроется вам… Со временем, возможно, кто-то и заподозрит что-то неладное, но это случится не скоро. И к тому же никто ничего не узнает. Ни посол, ни его подчиненные… То, что хотел бы я сказать вам, сводится к следующему: вы будете находиться в тени.
Дэвид засмеялся чуть слышно.
– Судя по всему, вам следовало бы заранее подыскать мне дублера на случай, если меня вздернут на виселице.
– Замену мы будем искать другим. Но не вам, – ответил коротко Пейс. Его голос звучал мягко и ровно.
Сполдинг с удивлением взглянул на полковника.
– Я не понял вас.
– Не уверен, что я вправе раскрывать перед вами все карты. Замечу лишь: на первых порах вам не следует торопиться, главное – осторожность. Английский разведотдел МИ-5 дал нам несколько имен – не так уж и много, но достаточно, чтобы было с чего начинать. И все же вам придется создать собственную агентурную сеть. Из людей, которые будут поддерживать связь только с вами и ни с кем другим. А это значит, что вам придется постоянно перебираться из одного места в другое. Согласно нашему плану, вы должны будете перейти через северную границу в Испанию, а если точнее, то в Страну Басков… этих в массе своей антифалангистов. Мы рассчитываем, что данная область к югу от Пиренеев сможет стать для нас своего рода резервной территорией, куда смогут отойти французские войска… Мы не обманываем себя: линия Мажино не продержится долго. Францию ждет поражение…
– О боже! – не удержался Дэвид. – Вы все предусмотрели!
– Так это же то самое, чем и должны мы в основном заниматься. А иначе зачем был бы нужен «Фэрфакс»?
Сполдинг, откинувшись на спинку стула, снова повертел в руке бокал.
– Относительно агентурной сети все ясно: ведь в лагере и готовили нас всех к чему-то в этом роде. Однако я впервые слышу от вас о Северной Испании и о Стране Басков. Я знаком с этим краем.
– Впрочем, мы не застрахованы от ошибок. Все, о чем я сказал, лишь прогнозы. Возможно, на вашу долю выпадет и поиск морских путей… Средиземное море. Малага, Бискайский залив, побережье Португалии – кто знает, не понадобятся ли они нам? Решать, что и как, придется вам самому. И действовать исключительно на свой страх и риск.
– Олрайт! Я все понял… Но как же все-таки с моим сменщиком?
Пейс улыбнулся:
– Вы еще не заступили на свой пост, так что рано говорить об этом. Или вам не терпится хоть сейчас отправиться в путь?
– Вы же сами упомянули о том, что не собираетесь готовить мне дублера. Совершено неожиданно для меня.
– Ну что же, вы правы.
Полковник расположился поудобнее в кресле. Сполдинг углубился в свои мысли. Заранее подбирал слова, чтобы направить разговор в нужное ему русло. Он постарается выяснить все, что интересовало его. Проявит решительность и находчивость. В общем, в бою как в бою.
– Мы рассчитывали, что вы пробудете в Португалии довольно долго. И что свои отпуска – урочные и «внеурочные» – станете проводить лишь на юге этой страны. Там, где вдоль побережья протянулись цепочкой селения…
– И в их числе – Коста-де-Сантьяго, – выдохнул Сполдинг. – Сие пристанище для богачей из разных стран.
– Все так. Создайте там себе прикрытие. Постарайтесь, чтобы вас почаще видели вместе с вашими родителями. В общем, примелькайтесь. – Пейс снова улыбнулся, но на этот раз как-то печально. – Я понимаю, сколь опасна вся эта затея.
– Вы не знаете этих городков… Если я правильно раскрыл вас, как выражаемся мы в «Фэрфаксе», то в данный момент вы думаете вот о чем: кандидату в резиденты 25L лучше бы побродить побольше сейчас по улицам Вашингтона и Нью-Йорка, ибо не скоро он увидит их вновь.
– После того как вы создадите агентурную сеть, мы уже не сможем рисковать, переправляя вас назад, поскольку будем исходить из того, что вы и далее станете расширять ее. Если же по какой-то причине вы вылетите из Лиссабона в одну из союзнических стран, то противник скрупулезно изучит все ваши передвижения за предыдущие несколько месяцев. А это поставит под угрозу буквально все. Но если вы не станете совершать зарубежных поездок, то ни вам лично, ни вашим интересам ничто не будет угрожать. Этому нас учит опыт англичан. Многие их агенты годами живут на месте, и никто их не трогает.
– Не слишком приятная перспектива.
– Вы – не сотрудник МИ-5. Мы отправляем вас туда лишь на время. Война же не вечно продлится.
Теперь настала очередь Сполдинга улыбнуться. Улыбнуться улыбкой человека, не знающего точно, что и сказать.
– В этом какая-то несуразица… В словах: «Война же не вечно продлится»…
– Почему?
– Мы же еще не участвуем в ней.
– Мы – да. Но вы – участвуете, – заметил Пейс.
2
8 сентября 1943 года Пенемюнде, Германия
Человек в полосатом костюме от модного портного с Альтештрассе с недоверием смотрел на трех мужчин, сидевших за столиком напротив него. Это были сотрудники лаборатории. На лацканах их белых халатов красовались красные металлические значки, открывавшие трем этим ученым доступ в помещения научного центра, закрытые для всех, кроме элитарного слоя служащих Пенемюнде. К отвороту пиджака прибывшего из Берлина мужчины был прикреплен такой же точно значок, служивший в данный момент его опознавательным знаком. Он сам не знал, стоило ему или нет выставлять на вид эту бляху.
Но, без сомнения, сейчас ему хотелось лишь одного – чтобы у него на пиджаке не было никакого значка.
– Я не могу согласиться с вами, – произнес он спокойно. – Это же абсурд.
– Тогда пройдемте с нами, – предложил сидевший посередине ученый и кивнул коллеге справа от него.
– К чему откладывать? – сказал третий мужчина.
Все четверо встали со своих мест и направились к стальной двери, которая вела в апартаменты научного центра. Каждый из них отколол значок с лацкана и прижал к серой пластинке в стене. И всякий раз, когда кто-то проделывал это, зажигалась небольшая белая лампочка, выключавшаяся через пару секунд. Время достаточное, чтобы сфотографировать желающего пройти внутрь. По окончании сей процедуры шедший последним мужчина, один из сотрудников Пенемюнде, открыл дверь, и все вошли в вестибюль.
Если бы потом из помещения вышло только трое, или пятеро, или любое число людей, не соответствующее числу вошедших в помещение и запечатленных на фотографиях граждан, тотчас же сработала бы сигнализация.
Четверка прошла молча по длинному белому коридору. Прибывший из Берлина человек шел впереди рядом с ученым, сидевшим за столом посередине и, судя по всему, выполнявшим в данное время обязанности экскурсовода.
Подойдя к лифтовой площадке, они повторили тот же ритуал с красными значками, серой пластинкой и вспыхивавшей лишь на пару секунд белой лампочкой, что и при входе в здание. На этот раз под пластинкой зажглась цифра 6.
И тут же толстая стальная панель отошла с глухим звоном в сторону, открывая доступ в кабину лифта номер шесть, куда и ступили трое ученых с их гостем.
В лифте было обозначено восемь этажей, четыре из которых располагались под землей. Когда кабина достигла самого нижнего этажа Пенемюнде, они вышли и снова проследовали по белому коридору, пока их не встретил высокий охранник в плотно облегающей зеленой форме и с кобурой, пристегнутой к широкому коричневому поясу. В кобуре же покоился «люгер-штернлихт» – выполненный по спецзаказу пистолет с оптическим прицелом. Одного взгляда на фуражку дежурного было достаточно, чтобы понять, что это оружие изготовлено для гестапо.
Офицер гестапо сразу узнал трех ученых и небрежно кивнул им. Зато человек в полосатом костюме привлек его внимание. Охранник жестом приказал незнакомцу отстегнуть красный значок.
Тот подчинился. Гестаповец забрал у него бляху, подошел к телефону, висевшему на стене коридора, и нажал несколько кнопок. Затем назвал имя берлинца и стал ждать. Ожидание длилось секунд десять.
Повесив трубку, он повернулся к человеку в полосатом костюме. Самодовольное выражение исчезло с его лица.
– Простите за задержку, герр Штрассер. Я должен был бы знать… – Гестаповец вернул берлинцу значок.
– Не стоит извиняться, герр обер-лейтенант. Ваши извинения понадобятся лишь в том случае, если вы не станете справляться со своими обязанностями.
– Danke, – поблагодарил берлинца охранник и посторонился, пропуская всех четверых.
Они подошли к двойной двери. Щелкнул замок. Наверху вспыхнули белые лампочки. Когда же ученые с берлинцем входили в дверь, их снова сфотографировали.
Коридор, в котором они теперь оказались, был окрашен в темно-коричневый цвет. После ярко освещенных холлов глаза Штрассера не сразу привыкли к царившему тут полумраку, который не в силах были разогнать небольшие, светившиеся тускло потолочные лампы.
– Прежде вы никогда здесь не бывали, – обратился к берлинцу ученый, выступавший в роли экскурсовода. – Подобное освещение задумано одним инженером-оптиком. Он хотел, чтобы глаза отдыхали после яркого света микроскопов. Однако большинство из нас считает, что это пустая затея.
В конце длинного темного коридора была еще одна дверь. Штрассер машинально потянулся к значку, но сопровождавший его ученый замахал головой и сделал рукой отрицательный жест.
– Здесь недостаточно света для фотографирования, и поэтому в данном случае охранное устройство находится внутри.
Дверь открылась, и все четверо вошли в большую лабораторию. У правой стены на рабочих, ярко освещенных столах стояли мощные микроскопы. К каждому столу был придвинут стул. Слева также – столы и микроскопы, но их было меньше, а стулья и вовсе отсутствовали: они здесь только бы мешали собравшимся на совещание ученым смотреть в одни и те же линзы.
Дверь в конце комнаты вела в обшитую толстыми стальными листами кладовку семи футов в длину и шириной четыре фута. На двери – две ручки и колесо, блестевшие серебряной краской.
Ученый, сопровождавший берлинца, приблизился к ней.
– В нашем распоряжении – пятнадцать минут, после чего часовое устройство заблокирует все панели и ящики. Я решил закрыть хранилище на неделю. Если, конечно, вы не станете возражать.
– А вы уверены, что я соглашусь на это?
– Да. – Ученый повернул колесо вправо, а затем влево. – Цифровой шифр меняется автоматически каждые двадцать четыре часа, – пояснил он и, придав колесу окончательное положение, занялся ручками: верхнюю опустил, а нижнюю поднял.
Послышался щелчок, и ученый открыл дверь.
– Здесь хранятся используемые в Пенемюнде инструменты и детали, – повернулся он к Штрассеру. – Сейчас вы сами их увидите.
Штрассер ступил в кладовую. Внутри в пять рядов, от пола до потолка, размещались стеклянные поддоны. По сто в каждом ряду, всего же – пятьсот.
Пустые емкости помечались белой полосой и словом «auffallen».[879]
Полные – черными полосами.
Пустые поддоны занимали четыре с половиной ряда.
Штрассер подошел к ним поближе, снял крышки с некоторых из них и, ознакомившись с их содержимым, обратился к ученому:
– И это – единственное ваше хранилище?
– Да. У нас сейчас всего лишь шесть тысяч комплектов. Сколько же потребуется их для наших экспериментов, одному лишь богу известно. Сами можете видеть, надолго ли хватит нам всего этого.
Штрассер взглянул ученому в глаза:
– Вы понимаете, что говорите?
– Конечно. Мы сможем провести только часть необходимых исследований. И все. Пенемюнде ожидает крах.
9 сентября 1943 года Северное море
Из-за плотной завесы облаков, нависшей над Эссеном, эскадрилья бомбардировщиков «Б-17» не смогла нанести удар по этому городу, и тогда командир, несмотря на возражения остальных пилотов, наметил другую цель – судоверфь к северу от Бремерхафена. Данное место пользовалось у летчиков дурной славой. И вполне заслуженно. Указанный объект денно и нощно охраняли «мессершмитты» – самолеты-перехватчики, экипажи которых, прозванные отрядами самоубийц, комплектовались из «штук»[880] – молодых сорвиголов из маньяков-нацистов, рвавшихся в бой и шедших чуть что на таран. И необязательно из-за отважной своей натуры: нередко подобный поступок объяснялся их неопытностью или, того хуже, – плохой подготовкой.
Северное предместье Бремерхафена в данный момент представляло собой лишь цель номер два. Когда же оно было главной целью, бомбардировщикам придавался эскорт из истребителей Восьмой воздушной армии, снятый тотчас, как только этот район стал для бомбардировочной авиации второстепенным объектом.
Командир эскадрильи был человеком упрямым: недаром же он выпускник Уэст-Пойнта[881]. И поэтому наметил не просто нанести бомбовый удар по вражескому объекту, а сделать это с малой высоты, что обеспечивало наибольшую точность попадания в цель. Его заместитель, находившийся в самолете, шедшем во фланге, пытался урезонить своего начальника, убеждая того, что даже при наличии боевого эскорта бомбить с такой высоты чистейшей воды безрассудство, без сопровождения же штурмовой авиации и истребителей и вовсе безумно, учитывая мощный зенитный огонь, который непременно откроют по ним. Но командир, оборвав резко помощника, отдал распоряжения относительно курса и прервал радиосвязь.
Как только бомбардировщики вошли в воздушный коридор над Бремерхафеном, отовсюду взметнулись в поднебесье немецкие истребители, а зенитные орудия обрушили на эскадрилью огненный шквал. Самолет командира стремительно пошел на снижение для нанесения точного бомбового удара, но был тут же сбит.
Заместитель командира, ценя жизнь пилотов и самолеты больше, чем начальствовавший над ними воспитанник Уэст-Пойнта, приказал немедля сбросить к чертовой матери все бомбы и, освободившись от груза, как можно быстрее набрать высоту, где их не достал бы зенитный огонь и истребители уже не так им были бы страшны.
Однако для некоторых экипажей данный приказ запоздал. Один из бомбардировщиков загорелся и вошел в штопор, оставив в небе трех парашютистов. Еще две машины получили такие серьезные повреждения, что начали сбрасывать высоту. Летчики и остальные члены воздушных команд подбитых самолетов поспешили спрыгнуть с парашютами. Те, кто оставался в живых. Остальные бомбардировщики, преследуемые «мессершмиттами», продолжали набирать высоту. Поднимались все выше и выше, пока не оказались наконец в безопасности. И тогда поступило распоряжение надеть кислородные маски. Но, как выяснилось, некоторые из них не давали никакого эффекта.
Четыре минуты спустя остатки эскадрильи шли уже чистым, безоблачным полуночным небом, казавшимся особенно ясным в условиях субстратосферы с ее разреженным воздухом. Сияли неправдоподобно яркие звезды, лила свой свет невероятно огромных размеров луна.
Путь был свободен.
– Штурман, – раздался в наушниках усталый голос заместителя командира, – будьте добры дать курс. На Лейкенхит.
Какое-то время никто ему не отвечал. Потом он услышал:
– Штурман убит, полковник. Нельсона нет больше в живых. – Это сообщил пулеметчик.
Вдаваться в подробности не было времени.
– Выполняйте команду, экипаж-три! – приказал полковник, находившийся во второй машине. – Навигационная карта у вас.
Курс был дан. Уцелевшие бомбардировщики, сгруппировавшись, сбавили высоту и, скользя под облаками, повернули в сторону Северного моря.
Прошло пять минут… семь… двенадцать… А потом и все двадцать. Видимость была прекрасная, и они должны были бы заметить побережье Англии по крайней мере минуты две назад. Пилоты недоумевали. Кое-кто из них поделился сомнениями с полковником, взявшим на себя теперь командование эскадрильей.
– Третий, вы точно выверили курс? – спросил он.
– Разумеется, полковник, – послышалось в ответ.
– Есть ли у кого замечания? – обратился командир к штурманам других боевых машин.
Оказалось, замечания были. Курс, высказывалось мнение, нуждался в корректировке.
– Дело, по-видимому, не только в координатах, полковник, – заметил вдруг капитан из бомбардировщика номер пять. – Мне, например, не удалось следовать в точности вашему распоряжению.
– О чем, черт подери, вы толкуете?
– Согласно вашим указаниям, мы должны держаться курса два-три-девять. Но на приборе у меня другие данные. Думаю, в нем какие-то неполадки…
Ему не дали договорить: в наушниках, перебивая друг друга, зазвучали голоса остальных пилотов поредевшей эскадрильи.
– У меня – один-семь…
– Я иду курсом два-десять-два. Мы движемся прямо на…
– О боже, на моем индикаторе – шесть-четыре…
– А я и не смотрю на стрелки: они показывают невесть что.
И затем наступила тишина. Все вдруг поняли. Поняли, что случилось нечто такое, что никак не укладывается в голове.
– Полагаться на приборы больше не будем, – прервал затянувшееся молчание командир эскадрильи. – Попробуем так дотянуть до базы.
Облака наверху расступились. Ненадолго, но и этого было достаточно, чтобы сориентироваться по солнцу.
– Вроде бы мы летим строго на северо-запад, полковник, – послышался в наушниках голос капитана из машины под номером три.
И снова – молчание. Опять же прерванное полковником, который сказал:
– Я поговорю сейчас кое с кем. Проверьте, у кого сколько горючего. Хватит на десять-пятнадцать минут, как у меня?
– Мы давно уже в воздухе, полковник, – отозвались с машины номер восемь. – Указанное время для нас – предел, больше нам не протянуть.
– Я полагаю, мы сбились с курса минут пять назад и теперь кружим на месте, – высказал мнение пилот бомбардировщика под номером восемь.
– Думаю, это не так, – возразили с самолета номер четыре. Полковник, находившийся в машине под номером два, на частоте, предусмотренной лишь для экстренных случаев, попытался связаться по радио с Лейкенхитом.
– Вы совсем близко от нас, насколько мы можем судить, – услышал он английскую речь. – А если точнее, в ничейной зоне, неподалеку от прибрежной оборонительной линии. И держите курс на Данбар, у шотландской границы. Как занесло вас сюда, полковник? – Хотя говоривший был явно взволнован, он четко формулировал свои мысли.
– Господи помилуй, не имею понятия! Можем мы где-то тут сесть?
– Наши посадочные полосы не приспособлены для приема стольких машин одновременно. Если бы речь шла об одной или двух, тогда другое дело.
– Заткнись, сукин сын! И немедленно дай курс!
– Но мы и в самом деле не в состоянии принять вас…
– Перестань трепать языком! Нам и так изрядно досталось! И топлива едва ли хватит и на шесть минут! Давай же, я жду!
Тишина в наушниках длилась четыре секунды. А затем заговорили из Лейкенхита – твердо, решительно:
– Полагаем, вы находитесь вблизи побережья Шотландии. Сажайте самолеты на воду… Мы постараемся прийти к вам на помощь, ребята!
– Лейкенхит, мы – это одиннадцать бомбардировщиков! А не стая уток!
– У вас нет времени, командир эскадрильи… Это все, что сможете вы сделать, исходя из реально сложившейся обстановки. И ко всему прочему мы не посылали вас туда. Садитесь же прямо в море. Остальное – наша забота… И да хранит вас господь!
Часть I
Глава 1
10 сентября 1943 года
Берлин, Германия
Министр вооружений Германии Альберт Шпеер поднимался по ступеням министерства воздушных сил, расположенного у Тиргартена. Он не замечал, что струи проливного дождя хлестали его по лицу, что его плащ расстегнулся, а китель и рубашка промокли. Министра душила ярость. Она буквально бесила его.
Безумие! Непростительное безумие!
Промышленные ресурсы Германии были на исходе. А ведь он может разрешить проблему. Необходимо привлечь весь промышленный потенциал оккупированных стран, их ресурсы рабочей силы. Нужны рабы!
Производство падает, актам саботажа нет конца.
А чего еще ждать?
И вот теперь пришло время жертв! Гитлер не может уже больше быть всем для народа, кумиром для всех! Он не дал людям ни роскошных «Мерседесов», ни оперных театров, ни первоклассных ресторанов. Зато у Германии танки, снаряды, корабли, самолеты. А это для фюрера – главное!
Но ему так и не удалось изгладить из памяти людской революцию 1918 года.
До чего же нелепо все! Человек, по воле своей созидавший историю и уже приближавшийся к осуществлению абсурдной идеи создания тысячелетнего рейха, вовсю спекулировал на многовековых чаяниях необузданной черни и недовольных масс.
Шпеер размышлял о том, сумеют ли будущие историки отметить сей факт. Смогут ли они осознать в полной мере, как нелегко было Гитлеру удерживать свою власть над соотечественниками. Какой он испытывал страх, когда узнавал, что производство потребительских товаров упало ниже прогнозировавшегося уровня.
Какой-то бедлам!
И все же он, рейхсминистр вооружений, держит под контролем ситуацию, сколь бы ужасной она ни была. И помогает ему в этом его вера в то, что время работает на него. Ждать осталось каких-то несколько месяцев, самое большее – шесть.
Как-никак у него – Пенемюнде.
Пенемюнде же – это ракеты.
Пенемюнде решает все!
Пенемюнде – истинный символ победы. Он обратит в руины и Лондон, и Вашингтон. Правительства Англии и США убедятся в тщетности своих попыток продолжать войну, пожирающую все новые и новые жертвы.
Те, у кого достанет ума, сядут за стол переговоров и заключат с Германией разумные, приемлемые для нее соглашения.
Все это будет. Если даже для достижения данной цели придется унять лишенных здравого смысла людей. Включая и Гитлера.
Шпеер знал, что не он один думает так. Фюрер явно начал сдавать. Окружил себя людьми недалекими, равными ему по интеллекту, с которыми только ему и легко. Однако дело зашло уж слишком далеко, создавая реальную угрозу рейху. Вчерашний виноторговец становится министром иностранных дел! Мелкий партийный функционер – министром по восточным вопросам! А бывший летчик-истребитель отвечает за экономику всей страны!
Да и сам он, Шпеер, не исключение. Некогда скромный, не известный никому архитектор, а ныне – министр вооружений.
Пенемюнде изменит все это.
И изменит его самого. Возблагодарим же заранее господа бога!
Но такое свершится лишь в том случае, если ему удастся сохранить Пенемюнде. Нет никаких сомнений в том, что этот научный центр успешно справится с поставленной перед ним задачей и создаст наконец то, ради чего и был учрежден. Если же Пенемюнде не будет, Германия проиграет войну.
Тем не менее кое-кто ставит под сомнение эффективность работы Пенемюнде. А этого делать нельзя, если не хочешь, чтобы Германию ждало поражение.
Капрал в парадной форме распахнул перед ним дверь. Шпеер вошел и увидел: места за длинным столом заняты лишь на две трети. Сидящие разделились на несколько групп. Границей между ними служили пустые стулья. Казалось, что все в чем-то подозревали друг друга. Собственно, так оно и было.
Шпеер стал во главе стола. Справа от него сидел единственный во всей этой компании человек, которому он мог доверять безраздельно. Франц Альтмюллер.
Альтмюллер – сорокадвухлетний циник, высокий, светловолосый, аристократического вида, истинный ариец, символ Третьего рейха. Он не разменивался на расовую чепуху, никогда не упускал собственной выгоды и был готов договориться с любым, если это сулило прибыль.
Это то, что знали все.
Близким соратникам он не лгал.
Во всяком случае тогда, когда лгать было невыгодно.
Шпеер был не только соратником Альтмюллера, но и старым другом его. Их семьи издавна проживали по соседству. Отцы их, не ограничиваясь просто добрососедскими отношениями, нередко совместно участвовали в тех или иных торговых операциях, а матери дружили со школьной скамьи.
Альтмюллер унаследовал от отца предпринимательскую жилку. Он проявил себя исключительно талантливым бизнесменом и заслуженно пользовался славой высококвалифицированного эксперта в вопросах, касавшихся управления промышленными предприятиями.
– Доброе утро, – поздоровался Альтмюллер, стряхивая воображаемую пылинку с лацкана кителя. Он носил военную форму гораздо чаще, чем требовали правила.
– Не похоже, что оно доброе, – отозвался Шпеер, опускаясь на стул.
Люди, сидящие вокруг стола, тихо переговаривались. Все посмотрели в сторону Шпеера, но тут же отвели взгляды, готовые в любой момент прекратить разговоры.
Ждали, когда Альтмюллер или сам Шпеер поднимется со стула и обратится к присутствующим. Это будет сигналом к соблюдению тишины. До этого же лучше вести себя как раньше. Излишнее внимание может быть воспринято как проявление страха. Чувствовать же страх, как представлялось кое-кому, – значит признавать свою вину. Понятно, попасть под подозрение не желал ни один из присутствующих.
Альтмюллер открыл коричневую папку и положил ее перед Шпеером. В ней был список приглашенных на совещание. Присутствовали три группы, у каждой был свой негласный лидер и свой оратор. Шпеер незаметно, как ему казалось, оглядывал собравшихся, чтобы удостовериться в том, что все три лидера на месте.
В дальнем конце стола, сверкая великолепием своей генеральской формы, увешанной наградами за тридцать лет службы, сидел Эрнст Лейб, ведавший материально-техническим обеспечением армии. Среднего роста, богатырской силы человек, он отлично выглядел в свои шестьдесят с лишним лет. Лейб курил сигарету, вставив ее в мундштук из слоновой кости. Взмахом руки с сигаретой он привык обрывать разговоры с подчиненными в тот момент, когда это было необходимо. Порой Лейб был смешон, но тем не менее не утратил своего влияния. Гитлер любил его и за импозантный военный вид, и за его способности.
В середине стола, слева, сидел Альберт Феглер. Наблюдательный и энергичный, он управлял промышленностью рейха. Тучной фигурой своей напоминал бургомистра. Его толстое лицо могло мгновенно менять выражение. Он был смешлив, но смех его был резким и неприятным и выражал не удовольствие, а скорее злобу. Феглер идеально подходил к занимаемой им должности. Он до смерти обожал усаживать лидеров соперничавших группировок за стол переговоров, во время которых с успехом справлялся с ролью посредника, что было не столь уж и сложно ему: практически все они боялись его.
Напротив Феглера, немного правее, ближе к Альтмюллеру и Шпееру, находился Вильгельм Занген, представитель рейха в Немецкой промышленной ассоциации. Этот тонкогубый, болезненно худой – скелет, обтянутый кожей, – и к тому же начисто лишенный чувства юмора человек испытывал подлинное наслаждение, изучая и разрабатывая графики и схемы. Когда он волновался, на его покатом лбу, под носом и на подбородке выступал пот. Сейчас он сильно вспотел и непрерывно утирался платком. Внешность Зангена никак не выдавала в нем отчаянного спорщика. Но в споры он вступал лишь во всеоружии фактов.
Какие все тут важные, подумал Шпеер. Он понимал, что, если бы не был так зол, собравшиеся здесь особы, возможно, и внушали бы ему трепет. Альберт Шпеер был честен в самооценках: он понимал, что не производит впечатления властной фигуры. Он всегда испытывал затруднения, когда ему приходилось говорить с враждебно настроенными людьми. Но сейчас они занимали оборонительные позиции. Он не хотел запугивать их, ему нужна была их поддержка.
Необходимо найти выход из сложившейся ситуации. Германию надо спасать.
Он должен отстоять Пенемюнде.
– С чего ты предлагаешь начать? – обратился Шпеер к Альтмюллеру так, чтобы никто из сидящих за столом не услышал его.
– Все равно. Так или иначе, час мы потратим на шумные, скучные, бестолковые споры, прежде чем придем к чему-либо конкретному.
– Меня не интересуют их аргументы…
– Они начнут ссылаться на разные обстоятельства.
– И этого мне не надо. Я жду лишь одного – принятия решения по данному вопросу.
– Перед тем как оно будет принято, в чем я, откровенно говоря, сомневаюсь, тебе придется выслушать поток пустословия. Конечно, нельзя исключать того, что мы извлечем из нынешней встречи какую-то пользу. Но я особо не надеюсь на это.
– И что же дальше?
Альтмюллер посмотрел Шпееру в глаза:
– Я не уверен, что мы вообще в состоянии решить стоящую перед нами проблему. И если все же решение ее существует, то найдем мы его не за этим столом… Впрочем, я могу и ошибаться. Почему бы прежде не послушать, что скажут нам тут?
– Может, откроешь заседание? Обратишься к ним с вступительным словом? А то, боюсь, я сорвусь.
– Ничего страшного, – прошептал Альтмюллер. – По-моему, если ты будешь срываться время от времени, то это принесет лишь пользу. Выступать же, как я понимаю, тебе так и так придется, без этого не обойтись.
– Ты прав.
Альтмюллер отодвинул стул и встал, разговоры тотчас стихли.
– Господа, это непредвиденное заседание было вызвано причинами, о которых, как мы предполагаем, вы уже осведомлены. Или, во всяком случае, должны были бы знать. Судя по всему, единственные, кто ни о чем не был проинформирован, это рейхсминистр вооружений и его ведомство – факт, который, вероятно, не очень-то придется им по душе… Короче говоря, работа в Пенемюнде на грани краха. Хотя в это огромное, жизненно важное оборонительное предприятие вложены миллионы и несмотря на обещания представляемых вами учреждений оказывать ему всяческую помощь, оно вот-вот остановится, через какие-то несколько недель. И это буквально накануне выпуска первых ракет. Никто никогда не сомневался в том, что они будут созданы в заранее оговоренный срок. Ракеты – основа всей военной стратегии: целые армии координируют свои действия с результатами работ в Пенемюнде, от которых зависит победа Германии… Но сейчас над Пенемюнде нависла опасность, а это значит, в опасности и Германия… По расчетам кабинета рейхсминистра, комплекс Пенемюнде исчерпает свои запасы промышленных алмазов менее чем за девяносто дней. Без них же точная механическая обработка деталей остановится.
* * *
Как только Альтмюллер сел, раздался возбужденный рокот голосов. Мундштук генерала Лейба резал воздух, будто сабля; Альберт Феглер жмурился и моргал своими заплывшими жиром глазками. Вильгельм Занген усердно утирал шею и лицо.
Франц Альтмюллер наклонился к Шпееру:
– Видел когда-нибудь в зоопарке дерущихся оцелотов? Так вот, полагаю, самое время и тебе показать свой норов.
– Не убежден.
– Не позволяй им думать, будто ты выбит из седла…
– А я и в самом деле не думаю сдаваться, – перебил своего друга Шпеер, чуть заметно улыбнувшись, и встал.
– Господа! – начал Шпеер.
Голоса смолкли.
– Господин Альтмюллер выступил чересчур резко, очевидно, потому, что я был резок с ним. Наш разговор состоялся рано утром. За истекшее время кое-что изменилось. Появилась надежда. Оставим взаимные обвинения. Это не поможет ситуации. Положение действительно серьезное. Гнев и раздражение плохие советчики. Нам же необходимо найти выход из создавшегося положения… И я рассчитываю на вашу помощь. На помощь со стороны крупнейших в рейхе специалистов в области промышленного производства и военного искусства. Прежде всего, бесспорно, нам следует ознакомиться поподробнее с кое-какими деталями. И посему я позволю себе начать с герра Феглера… Не смогли бы вы, герр Феглер, – человек, в чьем ведении находится вся промышленность рейха, – поделиться с нами своими соображениями по данному вопросу?
Феглер не был в восторге от такого предложения: ему не хотелось выступать первым.
– Я не уверен, что смогу четко высветить данный вопрос, господин рейхсминистр. Я так же, как и другие, сужу обо всем по поступающим ко мне отчетам. Они же достаточно оптимистичны. Вплоть до прошлой недели в них не было ни слова о каких бы то ни было трудностях.
– Что имеете вы в виду, характеризуя отчеты как оптимистичные? – спросил Шпеер.
– В них утверждалось, например, что в борте[882] и других разновидностях промышленных алмазов недостатка нет. Кроме этого, проводятся эксперименты с литием, углем и парафином. Наша разведка сообщила, что англичанин Сторей, сотрудник Британского музея, подтвердил правильность теоретических разработок Ханней-Мойссана. И мало того, там уже получены с применением этой технологии первые искусственные алмазы.
– Кто проверял данные сведения? – спросил настороженно Франц Альтмюллер. – Вам не приходило в голову, что это может быть дезинформация?
– Проверять их дело разведки. Я не разведчик, господин Альтмюллер.
– Продолжайте, – вмешался Шпеер. – Что еще у вас?
– Англичане и американцы проводят совместно эксперимент под наблюдением группы Бриджмана. Они воздействуют на графит сверхвысоким давлением – шесть миллионов фунтов на квадратный дюйм. Но о результатах нам пока ничего не известно.
– Значит, в этом деле вы потерпели фиаско? – произнес мягко Альтмюллер и приподнял свои аристократические брови.
– Позвольте снова напомнить вам, что я не разведчик. По этому вопросу мне никто ничего не докладывал.
– Повод для размышлений, не так ли? – заметил Альтмюллер.
Прежде чем Феглер успел что-либо ответить, Шпеер спросил его:
– Вы с полной ответственностью утверждаете, что и борта, и других разновидностей промышленных алмазов хватает? Я правильно вас понял?
– Да, господин рейхсминистр.
– Конкретно – сколько их?
– Полагаю, генерал Лейб более осведомлен в этом вопросе.
Лейб едва не уронил свой мундштук из слоновой кости. Альтмюллер заметил его удивление и быстро вступил в разговор:
– Откуда у офицера из управления материально-технического обеспечения армии могут быть такие сведения, господин Феглер? Я спрашиваю только из любопытства.
– По донесениям. Полагаю, что в обязанности его управления входит и оценка объемов промышленных, сельскохозяйственных и минеральных ресурсов как на оккупированных территориях, так и на тех, которые предстоит нам занять.
Нельзя сказать, чтобы Эрнст Лейб не был готов к ответу. Он был не готов только к подобному тону Феглера. Генерал повернулся к адъютанту, который уже разложил на столе всю необходимую документацию.
Шпеер между тем счел нужным заметить:
– Управление материально-технического обеспечения армии слишком загружено работой в эти дни, – разумеется, как и ваш отдел, господин Феглер. Не думаю, чтобы у генерала Лейба было время…
– У нас на все хватает времени, – отчеканил Лейб не в пример предававшемуся бюргерской болтовне Феглеру. – Как только мы получили сообщение из отдела господина Феглера о том, что приближается кризис, так сразу же начали изучать возможности изменения ситуации в лучшую сторону.
Франц Альтмюллер поднес руку ко рту, чтобы скрыть невольную улыбку, и взглянул на Шпеера. Но тот был слишком раздражен, чтобы уловить всю смехотворность ситуации.
– Я рад, генерал, что управление материально-технического обеспечения армии знает, что и как делать, – произнес язвительно Шпеер. Рейхсминистр вооружений не доверял военным и с трудом скрывал это. – Итак, каков же выход из создавшегося положения?
– Я сказал лишь, что мы приступили к изучению различных вариантов выхода из кризиса, господин Шпеер. На то же, чтобы прийти к окончательному решению, потребуется время.
– Ну что же, в таком случае познакомьте нас с прорабатываемыми вами вариантами.
– Мы сможем быстро решить стоящую перед нами проблему, если повторим то, что уже совершали когда-то, – я имею в виду уже имевший место исторический прецедент. – Генерал вынул сигарету из мундштука и смял ее. Сидящие за столом, видел он, с нетерпением ждут, что же он скажет дальше. И Лейб продолжил: – Я взял на себя смелость рекомендовать генеральному штабу повнимательнее отнестись к вашей предварительной разработке, предусматривающей отправку в Африку экспедиционного корпуса в составе не более четырех батальонов… А если точнее, в район алмазных копей восточнее озера Танганьика.
– Что?! – Альтмюллер подался вперед, явно не в силах сдержать себя. – Вы шутите?
– Продолжайте, – вмешался Шпеер. Вряд ли Лейб понял, какую глупость сморозил. Ни один военный, знающий, какие жестокие бои идут на Восточном фронте и сколь сокрушительный удар нанесен по рейху союзниками в Италии, не стал бы предлагать подобной нелепицы, если только за всем этим не скрывается реальный расчет на успех. Продумав все это, он повторил: – Продолжайте, генерал.
– Копи Вильямсона в Мвадуи, расположенные на самой границе между округами Танганьика и Занзибар, дают более миллиона каратов промышленных алмазов ежегодно. Согласно данным разведслужбы, которая, по моему настоянию, регулярно поддерживает со мной связь, там накопились значительные запасы этого материала, добытого в течение последних месяцев. Наши агенты в Дар-эс-Саламе убеждены в успехе только что упомянутой мною военной операции.
Франц Альтмюллер передал листок бумаги Шпееру. На нем было написано: «Он не в своем уме!»
– Позвольте узнать, о каком именно историческом прецеденте говорили вы? – поинтересовался Шпеер, прикрыв рукой листок Альтмюллера.
– Все районы восточнее Дар-эс-Салама по праву принадлежат Третьему рейху. Это Германская Западная Африка. Она была аннексирована нашими противниками после Первой мировой войны. Об этом сам фюрер заявил еще четыре года назад.
За столом стало тихо. Все были смущены. Даже личные его адъютанты старались не смотреть на старого вояку. Наконец Шпеер нарушил эту тягостную тишину:
– Одного обращения к истории недостаточно, генерал. Ссылки на историческую справедливость никого ни в чем не убедят. Интересно, каким образом смогли бы вы обеспечить всем необходимым батальоны экспедиционного корпуса, если бы мы забросили их по ту сторону экватора? Есть ли у вас какие-либо реалистические соображения на этот счет? И не могли бы быть обнаружены запасы борта или других разновидностей промышленных алмазов, включая карбонадо, например, где-нибудь поближе… в той же Восточной Африке?
Лейб взглянул на своих помощников. Вильгельм Занген поднес платок к носу и посмотрел на генерала. Слова вылетали из него на выдохе писклявые, раздраженные.
– Я отвечу, господин рейхсминистр. Вы убедитесь, насколько бесплодно наше обсуждение… Шестьдесят процентов мировых запасов борта сосредоточено в Бельгийском Конго. Два основных месторождения находятся на территории Касаи и Бакванги, в междуречье Канши и Бушимаи. Генерал-губернатором там Пьер Рикманс. Этот человек верен бельгийскому правительству, находящемуся сейчас в эмиграции в Лондоне. И я могу с полным на то основанием заверить генерала Лейба, что Конго более предано Бельгии, чем Дар-эс-Салам – нам.
Лейб сердито зажег сигарету. Шпеер откинулся на стуле и обратился к Зангену:
– Хорошо. С шестьюдесятью процентами мировых запасов борта ясно, а где остающиеся сорок? Не говоря уже о карбонадо и других разновидностях промышленных алмазов.
– Все, о чем вы спрашиваете, находится во Французской Экваториальной Африке, верной союзнице де Голля и возглавляемого им движения «Свободная Франция», в Гане и Сьерра-Леоне, где надежно закрепились англичане, в Анголе, принадлежащей Португалии и в силу этого придерживающейся, как и метрополия, нейтралитета, и, наконец, во Французской Восточной Африке, поддерживающей движение «Свободная Франция» и предоставившей союзникам свою территорию для размещения там военных опорных пунктов… У нас была когда-то великолепная возможность создать свой собственный форпост в Африке, но мы упустили ее еще полтора года назад. Я имею в виду захват Берега Слоновой Кости, от которого открестилось тогда правительство Виши… Но сейчас, уважаемый господин рейхсминистр, у нас нет никакой надежды завладеть с помощью армии хотя бы клочком земли в указанном регионе.
– Понятно. – Шпеер машинально водил карандашом по листку, который передал ему Альтмюллер. – А может, у вас имеются какие-то предложения относительно решения данного вопроса без применения военной силы?
– Нет, мне нечего вам предложить. Я изложил все как есть.
Шпеер повернулся к Францу Альтмюллеру. Его высокий белокурый сподвижник внимательно осмотрел всех присутствующих. Они явно были растеряны. Ситуация оказалась тупиковой.
Глава 2
11 сентября 1943 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Бригадный генерал Алан Свенсон вышел из такси и посмотрел на тяжелую дубовую дверь жилого особняка в Джорджтауне. Поездка по улицам, мощенным булыжником, утомила его.
Но это – лишь прелюдия к тому, что ожидало его. За дверью, к которой ведут ступени пятиэтажного коричневокирпичного аристократического здания, – большая просторная комната. В ней прозвучат сейчас тысячи упреков и нареканий, не адресованных, впрочем, всем тем, кто сидел в данный момент за столом.
И это также будет прелюдией. Прелюдией к гибели тысяч людей.
Если только в программу не внесут изменений, во что очень трудно поверить.
Скорее всего, все предопределено. Массовой гибели людей не избежать.
Свенсон, как и было ему приказано, оглянулся налево и направо, чтобы убедиться, что за ним нет слежки. Глупейшее занятие! Контрразведка все равно держит всех их под постоянным наблюдением. Кто из прохожих или сидящих в едущих неторопливо автомобилях присматривает сейчас за ним? Да не все ли равно, впрочем, если и место для совещания выбрали самое неподходящее. Неужели кто-то и впрямь полагает, будто удастся сохранить в тайне включенный в повестку дня давно уже назревший вопрос? Что от подобных приватных совещаний в фешенебельных особняках Джорджтауна и в самом деле может быть какой-то прок? Ослы!
Не обращая внимания на проливной дождь, обычный для Вашингтона в осеннюю пору, он шел вперед размеренным шагом. Его плащ был расстегнут, китель намок, но Свенсон не обращал на это внимания: мысли его были заняты куда более важными вещами.
Единственное, что его волновало, так это аппарат, заключенный в металлический корпус шириной не более семи дюймов, высотой дюймов пять и длиной один фут. Навигационный прибор, этот продукт наисложнейшей технологии, должен был работать точно и безотказно. Но не работал.
Проводившиеся одно за другим испытания аппарата неизменно давали отрицательный результат.
С конвейерных линий, разбросанных по всей стране, уже сошли десять тысяч высотных бомбардировщиков «Б-17». Но без высотных же радиолучевых гироскопов, помогающих ориентироваться в воздушном пространстве, они так и не взлетят никогда!
А это значит, что боевая операция «Повелитель» обречена на провал. И как следствие этого, вторжение в Европу потребует от союзников еще больших жертв.
Если самолеты во время массированных, ведущихся день и ночь бомбардировок Германии не смогут набрать нужную высоту, большинство их будет сбито, а экипажи ждет смерть. Примеров этому сколько угодно… Недостаточно большая высота – главная причина гибели самолетов, а вовсе не ошибки пилотов, зенитный огонь или неисправности в приборах, как это иногда полагают… Всего лишь сутки назад эскадрилья бомбардировщиков, сражавшихся на бремерхафенском направлении, вышла из боя, поскольку навигационные системы не сработали на высоте выше кислородного слоя. И все машины, кроме одной, погибли в море в секторе Данбар, возле самой шотландской границы. Трое оставшихся в живых летчиков – только трое из вырвавшихся из Бремерхафена – были подобраны патрульным катером. Тот же бомбардировщик, единственный не сгинувший в морской пучине, попытался сесть на землю, но взорвался неподалеку от города… Из его экипажа не спасся никто…
Поражение Германии предрешено, но она не собирается складывать оружие. И готовится к контрудару. Урок, преподанный ей русскими, не прошел для нее даром: гитлеровские генералы осознали реальность. И, примирившись с неизбежностью краха, думали лишь об одном – о том, чтобы, и признав поражение, во что бы то ни стало избежать безоговорочной капитуляции. А для этого, считали они, надо сделать плату за победу над Германией столь высокой для союзников, что они согласятся на более мягкие условия мира, лишь бы избежать дальнейшего кровопролития.
Да, только так, и никак иначе, удастся им добиться своей цели.
Но они заблуждались: подобный вариант не устраивал союзников. Безоговорочная капитуляция – таково было условие, при котором Англия, США и Россия могли бы пойти на мир. Остальное полностью исключалось. Народы в странах антигитлеровской коалиции выступали за полную победу над фашистской Германией. И той же линии придерживались и лидеры этих государств. Охваченные всеобщим воодушевлением, они, не видя иного выхода, заявляли о том, что во имя победы готовы пойти на любые жертвы.
Свенсон поднялся по ступеням отведенного под заседание джорджтаунского особняка. И тотчас же, как по приказу, дверь распахнулась, и дежурный майор, отдав честь, пропустил его внутрь. В коридоре стояли на всякий случай четверо сержантов в парашютных крагах. Погоны на их плечах подсказали Свенсону, что эти парни из диверсионно-парашютных частей. Военный департамент неплохо обставил сцену.
Один из сержантов проводил Свенсона к укрытой за бронзовой решеткой кабине лифта. Через два этажа лифт остановился, и Свенсон шагнул в коридор. Он сразу же узнал полковника, стоявшего около закрытой двери в конце небольшого холла. Однако не мог вспомнить его имени. Тот участвовал во многих тайных операциях, оставаясь, как правило, в тени.
– Генерал Свенсон? Полковник Пейс.
Полковник отдал Свенсону честь. Но тот лишь кивнул в ответ и протянул ему руку:
– Эд Пейс, не так ли?
– Так точно, сэр.
– Выходит, вас выпустили из тайника на свет божий. Я и не знал, что здесь теперь ваша вотчина.
– Это, сэр, вовсе не так. Мне лишь поручено встретить тех лиц, с кем предстоит вам увидеться. И проследить, чтобы сюда не проник никто из посторонних.
– Раз вы тут, то, думаю, каждому ясно, что разговор предстоит серьезный, – улыбнулся Свенсон.
– Полагаю, что так оно и есть, хотя и не знаю повестки дня.
– Ну что ж, тем лучше для вас. И кто же там?
– Говард Оливер из «Меридиана», Джонатан Крафт из «Паккарда». И Спинелли, из лаборатории АТКО.
– Они отнимут у меня целый день, мне же дорога каждая минута. Боже, хоть бы кто один из них поддержал нас! И кого же имеем мы сейчас председателем?
– Вандамма.
Свенсон тихо присвистнул, полковник понимающе кивнул. Фредерик Вандамм был помощником госсекретаря США и, говорят, близок к самому Корделлу Халлу. Если кто-то желал связаться непосредственно с Рузвельтом, то самое лучшее, что мог бы он сделать, это прибегнуть к помощи Халла. Те же, для кого он был недоступен, обращались с той же целью уже к Вандамму.
– Тяжелая артиллерия, – сказал Свенсон.
– Думается, Крафт и Оливер испугались до чертиков, когда увидели его, а Спинелли просто остолбенел, даже рот открыл от изумления, – это тот ученый, который принял как-то генерала Паттона[883] за швейцара.
– Мне мало что известно о нем. Знаю только, что он считается лучшим специалистом по гиросистемам. Зато с Оливером и Крафтом я достаточно хорошо знаком. И пожелал бы вашим парням никогда не спускать с них глаз.
– Это не так-то легко сделать, сэр, учитывая, в каких сферах они обитают. – Полковник пожал плечами. Было ясно, что он полностью разделяет взгляды Свенсона относительно этих особ.
– Вот что я скажу вам, Пейс. Крафт – самый настоящий ливрейный лакей, а Оливер – известный проныра.
– Что верно, то верно, – засмеялся негромко полковник.
Свенсон снял с себя плащ:
– Если вы услышите пальбу, Пейс, то знайте: это я пристрелил их всех. И сделайте вид, что не слышали ничего.
– Как я понимаю, это приказ, генерал. И посему буду глух, – ответил полковник, когда они подошли к кабинету, и, открыв дверь, пропустил старшего по званию внутрь.
Свенсон шагнул решительно в комнату. Это была библиотека. Вдоль стен высились книжные шкафы, в центре располагался стол для совещаний. Во главе его восседал белокурый, аристократического вида Фредерик Вандамм. По левую сторону от него находился страдающий ожирением, плешивый Говард Оливер, со стопкой бумаг перед ним. Напротив Оливера разместились Крафт и маленький темноволосый человек в очках. Свенсон догадался, что это Спинелли.
Пустой стул в конце стола, напротив Вандамма, предназначался, несомненно, для Свенсона. Вандамм все рассчитал.
– Прошу простить за опоздание, господин помощник государственного секретаря. Если бы за мной прислали служебную машину, этого не случилось бы. Сами понимаете, найти такси сейчас – целая проблема… Итак, господа, я к вашим услугам.
Трое представителей промышленных корпораций кивнули ему.
Крафт и Оливер пробормотали при этом приветственно:
– Рады видеть вас, генерал.
Спинелли же молча взирал на него сквозь толстые линзы очков.
– Прошу вас, генерал Свенсон. – Речь Вандамма была четкой и хорошо отработанной. – По вполне понятным причинам мы не хотели бы, чтобы это заседание проходило в одном из правительственных учреждений. Как и привлечь к нему чье-либо внимание. Эти господа непосредственно связаны с военным департаментом, о чем, я думаю, вы и сами знаете. Желательно, чтобы мы обстоятельно обсудили здесь все без излишней спешки. Что же касается служебных машин, то они носятся в данный момент по всему Вашингтону, – не спрашивайте меня почему, – и у меня создается такое впечатление, что этому не будет конца. Данное обстоятельство, само собой, порождает определенные сложности. Но я надеюсь, что вы правильно все поймете.
Свенсон встретился глазами с немолодым уже Вандаммом. Ну и ловкий же тип, подумал он. Ссылка на такси была лишь отговоркой, и Вандамм понял это. И тут же по-своему обыграл ее, разъяснив рассудительно генералу реальную обстановку.
Свенсону предстояло сейчас столкнуться с тремя представителями корпораций, выступавшими на данном совещании в роли его оппонентов.
– Я все понимаю, господин помощник государственного секретаря, – заверил он Вандамма.
– Не сомневаюсь в этом. А теперь давайте приступим к делу. Мистер Оливер просил предоставить ему возможность выступить первым. Он хотел бы обрисовать в общих чертах позицию «Меридиан эйркрафт».
Свенсон наблюдал, как толстощекий Оливер разбирает свои бумаги. Он не любил Оливера. Это настоящий обжора и плут. Сейчас таких пруд пруди. Они прочно обосновались в Вашингтоне, зарабатывая на войне огромные деньги, заключая выгодные сделки и хорошо зная себе цену.
Грубый голос Оливера прервал его размышления:
– Благодарю вас, господа, за оказанную мне любезность. Мы в «Меридиане» считаем, что… что все разговоры о серьезности нынешней ситуации лишь мешают нам увидеть имеющиеся у нас реальные достижения. Самолет, о котором идет речь, бесспорно, продемонстрировал превосходные летные и боевые качества. Последняя модель «летающей крепости» отвечает всем требованиям, предъявляемым к стратегической авиации. Вопрос упирается лишь в высоту полета.
Оливер, замолкнув, опустил свои жирные руки на лежавшую перед ним стопку бумаг. Крафт кивнул ему одобрительно. И оба они посмотрели выжидающе на Вандамма. Джан Спинелли молча уставился на Оливера. Карие глаза этого ученого казались особенно большими из-за толстых линз его очков.
Алан Свенсон был потрясен. Не столько краткостью выступления, позволившей Оливеру обойти ряд острых вопросов, сколько содержавшейся в нем откровенной ложью.
– Если действительно такова позиция «Меридиана», то я считаю ее совершенно неприемлемой. Рассматриваемый нами самолет не в состоянии продемонстрировать своих превосходных летных и боевых качеств, пока не сможет летать на предусмотренной правительственными заказами высоте.
– Но он набирает ее, – заявил резко докладчик.
– Набирает, и только, совершать же полеты на ней, мистер Оливер, он не сможет. Задание не будет считаться выполненным до тех пор, пока самолет, вылетевший из пункта А, не долетит до пункта Б на обусловленной высоте.
– Вот именно, на обусловленной. И это, генерал Свенсон, все, что вы можете требовать от нас, – парировал Оливер с улыбкой, которая выражала что угодно, только не учтивость.
– Что, черт возьми, это значит? – Свенсон посмотрел на помощника госсекретаря Вандамма.
– Мистер Оливер коснулся вопроса о трактовке изложенных в контракте условий.
– Но это же уход от проблемы!
– Вовсе нет, – ответил Оливер. – Военный департамент отказался от выплат «Меридиан эйркрафт корпорейшн». Однако, согласно одному из наших контрактов…
– Болтайте о чертовых своих контрактах еще с кем-нибудь!
– Гнев плохой советчик, – сердито заметил Вандамм Свенсону.
– Извините, господин помощник государственного секретаря, но я прибыл сюда не для обсуждения вопросов, касающихся интерпретации условий заключенных с правительством контрактов.
– И все же, боюсь, вам придется принять участие в обсуждении, – холодно произнес Вандамм. – Ведь это из-за вашего отрицательного отзыва финансовый отдел прекратил производить выплаты «Меридиану». Может, дадите нам объяснения?
– Что тут объяснять? Самолет пока что не отвечает требованиям, которые мы предъявляем к нему.
– Но машина прекрасно справляется с задачами, обусловленными договором, – сказал Оливер, поворачиваясь всем корпусом к бригадному генералу. – Кроме того, поверьте нам, мы постоянно работаем над совершенствованием навигационной системы. Вкладываем в это огромные средства. И у нас нет сомнений в успехе. Делая со своей стороны все возможное, мы вправе рассчитывать, что и другая сторона будет соблюдать условия контракта. Разве не гарантировали нам своевременную оплату наших работ?
– Вы предлагаете нам принять самолет в нынешнем его состоянии, я вас правильно понял?
– Это – самый лучший бомбардировщик, – заявил Джонатан Крафт своим высоким голосом и выразительно сжал тонкие пальцы.
Свенсон, не обращая внимания на Крафта, уперся взглядом в маленькое лицо и увеличенные стеклами очков глаза Джана Спинелли, ученого из АТКО.
– Как насчет гироскопов? Вы можете мне ответить, мистер Спинелли?
Говард Оливер резко вмешался в разговор:
– Пользуйтесь имеющимися системами. И хоть сейчас отправляйте самолеты в бой.
– Это невозможно! – рявкнул Свенсон, не в силах сдерживать себя и не желая думать более о том, что там еще скажет помощник госсекретаря господин Вандамм по поводу его несдержанности. – Наши стратеги планируют круглосуточные бомбардировки самых отдаленных районов Германии. Самолеты должны будут совершать полеты туда из самых разных точек, как уже задействованных нами, так и новых. С аэродромов в Англии, Италии, Греции… С не обозначенных на картах баз в Турции и Югославии, с авианосцев в Средиземном и даже, черт возьми, в Черном море! Тысячи и тысячи самолетов заполнят воздушные коридоры. Нам нужны добавочные высоты! Нужны навигационные системы для работы на этих высотах! Все остальное просто неприемлемо!.. Извините, мистер Вандамм, я очень взволнован.
– Понимаю, – сказал седовласый помощник госсекретаря. – Мы здесь сегодня и собрались, чтобы найти решение… Не забывая притом и о расходах. – Старый джентльмен перевел взгляд на Крафта. – Как представитель «Паккарда» вы хотите что-нибудь добавить к сообщению мистера Оливера?
Крафт разжал свои худые пальцы с наманикюренными ногтями и сделал такой глубокий вдох, как будто хотел набраться мудрости из воздуха.
«Сейчас этот шут вывернет все наизнанку, чтобы ввести в заблуждение председателя заседания», – подумал Алан Свенсон.
– Конечно, господин помощник государственного секретаря, – ответил Крафт. – Поскольку мы – основной субподрядчик фирмы «Меридиан», то, естественно, нас так же, как и генерала, волнуют далеко не блестящие результаты испытаний навигационных систем. И мы делаем все зависящее от нас, чтобы довести их до кондиции. Присутствие здесь мистера Спинелли – лучшее подтверждение этому. И замечу еще, что мы привлекли к работе над прибором и АТКО… – Представитель «Паккарда» изобразил героическую улыбку с оттенком легкой грусти. – Как известно, эта компания отлично справляется с делами подобного рода. Хотя и берет за свои услуги немало. Но мы готовы платить еще и еще: главное – довести работу до конца.
– Вы обратились к АТКО, – произнес устало Свенсон, – потому что ваши собственные лаборатории оказались не в состоянии справиться с задачей. Вы предоставляете «Меридиану» суммы, значительно превышающие действительную стоимость разработок, а он, в свою очередь, отправляет счета на оплату к нам. Не вижу, чтобы вы так уж много вложили в это дело.
– Боже милостивый, генерал! – воскликнул Крафт с легким оттенком осуждения. – Мы же тратим впустую время на переговоры… Но время – деньги, сэр. Я могу показать вам…
– Генерал обратился ко мне с вопросом. И я хотел бы ответить на него, – с сильным акцентом произнес маленький темноволосый человек, сделав вид, что не слышал последних слов Крафта.
– Буду признателен, мистер Спинелли.
– Мы идем к успеху последовательно, шаг за шагом. Не так быстро, как вам бы хотелось. Слишком сложна задача. Мы полагаем, искажение радиосигналов выше определенной высоты связано с изменением температур и рельефом земной поверхности. Решение этих проблем следует искать в переменных уравнениях. В ходе экспериментов мы уже нащупали кое-какие пути усовершенствования навигационных приборов… И достигнем успеха быстрее, если нам не будут мешать. – Спинелли остановился и перевел свои нелепо увеличенные глаза на Говарда Оливера.
Толстая шея, щеки и двойной подбородок Оливера от гнева внезапно налились кровью.
– Мы не вмешиваемся в ваши дела! – выдохнул в ярости он.
– Как «Паккард», – заявил Крафт. – У нас своих забот хватает…
Спинелли повернулся к Крафту:
– У вас те же заботы… что и у «Меридиана»… Касаются только денег, насколько я понимаю.
– Нелепость! – выкрикнул Крафт. – Всякий раз, когда проводились финансовые проверки… по требованию аудиторского отдела наших клиентов…
– Проверки, которые просто необходимо было проводить время от времени! – перебил Крафта Оливер, даже не скрывая своего возмущения, вызванного словами низкорослого итальяшки.
– Ваша лаборатория… ваши люди топчутся на одном месте! Они ничего не смыслят!
Следующие тридцать секунд трое возбужденных мужчин злобно переругивались. Свенсон поймал взгляд Вандамма и усмехнулся. Они поняли друг друга.
Оливер первый осознал, что попал в ловушку. И поднял руку… Призыв к единению, подумал Свенсон.
– Господин помощник государственного секретаря, – произнес Оливер, стараясь держать себя в руках, – не хочу, чтобы у вас сложилось превратное представление о нас. Хотя у нас и имеются кое-какие разногласия, это не мешает нам работать сообща.
– Работать? – обратился к нему Свенсон. – О какой это работе вы говорите? Я прекрасно помню ваши предложения при заключении контракта, касающиеся цен. И вам удалось получить все, что вы хотели.
По взгляду Оливера Алан Свенсон почувствовал, что тот готов защищаться любыми средствами. Представитель «Меридиана» был взбешен.
– При подсчете своих затрат мы исходим из оценок, представляемых нам нашими экспертами, – медленно, не скрывая своей неприязни к Свенсону, произнес Оливер. – Замечу также, что и у военных не всегда все сходится с предварительными расчетами.
– Ссылки на экспертов безосновательны: не они определяют стратегию компании.
– Мистер Оливер, предположим, что генерал Свенсон согласится все же с тем, что никуда не годится задерживать платежи. Сколько потребуется вам в таком случае времени для завершения работ? – спросил строго Вандамм.
Оливер взглянул на ученого:
– Что вы скажете на это, господин Спинелли?
Большие глаза итальянца уставились в потолок.
– Говоря откровенно, я не могу дать вам точный ответ. Мы сможем справиться с этой проблемой и на следующей неделе, и через год.
Свенсон сунул руку в карман кителя и быстро извлек свернутый лист бумаги. Разложив его перед собой, он сказал как можно мягче:
– Согласно имеющейся у меня на руках памятной записке… ответственные сотрудники АТКО в ответ на наш последний запрос сообщили нам, будто вы заявили, что после завершения работы над системой вам понадобится еще шесть недель, чтобы испытать ее в условиях полета на большой высоте. На полигоне в Монтане.
– Все так, генерал, – подтвердил Спинелли. – И это заявление сделано мною, я сам продиктовал его.
– Шесть недель, начиная со следующей недели. Или со следующего года. Допустим, опыты в Монтане увенчаются успехом. Но ведь для оснащения прибором воздушного флота потребуется еще целый месяц, вам это понятно?
– Да.
Свенсон взглянул на Вандамма.
– В свете этого, господин помощник государственного секретаря, не остается ничего другого, как немедленно внести соответствующие корректировки в наши планы, изменить очередность отдельных мероприятий. А некоторые из них и отложить, поскольку своевременное материально-техническое обеспечение всех намеченных операций в данный момент вещь нереальная.
– У нас нет другого выхода, генерал Свенсон. Нам придется дать им все, в чем они нуждаются.
Свенсон посмотрел внимательно на старика. И тот и другой понимали, что каждый из них имел в виду.
Операцию «Повелитель». Вторжение в Европу.
– Мы должны отложить свои планы, сэр.
– Невозможно. Это приказ, генерал.
Свенсон посмотрел на тех троих, сидящих за столом.
На своих противников.
– Будем поддерживать контакт, господа, – сказал он.
Глава 3
12 сентября 1943 года
Баскония, Испания
Дэвид Сполдинг ждал встречи в тени толстого кривого дерева на скалистом склоне. Воздух Басконии был влажный и холодный. Послеполуденное солнце перевалило за холмы и светило ему в спину. Несколько лет назад – Дэвиду казалось, что с той поры минуло целое тысячелетие, – ему втолковали, как важно, чтобы лучи солнца не отражались на стали ручного оружия. И поэтому ствол его карабина был натерт жженой пробкой.
Четыре.
Эта цифра втемяшилась почему-то в голову, когда он всматривался в даль.
Четыре.
Ровно четыре года и четыре дня назад, в четыре часа пополудни он подписал свой контракт.
Четыре года и четыре дня назад он впервые увидел военных в мятой коричневой форме за толстой стеклянной перегородкой на радиостудии в Нью-Йорке. Четыре года и четыре дня прошло с того момента, когда он, подойдя к стулу, на спинке которого висел его плащ, заметил, что старший из них наблюдает за ним, беспристрастно оценивая каждое его движение, каждый жест. Их было двое: подполковник и молодой офицер. Если последний отводил стыдливо глаза от Сполдинга, словно его уличили в чем-то предосудительном, то подполковник не испытывал и тени смущения. И бесцеремонно наблюдал за Сполдингом.
Таким было начало.
Сейчас, следя за ущельем, не покажется ли кто там, Дэвид думал о том, когда же все это закончится. И доживет ли он до конца.
Он хотел выжить.
За выпивкой в «Ландыше», в одном из вашингтонских баров, Дэвид Сполдинг сравнивал «Фэрфакс» с мастерской. Учебный лагерь и являлся по сути ею. Но тогда он еще не знал, сколь точным окажется данное им определение. И что «Фэрфакс» – не просто мастерская, а огромное предприятие, работающее и день и ночь без перерыва.
«Фэрфакс» не отпускал его от себя и сейчас, когда он находился вдали от него, в тылу врага.
Иногда, почувствовав, что перенапряжение физических и духовных сил достигло предела, Дэвид давал себе передышку. Он сам определял тот момент, когда должен был остановиться. О том, что необходимо сделать перерыв, говорили ему или притупление осторожности… или излишняя самоуверенность. Или скоропалительность в принятии решений, которые лишали кого-то жизни.
Или могли бы отнять ее у него самого.
Порой он слишком легко принимал решения. И это пугало его. Не на шутку тревожило.
Дни, отведенные им для восстановления сил, он проводил по-разному. Отправлялся на юг, в прибрежные районы Португалии, где в своих фешенебельных поселках пытались укрыться от ужасов войны толстосумы. Или наезжал неожиданно в Коста-де-Сантьяго, чтобы повидаться с родителями. Или просто оставался в посольстве в Лиссабоне, стараясь вникнуть в бессмысленные премудрости нейтралитета. Младший военный атташе, он никогда не носил формы. На улице она была ему ни к чему, и хотя на территории посольства военному атташе вроде бы и следовало ходить в ней, он все равно не делал этого: никто там не обращал внимания на подобные вещи, сам же он не очень любил расхаживать в военном обмундировании, предпочитая встречаться с людьми в гражданском костюме. А встреч у него было немало. На взгляд своих сослуживцев, он был излишне общителен и имел еще с довоенных времен слишком уж много друзей. Ну а вообще-то он не интересовал особо никого из товарищей по работе, относившихся в целом к нему как к фигуре малозначительной.
В такие периоды, свободные от опасных, тревожных занятий, он отдыхал. Заставлял себя ни о чем не думать, пытался как можно быстрее вновь прийти в норму.
Четыре года и четыре дня назад он и представить себе не мог, какие мысли будут одолевать его потом. В те дни, когда у него появлялось свободное время. Свободное время, которого в данный момент он не имел.
В ущелье никто не появлялся. Довольно странно. Он взглянул на часы. Группа из Сан-Себастьяна явно запаздывала. Это был сбой. Прошло лишь шесть часов с тех пор, как французские подпольщики передали по радио, что все спокойно, никаких осложнений. Группа уже отправилась в путь.
Посыльные из Сан-Себастьяна должны были доставить на место встречи фотоснимки немецкого аэродрома севернее Мон-де-Марсана. Стратеги в Лондоне уже уши прожужжали о них. И вот теперь наконец-то фотографии получены. Но четверым – снова все то же чертово число! – подпольщикам они стоили жизни.
Если бы все было нормально, группа давно бы уже прибыла на место и стала поджидать человека из Лиссабона.
Внезапно он заметил впереди – как далеко, трудно было сказать, но ему показалось, что в полумиле от него, – вспышку света. По ту сторону ущелья, на одном из невысоких холмов.
Вспышки следовали одна за другой, в ритмической последовательности, через равные промежутки времени. А это значит, что они не были случайной игрой света, а производились сознательно.
Несомненно, то были сигналы. Сигналы, посылаемые ему кем-то, знакомым с его системой оповещения. Возможно, одним из тех, кого он сам обучал. И эти ритмичные вспышки призывали его быть начеку.
Сполдинг вскинул карабин на плечо и потуже затянул ремень, чтобы оружие плотно прилегало к спине и в то же время его легко было снять. Затем потрогал поясную кобуру. Убедившись, что все в полном порядке, как и положено, он оттолкнулся от ствола старого дерева и стал подниматься на вершину горы.
Взобравшись наверх, Дэвид повернул круто влево и сбежал сквозь высокую траву к фруктовому саду с несколькими засохшими грушами. Два человека в грязной одежде сидели на земле и, положив ружья сбоку, молча играли с ножом. Заслышав шаги, они резко подняли головы, их руки непроизвольно потянулись к ружьям.
Сполдинг показал жестом, чтобы они оставались на месте. Подойдя ближе, он заговорил на испанском:
– Вы знаете кого-нибудь из группы, направленной сюда?
– В ней, наверное, есть Бергерон, – сказал человек справа. – А возможно, и Чивье. Этот старик умеет ладить с патрулем. Вот уже сорок лет, как он торгует по обе стороны границы.
– Итак, там Бергерон, – сказал Сполдинг.
– А в чем дело? – поинтересовался второй мужчина.
– Нам сигналят. Группа опоздала, и кто-то пытается связаться с нами, воспользовавшись тем, что еще не стемнело и можно пока посылать нам солнечные зайчики.
– Вероятно, тебе хотели дать знать, что группа уже приближается, – высказал предположение первый мужчина, вкладывая нож в ножны.
– Вполне возможно, но не обязательно. Побудем здесь еще немного. Часа два. – Сполдинг посмотрел на восток. – И давайте-ка выйдем из сада – туда, откуда лучше обзор.
Трое мужчин, держась порознь, но в пределах слышимости, бегом спустились ярдов на четыреста. Сполдинг расположился за невысокой скалой, нависшей над краем ущелья, и стал поджидать там остальных двух товарищей. Внизу – футах в ста, как определил он, – протекала по дну расселины речушка. Группа из Сан-Себастьяна должна перейти через нее ярдах в двухстах к западу от него, где протока сужалась: посыльные из этого города перебирались через водную преграду только здесь.
Спутники подошли к Дэвиду с интервалом в несколько секунд.
– Старое дерево, под которым стоял ты, для посыльных служило ориентиром, не так ли? – спросил первый.
– Да, – ответил Сполдинг, доставая из футляра, прикрепленного к поясу по другую сторону от кобуры, бинокль с мощными цейсовскими линзами отличного германского производства, взятый им у убитого немца на реке Тежу.[884]
– Зачем мы спустились сюда? Ведь сверху нам легче заметить, если вдруг что-то случится.
– Если что-то случится, они узнают это и без нас. И повернут налево, на восток. Ущелье же с запада все равно не просматривается от того дерева. Однако давайте-ка будем надеяться, что ничего не стряслось и ты был прав: нас просто хотели известить о приближении группы.
К западу от брода, в двухстах с небольшим ярдах от них, показались двое. Испанец, стоявший на коленях слева от Сполдинга, тронул плечо американца.
– Это Бергерон и Чивье, – тихо сказал он.
Сполдинг поднял руку, приказывая молчать, и начал просматривать через бинокль простершееся под ними пространство. Внезапно бинокль замер у него в правой руке, в то время как левой он подал знак спутникам смотреть в сторону реки.
В пятидесяти ярдах ниже четверо солдат вермахта продирались сквозь зеленый кустарник в сторону речки.
Сполдинг снова повел биноклем, ища двух французов, переходивших брод. И, как он и ожидал, увидел их сквозь листву у прибрежной скалы.
Пятый немец, офицер, скрытый наполовину травой и низкорослым кустарником, держал на прицеле французов, шедших на условленную встречу со Сполдингом.
Дэвид стремительно передал бинокль первому испанцу, прошептав:
– Взгляни туда, в сторону от Чивье.
Испанец посмотрел и вручил бинокль товарищу.
Каждый из троих знал, что и как делать. Действовать нужно было точно и слаженно. Сполдинг вынул из ножен короткий, остро заточенный штык. Его спутники сделали то же самое. И затем все трое стали внимательно всматриваться вниз.
Четыре немца зашли по пояс в воду, подняв свои ружья на плечи. Шли друг за другом. Первый постоянно проверял глубину.
Сполдинг и оба испанца вышли из-за скалы и под прикрытием зеленых зарослей скатились вниз по склону. Звуки их шагов заглушал шум бурной реки. А еще через полминуты они затаились за ветками поваленного дерева в тридцати футах от солдат вермахта. Дэвид вошел в воду. Четвертый немец находился в пятнадцати футах от него. Он следил лишь за тем, чтобы не потерять равновесие на скользких камнях. Трое его товарищей все свое внимание сосредоточили на французах, переправлявшихся через реку выше по течению.
Нацист заметил Сполдинга. Страх и замешательство отразились в его глазах. Долю секунды он был в шоке. Но этого было достаточно. Сполдинг прыгнул и, вонзив нож в горло врага, погрузил его голову в воду, ставшую тут же красной от крови.
Счет шел на секунды. Дэвид оттолкнул от себя безжизненное тело и увидел, что оба испанца находятся неподалеку на берегу. Первый припал к земле, поджидая впереди идущего немца, второй следил за другим солдатом. Третьего должен был уничтожить он, Дэвид.
Вся операция была закончена еще до того, как Бергерон и Чивье добрались до южного берега реки. Безжизненные тела трех солдат, то и дело налетая на камни и окрашивая воду в карминный цвет, плыли, уносимые течением, вниз по реке.
Сполдинг подал знак своим товарищам-испанцам перебираться через реку на северный берег. Когда один из них подошел к нему, Дэвид заметил на правой руке испанца глубокую кровоточащую рану.
– Что случилось? – прошептал Сполдинг.
– Нож соскользнул. Я потерял его. – Мужчина выругался.
– В таком случае ты должен оставить нас, – сказал Дэвид. – Сделаешь перевязку на ферме в Вальдеро.
– Я и сам смогу перевязать потуже рану. В общем, буду в полном порядке.
Подошел второй испанец. Он поморщился, увидев руку товарища. Сполдинг подумал, что это довольно странно для человека, который только минуту назад орудовал ножом, как мясник.
– Неважные дела, – произнес испанец.
– С такой раной ты плохой помощник, – добавил Сполдинг. – И не будем спорить: у нас нет на это времени.
– Это же просто царапина. Она не помешает мне…
– Хватит, – отрезал Дэвид. – Отправляйся в Вальдеро. Встретимся через неделю или две. Проваливай, и чтоб я тебя не видел!
– Хорошо.
Испанец был расстроен, но ослушаться американца он не смел.
– Спасибо. Отличная работа, – тихо поблагодарил его Сполдинг.
Испанец усмехнулся и стремительно скрылся в лесу, придерживая раненую руку. Дэвид жестом приказал оставшемуся следовать за собой. Они пошли берегом вверх по течению. Пройдя немного, Сполдинг остановился возле упавшего дерева, загромождавшего реку. Потом обернулся и, пригнувшись, подал испанцу знак последовать его примеру.
– Он нужен мне живой. Я хочу порасспросить его кое о чем, – сказал Дэвид.
– Я возьму его сейчас.
– Нет, это сделаю я. И помни: ни в коем случае не стрелять. Помимо всего прочего, нас могут услышать: а вдруг здесь где-то немецкий патруль?
Когда Сполдинг объяснял все это шепотом, то заметил, что испанец не мог сдержать улыбки. И понял почему. Он, Дэвид, говорил на кастильском наречии. На наречии, чуждом для жителей Страны Басков. По-видимому, использование здесь этого диалекта показалось баску чем-то чудным.
Как, впрочем, и его, Дэвида, пребывание в этих краях.
– Будь по-твоему, друг, – ответил испанец. – Может, я сбегаю к Бергерону? Он, наверное, с ног валится от усталости.
– Нет, не сейчас. Подожди, пока мы не наведем тут порядок. А Бергерон со стариком пусть еще немного пройдут без нас.
Дэвид поднялся над поваленным деревом и прикинул расстояние до скрывшегося в лесу немецкого офицера. Их разделяло ярдов шестьдесят.
– Я прокрадусь за ним. Посмотрю, нет ли поблизости другого патруля. Если замечу его, вернусь назад, и мы с тобой скроемся отсюда. А если нет, то попытаюсь захватить этого немца… В случае, если его что-то встревожит, – скажем, вдруг мой «подопечный» услышит меня, – он, скорее всего, попытается перебраться через реку. Вот тогда-то и бери его.
Испанец согласно кивнул. Сполдинг укоротил ремень на карабине и улыбнулся своему помощнику, отметив про себя, что руки испанца – огромные, мозолистые, как клешни, – не дадут пройти мимо офицеру вермахта, если тому вздумается направиться сюда.
Сполдинг быстро, но осторожно вошел в лес. Отводя ветки, огибая скалы, бесшумно пробираясь сквозь заросли, он ощущал себя первобытным охотником.
Не прошло и трех минут, как он обошел немца слева и очутился в тридцати ярдах от него. Стоя неподвижно, Дэвид достал бинокль и внимательно осмотрел лес и тропу. Патрулей не было. Он осторожно двинулся вперед, стараясь держаться за кустами и деревьями.
В десяти футах от немца Дэвид молча расстегнул кобуру, вынул пистолет и резко заговорил по-немецки:
– Не двигаться, или я размозжу тебе голову.
Нацист повернулся, неуклюже нащупывая свое оружие. Сполдинг быстро шагнул вперед и выбил пистолет из его рук. Человек попытался подняться с земли, но Дэвид ногой ударил немца по голове. Офицерская фуражка упала на землю, струйка крови полилась по виску. Немец был без сознания.
Сполдинг с силой потянул его за китель. На груди обер-лейтенанта был пакет. Дэвид нашел то, что искал.
Фотографии тщательно замаскированных сооружений «Люфтваффе» к северу от Мон-де-Марсана. Вместе с фотографиями были рисунки, сделанные явно рукой дилетанта. Все это досталось офицеру от Бергерона, заманившего затем немца в западню.
Если бы Сполдингу удалось разобраться во всех этих схемах и фотографиях, то он тотчас же сообщил бы Лондону, как вывести из строя комплекс «Люфтваффе». Однако его первоочередная задача – доставить все материалы по назначению.
Вояки-союзники страсть как обожают бомбежки: самолеты с ревом валятся с небес, без разбора забрасывая бомбами все вокруг, не щадя ни правых, ни виноватых. Если Сполдингу удастся предотвратить бомбардировки северного пригорода Мон-де-Марсана, то это может как-то… каким-то образом… помочь ему осуществить замысел.
Ни в Галисии, ни в Стране Басков нет ни лагерей для военнопленных, ни лагерей для интернированных.
Лейтенант вермахта, который так неудачно пытался сыграть роль охотника… который мог бы жить в каком-нибудь заштатном немецком городке, в мире и спокойствии… должен умереть. А он, Дэвид, – человек из Лиссабона, – станет его палачом. Но прежде, чем казнить, он приведет в чувство молодого человека и допросит его, приставив нож к горлу, чтобы узнать, как глубоко удалось проникнуть нацистам в подполье Сан-Себастьяна. И только потом убьет его.
Убьет потому, что офицер вермахта видел в лицо человека из Лиссабона и сможет потом выдать его, идентифицировать с Дэвидом Сполдингом.
Мысль о том, что судьба милостиво обошлась с офицером, поскольку его ждет быстрая смерть, – не то что было бы с ним, окажись он в лагере у партизан, – не приносила ему утешения. Дэвид знал, что в тот момент, когда он спустит курок, на мгновение у него закружится голова, заболит желудок, накатят тошнота и отвращение.
Но он скроет это, никому не расскажет… Слова не промолвит об этом, а легенда о нем будет разрастаться. Как и должно быть: недаром же вышел он из мастерской, что зовется «Фэрфаксом».
Согласно же легенде, человек из Лиссабона – убийца.
Глава 4
20 сентября 1943 года
Маннгейм, Германия
Вильгельм Занген прижал платок к подбородку, повел им над верхней губой и вытер лоб. Он буквально истекал потом.
Замечание Франца Альтмюллера: «Вы должны показаться врачу, Вильгельм, на вас неприятно смотреть» – привело его в замешательство.
Сам же Альтмюллер, произнеся эти слова, встал из-за стола и вышел из кабинета. Портфель с докладами Франц осторожно держал на расстоянии, как будто он был заразным.
Какое-то время до этого они оставались одни. После того, как Альтмюллер отпустил группу ученых, не сказав ничего о достигнутых ими успехах. Мало того, он даже не позволил такому сановному лицу, как чиновник рейха, ведавший германской промышленностью, поблагодарить ученых мужей за их вклад в общее дело. Альтмюллер знал, что это были лучшие умы Германии, но понятия не имел, как вести себя с ними. Впечатлительные, легкомысленные, они, как дети, нуждались в похвале. А у Альтмюллера и намека на это не было в обращении с ними.
Между тем прогресс был налицо.
В лабораториях Круппа были убеждены, что эксперименты с графитом позволят наконец найти ответ на вопрос, что же делать дальше. В Эссене работали круглосуточно почти месяц, одна бессонная ночь следовала за другой. Уже был получен химически чистый углерод, правда, мелкий и в малых количествах, но ученые были уверены: вещество обладает всеми необходимыми качествами для точной механической обработки. Получение более крупных гранул, пригодных для промышленного использования, и к тому же в больших количествах, стало отныне вещью реальной. Все упиралось лишь во время.
Франц Альтмюллер слушал доклад ученых без малейшего восторга, хотя восторгаться было чем. Когда представитель Круппа закончил свое краткое сообщение, Альтмюллер с самым скучающим видом спросил его:
– Испытывались ли частицы в работе на станках?
Оказалось, что нет. Конечно же, нет. Да и как можно было бы это сделать? Естественно, их твердость испытывалась, но только специальными приборами. Иначе и быть не могло: слишком рано еще говорить об испытаниях на станках.
Такой ответ Альтмюллера не устраивал. И потому он попрощался с учеными без намека на любезность.
– Господа, мы слышим от вас одни обещания. Нам не нужны алмазы. Они нам необходимы. И мы должны их получить через месяц, в крайнем случае – через два. Советую вам вернуться в ваши лаборатории и подумать над задачей еще раз. Не задерживаю вас, господа.
Нет, Альтмюллер был просто невыносим! А после ухода ученых и вовсе перестал себя сдерживать.
– Это и есть то невоенное решение, о котором вы говорили министру вооружений? – сказал он почти презрительно.
Почему он не назвал Шпеера по имени? Пытается запугать его, ссылаясь на министра?
– Уверяю вас, это, несомненно, более реальный путь, чем безумный поход в Конго. Залежи в бассейне реки Бушимаи! Просто бред какой-то!
– Я переоценил ваши прогнозы, я верил вам больше, чем вы того заслуживаете. Надеюсь, вы понимаете, что вы потерпели неудачу! – Вопроса в голосе Альтмюллера не было.
– Не согласен. Рано делать такие выводы, ведь это не окончательные результаты.
– У нас нет времени! Мы не можем терять недели, пока ваши ученые играют в игры с печами, создавая пылинки, которые рассыплются в прах при первом же соприкосновении со сталью! Нам нужен реальный результат! – Альтмюллер хлопнул ладонью по столу.
– Вы получите его! – Щетинистый подбородок Зангена лоснился от пота. – Лучшие умы во всей Германии…
– Проводят опыты, – тихо, с презрением перебил Альтмюллер. – Дайте нам продукцию. Это мой приказ. Наши влиятельные компании существуют уже достаточно долго. И несомненно, одна из них сможет найти какого-нибудь старого друга.
Вильгельм Занген вытер подбородок.
– Мы пытались, но никого не нашли.
– Попытайтесь еще. – Альтмюллер указал своим тонким пальцем на платок Зангена, прижатый к подбородку. – Вы должны показаться врачу, Вильгельм, на вас неприятно смотреть.
24 сентября 1943 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Джонатан Крафт медленно шел вверх по Парк-авеню. Когда он при свете уличного фонаря взглянул на ручные часы, то было заметно, что длинные тонкие пальцы сильно дрожат. Слишком уж много выпил мартини. И хотя последний глоток он сделал двадцать четыре часа назад, в баре «Эн Арбор», трехдневная беспробудная пьянка давала знать о себе. Одно утешало: слава богу, в офис сегодня идти не надо. В офис, который неотделим для него от воспоминаний о генерале Алане Свенсоне. От воспоминаний невыносимо тяжелых. Но, как бы ни хотелось ему того, от прошлого не уйти.
Было без четверти девять. Через пятнадцать минут он войдет в дом номер 800, кивнет швейцару и поднимется на лифте. Нужно быть на месте в точно назначенное время. Минута в минуту. В этом жилом доме он побывал уже семь раз. И каждое посещение оставляло тяжелый осадок в его душе. И все – по одной причине: Крафта здесь ждали дурные вести.
Однако в нем нуждались. Оно и понятно. У него – безупречная репутация, знатное происхождение и солидный капитал. Учился он в престижнейших школах и, соответственно, знал, где и как себя вести. И был вхож в дома и учреждения, закрытые для обычных торговцев. Тот же факт, что он пропьянствовал трое суток в «Эн Арбор», не имел значения: это всего лишь дань военному времени. Своего рода плата за то, что свалилось на всех.
Он должен будет сразу же, как только покончит с этим чертовым делом, вернуться в Нью-Йорк, где его ждала биржа.
Крафт не мог не думать сегодняшней ночью о назначенной на утро встрече. А все потому, что ему предстояло на ней – теперь через считаные минуты – повторить слова Свенсона, посмевшего накричать на него в его же кабинете в «Паккарде». Он уже составил строго конфиденциальный отчет о своей беседе со Свенсоном… о невероятной беседе… и отправил его Говарду Оливеру в «Меридиан».
«Если вы и в самом деле сделали то, что я думаю, то вашему поступку одно название: измена родине! Мы же – на войне!»
Надо же сказать такое!
Да он просто с ума сошел, этот Свенсон!
Интересно, сколько народу соберется там, в комнате, отведенной под заседание. Всегда ведь лучше, когда побольше людей – хотя бы, скажем, с дюжину. Они начинают обычно спорить между собой, совершенно забывая о нем. Впрочем, сейчас иная ситуация. Все будут ждать, что же скажет он.
Крафт, тяжело дыша, прогуливался вдоль авеню, стараясь взять себя в руки… И чтобы убить время: ведь до встречи оставалось еще десять минут.
«Измена родине!»
«Мы же – на войне!»
Когда он снова взглянул на часы, было уже без пяти девять. Крафт вошел в здание, улыбнулся швейцару, назвал лифтеру этаж и, когда медные решетки открылись, ступил в уединенный холл фешенебельной квартиры.
Лакей принял у него пальто и провел в огромную гостиную.
В комнате были всего двое. У Крафта засосало под ложечкой: он так надеялся, что будет много народу на этом важном для него совещании. Но главная причина была в том, что он увидел Уолтера Кенделла.
Кенделл умудрялся руководить людьми, всегда оставаясь в тени. Старше пятидесяти, среднего роста, с редкими сальными волосами, дребезжащим голосом, непримечательной внешности человек. Его бегающие глаза почти никогда не встречались со взглядом собеседника. Как поговаривали, цель его жизни состояла в том, чтобы перехитрить всех – друга и врага, безразлично. Тем более что ему и в голову не приходило делить людей на такие категории.
Для него все были противниками.
Вместе с тем никто не смог бы отрицать, что Уолтер Кенделл обладал поистине удивительной деловой хваткой. Держась на заднем плане, он успешно проворачивал дела своих клиентов, получая при этом изрядный доход. Однако, будучи скопидомом, являлся на людях в плохо сидевшем на нем старом потрепанном пиджаке и в таких же примерно брюках – с пузырями на коленях и со свисавшей на ботинки бахромой. Впрочем, Кенделла редко когда где видели, и появление его здесь не предвещало ничего хорошего.
Джонатан Крафт не любил Кенделла, потому что боялся его. Вторым из присутствующих оказался, как и ожидал Джонатан Крафт, толстяк Говард Оливер, представитель «Меридиана», вечно торговавшийся с военным департаментом по поводу контрактов.
– А вы исключительно точны, – заметил Уолтер Кенделл отрывисто и неприветливо, садясь в кресло и доставая бумаги из открытого портфеля, стоящего у его ног.
– Привет, Джон! – Оливер приблизился и протянул Крафту руку.
– Где остальные? – спросил Крафт.
– Никто не захотел прийти, – ответил Кенделл, взглянув украдкой на Оливера. – Мы же с Говардом не могли отвертеться. Ну и угораздило же вас, черт возьми, встретиться с этим Свенсоном.
– Вы читали мою записку?
– Да, – ответил за Кенделла Оливер, подходя к медному сервировочному столику, на котором стояли бутылки и бокалы. – И у него есть к вам вопросы.
– Кажется, я изложил все достаточно ясно…
– Это не вопросы, – перебил Крафта Кенделл, разминая кончик сигареты.
Пока тот закуривал, Крафт прошел к обитому бархатом стулу и сел. Оливер налил себе виски.
– Если вы хотите выпить, Джон, не стесняйтесь, этого добра здесь достаточно, – усмехнулся Оливер.
При упоминании об алкоголе Кенделл на секунду оторвался от бумаг и бросил недовольный взгляд на Оливера.
– Благодарю, но мне бы хотелось закончить все как можно скорее, – отозвался Крафт.
– Воля ваша. – Оливер обернулся к Кенделлу: – Спрашивайте, что вы там хотели.
Кенделл затянулся сигаретой и заговорил, выпустив кольцо дыма:
– Вы встречались со Спинелли, с этим ученым из АТКО, после того как расстались… со Свенсоном?
– Нет. Мне нечего было сказать, да я и не мог… не получив соответствующих указаний. Как уже известно вам, я разговаривал с Говардом по телефону. И он велел мне ждать. Составить докладную записку и самому ничего не предпринимать.
– У Крафта свои дела с АТКО. И я не хотел, чтобы он появлялся там, не зная точно, что и как говорить. Его недомолвки могли бы навести кого-то на мысль, будто мы что-то скрываем, – произнес Оливер.
– А мы и в самом деле кое-что скрываем. – Кенделл положил сигарету и стал неторопливо перебирать бумаги. – Вот претензии Спинелли, спровоцированные Свенсоном. Вникнем же в кое-какие детали.
Кенделл излагал вкратце суть вопросов, затронутых Спинелли и касавшихся задержек с поставками необходимых материалов, кадровых передвижек, изменений в исследовательских программах и многих того же рода второстепенных вещей. И Крафт столь же кратко отвечал на них, когда мог, и честно признавался, если чего-то не знал. У него не было причин скрывать здесь что-либо.
В конце концов он лишь выполнял указания, а не давал их.
– Может Спинелли доказать обоснованность своих обвинений?.. Да-да, не обманывайте себя, это обвинения, а не жалобы.
– Какое у него право обвинять нас в чем-то? – выдохнул Оливер. – Эта свинья нам все изгадила! Да кто он такой, чтобы предъявлять кому-то претензии?
– Прекратите! – осадил его Кенделл. – Хватит разыгрывать тут комедию. Приберегите свой актерский талант для комиссии конгресса. Если, конечно, мне не удастся найти какой-то выход.
От слов Кенделла острая боль снова свела желудок Крафта. Даже намека на скандал достаточно, чтобы испоганить ему жизнь. Жизнь, какой думал он жить, вернувшись в Нью-Йорк. Эти погрязшие в финансовых махинациях грубые твари, подлые торгаши – разве могут они что-то понять?
И он решил защищаться.
– Не стоит преувеличивать, – начал было Крафт.
Но Кенделл перебил его:
– По-видимому, вы не поняли Свенсона. И мы ничего не преувеличиваем. Вы получили военные заказы, поскольку заверили всех, что сможете справиться с ними.
– Минуточку! – выкрикнул Оливер. – Мы…
– Хватит! – произнес с гневом Кенделл. – Я только и слышу ото всех вас: «Мы… моя фирма… я согласую эти проекты…» Мне известно, что о вас говорят. Что вы заключили слишком много контрактов, лишив тем самым своих конкурентов выгодных заказов. И то, что вы заявляете там о себе, никого ни в чем не убедит. Ни «Дуглас», ни «Боинг», ни «Локхид». В общем, кусок, который вы отхватили, оказался вам не зубам… К этому ничего нельзя больше добавить. И потому вернемся к тому, о чем мы уже говорили: сможет ли все же Спинелли доказать обоснованность своих обвинений?
– Дерьмо он, этот Спинелли, вот кто! – взорвался Оливер и направился к бару.
– Каким образом, полагаете вы, смог бы он сделать это? – обратился к Кенделлу Джонатан Крафт, корчась от боли.
– Изложить все подробно в письменном виде… Кстати, не появлялось ли каких-нибудь докладных записок, касающихся данного дела? – спросил Кенделл и потряс бумагами.
– Вот что я скажу… – Крафт умолк из-за страшной боли в желудке, но тут же превозмог себя и продолжил: – Когда рассматривался вопрос о кадровых перестановках, кое-что действительно было зафиксировано…
– Все ясно, – произнес с отвращением Оливер и снова наполнил бокал.
– Говорилось ли там что-нибудь о сокращении ассигнований? – поинтересовался Кенделл у Крафта.
И опять вмешался Оливер:
– Да, говорилось. Но мы сумели обойти этот вопрос: похоронили официальное заявление Спинелли в ворохе прочих бумаг.
– И он не поднял шума? Не стал подавать новых докладных записок?
– Но это же ведомство Крафта, – ответил Оливер и выпил залпом чуть ли не все содержимое бокала. – И он мог проследить за Спинелли.
– Это так? – взглянул Кенделл на Крафта.
– В какой-то степени да… Правда, он без конца писал заявления с изложением своих претензий и жалоб. – Крафт согнулся, стараясь преодолеть мучившую его боль в желудке. И добавил чуть слышно: – Но я вовремя изымал их из дела.
– Бог мой! – произнес осуждающе Кенделл. – Какой в этом смысл: у него же, конечно, есть копии. И на них указаны даты.
– Я затрудняюсь сказать что-либо по этому поводу…
– И помимо всего прочего, не сам же он печатал чертовы свои писульки! Или, может, вам удалось убрать всех этих дерьмовых секретарей?
– Не стоит оскорблять их подобными репликами…
– Оскорблять! Не будьте смешным! Может быть, для вас уже готовят камеру в Ливенворте. – Кенделл резко повернулся к Говарду Оливеру: – Свенсон схватил суть дела, и теперь он повесит вас. Ни одному адвокату не удастся изменить вашу участь. Вы совершили мошенничество… Решили использовать уже имеющиеся в наличии навигационные приборы.
– Я поступил так лишь потому, что новые гироскопы не были поставлены нам в срок! Этот проклятый ублюдок потерял зря столько времени, что не сможет его наверстать!
– Но при всем при том вам удалось прикарманить двести миллионов… Вы только брали и не вкладывали ничего. Везде наследили. Так что отныне любой дурак сможет запросто пристукнуть вас.
Оливер поставил стакан и медленно проговорил:
– Мы не заплатим вам за такое заключение, Уолтер. Придумайте лучше что-нибудь другое.
Кенделл смял в руке сигарету, не обращая внимания на пепел, покрывший его пальцы.
– Хорошо. Я понимаю, что, оказавшись в столь щекотливом положении, вы нуждаетесь в поддержке. Это влетит вам в кругленькую сумму, но выбора у вас нет. Не сидите сложа руки, обзвоните всех, кого только можно. Свяжитесь со «Сперри Рэндом», «Джи-Эм», «Крайслером», «Локхидом», «Дугласом», «Роллс-Ройсом», если, конечно, у вас имеются в этих компаниях свои люди… разные там сукины дети из конструкторских бюро и лабораторий. Выступите с какой-нибудь очередной ударной патриотической программой. Подработайте отчеты о своей деятельности с упором на свои достижения.
– Да нас же просто разорят! – зарычал Оливер. – Мы потеряем миллионы на этом!
– В противном случае вы потеряете еще больше… Я подготовлю с учетом ситуации финансовый отчет. И засуну туда столько дерьма, что его не разгрести и за десять лет. Но за это вам тоже придется кое-что заплатить. – Кенделл самодовольно улыбнулся, обнажая желтые от никотина зубы.
Говард Оливер уставился на бухгалтера.
– Это безумие, – сказал он тихо. – Отдать целое состояние за то, что не может быть куплено, поскольку его не существует.
– Но вы же сами сказали, что оно существует. Вы поведали об этом Свенсону – в доверительной манере, как никому другому. Вы продали великую свою технологию, когда же вам так и не удалось ничего произвести, попытались спрятать концы в воду. Свенсон прав. Такие, как вы, только мешают нам выиграть войну. Возможно, было бы лучше, если бы вас расстреляли.
Джонатан Крафт смотрел на замызганного ухмыляющегося человека с плохими зубами, и ему хотелось выть. Он понимал, что вся надежда – на Кенделла.
Глава 5
25 сентября 1943 года
Штутгарт, Германия
Вильгельм Занген стоял у окна, держа платок у своего воспаленного, потного подбородка. Этого отдаленного жилого района города не коснулись бомбежки, и жизнь протекала тут относительно тихо и мирно. Вдали виднелась река Неккар, она спокойно несла свои воды в сторону лежавших в руинах кварталов.
Занген понимал, что он должен будет ответить сейчас на вопросы фон Шнитцлера, представителя «И.Г. Фарбениндустри». Вместе с фон Шнитцлером его ответов нетерпеливо ждали еще двое. Медлить больше нельзя. Он выполнит распоряжение Альтмюллера.
– Лаборатории Круппа потерпели неудачу. Обещания Эссена не имеют значения: времени для экспериментов у нас не осталось. Министерство вооружений ясно заявило об этом. Альтмюллер непреклонен, за ним же стоит Шпеер. – Занген повернулся и взглянул на троих мужчин, которым адресовал свои слова. – Вину за провал Альтмюллер возлагает на вас.
– С какой стати? – зло шепелявя, спросил фон Шнитцлер. – Как можем мы отвечать за что-то, о чем не имеем ни малейшего представления? Где логика? Это же просто нелепо!
– Вы хотите, чтобы я передал ваши слова министерству?
– Я сам свяжусь с ним, благодарю, – произнес фон Шнитцлер. – Сейчас же скажу лишь, что «Фарбениндустри» тут ни при чем.
– Мы все при чем, – спокойно возразил ему Занген.
– Может, вы разъясните, какое отношение имеет ко всему этому наша компания? – спросил Генрих Креппс, директор «Шрайбварена» – самого крупного типографского комплекса Германии. – Мы практически не связаны с Пенемюнде: заказы, которые передают нам от него, смехотворно малы. Конечно, нас ввели в курс дела. Но хранить тайну – одно, участвовать же в проекте – другое. И потому, герр Занген, я попросил бы вас не впутывать нас в эту историю.
– Но вы и так уже впутаны.
– Не могу согласиться с вами. Я располагаю точными данными относительно нашего сотрудничества с Пенемюнде.
– Вероятно, вас попросту не посвятили во все детали.
– Этого быть не могло!
– Пусть так. И все же…
– Думаю, что и нас не касается это, герр Занген, – заявил Иоганн Дитрихт, человек средних лет, изнеженный сын короля империи «Дитрихт фабрикен». Семья Дитрихт щедро ссужала крупными суммами казну национал-социалистов. Когда отец и дядя умерли, Иоганн Дитрихт возглавил дело, но больше для проформы: предприятием фактически управляли другие. – Я в курсе всего, что делается в концерне. И потому утверждаю: мы не связаны с Пенемюнде!
Иоганн Дитрихт улыбнулся, его полные губы дрожали, а блеск глаз выдавал склонность злоупотреблять спиртным. Наполовину выщипанные брови говорили о нездоровых сексуальных наклонностях их обладателя. Занген терпеть не мог Дитрихта, его образ жизни возмущал промышленников всей Германии. Выслушав этого отпрыска немецких промышленных магнатов, Занген еще раз убедился, что откладывать дело нельзя. Шнитцлер и Креппс отлично осведомлены обо всем, и ему, Зангену, не застать их врасплох.
– Существует множество таких аспектов деятельности «Дитрихт фабрикен», о которых вы не знаете ровным счетом ничего, – ответил Занген Дитрихту. – Ваши лаборатории совместно с Пенемюнде разрабатывали новые взрывчатые вещества.
Дитрихт побледнел.
– Чего вы хотите, герр Занген? – спросил Креппс. – Неужто мы здесь только затем, чтобы выслушивать оскорбления в свой адрес? Безосновательные намеки на то, будто мы, директора, не имеем ни малейшего представления о том, что творится в наших собственных компаниях? Я не слишком хорошо знаю герра Дитрихта, но относительно нас с фон Шнитцлером заверяю вас, что мы не какие-то там подставные фигуры, а подлинные руководители предприятий. – Фон Шнитцлер пристально наблюдал, как Занген орудует своим платком, нервно потирая потный подбородок. – Надеюсь, – сказал он, – что вы имеете какие-то конкретные сведения, бросая нам в лицо обвинения, подобные тем, с которыми вы обрушились на герра Дитрихта.
– Совершенно верно.
– Итак, вы утверждаете, будто кое-что из деятельности наших собственных предприятий было утаено от нас?
– Вот именно.
– Но как в таком случае мы можем нести ответственность за то, в чем не принимали участия? Это же абсурдно!
– Я сказал лишь то, что есть. И исходил при этом исключительно из практических соображений.
– Вы же занимаетесь просто словоблудием! – прокричал Дитрихт, еще не оправившись полностью после брошенного ему Зангеном обвинения.
– Согласен! – поддержал его Креппс, хотя Дитрихт, чьи гомосексуальные пристрастия ни для кого не были секретом, вызывал у него глубокое отвращение.
– Минутку, господа! Позвольте обрисовать вам реальное положение дел. Компании, о которых мы говорим, – это ваши – именно ваши – компании. «Фарбениндустри» поставляет восемьдесят три процента всех химикалий, необходимых для производства ракет, «Шрайбварен» – монополист в обработке чертежей и схем, а «Дитрихт» – в производстве детонирующих смесей для взрывных устройств. Мы оказались сейчас в наисложнейшей ситуации. И если нами не будет найдено разумного решения, то вас не спасут никакие ссылки на то, что вы, мол, ничего не знали, ни о чем не ведали. Скажу вам более: и в министерстве, и в некоторых других ведомствах найдутся горячие головы, которые станут отрицать, будто вы не были поставлены обо всем в известность. И обвинят вас в попытке уйти от ответственности. Признаюсь, я не уверен в том, что подобного рода заявления будут столь уж далеки от истины.
– Все это ложь! – пронзительно закричал Дитрихт.
– Абсурд какой-то! – вторил ему Креппс.
– И вместе с тем цинично и практично, – подытожил фон Шнитцлер, пристально глядя на Зангена. – Это все, что вы хотели нам сказать? Или, вернее, Альтмюллер велел нам передать? Как я понял вас, мы или найдем выход из создавшегося положения, использовав весь имеющийся в нашем распоряжении промышленный потенциал, или лишимся доверия министерства.
– Не только министерства, но и фюрера и рейха.
– Что же нам делать? – спросил перепуганный Иоганн Дитрихт.
Занген напомнил ему слова Альтмюллера:
– У ваших компаний давняя история и широкие связи как официального, так и личностного характера, охватывающие целые регионы – от Балтики до Средиземного моря, от Нью-Йорка до Рио-де-Жанейро, от Саудовской Аравии до Йоханнесбурга.
– И далее – от Шанхая и Малайзии до портов в Австралии и на побережье Тасманова моря, – тихо продолжил фон Шнитцлер.
– Это уже вне сферы наших интересов.
– Да, конечно… Итак, господин Занген, вы полагаете, что мы смогли бы изменить ситуацию в Пенемюнде, воспользовавшись нашими старыми связями? – Фон Шнитцлер подался вперед и уставился на руки, лежавшие на столе.
– Мы в ужасном положении. И не должны упускать ни малейшей возможности исправить его. Надо как можно быстрее связаться с потенциальными контрагентами.
– Все это так. Но что дает вам основание думать, будто они пойдут на сотрудничество с нами? – продолжал допытываться глава «И.Г. Фарбениндустри».
– Их заинтересованность в получении прибыли, – ответил Занген.
– Трудно вести дела под прицельным огнем. – Фон Шнитцлер передвинул свое грузное тело и взглянул в окно. Его лицо было задумчивым.
– Я имею в виду выплату им определенных комиссионных за поставку нужной нам продукции. И все это, понятно, должно осуществляться в основном негласно, путем различных манипуляций. К примеру, с использованием ссылок соответствующих лиц на допущенную ими обычную халатность.
– Поясните, пожалуйста, – попросил Креппс.
– Имеется около двух с половиной десятков районов, производящих борт и прочие разновидности промышленных алмазов в объемах, позволяющих нам за раз закупить все нужное нам количество указанных материалов. Упомяну в первую очередь Африку и Южную Америку. Одно или два месторождения расположены и в Центральной Америке. Но добычу названных мною полезных ископаемых ведут компании, находящиеся под неусыпным надзором спецслужб Англии, США, «Свободной Франции», Бельгии… Вы и сами знаете все это. Экспорт продукции строго контролируется, заранее оговариваются места назначения… Что же можно сделать в такой ситуации? А вот что: при выходе в нейтральные воды суда с грузом меняют направление и идут уже туда, куда мы укажем. Это все вполне реально. Наши контрагенты попросту забывают о принятии необходимых в таких случаях мер безопасности. Проявляют, если хотите, некомпетентность. Совершают ошибку, но не предательство.
– Ошибку, приносящую им колоссальную прибыль, – резюмировал фон Шнитцлер.
– Совершенно верно, – кивнул Вильгельм Занген.
– Но где вы найдете их, людей, готовых пойти на подобную сделку? – спросил Иоганн Дитрихт своим тонким голосом.
– Да всюду, – ответил вместо Зангена Генрих Креппс. Занген вытер подбородок платком.
Глава 6
29 ноября 1943 года
Баскония, Испания
Сполдинг бежал вдоль подножия холма, пока не уткнулся в сплетенные ветви двух деревьев. Это был ориентир. От него он повернул направо и, поднявшись по склону приблизительно на сто двадцать пять ярдов, увидел вторую отметку. Далее путь шел налево. Пригнувшись, внимательно глядя по сторонам и крепко сжимая в руке пистолет, Дэвид обогнул осторожно холм и двинулся в западном направлении.
На западном склоне он взглянул на скалу, одну из многих, усеявших этот типичный для Галисии каменистый холм. Ее подножие было обтесанным. На гладкой поверхности виднелись три выбоины в виде зубцов, служившие для Сполдинга третьим, и последним, ориентиром. Подойдя к скале, возвышавшейся над островком тростника, он опустился на колени и взглянул на часы. Два сорок пять.
Он пришел на пятнадцать минут раньше назначенного им же срока. И ему предстояло за эти пятнадцать минут спуститься по западному склону ниже обтесанной скалы и разыскать кучу веток, прикрывающих вход в небольшую пещеру. В ней – если все пойдет по плану – его должны будут поджидать трое. Один из них – член диверсионной группы. Двое других – Wissenschaftler[885]. Немецкие ученые из лаборатории Киндорфа на берегу реки Рур. Их побег готовился давно.
Но осуществлению этого замысла мешал все тот же противник.
Гестапо.
Оно сумело заставить заговорить захваченного ими подпольщика и затем, основываясь на полученных от него данных, установило слежку за учеными. Но, что было типичным для элиты СС, все сведения гестаповцы держали при себе, надеясь на большую игру, в которой двое недовольных гитлеровским режимом ученых сами по себе не представляли для них особой ценности. Гестаповские агенты не трогали диссидентов, предоставив им полную свободу ходить куда вздумается. Никто не следовал за ними по пятам. Ведомственная охрана в лаборатории, где работали они, пропускала их без всякого досмотра. И не было обычных в подобных случаях допросов.
Гестапо редко когда так поступало.
Однако подобное поведение гестапо не давало никаких оснований думать о том, что оно разучилось работать или утратило бдительность. Все объяснялось просто: СС готовила ловушку.
Инструкция, полученная подпольщиками от Сполдинга, была лаконичной и предельно простой: гестапо может сколько угодно возиться с ловушкой, главное, чтобы в нее никто не попал.
Ученые сделали вид, будто отправляются на выходной в Штутгарт, в действительности же подпольщики доставили их тайными путями на север, в Бремерхафен, где у антифашистов был «свой человек» – немецкий морской офицер, командовавший небольшим судном и давно уже решивший перейти на сторону союзников. Обстановка на германском военно-морском флоте, как знали буквально все, была неспокойной, что позволяло широко вовлекать военных моряков в антигитлеровское движение, развернувшееся по всей территории рейха.
Сбить противника с толку – великое дело, размышлял Сполдинг. Гестапо пойдет по следу двух подставных фигур, принимая их за ученых из Киндорфа, тогда как на самом деле это будут два немолодых уже сотрудника немецкой военной разведки, отправившиеся в путь во исполнение ложного приказа.
Игра и контригра.
Планы Сполдинга многих повергали в недоумение. Не всем был понятен смысл отдаваемых человеком из Лиссабона распоряжений.
Сегодня он, делая уступку немецкому подполью, сам выходит на связь со сбежавшими из Германии учеными. Подпольщики жаловались, что Лиссабонец слишком уж все усложняет, что увеличивает вероятность ошибок и чревато опасностью проникновения в ряды Сопротивления вражеских агентов. Дэвид не был согласен с ними. Но если этот удачно осуществленный побег сможет успокоить нервы антифашистов, то почему бы ему и не пойти навстречу пожеланиям своих товарищей по оружию. Что тут такого?
У Сполдинга была собственная команда в Вальдеро, за полмили отсюда, в горах. Два выстрела, и его люди прискачут к нему на помощь на самых быстрых конях, какие только можно купить на кастильские деньги.
Пора. Надо идти к пещере и лично увидеться с учеными-беглецами.
Дэвид скатился вниз по склону, увлекая за собой шумный камнепад. Затем взял пригоршню рыхлой земли и бросил ее вниз, в ветки. А потом, как было условлено, ударил палкой по ним. Из соседнего куста с шумом вспорхнула птица.
Сполдинг быстро зашагал к укрытию и остановился у входа.
– Alles in Ordnung! Kommen Sie![886] – сказал он спокойно, но твердо. – У нас мало времени, а путь неблизкий.
– Halt![887] – раздался окрик из пещеры.
Дэвид отскочил, прижимаясь к холму, и поднял кольт. Изнутри снова послышался голос, но теперь неизвестный говорил на английском:
– Вы… Лиссабонец?
– Разумеется, да! Но нельзя же подставлять так себя! Я ведь запросто мог бы прострелить вам голову!
«О боже, диверсионная группа послала на этот раз проводником какого-то ребенка, или слабоумного, или того и другого вместе», – подумал Сполдинг.
– Выходите! – сказал он.
Ветки раздвинулись, открывая вход в пещеру. И Дэвид увидел проводника. Этот парень был не из тех, кого он обучал. Перед ним стоял маленький, мускулистый, не старше двадцати пяти – двадцати шести лет, испуганный человек. Немец, решивший бороться с фашизмом.
– Простите, Лиссабонец. Нам туго пришлось.
– Запомните на будущее, – произнес Сполдинг, – не надо спешить отвечать на сигнал, и вопросы задавайте лишь после того, как убедитесь, что все в порядке. Если, конечно, не решите, что лучше вам убрать человека, вышедшего якобы на связь. Es ist Schwarztuchchiffre[888], или одно из правил конспирации.
– Was ist das?[889] Черный…
– Прежде всего – осторожность. Это все, друг, придумано задолго до нас. Данное словосочетание означает, что необходимо проверять того, кто выходит на связь, и в случае необходимости ликвидировать его… Ладно, впредь ведите себя осмотрительней. Где остальные?
– Там. С ними все в порядке. Очень устали, напуганы, но целы и невредимы.
Проводник повернулся и убрал ветки от входа в пещеру.
– Выходите. Это человек из Лиссабона.
Двое средних лет мужчин осторожно выползли из пещеры, щурясь от яркого солнца. Они с благодарностью смотрели на Дэвида. Тот, что был повыше, заговорил на ломаном английском:
– Мы ждали… этой минуты. Позвольте поблагодарить вас.
Сполдинг улыбнулся:
– Не спешите с благодарностью: мы еще не вышли из леса. Вы отважные люди. И мы сделаем для вас все, что сможем.
Тот, что пониже, сказал, мешая английские слова с немецкими:
– У нас никого… nichts[890]… не осталось в Германии. Мой друг – специалист… Но ему запрещалось говорить об этом… Покойная моя жена была… eine Judin… Еврейкой, значит.
– Дети есть?
– Nein… Gott dank.[891]
– А у меня есть сын, – произнес печально высокий. – Er ist… Gestapo.[892]
«Вот и познакомились», – подумал Сполдинг и повернулся к проводнику, который внимательно разглядывал холм и лес.
– Дальше поведу их я, а вы как можно быстрее возвращайтесь на четвертую базу. Через несколько дней сюда прибудет большая группа из Кобленца. Понадобятся проводники. А пока отдохните немного.
Посыльный колебался. Дэвид часто замечал такое и за другими, когда им предстояло возвращаться одним. Без товарищей.
– Это невозможно, Лиссабонец. Я должен оставаться с вами…
– Почему? – перебил его Сполдинг.
– Так мне приказано…
– Кем?
– Теми, в Сан-Себастьяне. Господином Бергероном и его людьми. А вам не сообщили?
Дэвид внимательно посмотрел на посыльного.
«Наверное, парень просто боится, потому и лжет, – размышлял Сполдинг. – А может, он вовсе не тот, за кого выдает себя. В общем, что-то тут не так. Никакой логики во всем этом. Непонятно, что скрывается за его словами. Если только…»
Дэвид решил пока что списать отказ проводника покинуть его на счет расшалившихся нервов. Пока что. Окончательное же объяснение подобного поведения он найдет несколько позже.
– Нет, мне никто не сообщал об этом, – сказал Сполдинг. – Пошли. Сейчас мы отправимся в лагерь Бета. Остановимся там до утра.
Дэвид махнул рукой, и все двинулись вдоль подошвы склона.
– Я никогда не заходил так далеко на юг, – произнес проводник, пристраиваясь за Дэвидом. – Вы ходите ночью, Лиссабонец?
– Доводилось, – ответил Сполдинг, оглядываясь на парочку ученых, шедших за ними. – Но стараюсь делать это как можно реже. Баски-охотники неразборчивы ночью. Могут и подстрелить. Да и собак с ними много.
– Понятно.
– Пойдем цепью. Мы по краям, а гости посередине, – предложил Дэвид посыльному.
Они прошли несколько миль на восток. Сполдинг шел быстро, однако беглецы-ученые не жаловались, хотя явно были изнурены ходьбой. Время от времени Дэвид отрывался вперед, разведывая путь. Пока его не было, ученые отдыхали. В эти промежутки посыльному казалось, что американец не вернется. По возвращении Сполдинг молчал. Наконец молодой немец не выдержал.
– Чем вы заняты? – спросил он.
Дэвид посмотрел на Widerstandskampfer[893] – новоиспеченного бойца Сопротивления – и улыбнулся:
– Собираю донесения.
– Донесения?
– Да. Их оставляют в укромных местах, помеченных условными знаками. В этих донесениях содержатся исключительно важные сведения. Столь важные, что мы не можем передавать их по радио, опасаясь перехвата: последствия этого были бы уж слишком ужасны.
Теперь они шли один за другим по узкой тропе, пока не достигли опушки леса. Перед ними расстилался луг, простершийся до подножия высившихся напротив холмов. Ученые – «виссеншафтлеры» – тяжело дышали. Они взмокли от пота, задыхались, их ноги ныли.
– Здесь отдохнем, – распорядился Сполдинг к радости ученых. – Тем более что мне уже пора выходить на связь.
– Was ist los?[894] – спросил посыльный. – Что вы имеете в виду?
– Мы должны дать знать, где находимся, – ответил Дэвид, вынимая маленькое металлическое зеркало из куртки. – А то наши товарищи наверняка уже беспокоятся за нас… Если вы собираетесь оставаться в этом северном крае – в области, которую называете югом, – то вам следует овладеть всеми подобного рода премудростями.
– Да-да, конечно.
Дэвид поймал солнечный луч на зеркало и, ритмично двигая зеркальцем из стороны в сторону, направил его к вершине северного холма.
Через несколько секунд последовал ответ. Сполдинг обернулся к спутникам:
– В Бету не пойдем. Там фалангисты. Побудем пока здесь. До тех пор, пока не прояснится обстановка. Так что отдыхайте.
Коренастый баск, отвечавший на сигналы Сполдинга, убрал зеркало в рюкзак. Его спутник все еще вглядывался через бинокль в то место, где сейчас находились американец и трое его подопечных.
– Он дал понять, что их преследуют. Перейдем на другую позицию и скроемся из виду, – сказал человек с металлическим зеркалом. – За учеными спустимся завтра ночью. Он подаст нам сигнал.
– Что он намерен делать?
– Не знаю. Сообщил, что имеет информацию для Лиссабона. Собирается оставаться в горах.
– Бесстрашный он человек, – констатировал баск.
2 декабря 1943 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Алан Свенсон сидел на заднем сиденье военного автомобиля, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие, и смотрел в окно. Машин на улицах в этот поздний утренний час было немного. Огромная трудовая армия Вашингтона заняла рабочие места, станки гудели, телефоны звонили, люди кричали и перешептывались. Кое-кто из них успел пригубить свою первую за день порцию спиртного. Приподнятое настроение утра после первых часов рабочего дня постепенно сходило на нет. Ближе к полудню многих, очевидно, вновь станут раздражать и эта глупая война, и монотонная работа, и бесконечные тревожные мысли. Не каждый мог осознать, что бесконечная цепь спускаемых сверху команд и распоряжений – это то самое, что связывало тыл с фронтом.
Большинство не понимали этого. А все потому, что никто не давал им полной картины того, что происходит. Им предоставляли одни лишь фрагменты да скучные ряды цифр, давно уж надоевшие всем.
Люди вымотались. Так же, как вымотался он четырнадцать часов назад, когда находился в расположенной в Калифорнии Пасадене.
Полный провал.
«Меридиан эйркрафт» приступила – не без давления на нее – к осуществлению сверхсрочной программы, но лучшие умы страны так и не сумели устранить неполадки внутри маленькой коробки, являвшейся важнейшим элементом навигационного прибора. Крошечные вертящиеся диски не смогут точно работать на максимальных высотах. А это значит, что показания приборов будут ненадежны.
Любое же отклонение в показаниях прибора – это гибель громадного самолета. До массированных бомбежек вражеской территории, которые должны были предшествовать операции «Повелитель», оставалось менее четырех месяцев. И если за этот срок не удастся наладить производство надежных приборов, то заранее можно будет сказать, что множество – невиданно огромное число – поднявшихся в воздух бомбардировщиков так и не вернутся на базы.
Но это утро может все изменить.
Может, если и в самом деле в распоряжении создателей прибора появился тот необходимейший элемент, о котором ему сообщили. Свенсон был не в состоянии ни спать, ни есть в самолете. Приземлившись на аэродроме Эндрюс, он поспешил к себе домой в Вашингтон, чтобы принять душ, побриться, сменить форму и позвонить жене в Скарсдейл, где она гостила у своей сестры. Он не помнил, о чем они говорили, но не было в его голосе обычной нежности и теплоты. Лишь несколько торопливо заданных вопросов – и все. Свенсон спешил.
Военная машина выехала на идущее в Вирджинию шоссе и прибавила скорость. Они направлялись в «Фэрфакс», куда прибудут минут через двадцать. Меньше чем через полчаса он сможет лично убедиться в том, что и невозможное становится порой возможным. Известие о наметившемся изменении ситуации в лучшую сторону было воспринято им как приказ об отмене смертного приговора, отданный буквально за минуту до приведения в исполнение решения военного трибунала. Он ясно представил себе, как осужденный видит мчащийся бешено вниз по горной дороге конный отряд и слышит, сам не веря тому, приглушенные расстоянием звуки горна, извещающие его о помиловании.
«Вот именно, приглушенные расстоянием», – думал Свенсон, когда машина съехала с шоссе и повернула на «Фэрфакс». Там, на участке в двести акров, расположенном посреди охотничьих угодий и опоясанном неприступной проволочной оградой, под охраной мощного радара и высоченных, фантасмагорического вида радиосигнальных башен, стояли сборные металлические домики. Данная территория находилась в ведении управления сверхсекретных операций США и по своей значимости для соответствующих структур занимала второе место после размещенных в подземных апартаментах Белого дома различных разведывательных служб стран-союзников.
В «Фэрфакс» пришло сообщение об успехе проведенной разведуправлением операции, на что давно уже никто не надеялся. Донесение поступило из Йоханнесбурга, из Южной Африки. И хотя пока что достоверность этой информации не была еще подтверждена, имелось все же немало оснований рассчитывать на то, что на этот раз удача улыбнулась.
Не сегодня завтра появятся наконец безотказные гироскопы. Замысел близок к осуществлению.
2 декабря 1943 года
Берлин, Германия
Франц Альтмюллер ехал на большой скорости из Берлина по ведущему в Шпандау шоссе в сторону Фалькензее. Было раннее утро, и воздух приятно бодрил.
Он был так возбужден, что позабыл о театральных атрибутах тайной операции, проводимой непосредственно разведывательной группой особого назначения под кодовым названием «Нахрихтендинст»[895], о которой знали только некоторые входившие в высшие эшелоны власти министры и совсем немногие из руководства вооруженных сил страны. Таков был приказ самого Гелена.
Ввиду вышесказанного не было ничего удивительного в том, что совещания, касавшиеся указанной операции, никогда не проводились в Берлине. Для них выбирались места подальше от столичного города – уединенные уголки или небольшие селения, а то и просто частные усадьбы, сокрытые от постороннего взора.
Этим утром совещание должно состояться в Фалькензее, в двадцати с лишним милях северо-западнее Берлина, в поместье Грегора Штрассера.
Его, Альтмюллера, непременно отправят под Сталинград, если то, что предполагал он, окажется правдой.
Насколько известно ему, спецгруппа «Нахрихтендинст» нашла все же выход из ситуации, в которой оказался Пенемюнде!
Нашла, иначе говоря, разумное решение проблемы. Дальнейшее зависело уже от других.
Разумное решение. Согласно ему, более не нужно было отправлять во все части света целые группы посредников, в задачу которых входило попытаться воспользоваться – естественно, тайно – кое-какими сложившимися еще в довоенную пору связями. Где только не побывали эти посланцы! Кейптаун, Дар-эс-Салам, Йоханнесбург, Буэнос-Айрес… Всех городов не перечесть.
Но всюду они терпели неудачу.
Ни одна фирма, ни один представитель деловых или официальных кругов не захочет иметь дело с немецкими эмиссарами. Германия стоит в преддверии последней, смертельной для нее схватки. Дни ее сочтены.
Так полагали в Цюрихе. А с мнением Цюриха считались дельцы во всем мире, даже не ставя его под сомнение.
Однако спецгруппа «Нахрихтендинст» сумела разработать план обходного маневра.
Так, во всяком случае, ему сообщили.
Гудение мощного двигателя усилилось, машина набрала максимальную скорость. Мимо стремительно проносились грязновато-желтой полосой еще с осени убранные в пожухлую листву деревья.
Каменные ворота поместья Штрассера появились слева. Бронзовые орлы вермахта сияли по обе стороны ворот, охраняемых солдатами с собаками. Альтмюллер предъявил свои документы часовому. Его здесь ждали.
– Доброе утро, господин Альтмюллер. Пожалуйста, поезжайте направо, туда, за главное здание.
– Еще кто-нибудь прибыл?
– Так точно, господин.
Обогнув здание, Альтмюллер медленно съехал по наклонной дороге к гостевому коттеджу. Сложенный из тяжелых темно-коричневых балок, он больше напоминал охотничий домик, чем особняк, приспособленный для постоянного проживания в нем.
На гравиевой площадке стояли четыре лимузина. Альтмюллер поставил свой автомобиль рядом и вышел, одергивая форму и проверяя лацканы.
На совещании имен не называли, адресовались друг к другу взглядами и жестами.
Обстановка была неофициальной. Взять хотя бы то, что отсутствовал обязательный в подобных случаях длинный тяжелый стол, места за которым занимают строго по протоколу. Несколько человек – все без исключения в штатском, одним из которых перевалило за пятьдесят, другим же шел уже седьмой десяток, – стояли в небольшой комнате с высоким баварским потолком и, мирно и непринужденно беседуя, попивали кофе. К Альтмюллеру они обращались не иначе, как «Herr Unterstaatssecretar»[896]. И сообщили ему, что утреннее заседание будет коротким. Начнется же сразу, как только прибудет последний участник совещания.
Альтмюллер взял чашечку кофе и попытался включиться в общую беседу. Но не смог. Ему хотелось во всеуслышание выразить свой протест по поводу царившей здесь благодушной, на его взгляд, обстановки и потребовать незамедлительно приступить к обсуждению исключительно серьезного вопроса, ради чего они, собственно, и собрались. Но разве поймет его вся эта публика?
Впрочем, чему удивляться? Речь-то как-никак шла о «Нахрихтендинст»! И участники еще не начавшегося заседания, естественно, предпочитали пока что помалкивать и держать свое мнение при себе.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Альтмюллер услышал звук подъезжающего автомобиля. Затем дверь открылась, и он чуть не выронил чашку из рук. С вошедшим человеком Альтмюллер встречался несколько раз, когда они со Шпеером наведывались по делам службы в Берхтесгаден. Это был камердинер фюрера. Бывший камердинер. В облике и манерах его ничто теперь не напоминало о прошлом, когда он, тогда лишь слуга, являл собою само подобострастие и подхалимство.
В комнате стало тихо. Некоторые уселись в кресла, другие встали вдоль стен и возле кофейного столика. Пожилой человек в толстом твидовом пиджаке произнес, глядя на Франца, застывшего возле кожаного дивана:
– Нет особого смысла устраивать здесь дискуссию. Мы думаем, что располагаем нужными сведениями. Слово «думаем» я употребил не случайно: мы собираем информацию, но не проверяем ее, поскольку в обязанности министерства это не входит.
– В таком случае она представляется мне ненадежной, – заметил Альтмюллер.
– Хорошо, пусть так. Тогда позвольте мне задать вам несколько вопросов. Но не подумайте, что я хочу как-то обидеть вас или превратно интерпретировать ваше замечание. – Старик сделал паузу и раскурил толстую пенковую трубку. – Обращались ли вы к обычным каналам получения секретной информации? Использовали данные разведслужбы в Цюрихе и Лиссабоне?
– Да. И не только в этих городах, но и в других местах – и в оккупированных странах, и на вражеской территории, и в нейтральных государствах.
– Когда я говорил об имеющихся в нашем распоряжении сведениях, то имел в виду в первую очередь сообщения, поступившие к нам из таких общеизвестных центров сбора информации, как Швейцария, Скандинавские страны и Португалия.
– Скандинавские страны представлялись нам второстепенным объектом, поэтому основные усилия мы сосредоточивали не на них. Герр Занген не думает…
– Давайте не станем называть имен. Они нужны лишь в отчетах разведслужбы да в публичных выступлениях. Здесь же лучше ограничиться упоминанием ведомств, если вам будет удобно. Об отдельных же лицах – ни слова.
– Государственное управление промышленности, имеющее давние деловые связи на Балтике, убеждено, что там для нас нет ничего интересного. Я полагаю, в основе этого мнения лежит чисто географический фактор: как известно, в Прибалтике нет алмазов.
– Может быть и другая причина: среди прибалтов слишком много болтунов, – вмешался ничем не примечательный человек средних лет, сидящий возле Альтмюллера на кожаном диване. – Если хотите, чтобы Лондон и Вашингтон знали все о ваших планах, поделитесь ими со скандинавами.
– Это точно, – согласился другой участник совещания, посвященного деятельности «Нахрихтендинст», – тот, что стоял возле кофейного столика с чашкой в руке. – Я возвратился из Стокгольма на прошлой неделе. Мы не можем положиться там даже на тех, кто открыто поддерживает нас.
– Если кому-то и можно доверять, то только не им, – поддержал его старик, стоявший у камина, и повернулся с улыбкой к Францу: – Насколько нам известно, вы предложили нашим контрпартнерам солидную сумму, не так ли? В швейцарской валюте, само собой?
– «Солидная» – слишком мягкое слово для той суммы, о которой шла речь, – отвечал Альтмюллер. – Скажу откровенно, никто не желает иметь с нами дел. Те, кто нас интересует, помнят о подписанном в Цюрихе соглашении, предусматривающем полный разгром Германии, и опасаются возмездия в случае отхода от него. Они поговаривают даже о возможной проверке банковских счетов по окончании войны.
– Если эти сведения дойдут до высшего командования, начнется паника, – пошутил бывший камердинер фюрера, устроившийся в кресле.
Человек, стоящий у камина, продолжил:
– Вывод из этого только один: вы не должны возлагать столь больших надежд на деньги как на важнейший стимул… Даже на невиданно огромные суммы.
– Нашим посредникам так и не удалось чего-либо добиться. Вам известно об этом. – Альтмюллер подавил в себе гнев. Почему они никак не доберутся до сути? – И мы не знаем никого из имеющих доступ к промышленным алмазам, кто стал бы сотрудничать с нами из идеологических соображений.
– Это и так ясно, mein Herr.[897]
– Из этого следует, что вам следует искать другую мотивацию сотрудничества с нами наших будущих контрпартнеров. Иные стимулы для них.
– Не вижу, как это можно сделать. Мне сообщили…
– Понятно, – перебил Альтмюллера старик, постукивая трубкой по каминной доске. – Сами видите, мы не скрываем от вас, что тревожимся не меньше, чем вы… Что враг наводит на нас такой же страх, как и на вас. Мы, однако, нашли приемлемый для всех нас и логически обоснованный выход из положения. Каждый из нас может помочь другому в решении нашей общей проблемы.
Франц Альтмюллер внезапно испугался. Он не вполне был уверен, что понимает, о чем идет речь.
– Что вы имеете в виду? – спросил «унтерштатссекретарь».
– В Пенемюнде есть отличные высотные навигационные приборы, не так ли?
– Да. На них основана работа ракет.
– Но у нас не будет таких ракет, – а если и будут они, то в ничтожно малом числе, – коль скоро мы не сможем раздобыть промышленных алмазов в достаточном объеме.
– Разумеется.
– Определенные деловые круги в Соединенных Штатах столкнулись с серьезнейшими… – Старик помолчал выразительно и через секунду продолжил: – Я бы даже сказал, с труднопреодолимыми проблемами, которые могут быть решены только в том случае, если им удастся обзавестись надежными высотными гироскопами.
– Уж не предлагаете ли вы?..
– Группа «Нахрихтендинст» ничего не предлагает, герр унтерштатссекретарь. Мы говорим лишь то, что есть. – Старик вынул пенковую трубку изо рта. – В отдельных случаях, когда того требует обстановка, мы предоставляем кое-кому конкретные данные. Позвольте вновь повторить: я говорю лишь то, что есть. Так поступили мы в Йоханнесбурге. Когда человек, посланный туда «Фарбениндустри» для закупки алмазов, добытых в шахтах «Кенинга», потерпел неудачу, мы вступили в игру и с помощью разведслужб разузнали, что за этим стоит Вашингтон. Наши агенты в Калифорнии информировали нас о кризисной ситуации в авиационной промышленности Штатов. Мы считаем, что все складывается как нельзя лучше для нас.
– Я не совсем понял…
– Если мы не ошибаемся, представители деловых кругов, связанных с американской авиационной промышленностью, попытаются наладить контакты с кем-нибудь из сотрудников «Фарбениндустри». Об этом свидетельствуют многие факты.
– Конечно. Вспомним те же сведения из Женевы. Полученные по известным каналам.
– Объявляю об окончании нашего совещания. Позвольте поблагодарить вас, герр унтерштатссекретарь, за участие в нем и пожелать вам приятного возвращения в Берлин.
2 декабря 1943 года
«Фэрфакс», Вирджиния
Как оказалось, сборный металлический дом, представший взору Свенсона, мало что имел общего с типовыми строениями подобного рода. Взять хотя бы уже одно то, что он был в пять раз длиннее своих собратьев и значительно выше их. Изнутри его металлическую обшивку покрывал звукопоглощающий материал, образовывавший единый, без всяких швов, кожух. Сооружение это напоминало не столько ангар, каковым оно вполне могло бы стать при иных обстоятельствах, сколько гигантский бункер с толстенными, лишенными окон стенами.
Входная дверь вела в просторное помещение. В нем повсюду стояли столы со сложными высококачественными радиопанелями, напротив которых размещались застекленные стенды с дюжиной подробнейших карт, сменяемых простым нажатием кнопки. Над картами располагались изящные тонкие разграничители, похожие чем-то на иглы в множительном копировальном аппарате и манипулируемые радиооператорами, работавшими под наблюдением людей, сидевших за клавишными досками. Весь персонал состоял из военных рангом не ниже лейтенанта.
Однако описанная выше аппаратная занимала по длине лишь три четверти металлического дома. В центре противоположной от входа стены имелась тяжелая, из стали, дверь. Закрытая в данный момент, она соединяла эту комнату с соседним помещением.
Свенсону еще не доводилось бывать в этом здании. Хотя он много раз наведывался в «Фэрфакс», где знакомился с наиболее важными донесениями спецслужб и наблюдал, как ведется подготовка тех или иных диверсионных и разведывательных групп, ему тем не менее никогда не говорили о том, что представляет собой загадочный металлический дом. И это – несмотря на его звание бригадного генерала и допуск к секретнейшей информации. Все, кто работал там, должны были неделями и месяцами находиться на территории лагеря, в закрытой зоне в двести акров. И если все же кому-то и разрешали в исключительных случаях покинуть на короткое время «Фэрфакс», то к нему приставляли сопровождающих.
Прямо как в сказке, подумал Свенсон, искренне уверовавший в то, что давно уже потерял способность удивляться чему бы то ни было. Ни лифтов, ни черных лестниц, ни окон. В стене слева он заметил дверь в душевую и, даже не заглядывая туда, понял, что там работают кондиционеры. Помещение имело единственный вход. Спрятаться внутри было нельзя. Всех выходящих отсюда подвергали тщательной проверке. Личные вещи сдавались у входа, ни один лист бумаги не мог быть вынесен из здания без визы полковника Эдмунда Пейса, который сам сопровождал до контрольно-пропускного поста лицо, получившее от него разрешение взять с собой тот или иной материал.
В общем, если где-то и соблюдались все меры предосторожности, так это здесь.
Свенсон подошел к стальной двери. Лейтенант, сопровождавший его, нажал кнопку. Над настенным аппаратом селекторной связи вспыхнула маленькая красная лампочка, и лейтенант доложил:
– Генерал Свенсон, полковник.
– Спасибо, лейтенант, – прозвучало в ответ из ребристой круглой мембраны прибора под лампочкой. Затем послышался щелчок замка, и лейтенант открыл дверь.
Кабинет Пейса ничем не отличался от любых других штабных помещений разведки. На стенах – огромные карты с яркой подсветкой, на столе – панель с кнопками, позволяющими менять карты и регулировать их освещенность. Ряд телетайпов на одинаковом расстоянии друг от друга. Над каждым из них – отпечатанное типографским способом обозначение региона, с которым поддерживалась с его помощью связь. Все как всегда. Исключение составляла лишь мебель. Простая и только самая необходимая. Вместо кресел и диванов – металлические стулья с прямыми спинками. Стол обычный. Если и напоминал он письменный, то весьма отдаленно. Пол дощатый, без всяких ковров. Внутреннее убранство, таким образом, указывало вполне определенно на то, что комната предназначалась для тяжелой, напряженной работы, но никак не для отдыха.
Эдмунд Пейс, начальник управления «Фэрфакса», поднялся навстречу Алану Свенсону.
Кроме них в комнате находился еще один человек – в штатском. Фредерик Вандамм, помощник госсекретаря.
– Рад вас видеть снова, генерал, последний раз мы встречались у мистера Вандамма, если не ошибаюсь, – произнес Пейс.
– Совершенно верно. Как идут у вас тут дела?
– Вроде бы все в порядке.
– Я не сомневался в этом. – Свенсон повернулся к Вандамму. – Господин помощник государственного секретаря, я приехал, как только смог. Не могу передать, как я измотан. Это был трудный месяц.
– Догадываюсь, – произнес вальяжно Вандамм и, вежливо улыбаясь, пожал небрежно руку Свенсону. – Не будем же терять зря время, приступим сразу к делу. Полковник Пейс, не будете ли вы добры посвятить генерала в курс того, о чем мы с вами говорили?
– Да-да, конечно, сэр. Итак, приступаю, – ответил Пейс с интонацией в голосе, которая, как он знал, подскажет его коллеге-военному, что нужно держаться настороже.
Он направился к висевшей на стене карте, изобиловавшей различными указателями и условными обозначениями. Это был крупный, подробнейший план одного из районов расположенного в Южной Африке Йоханнесбурга. Фредерик Вандамм сел за стол. Свенсон подошел к Пейсу и встал рядом с ним.
– Вы никогда не знаете заранее, где ждет вас успех. И когда. – Пейс взял деревянную указку со стола и показал на голубую отметку на карте. – И не сможете предугадать, действительно ли удачно выбрали место для проведения своей операции. Неделю назад к одному из членов законодательного собрания Йоханнесбурга, адвокату и бывшему директору компании «Кенинг майнз, лимитед», обратились заочно двое граждан, которые, как он полагает, представляют интересы Цюрихского государственного банка – «Zurich Staats-Bank». Они хотели, чтобы он выступил посредником в переговорах между ними и упомянутой выше компанией о продаже им последней стороной крупной партии алмазов за швейцарские франки. При этом предполагалось, что качественные параметры данной продукции должны находиться в строгом соответствии с требуемым стандартом и проверяться с еще большей точностью, чем проба драгоценных металлов. – Пейс повернулся к Свенсону: – На первый взгляд во всем этом нет ничего необычного. Ленд-лиз[898] и повсеместное обесценение денег привели к резкому оживлению на рынке алмазов. Подвизающиеся на нем дельцы рассчитывают на получение баснословных прибылей в послевоенное время. Так вот, этот наш «законодатель» согласился встретиться с двумя связавшимися с ним гражданами. Вам и самому нетрудно представить себе его состояние, когда он, к несказанному своему изумлению, узнал в одном из «швейцарцев» старого, еще с довоенной поры, своего приятеля. Это был немец, с которым они вместе учились в школе: мать интересующего нас африканера[899] – австрийка, отец – бур. Нынешний член законодательного собрания поддерживал с ним тесные контакты вплоть до тридцать девятого года. Тогда друг его работал в «И.Г. Фарбениндустри».
– И о чем же шла речь на встрече? – спросил нетерпеливо Свенсон.
– Я коснусь этого. Но прежде необходимо, на мой взгляд, познакомить вас с предысторией.
– О’кей. Продолжайте.
– Эта встреча не имела никакого отношения ни к спекуляциям на рынке алмазов, ни к расчетным операциям, производимым Цюрихским банком. Речь шла об одноразовой сделке. Представитель «Фарбениндустри» выразил желание приобрести крупную партию борта и карбонадо…
– Промышленных алмазов? – перебил полковника Свенсон. Пейс кивнул:
– Немец предложил своему старому другу целое состояние, если он поможет их вывезти. Африканер отказался, но по давнишней дружбе с немцем не донес на него. Однако три года назад ситуация изменилась.
Пейс положил указку и направился к столу. Свенсон понял, что у полковника имеется дополнительная информация, зафиксированная в письменном виде, и что он сошлется сейчас на нее. Генерал подошел к стулу рядом с Вандаммом и сел.
– Три дня назад, – продолжал Пейс, стоя у стола, – к африканеру вновь обратились. На этот раз от него не стали скрывать, кто говорит с ним по телефону. Ему прямо сказали, что звонит один немец, располагающий сведениями, которые интересуют союзников. Интересуют давно.
– Пробный шар? – спросил Свенсон. Его голос выражал крайнее нетерпение.
– Во всяком случае, не совсем то, что мы ожидали… Немец уведомил адвоката о своем намерении наведаться к нему в офис и предупредил, желая обезопасить себя, что если кто-то попытается схватить его, то старый друг африканера – тот, что служит в «И.Г. Фарбениндустри», – будет по возвращении в Германию предан смерти. – Пейс взял со стола бумагу и передал ее Свенсону. – Это – от нашей агентуры. Доставлено курьером.
Свенсон прочитал отпечатанный на пишущей машинке текст, заключенный между грифом «Военная разведка» и оттиснутым штампом «Совершенно секретно. Только для чтения. „Фэрфакс“. Индекс 4-0»:
«28 ноября 1943 года. Йоханнесбург. Информатор: „Нахрихтендинст“. Субстратосферные гироскопы усовершенствованы. Испытания прошли успешно. Пенемюнде. Будущие контакты – через Женеву. Йоханнесбургская группа».
Чтобы дословно запомнить текст, Свенсон прочел его несколько раз. А затем задал Пейсу вопрос, состоящий только из одного слова:
– Женева?
– Да. У нас все отлажено в этом негласном центре сбора интересной для разведслужб информации. Обстановка в городе – типичная для нейтральной страны. Но действуем мы, разумеется, неофициально.
– А что такое этот… как его там… «Нахрихтендинст»?
– Разведгруппа. Небольшая, со строго специализированными функциями. Занимается широким кругом вопросов. Ее статус выше, чем у других сверхсекретных организаций. Порой у нас возникает такое чувство, будто она никого не представляет, а действует сама по себе. Что касается меня, то я думаю иногда: самое лучшее, что могли бы мы сделать, – это просто наблюдать за ходом вещей, не вмешиваясь в него. При этом я исхожу не из сегодняшней обстановки, а из той ситуации, которая сложится после войны. Мы подозреваем, что за «Нахрихтендинст» стоит Гелен. Но что бы там ни было, у этой организации ни одного провала. Дела свои она прокручивает всегда исключительно четко, не допуская ошибок или просчетов.
– Понятно.
Свенсон протянул бумагу Пейсу. Но полковник не взял ее. Вместо этого он вышел из-за стола и направился к металлической двери.
– Я покидаю вас, господа. Когда окончите, пожалуйста, оповестите меня об этом нажатием белой кнопки на моем столе.
Он открыл дверь и быстро вышел. Тяжелая стальная дверь плотно захлопнулась за ним, послышался щелчок замка.
Фредерик Вандамм посмотрел на Свенсона.
– Вот оно, генерал, решение вашей проблемы. Как оказалось, нужные вам гироскопы уже изготовлены. Они – в Пенемюнде. И все, что вам остается теперь, – это послать своего человека в Женеву. Где кто-то желал бы продать их.
Алан Свенсон разглядывал внимательно листок бумаги, который держал в руке.
Глава 7
4 декабря 1943 года
Берлин, Германия
Альтмюллер тоже и столь же внимательно, как и Свенсон, разглядывал листок бумаги, – правда, другой, – который также держал в руке. Было за полночь. В городе царила кромешная тьма. Берлин пережил еще одну ночь смертоносных бомбардировок. Последний налет позади. Больше до утра их не будет. Однако черные шторы светомаскировки на всех окнах министерства по-прежнему были опущены. Как и всегда в этом здании.
Главное сейчас – не упустить время. Но и строя в спешке различные планы, нельзя забывать о мерах предосторожности. Встреча в Женеве с представителем другой стороны – лишь первый шаг, своего рода прелюдия. И все же подготовиться к ней следует самым тщательным образом. Что именно будет сказано там, несомненно, имеет значение. Однако куда важнее – кто персонально представит немецкую сторону. Позицию может изложить кто угодно, наделенный соответствующими полномочиями и разбирающийся в сути вопроса. Необходимо лишь проследить на случай краха Германии, чтобы доверенное лицо ни в коем случае не представляло официально Третий рейх. Шпеер настаивал на этом решительно и бесповоротно.
И Альтмюллер понимал его: если война будет проиграна, ярлык предателя не должен быть повешен ни на рейхсминистра, ни на других руководителей Германии. В 1918 году, после Версаля, прозвучало множество взаимных обвинений. Резкая поляризация общества, разнузданная, параноическая травля «предателей нации» – вот та питательная почва, на которой расцвело пышным цветом мракобесие двадцатых годов. Германия не в силах была смириться с поражением. С тем позором, которым покрыли ее пресловутые изменники родины.
И этому есть свои объяснения.
Повторять, однако, историю, сколь бы долгий срок ни прошел с той поры, – дело бессмысленное, так что надо любой ценой избежать возвращения в прошлое. Шпеер в этом вопросе был тверд. Представитель немецкой стороны в Женеве не должен иметь никакого отношения к высшему командованию и вообще к руководству Третьего рейха. Лучше, чтобы в переговорах участвовал кто-то имеющий самое непосредственное отношение к немецкой промышленности и не связанный никак с правителями Германии. Кто-то не слишком заметный.
Альтмюллер пытался доказать Шпееру несостоятельность подобного требования: чертежи сверхвысотных гироскопов едва ли можно доверить «не слишком заметной» посредственности из немецких деловых кругов. Пенемюнде надежно сокрыт от постороннего взора, погребен буквально в недрах земли. Предпринято все, что возможно, чтобы сохранить в тайне род его деятельности, связанной самым непосредственным образом с выполнением сверхсекретных военных заказов.
Но Шпеер и слушать не хотел. Неожиданно логика рейхсминистра дошла до Альтмюллера, он понял суть: Шпеер решил возложить ответственность за решение вопроса на тех, кто повинен был в сложившейся в данный момент ситуации. Из-за чьей лжи и обмана Пенемюнде оказался на краю пропасти. Сам же он, Альберт Шпеер, пытался всеми мерами отмежеваться от того, что происходило в Германии военной поры: от принудительного труда подневольных людей, лагерей смерти, массовых убийств. Стремясь к успешному осуществлению своих планов, он не желал в то же время пачкать свой мундир.
В данном случае, размышлял Альтмюллер, Шпеер прав. Если предстоит грязное дело, грозящее страшным позором, то пусть им займутся немецкие промышленники. Вся ответственность за последствия должна быть возложена на плечи того из них, кто примет участие во встрече.
Встреча в Женеве будет иметь для немецкой стороны жизненно важное значение лишь при условии достижения на ней положительных результатов. Произнесенные во время встречи слова, обдуманные заранее и тщательно взвешенные, смогут, хотя и не обязательно, подготовить почву для нового раунда переговоров.
Во время же следующих переговоров, которые коснутся вопроса географического, по сути, характера, должно быть оговорено место, где произойдет товарно-денежный обмен, если, конечно, обе стороны достигнут согласия.
Всю прошлую неделю, день и ночь, Альтмюллер напряженно думал над этим вопросом. Он подходил к нему с точки зрения противника, пытаясь вычислить ход его рассуждений. Его рабочий стол был покрыт картами, завален донесениями, детализировавшими политическую ситуацию в каждой нейтральной стране мира.
Место обмена должно находиться на территории одного из нейтральных государств, быть достаточно безопасным для обеих сторон и – что, пожалуй, наиболее важно – располагаться за тысячи миль от… зон непосредственного влияния обоих враждующих лагерей.
Итак, удаленность.
Отстраненность от театра военных действий.
И в то же время наличие постоянной устойчивой связи.
Это, конечно же, Южная Америка.
Буэнос-Айрес.
Американцев он должен устроить. Нет оснований думать, что они станут вдруг возражать. Буэнос-Айрес многими нитями был связан с каждым из двух лагерей. И хотя обе враждующие стороны занимали в нем определенные позиции, ни одной из них так и не удалось установить над ним полный и реальный контроль.
Третий этап осуществления плана ассоциировался у Франца Альтмюллера с человеческим фактором – с необходимостью подобрать такое лицо, которое смогло бы успешно справиться с функциями Schiedsrichter. Или, иначе, с функциями третьей стороны.
Им должен стать человек, способный проследить за обменом и пользующийся достаточным влиянием на территории соответствующей нейтральной страны, чтобы взять на себя заботу по приему и дальнейшей передаче груза. Не поддерживающий явно ни одну из воюющих сторон… И приемлемый, помимо всего, для американцев.
В Буэнос-Айресе был такой человек.
И в этом заключался еще один из серьезнейших просчетов Гитлера.
Звали его Эрихом Райнеманом. Он был евреем, вынужденным выехать из Германии под напором разнузданной пропаганды Геббельса. Что же касается принадлежавших ему земельных владений и предприятий, то их экспроприировал рейх.
Впрочем, экспроприировать рейх сумел только те земельные владения и предприятия Райнемана, которые тот не успел обратить вовремя, пока еще не грянул внезапно с неба гром, в звонкую монету, чтоб вывезти ее затем за рубеж. Та часть от былой его собственности, остававшаяся все еще на территории Германии и вполне достаточная для прессы, чтобы обрушить на читателей потоки маниакальной антисемитской истерии, составляла лишь малую толику принадлежавшего Райнеману имущества, и посему нанесенный ему ущерб от проведения нацистами экспроприации его земельных владений и предприятий был относительно невелик.
Живя в изгнании в Буэнос-Айресе, Эрих Райнеман не чувствовал себя страдальцем. Значительная часть его достояния хранилась в швейцарских банках, а своей предпринимательской деятельностью он охватил чуть ли не всю Южную Америку. О том же, что Райнеман был в душе еще большим фашистом, чем Гитлер, знали лишь несколько человек. Он являлся горячим поборником тоталитаризма как в финансовых, так и в военных делах и делил всех людей на элиту и простонародье. И его с полным на то основанием можно было отнести к тем, кто молча, не афишируя этого и со стоическим упорством закладывал, по существу, фундамент новой империи.
У него имелись свои резоны следовать избранным им путем.
Он непременно вернется в Германию независимо от исхода войны. В этом-то уж Эрих Райнеман никак не сомневался.
В случае победы Третьего рейха ослиный указ Гитлера, касающийся евреев, будет рано или поздно отменен, тем более что и правлению фюрера придет же когда-то конец. Ну а если Германию ждет-таки, как полагают в Цюрихе, полный разгром, то для возрождения немецкой нации потребуются и опыт Райнемана, и его счета в швейцарских банках.
Но все это – в будущем. Сейчас же главное другое. Эрих Райнеман в данный момент – еврей, изгнанный из своей страны его же соотечественниками, врагами Вашингтона.
Такой человек устроит американцев.
И в то же время он будет блюсти интересы рейха в Буэнос-Айресе.
Со вторым и третьим этапами плана, как казалось Альтмюллеру, все было ясно. Но успех их зависит сейчас от того, сколь удачно пройдут переговоры в Женеве. Эта прелюдия к более важным делам должна быть исполнена немецкой стороной без сучка без задоринки. Подставная фигура – обычная пешка в большой игре – обязана будет разыграть там все как по нотам.
Необходимо срочно подыскать кого-то на роль представителя немецкой стороны на переговорах в Женеве. Человека, которого никто не смог бы заподозрить в близких отношениях с правителями рейха и который в то же время был бы известным в сфере торговли лицом.
Альтмюллер устремил свой взор на бумаги, лежавшие на столе у лампы. Глаза у него устали, как, впрочем, и сам он, но он знал, что не сможет покинуть кабинет и пойти спать, пока не примет наконец приемлемого решения.
Приемлемое решение – его он должен был найти сам. Шпееру же останется лишь одобрить утром принятое Альтмюллером решение после беглого ознакомления с ним. И только так, для проформы. На обсуждение уже нет времени. Кандидатуру необходимо наметить как можно скорее.
Альтмюллер никогда не узнает, что именно подсказало ему нужное решение: письма ли в Йоханнесбург или примененный им подсознательно метод исключения. Но факт остается фактом: взгляд его привлекло одно имя. Имя, заставившее усиленно заработать его мозг. Он понял, что это – просвет. И тут же признал, что долгожданный выбор был сделан им исключительно по велению свыше.
Иоганн Дитрихт, припадочный наследник империи «Дитрихт фабрикен», мерзкий гомосексуалист, пристрастившийся к спиртным напиткам и склонный к тому же чуть что впадать в панику. Даже самому отъявленному цинику и в голову не придет, что этот тип поддерживает тесные связи с верховным командованием.
Так почему бы не выступить ему в роли посредника?
Стать своего рода посыльным?
5 декабря 1943 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Мрачно ударили бронзовые каминные часы. Шесть часов утра. Алан Свенсон посмотрел из окна на темные дома Вашингтона. Его апартаменты располагались на двенадцатом этаже, и из окна гостиной, где он сейчас стоял босиком в одном лишь купальном халате, открывался прекрасный вид на столицу.
Свенсон созерцал простиравшуюся перед ним панораму города чуть ли не целую ночь… Сегодняшний день не был исключением: он поступал так вот уже трое суток. Когда же генерал погружался в беспокойный, прерывистый сон, его одолевали кошмары. И он просыпался на мокрой от пота подушке. Жена, будь она с ним, стала бы уговаривать его обратиться к врачу Уолтеру Риду. И не отстала бы от него до тех пор, пока он, сломленный ее упорством, не согласился бы последовать ее совету. Но жены рядом не было. Он настоял на том, чтобы она осталась у своей сестры в Скарсдейле. В силу особого рода деятельности, которой занимался он в данный момент, у него был ненормированный рабочий день. В переводе на общедоступный язык это означало, что у Свенсона как человека военного просто нет времени для своей супруги, которой предначертано было судьбой стать женой военнослужащего со всеми вытекающими из этого последствиями. Она, жена офицера, отлично сознавала реальное положение вещей: ситуация сложилась тяжелая, и ее муж не мог уделять ей даже немного внимания и в то же время заниматься решением сложнейших проблем. Он не хотел, чтобы она видела, как приходится ему нелегко. И хотя понимал, что ей и так все известно, считал все же, что будет лучше, если она погостит немного в Скарсдейле.
О боже! Как можно поверить в такое!
Никто ни словом не обмолвился о сути дела. Никому не хотелось даже думать об этом.
И тем не менее от действительности никуда не уйти. Те немногие – всего-то несколько человек, – кто имел доступ к соответствующей информации, пребывали в смятении, так и не отважившись принять окончательное решение. Они остановились на полдороге, не признаваясь даже сами себе в том, что сделка уже близка к завершению. Пусть кто-то еще, а не они, даст на нее свое согласие.
Их позиция была выражена в следующих словах этой хитрой бестии, старого аристократа Фредерика Вандамма:
– Решайте же, генерал. Нужные так вам навигационные системы – в Пенемюнде… И кое-кто хотел бы продать их.
Вот и все.
Осталось лишь взять да купить.
Цена же не интересовала присутствующих: для них она не имела особого значения… Пусть другие вдаются в детали. В детали столь мелкие, что упоминать о них на сегодняшнем заседании было бы просто неуместно. В нынешней обстановке они – не предмет для обсуждения! И потому ни к чему включать в повестку дня дискуссию по их поводу.
Это означало лишь то, что теперь все дело – за приказами, посылаемыми по цепи во исполнение распоряжений вышестоящего начальства. За приказами, которые подлежат незамедлительному выполнению. Исполнители должны действовать быстро и решительно, не ожидая дополнительных разъяснений, уточнений или обоснований. Любые рассуждения в данном случае недопустимы, так как связаны с потерей времени. Иначе не может и быть в эту военную пору, когда верховному командованию дорога буквально каждая минута. Ведь, черт возьми, идет кровавый бой! И священная наша обязанность – сделать все зависящее от каждого из нас, чтобы приблизить день нашей победы!
Ну а что же касается дел не вполне чистоплотных, то непосредственно ими займутся люди помельче. Это их руки будут в грязи. Руки тех, кто станет выполнять положенное им по долгу самой их службы. В строгом соответствии с отдаваемыми по цепи приказами.
Берите же товар!
У нас нет больше времени. Да и других немало дел. Просто кругом идет голова.
Приступай же скорее, не дожидаясь дополнительных распоряжений, к выполнению приказа, как и следует поступать примерному солдату, сознающему, что отдаваемые по цепи команды не подлежат обсуждению. Что и как – никого не будет интересовать: единственное, что важно, – это результат. Мы все понимаем, старый солдат, что такое спускаемые сверху приказы.
В общем, просто какое-то безумие!
По странному стечению обстоятельств случилось так, что разведслужба наткнулась в Йоханнесбурге на человека, коему сама судьба отвела роль посредника в сделке по купле-продаже промышленных алмазов. В сделке, в которой немецкий концерн «И.Г. Фарбениндустри», этот флагман военной промышленности Третьего рейха, готов хоть сейчас выложить целое состояние в швейцарской валюте.
У Пенемюнде имеются столь нужные союзникам навигационные системы. Должны иметься там! И кое-кто не прочь выставить их на продажу. Естественно, за приемлемую цену.
Не нужно обладать большим умом, чтобы догадаться, что это за цена.
Промышленные алмазы – вот во что обойдутся покупателю разработанные в Пенемюнде приборы. И это опять же просто какое-то безумие. По причинам, в которые нет особого смысла вдаваться, Германия испытывала острейшую нужду в алмазах. А союзники в силу вполне понятных причин столь же остро нуждались в сверхвысотных навигационных системах.
Оставалось лишь вынести окончательный вердикт по сделке между врагами в наиболее напряженный момент в самой жестокой войне в истории человечества.
Безумие! Безумие, никак не укладывающееся в голове. Генерал Алан Свенсон подумал о том, что не его вина в происходящем. Он понимал это… осознавал…
Послышался бой часов, возвестивший о том, что прошло еще пятнадцать минут. Тут и там в небольших, как казалось издали, окнах, проглядывавших сквозь полумрак бетонных громад, стали зажигаться огни. Темный только что небосвод окрасился в предрассветный сероватый пурпур. И наверху уже можно было различить плывшие неспешно кучевые облака.
Плывшие на огромной высоте.
Свенсон отошел от окна и сел на диван возле камина. Двенадцать часов назад… одиннадцать часов и сорок пять минут, чтобы быть точным… он предпринял первый шаг…
Он переложил всю вину за последствия безумного по сути своей замысла на тех, кто и впрямь заслуживал этого. На людей, из-за которых и сложилась нынешняя тупиковая ситуация. На особ, чьи плутни и аферы поставили под угрозу срыва операцию «Повелитель».
Он приказал Говарду Оливеру и Джонатану Крафту быть у него в шесть часов. Приказал ровно двенадцать часов пятнадцать минут назад. Позвонив им накануне, он дал обоим ясно понять, что не потерпит более никаких уверток с их стороны. Если у них возникнут какие-то трудности с транспортом, он поможем им. Но, что бы там ни было, точно в шесть они должны быть непременно в личных его апартаментах в городе Вашингтоне.
В противном случае он выведет их на чистую воду.
И они действительно прибыли ровно в шесть, что подтвердил глухой бой каминных часов. Свенсон знал, что они сделают все, что он скажет. Люди, подобные Оливеру и Крафту – особенно последнему, – не отличаются пунктуальностью, если только не испытывают страх: такого понятия, как культура поведения, для них, вне сомнения, не существует.
Процедура совершения сделки была предельно проста.
Прежде всего следовало позвонить в Женеву человеку, в обязанности которого входило свести вместе представителей обеих сторон, как только он услышит произнесенный по телефону пароль, и в случае необходимости находиться при них в качестве переводчика. Предполагалось, что одна из сторон, названная условно второй, имела доступ к сверхточным высотным навигационным системам. Первая же сторона, в свою очередь, знала, каким образом произвести транспортировку промышленных алмазов, и, вполне вероятно, сама могла бы взять на себя заботу об этом. Операция должна была начаться с получения соответствующей продукции с расположенных в окрестностях Йоханнесбурга копей компании «Кенинг».
Собственно, вот и вся информация, которой обладали они, Оливер с Крафтом.
Свенсон настоятельно посоветовал им немедленно приступить к операции в соответствии с имеющейся у них информацией.
Если же они завалят это дело, то военный департамент вынужден будет предъявить как им лично, так и представляемым ими корпорациям исключительно серьезные обвинения в мошенничестве, связанном с выполнением полученных от государства военных заказов.
После подобного заявления генерала в кабинете воцарилась мертвая тишина. Оливеру и Крафту потребовалось немало времени, чтобы до конца осознать суть услышанных ими слов и разобраться в сокрытом в них смысле.
Затем Свенсон объяснил им мягко, подтверждая наихудшие их опасения, что в Женеву нельзя отправлять никого, с кем был бы лично знаком он, генерал. Или кто-либо еще из военного департамента, связанный с одной из их компаний. Это – непременное условие.
Встреча в Женеве будет пробным шаром. И посему в Швейцарию следует направить человека, сведущего в подобного рода делах и к тому же, что тоже нелишне, умеющего распознавать подвох. Понятно, что таким требованиям мог отвечать лишь тот, кто и сам был бы не прочь прибегнуть при случае к обману.
Им будет нетрудно подыскать такое лицо. Подобных типов немало в тех сферах, в которых вращались они, и, несомненно, Оливер с Крафтом должны были знать многих из них.
И они действительно знали. И, зная, остановили свой выбор на бухгалтере Уолтере Кенделле.
Свенсон взглянул на каминные часы. Было двадцать минут седьмого.
Почему время так медленно тянется? И почему бы, с другой стороны, ему и вовсе не остановиться? Почему бы не светить всегда солнцу? Чтобы не было этих тяжелых, тягостных ночей. Через час он отправится в свой офис и подготовит все для поездки Уолтера Кенделла в нейтральную Швейцарию. Все документы, связанные с поездкой, он сложит в папку. Приказы будут без подписей, с одним лишь штампом «Фэрфакса». Как обычно при выполнении секретных операций.
«О боже, – подумал Свенсон, – как было бы хорошо не участвовать в этом деле».
Но он знал, что это, увы, невозможно. И что рано или поздно ему придется все же взглянуть правде в лицо и дать себе отчет в том, на что он пошел.
Глава 8
6 декабря 1943 года
Баскония, Испания
Он пробыл в этой лежавшей к северу от Португалии области восемь дней. Сполдинг не рассчитывал на столь длительное пребывание в здешних краях, однако у него не было выхода: произошло то, чего он никак не ожидал… Обычный, как казалось вначале, побег – на этот раз двух диссидентов-ученых из Рурской долины – обернулся на деле в нечто иное.
Ученые, сами не зная того, выступили в роли приманки. Приманки, подброшенной противникам рейха гестапо. Проводник, который «помог» им бежать из Рура, не имел никакого отношения к немецкому подполью: он был сотрудником гестапо.
Чтобы окончательно убедиться в этом, Сполдингу потребовалось три дня. Хотя гестаповец был одним из опытнейших противников, с которыми приходилось сталкиваться Дэвиду, он тем не менее допустил ряд промахов, наведших Сполдинга на мысль, что с ролью проводника этот человек справлялся далеко не блестяще. И как только Дэвид удостоверился в своей правоте, ему тотчас же стало ясно, как действовать дальше.
На протяжении пяти дней он вел своего попутчика-псевдоподпольщика через холмы и ущелья все дальше на восток, в направлении Сьерра-де-Гуары, отклоняясь от хоженых тайных троп миль на сто. Время от времени Сполдинг заходил в уединенные деревни, делая вид, что «совещается» со своими людьми. На самом же деле это были, как знал он, фалангисты, не подозревавшие, впрочем, с кем их свела судьба. И вот их-то и выдавал Дэвид гестаповцу за партизан. Продвигаясь по проселочным дорогам к низовьям реки Гуайярдо, он объяснял гестаповцу, что это – те самые тайные пути, которые используют антифашисты при побегах. В действительности же использовавшийся партизанами секретный маршрут вел на запад, к побережью Атлантического океана, а не к Средиземному морю, как полагали немцы. Данное заблуждение и обусловило в первую очередь столь успешную деятельность действовавшей в Пиренеях агентурной сети. Сполдинг, не собираясь их в этом разубеждать, дважды отправлял нациста в город за съестными припасами. И оба раза, следя незаметно за гестаповцем, он наблюдал, как тот заглядывал в здания, где, судя по торчавшим из-под крыш толстым проводам, имелся телефон.
Таким образом, дезинформация поступала в Германию. А на это не жалко и пяти лишних дней. Немецкая авиация месяцами будет заниматься ведущими на восток «тайными путями», что делает относительно безопасным использование маршрутов, идущих в противоположном, западном направлении.
Однако такая игра не могла продолжаться до бесконечности. Дэвид уже добился, чего хотел. И намеревался теперь отправиться в Ортегал, на берег Бискайского залива, где его ждали другие дела.
От маленького костерка остались одни красные угли. Ночь между тем стояла холодная. Сполдинг посмотрел на часы. Было два часа утра. Он выдвинул «подпольщика» в дозор, подальше от света костра. Туда, где не было видно ни зги. И предоставил гестаповцу достаточно времени, чтобы тот, оставшись один, смог бы попытаться осуществить наконец свой план. Но немец спокойно стоял на посту и, судя по всему, предпринимать чего-либо не собирался.
Пусть так, размышлял Дэвид, возможно, он не столь опытен, как казалось ему. Или информация, полученная им, Сполдингом, от своих людей, не отличалась точностью. Во всяком случае, он до сих пор не заметил ни одного отряда немецких солдат – скорее всего, из альпийских стрелков, – которые давно уже должны бы спуститься с гор, чтобы забрать агента гестапо. А заодно и захватить его, Сполдинга. Дэвид подошел к скале, за которой укрылся немец.
– Отдохни немного. Я сменю тебя.
– Danke, – облегченно вздохнув, проговорил тот. – У меня живот разболелся. Я возьму лопату и отойду в сторону.
– Иди в лес. Сюда ведь забредают пощипать травку дикие животные, и они могут учуять тебя.
– Понятно. А ты, вижу, продумываешь все в тончайших подробностях.
– Точнее, пытаюсь делать так.
Немец вернулся к потухшему костру и, достав из вещевого мешка саперную лопатку, направился в опоясывавший луг лес. Наблюдая за ним, Сполдинг еще раз убедился, что первое впечатление его не обмануло. Нет, гестаповец был опытен. Нацист не забыл, что шесть дней назад двое ученых из Рура исчезли ночью как раз в тот момент, когда он вздремнул. Дэвид заметил тогда ярость в глазах агента гестапо и знал точно, что в данный момент этот ублюдок вновь прокручивал в своем сознании события той ночи.
Если Сполдинг правильно оценил ситуацию, то гестаповец подождет с часик, наблюдая, не попытается ли Дэвид установить контакт с невидимыми в темноте партизанами, и только тогда подаст сигнал альпийским стрелкам. И те тотчас же выйдут из леса. С карабинами наизготове.
Гестаповец допустил явную промашку. Он слишком легко согласился с советом Сполдинга отправиться в лес, не выразив при этом никаких сомнений по поводу его замечаний относительно диких животных, которые забредают якобы на луг пощипать травку и могут учуять присутствие здесь человека.
Между тем, спустившись в эту низину еще при свете дня, они оба могли убедиться, что перед ними в окружении леса простерлась покрытая чахлой травой заболоченная пустошь с торчавшими кое-где голыми скалами. Так что сюда никто не забредет никогда в поисках пищи, даже непритязательные горные козы.
И к тому же не было ветра, который мог бы донести до диких животных запах человека. Ночь, конечно, стояла холодная, воздух же был недвижим.
Будь на месте этого агента настоящий, опытный проводник, он, несомненно, возразил бы Дэвиду, подняв его на смех, и отказался бы идти в погруженный во мрак лес. Но гестаповец поступил по-иному, тотчас воспользовавшись предоставившейся ему столь своевременно возможностью связаться со своими.
Если только и впрямь нацист должен был с кем-то вступить в контакт. Но об этом он, Дэвид, узнает через несколько минут.
Увидев, что гестаповец скрылся в лесу, Сполдинг подождал полминуты и затем опустился на землю и пополз вдоль скалы.
Обогнув ее, он еще прополз тридцать пять – сорок футов по травостою и, приподнявшись, побежал, пригнувшись, к лесу. Согласно его расчетам, немец должен был находиться ярдах в шестидесяти от него.
Войдя в лесную чащобу, Дэвид, ступая бесшумно, стал приближаться к нацисту. И хотя того еще не было видно, он знал, что сейчас обнаружит его.
И он не ошибся. Немец подал кому-то сигнал: зажег спичку и тут же погасил ее.
Затем пошла в ход еще одна спичка, но она горела уже дольше – несколько секунд, после чего гестаповец, дыхнув на нее, потушил огонек.
Из глубины леса было подано два коротких ответных сигнала. Опять же с помощью спичек. Зажженных в двух разных местах.
Дэвид прикинул расстояние, отделявшее его от соратников агента гестапо. Выходило что-то около сотни футов. Немец, боясь заблудиться в незнакомом ему лесу в Стране Басков, предпочел стоять, где стоял, поджидая, когда связные сами подойдут к нему. Увидев, что те и в самом деле направляются к немцу, Сполдинг бесшумно, не нарушая ночной тиши, подполз поближе к «подпольщику».
Затаившись в кустарнике, он услышал шепот. Разобрать удалось лишь отдельные слова. Но и этого было достаточно.
Выбравшись быстро из леса, он подбежал к скале и вынул из куртки маленькое сигнальное зеркало. Поймав им свет луны, просигналил в юго-западном направлении пять раз подряд и, спрятав зеркальце в карман, стал ждать.
Ожидание, знал он, не затянется.
И не ошибся.
«Проводник» вышел из леса, держа лопату и с сигаретой во рту. Было еще довольно темно. Тяжелые облака то и дело закрывали луну, погружая землю в непроглядную тьму. Сполдинг отделился от скалы и коротко свистнул, подзывая гестаповца.
– Что случилось, Лиссабонец? – спросил тот, подойдя к Дэвиду.
Сполдинг произнес спокойно два слова. Только два слова:
– Heil Hitler!
И ударил нациста коротким штыком в живот. Смерть наступила мгновенно.
Тело тяжело осело на землю. И ничто не нарушило тишь. Чтобы не было слышно предсмертного хрипа, Дэвид зажал немцу рот.
Покончив с гестаповцем, Сполдинг побежал по траве к опушке леса, но вошел в него чуть левее, чем в прошлый раз. И, пройдя еще немного, остановился неподалеку от того места, где немец совсем недавно разговаривал со своими двумя сообщниками. Из-за туч выглянула внезапно луна и осветила всю поляну. Дэвид вжался в листья папоротника. Несколько секунд он лежал неподвижно, прислушиваясь. Вроде бы все спокойно. Поблизости – никого.
Луна вновь скрылась за облака. И опять мрак сгустился. Разглядеть в такой темноте труп немца, лежащего на лугу, было невозможно. Для Дэвида это имело большое значение.
Если альпийские стрелки и находились в лесу, то уж никак не на опушке. И что бы там ни было, пока что в их планы не входило спускаться в низину.
Они выжидали. Выжидали, собираясь группами где-то в других местах.
Или же просто ждали, оставаясь на месте.
Сполдинг встал на четвереньки и быстро пополз в западном направлении сквозь непролазный, как казалось, кустарник. Осторожно отодвигая преграждавшие путь ветки, чтобы не вносить дисгармонии в обычный шум ночного леса, он достиг того места, где трое людей совещались несколько минут назад. Там он никого не заметил. И не услышал ничего подозрительного. Дэвид достал из кармана спичечный коробок и вытащил две спички. Зажег одну из них и тотчас же задул. Затем зажег вторую, подержал ее пару-другую секунд и только потом погасил.
Из глубины леса, футах в сорока к северу от Сполдинга, подали ответный сигнал. Все той же вспышкой спички.
И почти одновременно Дэвид увидел вторую вспышку. В пятидесяти-шестидесяти футах к западу от себя.
И более – ничего.
Но и того, что заметил он, было достаточно.
Сполдинг быстро пополз в глубь леса. На северо-запад. Он прополз не более пятнадцати футов и прижался к стволу поваленного дерева.
Он ждал. И, ожидая, достал из кармана куртки тонкую, короткую, гибкую проволоку. На каждом конце проволоки были деревянные ручки. Появился немецкий солдат. Слишком много шума для альпийского стрелка, подумал Дэвид. По-видимому, немец спешил, встревоженный неожиданной командой вновь выйти на связь. Из этого Сполдинг сделал вывод: убитый им гестаповец стоял во главе операции. Это же значило, в свою очередь, что отряд, ожидая дальнейших распоряжений, не сдвинется с места. Не сдвинется до тех пор, пока кто-то не проявит личной инициативы и не возьмет командование группой на себя.
Впрочем, об этом не было времени думать. Немецкий солдат уже шел мимо поваленного дерева.
Держа в руках проволоку, Дэвид молча прыгнул на солдата. Петля скользнула по шлему врага и впилась ему в шею, намертво войдя в его плоть.
И снова – ни звука. Лишь глухой выдох.
Выдох, который Дэвид Сполдинг слышал уже столь много раз, что перестал реагировать на него. Как и думать о подобных вещах по завершении очередного дела.
Вокруг было тихо.
Но недолго. Внезапно Сполдинг услышал, как кто-то раздвигает ветки, пробираясь неизвестным, новым для него путем. Человек этот явно спешил, как и тот, чье мертвое тело лежало сейчас недвижно у ног Дэвида.
Сполдинг спрятал окровавленную проволоку в карман и, достав короткий штык, засунул его за пояс. Он знал: спешить некуда. Третий солдат будет ждать. Ждать, недоумевая и, возможно, испытывая страх… Последнее, однако, не обязательно, если он и впрямь альпийский стрелок. Ведь альпийские стрелки – особого рода солдаты. Они не уступали в жестокости гестаповцам. Ходили слухи, что их использовали преимущественно для проведения карательных операций. Это были настоящие роботы, способные подолгу скрываться в горных ущельях, невзирая на холод, пока не поступит приказ приступить к операции, в ходе которой они смогут вовсю проявить свой садизм.
В отношении этих выродков Дэвиду все было ясно. Альпийские стрелки заслуживают того, чтобы убивать их без тени сожаления.
Убрать еще одного для Сполдинга не составит труда. И он шагнул вперед, держа штык наготове.
– Wer?.. Wer ist dort?[900] – послышался в темноте встревоженный шепот.
– Hier, mein Soldat[901], – ответил Дэвид и вонзил штык немцу в грудь.
Партизаны спустились с холмов. Их было пятеро: четыре баска и один каталонец. Предводителем был баск, коренастый и сильный.
– Ну и прогулочку вы нам устроили, Лиссабонец! Временами мы думали, уж не сошли ли вы с ума. Матерь божия, нам же пришлось пройти с сотню миль!
– Поверьте мне, отныне тот же путь будут проделывать и немцы, и многократно, а не один лишь раз, как вы. Что там творится на севере?
– Мы обнаружили отряды альпийских стрелков, человек по двадцать. Размещены через каждые шесть километров, до самой границы. Что ж, мы так и позволим им сидеть в своих гнездах?
– Нет, – ответил Сполдинг. – Мы уничтожим их. Всех, кроме троих. Им мы позволим уйти. Пусть они расскажут гестапо то, что нам надо.
– Не понял.
– А тебе и не надо понимать. – Дэвид подошел к затухшему костру и затоптал угли. Ему надо быть в Ортегале. Это все, о чем он мог думать сейчас.
Но оказалось, что ему предстоит еще разговор. Командир партизан подошел к Дэвиду и, мрачно глядя на него, произнес взволнованно:
– Мы думаем, вы должны знать. Нам рассказали, как эти свиньи вышли на нас. Восемь дней назад.
– О чем ты? – Сполдинг был раздражен. Когда отдавались какие-то распоряжения, касавшиеся его деятельности в северном крае, то всегда учитывалась степень риска, связанного с их выполнением. Поэтому все сообщения должны были поступать к нему исключительно в письменном виде, разговаривать же о чем-то подобном он не желал. И сейчас он хотел только спать. Чтобы, выспавшись, отправиться в Ортегал. Однако у баска был озабоченный вид. Что-то, видать, случилось. И Дэвид решил выяснить все до конца.
– Рассказывай же, амиго.
– Мы вам раньше не говорили. Опасались, что гнев может толкнуть вас на какое-нибудь неосторожное действие.
– В чем же дело? Что там стряслось?
– Видите ли, Бергерон…
– Неужто?..
– Да, именно так. Они взяли его в Сан-Себастьяне. Они не сломили его, хотя истязали. Мучили целых десять дней… Били током в его интимные места, применяли другие изощренные пытки. Например, делали ему подкожные инъекции. Нам сказали, что он умер, плюнув им в лицо.
Дэвид молча смотрел на баска. Он обнаружил, что сообщение не взволновало его. Не взволновало ничуть. И данное обстоятельство встревожило Сполдинга… Послужило своего рода предостережением: следи за собой. Он обучал Бергерона. Немало времени провел с ним в горах. Часами беседовали они задушевно о различных вещах, как обычно делают это люди, оказавшись одни. И не раз сражались бок о бок. Дэвид знал, что Бергерон мог отдать за него жизнь. Он был настоящим другом, самым близким Сполдингу человеком в этом северном крае.
Два года назад известие о гибели друга вызвало бы в нем неистовый гнев. Он бы кричал, бился о землю и рвался отомстить любым способом.
Год назад он бы отошел прочь от человека, принесшего ему столь печальную весть, чтобы побыть хоть немного наедине с самим собой. Попытаться осмыслить услышанное… И пусть ненадолго погрузиться в воспоминания, связанные с другом, пожертвовавшим своей жизнью ради общего дела.
Однако сейчас он не испытывал никаких чувств.
Ровным счетом – ничего.
А это страшно – чувствовать, что не чувствуешь ничего.
– Больше никогда так не делай, ничего не скрывай от меня, – сказал он баску. – Я должен все знать. И не бойся, что я совершу вдруг безрассудный поступок.
Глава 9
13 декабря 1943 года
Берлин, Германия
Иоганн Дитрихт расположился на кожаном стуле перед столом Альтмюллера. Стрелки часов показывали уже двадцать два тридцать, а он еще не ужинал: не было времени. К тому же полет из Женевы на «мессершмитте» утомил его. Он был совершенно разбит и измучен, о чем и пытался уже несколько раз намекнуть помощнику министра.
– Мы ценим все лишения, которые вы претерпели ради общего дела, господин Дитрихт. И огромную услугу, которую вы оказали родине, – говорил вкрадчиво Альтмюллер. – Я отвлеку вас еще на несколько минут, а потом доставлю, куда пожелаете.
– В приличный ресторан, если найдется хоть один открытый в этот час, – сказал раздраженно Дитрихт.
– Извините, что задерживаю вас, лишая приятного вечера, вкусной еды, вина и хорошей компании. То есть всего того, что вы вполне заслужили… Но не огорчайтесь: в нескольких милях от города имеется неплохая гостиница. Круг клиентов там ограничен, в основном это молодые летчики, только что окончившие военное училище. Кухня превосходная.
Альтмюллер был прекрасно осведомлен об образе жизни и склонностях Дитрихта. Но Дитрихт был слишком важной птицей в промышленной элите, поэтому ему старались угождать все. Герр Альтмюллер не был исключением.
Иоганн Дитрихт не счел нужным поблагодарить Альтмюллера за заботу о нем: баловень судьбы, он считал подобное отношение к своей особе чем-то само собой разумеющимся. Его всегда и везде ублажали. Он был важной персоной, и остальные – люди помельче в его представлении – старались вовсю угодить ему. То же делал сейчас и герр Альтмюллер.
– Неплохая идея. Мне так необходимо расслабиться. День был ужасный. Как, впрочем, и предыдущие дни.
– Может, у вас есть свои предложения?..
– Нет-нет, я воспользуюсь вашим советом… А теперь займемся делом.
– Отлично. Обсудим кое-какие детали, чтобы избежать ошибок… Как американец воспринял предложение о Буэнос-Айресе?
– Он аж подпрыгнул. Мерзавец, видно по всему. В глаза никогда не смотрит, но знает, что говорит. Меня буквально все в нем раздражало: не только то, как он держал себя, но и манера одеваться, и даже его ногти. В общем, отвратительнейший тип!
– Понятно. Но, может, вы не совсем правильно его поняли?
– Я владею английским в совершенстве, понимаю даже нюансы. Он был очень доволен. Во-первых, это место находится в тысячах миль от Германии и, во-вторых, контролируется, пусть и формально, американцами.
– Мы предвидели такую реакцию. А у него имеются официальные полномочия на ведение подобных дел?
– Само собой. В этом нет никакого сомнения. Несмотря на свой непрезентабельный, неряшливый вид, он – птица важная, из тех, кто принимает решения. Изворотлив, бесспорно. Но что бы там ни было, главное для него сейчас – совершить сделку с нами.
– Обсуждали ли вы хотя бы в самых общих чертах, как оценивают ее наши контрагенты?
– Разумеется! Кенделл говорил без разных там обиняков или двусмысленностей. Как я понял, для него данная акция – обычная финансовая операция. Ничего сложного, все просто и ясно. Я уверен, что в разговоре со мной он не лукавил, когда касался лишь практических аспектов нашего партнерства и оперировал при этом только цифрами. Не думаю, что у него были какие-то задние мысли. Во всяком случае, у меня нет никаких оснований сомневаться в его искренности.
– Мы так и предполагали. А Райнеман? Он им подходит?
– Они ничего не имеют против него. Чтобы устранить возможные подозрения в наш адрес, я прямо заявил о том, что мы идем на определенный риск, имея дело с этим человеком: ведь как-никак ему пришлось в свое время покинуть Германию. Однако для Кенделла куда больший интерес представляет тот факт, что Райнеман сказочно богат.
– А теперь поговорим о сроках. Здесь все должно быть четко и ясно. И поэтому нам не мешало бы уточнить кое-какие детали. Любая ошибка с моей стороны может испортить все дело. Как я понял вас, у американца имеются определенные прикидки относительно того количества карбонадо и борта, которое мы рассчитываем получить…
– Да-да, конечно, – перебил Альтмюллера Дитрихт, как поступают обычно дети, когда им не терпится что-то сказать. – И все же у него не было ни малейшего представления о подлинных наших потребностях в этих материалах. Я, понятно, запросил максимум. И поставил условием сокращение сроков поставки означенных грузов. Было оговорено также, что товар будет доставляться нам непосредственно с места добычи алмазов: брать эти минералы со складов довольно рискованно.
– Я не уверен в том, что мне тут все ясно. Как бы не попасть нам впросак.
– Наши партнеры оказались в исключительно сложном положении из-за собственных же мер безопасности. Согласно сведениям, полученным нами месяц назад, хранилища промышленных алмазов находятся под неусыпным надзором. Чтобы вынести хотя бы один килограмм, требуется дюжина подписей. И понятно, изъятие нужного нам количества не останется незамеченным.
– Таковы уж недостатки демократической системы. Даже мелкие чиновники могут совать всюду нос. И никто не в силах воспрепятствовать им, коль скоро их облекли властными полномочиями. Глупость какая-то.
– Кенделл заметил между прочим, что запасы в хранилищах трогать не следует ни при каких обстоятельствах: это вызовет слишком много вопросов и к тому же сразу станет известно слишком большому числу людей. В службе безопасности, курирующей подобного рода складские помещения, полным-полно мастеров своего дела, от которых ничто не укроется.
– Нам придется согласиться с нашими партнерами, – сказал Альтмюллер, поскольку и сам пришел к тому же выводу независимо от того, что услышал от Дитрихта. – Согласно нашим расчетам, доставка груза в место назначения должна быть произведена в срок от четырех до шести недель. Но нельзя ли как-нибудь сократить его?
– Можно. Если мы захотим сами заняться извлечением алмазов непосредственно из породы.
– Это исключено. К чему нам лишние тонны ничего не стоящего груза, которые уйдут затем в отходы? Мы должны получить от наших партнеров уже чистый продукт.
– Естественно. Я так и сказал об этом в Женеве.
– Мне кажется, они просто тянут время. Я должен, герр Дитрихт, подумать над тем, что узнал от вас. Кое-что в позиции противной стороны смущает меня, представляется несообразным. Тем более что этот Кенделл, судя по вашим словам, хитрая бестия.
– Да, это так. И вместе с тем он стремится заключить с нами сделку. В разговоре со мной американец прибегнул к аналогии, подтверждающей искренность его слов. Он сказал, что они столкнулись с той же проблемой, какая встала бы и перед вором, если бы тот забрался вдруг в подвалы Национального банка в штате Кентукки и попытался вынести оттуда ящики со слитками золота… Кстати, мы уже твердо решили провернуть это дело?
– Вроде бы. Нашему агенту в Женеве сообщат имя того человека в Буэнос-Айресе, с кем мы должны поддерживать связь?
– Да. Через три или четыре дня. Кенделл полагает, что это будет ученый Спинелли. Специалист по гироскопам.
– Думаю, надо навести о нем справки. Он итальянец?
– Совершенно верно. И в то же время – гражданин Соединенных Штатов.
– Ясно. Так оно и должно было быть. Приборы – вещь тонкая. И чем еще предстоит нам заняться, так это проверкой и перепроверкой всех и каждого, задействованного в операции, пока наконец все не будет уже позади. В общем, рутинная работа, ритуал своего рода.
– Для вас – возможно, но не для меня. Я умываю руки. Хватит и того, что я положил начало. Уже внес в это дело свой вклад, и к тому же, полагаю, немалый.
– Разумеется, разумеется. Не сомневаюсь, что вы оправдали доверие фюрера, выполнив с честью возложенную на вас миссию. Надеюсь, вы никому не говорили о своей поездке в Женеву?
– Ни одной живой душе. Я не обману фюрера. Он это знает. Как не обманывали его и мой отец со своим братом, моим дядей. Дитрихты – люди преданные до конца.
– Фюрер не раз говорил об этом. Итак, мы с вами обговорили все, mein Herr.
– Вот и отлично! У меня вконец расшатаны нервы!.. Я принимаю ваше предложение насчет ресторана. Возьмите заботу о нем на себя, а я тем временем вызову по телефону свою машину.
– Как вам угодно. А может, будет проще, если вас доставит туда мой личный шофер? Я уже говорил вам, там нечто вроде закрытого клуба. Шофер, молодой парень, знает, как все устроить. – Альтмюллер взглянул на Дитрихта. Их глаза встретились на короткое мгновение. – Фюрер будет огорчен, если узнает, что я чем-либо вам не угодил.
– Хорошо, я согласен. Так и в самом деле проще. Не будем же расстраивать фюрера.
Дитрихт выбрался из своего кресла. Альтмюллер тоже поднялся и подошел к нему.
– Благодарю, господин Дитрихт, – сказал помощник министра, протягивая руку. – Придет время, и все узнают о вашем выдающемся подвиге. Вы подлинный герой рейха, mein Herr. Для меня большая честь быть знакомым с вами. Адъютант проводит вас к машине. Шофер уже ждет.
– Замечательно! До свидания, господин Альтмюллер!
Иоганн Дитрихт вышел вразвалочку. И тотчас же Франц нажал кнопку на своем столе.
К утру Дитрихт будет уже мертв. И если кто-то и отважится говорить об этом ужасном, загадочном событии, так только шепотом.
Дитрихта, которому не повезло на сей раз, должны непременно убить.
И тогда не останется ни одной нити, которая связывала бы переговоры в Женеве с правителями рейха. А заправлять всем в Буэнос-Айресе будут отныне Эрих Райнеман и бывшие его собратья по бизнесу в немецкой промышленности.
Он же, Франц Альтмюллер, тут ни при чем.
Истинный руководитель операции предпочтет и впредь укрываться в тени.
15 декабря 1943 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Свенсону не по душе были методы, к которым приходилось порой прибегать. Все это, чувствовал он, лишь начало нескончаемой цепи обманных ходов, которые претили ему, как человеку, не склонному к нечистой игре. И хотя в ловкости он, возможно, и не уступал искушеннейшим в грязных делах махинаторам, то обстоятельство, что генерал принял участие в сомнительной сделке, объяснялось исключительно его верностью долгу, требовавшему от него определенных жертв, но никак не присущими ему внутренними качествами.
А методы и впрямь не отличались благородством. Взять хотя бы слежку за людьми, не подозревающими даже, что они денно и нощно находятся «под колпаком». За ними неустанно надзирают, ловят каждое их слово. А те между тем совершенно свободно, без всякой опаски выражают свои мысли, чего, понятно, не стали бы делать, если бы знали, что глаза и уши – буквально повсюду и все, что они говорят, с помощью подслушивающих устройств записывается тотчас на пленку. Такого рода работой должны заниматься принадлежащие к иному миру лица. Вроде Эдмунда Пейса. Но никак не он, генерал Свенсон.
У этих людей было все, что им требовалось для успешной работы. Для конфиденциальных встреч в распоряжении военной разведки имелись специально оборудованные помещения, разбросанные по всему Вашингтону, и к тому же в самых неожиданных местах. Пейс дал Свенсону целый список таких «уголков», и тот выбрал отель «Шератон». Четвертый этаж, номер 4М. Из двух комнат, как значилось в перечне апартаментов. В действительности же там имелась еще одна, третья по счету, комната, но о ней знали не многие. От остальных двух помещений ее отгораживала стена с зеркалами одностороннего обзора, позволявшими наблюдать за всем, что происходило снаружи. В потайном закутке, на полках под обзорными зеркалами, размещались магнитофоны. Усилители доносили внутрь речь из наружных комнат практически без всяких помех. Правда, написанные в легких, пастельных тонах картины импрессионистов, прикрывавшие и в спальне, и в гостиной обзорные зеркала, должны были, казалось бы, мешать визуальному наблюдению за номером. На самом же деле они ничему не мешали.
Организовать встречу трех человек в этой комнате в «Шератоне» было совсем несложно. Свенсон позвонил Джонатану Крафту, этому представителю «Паккарда», и сообщил ему, что Уолтер Кенделл вылетел из Женевы вскоре после полудня. Занимавший высокий пост генерал напугал своего штатского собеседника тем, что военной разведслужбе, возможно, вздумается прослушивать телефонные разговоры, которые тот будет вести, и затем, с учетом данного обстоятельства, посоветовал Крафту снять номер в одном из отелей в центре города, пользующихся особой популярностью среди деловых людей. Например, в том же «Шератоне».
Крафт старался изо всех сил. Раз высокопоставленный представитель военного департамента рекомендовал ему «Шератон», значит, обращаться надо только в этот отель. И он тотчас заказал там номер, не подумав даже о том, чтобы известить о своем разговоре с генералом Говарда Оливера из «Меридиан эйркрафт».
Крафт выполнил поручение Свенсона, остальное уже – не его забота.
Когда Свенсон встретился с Уолтером Кенделлом спустя час после прибытия этого эмиссара в Вашингтон, то был потрясен неряшливым видом бухгалтера, объяснявшимся отнюдь не долгой дорогой, а исключительно присущей ему неопрятностью. Несобранность его натуры проглядывала не только в манере одеваться, но и в жестикуляции, и в бегающем взгляде. Этот среднего роста человек чем-то напоминал суслика. Казалось странным, что такие люди, как Оливер и Крафт, – особенно Крафт, – могут общаться с Уолтером Кенделлом. По-видимому, они были высокого мнения об этом человеке, подумал Свенсон. Владелец одной из нью-йоркских аудиторских фирм, Кенделл проявлял незаурядный талант аналитика, когда дело касалось финансов. Известно было также, что к услугам этого искуснейшего мастера манипуляции проектами и статистикой прибегали многие компании.
Бухгалтер никому не пожал руки. Он направился прямо к креслу напротив дивана, сел и открыл портфель. Свой доклад Кенделл начал весьма выразительно:
– Этот сукин сын оказался гомиком, клянусь богом!
Затем в течение часа он подробно изложил все, что произошло в Женеве. Обговоренные объемы поставок борта и карбонадо, качественные показатели этих материалов, Буэнос-Айрес, Джан Спинелли, технические характеристики гироскопов и условия их отгрузки и, наконец, посредник, Эрих Райнеман, еврей, находящийся ныне в изгнании, – ничто не было упущено им. Суслик оказался толковым парнем. Его не смутили перипетии переговоров. Он чувствовал себя как рыба в воде.
– Можем ли мы быть уверенными в том, что сделка будет честной? – спросил Крафт.
– Да о чем вы? – состроил гримасу Кенделл и ухмыльнулся, глядя на представителя «Паккарда». – Мы же не дураки, черт возьми!
– Они могут дать нам совсем не то, что нужно, – продолжал Крафт. – Подсунуть какую-нибудь ерунду!
– Он дело говорит, – заметил толстяк Оливер и пожевал губами.
– А мы им взамен отправим ящики битого стекла, не так ли? Вы что думаете, им не приходили в голову подобные мысли?.. Но ни они, ни мы не пойдем на такое. И все по одной и той же причине: над нашими благородными головами навис уже топор палача. Мы не друг друга боимся, а кое-кого пострашнее.
Оливер, сидящий напротив Кенделла, уставился на бухгалтера:
– Там – генералы Гитлера, здесь – военное ведомство.
– Правильно. И мы, и они занимаемся лишь встречными поставками. Во имя господа бога, отчизны и доллара или двух. Как у нас, так и у них ситуация не из легких. Мы не указываем этим чертовым генералам, как следует вести войну, так пусть же и они не учат нас, как поддерживать на должном уровне промышленное производство.
Конечно, мы находимся в неравном с генералами положении. Мы не станем вопить, если они окажутся вдруг незадачливыми стратегами и проиграют сражение. Зато стоит только произойти задержке с поставкой того или иного вида продукции, как эти сукины дети впиваются нам в шею. Разве справедливо такое? Гомик Дитрихт придерживается по данному вопросу той же точки зрения, что и я. Мы должны сделать все, чтобы спасти свою шкуру.
Крафт вскочил с дивана. Он был явно растерян.
– О чем это вы? – произнес он взволнованно. – О каком спасении может идти речь, если мы имеем дело с врагами?
– Кого именно подразумеваете вы под словом «враги»? – Кенделл, не глядя на Крафта, переложил бумаги на колени. – Впрочем, не все ли равно? Дела в общем-то обстоят не так уж и плохо. Кто бы ни победил, каждому из нас перепадет кое-что. И мы понимаем это.
На короткое время наступила тишина. Оливер, не сводя взора с Кенделла, подался вперед.
– Да, мы урвем свой кусок. То, что говорите вы, имеет глубокий смысл.
– Еще бы! – ответил бухгалтер, быстро взглянув на Оливера. – Мы превратим их города в груду развалин, будем бомбить заводы и фабрики до тех пор, пока от них ничего не останется, и, наконец, полностью разрушим транспортную систему, включая железные дороги и автомагистрали. Короче, сделаем все, что сможем. А затем начнем получать дивиденды. И дивиденды неплохие. Я имею в виду те доходы, которые принесут нам наши вложения в восстановление Германии.
– А что, если она победит? – спросил Крафт, стоя возле окна.
– Такого быть не может, – заявил уверенно Кенделл. – Вопрос только в том, сколь велик будет ущерб, понесенный обеими воюющими сторонами. Мы знаем твердо: чем больше будет разрушено, тем больше потребуется средств, чтобы восстановить все, как было. В частности, в той же Англии. И если вы, парни, проявите ловкость, то сумеете воспользоваться теми широкими возможностями, которые появятся после войны.
– Алмазы… – Крафт отвернулся от окна. – На что они?
– Какое это имеет значение? – Кенделл взял листок и что-то записал на нем. – У наших партнеров – аховое положение. Такое же, как, впрочем, и у нас, из-за этих чертовых навигационных систем… Кстати, Говард, у вас состоялся уже предварительный разговор с руководством приисков?
Оливер, придав лицу задумчивое выражение, замигал глазами.
– Да. Я связался с «Кенингом». С представительством этой компании в Нью-Йорке.
– И что же вы сказали им?
– Только то, что предмет наших переговоров должен храниться в глубокой тайне. И что действуем мы с санкции военного департамента. Непосредственно за нами стоит ведомство Свенсона, хотя и его не во все посвятили.
– Ну и как, купились они на это? – спросил бухгалтер, продолжая писать.
– Я сказал, что деньги они получат вперед. А это как-никак не один миллион. Мы встречались в «Бэнкерс-клубе».
– Выходит, они купились все же, – констатировал Кенделл.
– Уолтер, – вновь заговорил Оливер, – вы рассказали о наших делах Спинелли. Мне не нравится это. Он не из тех, на кого можно положиться.
Кенделл перестал писать и посмотрел на представителя «Меридиана».
– Я не собирался говорить ему что-либо такое. Сказал только, что мы намерены приобрести чертежи приборов и что перед тем, как мы заплатим за них, он должен проверить их аутентичность.
– Все равно это не дело. Его нельзя отрывать от той работы, которой он занимается в данный момент. Во всяком случае, сейчас. Чтобы не было лишних вопросов. Найдите-ка лучше кого-нибудь еще.
– Я понимаю вас. – Кенделл отложил карандаш и дотронулся до кончика носа, как делал всегда, когда погружался в мысли. – Подождите-ка минутку… Кажется, есть кое-кто. В Пасадене. Отъявленный мерзавец, но дело свое знает. – Бухгалтер чуть не поперхнулся от смеха. – С ним, правда, не поговоришь… Я хочу сказать, что он не может разговаривать.
– Он что, не в своем уме?
– Не без проблем, но он гораздо лучше, чем Спинелли, – ответил Уолтер, дописывая что-то на клочке бумаги. – Я позабочусь об этом… но не бесплатно.
Оливер пожал плечами:
– Включите это в статью дополнительных расходов. Что еще?
– Мы должны иметь кого-то в Буэнос-Айресе. Кто стал бы поддерживать связь с Райнеманом и обговорил с ним все детали предстоящей операции.
– И кто же, по вашему мнению, смог бы представлять там наши интересы? – спросил Крафт, сцепив в волнении руки.
Бухгалтер ухмыльнулся, обнажая желтые зубы.
– Уж не вздумалось ли вам самому взяться за выполнение этой миссии? Вы вполне подошли бы на эту роль: вид у вас как у заправского священника.
– Боже храни, конечно же, нет! Я просто… нет! Я просто…
– Сколько вы требуете, Кенделл? – вмешался Оливер.
– Больше, чем вам хотелось бы заплатить, но, думаю, у вас нет выхода. Постараемся переложить все на Дядюшку Сэма. Я же со своей стороны сделаю все, что смогу, чтобы спасти вас.
– Полагаю, вам это удастся.
– В Буэнос-Айресе полно военных. Пусть же Свенсон подберет кого-либо из них.
– Он не станет впутываться в это дело, – заметил торопливо Оливер. – Он человек особенный. И ему неприятно само ваше имя.
– Ну и черт с ним, раз так. Но этому Райнеману нужны определенные гарантии. Я прямо заявляю вам об этом.
– Свенсону не по душе придется вся эта затея, – проговорил Крафт громко и решительным тоном. – Мы же, в свою очередь, не хотим раздражать его.
– Да шут с ним, с этим дерьмом! Видите ли, боится запачкать мундир!.. Коли так, не станем пока что трогать его. Дайте мне время: я должен кое-что уточнить. Может, мне удастся придумать что-нибудь такое, чтобы он, несмотря ни на что, вышел сухим из воды, не замарав своей чести. Не исключено, например, что ему будет спущен сверху соответствующий приказ. Не без моего, конечно, участия.
* * *
Он не желал запятнать честь мундира…
Как хотелось бы того Кенделлу, мистеру Кенделлу, подумал Свенсон, подходя к лифту.
Но остаться чистеньким теперь не удастся. Хочешь не хочешь, а ему придется запачкать мундир. Появление на сцене человека по имени Эрих Райнеман не оставляет иного выхода.
Гитлер допустил просчет в отношении Райнемана. Об этом знали в Берлине. Как знали и в Лондоне, и в Вашингтоне. Райнеман был человеком, превыше всего ставившим власть – финансовую, политическую, военную. И считал, что она непременно должна быть сосредоточена в одних руках. Что же касается личных его планов, то он вполне определенно стремился занять ведущее положение в верхнем эшелоне властных структур.
То же, что он еврей, – чистейшая случайность. И после войны это уже не будет иметь никакого значения.
Как только окончится война, к Эриху Райнеману обратятся с просьбой вернуться на родину. Это будет продиктовано необходимостью возрождения германской промышленности на жалких руинах, оставшихся от нее. И подкреплено соответствующим требованием со стороны финансовых воротил мирового масштаба.
Райнеман снова выйдет на международный рынок, но более могущественным, чем прежде.
Для этого ему нет никакой необходимости заниматься сомнительными делами в Буэнос-Айресе.
Которые, однако же, еще более укрепили бы его позиции, дав ему в руки козырные карты.
Сам тот факт, что он знает о сделке, не говоря уже о личном участии Райнемана в операции, предоставляет в его распоряжение необычайной силы оружие, которое он сможет в случае чего использовать против любой из сторон и против любого правительства замешанных в этой махинации стран.
Прежде всего – против Вашингтона.
Райнеман должен быть уничтожен.
После завершения сделки.
И уж это одно обуславливало необходимость для Вашингтона иметь в Буэнос-Айресе своего человека.
Глава 10
16 декабря 1943 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Высших офицеров «Фэрфакса» редко тревожили вызовами в столицу, и полковник Эдмунд Пейс недоумевал, зачем он понадобился начальству.
Лишь стоя перед столом генерала Свенсона, Пейс начал догадываться о причине столь срочного вызова. Инструкции генерала были краткими, но содержательными. Пейс должен был востребовать множество составленных разведслужбой дел, хранившихся в десятках кабинетов, защищенных от посторонних надежнейшими запорами. И немало из них изучить самым тщательным образом.
Свенсон заметил, что Пейс не в восторге от такого задания. Начальнику разведцентра в Фэрфаксе не удалось скрыть охватившего его на первых порах чувства недоумения. Агент, в котором нуждался генерал, должен был свободно владеть как немецким, так и испанским. И обладать к тому же определенными познаниями в области самолетостроения. Разбираться, например, в таких вещах, как динамика металлических конструкций и устройство навигационных систем. Правда, от него не требовалось быть специалистом высшего класса. Главное – чтобы он не оказался профаном, знающим обо всем лишь понаслышке. И имел «крышу». Скажем, числился официально сотрудником посольства в какой-либо стране. Что позволило бы ему свободно общаться не только с дипломатами, но и с представителями деловых кругов.
Пейсу не понравилось то, что он услышал. Ему известно было и о прощупывании почвы в Йоханнесбурге, и о тайной встрече в Женеве. И он решил возразить. Но стоило только полковнику прервать Свенсона, как тот поставил его на место, посоветовав подождать с замечаниями, пока старший по званию не кончит говорить.
Агент в Буэнос-Айресе, продолжал генерал, должен уметь еще быстро и бесшумно убрать в случае чего то или иное лицо. То есть обладать качеством несколько необычным, как признал он же сам, для человека, неплохо разбирающегося в технике.
Итак, на роль агента в Буэнос-Айресе следовало подобрать кого-то такого, кому не раз уже приходилось убивать. Не в перестрелке с врагами, когда при виде того, что творится на поле боя, и слыша шум битвы, боец приходит в неистовство. А при встрече с противником один на один. Когда с жертвой расправляются внезапно и молча.
Узнав об этом, Пейс по-иному взглянул на дело. Выражение его лица явно говорило о том, что он понял одно: чем бы ни занимался в данный момент его начальник, это было вовсе не то, что казалось ему. Для выполнения обычных своих функций военному департаменту подобные люди не требовались.
Начальник «Фэрфакса» не стал вдаваться в подробности, осознав со всей очевидностью, что ему предстоит пересмотреть в одиночку целую гору личных дел. И поинтересовался лишь, каким кодом следует обозначать в донесениях полученное им задание.
Свенсон, по-прежнему сидя в кресле, склонился над картой, которая вот уже более трех часов лежала перед ним на столе…
– Пусть это будет «Тортугас», – сказал он, немного подумав.
18 декабря 1943 года
Берлин, Германия
Альтмюллер внимательно, с лупой в руке разглядывал печать на коричневом конверте. Чтобы лучше видеть, он зажег лампу. И остался доволен: печать была подлинная.
Курьер немецкого посольства в Аргентине прилетел из Буэнос-Айреса через Сенегал и Лиссабон и вручил конверт лично ему, как было условлено. Поскольку курьеру предстояло вернуться назад, Альтмюллер, не желая давать ему повод для обид, поговорил с ним о том о сем в легкой, ни к чему не обязывающей манере. И высказал ему, пусть и в завуалированной форме, свои сожаления по поводу того, что перечислением денежных средств посольству ведает министерство финансов. Но что он, Альтмюллер, мог с этим поделать? Тем более что, как говорят, посол – давнишний приятель Шпеера.
Оставшись один, Альтмюллер переключил все свое внимание на конверт. Срезав верхний край пакета, он извлек из него плотный лист. Письмо было написано четким и твердым почерком Райнемана.
«Дорогой Альтмюллер!
Служение рейху – большая честь для меня. Весьма благодарен тебе за обещание, что о моем участии в операции будут уведомлены многие из старых моих друзей. Верю, что ты сделаешь в этом направлении все, что только возможно в сегодняшней ситуации.
Думаю, тебе небезынтересно будет узнать о том, что мои суда под нейтральным парагвайским флагом совершают регулярные рейсы в прибрежных водах Южной и Центральной Америки от Пунта-Дельгады на юге до самого Карибского моря. Возможно, ты сочтешь нужным воспользоваться данным обстоятельством. Кроме того, у меня имеется несколько судов, в основном малых и средних размеров, с мощными двигателями. Они могут быстро перемещаться в прибрежных водах, заправляясь на моих складах горючего, и покрывать большие расстояния в короткий срок. Конечно, их не сравнить с самолетами, но зато их передвижение может совершаться в глубокой тайне, в то время как аэродромы находятся под неусыпным надзором. Даже нам, нейтралам, приходится постоянно обходить стороной заслоны.
Надеюсь, что приведенная тут мною информация послужит в какой-то мере ответом на твои несколько странные, не вполне понятные мне вопросы.
В будущем прошу тебя излагать свои мысли более точно. И скажу еще – можешь не сомневаться в моей верности рейху.
Замечу также, что мои компаньоны из Берна сообщили мне, что у твоего фюрера в последнее время появились признаки усталости. Этого следовало ожидать, не так ли?
Помни, мой дорогой Франц, что идея всегда и неизменно превыше человека. И сейчас мы сами можем убедиться лишний раз в том, что главное – это идея, но отнюдь не человек, носитель ее.
Жду твоих писем.
Эрих Райнеман».
До чего же высокопарен он, этот Райнеман!.. Взять хотя бы, к примеру, такие слова: «Можешь не сомневаться в моей верности рейху»… «Мои компаньоны из…» «Появились признаки усталости»… «Этого следовало ожидать»…
Или вот еще: «Главное – это идея, но отнюдь не человек»…
В своем послании Райнеман дал ясно понять, сколь широкими возможностями он обладает, сколь крепкое положение занимает в мире финансов, сколь «законен» проявляемый им интерес ко всему, что касается их общих дел, и сколь глубока его преданность Германии. Подчеркнув все эти обстоятельства, он поставил себя выше самого фюрера. И, таким образом, вынес приговор Гитлеру – для вящей славы рейха. Без сомнения, у Райнемана есть фотокопии его письма. И он, конечно же, заведет досье, куда будет заносить буквально все, что только связано с операцией в Буэнос-Айресе. Чтобы, воспользовавшись им в один прекрасный день, возвести себя на вершину власти в послевоенной Германии. А то и во всей Европе. В его руках ведь будет оружие, гарантирующее ему претворение в жизнь любых амбициозных планов.
И в случае победы антигитлеровской коалиции, и в случае ее поражения. Союзников не может не тревожить мысль о такой перспективе, поскольку никому не известно, как поведет себя Райнеман: постарается ли забыть об операции или же, воспользовавшись доверенной ему тайной, вознамерится вдруг прибегнуть к шантажу.
Так-то вот, подумал Альтмюллер. Он неплохо знал Райнемана. Этот человек неизменно добивался успеха, за что бы ни брался. Его отличала исключительная методичность буквально во всем. Он никогда не порол горячку: скрупулезно изучал все детали, прежде чем сделать очередной ход. И еще его отличало необычайно богатое воображение.
Альтмюллер вновь взглянул на слова Райнемана: «В будущем прошу тебя излагать свои мысли более точно».
Франц усмехнулся. Райнеман прав. Он, Альтмюллер, и в самом деле излагал свои мысли крайне туманно. Но тому имелись свои причины, и весьма веские: ему самому не было ясно, за что он берется, или – что будет, вероятно, точнее – на что именно толкают его. Он знал только то, что ящики с карбонадо должны быть тщательно проверены, а на это нужно время. Больше, чем представляет себе Райнеман, если только информация, которую Франц получил из Пенемюнде, соответствует действительности. Согласно этой информации, американцам ничего не стоит поставить низкокачественный борт, отличие которого от качественного материала может заметить только специалист. Такие же, не отвечающие требуемым техническим характеристикам, промышленные алмазы рассыплются при первом же соприкосновении со сталью.
Если бы операцию проводили одни англичане, то оснований для подобных опасений было бы несколько меньше.
Американцам удалось-таки добиться согласия своей разведслужбы на осуществление сделки. Если только она сама не причастна к ней. В последнем, впрочем, Альтмюллер сомневался. Эти американцы – отъявленные прохвосты. Они предъявляют требования к своим промышленникам и верят, что те непременно выполнят их. И однако же им придется закрыть глаза кое на что: в Вашингтоне чересчур уж много лицемерно разглагольствуют о бесхитростных, пуританских чертах в характере американцев.
Американцы эти ведут себя словно дети. Дети же, когда сердятся или чем-то недовольны, могут быть очень и очень опасны.
Содержимое ящиков с промышленными алмазами необходимо проверить самым тщательным образом.
И не где-нибудь, а в Буэнос-Айресе.
Если будет принято окончательное решение о совершении сделки, то следует подумать еще и о том, как избежать риска, связанного с транспортировкой борта или карбонадо: во время перевозки они могут взлететь в результате бомбового удара в воздух или же утонуть в море. Поэтому было бы вполне логично спросить Райнемана, какими путями можно будет вывезти тайно товар. Вероятно, разумней всего было бы переправить борт в Германию на самом безопасном в современных условиях транспортном средстве.
А именно – на подводной лодке.
Райнеман поддержит такую идею. Оценит ее по достоинству, увидев в субмаринах надежное средство связи, которое можно будет использовать и в дальнейшем.
Альтмюллер в волнении принялся ходить по комнате, пытаясь размять затекшую от долгого сидения в кресле спину. Взгляд его задержался на кресле, в котором еще несколько дней назад сидел Иоганн Дитрихт.
Дитрихта уже нет в живых. Своенравный и незадачливый, он был найден в залитой кровью постели. Поскольку быстро распространившиеся слухи о бурно проведенном им накануне вечере порочили имя этого человека, было принято решение похоронить его тело как можно быстрее и тем самым покончить с разговорами о погибшем промышленнике.
Интересно, а как бы поступили американцы в подобном случае? Проявили бы такую же поспешность?
Альтмюллер усомнился в этом.
19 декабря 1943 года
Фэрфакс, Вирджиния
Свенсон стоял молча перед тяжелой стальной дверью сборного металлического строения. Лейтенант, находившийся на дежурстве, связался по внутреннему телефону с начальником охраны, назвал ему имя генерала и затем, положив трубку, вторично откозырял. Тяжелая стальная дверь открылась, и генерал вошел внутрь.
Начальник «Фэрфакса» был один, как и приказал Свенсон. Он стоял справа от стола с папкой в руках.
– Доброе утро, генерал, – приветствовал Пейс старшего по чину.
– Здравствуйте. Вы быстро управились с заданием, – отозвался Свенсон.
– Возможно, это не совсем то, на что вы рассчитывали, но это лучшее из того, что имеется… Садитесь. Я расскажу вам о кандидате. Если понравится, то папка ваша, а нет – мы отправим ее в архив.
Свенсон подошел к одному из стульев, стоявших перед столом полковника, и сел. Видно было, что он недоволен. Эд Пейс, как и многие из подчинявшихся ему участников тайных операций, вел себя так, словно был подотчетен лишь господу богу, причем и для всевышнего он не сделал бы исключения, подвергнув его, будто обычного смертного, проверке со стороны сотрудников «Фэрфакса». Свенсон подумал, что было бы куда проще, если бы Пейс отдал ему досье и предоставил возможность самому ознакомиться с содержанием папки.
С другой стороны, при составлении инструкций, которым следовали в «Фэрфаксе», учитывалась возможность, пусть и маловероятная, того, что выданные кому-то материалы могут попасться на глаза шпиону. Данное обстоятельство, однако, может сыграть на руку службе безопасности, важно только проследить за перемещениями разведчика, который проводит, к примеру, неделю-другую в самом Вашингтоне, а затем перебирается куда-либо еще – скажем, в ту же Новую Зеландию или на Соломоновы острова. В методах Пейса была своя логика: вовремя обнаруженная утечка информации, если таковая и в самом деле произойдет, позволит выявить месторасположение вражеской агентурной сети.
Все это раздражало до чертиков. А Пейс, похоже, чувствовал себя великолепно. Он начисто лишен чувства юмора, этот служака, подумал Свенсон.
– Человек, о котором пойдет речь, великолепно проявил себя в деле. Действует самостоятельно, на свой страх и риск, как и другие, отправленные нами в горячие точки. Свободно владеет несколькими языками. Обладает безупречными манерами и имеет надежное прикрытие. Моментально приспосабливается к новым условиям. Ведет себя непринужденно в любой социальной среде и где бы он ни был – на чаепитии ли в посольстве или в трактире, посещаемом каменщиками и прочим рабочим людом. Легок на подъем, пользуется доверием у окружающих.
– Все, что вы сказали, полковник, характеризует его лишь с положительной стороны.
– Если это действительно так, то я сожалею. Хотя он и в самом деле бесценен для нас в том месте, где пребывает сейчас. Но вы не дослушали меня до конца. Возможно, ваше представление о нем несколько изменится.
– Продолжайте.
– К негативным сторонам его биографии можно отнести то, что он не из военных. Я не имею в виду, что он штатский: у него как-никак звание капитана, которое, думается мне, однако, для него ровным счетом ничего не значит. Смысл моих слов сводится к тому, что он не из тех, кто послушно выполняет спускаемые сверху распоряжения. Создал целую агентурную сеть и сам возглавляет ее. Уже почти четыре года.
– Так что же тут плохого?
– Невозможно предсказать, как он поведет себя, когда ему придется все же выполнять чужие приказы.
– У него не будет условий для импровизаций. Приказы будут предельно четкими и ясными.
– Вот и хорошо… Второй его недостаток заключается в том, что он не является специалистом в области аэронавтики…
– Вот это действительно плохо, – произнес Свенсон резко. Пейс лишь зря отнимает у него время. Агенту в Буэнос-Айресе необходимо будет вникать во все детали происходящего там. И возможно, не только вникать.
– Он не полный профан в этом деле. И к тому же из тех, кто справится с любым заданием.
– Что вы хотите сказать?
– По специальности он инженер-строитель. Неплохо разбирается в различных механизмах, электрооборудовании и металлических конструкциях. В прошлом занимался возведением зданий, полностью отвечая за строительные работы от начала и до конца – от закладки фундамента и до отделки. И великолепно читает чертежи.
Свенсон подумал немного и затем кивнул, ничем не выказывая своего отношения к последнему замечанию Пейса.
– Хорошо. Что же еще?
– Наиболее трудным для нас оказалось выполнить ваше требование о том, чтобы кандидат не только обладал определенными техническими знаниями, но и мог в случае необходимости убрать то или иное лицо. Кстати, вы сами признали, что подобрать такого человека – дело непростое.
– Да, это так. – Свенсон почувствовал, что настал момент подбодрить Пейса, который выглядел страшно усталым: поставленная перед ним задача была не из легких. – Должен заметить, вы славно потрудились. Скажите, а есть ли в этих бумагах какие-нибудь записи, которые подтверждали бы, что вашему «не из военных» и «легкому на подъем» инженеру приходилось уже убирать неугодных?
– Мы стараемся избегать такого рода упоминаний в досье, потому что…
– Ну что ж, пусть так. Вы, надеюсь, понимаете, что интересует меня.
– Да, конечно. Хоть и не хотелось бы говорить об этом, но я вынужден констатировать: когда у него не было иного выхода, он совершал и то, что вы имели в виду. Никто еще, за исключением наших людей в Бирме и Индии, не прибегал столь много раз к подобным крайним мерам, как он. И чтобы вы знали, замечу еще: данные вещи он делал без колебаний.
Свенсон хотел что-то сказать, но затем заколебался. Сдвинув брови, он взглянул вопросительно на Пейса. И, не удержавшись, спросил все же:
– Неужто такие люди не вызывают у вас чувства недоумения?
– Их специально готовят к этому. Как и другие, они лишь выполняют свою работу – во имя определенной цели. По натуре он не убийца. Один из самых порядочных наших людей.
– Никогда не пойму я вашей работы, Эд. Странная она какая-то.
– Вовсе нет. А я вот не смог бы работать по вашему ведомству в военном департаменте. Эти карты, схемы, диаграммы, переговоры с поставщиками свели бы меня с ума… Ну как вам наш парень?
– А вы предлагаете выбор?
– Да. И у каждого из кандидатов есть к чему придраться. Те из них, кто владеет свободно соответствующими языками и разбирается в авиации, не имеют опыта по части устранения неугодных элементов. Не говоря уже о том, что у них… ну, скажем так, предубеждение на этот счет. При подборе кандидатур я исходил из того, что умение убрать кого надо столь же важно, как и другие качества.
– Вы правильно поняли… Скажите, вы знакомы с тем кандидатом лично?
– Да. И очень хорошо. Я сам его вербовал, следил за его подготовкой, видел его в деле. Он профессионал.
– Мне такой и нужен.
– Возможно, он и в самом деле устроит вас. Но прежде, чем точно сказать это, я хотел бы задать вам один вопрос. Я просто обязан спросить вас кое о чем. О том, о чем спрашивал не раз и самого себя.
– Надеюсь, мне удастся ответить на ваш вопрос.
– В нем нет ничего такого. Ничего необычного.
– Слушаю вас.
Пейс перегнулся через стол и, глядя на Свенсона, скрестил на груди руки. То был армейский условный знак: «Я твой подчиненный, но в данный момент мы говорим как равный с равным».
– Я уже упоминал о том, что он представляет для нас исключительно большую ценность именно в том месте, где находится в данный момент. Но сказать так значит ничего не сказать. Он просто бесценен, необходим нам. Отзывая его оттуда, мы ставим под угрозу срыва чрезвычайно важную и сложную операцию. Конечно, в случае чего мы попытаемся обойтись и без него, но это будет связано с огромным риском. И поэтому я хотел бы знать, стоит ли то дело, ради которого вы забираете его у нас, такой жертвы?
– Отвечу так, полковник, – мягко и вместе с тем решительно произнес Свенсон, – дело это не знает себе равных по значимости. И если с чем-то и можно сравнить его по грандиозности, то разве что с одним лишь Манхэттенским проектом. Думаю, вы слышали о таком.
– Да, конечно. – Пейс вышел из-за стола. – И что же, военный департамент тоже станет придерживаться той же оценки чрезвычайной значимости предполагаемой операции, что и ваше ведомство?
– Не сомневаюсь в этом.
– Раз так, он ваш, генерал. – Пейс передал Свенсону досье. – Это лучший из лучших наших агентов. Наш резидент в Лиссабоне… Сполдинг. Капитан Дэвид Сполдинг.
Глава 11
26 декабря 1943 года
Ривадавия, Испания
Дэвид мчался на мотоцикле по грунтовой дороге вдоль реки Минхо строго на юг. Это был ближайший путь к границе, которая пролегала сразу за Ривадавией. Переправившись через границу, он должен будет свернуть на запад, к аэродрому под Валенсией. Перелет до Лиссабона, если позволит погода и на аэродроме окажется самолет, займет еще два часа. В Валенсии ждали Сполдинга не ранее чем через два дня, и не исключено, что все имевшиеся там самолеты будут уже задействованы ко времени его прибытия туда.
Он все более терялся в догадках по мере того, как его мотоцикл приближался к границе. Все это так необычно и так непонятно. В Лиссабоне не было никого, кто мог бы отдавать ему распоряжения, подобные тому, которое получил он из Ортегала!
Что же случилось?
Внезапно у него возникло ощущение, будто под угрозой оказалась исключительно важная для него сторона нынешней его жизни. И тогда он попытался разобраться в собственных чувствах.
Дэвиду не нравилась та жизнь, в которую он вынужден был погрузиться на время. Ему не доставляли никакого удовольствия все эти нескончаемые тайные действия и противодействия. По существу он испытывал отвращение к большей части того, что делал изо дня в день. Он устал постоянно испытывать страх и при принятии любого решения учитывать все без исключения факторы риска, которым, казалось, не было числа.
И вместе с тем он осознал вдруг со всей очевидностью, что же именно так взволновало его: ему показалось, что за время своей нелегкой работы он стал намного старше прожитых им лет и вообще изменился до неузнаваемости. Словно прошли уже целые столетия с момента прибытия его в Лиссабон, где ему предстояло начать совершенно новую жизнь. Он отлично справился с поставленной перед ним задачей. Однако и плата за это оказалась немалой: пришлось позабыть и о домах, которые мечтал он построить, и о чертежах, которые облекали в конечные формы строительные растворы и сталь. Все, за что бы ни брался, он делал точно и аккуратно, ничего не оставляя на потом. Результаты его деятельности давали знать о себе буквально каждый божий день. Нередко – и на день по нескольку раз. Как строитель из содержащихся в технической документации сотен деталей воссоздает целостный облик будущего здания, так же точно и Сполдинг, анализируя и сопоставляя поступавшие к нему сведения, выявлял реальную ситуацию.
Ситуацию, от которой зависели судьбы других.
И вот теперь кто-то вздумал отозвать его из Лиссабона! Из Португалии и Испании! И только ли это? Не вызвали ли его донесения раздражение у какого-нибудь генерала? Или, может, в связи с его сообщениями, содержавшими честную, беспристрастную оценку перспектив операции, в успешности коей никто не сомневался, в стратегический план внесли определенные изменения, касающиеся сроков ее проведения? Не исключено также, что братия, заправляющая делами и в Лондоне и в Вашингтоне, решила, не выдержав долее, избавиться наконец от неугомонного критикана. Такое вполне вероятно: ему неоднократно говорили о том, что кое-кто в секретных службах на лондонской Тауэр-роуд не раз взрывался от гнева, знакомясь с его заключениями. Он знал и о том, что в вашингтонском отделении стратегической службы считали, что он вторгается в их сферу деятельности. Даже Джи-2, формально его же собственное ведомство, отрицательно относилось к контактам своего агентства с группами, занимавшимися переправкой в безопасное место бежавших от нацистов людей.
Но вместе с тем имелось одно обстоятельство, сводившее на нет любые предъявляемые к нему претензии. И обстоятельство это заключалось в том, что он превосходно справлялся со своим делом. Создал лучшую агентурную сеть в Европе.
Дэвид недоумевал, понимая все это. Но лично за себя не тревожился. И на то была причина: он искренне полагал, что заслуживает похвалы, хотя и не желал признаваться в этом даже самому себе.
Правда, не было ни возведенных под его руководством величественных сооружений, ни разработанных им грандиозных проектов строительства выдающихся памятников зодчества. И возможно, ничего этого так никогда и не будет. Когда все останется позади, многое окажется уже закрытым для него, инженера в годах. Да-да, для него, инженера в годах, который на протяжении долгих лет был оторван от практической работы по своей профессии, чего не случилось бы, если бы он состоял на службе хотя бы в той же огромной армии Соединенных Штатов с ее инженерными войсками, являющимися фактически крупнейшей в истории человечества строительной организацией.
Сполдинг старался не думать об этом.
Он пересек границу в Мендосо, где пограничники знали его как богатого взбалмошного эмигранта, скрывающегося от отправки на фронт. Получив соответствующее вознаграждение, они помахали ему вслед.
* * *
Перелет из Валенсии до крошечного аэродрома вблизи Лиссабона был осложнен из-за проливного дождя. По пути дважды приходилось заходить на посадку – в Агуеде и Помбале. Когда же Сполдинг прибыл наконец на место, то обнаружил, что его уже ждала посольская машина. За рулем сидел шифровальщик Маршалл, единственный в посольстве, кто знал, чем на самом деле занимается Дэвид.
– Дурацкая погода, – произнес он, когда Сполдинг садился в машину, швырнув предварительно свою сумку на заднее сиденье. – Не очень-то приятно летать в такой дождь.
– Пилоты ведут самолет так низко, что при необходимости с него можно спрыгнуть даже без парашюта. Я волновался за макушки деревьев.
– Меня тоже беспокоило бы это, – заметил Маршалл и, заведя машину, направил ее к разрушенным воротам у входа на летное поле. Выехав на дорогу, он зажег дальний свет. Еще не было и шести часов, но уже смеркалось. – Ты можешь спросить, чего ради специалист моего ранга обслуживает тебя как шофер. Я жду тебя с четырех часов. Давай, давай, спрашивай. Недаром же проторчал я тут черт знает как долго.
Сполдинг улыбнулся:
– Господин Маршалл, я-то думал, что ты просто оказываешь мне любезность. Ну а если это не так, то в следующий раз, когда снова отправлюсь на север, прихвачу с собой и тебя. Или, может, я стал уже бригадным генералом?
– Ты понадобился кому-то, – произнес, став вдруг серьезным, Маршалл. – Я лично получил присланную по дипломатической почте шифровку с грифом «Сверхсекретно. По прочтении уничтожить».
– Я польщен, – отозвался Сполдинг, чувствуя облегчение от того, что может хоть с кем-то поговорить о нелепом вызове. – О чем шифровка?
– Зачем ты им, не знаю, но ждут тебя уже со вчерашнего дня. Дело крайне срочное, без всяких там отсрочек. Было приказано тебе сообщить обо всех твоих связях и дать подробнейшую характеристику каждого агента. Их интересует буквально все: мотивы, которыми руководствовались члены организации, вступая в нее, явки, пароли, используемая при денежных расчетах валюта, маршруты, шифры… Они ничего не упустили. И распорядились еще оповестить всю агентуру о том, что тебя выводят из игры.
– Выводят из игры? – повторил растерянно Дэвид, сам не веря тому, что услышал. Он знал, что данное выражение – «выводят из игры» – применялось и при отстранении от работы не справившихся с делом агентов, и при переброске агента на новое задание. Но что бы там ни было, подобный приказ в любом случае означал для Сполдинга крах, крушение всех его планов. И он воскликнул возмущенно, не в силах сдерживать себя: – Безумие какое-то! Это же ведь моя – да-да, моя – агентура!
– Уже не твоя, – поправил его Маршалл. – Они прислали сегодня утром человека из Лондона. Думаю, он кубинец, богатый к тому же. Перед войной изучал архитектуру в Берлине. А теперь засел в кабинете, читает твои дела. Он – твоя замена… Я хочу, чтобы ты знал об этом.
Дэвид уставился в ветровое стекло, иссеченное струями дождя. Они уже ехали по шоссейной дороге через район Альфама с его холмистыми, продуваемыми ветрами улицами, над которыми возвышались величественные здания выстроенного в мавританском стиле кафедрального собора Святого Георгия и готического монастыря. Американское посольство находилось в Байхе, сразу же за Терейро-де-Пакко. Впереди еще двадцать минут.
Итак, все кончено, размышлял Сполдинг. Они отзывают его. И теперь резидентом в Лиссабоне станет архитектор-кубинец.
Чувство опустошенности снова охватило его. У него отбирают все то, чем он так дорожит, и к тому же столь неожиданно. И называется это – выводить из игры…
– Кем подписан приказ?
– Тут я – пас. Стоит только код высшего руководства, а что скрывается за этим, мне неизвестно. Ни одного имени, кроме твоего, в шифровке не было.
– Что я должен делать?
– Завтра ты сядешь в самолет. Время вылета сообщат ночью. Птичка сделает только одну посадку. На аэродроме Лажес, остров Терсейра на Азорах. Там ты получишь дальнейшие указания.
Глава 12
26 декабря 1943 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Свенсон нажал кнопку на своем столе.
– Пропустите ко мне мистера Кенделла.
Он поднялся в ожидании, когда откроется дверь. Нет, он не выйдет из-за стола, чтобы встретить его, и не протянет ему руки, как положено в таких случаях. И все потому, что в «Шератоне» Уолтер Кенделл не стал обмениваться рукопожатиями с Крафтом и Оливером. Проявленное бухгалтером подобное пренебрежение условностями не могло ускользнуть от внимания генерала, и он решил вести себя сейчас со своим визитером соответственно его же манерам.
Кенделл вошел в кабинет. Внешность бухгалтера за те одиннадцать дней, что прошли с тех пор, как генерал наблюдал за ним из потайной комнаты во время совещания в отеле «Шератон», не претерпела особых изменений. Кенделл был одет в тот же костюм и, похоже, в ту же самую мятую рубашку. И один лишь бог знает, в каком состоянии находилось сокрытое под ними нательное белье, но сама мысль об этом не вызывала ничего при виде бухгалтера, кроме чувства брезгливости. Кенделл кривил слегка, словно в ухмылке, верхнюю губу. Но это вовсе не означало, что он на что-то сердился или выказывал таким образом свое презрение к чему-либо. Просто у него была привычка дышать одновременно и ртом и носом. Как делают это животные.
– Проходите, мистер Кенделл, садитесь.
Кенделл не заставил повторять приглашение. Его взгляд встретился со взглядом Свенсона. Но лишь на мгновение.
– В деловом календаре, где указаны лица, с которыми я должен встретиться, говорится, что ваш вызов в мой офис обусловлен необходимостью получения от вас кое-каких разъяснений относительно превышения «Меридианом» сметы, – сказал генерал, садясь. – Ваши оправдания меня не интересуют, излагайте только факты… Вам как главе независимой аудиторской фирмы это не составит особого труда.
– Но не только же ради этого вы вызвали меня, не так ли? – Кенделл достал из кармана смятую пачку сигарет, покрутил одну из них и закурил.
Свенсон заметил, что ногти у него неухоженные, с заусенцами и грязные. Генерал подумал, что в облике и поведении Уолтера Кенделла было что-то нарочитое.
– Нет, вы здесь не только поэтому, – ответил Свенсон прямо. – Прежде всего, давайте договоримся придерживаться во время беседы определенных правил, чтобы избежать недопонимания между нами… И замечу еще, что вы не ошиблись, усомнившись в моих словах о цели вашего вызова сюда.
– Правила обычно бывают в играх. И в какую же игру мы играем сейчас, генерал?
– Дайте-ка подумать… Возможно, для нее подошло бы такое название, как «Честь мундира». Или вот еще – «Тайные дела в Буэнос-Айресе». Думаю, последнее, как более конкретное, придется вам больше по душе.
Кенделл посмотрел на кончик сигареты, потом перевел взгляд на генерала:
– Ага, Оливер и Крафт не утерпели, наябедничали-таки своему наставничку! Мне же и в голову не приходило, что вас интересуют такие вещи.
– Они давно уже не появлялись у меня – с тех самых пор, как вы уехали в Женеву.
Кенделл помолчал с минуту. Затем заговорил:
– В таком случае, генерал, вы запятнали честь своего мундира… Судя по всему, подловили нас в «Шератоне». Я подумал еще, что выбрать такое место для встречи несколько необычно для Крафта: он как-никак привык к заведениям типа «Вальдорфа»[902]… Выходит, вы понаставили там повсюду подслушивающие устройства. И вывели на чистую воду этих ублюдков. – Голос Кенделла был хриплым, но злости в нем не было. – Стало быть, вы знаете, каким образом я оказался впутанным в эту историю, как очутился в Женеве. Да и до этого наверняка вам сообщили обо всем по радиосвязи.
– Мы действовали по просьбе министерства военной промышленности. Нам поручили выяснить все, что касалось переговоров, которые вели вы в Женеве. Вещь это обычная. Однако в тех случаях, когда у нас появляются основания подозревать, что за внешне пристойными делами кроется что-то нечистое, мы начинаем копать глубже…
– Черт бы вас всех подрал!
Свенсон с шумом выдохнул воздух.
– Не стоит реагировать так бурно на мои слова. В мои намерения не входит затевать тут с вами спор. И сказал я лишь то, что есть. У меня целая кипа расшифрованных радиодонесений, которых вполне достаточно для того, чтобы отправить вас на виселицу или электрический стул. Как, впрочем, и Оливера… Крафт же, не исключаю, мог бы отделаться пожизненным заключением. Вы надсмеялись над его нерешительностью и не позволили ему высказать все, что у него на душе… В общем, что бы там ни было, факт остается фактом: ваша троица по уши в грязи.
Кенделл, подавшись вперед, швырнул сигарету в пепельницу, стоявшую на столе Свенсона, и, ощутив внезапно страх, взглянул пытливо на генерала:
– Но вас больше интересует Буэнос-Айрес, чем электрический стул. Я угадал?
– Как ни прискорбно это, я вынужден заниматься в данный момент именно тем, о чем вы говорите. Хотя предпочел бы другое…
– Бросьте молоть чепуху, – оборвал Свенсона Кенделл. Он не был новичком в подобного рода беседах и знал, как постоять за себя и повернуть разговор в свою пользу. – Вы вот заявили, будто мы трое по уши в грязи. Но, как мне представляется, и у вас не лучше положение: вы угодили в тот же свинарник, что и мы… Так что не стройте из себя Иисуса: от вашего нимба исходит одно лишь зловоние.
– Сильно сказано. Однако не забывайте о том, что у меня найдется с дюжину таких же свинарников, куда я смогу при случае смыться. Такой мощной организации, как военный департамент, ничего не стоит отправить меня хоть сейчас, через какие-то сорок восемь часов, в ту же Бирму или на Сицилию, если только я того пожелаю. У вас же – другая ситуация. Вам некуда деваться… Так и будете сидеть в своем хлеву, на глазах у всех. Надеюсь, имеющиеся у меня записи радиодонесений заставят вас взглянуть по-иному на кое-какие вещи. Это то, что я хотел бы вбить в вашу голову. И думаю, вы поняли меня.
Кенделл схватил новую сигарету и закурил. Дым повалил из его ноздрей. Он хотел было что-то сказать, но передумал и теперь молча взирал на генерала со смешанным чувством страха и ненависти.
Свенсон обнаружил, что избегает его взгляда. «Если желаешь заключить с этим человеком соглашение, то придерживайся соответствующей тональности в разговоре с ним», – подумал генерал и в следующее же мгновение увидел вдруг выход из создавшегося довольно-таки щекотливого положения. Нашел наконец ответ на мучивший его вопрос: каким образом смог бы он пойти на компромисс и избежать при этом особых потерь. Ответ, который, как казалось, напрашивался сам собой. И он лишь удивился тому, что ему еще раньше не пришла в голову подобная мысль. Уолтер Кенделл должен быть убран. Пусть и он разделит судьбу Эриха Райнемана. Как только дела в Буэнос-Айресе приблизятся к завершению, Кенделла постигнет неминуемо смерть.
И тогда все следы, ведущие от сомнительной операции к правительству Соединенных Штатов, будут раз и навсегда уничтожены.
Свенсон подумал вскользь, а не предусматривают ли проведение аналогичной, в общем-то весьма примитивной, акции и связанные с операцией лица в Берлине, и тут же усомнился в этом.
Он взглянул пристально на замызганного, усталого человека. Генерал Алан Свенсон больше не испытывал никаких опасений. Как и чувства вины.
Он солдат и выполняет свой долг.
– Продолжим, мистер Кенделл. Я слушаю вас.
* * *
Предложения Кенделла по буэнос-айресской операции были четкими и толковыми. Свенсон поймал себя на том, что восхищается его чутьем, способностью предвидеть все возможные повороты в игре. Инстинктивно, словно дикий зверь, он заранее ощущает, где и что поджидает его. Сила этого человека в том, что он никому не доверяет. Это настоящее животное – хищное, скользкое и неуловимое.
Выдвигавшиеся немцами требования касались в основном трех следующих вещей: качества борта и карбонадо, объема поставок указанного материала и, наконец, обеспечения доставки их в целости и сохранности в Германию. Чертежи же своих гироскопов они намеревались предоставить противной стороне лишь после того, как получат надежные гарантии выполнения поставленных ими условий.
Кенделл высказал мнение, что оценкой качества алмазов займутся не один-два специалиста в данной области, а целая группа высококвалифицированных экспертов.
Итак, немцам потребуется команда от трех до пяти человек. С порученным им делом они справились бы меньше чем за неделю, но только при условии обеспечения их современнейшей аппаратурой. Так ему сообщили в нью-йоркском отделении «Кенинга». Аналогичную работу и за тот же примерно отрезок времени предстоит провести и другой стороне. А для этого необходимо заранее договориться с немцами о проверке доставленных из Пенемюнде чертежей гироскопов каким-нибудь физиком, специалистом по навигационным системам. Если нацистов, как и предполагал Кенделл, будут одолевать кое-какие сомнения, то чертежи станут поступать от них лишь отдельными партиями, поставляемыми поэтапно по мере приближения к завершению проводимой их экспертами работы по качественной оценке товара. Что же касается ученого, разбирающегося в гироскопах, то, несомненно, немцы примут все необходимые меры, чтобы тот только один мог ознакомиться со схемами и не имел при этом ни малейшей возможности сфотографировать их или хотя бы перерисовать до тех пор, пока специалисты по алмазам не закончат свое дело.
По мнению Кенделла, после того как каждая из сторон убедится, что ей предлагают именно то, на что она и рассчитывала, может возникнуть вполне реальная опасность шантажа, призванного обеспечить сохранность груза до прибытия его в конечный пункт назначения. Естественно, подобным мощным «оружием» располагают и та и другая сторона. И «оружие» это – угроза разоблачения. Однако тот, кто решится воспользоваться им, не только навредит делу, но и совершит предательство по отношению к своей собственной стране.
Единственная же положенная за подобный проступок мера наказания – это смерть.
К чему, собственно, генерал и приговорил уже его, Уолтера Кенделла.
Что же еще необходимо обсудить ему, Свенсону, с этим бухгалтером?
Не считает ли Кенделл возможным и такой вариант, при котором они получают от немцев необходимые чертежи, а затем начинают тянуть бесконечно с поставками им алмазов, а то и вовсе отказываются от выполнения взятых на себя обязательств?
Нет, Кенделл так не считает. Не считает, если речь идет о принятом в цивилизованных странах порядке совершения сделок. Угроза же разоблачения даже более чем вероятна: слишком уж многое свидетельствует о существовании негласных контактов между обеими сторонами. Так что никак нельзя отрицать возможности крупного скандала и изобличения конкретных лиц в участии в тайной операции. Обвинения же в сотрудничестве с противником вполне достаточно для того, чтобы погубить замешанных в этой сделке людей и нанести сокрушительный удар по корпорациям, которые они представляют. Распространить «достоверные» слухи не составит особого труда.
Поскольку же в дело вмешались военные, гражданские лица могут теперь спокойно вздохнуть, сняв с себя всякую ответственность за поставки противнику нужных ему материалов.
Свенсону следовало бы знать это: ведь он сам, и никто другой, создал подобную ситуацию.
И Свенсон это знал.
Но где же все-таки должны пройти проверку на качество пресловутые алмазы? Какое именно место наиболее подошло бы для этого?
Кенделл считал: любое место, которое покажется удобным одной стороне, другой стороне не понравится. И полагал, что немцы учли уже такую возможность и потому-то и остановили свой выбор на Буэнос-Айресе, городе в нейтральной стране. Неужто Свенсону это не ясно?
Влиятельные лица в Аргентине были, вне сомнения, на стороне стран Оси[903], хотя и не афишировали открыто своих симпатий. Однако общая обстановка в стране определялась все же тем обстоятельством, что ее правительство находилось в прямой экономической зависимости от стран – членов антигитлеровской коалиции. Они-то, экономического характера факторы, и явились той главной причиной, которая обусловила нейтралитет этого государства. Действительность же была такова, что сюда устремлялись и те и другие. И хотя немцы чувствовали себя довольно комфортно в симпатизировавшем им окружении, американцам тем не менее удавалось оказывать весьма заметное влияние на умонастроение местных жителей. Правда, окончательно изменить его в свою пользу они так и не смогли.
Кенделл с уважением относился к тем лицам в Берлине, которые отдали предпочтение Буэнос-Айресу. Они, сознавая необходимость учета психологических факторов, не побоялись продемонстрировать таким образом свое понимание того, что этот город находится в сфере влияния не только Германии, но и противоборствующей стороны. В общем, люди эти знали свое дело.
Каждая сторона должна быть предельно осторожной. Иначе нельзя в сложившейся обстановке. Согласовать свои действия – вот то главное, что требовалось в данный момент от партнеров.
Свенсону было известно, что чертежи доставят на немецком истребителе, который, имея дипломатическое прикрытие, сможет совершенно безопасно совершить свой полет над прибрежными базами. Подобное исключение из правил сделали лишь по требованию военного департамента. И только он один, Свенсон, должен будет знать об операции, и больше никто: ни в армии, ни в правительственном аппарате. Ему предстоит заранее подготовить все, что требуется, и в надлежащий момент ввести Кенделла в курс дела.
– Каким образом собираются добраться до Буэнос-Айреса немцы? – спросил генерал.
– Им сейчас не до этого: они решают сейчас куда более важную для них проблему. Наши партнеры испытывают определенный страх и, желая обезопасить себя от разных неожиданностей, возможно, предъявят нам новые требования. Попросят, например, дать им кого-то в качестве заложника. Но я не думаю, что они сделают это.
– Почему?
– Да хотя бы потому, что никто из нас – из тех, кто вовлечен в операцию, – не представляет для других никакой ценности. Возьмите, скажем, меня. Вы первый же воскликнете в случае чего: «Пристрелите его, сукиного сына!» – Кенделл встретился на короткий миг взглядом со Свенсоном. – Вам, конечно же, ничего не известно о принятых мною мерах предосторожности. Так знайте же: если кто-то попытается разделаться со мной, то многие из военных чинуш полетят ко всем чертям.
Свенсон понимал, что это не пустая угроза. Однако знал он также и то, что она не остановит его. Надо лишь подумать немного, чем он и займется, но только потом. Ничто не помешает ему отправить Кенделла в мир иной. Сперва изолируют этого типа, а несколько позже составят подробный отчет об обстоятельствах его гибели…
– Ну а теперь поговорим о том, как именно намереваются они вывезти из Буэнос-Айреса борт и карбонадо, – предложил генерал. – И замечу еще: у нас нет никаких оснований подозревать друг друга в чем-то дурном.
– Выходит, мы вне подозрений, не так ли?
– Да, так.
– Ну что ж, хорошо, – произнес в ответ Кенделл. – Только не забудьте о том, что сказали.
– Итак, согласно договоренности, алмазы должны быть доставлены в Буэнос-Айрес. Но все ли делается для того, чтобы не было сбоя?
– Да, все. Груз должен быть доставлен через три, самое большее – через три с половиной недели. Если только его не потопят в Южной Атлантике. Но мы надеемся, что этого не случится.
– Специалисты по алмазам будут заниматься своим делом в Буэнос-Айресе. Мы же, со своей стороны, отправим туда физика… Но кого же именно? Не Спинелли ли?
– Нет. Мы решили, что лучше не связываться с ним. Вы же и сами знаете, что…
– Да, конечно. И на ком же в таком случае вы остановили свой выбор?
– На Леоне. На Эжене Леоне. Я дам вам его личное дело. Вы ахнете, ознакомившись с досье, но если и есть кто-то более знающий, чем Спинелли, так это лишь он. В общем, этот человек не подведет нас. Сейчас он в Нью-Йорке.
Свенсон принял услышанное им к сведению.
– Какими транспортными средствами собираются воспользоваться немцы? Знаете ли вы что-нибудь об этом?
– Совсем немного. Возможно, они отправятся на грузовом самолете нейтрального государства на север, в сторону расположенного в Бразилии Ресифе, а затем повернут на восток, взяв направление на Лас-Пальмас или какой-либо город в Гвинее, уже на побережье Африки. Оттуда – прямая дорога на Лиссабон и далее, в Германию. Это самый краткий маршрут. Хотя не исключено, что они не захотят рисковать, воспользовавшись воздушными коридорами.
– Вы говорите прямо как военный.
– Если я берусь за что-то, то вникаю во все детали.
– Есть ли еще какие варианты?
– Думаю, они могут воспользоваться и подводной лодкой. А то и двумя, чтобы в случае необходимости отвлечь внимание от главной из них. И хотя плавание на субмарине отнимет значительно больше времени, чем полет на самолете, но зато так безопаснее.
– Подлодки не смогут войти ни в один аргентинский порт. Наши патрули, курсирующие в южных водах, запросто взорвут их, как только обнаружат. Ну а если субмаринам удастся все же укрыться в каком-нибудь порту, назад их уже не выпустят. И мы не собираемся менять установившийся порядок.
– А не мешало бы.
– Это невозможно. Надо придумать что-то другое.
– Наверняка вы найдете выход. Не забывайте о чести мундира.
Свенсон отвел от Кенделла взгляд.
– Как обстоят дела с Райнеманом?
– С Райнеманом? Да все так же. Он по-прежнему купается в золоте. Даже Гитлер и тот не смог сломить его.
– Я не доверяю Райнеману.
– Нужно быть законченным идиотом, чтобы доверять ему. Однако худшее, на что он способен, это содрать под видом комиссионных солидную сумму с обеих сторон, участвующих в той или иной торговой или финансовой сделке. Но что тут такого? Он же посредник. И почему бы ему и не быть им?
– В том, что он посредник, я не сомневаюсь. Но это – единственное, что мне доподлинно известно о нем… И посему я хотел бы приступить сейчас к главной теме сегодняшней нашей беседы. Мне нужен свой человек в Буэнос-Айресе. В посольстве.
Прежде чем ответить, Кенделл задумался. Взял пепельницу и поставил ее на подлокотник кресла.
– Нужен кто-то из ваших или из наших? Мы тоже не прочь были бы заиметь там кого-то и полагали, что вы поможете нам с этим.
– Вы заблуждались относительно меня. Что же касается такого человека, то я уже нашел его.
– Как бы он не испортил все дело. Я говорю это вовсе не для того, чтобы упрекнуть вас в чем-то… Тем более что я уже предупредил вас о возможных последствиях…
– О том, что коль скоро и мы, военные, принимаем участие в операции, то вы, штатские, сможете умыть руки, если что-то вдруг будет не так?
– Вы близки к истине…
– Человек, о котором я говорю, может представить для нас опасность лишь в том случае, если он знает что-либо об этих алмазах. Вы должны убедиться в том, что ему ничего не известно о них. – Помолчав немного, Свенсон добавил решительным тоном: – Проверьте его досконально. И помните: от этого зависит ваша жизнь.
Бухгалтер посмотрел внимательно на генерала.
– Что вы имеете в виду?
– Буэнос-Айрес и предприятия «Меридиан эйркрафт» разделяет расстояние в шесть тысяч миль. И мне хотелось бы, чтобы вы преодолели его без всяких происшествий. Я рассчитываю, что чертежи будут доставлены сюда профессионалом.
– А вы не боитесь, генерал, замарать свой мундир?
– Нет, не боюсь. Мой человек будет знать только то, что Райнеману удалось раздобыть каким-то образом чертежи из Пенемюнде. Мы скажем ему, что Райнеман организовал когда-то подпольное движение в Германии. Его сподвижники занимаются, в частности, тем, что помогают бежать от Гитлера одними лишь им известными путями.
– Чушь собачья! Мыслимое ли дело, чтобы за работу в подполье платили? И почему это остальные подпольщики должны ездить к нему на связь в Аргентину за три тысячи миль?!
– Потому что они нуждаются в нем, а он в них. Райнеман преследовался как еврей и в результате был вынужден отправиться в изгнание. В отношении его был допущен серьезный просчет. Он конкурировал с Круппом. До сих пор многие из немецких промышленников лояльны по отношению к нему. И у него и поныне имеются в Берне кое-какие конторы… Нам известно, что наш кризис с гироскопами для него не секрет. Понимая, в какое затруднительное положение мы попали, он решил помочь нам, воспользовавшись своими связями в Берне.
– Но при чем тут подполье?
– У меня есть объяснения. Так что эта сторона дела не должна вас волновать.
Свенсон говорил отрывисто, чеканя слова. Он чувствовал, что устал. Чертовски устал. И поэтому обязан следить за собой: в таком состоянии нетрудно расслабиться, ему же необходимо собрать свои силы, чтобы слова его звучали как можно убедительней. Перед ним нелегкая задача – заставить Кенделла беспрекословно выполнять все его распоряжения. Только так можно будет ввести Сполдинга в окружение Эриха Райнемана. Эриха Райнемана, за которым необходимо следить и следить.
Генерал наблюдал за грязным, неопрятным человеком, сидевшим напротив него. Его бесило от одной мысли о том, что в данный момент нуждался в этом ничтожестве. А что, если, подумал внезапно Свенсон, он сам опустился настолько, что решил прибегнуть к услугам подобного типа? Использовать его, а затем предать смерти? Коли так, они не очень-то отличаются друг от друга.
– А теперь, мистер Кенделл, я должен поделиться с вами кое-какими соображениями… Человек, которого я отобрал для Буэнос-Айреса, – лучший агент контрразведки. Он-то и доставит нам чертежи. Но мне не хотелось бы, чтобы ему стало известно вдруг о передаче алмазов противной стороне. Если кто-то скажет моему протеже, будто Райнеман действует в одиночку, на свой страх и риск, он может что-то заподозрить. Зато подключение к Райнеману немецкого подполья расставит все по своим местам.
Свенсон знал, что говорил. У всех на слуху были героические деяния подпольщиков, действовавших во Франции и на Балканах. Однако немецкое подполье работало более упорно, более эффективно и с большим самопожертвованием, чем все остальные, вместе взятые. Бывший резидент в Лиссабоне должен был знать это. И поэтому положительно отнесется к своему переводу в Буэнос-Айрес.
– Подождите минутку… Господи Иисусе! Постойте!
Выражение лица Кенделла внезапно изменилось. Он посмотрел на Свенсона так, словно обнаружил в его словах нечто заслуживающее внимания.
– У меня возникла отличная идея!
– Какая?
– А вот какая. Подполье вне подозрений, а все остальное дерьмо… О’кей, пошли дальше. Вы только что говорили о гарантиях, которые требуют от нас.
– Какие именно из них имеете вы в виду?
– Только те, что касаются вывоза из Буэнос-Айреса алмазов, которые поступят туда из копей «Кенинга». Просто потрясающе!.. Позвольте же задать вам пару вопросов. Только, прошу вас, ответьте откровенно.
Злобная крыса, подумал Свенсон, глядя на взволнованного Кенделла.
– Говорите, я слушаю вас.
– Я все о том же подполье. В движении Сопротивления участвует множество немцев, среди которых немало людей значительных. Думаю, каждый скажет вам это.
– М-да, конечно… И работают они на славу.
– Есть ли кто-нибудь из них на германском флоте?
– Полагаю, что да. Центральное разведывательное управление знает об этом точнее…
– Но вам не хочется туда обращаться, не так ли?
– Само собой.
– Но это возможно?
– Что?
– Использовать немецкий флот, черт побери! Подводный флот!
Кенделл наклонился вперед, глядя прямо в глаза Свенсону.
– Я подумаю над этим, но я не всесилен… И не служу в разведке… Германское подполье довольно обширно. Думаю, у них есть контакты с командирами на флоте.
– Тогда все получится.
– Вполне возможно, – произнес негромко Свенсон, сам удивляясь тому, что сказал. – Во всяком случае, в этом нет ничего нереального.
Кенделл откинулся в кресле и сломал сигарету. Потом ухмыльнулся своей неприятной усмешкой и погрозил пальцем Свенсону.
– А теперь перейдем к тому, что касается непосредственно вас. Послав ко всем чертям недоверие и подозрительность, я изложу свои мысли предельно ясно и четко… Представьте себе такую картину: мы покупаем чертежи гироскопов, а в это время в океане рыщет взад-вперед немецкая подводная лодка, готовая в любой миг всплыть на поверхность, чтобы мы могли забрать доставленный на ней один, а то и целых два столь нужных нам дефектоскопа, любезно предоставленные в наше распоряжение участниками Сопротивления. Найдется ли лучший предлог, чтобы поднять субмарину наверх во вражеских водах? Важно только, чтобы поблизости не было патрульных катеров, но это уже ваша забота… Из лодки, правда, никто не выходит, но зато в нее грузится кое-что.
Свенсон едва поспевал следить за ходом мыслей Кенделла.
– Но это же все довольно сложно, – заметил он, выслушав бухгалтера, и хотел еще что-то добавить, но тот опередил его.
– Ничего подобного! – заявил горячо Кенделл. – Одиночная, частная акция, к тому же без всяких свидетелей. И во время ее – никаких личных контактов между контрпартнерами. Все заранее оговаривается, а затем – концы в воду.
Бригадный генерал Алан Свенсон понял, что он встретил человека гораздо быстрее способного просчитывать варианты и предвидеть события, чем он сам.
– То, что вы сказали, вполне осуществимо, – вынужден был признать Свенсон. – Создать помехи в эфире и тем самым нарушить радиосвязь – дело нехитрое. Нужно лишь получить разрешение на это от разведывательного управления Объединенного штаба союзных держав.
Кенделл поднялся со стула и мягко сказал:
– Осталось только продумать все в деталях, но это я беру на себя… Вы же станете, таким образом, моим должником. И клянусь богом, сполна заплатите мне за мою услугу.
Глава 13
27 декабря 1943 года
Азорские острова
Остров Терсейра, в 837 милях к западу от Лиссабона, был хорошо известен пилотам, летавшим через Атлантику в США южным маршрутом. Совершая здесь промежуточную посадку, они не сомневались в том, что местный технический персонал обслужит их самолеты по высшему, как говорится, разряду. И действительно, наземная команда делала свое дело споро и качественно, так что задерживаться тут не приходилось. Аэродром Лажес являлся важным перевалочным пунктом, и все, кто там работал, понимали это и потому старались изо всех сил.
Зная прекрасно обстановку на острове, командир грузопассажирского самолета «Б-17», единственным пассажиром которого был капитан Дэвид Сполдинг, естественно, никак не мог понять, почему не разрешают посадку. Все началось на высоте четырнадцать тысяч футов, когда он уже собирался идти на снижение. Диспетчерская служба Лажеса прервала связь с самолетом, приказав пилоту держаться прежней высоты. Пилот недоумевал, считая подобное распоряжение полнейшей бессмыслицей. Летное поле было свободно. Ничто не мешало посадке. Диспетчер Лажеса, подтвердив, что они могли бы принять самолет, сообщил, что он действует согласно инструкции, полученной им по телефону из американского штаба в Понта-Дельгаде, на соседнем острове Сан-Мигель. Пилот предположил, что военное командование на Азорских островах отдало этот приказ, очевидно ожидая кого-то, кто должен встречать самолет, но еще не прибыл. И диспетчерской службе поневоле пришлось повременить с приемом самолета, на борту которого, скорее всего, находится какой-то особой важности груз. Любопытно, действительно ли это так?
Впрочем, при чем тут груз? Все дело, по-видимому, в его пассажире – военном атташе посольства в Лиссабоне Сполдинге, одном из этих чертовых шаркунов-дипломатов. Рейс был самым обычным, самолет возвращался в Норфолк. Какого же дьявола ему не дают посадку? И долго ли будет так продолжаться?
Но диспетчерская служба не спешила принимать самолет: «Б-17» приземлился ровно в 13.00 – после того, как прокружил бесцельно над полем лишних двадцать семь минут.
Дэвид поднялся с откидного сиденья и потянулся. Пилот, в звании майора, лет на десять моложе Сполдинга, вышел из кабины и сообщил раздраженно, что джип уже ожидает капитана, а если и нет, то подкатит вот-вот, чтобы увезти его с базы.
– Лучше бы ваши начальники не совались в графики полетов, – заявил молодой пилот Дэвиду без намека на шутку. – Я понимаю, что у дипломатов масса высокопоставленных приятелей, но мы – люди занятые и волынку тянуть не собираемся. Запомните это.
– Постараюсь, – устало ответил Дэвид.
– Сделайте милость.
Майор повернулся и пошел в хвостовой отсек, где сержант открывал грузовой люк, которым пользовались как выходом. Сполдинг последовал за ним, гадая, кто же его встречает.
– Меня зовут Балантин, капитан, – произнес, протягивая руку Сполдингу, одетый в гражданское мужчина средних лет, сидящий в джипе. – Я американец с Азор. Садитесь. Через несколько минут мы будем на месте. В отделении военной полиции, в каких-то сотнях ярдов отсюда.
Дэвид заметил, что охрана у ворот аэродрома не остановила машину Балантина. Машина повернула направо, на дорогу, идущую параллельно взлетной полосе, и набрала скорость. За время, которого едва хватило бы, чтобы прикурить сигарету, джип доехал до ворот одноэтажной гасиенды, обогнул дом и остановился у строения, напоминающего вышку.
– Вот мы и прибыли, капитан, – сказал Балантин, выходя из машины. – Мой коллега Пол Холондер ожидает нас.
Холондер – мужчина средних лет, тоже в гражданском – был почти лыс. Очки со стальными дужками, сидевшие у него на носу, явно старили его. Как и Балантин, он производил впечатление человека интеллигентного и уверенного в себе.
Холондер приветливо улыбнулся вошедшим:
– Душевно рад, Сполдинг. Как и многие другие, я восхищен работой резидента в Лиссабоне.
«Судя по всему, главный тут он», – решил Дэвид.
– Спасибо, но я хотел бы знать, почему больше не являюсь им.
– Боюсь, что ни я, ни Балантин не сможем ответить на ваш вопрос.
– Возможно, вам хотят дать передышку, – предположил Балантин. – Бог мой, сколько же вы там были? Целых три года без отпуска!
– Почти четыре, – уточнил Дэвид. – Но «передышек» хватало. И Коста-Брава ничуть не хуже курорта в Палм-Бич. Мне сказали, что вы – думаю, именно вы – должны передать мне какой-то приказ… Меня нельзя назвать терпеливым, но пилот – сопляк в чине майора – оказался нетерпеливей меня.
– К черту пилота! – засмеялся человек, представленный Сполдингу как Холондер. – Что же касается приказа, то он действительно имеется у нас. И еще вас ожидает небольшой сюрприз. Отныне вы подполковник и можете теперь спокойно послать сопляка майора подальше.
– Похоже, я перескочил через звание?
– Не совсем так. В прошлом году вам было присвоено звание майора. Разумеется, пользы от этих званий в Лиссабоне никакой.
– Как и от предания гласности вашей причастности к армии, – добавил Балантин.
– Вы, конечно, правы, – согласился Дэвид. – Спасибо, что хоть выжил. Меня никогда не покидало ощущение, будто я несу вахту в отхожем месте.
– Да, вынести такое нелегко, – молвил Холондер, опускаясь на один из четырех стульев и жестом приглашая остальных последовать его примеру.
Дэвид понял, что пробудет здесь несколько дольше, чем думал.
– Если бы сейчас было подходящее время для празднества и чествования героев, то, я уверен, слава о вас разнеслась бы далеко вокруг.
– Спасибо, – ответил Дэвид, садясь. – Однако это слишком отвлеченно. Мне же хотелось бы услышать от вас, в чем суть дела. Почему я был отозван.
– Ну вот, опять двадцать пять. Мы не знаем, у нас только инструкции сверху. Нам предстоит задать вам несколько вопросов, и, если ваш ответ даже на один из них не устроит нас, мы не сможем ознакомить вас с приказом. Итак, начнем. Очевидно, вы хотели бы знать, по крайней мере, куда вас собираются направить на сей раз. – Холондер снова улыбнулся своей приветливой улыбкой.
– Разумеется. Слушаю вас.
– Встречались ли вы преднамеренно или случайно с кем-нибудь вне посольства после того, как вас освободили от работы в Лиссабоне? Я имею в виду даже самые, что называется, ничего не значащие контакты. Вы не подписывали чеки в ресторане или магазинах? Ни с кем не заводили знакомства в аэропорту или по дороге туда? И есть ли у вас багаж?
– На ваши вопросы относительно встреч или знакомств я могу ответить лишь отрицательно. Свой же багаж я отправил с дипломатической почтой. И у меня нет никаких кейсов или иных атрибутов путешественника.
– Вы предусмотрительны, – заметил Балантин, продолжая стоять.
– У меня есть на то причины. Дело в том, что я, как и обычно, заранее договорился о нескольких встречах, которые должны были произойти в течение недели после моего возвращения из северных провинций…
– Откуда-откуда? – переспросил Холондер.
– Из Басконии и Наварры. Встречался же я со своими агентами возле самой границы. После выполнения задания я всегда создаю «эффект присутствия», чтобы никого не упускать из поля зрения. Как правило, обещаю быть у кого-то в гостях. На этой неделе меня ожидали ленч и коктейль.
– И какой же выход из положения нашли вы, когда узнали о своем отзыве? – поинтересовался Балантин, усаживаясь на стул.
– Попросил Маршалла – это тот шифровальщик, который принял от вас распоряжение относительно меня, – заблаговременно позвонить каждому, кому я обещал встречу, и сказать, что я задерживаюсь. Это все.
– Именно так: что вы задерживаетесь? Задерживаетесь, а не то, что вы не будете у них? – спросил мягко Холондер.
– Нет. Только что я задерживаюсь. Это – надежное прикрытие.
Холондер рассмеялся:
– У меня нет оснований сомневаться в ваших словах. Ваши ответы меня удовлетворили. А теперь – как вы относитесь к Нью-Йорку?
– Город неплохой, если жить в нем недолго.
– Не знаю, надолго ли вы там задержитесь, но это – то самое место, куда вы должны прибыть, подполковник. Ходить будете только в гражданском.
– Я жил когда-то в Нью-Йорке. У меня там много знакомых.
– Ваша новая легенда проста. Вас с почестями демобилизовали после службы в Италии по медицинскому заключению: тяжелые ранения. – Холондер вынул конверт из кармана и передал его Дэвиду. – Здесь все: необходимые сведения, документы… Короче, то, что может вам пригодиться.
– О’кей. – Дэвид принял конверт. – Я буду чувствовать себя в Нью-Йорке как банкрот. Не думаете же вы на самом деле, что это и есть мое настоящее назначение?
– Я могу судить обо всем лишь по полученным нами бумагам, а они, увы, ни о чем ином не говорят. Но я не сказал, что это назначение окончательное.
– Я понял. А что потом?
– О вас позаботятся. У вас будет прекрасная, хорошо оплачиваемая работа в фирме «Меридиан эйркрафт».
– «Меридиан эйркрафт»?
– В конструкторском отделе.
– Я всегда думал, что эта фирма находится где-то на Среднем Западе. В Иллинойсе или Мичигане.
– В Нью-Йорке у них филиал. Или будет скоро…
– Выходит, как мне представляется, я должен буду заниматься там чертежами, имеющими отношение к авиастроению, не так ли?
– Думаю, что так.
– Уж не предстоит ли мне принять участие в какой-то операции, осуществляемой контрразведкой?
– Мы не знаем, – ответил Балантин. – У нас нет никаких сведений, кроме имен тех двух человек, с которыми вы будете работать.
– Имена в конверте?
– Нет, – сказал Холондер. – Мы должны назвать их вам, а вы – запомнить. Записывать ничего нельзя. И вообще – никаких бумаг, пока вы не приступите к делу.
– Как это похоже на Эда Пейса. Он любитель подобной чепухи.
– Ошибаетесь. Забирайте повыше.
– Что?.. Я теряюсь в догадках… Но вы ведь связываетесь как-то с этими верхами? Отчитываетесь перед кем-то?
– Сначала курьер доставляет бумаги по одному из адресов в Вашингтоне. Ведомство, куда поступают они, пересылает их, так и не ознакомившись с ними, в закрытую зону в Фэрфаксе, и только оттуда они попадают по назначению.
Сполдинг присвистнул:
– А что за имена для меня?
– Первое – Леон. Эжен Леон. Он физик, специалист в области самолетостроения. Немного со странностями, но очень талантлив.
– Гений, другими словами.
– Вроде того. Я полагаю, вы найдете общий язык, – сказал Балантин.
– Надеюсь, что да, – кивнул Сполдинг. – А второй кто?
– Второго звать Кенделл. – Холондер закинул ногу на ногу. – О нем ничего не известно, только имя. Уолтер Кенделл. Не имею ни малейшего представления о нем.
* * *
Инструкции получены.
Дэвид пристегнул ремни. Мотор «Б-17» взревел, набирая обороты. Фюзеляж задрожал. Дэвид посмотрел на самолет по-новому. Если Холондер сказал правду о его нынешнем назначении, он уже через несколько дней приступит к изучению чертежей.
Сполдингу показались несколько странными те меры предосторожности, с которыми он только что столкнулся. Явный перебор. Куда проще было отправиться сразу в Вашингтон и там получить полный инструктаж. Вместо этого какая-то сумятица.
А впрочем, может, все вовсе не так, как выглядит на первый взгляд?
И то, что он должен был получить приказ из рук двух человек, с которыми прежде никогда не встречался, имело какой-то свой смысл? Как и беседа с людьми, не представленными ему официально в соответствии с армейскими канонами? Интересно, чем Пейс там занимается, черт возьми? Но при чем тут Пейс? «Забирайте повыше»… Именно так сказал Холондер.
«Пересылает… в закрытую зону в Фэрфаксе, и только оттуда они попадают по назначению»… Опять же его слова.
Дэвид понимал, что «Фэрфакс» по своему статусу уступает только Белому дому. И думал о том, что, хотя это и военная организация, не оттуда получил он приказ: там лишь рекомендовали кому-то его кандидатуру.
Все вопросы Холондера к нему были, по сути, не вопросами, а инструкциями, хотя и имели вопросительную интонацию. Он вспомнил: «Есть ли у вас друзья в авиационных компаниях? Например, среди руководства?»
Господи помилуй, он не имел об этом понятия. Он так давно не был в Америке, что сам не знал, остались ли у него там друзья.
Холондер предупредил, чтобы Дэвид избегал старых знакомств, если таковые обнаружатся. В тех же случаях, когда встретит кого-то, сообщал его имя Уолтеру Кенделлу.
«Есть ли у вас в Нью-Йорке женщина?»
Дурацкий вопрос. Ничего грубее он не слышал. Что этот чертов Холондер имел в виду?
Лысый очкастый агент кратко пояснил: в досье Дэвида записано, что он когда-то работал на радиостудии, то есть должен знать актрис.
– И актеров, – добавил Сполдинг. – Ну и что из того?
– Дружба с известными актрисами может стать поводом для газетной шумихи, – заметил Холондер.
Имя Дэвида не должно появляться в печати.
Дэвид припомнил, что он действительно знал нескольких девушек, которые преуспели в кино с тех пор, как он уехал. У него было короткое увлечение актрисой, которая нынче уже звезда, снимается в фильмах «Уорнер бразерз».
С неохотой он согласился, что Холондер прав. Таких контактов следует избегать.
– Можете ли вы, увидев раз чертеж, к тому же не имеющий никакого отношения к привычным вам строительным конструкциям, воспроизвести затем его по памяти?
– Если там будут стоять соответствующие технические обозначения и пояснения, то, пожалуй, да.
Выходит, он должен готовиться к работе в авиастроении. Будет иметь дело с чертежами и схемами.
Это ясно.
Ясно из того, что только и мог сообщить Холондер Дэвиду, как заверил этот янки с Азор бывшего резидента в Лиссабоне.
* * *
«Б-17» подкатил к краю взлетной полосы, устремленной прямо на запад, и развернулся, готовясь взлететь.
Сердитый майор, оторвавшись на время от штурвала и приборной доски, подошел к люку грузового отсека и, увидев, что Сполдинг вернулся, демонстративно взглянул на наручные часы. Дэвид выскочил торопливо из джипа и, пожав руку Балантину, отдал честь летчику.
– Никак не мог раньше, – сказал он пилоту. – Вы знаете, как бывает, когда имеешь дело с подобного рода парнями.
Майор никак не прореагировал на шутливый тон своего пассажира.
Как только пилот со Сполдингом заняли свои места, самолет стал набирать скорость. Земля под колесами сотрясалась со все возрастающей силой. Еще пара-другая секунд – и машина стремительно взмоет вверх. Дэвид склонился над врученной ему Холондером азорской газетой, которую он положил себе на колени, когда застегивал на поясе ремни.
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Раздался такой мощный взрыв, что сиденье выскочило из креплений и отлетело, увлекая за собой Дэвида. Сполдинг так и не смог никогда понять, хотя частенько думал об этом, чему именно обязан он был тем, что остался в живых, уж не своей ли азорской газете.
Везде был дым. Самолет накренился и, касаясь земли крылом, завертелся волчком. В салоне был слышен оглушительный неумолчный скрежет гнущегося металла. И сверху, и с обеих сторон фюзеляжа лопались с треском и грохотом стальные ребра переборок и, срываясь со своих мест, разлетались кто куда.
В кабине пилота прогремел второй взрыв. Рассыпавшаяся на части внутренняя обшивка покрылась кровавыми пятнами, перемежавшимися с кусками человеческой плоти. В плечо Дэвиду ударило обломком черепа с обожженными волосами, проглядывавшими из-под ярко-красной вязкой массы. Сполдинг смог разглядеть сквозь дым яркий солнечный свет, лившийся внутрь в зиявшее впереди отверстие.
Самолет был взорван!
Дэвид вдруг понял, что у него лишь один шанс из ста выбраться живым из этого ада. Топливные баки заполнены для дальнего перелета над Атлантикой. Через секунды они взорвутся. Он схватился судорожно за застежку, скреплявшую на поясе ремни, и рванул ее изо всех сил. Но она не поддалась: от мощного удара в зазоры замка попала ткань от пиджака, и язычок заклинило. Сполдинг, не растерявшись, крутанул запор как можно резче. На этот раз замок сработал, и Дэвид освободился наконец от пут.
Самолет – точнее, то, что еще оставалось от него, – содрогался в предсмертных конвульсиях на тянувшейся вдоль взлетной полосы бугристой площадке, куда отбросило его ударной волной и где он обрел последнее свое пристанище. Сполдинг протиснулся назад, пытаясь доползти до выхода. Но как только он ухватился руками за грозившую упасть вниз верхнюю панель, в его правое плечо врезался вырвавшийся откуда-то зазубренный кусок металлического листа.
И тогда же Дэвид увидел, что дверцу грузового отсека снесло ударной волной. У открытого теперь люка лежал, придавленный стальной переборкой, мертвый сержант военно-воздушных сил США. Из-под кровавой, развороченной от шеи до живота плоти торчали ребра.
Метнувшись в ужасе к выходу, Дэвид стремглав спрыгнул вниз, не забыв, однако, при этом подогнуть слегка ноги, чтобы смягчить удар при соприкосновении с твердым грунтом. Упав боком на землю, он откатился как можно дальше от самолета, чтобы не оказаться погребенным под грудой металла, затем пополз прочь от страшного места. Почва, которой касался Сполдинг, была грубой, усеянной камнями, но он не замечал этого: главное – ему удалось-таки вырваться на свободу. Дэвид полз, цепляясь окровавленными руками за сухую землю. Полз до тех пор, пока позволяли силы.
Когда же они оставили его, он прижался в изнеможении к земле и так и лежал, с трудом переводя дыхание. Откуда-то издалека до него доносилось завывание сирен.
А потом раздался новый взрыв, от которого содрогнулся воздух и затряслась земля.
* * *
Высокочастотные передатчики работали почти без перерыва, связывая между собой аппаратную аэропорта Лажес и закрытую зону «Фэрфакс», обменивавшиеся в лихорадочной спешке сверхсрочными радиограммами.
Дэвида Сполдинга должны были отправить из Терсейры первым же самолетом, направлявшимся в Ньюфаундленд, а это значило, что до вылета оставалось менее часа. На военно-воздушной базе в Ньюфаундленде бывшего резидента уже будет поджидать истребитель, который и доставит его в Митчелл-Филд, неподалеку от Нью-Йорка. Поскольку подполковнику Сполдингу удалось избежать серьезных травм и увечий, отданные ему ранее распоряжения не подлежали отмене.
Взрыв, прогремевший на самолете «Б-17» и унесший жизнь двух человек, являлся, вне сомнения, делом чьих-то рук. Подготовлен он мог быть и в Лиссабоне, и здесь, в самом Лажесе, во время заправки машины горючим. Но что бы и как бы там ни было, к детальному, скрупулезному расследованию трагического происшествия приступили сразу же, как только произошла трагедия.
Холондер и Балантин находились с Дэвидом, когда его осматривал военный врач из англичан. После того как рана на плече была перевязана, а ссадины на руках обработаны, Сполдинг заявил, что, хотя его и потрясло глубоко все то, что случилось, он тем не менее чувствует себя вполне здоровым и не нуждается в особом уходе. Прежде чем покинуть своего пациента, доктор сделал ему инъекцию успокоительного в расчете на то, что лекарство поможет Дэвиду легче перенести полет до Нью-Йорка…
– Думаю, вам стоит недельку отдохнуть, – сказал Холондер. – Боже, как же вам повезло, что вы снова с нами!
– Побывали в такой переделке – и остались в живых! – уточнил Балантин.
– За мной охотятся? – спросил Сполдинг. – Это из-за меня взорвали самолет?
– В «Фэрфаксе» так не думают, – ответил Холондер. – Там полагают, что это просто совпадение.
Сполдинг наблюдал за агентом, пока тот говорил. Заметив неуверенность в его тоне, Дэвид предположил, что тот не вполне откровенен с ним.
– Удивительное совпадение, не правда ли? Особенно если учесть, что единственным пассажиром на борту самолета был я?
– Ничего удивительного. Я думаю, что уничтожение мощного военного самолета и к тому же вместе с пилотом – уже само по себе большая удача для нашего противника. Что же касается службы безопасности в Лиссабоне, то она, прямо скажем, не заслуживает похвал.
– В тех местах, где бывал я, она неплохо справлялась со своими обязанностями. Так что не стоит делать поспешных выводов на основании частного случая.
– Возможно, вы и правы: ведь трагедия как-никак произошла не где-то еще, а именно здесь, на Терсейре. И все же… Я лишь передаю вам то, о чем поговаривают в «Фэрфаксе».
Раздался стук в дверь, Холондер открыл ее. Младший лейтенант, стоя в дверях, обратился участливо к Дэвиду, о котором ему, несомненно, уже было известно, что тот только чудом избежал смерти:
– Пора собираться, сэр. Мы должны взлететь через двадцать минут. Не смог бы я быть вам чем-либо полезен?
– Нет, лейтенант. Вещей у меня нет: все, с чем я прибыл сюда, превратилось в кучу горелого мусора.
– Да-да, понятно. Сочувствую вам.
– Не стоит сочувствовать: слава богу, я лишился лишь своего багажа, а не жизни… Отправиться же с вами я могу хоть сейчас.
Дэвид повернулся к Балантину и Холондеру и пожал им руки. Прощаясь с Холондером, он внимательно взглянул ему в глаза. И убедился, что был прав в своих предположениях: Холондер и впрямь что-то скрывал от него.
* * *
Английский морской офицер открыл потайную дверь. Пол Холондер поднялся со стула.
– Принесли? – спросил он у офицера.
– Да. – Офицер положил свой кейс на стол, щелкнул замками и, вынув конверт, подал его американцу. – Фотолаборатория поработала на славу. Исключительно четкое изображение, отлично проработаны детали и на лицевой, и на оборотной стороне. В общем, снимок дает практически полное представление об оригинале.
Холондер снял бечевку с конверта и извлек из него фотографию, запечатлевшую в увеличенном виде небольшой значок в форме шестиконечной звезды.
Звезды Давида.
В центре лицевой стороны – надпись на иврите, на оборотной же – рельефное изображение скрещенных кинжала и молнии.
– Древнееврейским письмом обозначено имя пророка Хагаи, ставшего символом организации еврейских фанатиков, носящей название «Хагана» и действующей за пределами Палестины. Члены этого объединения провозгласили своей целью отмщение за двухтысячелетние страдания еврейского народа. Боюсь, что в ближайшие годы у нас будет с ними немало хлопот. Во всяком случае, считаем мы, они дали нам ясно это понять.
– Вы ведь сказали, что значок был приварен к нижнему звену переборки в хвостовом отсеке?
– Совершенно верно. Это сделали для того, чтобы он не пострадал во время взрыва. Вина за уничтожение вашего самолета ложится, таким образом, на членов «Хаганы».
Холондер сел.
– Но зачем понадобилось им это? – спросил он, переводя взор с фотографии на английского офицера. – Господи боже, ради чего пошли они на такое?
– Я не могу ответить на ваш вопрос, – сказал англичанин.
– Так же, как и в «Фэрфаксе». Не думаю, что им хотелось бы ставить кого-то в известность о том, что случилось у нас. Скорее всего, они предпочли бы замять это дело.
Глава 14
27 декабря 1943 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
– «Фэрфакс» на проводе. Это полковник Пейс. Он просит соединить его с вами.
Услышав по селектору эти слова, произнесенные игривым тоном его секретаршей – лейтенантом из женской вспомогательной службы сухопутных войск США, Свенсон понял, что разговор будет необычным.
С тех пор как генерал забрал себе досье Сполдинга, начальник «Фэрфакса» с большой неохотой звонил ему сам. Он не говорил прямо о том, что желал бы как можно реже лично беседовать со Свенсоном, однако связь с ним поддерживал в основном через своих подчиненных. Будучи в какой-то мере причастным к отзыву Сполдинга из Португалии, Пейс явно демонстрировал занятую им вполне определенную позицию: хотя он и повинуется спущенным сверху приказам, но делает это против своей воли.
Эдмунду Пейсу абсолютно не нравилось, что кто-то сверху распоряжается его человеком из Лиссабона. Поэтому за рамки выполнения приказа он не выходил.
– Генерал, получена радиограмма с аэродрома в Лажесе, на Терсейре, – произнес взволнованно Пейс.
– Где это, черт возьми? И что там стряслось?
– Терсейра – один из Азорских островов. «Б-17», на котором находился Сполдинг, стал объектом диверсионного акта. Короче, был взорван.
– О боже!
– Могу я просить вас, сэр, приехать ко мне? Прямо сейчас?
– Прежде скажите, что со Сполдингом? Он погиб?
– Нет, если судить по предварительным сведениям, но я не берусь утверждать что-либо определенно. Мне практически ничего не известно. Жду дальнейших сообщений, но их все нет и нет. Кто бы мог предположить такое? Выезжайте же, генерал, прошу вас.
– Еду. И прихвачу с собой информацию по Сполдингу.
Свенсон собрал лежавшие на столе бумаги с донесением от Кенделла, скрепил их скрепками и положил аккуратно в плоскую металлическую коробку, тут же убранную им в сейф с двумя секретными замками и единственным ключом, которым мог пользоваться только он сам.
Для такой предосторожности были причины. И главная – характер этого документа.
Свенсон набрал с помощью двух дисков необходимую комбинацию цифр и повернул ключ. И тут, пусть на какой-то миг, его охватило сомнение. Не взять ли ему бумаги с собой? Впрочем, это было бы неразумно. В кабинете они в большей безопасности. Сейф, наглухо вделанный в пол, – куда более надежное место для хранения документов, чем внутренний карман в пиджаке человека, которому приходится разгуливать по улице или совершать поездки в машине. С сейфом ничего не может случиться, в отличие от усталого пятидесятичетырехлетнего бригадного генерала.
Он поприветствовал охрану на выходе и быстро спустился по ступенькам к машине. Шофер был уже предупрежден о предстоящей поездке секретаршей из женской вспомогательной службы, чье стремление угодить явно выходило за рамки служебных обязанностей. Генерал знал, что в один прекрасный день, когда напор с ее стороны станет слишком сильным, он вызовет ее в кабинет, запрет дверь и уложит на коричневый кожаный диван.
С чего это он думает о ней? На кой черт нужна ему эта секретарша в форме лейтенанта возле двери его кабинета!
Свенсон сел на заднее сиденье машины и снял шляпу. Он понял, почему подумал о своей секретарше: мысль о ней позволила немного расслабиться, отодвинула в тень проблемы, с которыми, возможно, придется ему теперь столкнуться из-за этого взрыва на одном из азорских аэродромов.
Боже мой, надо же такому случиться!
Мысль о том, чтобы начать все заново, если дело и впрямь примет дурной оборот, перекроить то, что он столь удачно скроил, приводила генерала в отчаяние. Это же невозможно – переверстывать, вернувшись к исходной точке, составленные уже ранее планы и подбирать подходящего человека.
Голова у генерала шла кругом. И при сложившихся обстоятельствах ему было крайне трудно вникать в детали операции, с которыми он только что ознакомился.
В детали, скрупулезно изложенные этой крысой из сточной канавы.
Чертовым Кенделлом.
Человеком-загадкой.
Отвратительным таинственным типом, о котором даже в Джи-2 мало что знают.
Свенсон подверг его обычной проверке, опираясь на тот факт, что бухгалтер имеет самое непосредственное отношение к контрактам, заключенным компанией «Меридиан эйркрафт» с государственными ведомствами. Однако парни из разведки и узколобые маньяки Гувера не дали генералу фактически ничего, кроме нескольких мало что значащих имен и дат. Им запретили расспрашивать кого-либо из сотрудников «Меридиана» или выпытывать что-либо у лиц, связанных с АТКО или «Паккардом». И в результате все, что раздобыли они, не представляло особого интереса.
Кенделл. Сорок шесть лет. Хронический астматик. Дипломированный бухгалтер высшей квалификации. Не женат. Если и имеет друзей, то совсем немного. Проживает в Центральном районе Манхэттена, в двух кварталах от своей фирмы, единственным владельцем которой и является.
Все, кому доводилось встречаться с Кенделлом, приходили к одному и тому же выводу: по натуре он скандалист, нелюдим и к тому же отъявленный индивидуалист, что не помешало ему, однако, стать блестящим специалистом в области статистики.
Документы, хранящиеся в досье на Кенделла, вполне могли бы содержать печальные, трогательные факты из жизни этого человека – скажем, сообщение о том, как его еще в детстве бросили родители, или упоминание о нелегком жизненном пути, который прошел он без чьей-либо помощи, полагаясь лишь на самого себя. Но ни о чем подобном в них не говорилось. Не было там также ни слова ни о нищете, ни о страшных лишениях или тяготах, выпадающих на долю миллионов и приобретших особый размах в годы Великой депрессии.
Короче, сведения, которыми обладал Свенсон, не отличались особой глубиной и характеризовали данного типа лишь в самых общих чертах.
Итак, Кенделл был и остается человеком-загадкой.
Однако в разработанных им деталях операции, касающихся непосредственно Буэнос-Айреса, не было ничего загадочного. Кенделл изложил все предельно четко и ясно. Природная, чуть ли не инстинктивная его склонность к махинациям проявила себя в полной мере. Сложная обстановка, в которой приходилось ему действовать, лишь стимулировала деятельность и без того изощренного, изворотливого ума этого человека. Создавалось впечатление, будто он обрел наконец подлинную цель своего существования. Нашел дело, ради которого стоило жить. «Да так оно, по существу, и есть», – подумал Свенсон.
Операция делилась на три отдельных этапа: доставку и осмотр алмазов, параллельное изучение чертежей гироскопов, как только они окажутся в Буэнос-Айресе, и, наконец, перевозку тайного груза на подводной лодке. Борт и карбонадо из шахт компании «Кенинг» надлежало хранить в условиях строжайшей секретности на одном из складов в округе Северная Дарсена, в провинции Пуэрто-Нуэво. Немцы, которых направят на склад, будут поддерживать связь с одним лишь Эрихом Райнеманом.
Физика Эжена Леона поселят в надежно охраняемых апартаментах в районе Сан-Тельмо, занимающем примерно такую же территорию, как и нью-йоркский Грамерси-парк. Этот фешенебельный, малонаселенный городской округ представлял собой идеальное место для наблюдения за обстановкой. Сюда-то и намечалось доставить заветные чертежи, о поступлении которых Леон должен был сразу же известить Сполдинга.
Сам же Сполдинг, прибыв в Буэнос-Айрес раньше Леона, постарается обосноваться в посольстве в том или ином качестве, которое, по мнению Свенсона, в наибольшей степени будет отвечать возложенным на Дэвида задачам. Бывший резидент полагал, что в его обязанности входит координирование действий лиц, связанных с куплей-продажей чертежей гироскопов, и санкционирование оплаты технической документации в случае, если приборы и впрямь будут отвечать предъявляемым к ним требованиям. О своем согласии с приобретением столь специфического материала он сообщит зашифрованной радиограммой в Вашингтон, откуда и отправят незамедлительно, как думалось ему, всю необходимую сумму на швейцарский счет Райнемана.
Затем Сполдинг отправится на аэродром, на котором остановят свой выбор обе стороны, и будет ждать того момента, когда он сможет вылететь отсюда за пределы Аргентины. Покинуть же эту страну ему предписано было лишь после того, как Райнеман получит сообщение: «Оплата произведена».
В действительности же шифровка, посланная Сполдингом, послужит сигналом для немецкой подводной лодки подняться на поверхность в заданном районе и получить с небольшого судна партию алмазов. Американские патрульные суда и самолеты по распоряжению свыше прекратят на данное время наблюдение за соответствующим участком акватории. Ну а если вдруг кто-то усомнится в правомочности такого приказа, что маловероятно, то всегда ведь можно сослаться на некую секретную встречу в океанских просторах с представителями немецкого подполья.
Когда отгрузка в море будет произведена, с субмарины сообщат по радио в Берлин о «взыскании» с Райнемана положенной «платы», после чего подводная лодка вновь скроется в морской пучине, чтобы отправиться в обратный путь в Германию. Сполдингу же будет позволено вернуться в Соединенные Штаты.
Подобные меры предосторожности удовлетворяли обе стороны.
Кенделл был убежден, что сумеет обвести вокруг пальца Райнемана. Однако Райнеман являлся достойным противником, которого многое роднило с бухгалтером. В частности, оба они выделялись своей способностью трезво и беспристрастно смотреть на вещи, что дается далеко не всем.
Сходство в характерах двух этих людей для Свенсона было фактом бесспорным и служило лишь дополнительным аргументом в пользу принятого им решения о ликвидации Кенделла.
Бухгалтер должен был лететь в Буэнос-Айрес примерно через неделю, чтобы обговорить с немецким эмигрантом последние детали предстоящей сделки. Надо внушить Райнеману, что Сполдинг отличный агент, неоднократно выступавший в роли курьера и способный в случае нужды управиться с эксцентричным Эженом Леоном. Подобная легенда, считал Кенделл, послужит для Сполдинга надежной «крышей». Но Сполдинг еще не включился в игру. Он не участвовал непосредственно в операции с передачей алмазов противной стороне и не имел ни малейшего представления о подводной лодке. Ему лишь вменялось в обязанность отправлять связанные с перемещением груза шифровки, но о том, что скрывается за их текстом, он не должен даже догадываться. И посему все, что делалось за его спиной, держалось от него в строжайшей тайне.
Сполдинг. Человек находчивый и бесстрашный. Как раз такой, какой и нужен.
Свенсон много раз читал и перечитывал изложенный Кенделлом план действий, вникая в суть деталей. И не находил в нем никакого изъяна. Этот вонючий хорек в обличье бухгалтера свел исключительно сложную процедуру переговоров к последовательному ряду простых, незамысловатых акций, каждая из которых отвечала бы интересам той или иной стороны. Одним словом, Кенделл создал целую сеть хитросплетений. Любой шаг подвергался проверке и перепроверке, всякое действие подстраховывалось возможными контрмерами.
Ко всем этим ловким ходам Свенсон счел необходимым добавить еще один, суть которого сводилась к тому, что Дэвиду Сполдингу предстояло в ближайшем будущем прикончить Эриха Райнемана.
Этого требовала инструкция, полученная Свенсоном от разведывательного управления Объединенного штаба союзных держав. Учитывая специфику предпринимательской деятельности Райнемана, дело можно будет представить так, будто он окончательно запутался в своих обязательствах перед немецким подпольем. Человек из Лиссабона сам решит, смотря по ситуации, как убрать Райнемана: лично ли заняться им или же прибегнуть к помощи наемного убийцы. Важен лишь результат.
Сполдинг поймет все с полуслова. За последние несколько лет он привык к иносказаниям и паролям различного ранга разведчиков и двойных агентов. Если верить тому, что говорится в его досье, для этого человека приказ есть приказ. Имеющее разумное обоснование распоряжение, призванное содействовать решению на профессиональном уровне той или иной проблемы.
Если бы только Сполдинг был жив!
О боже, что же все-таки случилось? И где? В Лапёссе? Или в Лажесе? Чтоб провалился он в тартарары, злосчастный аэродром на Азорах! Подумать только, диверсионный акт! Взрыв, уничтоживший самолет!
Что же, черт возьми, это значит?
Машина свернула с автострады на шоссе, ведущее в штат Вирджиния. До закрытой зоны в Фэрфаксе оставалось минут пятнадцать пути. Свенсон обнаружил, что прикусил нижнюю губу. Во рту появился привкус крови.
* * *
– Мы получили дополнительную информацию, – сказал полковник Эдмунд Пейс, стоя перед фотографической картой острова Терсейра. – Сполдинг в порядке. Конечно, он потрясен. Несколько ран и ушибов, однако ничего не сломано. Спасся буквально чудом. Пилот и его помощник погибли. Уцелел только Сполдинг.
– А он в состоянии передвигаться?
– Да. С ним сейчас Холондер и Балантин. Я решил, что вы хотели бы поторопить его с вылетом…
– Да-да, конечно, – перебил полковника Свенсон.
– Я распорядился отправить его скорей в Ньюфаундленд. Если только у вас не будет каких-то иных соображений, там его заберет патрульный самолет береговой авиации и доставит на юг, в Митчелл-Филд.
– Когда он прилетит?
– Поздно ночью, если позволит погода. В противном случае завтра утром. Лететь ему сюда?
Свенсон заколебался.
– Нет… Пусть врач в Митчелле осмотрит его повнимательней. А затем подержите его в Нью-Йорке. Несколько дней отдыха в отеле не помешают ему. Все же остальное по-прежнему остается в силе.
– Хорошо… – В голосе Пейса прозвучало раздражение. – Но кое-кто должен будет все же встретиться с ним.
– Зачем?
– Его документы – все, что мы подготовили, – сгорели в самолете. От них остался лишь пепел.
– Ах да, я как-то упустил это из виду. – Свенсон отошел от Пейса и сел на стул.
Полковник наблюдал за генералом. Он догадывался, что Свенсону трудно сосредоточиться.
– Мы сделаем новые документы. Это не проблема для нас.
– Отлично. Делайте. Найдите, кто передаст в Митчелле документы Сполдингу.
– О’кей… Но может быть, вы измените все же свое решение?
Пейс подошел к стулу, но садиться не стал.
– Почему? И зачем?
– Что бы там ни было, но факт остается фактом. Самолет взорван, о чем я уже сообщил вам. И если вы помните, я тогда же попросил вас как можно быстрее приехать ко мне, поскольку события приняли неожиданный для нас поворот.
Свенсон уставился на своего подчиненного.
– У меня была тяжелая неделя. И я предупреждал вас о сложности всей операции. Так что не надо играть со мной в свои фэрфаксовские штучки. Я не собирался вторгаться в вашу сферу деятельности. А просил лишь о помощи. Или, если вам так больше нравится, потребовал от вас оказать мне содействие. А посему извольте-ка говорить со мной начистоту, без всяких там преамбул.
– Я всячески старался помочь вам, – произнес Пейс решительным тоном. – Это, сэр, было нелегко. И вот сейчас я предоставил вам целых двенадцать часов, чтобы вы смогли обдумать спокойно возможные варианты. Тот самолет был взорван группой «Хагана».
– Кем-кем?
Пейс пояснил, следя за реакцией Свенсона:
– «Хагана» – еврейская организация, действующая за пределами Палестины.
– Но это же безумие! Бессмыслица какая-то! И как же удалось узнать вам, кто именно устроил взрыв?
– Первое, что сделала следственная группа, прибыв на место происшествия, так это загасила пламя водой, разобрала обломки и тщательнейшим образом осмотрела все вокруг в поисках каких-либо улик, которые бы могли сохраниться, несмотря на огонь и взрывную волну, и указывали на виновников преступления. Предварительное расследование было проведено сразу же после катастрофы… Тогда-то и обнаружили в хвостовом отсеке самолета бляху с эмблемой «Хаганы».
Члены данной организации хотели, чтобы все знали, кто совершил эту диверсию.
– Боже мой! А что вы сказали тем людям на Азорах?
– Прежде всего, генерал, я выиграл для вас целый день. Проинструктировал Холондера, чтобы он ни в коем случае не связывал взрыв со Сполдингом. И ссылался на случайное совпадение, коль скоро ситуация, говоря откровенно, вышла из-под контроля. «Хагана» – независимая организация, объединяющая фанатиков. Большинство сионистских организаций не вступают с ними в контакт. Они называют их группой дикарей.
– Как же случилось, что они смогли беспрепятственно совершить этот акт вандализма? – Свенсон был совершенно расстроен.
– Вам и самому известно, я полагаю, что Азоры находятся под британским контролем. Соглашением, заключенным с Португалией еще в стародавние времена, англичанам предоставлено право создавать на этих островах свои военные объекты.
– Да, я знаю об этом.
– Значок нашли англичане.
– Что они собираются предпринять?
– Сами еще не знают. Пока же доложат о происшествии в разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав, не делая никаких заключений.
– Но вы же знаете уже сейчас, кто стоит за этой диверсией!
– Холондер неплохой парень. Оказывает нам кое-какие услуги, за что и мы не остаемся у него в долгу.
Свенсон поднялся со стула и бесцельно прошелся по комнате.
– Что сами-то вы думаете об этом, Эд? Взрыв устроен из-за Сполдинга?
Он взглянул на полковника. По выражению лица Пейса Свенсон понял, что полковник начинает догадываться о причине его волнения. Генерал же думал в данный момент не столько об операции – она будет осуществлена независимо ни от чего, считал он, – сколько о своем соратнике – офицере, которого заставили заниматься непривычным для него делом, забросив его без всякой предварительной подготовки в совершенно незнакомую ему область. Сполдинг, попавший в подобную передрягу, вызывал у Свенсона, старого армейца, глубокое сочувствие.
– Все, что я могу вам сообщить, – это только догадки, даже не предположения. Конечно, нельзя исключать возможность того, что самолет был взорван из-за Сполдинга. Однако данная версия мало что проясняет: если мы и примем эту гипотезу, нам вовсе не обязательно делать на ее основании вывод о том, будто подобная акция связана как-то с вашей операцией.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я не знаю, чем именно занимался Сполдинг: если мне и известно что-то, так только в самых общих чертах. Между тем в «Хагане» полным-полно психопатов с самыми различными отклонениями. И они столь же хорошо организованы, как и боевые группы Джулиуса Стрейчера. Вполне возможно, что Сполдинг убил португальского или испанского еврея или использовал его в своей игре как приманку. В католической стране для «Хаганы» этого вполне достаточно… Впрочем, взрыв мог быть организован и из-за кого-то еще, кто должен был лететь этим самолетом. Из-за какого-нибудь армейского офицера или пилота, чей родственник известен своими антисионистскими настроениями. Тем более если этот сородич является к тому же евреем. Я должен лично все проверить, с чужих слов трудно разобраться в истинном смысле этого происшествия.
Свенсон помолчал немного, изучая выражение лица Пейса, а затем заговорил:
– Благодарю… Но, вероятно, взрыв обусловлен все же какими-то другими причинами, а не теми, о которых вы упомянули? И к нему, как я понимаю, не имеют никакого отношения ни испанские евреи, ни лица, которых подставили в тайной игре, ни тот же дядюшка пилота… Все дело в Сполдинге, не так ли?
– Вам же не известно ничего определенного. Само собой, вы можете строить различные догадки, однако делать окончательный вывод пока что рановато.
– И все-таки не могу понять, что же, в конце концов, скрывается за этой акцией. – Свенсон снова уселся, размышляя вслух: – Казалось бы, все было продумано до мелочей…
– Могу я высказать свою версию? – предложил Пейс, подходя к генералу, тщетно пытавшемуся подобрать ключ к загадке.
– Разумеется, – ответил Свенсон. Его взгляд выражал признательность этому знающему свое дело разведчику, способному трезво оценить обстановку.
– Меня никто не посвящал в ваши дела, и честно скажу: мне и не хотелось бы этого. Операцию проводит военный департамент, и это все, что я должен знать. Я уже говорил, неплохо было бы рассмотреть все возможные варианты… Да, скорее всего, вам и не остается ничего иного. Но это даст результат лишь в том случае, если вы сумеете выявить непосредственную связь между отдельными известными нам фактами. Однако, как я мог установить, наблюдая за вами, вам так и не удалось обнаружить ее.
– Иначе и быть не могло, поскольку одно никак не вяжется с другим.
– Как мне представляется, концентрационные лагеря не входят в круг тех проблем, которыми занимаетесь вы. Во всяком случае, именно к такому выводу пришел я на основании имеющихся в моем распоряжении разведданных, включая и донесения из Йоханнесбурга. Надеюсь, я не ошибся? Вы и в самом деле никак не касаетесь по роду своей работы ни Аушвица[904], ни Бельзена?
– Не имею к ним даже самого отдаленного отношения.
Пейс, упершись локтями о стол, подался вперед.
– «Хагана» между тем внимательно следит за происходящим там. И она же считает своим долгом заниматься делами так называемых испанских евреев и прочих лиц еврейской национальности, ставших жертвами насилия и коварства… Не спешите пока что с выводами, генерал. Что толку от скоропалительных заключений, не подкрепленных надежными свидетельствами?
Свенсон недоверчиво взглянул на Пейса:
– Какие еще свидетельства вам нужны? Самолет взорван, люди убиты!
– Да, это так. Однако бляха в хвостовом отсеке мало о чем говорит: ее ведь мог прикрепить кто угодно. Вас, вполне возможно, пытаются просто ввести в заблуждение.
– И кто же?
– Я не могу ответить на этот вопрос. Знаю лишь, что Сполдинга следует предупредить на всякий случай о возможной опасности. Само собой, человеку, пережившему взрыв в самолете, подобный совет может представиться несколько запоздалым. И все же позвольте моему человеку в Митчелл-Филд поговорить с ним по этому поводу, сказать, что он должен быть все время настороже, так как нельзя исключать полностью повторения того, что произошло на Азорах… Не будем забывать, что на том самом самолете находился и Сполдинг! А это значит, что ему ни в коем случае нельзя терять бдительности. И еще я хотел бы взять на себя смелость порекомендовать вам подыскать, пока не поздно, дублера.
– Дублера?
– Ну да. Всякое ведь может случиться, если кто-то предпримет вдруг новую попытку свести счеты со Сполдингом. Вполне возможно, что на этот раз его удастся вывести из игры.
– Убить, хотите вы сказать?
– Да.
– В каком же мире живут ваши люди? – спросил чуть слышно Свенсон.
– В неимоверно сложном, – ответил Пейс.
Глава 15
29 декабря 1943 года
Город Нью-Йорк
Сполдинг наблюдал из окна отеля за движением внизу по Пятой авеню и на территории Центрального парка. «Монтгомери» был одной из тех наиболее элегантных гостиниц, в которых любили останавливаться его родители, приезжая в Нью-Йорк на гастроли. Дэвид ощутил приятное чувство возвращения домой. Старый портье даже прослезился, регистрируя его в журнале. Сполдинг вспомнил, что много лет назад старик частенько гулял с ним в парке. Подумать только, четверть века пролетело с тех пор.
Прогулки в парке. Гувернантка. Шоферы, ожидающие в фойе, чтобы помчать его родителей на вокзал, на концерт, на репетицию. Музыкальные критики. Дельцы из компаний грамзаписи. Бесконечные приемы, на которых Дэвид перед тем, как отправиться спать, по просьбе отца должен был порадовать гостей, продемонстрировав перед ними свою осведомленность о том, в каком именно возрасте создал Моцарт знаменитую Сороковую симфонию. А также поразить их знанием добросовестно заученных им многочисленных дат и различных фактов, лично для него не представляющих особого интереса. И потом – эти вечные споры. Истерики из-за плохого дирижера, прошедшего неудачно концерта или неблагоприятного отзыва в прессе.
В общем, настоящая круговерть.
И только один Аарон Мендель всегда оставался самим собой, источая спокойствие и умиротворенность. Нередко можно было наблюдать, как он проявлял чуть ли не отцовскую заботу о любившем покомандовать Сполдинге-старшем, чья супруга, мать Дэвида, изо дня в день предавалась связанным с ее работой волнениям.
Вспомнилось, как по воскресеньям, если только в эти дни не было концерта, его родители, наверстывая все, что недодали ребенку в будни, когда он был полностью предоставлен заботам гувернанток, шоферов и внимательного, обходительного персонала гостиниц, одаривали своего отпрыска щедрым вниманием и лаской. В такую вот спокойную, без всякой суетности пору Дэвид, наблюдая пусть и неуклюжие, но исходившие от сердца попытки отца хотя бы сейчас ублажить свое чадо, испытывал сильное желание сказать ему, что все в порядке и сын его вовсе не ощущает себя заброшенным или хоть в чем-то обделенным созданием. Родители никогда не гуляли с ним в осеннее время по зоопаркам и музеям Америки: разве их можно сравнить с зоопарками и музеями Европы! А летом не бывали с ним на Кони-Айленд или пляжах Нью-Джерси: они же по всем показателям уступали курортам в Лидо или Коста-де-Сантьяго! Во всем же остальном отец с матерью во время своего пребывания в Америке старались изо всех сил полностью соответствовать установившимся представлениям об «истинно американских родителях».
Грустно, смешно, наивно. И однако же все было именно так.
По какой-то совершенно непонятной причине Дэвид на протяжении многих лет никогда не останавливался в этом небольшом фешенебельном отеле. Правда, в том и не было особой нужды. И все же он мог бы хотя бы разок вновь наведаться туда, тем более что служащие гостиницы с глубокой симпатией относились к семье Сполдинг. Однако в данный момент ему казалось вполне естественным, что он остановился на этот раз именно в этом отеле. Спустя много лет Дэвиду захотелось, обратившись к воспоминаниям о тех далеких временах, когда его ничто еще не страшило, ощутить себя в безопасности в этом чуждом ему мире.
Отойдя от окна, Сполдинг подошел к кровати. На ней лежал доставленный посыльным новенький чемодан с его новой гражданской одеждой, которую он купил в фирменном магазине Роджерса Пита. Где, кстати, приобрел и сам чемодан. Пейс предусмотрительно передал ему через майора деньги. А заодно и документы взамен сгоревших на Терсейре. К последним, однако, он отнесся с полным равнодушием, не то что к деньгам, и это позабавило его.
Майор, встречавший Сполдинга в аэропорту Митчелл прямо на летном поле, сразу же проводил его к врачу, сидевшему в своем кабинете со скучающим видом. Тот осмотрел Дэвида и сказал, что все нормально, но посоветовал отдохнуть. Пожурил английского коллегу с его успокоительным за прописанную дозу, однако не счел нужным что-либо менять и посоветовал своему пациенту принимать по-прежнему по две таблетки каждые четыре часа. На этом и расстался врач со Сполдингом, с которым явно случилось нечто такое, о чем лучше не спрашивать.
Майор между тем был из «Фэрфакса». Он рассказал, что разведцентр продолжает расследование диверсии в Лажесе. Вполне возможно, что подготовка к этой акции была осуществлена в Лиссабоне, поводом же для нее послужили какие-то действия Сполдинга, за которые и решили его покарать. Так что Дэвиду следует быть осторожным и докладывать о любом необычном происшествии прямо полковнику Пейсу в «Фэрфакс». Потом майор назвал имя бригадного генерала Алана Свенсона, их непосредственного руководителя. В его-то распоряжение и поступает Дэвид. Свенсон вступит с ним в контакт в самое ближайшее время, самое большее – дней через десять.
– Зачем же тогда «о любом необычном происшествии» докладывать Пейсу? Почему не сообщать обо всем непосредственно Свенсону? Ведь он руководитель.
– Это инструкция Пейса, – ответил майор. – Так будет лучше, пока бригадный генерал не возьмет все в свои руки.
Опять темнят, подумал Дэвид, припоминая уклончивый взгляд Пола Холондера, американского агента на азорской Терсейре.
Происходило что-то непонятное. Указания шли необычным путем. Странной была шифровка без подписи, полученная в Лиссабоне и предписывавшая своему адресату немедленно выйти из игры. Странным был и агент на острове, сказавший, что сначала задаст ему вопросы, а потом вручит документы. Странным был также не содержавший никаких разъяснений приказ обратиться в Нью-Йорке к двум гражданским лицам.
Все это напоминало некий бешеный танец. То ли он имел дело с профессионалами высшего класса, то ли с обычными дилетантами, взявшимися не за свое дело. А может, подумалось ему, одновременно и с теми и другими. Интересно встретиться с этим генералом Свенсоном. Дэвид никогда о нем раньше не слышал.
Сполдинг лег на кровать. Он отдохнет с часок, примет душ, побреется, а потом, впервые за три года, отправится любоваться ночным Нью-Йорком. Интересно, как отразилась война на вечернем Манхэттене. Днем никаких особых изменений он не заметил, если не считать различных плакатов. Хорошо бы провести сегодняшнюю ночь с женщиной, только так, чтобы все было спокойно, без страстей и капризов. Он желал лишь просто расслабиться. Дэвиду не хотелось пользоваться услугами телефонных дам. Три года и девять месяцев прошло с тех пор, как он в последний раз поднимал телефонную трубку в Нью-Йорке. За это время он выучился быть осторожным, тщательно обдумывать все, что произошло с ним за день.
Он с удовольствием припомнил, как сотрудники посольства в Лиссабоне после отпуска смачно рассказывали о своих похождениях с женщинами. Одиночество побуждало их соглашаться на короткие встречи протяженностью в одну только ночь. Так было повсюду, выделялись же в этом отношении Вашингтон и Нью-Йорк. Война и нищета толкали многих из них на ночной заработок. С легкой усмешкой он вспомнил, что наибольшим успехом пользуются у них офицеры, особенно в звании капитана и выше.
Свою офицерскую форму он надевал ровно три раза за четыре года. В кафе «Ландыш», когда он выпивал с Пейсом, в день приезда в Португалию и в день отъезда оттуда.
А сейчас у него ее даже и не было.
Зазвонил телефон. Удивительно. Дэвид полагал, что о его местонахождении знали только «Фэрфакс» и пресловутый бригадный генерал Свенсон. Номер в отеле «Монтгомери» он заказал по телефону из медпункта аэропорта Митчелл-Филд на трое суток, точнее – на семьдесят два часа, говоря словами встретившего его майора. Ему нужно отдохнуть. Никто не должен тревожить его. И тем не менее кто-то звонил.
– Алло.
– Дэвид! – раздался низкий, хорошо поставленный женский голос. – Дэвид Сполдинг!
– Кто говорит? – Дэвид не мог понять, реальность это или фантазия играет с ним шутки. – Лэсли! Лэсли Дженнер! Дорогая! Боже мой, почти пять лет!..
Дэвида охватило волнение. Лэсли Дженнер была частью его нью-йоркской жизни. Но она не имела никакого отношения к радиотеатру: они знали друг друга по колледжу. Встречи под часами у «Балтимора», ночи в Ларю, танцы. На котильоны и тому подобные вещи его, конечно же, приглашала подруга, ибо в силу своего воспитания сам Дэвид, сын известных концертантов, не питал пристрастия к времяпрепровождению такого рода. И еще он помнил, что она, все та же Лэсли, была членом студенческой организации.
С тех пор ее фамилия изменилась. Она вышла замуж за парня из Яла, но имя его Дэвид позабыл.
– Лэсли, это… это просто потрясающе! Как ты узнала, что я здесь? – Помня постоянно о той непростой ситуации, в которой он оказался, Сполдинг не был готов к легкой, пустой болтовне.
– В Нью-Йорке ничего не происходит без моего ведома. У меня повсюду глаза и уши, милый! Целая шпионская сеть!
Дэвид почувствовал, как кровь отлила от его лица. Ему сейчас было не до шуток.
– Я серьезно, Лэсли… Я никому не звонил, даже Аарону. Как же ты нашла меня?
– Ты помнишь Синди Боннер? Она была Синди Тоттл. Вышла замуж за Пола Боннера. Так вот, Синди выбирала в магазине Роджерса Пита рождественские подарки для своего суженого и клянется, что видела, как ты примерял там костюм. Я знаю Синди, она не ошибается…
Дэвид не знал этой девушки. Он не мог припомнить не то что ее имени, а даже лица.
Лэсли Дженнер продолжала:
– Она сразу же позвонила мне из ближайшего автомата. У нас с тобой есть что вспомнить, дорогой!
Если можно назвать общими воспоминаниями память о тех двух летних месяцах, когда Дэвид проводил уик-энды в Ист-Хамптоне, деля с Лэсли постель, то тогда – да. Но это все в прошлом. Они расстались еще до того, как она решила вступить с тем парнем в законный брак.
– Надеюсь, ты не предупредила мужа, что собираешься звонить мне?
– О боже, бедный ягненочек! Я снова Лэсли Дженнер, а не Лэсли Хоуквуд! О бывшем своем муже я даже не вспоминаю, чтоб ему пусто было!
Ага, вот в чем дело, подумал Дэвид. Она вышла замуж за человека по фамилии Хоуквуд. То ли Роджер, то ли Ральф. Вроде бы футболист, а может, теннисист.
– Извини. Я не знал…
– Мы с Ричардом разошлись полюбовно сто лет назад. Я сделала глупость, связавшись с ним. Этот сукин сын не стоит даже твоего ногтя. Сейчас он служит в Лондоне. В авиации. Где-то в сверхсекретных частях, как я полагаю. Уверена, что спит там со всеми девками подряд… Да-да, это так. Уж я-то знаю его!
Дэвид почувствовал легкое возбуждение. Лэсли явно напрашивалась на встречу.
– Ясное дело, ведь наши народы – американцы и англичане – союзники, – пошутил Сполдинг. – Но как ты нашла меня в этом отеле?
– Я сделала ровно четыре телефонных звонка, мой ягненочек. Позвонила в отели «Коммодор», «Балтимор» и «Вальдорф», но тут вспомнила, что твои родители всегда останавливались в «Монтгомери». Как давно это было, дорогой!.. И подумала, что ты должен быть там.
– Ты могла бы стать отличным детективом, Лэсли.
– Только в том случае, если объект наблюдения стоит того. Ты мне рад?
– Да, – ответил Сполдинг, думая совершенно о другом. – И я не прочь оживить воспоминания. Может, пообедаем вместе?
– Если бы ты не пригласил меня, я бы заплакала.
– Я заеду за тобой. Говори адрес.
Лэсли минуту поколебалась, затем предложила:
– Давай встретимся в ресторане. Так будет проще.
Теперь – слово за ним.
Дэвид назвал небольшое кафе на Пятьдесят первой улице, в котором он бывал не раз. Оно находилось в парке.
– В половине восьмого? В восемь?
– Лучше полвосьмого. Но не там, милый. Это кафе закрылось много лет назад. А почему бы не в «Гэлери»? Это на Сорок шестой улице. Я сделаю заказ, меня там знают.
– Отлично.
– Бедный ягненочек, ты так давно здесь не был. Ничего не знаешь. Я буду опекать тебя.
– Подходит. Итак, полвосьмого.
– Жду не дождусь, когда снова увижу тебя. И обещаю тебе не плакать.
Сполдинг положил телефонную трубку. Многое казалось ему странным. Взять хотя бы уже одно то, что девушка звонит бывшему своему любовнику после чуть ли не четырехлетней разлуки и к тому же в военную пору и при этом не интересуется даже, где пропадал он, как дела у него и сколько, наконец, он пробудет здесь. Это неестественно – не спросить о подобных вещах в столь суматошное время.
Но больше всего Дэвида настораживало следующее обстоятельство.
Последний раз его родители останавливались в «Монтгомери» в 1934 году. С тех пор он здесь не бывал. С Лэсли Дэвид познакомился в октябре 1936 года в Нью-Хейвене. Это он помнил четко.
Так что Лэсли не могла знать о «Монтгомери», тем более в связи с его родителями.
Девушка явно лгала.
Глава 16
29 декабря 1943 года
Город Нью-Йорк
Ресторан «Гэлери» оказался, в сущности, таким, каким ожидал увидеть его Дэвид: обилие темно-красного бархата, множество пальм различных форм и размеров, масса настенных светильников, отбрасывающих приглушенный свет на столики. Посетители полностью соответствовали обстановке: молодые, богатые, уверенные в себе, с белозубыми улыбками. Шум голосов то усиливался, то затихал, превращаясь в равномерный гул.
Когда он пришел, Лэсли уже ждала его у гардероба. Увидев Дэвида, она бросилась ему навстречу. Несколько минут Лэсли молча и горячо прижималась к нему. Впрочем, может, и не столь долго, как показалось ему. Наконец она откинула назад голову, посмотрела ему в глаза. Слезы текли по ее щекам. Слезы были настоящими, но что-то в лице женщины – то ли в улыбке, то ли в выражении глаз – было поддельным. В ней чувствовалось напряжение. А может, просто он сам напряжен? Годы отдалили его от таких мест, как «Гэлери», и от таких женщин, как Лэсли Дженнер.
Во всем остальном она осталась прежней, какой он ее помнил. Разумеется, повзрослела, обрела женский шарм, уверенность во взгляде. Темно-русый цвет волос поменялся на светло-каштановый. Большие карие глаза выдавали ее врожденную чувственность. Лицо немного пополнело, но прекрасная аристократичность формы сохранилась. Ее присутствие будило в нем острые воспоминания. Гибкое, сильное, с полной грудью тело звало к близости.
– Боже, боже, боже! О, Дэвид! – шептала она, касаясь губами его уха.
Они сели за столик. Лэсли держала его за руку, отпуская ее только для того, чтобы прикурить сигарету. Они разговорились. Дэвиду казалось, что Лэсли не слушает его, хотя та часто кивала, не сводя с него глаз. Он изложил в общих чертах свою легенду: Италия, легкое ранение, решение вернуться к работе в промышленности, где он принесет гораздо больше пользы, чем под ружьем. Он не знает, как долго пробудет в Нью-Йорке.
«Тут я абсолютно честен, – подумал Дэвид. – Совершенно не знаю, сколько пробуду в городе, а хотел бы знать».
Он был рад видеть ее снова.
Обед служил прелюдией к постели. Оба знали об этом и не старались скрыть своего возбуждения, вызывая в памяти самые приятные моменты прошлого. В юности их связь была тайной. Опасность быть разоблаченными перед родителями придавала остроту их встречам.
– Поедем к тебе? – предложил Дэвид.
– Нет, ягненочек. Я живу вместе с тетушкой – маминой младшей сестрой. Теперь модно снимать квартиру на двоих. Экономней и патриотичней.
«Всего лишь отговорка», – решил Дэвид.
– Тогда едем ко мне, – произнес он твердо.
– Дэвид, – начала Лэсли, сжав его руку, – семейные постояльцы «Монтгомери», – к примеру, те же Алькотты или Дьюхорсты, – знакомы со многими из моего круга. У меня есть ключ от дома Пэгги Вебстер в пригороде. Помнишь Пэгги? Ты был на ее свадьбе. А Джека Вебстера не забыл? Ты должен его знать. Он служит на флоте, а Пэгги уехала к нему в Сан-Диего. Поедем к ним на квартиру?
Сполдинг внимательно смотрел на женщину. Он не забыл странного телефонного разговора, ее ложь о старом отеле и его родителях. А может, он все это напридумывал? Больное воображение? Годы, проведенные в Лиссабоне, сделали его недоверчивым. Но любопытство брало верх. Любопытство и возбуждение. Ему хотелось знать правду. И хотелось близости с Лэсли.
– К Пэгги так к Пэгги! – воскликнул он.
* * *
Если у девушки и были какие-то иные помыслы, кроме стремления лечь с ним в постель, то они ускользнули от внимания Сполдинга.
Сняв пальто, Лэсли сразу отправилась на кухню готовить выпивку, а Дэвид занялся камином, куда отправил прежде всего завалявшуюся тут же пачку газет.
Из дверей кухни Лэсли наблюдала, как ее приятель уложил дрова в очаг и разжег огонь. Держа в руках бокалы, она сказала улыбаясь:
– Через два дня – Новый год. Пусть это будет наш праздник. Надеюсь, он принесет много счастья.
– Я не против, – отозвался Дэвид, подходя к ней, и взял оба бокала. – Я поставлю их здесь.
Дэвид поднес рюмки на столик перед небольшой кушеткой возле камина. Подойдя к столику, он быстро обернулся и взглянул на Лэсли.
Но она не смотрела на него. Как и на бокалы.
Девушка подошла молча к камину и, торопливо расстегнув блузку, бросила ее на пол. На ней было красивое белье, плотно облегающее грудь.
– Сними рубашку, Дэвид.
Он повиновался. Лэсли вздрогнула, заметила повязку на его плече и нежно прикоснулась к ней пальцами. А затем крепко прижалась к Дэвиду. Он обнял ее.
– Выпивка подождет, Дэвид. Этот праздник в любом случае наш.
Он поцеловал ее глаза, уши, губы. Лэсли, изнемогая от страсти, опустилась на колени.
– Дэвид, давай прямо здесь, на полу, – произнесла она дрожащим от волнения голосом и легла на ковер.
Дэвида не пришлось звать дважды. Он тотчас лег рядом с ней, и их губы слились в поцелуе.
– Я помню, – шептал он с нежной улыбкой, – нашу первую встречу в домике за лодочным сараем. Мы вот так же лежали в тот день на полу. Как было чудесно тогда!
– Я не раз думала, помнишь ли ты об этом. Что же касается меня, то я помнила о той встрече всегда.
* * *
Было без четверти час, когда он подвез ее к дому. От свидания остались приятные воспоминания. Они дважды соединились в экстазе любви, пили отличное виски из запасов Джека Вебстера и его дражайшей супруги Пэгги и болтали о прежних днях. Ричард Хоуквуд, ее бывший муж, был просто помешан на сексе, ничто другое его не интересовало. Родители пытались привлечь его к своему бизнесу, но безуспешно. Видимо, бог создал Хоуквуда ненасытным в страсти. Для таких, как Ричард, и была придумана война, говорила Лэсли. Только во время ее и могут выдвинуться подобные ему люди. Он скорее предпочел бы «сгореть в жарком пламени», чем влачить нудное существование обывателя из штатских.
Сполдинг подумал, что Лэсли слишком резка, говоря о своем бывшем муже. Но она уверяла его, что еще слишком мягка в своих оценках этого прохвоста.
В общем, все прошло хорошо. Они весело провели время. Много смеялись. И занимались любовью.
И все же весь вечер Дэвид был настороже, ожидая, что она вот-вот проговорится, чем-то разоблачит себя, спросит его о чем-нибудь необычном. Скажет, во всяком случае, что-нибудь такое, что позволило бы ему понять наконец, по какой же причине солгала она ему вчера днем, когда объясняла, каким именно образом удалось ей разыскать его в этом огромном городе. Но ничего, что дало бы ему ключ к разгадке, он так и не услышал.
Он спросил, откуда она помнит, что его родители останавливались в «Монтгомери». Лэсли сослалась на свою исключительную память, добавила, что любовь всегда прозорлива.
Она снова лгала. В чем, в чем, а в этом он не сомневался. Все, что было между ними, не имело никакого отношения к любви.
Она попрощалась с ним в такси, не пригласив его к себе. Тетя спит. Ну что ж, тем лучше.
Завтра они встретятся снова у Вебстеров. В десять часов вечера. Званый обед, на котором ей предстоит побывать, – не помеха: она сумеет пораньше удрать оттуда. И откажется от приглашения на встречу Нового года. Весь день они проведут только вдвоем.
Дверь за Лэсли захлопнулась, такси медленно поехало по Пятой авеню. Дэвид впервые за день вспомнил, что по приказу из «Фэрфакса» он должен явиться на «Меридиан эйркрафт» послезавтра. В Сочельник. Он рассчитывал, что пробудет там до полудня.
Как все странно: Рождество, Новый год…
Он даже не вспомнил о рождественских празднествах. Подарки родителям он отправил в Сантьяго заранее, еще до поездки на север Испании – в Страну Басков и Наварру.
Ему не до рождественских праздников. Санта-Клаусы, звонящие в колокольчики на улицах Нью-Йорка, роскошные витрины магазинов – все это не для него.
Печально, конечно. Когда-то ведь ему нравились праздники.
Сполдинг расплатился с шофером, кивнул ночному портье у входа в отель и поднялся лифтом на свой этаж. Подойдя к двери своего номера, Дэвид автоматически коснулся пальцем того места, где должна была находиться метка, которую перед тем, как покинуть гостиницу, он оставил чуть ниже замка.
Но ничего, кроме гладкой деревянной поверхности, не обнаружил. Щелкнув зажигалкой, он внимательно осмотрел при свете ее зазор в дверном проеме.
И убедился, что прикрепленная им к двери контрольная нитка бесследно исчезла.
Руководствуясь инстинктом самосохранения и инструкцией из «Фэрфакса», предписывавшей ему быть всегда начеку, Дэвид не поленился перед уходом из гостиницы «опечатать» свой номер и кое-что из находившихся в нем вещей. Полдюжины неприметных для постороннего глаза рыжевато-коричневых и черных шелковых нитей были закреплены в самых различных местах. Если бы вдруг оказалось, что метки исчезли или нитки просто порвали, это означало бы только одно: в его отсутствие кто-то уже успел похозяйничать тут.
Оружия у Дэвида не было, незваный же гость, возможно, еще находился в номере.
Он вернулся к лифту и попросил у лифтера запасной ключ, сославшись на то, что дверь почему-то не открывается. У лифтера ключа не было. Они вместе спустились в вестибюль.
Ночной портье извинился, попросил лифтера остаться вместо себя, а сам поднялся с Дэвидом, чтобы помочь ему справиться с замком.
Когда они вдвоем, выйдя из лифта, двинулись по коридору к номеру, Сполдинг услышал тихий щелчок замка. Этот звук он не спутает ни с каким другим. Дэвид окинул взглядом коридор, пытаясь определить, откуда шел звук. Но не смог. Все двери в коридоре были закрыты.
Дверь его номера портье открыл без усилий. Однако, к недоумению служащего, мистер Сполдинг схватил зачем-то его за плечо и решительно втолкнул в комнату.
Дэвид оглянулся. Двери в ванную и в туалет были открыты, как он их и оставлял. Больше же спрятаться было негде. Он отпустил портье, дав ему пять долларов на чай.
– Благодарю вас, – сказал Дэвид на прощанье. – Мне, право же, неудобно. Видать, перебрал немного с выпивкой.
– Дело житейское, сэр, – заметил портье и, поблагодарив за чаевые, захлопнул за собой дверь.
Дэвид начал проверять оставленные им в номере метки.
Нагрудный карман пиджака, висевшего в шкафу.
Нитки нет.
Письменный стол, первый и третий ящики.
Ни в том, ни в другом нитки не оказалось. В первом ящике в момент его ухода она лежала на носовом платке. В третьем же была спрятана между рубашками. Исчезла метка и с постели.
Нигде ничего.
Дэвид подошел к чемодану, который лежал на стеллаже возле окна, и осмотрел правый замок. В отверстии для ключа он закрепил нитку, которую непременно порвали бы, если бы кому-то вздумалось вдруг отпереть замок.
Нитка, как обнаружил он, была порвана. Оставшийся конец забился внутрь замочной скважины. Значит, чемодан открывали.
Точно такая же метка должна была находиться и внутри чемодана – у задней стенки на расстоянии в три пальца от левой стороны.
Но сейчас ее там не было.
Сполдинг направился к тумбочке у кровати, на которой стоял телефон, и взял в руки телефонный справочник. Медлить было нельзя. Действовать следовало незамедлительно, чего противник, конечно, не ждет. Внезапность – вот главный его козырь. В номере, несомненно, побывали профессионалы. Сделано все было чисто и аккуратно. И им и в голову не могло прийти, что постоялец, вернувшись к себе, обнаружит следы их присутствия там.
Он отыщет номер телефона Лэсли Дженнер и отправится назад, к ее дому. Может, ему повезет, и он найдет неподалеку от дома телефонную будку, из которой сможет спокойно наблюдать за подъездом. А затем позвонит ей, придумав что-нибудь, чтобы назначить встречу. Естественно, он ни словом не обмолвится об обыске в его номере и не скажет ничего такого, что могло бы выдать возникшие у него подозрения. Главное – проследить за реакцией Лэсли. Если она согласится встретиться с ним – значит, все в порядке. Если нет, он будет следить за ее домом хоть всю ночь.
Лэсли Дженнер вешает ему лапшу на уши, не догадываясь, что резидент в Лиссабоне не зря провел три года на севере Пиренейского полуострова.
Судя по телефонному справочнику, никто по фамилии Дженнер не снимал квартиры в том доме, куда подвез Лэсли Дэвид.
Зато в Манхэттене проживало шесть Дженнеров, абонентов телефонной компании.
Через коммутатор отеля Дэвид связался с каждым из них. В ответ раздавались лишь сонные злые голоса.
– Лэсли Дженнер здесь не живет. И вообще мы не знаем такой, – вот и все, что слышал он всякий раз.
Сполдинг опустил телефонную трубку на рычаг и, поднявшись с кровати, на которой сидел, зашагал по комнате.
Конечно, ничто не мешает ему зайти в то здание и обратиться с расспросами к швейцару: квартира, в конце концов, могла быть записана и на имя тетушки. Впрочем, ни к чему все это. Если бы Лэсли Дженнер действительно проживала в этих апартаментах, то в справочнике непременно были бы указаны и ее адрес, и номер телефона, являвшегося для нее не просто одним из элементов комфорта, но и необходимейшим предметом, без которого она просто не мыслила своего существования. Кроме того, прежде чем отправиться туда и начать наводить там справки, ему пришлось бы придумать какой-нибудь более или менее правдоподобный предлог, чтобы не вызвать ни у кого подозрения. А это не так-то просто. И он решил не заглядывать, – во всяком случае, пока что, – в фешенебельный доходный дом, у которого простился с Лэсли.
Как звали ту девушку, в магазине Роджерса Пита? Которая еще выбирала рождественские подарки? Цинтия? Синди?.. Синди. Синди Таттл… Или Тотлл… Боннер. Замужем за Полом Боннером и посему выбирала в том магазине подарки для своего суженого, как изволила выразиться Лэсли.
Он подошел к тумбочке у кровати и взял телефонный справочник. Пол Боннер был в списке: 480, Парк-авеню. Район вполне приличный. Сполдинг набрал номер.
Ему ответил сонный женский голос:
– Алло?
– Миссис Боннер?
– Да. Кто это?
– Я Дэвид Сполдинг. Вы встретили меня вчера после полудня в магазине Роджерса Пита. Вы выбирали там подарки своему мужу, а я покупал костюм… Простите меня за то, что я вас потревожил, но дело серьезное. Я обедал с Лэсли… с Лэсли Дженнер – вы ей звонили. Я только что проводил ее домой. Мы должны встретиться завтра, но у меня неожиданно все изменилось, а я забыл номер ее телефона и не могу отыскать его в справочнике. Пожалуйста…
– Мистер Сполдинг. – Женщина резко перебила его, судя по голосу, она окончательно проснулась. – Если это шутка, то очень плохая. Я помню ваше имя… Но я не видела вас вчера после полудня и ничего не выбирала… И вообще не была у Роджерса Пита. Мой муж убит четыре месяца назад. На Сицилии… Если не ошибаюсь, мы с Лэсли Дженнер, с Лэсли Хоуквуд… не встречались уже больше года. Как помнится мне, она переехала в Калифорнию. В Пасадену. Мы не поддерживаем контактов. И не думаю, что станем искать когда-либо встречи друг с другом.
В трубке послышался резкий щелчок – это женщина бросила трубку.
Глава 17
31 декабря 1943 года
Город Нью-Йорк
Утро. Канун Нового года.
Первый день его «работы» на авиационном заводе «Меридиан эйркрафт». В конструкторском бюро.
Большую часть предыдущего дня он провел в отеле. Лишь раз вышел ненадолго позавтракать и купить газеты. Пообедал он в номере. Потом заказал такси, чтобы ехать в пригород к Вебстерам, где – он был в этом уверен – в десять часов Лэсли Дженнер не будет.
Дэвид оставался в номере по двум причинам. Первая причина состояла в том, что врачи настаивали на отдыхе. Второй же, не менее важной причиной послужило то обстоятельство, что в данный момент «Фэрфакс» занимался проверкой заинтересовавших Сполдинга лиц: Лэсли Дженнер-Хоуквуд, Синди Тоттл-Боннер и морского офицера по имени Джек иди Джон Вебстер, чья жена сейчас находится предположительно в Калифорнии. Дэвиду нужны были данные о них, прежде чем продолжать работу. Эд Пейс обещал ему проверить все как можно тщательней, – насколько, естественно, это было возможно за сорок восемь часов.
Сполдинга поразило то, что сказала ему Синди Боннер о Лэсли Дженнер: «Как помнится мне, она переехала в Калифорнию. В Пасадену».
Стоило только позвонить в офис суперинтендента[905] Гринвич-Виллидж, и сразу же кое-что стало на свои места. Вебстеры, ответили там, действительно проживают в этом пригороде. Муж служит на флоте, а жена поехала к нему куда-то в Калифорнию.
Куда-то в Калифорнию.
«Она переехала в Калифорнию»…
Крылось ли что-либо за всем этим? Или же имело место простое совпадение?
Сполдинг взглянул на часы. Было восемь. Утро предновогоднего дня. Завтра наступит 1944 год.
Этим же утром, однако, он должен представиться Уолтеру Кенделлу и Эжену Леону во временной конторе «Меридиана» на Тридцать восьмой улице.
Почему одна из самых крупных авиастроительных компаний в США имеет «временную контору»? Зазвонил телефон. Дэвид взял трубку.
– Сполдинг?
– Привет, Эд.
– Я сделал все, что мог. Но пока что преждевременно делать окончательные выводы. Кое-что подтверждается, а кое-что – нет. Начнем с того, что отсутствуют записи о разводе между супругами Хоуквуд. Однако муж Лэсли действительно в Англии. Служит в восьмой воздушной армии, но к разведке никакого отношения не имеет. Он пилот. Входит в личный состав десятой бомбардировочной эскадрильи, базирующейся в Суррее.
– А как насчет проживания Лэсли в Калифорнии?
– Полтора года назад она со своей теткой переехала из Нью-Йорка в Пасадену. Тетка очень богата, замужем за человеком по фамилии Голдсмит, он банкир. Занимается благотворительностью, увлекается игрой в поло. Его супруга, как нам стало известно, без ума от Калифорнии. Впрочем, это уже детали.
– О’кей. А что скажете о Вебстерах?
– Проверили. Он артиллерийский офицер на «Саратоге». Они сейчас на ремонте в Сан-Диего. Через пару недель выйдут в море. День отплытия уже известен. Если и произойдет задержка, то самое большее на два-три дня. Во всяком случае, в отпуск уже никого не отправляют. Его жена Маргарет приехала к своему лейтенанту два дня назад. Остановилась в отеле «Гринбрайар».
– Узнали что-нибудь о Боннерах?
– Только то, что вам уже известно, если не считать, что ее муж герой. Награжден посмертно серебряной звездой. Служил в стрелковых частях. Убит во время разведки, когда прикрывал отход своих. Это произошло на Сицилии, вскоре после высадки там нашего десанта.
– И больше ничего?
– Ничего. Несомненно, они все знают друг друга. Но пока что у меня нет никаких оснований говорить о том, что кто-то из них имеет хоть какое-то отношение к вашему новому заданию по линии военного департамента.
– Но вы же, Эд, не в курсе всего. Как слышал я от вас самого, вам неизвестно, в чем состоит моя задача.
– Да, это так. Те же отрывочные сведения о характере вашего задания, которыми я обладаю, не позволяют мне проследить какую-либо связь между этими людьми и вашим новым назначением. Вот и все, что хотел я вам сказать.
– И однако, мой номер обыскивали, уж в этом-то я не ошибаюсь.
– А если это просто вор? Богатый военный в дорогом отеле, прибыл домой после длительного отсутствия. Мог кто-то видеть, что у вас полно денег, когда вы расплачивались.
– Сомневаюсь. Все было сделано слишком уж профессионально.
– Профессионалы и работают в таких отелях. Они поджидают подвыпивших парней с вечеринок и…
– Мне бы хотелось до конца понять одну вещь, – перебил Пейса Сполдинг.
– Что именно?
– Как я понял из слов миссис Боннер, она не желает иметь ничего общего с Лэсли Дженнер. Это не было шуткой. Не странно ли говорить о подобных вещах постороннему? И мне хотелось бы знать, почему она так сказала.
– Итак, продолжим. Вернемся к обыску. Конечно, это был ваш номер, не мой, и вам, возможно, виднее… И все же вы знаете, что я думаю? Поразмыслив над тем, что услышал от вас, я счел себя вправе сделать одно предположение.
– Какое именно?
– Эти нью-йоркские дамы привыкли перепрыгивать из кровати в кровать. Вы просто не разобрались в деталях. Разве не логично: она была несколько дней в Нью-Йорке, увидела вас или узнала о вас от кого-то и вычислила, где вы находитесь? Меня интересует вот что: какого черта она вернулась в Калифорнию, рискуя больше никогда не увидеть вас…
– Все гораздо сложнее. Лэсли вела себя немного странно, как-то необычно для нее. Думаю, она просто хотела продержать меня какое-то время подальше от отеля.
– И это ей удалось.
– Вот именно. Все это, сами понимаете, довольно забавно. Но, как заметил ваш майор в аэропорту Митчелл, вы считаете, что диверсия на Азорах была направлена против меня…
– Я говорил лишь, что не отрицаю такой возможности, – возразил Пейс.
– У меня на сей счет другое мнение. Точно так же нет у нас с вами и единой точки зрения относительно того, кто побывал той ночью в моем номере. Наверное, мы просто оба устали.
– Возможно также, что я крайне осторожен в своих выводах. Этот Свенсон, он очень нервничает. Не его это поле деятельности. Дел у генерала и так по горло. И я не думаю, что ему доставит радость разбираться и в этих довольно неправдоподобных вещах.
– В таком случае не рассказывайте ничего генералу. По крайней мере, сейчас. Если я почувствую в этом необходимость, то сам поставлю его в известность обо всем, что приключилось со мной.
* * *
Сполдинг молча наблюдал за грязнулей бухгалтером, пока тот знакомил его в общих чертах с буэнос-айресской операцией. Он никогда не встречал такого неопрятного человека. Запах немытого тела Кенделл пытался безуспешно заглушить изрядной дозой туалетной воды. Воротнички его рубашек были мятыми и засаленными, костюм не знал утюга. Способность же Кенделла дышать одновременно и ртом и носом буквально ошеломила Дэвида. Агент на Терсейре сказал, что Эжен Леон – странный субъект. Если Кенделла считали нормальным, что же собой представляет этот ученый?
Операция в Буэнос-Айресе казалась слишком простой, гораздо менее сложной, чем его работа в Лиссабоне. Настолько простой, что даже мысль о том, что из-за нее ему пришлось уехать из Лиссабона, злила его. Если бы кто-нибудь неделю назад спросил его совета, он бы сэкономил Вашингтону массу времени и денег. С немецким подпольем он имел дело с тех пор, как эта организация, объединив свои разрозненные функции, стала действенной силой. Если этот Эрих Райнеман может купить чертежи, вынесенные тайно из комплекса Пенемюнде, то уж он, резидент в Лиссабоне, сумел бы как-нибудь вывезти их из Германии. И возможно, более надежными путями, чем те, что пролегали через порты Северного моря или Ла-Манша. Приморские города, как отлично знал Дэвид, находились под неусыпным надзором спецслужб. Если бы это было не так и в указанных водах не патрулировали денно и нощно сторожевые суда, то ему не пришлось бы делать многого из того, чем занимался он все эти годы.
Единственное, что действительно представляло для Дэвида определенный интерес, так это то обстоятельство, что Эриху Райнеману под силу раздобыть имеющиеся в Пенемюнде чертежи, – факт сам по себе поразительный независимо от того, что они содержали. Цехи Пенемюнде, защищенные железобетоном и бронированной сталью, находятся глубоко под землей.
Система сигнализации и охраны сложна и надежна. Легче вызвать оттуда под тем или иным предлогом кого-то из служащих, чем вынести клочок простой бумаги.
Лаборатории Пенемюнде охранялись еще тщательнее. Работа на наиболее ответственных участках координировалась небольшой группой ученых, входивших в состав научной элиты Германии и трудившихся под бдительным оком гестапо.
Таким образом, обстановка в Пенемюнде и характер операции, к которой Буэнос-Айрес имел самое прямое отношение, открывали Эриху Райнеману доступ к технической документации, хранящейся в вышеупомянутом научном центре, только при соблюдении им по крайней мере одного из следующих трех условий: во-первых, он должен был связаться с руководством различных лабораторий, участвовавших в создании интересующего союзников прибора, во-вторых, обвести вокруг пальца или подкупить (последнее, впрочем, практически исключалось) кого-либо из сотрудников гестапо или, в-третьих, привлечь к сотрудничеству с собой тех немногих рядовых научных работников, кто был вхож в эти сверхсекретные подразделения.
Опыт Дэвида подсказывал ему, что последние два условия можно не принимать в расчет: опасность, что тебя предадут те же самые люди, на чью помощь ты полагался, оказывалась уж слишком очевидной при выполнении любого из них. И, поразмыслив, Сполдинг пришел к заключению, что Райнеман предпочел бы скорее всего делать ставку на заведующих лабораториями: хотя и этот путь чреват немалым риском, он все же более надежен, чем все остальные.
Слушая Уолтера Кенделла, Дэвид решил держать свои выводы при себе. Он не прочь был задать этому человеку кое-какие вопросы, на один или два из которых ему и впрямь хотелось бы услышать ответ, но устанавливать с ним партнерские отношения не собирался – по крайней мере, в данный момент. Оно и понятно: глядя на бухгалтера, Сполдинг думал о том, что это один из самых отвратительных типов, с которыми сводила его когда-либо судьба.
– Не объясняется ли какой-то особой причиной то обстоятельство, что чертежи доставят не сразу, а в несколько приемов? – поинтересовался Дэвид.
– Никаких таких причин не имеется. Все дело в Райнемане: вместо того чтобы получить техническую документацию в укомплектованном виде, он предпочел забирать у противной стороны чертежи и прочие бумаги в определенной последовательности, раз за разом. У каждого ведь свой подход к этому вопросу. Райнеман говорит, например, что так безопаснее. По его предложению мы определили интервал между поставками документации в неделю.
– Понятно, в этом есть свой резон… А этот парень, Леон, на него можно положиться? Он сможет проверить, те ли это чертежи или нет?
– Никто не справится с этим лучше, чем он. Я отправляюсь к нему через несколько минут. Но прежде мне хотелось бы сообщить вам кое-что… Дело, видите ли, в том, что там, в Аргентине, вы сможете свободно распоряжаться им, словно он ваша собственность.
– Звучит мрачновато.
– Он поступает исключительно под ваше начало. В случае чего вам помогут… Сразу же, как только Леон убедится, что нам не подсунули черт знает что вместо обещанных чертежей, вы должны отправить шифровку, с тем чтобы на имя Райнемана была переведена в один из банков Европы заранее оговоренная сумма. До этого же он ничего не получит.
– Не понимаю, к чему такие сложности? Почему бы не выплатить ему положенную сумму прямо здесь, в Буэнос-Айресе? После того, разумеется, как будет подтверждена аутентичность чертежей.
– Он не хочет, чтобы предназначенные для него деньги были переведены в какой бы то ни было банк в Аргентине.
– Сумма, должно быть, преогромная.
– Да, так оно и есть.
– Я мало что знаю об этом Райнемане, и все же мне кажется странным, что он связан с немецким подпольем. А каково ваше мнение на этот счет?
– Не забывайте – он еврей.
– Не говорите никогда об этом никому из тех, кто побывал уже в Аушвице. Они все равно не поверят вам.
– Война требует расширения контактов. Возьмем хотя бы нас. Разве мы не сотрудничаем с красными? Все проще простого: у нас с ними общие цели, разногласий же словно и не было.
– В данном случае мы имеем дело с холодным расчетом.
– Это уж их проблема, не наша.
– Ладно, оставим это… Ответьте мне лучше, зачем понадобилась эта остановка в Нью-Йорке, если впереди меня ждет Буэнос-Айрес? Работа в посольстве? Разве не проще было лететь из Лиссабона прямо в Аргентину?
– Боюсь, все было решено в последнюю минуту. Довольно странно, не правда ли?
– Да, выглядит все это как-то несуразно. Кстати, меня уже включили в список официальных лиц?
– Что вы имеете в виду?
– Перечень должностных лиц, состоящих на дипломатической службе. Составляется государственным департаментом. Я должен был бы числиться там одним из сотрудников в аппарате военного атташе.
– Я, право же, не в курсе дела. А что?
– Просто мне хотелось бы знать, предано ли гласности то обстоятельство, что ранее я находился в Лиссабоне. И будет ли вообще упоминаться об этом в официальных бумагах. Я считал, что сей факт не подлежит широкой огласке.
– Все обстоит именно так, как вы предполагали. И что же из этого следует?
– Только то, что теперь я знаю, как вести себя.
– Мы вот решили, что было бы неплохо побыть вам здесь еще несколько дней. Изучить обстановку. Встретиться с Леоном, со мной. Ознакомиться с планом операции. Со стоящими перед нами целями и задачами. И с прочими того же рода вещами.
– Весьма предусмотрительно. – Увидев недоуменное выражение лица Кенделла, Дэвид пояснил: – Я имею в виду вот что. Слишком часто мы вынуждены приниматься за выполнение задания, мало что зная об общей ситуации. Я и сам давал своим людям различные поручения, не вводя их в курс дела. Не является ли легенда, согласно которой я до перевода сюда участвовал в военной операции в Италии, прикрытием моей деятельности в Лиссабоне? Если это так, то должен заметить, что такие штуки годятся лишь для Нью-Йорка.
– Полагаю, вы правы.
Кенделл соскользнул с края стола, на котором сидел, и прошествовал к стулу.
– Как долго мне еще пользоваться им?
– Чем именно? – спросил Кенделл, избегая взгляда Дэвида, который, подавшись вперед, в упор смотрел на него с дивана.
– Этим самым прикрытием. Бумагами, содержащими упоминания и о пятой армии – той, которой командовал Кларк[906], и о сто двенадцатом батальоне тридцать четвертой дивизии, и о прочих подобных вещах. Должен ли я все это вызубрить? Я немного знаю об итальянской кампании. Между прочим, меня ранили под Салерно. А при каких обстоятельствах?
– Вводить вас в такого рода подробности – дело военных, а не мое. Насколько я знаю, вы пробудете здесь пять-шесть дней. Свенсон лично встретится с вами перед тем, как отправить вас в Буэнос-Айрес.
– Что же, буду ждать встречи с генералом Свенсоном.
Дэвид прекрасно понимал, что дальнейшие расспросы Кенделла о вещах, в которые посвящены лишь военные, ни к чему не приведут. Ему было ясно, что перед ним сидит полупрофессионал-полудилетант, в чьих рассуждениях мало что определенного. В общем, как говорится, слова его – и туда и сюда, словно движения в танце.
– Перед отъездом вы можете провести с Леоном столько времени, сколько найдете нужным. В его личном кабинете.
– Прекрасно. Я с удовольствием встречусь с ним. – Дэвид поднялся.
– Садитесь, сегодня его здесь нет. Как и других сотрудников, за исключением секретаря. Да и тот пробудет тут лишь до часа дня. Как-никак канун Нового года. – Кенделл уселся на стул и, достав сигарету, помял ее. – Мне хотелось бы рассказать кое-что о Леоне.
– Ну что ж, послушаем. – Дэвид снова опустился на диван.
– Он горький пьяница, четыре года провел в заключении, в исправительном доме. Говорит с трудом, потому что горло у него обожжено спиртом… Однако физик он превосходный, этот сукин сын.
Какое-то время Сполдинг молча смотрел на Кенделла, когда же заговорил, то не стал скрывать, что слова Кенделла поразили его.
– Ну и рекомендация!
– Но я же сказал, что это физик от бога.
– Своими талантами может похвастать половина клиентов сумасшедших домов. Ответьте-ка лучше, способен ли он работать? Поскольку, как явствовало из ваших слов, вы передаете его мне чуть ли не в полную собственность, я хотел бы знать, что за черт толкнул вас остановить свой выбор на этом «гении»? Неужто не нашлось другого?
– Он лучше всех.
– Это не ответ на мой вопрос. Точнее, на вопросы.
– Вы солдат. И должны выполнять приказы.
– Я не только выполняю их, но и сам отдаю распоряжения. Если мы с вами и дальше будем разговаривать в том же тоне, то так и не придем ни к чему.
– Согласен. Полагаю, у вас высокий чин.
– Не стану возражать.
– Эжен Леон написал книгу по аэродинамике. Он был самым молодым профессором в Массачусетском технологическом институте. Вероятно, молодость его и сгубила: он быстро скатился вниз. Идиотская женитьба, бесконечные пьянки, куча долгов. С них-то, с долгов, все, как водится, и началось. Вечные поиски денег и слишком много мозгов. Не каждый это выдержит.
– И что же дальше?
– В конце концов он перестал контролировать себя. Как-то раз, проснувшись в одном из бостонских отелей после недельного запоя, Леон обнаружил, что девушка, которую он привел с собой, мертва. Это Эжен избил ее до смерти… Она была проституткой, и никто о ней особенно не горевал. И все же преступление было налицо. Поступок Леона квалифицировали как непреднамеренное убийство. Массачусетский технологический институт нанял ему отличного адвоката. Его приговорили к четырем годам. Когда же, отбыв срок, он вышел на свободу, то оказался в крайне тяжелом положении: на работу его не брали, и вообще никто не желал иметь с ним дела… В 1936 году в жизни его произошел еще один крутой поворот. Не находя в себе более сил противостоять жестокой действительности, Леон плюнул на все и связался с бандой отпетых подонков. И не просто связался с ними, замечу я вам, а и сам стал одним из них. – Кенделл ухмыльнулся.
Дэвида покоробила усмешка Кенделла: на его взгляд, ничего смешного в этой истории не было.
– И тем не менее Эжен сумел как-то выбраться из той ямы, в которую угодил, не так ли? – вот и все, что смог он сказать.
– Леон пробыл среди этого отребья три года без малого. Тогда-то он и сжег свою глотку – в одном из притонов на Хьюстон-стрит.
– Бедняга! Надо же случиться такому.
– А по-моему, оно и к лучшему. Благодаря этому он ведь попал в больницу. Там узнали его историю. Врач, лечивший Эжена, проникся к нему состраданием. Ну и устроил так, что спустя какое-то время Леона направили в реабилитационный центр, где его сумели более или менее поставить на ноги. Во всяком случае, когда началась война, он смог поступить на работу на предприятие оборонной промышленности.
– Отсюда следует, что сейчас он в полном порядке, – беспристрастно констатировал Сполдинг, чтобы хоть что-то сказать.
– Вовсе нет, – возразил Кенделл. – Поверьте, человека, подобного ему, не изменить за сутки. И даже за пару лет.
Время от времени он срывается. Снова начинает бочками хлестать свое зелье. Поэтому с тех самых пор, как Эжену было поручено одно дело, его держат постоянно взаперти с двумя санитарами, не спускающими с него глаз. Здесь, в Нью-Йорке, ему отведена, например, отдельная палата в больнице Святого Луки. Оттуда его доставляют на работу, а затем привозят назад. В общем, обращаются с ним, как с запойным пьяницей из высших кругов… В Калифорнии «Локхид» предоставил в его распоряжение целый особняк с прилегающим к нему садом и мужской прислугой, присматривающей за своим поднадзорным круглые сутки. Надо сказать, Леон с пониманием относится к подобного рода опеке.
– Должно быть, он исключительно ценный работник. Доставляет столько хлопот, и тем не менее…
– Я же говорю, лучшего специалиста, чем он, не сыскать, – перебил Дэвида Кенделл. – Вот с ним и носятся.
– А что бывает, когда он предоставлен сам себе? Я хочу сказать, что знаю алкоголиков. Они могут удрать, когда их тянет выпить. И в этом случае их изобретательности нет предела.
– С этим у нас никаких проблем. Он получает выпивку когда и сколько захочет: ему всегда удается добиться своего. К тому же у него нет ни малейшего желания вырваться из-под надзора. Эжена не тянет туда, где есть люди, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Простите, но я не уверен, что понимаю вас.
– Он не может разговаривать. Все, на что способен Эжен, это издать невразумительный хрип. Вы же знаете, он напрочь сжег свою глотку. Вот и сторонится людей… Впрочем, последнее вовсе не плохо. Когда он не пьет, а на это он тратит основную часть времени, он читает и работает. Трезвый он целые дни проводит в лаборатории. И тогда на него просто любо смотреть.
– А как же он общается с сотрудниками? При встречах с людьми?
– В основном с помощью блокнота и карандаша. Ну и иногда он просипит что-нибудь или прибегнет к жестикуляции. Главное же средство общения для него, как я сказал уже, – блокнот и карандаш. Язык цифр, уравнений и диаграмм – единственный из языков, который он признает.
– Единственный?
– Да, именно так… И если вы собирались побеседовать с ним, забудьте о своем намерении. Вот уже десять лет, как он не разговаривал ни с кем.
Глава 18
31 декабря 1943 года
Город Нью-Йорк
Сполдинг шел торопливо по Мэдисон-авеню. Впереди, сквозь кружившие в воздухе легкие хлопья снега, маячили контуры северо-восточного крыла торгового центра Б. Альтмана. Редкие прохожие, стоя у кромки тротуара, безуспешно сигналили проносившимся мимо такси. Водители не собирались подбирать их. У входа в универмаг, не сомневались они, уже толпились клиенты куда интереснее – из числа покупателей, откладывающих обзаведение всем необходимым для Нового года до последней, как говорится, минуты. В том, что таксисты отдавали предпочтение публике, посещающей магазин Альтмана буквально за несколько часов до праздничного торжества, не было ничего удивительного. В самом деле, зачем зря, чуть ли не задаром расходовать бензин, когда то же самое можно сделать с большой выгодой для себя?
Внезапно Дэвид подумал, что идет слишком быстро для человека, который никуда не спешит и которого никто не ждет. И тут же понял, что ему просто хотелось убежать подальше от Уолтера Кенделла.
В заключение своего рассказа об Эжене Леоне Кенделл сообщил Сполдингу, что сопровождать ученого в Буэнос-Айрес будет пара громил. До завершения операции этому отшельнику с сожженной глоткой не следует давать ни капли вина, на крайний же случай у санитара всегда будут под рукой соответствующие пилюли, способные поддерживать их подопечного в состоянии, близком к нормальному. Лишенный напитков, Эжен Леон может часами заниматься решением наисложнейших проблем. Что и понятно: никаких больше дел у него ведь и нет, – он не ощущает потребности даже в обычной беседе, вспомнилось Дэвиду. Сполдинг отказался от предложения Кенделла перекусить вместе, сославшись на то, что должен еще навестить близких друзей: как-никак он не виделся с ними свыше трех лет. Времени, однако, у него в обрез: 2 января ему уже предстоит заступить на рабочее место.
В действительности же Сполдингу хотелось поскорее избавиться от этого человека. И не только потому, что тот вызывал у него чувство неприязни. Имелась еще одна причина, по которой он спешил расстаться с Кенделлом: ему не терпелось вплотную заняться Лэсли Дженнер-Хоуквуд.
Дэвид не знал, с чего начать, начинать же нужно было немедля. Впереди у него не больше недели. И за такое вот короткое время следовало выяснить наконец, что же таилось за событиями той полной загадок ночи двое суток назад. Единственное, что не вызывало сомнения, так это то, что он должен был прежде всего повидаться с вдовой по имени Боннер.
Возможно, в сложившейся ситуации ему сумел бы оказать какую-то помощь старый друг их семьи Аарон Мендель.
Он достал долларовую бумажку, подошел к швейцару в магазине Альтмана и через минуту уже сидел в такси.
Болтливый шофер, имевший на все свою точку зрения, повез его вверх по улице. Водитель раздражал Дэвида. Ему хотелось сосредоточиться, но нескончаемая болтовня таксиста отвлекала его. Однако вскоре он уже благодарил в душе этого человека за столь неуемную страсть к краснобайству.
– Я решил заработать под праздник. Сейчас всюду толпы. Особенно в таких местах, как Плаза. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Военные, получив редкую возможность развлечься, не скупятся на чаевые. Но жена не разрешила. Она говорит: посиди с нами дома, выпей немного вина и помолись богу, чтобы в наступающем году он не оставил своей милостью нашего сына. И все же я не с пустыми руками возвращаюсь к себе. Если с чем-то и было все в порядке сегодня, так это с чаевыми, скажу вам откровенно. Не зря потрудился! Лучшего нечего и желать, черт возьми!
Разглагольствования водителя напомнили Дэвиду о том, о чем он забыл. А вернее, не думал. Не думал же в силу того, что был равнодушен к праздничной суете, поскольку она не имела к нему ни малейшего отношения. Или – он к ней. И только сейчас до него дошло, что он уже не где-нибудь, а в Нью-Йорке. И к тому же в канун Нового года. А это значит, что десятки городских залов и бесчисленное множество ресторанов и прочих того же ранга заведений начнут через пару-другую часов принимать публику, решившую провести здесь новогоднюю ночь в шумной, многолюдной компании, потанцевать, сколь душе угодно, или принять участие в благотворительных акциях и различных, вызванных к жизни войной мероприятиях.
В одном из этих мест появится, несомненно, и миссис Боннер, вдова Пола Боннера, павшего смертью храбрых четыре месяца тому назад. Она немало уже погоревала, получив известие о его гибели. И подруги ее – такие же, как Лэсли Дженнер, но только, конечно, не Лэсли, – наверняка убедили ее, что пора бы и снять наконец траур, – хотя бы по случаю праздника. Подобное – в порядке вещей у проживающих в Манхэттене представителей высшего света. И не противоречит здравому смыслу: учитывая все обстоятельства, следует признать, что миссис Боннер поступила бы вполне разумно, если бы последовала советам подруг.
Узнать, куда она пошла, нетрудно. Если он найдет миссис Боннер, то разыщет и остальных… Главное – начать с чего-то.
Он расплатился с шофером и вошел в вестибюль отеля «Монтгомери».
– О, мистер Сполдинг! – Голос старого портье эхом разнесся по мраморному холлу. – Здесь записка для вас.
Дэвид подошел к портье и, поблагодарив его, развернул листок. В записке значилось: «Звонил мистер Фэрфакс. Как только мистер Сполдинг вернется, пусть позвонит».
Это Пейс. Хочет связаться с ним.
Нитка в дверном замке была на месте. Дэвид вошел в комнату и сразу направился к телефону.
– Мы кое-что узнали об этой Хоуквуд, – сказал Пейс. – Думаю, вам будет интересно.
– Слушаю вас.
«Почему, какого черта этот Пейс неизменно начинает разговор в такой вот манере? – думал раздраженно Сполдинг. – Уж не ждет ли он, что я скажу ему: „Нет, я ничего не желаю знать“ – и тут же повешу трубку?»
– Кажется, это совпадает с тем, что я говорил вам прошлой ночью. Вы просто заработались.
– Клянусь господом богом, Эд, я готов хоть сейчас наградить вас медалью, если вам того хочется. Только рассказывайте быстрее, в чем же там дело.
– Она проститутка с обширной клиентурой в Лос-Анджелесе и прилегающих районах. Очень осторожна. В общем, шлюха высшего класса. Надеюсь, я не обидел вас?
– Нет, нисколько. Но откуда такие сведения?
– От нескольких офицеров, служащих как в сухопутных войсках, так и на флоте и в авиации. А также от киношников, актеров, двух художников и целой толпы птиц помельче. Среди тех, с кем она зналась, был кое-кто и из руководства таких промышленных гигантов, как «Локхид» или «Сперри Рэнд». Замечу еще, что в яхт-клубе Санта-Моники ее не очень-то жалуют.
– Она связана как-то с военной разведкой?
– Это первое, что мы проверили. Нет. Никто из разведки в ее постели не спал. Только обычные клиенты – и из военных, и из гражданских. В данный момент она в Нью-Йорке. Согласно нашим данным, тщательно проверенным, приехала навестить родителей по случаю рождественских праздников.
– Но ни один из Дженнеров, записанных в телефонной книге, никогда не слышал о ней.
– В Бернардсвилле, в штате Нью-Джерси?
– Нет, – произнес устало Дэвид. – В Манхэттене. Вы же сказали, что она в Нью-Йорке.
– Попытайтесь поискать эту Лэсли в Бернардсвилле, если, разумеется, хотите найти ее. Но не увлекайтесь: у вас и без этого хватит дел.
– Что правда, то правда. Кстати, Бернардсвилл славится охотничьими угодьями.
– В самом деле?
– Да. Прекрасное место для отдыха. Конюшни, скачки… Спасибо, Эд. Вы значительно облегчили мою задачу.
– Не стоит благодарности. Если захотите с кем-нибудь переспать, позвоните в контрразведку, мы поможем: своим мы стараемся угодить.
– Еще раз спасибо.
– Знаете что, Дэйв?
– Да?
– Меня держат в неведении относительно того, чем занимается Свенсон, поэтому – никаких деталей, скажите только одно: как оно вам?
– Черт меня подери, если я понимаю, почему от вас все скрывается. Речь идет об обычной торговой сделке, осуществляемой через посредника. Впрочем, я не вполне точен: посредников по крайней мере двое, насколько мне известно. С одним из них я уже встречался. Похоже, они сами все усложняют. Не за свое дело взялись. Наше ведомство справилось бы с ним лучше.
– Вы виделись со Свенсоном?
– Еще нет. Мне сказали, что встретимся после праздников. Я не стал возражать: нельзя же портить бригадному генералу рождественский праздник.
Пейс на другом конце провода рассмеялся:
– Счастья в новом году, Дэйв!
– И вам того же!
Сполдинг положил трубку и взглянул на часы. Было пятнадцать минут второго. Он подумал, что машину можно попросить у военных или одолжить у Менделя. Насколько он помнил, Бернардсвилл расположен в часе езды от Нью-Йорка, к западу от Оранжеза. Хорошо бы застать Лэсли Дженнер врасплох, чтобы она не успела удрать. Однако, возможно, ее там и нет. Нельзя исключать того, что она, как и предполагал он до звонка Пейса, по-прежнему находится в Нью-Йорке, где и думает отметить Новый год. Во всяком случае, это входило в ее намерения, если верить тому, что говорила девица. Но если она и в самом деле осталась в этом городе, то где укрывается? Гостит у кого-то в одном из частных домов? Проживает в чьей-то квартире? Или, подобно ему, снимает гостиничный номер?
На миг Дэвид задумался: а вдруг Пейс искал Лэсли сам по себе, а не из-за него, Сполдинга? Она же лгала, а почему – неизвестно… Итак, все возможно. И удивляться тут нечему. Что же касается поездки на запад Нью-Джерси, на которую уйдет с учетом обратной дороги часа два или три, то что она даст, если Лэсли там не окажется? Никаких новых данных он не получит. Ни на шаг не продвинется к разгадке тайны. И не сможет сделать никаких заключений относительно поведения бывшей своей подружки хотя бы на фрейдистский манер.
Дэвид попросил телефонистку коммутатора отеля узнать для него номер телефона и адрес Дженнеров в Бернардсвилле, штат Нью-Джерси. Потом позвонил Аарону Менделю.
Он все время откладывал этот звонок. Аарон расплачется, забросает его вопросами, попытается взять его под свою опеку, предложив ему все, что только возможно в Манхэттене. Эд Пейс рассказывал ему, что четыре года назад перед отъездом Дэвида в Лиссабон он встречался со старым импресарио. Значит, старик не будет особо расспрашивать Дэвида о его работе.
Если попросить Аарона о помощи, он поможет: связи Менделя в Нью-Йорке были поистине фантастическими. Не исключено, что посещение Бернардсвилла сможет прояснить кое-что, и тогда, вполне вероятно, Дэвиду придется обратиться к Аарону с какой-либо просьбой. Сделать это будет удобнее после того, как он позвонит предварительно старику, чтобы выполнить свой долг перед ним.
Сначала Сполдинг подумал, что Менделя хватил удар прямо у телефона. У Аарона перехватило дыхание, он был потрясен. Чуть ли не лишился рассудка от радости… Вопросы сыпались быстрее, чем Дэвид успевал отвечать на них: о маме, о папе, о его собственном житье-бытье.
О работе Мендель не спрашивал. Однако заверения Дэвида в отменном состоянии своего здоровья едва ли успокоили его собеседника. Аарон настаивал на встрече. Если не сегодня вечером, то уж непременно завтра утром.
Дэвид согласился. Утром так утром, только попозже. Они выпьют вместе, позавтракают. Отметят наступление Нового года.
– Слава богу, что у тебя все в порядке. Значит, жду завтра?
– Конечно. Как договорились, – ответил Дэвид.
– Ты никогда не нарушал своих обещаний.
– И не собираюсь этого делать и впредь. Итак, до завтра. Да, кстати, вот какое дело, Аарон…
– Слушаю тебя.
– Сегодня вечером мне надо кое-кого отыскать. Точно я не знаю, где может находиться этот человек в данный момент, но думаю, что скорее всего найду его в какой-нибудь великосветской компании… Как у вас со связями на Парк-авеню?
Старик, довольный, захихикал. Дэвид хорошо помнил его веселую, немного самонадеянную манеру разговора.
– Я только старый еврей, читающий Тору[907] в обители святого Иоанна Богослова. Конечно, всем нужны артисты – за бесплатно, разумеется. Красному Кресту, зеленому кресту… Дебютантки для раненых героев, танцы для награжденных французскими орденами и медалями. Вы только скажите, а уж Мендель постарается. У меня было три колоратуры, два пианиста и пять баритонов с Бродвея. И все они достигли вершин, выступают теперь в престижных местах. В самом Верхнем Ист-Сайде. А благодаря кому?
– Я позвоню вам чуть позже. Вы будете у себя в офисе?
– Где еще встречают праздники солдаты и импресарио?
– Вы ничуть не изменились.
– Главное – что у тебя все в порядке…
Не успел Дэвид повесить трубку, как раздался телефонный звонок.
– Я узнала интересовавшие вас телефон и адрес в Бернардсвилле, мистер Сполдинг.
– Назовите их мне, пожалуйста.
Телефонистка продиктовала, он записал.
– Соединить вас, сэр?
Дэвид поколебался, а потом сказал:
– Пожалуйста. Я буду у телефона. Попросите миссис Хоуквуд.
– Хорошо. Я соединю, когда поднимут трубку.
– Мне бы хотелось слышать… – Дэвид выдал себя. Промах был невелик, но телефонистка это заметила.
– Понимаю, мистер Сполдинг. Если трубку возьмет не миссис Хоуквуд, а кто-то другой, то мне прервать разговор?
– Я дам вам знать.
Телефонистка, почувствовав себя участницей тайного заговора – возможно, любовной интрижки, – профессионально и решительно сыграла свою роль. Она набрала номер, и через минуту в Бернардсвилле, штат Нью-Джерси, раздался звонок. Женщина, поднявшая трубку, была не Лэсли.
– Миссис Хоуквуд, пожалуйста. Междугородная связь.
– Миссис… – По голосу было понятно, что в Бернардсвилле растерялись.
– Миссис Хоуквуд, пожалуйста. Междугородная связь, – повторила телефонистка отеля так, будто сидела в Центре срочной телефонной связи.
– Миссис Хоуквуд здесь нет.
– Будьте добры, скажите, когда она будет.
– Когда? Боже милостивый, да мы ее вовсе не ждем…
Стараясь не вызвать раздражения, телефонистка отеля вежливо перебила:
– Сообщите, пожалуйста, если можете, номер телефона, где можно ее отыскать.
– Но… – голос из Бернардсвилла прозвучал неуверенно, – я полагаю, она в Калифорнии…
Дэвид понял, что настало время ему вступить в разговор. Он попросил телефонистку подсоединить его.
Послышался щелчок переключения.
– Миссис Дженнер?
– Да, это миссис Дженнер.
– Меня зовут Дэвид Сполдинг. Я приятель Лэсли и… – черт, он забыл имя ее мужа, – капитана Хоуквуда. Мне дали этот номер.
– О, Дэвид Сполдинг! Как ты поживаешь, дорогой? Это Мэдж Дженнер, глупый мальчишка! Боже, последний раз я видела тебя лет десять назад. Как поживают твои родители? Я слышала, они в Лондоне. Отважные люди.
Сполдингу и в голову не могло прийти, что мать Лэсли помнит его; ведь с тех пор, как он провел в Ист-Хамптоне два месяца, прошло едва ли не десять лет.
– Миссис Дженнер… как приятно, что вы не забыли меня. Извините, что побеспокоил вас.
– Какое беспокойство, милый мальчик. Мы пребываем тут в положении двух старых конюхов. Джеймс приобрел еще лошадей. Никто не хочет их больше держать… Ты, значит, думал, что Лэсли здесь?
– Да, мне так сказали.
– Очень сожалею, но ее нет. Честно говоря, я вообще о ней мало что знаю. Она уехала в Калифорнию, тебе это известно?
– Да, со своей тетей.
– Тетя – это моя сводная сестра. У нас с ней не очень хорошие отношения. Она вышла замуж за еврея. Он называет себя то ли Голдсмит, то ли Гольштейн. Мы подозреваем, что он спекулянт и барышник, – ты понимаешь, о чем я говорю.
– Я? Ах да, конечно… А Лэсли не приезжала к вам на Рождество?
– Нет. Она едва удосужилась послать нам открытку.
У Дэвида было желание немедля позвонить Эду Пейсу в «Фэрфакс» и сообщить, что их калифорнийский агент, указавший на Бернардсвилл, подсказал им пустой номер. Лэсли Дженнер-Хоуквуд там не оказалось. Она, несомненно, в Нью-Йорке.
Ему предстояло дознаться теперь, что она делает здесь.
Он позвонил Менделю и назвал ему два имени: Лэсли Дженнер и Синди Тоттл-Боннер, вдовы героя Пола Боннера. Дэвид намекнул, что его интерес не столько личный, сколько профессиональный. Мендель не стал задавать вопросов: он сразу же приступил к делу.
Сполдинг искал повод позвонить Синди Боннер, извиниться и попросить о встрече. Но она могла отказаться даже говорить с ним из-за бестактного ночного звонка. Рисковать он не мог: у него не было лишнего времени. Он должен увидеть ее. Войти к ней в доверие.
Но если даже ему и удастся встретиться с миссис Боннер, то это вовсе не значит, что она сможет рассказать ему хоть что-нибудь мало-мальски интересное. Однако интуиция подсказывала Дэвиду, что встреча не пройдет впустую. И он, не замечая того, прислушивался невольно к внутреннему голосу, твердившему о том же. Во всем этом было что-то виртуальное, нереальное, иррациональное… И – атавистическое.
Прошло минут двадцать. Было четверть третьего, когда зазвонил телефон.
– Дэвид, это Аарон. Об этой даме Хоуквуд абсолютно ничего не известно. Все говорят, что она уехала в Калифорнию и с тех пор ни с кем не поддерживает связь… Что же касается миссис Боннер, то она приглашена сегодня на вечер, который состоится на Шестьдесят второй улице, в доме номер 217.
– Спасибо. Я буду ждать ее у выхода и очарую своими прекрасными манерами.
– Это лишнее. Ты тоже приглашен хозяйкой дома. Ее зовут Андреа. Она в восторге от того, что ее посетит солдат, сын известных пианистов. В феврале ей для раута нужно будет раздобыть хорошее сопрано, но это уже моя забота.
Глава 19
31 декабря 1943 года
Город Нью-Йорк
Казалось, что все посетители ресторана «Гэлери» переместились сюда, в это здание на Шестьдесят второй улице. Дэвид быстро освоился с обстановкой и ничем не выделялся среди присутствующих. Сполдинга приняли радушно, чему способствовал в немалой степени бронзовый значок на лацкане его пиджака. Напитки и закуска были великолепны. Небольшой негритянский джаз играл выше всяких похвал.
Синди Боннер он обнаружил поджидающей своего спутника, лейтенанта пехоты, заглянувшего в бар. Синди была хрупкая, маленького роста, с каштановыми волосами и очень светлой, почти бледной кожей. Одета очень дорого и со вкусом. Она была задумчива, но не печальна. Ничто не напоминало о ее вдовстве. Богатая маленькая девочка, и все.
– Примите мои искренние извинения, – обратился к ней Сполдинг. – Надеюсь на ваше прощение.
– За что? В чем вы виноваты? Мы с вами даже не знакомы. – Она слегка улыбнулась. Было видно, что Синди пытается вспомнить его.
– Меня зовут Сполдинг… Дэвид…
– Так это вы звонили мне ночью? – перебила его девушка. В ее глазах промелькнуло недовольство. – Рождественские подарки для Пола… Лэсли…
– Вот поэтому я и извиняюсь… Произошло ужасное недоразумение. Простите меня. Я и не собирался шутить. Меня очень подвели. И я был расстроен не меньше вашего. – Он говорил спокойно, глядя ей прямо в глаза. Ее раздражение постепенно таяло. Девушка взглянула мельком на значок с бронзовым орлом на его пиджаке, который мало о чем говорил ей.
– Я верю вам.
– Вот и хорошо. Это была ошибка. Но я не виноват.
Лейтенант вернулся, держа в руках два бокала. Он был пьян и агрессивен. Синди представила их друг другу. Лейтенант едва взглянул на стоявшего перед ним гражданского человека, он хотел танцевать, Синди – нет. В воздухе запахло скандалом. Чтобы сбить напряжение, Дэвид грустно сказал:
– Я служил с мужем миссис Боннер, мне просто хотелось поговорить с ней несколько минут. Я скоро уйду. Моя жена ждет меня.
Слова Сполдинга сбили лейтенанта с толку и успокоили. К нему вернулись его хорошие манеры. Он неуверенно поклонился и отправился назад в бар.
– Отличная версия, – сказала Синди. – Не удивлюсь, если вас действительно дожидается миссис Сполдинг. Вы сказали, что были с Лэсли. Значит, она в своем репертуаре.
Дэвид посмотрел на девушку. Доверься интуиции, приказал он себе.
– Миссис Сполдинг не существует. Зато миссис Хоуквуд – лицо вполне реальное, я встретился с ней прошлой ночью. Как я понял, она не очень-то вам нравится.
– Она и мой муж, как бы это повежливей выразиться, были близко знакомы. Довольно долго. Кое-кто говорит, что это я заставила ее уехать в Калифорнию.
– В таком случае я задам вам один вопрос: почему же она назвала мне ваше имя, а потом исчезла? Она не могла не понимать, что я стал бы разыскивать вас.
– Я думаю, Лэсли больной человек.
– А может, она мне хотела о чем-то намекнуть таким способом?
* * *
Незадолго до полуночи Дэвид ушел с вечера. Он добрался до угла Лексингтон-авеню и повернул на юг. Ему хотелось побродить, подумать, проанализировать все, что узнал, и выстроить единую цепочку.
Ничего путного не получалось. Синди Боннер – вдова. Смерть мужа на поле брани превращала в бессмыслицу любые ее выпады в адрес Лэсли, и поэтому она, судя по всему, предпочла бы просто забыть о своем унижении. Однако боль в ее душе не утихала. Лэсли и Пол Боннер были более чем знакомы. Похоже, ситуация грозила разводом, если верить тому, что говорила Синди. Дэвид чувствовал, что неприязнь между двумя женщинами возникла отнюдь не из-за Пола Боннера: ведь Лэсли Дженнер-Хоуквуд не намеревалась разводиться с собственным мужем.
Какое-то путаное и грязное дело. Что-то вроде того, о чем он слышал от Эда Пейса, упоминавшего в разговоре с ним о типичных для этой среды неустойчивых любовных связях.
И все-таки почему это Лэсли назвала имя Синди? Хотела одурачить его? Или просто подшутить? Что бы там ни было, ясно одно: вела она себя неосмотрительно и глупо.
Полночь пробило, когда он переходил Пятьдесят вторую улицу. Загудели редкие автомобили. Донесся перезвон колоколов и свист. Из баров слышались громкие крики и шум. Три матроса в грязной форме нестройно распевали, веселя прохожих.
Дэвид свернул на запад к Пятой авеню. Он хотел зайти в одно из кафе минут на двадцать, чтобы выпить, отметив тем самым наступление Нового года.
– С Новым годом, подполковник Дэвид Сполдинг! – раздался резкий голос из темного дверного проема.
– Что? – Дэвид остановился и присмотрелся. Высокий человек в светло-сером плаще, с лицом, скрытым полями шляпы, стоял неподвижно. – Что вы сказали?
– Я поздравил вас с Новым годом, – ответил мужчина. – Я следил за вами.
Человек говорил с легким акцентом, но Дэвид не мог определить с каким. Похоже, незнакомец откуда-то из Центральной Европы. Возможно, с Балкан.
– Для меня это полная неожиданность… Думаю, излишне говорить вам, что я не в восторге от оказанной мне чести. – Сполдинг оценивал ситуацию. Он был безоружен, а вооружен ли человек, стоящий в дверном проеме, Дэвид не знал. – Что вам угодно?
– Прежде всего, сказать от всего сердца: добро пожаловать на родину. Вас так долго не было здесь.
– Спасибо. А сейчас, если вы не возражаете…
– Возражаю. Не двигайтесь, подполковник. Стойте на месте. Как ни в чем не бывало. Словно беседуете со старым другом. И не вздумайте бежать. У меня сорок пятый калибр, и стреляю я без промаха.
Мимо Сполдинга, ближе к кромке тротуара, прошли несколько прохожих. Ярдах в десяти справа от него из парадной двери жилого дома выкатилась какая-то парочка. Они явно спешили и, торопясь, прошмыгнули между Дэвидом и неизвестным. Он хотел было воспользоваться этим, но затем передумал: во-первых, парочка могла пострадать и, во-вторых, вооруженный незнакомец, несомненно, хотел что-то сказать ему.
– Я не двигаюсь… Что же дальше?
– Два шага вперед. Только два и не больше.
Сполдинг повиновался. Теперь он мог немного лучше рассмотреть незнакомца. У него было худое, резко очерченное лицо, с глубоко посаженными, ввалившимися, измученными глазами. Дэвид разглядел и ствол пистолета. Незнакомец перевел взгляд влево. Он кого-то ждал.
– Ол-райт. Два шага я сделал. Теперь между нами никто не пройдет… Вы ждете кого-то?
– Я слышал, что за главным агентом из Лиссабона неотступно следят. Да вы и сами это прекрасно знаете. А я действительно жду. За мной приедут сейчас.
– Я должен ехать с вами?
– В этом нет необходимости. Я только должен передать вам кое-что… По поводу взрыва в Лажесе. Нам очень жаль, что эти дикари решились на такое. Тем не менее вам не следует забывать, что это своего рода предупреждение. Поймите, мы не сможем все время сдерживать их. В «Фэрфаксе» должны знать об этом. А если пока что не знают, то узнают к концу этого дня, первого в новом году. А может, и раньше, прямо сейчас… Ну, за мной прибыли. Встаньте правее меня. Или иначе – подвиньтесь чуть влево.
Дэвид сделал, как ему велели. Человек направился к машине, пряча пистолет под пальто.
– Остерегайтесь нас, полковник. Никаких переговоров с Францем Альтмюллером. С ним должно быть покончено.
– Минутку. Я не понимаю, о чем вы говорите, и не знаю никакого Альтмюллера.
– Все. Это – наше предостережение «Фэрфаксу».
Дверца темно-коричневого седана резко распахнулась, и человек, стремительно пройдя мимо прохожих, сел в машину, которая тут же отъехала.
Дэвид бросился к дороге. Все, что мог бы он сделать, это запомнить номер машины. Но его не было.
Зато он отчетливо разглядел лицо человека на заднем сиденье. От неожиданности Дэвид чуть не задохнулся. На какую-то долю секунды воображение перенесло его назад в Лиссабон.
Он бросился вслед за машиной. Бежал как безумный по улице, лавируя между автомобилями и проклиная этот нью-йоркский Новый год.
Темно-коричневый седан, держа курс на север, свернул на Мэдисон-авеню и набрал скорость. Сполдинг, задыхаясь, остановился посреди дороги.
Человек в машине был тем, с кем он провел множество сложнейших операций в Португалии и Испании.
Это был Маршалл. Искуснейший шифровальщик из Лиссабона.
Шофер такси обещал доставить Дэвида в отель «Монтгомери» за пять минут, а то и быстрее. Доехали за семь. Однако учтя, сколь оживленным было движение на Пятой авеню, Сполдинг заплатил ему пять долларов и вбежал в вестибюль.
Записок для него не было.
На этот раз Дэвид не стал проверять метку на замке, поскольку ее не оставил. «Оплошность, допущенная сознательно», – подумал он, отворяя дверь. Сполдинг ничего не имел против того, чтобы, помимо горничных, в его номер заглянули и те типы, что два дня тому назад пошуровали уже тут в ночную пору: вполне возможно, что они, уверовав в свою безнаказанность, при повторном посещении этой комнаты поведут себя беспечнее, чем тогда, и оставят хоть какие-то свидетельства своего пребывания здесь. Свидетельства, которые позволят в конечном итоге выйти на их след.
Сполдинг сбросил пальто и достал из шкафа бутылку шотландского виски. На серебряном подносе стояло два бокала. Дэвид плеснул в один из них напиток: ему просто необходимо было сделать хотя бы глоток перед тем, как позвонить в «Фэрфакс».
– С Новым годом! – медленно произнес он, поднося стакан к губам.
Затем подошел к телефону, поднял трубку и назвал номер в штате Вирджиния. Линия была перегружена, пришлось ждать несколько минут.
Что имел в виду тот человек? «Это – наше предостережение „Фэрфаксу“…» Какой же смысл скрывался в этой фразе? И о чем, черт возьми, он говорил? Кто такой Альтмюллер?.. Кстати, как его полное имя?.. Франц… Франц Альтмюллер.
Кто он?
Взрыв в Лажесе должен был уничтожить его, Сполдинга. Но за что же, господи?
И тут еще этот Маршалл! Ведь в машине на заднем сиденье был именно он. Дэвид не мог ошибиться!
– Подразделение полевой дивизии, – раздался монотонный голос из штата Вирджиния, вотчины «Фэрфакса».
– Полковника Эдмунда Пейса, пожалуйста.
Небольшая пауза. Дэвид уловил хорошо знакомый ему легкий шорох на другом конце провода. Это означало только одно: к телефону подключили подслушивающее устройство.
– Кто его вызывает? – послышалось в трубке. Теперь уже пауза возникла по вине самого Дэвида. Он подумал, что каждое его слово будет записано на магнитофоне: «Фэрфакс» есть «Фэрфакс». Однако, поколебавшись немного, решился все же назвать свое имя:
– Сполдинг. Подполковник Дэвид Сполдинг.
– Я приму сообщение для полковника. Он на совещании.
– Никаких сообщений. Соедините меня с полковником немедля.
– Не могу, сэр, весьма сожалею. – На этот раз в голосе дежурного прозвучала растерянность. – Оставьте свой номер телефона…
– Послушай, солдат. Мое имя Сполдинг. Мой гриф 4-0, что дает мне право на срочную связь. Если это ничего не значит для тебя, спроси у того сукиного сына, который подслушивает в данный момент. Я звоню по неотложному делу. Соединяй меня немедленно с полковником Пейсом.
На линии послышался двойной щелчок, и раздался глубокий низкий голос:
– Подполковник Сполдинг, с вами говорит полковник Барден. У меня тот же гриф, что и у вас, – 4-0. И прослушивать таких, как вы, располагающих грифом 4-0, входит в мои прямые обязанности. В служебные обязанности сукиного сына, как изящно вы выразились. У меня сейчас нет настроения напоминать вам о субординации, а посему перейдем сразу к делу. Итак, чего вы желаете?
– Говорить непосредственно с полковником Пейсом, полковник Барден, – сказал Сполдинг и, несмотря на всю серьезность момента, улыбнулся. – Соедините меня с Эдом. Это действительно срочно и касается «Фэрфакса».
– Но соединить вас с полковником Пейсом я никак не могу: он за пределами досягаемости, и связи с ним нет. Я не дурачусь, поверьте. Эд Пейс мертв. Час назад ему прострелили голову. Какой-то ублюдок прикончил его прямо здесь, на территории лагеря.
Глава 20
1 января 1944 года
Фэрфакс, штат Вирджиния
Было полпятого утра, когда Сполдинг на военной машине прибыл к воротам «Фэрфакса».
Охрана проявила надлежащую бдительность. Сполдинга, в гражданском костюме и к тому же без единого документа, который мог бы служить удостоверением личности, пропустили в зону лишь после того, как дежурным доставили фотографию, хранившуюся в заведенном на него досье, и они убедились, что он именно тот, за кого себя выдает. Дэвиду с трудом удалось удержаться, чтобы не попросить их позволить взглянуть на свой же собственный снимок, сделанный, насколько он знал, четыре года назад.
Миновав контрольно-пропускной пункт, автомобиль повернул налево и по дороге, засыпанной гравием, направился в сторону южного сектора гигантского лагерного комплекса. Примерно через полмили, оставив позади выстроившиеся стройными рядами сборные цельнометаллические домики казарменного типа, машина резко затормозила возле строения, напоминавшего своей конструкцией обычный барак, только больших размеров. Это и было административное здание сверхсекретного объекта «Фэрфакс».
Вход в штабной корпус охраняли два капрала. Шофер с сержантскими лычками вышел из автомобиля и подал младшим по званию знак пропустить внутрь Сполдинга, который уже стоял перед ними.
Дэвида провели в кабинет на втором этаже. Там его ждали два человека: полковник Айра Барден и Макклеод, врач в звании капитана.
Барден оказался толстым коротышкой, чем-то напоминающим футбольного нападающего. У него были черные, коротко остриженные волосы. Макклеод – сутулый, худой и в очках – воссоздавал своим обликом традиционный образ вечно погруженного в глубокие мысли ученого.
Барден коротко представился и сразу перешел к делу:
– В данный момент всю территорию зоны прочесывают самым тщательнейшим образом специально выделенные для этой цели спаренные дозоры, вдоль всего ограждения расставлены вооруженные автоматами часовые. И мне хотелось бы думать, что никому не удастся выбраться отсюда незамеченным. Однако нас гложут сомнения: а что, если кто-то успел еще раньше удрать?
– Как все произошло?
– Пейс собрал у себя компанию, чтобы встретить Новый год. Было двенадцать человек. Четверо – его соседи по дому, трое – из архивного управления, остальные – из администрации. В общем, все из числа его подчиненных… Да иначе и быть не могло: как-никак это все же «Фэрфакс». Насколько можно судить, он вышел через черный ход минут через двадцать после полуночи, очевидно подышать свежим воздухом. И не вернулся… До охранника, который тем временем шел по дороге, внезапно донесся звук выстрела. Подойдя к зданию, возле которого, как показалось ему, и был произведен этот выстрел, он обнаружил Пейса. Полковник, с простреленной головой, лежал простершись у самой двери. Поблизости, согласно рассказу солдата, не было ни души. Как и в прихожей, куда он заглянул.
– Странно как-то все получается. Никто из гостей выстрела не слышал. Между тем переборки и стены в этих домах к звуконепроницаемым не отнесешь.
– В доме громко играл патефон.
– А я полагал, что встреча проходила в несколько суховатой, полуофициальной манере.
Барден, не отрываясь, смотрел на Сполдинга. Во взгляде его не было и намека на гнев. Казалось, полковник, устремив свой взор на Дэвида, пытался таким образом убедить собеседника в том, в чем сам был уже абсолютно уверен.
– Патефон играл не дольше минуты. Оружие, из которого стреляли, учебное. Как установили эксперты, это была винтовка двадцать второго калибра.
– Звук выстрела не громче щелчка, – заметил Дэвид.
– Так точно. Очевидно, включив патефон, кто-то кому-то подал сигнал.
– И этот «кто-то» – один из гостей, – вставил Дэвид.
– Согласен с вами… Присутствующий здесь Макклеод – отличный психолог. И мы собираемся допросить с его помощью всех, кто был у Пейса.
– Но психология-то тут при чем? – искренне удивился Сполдинг, считавший, что распутывать данный клубок – задача лишь служб безопасности, которые в состоянии самостоятельно справиться с этим делом и потому не нуждаются в помощи со стороны медицинских работников.
– У Эда был нелегкий характер, о чем вы знаете не хуже меня. Начнем с того, что именно он готовил когда-то вас… И должен заметить, подготовил неплохо, господин резидент из Лиссабона. Но это – только одна сторона вопроса. Сейчас мы коснемся и остальных…
– Простите, – перебил полковника врач, – как я вижу, вам есть о чем потолковать. И посему разрешите откланяться. Возьму лишь дела и пойду. Я позвоню вам еще, Айра. Этим же утром, но ближе к полудню. Рад был познакомиться с вами, Сполдинг. Хотелось бы, правда, чтобы наша встреча состоялась при иных обстоятельствах.
– Согласен, – ответил Дэвид, пожимая Макклеоду руку.
Психолог забрал двенадцать папок со стола полковника и вышел.
Дверь закрылась. Барден указал Сполдингу на стул. Дэвид сел и потер глаза.
– Ничего себе Новый год, а? – произнес Барден.
– Хуже не бывает, – отозвался Сполдинг.
– Не хотите ли порассуждать вместе со мной относительно странного инцидента, происшедшего лично с вами?
– Думаю, в этом нет никакой необходимости. Меня остановили на улице и сказали то, о чем я уже сообщил вам. Очевидно, смерть Эда Пейса и есть пресловутое предупреждение «Фэрфаксу». Между тем во главе всего этого дела стоит, как я понимаю, бригадный генерал Свенсон, сотрудник военного департамента.
– Боюсь, вы ошибаетесь.
– Я уверен в этом.
– Подобное невозможно. Пейс не был связан с делами, которые прокручивал военный департамент. Он лишь рекомендовал вас ему, вот и все. Обычная процедура при переводе сотрудника из одной конторы в другую.
Дэвид вспомнил, как Эд Пейс говорил ему еще не так давно: «Меня держат в неведении относительно того, чем занимается Свенсон, поэтому – никаких деталей, скажите только одно: как оно вам?.. Вы виделись со Свенсоном?»
– Тем не менее кто-то полагал все же, что Пейс работал на военный департамент, – сказал он, глядя на Бардена. – И убили его по той же самой причине, по которой был совершен диверсионный акт в Лажесе, на Азорах.
– Почему вы решили так?
– Это нетрудно заключить из слов того мерзавца на Пятьдесят второй улице, чтоб он сдох! Подумать только, с тех пор прошло всего лишь пять часов… Послушайте, Пейс мертв. После его гибели у вас сейчас, безусловно, самые широкие полномочия. Позвольте же мне просмотреть все хранившееся у Пейса досье на сотрудников, подпадающих под категорию 4-0. Я хотел бы ознакомиться буквально со всем, что имеет хотя бы малейшее отношение к моему переводу из Лиссабона в Нью-Йорк.
– Я уже проделал эту работу. После вашего звонка не было смысла тянуть время в ожидании, когда к нам нагрянет инспекция. Эд ведь был моим ближайшим другом…
– И что вы обнаружили?
– Только то, что в кабинете Пейса никаких досье нет.
– Но они должны быть там! Просто невероятно, чтобы материалы, касающиеся Лиссабона или лично меня, вдруг куда-то исчезли бесследно.
– Это-то как раз есть. Я нашел документ, в котором сообщается о переводе некоего лица в ведение военного департамента.
Правда, в бумаге – ни единого имени. Зато имеется довольно странное в данном контексте слово. И слово это – «Тортугас».
– А как с документами, которые вы же сами готовили? С теми, что подтверждали мою легенду? Свидетельствовали о том, что перевели меня из действующей армии в Нью-Йорк исключительно по настоянию врачей, обнаруживших изъяны в моем здоровье? И упоминали и о пятой армии, и о сто двенадцатом батальоне? А также об Италии?.. Они могли быть составлены только в «Фэрфаксе», и больше нигде! И храниться должны именно здесь, в одном из досье.
– Я впервые о них слышу. В сейфах Эда – ничего, что хотя бы отдаленно напоминало их.
– В Митчелл-Филд, куда я был доставлен из Ньюфаундленда самолетом береговой охраны, меня встречал один майор, – кажется, его звали Уинстон. Так вот, он привез мне все эти бумаги.
– Он вез вам запечатанный конверт и устные указания. Это все, что он знает.
– Боже мой, да где же тут профессионализм и легендарная осведомленность «Фэрфакса»?
– Вот вы и ответите мне на этот вопрос. Скажите, коль уж вы здесь, кто убил Эда Пейса?
Дэвид взглянул на Бардена. Слово «убил» неприятно резануло его слух. Такая заурядная вещь, как убийство, никак не вязалась в сознании Сполдинга с тем, что случилось с полковником Пейсом. Он не мог быть убит, он погиб. Погиб на боевом посту, как и многие другие, с кем он вместе служил. Так что при чем тут убийство?
И все же, как ни горько было ему, Дэвид не долго предавался самообману и признал в конце концов тот бесспорный факт, что Пейс пал от руки убийцы.
– Этого я не могу вам сказать, – произнес он после непродолжительной паузы. – Но, если вы пожелаете, я дам вам совет, с чего начинать расследование.
– Будьте любезны.
– Начните с Лиссабона. Выясните судьбу нашего шифровальщика по имени Маршалл.
1 января 1944 года
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Весть об убийстве Пейса ошеломила Алана Свенсона. Новый год он встречал в Арлингтоне, где у генерала артиллерии собрался тесный дружеский круг. Тогда-то и раздался телефонный звонок. Срочное сообщение для генерал-лейтенанта из Объединенного штаба союзных держав. Свенсон стоял возле двери в библиотеку, когда к нему подошел совершенно бледный генерал-лейтенант и передал трагическое известие, все еще сомневаясь в его истинности.
– О боже! – произнес он будто в пустоту. – Кто-то стрелял в Пейса в «Фэрфаксе». Он мертв!
На вечеринке собралась военная элита, так что скрывать сообщение было не от кого: рано или поздно каждого из них все равно известили бы о трагическом происшествии.
Первая непроизвольная мысль Свенсона была о Буэнос-Айресе. Неужели это как-то связано с проводимой там операцией?
Присутствующие – бригадные генералы и прочие высшие чины – возбужденно высказывали свои предположения. До Свенсона, как сквозь туман, долетали слова: диверсанты, наемные убийцы, двойные агенты… Он был потрясен дикостью прозвучавших гипотез, порожденных изощренным сознанием. Согласно одним, к убийству, несомненно, был причастен кто-то из сотрудников Пейса. Другие же утверждали, что это дело рук некоего провалившего задание агента, который согласился за немалую мзду проникнуть на уже знакомую ему территорию «Фэрфакса» и совершить там злодейский поступок. А третьи говорили о том, что одно из звеньев в выстроенной разведслужбой цепи оказалось слишком уж слабым, и врагу удалось подкупить кое-кого из сотрудников.
Пейс был отменным разведчиком. Входил в число тех, кого разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав считало бесценным своим достоянием. О том, сколь высоко ценили этого аса разведки, свидетельствует один лишь тот факт, что Пейсу дважды пришлось обращаться в высшие инстанции с просьбой не присваивать ему официально звания бригадного генерала, к коему он был представлен, поскольку это лишило бы его возможности заниматься тем сравнительно узким участком в разведывательной работе, которым он ведал в данный момент.
Впрочем, находившийся в ведении Пейса участок едва ли мог считаться узким. Разведчики, работавшие под его началом на огромной территории, простиравшейся от Шанхая до Берна, отлично знали истинную цену их шефу, равных которому было не много. Суровыми канонами обосновавшейся в «Фэрфаксе» спецслужбы предписывалось планировать заблаговременно, за несколько месяцев, устранение – или проще убийство – неугодных лиц. Создание соответствующего механизма, способного работать без сбоев, рассматривалось как долговременное мероприятие, призванное обеспечивать успешное осуществление подобного рода акций. Выполнение данной задачи, наряду с рядом других, и возлагалось на комплекс «Фэрфакс». На территории этого сверхсекретного объекта находилось постоянно не менее пятисот человек, включая курсантов и практикантов из многих стран, будущих разведчиков и диверсантов, которых готовили для заброски во вражеский тыл. Понятно, что в подобных условиях ни одна система безопасности не может считаться абсолютно надежной.
«Планировать заблаговременно, за несколько месяцев… Это дело рук некоего провалившего задание агента, который согласился за немалую мзду проникнуть на уже знакомую ему территорию „Фэрфакса“… Двойной агент… Одно из звеньев в выстроенной разведслужбой цепи оказалось слишком уж слабым, и врагу удалось подкупить кое-кого из сотрудников… От Шанхая до Берна… Долговременное мероприятие!..»
Все эти слова доносились до Свенсона, потому что он хотел слышать именно их.
Они уводили его мысль от Буэнос-Айреса. Нет, гибель Пейса не имеет никакого отношения к Буэнос-Айресу. Даже по времени это не может быть связано.
С тех пор как окончательно были обговорены все условия сделки Райнемана, едва ли прошло три недели. И потому трудно представить, чтобы Пейса могли убить из-за нее. Если же дело обстоит именно так, это значит только одно: сам Пейс обмолвился кому-то о своей причастности к тайной операции.
Никто на целом свете не знал об участии Пейса в готовящейся в Буэнос-Айресе акции. Да и ему самому мало что было известно о ней.
Фактически ничего. Если не считать отдельных, не связанных друг с другом деталей.
Все документы, касающиеся лиссабонского резидента, были изъяты из личного сейфа Пейса. Оставили там лишь бумагу, в которой упоминалось о переводе некоего лица в военный департамент.
Бумагу, которая мало о чем говорила.
Алан Свенсон удивился, как спокойно и расчетливо он выискивает лазейки, чтобы выпутаться из этой неприятной истории. Связать смерть Эдмунда Пейса с буэнос-айресской операцией могут не только в «Фэрфаксе»: в правительстве тоже не дураки.
Пытаясь хоть что-то нащупать, он решил повернуть беседу военной братии в нужное ему направление, упомянув как бы вскользь, что недавно ему самому пришлось обратиться в «Фэрфакс» – точнее, лично к полковнику Пейсу, – чтобы выяснить кое-что в связи с одним, не имеющим, впрочем, особо большого значения, делом. Конечно, подобный ход мог и не дать ничего, и все же Свенсон надеялся на удачу и господа бога…
И надеялся не зря, в чем тотчас убедился. Стоило ему только сказать о своем контакте с «Фэрфаксом», как его собеседники – генерал-лейтенант из военного штаба, два бригадных генерала и генерал-майор – заявили в один голос, что и они обращались к Пейсу, и к тому же не раз.
Итак, вся эта публика довольно часто вступала в контакт с полковником Пейсом. Во всяком случае, чаще, чем он.
– Обращение лично к Эду позволяло сберечь уйму времени, – заметил штабной служака. – Он моментально схватывал суть дела и сообщал вам именно то, что вы хотели узнать.
Это уже кое-что. Лучше, чем ничего.
Однако, вернувшись к себе в Вашингтон, Свенсон вновь ощутил неуверенность. Его одолевали сомнения. И в то же время он не терял надежды на благополучный исход. Убийство Пейса, которое, понятно, произведет эффект разорвавшейся бомбы, уже само по себе создает проблему. Следствие проведут исключительно тщательно. Рассмотрят – глубоко и досконально – все без исключения версии. А это ничего хорошего не сулит. С другой стороны, можно рассчитывать на то, что внимание следственной комиссии будет сосредоточено на «Фэрфаксе». Заниматься всем этим станет, конечно же, разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав. Во всяком случае, на первых порах. Что же касается лично его, бригадного генерала Свенсона, то ему в сложившейся ситуации нельзя терять ни минуты. Уолтер Кенделл должен немедленно отправиться в Буэнос-Айрес и, встретившись там с Райнеманом, расставить все точки над «i».
Вывезенные из Пенемюнде чертежи навигационных приборов – единственное, что действительно важно.
Сейчас еще ночь. Преддверие утра. И все же время не ждет. Необходимо как можно быстрее связаться с Дэвидом Сполдингом. Пора наконец задействовать бывшего резидента из Лиссабона по его прямому назначению.
Свенсон поднял трубку телефона. Рука у него тряслась.
Ощущение собственной вины становилось невыносимым.
1 января 1944 года
Фэрфакс, штат Вирджиния
– Маршалл убит в нескольких милях от местечка под названием Вальдеро, в Басконии. Попал в засаду.
– Чепуха какая-то! Маршалл никогда не бывал на севере Испании. Он не прошел соответствующей подготовки для выполнения подобного рода заданий и если бы и оказался там, то не знал бы, что и как делать! – Дэвид вскочил со стула и встал перед Барденом.
– Правила игры меняются время от времени. Вы уже не наш резидент в Лиссабоне и потому не можете всего знать… Ясно одно: он отправился в те края и погиб.
– Откуда вам это известно?
– От самого посла.
– А он-то как узнал об этом?
– Полагаю, ему сообщили о трагическом происшествии по вашим обычным каналам. Он заявил, что сам проверял обстоятельства дела. И убедился, что все так и есть. Личность убитого была опознана там же, в Басконии, о чем и доложили послу.
– Чушь какая-то!
– Интересно, что необходимо вам для того, чтобы развеять все ваши сомнения? Уж не лицезрение ли тела убитого?
– Может, вы и не знаете этого, Барден, но до тех пор, пока у вас нет отпечатков пальцев или хотя бы одного из них, говорить о том, что тело принадлежит тому, кому и приписывается, не имеет смысла. Нельзя доверять любым заверениям в точности идентификации, если они не подтверждаются данными дактилоскопии… А еще нужны фотографии. Снимки, запечатлевшие входные и выходные отверстия от пуль, ножевые и прочие раны, если таковые имеются, и глаза мертвеца. И еще одна деталь: подобные фото должны быть непременно заверены врачами. Но снимков-то вам никто не прислал, не так ли?
– Посол и не упоминал о них. Объясните все же, какого черта сомневаетесь вы в этой истории? Вам же ясно сказано, что он лично занимался проверкой полученного им сообщения и убедился, что ошибки тут не было.
– Не было? Вы уверены в этом? – Дэвид не сводил с Бардена глаз.
– Ради бога, Сполдинг! Скажите лучше, что означает слово «Тортугас»? Мне хотелось бы знать это, поскольку, возможно, в данном слове – ключ к разгадке убийства Эда Пейса! Вот именно – ключ! И пусть я буду проклят во веки веков, если не распутаю чертов клубок! Этот же шифровальщик из Лиссабона меня мало волнует, поймите!
На столе Бардена зазвонил телефон. Полковник быстро взглянул на него и перевел глаза на Сполдинга.
– Возьмите трубку, – сказал Дэвид. – Вдруг это срочное сообщение еще об одном происшествии. У Пейса, как известно, есть… была то есть… семья…
– Не осложняйте мне жизнь: у меня и без вас хватает проблем, – произнес Барден, подходя к столу. – В эту пятницу Эд в сопровождении охраны должен был покинуть «Фэрфакс». Поэтому я распорядился, чтобы сюда никто не звонил – до сегодняшнего утра.
Полковник поднял трубку:
– Да?
Несколько секунд он молча слушал, потом взглянул на Сполдинга:
– Это звонят из коммуникационного центра в Нью-Йорке. У меня на связи – телефонист, которого мы привлекли к своей работе, когда создавали для вашей персоны систему прикрытия. Так вот, он говорит, что вы понадобились зачем-то генералу Свенсону. Старый служака буквально насел на этого парня, чтобы тот разыскал вас как можно быстрее. Вы ничего не имеете против, если он подключит к линии генерала?
Дэвид вспомнил, что Пейс, говоря о Свенсоне, заметил как-то, что генерал очень нервничает.
– А вы должны будете сказать телефонисту, что в данный момент я нахожусь здесь, вместе с вами?
– Конечно же нет!
– В таком случае пусть подключает.
Барден отошел от стола, уступив место у телефона Сполдингу.
– Да, сэр, – произнес Дэвид в трубку несколько раз и, закончив разговор, обратился к полковнику: – Свенсон требует, чтобы я был у него в кабинете сегодня же утром.
– Хотел бы я знать, какого черта он сорвал вас из Лиссабона, – произнес в ответ Барден.
Дэвид молча опустился на стул. И, только выдержав небольшую паузу, заговорил, стараясь, насколько это возможно, придать своей беседе со старшим по званию непринужденный, чуть ли не доверительный характер.
– Не уверен, что это имеет какое-то отношение… ну, к чему бы то ни было… Мне не хотелось бы говорить о том, чего я не понимаю, и в то же время я обязан поставить вас обо всем в известность. При этом, однако, не стану делиться кое-какими соображениями, подсказанными мне шестым, наверное, чувством или, если угодно, моей интуицией… Существует человек по имени Альтмюллер, Франц Альтмюллер – полное его имя. Кто он, где он находится, я не имею представления… В Германии или в Швейцарии – мне это неизвестно… Воспользуйтесь, пожалуйста, своим допуском по категории 4-0 и выясните все, что только возможно. А потом позвоните мне в отель «Монтгомери», в Нью-Йорк. Я пробуду там по крайней мере до конца недели. Ну а затем отправлюсь в Буэнос-Айрес.
– Было бы неплохо, если бы вы растолковали мне все же смысл того, о чем я услышал от вас… Объясните же, наконец, что, черт возьми, происходит.
– Боюсь, вам не понравится то, что я могу сказать. Если только мои догадки верны и я прав в своих рассуждениях, пытаясь соединить воедино известные мне кое-какие штрихи, то вывод, к которому я прихожу, вполне однозначен: «Фэрфакс» напрямую связан с Берлином.
1 января 1944 года
Город Нью-Йорк
Пассажирский самолет шел на посадку в аэропорту Ла-Гуардиа. Дэвид посмотрел на часы: было чуть больше двенадцати. Время полуденное. Двенадцать часов! Не так уж и много. Но сколько случилось всего за эти каких-то двенадцать часов! Синди Боннер, незнакомец с Пятьдесят второй улицы, Маршалл, убийство Пейса, сообщение из Вальдеро… и, наконец, не очень-то удачная встреча с бригадным генералом Аланом Свенсоном из военного департамента, дилетантом в вопросах, касающихся разведки и секретных операций.
Двенадцать часов.
Он не спал уже двое суток. А выспаться надо – чтобы разобраться и сложить в цепочку разрозненные события и сведения. Все так запутано.
Эрих Райнеман должен быть убит, так сказал ему Свенсон.
То, что его надо убрать, не вызывало сомнения. Единственное, что удивило Дэвида, – это менторская манера, с которой генерал отдал приказ. Но не сам приказ: приказы не обсуждаются, и ломать голову над тем, целесообразны они или нет, занятие бесполезное. Наконец-то все прояснилось. Он понял теперь, зачем его отозвали из Лиссабона. Распоряжение Свенсона явилось, таким образом, своего рода ответом на мучившие Дэвида вопросы. Он, Сполдинг, не был специалистом по гироскопам, и поэтому привлечение его к буэнос-айресской операции казалось ему обычной бессмыслицей. Однако сейчас то же самое представилось Дэвиду уже в ином свете. Выбор пал на него не случайно: он именно тот, кто был нужен. Пейс, необходимо это признать, проявил высокое профессиональное мастерство, отдав предпочтение его кандидатуре. Сполдинг как нельзя лучше подходил к той роли, которая на него возлагалась. Кроме того, владея несколькими языками, он сможет стать связующим звеном между безмолвствующим специалистом по гироскопам Эженом Леоном и человеком, который доставил Райнеману техническую документацию, включая бесценные чертежи.
Тут все ясно. И сознание этого обеспечивало ему некий душевный комфорт.
Зато было и кое-что другое. То, что никак не поддавалось разумному объяснению и потому вызывало у него чувство тревоги.
Взять хотя бы того же сотрудника посольства Маршалла. Шифровальщика, который всего лишь пять дней назад подобрал его на залитом дождевым потоком аэродроме неподалеку от Лиссабона. Человека, чье лицо заметил Дэвид в окне машины на Пятьдесят второй улице, когда тот разглядывал его. Бывшего сослуживца Сполдинга, напоровшегося, как полагает кто-то, на засаду и в результате убитого на севере Испании, куда прежде не решался наведываться. И не решился бы никогда.
А Лэсли Дженнер-Хоуквуд? Эта не знающая покоя девица? Когда-то они были любовниками. И вот теперь она наплела ему черт знает что и выманила его из отеля. Заслуживала внимания и глупая болтовня подружки Дэвида о Синди Боннер с ее рождественскими подарками для погибшего, как оказалось, мужа – бывшего любовника самой Лэсли. Но Лэсли не идиотка. Она явно хотела сказать ему что-то.
Но что?
И еще – Пейс. Неизменно серьезный, начисто лишенный чувства юмора бедняга Эд Пейс убит на территории закрытой зоны, которая охраняется, как ни один другой объект в Соединенных Штатах.
Нельзя забывать и о так называемом «предостережении „Фэрфаксу“», упомянутом высоким человеком с грустными глазами, затаившимся во мраке Пятьдесят второй улицы. То, о чем говорил незнакомец, сбылось. Сбылось с удивительной точностью. И практически в указанный им срок.
В общем, есть над чем призадуматься.
Дэвид был резок с генералом. Как профессионал, он хотел многое знать: когда же именно приняли решение устранить Райнемана? И по чьей инициативе? По каким каналам, каким точно путем приказ о его ликвидации передали Свенсону? Знал ли генерал шифровальщика по имени Маршалл? Упоминал ли Пейс когда-либо о нем? Или кто-то другой? И кто такой этот Альтмюллер? Франц Альтмюллер? Говорит ли генералу что-либо данное имя?
Ответы генерала не внесли ясности. Видит бог, Свенсон не лгал. Не имея соответствующего опыта в подобных делах, он не смог бы провести Сполдинга.
О Маршалле и Альтмюллере генерал слышал впервые. Решение убрать Райнемана принято несколько часов назад. Эд Пейс не мог знать об этом: с ним не совещались по данному вопросу, как, впрочем, и с другими сотрудниками «Фэрфакса». Подобная акция была задумана в стенах Белого дома. И никто ни в «Фэрфаксе», ни в Лиссабоне не имеет к этому делу никакого отношения.
Последнее было особенно важно для Дэвида. Значит, все, что было ему неясно, не связано с Эрихом Райнеманом. И соответственно, насколько он понимал, и с буэнос-айресской операцией.
Сполдинг решил тогда же не беспокоить более генерала с расшатанной нервной системой. Пейс был прав: Свенсон и так на пределе, и, если на него нагрузить еще что-то, он просто не выдержит. А посему будет лучше расследовать все самому. Искать ответы на вопросы надо не где-то еще, а в самом «Фэрфаксе». Для выполнения задачи, поставленной им перед собой, он ни с кем и ни с чем не станет считаться.
Самолет приземлился. Дэвид прошел в зал для пассажиров и огляделся, ища указатели, которые привели бы его к стоянке такси. Не обнаружив, однако, ничего подобного, он вышел через двойные двери на площадку перед аэровокзалом и сразу же услышал громогласные выкрики носильщиков, возвещающих о маршрутах еще незанятых машин. Наблюдая, как в салоны такси набивалось по нескольку человек – попутчиков на короткое время, Сполдинг подумал, что, как ни странно, это, пожалуй, единственное свидетельство в пользу того, что в аэропорту Ла-Гуардиа знали все же, что где-то идет война.
Однако он тут же устыдился своих мыслей – пошлых и к тому же с претензией на оригинальность.
Неподалеку от него носильщики и преисполненные сострадания пассажиры помогали безногому солдату усесться в одну из машин.
Солдат был вдребезги пьян. И едва ли что соображал.
В такси, подобравшем Дэвида, оказалось, помимо него, еще три пассажира. В пути разговор коснулся невольно последних событий в Италии. Сполдинг решил забыть пока что о своей легенде: если он скажет попутчикам, что уже побывал там, то ему придется отвечать на неизбежные в данном случае вопросы. А к этому он не был готов. Для того, кто не участвовал лично в итальянской кампании, живописать в подробностях мифическое сражение под Салерно – задача поистине не из легких. Однако никто никого ни о чем не расспрашивал. И он понял почему.
Человек, сидевший рядом с Дэвидом, был слеп. Когда он слегка повернулся, послеполуденные лучи солнца отразились на прикрепленной к лацкану его кителя небольшой металлической бляхе в форме связанной бантиком ленты. И Сполдингу стало ясно, что попутчик его – один из героев тихоокеанских баталий.
Дэвид снова ощутил дикую усталость. И подумал о том, что сейчас он менее всего подходит на роль агента. Измученный сверх всякой меры, неспособный замечать что-либо вокруг – вот и все, что можно сказать о нем. Едва ли когда-либо еще привлекали к участию в операции людей в столь беспомощном состоянии.
Из такси он вышел на Пятой авеню, за три квартала от «Монтгомери». Он специально переплатил таксисту в надежде на то, что так же поступят и двое из трех его попутчиков: не брать же водителю деньги со слепого ветерана, чья форма так резко контрастировала с гражданским костюмом Сполдинга, купленным у Роджерса Пита.
И опять – те же мысли.
Лэсли Дженнер… Хоуквуд…
Шифровальщик Маршалл…
В общем, многое еще остается неясным.
И однако же хватит об этом думать. Главное сейчас – лечь спать, позабыв на какое-то время о подобных вещах, и выспаться наконец, если это удастся. А все остальное пусть идет своим чередом, пока он вновь не займется поиском ответа на мучившие его вопросы. Завтра утром ему предстоит познакомиться лично с Эженом Леоном и приступить к выполнению задания… Еще одного… Он должен как можно лучше подготовить себя к встрече с человеком, который сжег свою глотку спиртом и молчит вот уже десять лет.
Лифт остановился на шестом этаже, ему же нужен был седьмой. Сполдинг только собрался сообщить об этом лифтеру, как обратил внимание на то, что двери почему-то не открылись.
И тут, крепко сжимая в руке короткоствольный револьвер системы «смит-и-вессон», лифтер сам повернулся к нему. Обойдя Сполдинга со спины, этот странный субъект подошел к щитку управления. Небольшой поворот рычажка налево, и кабина с наглухо закрытыми дверцами, подпрыгнув, зависла между этажами.
– Я отключил мотор, подполковник Сполдинг. Вскоре мы с вами услышим прерывистые звонки, сигналящие о неполадке в работе нашего лифта. Но это ровным счетом ничего не изменит: в отеле имеется еще один подъемник, который как раз и используют в случае неисправности вместо основного, и поэтому какое-то время нас никто не станет тревожить, и мы, таким образом, сможем спокойно обговорить все наши дела.
Знакомый акцент, подумал Дэвид. Типичный для жителей Центральной Европы, для которых английский язык не родной.
– Рад этому, клянусь господом богом. Тому, хотел я сказать, что мы сможем всласть побеседовать, никуда не спеша.
– Не думаю, чтобы вам доставило это удовольствие.
– Если и не я, то вы-то уж… как бы это получше сказать?.. наверняка получаете удовольствие от встречи со мной.
– Нам известно, что вы побывали в «Фэрфаксе», в штате Вирджиния. Ну и как она вам, эта поездка?
– А у вас неплохо налажена система наблюдения и оповещения, – произнес Сполдинг, стараясь выиграть время. Они с Айрой Барденом приняли все необходимые меры предосторожности. Если бы даже телефонистка из «Монтгомери» пересказала кому-то буквально слово в слово все, о чем он говорил через гостиничный коммутатор, это все равно не давало бы никому основания полагать, что он вылетел именно в Вирджинию. Да иначе и быть не могло. Во всех случаях, когда приходилось опасаться подслушивания, Дэвид обращался к услугам телефонов-автоматов. Перелет от Митчелла до Эндрюса он совершил под вымышленным именем и к тому же как член экипажа. Кроме того, перед тем как покинуть на короткое время отель, Сполдинг оставил администратору – «на всякий случай, если он понадобится вдруг кому-то» – манхэттенский номер телефона, установленного в одной из нью-йоркских квартир, за которой велось постоянное наблюдение. На самой же территории закрытой зоны «Фэрфакс» его имя было известно только охране у ворот. Да и видели его там не более четырех-пяти человек.
– У нас надежные источники информации… Как я понимаю, вы лично убедились, что предостережение «Фэрфаксу» – не пустой звук, не так ли?
– Я убедился только в том, что убит хороший человек. Думаю, о смерти этого бедняги уже сообщили его жене и детям.
– На войне и речи не может быть об убийстве, господин подполковник. Вы не то употребили слово. И не говорите нам…
Незнакомца прервал звонок. Короткий и еле слышный.
– Кому это «нам»? – поинтересовался Дэвид.
– Узнаете в свое время. Если, конечно, станете с нами сотрудничать. В противном же случае знать это вам ни к чему: вас убьют… Поверьте, мы не бросаем на ветер пустые угрозы. Доказательство этому – акция в «Фэрфаксе».
Вновь послышался звонок. На этот раз более продолжительный. И прозвучал он громче, чем предыдущий.
– Ну и в чем же, по вашему мнению, стало бы выражаться мое сотрудничество с вами? Чего вы хотели бы от меня?
– Нам нужно точно знать, где именно находится «Тортугас».
Сполдинг мысленно вернулся на пять часов назад. В зону «Фэрфакс». Айра Барден заявил ему, что «Тортугас» – единственное наименование, которое приводилось в бумаге, упоминавшей о переводе Дэвида с одного участка работы на другой. В просмотренном им документе, подчеркнул полковник, – полное отсутствие каких бы то ни было конкретных данных, если не считать этого таинственного термина. Непонятного слова, скрытого от постороннего взора в надежных тайниках Пейса. В одном из его сейфов, хранящихся в помещениях за стальными дверями, которые открываются только для высших чинов контрразведки.
– Тортугас – группа островов у побережья Флориды. Полное название их – Драй-Тортугас. Посмотрите любую карту.
Раздался звонок. Потом еще раз, короткий и сердитый.
– Не валяйте дурака, подполковник.
– А я и не валяю. Простите, но мне непонятно, о чем вы говорите.
Незнакомец уставился на Сполдинга. Дэвид заметил, что его собеседник с трудом сдерживал ярость. Звонок уже звенел непрерывно. Снизу и сверху доносились встревоженные голоса.
– Я не хотел вас убивать, но придется. Итак, где же этот «Тортугас»?
С шестого этажа, футах в десяти от кабины, не более, послышался громкий мужской голос:
– Кабина здесь, чуть повыше. Застряла между этажами… Эй, вы там, с вами все в порядке?
Незнакомец мигнул от неожиданности: он не думал никак, что лифтом займутся так быстро, и растерялся. Этого только и надо было Дэвиду. Нанеся противнику правой рукой мощный удар сбоку, он ухватил затем его за плечо и резко толкнул. Потом, прижав неприятеля грудью к двери, въехал ему коленом в пах. Тот, не выдержав, завопил. Сполдинг, не отпуская своей жертвы, левой рукой сдавил террористу горло и тут же еще пару раз ударил по животу. Бандит, окончательно обессилев от боли, теперь уже не орал, а лишь издавал протяжные стоны, выражавшие нестерпимые муки. Тело его обмякло, револьвер упал на пол, а сам он сполз вниз.
Дэвид отшвырнул ногой оружие в сторону и, схватив врага двумя руками за шею, начал трясти его, чтобы не дать ему впасть в забытье.
– А теперь ты скажи мне, сукин сын, что такое «Тортугас»?
Крики возле лифтовой шахты становились все громче. Преисполненные страдания вопли жестоко избитого лифтера приводили собравшуюся публику в ужас. Люди звали на помощь представителей гостиничной администрации. И требовали немедленно вызвать полицию.
Незнакомец взглянул на Дэвида глазами, полными слез.
– Убей меня, свинья, чего же ждешь? – сказал он, задыхаясь. – Однажды ты уже пытался сделать это.
Дэвид оторопел. Он никогда не видел этого человека. Откуда же он? С севера Италии? Из Басконии? Или, может, из Наварры?
Но времени на размышления не было.
– Что такое «Тортугас»?
– Альтмюллер, эта сволочь… Эта сволочь Альтмюллер…
Лифтер потерял сознание.
Снова это имя.
Альтмюллер.
Сполдинг поднялся и, отойдя от недвижного тела, приблизился к щитку управления. Взявшись за рычажок, он резко повернул его влево, до самого упора, обеспечив тем самым максимальную скорость движения лифта. В здании, в котором размещался отель «Монтгомери», было десять этажей. И как только вновь заработал мотор, на панели высветились кнопки вызова с обозначениями первого, третьего и шестого этажей. Он же направил кабину на самый верх. Если ему удастся достичь десятого этажа раньше поднимавшихся по лестнице гостиничных постояльцев, чьи истеричные вопли не прекращались ни на миг, то, возможно, он сумеет, выскочив из кабины, пробежать никем не замеченным вдоль коридора и укрыться в одном из затаенных уголков, чтобы затем, выйдя оттуда как ни в чем не бывало, затеряться в толпе, которая, несомненно, уже соберется к тому времени у распахнутых дверей лифта. И застынет плотным кольцом возле человека, лежащего без сознания на полу кабины…
План его должен сработать! У него же совсем нет времени разбираться с нью-йоркской полицией во всей этой истории.
* * *
Незнакомца унесли на носилках. Вопросы, которые задавали Дэвиду, отличались конкретным характером. И он, соответственно, отвечал на них четко и кратко.
Нет, он не знает лифтера. Этот человек довез его до этажа десять, от силы двенадцать минут назад. Он находился в своем номере, откуда и вышел, заслышав крики.
В общем, повел себя так же, как и другие.
Куда же катится Нью-Йорк?
Когда Дэвид вернулся в номер, было уже семь часов. Заперев дверь, он взглянул на кровать. Боже, надо же так устать! Хотелось расслабиться, отдохнуть. Но мозг, не считаясь ни с чем, продолжал упорно работать.
Он должен отставить все в сторону, пока не придет в себя. Забыть на время обо всем. Обо всем, кроме двух вещей. Тех самых, которые следовало обдумать прямо сейчас. Откладывать это на потом, когда он выспится наконец, было бы непростительно. В любую минуту может зазвонить телефон или пожаловать к нему в номер какой-либо гость. И вывод, который неизбежно напрашивается из данного факта, вполне однозначен: ему необходимо заранее продумать план дальнейших действий. Чтобы быть готовым ко всему.
Первое, что стало предметом размышления Дэвида в сей неурочный час, – это «Фэрфакс». Надеяться на него как на один из источников информации больше нельзя, поскольку в разведцентре работает теперь агентура противника. А это значит, что ему, Сполдингу, придется отныне рассчитывать лишь на себя самого. Таким образом, он оказался в положении калеки, которому врачи предписали впредь обходиться без костылей.
Впрочем, подобная аналогия не вполне правомерна: ведь он как-никак не калека.
Второе – человек по имени Альтмюллер. Он должен найти его, пресловутого Франца Альтмюллера. Выяснить, кто он такой и какую играет роль в той круговерти, которая для него, Дэвида Сполдинга, все еще остается загадкой.
Дэвид лег на кровать в чем был, не в силах снять даже ботинки. Рукой он заслонил глаза от солнца, светящего в окно. Полуденного солнца первого дня нового, 1944 года.
И тут же убрал руку, вспомнив внезапно о том, что была еще третья вещь, о которой он чуть не забыл и которая непонятным каким-то образом связана с человеком по имени Альтмюллер.
Что, черт возьми, значит это слово – «Тортугас»?
Глава 21
2 января 1944 года
Город Нью-Йорк
Эжен Леон, в рубашке, без пиджака, сидел один-одинешенек за чертежной доской в пустом кабинете. На столах были разбросаны чертежи. Утреннее солнце ярко освещало белые стены, придавая помещению вид огромной больничной палаты, путь в которую строго-настрого заповедан болезнетворным бациллам.
Внешность Эжена Леона, как и выражение его лица, вполне соответствовала царившей здесь строгой, пуританской атмосфере.
Дэвид вошел в комнату вслед за Кенделлом, вспоминая все то, что рассказал ему об ученом бухгалтер. Такое он предпочел бы не знать о Леоне.
Ученый повернулся к вошедшим. Это был самый худой человек, какого Дэвид когда-либо встречал в жизни. Кости и кожа. Синие вены просвечивали на кистях рук, шее, висках. Кожа была не старой, но пожухлой. Зато в посаженных глубоко глазах заметно было, в противоположность всему остальному, биение жизни. Во взгляде их – проницательном в своем роде – ощущалась тревога. Прямые жидкие волосы поседели раньше положенного срока. Возраст не поддавался точному определению, и ошибка при оценке его могла бы составить лет двадцать.
Специфическая черта в поведении этого человека заключалась в полном его безразличии ко всему, что не имело прямого отношения к его работе. Он заметил вошедших, уже зная, несомненно, о Дэвиде, но прерывать своего занятия не собирался.
– Эжен, это – Сполдинг, – нарушил тишину Уолтер Кенделл. – Покажите ему, с чего начать.
С этими словами бухгалтер вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
Дэвид пересек комнату и, подойдя к затворнику, протянул руку. Он точно знал, что ему следует сказать.
– Для меня большая честь познакомиться с вами, доктор Леон, – произнес он заранее подготовленную фразу. – Я не ученый, но наслышан о ваших достижениях, приумноживших славу Массачусетского технологического института. И поэтому счастлив безмерно, что хоть какое-то время смогу поработать под вашим непосредственным руководством.
На мгновение в глазах ученого зажегся интерес. Дэвид решил рискнуть, упомянув об институте и намекнув тем самым побитому жизнью ученому, что ему, Сполдингу, многое известно о нем, включая произошедший с ним трагический случай в Бостоне, – как, разумеется, и продолжение данной истории, – и что все это никоим образом не повлияет на отношение нового сотрудника к общепризнанному мастеру своего дела.
Взгляд Эжена снова стал отрешенным. И Дэвид понял, что ученый потерял пробудившийся было интерес к его особе. Но безразличие – отнюдь не грубость. Если только оно проявляется в разумных границах.
– Я знаю, что в нашем распоряжении совсем мало времени, у меня же о гироскопах самое смутное представление, – заявил откровенно Сполдинг, касаясь рукой чертежной доски. – Однако мне обещали, что особо сложных задач передо мной и не будут ставить. Главное, чем я должен заниматься, это переводить на немецкий те формулировки и термины, которые вы напишете для меня.
Дэвид подчеркнул слова «переводить» и «вы напишете для меня». Он хотел проследить, прореагирует ли Леон и как на открытое признание им того факта, что ему известно о проблемах ученого с устной речью.
Легкий вздох облегчения выдал состояние бедолаги.
Леон взглянул на Дэвида. Тонкие губы молчальника поневоле дрогнули и затем изогнулись в еле приметной улыбке. Ученый кивнул. В его глубоко посаженных глазах мелькнула благодарность. Поднявшись с табуретки, Эжен подошел к ближайшему столу, где поверх чертежей лежало несколько книг, взял верхний том и протянул его Сполдингу. На обложке стояло название: «Диаграммы – инерция и прецессия».
Дэвид понял: все будет хорошо.
Было половина седьмого.
Кенделл давно ушел. Ровно в пять секретарь, чей рабочий день подошел к концу, попросил Дэвида запереть двери, если он будет уходить последним, или передать ключи тем, кто останется.
В категорию «тех, кто останется» входили Эжен Леон и двое приставленных к нему санитаров.
Сполдинг познакомился с «опекунами» Леона в приемной, куда он прошел из кабинета ученого. Одного из них звали Хэлом, другого – Джонни. Оба – огромного роста. Хэл любил поболтать и за словом в карман не лез. Однако в этой группе из двух человек за старшего был все же Джонни, служивший когда-то на флоте.
– Старик отлично ведет себя, – сказал Хэл. – Так что пока можно не волноваться за него.
– Пора увозить его отсюда обратно в больницу Святого Луки, – отозвался Джонни, – а то там разорутся, если он опоздает к ужину.
Санитары зашли в кабинет и вывели оттуда Леона. С ученым они обращались вежливо, но твердо. Эжен Леон безразлично глянул на Дэвида Сполдинга, пожал плечами и молча вышел вслед за няньками.
Дэвид подождал, пока стихли звуки шагов, затем, положив на стол секретаря «Диаграммы», которые вручил ему физик, подошел к двери кабинета Уолтера Кенделла.
Дверь была заперта, что несколько удивило Сполдинга. Кенделл был уже на пути в Буэнос-Айрес и, возможно, пробудет там не одну неделю. Дэвид достал из кармана небольшой предмет и опустился на колени. Вещь, которую он держал в руке, напоминала внешне стоящий немалых денег серебряный складной ножичек, – из тех, что можно видеть нередко на столь же дорогих брелках, составляющих непременную принадлежность людей состоятельных, особенно – членов различных фешенебельных мужских клубов. Однако в действительности это изделие представляло собой не что иное, как отмычку, изготовленную в виде перочинного ножика по спецзаказу в лондонской фирме «Серебряные сейфы» и подаренную Дэвиду в Лиссабоне его коллегой из МИ-5.
Сполдинг выдвинул из прибора крошечную трубочку с подвижной головкой и вставил в замочную скважину. Не прошло и тридцати секунд, как послышалось характерное щелканье, и Дэвид смог открыть дверь. Войдя в кабинет, он не стал ее закрывать.
В кабинете у Кенделла ничего, кроме письменного стола, не было – ни сейфа, ни встроенных шкафов, ни книжных полок. Дэвид включил флуоресцентную лампу, стоявшую на столе, и выдвинул центральный ящик.
Вот смех-то: под грудами скрепок для бумаги, зубочистками, блокнотами лежали два порнографических журнала со следами от грязных пальцев на обложке. А ведь оба они были сравнительно новыми.
Весело же встречал праздник Уолтер Кенделл, грустно подумал Сполдинг.
В боковых ящиках не оказалось ровным счетом ничего. Во всяком случае, ничего такого, что заслуживало бы внимания. Правда, в одном из них, самом нижнем, валялись смятые желтые листы почтовой бумаги с какими-то каракулями.
Дэвид собрался уже уходить, как вдруг ему в голову пришла мысль еще раз взглянуть на исчерканную карандашом помятую бумагу. Наверное, потому, что ничего иного он здесь не нашел. Кенделл запер свой кабинет скорее всего в силу привычки, ибо каких-то особых причин делать это у него не имелось. И опять же исключительно рефлекторно, наверное, он засунул желтые листы в один из ящиков в письменном столе – подальше от постороннего взора, – а не швырнул их в корзину для мусора, в которой не было ничего, кроме окурков и табачной золы из опорожненной бухгалтером пепельницы.
Сполдинг понимал, что рассчитывать на что-либо особенно не приходится. Но у него не было выбора. Он должен искать, хотя и сам точно не знал, что же именно. Попытка, однако, не пытка.
Дэвид положил на стол два первых попавших в его руки листка и, аккуратно расправив их, начал рассматривать.
Ничего. Если не считать беспорядочных жирных линий, испещривших бумагу.
Впрочем, нет. На одном листе было все же кое-что – контурное изображение женских грудей и гениталий. А также разнообразные круги, стрелы и диаграммы. Одним словом, бесценнейший материал для психоаналитика.
Дэвид достал из ящика еще один лист и снова расправил. По сравнению с предыдущим листом значительно больше кругов, стрел и женских грудей. А сбоку от них – тривиальные тучи. С рваными краями и в штрихах. Глядя на них, можно было подумать, что тут потрудился малолетний ребенок, не овладевший еще мастерством. Косые линии, сопровождавшие рисунок, воспроизводили непонятно что – то ли дождь, то ли многократные вспышки молнии.
Следующий лист содержал одни лишь не имевшие смысла какие-то закорючки и загогулины.
Сполдинг снова заглянул в ящик.
Извлеченная на этот раз бумага впервые по-настоящему заинтересовала его. На грязном, желтого цвета листе, ближе к нижнему краю, была вычерчена крупная свастика, правда, едва различимая на фоне перекрещивающихся линий. Дэвид вгляделся в рисунок. И обнаружил, что спирали с правой стороны от фашистского знака, напоминавшие завитушки, оставленные росчерком пера незабвенного писателя Палмера[908], увенчивались, вполне определенно, различными буквами и даже словами. Первыми бросились ему в глаза инициалы «Дж. Д.» и уже за ними «Джо Д.» и «Дж. Дайет»… Над последней буквой в каждом словосочетании был тщательнейшим образом выписан вопросительный знак.
Но почему? И зачем?
Дэвид аккуратно сложил этот лист и спрятал в карман.
Не просмотренными оставались еще два листа. Он достал их, сразу оба. На одном имелась лишь крупная, ничего не значащая завитушка вроде тех, уже встречавшихся спиралей, однако при виде этой бессмысленной, казалось бы, каракули создавалось такое впечатление, будто ее, в отличие от предыдущих, мог начертать лишь человек, находившийся в ярости или в состоянии крайнего гнева. Зато на втором листе, опять же в нижней его половине, расположились в несколько рядов какие-то витиеватые знаки, которые, если вглядеться в них повнимательней, можно было принять за буквенные обозначения «Дж» и «Д», схожие с теми, что встречались сбоку от свастики на одной из уже изученных Дэвидом бумаг. Напротив последней буквы «Д» располагалась странная по форме прямоугольная фигура с пририсованным к ней справа конусом, поверхность которого покрывали продольные линии. В общем, что-то вроде поверженного наземь четырехгранного обелиска с венчавшим его полушарием. В действительности же, возможно, эта была всего-навсего изображенная неумелым художником пуля с маркировкой в округлой ее части. Слева от рисунка, чуть ниже его, размещались знакомые уже овалы, навевавшие мысли о каллиграфических занятиях достопочтенного мистера Палмера. Однако на сей раз линии были четче и толще, чем на желтом листе.
Внезапно Дэвид понял, что он видит.
Бухгалтер подсознательно, сам не ведая того, запечатлел в непристойном гротесковом виде пенис в возбужденном состоянии, а под ним – мошонку.
– Счастья вам в новом году, мистер Кенделл! – произнес про себя Дэвид Сполдинг, понятно, не без иронии.
Положив осторожно этот лист в тот же карман, где уже был один, он запихнул остальные бумаги обратно в ящик и задвинул его. Потом выключил настольную лампу, подошел к распахнутой двери и, остановившись возле нее, обернулся, чтобы посмотреть, не оставил ли он здесь каких-либо следов своего пребывания. Убедившись, что все в полном порядке, Дэвид вышел в приемную и прикрыл за собой дверь кабинета. И тут перед ним встал вопрос: стоит ли снова возиться с замком, чтобы запереть ее, или плюнуть на это?
Не думая долго, Сполдинг решил, что возня с дверью обернется в конечном итоге лишь пустой тратой времени. Замок старый, примитивной конструкции. У персонала, обслуживающего это здание, – как, впрочем, и любое другое строение в Нью-Йорке, – наверняка есть запасные ключи от всех помещений. Запереть же замок куда сложнее, чем отпереть. Так что черт с ним, с этим запором.
Спустя полчаса у него промелькнула мысль, что данное решение, возможно, избавило его от неминуемой смерти. Отказавшись от возни с замком, он сэкономил тем самым секунд шестьдесят – если не все девяносто, а может, и более ста – и, своевременно, как оказалось, покинув приемную, стал лишь сторонним наблюдателем, а не живой мишенью.
Натянув на себя пальто, приобретенное у Роджерса Пита, Дэвид выключил в приемной свет и, ступив в коридор, направился к лифтам. Было около семи вечера, к тому же шли первые сутки после новогодних торжеств. В здании, таким образом, едва ли кто еще оставался, кроме него. Словно в подтверждение данного факта, из всех подъемников работал только один. Кабина, миновав лифтовую площадку, на которой стоял он в ее ожидании, устремилась куда-то наверх, где вскоре и остановилась, судя по наступившей внезапно тишине. Устав ждать, когда же она соизволит наконец отправиться в обратный свой путь, Сполдинг решил было спуститься вниз пешком, – находясь на третьем этаже, он рассудил вполне резонно, что только выиграет время, отказавшись от лифта, – как вдруг услышал чьи-то торопливые шаги. Кто-то поднимался вверх по лестнице. Данное обстоятельство показалось Дэвиду довольно странным. Лифт только что был в вестибюле, на самом нижнем этаже, но эти люди решили обойтись без него. В чем же дело? Что заставило двух – а может, и более – человек отказаться от лифта, предпочтя ему лестницу? Конечно, при желании можно было бы найти с дюжину разумных объяснений подобного поведения незнакомцев, однако интуиция подсказала Сполдингу, что ответ на этот вопрос кроется в чем-то нештатном.
Скользнув бесшумно за угол другого коридора, который, пересекая первый, шедший от приемной, вел к помещениям в южном крыле здания, Дэвид затаился, прижавшись к стене. На этот раз у него было чем защититься. После неожиданного нападения на него в лифте в отеле «Монтгомери» он стал носить с собой оружие – небольшой револьвер системы «беретта», свободно умещавшийся на груди под рубашкой. Чтобы не оказаться застигнутым врасплох, Сполдинг расстегнул пальто, пиджак и пуговицы на рубашке. Если понадобится, он вмиг достанет оружие и успешно применит его.
Но до этого дело, скорее всего, не дойдет, подумал Дэвид, заметив, что шаги затихли.
Однако в следующее же мгновение ему пришлось признать свою ошибку. Люди никуда не ушли. Они продолжали идти в его сторону. Но двигались теперь осторожней, чем прежде. И даже не шли, а крались, продвигаясь вперед чуть слышной поступью. Немного погодя из-за угла, со стороны одного из офисов «Меридиана», вход в который располагался футах в тридцати от Дэвида, не более того, донеслись до него и их голоса – тихие, приглушенные, словно переговаривались они исключительно шепотом. Слов же различить он так и не смог, как ни старался.
Сполдинг нащупал рукоятку спрятанной под рубашкой «беретты» и, коснувшись щекой шершавой поверхности бетонной стены, заглянул незаметно за угол.
Два человека, стоя к нему спиной, что-то высматривали сквозь стеклянную дверь конторы, в которой размещался кабинет Леона. Один из них, ростом пониже, отгородившись ладонями от света, буквально прилип лицом к стеклу. Потом, оторвавшись от двери, отрицательно покачал головой своему напарнику. Второй повернулся вполоборота. Этого было достаточно, чтобы Сполдинг узнал его. Незнакомца с Пятьдесят второй улицы, затаившегося в тени у одной из парадных дверей. Высокого, с грустными глазами человека, который, направив на него дуло огромного крупнокалиберного пистолета, разговаривал с ним с мягким, характерным для балканцев акцентом.
Высокий опустил левую руку в карман пальто и вынул из него ключ. В правой руке он сжимал пистолет. Сорок пятый калибр, армейский образец. Дэвид знал: достаточно одного выстрела, и человека разнесет в клочья. Высокий кивнул своему товарищу и произнес тихо, но внятно:
– Он должен быть здесь. Он никуда не выходил. И я не собираюсь его упускать.
Низкорослый вставил ключ в дверь. Она медленно поддалась. Оба вошли в контору.
В этот самый момент на этаже остановился с грохотом лифт. Дэвид видел, как двое в темной конторе обернулись к двери и тотчас прикрыли ее.
– Что за черт! – раздался громкий голос лифтера, раздраженного тем, что кто-то, нажав зачем-то на кнопку вызова, лишь зря прогонял его.
Дэвиду стало ясно: надо немедленно убираться. Сейчас те двое в комнате поймут, что лифт мог остановиться здесь, на третьем этаже, только потому, что кто-то вызывал его. Между тем они никого не увидели тут, и никто им не встретился, когда они поднимались по лестнице. Значит, тот, кто вызвал лифт, находится где-то рядом.
Дэвид выскочил из-за угла и стремительно бросился по коридору к лестнице. Он не оглядывался, не пытался бежать бесшумно, поскольку знал, что спасение его – только в скорости. Все мысли Сполдинга были заняты лишь одним – как бы побыстрее выбраться из здания. Стремительно несясь вниз по ступеням, он выскочил на лестничную площадку.
И тут же замер.
Чуть ниже, облокотившись на перила, стоял третий. Он понял по звуку шагов, что по лестнице бежит сейчас только один человек, а не двое, как минуту-другую назад. Заметив же Дэвида, широко раскрыл от удивления глаза и решительно потянулся правой рукой к карману пальто.
Дэвид спрыгнул с лестничной площадки прямо на него и, вцепившись мертвой хваткой в его горло, схватил в тот же миг свою жертву за правую руку. Затем оттянул ему кожу на шее под левым ухом и рванул изо всей силы. Противник, пытаясь освободиться, ударился головой о бетонную стену. И тогда Дэвид, более крепкого сложения, чем этот тип, навалился на незадачливого вояку всей тяжестью своего тела и заломил ему правую руку.
Несчастный, заорав от боли, рухнул беспомощно на ступени. Из зиявшей на голове раны от удара о стену струилась кровь.
До Сполдинга донеслись сверху звук хлопнувшей двери и топот, стремительно приближавшийся к нему. От преследователей его отделял всего лишь один этаж.
Дэвид высвободил ноги из-под тела лежавшего без сознания мужчины и, не медля более ни секунды, бросился вниз, к вестибюлю. Как раз в это время к выходу из здания направились последние из пассажиров, которые только что спустились на лифте на нижний этаж. Если кто-то из этой публики и слышал душераздирающий вопль покалеченного человека, находившегося футах в шестидесяти вверх по лестнице, то не подал виду.
Дэвид прошел вместе с ними через широкую двойную дверь и, оказавшись на улице, быстро, как только мог, побежал налево.
Оставив позади сорок с лишним кварталов, Сполдинг подумал, что это примерно две мили – расстояние, которое не раз приходилось ему пробегать, когда он бывал в Стране Басков. Но сейчас у него на душе было куда неспокойнее.
Спасаясь от преследователей, Дэвид принял сразу несколько решений. И проблема теперь состояла лишь в том, как претворить все их в жизнь.
Оставаться в Нью-Йорке больше нельзя, поскольку рисковать он не мог. Необходимо как можно быстрее попасть в Буэнос-Айрес – еще до того, как люди, охотящиеся за ним, узнают, что дичь упорхнула у них из-под самого носа.
В том же, что он стал объектом охоты, Дэвид уже не сомневался.
Вернуться в «Монтгомери» в сложившейся ситуации было бы равносильно самоубийству. Как и явиться завтра утром в офис «Меридиана». Поэтому будет разумнее связаться с ними по телефону. Администратору отеля он скажет, будто его направили неожиданно в Пенсильванию, а затем попросит упаковать и отправить в камеру хранения принадлежащие ему вещи. Относительно же оплаты счета пообещает позвонить чуть позже…
Кенделл вот-вот отправится в Аргентину. Независимо от того, что сообщили в офис «Меридиана».
Внезапно Дэвид подумал об Эжене Леоне.
И ему как-то сразу же стало неловко. Он почувствовал, что не совсем хорошо поступает по отношению к Леону. Подобное ощущение вызывала у него не сама мысль об этом человеке, – впрочем, тут же понял он, и о человеке тоже, но, в данном конкретном случае, никак не о душевных его страданиях, – а сознание того, что теперь, до их встречи в Буэнос-Айресе, у него практически нет никакого шанса установить с ученым более близкие отношения. Его внезапное исчезновение Леон может воспринять как нежелание иметь с ним дело: ему ведь не раз уже приходилось сталкиваться с подобным. Между тем талантливый физик действительно нуждался в помощи Дэвида, хотя бы как переводчика со знанием языка. Дэвид решил, что обязательно прочтет все рекомендованные ему Леоном книги. Он должен как можно глубже вникнуть в язык, на котором изъяснялся Эжен.
Размышляя вот так об ученом, Сполдинг осознал вдруг, неожиданно для себя, куда направляли его шаги эти раздумья.
В ближайшие несколько часов самыми безопасными для него местами в Нью-Йорке были бы офисные помещения «Меридиана» и больница Святого Луки.
Посетив оба этих места, он должен сразу же отправиться в офис аэропорта Митчелл-Филд и уже оттуда позвонить бригадному генералу Свенсону.
Ключ ко всем загадкам последних семи дней – начиная с взрыва на Азорах и кончая сегодняшним происшествием в одном из зданий на Тридцать восьмой улице – явно в Буэнос-Айресе.
На Свенсона рассчитывать нечего: он сам ничего не знает и не сможет ничем помочь. С «Фэрфаксом», куда сумела проникнуть вражеская агентура, связываться нельзя. Последнее обстоятельство навело его, однако, на кое-какие мысли.
Он совершенно один. И должен действовать на свой страх и риск. Человек, оказавшийся в подобном положении, стоит перед выбором: или выйти из игры, или попытаться самому докопаться до сути происходящего и сорвать покровы со всех тайн.
Первая альтернатива была для Дэвида неприемлема. Бригадный генерал Свенсон был буквально помешан на чертежах гироскопов. Как и Райнеман. Так что выходить из игры нельзя.
Значит, остается только одно – узнать, кто стоит за всем этим и чего они добиваются.
Дэвида охватило смятение, которого он не испытывал вот уже несколько лет. Сполдинг думал со страхом: а вдруг данное дело ему не по плечу? Ведь перед ним как-никак проблема весьма специфичная, не имеющая ничего общего с тем, с чем резиденту из Лиссабона приходилось сталкиваться при выполнении сложных – и не столь сложных – заданий на севере Пиренейского полуострова: в Басконии и Наварре.
Его в одночасье втянули в войну какого-то другого порядка. В войну, которой он прежде не знал и неожиданное участие в коей явилось причиной закравшихся в его душу сомнений относительно собственных сил и возможностей.
Вдали показалось такси. Тускло светивший фонарь на крыше машины возвещал о том, что оно свободно. Дэвид взглянул на табличку на одном из домов. Оказалось, он на площади Шеридана. Вдоль запруженных пешеходами улиц растекались в разные стороны доносившиеся из ресторанов приглушенные звуки джазовой музыки. Праздник продолжался и в этот вечер.
Дэвид поднял руку, чтобы остановить такси, но водитель, не заметив его, проехал мимо, в сторону светофора, установленного на пересечении улиц. И только тогда Сполдинг увидел, что к пустому такси устремился с противоположной стороны площади какой-то мужчина. Он был ближе к машине, чем Дэвид, и отчаянно сигналил ей правой рукой.
Для Сполдинга было крайне важно опередить своего соперника, чтобы первым вскочить в машину. Он ускорил свой бег и, растолкав прохожих, выскочил на проезжую часть, где путь ему преградили два автомобиля, стоявшие один за другим, бампер к бамперу. Упершись руками о капот одного из них и о багажник другого, он перескочил через них и продолжил преследование такси.
Преследование промчавшейся мимо машины.
Но подбежал к ней на какие-то полсекунды, не больше того, позже своего конкурента.
Вот невезение! И все из-за этой пары проклятых автомобилей, стоявших у него на пути.
И преградивших ему дорогу.
Он хлопнул рукой по дверце, не давая сопернику открыть ее. Мужчина повернулся к Дэвиду лицом и, заглянув ему в глаза, поспешил сказать:
– Садись, парень, ради Христа. А я подожду другую машину.
Дэвиду стало неловко. Что, черт возьми, он себе позволяет? И снова его охватили сомнения. Все те же – никому не нужные, сбивающие с толку.
– Нет, что вы, простите меня, – произнес он с извиняющейся улыбкой. – Поезжайте. Я не тороплюсь… И еще раз прошу извинить меня.
Дэвид, повернувшись, направился быстрым шагом в сторону тротуара и, ступив на него, смешался с толпой на площади Шеридана.
А ведь он мог бы уже уехать в такси. И не терять попусту драгоценное время, что в сложившейся ситуации просто непозволительно: на карту поставлено слишком уж много.
О боже, как надоело все это!
Глава 1
10 сентября 1943 года Берлин, Германия
Министр вооружений Германии Альберт Шпеер поднимался по ступеням министерства воздушных сил, расположенного у Тиргартена. Он не замечал, что струи проливного дождя хлестали его по лицу, что его плащ расстегнулся, а китель и рубашка промокли. Министра душила ярость. Она буквально бесила его.
Безумие! Непростительное безумие!
Промышленные ресурсы Германии были на исходе. А ведь он может разрешить проблему. Необходимо привлечь весь промышленный потенциал оккупированных стран, их ресурсы рабочей силы. Нужны рабы!
Производство падает, актам саботажа нет конца.
А чего еще ждать?
И вот теперь пришло время жертв! Гитлер не может уже больше быть всем для народа, кумиром для всех! Он не дал людям ни роскошных «Мерседесов», ни оперных театров, ни первоклассных ресторанов. Зато у Германии танки, снаряды, корабли, самолеты. А это для фюрера – главное!
Но ему так и не удалось изгладить из памяти людской революцию 1918 года.
До чего же нелепо все! Человек, по воле своей созидавший историю и уже приближавшийся к осуществлению абсурдной идеи создания тысячелетнего рейха, вовсю спекулировал на многовековых чаяниях необузданной черни и недовольных масс.
Шпеер размышлял о том, сумеют ли будущие историки отметить сей факт. Смогут ли они осознать в полной мере, как нелегко было Гитлеру удерживать свою власть над соотечественниками. Какой он испытывал страх, когда узнавал, что производство потребительских товаров упало ниже прогнозировавшегося уровня.
Какой-то бедлам!
И все же он, рейхсминистр вооружений, держит под контролем ситуацию, сколь бы ужасной она ни была. И помогает ему в этом его вера в то, что время работает на него. Ждать осталось каких-то несколько месяцев, самое большее – шесть.
Как-никак у него – Пенемюнде.
Пенемюнде же – это ракеты.
Пенемюнде решает все!
Пенемюнде – истинный символ победы. Он обратит в руины и Лондон, и Вашингтон. Правительства Англии и США убедятся в тщетности своих попыток продолжать войну, пожирающую все новые и новые жертвы.
Те, у кого достанет ума, сядут за стол переговоров и заключат с Германией разумные, приемлемые для нее соглашения.
Все это будет. Если даже для достижения данной цели придется унять лишенных здравого смысла людей. Включая и Гитлера.
Шпеер знал, что не он один думает так. Фюрер явно начал сдавать. Окружил себя людьми недалекими, равными ему по интеллекту, с которыми только ему и легко. Однако дело зашло уж слишком далеко, создавая реальную угрозу рейху. Вчерашний виноторговец становится министром иностранных дел! Мелкий партийный функционер – министром по восточным вопросам! А бывший летчик-истребитель отвечает за экономику всей страны!
Да и сам он, Шпеер, не исключение. Некогда скромный, не известный никому архитектор, а ныне – министр вооружений.
Пенемюнде изменит все это.
И изменит его самого. Возблагодарим же заранее господа бога!
Но такое свершится лишь в том случае, если ему удастся сохранить Пенемюнде. Нет никаких сомнений в том, что этот научный центр успешно справится с поставленной перед ним задачей и создаст наконец то, ради чего и был учрежден. Если же Пенемюнде не будет, Германия проиграет войну.
Тем не менее кое-кто ставит под сомнение эффективность работы Пенемюнде. А этого делать нельзя, если не хочешь, чтобы Германию ждало поражение.
Капрал в парадной форме распахнул перед ним дверь. Шпеер вошел и увидел: места за длинным столом заняты лишь на две трети. Сидящие разделились на несколько групп. Границей между ними служили пустые стулья. Казалось, что все в чем-то подозревали друг друга. Собственно, так оно и было.
Шпеер стал во главе стола. Справа от него сидел единственный во всей этой компании человек, которому он мог доверять безраздельно. Франц Альтмюллер.
Альтмюллер – сорокадвухлетний циник, высокий, светловолосый, аристократического вида, истинный ариец, символ Третьего рейха. Он не разменивался на расовую чепуху, никогда не упускал собственной выгоды и был готов договориться с любым, если это сулило прибыль.
Это то, что знали все.
Близким соратникам он не лгал.
Во всяком случае тогда, когда лгать было невыгодно.
Шпеер был не только соратником Альтмюллера, но и старым другом его. Их семьи издавна проживали по соседству. Отцы их, не ограничиваясь просто добрососедскими отношениями, нередко совместно участвовали в тех или иных торговых операциях, а матери дружили со школьной скамьи.
Альтмюллер унаследовал от отца предпринимательскую жилку. Он проявил себя исключительно талантливым бизнесменом и заслуженно пользовался славой высококвалифицированного эксперта в вопросах, касавшихся управления промышленными предприятиями.
– Доброе утро, – поздоровался Альтмюллер, стряхивая воображаемую пылинку с лацкана кителя. Он носил военную форму гораздо чаще, чем требовали правила.
– Не похоже, что оно доброе, – отозвался Шпеер, опускаясь на стул.
Люди, сидящие вокруг стола, тихо переговаривались. Все посмотрели в сторону Шпеера, но тут же отвели взгляды, готовые в любой момент прекратить разговоры.
Ждали, когда Альтмюллер или сам Шпеер поднимется со стула и обратится к присутствующим. Это будет сигналом к соблюдению тишины. До этого же лучше вести себя как раньше. Излишнее внимание может быть воспринято как проявление страха. Чувствовать же страх, как представлялось кое-кому, – значит признавать свою вину. Понятно, попасть под подозрение не желал ни один из присутствующих.
Альтмюллер открыл коричневую папку и положил ее перед Шпеером. В ней был список приглашенных на совещание. Присутствовали три группы, у каждой был свой негласный лидер и свой оратор. Шпеер незаметно, как ему казалось, оглядывал собравшихся, чтобы удостовериться в том, что все три лидера на месте.
В дальнем конце стола, сверкая великолепием своей генеральской формы, увешанной наградами за тридцать лет службы, сидел Эрнст Лейб, ведавший материально-техническим обеспечением армии. Среднего роста, богатырской силы человек, он отлично выглядел в свои шестьдесят с лишним лет. Лейб курил сигарету, вставив ее в мундштук из слоновой кости. Взмахом руки с сигаретой он привык обрывать разговоры с подчиненными в тот момент, когда это было необходимо. Порой Лейб был смешон, но тем не менее не утратил своего влияния. Гитлер любил его и за импозантный военный вид, и за его способности.
В середине стола, слева, сидел Альберт Феглер. Наблюдательный и энергичный, он управлял промышленностью рейха. Тучной фигурой своей напоминал бургомистра. Его толстое лицо могло мгновенно менять выражение. Он был смешлив, но смех его был резким и неприятным и выражал не удовольствие, а скорее злобу. Феглер идеально подходил к занимаемой им должности. Он до смерти обожал усаживать лидеров соперничавших группировок за стол переговоров, во время которых с успехом справлялся с ролью посредника, что было не столь уж и сложно ему: практически все они боялись его.
Напротив Феглера, немного правее, ближе к Альтмюллеру и Шпееру, находился Вильгельм Занген, представитель рейха в Немецкой промышленной ассоциации. Этот тонкогубый, болезненно худой – скелет, обтянутый кожей, – и к тому же начисто лишенный чувства юмора человек испытывал подлинное наслаждение, изучая и разрабатывая графики и схемы. Когда он волновался, на его покатом лбу, под носом и на подбородке выступал пот. Сейчас он сильно вспотел и непрерывно утирался платком. Внешность Зангена никак не выдавала в нем отчаянного спорщика. Но в споры он вступал лишь во всеоружии фактов.
Какие все тут важные, подумал Шпеер. Он понимал, что, если бы не был так зол, собравшиеся здесь особы, возможно, и внушали бы ему трепет. Альберт Шпеер был честен в самооценках: он понимал, что не производит впечатления властной фигуры. Он всегда испытывал затруднения, когда ему приходилось говорить с враждебно настроенными людьми. Но сейчас они занимали оборонительные позиции. Он не хотел запугивать их, ему нужна была их поддержка.
Необходимо найти выход из сложившейся ситуации. Германию надо спасать.
Он должен отстоять Пенемюнде.
– С чего ты предлагаешь начать? – обратился Шпеер к Альтмюллеру так, чтобы никто из сидящих за столом не услышал его.
– Все равно. Так или иначе, час мы потратим на шумные, скучные, бестолковые споры, прежде чем придем к чему-либо конкретному.
– Меня не интересуют их аргументы…
– Они начнут ссылаться на разные обстоятельства.
– И этого мне не надо. Я жду лишь одного – принятия решения по данному вопросу.
– Перед тем как оно будет принято, в чем я, откровенно говоря, сомневаюсь, тебе придется выслушать поток пустословия. Конечно, нельзя исключать того, что мы извлечем из нынешней встречи какую-то пользу. Но я особо не надеюсь на это.
– И что же дальше?
Альтмюллер посмотрел Шпееру в глаза:
– Я не уверен, что мы вообще в состоянии решить стоящую перед нами проблему. И если все же решение ее существует, то найдем мы его не за этим столом… Впрочем, я могу и ошибаться. Почему бы прежде не послушать, что скажут нам тут?
– Может, откроешь заседание? Обратишься к ним с вступительным словом? А то, боюсь, я сорвусь.
– Ничего страшного, – прошептал Альтмюллер. – По-моему, если ты будешь срываться время от времени, то это принесет лишь пользу. Выступать же, как я понимаю, тебе так и так придется, без этого не обойтись.
– Ты прав.
Альтмюллер отодвинул стул и встал, разговоры тотчас стихли.
– Господа, это непредвиденное заседание было вызвано причинами, о которых, как мы предполагаем, вы уже осведомлены. Или, во всяком случае, должны были бы знать. Судя по всему, единственные, кто ни о чем не был проинформирован, это рейхсминистр вооружений и его ведомство – факт, который, вероятно, не очень-то придется им по душе… Короче говоря, работа в Пенемюнде на грани краха. Хотя в это огромное, жизненно важное оборонительное предприятие вложены миллионы и несмотря на обещания представляемых вами учреждений оказывать ему всяческую помощь, оно вот-вот остановится, через какие-то несколько недель. И это буквально накануне выпуска первых ракет. Никто никогда не сомневался в том, что они будут созданы в заранее оговоренный срок. Ракеты – основа всей военной стратегии: целые армии координируют свои действия с результатами работ в Пенемюнде, от которых зависит победа Германии… Но сейчас над Пенемюнде нависла опасность, а это значит, в опасности и Германия… По расчетам кабинета рейхсминистра, комплекс Пенемюнде исчерпает свои запасы промышленных алмазов менее чем за девяносто дней. Без них же точная механическая обработка деталей остановится.
Как только Альтмюллер сел, раздался возбужденный рокот голосов. Мундштук генерала Лейба резал воздух, будто сабля; Альберт Феглер жмурился и моргал своими заплывшими жиром глазками. Вильгельм Занген усердно утирал шею и лицо.
Франц Альтмюллер наклонился к Шпееру:
– Видел когда-нибудь в зоопарке дерущихся оцелотов? Так вот, полагаю, самое время и тебе показать свой норов.
– Не убежден.
– Не позволяй им думать, будто ты выбит из седла…
– А я и в самом деле не думаю сдаваться, – перебил своего друга Шпеер, чуть заметно улыбнувшись, и встал.
– Господа! – начал Шпеер.
Голоса смолкли.
– Господин Альтмюллер выступил чересчур резко, очевидно, потому, что я был резок с ним. Наш разговор состоялся рано утром. За истекшее время кое-что изменилось. Появилась надежда. Оставим взаимные обвинения. Это не поможет ситуации. Положение действительно серьезное. Гнев и раздражение плохие советчики. Нам же необходимо найти выход из создавшегося положения… И я рассчитываю на вашу помощь. На помощь со стороны крупнейших в рейхе специалистов в области промышленного производства и военного искусства. Прежде всего, бесспорно, нам следует ознакомиться поподробнее с кое-какими деталями. И посему я позволю себе начать с герра Феглера… Не смогли бы вы, герр Феглер, – человек, в чьем ведении находится вся промышленность рейха, – поделиться с нами своими соображениями по данному вопросу?
Феглер не был в восторге от такого предложения: ему не хотелось выступать первым.
– Я не уверен, что смогу четко высветить данный вопрос, господин рейхсминистр. Я так же, как и другие, сужу обо всем по поступающим ко мне отчетам. Они же достаточно оптимистичны. Вплоть до прошлой недели в них не было ни слова о каких бы то ни было трудностях.
– Что имеете вы в виду, характеризуя отчеты как оптимистичные? – спросил Шпеер.
– В них утверждалось, например, что в борте[882] и других разновидностях промышленных алмазов недостатка нет. Кроме этого, проводятся эксперименты с литием, углем и парафином. Наша разведка сообщила, что англичанин Сторей, сотрудник Британского музея, подтвердил правильность теоретических разработок Ханней-Мойссана. И мало того, там уже получены с применением этой технологии первые искусственные алмазы.
– Кто проверял данные сведения? – спросил настороженно Франц Альтмюллер. – Вам не приходило в голову, что это может быть дезинформация?
– Проверять их дело разведки. Я не разведчик, господин Альтмюллер.
– Продолжайте, – вмешался Шпеер. – Что еще у вас?
– Англичане и американцы проводят совместно эксперимент под наблюдением группы Бриджмана. Они воздействуют на графит сверхвысоким давлением – шесть миллионов фунтов на квадратный дюйм. Но о результатах нам пока ничего не известно.
– Значит, в этом деле вы потерпели фиаско? – произнес мягко Альтмюллер и приподнял свои аристократические брови.
– Позвольте снова напомнить вам, что я не разведчик. По этому вопросу мне никто ничего не докладывал.
– Повод для размышлений, не так ли? – заметил Альтмюллер.
Прежде чем Феглер успел что-либо ответить, Шпеер спросил его:
– Вы с полной ответственностью утверждаете, что и борта, и других разновидностей промышленных алмазов хватает? Я правильно вас понял?
– Да, господин рейхсминистр.
– Конкретно – сколько их?
– Полагаю, генерал Лейб более осведомлен в этом вопросе.
Лейб едва не уронил свой мундштук из слоновой кости. Альтмюллер заметил его удивление и быстро вступил в разговор:
– Откуда у офицера из управления материально-технического обеспечения армии могут быть такие сведения, господин Феглер? Я спрашиваю только из любопытства.
– По донесениям. Полагаю, что в обязанности его управления входит и оценка объемов промышленных, сельскохозяйственных и минеральных ресурсов как на оккупированных территориях, так и на тех, которые предстоит нам занять.
Нельзя сказать, чтобы Эрнст Лейб не был готов к ответу. Он был не готов только к подобному тону Феглера. Генерал повернулся к адъютанту, который уже разложил на столе всю необходимую документацию.
Шпеер между тем счел нужным заметить:
– Управление материально-технического обеспечения армии слишком загружено работой в эти дни, – разумеется, как и ваш отдел, господин Феглер. Не думаю, чтобы у генерала Лейба было время…
– У нас на все хватает времени, – отчеканил Лейб не в пример предававшемуся бюргерской болтовне Феглеру. – Как только мы получили сообщение из отдела господина Феглера о том, что приближается кризис, так сразу же начали изучать возможности изменения ситуации в лучшую сторону.
Франц Альтмюллер поднес руку ко рту, чтобы скрыть невольную улыбку, и взглянул на Шпеера. Но тот был слишком раздражен, чтобы уловить всю смехотворность ситуации.
– Я рад, генерал, что управление материально-технического обеспечения армии знает, что и как делать, – произнес язвительно Шпеер. Рейхсминистр вооружений не доверял военным и с трудом скрывал это. – Итак, каков же выход из создавшегося положения?
– Я сказал лишь, что мы приступили к изучению различных вариантов выхода из кризиса, господин Шпеер. На то же, чтобы прийти к окончательному решению, потребуется время.
– Ну что же, в таком случае познакомьте нас с прорабатываемыми вами вариантами.
– Мы сможем быстро решить стоящую перед нами проблему, если повторим то, что уже совершали когда-то, – я имею в виду уже имевший место исторический прецедент. – Генерал вынул сигарету из мундштука и смял ее. Сидящие за столом, видел он, с нетерпением ждут, что же он скажет дальше. И Лейб продолжил: – Я взял на себя смелость рекомендовать генеральному штабу повнимательнее отнестись к вашей предварительной разработке, предусматривающей отправку в Африку экспедиционного корпуса в составе не более четырех батальонов… А если точнее, в район алмазных копей восточнее озера Танганьика.
– Что?! – Альтмюллер подался вперед, явно не в силах сдержать себя. – Вы шутите?
– Продолжайте, – вмешался Шпеер. Вряд ли Лейб понял, какую глупость сморозил. Ни один военный, знающий, какие жестокие бои идут на Восточном фронте и сколь сокрушительный удар нанесен по рейху союзниками в Италии, не стал бы предлагать подобной нелепицы, если только за всем этим не скрывается реальный расчет на успех. Продумав все это, он повторил: – Продолжайте, генерал.
– Копи Вильямсона в Мвадуи, расположенные на самой границе между округами Танганьика и Занзибар, дают более миллиона каратов промышленных алмазов ежегодно. Согласно данным разведслужбы, которая, по моему настоянию, регулярно поддерживает со мной связь, там накопились значительные запасы этого материала, добытого в течение последних месяцев. Наши агенты в Дар-эс-Саламе убеждены в успехе только что упомянутой мною военной операции.
Франц Альтмюллер передал листок бумаги Шпееру. На нем было написано: «Он не в своем уме!»
– Позвольте узнать, о каком именно историческом прецеденте говорили вы? – поинтересовался Шпеер, прикрыв рукой листок Альтмюллера.
– Все районы восточнее Дар-эс-Салама по праву принадлежат Третьему рейху. Это Германская Западная Африка. Она была аннексирована нашими противниками после Первой мировой войны. Об этом сам фюрер заявил еще четыре года назад.
За столом стало тихо. Все были смущены. Даже личные его адъютанты старались не смотреть на старого вояку. Наконец Шпеер нарушил эту тягостную тишину:
– Одного обращения к истории недостаточно, генерал. Ссылки на историческую справедливость никого ни в чем не убедят. Интересно, каким образом смогли бы вы обеспечить всем необходимым батальоны экспедиционного корпуса, если бы мы забросили их по ту сторону экватора? Есть ли у вас какие-либо реалистические соображения на этот счет? И не могли бы быть обнаружены запасы борта или других разновидностей промышленных алмазов, включая карбонадо, например, где-нибудь поближе… в той же Восточной Африке?
Лейб взглянул на своих помощников. Вильгельм Занген поднес платок к носу и посмотрел на генерала. Слова вылетали из него на выдохе писклявые, раздраженные.
– Я отвечу, господин рейхсминистр. Вы убедитесь, насколько бесплодно наше обсуждение… Шестьдесят процентов мировых запасов борта сосредоточено в Бельгийском Конго. Два основных месторождения находятся на территории Касаи и Бакванги, в междуречье Канши и Бушимаи. Генерал-губернатором там Пьер Рикманс. Этот человек верен бельгийскому правительству, находящемуся сейчас в эмиграции в Лондоне. И я могу с полным на то основанием заверить генерала Лейба, что Конго более предано Бельгии, чем Дар-эс-Салам – нам.
Лейб сердито зажег сигарету. Шпеер откинулся на стуле и обратился к Зангену:
– Хорошо. С шестьюдесятью процентами мировых запасов борта ясно, а где остающиеся сорок? Не говоря уже о карбонадо и других разновидностях промышленных алмазов.
– Все, о чем вы спрашиваете, находится во Французской Экваториальной Африке, верной союзнице де Голля и возглавляемого им движения «Свободная Франция», в Гане и Сьерра-Леоне, где надежно закрепились англичане, в Анголе, принадлежащей Португалии и в силу этого придерживающейся, как и метрополия, нейтралитета, и, наконец, во Французской Восточной Африке, поддерживающей движение «Свободная Франция» и предоставившей союзникам свою территорию для размещения там военных опорных пунктов… У нас была когда-то великолепная возможность создать свой собственный форпост в Африке, но мы упустили ее еще полтора года назад. Я имею в виду захват Берега Слоновой Кости, от которого открестилось тогда правительство Виши… Но сейчас, уважаемый господин рейхсминистр, у нас нет никакой надежды завладеть с помощью армии хотя бы клочком земли в указанном регионе.
– Понятно. – Шпеер машинально водил карандашом по листку, который передал ему Альтмюллер. – А может, у вас имеются какие-то предложения относительно решения данного вопроса без применения военной силы?
– Нет, мне нечего вам предложить. Я изложил все как есть.
Шпеер повернулся к Францу Альтмюллеру. Его высокий белокурый сподвижник внимательно осмотрел всех присутствующих. Они явно были растеряны. Ситуация оказалась тупиковой.
Глава 2
11 сентября 1943 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Бригадный генерал Алан Свенсон вышел из такси и посмотрел на тяжелую дубовую дверь жилого особняка в Джорджтауне. Поездка по улицам, мощенным булыжником, утомила его.
Но это – лишь прелюдия к тому, что ожидало его. За дверью, к которой ведут ступени пятиэтажного коричневокирпичного аристократического здания, – большая просторная комната. В ней прозвучат сейчас тысячи упреков и нареканий, не адресованных, впрочем, всем тем, кто сидел в данный момент за столом.
И это также будет прелюдией. Прелюдией к гибели тысяч людей.
Если только в программу не внесут изменений, во что очень трудно поверить.
Скорее всего, все предопределено. Массовой гибели людей не избежать.
Свенсон, как и было ему приказано, оглянулся налево и направо, чтобы убедиться, что за ним нет слежки. Глупейшее занятие! Контрразведка все равно держит всех их под постоянным наблюдением. Кто из прохожих или сидящих в едущих неторопливо автомобилях присматривает сейчас за ним? Да не все ли равно, впрочем, если и место для совещания выбрали самое неподходящее. Неужели кто-то и впрямь полагает, будто удастся сохранить в тайне включенный в повестку дня давно уже назревший вопрос? Что от подобных приватных совещаний в фешенебельных особняках Джорджтауна и в самом деле может быть какой-то прок? Ослы!
Не обращая внимания на проливной дождь, обычный для Вашингтона в осеннюю пору, он шел вперед размеренным шагом. Его плащ был расстегнут, китель намок, но Свенсон не обращал на это внимания: мысли его были заняты куда более важными вещами.
Единственное, что его волновало, так это аппарат, заключенный в металлический корпус шириной не более семи дюймов, высотой дюймов пять и длиной один фут. Навигационный прибор, этот продукт наисложнейшей технологии, должен был работать точно и безотказно. Но не работал.
Проводившиеся одно за другим испытания аппарата неизменно давали отрицательный результат.
С конвейерных линий, разбросанных по всей стране, уже сошли десять тысяч высотных бомбардировщиков «Б-17». Но без высотных же радиолучевых гироскопов, помогающих ориентироваться в воздушном пространстве, они так и не взлетят никогда!
А это значит, что боевая операция «Повелитель» обречена на провал. И как следствие этого, вторжение в Европу потребует от союзников еще больших жертв.
Если самолеты во время массированных, ведущихся день и ночь бомбардировок Германии не смогут набрать нужную высоту, большинство их будет сбито, а экипажи ждет смерть. Примеров этому сколько угодно… Недостаточно большая высота – главная причина гибели самолетов, а вовсе не ошибки пилотов, зенитный огонь или неисправности в приборах, как это иногда полагают… Всего лишь сутки назад эскадрилья бомбардировщиков, сражавшихся на бремерхафенском направлении, вышла из боя, поскольку навигационные системы не сработали на высоте выше кислородного слоя. И все машины, кроме одной, погибли в море в секторе Данбар, возле самой шотландской границы. Трое оставшихся в живых летчиков – только трое из вырвавшихся из Бремерхафена – были подобраны патрульным катером. Тот же бомбардировщик, единственный не сгинувший в морской пучине, попытался сесть на землю, но взорвался неподалеку от города… Из его экипажа не спасся никто…
Поражение Германии предрешено, но она не собирается складывать оружие. И готовится к контрудару. Урок, преподанный ей русскими, не прошел для нее даром: гитлеровские генералы осознали реальность. И, примирившись с неизбежностью краха, думали лишь об одном – о том, чтобы, и признав поражение, во что бы то ни стало избежать безоговорочной капитуляции. А для этого, считали они, надо сделать плату за победу над Германией столь высокой для союзников, что они согласятся на более мягкие условия мира, лишь бы избежать дальнейшего кровопролития.
Да, только так, и никак иначе, удастся им добиться своей цели.
Но они заблуждались: подобный вариант не устраивал союзников. Безоговорочная капитуляция – таково было условие, при котором Англия, США и Россия могли бы пойти на мир. Остальное полностью исключалось. Народы в странах антигитлеровской коалиции выступали за полную победу над фашистской Германией. И той же линии придерживались и лидеры этих государств. Охваченные всеобщим воодушевлением, они, не видя иного выхода, заявляли о том, что во имя победы готовы пойти на любые жертвы.
Свенсон поднялся по ступеням отведенного под заседание джорджтаунского особняка. И тотчас же, как по приказу, дверь распахнулась, и дежурный майор, отдав честь, пропустил его внутрь. В коридоре стояли на всякий случай четверо сержантов в парашютных крагах. Погоны на их плечах подсказали Свенсону, что эти парни из диверсионно-парашютных частей. Военный департамент неплохо обставил сцену.
Один из сержантов проводил Свенсона к укрытой за бронзовой решеткой кабине лифта. Через два этажа лифт остановился, и Свенсон шагнул в коридор. Он сразу же узнал полковника, стоявшего около закрытой двери в конце небольшого холла. Однако не мог вспомнить его имени. Тот участвовал во многих тайных операциях, оставаясь, как правило, в тени.
– Генерал Свенсон? Полковник Пейс.
Полковник отдал Свенсону честь. Но тот лишь кивнул в ответ и протянул ему руку:
– Эд Пейс, не так ли?
– Так точно, сэр.
– Выходит, вас выпустили из тайника на свет божий. Я и не знал, что здесь теперь ваша вотчина.
– Это, сэр, вовсе не так. Мне лишь поручено встретить тех лиц, с кем предстоит вам увидеться. И проследить, чтобы сюда не проник никто из посторонних.
– Раз вы тут, то, думаю, каждому ясно, что разговор предстоит серьезный, – улыбнулся Свенсон.
– Полагаю, что так оно и есть, хотя и не знаю повестки дня.
– Ну что ж, тем лучше для вас. И кто же там?
– Говард Оливер из «Меридиана», Джонатан Крафт из «Паккарда». И Спинелли, из лаборатории АТКО.
– Они отнимут у меня целый день, мне же дорога каждая минута. Боже, хоть бы кто один из них поддержал нас! И кого же имеем мы сейчас председателем?
– Вандамма.
Свенсон тихо присвистнул, полковник понимающе кивнул. Фредерик Вандамм был помощником госсекретаря США и, говорят, близок к самому Корделлу Халлу. Если кто-то желал связаться непосредственно с Рузвельтом, то самое лучшее, что мог бы он сделать, это прибегнуть к помощи Халла. Те же, для кого он был недоступен, обращались с той же целью уже к Вандамму.
– Тяжелая артиллерия, – сказал Свенсон.
– Думается, Крафт и Оливер испугались до чертиков, когда увидели его, а Спинелли просто остолбенел, даже рот открыл от изумления, – это тот ученый, который принял как-то генерала Паттона[883] за швейцара.
– Мне мало что известно о нем. Знаю только, что он считается лучшим специалистом по гиросистемам. Зато с Оливером и Крафтом я достаточно хорошо знаком. И пожелал бы вашим парням никогда не спускать с них глаз.
– Это не так-то легко сделать, сэр, учитывая, в каких сферах они обитают. – Полковник пожал плечами. Было ясно, что он полностью разделяет взгляды Свенсона относительно этих особ.
– Вот что я скажу вам, Пейс. Крафт – самый настоящий ливрейный лакей, а Оливер – известный проныра.
– Что верно, то верно, – засмеялся негромко полковник.
Свенсон снял с себя плащ:
– Если вы услышите пальбу, Пейс, то знайте: это я пристрелил их всех. И сделайте вид, что не слышали ничего.
– Как я понимаю, это приказ, генерал. И посему буду глух, – ответил полковник, когда они подошли к кабинету, и, открыв дверь, пропустил старшего по званию внутрь.
Свенсон шагнул решительно в комнату. Это была библиотека. Вдоль стен высились книжные шкафы, в центре располагался стол для совещаний. Во главе его восседал белокурый, аристократического вида Фредерик Вандамм. По левую сторону от него находился страдающий ожирением, плешивый Говард Оливер, со стопкой бумаг перед ним. Напротив Оливера разместились Крафт и маленький темноволосый человек в очках. Свенсон догадался, что это Спинелли.
Пустой стул в конце стола, напротив Вандамма, предназначался, несомненно, для Свенсона. Вандамм все рассчитал.
– Прошу простить за опоздание, господин помощник государственного секретаря. Если бы за мной прислали служебную машину, этого не случилось бы. Сами понимаете, найти такси сейчас – целая проблема… Итак, господа, я к вашим услугам.
Трое представителей промышленных корпораций кивнули ему.
Крафт и Оливер пробормотали при этом приветственно:
– Рады видеть вас, генерал.
Спинелли же молча взирал на него сквозь толстые линзы очков.
– Прошу вас, генерал Свенсон. – Речь Вандамма была четкой и хорошо отработанной. – По вполне понятным причинам мы не хотели бы, чтобы это заседание проходило в одном из правительственных учреждений. Как и привлечь к нему чье-либо внимание. Эти господа непосредственно связаны с военным департаментом, о чем, я думаю, вы и сами знаете. Желательно, чтобы мы обстоятельно обсудили здесь все без излишней спешки. Что же касается служебных машин, то они носятся в данный момент по всему Вашингтону, – не спрашивайте меня почему, – и у меня создается такое впечатление, что этому не будет конца. Данное обстоятельство, само собой, порождает определенные сложности. Но я надеюсь, что вы правильно все поймете.
Свенсон встретился глазами с немолодым уже Вандаммом. Ну и ловкий же тип, подумал он. Ссылка на такси была лишь отговоркой, и Вандамм понял это. И тут же по-своему обыграл ее, разъяснив рассудительно генералу реальную обстановку.
Свенсону предстояло сейчас столкнуться с тремя представителями корпораций, выступавшими на данном совещании в роли его оппонентов.
– Я все понимаю, господин помощник государственного секретаря, – заверил он Вандамма.
– Не сомневаюсь в этом. А теперь давайте приступим к делу. Мистер Оливер просил предоставить ему возможность выступить первым. Он хотел бы обрисовать в общих чертах позицию «Меридиан эйркрафт».
Свенсон наблюдал, как толстощекий Оливер разбирает свои бумаги. Он не любил Оливера. Это настоящий обжора и плут. Сейчас таких пруд пруди. Они прочно обосновались в Вашингтоне, зарабатывая на войне огромные деньги, заключая выгодные сделки и хорошо зная себе цену.
Грубый голос Оливера прервал его размышления:
– Благодарю вас, господа, за оказанную мне любезность. Мы в «Меридиане» считаем, что… что все разговоры о серьезности нынешней ситуации лишь мешают нам увидеть имеющиеся у нас реальные достижения. Самолет, о котором идет речь, бесспорно, продемонстрировал превосходные летные и боевые качества. Последняя модель «летающей крепости» отвечает всем требованиям, предъявляемым к стратегической авиации. Вопрос упирается лишь в высоту полета.
Оливер, замолкнув, опустил свои жирные руки на лежавшую перед ним стопку бумаг. Крафт кивнул ему одобрительно. И оба они посмотрели выжидающе на Вандамма. Джан Спинелли молча уставился на Оливера. Карие глаза этого ученого казались особенно большими из-за толстых линз его очков.
Алан Свенсон был потрясен. Не столько краткостью выступления, позволившей Оливеру обойти ряд острых вопросов, сколько содержавшейся в нем откровенной ложью.
– Если действительно такова позиция «Меридиана», то я считаю ее совершенно неприемлемой. Рассматриваемый нами самолет не в состоянии продемонстрировать своих превосходных летных и боевых качеств, пока не сможет летать на предусмотренной правительственными заказами высоте.
– Но он набирает ее, – заявил резко докладчик.
– Набирает, и только, совершать же полеты на ней, мистер Оливер, он не сможет. Задание не будет считаться выполненным до тех пор, пока самолет, вылетевший из пункта А, не долетит до пункта Б на обусловленной высоте.
– Вот именно, на обусловленной. И это, генерал Свенсон, все, что вы можете требовать от нас, – парировал Оливер с улыбкой, которая выражала что угодно, только не учтивость.
– Что, черт возьми, это значит? – Свенсон посмотрел на помощника госсекретаря Вандамма.
– Мистер Оливер коснулся вопроса о трактовке изложенных в контракте условий.
– Но это же уход от проблемы!
– Вовсе нет, – ответил Оливер. – Военный департамент отказался от выплат «Меридиан эйркрафт корпорейшн». Однако, согласно одному из наших контрактов…
– Болтайте о чертовых своих контрактах еще с кем-нибудь!
– Гнев плохой советчик, – сердито заметил Вандамм Свенсону.
– Извините, господин помощник государственного секретаря, но я прибыл сюда не для обсуждения вопросов, касающихся интерпретации условий заключенных с правительством контрактов.
– И все же, боюсь, вам придется принять участие в обсуждении, – холодно произнес Вандамм. – Ведь это из-за вашего отрицательного отзыва финансовый отдел прекратил производить выплаты «Меридиану». Может, дадите нам объяснения?
– Что тут объяснять? Самолет пока что не отвечает требованиям, которые мы предъявляем к нему.
– Но машина прекрасно справляется с задачами, обусловленными договором, – сказал Оливер, поворачиваясь всем корпусом к бригадному генералу. – Кроме того, поверьте нам, мы постоянно работаем над совершенствованием навигационной системы. Вкладываем в это огромные средства. И у нас нет сомнений в успехе. Делая со своей стороны все возможное, мы вправе рассчитывать, что и другая сторона будет соблюдать условия контракта. Разве не гарантировали нам своевременную оплату наших работ?
– Вы предлагаете нам принять самолет в нынешнем его состоянии, я вас правильно понял?
– Это – самый лучший бомбардировщик, – заявил Джонатан Крафт своим высоким голосом и выразительно сжал тонкие пальцы.
Свенсон, не обращая внимания на Крафта, уперся взглядом в маленькое лицо и увеличенные стеклами очков глаза Джана Спинелли, ученого из АТКО.
– Как насчет гироскопов? Вы можете мне ответить, мистер Спинелли?
Говард Оливер резко вмешался в разговор:
– Пользуйтесь имеющимися системами. И хоть сейчас отправляйте самолеты в бой.
– Это невозможно! – рявкнул Свенсон, не в силах сдерживать себя и не желая думать более о том, что там еще скажет помощник госсекретаря господин Вандамм по поводу его несдержанности. – Наши стратеги планируют круглосуточные бомбардировки самых отдаленных районов Германии. Самолеты должны будут совершать полеты туда из самых разных точек, как уже задействованных нами, так и новых. С аэродромов в Англии, Италии, Греции… С не обозначенных на картах баз в Турции и Югославии, с авианосцев в Средиземном и даже, черт возьми, в Черном море! Тысячи и тысячи самолетов заполнят воздушные коридоры. Нам нужны добавочные высоты! Нужны навигационные системы для работы на этих высотах! Все остальное просто неприемлемо!.. Извините, мистер Вандамм, я очень взволнован.
– Понимаю, – сказал седовласый помощник госсекретаря. – Мы здесь сегодня и собрались, чтобы найти решение… Не забывая притом и о расходах. – Старый джентльмен перевел взгляд на Крафта. – Как представитель «Паккарда» вы хотите что-нибудь добавить к сообщению мистера Оливера?
Крафт разжал свои худые пальцы с наманикюренными ногтями и сделал такой глубокий вдох, как будто хотел набраться мудрости из воздуха.
«Сейчас этот шут вывернет все наизнанку, чтобы ввести в заблуждение председателя заседания», – подумал Алан Свенсон.
– Конечно, господин помощник государственного секретаря, – ответил Крафт. – Поскольку мы – основной субподрядчик фирмы «Меридиан», то, естественно, нас так же, как и генерала, волнуют далеко не блестящие результаты испытаний навигационных систем. И мы делаем все зависящее от нас, чтобы довести их до кондиции. Присутствие здесь мистера Спинелли – лучшее подтверждение этому. И замечу еще, что мы привлекли к работе над прибором и АТКО… – Представитель «Паккарда» изобразил героическую улыбку с оттенком легкой грусти. – Как известно, эта компания отлично справляется с делами подобного рода. Хотя и берет за свои услуги немало. Но мы готовы платить еще и еще: главное – довести работу до конца.
– Вы обратились к АТКО, – произнес устало Свенсон, – потому что ваши собственные лаборатории оказались не в состоянии справиться с задачей. Вы предоставляете «Меридиану» суммы, значительно превышающие действительную стоимость разработок, а он, в свою очередь, отправляет счета на оплату к нам. Не вижу, чтобы вы так уж много вложили в это дело.
– Боже милостивый, генерал! – воскликнул Крафт с легким оттенком осуждения. – Мы же тратим впустую время на переговоры… Но время – деньги, сэр. Я могу показать вам…
– Генерал обратился ко мне с вопросом. И я хотел бы ответить на него, – с сильным акцентом произнес маленький темноволосый человек, сделав вид, что не слышал последних слов Крафта.
– Буду признателен, мистер Спинелли.
– Мы идем к успеху последовательно, шаг за шагом. Не так быстро, как вам бы хотелось. Слишком сложна задача. Мы полагаем, искажение радиосигналов выше определенной высоты связано с изменением температур и рельефом земной поверхности. Решение этих проблем следует искать в переменных уравнениях. В ходе экспериментов мы уже нащупали кое-какие пути усовершенствования навигационных приборов… И достигнем успеха быстрее, если нам не будут мешать. – Спинелли остановился и перевел свои нелепо увеличенные глаза на Говарда Оливера.
Толстая шея, щеки и двойной подбородок Оливера от гнева внезапно налились кровью.
– Мы не вмешиваемся в ваши дела! – выдохнул в ярости он.
– Как «Паккард», – заявил Крафт. – У нас своих забот хватает…
Спинелли повернулся к Крафту:
– У вас те же заботы… что и у «Меридиана»… Касаются только денег, насколько я понимаю.
– Нелепость! – выкрикнул Крафт. – Всякий раз, когда проводились финансовые проверки… по требованию аудиторского отдела наших клиентов…
– Проверки, которые просто необходимо было проводить время от времени! – перебил Крафта Оливер, даже не скрывая своего возмущения, вызванного словами низкорослого итальяшки.
– Ваша лаборатория… ваши люди топчутся на одном месте! Они ничего не смыслят!
Следующие тридцать секунд трое возбужденных мужчин злобно переругивались. Свенсон поймал взгляд Вандамма и усмехнулся. Они поняли друг друга.
Оливер первый осознал, что попал в ловушку. И поднял руку… Призыв к единению, подумал Свенсон.
– Господин помощник государственного секретаря, – произнес Оливер, стараясь держать себя в руках, – не хочу, чтобы у вас сложилось превратное представление о нас. Хотя у нас и имеются кое-какие разногласия, это не мешает нам работать сообща.
– Работать? – обратился к нему Свенсон. – О какой это работе вы говорите? Я прекрасно помню ваши предложения при заключении контракта, касающиеся цен. И вам удалось получить все, что вы хотели.
По взгляду Оливера Алан Свенсон почувствовал, что тот готов защищаться любыми средствами. Представитель «Меридиана» был взбешен.
– При подсчете своих затрат мы исходим из оценок, представляемых нам нашими экспертами, – медленно, не скрывая своей неприязни к Свенсону, произнес Оливер. – Замечу также, что и у военных не всегда все сходится с предварительными расчетами.
– Ссылки на экспертов безосновательны: не они определяют стратегию компании.
– Мистер Оливер, предположим, что генерал Свенсон согласится все же с тем, что никуда не годится задерживать платежи. Сколько потребуется вам в таком случае времени для завершения работ? – спросил строго Вандамм.
Оливер взглянул на ученого:
– Что вы скажете на это, господин Спинелли?
Большие глаза итальянца уставились в потолок.
– Говоря откровенно, я не могу дать вам точный ответ. Мы сможем справиться с этой проблемой и на следующей неделе, и через год.
Свенсон сунул руку в карман кителя и быстро извлек свернутый лист бумаги. Разложив его перед собой, он сказал как можно мягче:
– Согласно имеющейся у меня на руках памятной записке… ответственные сотрудники АТКО в ответ на наш последний запрос сообщили нам, будто вы заявили, что после завершения работы над системой вам понадобится еще шесть недель, чтобы испытать ее в условиях полета на большой высоте. На полигоне в Монтане.
– Все так, генерал, – подтвердил Спинелли. – И это заявление сделано мною, я сам продиктовал его.
– Шесть недель, начиная со следующей недели. Или со следующего года. Допустим, опыты в Монтане увенчаются успехом. Но ведь для оснащения прибором воздушного флота потребуется еще целый месяц, вам это понятно?
– Да.
Свенсон взглянул на Вандамма.
– В свете этого, господин помощник государственного секретаря, не остается ничего другого, как немедленно внести соответствующие корректировки в наши планы, изменить очередность отдельных мероприятий. А некоторые из них и отложить, поскольку своевременное материально-техническое обеспечение всех намеченных операций в данный момент вещь нереальная.
– У нас нет другого выхода, генерал Свенсон. Нам придется дать им все, в чем они нуждаются.
Свенсон посмотрел внимательно на старика. И тот и другой понимали, что каждый из них имел в виду.
Операцию «Повелитель». Вторжение в Европу.
– Мы должны отложить свои планы, сэр.
– Невозможно. Это приказ, генерал.
Свенсон посмотрел на тех троих, сидящих за столом.
На своих противников.
– Будем поддерживать контакт, господа, – сказал он.
Глава 3
12 сентября 1943 года Баскония, Испания
Дэвид Сполдинг ждал встречи в тени толстого кривого дерева на скалистом склоне. Воздух Басконии был влажный и холодный. Послеполуденное солнце перевалило за холмы и светило ему в спину. Несколько лет назад – Дэвиду казалось, что с той поры минуло целое тысячелетие, – ему втолковали, как важно, чтобы лучи солнца не отражались на стали ручного оружия. И поэтому ствол его карабина был натерт жженой пробкой.
Четыре.
Эта цифра втемяшилась почему-то в голову, когда он всматривался в даль.
Четыре.
Ровно четыре года и четыре дня назад, в четыре часа пополудни он подписал свой контракт.
Четыре года и четыре дня назад он впервые увидел военных в мятой коричневой форме за толстой стеклянной перегородкой на радиостудии в Нью-Йорке. Четыре года и четыре дня прошло с того момента, когда он, подойдя к стулу, на спинке которого висел его плащ, заметил, что старший из них наблюдает за ним, беспристрастно оценивая каждое его движение, каждый жест. Их было двое: подполковник и молодой офицер. Если последний отводил стыдливо глаза от Сполдинга, словно его уличили в чем-то предосудительном, то подполковник не испытывал и тени смущения. И бесцеремонно наблюдал за Сполдингом.
Таким было начало.
Сейчас, следя за ущельем, не покажется ли кто там, Дэвид думал о том, когда же все это закончится. И доживет ли он до конца.
Он хотел выжить.
За выпивкой в «Ландыше», в одном из вашингтонских баров, Дэвид Сполдинг сравнивал «Фэрфакс» с мастерской. Учебный лагерь и являлся по сути ею. Но тогда он еще не знал, сколь точным окажется данное им определение. И что «Фэрфакс» – не просто мастерская, а огромное предприятие, работающее и день и ночь без перерыва.
«Фэрфакс» не отпускал его от себя и сейчас, когда он находился вдали от него, в тылу врага.
Иногда, почувствовав, что перенапряжение физических и духовных сил достигло предела, Дэвид давал себе передышку. Он сам определял тот момент, когда должен был остановиться. О том, что необходимо сделать перерыв, говорили ему или притупление осторожности… или излишняя самоуверенность. Или скоропалительность в принятии решений, которые лишали кого-то жизни.
Или могли бы отнять ее у него самого.
Порой он слишком легко принимал решения. И это пугало его. Не на шутку тревожило.
Дни, отведенные им для восстановления сил, он проводил по-разному. Отправлялся на юг, в прибрежные районы Португалии, где в своих фешенебельных поселках пытались укрыться от ужасов войны толстосумы. Или наезжал неожиданно в Коста-де-Сантьяго, чтобы повидаться с родителями. Или просто оставался в посольстве в Лиссабоне, стараясь вникнуть в бессмысленные премудрости нейтралитета. Младший военный атташе, он никогда не носил формы. На улице она была ему ни к чему, и хотя на территории посольства военному атташе вроде бы и следовало ходить в ней, он все равно не делал этого: никто там не обращал внимания на подобные вещи, сам же он не очень любил расхаживать в военном обмундировании, предпочитая встречаться с людьми в гражданском костюме. А встреч у него было немало. На взгляд своих сослуживцев, он был излишне общителен и имел еще с довоенных времен слишком уж много друзей. Ну а вообще-то он не интересовал особо никого из товарищей по работе, относившихся в целом к нему как к фигуре малозначительной.
В такие периоды, свободные от опасных, тревожных занятий, он отдыхал. Заставлял себя ни о чем не думать, пытался как можно быстрее вновь прийти в норму.
Четыре года и четыре дня назад он и представить себе не мог, какие мысли будут одолевать его потом. В те дни, когда у него появлялось свободное время. Свободное время, которого в данный момент он не имел.
В ущелье никто не появлялся. Довольно странно. Он взглянул на часы. Группа из Сан-Себастьяна явно запаздывала. Это был сбой. Прошло лишь шесть часов с тех пор, как французские подпольщики передали по радио, что все спокойно, никаких осложнений. Группа уже отправилась в путь.
Посыльные из Сан-Себастьяна должны были доставить на место встречи фотоснимки немецкого аэродрома севернее Мон-де-Марсана. Стратеги в Лондоне уже уши прожужжали о них. И вот теперь наконец-то фотографии получены. Но четверым – снова все то же чертово число! – подпольщикам они стоили жизни.
Если бы все было нормально, группа давно бы уже прибыла на место и стала поджидать человека из Лиссабона.
Внезапно он заметил впереди – как далеко, трудно было сказать, но ему показалось, что в полумиле от него, – вспышку света. По ту сторону ущелья, на одном из невысоких холмов.
Вспышки следовали одна за другой, в ритмической последовательности, через равные промежутки времени. А это значит, что они не были случайной игрой света, а производились сознательно.
Несомненно, то были сигналы. Сигналы, посылаемые ему кем-то, знакомым с его системой оповещения. Возможно, одним из тех, кого он сам обучал. И эти ритмичные вспышки призывали его быть начеку.
Сполдинг вскинул карабин на плечо и потуже затянул ремень, чтобы оружие плотно прилегало к спине и в то же время его легко было снять. Затем потрогал поясную кобуру. Убедившись, что все в полном порядке, как и положено, он оттолкнулся от ствола старого дерева и стал подниматься на вершину горы.
Взобравшись наверх, Дэвид повернул круто влево и сбежал сквозь высокую траву к фруктовому саду с несколькими засохшими грушами. Два человека в грязной одежде сидели на земле и, положив ружья сбоку, молча играли с ножом. Заслышав шаги, они резко подняли головы, их руки непроизвольно потянулись к ружьям.
Сполдинг показал жестом, чтобы они оставались на месте. Подойдя ближе, он заговорил на испанском:
– Вы знаете кого-нибудь из группы, направленной сюда?
– В ней, наверное, есть Бергерон, – сказал человек справа. – А возможно, и Чивье. Этот старик умеет ладить с патрулем. Вот уже сорок лет, как он торгует по обе стороны границы.
– Итак, там Бергерон, – сказал Сполдинг.
– А в чем дело? – поинтересовался второй мужчина.
– Нам сигналят. Группа опоздала, и кто-то пытается связаться с нами, воспользовавшись тем, что еще не стемнело и можно пока посылать нам солнечные зайчики.
– Вероятно, тебе хотели дать знать, что группа уже приближается, – высказал предположение первый мужчина, вкладывая нож в ножны.
– Вполне возможно, но не обязательно. Побудем здесь еще немного. Часа два. – Сполдинг посмотрел на восток. – И давайте-ка выйдем из сада – туда, откуда лучше обзор.
Трое мужчин, держась порознь, но в пределах слышимости, бегом спустились ярдов на четыреста. Сполдинг расположился за невысокой скалой, нависшей над краем ущелья, и стал поджидать там остальных двух товарищей. Внизу – футах в ста, как определил он, – протекала по дну расселины речушка. Группа из Сан-Себастьяна должна перейти через нее ярдах в двухстах к западу от него, где протока сужалась: посыльные из этого города перебирались через водную преграду только здесь.
Спутники подошли к Дэвиду с интервалом в несколько секунд.
– Старое дерево, под которым стоял ты, для посыльных служило ориентиром, не так ли? – спросил первый.
– Да, – ответил Сполдинг, доставая из футляра, прикрепленного к поясу по другую сторону от кобуры, бинокль с мощными цейсовскими линзами отличного германского производства, взятый им у убитого немца на реке Тежу.[884]
– Зачем мы спустились сюда? Ведь сверху нам легче заметить, если вдруг что-то случится.
– Если что-то случится, они узнают это и без нас. И повернут налево, на восток. Ущелье же с запада все равно не просматривается от того дерева. Однако давайте-ка будем надеяться, что ничего не стряслось и ты был прав: нас просто хотели известить о приближении группы.
К западу от брода, в двухстах с небольшим ярдах от них, показались двое. Испанец, стоявший на коленях слева от Сполдинга, тронул плечо американца.
– Это Бергерон и Чивье, – тихо сказал он.
Сполдинг поднял руку, приказывая молчать, и начал просматривать через бинокль простершееся под ними пространство. Внезапно бинокль замер у него в правой руке, в то время как левой он подал знак спутникам смотреть в сторону реки.
В пятидесяти ярдах ниже четверо солдат вермахта продирались сквозь зеленый кустарник в сторону речки.
Сполдинг снова повел биноклем, ища двух французов, переходивших брод. И, как он и ожидал, увидел их сквозь листву у прибрежной скалы.
Пятый немец, офицер, скрытый наполовину травой и низкорослым кустарником, держал на прицеле французов, шедших на условленную встречу со Сполдингом.
Дэвид стремительно передал бинокль первому испанцу, прошептав:
– Взгляни туда, в сторону от Чивье.
Испанец посмотрел и вручил бинокль товарищу.
Каждый из троих знал, что и как делать. Действовать нужно было точно и слаженно. Сполдинг вынул из ножен короткий, остро заточенный штык. Его спутники сделали то же самое. И затем все трое стали внимательно всматриваться вниз.
Четыре немца зашли по пояс в воду, подняв свои ружья на плечи. Шли друг за другом. Первый постоянно проверял глубину.
Сполдинг и оба испанца вышли из-за скалы и под прикрытием зеленых зарослей скатились вниз по склону. Звуки их шагов заглушал шум бурной реки. А еще через полминуты они затаились за ветками поваленного дерева в тридцати футах от солдат вермахта. Дэвид вошел в воду. Четвертый немец находился в пятнадцати футах от него. Он следил лишь за тем, чтобы не потерять равновесие на скользких камнях. Трое его товарищей все свое внимание сосредоточили на французах, переправлявшихся через реку выше по течению.
Нацист заметил Сполдинга. Страх и замешательство отразились в его глазах. Долю секунды он был в шоке. Но этого было достаточно. Сполдинг прыгнул и, вонзив нож в горло врага, погрузил его голову в воду, ставшую тут же красной от крови.
Счет шел на секунды. Дэвид оттолкнул от себя безжизненное тело и увидел, что оба испанца находятся неподалеку на берегу. Первый припал к земле, поджидая впереди идущего немца, второй следил за другим солдатом. Третьего должен был уничтожить он, Дэвид.
Вся операция была закончена еще до того, как Бергерон и Чивье добрались до южного берега реки. Безжизненные тела трех солдат, то и дело налетая на камни и окрашивая воду в карминный цвет, плыли, уносимые течением, вниз по реке.
Сполдинг подал знак своим товарищам-испанцам перебираться через реку на северный берег. Когда один из них подошел к нему, Дэвид заметил на правой руке испанца глубокую кровоточащую рану.
– Что случилось? – прошептал Сполдинг.
– Нож соскользнул. Я потерял его. – Мужчина выругался.
– В таком случае ты должен оставить нас, – сказал Дэвид. – Сделаешь перевязку на ферме в Вальдеро.
– Я и сам смогу перевязать потуже рану. В общем, буду в полном порядке.
Подошел второй испанец. Он поморщился, увидев руку товарища. Сполдинг подумал, что это довольно странно для человека, который только минуту назад орудовал ножом, как мясник.
– Неважные дела, – произнес испанец.
– С такой раной ты плохой помощник, – добавил Сполдинг. – И не будем спорить: у нас нет на это времени.
– Это же просто царапина. Она не помешает мне…
– Хватит, – отрезал Дэвид. – Отправляйся в Вальдеро. Встретимся через неделю или две. Проваливай, и чтоб я тебя не видел!
– Хорошо.
Испанец был расстроен, но ослушаться американца он не смел.
– Спасибо. Отличная работа, – тихо поблагодарил его Сполдинг.
Испанец усмехнулся и стремительно скрылся в лесу, придерживая раненую руку. Дэвид жестом приказал оставшемуся следовать за собой. Они пошли берегом вверх по течению. Пройдя немного, Сполдинг остановился возле упавшего дерева, загромождавшего реку. Потом обернулся и, пригнувшись, подал испанцу знак последовать его примеру.
– Он нужен мне живой. Я хочу порасспросить его кое о чем, – сказал Дэвид.
– Я возьму его сейчас.
– Нет, это сделаю я. И помни: ни в коем случае не стрелять. Помимо всего прочего, нас могут услышать: а вдруг здесь где-то немецкий патруль?
Когда Сполдинг объяснял все это шепотом, то заметил, что испанец не мог сдержать улыбки. И понял почему. Он, Дэвид, говорил на кастильском наречии. На наречии, чуждом для жителей Страны Басков. По-видимому, использование здесь этого диалекта показалось баску чем-то чудным.
Как, впрочем, и его, Дэвида, пребывание в этих краях.
– Будь по-твоему, друг, – ответил испанец. – Может, я сбегаю к Бергерону? Он, наверное, с ног валится от усталости.
– Нет, не сейчас. Подожди, пока мы не наведем тут порядок. А Бергерон со стариком пусть еще немного пройдут без нас.
Дэвид поднялся над поваленным деревом и прикинул расстояние до скрывшегося в лесу немецкого офицера. Их разделяло ярдов шестьдесят.
– Я прокрадусь за ним. Посмотрю, нет ли поблизости другого патруля. Если замечу его, вернусь назад, и мы с тобой скроемся отсюда. А если нет, то попытаюсь захватить этого немца… В случае, если его что-то встревожит, – скажем, вдруг мой «подопечный» услышит меня, – он, скорее всего, попытается перебраться через реку. Вот тогда-то и бери его.
Испанец согласно кивнул. Сполдинг укоротил ремень на карабине и улыбнулся своему помощнику, отметив про себя, что руки испанца – огромные, мозолистые, как клешни, – не дадут пройти мимо офицеру вермахта, если тому вздумается направиться сюда.
Сполдинг быстро, но осторожно вошел в лес. Отводя ветки, огибая скалы, бесшумно пробираясь сквозь заросли, он ощущал себя первобытным охотником.
Не прошло и трех минут, как он обошел немца слева и очутился в тридцати ярдах от него. Стоя неподвижно, Дэвид достал бинокль и внимательно осмотрел лес и тропу. Патрулей не было. Он осторожно двинулся вперед, стараясь держаться за кустами и деревьями.
В десяти футах от немца Дэвид молча расстегнул кобуру, вынул пистолет и резко заговорил по-немецки:
– Не двигаться, или я размозжу тебе голову.
Нацист повернулся, неуклюже нащупывая свое оружие. Сполдинг быстро шагнул вперед и выбил пистолет из его рук. Человек попытался подняться с земли, но Дэвид ногой ударил немца по голове. Офицерская фуражка упала на землю, струйка крови полилась по виску. Немец был без сознания.
Сполдинг с силой потянул его за китель. На груди обер-лейтенанта был пакет. Дэвид нашел то, что искал.
Фотографии тщательно замаскированных сооружений «Люфтваффе» к северу от Мон-де-Марсана. Вместе с фотографиями были рисунки, сделанные явно рукой дилетанта. Все это досталось офицеру от Бергерона, заманившего затем немца в западню.
Если бы Сполдингу удалось разобраться во всех этих схемах и фотографиях, то он тотчас же сообщил бы Лондону, как вывести из строя комплекс «Люфтваффе». Однако его первоочередная задача – доставить все материалы по назначению.
Вояки-союзники страсть как обожают бомбежки: самолеты с ревом валятся с небес, без разбора забрасывая бомбами все вокруг, не щадя ни правых, ни виноватых. Если Сполдингу удастся предотвратить бомбардировки северного пригорода Мон-де-Марсана, то это может как-то… каким-то образом… помочь ему осуществить замысел.
Ни в Галисии, ни в Стране Басков нет ни лагерей для военнопленных, ни лагерей для интернированных.
Лейтенант вермахта, который так неудачно пытался сыграть роль охотника… который мог бы жить в каком-нибудь заштатном немецком городке, в мире и спокойствии… должен умереть. А он, Дэвид, – человек из Лиссабона, – станет его палачом. Но прежде, чем казнить, он приведет в чувство молодого человека и допросит его, приставив нож к горлу, чтобы узнать, как глубоко удалось проникнуть нацистам в подполье Сан-Себастьяна. И только потом убьет его.
Убьет потому, что офицер вермахта видел в лицо человека из Лиссабона и сможет потом выдать его, идентифицировать с Дэвидом Сполдингом.
Мысль о том, что судьба милостиво обошлась с офицером, поскольку его ждет быстрая смерть, – не то что было бы с ним, окажись он в лагере у партизан, – не приносила ему утешения. Дэвид знал, что в тот момент, когда он спустит курок, на мгновение у него закружится голова, заболит желудок, накатят тошнота и отвращение.
Но он скроет это, никому не расскажет… Слова не промолвит об этом, а легенда о нем будет разрастаться. Как и должно быть: недаром же вышел он из мастерской, что зовется «Фэрфаксом».
Согласно же легенде, человек из Лиссабона – убийца.
Глава 4
20 сентября 1943 года Маннгейм, Германия
Вильгельм Занген прижал платок к подбородку, повел им над верхней губой и вытер лоб. Он буквально истекал потом.
Замечание Франца Альтмюллера: «Вы должны показаться врачу, Вильгельм, на вас неприятно смотреть» – привело его в замешательство.
Сам же Альтмюллер, произнеся эти слова, встал из-за стола и вышел из кабинета. Портфель с докладами Франц осторожно держал на расстоянии, как будто он был заразным.
Какое-то время до этого они оставались одни. После того, как Альтмюллер отпустил группу ученых, не сказав ничего о достигнутых ими успехах. Мало того, он даже не позволил такому сановному лицу, как чиновник рейха, ведавший германской промышленностью, поблагодарить ученых мужей за их вклад в общее дело. Альтмюллер знал, что это были лучшие умы Германии, но понятия не имел, как вести себя с ними. Впечатлительные, легкомысленные, они, как дети, нуждались в похвале. А у Альтмюллера и намека на это не было в обращении с ними.
Между тем прогресс был налицо.
В лабораториях Круппа были убеждены, что эксперименты с графитом позволят наконец найти ответ на вопрос, что же делать дальше. В Эссене работали круглосуточно почти месяц, одна бессонная ночь следовала за другой. Уже был получен химически чистый углерод, правда, мелкий и в малых количествах, но ученые были уверены: вещество обладает всеми необходимыми качествами для точной механической обработки. Получение более крупных гранул, пригодных для промышленного использования, и к тому же в больших количествах, стало отныне вещью реальной. Все упиралось лишь во время.
Франц Альтмюллер слушал доклад ученых без малейшего восторга, хотя восторгаться было чем. Когда представитель Круппа закончил свое краткое сообщение, Альтмюллер с самым скучающим видом спросил его:
– Испытывались ли частицы в работе на станках?
Оказалось, что нет. Конечно же, нет. Да и как можно было бы это сделать? Естественно, их твердость испытывалась, но только специальными приборами. Иначе и быть не могло: слишком рано еще говорить об испытаниях на станках.
Такой ответ Альтмюллера не устраивал. И потому он попрощался с учеными без намека на любезность.
– Господа, мы слышим от вас одни обещания. Нам не нужны алмазы. Они нам необходимы. И мы должны их получить через месяц, в крайнем случае – через два. Советую вам вернуться в ваши лаборатории и подумать над задачей еще раз. Не задерживаю вас, господа.
Нет, Альтмюллер был просто невыносим! А после ухода ученых и вовсе перестал себя сдерживать.
– Это и есть то невоенное решение, о котором вы говорили министру вооружений? – сказал он почти презрительно.
Почему он не назвал Шпеера по имени? Пытается запугать его, ссылаясь на министра?
– Уверяю вас, это, несомненно, более реальный путь, чем безумный поход в Конго. Залежи в бассейне реки Бушимаи! Просто бред какой-то!
– Я переоценил ваши прогнозы, я верил вам больше, чем вы того заслуживаете. Надеюсь, вы понимаете, что вы потерпели неудачу! – Вопроса в голосе Альтмюллера не было.
– Не согласен. Рано делать такие выводы, ведь это не окончательные результаты.
– У нас нет времени! Мы не можем терять недели, пока ваши ученые играют в игры с печами, создавая пылинки, которые рассыплются в прах при первом же соприкосновении со сталью! Нам нужен реальный результат! – Альтмюллер хлопнул ладонью по столу.
– Вы получите его! – Щетинистый подбородок Зангена лоснился от пота. – Лучшие умы во всей Германии…
– Проводят опыты, – тихо, с презрением перебил Альтмюллер. – Дайте нам продукцию. Это мой приказ. Наши влиятельные компании существуют уже достаточно долго. И несомненно, одна из них сможет найти какого-нибудь старого друга.
Вильгельм Занген вытер подбородок.
– Мы пытались, но никого не нашли.
– Попытайтесь еще. – Альтмюллер указал своим тонким пальцем на платок Зангена, прижатый к подбородку. – Вы должны показаться врачу, Вильгельм, на вас неприятно смотреть.
24 сентября 1943 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Джонатан Крафт медленно шел вверх по Парк-авеню. Когда он при свете уличного фонаря взглянул на ручные часы, то было заметно, что длинные тонкие пальцы сильно дрожат. Слишком уж много выпил мартини. И хотя последний глоток он сделал двадцать четыре часа назад, в баре «Эн Арбор», трехдневная беспробудная пьянка давала знать о себе. Одно утешало: слава богу, в офис сегодня идти не надо. В офис, который неотделим для него от воспоминаний о генерале Алане Свенсоне. От воспоминаний невыносимо тяжелых. Но, как бы ни хотелось ему того, от прошлого не уйти.
Было без четверти девять. Через пятнадцать минут он войдет в дом номер 800, кивнет швейцару и поднимется на лифте. Нужно быть на месте в точно назначенное время. Минута в минуту. В этом жилом доме он побывал уже семь раз. И каждое посещение оставляло тяжелый осадок в его душе. И все – по одной причине: Крафта здесь ждали дурные вести.
Однако в нем нуждались. Оно и понятно. У него – безупречная репутация, знатное происхождение и солидный капитал. Учился он в престижнейших школах и, соответственно, знал, где и как себя вести. И был вхож в дома и учреждения, закрытые для обычных торговцев. Тот же факт, что он пропьянствовал трое суток в «Эн Арбор», не имел значения: это всего лишь дань военному времени. Своего рода плата за то, что свалилось на всех.
Он должен будет сразу же, как только покончит с этим чертовым делом, вернуться в Нью-Йорк, где его ждала биржа.
Крафт не мог не думать сегодняшней ночью о назначенной на утро встрече. А все потому, что ему предстояло на ней – теперь через считаные минуты – повторить слова Свенсона, посмевшего накричать на него в его же кабинете в «Паккарде». Он уже составил строго конфиденциальный отчет о своей беседе со Свенсоном… о невероятной беседе… и отправил его Говарду Оливеру в «Меридиан».
«Если вы и в самом деле сделали то, что я думаю, то вашему поступку одно название: измена родине! Мы же – на войне!»
Надо же сказать такое!
Да он просто с ума сошел, этот Свенсон!
Интересно, сколько народу соберется там, в комнате, отведенной под заседание. Всегда ведь лучше, когда побольше людей – хотя бы, скажем, с дюжину. Они начинают обычно спорить между собой, совершенно забывая о нем. Впрочем, сейчас иная ситуация. Все будут ждать, что же скажет он.
Крафт, тяжело дыша, прогуливался вдоль авеню, стараясь взять себя в руки… И чтобы убить время: ведь до встречи оставалось еще десять минут.
«Измена родине!»
«Мы же – на войне!»
Когда он снова взглянул на часы, было уже без пяти девять. Крафт вошел в здание, улыбнулся швейцару, назвал лифтеру этаж и, когда медные решетки открылись, ступил в уединенный холл фешенебельной квартиры.
Лакей принял у него пальто и провел в огромную гостиную.
В комнате были всего двое. У Крафта засосало под ложечкой: он так надеялся, что будет много народу на этом важном для него совещании. Но главная причина была в том, что он увидел Уолтера Кенделла.
Кенделл умудрялся руководить людьми, всегда оставаясь в тени. Старше пятидесяти, среднего роста, с редкими сальными волосами, дребезжащим голосом, непримечательной внешности человек. Его бегающие глаза почти никогда не встречались со взглядом собеседника. Как поговаривали, цель его жизни состояла в том, чтобы перехитрить всех – друга и врага, безразлично. Тем более что ему и в голову не приходило делить людей на такие категории.
Для него все были противниками.
Вместе с тем никто не смог бы отрицать, что Уолтер Кенделл обладал поистине удивительной деловой хваткой. Держась на заднем плане, он успешно проворачивал дела своих клиентов, получая при этом изрядный доход. Однако, будучи скопидомом, являлся на людях в плохо сидевшем на нем старом потрепанном пиджаке и в таких же примерно брюках – с пузырями на коленях и со свисавшей на ботинки бахромой. Впрочем, Кенделла редко когда где видели, и появление его здесь не предвещало ничего хорошего.
Джонатан Крафт не любил Кенделла, потому что боялся его. Вторым из присутствующих оказался, как и ожидал Джонатан Крафт, толстяк Говард Оливер, представитель «Меридиана», вечно торговавшийся с военным департаментом по поводу контрактов.
– А вы исключительно точны, – заметил Уолтер Кенделл отрывисто и неприветливо, садясь в кресло и доставая бумаги из открытого портфеля, стоящего у его ног.
– Привет, Джон! – Оливер приблизился и протянул Крафту руку.
– Где остальные? – спросил Крафт.
– Никто не захотел прийти, – ответил Кенделл, взглянув украдкой на Оливера. – Мы же с Говардом не могли отвертеться. Ну и угораздило же вас, черт возьми, встретиться с этим Свенсоном.
– Вы читали мою записку?
– Да, – ответил за Кенделла Оливер, подходя к медному сервировочному столику, на котором стояли бутылки и бокалы. – И у него есть к вам вопросы.
– Кажется, я изложил все достаточно ясно…
– Это не вопросы, – перебил Крафта Кенделл, разминая кончик сигареты.
Пока тот закуривал, Крафт прошел к обитому бархатом стулу и сел. Оливер налил себе виски.
– Если вы хотите выпить, Джон, не стесняйтесь, этого добра здесь достаточно, – усмехнулся Оливер.
При упоминании об алкоголе Кенделл на секунду оторвался от бумаг и бросил недовольный взгляд на Оливера.
– Благодарю, но мне бы хотелось закончить все как можно скорее, – отозвался Крафт.
– Воля ваша. – Оливер обернулся к Кенделлу: – Спрашивайте, что вы там хотели.
Кенделл затянулся сигаретой и заговорил, выпустив кольцо дыма:
– Вы встречались со Спинелли, с этим ученым из АТКО, после того как расстались… со Свенсоном?
– Нет. Мне нечего было сказать, да я и не мог… не получив соответствующих указаний. Как уже известно вам, я разговаривал с Говардом по телефону. И он велел мне ждать. Составить докладную записку и самому ничего не предпринимать.
– У Крафта свои дела с АТКО. И я не хотел, чтобы он появлялся там, не зная точно, что и как говорить. Его недомолвки могли бы навести кого-то на мысль, будто мы что-то скрываем, – произнес Оливер.
– А мы и в самом деле кое-что скрываем. – Кенделл положил сигарету и стал неторопливо перебирать бумаги. – Вот претензии Спинелли, спровоцированные Свенсоном. Вникнем же в кое-какие детали.
Кенделл излагал вкратце суть вопросов, затронутых Спинелли и касавшихся задержек с поставками необходимых материалов, кадровых передвижек, изменений в исследовательских программах и многих того же рода второстепенных вещей. И Крафт столь же кратко отвечал на них, когда мог, и честно признавался, если чего-то не знал. У него не было причин скрывать здесь что-либо.
В конце концов он лишь выполнял указания, а не давал их.
– Может Спинелли доказать обоснованность своих обвинений?.. Да-да, не обманывайте себя, это обвинения, а не жалобы.
– Какое у него право обвинять нас в чем-то? – выдохнул Оливер. – Эта свинья нам все изгадила! Да кто он такой, чтобы предъявлять кому-то претензии?
– Прекратите! – осадил его Кенделл. – Хватит разыгрывать тут комедию. Приберегите свой актерский талант для комиссии конгресса. Если, конечно, мне не удастся найти какой-то выход.
От слов Кенделла острая боль снова свела желудок Крафта. Даже намека на скандал достаточно, чтобы испоганить ему жизнь. Жизнь, какой думал он жить, вернувшись в Нью-Йорк. Эти погрязшие в финансовых махинациях грубые твари, подлые торгаши – разве могут они что-то понять?
И он решил защищаться.
– Не стоит преувеличивать, – начал было Крафт.
Но Кенделл перебил его:
– По-видимому, вы не поняли Свенсона. И мы ничего не преувеличиваем. Вы получили военные заказы, поскольку заверили всех, что сможете справиться с ними.
– Минуточку! – выкрикнул Оливер. – Мы…
– Хватит! – произнес с гневом Кенделл. – Я только и слышу ото всех вас: «Мы… моя фирма… я согласую эти проекты…» Мне известно, что о вас говорят. Что вы заключили слишком много контрактов, лишив тем самым своих конкурентов выгодных заказов. И то, что вы заявляете там о себе, никого ни в чем не убедит. Ни «Дуглас», ни «Боинг», ни «Локхид». В общем, кусок, который вы отхватили, оказался вам не зубам… К этому ничего нельзя больше добавить. И потому вернемся к тому, о чем мы уже говорили: сможет ли все же Спинелли доказать обоснованность своих обвинений?
– Дерьмо он, этот Спинелли, вот кто! – взорвался Оливер и направился к бару.
– Каким образом, полагаете вы, смог бы он сделать это? – обратился к Кенделлу Джонатан Крафт, корчась от боли.
– Изложить все подробно в письменном виде… Кстати, не появлялось ли каких-нибудь докладных записок, касающихся данного дела? – спросил Кенделл и потряс бумагами.
– Вот что я скажу… – Крафт умолк из-за страшной боли в желудке, но тут же превозмог себя и продолжил: – Когда рассматривался вопрос о кадровых перестановках, кое-что действительно было зафиксировано…
– Все ясно, – произнес с отвращением Оливер и снова наполнил бокал.
– Говорилось ли там что-нибудь о сокращении ассигнований? – поинтересовался Кенделл у Крафта.
И опять вмешался Оливер:
– Да, говорилось. Но мы сумели обойти этот вопрос: похоронили официальное заявление Спинелли в ворохе прочих бумаг.
– И он не поднял шума? Не стал подавать новых докладных записок?
– Но это же ведомство Крафта, – ответил Оливер и выпил залпом чуть ли не все содержимое бокала. – И он мог проследить за Спинелли.
– Это так? – взглянул Кенделл на Крафта.
– В какой-то степени да… Правда, он без конца писал заявления с изложением своих претензий и жалоб. – Крафт согнулся, стараясь преодолеть мучившую его боль в желудке. И добавил чуть слышно: – Но я вовремя изымал их из дела.
– Бог мой! – произнес осуждающе Кенделл. – Какой в этом смысл: у него же, конечно, есть копии. И на них указаны даты.
– Я затрудняюсь сказать что-либо по этому поводу…
– И помимо всего прочего, не сам же он печатал чертовы свои писульки! Или, может, вам удалось убрать всех этих дерьмовых секретарей?
– Не стоит оскорблять их подобными репликами…
– Оскорблять! Не будьте смешным! Может быть, для вас уже готовят камеру в Ливенворте. – Кенделл резко повернулся к Говарду Оливеру: – Свенсон схватил суть дела, и теперь он повесит вас. Ни одному адвокату не удастся изменить вашу участь. Вы совершили мошенничество… Решили использовать уже имеющиеся в наличии навигационные приборы.
– Я поступил так лишь потому, что новые гироскопы не были поставлены нам в срок! Этот проклятый ублюдок потерял зря столько времени, что не сможет его наверстать!
– Но при всем при том вам удалось прикарманить двести миллионов… Вы только брали и не вкладывали ничего. Везде наследили. Так что отныне любой дурак сможет запросто пристукнуть вас.
Оливер поставил стакан и медленно проговорил:
– Мы не заплатим вам за такое заключение, Уолтер. Придумайте лучше что-нибудь другое.
Кенделл смял в руке сигарету, не обращая внимания на пепел, покрывший его пальцы.
– Хорошо. Я понимаю, что, оказавшись в столь щекотливом положении, вы нуждаетесь в поддержке. Это влетит вам в кругленькую сумму, но выбора у вас нет. Не сидите сложа руки, обзвоните всех, кого только можно. Свяжитесь со «Сперри Рэндом», «Джи-Эм», «Крайслером», «Локхидом», «Дугласом», «Роллс-Ройсом», если, конечно, у вас имеются в этих компаниях свои люди… разные там сукины дети из конструкторских бюро и лабораторий. Выступите с какой-нибудь очередной ударной патриотической программой. Подработайте отчеты о своей деятельности с упором на свои достижения.
– Да нас же просто разорят! – зарычал Оливер. – Мы потеряем миллионы на этом!
– В противном случае вы потеряете еще больше… Я подготовлю с учетом ситуации финансовый отчет. И засуну туда столько дерьма, что его не разгрести и за десять лет. Но за это вам тоже придется кое-что заплатить. – Кенделл самодовольно улыбнулся, обнажая желтые от никотина зубы.
Говард Оливер уставился на бухгалтера.
– Это безумие, – сказал он тихо. – Отдать целое состояние за то, что не может быть куплено, поскольку его не существует.
– Но вы же сами сказали, что оно существует. Вы поведали об этом Свенсону – в доверительной манере, как никому другому. Вы продали великую свою технологию, когда же вам так и не удалось ничего произвести, попытались спрятать концы в воду. Свенсон прав. Такие, как вы, только мешают нам выиграть войну. Возможно, было бы лучше, если бы вас расстреляли.
Джонатан Крафт смотрел на замызганного ухмыляющегося человека с плохими зубами, и ему хотелось выть. Он понимал, что вся надежда – на Кенделла.
Глава 5
25 сентября 1943 года Штутгарт, Германия
Вильгельм Занген стоял у окна, держа платок у своего воспаленного, потного подбородка. Этого отдаленного жилого района города не коснулись бомбежки, и жизнь протекала тут относительно тихо и мирно. Вдали виднелась река Неккар, она спокойно несла свои воды в сторону лежавших в руинах кварталов.
Занген понимал, что он должен будет ответить сейчас на вопросы фон Шнитцлера, представителя «И.Г. Фарбениндустри». Вместе с фон Шнитцлером его ответов нетерпеливо ждали еще двое. Медлить больше нельзя. Он выполнит распоряжение Альтмюллера.
– Лаборатории Круппа потерпели неудачу. Обещания Эссена не имеют значения: времени для экспериментов у нас не осталось. Министерство вооружений ясно заявило об этом. Альтмюллер непреклонен, за ним же стоит Шпеер. – Занген повернулся и взглянул на троих мужчин, которым адресовал свои слова. – Вину за провал Альтмюллер возлагает на вас.
– С какой стати? – зло шепелявя, спросил фон Шнитцлер. – Как можем мы отвечать за что-то, о чем не имеем ни малейшего представления? Где логика? Это же просто нелепо!
– Вы хотите, чтобы я передал ваши слова министерству?
– Я сам свяжусь с ним, благодарю, – произнес фон Шнитцлер. – Сейчас же скажу лишь, что «Фарбениндустри» тут ни при чем.
– Мы все при чем, – спокойно возразил ему Занген.
– Может, вы разъясните, какое отношение имеет ко всему этому наша компания? – спросил Генрих Креппс, директор «Шрайбварена» – самого крупного типографского комплекса Германии. – Мы практически не связаны с Пенемюнде: заказы, которые передают нам от него, смехотворно малы. Конечно, нас ввели в курс дела. Но хранить тайну – одно, участвовать же в проекте – другое. И потому, герр Занген, я попросил бы вас не впутывать нас в эту историю.
– Но вы и так уже впутаны.
– Не могу согласиться с вами. Я располагаю точными данными относительно нашего сотрудничества с Пенемюнде.
– Вероятно, вас попросту не посвятили во все детали.
– Этого быть не могло!
– Пусть так. И все же…
– Думаю, что и нас не касается это, герр Занген, – заявил Иоганн Дитрихт, человек средних лет, изнеженный сын короля империи «Дитрихт фабрикен». Семья Дитрихт щедро ссужала крупными суммами казну национал-социалистов. Когда отец и дядя умерли, Иоганн Дитрихт возглавил дело, но больше для проформы: предприятием фактически управляли другие. – Я в курсе всего, что делается в концерне. И потому утверждаю: мы не связаны с Пенемюнде!
Иоганн Дитрихт улыбнулся, его полные губы дрожали, а блеск глаз выдавал склонность злоупотреблять спиртным. Наполовину выщипанные брови говорили о нездоровых сексуальных наклонностях их обладателя. Занген терпеть не мог Дитрихта, его образ жизни возмущал промышленников всей Германии. Выслушав этого отпрыска немецких промышленных магнатов, Занген еще раз убедился, что откладывать дело нельзя. Шнитцлер и Креппс отлично осведомлены обо всем, и ему, Зангену, не застать их врасплох.
– Существует множество таких аспектов деятельности «Дитрихт фабрикен», о которых вы не знаете ровным счетом ничего, – ответил Занген Дитрихту. – Ваши лаборатории совместно с Пенемюнде разрабатывали новые взрывчатые вещества.
Дитрихт побледнел.
– Чего вы хотите, герр Занген? – спросил Креппс. – Неужто мы здесь только затем, чтобы выслушивать оскорбления в свой адрес? Безосновательные намеки на то, будто мы, директора, не имеем ни малейшего представления о том, что творится в наших собственных компаниях? Я не слишком хорошо знаю герра Дитрихта, но относительно нас с фон Шнитцлером заверяю вас, что мы не какие-то там подставные фигуры, а подлинные руководители предприятий. – Фон Шнитцлер пристально наблюдал, как Занген орудует своим платком, нервно потирая потный подбородок. – Надеюсь, – сказал он, – что вы имеете какие-то конкретные сведения, бросая нам в лицо обвинения, подобные тем, с которыми вы обрушились на герра Дитрихта.
– Совершенно верно.
– Итак, вы утверждаете, будто кое-что из деятельности наших собственных предприятий было утаено от нас?
– Вот именно.
– Но как в таком случае мы можем нести ответственность за то, в чем не принимали участия? Это же абсурдно!
– Я сказал лишь то, что есть. И исходил при этом исключительно из практических соображений.
– Вы же занимаетесь просто словоблудием! – прокричал Дитрихт, еще не оправившись полностью после брошенного ему Зангеном обвинения.
– Согласен! – поддержал его Креппс, хотя Дитрихт, чьи гомосексуальные пристрастия ни для кого не были секретом, вызывал у него глубокое отвращение.
– Минутку, господа! Позвольте обрисовать вам реальное положение дел. Компании, о которых мы говорим, – это ваши – именно ваши – компании. «Фарбениндустри» поставляет восемьдесят три процента всех химикалий, необходимых для производства ракет, «Шрайбварен» – монополист в обработке чертежей и схем, а «Дитрихт» – в производстве детонирующих смесей для взрывных устройств. Мы оказались сейчас в наисложнейшей ситуации. И если нами не будет найдено разумного решения, то вас не спасут никакие ссылки на то, что вы, мол, ничего не знали, ни о чем не ведали. Скажу вам более: и в министерстве, и в некоторых других ведомствах найдутся горячие головы, которые станут отрицать, будто вы не были поставлены обо всем в известность. И обвинят вас в попытке уйти от ответственности. Признаюсь, я не уверен в том, что подобного рода заявления будут столь уж далеки от истины.
– Все это ложь! – пронзительно закричал Дитрихт.
– Абсурд какой-то! – вторил ему Креппс.
– И вместе с тем цинично и практично, – подытожил фон Шнитцлер, пристально глядя на Зангена. – Это все, что вы хотели нам сказать? Или, вернее, Альтмюллер велел нам передать? Как я понял вас, мы или найдем выход из создавшегося положения, использовав весь имеющийся в нашем распоряжении промышленный потенциал, или лишимся доверия министерства.
– Не только министерства, но и фюрера и рейха.
– Что же нам делать? – спросил перепуганный Иоганн Дитрихт.
Занген напомнил ему слова Альтмюллера:
– У ваших компаний давняя история и широкие связи как официального, так и личностного характера, охватывающие целые регионы – от Балтики до Средиземного моря, от Нью-Йорка до Рио-де-Жанейро, от Саудовской Аравии до Йоханнесбурга.
– И далее – от Шанхая и Малайзии до портов в Австралии и на побережье Тасманова моря, – тихо продолжил фон Шнитцлер.
– Это уже вне сферы наших интересов.
– Да, конечно… Итак, господин Занген, вы полагаете, что мы смогли бы изменить ситуацию в Пенемюнде, воспользовавшись нашими старыми связями? – Фон Шнитцлер подался вперед и уставился на руки, лежавшие на столе.
– Мы в ужасном положении. И не должны упускать ни малейшей возможности исправить его. Надо как можно быстрее связаться с потенциальными контрагентами.
– Все это так. Но что дает вам основание думать, будто они пойдут на сотрудничество с нами? – продолжал допытываться глава «И.Г. Фарбениндустри».
– Их заинтересованность в получении прибыли, – ответил Занген.
– Трудно вести дела под прицельным огнем. – Фон Шнитцлер передвинул свое грузное тело и взглянул в окно. Его лицо было задумчивым.
– Я имею в виду выплату им определенных комиссионных за поставку нужной нам продукции. И все это, понятно, должно осуществляться в основном негласно, путем различных манипуляций. К примеру, с использованием ссылок соответствующих лиц на допущенную ими обычную халатность.
– Поясните, пожалуйста, – попросил Креппс.
– Имеется около двух с половиной десятков районов, производящих борт и прочие разновидности промышленных алмазов в объемах, позволяющих нам за раз закупить все нужное нам количество указанных материалов. Упомяну в первую очередь Африку и Южную Америку. Одно или два месторождения расположены и в Центральной Америке. Но добычу названных мною полезных ископаемых ведут компании, находящиеся под неусыпным надзором спецслужб Англии, США, «Свободной Франции», Бельгии… Вы и сами знаете все это. Экспорт продукции строго контролируется, заранее оговариваются места назначения… Что же можно сделать в такой ситуации? А вот что: при выходе в нейтральные воды суда с грузом меняют направление и идут уже туда, куда мы укажем. Это все вполне реально. Наши контрагенты попросту забывают о принятии необходимых в таких случаях мер безопасности. Проявляют, если хотите, некомпетентность. Совершают ошибку, но не предательство.
– Ошибку, приносящую им колоссальную прибыль, – резюмировал фон Шнитцлер.
– Совершенно верно, – кивнул Вильгельм Занген.
– Но где вы найдете их, людей, готовых пойти на подобную сделку? – спросил Иоганн Дитрихт своим тонким голосом.
– Да всюду, – ответил вместо Зангена Генрих Креппс. Занген вытер подбородок платком.
Глава 6
29 ноября 1943 года Баскония, Испания
Сполдинг бежал вдоль подножия холма, пока не уткнулся в сплетенные ветви двух деревьев. Это был ориентир. От него он повернул направо и, поднявшись по склону приблизительно на сто двадцать пять ярдов, увидел вторую отметку. Далее путь шел налево. Пригнувшись, внимательно глядя по сторонам и крепко сжимая в руке пистолет, Дэвид обогнул осторожно холм и двинулся в западном направлении.
На западном склоне он взглянул на скалу, одну из многих, усеявших этот типичный для Галисии каменистый холм. Ее подножие было обтесанным. На гладкой поверхности виднелись три выбоины в виде зубцов, служившие для Сполдинга третьим, и последним, ориентиром. Подойдя к скале, возвышавшейся над островком тростника, он опустился на колени и взглянул на часы. Два сорок пять.
Он пришел на пятнадцать минут раньше назначенного им же срока. И ему предстояло за эти пятнадцать минут спуститься по западному склону ниже обтесанной скалы и разыскать кучу веток, прикрывающих вход в небольшую пещеру. В ней – если все пойдет по плану – его должны будут поджидать трое. Один из них – член диверсионной группы. Двое других – Wissenschaftler[885]. Немецкие ученые из лаборатории Киндорфа на берегу реки Рур. Их побег готовился давно.
Но осуществлению этого замысла мешал все тот же противник.
Гестапо.
Оно сумело заставить заговорить захваченного ими подпольщика и затем, основываясь на полученных от него данных, установило слежку за учеными. Но, что было типичным для элиты СС, все сведения гестаповцы держали при себе, надеясь на большую игру, в которой двое недовольных гитлеровским режимом ученых сами по себе не представляли для них особой ценности. Гестаповские агенты не трогали диссидентов, предоставив им полную свободу ходить куда вздумается. Никто не следовал за ними по пятам. Ведомственная охрана в лаборатории, где работали они, пропускала их без всякого досмотра. И не было обычных в подобных случаях допросов.
Гестапо редко когда так поступало.
Однако подобное поведение гестапо не давало никаких оснований думать о том, что оно разучилось работать или утратило бдительность. Все объяснялось просто: СС готовила ловушку.
Инструкция, полученная подпольщиками от Сполдинга, была лаконичной и предельно простой: гестапо может сколько угодно возиться с ловушкой, главное, чтобы в нее никто не попал.
Ученые сделали вид, будто отправляются на выходной в Штутгарт, в действительности же подпольщики доставили их тайными путями на север, в Бремерхафен, где у антифашистов был «свой человек» – немецкий морской офицер, командовавший небольшим судном и давно уже решивший перейти на сторону союзников. Обстановка на германском военно-морском флоте, как знали буквально все, была неспокойной, что позволяло широко вовлекать военных моряков в антигитлеровское движение, развернувшееся по всей территории рейха.
Сбить противника с толку – великое дело, размышлял Сполдинг. Гестапо пойдет по следу двух подставных фигур, принимая их за ученых из Киндорфа, тогда как на самом деле это будут два немолодых уже сотрудника немецкой военной разведки, отправившиеся в путь во исполнение ложного приказа.
Игра и контригра.
Планы Сполдинга многих повергали в недоумение. Не всем был понятен смысл отдаваемых человеком из Лиссабона распоряжений.
Сегодня он, делая уступку немецкому подполью, сам выходит на связь со сбежавшими из Германии учеными. Подпольщики жаловались, что Лиссабонец слишком уж все усложняет, что увеличивает вероятность ошибок и чревато опасностью проникновения в ряды Сопротивления вражеских агентов. Дэвид не был согласен с ними. Но если этот удачно осуществленный побег сможет успокоить нервы антифашистов, то почему бы ему и не пойти навстречу пожеланиям своих товарищей по оружию. Что тут такого?
У Сполдинга была собственная команда в Вальдеро, за полмили отсюда, в горах. Два выстрела, и его люди прискачут к нему на помощь на самых быстрых конях, какие только можно купить на кастильские деньги.
Пора. Надо идти к пещере и лично увидеться с учеными-беглецами.
Дэвид скатился вниз по склону, увлекая за собой шумный камнепад. Затем взял пригоршню рыхлой земли и бросил ее вниз, в ветки. А потом, как было условлено, ударил палкой по ним. Из соседнего куста с шумом вспорхнула птица.
Сполдинг быстро зашагал к укрытию и остановился у входа.
– Alles in Ordnung! Kommen Sie![886] – сказал он спокойно, но твердо. – У нас мало времени, а путь неблизкий.
– Halt![887] – раздался окрик из пещеры.
Дэвид отскочил, прижимаясь к холму, и поднял кольт. Изнутри снова послышался голос, но теперь неизвестный говорил на английском:
– Вы… Лиссабонец?
– Разумеется, да! Но нельзя же подставлять так себя! Я ведь запросто мог бы прострелить вам голову!
«О боже, диверсионная группа послала на этот раз проводником какого-то ребенка, или слабоумного, или того и другого вместе», – подумал Сполдинг.
– Выходите! – сказал он.
Ветки раздвинулись, открывая вход в пещеру. И Дэвид увидел проводника. Этот парень был не из тех, кого он обучал. Перед ним стоял маленький, мускулистый, не старше двадцати пяти – двадцати шести лет, испуганный человек. Немец, решивший бороться с фашизмом.
– Простите, Лиссабонец. Нам туго пришлось.
– Запомните на будущее, – произнес Сполдинг, – не надо спешить отвечать на сигнал, и вопросы задавайте лишь после того, как убедитесь, что все в порядке. Если, конечно, не решите, что лучше вам убрать человека, вышедшего якобы на связь. Es ist Schwarztuchchiffre[888], или одно из правил конспирации.
– Was ist das?[889] Черный…
– Прежде всего – осторожность. Это все, друг, придумано задолго до нас. Данное словосочетание означает, что необходимо проверять того, кто выходит на связь, и в случае необходимости ликвидировать его… Ладно, впредь ведите себя осмотрительней. Где остальные?
– Там. С ними все в порядке. Очень устали, напуганы, но целы и невредимы.
Проводник повернулся и убрал ветки от входа в пещеру.
– Выходите. Это человек из Лиссабона.
Двое средних лет мужчин осторожно выползли из пещеры, щурясь от яркого солнца. Они с благодарностью смотрели на Дэвида. Тот, что был повыше, заговорил на ломаном английском:
– Мы ждали… этой минуты. Позвольте поблагодарить вас.
Сполдинг улыбнулся:
– Не спешите с благодарностью: мы еще не вышли из леса. Вы отважные люди. И мы сделаем для вас все, что сможем.
Тот, что пониже, сказал, мешая английские слова с немецкими:
– У нас никого… nichts[890]… не осталось в Германии. Мой друг – специалист… Но ему запрещалось говорить об этом… Покойная моя жена была… eine Judin… Еврейкой, значит.
– Дети есть?
– Nein… Gott dank.[891]
– А у меня есть сын, – произнес печально высокий. – Er ist… Gestapo.[892]
«Вот и познакомились», – подумал Сполдинг и повернулся к проводнику, который внимательно разглядывал холм и лес.
– Дальше поведу их я, а вы как можно быстрее возвращайтесь на четвертую базу. Через несколько дней сюда прибудет большая группа из Кобленца. Понадобятся проводники. А пока отдохните немного.
Посыльный колебался. Дэвид часто замечал такое и за другими, когда им предстояло возвращаться одним. Без товарищей.
– Это невозможно, Лиссабонец. Я должен оставаться с вами…
– Почему? – перебил его Сполдинг.
– Так мне приказано…
– Кем?
– Теми, в Сан-Себастьяне. Господином Бергероном и его людьми. А вам не сообщили?
Дэвид внимательно посмотрел на посыльного.
«Наверное, парень просто боится, потому и лжет, – размышлял Сполдинг. – А может, он вовсе не тот, за кого выдает себя. В общем, что-то тут не так. Никакой логики во всем этом. Непонятно, что скрывается за его словами. Если только…»
Дэвид решил пока что списать отказ проводника покинуть его на счет расшалившихся нервов. Пока что. Окончательное же объяснение подобного поведения он найдет несколько позже.
– Нет, мне никто не сообщал об этом, – сказал Сполдинг. – Пошли. Сейчас мы отправимся в лагерь Бета. Остановимся там до утра.
Дэвид махнул рукой, и все двинулись вдоль подошвы склона.
– Я никогда не заходил так далеко на юг, – произнес проводник, пристраиваясь за Дэвидом. – Вы ходите ночью, Лиссабонец?
– Доводилось, – ответил Сполдинг, оглядываясь на парочку ученых, шедших за ними. – Но стараюсь делать это как можно реже. Баски-охотники неразборчивы ночью. Могут и подстрелить. Да и собак с ними много.
– Понятно.
– Пойдем цепью. Мы по краям, а гости посередине, – предложил Дэвид посыльному.
Они прошли несколько миль на восток. Сполдинг шел быстро, однако беглецы-ученые не жаловались, хотя явно были изнурены ходьбой. Время от времени Дэвид отрывался вперед, разведывая путь. Пока его не было, ученые отдыхали. В эти промежутки посыльному казалось, что американец не вернется. По возвращении Сполдинг молчал. Наконец молодой немец не выдержал.
– Чем вы заняты? – спросил он.
Дэвид посмотрел на Widerstandskampfer[893] – новоиспеченного бойца Сопротивления – и улыбнулся:
– Собираю донесения.
– Донесения?
– Да. Их оставляют в укромных местах, помеченных условными знаками. В этих донесениях содержатся исключительно важные сведения. Столь важные, что мы не можем передавать их по радио, опасаясь перехвата: последствия этого были бы уж слишком ужасны.
Теперь они шли один за другим по узкой тропе, пока не достигли опушки леса. Перед ними расстилался луг, простершийся до подножия высившихся напротив холмов. Ученые – «виссеншафтлеры» – тяжело дышали. Они взмокли от пота, задыхались, их ноги ныли.
– Здесь отдохнем, – распорядился Сполдинг к радости ученых. – Тем более что мне уже пора выходить на связь.
– Was ist los?[894] – спросил посыльный. – Что вы имеете в виду?
– Мы должны дать знать, где находимся, – ответил Дэвид, вынимая маленькое металлическое зеркало из куртки. – А то наши товарищи наверняка уже беспокоятся за нас… Если вы собираетесь оставаться в этом северном крае – в области, которую называете югом, – то вам следует овладеть всеми подобного рода премудростями.
– Да-да, конечно.
Дэвид поймал солнечный луч на зеркало и, ритмично двигая зеркальцем из стороны в сторону, направил его к вершине северного холма.
Через несколько секунд последовал ответ. Сполдинг обернулся к спутникам:
– В Бету не пойдем. Там фалангисты. Побудем пока здесь. До тех пор, пока не прояснится обстановка. Так что отдыхайте.
Коренастый баск, отвечавший на сигналы Сполдинга, убрал зеркало в рюкзак. Его спутник все еще вглядывался через бинокль в то место, где сейчас находились американец и трое его подопечных.
– Он дал понять, что их преследуют. Перейдем на другую позицию и скроемся из виду, – сказал человек с металлическим зеркалом. – За учеными спустимся завтра ночью. Он подаст нам сигнал.
– Что он намерен делать?
– Не знаю. Сообщил, что имеет информацию для Лиссабона. Собирается оставаться в горах.
– Бесстрашный он человек, – констатировал баск.
2 декабря 1943 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Алан Свенсон сидел на заднем сиденье военного автомобиля, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие, и смотрел в окно. Машин на улицах в этот поздний утренний час было немного. Огромная трудовая армия Вашингтона заняла рабочие места, станки гудели, телефоны звонили, люди кричали и перешептывались. Кое-кто из них успел пригубить свою первую за день порцию спиртного. Приподнятое настроение утра после первых часов рабочего дня постепенно сходило на нет. Ближе к полудню многих, очевидно, вновь станут раздражать и эта глупая война, и монотонная работа, и бесконечные тревожные мысли. Не каждый мог осознать, что бесконечная цепь спускаемых сверху команд и распоряжений – это то самое, что связывало тыл с фронтом.
Большинство не понимали этого. А все потому, что никто не давал им полной картины того, что происходит. Им предоставляли одни лишь фрагменты да скучные ряды цифр, давно уж надоевшие всем.
Люди вымотались. Так же, как вымотался он четырнадцать часов назад, когда находился в расположенной в Калифорнии Пасадене.
Полный провал.
«Меридиан эйркрафт» приступила – не без давления на нее – к осуществлению сверхсрочной программы, но лучшие умы страны так и не сумели устранить неполадки внутри маленькой коробки, являвшейся важнейшим элементом навигационного прибора. Крошечные вертящиеся диски не смогут точно работать на максимальных высотах. А это значит, что показания приборов будут ненадежны.
Любое же отклонение в показаниях прибора – это гибель громадного самолета. До массированных бомбежек вражеской территории, которые должны были предшествовать операции «Повелитель», оставалось менее четырех месяцев. И если за этот срок не удастся наладить производство надежных приборов, то заранее можно будет сказать, что множество – невиданно огромное число – поднявшихся в воздух бомбардировщиков так и не вернутся на базы.
Но это утро может все изменить.
Может, если и в самом деле в распоряжении создателей прибора появился тот необходимейший элемент, о котором ему сообщили. Свенсон был не в состоянии ни спать, ни есть в самолете. Приземлившись на аэродроме Эндрюс, он поспешил к себе домой в Вашингтон, чтобы принять душ, побриться, сменить форму и позвонить жене в Скарсдейл, где она гостила у своей сестры. Он не помнил, о чем они говорили, но не было в его голосе обычной нежности и теплоты. Лишь несколько торопливо заданных вопросов – и все. Свенсон спешил.
Военная машина выехала на идущее в Вирджинию шоссе и прибавила скорость. Они направлялись в «Фэрфакс», куда прибудут минут через двадцать. Меньше чем через полчаса он сможет лично убедиться в том, что и невозможное становится порой возможным. Известие о наметившемся изменении ситуации в лучшую сторону было воспринято им как приказ об отмене смертного приговора, отданный буквально за минуту до приведения в исполнение решения военного трибунала. Он ясно представил себе, как осужденный видит мчащийся бешено вниз по горной дороге конный отряд и слышит, сам не веря тому, приглушенные расстоянием звуки горна, извещающие его о помиловании.
«Вот именно, приглушенные расстоянием», – думал Свенсон, когда машина съехала с шоссе и повернула на «Фэрфакс». Там, на участке в двести акров, расположенном посреди охотничьих угодий и опоясанном неприступной проволочной оградой, под охраной мощного радара и высоченных, фантасмагорического вида радиосигнальных башен, стояли сборные металлические домики. Данная территория находилась в ведении управления сверхсекретных операций США и по своей значимости для соответствующих структур занимала второе место после размещенных в подземных апартаментах Белого дома различных разведывательных служб стран-союзников.
В «Фэрфакс» пришло сообщение об успехе проведенной разведуправлением операции, на что давно уже никто не надеялся. Донесение поступило из Йоханнесбурга, из Южной Африки. И хотя пока что достоверность этой информации не была еще подтверждена, имелось все же немало оснований рассчитывать на то, что на этот раз удача улыбнулась.
Не сегодня завтра появятся наконец безотказные гироскопы. Замысел близок к осуществлению.
2 декабря 1943 года Берлин, Германия
Франц Альтмюллер ехал на большой скорости из Берлина по ведущему в Шпандау шоссе в сторону Фалькензее. Было раннее утро, и воздух приятно бодрил.
Он был так возбужден, что позабыл о театральных атрибутах тайной операции, проводимой непосредственно разведывательной группой особого назначения под кодовым названием «Нахрихтендинст»[895], о которой знали только некоторые входившие в высшие эшелоны власти министры и совсем немногие из руководства вооруженных сил страны. Таков был приказ самого Гелена.
Ввиду вышесказанного не было ничего удивительного в том, что совещания, касавшиеся указанной операции, никогда не проводились в Берлине. Для них выбирались места подальше от столичного города – уединенные уголки или небольшие селения, а то и просто частные усадьбы, сокрытые от постороннего взора.
Этим утром совещание должно состояться в Фалькензее, в двадцати с лишним милях северо-западнее Берлина, в поместье Грегора Штрассера.
Его, Альтмюллера, непременно отправят под Сталинград, если то, что предполагал он, окажется правдой.
Насколько известно ему, спецгруппа «Нахрихтендинст» нашла все же выход из ситуации, в которой оказался Пенемюнде!
Нашла, иначе говоря, разумное решение проблемы. Дальнейшее зависело уже от других.
Разумное решение. Согласно ему, более не нужно было отправлять во все части света целые группы посредников, в задачу которых входило попытаться воспользоваться – естественно, тайно – кое-какими сложившимися еще в довоенную пору связями. Где только не побывали эти посланцы! Кейптаун, Дар-эс-Салам, Йоханнесбург, Буэнос-Айрес… Всех городов не перечесть.
Но всюду они терпели неудачу.
Ни одна фирма, ни один представитель деловых или официальных кругов не захочет иметь дело с немецкими эмиссарами. Германия стоит в преддверии последней, смертельной для нее схватки. Дни ее сочтены.
Так полагали в Цюрихе. А с мнением Цюриха считались дельцы во всем мире, даже не ставя его под сомнение.
Однако спецгруппа «Нахрихтендинст» сумела разработать план обходного маневра.
Так, во всяком случае, ему сообщили.
Гудение мощного двигателя усилилось, машина набрала максимальную скорость. Мимо стремительно проносились грязновато-желтой полосой еще с осени убранные в пожухлую листву деревья.
Каменные ворота поместья Штрассера появились слева. Бронзовые орлы вермахта сияли по обе стороны ворот, охраняемых солдатами с собаками. Альтмюллер предъявил свои документы часовому. Его здесь ждали.
– Доброе утро, господин Альтмюллер. Пожалуйста, поезжайте направо, туда, за главное здание.
– Еще кто-нибудь прибыл?
– Так точно, господин.
Обогнув здание, Альтмюллер медленно съехал по наклонной дороге к гостевому коттеджу. Сложенный из тяжелых темно-коричневых балок, он больше напоминал охотничий домик, чем особняк, приспособленный для постоянного проживания в нем.
На гравиевой площадке стояли четыре лимузина. Альтмюллер поставил свой автомобиль рядом и вышел, одергивая форму и проверяя лацканы.
На совещании имен не называли, адресовались друг к другу взглядами и жестами.
Обстановка была неофициальной. Взять хотя бы то, что отсутствовал обязательный в подобных случаях длинный тяжелый стол, места за которым занимают строго по протоколу. Несколько человек – все без исключения в штатском, одним из которых перевалило за пятьдесят, другим же шел уже седьмой десяток, – стояли в небольшой комнате с высоким баварским потолком и, мирно и непринужденно беседуя, попивали кофе. К Альтмюллеру они обращались не иначе, как «Herr Unterstaatssecretar»[896]. И сообщили ему, что утреннее заседание будет коротким. Начнется же сразу, как только прибудет последний участник совещания.
Альтмюллер взял чашечку кофе и попытался включиться в общую беседу. Но не смог. Ему хотелось во всеуслышание выразить свой протест по поводу царившей здесь благодушной, на его взгляд, обстановки и потребовать незамедлительно приступить к обсуждению исключительно серьезного вопроса, ради чего они, собственно, и собрались. Но разве поймет его вся эта публика?
Впрочем, чему удивляться? Речь-то как-никак шла о «Нахрихтендинст»! И участники еще не начавшегося заседания, естественно, предпочитали пока что помалкивать и держать свое мнение при себе.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Альтмюллер услышал звук подъезжающего автомобиля. Затем дверь открылась, и он чуть не выронил чашку из рук. С вошедшим человеком Альтмюллер встречался несколько раз, когда они со Шпеером наведывались по делам службы в Берхтесгаден. Это был камердинер фюрера. Бывший камердинер. В облике и манерах его ничто теперь не напоминало о прошлом, когда он, тогда лишь слуга, являл собою само подобострастие и подхалимство.
В комнате стало тихо. Некоторые уселись в кресла, другие встали вдоль стен и возле кофейного столика. Пожилой человек в толстом твидовом пиджаке произнес, глядя на Франца, застывшего возле кожаного дивана:
– Нет особого смысла устраивать здесь дискуссию. Мы думаем, что располагаем нужными сведениями. Слово «думаем» я употребил не случайно: мы собираем информацию, но не проверяем ее, поскольку в обязанности министерства это не входит.
– В таком случае она представляется мне ненадежной, – заметил Альтмюллер.
– Хорошо, пусть так. Тогда позвольте мне задать вам несколько вопросов. Но не подумайте, что я хочу как-то обидеть вас или превратно интерпретировать ваше замечание. – Старик сделал паузу и раскурил толстую пенковую трубку. – Обращались ли вы к обычным каналам получения секретной информации? Использовали данные разведслужбы в Цюрихе и Лиссабоне?
– Да. И не только в этих городах, но и в других местах – и в оккупированных странах, и на вражеской территории, и в нейтральных государствах.
– Когда я говорил об имеющихся в нашем распоряжении сведениях, то имел в виду в первую очередь сообщения, поступившие к нам из таких общеизвестных центров сбора информации, как Швейцария, Скандинавские страны и Португалия.
– Скандинавские страны представлялись нам второстепенным объектом, поэтому основные усилия мы сосредоточивали не на них. Герр Занген не думает…
– Давайте не станем называть имен. Они нужны лишь в отчетах разведслужбы да в публичных выступлениях. Здесь же лучше ограничиться упоминанием ведомств, если вам будет удобно. Об отдельных же лицах – ни слова.
– Государственное управление промышленности, имеющее давние деловые связи на Балтике, убеждено, что там для нас нет ничего интересного. Я полагаю, в основе этого мнения лежит чисто географический фактор: как известно, в Прибалтике нет алмазов.
– Может быть и другая причина: среди прибалтов слишком много болтунов, – вмешался ничем не примечательный человек средних лет, сидящий возле Альтмюллера на кожаном диване. – Если хотите, чтобы Лондон и Вашингтон знали все о ваших планах, поделитесь ими со скандинавами.
– Это точно, – согласился другой участник совещания, посвященного деятельности «Нахрихтендинст», – тот, что стоял возле кофейного столика с чашкой в руке. – Я возвратился из Стокгольма на прошлой неделе. Мы не можем положиться там даже на тех, кто открыто поддерживает нас.
– Если кому-то и можно доверять, то только не им, – поддержал его старик, стоявший у камина, и повернулся с улыбкой к Францу: – Насколько нам известно, вы предложили нашим контрпартнерам солидную сумму, не так ли? В швейцарской валюте, само собой?
– «Солидная» – слишком мягкое слово для той суммы, о которой шла речь, – отвечал Альтмюллер. – Скажу откровенно, никто не желает иметь с нами дел. Те, кто нас интересует, помнят о подписанном в Цюрихе соглашении, предусматривающем полный разгром Германии, и опасаются возмездия в случае отхода от него. Они поговаривают даже о возможной проверке банковских счетов по окончании войны.
– Если эти сведения дойдут до высшего командования, начнется паника, – пошутил бывший камердинер фюрера, устроившийся в кресле.
Человек, стоящий у камина, продолжил:
– Вывод из этого только один: вы не должны возлагать столь больших надежд на деньги как на важнейший стимул… Даже на невиданно огромные суммы.
– Нашим посредникам так и не удалось чего-либо добиться. Вам известно об этом. – Альтмюллер подавил в себе гнев. Почему они никак не доберутся до сути? – И мы не знаем никого из имеющих доступ к промышленным алмазам, кто стал бы сотрудничать с нами из идеологических соображений.
– Это и так ясно, mein Herr.[897]
– Из этого следует, что вам следует искать другую мотивацию сотрудничества с нами наших будущих контрпартнеров. Иные стимулы для них.
– Не вижу, как это можно сделать. Мне сообщили…
– Понятно, – перебил Альтмюллера старик, постукивая трубкой по каминной доске. – Сами видите, мы не скрываем от вас, что тревожимся не меньше, чем вы… Что враг наводит на нас такой же страх, как и на вас. Мы, однако, нашли приемлемый для всех нас и логически обоснованный выход из положения. Каждый из нас может помочь другому в решении нашей общей проблемы.
Франц Альтмюллер внезапно испугался. Он не вполне был уверен, что понимает, о чем идет речь.
– Что вы имеете в виду? – спросил «унтерштатссекретарь».
– В Пенемюнде есть отличные высотные навигационные приборы, не так ли?
– Да. На них основана работа ракет.
– Но у нас не будет таких ракет, – а если и будут они, то в ничтожно малом числе, – коль скоро мы не сможем раздобыть промышленных алмазов в достаточном объеме.
– Разумеется.
– Определенные деловые круги в Соединенных Штатах столкнулись с серьезнейшими… – Старик помолчал выразительно и через секунду продолжил: – Я бы даже сказал, с труднопреодолимыми проблемами, которые могут быть решены только в том случае, если им удастся обзавестись надежными высотными гироскопами.
– Уж не предлагаете ли вы?..
– Группа «Нахрихтендинст» ничего не предлагает, герр унтерштатссекретарь. Мы говорим лишь то, что есть. – Старик вынул пенковую трубку изо рта. – В отдельных случаях, когда того требует обстановка, мы предоставляем кое-кому конкретные данные. Позвольте вновь повторить: я говорю лишь то, что есть. Так поступили мы в Йоханнесбурге. Когда человек, посланный туда «Фарбениндустри» для закупки алмазов, добытых в шахтах «Кенинга», потерпел неудачу, мы вступили в игру и с помощью разведслужб разузнали, что за этим стоит Вашингтон. Наши агенты в Калифорнии информировали нас о кризисной ситуации в авиационной промышленности Штатов. Мы считаем, что все складывается как нельзя лучше для нас.
– Я не совсем понял…
– Если мы не ошибаемся, представители деловых кругов, связанных с американской авиационной промышленностью, попытаются наладить контакты с кем-нибудь из сотрудников «Фарбениндустри». Об этом свидетельствуют многие факты.
– Конечно. Вспомним те же сведения из Женевы. Полученные по известным каналам.
– Объявляю об окончании нашего совещания. Позвольте поблагодарить вас, герр унтерштатссекретарь, за участие в нем и пожелать вам приятного возвращения в Берлин.
2 декабря 1943 года «Фэрфакс», Вирджиния
Как оказалось, сборный металлический дом, представший взору Свенсона, мало что имел общего с типовыми строениями подобного рода. Взять хотя бы уже одно то, что он был в пять раз длиннее своих собратьев и значительно выше их. Изнутри его металлическую обшивку покрывал звукопоглощающий материал, образовывавший единый, без всяких швов, кожух. Сооружение это напоминало не столько ангар, каковым оно вполне могло бы стать при иных обстоятельствах, сколько гигантский бункер с толстенными, лишенными окон стенами.
Входная дверь вела в просторное помещение. В нем повсюду стояли столы со сложными высококачественными радиопанелями, напротив которых размещались застекленные стенды с дюжиной подробнейших карт, сменяемых простым нажатием кнопки. Над картами располагались изящные тонкие разграничители, похожие чем-то на иглы в множительном копировальном аппарате и манипулируемые радиооператорами, работавшими под наблюдением людей, сидевших за клавишными досками. Весь персонал состоял из военных рангом не ниже лейтенанта.
Однако описанная выше аппаратная занимала по длине лишь три четверти металлического дома. В центре противоположной от входа стены имелась тяжелая, из стали, дверь. Закрытая в данный момент, она соединяла эту комнату с соседним помещением.
Свенсону еще не доводилось бывать в этом здании. Хотя он много раз наведывался в «Фэрфакс», где знакомился с наиболее важными донесениями спецслужб и наблюдал, как ведется подготовка тех или иных диверсионных и разведывательных групп, ему тем не менее никогда не говорили о том, что представляет собой загадочный металлический дом. И это – несмотря на его звание бригадного генерала и допуск к секретнейшей информации. Все, кто работал там, должны были неделями и месяцами находиться на территории лагеря, в закрытой зоне в двести акров. И если все же кому-то и разрешали в исключительных случаях покинуть на короткое время «Фэрфакс», то к нему приставляли сопровождающих.
Прямо как в сказке, подумал Свенсон, искренне уверовавший в то, что давно уже потерял способность удивляться чему бы то ни было. Ни лифтов, ни черных лестниц, ни окон. В стене слева он заметил дверь в душевую и, даже не заглядывая туда, понял, что там работают кондиционеры. Помещение имело единственный вход. Спрятаться внутри было нельзя. Всех выходящих отсюда подвергали тщательной проверке. Личные вещи сдавались у входа, ни один лист бумаги не мог быть вынесен из здания без визы полковника Эдмунда Пейса, который сам сопровождал до контрольно-пропускного поста лицо, получившее от него разрешение взять с собой тот или иной материал.
В общем, если где-то и соблюдались все меры предосторожности, так это здесь.
Свенсон подошел к стальной двери. Лейтенант, сопровождавший его, нажал кнопку. Над настенным аппаратом селекторной связи вспыхнула маленькая красная лампочка, и лейтенант доложил:
– Генерал Свенсон, полковник.
– Спасибо, лейтенант, – прозвучало в ответ из ребристой круглой мембраны прибора под лампочкой. Затем послышался щелчок замка, и лейтенант открыл дверь.
Кабинет Пейса ничем не отличался от любых других штабных помещений разведки. На стенах – огромные карты с яркой подсветкой, на столе – панель с кнопками, позволяющими менять карты и регулировать их освещенность. Ряд телетайпов на одинаковом расстоянии друг от друга. Над каждым из них – отпечатанное типографским способом обозначение региона, с которым поддерживалась с его помощью связь. Все как всегда. Исключение составляла лишь мебель. Простая и только самая необходимая. Вместо кресел и диванов – металлические стулья с прямыми спинками. Стол обычный. Если и напоминал он письменный, то весьма отдаленно. Пол дощатый, без всяких ковров. Внутреннее убранство, таким образом, указывало вполне определенно на то, что комната предназначалась для тяжелой, напряженной работы, но никак не для отдыха.
Эдмунд Пейс, начальник управления «Фэрфакса», поднялся навстречу Алану Свенсону.
Кроме них в комнате находился еще один человек – в штатском. Фредерик Вандамм, помощник госсекретаря.
– Рад вас видеть снова, генерал, последний раз мы встречались у мистера Вандамма, если не ошибаюсь, – произнес Пейс.
– Совершенно верно. Как идут у вас тут дела?
– Вроде бы все в порядке.
– Я не сомневался в этом. – Свенсон повернулся к Вандамму. – Господин помощник государственного секретаря, я приехал, как только смог. Не могу передать, как я измотан. Это был трудный месяц.
– Догадываюсь, – произнес вальяжно Вандамм и, вежливо улыбаясь, пожал небрежно руку Свенсону. – Не будем же терять зря время, приступим сразу к делу. Полковник Пейс, не будете ли вы добры посвятить генерала в курс того, о чем мы с вами говорили?
– Да-да, конечно, сэр. Итак, приступаю, – ответил Пейс с интонацией в голосе, которая, как он знал, подскажет его коллеге-военному, что нужно держаться настороже.
Он направился к висевшей на стене карте, изобиловавшей различными указателями и условными обозначениями. Это был крупный, подробнейший план одного из районов расположенного в Южной Африке Йоханнесбурга. Фредерик Вандамм сел за стол. Свенсон подошел к Пейсу и встал рядом с ним.
– Вы никогда не знаете заранее, где ждет вас успех. И когда. – Пейс взял деревянную указку со стола и показал на голубую отметку на карте. – И не сможете предугадать, действительно ли удачно выбрали место для проведения своей операции. Неделю назад к одному из членов законодательного собрания Йоханнесбурга, адвокату и бывшему директору компании «Кенинг майнз, лимитед», обратились заочно двое граждан, которые, как он полагает, представляют интересы Цюрихского государственного банка – «Zurich Staats-Bank». Они хотели, чтобы он выступил посредником в переговорах между ними и упомянутой выше компанией о продаже им последней стороной крупной партии алмазов за швейцарские франки. При этом предполагалось, что качественные параметры данной продукции должны находиться в строгом соответствии с требуемым стандартом и проверяться с еще большей точностью, чем проба драгоценных металлов. – Пейс повернулся к Свенсону: – На первый взгляд во всем этом нет ничего необычного. Ленд-лиз[898] и повсеместное обесценение денег привели к резкому оживлению на рынке алмазов. Подвизающиеся на нем дельцы рассчитывают на получение баснословных прибылей в послевоенное время. Так вот, этот наш «законодатель» согласился встретиться с двумя связавшимися с ним гражданами. Вам и самому нетрудно представить себе его состояние, когда он, к несказанному своему изумлению, узнал в одном из «швейцарцев» старого, еще с довоенной поры, своего приятеля. Это был немец, с которым они вместе учились в школе: мать интересующего нас африканера[899] – австрийка, отец – бур. Нынешний член законодательного собрания поддерживал с ним тесные контакты вплоть до тридцать девятого года. Тогда друг его работал в «И.Г. Фарбениндустри».
– И о чем же шла речь на встрече? – спросил нетерпеливо Свенсон.
– Я коснусь этого. Но прежде необходимо, на мой взгляд, познакомить вас с предысторией.
– О’кей. Продолжайте.
– Эта встреча не имела никакого отношения ни к спекуляциям на рынке алмазов, ни к расчетным операциям, производимым Цюрихским банком. Речь шла об одноразовой сделке. Представитель «Фарбениндустри» выразил желание приобрести крупную партию борта и карбонадо…
– Промышленных алмазов? – перебил полковника Свенсон. Пейс кивнул:
– Немец предложил своему старому другу целое состояние, если он поможет их вывезти. Африканер отказался, но по давнишней дружбе с немцем не донес на него. Однако три года назад ситуация изменилась.
Пейс положил указку и направился к столу. Свенсон понял, что у полковника имеется дополнительная информация, зафиксированная в письменном виде, и что он сошлется сейчас на нее. Генерал подошел к стулу рядом с Вандаммом и сел.
– Три дня назад, – продолжал Пейс, стоя у стола, – к африканеру вновь обратились. На этот раз от него не стали скрывать, кто говорит с ним по телефону. Ему прямо сказали, что звонит один немец, располагающий сведениями, которые интересуют союзников. Интересуют давно.
– Пробный шар? – спросил Свенсон. Его голос выражал крайнее нетерпение.
– Во всяком случае, не совсем то, что мы ожидали… Немец уведомил адвоката о своем намерении наведаться к нему в офис и предупредил, желая обезопасить себя, что если кто-то попытается схватить его, то старый друг африканера – тот, что служит в «И.Г. Фарбениндустри», – будет по возвращении в Германию предан смерти. – Пейс взял со стола бумагу и передал ее Свенсону. – Это – от нашей агентуры. Доставлено курьером.
Свенсон прочитал отпечатанный на пишущей машинке текст, заключенный между грифом «Военная разведка» и оттиснутым штампом «Совершенно секретно. Только для чтения. „Фэрфакс“. Индекс 4-0»:
«28 ноября 1943 года. Йоханнесбург. Информатор: „Нахрихтендинст“. Субстратосферные гироскопы усовершенствованы. Испытания прошли успешно. Пенемюнде. Будущие контакты – через Женеву. Йоханнесбургская группа».
Чтобы дословно запомнить текст, Свенсон прочел его несколько раз. А затем задал Пейсу вопрос, состоящий только из одного слова:
– Женева?
– Да. У нас все отлажено в этом негласном центре сбора интересной для разведслужб информации. Обстановка в городе – типичная для нейтральной страны. Но действуем мы, разумеется, неофициально.
– А что такое этот… как его там… «Нахрихтендинст»?
– Разведгруппа. Небольшая, со строго специализированными функциями. Занимается широким кругом вопросов. Ее статус выше, чем у других сверхсекретных организаций. Порой у нас возникает такое чувство, будто она никого не представляет, а действует сама по себе. Что касается меня, то я думаю иногда: самое лучшее, что могли бы мы сделать, – это просто наблюдать за ходом вещей, не вмешиваясь в него. При этом я исхожу не из сегодняшней обстановки, а из той ситуации, которая сложится после войны. Мы подозреваем, что за «Нахрихтендинст» стоит Гелен. Но что бы там ни было, у этой организации ни одного провала. Дела свои она прокручивает всегда исключительно четко, не допуская ошибок или просчетов.
– Понятно.
Свенсон протянул бумагу Пейсу. Но полковник не взял ее. Вместо этого он вышел из-за стола и направился к металлической двери.
– Я покидаю вас, господа. Когда окончите, пожалуйста, оповестите меня об этом нажатием белой кнопки на моем столе.
Он открыл дверь и быстро вышел. Тяжелая стальная дверь плотно захлопнулась за ним, послышался щелчок замка.
Фредерик Вандамм посмотрел на Свенсона.
– Вот оно, генерал, решение вашей проблемы. Как оказалось, нужные вам гироскопы уже изготовлены. Они – в Пенемюнде. И все, что вам остается теперь, – это послать своего человека в Женеву. Где кто-то желал бы продать их.
Алан Свенсон разглядывал внимательно листок бумаги, который держал в руке.
Глава 7
4 декабря 1943 года Берлин, Германия
Альтмюллер тоже и столь же внимательно, как и Свенсон, разглядывал листок бумаги, – правда, другой, – который также держал в руке. Было за полночь. В городе царила кромешная тьма. Берлин пережил еще одну ночь смертоносных бомбардировок. Последний налет позади. Больше до утра их не будет. Однако черные шторы светомаскировки на всех окнах министерства по-прежнему были опущены. Как и всегда в этом здании.
Главное сейчас – не упустить время. Но и строя в спешке различные планы, нельзя забывать о мерах предосторожности. Встреча в Женеве с представителем другой стороны – лишь первый шаг, своего рода прелюдия. И все же подготовиться к ней следует самым тщательным образом. Что именно будет сказано там, несомненно, имеет значение. Однако куда важнее – кто персонально представит немецкую сторону. Позицию может изложить кто угодно, наделенный соответствующими полномочиями и разбирающийся в сути вопроса. Необходимо лишь проследить на случай краха Германии, чтобы доверенное лицо ни в коем случае не представляло официально Третий рейх. Шпеер настаивал на этом решительно и бесповоротно.
И Альтмюллер понимал его: если война будет проиграна, ярлык предателя не должен быть повешен ни на рейхсминистра, ни на других руководителей Германии. В 1918 году, после Версаля, прозвучало множество взаимных обвинений. Резкая поляризация общества, разнузданная, параноическая травля «предателей нации» – вот та питательная почва, на которой расцвело пышным цветом мракобесие двадцатых годов. Германия не в силах была смириться с поражением. С тем позором, которым покрыли ее пресловутые изменники родины.
И этому есть свои объяснения.
Повторять, однако, историю, сколь бы долгий срок ни прошел с той поры, – дело бессмысленное, так что надо любой ценой избежать возвращения в прошлое. Шпеер в этом вопросе был тверд. Представитель немецкой стороны в Женеве не должен иметь никакого отношения к высшему командованию и вообще к руководству Третьего рейха. Лучше, чтобы в переговорах участвовал кто-то имеющий самое непосредственное отношение к немецкой промышленности и не связанный никак с правителями Германии. Кто-то не слишком заметный.
Альтмюллер пытался доказать Шпееру несостоятельность подобного требования: чертежи сверхвысотных гироскопов едва ли можно доверить «не слишком заметной» посредственности из немецких деловых кругов. Пенемюнде надежно сокрыт от постороннего взора, погребен буквально в недрах земли. Предпринято все, что возможно, чтобы сохранить в тайне род его деятельности, связанной самым непосредственным образом с выполнением сверхсекретных военных заказов.
Но Шпеер и слушать не хотел. Неожиданно логика рейхсминистра дошла до Альтмюллера, он понял суть: Шпеер решил возложить ответственность за решение вопроса на тех, кто повинен был в сложившейся в данный момент ситуации. Из-за чьей лжи и обмана Пенемюнде оказался на краю пропасти. Сам же он, Альберт Шпеер, пытался всеми мерами отмежеваться от того, что происходило в Германии военной поры: от принудительного труда подневольных людей, лагерей смерти, массовых убийств. Стремясь к успешному осуществлению своих планов, он не желал в то же время пачкать свой мундир.
В данном случае, размышлял Альтмюллер, Шпеер прав. Если предстоит грязное дело, грозящее страшным позором, то пусть им займутся немецкие промышленники. Вся ответственность за последствия должна быть возложена на плечи того из них, кто примет участие во встрече.
Встреча в Женеве будет иметь для немецкой стороны жизненно важное значение лишь при условии достижения на ней положительных результатов. Произнесенные во время встречи слова, обдуманные заранее и тщательно взвешенные, смогут, хотя и не обязательно, подготовить почву для нового раунда переговоров.
Во время же следующих переговоров, которые коснутся вопроса географического, по сути, характера, должно быть оговорено место, где произойдет товарно-денежный обмен, если, конечно, обе стороны достигнут согласия.
Всю прошлую неделю, день и ночь, Альтмюллер напряженно думал над этим вопросом. Он подходил к нему с точки зрения противника, пытаясь вычислить ход его рассуждений. Его рабочий стол был покрыт картами, завален донесениями, детализировавшими политическую ситуацию в каждой нейтральной стране мира.
Место обмена должно находиться на территории одного из нейтральных государств, быть достаточно безопасным для обеих сторон и – что, пожалуй, наиболее важно – располагаться за тысячи миль от… зон непосредственного влияния обоих враждующих лагерей.
Итак, удаленность.
Отстраненность от театра военных действий.
И в то же время наличие постоянной устойчивой связи.
Это, конечно же, Южная Америка.
Буэнос-Айрес.
Американцев он должен устроить. Нет оснований думать, что они станут вдруг возражать. Буэнос-Айрес многими нитями был связан с каждым из двух лагерей. И хотя обе враждующие стороны занимали в нем определенные позиции, ни одной из них так и не удалось установить над ним полный и реальный контроль.
Третий этап осуществления плана ассоциировался у Франца Альтмюллера с человеческим фактором – с необходимостью подобрать такое лицо, которое смогло бы успешно справиться с функциями Schiedsrichter. Или, иначе, с функциями третьей стороны.
Им должен стать человек, способный проследить за обменом и пользующийся достаточным влиянием на территории соответствующей нейтральной страны, чтобы взять на себя заботу по приему и дальнейшей передаче груза. Не поддерживающий явно ни одну из воюющих сторон… И приемлемый, помимо всего, для американцев.
В Буэнос-Айресе был такой человек.
И в этом заключался еще один из серьезнейших просчетов Гитлера.
Звали его Эрихом Райнеманом. Он был евреем, вынужденным выехать из Германии под напором разнузданной пропаганды Геббельса. Что же касается принадлежавших ему земельных владений и предприятий, то их экспроприировал рейх.
Впрочем, экспроприировать рейх сумел только те земельные владения и предприятия Райнемана, которые тот не успел обратить вовремя, пока еще не грянул внезапно с неба гром, в звонкую монету, чтоб вывезти ее затем за рубеж. Та часть от былой его собственности, остававшаяся все еще на территории Германии и вполне достаточная для прессы, чтобы обрушить на читателей потоки маниакальной антисемитской истерии, составляла лишь малую толику принадлежавшего Райнеману имущества, и посему нанесенный ему ущерб от проведения нацистами экспроприации его земельных владений и предприятий был относительно невелик.
Живя в изгнании в Буэнос-Айресе, Эрих Райнеман не чувствовал себя страдальцем. Значительная часть его достояния хранилась в швейцарских банках, а своей предпринимательской деятельностью он охватил чуть ли не всю Южную Америку. О том же, что Райнеман был в душе еще большим фашистом, чем Гитлер, знали лишь несколько человек. Он являлся горячим поборником тоталитаризма как в финансовых, так и в военных делах и делил всех людей на элиту и простонародье. И его с полным на то основанием можно было отнести к тем, кто молча, не афишируя этого и со стоическим упорством закладывал, по существу, фундамент новой империи.
У него имелись свои резоны следовать избранным им путем.
Он непременно вернется в Германию независимо от исхода войны. В этом-то уж Эрих Райнеман никак не сомневался.
В случае победы Третьего рейха ослиный указ Гитлера, касающийся евреев, будет рано или поздно отменен, тем более что и правлению фюрера придет же когда-то конец. Ну а если Германию ждет-таки, как полагают в Цюрихе, полный разгром, то для возрождения немецкой нации потребуются и опыт Райнемана, и его счета в швейцарских банках.
Но все это – в будущем. Сейчас же главное другое. Эрих Райнеман в данный момент – еврей, изгнанный из своей страны его же соотечественниками, врагами Вашингтона.
Такой человек устроит американцев.
И в то же время он будет блюсти интересы рейха в Буэнос-Айресе.
Со вторым и третьим этапами плана, как казалось Альтмюллеру, все было ясно. Но успех их зависит сейчас от того, сколь удачно пройдут переговоры в Женеве. Эта прелюдия к более важным делам должна быть исполнена немецкой стороной без сучка без задоринки. Подставная фигура – обычная пешка в большой игре – обязана будет разыграть там все как по нотам.
Необходимо срочно подыскать кого-то на роль представителя немецкой стороны на переговорах в Женеве. Человека, которого никто не смог бы заподозрить в близких отношениях с правителями рейха и который в то же время был бы известным в сфере торговли лицом.
Альтмюллер устремил свой взор на бумаги, лежавшие на столе у лампы. Глаза у него устали, как, впрочем, и сам он, но он знал, что не сможет покинуть кабинет и пойти спать, пока не примет наконец приемлемого решения.
Приемлемое решение – его он должен был найти сам. Шпееру же останется лишь одобрить утром принятое Альтмюллером решение после беглого ознакомления с ним. И только так, для проформы. На обсуждение уже нет времени. Кандидатуру необходимо наметить как можно скорее.
Альтмюллер никогда не узнает, что именно подсказало ему нужное решение: письма ли в Йоханнесбург или примененный им подсознательно метод исключения. Но факт остается фактом: взгляд его привлекло одно имя. Имя, заставившее усиленно заработать его мозг. Он понял, что это – просвет. И тут же признал, что долгожданный выбор был сделан им исключительно по велению свыше.
Иоганн Дитрихт, припадочный наследник империи «Дитрихт фабрикен», мерзкий гомосексуалист, пристрастившийся к спиртным напиткам и склонный к тому же чуть что впадать в панику. Даже самому отъявленному цинику и в голову не придет, что этот тип поддерживает тесные связи с верховным командованием.
Так почему бы не выступить ему в роли посредника?
Стать своего рода посыльным?
5 декабря 1943 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Мрачно ударили бронзовые каминные часы. Шесть часов утра. Алан Свенсон посмотрел из окна на темные дома Вашингтона. Его апартаменты располагались на двенадцатом этаже, и из окна гостиной, где он сейчас стоял босиком в одном лишь купальном халате, открывался прекрасный вид на столицу.
Свенсон созерцал простиравшуюся перед ним панораму города чуть ли не целую ночь… Сегодняшний день не был исключением: он поступал так вот уже трое суток. Когда же генерал погружался в беспокойный, прерывистый сон, его одолевали кошмары. И он просыпался на мокрой от пота подушке. Жена, будь она с ним, стала бы уговаривать его обратиться к врачу Уолтеру Риду. И не отстала бы от него до тех пор, пока он, сломленный ее упорством, не согласился бы последовать ее совету. Но жены рядом не было. Он настоял на том, чтобы она осталась у своей сестры в Скарсдейле. В силу особого рода деятельности, которой занимался он в данный момент, у него был ненормированный рабочий день. В переводе на общедоступный язык это означало, что у Свенсона как человека военного просто нет времени для своей супруги, которой предначертано было судьбой стать женой военнослужащего со всеми вытекающими из этого последствиями. Она, жена офицера, отлично сознавала реальное положение вещей: ситуация сложилась тяжелая, и ее муж не мог уделять ей даже немного внимания и в то же время заниматься решением сложнейших проблем. Он не хотел, чтобы она видела, как приходится ему нелегко. И хотя понимал, что ей и так все известно, считал все же, что будет лучше, если она погостит немного в Скарсдейле.
О боже! Как можно поверить в такое!
Никто ни словом не обмолвился о сути дела. Никому не хотелось даже думать об этом.
И тем не менее от действительности никуда не уйти. Те немногие – всего-то несколько человек, – кто имел доступ к соответствующей информации, пребывали в смятении, так и не отважившись принять окончательное решение. Они остановились на полдороге, не признаваясь даже сами себе в том, что сделка уже близка к завершению. Пусть кто-то еще, а не они, даст на нее свое согласие.
Их позиция была выражена в следующих словах этой хитрой бестии, старого аристократа Фредерика Вандамма:
– Решайте же, генерал. Нужные так вам навигационные системы – в Пенемюнде… И кое-кто хотел бы продать их.
Вот и все.
Осталось лишь взять да купить.
Цена же не интересовала присутствующих: для них она не имела особого значения… Пусть другие вдаются в детали. В детали столь мелкие, что упоминать о них на сегодняшнем заседании было бы просто неуместно. В нынешней обстановке они – не предмет для обсуждения! И потому ни к чему включать в повестку дня дискуссию по их поводу.
Это означало лишь то, что теперь все дело – за приказами, посылаемыми по цепи во исполнение распоряжений вышестоящего начальства. За приказами, которые подлежат незамедлительному выполнению. Исполнители должны действовать быстро и решительно, не ожидая дополнительных разъяснений, уточнений или обоснований. Любые рассуждения в данном случае недопустимы, так как связаны с потерей времени. Иначе не может и быть в эту военную пору, когда верховному командованию дорога буквально каждая минута. Ведь, черт возьми, идет кровавый бой! И священная наша обязанность – сделать все зависящее от каждого из нас, чтобы приблизить день нашей победы!
Ну а что же касается дел не вполне чистоплотных, то непосредственно ими займутся люди помельче. Это их руки будут в грязи. Руки тех, кто станет выполнять положенное им по долгу самой их службы. В строгом соответствии с отдаваемыми по цепи приказами.
Берите же товар!
У нас нет больше времени. Да и других немало дел. Просто кругом идет голова.
Приступай же скорее, не дожидаясь дополнительных распоряжений, к выполнению приказа, как и следует поступать примерному солдату, сознающему, что отдаваемые по цепи команды не подлежат обсуждению. Что и как – никого не будет интересовать: единственное, что важно, – это результат. Мы все понимаем, старый солдат, что такое спускаемые сверху приказы.
В общем, просто какое-то безумие!
По странному стечению обстоятельств случилось так, что разведслужба наткнулась в Йоханнесбурге на человека, коему сама судьба отвела роль посредника в сделке по купле-продаже промышленных алмазов. В сделке, в которой немецкий концерн «И.Г. Фарбениндустри», этот флагман военной промышленности Третьего рейха, готов хоть сейчас выложить целое состояние в швейцарской валюте.
У Пенемюнде имеются столь нужные союзникам навигационные системы. Должны иметься там! И кое-кто не прочь выставить их на продажу. Естественно, за приемлемую цену.
Не нужно обладать большим умом, чтобы догадаться, что это за цена.
Промышленные алмазы – вот во что обойдутся покупателю разработанные в Пенемюнде приборы. И это опять же просто какое-то безумие. По причинам, в которые нет особого смысла вдаваться, Германия испытывала острейшую нужду в алмазах. А союзники в силу вполне понятных причин столь же остро нуждались в сверхвысотных навигационных системах.
Оставалось лишь вынести окончательный вердикт по сделке между врагами в наиболее напряженный момент в самой жестокой войне в истории человечества.
Безумие! Безумие, никак не укладывающееся в голове. Генерал Алан Свенсон подумал о том, что не его вина в происходящем. Он понимал это… осознавал…
Послышался бой часов, возвестивший о том, что прошло еще пятнадцать минут. Тут и там в небольших, как казалось издали, окнах, проглядывавших сквозь полумрак бетонных громад, стали зажигаться огни. Темный только что небосвод окрасился в предрассветный сероватый пурпур. И наверху уже можно было различить плывшие неспешно кучевые облака.
Плывшие на огромной высоте.
Свенсон отошел от окна и сел на диван возле камина. Двенадцать часов назад… одиннадцать часов и сорок пять минут, чтобы быть точным… он предпринял первый шаг…
Он переложил всю вину за последствия безумного по сути своей замысла на тех, кто и впрямь заслуживал этого. На людей, из-за которых и сложилась нынешняя тупиковая ситуация. На особ, чьи плутни и аферы поставили под угрозу срыва операцию «Повелитель».
Он приказал Говарду Оливеру и Джонатану Крафту быть у него в шесть часов. Приказал ровно двенадцать часов пятнадцать минут назад. Позвонив им накануне, он дал обоим ясно понять, что не потерпит более никаких уверток с их стороны. Если у них возникнут какие-то трудности с транспортом, он поможем им. Но, что бы там ни было, точно в шесть они должны быть непременно в личных его апартаментах в городе Вашингтоне.
В противном случае он выведет их на чистую воду.
И они действительно прибыли ровно в шесть, что подтвердил глухой бой каминных часов. Свенсон знал, что они сделают все, что он скажет. Люди, подобные Оливеру и Крафту – особенно последнему, – не отличаются пунктуальностью, если только не испытывают страх: такого понятия, как культура поведения, для них, вне сомнения, не существует.
Процедура совершения сделки была предельно проста.
Прежде всего следовало позвонить в Женеву человеку, в обязанности которого входило свести вместе представителей обеих сторон, как только он услышит произнесенный по телефону пароль, и в случае необходимости находиться при них в качестве переводчика. Предполагалось, что одна из сторон, названная условно второй, имела доступ к сверхточным высотным навигационным системам. Первая же сторона, в свою очередь, знала, каким образом произвести транспортировку промышленных алмазов, и, вполне вероятно, сама могла бы взять на себя заботу об этом. Операция должна была начаться с получения соответствующей продукции с расположенных в окрестностях Йоханнесбурга копей компании «Кенинг».
Собственно, вот и вся информация, которой обладали они, Оливер с Крафтом.
Свенсон настоятельно посоветовал им немедленно приступить к операции в соответствии с имеющейся у них информацией.
Если же они завалят это дело, то военный департамент вынужден будет предъявить как им лично, так и представляемым ими корпорациям исключительно серьезные обвинения в мошенничестве, связанном с выполнением полученных от государства военных заказов.
После подобного заявления генерала в кабинете воцарилась мертвая тишина. Оливеру и Крафту потребовалось немало времени, чтобы до конца осознать суть услышанных ими слов и разобраться в сокрытом в них смысле.
Затем Свенсон объяснил им мягко, подтверждая наихудшие их опасения, что в Женеву нельзя отправлять никого, с кем был бы лично знаком он, генерал. Или кто-либо еще из военного департамента, связанный с одной из их компаний. Это – непременное условие.
Встреча в Женеве будет пробным шаром. И посему в Швейцарию следует направить человека, сведущего в подобного рода делах и к тому же, что тоже нелишне, умеющего распознавать подвох. Понятно, что таким требованиям мог отвечать лишь тот, кто и сам был бы не прочь прибегнуть при случае к обману.
Им будет нетрудно подыскать такое лицо. Подобных типов немало в тех сферах, в которых вращались они, и, несомненно, Оливер с Крафтом должны были знать многих из них.
И они действительно знали. И, зная, остановили свой выбор на бухгалтере Уолтере Кенделле.
Свенсон взглянул на каминные часы. Было двадцать минут седьмого.
Почему время так медленно тянется? И почему бы, с другой стороны, ему и вовсе не остановиться? Почему бы не светить всегда солнцу? Чтобы не было этих тяжелых, тягостных ночей. Через час он отправится в свой офис и подготовит все для поездки Уолтера Кенделла в нейтральную Швейцарию. Все документы, связанные с поездкой, он сложит в папку. Приказы будут без подписей, с одним лишь штампом «Фэрфакса». Как обычно при выполнении секретных операций.
«О боже, – подумал Свенсон, – как было бы хорошо не участвовать в этом деле».
Но он знал, что это, увы, невозможно. И что рано или поздно ему придется все же взглянуть правде в лицо и дать себе отчет в том, на что он пошел.
Глава 8
6 декабря 1943 года Баскония, Испания
Он пробыл в этой лежавшей к северу от Португалии области восемь дней. Сполдинг не рассчитывал на столь длительное пребывание в здешних краях, однако у него не было выхода: произошло то, чего он никак не ожидал… Обычный, как казалось вначале, побег – на этот раз двух диссидентов-ученых из Рурской долины – обернулся на деле в нечто иное.
Ученые, сами не зная того, выступили в роли приманки. Приманки, подброшенной противникам рейха гестапо. Проводник, который «помог» им бежать из Рура, не имел никакого отношения к немецкому подполью: он был сотрудником гестапо.
Чтобы окончательно убедиться в этом, Сполдингу потребовалось три дня. Хотя гестаповец был одним из опытнейших противников, с которыми приходилось сталкиваться Дэвиду, он тем не менее допустил ряд промахов, наведших Сполдинга на мысль, что с ролью проводника этот человек справлялся далеко не блестяще. И как только Дэвид удостоверился в своей правоте, ему тотчас же стало ясно, как действовать дальше.
На протяжении пяти дней он вел своего попутчика-псевдоподпольщика через холмы и ущелья все дальше на восток, в направлении Сьерра-де-Гуары, отклоняясь от хоженых тайных троп миль на сто. Время от времени Сполдинг заходил в уединенные деревни, делая вид, что «совещается» со своими людьми. На самом же деле это были, как знал он, фалангисты, не подозревавшие, впрочем, с кем их свела судьба. И вот их-то и выдавал Дэвид гестаповцу за партизан. Продвигаясь по проселочным дорогам к низовьям реки Гуайярдо, он объяснял гестаповцу, что это – те самые тайные пути, которые используют антифашисты при побегах. В действительности же использовавшийся партизанами секретный маршрут вел на запад, к побережью Атлантического океана, а не к Средиземному морю, как полагали немцы. Данное заблуждение и обусловило в первую очередь столь успешную деятельность действовавшей в Пиренеях агентурной сети. Сполдинг, не собираясь их в этом разубеждать, дважды отправлял нациста в город за съестными припасами. И оба раза, следя незаметно за гестаповцем, он наблюдал, как тот заглядывал в здания, где, судя по торчавшим из-под крыш толстым проводам, имелся телефон.
Таким образом, дезинформация поступала в Германию. А на это не жалко и пяти лишних дней. Немецкая авиация месяцами будет заниматься ведущими на восток «тайными путями», что делает относительно безопасным использование маршрутов, идущих в противоположном, западном направлении.
Однако такая игра не могла продолжаться до бесконечности. Дэвид уже добился, чего хотел. И намеревался теперь отправиться в Ортегал, на берег Бискайского залива, где его ждали другие дела.
От маленького костерка остались одни красные угли. Ночь между тем стояла холодная. Сполдинг посмотрел на часы. Было два часа утра. Он выдвинул «подпольщика» в дозор, подальше от света костра. Туда, где не было видно ни зги. И предоставил гестаповцу достаточно времени, чтобы тот, оставшись один, смог бы попытаться осуществить наконец свой план. Но немец спокойно стоял на посту и, судя по всему, предпринимать чего-либо не собирался.
Пусть так, размышлял Дэвид, возможно, он не столь опытен, как казалось ему. Или информация, полученная им, Сполдингом, от своих людей, не отличалась точностью. Во всяком случае, он до сих пор не заметил ни одного отряда немецких солдат – скорее всего, из альпийских стрелков, – которые давно уже должны бы спуститься с гор, чтобы забрать агента гестапо. А заодно и захватить его, Сполдинга. Дэвид подошел к скале, за которой укрылся немец.
– Отдохни немного. Я сменю тебя.
– Danke, – облегченно вздохнув, проговорил тот. – У меня живот разболелся. Я возьму лопату и отойду в сторону.
– Иди в лес. Сюда ведь забредают пощипать травку дикие животные, и они могут учуять тебя.
– Понятно. А ты, вижу, продумываешь все в тончайших подробностях.
– Точнее, пытаюсь делать так.
Немец вернулся к потухшему костру и, достав из вещевого мешка саперную лопатку, направился в опоясывавший луг лес. Наблюдая за ним, Сполдинг еще раз убедился, что первое впечатление его не обмануло. Нет, гестаповец был опытен. Нацист не забыл, что шесть дней назад двое ученых из Рура исчезли ночью как раз в тот момент, когда он вздремнул. Дэвид заметил тогда ярость в глазах агента гестапо и знал точно, что в данный момент этот ублюдок вновь прокручивал в своем сознании события той ночи.
Если Сполдинг правильно оценил ситуацию, то гестаповец подождет с часик, наблюдая, не попытается ли Дэвид установить контакт с невидимыми в темноте партизанами, и только тогда подаст сигнал альпийским стрелкам. И те тотчас же выйдут из леса. С карабинами наизготове.
Гестаповец допустил явную промашку. Он слишком легко согласился с советом Сполдинга отправиться в лес, не выразив при этом никаких сомнений по поводу его замечаний относительно диких животных, которые забредают якобы на луг пощипать травку и могут учуять присутствие здесь человека.
Между тем, спустившись в эту низину еще при свете дня, они оба могли убедиться, что перед ними в окружении леса простерлась покрытая чахлой травой заболоченная пустошь с торчавшими кое-где голыми скалами. Так что сюда никто не забредет никогда в поисках пищи, даже непритязательные горные козы.
И к тому же не было ветра, который мог бы донести до диких животных запах человека. Ночь, конечно, стояла холодная, воздух же был недвижим.
Будь на месте этого агента настоящий, опытный проводник, он, несомненно, возразил бы Дэвиду, подняв его на смех, и отказался бы идти в погруженный во мрак лес. Но гестаповец поступил по-иному, тотчас воспользовавшись предоставившейся ему столь своевременно возможностью связаться со своими.
Если только и впрямь нацист должен был с кем-то вступить в контакт. Но об этом он, Дэвид, узнает через несколько минут.
Увидев, что гестаповец скрылся в лесу, Сполдинг подождал полминуты и затем опустился на землю и пополз вдоль скалы.
Обогнув ее, он еще прополз тридцать пять – сорок футов по травостою и, приподнявшись, побежал, пригнувшись, к лесу. Согласно его расчетам, немец должен был находиться ярдах в шестидесяти от него.
Войдя в лесную чащобу, Дэвид, ступая бесшумно, стал приближаться к нацисту. И хотя того еще не было видно, он знал, что сейчас обнаружит его.
И он не ошибся. Немец подал кому-то сигнал: зажег спичку и тут же погасил ее.
Затем пошла в ход еще одна спичка, но она горела уже дольше – несколько секунд, после чего гестаповец, дыхнув на нее, потушил огонек.
Из глубины леса было подано два коротких ответных сигнала. Опять же с помощью спичек. Зажженных в двух разных местах.
Дэвид прикинул расстояние, отделявшее его от соратников агента гестапо. Выходило что-то около сотни футов. Немец, боясь заблудиться в незнакомом ему лесу в Стране Басков, предпочел стоять, где стоял, поджидая, когда связные сами подойдут к нему. Увидев, что те и в самом деле направляются к немцу, Сполдинг бесшумно, не нарушая ночной тиши, подполз поближе к «подпольщику».
Затаившись в кустарнике, он услышал шепот. Разобрать удалось лишь отдельные слова. Но и этого было достаточно.
Выбравшись быстро из леса, он подбежал к скале и вынул из куртки маленькое сигнальное зеркало. Поймав им свет луны, просигналил в юго-западном направлении пять раз подряд и, спрятав зеркальце в карман, стал ждать.
Ожидание, знал он, не затянется.
И не ошибся.
«Проводник» вышел из леса, держа лопату и с сигаретой во рту. Было еще довольно темно. Тяжелые облака то и дело закрывали луну, погружая землю в непроглядную тьму. Сполдинг отделился от скалы и коротко свистнул, подзывая гестаповца.
– Что случилось, Лиссабонец? – спросил тот, подойдя к Дэвиду.
Сполдинг произнес спокойно два слова. Только два слова:
– Heil Hitler!
И ударил нациста коротким штыком в живот. Смерть наступила мгновенно.
Тело тяжело осело на землю. И ничто не нарушило тишь. Чтобы не было слышно предсмертного хрипа, Дэвид зажал немцу рот.
Покончив с гестаповцем, Сполдинг побежал по траве к опушке леса, но вошел в него чуть левее, чем в прошлый раз. И, пройдя еще немного, остановился неподалеку от того места, где немец совсем недавно разговаривал со своими двумя сообщниками. Из-за туч выглянула внезапно луна и осветила всю поляну. Дэвид вжался в листья папоротника. Несколько секунд он лежал неподвижно, прислушиваясь. Вроде бы все спокойно. Поблизости – никого.
Луна вновь скрылась за облака. И опять мрак сгустился. Разглядеть в такой темноте труп немца, лежащего на лугу, было невозможно. Для Дэвида это имело большое значение.
Если альпийские стрелки и находились в лесу, то уж никак не на опушке. И что бы там ни было, пока что в их планы не входило спускаться в низину.
Они выжидали. Выжидали, собираясь группами где-то в других местах.
Или же просто ждали, оставаясь на месте.
Сполдинг встал на четвереньки и быстро пополз в западном направлении сквозь непролазный, как казалось, кустарник. Осторожно отодвигая преграждавшие путь ветки, чтобы не вносить дисгармонии в обычный шум ночного леса, он достиг того места, где трое людей совещались несколько минут назад. Там он никого не заметил. И не услышал ничего подозрительного. Дэвид достал из кармана спичечный коробок и вытащил две спички. Зажег одну из них и тотчас же задул. Затем зажег вторую, подержал ее пару-другую секунд и только потом погасил.
Из глубины леса, футах в сорока к северу от Сполдинга, подали ответный сигнал. Все той же вспышкой спички.
И почти одновременно Дэвид увидел вторую вспышку. В пятидесяти-шестидесяти футах к западу от себя.
И более – ничего.
Но и того, что заметил он, было достаточно.
Сполдинг быстро пополз в глубь леса. На северо-запад. Он прополз не более пятнадцати футов и прижался к стволу поваленного дерева.
Он ждал. И, ожидая, достал из кармана куртки тонкую, короткую, гибкую проволоку. На каждом конце проволоки были деревянные ручки. Появился немецкий солдат. Слишком много шума для альпийского стрелка, подумал Дэвид. По-видимому, немец спешил, встревоженный неожиданной командой вновь выйти на связь. Из этого Сполдинг сделал вывод: убитый им гестаповец стоял во главе операции. Это же значило, в свою очередь, что отряд, ожидая дальнейших распоряжений, не сдвинется с места. Не сдвинется до тех пор, пока кто-то не проявит личной инициативы и не возьмет командование группой на себя.
Впрочем, об этом не было времени думать. Немецкий солдат уже шел мимо поваленного дерева.
Держа в руках проволоку, Дэвид молча прыгнул на солдата. Петля скользнула по шлему врага и впилась ему в шею, намертво войдя в его плоть.
И снова – ни звука. Лишь глухой выдох.
Выдох, который Дэвид Сполдинг слышал уже столь много раз, что перестал реагировать на него. Как и думать о подобных вещах по завершении очередного дела.
Вокруг было тихо.
Но недолго. Внезапно Сполдинг услышал, как кто-то раздвигает ветки, пробираясь неизвестным, новым для него путем. Человек этот явно спешил, как и тот, чье мертвое тело лежало сейчас недвижно у ног Дэвида.
Сполдинг спрятал окровавленную проволоку в карман и, достав короткий штык, засунул его за пояс. Он знал: спешить некуда. Третий солдат будет ждать. Ждать, недоумевая и, возможно, испытывая страх… Последнее, однако, не обязательно, если он и впрямь альпийский стрелок. Ведь альпийские стрелки – особого рода солдаты. Они не уступали в жестокости гестаповцам. Ходили слухи, что их использовали преимущественно для проведения карательных операций. Это были настоящие роботы, способные подолгу скрываться в горных ущельях, невзирая на холод, пока не поступит приказ приступить к операции, в ходе которой они смогут вовсю проявить свой садизм.
В отношении этих выродков Дэвиду все было ясно. Альпийские стрелки заслуживают того, чтобы убивать их без тени сожаления.
Убрать еще одного для Сполдинга не составит труда. И он шагнул вперед, держа штык наготове.
– Wer?.. Wer ist dort?[900] – послышался в темноте встревоженный шепот.
– Hier, mein Soldat[901], – ответил Дэвид и вонзил штык немцу в грудь.
Партизаны спустились с холмов. Их было пятеро: четыре баска и один каталонец. Предводителем был баск, коренастый и сильный.
– Ну и прогулочку вы нам устроили, Лиссабонец! Временами мы думали, уж не сошли ли вы с ума. Матерь божия, нам же пришлось пройти с сотню миль!
– Поверьте мне, отныне тот же путь будут проделывать и немцы, и многократно, а не один лишь раз, как вы. Что там творится на севере?
– Мы обнаружили отряды альпийских стрелков, человек по двадцать. Размещены через каждые шесть километров, до самой границы. Что ж, мы так и позволим им сидеть в своих гнездах?
– Нет, – ответил Сполдинг. – Мы уничтожим их. Всех, кроме троих. Им мы позволим уйти. Пусть они расскажут гестапо то, что нам надо.
– Не понял.
– А тебе и не надо понимать. – Дэвид подошел к затухшему костру и затоптал угли. Ему надо быть в Ортегале. Это все, о чем он мог думать сейчас.
Но оказалось, что ему предстоит еще разговор. Командир партизан подошел к Дэвиду и, мрачно глядя на него, произнес взволнованно:
– Мы думаем, вы должны знать. Нам рассказали, как эти свиньи вышли на нас. Восемь дней назад.
– О чем ты? – Сполдинг был раздражен. Когда отдавались какие-то распоряжения, касавшиеся его деятельности в северном крае, то всегда учитывалась степень риска, связанного с их выполнением. Поэтому все сообщения должны были поступать к нему исключительно в письменном виде, разговаривать же о чем-то подобном он не желал. И сейчас он хотел только спать. Чтобы, выспавшись, отправиться в Ортегал. Однако у баска был озабоченный вид. Что-то, видать, случилось. И Дэвид решил выяснить все до конца.
– Рассказывай же, амиго.
– Мы вам раньше не говорили. Опасались, что гнев может толкнуть вас на какое-нибудь неосторожное действие.
– В чем же дело? Что там стряслось?
– Видите ли, Бергерон…
– Неужто?..
– Да, именно так. Они взяли его в Сан-Себастьяне. Они не сломили его, хотя истязали. Мучили целых десять дней… Били током в его интимные места, применяли другие изощренные пытки. Например, делали ему подкожные инъекции. Нам сказали, что он умер, плюнув им в лицо.
Дэвид молча смотрел на баска. Он обнаружил, что сообщение не взволновало его. Не взволновало ничуть. И данное обстоятельство встревожило Сполдинга… Послужило своего рода предостережением: следи за собой. Он обучал Бергерона. Немало времени провел с ним в горах. Часами беседовали они задушевно о различных вещах, как обычно делают это люди, оказавшись одни. И не раз сражались бок о бок. Дэвид знал, что Бергерон мог отдать за него жизнь. Он был настоящим другом, самым близким Сполдингу человеком в этом северном крае.
Два года назад известие о гибели друга вызвало бы в нем неистовый гнев. Он бы кричал, бился о землю и рвался отомстить любым способом.
Год назад он бы отошел прочь от человека, принесшего ему столь печальную весть, чтобы побыть хоть немного наедине с самим собой. Попытаться осмыслить услышанное… И пусть ненадолго погрузиться в воспоминания, связанные с другом, пожертвовавшим своей жизнью ради общего дела.
Однако сейчас он не испытывал никаких чувств.
Ровным счетом – ничего.
А это страшно – чувствовать, что не чувствуешь ничего.
– Больше никогда так не делай, ничего не скрывай от меня, – сказал он баску. – Я должен все знать. И не бойся, что я совершу вдруг безрассудный поступок.
Глава 9
13 декабря 1943 года Берлин, Германия
Иоганн Дитрихт расположился на кожаном стуле перед столом Альтмюллера. Стрелки часов показывали уже двадцать два тридцать, а он еще не ужинал: не было времени. К тому же полет из Женевы на «мессершмитте» утомил его. Он был совершенно разбит и измучен, о чем и пытался уже несколько раз намекнуть помощнику министра.
– Мы ценим все лишения, которые вы претерпели ради общего дела, господин Дитрихт. И огромную услугу, которую вы оказали родине, – говорил вкрадчиво Альтмюллер. – Я отвлеку вас еще на несколько минут, а потом доставлю, куда пожелаете.
– В приличный ресторан, если найдется хоть один открытый в этот час, – сказал раздраженно Дитрихт.
– Извините, что задерживаю вас, лишая приятного вечера, вкусной еды, вина и хорошей компании. То есть всего того, что вы вполне заслужили… Но не огорчайтесь: в нескольких милях от города имеется неплохая гостиница. Круг клиентов там ограничен, в основном это молодые летчики, только что окончившие военное училище. Кухня превосходная.
Альтмюллер был прекрасно осведомлен об образе жизни и склонностях Дитрихта. Но Дитрихт был слишком важной птицей в промышленной элите, поэтому ему старались угождать все. Герр Альтмюллер не был исключением.
Иоганн Дитрихт не счел нужным поблагодарить Альтмюллера за заботу о нем: баловень судьбы, он считал подобное отношение к своей особе чем-то само собой разумеющимся. Его всегда и везде ублажали. Он был важной персоной, и остальные – люди помельче в его представлении – старались вовсю угодить ему. То же делал сейчас и герр Альтмюллер.
– Неплохая идея. Мне так необходимо расслабиться. День был ужасный. Как, впрочем, и предыдущие дни.
– Может, у вас есть свои предложения?..
– Нет-нет, я воспользуюсь вашим советом… А теперь займемся делом.
– Отлично. Обсудим кое-какие детали, чтобы избежать ошибок… Как американец воспринял предложение о Буэнос-Айресе?
– Он аж подпрыгнул. Мерзавец, видно по всему. В глаза никогда не смотрит, но знает, что говорит. Меня буквально все в нем раздражало: не только то, как он держал себя, но и манера одеваться, и даже его ногти. В общем, отвратительнейший тип!
– Понятно. Но, может, вы не совсем правильно его поняли?
– Я владею английским в совершенстве, понимаю даже нюансы. Он был очень доволен. Во-первых, это место находится в тысячах миль от Германии и, во-вторых, контролируется, пусть и формально, американцами.
– Мы предвидели такую реакцию. А у него имеются официальные полномочия на ведение подобных дел?
– Само собой. В этом нет никакого сомнения. Несмотря на свой непрезентабельный, неряшливый вид, он – птица важная, из тех, кто принимает решения. Изворотлив, бесспорно. Но что бы там ни было, главное для него сейчас – совершить сделку с нами.
– Обсуждали ли вы хотя бы в самых общих чертах, как оценивают ее наши контрагенты?
– Разумеется! Кенделл говорил без разных там обиняков или двусмысленностей. Как я понял, для него данная акция – обычная финансовая операция. Ничего сложного, все просто и ясно. Я уверен, что в разговоре со мной он не лукавил, когда касался лишь практических аспектов нашего партнерства и оперировал при этом только цифрами. Не думаю, что у него были какие-то задние мысли. Во всяком случае, у меня нет никаких оснований сомневаться в его искренности.
– Мы так и предполагали. А Райнеман? Он им подходит?
– Они ничего не имеют против него. Чтобы устранить возможные подозрения в наш адрес, я прямо заявил о том, что мы идем на определенный риск, имея дело с этим человеком: ведь как-никак ему пришлось в свое время покинуть Германию. Однако для Кенделла куда больший интерес представляет тот факт, что Райнеман сказочно богат.
– А теперь поговорим о сроках. Здесь все должно быть четко и ясно. И поэтому нам не мешало бы уточнить кое-какие детали. Любая ошибка с моей стороны может испортить все дело. Как я понял вас, у американца имеются определенные прикидки относительно того количества карбонадо и борта, которое мы рассчитываем получить…
– Да-да, конечно, – перебил Альтмюллера Дитрихт, как поступают обычно дети, когда им не терпится что-то сказать. – И все же у него не было ни малейшего представления о подлинных наших потребностях в этих материалах. Я, понятно, запросил максимум. И поставил условием сокращение сроков поставки означенных грузов. Было оговорено также, что товар будет доставляться нам непосредственно с места добычи алмазов: брать эти минералы со складов довольно рискованно.
– Я не уверен в том, что мне тут все ясно. Как бы не попасть нам впросак.
– Наши партнеры оказались в исключительно сложном положении из-за собственных же мер безопасности. Согласно сведениям, полученным нами месяц назад, хранилища промышленных алмазов находятся под неусыпным надзором. Чтобы вынести хотя бы один килограмм, требуется дюжина подписей. И понятно, изъятие нужного нам количества не останется незамеченным.
– Таковы уж недостатки демократической системы. Даже мелкие чиновники могут совать всюду нос. И никто не в силах воспрепятствовать им, коль скоро их облекли властными полномочиями. Глупость какая-то.
– Кенделл заметил между прочим, что запасы в хранилищах трогать не следует ни при каких обстоятельствах: это вызовет слишком много вопросов и к тому же сразу станет известно слишком большому числу людей. В службе безопасности, курирующей подобного рода складские помещения, полным-полно мастеров своего дела, от которых ничто не укроется.
– Нам придется согласиться с нашими партнерами, – сказал Альтмюллер, поскольку и сам пришел к тому же выводу независимо от того, что услышал от Дитрихта. – Согласно нашим расчетам, доставка груза в место назначения должна быть произведена в срок от четырех до шести недель. Но нельзя ли как-нибудь сократить его?
– Можно. Если мы захотим сами заняться извлечением алмазов непосредственно из породы.
– Это исключено. К чему нам лишние тонны ничего не стоящего груза, которые уйдут затем в отходы? Мы должны получить от наших партнеров уже чистый продукт.
– Естественно. Я так и сказал об этом в Женеве.
– Мне кажется, они просто тянут время. Я должен, герр Дитрихт, подумать над тем, что узнал от вас. Кое-что в позиции противной стороны смущает меня, представляется несообразным. Тем более что этот Кенделл, судя по вашим словам, хитрая бестия.
– Да, это так. И вместе с тем он стремится заключить с нами сделку. В разговоре со мной американец прибегнул к аналогии, подтверждающей искренность его слов. Он сказал, что они столкнулись с той же проблемой, какая встала бы и перед вором, если бы тот забрался вдруг в подвалы Национального банка в штате Кентукки и попытался вынести оттуда ящики со слитками золота… Кстати, мы уже твердо решили провернуть это дело?
– Вроде бы. Нашему агенту в Женеве сообщат имя того человека в Буэнос-Айресе, с кем мы должны поддерживать связь?
– Да. Через три или четыре дня. Кенделл полагает, что это будет ученый Спинелли. Специалист по гироскопам.
– Думаю, надо навести о нем справки. Он итальянец?
– Совершенно верно. И в то же время – гражданин Соединенных Штатов.
– Ясно. Так оно и должно было быть. Приборы – вещь тонкая. И чем еще предстоит нам заняться, так это проверкой и перепроверкой всех и каждого, задействованного в операции, пока наконец все не будет уже позади. В общем, рутинная работа, ритуал своего рода.
– Для вас – возможно, но не для меня. Я умываю руки. Хватит и того, что я положил начало. Уже внес в это дело свой вклад, и к тому же, полагаю, немалый.
– Разумеется, разумеется. Не сомневаюсь, что вы оправдали доверие фюрера, выполнив с честью возложенную на вас миссию. Надеюсь, вы никому не говорили о своей поездке в Женеву?
– Ни одной живой душе. Я не обману фюрера. Он это знает. Как не обманывали его и мой отец со своим братом, моим дядей. Дитрихты – люди преданные до конца.
– Фюрер не раз говорил об этом. Итак, мы с вами обговорили все, mein Herr.
– Вот и отлично! У меня вконец расшатаны нервы!.. Я принимаю ваше предложение насчет ресторана. Возьмите заботу о нем на себя, а я тем временем вызову по телефону свою машину.
– Как вам угодно. А может, будет проще, если вас доставит туда мой личный шофер? Я уже говорил вам, там нечто вроде закрытого клуба. Шофер, молодой парень, знает, как все устроить. – Альтмюллер взглянул на Дитрихта. Их глаза встретились на короткое мгновение. – Фюрер будет огорчен, если узнает, что я чем-либо вам не угодил.
– Хорошо, я согласен. Так и в самом деле проще. Не будем же расстраивать фюрера.
Дитрихт выбрался из своего кресла. Альтмюллер тоже поднялся и подошел к нему.
– Благодарю, господин Дитрихт, – сказал помощник министра, протягивая руку. – Придет время, и все узнают о вашем выдающемся подвиге. Вы подлинный герой рейха, mein Herr. Для меня большая честь быть знакомым с вами. Адъютант проводит вас к машине. Шофер уже ждет.
– Замечательно! До свидания, господин Альтмюллер!
Иоганн Дитрихт вышел вразвалочку. И тотчас же Франц нажал кнопку на своем столе.
К утру Дитрихт будет уже мертв. И если кто-то и отважится говорить об этом ужасном, загадочном событии, так только шепотом.
Дитрихта, которому не повезло на сей раз, должны непременно убить.
И тогда не останется ни одной нити, которая связывала бы переговоры в Женеве с правителями рейха. А заправлять всем в Буэнос-Айресе будут отныне Эрих Райнеман и бывшие его собратья по бизнесу в немецкой промышленности.
Он же, Франц Альтмюллер, тут ни при чем.
Истинный руководитель операции предпочтет и впредь укрываться в тени.
15 декабря 1943 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Свенсону не по душе были методы, к которым приходилось порой прибегать. Все это, чувствовал он, лишь начало нескончаемой цепи обманных ходов, которые претили ему, как человеку, не склонному к нечистой игре. И хотя в ловкости он, возможно, и не уступал искушеннейшим в грязных делах махинаторам, то обстоятельство, что генерал принял участие в сомнительной сделке, объяснялось исключительно его верностью долгу, требовавшему от него определенных жертв, но никак не присущими ему внутренними качествами.
А методы и впрямь не отличались благородством. Взять хотя бы слежку за людьми, не подозревающими даже, что они денно и нощно находятся «под колпаком». За ними неустанно надзирают, ловят каждое их слово. А те между тем совершенно свободно, без всякой опаски выражают свои мысли, чего, понятно, не стали бы делать, если бы знали, что глаза и уши – буквально повсюду и все, что они говорят, с помощью подслушивающих устройств записывается тотчас на пленку. Такого рода работой должны заниматься принадлежащие к иному миру лица. Вроде Эдмунда Пейса. Но никак не он, генерал Свенсон.
У этих людей было все, что им требовалось для успешной работы. Для конфиденциальных встреч в распоряжении военной разведки имелись специально оборудованные помещения, разбросанные по всему Вашингтону, и к тому же в самых неожиданных местах. Пейс дал Свенсону целый список таких «уголков», и тот выбрал отель «Шератон». Четвертый этаж, номер 4М. Из двух комнат, как значилось в перечне апартаментов. В действительности же там имелась еще одна, третья по счету, комната, но о ней знали не многие. От остальных двух помещений ее отгораживала стена с зеркалами одностороннего обзора, позволявшими наблюдать за всем, что происходило снаружи. В потайном закутке, на полках под обзорными зеркалами, размещались магнитофоны. Усилители доносили внутрь речь из наружных комнат практически без всяких помех. Правда, написанные в легких, пастельных тонах картины импрессионистов, прикрывавшие и в спальне, и в гостиной обзорные зеркала, должны были, казалось бы, мешать визуальному наблюдению за номером. На самом же деле они ничему не мешали.
Организовать встречу трех человек в этой комнате в «Шератоне» было совсем несложно. Свенсон позвонил Джонатану Крафту, этому представителю «Паккарда», и сообщил ему, что Уолтер Кенделл вылетел из Женевы вскоре после полудня. Занимавший высокий пост генерал напугал своего штатского собеседника тем, что военной разведслужбе, возможно, вздумается прослушивать телефонные разговоры, которые тот будет вести, и затем, с учетом данного обстоятельства, посоветовал Крафту снять номер в одном из отелей в центре города, пользующихся особой популярностью среди деловых людей. Например, в том же «Шератоне».
Крафт старался изо всех сил. Раз высокопоставленный представитель военного департамента рекомендовал ему «Шератон», значит, обращаться надо только в этот отель. И он тотчас заказал там номер, не подумав даже о том, чтобы известить о своем разговоре с генералом Говарда Оливера из «Меридиан эйркрафт».
Крафт выполнил поручение Свенсона, остальное уже – не его забота.
Когда Свенсон встретился с Уолтером Кенделлом спустя час после прибытия этого эмиссара в Вашингтон, то был потрясен неряшливым видом бухгалтера, объяснявшимся отнюдь не долгой дорогой, а исключительно присущей ему неопрятностью. Несобранность его натуры проглядывала не только в манере одеваться, но и в жестикуляции, и в бегающем взгляде. Этот среднего роста человек чем-то напоминал суслика. Казалось странным, что такие люди, как Оливер и Крафт, – особенно Крафт, – могут общаться с Уолтером Кенделлом. По-видимому, они были высокого мнения об этом человеке, подумал Свенсон. Владелец одной из нью-йоркских аудиторских фирм, Кенделл проявлял незаурядный талант аналитика, когда дело касалось финансов. Известно было также, что к услугам этого искуснейшего мастера манипуляции проектами и статистикой прибегали многие компании.
Бухгалтер никому не пожал руки. Он направился прямо к креслу напротив дивана, сел и открыл портфель. Свой доклад Кенделл начал весьма выразительно:
– Этот сукин сын оказался гомиком, клянусь богом!
Затем в течение часа он подробно изложил все, что произошло в Женеве. Обговоренные объемы поставок борта и карбонадо, качественные показатели этих материалов, Буэнос-Айрес, Джан Спинелли, технические характеристики гироскопов и условия их отгрузки и, наконец, посредник, Эрих Райнеман, еврей, находящийся ныне в изгнании, – ничто не было упущено им. Суслик оказался толковым парнем. Его не смутили перипетии переговоров. Он чувствовал себя как рыба в воде.
– Можем ли мы быть уверенными в том, что сделка будет честной? – спросил Крафт.
– Да о чем вы? – состроил гримасу Кенделл и ухмыльнулся, глядя на представителя «Паккарда». – Мы же не дураки, черт возьми!
– Они могут дать нам совсем не то, что нужно, – продолжал Крафт. – Подсунуть какую-нибудь ерунду!
– Он дело говорит, – заметил толстяк Оливер и пожевал губами.
– А мы им взамен отправим ящики битого стекла, не так ли? Вы что думаете, им не приходили в голову подобные мысли?.. Но ни они, ни мы не пойдем на такое. И все по одной и той же причине: над нашими благородными головами навис уже топор палача. Мы не друг друга боимся, а кое-кого пострашнее.
Оливер, сидящий напротив Кенделла, уставился на бухгалтера:
– Там – генералы Гитлера, здесь – военное ведомство.
– Правильно. И мы, и они занимаемся лишь встречными поставками. Во имя господа бога, отчизны и доллара или двух. Как у нас, так и у них ситуация не из легких. Мы не указываем этим чертовым генералам, как следует вести войну, так пусть же и они не учат нас, как поддерживать на должном уровне промышленное производство.
Конечно, мы находимся в неравном с генералами положении. Мы не станем вопить, если они окажутся вдруг незадачливыми стратегами и проиграют сражение. Зато стоит только произойти задержке с поставкой того или иного вида продукции, как эти сукины дети впиваются нам в шею. Разве справедливо такое? Гомик Дитрихт придерживается по данному вопросу той же точки зрения, что и я. Мы должны сделать все, чтобы спасти свою шкуру.
Крафт вскочил с дивана. Он был явно растерян.
– О чем это вы? – произнес он взволнованно. – О каком спасении может идти речь, если мы имеем дело с врагами?
– Кого именно подразумеваете вы под словом «враги»? – Кенделл, не глядя на Крафта, переложил бумаги на колени. – Впрочем, не все ли равно? Дела в общем-то обстоят не так уж и плохо. Кто бы ни победил, каждому из нас перепадет кое-что. И мы понимаем это.
На короткое время наступила тишина. Оливер, не сводя взора с Кенделла, подался вперед.
– Да, мы урвем свой кусок. То, что говорите вы, имеет глубокий смысл.
– Еще бы! – ответил бухгалтер, быстро взглянув на Оливера. – Мы превратим их города в груду развалин, будем бомбить заводы и фабрики до тех пор, пока от них ничего не останется, и, наконец, полностью разрушим транспортную систему, включая железные дороги и автомагистрали. Короче, сделаем все, что сможем. А затем начнем получать дивиденды. И дивиденды неплохие. Я имею в виду те доходы, которые принесут нам наши вложения в восстановление Германии.
– А что, если она победит? – спросил Крафт, стоя возле окна.
– Такого быть не может, – заявил уверенно Кенделл. – Вопрос только в том, сколь велик будет ущерб, понесенный обеими воюющими сторонами. Мы знаем твердо: чем больше будет разрушено, тем больше потребуется средств, чтобы восстановить все, как было. В частности, в той же Англии. И если вы, парни, проявите ловкость, то сумеете воспользоваться теми широкими возможностями, которые появятся после войны.
– Алмазы… – Крафт отвернулся от окна. – На что они?
– Какое это имеет значение? – Кенделл взял листок и что-то записал на нем. – У наших партнеров – аховое положение. Такое же, как, впрочем, и у нас, из-за этих чертовых навигационных систем… Кстати, Говард, у вас состоялся уже предварительный разговор с руководством приисков?
Оливер, придав лицу задумчивое выражение, замигал глазами.
– Да. Я связался с «Кенингом». С представительством этой компании в Нью-Йорке.
– И что же вы сказали им?
– Только то, что предмет наших переговоров должен храниться в глубокой тайне. И что действуем мы с санкции военного департамента. Непосредственно за нами стоит ведомство Свенсона, хотя и его не во все посвятили.
– Ну и как, купились они на это? – спросил бухгалтер, продолжая писать.
– Я сказал, что деньги они получат вперед. А это как-никак не один миллион. Мы встречались в «Бэнкерс-клубе».
– Выходит, они купились все же, – констатировал Кенделл.
– Уолтер, – вновь заговорил Оливер, – вы рассказали о наших делах Спинелли. Мне не нравится это. Он не из тех, на кого можно положиться.
Кенделл перестал писать и посмотрел на представителя «Меридиана».
– Я не собирался говорить ему что-либо такое. Сказал только, что мы намерены приобрести чертежи приборов и что перед тем, как мы заплатим за них, он должен проверить их аутентичность.
– Все равно это не дело. Его нельзя отрывать от той работы, которой он занимается в данный момент. Во всяком случае, сейчас. Чтобы не было лишних вопросов. Найдите-ка лучше кого-нибудь еще.
– Я понимаю вас. – Кенделл отложил карандаш и дотронулся до кончика носа, как делал всегда, когда погружался в мысли. – Подождите-ка минутку… Кажется, есть кое-кто. В Пасадене. Отъявленный мерзавец, но дело свое знает. – Бухгалтер чуть не поперхнулся от смеха. – С ним, правда, не поговоришь… Я хочу сказать, что он не может разговаривать.
– Он что, не в своем уме?
– Не без проблем, но он гораздо лучше, чем Спинелли, – ответил Уолтер, дописывая что-то на клочке бумаги. – Я позабочусь об этом… но не бесплатно.
Оливер пожал плечами:
– Включите это в статью дополнительных расходов. Что еще?
– Мы должны иметь кого-то в Буэнос-Айресе. Кто стал бы поддерживать связь с Райнеманом и обговорил с ним все детали предстоящей операции.
– И кто же, по вашему мнению, смог бы представлять там наши интересы? – спросил Крафт, сцепив в волнении руки.
Бухгалтер ухмыльнулся, обнажая желтые зубы.
– Уж не вздумалось ли вам самому взяться за выполнение этой миссии? Вы вполне подошли бы на эту роль: вид у вас как у заправского священника.
– Боже храни, конечно же, нет! Я просто… нет! Я просто…
– Сколько вы требуете, Кенделл? – вмешался Оливер.
– Больше, чем вам хотелось бы заплатить, но, думаю, у вас нет выхода. Постараемся переложить все на Дядюшку Сэма. Я же со своей стороны сделаю все, что смогу, чтобы спасти вас.
– Полагаю, вам это удастся.
– В Буэнос-Айресе полно военных. Пусть же Свенсон подберет кого-либо из них.
– Он не станет впутываться в это дело, – заметил торопливо Оливер. – Он человек особенный. И ему неприятно само ваше имя.
– Ну и черт с ним, раз так. Но этому Райнеману нужны определенные гарантии. Я прямо заявляю вам об этом.
– Свенсону не по душе придется вся эта затея, – проговорил Крафт громко и решительным тоном. – Мы же, в свою очередь, не хотим раздражать его.
– Да шут с ним, с этим дерьмом! Видите ли, боится запачкать мундир!.. Коли так, не станем пока что трогать его. Дайте мне время: я должен кое-что уточнить. Может, мне удастся придумать что-нибудь такое, чтобы он, несмотря ни на что, вышел сухим из воды, не замарав своей чести. Не исключено, например, что ему будет спущен сверху соответствующий приказ. Не без моего, конечно, участия.
Он не желал запятнать честь мундира…
Как хотелось бы того Кенделлу, мистеру Кенделлу, подумал Свенсон, подходя к лифту.
Но остаться чистеньким теперь не удастся. Хочешь не хочешь, а ему придется запачкать мундир. Появление на сцене человека по имени Эрих Райнеман не оставляет иного выхода.
Гитлер допустил просчет в отношении Райнемана. Об этом знали в Берлине. Как знали и в Лондоне, и в Вашингтоне. Райнеман был человеком, превыше всего ставившим власть – финансовую, политическую, военную. И считал, что она непременно должна быть сосредоточена в одних руках. Что же касается личных его планов, то он вполне определенно стремился занять ведущее положение в верхнем эшелоне властных структур.
То же, что он еврей, – чистейшая случайность. И после войны это уже не будет иметь никакого значения.
Как только окончится война, к Эриху Райнеману обратятся с просьбой вернуться на родину. Это будет продиктовано необходимостью возрождения германской промышленности на жалких руинах, оставшихся от нее. И подкреплено соответствующим требованием со стороны финансовых воротил мирового масштаба.
Райнеман снова выйдет на международный рынок, но более могущественным, чем прежде.
Для этого ему нет никакой необходимости заниматься сомнительными делами в Буэнос-Айресе.
Которые, однако же, еще более укрепили бы его позиции, дав ему в руки козырные карты.
Сам тот факт, что он знает о сделке, не говоря уже о личном участии Райнемана в операции, предоставляет в его распоряжение необычайной силы оружие, которое он сможет в случае чего использовать против любой из сторон и против любого правительства замешанных в этой махинации стран.
Прежде всего – против Вашингтона.
Райнеман должен быть уничтожен.
После завершения сделки.
И уж это одно обуславливало необходимость для Вашингтона иметь в Буэнос-Айресе своего человека.
Глава 10
16 декабря 1943 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Высших офицеров «Фэрфакса» редко тревожили вызовами в столицу, и полковник Эдмунд Пейс недоумевал, зачем он понадобился начальству.
Лишь стоя перед столом генерала Свенсона, Пейс начал догадываться о причине столь срочного вызова. Инструкции генерала были краткими, но содержательными. Пейс должен был востребовать множество составленных разведслужбой дел, хранившихся в десятках кабинетов, защищенных от посторонних надежнейшими запорами. И немало из них изучить самым тщательным образом.
Свенсон заметил, что Пейс не в восторге от такого задания. Начальнику разведцентра в Фэрфаксе не удалось скрыть охватившего его на первых порах чувства недоумения. Агент, в котором нуждался генерал, должен был свободно владеть как немецким, так и испанским. И обладать к тому же определенными познаниями в области самолетостроения. Разбираться, например, в таких вещах, как динамика металлических конструкций и устройство навигационных систем. Правда, от него не требовалось быть специалистом высшего класса. Главное – чтобы он не оказался профаном, знающим обо всем лишь понаслышке. И имел «крышу». Скажем, числился официально сотрудником посольства в какой-либо стране. Что позволило бы ему свободно общаться не только с дипломатами, но и с представителями деловых кругов.
Пейсу не понравилось то, что он услышал. Ему известно было и о прощупывании почвы в Йоханнесбурге, и о тайной встрече в Женеве. И он решил возразить. Но стоило только полковнику прервать Свенсона, как тот поставил его на место, посоветовав подождать с замечаниями, пока старший по званию не кончит говорить.
Агент в Буэнос-Айресе, продолжал генерал, должен уметь еще быстро и бесшумно убрать в случае чего то или иное лицо. То есть обладать качеством несколько необычным, как признал он же сам, для человека, неплохо разбирающегося в технике.
Итак, на роль агента в Буэнос-Айресе следовало подобрать кого-то такого, кому не раз уже приходилось убивать. Не в перестрелке с врагами, когда при виде того, что творится на поле боя, и слыша шум битвы, боец приходит в неистовство. А при встрече с противником один на один. Когда с жертвой расправляются внезапно и молча.
Узнав об этом, Пейс по-иному взглянул на дело. Выражение его лица явно говорило о том, что он понял одно: чем бы ни занимался в данный момент его начальник, это было вовсе не то, что казалось ему. Для выполнения обычных своих функций военному департаменту подобные люди не требовались.
Начальник «Фэрфакса» не стал вдаваться в подробности, осознав со всей очевидностью, что ему предстоит пересмотреть в одиночку целую гору личных дел. И поинтересовался лишь, каким кодом следует обозначать в донесениях полученное им задание.
Свенсон, по-прежнему сидя в кресле, склонился над картой, которая вот уже более трех часов лежала перед ним на столе…
– Пусть это будет «Тортугас», – сказал он, немного подумав.
18 декабря 1943 года Берлин, Германия
Альтмюллер внимательно, с лупой в руке разглядывал печать на коричневом конверте. Чтобы лучше видеть, он зажег лампу. И остался доволен: печать была подлинная.
Курьер немецкого посольства в Аргентине прилетел из Буэнос-Айреса через Сенегал и Лиссабон и вручил конверт лично ему, как было условлено. Поскольку курьеру предстояло вернуться назад, Альтмюллер, не желая давать ему повод для обид, поговорил с ним о том о сем в легкой, ни к чему не обязывающей манере. И высказал ему, пусть и в завуалированной форме, свои сожаления по поводу того, что перечислением денежных средств посольству ведает министерство финансов. Но что он, Альтмюллер, мог с этим поделать? Тем более что, как говорят, посол – давнишний приятель Шпеера.
Оставшись один, Альтмюллер переключил все свое внимание на конверт. Срезав верхний край пакета, он извлек из него плотный лист. Письмо было написано четким и твердым почерком Райнемана.
«Дорогой Альтмюллер!
Служение рейху – большая честь для меня. Весьма благодарен тебе за обещание, что о моем участии в операции будут уведомлены многие из старых моих друзей. Верю, что ты сделаешь в этом направлении все, что только возможно в сегодняшней ситуации.
Думаю, тебе небезынтересно будет узнать о том, что мои суда под нейтральным парагвайским флагом совершают регулярные рейсы в прибрежных водах Южной и Центральной Америки от Пунта-Дельгады на юге до самого Карибского моря. Возможно, ты сочтешь нужным воспользоваться данным обстоятельством. Кроме того, у меня имеется несколько судов, в основном малых и средних размеров, с мощными двигателями. Они могут быстро перемещаться в прибрежных водах, заправляясь на моих складах горючего, и покрывать большие расстояния в короткий срок. Конечно, их не сравнить с самолетами, но зато их передвижение может совершаться в глубокой тайне, в то время как аэродромы находятся под неусыпным надзором. Даже нам, нейтралам, приходится постоянно обходить стороной заслоны.
Надеюсь, что приведенная тут мною информация послужит в какой-то мере ответом на твои несколько странные, не вполне понятные мне вопросы.
В будущем прошу тебя излагать свои мысли более точно. И скажу еще – можешь не сомневаться в моей верности рейху.
Замечу также, что мои компаньоны из Берна сообщили мне, что у твоего фюрера в последнее время появились признаки усталости. Этого следовало ожидать, не так ли?
Помни, мой дорогой Франц, что идея всегда и неизменно превыше человека. И сейчас мы сами можем убедиться лишний раз в том, что главное – это идея, но отнюдь не человек, носитель ее.
Жду твоих писем.
Эрих Райнеман».
До чего же высокопарен он, этот Райнеман!.. Взять хотя бы, к примеру, такие слова: «Можешь не сомневаться в моей верности рейху»… «Мои компаньоны из…» «Появились признаки усталости»… «Этого следовало ожидать»…
Или вот еще: «Главное – это идея, но отнюдь не человек»…
В своем послании Райнеман дал ясно понять, сколь широкими возможностями он обладает, сколь крепкое положение занимает в мире финансов, сколь «законен» проявляемый им интерес ко всему, что касается их общих дел, и сколь глубока его преданность Германии. Подчеркнув все эти обстоятельства, он поставил себя выше самого фюрера. И, таким образом, вынес приговор Гитлеру – для вящей славы рейха. Без сомнения, у Райнемана есть фотокопии его письма. И он, конечно же, заведет досье, куда будет заносить буквально все, что только связано с операцией в Буэнос-Айресе. Чтобы, воспользовавшись им в один прекрасный день, возвести себя на вершину власти в послевоенной Германии. А то и во всей Европе. В его руках ведь будет оружие, гарантирующее ему претворение в жизнь любых амбициозных планов.
И в случае победы антигитлеровской коалиции, и в случае ее поражения. Союзников не может не тревожить мысль о такой перспективе, поскольку никому не известно, как поведет себя Райнеман: постарается ли забыть об операции или же, воспользовавшись доверенной ему тайной, вознамерится вдруг прибегнуть к шантажу.
Так-то вот, подумал Альтмюллер. Он неплохо знал Райнемана. Этот человек неизменно добивался успеха, за что бы ни брался. Его отличала исключительная методичность буквально во всем. Он никогда не порол горячку: скрупулезно изучал все детали, прежде чем сделать очередной ход. И еще его отличало необычайно богатое воображение.
Альтмюллер вновь взглянул на слова Райнемана: «В будущем прошу тебя излагать свои мысли более точно».
Франц усмехнулся. Райнеман прав. Он, Альтмюллер, и в самом деле излагал свои мысли крайне туманно. Но тому имелись свои причины, и весьма веские: ему самому не было ясно, за что он берется, или – что будет, вероятно, точнее – на что именно толкают его. Он знал только то, что ящики с карбонадо должны быть тщательно проверены, а на это нужно время. Больше, чем представляет себе Райнеман, если только информация, которую Франц получил из Пенемюнде, соответствует действительности. Согласно этой информации, американцам ничего не стоит поставить низкокачественный борт, отличие которого от качественного материала может заметить только специалист. Такие же, не отвечающие требуемым техническим характеристикам, промышленные алмазы рассыплются при первом же соприкосновении со сталью.
Если бы операцию проводили одни англичане, то оснований для подобных опасений было бы несколько меньше.
Американцам удалось-таки добиться согласия своей разведслужбы на осуществление сделки. Если только она сама не причастна к ней. В последнем, впрочем, Альтмюллер сомневался. Эти американцы – отъявленные прохвосты. Они предъявляют требования к своим промышленникам и верят, что те непременно выполнят их. И однако же им придется закрыть глаза кое на что: в Вашингтоне чересчур уж много лицемерно разглагольствуют о бесхитростных, пуританских чертах в характере американцев.
Американцы эти ведут себя словно дети. Дети же, когда сердятся или чем-то недовольны, могут быть очень и очень опасны.
Содержимое ящиков с промышленными алмазами необходимо проверить самым тщательным образом.
И не где-нибудь, а в Буэнос-Айресе.
Если будет принято окончательное решение о совершении сделки, то следует подумать еще и о том, как избежать риска, связанного с транспортировкой борта или карбонадо: во время перевозки они могут взлететь в результате бомбового удара в воздух или же утонуть в море. Поэтому было бы вполне логично спросить Райнемана, какими путями можно будет вывезти тайно товар. Вероятно, разумней всего было бы переправить борт в Германию на самом безопасном в современных условиях транспортном средстве.
А именно – на подводной лодке.
Райнеман поддержит такую идею. Оценит ее по достоинству, увидев в субмаринах надежное средство связи, которое можно будет использовать и в дальнейшем.
Альтмюллер в волнении принялся ходить по комнате, пытаясь размять затекшую от долгого сидения в кресле спину. Взгляд его задержался на кресле, в котором еще несколько дней назад сидел Иоганн Дитрихт.
Дитрихта уже нет в живых. Своенравный и незадачливый, он был найден в залитой кровью постели. Поскольку быстро распространившиеся слухи о бурно проведенном им накануне вечере порочили имя этого человека, было принято решение похоронить его тело как можно быстрее и тем самым покончить с разговорами о погибшем промышленнике.
Интересно, а как бы поступили американцы в подобном случае? Проявили бы такую же поспешность?
Альтмюллер усомнился в этом.
19 декабря 1943 года Фэрфакс, Вирджиния
Свенсон стоял молча перед тяжелой стальной дверью сборного металлического строения. Лейтенант, находившийся на дежурстве, связался по внутреннему телефону с начальником охраны, назвал ему имя генерала и затем, положив трубку, вторично откозырял. Тяжелая стальная дверь открылась, и генерал вошел внутрь.
Начальник «Фэрфакса» был один, как и приказал Свенсон. Он стоял справа от стола с папкой в руках.
– Доброе утро, генерал, – приветствовал Пейс старшего по чину.
– Здравствуйте. Вы быстро управились с заданием, – отозвался Свенсон.
– Возможно, это не совсем то, на что вы рассчитывали, но это лучшее из того, что имеется… Садитесь. Я расскажу вам о кандидате. Если понравится, то папка ваша, а нет – мы отправим ее в архив.
Свенсон подошел к одному из стульев, стоявших перед столом полковника, и сел. Видно было, что он недоволен. Эд Пейс, как и многие из подчинявшихся ему участников тайных операций, вел себя так, словно был подотчетен лишь господу богу, причем и для всевышнего он не сделал бы исключения, подвергнув его, будто обычного смертного, проверке со стороны сотрудников «Фэрфакса». Свенсон подумал, что было бы куда проще, если бы Пейс отдал ему досье и предоставил возможность самому ознакомиться с содержанием папки.
С другой стороны, при составлении инструкций, которым следовали в «Фэрфаксе», учитывалась возможность, пусть и маловероятная, того, что выданные кому-то материалы могут попасться на глаза шпиону. Данное обстоятельство, однако, может сыграть на руку службе безопасности, важно только проследить за перемещениями разведчика, который проводит, к примеру, неделю-другую в самом Вашингтоне, а затем перебирается куда-либо еще – скажем, в ту же Новую Зеландию или на Соломоновы острова. В методах Пейса была своя логика: вовремя обнаруженная утечка информации, если таковая и в самом деле произойдет, позволит выявить месторасположение вражеской агентурной сети.
Все это раздражало до чертиков. А Пейс, похоже, чувствовал себя великолепно. Он начисто лишен чувства юмора, этот служака, подумал Свенсон.
– Человек, о котором пойдет речь, великолепно проявил себя в деле. Действует самостоятельно, на свой страх и риск, как и другие, отправленные нами в горячие точки. Свободно владеет несколькими языками. Обладает безупречными манерами и имеет надежное прикрытие. Моментально приспосабливается к новым условиям. Ведет себя непринужденно в любой социальной среде и где бы он ни был – на чаепитии ли в посольстве или в трактире, посещаемом каменщиками и прочим рабочим людом. Легок на подъем, пользуется доверием у окружающих.
– Все, что вы сказали, полковник, характеризует его лишь с положительной стороны.
– Если это действительно так, то я сожалею. Хотя он и в самом деле бесценен для нас в том месте, где пребывает сейчас. Но вы не дослушали меня до конца. Возможно, ваше представление о нем несколько изменится.
– Продолжайте.
– К негативным сторонам его биографии можно отнести то, что он не из военных. Я не имею в виду, что он штатский: у него как-никак звание капитана, которое, думается мне, однако, для него ровным счетом ничего не значит. Смысл моих слов сводится к тому, что он не из тех, кто послушно выполняет спускаемые сверху распоряжения. Создал целую агентурную сеть и сам возглавляет ее. Уже почти четыре года.
– Так что же тут плохого?
– Невозможно предсказать, как он поведет себя, когда ему придется все же выполнять чужие приказы.
– У него не будет условий для импровизаций. Приказы будут предельно четкими и ясными.
– Вот и хорошо… Второй его недостаток заключается в том, что он не является специалистом в области аэронавтики…
– Вот это действительно плохо, – произнес Свенсон резко. Пейс лишь зря отнимает у него время. Агенту в Буэнос-Айресе необходимо будет вникать во все детали происходящего там. И возможно, не только вникать.
– Он не полный профан в этом деле. И к тому же из тех, кто справится с любым заданием.
– Что вы хотите сказать?
– По специальности он инженер-строитель. Неплохо разбирается в различных механизмах, электрооборудовании и металлических конструкциях. В прошлом занимался возведением зданий, полностью отвечая за строительные работы от начала и до конца – от закладки фундамента и до отделки. И великолепно читает чертежи.
Свенсон подумал немного и затем кивнул, ничем не выказывая своего отношения к последнему замечанию Пейса.
– Хорошо. Что же еще?
– Наиболее трудным для нас оказалось выполнить ваше требование о том, чтобы кандидат не только обладал определенными техническими знаниями, но и мог в случае необходимости убрать то или иное лицо. Кстати, вы сами признали, что подобрать такого человека – дело непростое.
– Да, это так. – Свенсон почувствовал, что настал момент подбодрить Пейса, который выглядел страшно усталым: поставленная перед ним задача была не из легких. – Должен заметить, вы славно потрудились. Скажите, а есть ли в этих бумагах какие-нибудь записи, которые подтверждали бы, что вашему «не из военных» и «легкому на подъем» инженеру приходилось уже убирать неугодных?
– Мы стараемся избегать такого рода упоминаний в досье, потому что…
– Ну что ж, пусть так. Вы, надеюсь, понимаете, что интересует меня.
– Да, конечно. Хоть и не хотелось бы говорить об этом, но я вынужден констатировать: когда у него не было иного выхода, он совершал и то, что вы имели в виду. Никто еще, за исключением наших людей в Бирме и Индии, не прибегал столь много раз к подобным крайним мерам, как он. И чтобы вы знали, замечу еще: данные вещи он делал без колебаний.
Свенсон хотел что-то сказать, но затем заколебался. Сдвинув брови, он взглянул вопросительно на Пейса. И, не удержавшись, спросил все же:
– Неужто такие люди не вызывают у вас чувства недоумения?
– Их специально готовят к этому. Как и другие, они лишь выполняют свою работу – во имя определенной цели. По натуре он не убийца. Один из самых порядочных наших людей.
– Никогда не пойму я вашей работы, Эд. Странная она какая-то.
– Вовсе нет. А я вот не смог бы работать по вашему ведомству в военном департаменте. Эти карты, схемы, диаграммы, переговоры с поставщиками свели бы меня с ума… Ну как вам наш парень?
– А вы предлагаете выбор?
– Да. И у каждого из кандидатов есть к чему придраться. Те из них, кто владеет свободно соответствующими языками и разбирается в авиации, не имеют опыта по части устранения неугодных элементов. Не говоря уже о том, что у них… ну, скажем так, предубеждение на этот счет. При подборе кандидатур я исходил из того, что умение убрать кого надо столь же важно, как и другие качества.
– Вы правильно поняли… Скажите, вы знакомы с тем кандидатом лично?
– Да. И очень хорошо. Я сам его вербовал, следил за его подготовкой, видел его в деле. Он профессионал.
– Мне такой и нужен.
– Возможно, он и в самом деле устроит вас. Но прежде, чем точно сказать это, я хотел бы задать вам один вопрос. Я просто обязан спросить вас кое о чем. О том, о чем спрашивал не раз и самого себя.
– Надеюсь, мне удастся ответить на ваш вопрос.
– В нем нет ничего такого. Ничего необычного.
– Слушаю вас.
Пейс перегнулся через стол и, глядя на Свенсона, скрестил на груди руки. То был армейский условный знак: «Я твой подчиненный, но в данный момент мы говорим как равный с равным».
– Я уже упоминал о том, что он представляет для нас исключительно большую ценность именно в том месте, где находится в данный момент. Но сказать так значит ничего не сказать. Он просто бесценен, необходим нам. Отзывая его оттуда, мы ставим под угрозу срыва чрезвычайно важную и сложную операцию. Конечно, в случае чего мы попытаемся обойтись и без него, но это будет связано с огромным риском. И поэтому я хотел бы знать, стоит ли то дело, ради которого вы забираете его у нас, такой жертвы?
– Отвечу так, полковник, – мягко и вместе с тем решительно произнес Свенсон, – дело это не знает себе равных по значимости. И если с чем-то и можно сравнить его по грандиозности, то разве что с одним лишь Манхэттенским проектом. Думаю, вы слышали о таком.
– Да, конечно. – Пейс вышел из-за стола. – И что же, военный департамент тоже станет придерживаться той же оценки чрезвычайной значимости предполагаемой операции, что и ваше ведомство?
– Не сомневаюсь в этом.
– Раз так, он ваш, генерал. – Пейс передал Свенсону досье. – Это лучший из лучших наших агентов. Наш резидент в Лиссабоне… Сполдинг. Капитан Дэвид Сполдинг.
Глава 11
26 декабря 1943 года Ривадавия, Испания
Дэвид мчался на мотоцикле по грунтовой дороге вдоль реки Минхо строго на юг. Это был ближайший путь к границе, которая пролегала сразу за Ривадавией. Переправившись через границу, он должен будет свернуть на запад, к аэродрому под Валенсией. Перелет до Лиссабона, если позволит погода и на аэродроме окажется самолет, займет еще два часа. В Валенсии ждали Сполдинга не ранее чем через два дня, и не исключено, что все имевшиеся там самолеты будут уже задействованы ко времени его прибытия туда.
Он все более терялся в догадках по мере того, как его мотоцикл приближался к границе. Все это так необычно и так непонятно. В Лиссабоне не было никого, кто мог бы отдавать ему распоряжения, подобные тому, которое получил он из Ортегала!
Что же случилось?
Внезапно у него возникло ощущение, будто под угрозой оказалась исключительно важная для него сторона нынешней его жизни. И тогда он попытался разобраться в собственных чувствах.
Дэвиду не нравилась та жизнь, в которую он вынужден был погрузиться на время. Ему не доставляли никакого удовольствия все эти нескончаемые тайные действия и противодействия. По существу он испытывал отвращение к большей части того, что делал изо дня в день. Он устал постоянно испытывать страх и при принятии любого решения учитывать все без исключения факторы риска, которым, казалось, не было числа.
И вместе с тем он осознал вдруг со всей очевидностью, что же именно так взволновало его: ему показалось, что за время своей нелегкой работы он стал намного старше прожитых им лет и вообще изменился до неузнаваемости. Словно прошли уже целые столетия с момента прибытия его в Лиссабон, где ему предстояло начать совершенно новую жизнь. Он отлично справился с поставленной перед ним задачей. Однако и плата за это оказалась немалой: пришлось позабыть и о домах, которые мечтал он построить, и о чертежах, которые облекали в конечные формы строительные растворы и сталь. Все, за что бы ни брался, он делал точно и аккуратно, ничего не оставляя на потом. Результаты его деятельности давали знать о себе буквально каждый божий день. Нередко – и на день по нескольку раз. Как строитель из содержащихся в технической документации сотен деталей воссоздает целостный облик будущего здания, так же точно и Сполдинг, анализируя и сопоставляя поступавшие к нему сведения, выявлял реальную ситуацию.
Ситуацию, от которой зависели судьбы других.
И вот теперь кто-то вздумал отозвать его из Лиссабона! Из Португалии и Испании! И только ли это? Не вызвали ли его донесения раздражение у какого-нибудь генерала? Или, может, в связи с его сообщениями, содержавшими честную, беспристрастную оценку перспектив операции, в успешности коей никто не сомневался, в стратегический план внесли определенные изменения, касающиеся сроков ее проведения? Не исключено также, что братия, заправляющая делами и в Лондоне и в Вашингтоне, решила, не выдержав долее, избавиться наконец от неугомонного критикана. Такое вполне вероятно: ему неоднократно говорили о том, что кое-кто в секретных службах на лондонской Тауэр-роуд не раз взрывался от гнева, знакомясь с его заключениями. Он знал и о том, что в вашингтонском отделении стратегической службы считали, что он вторгается в их сферу деятельности. Даже Джи-2, формально его же собственное ведомство, отрицательно относилось к контактам своего агентства с группами, занимавшимися переправкой в безопасное место бежавших от нацистов людей.
Но вместе с тем имелось одно обстоятельство, сводившее на нет любые предъявляемые к нему претензии. И обстоятельство это заключалось в том, что он превосходно справлялся со своим делом. Создал лучшую агентурную сеть в Европе.
Дэвид недоумевал, понимая все это. Но лично за себя не тревожился. И на то была причина: он искренне полагал, что заслуживает похвалы, хотя и не желал признаваться в этом даже самому себе.
Правда, не было ни возведенных под его руководством величественных сооружений, ни разработанных им грандиозных проектов строительства выдающихся памятников зодчества. И возможно, ничего этого так никогда и не будет. Когда все останется позади, многое окажется уже закрытым для него, инженера в годах. Да-да, для него, инженера в годах, который на протяжении долгих лет был оторван от практической работы по своей профессии, чего не случилось бы, если бы он состоял на службе хотя бы в той же огромной армии Соединенных Штатов с ее инженерными войсками, являющимися фактически крупнейшей в истории человечества строительной организацией.
Сполдинг старался не думать об этом.
Он пересек границу в Мендосо, где пограничники знали его как богатого взбалмошного эмигранта, скрывающегося от отправки на фронт. Получив соответствующее вознаграждение, они помахали ему вслед.
Перелет из Валенсии до крошечного аэродрома вблизи Лиссабона был осложнен из-за проливного дождя. По пути дважды приходилось заходить на посадку – в Агуеде и Помбале. Когда же Сполдинг прибыл наконец на место, то обнаружил, что его уже ждала посольская машина. За рулем сидел шифровальщик Маршалл, единственный в посольстве, кто знал, чем на самом деле занимается Дэвид.
– Дурацкая погода, – произнес он, когда Сполдинг садился в машину, швырнув предварительно свою сумку на заднее сиденье. – Не очень-то приятно летать в такой дождь.
– Пилоты ведут самолет так низко, что при необходимости с него можно спрыгнуть даже без парашюта. Я волновался за макушки деревьев.
– Меня тоже беспокоило бы это, – заметил Маршалл и, заведя машину, направил ее к разрушенным воротам у входа на летное поле. Выехав на дорогу, он зажег дальний свет. Еще не было и шести часов, но уже смеркалось. – Ты можешь спросить, чего ради специалист моего ранга обслуживает тебя как шофер. Я жду тебя с четырех часов. Давай, давай, спрашивай. Недаром же проторчал я тут черт знает как долго.
Сполдинг улыбнулся:
– Господин Маршалл, я-то думал, что ты просто оказываешь мне любезность. Ну а если это не так, то в следующий раз, когда снова отправлюсь на север, прихвачу с собой и тебя. Или, может, я стал уже бригадным генералом?
– Ты понадобился кому-то, – произнес, став вдруг серьезным, Маршалл. – Я лично получил присланную по дипломатической почте шифровку с грифом «Сверхсекретно. По прочтении уничтожить».
– Я польщен, – отозвался Сполдинг, чувствуя облегчение от того, что может хоть с кем-то поговорить о нелепом вызове. – О чем шифровка?
– Зачем ты им, не знаю, но ждут тебя уже со вчерашнего дня. Дело крайне срочное, без всяких там отсрочек. Было приказано тебе сообщить обо всех твоих связях и дать подробнейшую характеристику каждого агента. Их интересует буквально все: мотивы, которыми руководствовались члены организации, вступая в нее, явки, пароли, используемая при денежных расчетах валюта, маршруты, шифры… Они ничего не упустили. И распорядились еще оповестить всю агентуру о том, что тебя выводят из игры.
– Выводят из игры? – повторил растерянно Дэвид, сам не веря тому, что услышал. Он знал, что данное выражение – «выводят из игры» – применялось и при отстранении от работы не справившихся с делом агентов, и при переброске агента на новое задание. Но что бы там ни было, подобный приказ в любом случае означал для Сполдинга крах, крушение всех его планов. И он воскликнул возмущенно, не в силах сдерживать себя: – Безумие какое-то! Это же ведь моя – да-да, моя – агентура!
– Уже не твоя, – поправил его Маршалл. – Они прислали сегодня утром человека из Лондона. Думаю, он кубинец, богатый к тому же. Перед войной изучал архитектуру в Берлине. А теперь засел в кабинете, читает твои дела. Он – твоя замена… Я хочу, чтобы ты знал об этом.
Дэвид уставился в ветровое стекло, иссеченное струями дождя. Они уже ехали по шоссейной дороге через район Альфама с его холмистыми, продуваемыми ветрами улицами, над которыми возвышались величественные здания выстроенного в мавританском стиле кафедрального собора Святого Георгия и готического монастыря. Американское посольство находилось в Байхе, сразу же за Терейро-де-Пакко. Впереди еще двадцать минут.
Итак, все кончено, размышлял Сполдинг. Они отзывают его. И теперь резидентом в Лиссабоне станет архитектор-кубинец.
Чувство опустошенности снова охватило его. У него отбирают все то, чем он так дорожит, и к тому же столь неожиданно. И называется это – выводить из игры…
– Кем подписан приказ?
– Тут я – пас. Стоит только код высшего руководства, а что скрывается за этим, мне неизвестно. Ни одного имени, кроме твоего, в шифровке не было.
– Что я должен делать?
– Завтра ты сядешь в самолет. Время вылета сообщат ночью. Птичка сделает только одну посадку. На аэродроме Лажес, остров Терсейра на Азорах. Там ты получишь дальнейшие указания.
Глава 12
26 декабря 1943 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Свенсон нажал кнопку на своем столе.
– Пропустите ко мне мистера Кенделла.
Он поднялся в ожидании, когда откроется дверь. Нет, он не выйдет из-за стола, чтобы встретить его, и не протянет ему руки, как положено в таких случаях. И все потому, что в «Шератоне» Уолтер Кенделл не стал обмениваться рукопожатиями с Крафтом и Оливером. Проявленное бухгалтером подобное пренебрежение условностями не могло ускользнуть от внимания генерала, и он решил вести себя сейчас со своим визитером соответственно его же манерам.
Кенделл вошел в кабинет. Внешность бухгалтера за те одиннадцать дней, что прошли с тех пор, как генерал наблюдал за ним из потайной комнаты во время совещания в отеле «Шератон», не претерпела особых изменений. Кенделл был одет в тот же костюм и, похоже, в ту же самую мятую рубашку. И один лишь бог знает, в каком состоянии находилось сокрытое под ними нательное белье, но сама мысль об этом не вызывала ничего при виде бухгалтера, кроме чувства брезгливости. Кенделл кривил слегка, словно в ухмылке, верхнюю губу. Но это вовсе не означало, что он на что-то сердился или выказывал таким образом свое презрение к чему-либо. Просто у него была привычка дышать одновременно и ртом и носом. Как делают это животные.
– Проходите, мистер Кенделл, садитесь.
Кенделл не заставил повторять приглашение. Его взгляд встретился со взглядом Свенсона. Но лишь на мгновение.
– В деловом календаре, где указаны лица, с которыми я должен встретиться, говорится, что ваш вызов в мой офис обусловлен необходимостью получения от вас кое-каких разъяснений относительно превышения «Меридианом» сметы, – сказал генерал, садясь. – Ваши оправдания меня не интересуют, излагайте только факты… Вам как главе независимой аудиторской фирмы это не составит особого труда.
– Но не только же ради этого вы вызвали меня, не так ли? – Кенделл достал из кармана смятую пачку сигарет, покрутил одну из них и закурил.
Свенсон заметил, что ногти у него неухоженные, с заусенцами и грязные. Генерал подумал, что в облике и поведении Уолтера Кенделла было что-то нарочитое.
– Нет, вы здесь не только поэтому, – ответил Свенсон прямо. – Прежде всего, давайте договоримся придерживаться во время беседы определенных правил, чтобы избежать недопонимания между нами… И замечу еще, что вы не ошиблись, усомнившись в моих словах о цели вашего вызова сюда.
– Правила обычно бывают в играх. И в какую же игру мы играем сейчас, генерал?
– Дайте-ка подумать… Возможно, для нее подошло бы такое название, как «Честь мундира». Или вот еще – «Тайные дела в Буэнос-Айресе». Думаю, последнее, как более конкретное, придется вам больше по душе.
Кенделл посмотрел на кончик сигареты, потом перевел взгляд на генерала:
– Ага, Оливер и Крафт не утерпели, наябедничали-таки своему наставничку! Мне же и в голову не приходило, что вас интересуют такие вещи.
– Они давно уже не появлялись у меня – с тех самых пор, как вы уехали в Женеву.
Кенделл помолчал с минуту. Затем заговорил:
– В таком случае, генерал, вы запятнали честь своего мундира… Судя по всему, подловили нас в «Шератоне». Я подумал еще, что выбрать такое место для встречи несколько необычно для Крафта: он как-никак привык к заведениям типа «Вальдорфа»[902]… Выходит, вы понаставили там повсюду подслушивающие устройства. И вывели на чистую воду этих ублюдков. – Голос Кенделла был хриплым, но злости в нем не было. – Стало быть, вы знаете, каким образом я оказался впутанным в эту историю, как очутился в Женеве. Да и до этого наверняка вам сообщили обо всем по радиосвязи.
– Мы действовали по просьбе министерства военной промышленности. Нам поручили выяснить все, что касалось переговоров, которые вели вы в Женеве. Вещь это обычная. Однако в тех случаях, когда у нас появляются основания подозревать, что за внешне пристойными делами кроется что-то нечистое, мы начинаем копать глубже…
– Черт бы вас всех подрал!
Свенсон с шумом выдохнул воздух.
– Не стоит реагировать так бурно на мои слова. В мои намерения не входит затевать тут с вами спор. И сказал я лишь то, что есть. У меня целая кипа расшифрованных радиодонесений, которых вполне достаточно для того, чтобы отправить вас на виселицу или электрический стул. Как, впрочем, и Оливера… Крафт же, не исключаю, мог бы отделаться пожизненным заключением. Вы надсмеялись над его нерешительностью и не позволили ему высказать все, что у него на душе… В общем, что бы там ни было, факт остается фактом: ваша троица по уши в грязи.
Кенделл, подавшись вперед, швырнул сигарету в пепельницу, стоявшую на столе Свенсона, и, ощутив внезапно страх, взглянул пытливо на генерала:
– Но вас больше интересует Буэнос-Айрес, чем электрический стул. Я угадал?
– Как ни прискорбно это, я вынужден заниматься в данный момент именно тем, о чем вы говорите. Хотя предпочел бы другое…
– Бросьте молоть чепуху, – оборвал Свенсона Кенделл. Он не был новичком в подобного рода беседах и знал, как постоять за себя и повернуть разговор в свою пользу. – Вы вот заявили, будто мы трое по уши в грязи. Но, как мне представляется, и у вас не лучше положение: вы угодили в тот же свинарник, что и мы… Так что не стройте из себя Иисуса: от вашего нимба исходит одно лишь зловоние.
– Сильно сказано. Однако не забывайте о том, что у меня найдется с дюжину таких же свинарников, куда я смогу при случае смыться. Такой мощной организации, как военный департамент, ничего не стоит отправить меня хоть сейчас, через какие-то сорок восемь часов, в ту же Бирму или на Сицилию, если только я того пожелаю. У вас же – другая ситуация. Вам некуда деваться… Так и будете сидеть в своем хлеву, на глазах у всех. Надеюсь, имеющиеся у меня записи радиодонесений заставят вас взглянуть по-иному на кое-какие вещи. Это то, что я хотел бы вбить в вашу голову. И думаю, вы поняли меня.
Кенделл схватил новую сигарету и закурил. Дым повалил из его ноздрей. Он хотел было что-то сказать, но передумал и теперь молча взирал на генерала со смешанным чувством страха и ненависти.
Свенсон обнаружил, что избегает его взгляда. «Если желаешь заключить с этим человеком соглашение, то придерживайся соответствующей тональности в разговоре с ним», – подумал генерал и в следующее же мгновение увидел вдруг выход из создавшегося довольно-таки щекотливого положения. Нашел наконец ответ на мучивший его вопрос: каким образом смог бы он пойти на компромисс и избежать при этом особых потерь. Ответ, который, как казалось, напрашивался сам собой. И он лишь удивился тому, что ему еще раньше не пришла в голову подобная мысль. Уолтер Кенделл должен быть убран. Пусть и он разделит судьбу Эриха Райнемана. Как только дела в Буэнос-Айресе приблизятся к завершению, Кенделла постигнет неминуемо смерть.
И тогда все следы, ведущие от сомнительной операции к правительству Соединенных Штатов, будут раз и навсегда уничтожены.
Свенсон подумал вскользь, а не предусматривают ли проведение аналогичной, в общем-то весьма примитивной, акции и связанные с операцией лица в Берлине, и тут же усомнился в этом.
Он взглянул пристально на замызганного, усталого человека. Генерал Алан Свенсон больше не испытывал никаких опасений. Как и чувства вины.
Он солдат и выполняет свой долг.
– Продолжим, мистер Кенделл. Я слушаю вас.
Предложения Кенделла по буэнос-айресской операции были четкими и толковыми. Свенсон поймал себя на том, что восхищается его чутьем, способностью предвидеть все возможные повороты в игре. Инстинктивно, словно дикий зверь, он заранее ощущает, где и что поджидает его. Сила этого человека в том, что он никому не доверяет. Это настоящее животное – хищное, скользкое и неуловимое.
Выдвигавшиеся немцами требования касались в основном трех следующих вещей: качества борта и карбонадо, объема поставок указанного материала и, наконец, обеспечения доставки их в целости и сохранности в Германию. Чертежи же своих гироскопов они намеревались предоставить противной стороне лишь после того, как получат надежные гарантии выполнения поставленных ими условий.
Кенделл высказал мнение, что оценкой качества алмазов займутся не один-два специалиста в данной области, а целая группа высококвалифицированных экспертов.
Итак, немцам потребуется команда от трех до пяти человек. С порученным им делом они справились бы меньше чем за неделю, но только при условии обеспечения их современнейшей аппаратурой. Так ему сообщили в нью-йоркском отделении «Кенинга». Аналогичную работу и за тот же примерно отрезок времени предстоит провести и другой стороне. А для этого необходимо заранее договориться с немцами о проверке доставленных из Пенемюнде чертежей гироскопов каким-нибудь физиком, специалистом по навигационным системам. Если нацистов, как и предполагал Кенделл, будут одолевать кое-какие сомнения, то чертежи станут поступать от них лишь отдельными партиями, поставляемыми поэтапно по мере приближения к завершению проводимой их экспертами работы по качественной оценке товара. Что же касается ученого, разбирающегося в гироскопах, то, несомненно, немцы примут все необходимые меры, чтобы тот только один мог ознакомиться со схемами и не имел при этом ни малейшей возможности сфотографировать их или хотя бы перерисовать до тех пор, пока специалисты по алмазам не закончат свое дело.
По мнению Кенделла, после того как каждая из сторон убедится, что ей предлагают именно то, на что она и рассчитывала, может возникнуть вполне реальная опасность шантажа, призванного обеспечить сохранность груза до прибытия его в конечный пункт назначения. Естественно, подобным мощным «оружием» располагают и та и другая сторона. И «оружие» это – угроза разоблачения. Однако тот, кто решится воспользоваться им, не только навредит делу, но и совершит предательство по отношению к своей собственной стране.
Единственная же положенная за подобный проступок мера наказания – это смерть.
К чему, собственно, генерал и приговорил уже его, Уолтера Кенделла.
Что же еще необходимо обсудить ему, Свенсону, с этим бухгалтером?
Не считает ли Кенделл возможным и такой вариант, при котором они получают от немцев необходимые чертежи, а затем начинают тянуть бесконечно с поставками им алмазов, а то и вовсе отказываются от выполнения взятых на себя обязательств?
Нет, Кенделл так не считает. Не считает, если речь идет о принятом в цивилизованных странах порядке совершения сделок. Угроза же разоблачения даже более чем вероятна: слишком уж многое свидетельствует о существовании негласных контактов между обеими сторонами. Так что никак нельзя отрицать возможности крупного скандала и изобличения конкретных лиц в участии в тайной операции. Обвинения же в сотрудничестве с противником вполне достаточно для того, чтобы погубить замешанных в этой сделке людей и нанести сокрушительный удар по корпорациям, которые они представляют. Распространить «достоверные» слухи не составит особого труда.
Поскольку же в дело вмешались военные, гражданские лица могут теперь спокойно вздохнуть, сняв с себя всякую ответственность за поставки противнику нужных ему материалов.
Свенсону следовало бы знать это: ведь он сам, и никто другой, создал подобную ситуацию.
И Свенсон это знал.
Но где же все-таки должны пройти проверку на качество пресловутые алмазы? Какое именно место наиболее подошло бы для этого?
Кенделл считал: любое место, которое покажется удобным одной стороне, другой стороне не понравится. И полагал, что немцы учли уже такую возможность и потому-то и остановили свой выбор на Буэнос-Айресе, городе в нейтральной стране. Неужто Свенсону это не ясно?
Влиятельные лица в Аргентине были, вне сомнения, на стороне стран Оси[903], хотя и не афишировали открыто своих симпатий. Однако общая обстановка в стране определялась все же тем обстоятельством, что ее правительство находилось в прямой экономической зависимости от стран – членов антигитлеровской коалиции. Они-то, экономического характера факторы, и явились той главной причиной, которая обусловила нейтралитет этого государства. Действительность же была такова, что сюда устремлялись и те и другие. И хотя немцы чувствовали себя довольно комфортно в симпатизировавшем им окружении, американцам тем не менее удавалось оказывать весьма заметное влияние на умонастроение местных жителей. Правда, окончательно изменить его в свою пользу они так и не смогли.
Кенделл с уважением относился к тем лицам в Берлине, которые отдали предпочтение Буэнос-Айресу. Они, сознавая необходимость учета психологических факторов, не побоялись продемонстрировать таким образом свое понимание того, что этот город находится в сфере влияния не только Германии, но и противоборствующей стороны. В общем, люди эти знали свое дело.
Каждая сторона должна быть предельно осторожной. Иначе нельзя в сложившейся обстановке. Согласовать свои действия – вот то главное, что требовалось в данный момент от партнеров.
Свенсону было известно, что чертежи доставят на немецком истребителе, который, имея дипломатическое прикрытие, сможет совершенно безопасно совершить свой полет над прибрежными базами. Подобное исключение из правил сделали лишь по требованию военного департамента. И только он один, Свенсон, должен будет знать об операции, и больше никто: ни в армии, ни в правительственном аппарате. Ему предстоит заранее подготовить все, что требуется, и в надлежащий момент ввести Кенделла в курс дела.
– Каким образом собираются добраться до Буэнос-Айреса немцы? – спросил генерал.
– Им сейчас не до этого: они решают сейчас куда более важную для них проблему. Наши партнеры испытывают определенный страх и, желая обезопасить себя от разных неожиданностей, возможно, предъявят нам новые требования. Попросят, например, дать им кого-то в качестве заложника. Но я не думаю, что они сделают это.
– Почему?
– Да хотя бы потому, что никто из нас – из тех, кто вовлечен в операцию, – не представляет для других никакой ценности. Возьмите, скажем, меня. Вы первый же воскликнете в случае чего: «Пристрелите его, сукиного сына!» – Кенделл встретился на короткий миг взглядом со Свенсоном. – Вам, конечно же, ничего не известно о принятых мною мерах предосторожности. Так знайте же: если кто-то попытается разделаться со мной, то многие из военных чинуш полетят ко всем чертям.
Свенсон понимал, что это не пустая угроза. Однако знал он также и то, что она не остановит его. Надо лишь подумать немного, чем он и займется, но только потом. Ничто не помешает ему отправить Кенделла в мир иной. Сперва изолируют этого типа, а несколько позже составят подробный отчет об обстоятельствах его гибели…
– Ну а теперь поговорим о том, как именно намереваются они вывезти из Буэнос-Айреса борт и карбонадо, – предложил генерал. – И замечу еще: у нас нет никаких оснований подозревать друг друга в чем-то дурном.
– Выходит, мы вне подозрений, не так ли?
– Да, так.
– Ну что ж, хорошо, – произнес в ответ Кенделл. – Только не забудьте о том, что сказали.
– Итак, согласно договоренности, алмазы должны быть доставлены в Буэнос-Айрес. Но все ли делается для того, чтобы не было сбоя?
– Да, все. Груз должен быть доставлен через три, самое большее – через три с половиной недели. Если только его не потопят в Южной Атлантике. Но мы надеемся, что этого не случится.
– Специалисты по алмазам будут заниматься своим делом в Буэнос-Айресе. Мы же, со своей стороны, отправим туда физика… Но кого же именно? Не Спинелли ли?
– Нет. Мы решили, что лучше не связываться с ним. Вы же и сами знаете, что…
– Да, конечно. И на ком же в таком случае вы остановили свой выбор?
– На Леоне. На Эжене Леоне. Я дам вам его личное дело. Вы ахнете, ознакомившись с досье, но если и есть кто-то более знающий, чем Спинелли, так это лишь он. В общем, этот человек не подведет нас. Сейчас он в Нью-Йорке.
Свенсон принял услышанное им к сведению.
– Какими транспортными средствами собираются воспользоваться немцы? Знаете ли вы что-нибудь об этом?
– Совсем немного. Возможно, они отправятся на грузовом самолете нейтрального государства на север, в сторону расположенного в Бразилии Ресифе, а затем повернут на восток, взяв направление на Лас-Пальмас или какой-либо город в Гвинее, уже на побережье Африки. Оттуда – прямая дорога на Лиссабон и далее, в Германию. Это самый краткий маршрут. Хотя не исключено, что они не захотят рисковать, воспользовавшись воздушными коридорами.
– Вы говорите прямо как военный.
– Если я берусь за что-то, то вникаю во все детали.
– Есть ли еще какие варианты?
– Думаю, они могут воспользоваться и подводной лодкой. А то и двумя, чтобы в случае необходимости отвлечь внимание от главной из них. И хотя плавание на субмарине отнимет значительно больше времени, чем полет на самолете, но зато так безопаснее.
– Подлодки не смогут войти ни в один аргентинский порт. Наши патрули, курсирующие в южных водах, запросто взорвут их, как только обнаружат. Ну а если субмаринам удастся все же укрыться в каком-нибудь порту, назад их уже не выпустят. И мы не собираемся менять установившийся порядок.
– А не мешало бы.
– Это невозможно. Надо придумать что-то другое.
– Наверняка вы найдете выход. Не забывайте о чести мундира.
Свенсон отвел от Кенделла взгляд.
– Как обстоят дела с Райнеманом?
– С Райнеманом? Да все так же. Он по-прежнему купается в золоте. Даже Гитлер и тот не смог сломить его.
– Я не доверяю Райнеману.
– Нужно быть законченным идиотом, чтобы доверять ему. Однако худшее, на что он способен, это содрать под видом комиссионных солидную сумму с обеих сторон, участвующих в той или иной торговой или финансовой сделке. Но что тут такого? Он же посредник. И почему бы ему и не быть им?
– В том, что он посредник, я не сомневаюсь. Но это – единственное, что мне доподлинно известно о нем… И посему я хотел бы приступить сейчас к главной теме сегодняшней нашей беседы. Мне нужен свой человек в Буэнос-Айресе. В посольстве.
Прежде чем ответить, Кенделл задумался. Взял пепельницу и поставил ее на подлокотник кресла.
– Нужен кто-то из ваших или из наших? Мы тоже не прочь были бы заиметь там кого-то и полагали, что вы поможете нам с этим.
– Вы заблуждались относительно меня. Что же касается такого человека, то я уже нашел его.
– Как бы он не испортил все дело. Я говорю это вовсе не для того, чтобы упрекнуть вас в чем-то… Тем более что я уже предупредил вас о возможных последствиях…
– О том, что коль скоро и мы, военные, принимаем участие в операции, то вы, штатские, сможете умыть руки, если что-то вдруг будет не так?
– Вы близки к истине…
– Человек, о котором я говорю, может представить для нас опасность лишь в том случае, если он знает что-либо об этих алмазах. Вы должны убедиться в том, что ему ничего не известно о них. – Помолчав немного, Свенсон добавил решительным тоном: – Проверьте его досконально. И помните: от этого зависит ваша жизнь.
Бухгалтер посмотрел внимательно на генерала.
– Что вы имеете в виду?
– Буэнос-Айрес и предприятия «Меридиан эйркрафт» разделяет расстояние в шесть тысяч миль. И мне хотелось бы, чтобы вы преодолели его без всяких происшествий. Я рассчитываю, что чертежи будут доставлены сюда профессионалом.
– А вы не боитесь, генерал, замарать свой мундир?
– Нет, не боюсь. Мой человек будет знать только то, что Райнеману удалось раздобыть каким-то образом чертежи из Пенемюнде. Мы скажем ему, что Райнеман организовал когда-то подпольное движение в Германии. Его сподвижники занимаются, в частности, тем, что помогают бежать от Гитлера одними лишь им известными путями.
– Чушь собачья! Мыслимое ли дело, чтобы за работу в подполье платили? И почему это остальные подпольщики должны ездить к нему на связь в Аргентину за три тысячи миль?!
– Потому что они нуждаются в нем, а он в них. Райнеман преследовался как еврей и в результате был вынужден отправиться в изгнание. В отношении его был допущен серьезный просчет. Он конкурировал с Круппом. До сих пор многие из немецких промышленников лояльны по отношению к нему. И у него и поныне имеются в Берне кое-какие конторы… Нам известно, что наш кризис с гироскопами для него не секрет. Понимая, в какое затруднительное положение мы попали, он решил помочь нам, воспользовавшись своими связями в Берне.
– Но при чем тут подполье?
– У меня есть объяснения. Так что эта сторона дела не должна вас волновать.
Свенсон говорил отрывисто, чеканя слова. Он чувствовал, что устал. Чертовски устал. И поэтому обязан следить за собой: в таком состоянии нетрудно расслабиться, ему же необходимо собрать свои силы, чтобы слова его звучали как можно убедительней. Перед ним нелегкая задача – заставить Кенделла беспрекословно выполнять все его распоряжения. Только так можно будет ввести Сполдинга в окружение Эриха Райнемана. Эриха Райнемана, за которым необходимо следить и следить.
Генерал наблюдал за грязным, неопрятным человеком, сидевшим напротив него. Его бесило от одной мысли о том, что в данный момент нуждался в этом ничтожестве. А что, если, подумал внезапно Свенсон, он сам опустился настолько, что решил прибегнуть к услугам подобного типа? Использовать его, а затем предать смерти? Коли так, они не очень-то отличаются друг от друга.
– А теперь, мистер Кенделл, я должен поделиться с вами кое-какими соображениями… Человек, которого я отобрал для Буэнос-Айреса, – лучший агент контрразведки. Он-то и доставит нам чертежи. Но мне не хотелось бы, чтобы ему стало известно вдруг о передаче алмазов противной стороне. Если кто-то скажет моему протеже, будто Райнеман действует в одиночку, на свой страх и риск, он может что-то заподозрить. Зато подключение к Райнеману немецкого подполья расставит все по своим местам.
Свенсон знал, что говорил. У всех на слуху были героические деяния подпольщиков, действовавших во Франции и на Балканах. Однако немецкое подполье работало более упорно, более эффективно и с большим самопожертвованием, чем все остальные, вместе взятые. Бывший резидент в Лиссабоне должен был знать это. И поэтому положительно отнесется к своему переводу в Буэнос-Айрес.
– Подождите минутку… Господи Иисусе! Постойте!
Выражение лица Кенделла внезапно изменилось. Он посмотрел на Свенсона так, словно обнаружил в его словах нечто заслуживающее внимания.
– У меня возникла отличная идея!
– Какая?
– А вот какая. Подполье вне подозрений, а все остальное дерьмо… О’кей, пошли дальше. Вы только что говорили о гарантиях, которые требуют от нас.
– Какие именно из них имеете вы в виду?
– Только те, что касаются вывоза из Буэнос-Айреса алмазов, которые поступят туда из копей «Кенинга». Просто потрясающе!.. Позвольте же задать вам пару вопросов. Только, прошу вас, ответьте откровенно.
Злобная крыса, подумал Свенсон, глядя на взволнованного Кенделла.
– Говорите, я слушаю вас.
– Я все о том же подполье. В движении Сопротивления участвует множество немцев, среди которых немало людей значительных. Думаю, каждый скажет вам это.
– М-да, конечно… И работают они на славу.
– Есть ли кто-нибудь из них на германском флоте?
– Полагаю, что да. Центральное разведывательное управление знает об этом точнее…
– Но вам не хочется туда обращаться, не так ли?
– Само собой.
– Но это возможно?
– Что?
– Использовать немецкий флот, черт побери! Подводный флот!
Кенделл наклонился вперед, глядя прямо в глаза Свенсону.
– Я подумаю над этим, но я не всесилен… И не служу в разведке… Германское подполье довольно обширно. Думаю, у них есть контакты с командирами на флоте.
– Тогда все получится.
– Вполне возможно, – произнес негромко Свенсон, сам удивляясь тому, что сказал. – Во всяком случае, в этом нет ничего нереального.
Кенделл откинулся в кресле и сломал сигарету. Потом ухмыльнулся своей неприятной усмешкой и погрозил пальцем Свенсону.
– А теперь перейдем к тому, что касается непосредственно вас. Послав ко всем чертям недоверие и подозрительность, я изложу свои мысли предельно ясно и четко… Представьте себе такую картину: мы покупаем чертежи гироскопов, а в это время в океане рыщет взад-вперед немецкая подводная лодка, готовая в любой миг всплыть на поверхность, чтобы мы могли забрать доставленный на ней один, а то и целых два столь нужных нам дефектоскопа, любезно предоставленные в наше распоряжение участниками Сопротивления. Найдется ли лучший предлог, чтобы поднять субмарину наверх во вражеских водах? Важно только, чтобы поблизости не было патрульных катеров, но это уже ваша забота… Из лодки, правда, никто не выходит, но зато в нее грузится кое-что.
Свенсон едва поспевал следить за ходом мыслей Кенделла.
– Но это же все довольно сложно, – заметил он, выслушав бухгалтера, и хотел еще что-то добавить, но тот опередил его.
– Ничего подобного! – заявил горячо Кенделл. – Одиночная, частная акция, к тому же без всяких свидетелей. И во время ее – никаких личных контактов между контрпартнерами. Все заранее оговаривается, а затем – концы в воду.
Бригадный генерал Алан Свенсон понял, что он встретил человека гораздо быстрее способного просчитывать варианты и предвидеть события, чем он сам.
– То, что вы сказали, вполне осуществимо, – вынужден был признать Свенсон. – Создать помехи в эфире и тем самым нарушить радиосвязь – дело нехитрое. Нужно лишь получить разрешение на это от разведывательного управления Объединенного штаба союзных держав.
Кенделл поднялся со стула и мягко сказал:
– Осталось только продумать все в деталях, но это я беру на себя… Вы же станете, таким образом, моим должником. И клянусь богом, сполна заплатите мне за мою услугу.
Глава 13
27 декабря 1943 года Азорские острова
Остров Терсейра, в 837 милях к западу от Лиссабона, был хорошо известен пилотам, летавшим через Атлантику в США южным маршрутом. Совершая здесь промежуточную посадку, они не сомневались в том, что местный технический персонал обслужит их самолеты по высшему, как говорится, разряду. И действительно, наземная команда делала свое дело споро и качественно, так что задерживаться тут не приходилось. Аэродром Лажес являлся важным перевалочным пунктом, и все, кто там работал, понимали это и потому старались изо всех сил.
Зная прекрасно обстановку на острове, командир грузопассажирского самолета «Б-17», единственным пассажиром которого был капитан Дэвид Сполдинг, естественно, никак не мог понять, почему не разрешают посадку. Все началось на высоте четырнадцать тысяч футов, когда он уже собирался идти на снижение. Диспетчерская служба Лажеса прервала связь с самолетом, приказав пилоту держаться прежней высоты. Пилот недоумевал, считая подобное распоряжение полнейшей бессмыслицей. Летное поле было свободно. Ничто не мешало посадке. Диспетчер Лажеса, подтвердив, что они могли бы принять самолет, сообщил, что он действует согласно инструкции, полученной им по телефону из американского штаба в Понта-Дельгаде, на соседнем острове Сан-Мигель. Пилот предположил, что военное командование на Азорских островах отдало этот приказ, очевидно ожидая кого-то, кто должен встречать самолет, но еще не прибыл. И диспетчерской службе поневоле пришлось повременить с приемом самолета, на борту которого, скорее всего, находится какой-то особой важности груз. Любопытно, действительно ли это так?
Впрочем, при чем тут груз? Все дело, по-видимому, в его пассажире – военном атташе посольства в Лиссабоне Сполдинге, одном из этих чертовых шаркунов-дипломатов. Рейс был самым обычным, самолет возвращался в Норфолк. Какого же дьявола ему не дают посадку? И долго ли будет так продолжаться?
Но диспетчерская служба не спешила принимать самолет: «Б-17» приземлился ровно в 13.00 – после того, как прокружил бесцельно над полем лишних двадцать семь минут.
Дэвид поднялся с откидного сиденья и потянулся. Пилот, в звании майора, лет на десять моложе Сполдинга, вышел из кабины и сообщил раздраженно, что джип уже ожидает капитана, а если и нет, то подкатит вот-вот, чтобы увезти его с базы.
– Лучше бы ваши начальники не совались в графики полетов, – заявил молодой пилот Дэвиду без намека на шутку. – Я понимаю, что у дипломатов масса высокопоставленных приятелей, но мы – люди занятые и волынку тянуть не собираемся. Запомните это.
– Постараюсь, – устало ответил Дэвид.
– Сделайте милость.
Майор повернулся и пошел в хвостовой отсек, где сержант открывал грузовой люк, которым пользовались как выходом. Сполдинг последовал за ним, гадая, кто же его встречает.
– Меня зовут Балантин, капитан, – произнес, протягивая руку Сполдингу, одетый в гражданское мужчина средних лет, сидящий в джипе. – Я американец с Азор. Садитесь. Через несколько минут мы будем на месте. В отделении военной полиции, в каких-то сотнях ярдов отсюда.
Дэвид заметил, что охрана у ворот аэродрома не остановила машину Балантина. Машина повернула направо, на дорогу, идущую параллельно взлетной полосе, и набрала скорость. За время, которого едва хватило бы, чтобы прикурить сигарету, джип доехал до ворот одноэтажной гасиенды, обогнул дом и остановился у строения, напоминающего вышку.
– Вот мы и прибыли, капитан, – сказал Балантин, выходя из машины. – Мой коллега Пол Холондер ожидает нас.
Холондер – мужчина средних лет, тоже в гражданском – был почти лыс. Очки со стальными дужками, сидевшие у него на носу, явно старили его. Как и Балантин, он производил впечатление человека интеллигентного и уверенного в себе.
Холондер приветливо улыбнулся вошедшим:
– Душевно рад, Сполдинг. Как и многие другие, я восхищен работой резидента в Лиссабоне.
«Судя по всему, главный тут он», – решил Дэвид.
– Спасибо, но я хотел бы знать, почему больше не являюсь им.
– Боюсь, что ни я, ни Балантин не сможем ответить на ваш вопрос.
– Возможно, вам хотят дать передышку, – предположил Балантин. – Бог мой, сколько же вы там были? Целых три года без отпуска!
– Почти четыре, – уточнил Дэвид. – Но «передышек» хватало. И Коста-Брава ничуть не хуже курорта в Палм-Бич. Мне сказали, что вы – думаю, именно вы – должны передать мне какой-то приказ… Меня нельзя назвать терпеливым, но пилот – сопляк в чине майора – оказался нетерпеливей меня.
– К черту пилота! – засмеялся человек, представленный Сполдингу как Холондер. – Что же касается приказа, то он действительно имеется у нас. И еще вас ожидает небольшой сюрприз. Отныне вы подполковник и можете теперь спокойно послать сопляка майора подальше.
– Похоже, я перескочил через звание?
– Не совсем так. В прошлом году вам было присвоено звание майора. Разумеется, пользы от этих званий в Лиссабоне никакой.
– Как и от предания гласности вашей причастности к армии, – добавил Балантин.
– Вы, конечно, правы, – согласился Дэвид. – Спасибо, что хоть выжил. Меня никогда не покидало ощущение, будто я несу вахту в отхожем месте.
– Да, вынести такое нелегко, – молвил Холондер, опускаясь на один из четырех стульев и жестом приглашая остальных последовать его примеру.
Дэвид понял, что пробудет здесь несколько дольше, чем думал.
– Если бы сейчас было подходящее время для празднества и чествования героев, то, я уверен, слава о вас разнеслась бы далеко вокруг.
– Спасибо, – ответил Дэвид, садясь. – Однако это слишком отвлеченно. Мне же хотелось бы услышать от вас, в чем суть дела. Почему я был отозван.
– Ну вот, опять двадцать пять. Мы не знаем, у нас только инструкции сверху. Нам предстоит задать вам несколько вопросов, и, если ваш ответ даже на один из них не устроит нас, мы не сможем ознакомить вас с приказом. Итак, начнем. Очевидно, вы хотели бы знать, по крайней мере, куда вас собираются направить на сей раз. – Холондер снова улыбнулся своей приветливой улыбкой.
– Разумеется. Слушаю вас.
– Встречались ли вы преднамеренно или случайно с кем-нибудь вне посольства после того, как вас освободили от работы в Лиссабоне? Я имею в виду даже самые, что называется, ничего не значащие контакты. Вы не подписывали чеки в ресторане или магазинах? Ни с кем не заводили знакомства в аэропорту или по дороге туда? И есть ли у вас багаж?
– На ваши вопросы относительно встреч или знакомств я могу ответить лишь отрицательно. Свой же багаж я отправил с дипломатической почтой. И у меня нет никаких кейсов или иных атрибутов путешественника.
– Вы предусмотрительны, – заметил Балантин, продолжая стоять.
– У меня есть на то причины. Дело в том, что я, как и обычно, заранее договорился о нескольких встречах, которые должны были произойти в течение недели после моего возвращения из северных провинций…
– Откуда-откуда? – переспросил Холондер.
– Из Басконии и Наварры. Встречался же я со своими агентами возле самой границы. После выполнения задания я всегда создаю «эффект присутствия», чтобы никого не упускать из поля зрения. Как правило, обещаю быть у кого-то в гостях. На этой неделе меня ожидали ленч и коктейль.
– И какой же выход из положения нашли вы, когда узнали о своем отзыве? – поинтересовался Балантин, усаживаясь на стул.
– Попросил Маршалла – это тот шифровальщик, который принял от вас распоряжение относительно меня, – заблаговременно позвонить каждому, кому я обещал встречу, и сказать, что я задерживаюсь. Это все.
– Именно так: что вы задерживаетесь? Задерживаетесь, а не то, что вы не будете у них? – спросил мягко Холондер.
– Нет. Только что я задерживаюсь. Это – надежное прикрытие.
Холондер рассмеялся:
– У меня нет оснований сомневаться в ваших словах. Ваши ответы меня удовлетворили. А теперь – как вы относитесь к Нью-Йорку?
– Город неплохой, если жить в нем недолго.
– Не знаю, надолго ли вы там задержитесь, но это – то самое место, куда вы должны прибыть, подполковник. Ходить будете только в гражданском.
– Я жил когда-то в Нью-Йорке. У меня там много знакомых.
– Ваша новая легенда проста. Вас с почестями демобилизовали после службы в Италии по медицинскому заключению: тяжелые ранения. – Холондер вынул конверт из кармана и передал его Дэвиду. – Здесь все: необходимые сведения, документы… Короче, то, что может вам пригодиться.
– О’кей. – Дэвид принял конверт. – Я буду чувствовать себя в Нью-Йорке как банкрот. Не думаете же вы на самом деле, что это и есть мое настоящее назначение?
– Я могу судить обо всем лишь по полученным нами бумагам, а они, увы, ни о чем ином не говорят. Но я не сказал, что это назначение окончательное.
– Я понял. А что потом?
– О вас позаботятся. У вас будет прекрасная, хорошо оплачиваемая работа в фирме «Меридиан эйркрафт».
– «Меридиан эйркрафт»?
– В конструкторском отделе.
– Я всегда думал, что эта фирма находится где-то на Среднем Западе. В Иллинойсе или Мичигане.
– В Нью-Йорке у них филиал. Или будет скоро…
– Выходит, как мне представляется, я должен буду заниматься там чертежами, имеющими отношение к авиастроению, не так ли?
– Думаю, что так.
– Уж не предстоит ли мне принять участие в какой-то операции, осуществляемой контрразведкой?
– Мы не знаем, – ответил Балантин. – У нас нет никаких сведений, кроме имен тех двух человек, с которыми вы будете работать.
– Имена в конверте?
– Нет, – сказал Холондер. – Мы должны назвать их вам, а вы – запомнить. Записывать ничего нельзя. И вообще – никаких бумаг, пока вы не приступите к делу.
– Как это похоже на Эда Пейса. Он любитель подобной чепухи.
– Ошибаетесь. Забирайте повыше.
– Что?.. Я теряюсь в догадках… Но вы ведь связываетесь как-то с этими верхами? Отчитываетесь перед кем-то?
– Сначала курьер доставляет бумаги по одному из адресов в Вашингтоне. Ведомство, куда поступают они, пересылает их, так и не ознакомившись с ними, в закрытую зону в Фэрфаксе, и только оттуда они попадают по назначению.
Сполдинг присвистнул:
– А что за имена для меня?
– Первое – Леон. Эжен Леон. Он физик, специалист в области самолетостроения. Немного со странностями, но очень талантлив.
– Гений, другими словами.
– Вроде того. Я полагаю, вы найдете общий язык, – сказал Балантин.
– Надеюсь, что да, – кивнул Сполдинг. – А второй кто?
– Второго звать Кенделл. – Холондер закинул ногу на ногу. – О нем ничего не известно, только имя. Уолтер Кенделл. Не имею ни малейшего представления о нем.
Инструкции получены.
Дэвид пристегнул ремни. Мотор «Б-17» взревел, набирая обороты. Фюзеляж задрожал. Дэвид посмотрел на самолет по-новому. Если Холондер сказал правду о его нынешнем назначении, он уже через несколько дней приступит к изучению чертежей.
Сполдингу показались несколько странными те меры предосторожности, с которыми он только что столкнулся. Явный перебор. Куда проще было отправиться сразу в Вашингтон и там получить полный инструктаж. Вместо этого какая-то сумятица.
А впрочем, может, все вовсе не так, как выглядит на первый взгляд?
И то, что он должен был получить приказ из рук двух человек, с которыми прежде никогда не встречался, имело какой-то свой смысл? Как и беседа с людьми, не представленными ему официально в соответствии с армейскими канонами? Интересно, чем Пейс там занимается, черт возьми? Но при чем тут Пейс? «Забирайте повыше»… Именно так сказал Холондер.
«Пересылает… в закрытую зону в Фэрфаксе, и только оттуда они попадают по назначению»… Опять же его слова.
Дэвид понимал, что «Фэрфакс» по своему статусу уступает только Белому дому. И думал о том, что, хотя это и военная организация, не оттуда получил он приказ: там лишь рекомендовали кому-то его кандидатуру.
Все вопросы Холондера к нему были, по сути, не вопросами, а инструкциями, хотя и имели вопросительную интонацию. Он вспомнил: «Есть ли у вас друзья в авиационных компаниях? Например, среди руководства?»
Господи помилуй, он не имел об этом понятия. Он так давно не был в Америке, что сам не знал, остались ли у него там друзья.
Холондер предупредил, чтобы Дэвид избегал старых знакомств, если таковые обнаружатся. В тех же случаях, когда встретит кого-то, сообщал его имя Уолтеру Кенделлу.
«Есть ли у вас в Нью-Йорке женщина?»
Дурацкий вопрос. Ничего грубее он не слышал. Что этот чертов Холондер имел в виду?
Лысый очкастый агент кратко пояснил: в досье Дэвида записано, что он когда-то работал на радиостудии, то есть должен знать актрис.
– И актеров, – добавил Сполдинг. – Ну и что из того?
– Дружба с известными актрисами может стать поводом для газетной шумихи, – заметил Холондер.
Имя Дэвида не должно появляться в печати.
Дэвид припомнил, что он действительно знал нескольких девушек, которые преуспели в кино с тех пор, как он уехал. У него было короткое увлечение актрисой, которая нынче уже звезда, снимается в фильмах «Уорнер бразерз».
С неохотой он согласился, что Холондер прав. Таких контактов следует избегать.
– Можете ли вы, увидев раз чертеж, к тому же не имеющий никакого отношения к привычным вам строительным конструкциям, воспроизвести затем его по памяти?
– Если там будут стоять соответствующие технические обозначения и пояснения, то, пожалуй, да.
Выходит, он должен готовиться к работе в авиастроении. Будет иметь дело с чертежами и схемами.
Это ясно.
Ясно из того, что только и мог сообщить Холондер Дэвиду, как заверил этот янки с Азор бывшего резидента в Лиссабоне.
«Б-17» подкатил к краю взлетной полосы, устремленной прямо на запад, и развернулся, готовясь взлететь.
Сердитый майор, оторвавшись на время от штурвала и приборной доски, подошел к люку грузового отсека и, увидев, что Сполдинг вернулся, демонстративно взглянул на наручные часы. Дэвид выскочил торопливо из джипа и, пожав руку Балантину, отдал честь летчику.
– Никак не мог раньше, – сказал он пилоту. – Вы знаете, как бывает, когда имеешь дело с подобного рода парнями.
Майор никак не прореагировал на шутливый тон своего пассажира.
Как только пилот со Сполдингом заняли свои места, самолет стал набирать скорость. Земля под колесами сотрясалась со все возрастающей силой. Еще пара-другая секунд – и машина стремительно взмоет вверх. Дэвид склонился над врученной ему Холондером азорской газетой, которую он положил себе на колени, когда застегивал на поясе ремни.
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Раздался такой мощный взрыв, что сиденье выскочило из креплений и отлетело, увлекая за собой Дэвида. Сполдинг так и не смог никогда понять, хотя частенько думал об этом, чему именно обязан он был тем, что остался в живых, уж не своей ли азорской газете.
Везде был дым. Самолет накренился и, касаясь земли крылом, завертелся волчком. В салоне был слышен оглушительный неумолчный скрежет гнущегося металла. И сверху, и с обеих сторон фюзеляжа лопались с треском и грохотом стальные ребра переборок и, срываясь со своих мест, разлетались кто куда.
В кабине пилота прогремел второй взрыв. Рассыпавшаяся на части внутренняя обшивка покрылась кровавыми пятнами, перемежавшимися с кусками человеческой плоти. В плечо Дэвиду ударило обломком черепа с обожженными волосами, проглядывавшими из-под ярко-красной вязкой массы. Сполдинг смог разглядеть сквозь дым яркий солнечный свет, лившийся внутрь в зиявшее впереди отверстие.
Самолет был взорван!
Дэвид вдруг понял, что у него лишь один шанс из ста выбраться живым из этого ада. Топливные баки заполнены для дальнего перелета над Атлантикой. Через секунды они взорвутся. Он схватился судорожно за застежку, скреплявшую на поясе ремни, и рванул ее изо всех сил. Но она не поддалась: от мощного удара в зазоры замка попала ткань от пиджака, и язычок заклинило. Сполдинг, не растерявшись, крутанул запор как можно резче. На этот раз замок сработал, и Дэвид освободился наконец от пут.
Самолет – точнее, то, что еще оставалось от него, – содрогался в предсмертных конвульсиях на тянувшейся вдоль взлетной полосы бугристой площадке, куда отбросило его ударной волной и где он обрел последнее свое пристанище. Сполдинг протиснулся назад, пытаясь доползти до выхода. Но как только он ухватился руками за грозившую упасть вниз верхнюю панель, в его правое плечо врезался вырвавшийся откуда-то зазубренный кусок металлического листа.
И тогда же Дэвид увидел, что дверцу грузового отсека снесло ударной волной. У открытого теперь люка лежал, придавленный стальной переборкой, мертвый сержант военно-воздушных сил США. Из-под кровавой, развороченной от шеи до живота плоти торчали ребра.
Метнувшись в ужасе к выходу, Дэвид стремглав спрыгнул вниз, не забыв, однако, при этом подогнуть слегка ноги, чтобы смягчить удар при соприкосновении с твердым грунтом. Упав боком на землю, он откатился как можно дальше от самолета, чтобы не оказаться погребенным под грудой металла, затем пополз прочь от страшного места. Почва, которой касался Сполдинг, была грубой, усеянной камнями, но он не замечал этого: главное – ему удалось-таки вырваться на свободу. Дэвид полз, цепляясь окровавленными руками за сухую землю. Полз до тех пор, пока позволяли силы.
Когда же они оставили его, он прижался в изнеможении к земле и так и лежал, с трудом переводя дыхание. Откуда-то издалека до него доносилось завывание сирен.
А потом раздался новый взрыв, от которого содрогнулся воздух и затряслась земля.
Высокочастотные передатчики работали почти без перерыва, связывая между собой аппаратную аэропорта Лажес и закрытую зону «Фэрфакс», обменивавшиеся в лихорадочной спешке сверхсрочными радиограммами.
Дэвида Сполдинга должны были отправить из Терсейры первым же самолетом, направлявшимся в Ньюфаундленд, а это значило, что до вылета оставалось менее часа. На военно-воздушной базе в Ньюфаундленде бывшего резидента уже будет поджидать истребитель, который и доставит его в Митчелл-Филд, неподалеку от Нью-Йорка. Поскольку подполковнику Сполдингу удалось избежать серьезных травм и увечий, отданные ему ранее распоряжения не подлежали отмене.
Взрыв, прогремевший на самолете «Б-17» и унесший жизнь двух человек, являлся, вне сомнения, делом чьих-то рук. Подготовлен он мог быть и в Лиссабоне, и здесь, в самом Лажесе, во время заправки машины горючим. Но что бы и как бы там ни было, к детальному, скрупулезному расследованию трагического происшествия приступили сразу же, как только произошла трагедия.
Холондер и Балантин находились с Дэвидом, когда его осматривал военный врач из англичан. После того как рана на плече была перевязана, а ссадины на руках обработаны, Сполдинг заявил, что, хотя его и потрясло глубоко все то, что случилось, он тем не менее чувствует себя вполне здоровым и не нуждается в особом уходе. Прежде чем покинуть своего пациента, доктор сделал ему инъекцию успокоительного в расчете на то, что лекарство поможет Дэвиду легче перенести полет до Нью-Йорка…
– Думаю, вам стоит недельку отдохнуть, – сказал Холондер. – Боже, как же вам повезло, что вы снова с нами!
– Побывали в такой переделке – и остались в живых! – уточнил Балантин.
– За мной охотятся? – спросил Сполдинг. – Это из-за меня взорвали самолет?
– В «Фэрфаксе» так не думают, – ответил Холондер. – Там полагают, что это просто совпадение.
Сполдинг наблюдал за агентом, пока тот говорил. Заметив неуверенность в его тоне, Дэвид предположил, что тот не вполне откровенен с ним.
– Удивительное совпадение, не правда ли? Особенно если учесть, что единственным пассажиром на борту самолета был я?
– Ничего удивительного. Я думаю, что уничтожение мощного военного самолета и к тому же вместе с пилотом – уже само по себе большая удача для нашего противника. Что же касается службы безопасности в Лиссабоне, то она, прямо скажем, не заслуживает похвал.
– В тех местах, где бывал я, она неплохо справлялась со своими обязанностями. Так что не стоит делать поспешных выводов на основании частного случая.
– Возможно, вы и правы: ведь трагедия как-никак произошла не где-то еще, а именно здесь, на Терсейре. И все же… Я лишь передаю вам то, о чем поговаривают в «Фэрфаксе».
Раздался стук в дверь, Холондер открыл ее. Младший лейтенант, стоя в дверях, обратился участливо к Дэвиду, о котором ему, несомненно, уже было известно, что тот только чудом избежал смерти:
– Пора собираться, сэр. Мы должны взлететь через двадцать минут. Не смог бы я быть вам чем-либо полезен?
– Нет, лейтенант. Вещей у меня нет: все, с чем я прибыл сюда, превратилось в кучу горелого мусора.
– Да-да, понятно. Сочувствую вам.
– Не стоит сочувствовать: слава богу, я лишился лишь своего багажа, а не жизни… Отправиться же с вами я могу хоть сейчас.
Дэвид повернулся к Балантину и Холондеру и пожал им руки. Прощаясь с Холондером, он внимательно взглянул ему в глаза. И убедился, что был прав в своих предположениях: Холондер и впрямь что-то скрывал от него.
Английский морской офицер открыл потайную дверь. Пол Холондер поднялся со стула.
– Принесли? – спросил он у офицера.
– Да. – Офицер положил свой кейс на стол, щелкнул замками и, вынув конверт, подал его американцу. – Фотолаборатория поработала на славу. Исключительно четкое изображение, отлично проработаны детали и на лицевой, и на оборотной стороне. В общем, снимок дает практически полное представление об оригинале.
Холондер снял бечевку с конверта и извлек из него фотографию, запечатлевшую в увеличенном виде небольшой значок в форме шестиконечной звезды.
Звезды Давида.
В центре лицевой стороны – надпись на иврите, на оборотной же – рельефное изображение скрещенных кинжала и молнии.
– Древнееврейским письмом обозначено имя пророка Хагаи, ставшего символом организации еврейских фанатиков, носящей название «Хагана» и действующей за пределами Палестины. Члены этого объединения провозгласили своей целью отмщение за двухтысячелетние страдания еврейского народа. Боюсь, что в ближайшие годы у нас будет с ними немало хлопот. Во всяком случае, считаем мы, они дали нам ясно это понять.
– Вы ведь сказали, что значок был приварен к нижнему звену переборки в хвостовом отсеке?
– Совершенно верно. Это сделали для того, чтобы он не пострадал во время взрыва. Вина за уничтожение вашего самолета ложится, таким образом, на членов «Хаганы».
Холондер сел.
– Но зачем понадобилось им это? – спросил он, переводя взор с фотографии на английского офицера. – Господи боже, ради чего пошли они на такое?
– Я не могу ответить на ваш вопрос, – сказал англичанин.
– Так же, как и в «Фэрфаксе». Не думаю, что им хотелось бы ставить кого-то в известность о том, что случилось у нас. Скорее всего, они предпочли бы замять это дело.
Глава 14
27 декабря 1943 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
– «Фэрфакс» на проводе. Это полковник Пейс. Он просит соединить его с вами.
Услышав по селектору эти слова, произнесенные игривым тоном его секретаршей – лейтенантом из женской вспомогательной службы сухопутных войск США, Свенсон понял, что разговор будет необычным.
С тех пор как генерал забрал себе досье Сполдинга, начальник «Фэрфакса» с большой неохотой звонил ему сам. Он не говорил прямо о том, что желал бы как можно реже лично беседовать со Свенсоном, однако связь с ним поддерживал в основном через своих подчиненных. Будучи в какой-то мере причастным к отзыву Сполдинга из Португалии, Пейс явно демонстрировал занятую им вполне определенную позицию: хотя он и повинуется спущенным сверху приказам, но делает это против своей воли.
Эдмунду Пейсу абсолютно не нравилось, что кто-то сверху распоряжается его человеком из Лиссабона. Поэтому за рамки выполнения приказа он не выходил.
– Генерал, получена радиограмма с аэродрома в Лажесе, на Терсейре, – произнес взволнованно Пейс.
– Где это, черт возьми? И что там стряслось?
– Терсейра – один из Азорских островов. «Б-17», на котором находился Сполдинг, стал объектом диверсионного акта. Короче, был взорван.
– О боже!
– Могу я просить вас, сэр, приехать ко мне? Прямо сейчас?
– Прежде скажите, что со Сполдингом? Он погиб?
– Нет, если судить по предварительным сведениям, но я не берусь утверждать что-либо определенно. Мне практически ничего не известно. Жду дальнейших сообщений, но их все нет и нет. Кто бы мог предположить такое? Выезжайте же, генерал, прошу вас.
– Еду. И прихвачу с собой информацию по Сполдингу.
Свенсон собрал лежавшие на столе бумаги с донесением от Кенделла, скрепил их скрепками и положил аккуратно в плоскую металлическую коробку, тут же убранную им в сейф с двумя секретными замками и единственным ключом, которым мог пользоваться только он сам.
Для такой предосторожности были причины. И главная – характер этого документа.
Свенсон набрал с помощью двух дисков необходимую комбинацию цифр и повернул ключ. И тут, пусть на какой-то миг, его охватило сомнение. Не взять ли ему бумаги с собой? Впрочем, это было бы неразумно. В кабинете они в большей безопасности. Сейф, наглухо вделанный в пол, – куда более надежное место для хранения документов, чем внутренний карман в пиджаке человека, которому приходится разгуливать по улице или совершать поездки в машине. С сейфом ничего не может случиться, в отличие от усталого пятидесятичетырехлетнего бригадного генерала.
Он поприветствовал охрану на выходе и быстро спустился по ступенькам к машине. Шофер был уже предупрежден о предстоящей поездке секретаршей из женской вспомогательной службы, чье стремление угодить явно выходило за рамки служебных обязанностей. Генерал знал, что в один прекрасный день, когда напор с ее стороны станет слишком сильным, он вызовет ее в кабинет, запрет дверь и уложит на коричневый кожаный диван.
С чего это он думает о ней? На кой черт нужна ему эта секретарша в форме лейтенанта возле двери его кабинета!
Свенсон сел на заднее сиденье машины и снял шляпу. Он понял, почему подумал о своей секретарше: мысль о ней позволила немного расслабиться, отодвинула в тень проблемы, с которыми, возможно, придется ему теперь столкнуться из-за этого взрыва на одном из азорских аэродромов.
Боже мой, надо же такому случиться!
Мысль о том, чтобы начать все заново, если дело и впрямь примет дурной оборот, перекроить то, что он столь удачно скроил, приводила генерала в отчаяние. Это же невозможно – переверстывать, вернувшись к исходной точке, составленные уже ранее планы и подбирать подходящего человека.
Голова у генерала шла кругом. И при сложившихся обстоятельствах ему было крайне трудно вникать в детали операции, с которыми он только что ознакомился.
В детали, скрупулезно изложенные этой крысой из сточной канавы.
Чертовым Кенделлом.
Человеком-загадкой.
Отвратительным таинственным типом, о котором даже в Джи-2 мало что знают.
Свенсон подверг его обычной проверке, опираясь на тот факт, что бухгалтер имеет самое непосредственное отношение к контрактам, заключенным компанией «Меридиан эйркрафт» с государственными ведомствами. Однако парни из разведки и узколобые маньяки Гувера не дали генералу фактически ничего, кроме нескольких мало что значащих имен и дат. Им запретили расспрашивать кого-либо из сотрудников «Меридиана» или выпытывать что-либо у лиц, связанных с АТКО или «Паккардом». И в результате все, что раздобыли они, не представляло особого интереса.
Кенделл. Сорок шесть лет. Хронический астматик. Дипломированный бухгалтер высшей квалификации. Не женат. Если и имеет друзей, то совсем немного. Проживает в Центральном районе Манхэттена, в двух кварталах от своей фирмы, единственным владельцем которой и является.
Все, кому доводилось встречаться с Кенделлом, приходили к одному и тому же выводу: по натуре он скандалист, нелюдим и к тому же отъявленный индивидуалист, что не помешало ему, однако, стать блестящим специалистом в области статистики.
Документы, хранящиеся в досье на Кенделла, вполне могли бы содержать печальные, трогательные факты из жизни этого человека – скажем, сообщение о том, как его еще в детстве бросили родители, или упоминание о нелегком жизненном пути, который прошел он без чьей-либо помощи, полагаясь лишь на самого себя. Но ни о чем подобном в них не говорилось. Не было там также ни слова ни о нищете, ни о страшных лишениях или тяготах, выпадающих на долю миллионов и приобретших особый размах в годы Великой депрессии.
Короче, сведения, которыми обладал Свенсон, не отличались особой глубиной и характеризовали данного типа лишь в самых общих чертах.
Итак, Кенделл был и остается человеком-загадкой.
Однако в разработанных им деталях операции, касающихся непосредственно Буэнос-Айреса, не было ничего загадочного. Кенделл изложил все предельно четко и ясно. Природная, чуть ли не инстинктивная его склонность к махинациям проявила себя в полной мере. Сложная обстановка, в которой приходилось ему действовать, лишь стимулировала деятельность и без того изощренного, изворотливого ума этого человека. Создавалось впечатление, будто он обрел наконец подлинную цель своего существования. Нашел дело, ради которого стоило жить. «Да так оно, по существу, и есть», – подумал Свенсон.
Операция делилась на три отдельных этапа: доставку и осмотр алмазов, параллельное изучение чертежей гироскопов, как только они окажутся в Буэнос-Айресе, и, наконец, перевозку тайного груза на подводной лодке. Борт и карбонадо из шахт компании «Кенинг» надлежало хранить в условиях строжайшей секретности на одном из складов в округе Северная Дарсена, в провинции Пуэрто-Нуэво. Немцы, которых направят на склад, будут поддерживать связь с одним лишь Эрихом Райнеманом.
Физика Эжена Леона поселят в надежно охраняемых апартаментах в районе Сан-Тельмо, занимающем примерно такую же территорию, как и нью-йоркский Грамерси-парк. Этот фешенебельный, малонаселенный городской округ представлял собой идеальное место для наблюдения за обстановкой. Сюда-то и намечалось доставить заветные чертежи, о поступлении которых Леон должен был сразу же известить Сполдинга.
Сам же Сполдинг, прибыв в Буэнос-Айрес раньше Леона, постарается обосноваться в посольстве в том или ином качестве, которое, по мнению Свенсона, в наибольшей степени будет отвечать возложенным на Дэвида задачам. Бывший резидент полагал, что в его обязанности входит координирование действий лиц, связанных с куплей-продажей чертежей гироскопов, и санкционирование оплаты технической документации в случае, если приборы и впрямь будут отвечать предъявляемым к ним требованиям. О своем согласии с приобретением столь специфического материала он сообщит зашифрованной радиограммой в Вашингтон, откуда и отправят незамедлительно, как думалось ему, всю необходимую сумму на швейцарский счет Райнемана.
Затем Сполдинг отправится на аэродром, на котором остановят свой выбор обе стороны, и будет ждать того момента, когда он сможет вылететь отсюда за пределы Аргентины. Покинуть же эту страну ему предписано было лишь после того, как Райнеман получит сообщение: «Оплата произведена».
В действительности же шифровка, посланная Сполдингом, послужит сигналом для немецкой подводной лодки подняться на поверхность в заданном районе и получить с небольшого судна партию алмазов. Американские патрульные суда и самолеты по распоряжению свыше прекратят на данное время наблюдение за соответствующим участком акватории. Ну а если вдруг кто-то усомнится в правомочности такого приказа, что маловероятно, то всегда ведь можно сослаться на некую секретную встречу в океанских просторах с представителями немецкого подполья.
Когда отгрузка в море будет произведена, с субмарины сообщат по радио в Берлин о «взыскании» с Райнемана положенной «платы», после чего подводная лодка вновь скроется в морской пучине, чтобы отправиться в обратный путь в Германию. Сполдингу же будет позволено вернуться в Соединенные Штаты.
Подобные меры предосторожности удовлетворяли обе стороны.
Кенделл был убежден, что сумеет обвести вокруг пальца Райнемана. Однако Райнеман являлся достойным противником, которого многое роднило с бухгалтером. В частности, оба они выделялись своей способностью трезво и беспристрастно смотреть на вещи, что дается далеко не всем.
Сходство в характерах двух этих людей для Свенсона было фактом бесспорным и служило лишь дополнительным аргументом в пользу принятого им решения о ликвидации Кенделла.
Бухгалтер должен был лететь в Буэнос-Айрес примерно через неделю, чтобы обговорить с немецким эмигрантом последние детали предстоящей сделки. Надо внушить Райнеману, что Сполдинг отличный агент, неоднократно выступавший в роли курьера и способный в случае нужды управиться с эксцентричным Эженом Леоном. Подобная легенда, считал Кенделл, послужит для Сполдинга надежной «крышей». Но Сполдинг еще не включился в игру. Он не участвовал непосредственно в операции с передачей алмазов противной стороне и не имел ни малейшего представления о подводной лодке. Ему лишь вменялось в обязанность отправлять связанные с перемещением груза шифровки, но о том, что скрывается за их текстом, он не должен даже догадываться. И посему все, что делалось за его спиной, держалось от него в строжайшей тайне.
Сполдинг. Человек находчивый и бесстрашный. Как раз такой, какой и нужен.
Свенсон много раз читал и перечитывал изложенный Кенделлом план действий, вникая в суть деталей. И не находил в нем никакого изъяна. Этот вонючий хорек в обличье бухгалтера свел исключительно сложную процедуру переговоров к последовательному ряду простых, незамысловатых акций, каждая из которых отвечала бы интересам той или иной стороны. Одним словом, Кенделл создал целую сеть хитросплетений. Любой шаг подвергался проверке и перепроверке, всякое действие подстраховывалось возможными контрмерами.
Ко всем этим ловким ходам Свенсон счел необходимым добавить еще один, суть которого сводилась к тому, что Дэвиду Сполдингу предстояло в ближайшем будущем прикончить Эриха Райнемана.
Этого требовала инструкция, полученная Свенсоном от разведывательного управления Объединенного штаба союзных держав. Учитывая специфику предпринимательской деятельности Райнемана, дело можно будет представить так, будто он окончательно запутался в своих обязательствах перед немецким подпольем. Человек из Лиссабона сам решит, смотря по ситуации, как убрать Райнемана: лично ли заняться им или же прибегнуть к помощи наемного убийцы. Важен лишь результат.
Сполдинг поймет все с полуслова. За последние несколько лет он привык к иносказаниям и паролям различного ранга разведчиков и двойных агентов. Если верить тому, что говорится в его досье, для этого человека приказ есть приказ. Имеющее разумное обоснование распоряжение, призванное содействовать решению на профессиональном уровне той или иной проблемы.
Если бы только Сполдинг был жив!
О боже, что же все-таки случилось? И где? В Лапёссе? Или в Лажесе? Чтоб провалился он в тартарары, злосчастный аэродром на Азорах! Подумать только, диверсионный акт! Взрыв, уничтоживший самолет!
Что же, черт возьми, это значит?
Машина свернула с автострады на шоссе, ведущее в штат Вирджиния. До закрытой зоны в Фэрфаксе оставалось минут пятнадцать пути. Свенсон обнаружил, что прикусил нижнюю губу. Во рту появился привкус крови.
– Мы получили дополнительную информацию, – сказал полковник Эдмунд Пейс, стоя перед фотографической картой острова Терсейра. – Сполдинг в порядке. Конечно, он потрясен. Несколько ран и ушибов, однако ничего не сломано. Спасся буквально чудом. Пилот и его помощник погибли. Уцелел только Сполдинг.
– А он в состоянии передвигаться?
– Да. С ним сейчас Холондер и Балантин. Я решил, что вы хотели бы поторопить его с вылетом…
– Да-да, конечно, – перебил полковника Свенсон.
– Я распорядился отправить его скорей в Ньюфаундленд. Если только у вас не будет каких-то иных соображений, там его заберет патрульный самолет береговой авиации и доставит на юг, в Митчелл-Филд.
– Когда он прилетит?
– Поздно ночью, если позволит погода. В противном случае завтра утром. Лететь ему сюда?
Свенсон заколебался.
– Нет… Пусть врач в Митчелле осмотрит его повнимательней. А затем подержите его в Нью-Йорке. Несколько дней отдыха в отеле не помешают ему. Все же остальное по-прежнему остается в силе.
– Хорошо… – В голосе Пейса прозвучало раздражение. – Но кое-кто должен будет все же встретиться с ним.
– Зачем?
– Его документы – все, что мы подготовили, – сгорели в самолете. От них остался лишь пепел.
– Ах да, я как-то упустил это из виду. – Свенсон отошел от Пейса и сел на стул.
Полковник наблюдал за генералом. Он догадывался, что Свенсону трудно сосредоточиться.
– Мы сделаем новые документы. Это не проблема для нас.
– Отлично. Делайте. Найдите, кто передаст в Митчелле документы Сполдингу.
– О’кей… Но может быть, вы измените все же свое решение?
Пейс подошел к стулу, но садиться не стал.
– Почему? И зачем?
– Что бы там ни было, но факт остается фактом. Самолет взорван, о чем я уже сообщил вам. И если вы помните, я тогда же попросил вас как можно быстрее приехать ко мне, поскольку события приняли неожиданный для нас поворот.
Свенсон уставился на своего подчиненного.
– У меня была тяжелая неделя. И я предупреждал вас о сложности всей операции. Так что не надо играть со мной в свои фэрфаксовские штучки. Я не собирался вторгаться в вашу сферу деятельности. А просил лишь о помощи. Или, если вам так больше нравится, потребовал от вас оказать мне содействие. А посему извольте-ка говорить со мной начистоту, без всяких там преамбул.
– Я всячески старался помочь вам, – произнес Пейс решительным тоном. – Это, сэр, было нелегко. И вот сейчас я предоставил вам целых двенадцать часов, чтобы вы смогли обдумать спокойно возможные варианты. Тот самолет был взорван группой «Хагана».
– Кем-кем?
Пейс пояснил, следя за реакцией Свенсона:
– «Хагана» – еврейская организация, действующая за пределами Палестины.
– Но это же безумие! Бессмыслица какая-то! И как же удалось узнать вам, кто именно устроил взрыв?
– Первое, что сделала следственная группа, прибыв на место происшествия, так это загасила пламя водой, разобрала обломки и тщательнейшим образом осмотрела все вокруг в поисках каких-либо улик, которые бы могли сохраниться, несмотря на огонь и взрывную волну, и указывали на виновников преступления. Предварительное расследование было проведено сразу же после катастрофы… Тогда-то и обнаружили в хвостовом отсеке самолета бляху с эмблемой «Хаганы».
Члены данной организации хотели, чтобы все знали, кто совершил эту диверсию.
– Боже мой! А что вы сказали тем людям на Азорах?
– Прежде всего, генерал, я выиграл для вас целый день. Проинструктировал Холондера, чтобы он ни в коем случае не связывал взрыв со Сполдингом. И ссылался на случайное совпадение, коль скоро ситуация, говоря откровенно, вышла из-под контроля. «Хагана» – независимая организация, объединяющая фанатиков. Большинство сионистских организаций не вступают с ними в контакт. Они называют их группой дикарей.
– Как же случилось, что они смогли беспрепятственно совершить этот акт вандализма? – Свенсон был совершенно расстроен.
– Вам и самому известно, я полагаю, что Азоры находятся под британским контролем. Соглашением, заключенным с Португалией еще в стародавние времена, англичанам предоставлено право создавать на этих островах свои военные объекты.
– Да, я знаю об этом.
– Значок нашли англичане.
– Что они собираются предпринять?
– Сами еще не знают. Пока же доложат о происшествии в разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав, не делая никаких заключений.
– Но вы же знаете уже сейчас, кто стоит за этой диверсией!
– Холондер неплохой парень. Оказывает нам кое-какие услуги, за что и мы не остаемся у него в долгу.
Свенсон поднялся со стула и бесцельно прошелся по комнате.
– Что сами-то вы думаете об этом, Эд? Взрыв устроен из-за Сполдинга?
Он взглянул на полковника. По выражению лица Пейса Свенсон понял, что полковник начинает догадываться о причине его волнения. Генерал же думал в данный момент не столько об операции – она будет осуществлена независимо ни от чего, считал он, – сколько о своем соратнике – офицере, которого заставили заниматься непривычным для него делом, забросив его без всякой предварительной подготовки в совершенно незнакомую ему область. Сполдинг, попавший в подобную передрягу, вызывал у Свенсона, старого армейца, глубокое сочувствие.
– Все, что я могу вам сообщить, – это только догадки, даже не предположения. Конечно, нельзя исключать возможность того, что самолет был взорван из-за Сполдинга. Однако данная версия мало что проясняет: если мы и примем эту гипотезу, нам вовсе не обязательно делать на ее основании вывод о том, будто подобная акция связана как-то с вашей операцией.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я не знаю, чем именно занимался Сполдинг: если мне и известно что-то, так только в самых общих чертах. Между тем в «Хагане» полным-полно психопатов с самыми различными отклонениями. И они столь же хорошо организованы, как и боевые группы Джулиуса Стрейчера. Вполне возможно, что Сполдинг убил португальского или испанского еврея или использовал его в своей игре как приманку. В католической стране для «Хаганы» этого вполне достаточно… Впрочем, взрыв мог быть организован и из-за кого-то еще, кто должен был лететь этим самолетом. Из-за какого-нибудь армейского офицера или пилота, чей родственник известен своими антисионистскими настроениями. Тем более если этот сородич является к тому же евреем. Я должен лично все проверить, с чужих слов трудно разобраться в истинном смысле этого происшествия.
Свенсон помолчал немного, изучая выражение лица Пейса, а затем заговорил:
– Благодарю… Но, вероятно, взрыв обусловлен все же какими-то другими причинами, а не теми, о которых вы упомянули? И к нему, как я понимаю, не имеют никакого отношения ни испанские евреи, ни лица, которых подставили в тайной игре, ни тот же дядюшка пилота… Все дело в Сполдинге, не так ли?
– Вам же не известно ничего определенного. Само собой, вы можете строить различные догадки, однако делать окончательный вывод пока что рановато.
– И все-таки не могу понять, что же, в конце концов, скрывается за этой акцией. – Свенсон снова уселся, размышляя вслух: – Казалось бы, все было продумано до мелочей…
– Могу я высказать свою версию? – предложил Пейс, подходя к генералу, тщетно пытавшемуся подобрать ключ к загадке.
– Разумеется, – ответил Свенсон. Его взгляд выражал признательность этому знающему свое дело разведчику, способному трезво оценить обстановку.
– Меня никто не посвящал в ваши дела, и честно скажу: мне и не хотелось бы этого. Операцию проводит военный департамент, и это все, что я должен знать. Я уже говорил, неплохо было бы рассмотреть все возможные варианты… Да, скорее всего, вам и не остается ничего иного. Но это даст результат лишь в том случае, если вы сумеете выявить непосредственную связь между отдельными известными нам фактами. Однако, как я мог установить, наблюдая за вами, вам так и не удалось обнаружить ее.
– Иначе и быть не могло, поскольку одно никак не вяжется с другим.
– Как мне представляется, концентрационные лагеря не входят в круг тех проблем, которыми занимаетесь вы. Во всяком случае, именно к такому выводу пришел я на основании имеющихся в моем распоряжении разведданных, включая и донесения из Йоханнесбурга. Надеюсь, я не ошибся? Вы и в самом деле никак не касаетесь по роду своей работы ни Аушвица[904], ни Бельзена?
– Не имею к ним даже самого отдаленного отношения.
Пейс, упершись локтями о стол, подался вперед.
– «Хагана» между тем внимательно следит за происходящим там. И она же считает своим долгом заниматься делами так называемых испанских евреев и прочих лиц еврейской национальности, ставших жертвами насилия и коварства… Не спешите пока что с выводами, генерал. Что толку от скоропалительных заключений, не подкрепленных надежными свидетельствами?
Свенсон недоверчиво взглянул на Пейса:
– Какие еще свидетельства вам нужны? Самолет взорван, люди убиты!
– Да, это так. Однако бляха в хвостовом отсеке мало о чем говорит: ее ведь мог прикрепить кто угодно. Вас, вполне возможно, пытаются просто ввести в заблуждение.
– И кто же?
– Я не могу ответить на этот вопрос. Знаю лишь, что Сполдинга следует предупредить на всякий случай о возможной опасности. Само собой, человеку, пережившему взрыв в самолете, подобный совет может представиться несколько запоздалым. И все же позвольте моему человеку в Митчелл-Филд поговорить с ним по этому поводу, сказать, что он должен быть все время настороже, так как нельзя исключать полностью повторения того, что произошло на Азорах… Не будем забывать, что на том самом самолете находился и Сполдинг! А это значит, что ему ни в коем случае нельзя терять бдительности. И еще я хотел бы взять на себя смелость порекомендовать вам подыскать, пока не поздно, дублера.
– Дублера?
– Ну да. Всякое ведь может случиться, если кто-то предпримет вдруг новую попытку свести счеты со Сполдингом. Вполне возможно, что на этот раз его удастся вывести из игры.
– Убить, хотите вы сказать?
– Да.
– В каком же мире живут ваши люди? – спросил чуть слышно Свенсон.
– В неимоверно сложном, – ответил Пейс.
Глава 15
29 декабря 1943 года Город Нью-Йорк
Сполдинг наблюдал из окна отеля за движением внизу по Пятой авеню и на территории Центрального парка. «Монтгомери» был одной из тех наиболее элегантных гостиниц, в которых любили останавливаться его родители, приезжая в Нью-Йорк на гастроли. Дэвид ощутил приятное чувство возвращения домой. Старый портье даже прослезился, регистрируя его в журнале. Сполдинг вспомнил, что много лет назад старик частенько гулял с ним в парке. Подумать только, четверть века пролетело с тех пор.
Прогулки в парке. Гувернантка. Шоферы, ожидающие в фойе, чтобы помчать его родителей на вокзал, на концерт, на репетицию. Музыкальные критики. Дельцы из компаний грамзаписи. Бесконечные приемы, на которых Дэвид перед тем, как отправиться спать, по просьбе отца должен был порадовать гостей, продемонстрировав перед ними свою осведомленность о том, в каком именно возрасте создал Моцарт знаменитую Сороковую симфонию. А также поразить их знанием добросовестно заученных им многочисленных дат и различных фактов, лично для него не представляющих особого интереса. И потом – эти вечные споры. Истерики из-за плохого дирижера, прошедшего неудачно концерта или неблагоприятного отзыва в прессе.
В общем, настоящая круговерть.
И только один Аарон Мендель всегда оставался самим собой, источая спокойствие и умиротворенность. Нередко можно было наблюдать, как он проявлял чуть ли не отцовскую заботу о любившем покомандовать Сполдинге-старшем, чья супруга, мать Дэвида, изо дня в день предавалась связанным с ее работой волнениям.
Вспомнилось, как по воскресеньям, если только в эти дни не было концерта, его родители, наверстывая все, что недодали ребенку в будни, когда он был полностью предоставлен заботам гувернанток, шоферов и внимательного, обходительного персонала гостиниц, одаривали своего отпрыска щедрым вниманием и лаской. В такую вот спокойную, без всякой суетности пору Дэвид, наблюдая пусть и неуклюжие, но исходившие от сердца попытки отца хотя бы сейчас ублажить свое чадо, испытывал сильное желание сказать ему, что все в порядке и сын его вовсе не ощущает себя заброшенным или хоть в чем-то обделенным созданием. Родители никогда не гуляли с ним в осеннее время по зоопаркам и музеям Америки: разве их можно сравнить с зоопарками и музеями Европы! А летом не бывали с ним на Кони-Айленд или пляжах Нью-Джерси: они же по всем показателям уступали курортам в Лидо или Коста-де-Сантьяго! Во всем же остальном отец с матерью во время своего пребывания в Америке старались изо всех сил полностью соответствовать установившимся представлениям об «истинно американских родителях».
Грустно, смешно, наивно. И однако же все было именно так.
По какой-то совершенно непонятной причине Дэвид на протяжении многих лет никогда не останавливался в этом небольшом фешенебельном отеле. Правда, в том и не было особой нужды. И все же он мог бы хотя бы разок вновь наведаться туда, тем более что служащие гостиницы с глубокой симпатией относились к семье Сполдинг. Однако в данный момент ему казалось вполне естественным, что он остановился на этот раз именно в этом отеле. Спустя много лет Дэвиду захотелось, обратившись к воспоминаниям о тех далеких временах, когда его ничто еще не страшило, ощутить себя в безопасности в этом чуждом ему мире.
Отойдя от окна, Сполдинг подошел к кровати. На ней лежал доставленный посыльным новенький чемодан с его новой гражданской одеждой, которую он купил в фирменном магазине Роджерса Пита. Где, кстати, приобрел и сам чемодан. Пейс предусмотрительно передал ему через майора деньги. А заодно и документы взамен сгоревших на Терсейре. К последним, однако, он отнесся с полным равнодушием, не то что к деньгам, и это позабавило его.
Майор, встречавший Сполдинга в аэропорту Митчелл прямо на летном поле, сразу же проводил его к врачу, сидевшему в своем кабинете со скучающим видом. Тот осмотрел Дэвида и сказал, что все нормально, но посоветовал отдохнуть. Пожурил английского коллегу с его успокоительным за прописанную дозу, однако не счел нужным что-либо менять и посоветовал своему пациенту принимать по-прежнему по две таблетки каждые четыре часа. На этом и расстался врач со Сполдингом, с которым явно случилось нечто такое, о чем лучше не спрашивать.
Майор между тем был из «Фэрфакса». Он рассказал, что разведцентр продолжает расследование диверсии в Лажесе. Вполне возможно, что подготовка к этой акции была осуществлена в Лиссабоне, поводом же для нее послужили какие-то действия Сполдинга, за которые и решили его покарать. Так что Дэвиду следует быть осторожным и докладывать о любом необычном происшествии прямо полковнику Пейсу в «Фэрфакс». Потом майор назвал имя бригадного генерала Алана Свенсона, их непосредственного руководителя. В его-то распоряжение и поступает Дэвид. Свенсон вступит с ним в контакт в самое ближайшее время, самое большее – дней через десять.
– Зачем же тогда «о любом необычном происшествии» докладывать Пейсу? Почему не сообщать обо всем непосредственно Свенсону? Ведь он руководитель.
– Это инструкция Пейса, – ответил майор. – Так будет лучше, пока бригадный генерал не возьмет все в свои руки.
Опять темнят, подумал Дэвид, припоминая уклончивый взгляд Пола Холондера, американского агента на азорской Терсейре.
Происходило что-то непонятное. Указания шли необычным путем. Странной была шифровка без подписи, полученная в Лиссабоне и предписывавшая своему адресату немедленно выйти из игры. Странным был и агент на острове, сказавший, что сначала задаст ему вопросы, а потом вручит документы. Странным был также не содержавший никаких разъяснений приказ обратиться в Нью-Йорке к двум гражданским лицам.
Все это напоминало некий бешеный танец. То ли он имел дело с профессионалами высшего класса, то ли с обычными дилетантами, взявшимися не за свое дело. А может, подумалось ему, одновременно и с теми и другими. Интересно встретиться с этим генералом Свенсоном. Дэвид никогда о нем раньше не слышал.
Сполдинг лег на кровать. Он отдохнет с часок, примет душ, побреется, а потом, впервые за три года, отправится любоваться ночным Нью-Йорком. Интересно, как отразилась война на вечернем Манхэттене. Днем никаких особых изменений он не заметил, если не считать различных плакатов. Хорошо бы провести сегодняшнюю ночь с женщиной, только так, чтобы все было спокойно, без страстей и капризов. Он желал лишь просто расслабиться. Дэвиду не хотелось пользоваться услугами телефонных дам. Три года и девять месяцев прошло с тех пор, как он в последний раз поднимал телефонную трубку в Нью-Йорке. За это время он выучился быть осторожным, тщательно обдумывать все, что произошло с ним за день.
Он с удовольствием припомнил, как сотрудники посольства в Лиссабоне после отпуска смачно рассказывали о своих похождениях с женщинами. Одиночество побуждало их соглашаться на короткие встречи протяженностью в одну только ночь. Так было повсюду, выделялись же в этом отношении Вашингтон и Нью-Йорк. Война и нищета толкали многих из них на ночной заработок. С легкой усмешкой он вспомнил, что наибольшим успехом пользуются у них офицеры, особенно в звании капитана и выше.
Свою офицерскую форму он надевал ровно три раза за четыре года. В кафе «Ландыш», когда он выпивал с Пейсом, в день приезда в Португалию и в день отъезда оттуда.
А сейчас у него ее даже и не было.
Зазвонил телефон. Удивительно. Дэвид полагал, что о его местонахождении знали только «Фэрфакс» и пресловутый бригадный генерал Свенсон. Номер в отеле «Монтгомери» он заказал по телефону из медпункта аэропорта Митчелл-Филд на трое суток, точнее – на семьдесят два часа, говоря словами встретившего его майора. Ему нужно отдохнуть. Никто не должен тревожить его. И тем не менее кто-то звонил.
– Алло.
– Дэвид! – раздался низкий, хорошо поставленный женский голос. – Дэвид Сполдинг!
– Кто говорит? – Дэвид не мог понять, реальность это или фантазия играет с ним шутки. – Лэсли! Лэсли Дженнер! Дорогая! Боже мой, почти пять лет!..
Дэвида охватило волнение. Лэсли Дженнер была частью его нью-йоркской жизни. Но она не имела никакого отношения к радиотеатру: они знали друг друга по колледжу. Встречи под часами у «Балтимора», ночи в Ларю, танцы. На котильоны и тому подобные вещи его, конечно же, приглашала подруга, ибо в силу своего воспитания сам Дэвид, сын известных концертантов, не питал пристрастия к времяпрепровождению такого рода. И еще он помнил, что она, все та же Лэсли, была членом студенческой организации.
С тех пор ее фамилия изменилась. Она вышла замуж за парня из Яла, но имя его Дэвид позабыл.
– Лэсли, это… это просто потрясающе! Как ты узнала, что я здесь? – Помня постоянно о той непростой ситуации, в которой он оказался, Сполдинг не был готов к легкой, пустой болтовне.
– В Нью-Йорке ничего не происходит без моего ведома. У меня повсюду глаза и уши, милый! Целая шпионская сеть!
Дэвид почувствовал, как кровь отлила от его лица. Ему сейчас было не до шуток.
– Я серьезно, Лэсли… Я никому не звонил, даже Аарону. Как же ты нашла меня?
– Ты помнишь Синди Боннер? Она была Синди Тоттл. Вышла замуж за Пола Боннера. Так вот, Синди выбирала в магазине Роджерса Пита рождественские подарки для своего суженого и клянется, что видела, как ты примерял там костюм. Я знаю Синди, она не ошибается…
Дэвид не знал этой девушки. Он не мог припомнить не то что ее имени, а даже лица.
Лэсли Дженнер продолжала:
– Она сразу же позвонила мне из ближайшего автомата. У нас с тобой есть что вспомнить, дорогой!
Если можно назвать общими воспоминаниями память о тех двух летних месяцах, когда Дэвид проводил уик-энды в Ист-Хамптоне, деля с Лэсли постель, то тогда – да. Но это все в прошлом. Они расстались еще до того, как она решила вступить с тем парнем в законный брак.
– Надеюсь, ты не предупредила мужа, что собираешься звонить мне?
– О боже, бедный ягненочек! Я снова Лэсли Дженнер, а не Лэсли Хоуквуд! О бывшем своем муже я даже не вспоминаю, чтоб ему пусто было!
Ага, вот в чем дело, подумал Дэвид. Она вышла замуж за человека по фамилии Хоуквуд. То ли Роджер, то ли Ральф. Вроде бы футболист, а может, теннисист.
– Извини. Я не знал…
– Мы с Ричардом разошлись полюбовно сто лет назад. Я сделала глупость, связавшись с ним. Этот сукин сын не стоит даже твоего ногтя. Сейчас он служит в Лондоне. В авиации. Где-то в сверхсекретных частях, как я полагаю. Уверена, что спит там со всеми девками подряд… Да-да, это так. Уж я-то знаю его!
Дэвид почувствовал легкое возбуждение. Лэсли явно напрашивалась на встречу.
– Ясное дело, ведь наши народы – американцы и англичане – союзники, – пошутил Сполдинг. – Но как ты нашла меня в этом отеле?
– Я сделала ровно четыре телефонных звонка, мой ягненочек. Позвонила в отели «Коммодор», «Балтимор» и «Вальдорф», но тут вспомнила, что твои родители всегда останавливались в «Монтгомери». Как давно это было, дорогой!.. И подумала, что ты должен быть там.
– Ты могла бы стать отличным детективом, Лэсли.
– Только в том случае, если объект наблюдения стоит того. Ты мне рад?
– Да, – ответил Сполдинг, думая совершенно о другом. – И я не прочь оживить воспоминания. Может, пообедаем вместе?
– Если бы ты не пригласил меня, я бы заплакала.
– Я заеду за тобой. Говори адрес.
Лэсли минуту поколебалась, затем предложила:
– Давай встретимся в ресторане. Так будет проще.
Теперь – слово за ним.
Дэвид назвал небольшое кафе на Пятьдесят первой улице, в котором он бывал не раз. Оно находилось в парке.
– В половине восьмого? В восемь?
– Лучше полвосьмого. Но не там, милый. Это кафе закрылось много лет назад. А почему бы не в «Гэлери»? Это на Сорок шестой улице. Я сделаю заказ, меня там знают.
– Отлично.
– Бедный ягненочек, ты так давно здесь не был. Ничего не знаешь. Я буду опекать тебя.
– Подходит. Итак, полвосьмого.
– Жду не дождусь, когда снова увижу тебя. И обещаю тебе не плакать.
Сполдинг положил телефонную трубку. Многое казалось ему странным. Взять хотя бы уже одно то, что девушка звонит бывшему своему любовнику после чуть ли не четырехлетней разлуки и к тому же в военную пору и при этом не интересуется даже, где пропадал он, как дела у него и сколько, наконец, он пробудет здесь. Это неестественно – не спросить о подобных вещах в столь суматошное время.
Но больше всего Дэвида настораживало следующее обстоятельство.
Последний раз его родители останавливались в «Монтгомери» в 1934 году. С тех пор он здесь не бывал. С Лэсли Дэвид познакомился в октябре 1936 года в Нью-Хейвене. Это он помнил четко.
Так что Лэсли не могла знать о «Монтгомери», тем более в связи с его родителями.
Девушка явно лгала.
Глава 16
29 декабря 1943 года Город Нью-Йорк
Ресторан «Гэлери» оказался, в сущности, таким, каким ожидал увидеть его Дэвид: обилие темно-красного бархата, множество пальм различных форм и размеров, масса настенных светильников, отбрасывающих приглушенный свет на столики. Посетители полностью соответствовали обстановке: молодые, богатые, уверенные в себе, с белозубыми улыбками. Шум голосов то усиливался, то затихал, превращаясь в равномерный гул.
Когда он пришел, Лэсли уже ждала его у гардероба. Увидев Дэвида, она бросилась ему навстречу. Несколько минут Лэсли молча и горячо прижималась к нему. Впрочем, может, и не столь долго, как показалось ему. Наконец она откинула назад голову, посмотрела ему в глаза. Слезы текли по ее щекам. Слезы были настоящими, но что-то в лице женщины – то ли в улыбке, то ли в выражении глаз – было поддельным. В ней чувствовалось напряжение. А может, просто он сам напряжен? Годы отдалили его от таких мест, как «Гэлери», и от таких женщин, как Лэсли Дженнер.
Во всем остальном она осталась прежней, какой он ее помнил. Разумеется, повзрослела, обрела женский шарм, уверенность во взгляде. Темно-русый цвет волос поменялся на светло-каштановый. Большие карие глаза выдавали ее врожденную чувственность. Лицо немного пополнело, но прекрасная аристократичность формы сохранилась. Ее присутствие будило в нем острые воспоминания. Гибкое, сильное, с полной грудью тело звало к близости.
– Боже, боже, боже! О, Дэвид! – шептала она, касаясь губами его уха.
Они сели за столик. Лэсли держала его за руку, отпуская ее только для того, чтобы прикурить сигарету. Они разговорились. Дэвиду казалось, что Лэсли не слушает его, хотя та часто кивала, не сводя с него глаз. Он изложил в общих чертах свою легенду: Италия, легкое ранение, решение вернуться к работе в промышленности, где он принесет гораздо больше пользы, чем под ружьем. Он не знает, как долго пробудет в Нью-Йорке.
«Тут я абсолютно честен, – подумал Дэвид. – Совершенно не знаю, сколько пробуду в городе, а хотел бы знать».
Он был рад видеть ее снова.
Обед служил прелюдией к постели. Оба знали об этом и не старались скрыть своего возбуждения, вызывая в памяти самые приятные моменты прошлого. В юности их связь была тайной. Опасность быть разоблаченными перед родителями придавала остроту их встречам.
– Поедем к тебе? – предложил Дэвид.
– Нет, ягненочек. Я живу вместе с тетушкой – маминой младшей сестрой. Теперь модно снимать квартиру на двоих. Экономней и патриотичней.
«Всего лишь отговорка», – решил Дэвид.
– Тогда едем ко мне, – произнес он твердо.
– Дэвид, – начала Лэсли, сжав его руку, – семейные постояльцы «Монтгомери», – к примеру, те же Алькотты или Дьюхорсты, – знакомы со многими из моего круга. У меня есть ключ от дома Пэгги Вебстер в пригороде. Помнишь Пэгги? Ты был на ее свадьбе. А Джека Вебстера не забыл? Ты должен его знать. Он служит на флоте, а Пэгги уехала к нему в Сан-Диего. Поедем к ним на квартиру?
Сполдинг внимательно смотрел на женщину. Он не забыл странного телефонного разговора, ее ложь о старом отеле и его родителях. А может, он все это напридумывал? Больное воображение? Годы, проведенные в Лиссабоне, сделали его недоверчивым. Но любопытство брало верх. Любопытство и возбуждение. Ему хотелось знать правду. И хотелось близости с Лэсли.
– К Пэгги так к Пэгги! – воскликнул он.
Если у девушки и были какие-то иные помыслы, кроме стремления лечь с ним в постель, то они ускользнули от внимания Сполдинга.
Сняв пальто, Лэсли сразу отправилась на кухню готовить выпивку, а Дэвид занялся камином, куда отправил прежде всего завалявшуюся тут же пачку газет.
Из дверей кухни Лэсли наблюдала, как ее приятель уложил дрова в очаг и разжег огонь. Держа в руках бокалы, она сказала улыбаясь:
– Через два дня – Новый год. Пусть это будет наш праздник. Надеюсь, он принесет много счастья.
– Я не против, – отозвался Дэвид, подходя к ней, и взял оба бокала. – Я поставлю их здесь.
Дэвид поднес рюмки на столик перед небольшой кушеткой возле камина. Подойдя к столику, он быстро обернулся и взглянул на Лэсли.
Но она не смотрела на него. Как и на бокалы.
Девушка подошла молча к камину и, торопливо расстегнув блузку, бросила ее на пол. На ней было красивое белье, плотно облегающее грудь.
– Сними рубашку, Дэвид.
Он повиновался. Лэсли вздрогнула, заметила повязку на его плече и нежно прикоснулась к ней пальцами. А затем крепко прижалась к Дэвиду. Он обнял ее.
– Выпивка подождет, Дэвид. Этот праздник в любом случае наш.
Он поцеловал ее глаза, уши, губы. Лэсли, изнемогая от страсти, опустилась на колени.
– Дэвид, давай прямо здесь, на полу, – произнесла она дрожащим от волнения голосом и легла на ковер.
Дэвида не пришлось звать дважды. Он тотчас лег рядом с ней, и их губы слились в поцелуе.
– Я помню, – шептал он с нежной улыбкой, – нашу первую встречу в домике за лодочным сараем. Мы вот так же лежали в тот день на полу. Как было чудесно тогда!
– Я не раз думала, помнишь ли ты об этом. Что же касается меня, то я помнила о той встрече всегда.
Было без четверти час, когда он подвез ее к дому. От свидания остались приятные воспоминания. Они дважды соединились в экстазе любви, пили отличное виски из запасов Джека Вебстера и его дражайшей супруги Пэгги и болтали о прежних днях. Ричард Хоуквуд, ее бывший муж, был просто помешан на сексе, ничто другое его не интересовало. Родители пытались привлечь его к своему бизнесу, но безуспешно. Видимо, бог создал Хоуквуда ненасытным в страсти. Для таких, как Ричард, и была придумана война, говорила Лэсли. Только во время ее и могут выдвинуться подобные ему люди. Он скорее предпочел бы «сгореть в жарком пламени», чем влачить нудное существование обывателя из штатских.
Сполдинг подумал, что Лэсли слишком резка, говоря о своем бывшем муже. Но она уверяла его, что еще слишком мягка в своих оценках этого прохвоста.
В общем, все прошло хорошо. Они весело провели время. Много смеялись. И занимались любовью.
И все же весь вечер Дэвид был настороже, ожидая, что она вот-вот проговорится, чем-то разоблачит себя, спросит его о чем-нибудь необычном. Скажет, во всяком случае, что-нибудь такое, что позволило бы ему понять наконец, по какой же причине солгала она ему вчера днем, когда объясняла, каким именно образом удалось ей разыскать его в этом огромном городе. Но ничего, что дало бы ему ключ к разгадке, он так и не услышал.
Он спросил, откуда она помнит, что его родители останавливались в «Монтгомери». Лэсли сослалась на свою исключительную память, добавила, что любовь всегда прозорлива.
Она снова лгала. В чем, в чем, а в этом он не сомневался. Все, что было между ними, не имело никакого отношения к любви.
Она попрощалась с ним в такси, не пригласив его к себе. Тетя спит. Ну что ж, тем лучше.
Завтра они встретятся снова у Вебстеров. В десять часов вечера. Званый обед, на котором ей предстоит побывать, – не помеха: она сумеет пораньше удрать оттуда. И откажется от приглашения на встречу Нового года. Весь день они проведут только вдвоем.
Дверь за Лэсли захлопнулась, такси медленно поехало по Пятой авеню. Дэвид впервые за день вспомнил, что по приказу из «Фэрфакса» он должен явиться на «Меридиан эйркрафт» послезавтра. В Сочельник. Он рассчитывал, что пробудет там до полудня.
Как все странно: Рождество, Новый год…
Он даже не вспомнил о рождественских празднествах. Подарки родителям он отправил в Сантьяго заранее, еще до поездки на север Испании – в Страну Басков и Наварру.
Ему не до рождественских праздников. Санта-Клаусы, звонящие в колокольчики на улицах Нью-Йорка, роскошные витрины магазинов – все это не для него.
Печально, конечно. Когда-то ведь ему нравились праздники.
Сполдинг расплатился с шофером, кивнул ночному портье у входа в отель и поднялся лифтом на свой этаж. Подойдя к двери своего номера, Дэвид автоматически коснулся пальцем того места, где должна была находиться метка, которую перед тем, как покинуть гостиницу, он оставил чуть ниже замка.
Но ничего, кроме гладкой деревянной поверхности, не обнаружил. Щелкнув зажигалкой, он внимательно осмотрел при свете ее зазор в дверном проеме.
И убедился, что прикрепленная им к двери контрольная нитка бесследно исчезла.
Руководствуясь инстинктом самосохранения и инструкцией из «Фэрфакса», предписывавшей ему быть всегда начеку, Дэвид не поленился перед уходом из гостиницы «опечатать» свой номер и кое-что из находившихся в нем вещей. Полдюжины неприметных для постороннего глаза рыжевато-коричневых и черных шелковых нитей были закреплены в самых различных местах. Если бы вдруг оказалось, что метки исчезли или нитки просто порвали, это означало бы только одно: в его отсутствие кто-то уже успел похозяйничать тут.
Оружия у Дэвида не было, незваный же гость, возможно, еще находился в номере.
Он вернулся к лифту и попросил у лифтера запасной ключ, сославшись на то, что дверь почему-то не открывается. У лифтера ключа не было. Они вместе спустились в вестибюль.
Ночной портье извинился, попросил лифтера остаться вместо себя, а сам поднялся с Дэвидом, чтобы помочь ему справиться с замком.
Когда они вдвоем, выйдя из лифта, двинулись по коридору к номеру, Сполдинг услышал тихий щелчок замка. Этот звук он не спутает ни с каким другим. Дэвид окинул взглядом коридор, пытаясь определить, откуда шел звук. Но не смог. Все двери в коридоре были закрыты.
Дверь его номера портье открыл без усилий. Однако, к недоумению служащего, мистер Сполдинг схватил зачем-то его за плечо и решительно втолкнул в комнату.
Дэвид оглянулся. Двери в ванную и в туалет были открыты, как он их и оставлял. Больше же спрятаться было негде. Он отпустил портье, дав ему пять долларов на чай.
– Благодарю вас, – сказал Дэвид на прощанье. – Мне, право же, неудобно. Видать, перебрал немного с выпивкой.
– Дело житейское, сэр, – заметил портье и, поблагодарив за чаевые, захлопнул за собой дверь.
Дэвид начал проверять оставленные им в номере метки.
Нагрудный карман пиджака, висевшего в шкафу.
Нитки нет.
Письменный стол, первый и третий ящики.
Ни в том, ни в другом нитки не оказалось. В первом ящике в момент его ухода она лежала на носовом платке. В третьем же была спрятана между рубашками. Исчезла метка и с постели.
Нигде ничего.
Дэвид подошел к чемодану, который лежал на стеллаже возле окна, и осмотрел правый замок. В отверстии для ключа он закрепил нитку, которую непременно порвали бы, если бы кому-то вздумалось вдруг отпереть замок.
Нитка, как обнаружил он, была порвана. Оставшийся конец забился внутрь замочной скважины. Значит, чемодан открывали.
Точно такая же метка должна была находиться и внутри чемодана – у задней стенки на расстоянии в три пальца от левой стороны.
Но сейчас ее там не было.
Сполдинг направился к тумбочке у кровати, на которой стоял телефон, и взял в руки телефонный справочник. Медлить было нельзя. Действовать следовало незамедлительно, чего противник, конечно, не ждет. Внезапность – вот главный его козырь. В номере, несомненно, побывали профессионалы. Сделано все было чисто и аккуратно. И им и в голову не могло прийти, что постоялец, вернувшись к себе, обнаружит следы их присутствия там.
Он отыщет номер телефона Лэсли Дженнер и отправится назад, к ее дому. Может, ему повезет, и он найдет неподалеку от дома телефонную будку, из которой сможет спокойно наблюдать за подъездом. А затем позвонит ей, придумав что-нибудь, чтобы назначить встречу. Естественно, он ни словом не обмолвится об обыске в его номере и не скажет ничего такого, что могло бы выдать возникшие у него подозрения. Главное – проследить за реакцией Лэсли. Если она согласится встретиться с ним – значит, все в порядке. Если нет, он будет следить за ее домом хоть всю ночь.
Лэсли Дженнер вешает ему лапшу на уши, не догадываясь, что резидент в Лиссабоне не зря провел три года на севере Пиренейского полуострова.
Судя по телефонному справочнику, никто по фамилии Дженнер не снимал квартиры в том доме, куда подвез Лэсли Дэвид.
Зато в Манхэттене проживало шесть Дженнеров, абонентов телефонной компании.
Через коммутатор отеля Дэвид связался с каждым из них. В ответ раздавались лишь сонные злые голоса.
– Лэсли Дженнер здесь не живет. И вообще мы не знаем такой, – вот и все, что слышал он всякий раз.
Сполдинг опустил телефонную трубку на рычаг и, поднявшись с кровати, на которой сидел, зашагал по комнате.
Конечно, ничто не мешает ему зайти в то здание и обратиться с расспросами к швейцару: квартира, в конце концов, могла быть записана и на имя тетушки. Впрочем, ни к чему все это. Если бы Лэсли Дженнер действительно проживала в этих апартаментах, то в справочнике непременно были бы указаны и ее адрес, и номер телефона, являвшегося для нее не просто одним из элементов комфорта, но и необходимейшим предметом, без которого она просто не мыслила своего существования. Кроме того, прежде чем отправиться туда и начать наводить там справки, ему пришлось бы придумать какой-нибудь более или менее правдоподобный предлог, чтобы не вызвать ни у кого подозрения. А это не так-то просто. И он решил не заглядывать, – во всяком случае, пока что, – в фешенебельный доходный дом, у которого простился с Лэсли.
Как звали ту девушку, в магазине Роджерса Пита? Которая еще выбирала рождественские подарки? Цинтия? Синди?.. Синди. Синди Таттл… Или Тотлл… Боннер. Замужем за Полом Боннером и посему выбирала в том магазине подарки для своего суженого, как изволила выразиться Лэсли.
Он подошел к тумбочке у кровати и взял телефонный справочник. Пол Боннер был в списке: 480, Парк-авеню. Район вполне приличный. Сполдинг набрал номер.
Ему ответил сонный женский голос:
– Алло?
– Миссис Боннер?
– Да. Кто это?
– Я Дэвид Сполдинг. Вы встретили меня вчера после полудня в магазине Роджерса Пита. Вы выбирали там подарки своему мужу, а я покупал костюм… Простите меня за то, что я вас потревожил, но дело серьезное. Я обедал с Лэсли… с Лэсли Дженнер – вы ей звонили. Я только что проводил ее домой. Мы должны встретиться завтра, но у меня неожиданно все изменилось, а я забыл номер ее телефона и не могу отыскать его в справочнике. Пожалуйста…
– Мистер Сполдинг. – Женщина резко перебила его, судя по голосу, она окончательно проснулась. – Если это шутка, то очень плохая. Я помню ваше имя… Но я не видела вас вчера после полудня и ничего не выбирала… И вообще не была у Роджерса Пита. Мой муж убит четыре месяца назад. На Сицилии… Если не ошибаюсь, мы с Лэсли Дженнер, с Лэсли Хоуквуд… не встречались уже больше года. Как помнится мне, она переехала в Калифорнию. В Пасадену. Мы не поддерживаем контактов. И не думаю, что станем искать когда-либо встречи друг с другом.
В трубке послышался резкий щелчок – это женщина бросила трубку.
Глава 17
31 декабря 1943 года Город Нью-Йорк
Утро. Канун Нового года.
Первый день его «работы» на авиационном заводе «Меридиан эйркрафт». В конструкторском бюро.
Большую часть предыдущего дня он провел в отеле. Лишь раз вышел ненадолго позавтракать и купить газеты. Пообедал он в номере. Потом заказал такси, чтобы ехать в пригород к Вебстерам, где – он был в этом уверен – в десять часов Лэсли Дженнер не будет.
Дэвид оставался в номере по двум причинам. Первая причина состояла в том, что врачи настаивали на отдыхе. Второй же, не менее важной причиной послужило то обстоятельство, что в данный момент «Фэрфакс» занимался проверкой заинтересовавших Сполдинга лиц: Лэсли Дженнер-Хоуквуд, Синди Тоттл-Боннер и морского офицера по имени Джек иди Джон Вебстер, чья жена сейчас находится предположительно в Калифорнии. Дэвиду нужны были данные о них, прежде чем продолжать работу. Эд Пейс обещал ему проверить все как можно тщательней, – насколько, естественно, это было возможно за сорок восемь часов.
Сполдинга поразило то, что сказала ему Синди Боннер о Лэсли Дженнер: «Как помнится мне, она переехала в Калифорнию. В Пасадену».
Стоило только позвонить в офис суперинтендента[905] Гринвич-Виллидж, и сразу же кое-что стало на свои места. Вебстеры, ответили там, действительно проживают в этом пригороде. Муж служит на флоте, а жена поехала к нему куда-то в Калифорнию.
Куда-то в Калифорнию.
«Она переехала в Калифорнию»…
Крылось ли что-либо за всем этим? Или же имело место простое совпадение?
Сполдинг взглянул на часы. Было восемь. Утро предновогоднего дня. Завтра наступит 1944 год.
Этим же утром, однако, он должен представиться Уолтеру Кенделлу и Эжену Леону во временной конторе «Меридиана» на Тридцать восьмой улице.
Почему одна из самых крупных авиастроительных компаний в США имеет «временную контору»? Зазвонил телефон. Дэвид взял трубку.
– Сполдинг?
– Привет, Эд.
– Я сделал все, что мог. Но пока что преждевременно делать окончательные выводы. Кое-что подтверждается, а кое-что – нет. Начнем с того, что отсутствуют записи о разводе между супругами Хоуквуд. Однако муж Лэсли действительно в Англии. Служит в восьмой воздушной армии, но к разведке никакого отношения не имеет. Он пилот. Входит в личный состав десятой бомбардировочной эскадрильи, базирующейся в Суррее.
– А как насчет проживания Лэсли в Калифорнии?
– Полтора года назад она со своей теткой переехала из Нью-Йорка в Пасадену. Тетка очень богата, замужем за человеком по фамилии Голдсмит, он банкир. Занимается благотворительностью, увлекается игрой в поло. Его супруга, как нам стало известно, без ума от Калифорнии. Впрочем, это уже детали.
– О’кей. А что скажете о Вебстерах?
– Проверили. Он артиллерийский офицер на «Саратоге». Они сейчас на ремонте в Сан-Диего. Через пару недель выйдут в море. День отплытия уже известен. Если и произойдет задержка, то самое большее на два-три дня. Во всяком случае, в отпуск уже никого не отправляют. Его жена Маргарет приехала к своему лейтенанту два дня назад. Остановилась в отеле «Гринбрайар».
– Узнали что-нибудь о Боннерах?
– Только то, что вам уже известно, если не считать, что ее муж герой. Награжден посмертно серебряной звездой. Служил в стрелковых частях. Убит во время разведки, когда прикрывал отход своих. Это произошло на Сицилии, вскоре после высадки там нашего десанта.
– И больше ничего?
– Ничего. Несомненно, они все знают друг друга. Но пока что у меня нет никаких оснований говорить о том, что кто-то из них имеет хоть какое-то отношение к вашему новому заданию по линии военного департамента.
– Но вы же, Эд, не в курсе всего. Как слышал я от вас самого, вам неизвестно, в чем состоит моя задача.
– Да, это так. Те же отрывочные сведения о характере вашего задания, которыми я обладаю, не позволяют мне проследить какую-либо связь между этими людьми и вашим новым назначением. Вот и все, что хотел я вам сказать.
– И однако, мой номер обыскивали, уж в этом-то я не ошибаюсь.
– А если это просто вор? Богатый военный в дорогом отеле, прибыл домой после длительного отсутствия. Мог кто-то видеть, что у вас полно денег, когда вы расплачивались.
– Сомневаюсь. Все было сделано слишком уж профессионально.
– Профессионалы и работают в таких отелях. Они поджидают подвыпивших парней с вечеринок и…
– Мне бы хотелось до конца понять одну вещь, – перебил Пейса Сполдинг.
– Что именно?
– Как я понял из слов миссис Боннер, она не желает иметь ничего общего с Лэсли Дженнер. Это не было шуткой. Не странно ли говорить о подобных вещах постороннему? И мне хотелось бы знать, почему она так сказала.
– Итак, продолжим. Вернемся к обыску. Конечно, это был ваш номер, не мой, и вам, возможно, виднее… И все же вы знаете, что я думаю? Поразмыслив над тем, что услышал от вас, я счел себя вправе сделать одно предположение.
– Какое именно?
– Эти нью-йоркские дамы привыкли перепрыгивать из кровати в кровать. Вы просто не разобрались в деталях. Разве не логично: она была несколько дней в Нью-Йорке, увидела вас или узнала о вас от кого-то и вычислила, где вы находитесь? Меня интересует вот что: какого черта она вернулась в Калифорнию, рискуя больше никогда не увидеть вас…
– Все гораздо сложнее. Лэсли вела себя немного странно, как-то необычно для нее. Думаю, она просто хотела продержать меня какое-то время подальше от отеля.
– И это ей удалось.
– Вот именно. Все это, сами понимаете, довольно забавно. Но, как заметил ваш майор в аэропорту Митчелл, вы считаете, что диверсия на Азорах была направлена против меня…
– Я говорил лишь, что не отрицаю такой возможности, – возразил Пейс.
– У меня на сей счет другое мнение. Точно так же нет у нас с вами и единой точки зрения относительно того, кто побывал той ночью в моем номере. Наверное, мы просто оба устали.
– Возможно также, что я крайне осторожен в своих выводах. Этот Свенсон, он очень нервничает. Не его это поле деятельности. Дел у генерала и так по горло. И я не думаю, что ему доставит радость разбираться и в этих довольно неправдоподобных вещах.
– В таком случае не рассказывайте ничего генералу. По крайней мере, сейчас. Если я почувствую в этом необходимость, то сам поставлю его в известность обо всем, что приключилось со мной.
Сполдинг молча наблюдал за грязнулей бухгалтером, пока тот знакомил его в общих чертах с буэнос-айресской операцией. Он никогда не встречал такого неопрятного человека. Запах немытого тела Кенделл пытался безуспешно заглушить изрядной дозой туалетной воды. Воротнички его рубашек были мятыми и засаленными, костюм не знал утюга. Способность же Кенделла дышать одновременно и ртом и носом буквально ошеломила Дэвида. Агент на Терсейре сказал, что Эжен Леон – странный субъект. Если Кенделла считали нормальным, что же собой представляет этот ученый?
Операция в Буэнос-Айресе казалась слишком простой, гораздо менее сложной, чем его работа в Лиссабоне. Настолько простой, что даже мысль о том, что из-за нее ему пришлось уехать из Лиссабона, злила его. Если бы кто-нибудь неделю назад спросил его совета, он бы сэкономил Вашингтону массу времени и денег. С немецким подпольем он имел дело с тех пор, как эта организация, объединив свои разрозненные функции, стала действенной силой. Если этот Эрих Райнеман может купить чертежи, вынесенные тайно из комплекса Пенемюнде, то уж он, резидент в Лиссабоне, сумел бы как-нибудь вывезти их из Германии. И возможно, более надежными путями, чем те, что пролегали через порты Северного моря или Ла-Манша. Приморские города, как отлично знал Дэвид, находились под неусыпным надзором спецслужб. Если бы это было не так и в указанных водах не патрулировали денно и нощно сторожевые суда, то ему не пришлось бы делать многого из того, чем занимался он все эти годы.
Единственное, что действительно представляло для Дэвида определенный интерес, так это то обстоятельство, что Эриху Райнеману под силу раздобыть имеющиеся в Пенемюнде чертежи, – факт сам по себе поразительный независимо от того, что они содержали. Цехи Пенемюнде, защищенные железобетоном и бронированной сталью, находятся глубоко под землей.
Система сигнализации и охраны сложна и надежна. Легче вызвать оттуда под тем или иным предлогом кого-то из служащих, чем вынести клочок простой бумаги.
Лаборатории Пенемюнде охранялись еще тщательнее. Работа на наиболее ответственных участках координировалась небольшой группой ученых, входивших в состав научной элиты Германии и трудившихся под бдительным оком гестапо.
Таким образом, обстановка в Пенемюнде и характер операции, к которой Буэнос-Айрес имел самое прямое отношение, открывали Эриху Райнеману доступ к технической документации, хранящейся в вышеупомянутом научном центре, только при соблюдении им по крайней мере одного из следующих трех условий: во-первых, он должен был связаться с руководством различных лабораторий, участвовавших в создании интересующего союзников прибора, во-вторых, обвести вокруг пальца или подкупить (последнее, впрочем, практически исключалось) кого-либо из сотрудников гестапо или, в-третьих, привлечь к сотрудничеству с собой тех немногих рядовых научных работников, кто был вхож в эти сверхсекретные подразделения.
Опыт Дэвида подсказывал ему, что последние два условия можно не принимать в расчет: опасность, что тебя предадут те же самые люди, на чью помощь ты полагался, оказывалась уж слишком очевидной при выполнении любого из них. И, поразмыслив, Сполдинг пришел к заключению, что Райнеман предпочел бы скорее всего делать ставку на заведующих лабораториями: хотя и этот путь чреват немалым риском, он все же более надежен, чем все остальные.
Слушая Уолтера Кенделла, Дэвид решил держать свои выводы при себе. Он не прочь был задать этому человеку кое-какие вопросы, на один или два из которых ему и впрямь хотелось бы услышать ответ, но устанавливать с ним партнерские отношения не собирался – по крайней мере, в данный момент. Оно и понятно: глядя на бухгалтера, Сполдинг думал о том, что это один из самых отвратительных типов, с которыми сводила его когда-либо судьба.
– Не объясняется ли какой-то особой причиной то обстоятельство, что чертежи доставят не сразу, а в несколько приемов? – поинтересовался Дэвид.
– Никаких таких причин не имеется. Все дело в Райнемане: вместо того чтобы получить техническую документацию в укомплектованном виде, он предпочел забирать у противной стороны чертежи и прочие бумаги в определенной последовательности, раз за разом. У каждого ведь свой подход к этому вопросу. Райнеман говорит, например, что так безопаснее. По его предложению мы определили интервал между поставками документации в неделю.
– Понятно, в этом есть свой резон… А этот парень, Леон, на него можно положиться? Он сможет проверить, те ли это чертежи или нет?
– Никто не справится с этим лучше, чем он. Я отправляюсь к нему через несколько минут. Но прежде мне хотелось бы сообщить вам кое-что… Дело, видите ли, в том, что там, в Аргентине, вы сможете свободно распоряжаться им, словно он ваша собственность.
– Звучит мрачновато.
– Он поступает исключительно под ваше начало. В случае чего вам помогут… Сразу же, как только Леон убедится, что нам не подсунули черт знает что вместо обещанных чертежей, вы должны отправить шифровку, с тем чтобы на имя Райнемана была переведена в один из банков Европы заранее оговоренная сумма. До этого же он ничего не получит.
– Не понимаю, к чему такие сложности? Почему бы не выплатить ему положенную сумму прямо здесь, в Буэнос-Айресе? После того, разумеется, как будет подтверждена аутентичность чертежей.
– Он не хочет, чтобы предназначенные для него деньги были переведены в какой бы то ни было банк в Аргентине.
– Сумма, должно быть, преогромная.
– Да, так оно и есть.
– Я мало что знаю об этом Райнемане, и все же мне кажется странным, что он связан с немецким подпольем. А каково ваше мнение на этот счет?
– Не забывайте – он еврей.
– Не говорите никогда об этом никому из тех, кто побывал уже в Аушвице. Они все равно не поверят вам.
– Война требует расширения контактов. Возьмем хотя бы нас. Разве мы не сотрудничаем с красными? Все проще простого: у нас с ними общие цели, разногласий же словно и не было.
– В данном случае мы имеем дело с холодным расчетом.
– Это уж их проблема, не наша.
– Ладно, оставим это… Ответьте мне лучше, зачем понадобилась эта остановка в Нью-Йорке, если впереди меня ждет Буэнос-Айрес? Работа в посольстве? Разве не проще было лететь из Лиссабона прямо в Аргентину?
– Боюсь, все было решено в последнюю минуту. Довольно странно, не правда ли?
– Да, выглядит все это как-то несуразно. Кстати, меня уже включили в список официальных лиц?
– Что вы имеете в виду?
– Перечень должностных лиц, состоящих на дипломатической службе. Составляется государственным департаментом. Я должен был бы числиться там одним из сотрудников в аппарате военного атташе.
– Я, право же, не в курсе дела. А что?
– Просто мне хотелось бы знать, предано ли гласности то обстоятельство, что ранее я находился в Лиссабоне. И будет ли вообще упоминаться об этом в официальных бумагах. Я считал, что сей факт не подлежит широкой огласке.
– Все обстоит именно так, как вы предполагали. И что же из этого следует?
– Только то, что теперь я знаю, как вести себя.
– Мы вот решили, что было бы неплохо побыть вам здесь еще несколько дней. Изучить обстановку. Встретиться с Леоном, со мной. Ознакомиться с планом операции. Со стоящими перед нами целями и задачами. И с прочими того же рода вещами.
– Весьма предусмотрительно. – Увидев недоуменное выражение лица Кенделла, Дэвид пояснил: – Я имею в виду вот что. Слишком часто мы вынуждены приниматься за выполнение задания, мало что зная об общей ситуации. Я и сам давал своим людям различные поручения, не вводя их в курс дела. Не является ли легенда, согласно которой я до перевода сюда участвовал в военной операции в Италии, прикрытием моей деятельности в Лиссабоне? Если это так, то должен заметить, что такие штуки годятся лишь для Нью-Йорка.
– Полагаю, вы правы.
Кенделл соскользнул с края стола, на котором сидел, и прошествовал к стулу.
– Как долго мне еще пользоваться им?
– Чем именно? – спросил Кенделл, избегая взгляда Дэвида, который, подавшись вперед, в упор смотрел на него с дивана.
– Этим самым прикрытием. Бумагами, содержащими упоминания и о пятой армии – той, которой командовал Кларк[906], и о сто двенадцатом батальоне тридцать четвертой дивизии, и о прочих подобных вещах. Должен ли я все это вызубрить? Я немного знаю об итальянской кампании. Между прочим, меня ранили под Салерно. А при каких обстоятельствах?
– Вводить вас в такого рода подробности – дело военных, а не мое. Насколько я знаю, вы пробудете здесь пять-шесть дней. Свенсон лично встретится с вами перед тем, как отправить вас в Буэнос-Айрес.
– Что же, буду ждать встречи с генералом Свенсоном.
Дэвид прекрасно понимал, что дальнейшие расспросы Кенделла о вещах, в которые посвящены лишь военные, ни к чему не приведут. Ему было ясно, что перед ним сидит полупрофессионал-полудилетант, в чьих рассуждениях мало что определенного. В общем, как говорится, слова его – и туда и сюда, словно движения в танце.
– Перед отъездом вы можете провести с Леоном столько времени, сколько найдете нужным. В его личном кабинете.
– Прекрасно. Я с удовольствием встречусь с ним. – Дэвид поднялся.
– Садитесь, сегодня его здесь нет. Как и других сотрудников, за исключением секретаря. Да и тот пробудет тут лишь до часа дня. Как-никак канун Нового года. – Кенделл уселся на стул и, достав сигарету, помял ее. – Мне хотелось бы рассказать кое-что о Леоне.
– Ну что ж, послушаем. – Дэвид снова опустился на диван.
– Он горький пьяница, четыре года провел в заключении, в исправительном доме. Говорит с трудом, потому что горло у него обожжено спиртом… Однако физик он превосходный, этот сукин сын.
Какое-то время Сполдинг молча смотрел на Кенделла, когда же заговорил, то не стал скрывать, что слова Кенделла поразили его.
– Ну и рекомендация!
– Но я же сказал, что это физик от бога.
– Своими талантами может похвастать половина клиентов сумасшедших домов. Ответьте-ка лучше, способен ли он работать? Поскольку, как явствовало из ваших слов, вы передаете его мне чуть ли не в полную собственность, я хотел бы знать, что за черт толкнул вас остановить свой выбор на этом «гении»? Неужто не нашлось другого?
– Он лучше всех.
– Это не ответ на мой вопрос. Точнее, на вопросы.
– Вы солдат. И должны выполнять приказы.
– Я не только выполняю их, но и сам отдаю распоряжения. Если мы с вами и дальше будем разговаривать в том же тоне, то так и не придем ни к чему.
– Согласен. Полагаю, у вас высокий чин.
– Не стану возражать.
– Эжен Леон написал книгу по аэродинамике. Он был самым молодым профессором в Массачусетском технологическом институте. Вероятно, молодость его и сгубила: он быстро скатился вниз. Идиотская женитьба, бесконечные пьянки, куча долгов. С них-то, с долгов, все, как водится, и началось. Вечные поиски денег и слишком много мозгов. Не каждый это выдержит.
– И что же дальше?
– В конце концов он перестал контролировать себя. Как-то раз, проснувшись в одном из бостонских отелей после недельного запоя, Леон обнаружил, что девушка, которую он привел с собой, мертва. Это Эжен избил ее до смерти… Она была проституткой, и никто о ней особенно не горевал. И все же преступление было налицо. Поступок Леона квалифицировали как непреднамеренное убийство. Массачусетский технологический институт нанял ему отличного адвоката. Его приговорили к четырем годам. Когда же, отбыв срок, он вышел на свободу, то оказался в крайне тяжелом положении: на работу его не брали, и вообще никто не желал иметь с ним дела… В 1936 году в жизни его произошел еще один крутой поворот. Не находя в себе более сил противостоять жестокой действительности, Леон плюнул на все и связался с бандой отпетых подонков. И не просто связался с ними, замечу я вам, а и сам стал одним из них. – Кенделл ухмыльнулся.
Дэвида покоробила усмешка Кенделла: на его взгляд, ничего смешного в этой истории не было.
– И тем не менее Эжен сумел как-то выбраться из той ямы, в которую угодил, не так ли? – вот и все, что смог он сказать.
– Леон пробыл среди этого отребья три года без малого. Тогда-то он и сжег свою глотку – в одном из притонов на Хьюстон-стрит.
– Бедняга! Надо же случиться такому.
– А по-моему, оно и к лучшему. Благодаря этому он ведь попал в больницу. Там узнали его историю. Врач, лечивший Эжена, проникся к нему состраданием. Ну и устроил так, что спустя какое-то время Леона направили в реабилитационный центр, где его сумели более или менее поставить на ноги. Во всяком случае, когда началась война, он смог поступить на работу на предприятие оборонной промышленности.
– Отсюда следует, что сейчас он в полном порядке, – беспристрастно констатировал Сполдинг, чтобы хоть что-то сказать.
– Вовсе нет, – возразил Кенделл. – Поверьте, человека, подобного ему, не изменить за сутки. И даже за пару лет.
Время от времени он срывается. Снова начинает бочками хлестать свое зелье. Поэтому с тех самых пор, как Эжену было поручено одно дело, его держат постоянно взаперти с двумя санитарами, не спускающими с него глаз. Здесь, в Нью-Йорке, ему отведена, например, отдельная палата в больнице Святого Луки. Оттуда его доставляют на работу, а затем привозят назад. В общем, обращаются с ним, как с запойным пьяницей из высших кругов… В Калифорнии «Локхид» предоставил в его распоряжение целый особняк с прилегающим к нему садом и мужской прислугой, присматривающей за своим поднадзорным круглые сутки. Надо сказать, Леон с пониманием относится к подобного рода опеке.
– Должно быть, он исключительно ценный работник. Доставляет столько хлопот, и тем не менее…
– Я же говорю, лучшего специалиста, чем он, не сыскать, – перебил Дэвида Кенделл. – Вот с ним и носятся.
– А что бывает, когда он предоставлен сам себе? Я хочу сказать, что знаю алкоголиков. Они могут удрать, когда их тянет выпить. И в этом случае их изобретательности нет предела.
– С этим у нас никаких проблем. Он получает выпивку когда и сколько захочет: ему всегда удается добиться своего. К тому же у него нет ни малейшего желания вырваться из-под надзора. Эжена не тянет туда, где есть люди, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Простите, но я не уверен, что понимаю вас.
– Он не может разговаривать. Все, на что способен Эжен, это издать невразумительный хрип. Вы же знаете, он напрочь сжег свою глотку. Вот и сторонится людей… Впрочем, последнее вовсе не плохо. Когда он не пьет, а на это он тратит основную часть времени, он читает и работает. Трезвый он целые дни проводит в лаборатории. И тогда на него просто любо смотреть.
– А как же он общается с сотрудниками? При встречах с людьми?
– В основном с помощью блокнота и карандаша. Ну и иногда он просипит что-нибудь или прибегнет к жестикуляции. Главное же средство общения для него, как я сказал уже, – блокнот и карандаш. Язык цифр, уравнений и диаграмм – единственный из языков, который он признает.
– Единственный?
– Да, именно так… И если вы собирались побеседовать с ним, забудьте о своем намерении. Вот уже десять лет, как он не разговаривал ни с кем.
Глава 18
31 декабря 1943 года Город Нью-Йорк
Сполдинг шел торопливо по Мэдисон-авеню. Впереди, сквозь кружившие в воздухе легкие хлопья снега, маячили контуры северо-восточного крыла торгового центра Б. Альтмана. Редкие прохожие, стоя у кромки тротуара, безуспешно сигналили проносившимся мимо такси. Водители не собирались подбирать их. У входа в универмаг, не сомневались они, уже толпились клиенты куда интереснее – из числа покупателей, откладывающих обзаведение всем необходимым для Нового года до последней, как говорится, минуты. В том, что таксисты отдавали предпочтение публике, посещающей магазин Альтмана буквально за несколько часов до праздничного торжества, не было ничего удивительного. В самом деле, зачем зря, чуть ли не задаром расходовать бензин, когда то же самое можно сделать с большой выгодой для себя?
Внезапно Дэвид подумал, что идет слишком быстро для человека, который никуда не спешит и которого никто не ждет. И тут же понял, что ему просто хотелось убежать подальше от Уолтера Кенделла.
В заключение своего рассказа об Эжене Леоне Кенделл сообщил Сполдингу, что сопровождать ученого в Буэнос-Айрес будет пара громил. До завершения операции этому отшельнику с сожженной глоткой не следует давать ни капли вина, на крайний же случай у санитара всегда будут под рукой соответствующие пилюли, способные поддерживать их подопечного в состоянии, близком к нормальному. Лишенный напитков, Эжен Леон может часами заниматься решением наисложнейших проблем. Что и понятно: никаких больше дел у него ведь и нет, – он не ощущает потребности даже в обычной беседе, вспомнилось Дэвиду. Сполдинг отказался от предложения Кенделла перекусить вместе, сославшись на то, что должен еще навестить близких друзей: как-никак он не виделся с ними свыше трех лет. Времени, однако, у него в обрез: 2 января ему уже предстоит заступить на рабочее место.
В действительности же Сполдингу хотелось поскорее избавиться от этого человека. И не только потому, что тот вызывал у него чувство неприязни. Имелась еще одна причина, по которой он спешил расстаться с Кенделлом: ему не терпелось вплотную заняться Лэсли Дженнер-Хоуквуд.
Дэвид не знал, с чего начать, начинать же нужно было немедля. Впереди у него не больше недели. И за такое вот короткое время следовало выяснить наконец, что же таилось за событиями той полной загадок ночи двое суток назад. Единственное, что не вызывало сомнения, так это то, что он должен был прежде всего повидаться с вдовой по имени Боннер.
Возможно, в сложившейся ситуации ему сумел бы оказать какую-то помощь старый друг их семьи Аарон Мендель.
Он достал долларовую бумажку, подошел к швейцару в магазине Альтмана и через минуту уже сидел в такси.
Болтливый шофер, имевший на все свою точку зрения, повез его вверх по улице. Водитель раздражал Дэвида. Ему хотелось сосредоточиться, но нескончаемая болтовня таксиста отвлекала его. Однако вскоре он уже благодарил в душе этого человека за столь неуемную страсть к краснобайству.
– Я решил заработать под праздник. Сейчас всюду толпы. Особенно в таких местах, как Плаза. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Военные, получив редкую возможность развлечься, не скупятся на чаевые. Но жена не разрешила. Она говорит: посиди с нами дома, выпей немного вина и помолись богу, чтобы в наступающем году он не оставил своей милостью нашего сына. И все же я не с пустыми руками возвращаюсь к себе. Если с чем-то и было все в порядке сегодня, так это с чаевыми, скажу вам откровенно. Не зря потрудился! Лучшего нечего и желать, черт возьми!
Разглагольствования водителя напомнили Дэвиду о том, о чем он забыл. А вернее, не думал. Не думал же в силу того, что был равнодушен к праздничной суете, поскольку она не имела к нему ни малейшего отношения. Или – он к ней. И только сейчас до него дошло, что он уже не где-нибудь, а в Нью-Йорке. И к тому же в канун Нового года. А это значит, что десятки городских залов и бесчисленное множество ресторанов и прочих того же ранга заведений начнут через пару-другую часов принимать публику, решившую провести здесь новогоднюю ночь в шумной, многолюдной компании, потанцевать, сколь душе угодно, или принять участие в благотворительных акциях и различных, вызванных к жизни войной мероприятиях.
В одном из этих мест появится, несомненно, и миссис Боннер, вдова Пола Боннера, павшего смертью храбрых четыре месяца тому назад. Она немало уже погоревала, получив известие о его гибели. И подруги ее – такие же, как Лэсли Дженнер, но только, конечно, не Лэсли, – наверняка убедили ее, что пора бы и снять наконец траур, – хотя бы по случаю праздника. Подобное – в порядке вещей у проживающих в Манхэттене представителей высшего света. И не противоречит здравому смыслу: учитывая все обстоятельства, следует признать, что миссис Боннер поступила бы вполне разумно, если бы последовала советам подруг.
Узнать, куда она пошла, нетрудно. Если он найдет миссис Боннер, то разыщет и остальных… Главное – начать с чего-то.
Он расплатился с шофером и вошел в вестибюль отеля «Монтгомери».
– О, мистер Сполдинг! – Голос старого портье эхом разнесся по мраморному холлу. – Здесь записка для вас.
Дэвид подошел к портье и, поблагодарив его, развернул листок. В записке значилось: «Звонил мистер Фэрфакс. Как только мистер Сполдинг вернется, пусть позвонит».
Это Пейс. Хочет связаться с ним.
Нитка в дверном замке была на месте. Дэвид вошел в комнату и сразу направился к телефону.
– Мы кое-что узнали об этой Хоуквуд, – сказал Пейс. – Думаю, вам будет интересно.
– Слушаю вас.
«Почему, какого черта этот Пейс неизменно начинает разговор в такой вот манере? – думал раздраженно Сполдинг. – Уж не ждет ли он, что я скажу ему: „Нет, я ничего не желаю знать“ – и тут же повешу трубку?»
– Кажется, это совпадает с тем, что я говорил вам прошлой ночью. Вы просто заработались.
– Клянусь господом богом, Эд, я готов хоть сейчас наградить вас медалью, если вам того хочется. Только рассказывайте быстрее, в чем же там дело.
– Она проститутка с обширной клиентурой в Лос-Анджелесе и прилегающих районах. Очень осторожна. В общем, шлюха высшего класса. Надеюсь, я не обидел вас?
– Нет, нисколько. Но откуда такие сведения?
– От нескольких офицеров, служащих как в сухопутных войсках, так и на флоте и в авиации. А также от киношников, актеров, двух художников и целой толпы птиц помельче. Среди тех, с кем она зналась, был кое-кто и из руководства таких промышленных гигантов, как «Локхид» или «Сперри Рэнд». Замечу еще, что в яхт-клубе Санта-Моники ее не очень-то жалуют.
– Она связана как-то с военной разведкой?
– Это первое, что мы проверили. Нет. Никто из разведки в ее постели не спал. Только обычные клиенты – и из военных, и из гражданских. В данный момент она в Нью-Йорке. Согласно нашим данным, тщательно проверенным, приехала навестить родителей по случаю рождественских праздников.
– Но ни один из Дженнеров, записанных в телефонной книге, никогда не слышал о ней.
– В Бернардсвилле, в штате Нью-Джерси?
– Нет, – произнес устало Дэвид. – В Манхэттене. Вы же сказали, что она в Нью-Йорке.
– Попытайтесь поискать эту Лэсли в Бернардсвилле, если, разумеется, хотите найти ее. Но не увлекайтесь: у вас и без этого хватит дел.
– Что правда, то правда. Кстати, Бернардсвилл славится охотничьими угодьями.
– В самом деле?
– Да. Прекрасное место для отдыха. Конюшни, скачки… Спасибо, Эд. Вы значительно облегчили мою задачу.
– Не стоит благодарности. Если захотите с кем-нибудь переспать, позвоните в контрразведку, мы поможем: своим мы стараемся угодить.
– Еще раз спасибо.
– Знаете что, Дэйв?
– Да?
– Меня держат в неведении относительно того, чем занимается Свенсон, поэтому – никаких деталей, скажите только одно: как оно вам?
– Черт меня подери, если я понимаю, почему от вас все скрывается. Речь идет об обычной торговой сделке, осуществляемой через посредника. Впрочем, я не вполне точен: посредников по крайней мере двое, насколько мне известно. С одним из них я уже встречался. Похоже, они сами все усложняют. Не за свое дело взялись. Наше ведомство справилось бы с ним лучше.
– Вы виделись со Свенсоном?
– Еще нет. Мне сказали, что встретимся после праздников. Я не стал возражать: нельзя же портить бригадному генералу рождественский праздник.
Пейс на другом конце провода рассмеялся:
– Счастья в новом году, Дэйв!
– И вам того же!
Сполдинг положил трубку и взглянул на часы. Было пятнадцать минут второго. Он подумал, что машину можно попросить у военных или одолжить у Менделя. Насколько он помнил, Бернардсвилл расположен в часе езды от Нью-Йорка, к западу от Оранжеза. Хорошо бы застать Лэсли Дженнер врасплох, чтобы она не успела удрать. Однако, возможно, ее там и нет. Нельзя исключать того, что она, как и предполагал он до звонка Пейса, по-прежнему находится в Нью-Йорке, где и думает отметить Новый год. Во всяком случае, это входило в ее намерения, если верить тому, что говорила девица. Но если она и в самом деле осталась в этом городе, то где укрывается? Гостит у кого-то в одном из частных домов? Проживает в чьей-то квартире? Или, подобно ему, снимает гостиничный номер?
На миг Дэвид задумался: а вдруг Пейс искал Лэсли сам по себе, а не из-за него, Сполдинга? Она же лгала, а почему – неизвестно… Итак, все возможно. И удивляться тут нечему. Что же касается поездки на запад Нью-Джерси, на которую уйдет с учетом обратной дороги часа два или три, то что она даст, если Лэсли там не окажется? Никаких новых данных он не получит. Ни на шаг не продвинется к разгадке тайны. И не сможет сделать никаких заключений относительно поведения бывшей своей подружки хотя бы на фрейдистский манер.
Дэвид попросил телефонистку коммутатора отеля узнать для него номер телефона и адрес Дженнеров в Бернардсвилле, штат Нью-Джерси. Потом позвонил Аарону Менделю.
Он все время откладывал этот звонок. Аарон расплачется, забросает его вопросами, попытается взять его под свою опеку, предложив ему все, что только возможно в Манхэттене. Эд Пейс рассказывал ему, что четыре года назад перед отъездом Дэвида в Лиссабон он встречался со старым импресарио. Значит, старик не будет особо расспрашивать Дэвида о его работе.
Если попросить Аарона о помощи, он поможет: связи Менделя в Нью-Йорке были поистине фантастическими. Не исключено, что посещение Бернардсвилла сможет прояснить кое-что, и тогда, вполне вероятно, Дэвиду придется обратиться к Аарону с какой-либо просьбой. Сделать это будет удобнее после того, как он позвонит предварительно старику, чтобы выполнить свой долг перед ним.
Сначала Сполдинг подумал, что Менделя хватил удар прямо у телефона. У Аарона перехватило дыхание, он был потрясен. Чуть ли не лишился рассудка от радости… Вопросы сыпались быстрее, чем Дэвид успевал отвечать на них: о маме, о папе, о его собственном житье-бытье.
О работе Мендель не спрашивал. Однако заверения Дэвида в отменном состоянии своего здоровья едва ли успокоили его собеседника. Аарон настаивал на встрече. Если не сегодня вечером, то уж непременно завтра утром.
Дэвид согласился. Утром так утром, только попозже. Они выпьют вместе, позавтракают. Отметят наступление Нового года.
– Слава богу, что у тебя все в порядке. Значит, жду завтра?
– Конечно. Как договорились, – ответил Дэвид.
– Ты никогда не нарушал своих обещаний.
– И не собираюсь этого делать и впредь. Итак, до завтра. Да, кстати, вот какое дело, Аарон…
– Слушаю тебя.
– Сегодня вечером мне надо кое-кого отыскать. Точно я не знаю, где может находиться этот человек в данный момент, но думаю, что скорее всего найду его в какой-нибудь великосветской компании… Как у вас со связями на Парк-авеню?
Старик, довольный, захихикал. Дэвид хорошо помнил его веселую, немного самонадеянную манеру разговора.
– Я только старый еврей, читающий Тору[907] в обители святого Иоанна Богослова. Конечно, всем нужны артисты – за бесплатно, разумеется. Красному Кресту, зеленому кресту… Дебютантки для раненых героев, танцы для награжденных французскими орденами и медалями. Вы только скажите, а уж Мендель постарается. У меня было три колоратуры, два пианиста и пять баритонов с Бродвея. И все они достигли вершин, выступают теперь в престижных местах. В самом Верхнем Ист-Сайде. А благодаря кому?
– Я позвоню вам чуть позже. Вы будете у себя в офисе?
– Где еще встречают праздники солдаты и импресарио?
– Вы ничуть не изменились.
– Главное – что у тебя все в порядке…
Не успел Дэвид повесить трубку, как раздался телефонный звонок.
– Я узнала интересовавшие вас телефон и адрес в Бернардсвилле, мистер Сполдинг.
– Назовите их мне, пожалуйста.
Телефонистка продиктовала, он записал.
– Соединить вас, сэр?
Дэвид поколебался, а потом сказал:
– Пожалуйста. Я буду у телефона. Попросите миссис Хоуквуд.
– Хорошо. Я соединю, когда поднимут трубку.
– Мне бы хотелось слышать… – Дэвид выдал себя. Промах был невелик, но телефонистка это заметила.
– Понимаю, мистер Сполдинг. Если трубку возьмет не миссис Хоуквуд, а кто-то другой, то мне прервать разговор?
– Я дам вам знать.
Телефонистка, почувствовав себя участницей тайного заговора – возможно, любовной интрижки, – профессионально и решительно сыграла свою роль. Она набрала номер, и через минуту в Бернардсвилле, штат Нью-Джерси, раздался звонок. Женщина, поднявшая трубку, была не Лэсли.
– Миссис Хоуквуд, пожалуйста. Междугородная связь.
– Миссис… – По голосу было понятно, что в Бернардсвилле растерялись.
– Миссис Хоуквуд, пожалуйста. Междугородная связь, – повторила телефонистка отеля так, будто сидела в Центре срочной телефонной связи.
– Миссис Хоуквуд здесь нет.
– Будьте добры, скажите, когда она будет.
– Когда? Боже милостивый, да мы ее вовсе не ждем…
Стараясь не вызвать раздражения, телефонистка отеля вежливо перебила:
– Сообщите, пожалуйста, если можете, номер телефона, где можно ее отыскать.
– Но… – голос из Бернардсвилла прозвучал неуверенно, – я полагаю, она в Калифорнии…
Дэвид понял, что настало время ему вступить в разговор. Он попросил телефонистку подсоединить его.
Послышался щелчок переключения.
– Миссис Дженнер?
– Да, это миссис Дженнер.
– Меня зовут Дэвид Сполдинг. Я приятель Лэсли и… – черт, он забыл имя ее мужа, – капитана Хоуквуда. Мне дали этот номер.
– О, Дэвид Сполдинг! Как ты поживаешь, дорогой? Это Мэдж Дженнер, глупый мальчишка! Боже, последний раз я видела тебя лет десять назад. Как поживают твои родители? Я слышала, они в Лондоне. Отважные люди.
Сполдингу и в голову не могло прийти, что мать Лэсли помнит его; ведь с тех пор, как он провел в Ист-Хамптоне два месяца, прошло едва ли не десять лет.
– Миссис Дженнер… как приятно, что вы не забыли меня. Извините, что побеспокоил вас.
– Какое беспокойство, милый мальчик. Мы пребываем тут в положении двух старых конюхов. Джеймс приобрел еще лошадей. Никто не хочет их больше держать… Ты, значит, думал, что Лэсли здесь?
– Да, мне так сказали.
– Очень сожалею, но ее нет. Честно говоря, я вообще о ней мало что знаю. Она уехала в Калифорнию, тебе это известно?
– Да, со своей тетей.
– Тетя – это моя сводная сестра. У нас с ней не очень хорошие отношения. Она вышла замуж за еврея. Он называет себя то ли Голдсмит, то ли Гольштейн. Мы подозреваем, что он спекулянт и барышник, – ты понимаешь, о чем я говорю.
– Я? Ах да, конечно… А Лэсли не приезжала к вам на Рождество?
– Нет. Она едва удосужилась послать нам открытку.
У Дэвида было желание немедля позвонить Эду Пейсу в «Фэрфакс» и сообщить, что их калифорнийский агент, указавший на Бернардсвилл, подсказал им пустой номер. Лэсли Дженнер-Хоуквуд там не оказалось. Она, несомненно, в Нью-Йорке.
Ему предстояло дознаться теперь, что она делает здесь.
Он позвонил Менделю и назвал ему два имени: Лэсли Дженнер и Синди Тоттл-Боннер, вдовы героя Пола Боннера. Дэвид намекнул, что его интерес не столько личный, сколько профессиональный. Мендель не стал задавать вопросов: он сразу же приступил к делу.
Сполдинг искал повод позвонить Синди Боннер, извиниться и попросить о встрече. Но она могла отказаться даже говорить с ним из-за бестактного ночного звонка. Рисковать он не мог: у него не было лишнего времени. Он должен увидеть ее. Войти к ней в доверие.
Но если даже ему и удастся встретиться с миссис Боннер, то это вовсе не значит, что она сможет рассказать ему хоть что-нибудь мало-мальски интересное. Однако интуиция подсказывала Дэвиду, что встреча не пройдет впустую. И он, не замечая того, прислушивался невольно к внутреннему голосу, твердившему о том же. Во всем этом было что-то виртуальное, нереальное, иррациональное… И – атавистическое.
Прошло минут двадцать. Было четверть третьего, когда зазвонил телефон.
– Дэвид, это Аарон. Об этой даме Хоуквуд абсолютно ничего не известно. Все говорят, что она уехала в Калифорнию и с тех пор ни с кем не поддерживает связь… Что же касается миссис Боннер, то она приглашена сегодня на вечер, который состоится на Шестьдесят второй улице, в доме номер 217.
– Спасибо. Я буду ждать ее у выхода и очарую своими прекрасными манерами.
– Это лишнее. Ты тоже приглашен хозяйкой дома. Ее зовут Андреа. Она в восторге от того, что ее посетит солдат, сын известных пианистов. В феврале ей для раута нужно будет раздобыть хорошее сопрано, но это уже моя забота.
Глава 19
31 декабря 1943 года Город Нью-Йорк
Казалось, что все посетители ресторана «Гэлери» переместились сюда, в это здание на Шестьдесят второй улице. Дэвид быстро освоился с обстановкой и ничем не выделялся среди присутствующих. Сполдинга приняли радушно, чему способствовал в немалой степени бронзовый значок на лацкане его пиджака. Напитки и закуска были великолепны. Небольшой негритянский джаз играл выше всяких похвал.
Синди Боннер он обнаружил поджидающей своего спутника, лейтенанта пехоты, заглянувшего в бар. Синди была хрупкая, маленького роста, с каштановыми волосами и очень светлой, почти бледной кожей. Одета очень дорого и со вкусом. Она была задумчива, но не печальна. Ничто не напоминало о ее вдовстве. Богатая маленькая девочка, и все.
– Примите мои искренние извинения, – обратился к ней Сполдинг. – Надеюсь на ваше прощение.
– За что? В чем вы виноваты? Мы с вами даже не знакомы. – Она слегка улыбнулась. Было видно, что Синди пытается вспомнить его.
– Меня зовут Сполдинг… Дэвид…
– Так это вы звонили мне ночью? – перебила его девушка. В ее глазах промелькнуло недовольство. – Рождественские подарки для Пола… Лэсли…
– Вот поэтому я и извиняюсь… Произошло ужасное недоразумение. Простите меня. Я и не собирался шутить. Меня очень подвели. И я был расстроен не меньше вашего. – Он говорил спокойно, глядя ей прямо в глаза. Ее раздражение постепенно таяло. Девушка взглянула мельком на значок с бронзовым орлом на его пиджаке, который мало о чем говорил ей.
– Я верю вам.
– Вот и хорошо. Это была ошибка. Но я не виноват.
Лейтенант вернулся, держа в руках два бокала. Он был пьян и агрессивен. Синди представила их друг другу. Лейтенант едва взглянул на стоявшего перед ним гражданского человека, он хотел танцевать, Синди – нет. В воздухе запахло скандалом. Чтобы сбить напряжение, Дэвид грустно сказал:
– Я служил с мужем миссис Боннер, мне просто хотелось поговорить с ней несколько минут. Я скоро уйду. Моя жена ждет меня.
Слова Сполдинга сбили лейтенанта с толку и успокоили. К нему вернулись его хорошие манеры. Он неуверенно поклонился и отправился назад в бар.
– Отличная версия, – сказала Синди. – Не удивлюсь, если вас действительно дожидается миссис Сполдинг. Вы сказали, что были с Лэсли. Значит, она в своем репертуаре.
Дэвид посмотрел на девушку. Доверься интуиции, приказал он себе.
– Миссис Сполдинг не существует. Зато миссис Хоуквуд – лицо вполне реальное, я встретился с ней прошлой ночью. Как я понял, она не очень-то вам нравится.
– Она и мой муж, как бы это повежливей выразиться, были близко знакомы. Довольно долго. Кое-кто говорит, что это я заставила ее уехать в Калифорнию.
– В таком случае я задам вам один вопрос: почему же она назвала мне ваше имя, а потом исчезла? Она не могла не понимать, что я стал бы разыскивать вас.
– Я думаю, Лэсли больной человек.
– А может, она мне хотела о чем-то намекнуть таким способом?
Незадолго до полуночи Дэвид ушел с вечера. Он добрался до угла Лексингтон-авеню и повернул на юг. Ему хотелось побродить, подумать, проанализировать все, что узнал, и выстроить единую цепочку.
Ничего путного не получалось. Синди Боннер – вдова. Смерть мужа на поле брани превращала в бессмыслицу любые ее выпады в адрес Лэсли, и поэтому она, судя по всему, предпочла бы просто забыть о своем унижении. Однако боль в ее душе не утихала. Лэсли и Пол Боннер были более чем знакомы. Похоже, ситуация грозила разводом, если верить тому, что говорила Синди. Дэвид чувствовал, что неприязнь между двумя женщинами возникла отнюдь не из-за Пола Боннера: ведь Лэсли Дженнер-Хоуквуд не намеревалась разводиться с собственным мужем.
Какое-то путаное и грязное дело. Что-то вроде того, о чем он слышал от Эда Пейса, упоминавшего в разговоре с ним о типичных для этой среды неустойчивых любовных связях.
И все-таки почему это Лэсли назвала имя Синди? Хотела одурачить его? Или просто подшутить? Что бы там ни было, ясно одно: вела она себя неосмотрительно и глупо.
Полночь пробило, когда он переходил Пятьдесят вторую улицу. Загудели редкие автомобили. Донесся перезвон колоколов и свист. Из баров слышались громкие крики и шум. Три матроса в грязной форме нестройно распевали, веселя прохожих.
Дэвид свернул на запад к Пятой авеню. Он хотел зайти в одно из кафе минут на двадцать, чтобы выпить, отметив тем самым наступление Нового года.
– С Новым годом, подполковник Дэвид Сполдинг! – раздался резкий голос из темного дверного проема.
– Что? – Дэвид остановился и присмотрелся. Высокий человек в светло-сером плаще, с лицом, скрытым полями шляпы, стоял неподвижно. – Что вы сказали?
– Я поздравил вас с Новым годом, – ответил мужчина. – Я следил за вами.
Человек говорил с легким акцентом, но Дэвид не мог определить с каким. Похоже, незнакомец откуда-то из Центральной Европы. Возможно, с Балкан.
– Для меня это полная неожиданность… Думаю, излишне говорить вам, что я не в восторге от оказанной мне чести. – Сполдинг оценивал ситуацию. Он был безоружен, а вооружен ли человек, стоящий в дверном проеме, Дэвид не знал. – Что вам угодно?
– Прежде всего, сказать от всего сердца: добро пожаловать на родину. Вас так долго не было здесь.
– Спасибо. А сейчас, если вы не возражаете…
– Возражаю. Не двигайтесь, подполковник. Стойте на месте. Как ни в чем не бывало. Словно беседуете со старым другом. И не вздумайте бежать. У меня сорок пятый калибр, и стреляю я без промаха.
Мимо Сполдинга, ближе к кромке тротуара, прошли несколько прохожих. Ярдах в десяти справа от него из парадной двери жилого дома выкатилась какая-то парочка. Они явно спешили и, торопясь, прошмыгнули между Дэвидом и неизвестным. Он хотел было воспользоваться этим, но затем передумал: во-первых, парочка могла пострадать и, во-вторых, вооруженный незнакомец, несомненно, хотел что-то сказать ему.
– Я не двигаюсь… Что же дальше?
– Два шага вперед. Только два и не больше.
Сполдинг повиновался. Теперь он мог немного лучше рассмотреть незнакомца. У него было худое, резко очерченное лицо, с глубоко посаженными, ввалившимися, измученными глазами. Дэвид разглядел и ствол пистолета. Незнакомец перевел взгляд влево. Он кого-то ждал.
– Ол-райт. Два шага я сделал. Теперь между нами никто не пройдет… Вы ждете кого-то?
– Я слышал, что за главным агентом из Лиссабона неотступно следят. Да вы и сами это прекрасно знаете. А я действительно жду. За мной приедут сейчас.
– Я должен ехать с вами?
– В этом нет необходимости. Я только должен передать вам кое-что… По поводу взрыва в Лажесе. Нам очень жаль, что эти дикари решились на такое. Тем не менее вам не следует забывать, что это своего рода предупреждение. Поймите, мы не сможем все время сдерживать их. В «Фэрфаксе» должны знать об этом. А если пока что не знают, то узнают к концу этого дня, первого в новом году. А может, и раньше, прямо сейчас… Ну, за мной прибыли. Встаньте правее меня. Или иначе – подвиньтесь чуть влево.
Дэвид сделал, как ему велели. Человек направился к машине, пряча пистолет под пальто.
– Остерегайтесь нас, полковник. Никаких переговоров с Францем Альтмюллером. С ним должно быть покончено.
– Минутку. Я не понимаю, о чем вы говорите, и не знаю никакого Альтмюллера.
– Все. Это – наше предостережение «Фэрфаксу».
Дверца темно-коричневого седана резко распахнулась, и человек, стремительно пройдя мимо прохожих, сел в машину, которая тут же отъехала.
Дэвид бросился к дороге. Все, что мог бы он сделать, это запомнить номер машины. Но его не было.
Зато он отчетливо разглядел лицо человека на заднем сиденье. От неожиданности Дэвид чуть не задохнулся. На какую-то долю секунды воображение перенесло его назад в Лиссабон.
Он бросился вслед за машиной. Бежал как безумный по улице, лавируя между автомобилями и проклиная этот нью-йоркский Новый год.
Темно-коричневый седан, держа курс на север, свернул на Мэдисон-авеню и набрал скорость. Сполдинг, задыхаясь, остановился посреди дороги.
Человек в машине был тем, с кем он провел множество сложнейших операций в Португалии и Испании.
Это был Маршалл. Искуснейший шифровальщик из Лиссабона.
Шофер такси обещал доставить Дэвида в отель «Монтгомери» за пять минут, а то и быстрее. Доехали за семь. Однако учтя, сколь оживленным было движение на Пятой авеню, Сполдинг заплатил ему пять долларов и вбежал в вестибюль.
Записок для него не было.
На этот раз Дэвид не стал проверять метку на замке, поскольку ее не оставил. «Оплошность, допущенная сознательно», – подумал он, отворяя дверь. Сполдинг ничего не имел против того, чтобы, помимо горничных, в его номер заглянули и те типы, что два дня тому назад пошуровали уже тут в ночную пору: вполне возможно, что они, уверовав в свою безнаказанность, при повторном посещении этой комнаты поведут себя беспечнее, чем тогда, и оставят хоть какие-то свидетельства своего пребывания здесь. Свидетельства, которые позволят в конечном итоге выйти на их след.
Сполдинг сбросил пальто и достал из шкафа бутылку шотландского виски. На серебряном подносе стояло два бокала. Дэвид плеснул в один из них напиток: ему просто необходимо было сделать хотя бы глоток перед тем, как позвонить в «Фэрфакс».
– С Новым годом! – медленно произнес он, поднося стакан к губам.
Затем подошел к телефону, поднял трубку и назвал номер в штате Вирджиния. Линия была перегружена, пришлось ждать несколько минут.
Что имел в виду тот человек? «Это – наше предостережение „Фэрфаксу“…» Какой же смысл скрывался в этой фразе? И о чем, черт возьми, он говорил? Кто такой Альтмюллер?.. Кстати, как его полное имя?.. Франц… Франц Альтмюллер.
Кто он?
Взрыв в Лажесе должен был уничтожить его, Сполдинга. Но за что же, господи?
И тут еще этот Маршалл! Ведь в машине на заднем сиденье был именно он. Дэвид не мог ошибиться!
– Подразделение полевой дивизии, – раздался монотонный голос из штата Вирджиния, вотчины «Фэрфакса».
– Полковника Эдмунда Пейса, пожалуйста.
Небольшая пауза. Дэвид уловил хорошо знакомый ему легкий шорох на другом конце провода. Это означало только одно: к телефону подключили подслушивающее устройство.
– Кто его вызывает? – послышалось в трубке. Теперь уже пауза возникла по вине самого Дэвида. Он подумал, что каждое его слово будет записано на магнитофоне: «Фэрфакс» есть «Фэрфакс». Однако, поколебавшись немного, решился все же назвать свое имя:
– Сполдинг. Подполковник Дэвид Сполдинг.
– Я приму сообщение для полковника. Он на совещании.
– Никаких сообщений. Соедините меня с полковником немедля.
– Не могу, сэр, весьма сожалею. – На этот раз в голосе дежурного прозвучала растерянность. – Оставьте свой номер телефона…
– Послушай, солдат. Мое имя Сполдинг. Мой гриф 4-0, что дает мне право на срочную связь. Если это ничего не значит для тебя, спроси у того сукиного сына, который подслушивает в данный момент. Я звоню по неотложному делу. Соединяй меня немедленно с полковником Пейсом.
На линии послышался двойной щелчок, и раздался глубокий низкий голос:
– Подполковник Сполдинг, с вами говорит полковник Барден. У меня тот же гриф, что и у вас, – 4-0. И прослушивать таких, как вы, располагающих грифом 4-0, входит в мои прямые обязанности. В служебные обязанности сукиного сына, как изящно вы выразились. У меня сейчас нет настроения напоминать вам о субординации, а посему перейдем сразу к делу. Итак, чего вы желаете?
– Говорить непосредственно с полковником Пейсом, полковник Барден, – сказал Сполдинг и, несмотря на всю серьезность момента, улыбнулся. – Соедините меня с Эдом. Это действительно срочно и касается «Фэрфакса».
– Но соединить вас с полковником Пейсом я никак не могу: он за пределами досягаемости, и связи с ним нет. Я не дурачусь, поверьте. Эд Пейс мертв. Час назад ему прострелили голову. Какой-то ублюдок прикончил его прямо здесь, на территории лагеря.
Глава 20
1 января 1944 года Фэрфакс, штат Вирджиния
Было полпятого утра, когда Сполдинг на военной машине прибыл к воротам «Фэрфакса».
Охрана проявила надлежащую бдительность. Сполдинга, в гражданском костюме и к тому же без единого документа, который мог бы служить удостоверением личности, пропустили в зону лишь после того, как дежурным доставили фотографию, хранившуюся в заведенном на него досье, и они убедились, что он именно тот, за кого себя выдает. Дэвиду с трудом удалось удержаться, чтобы не попросить их позволить взглянуть на свой же собственный снимок, сделанный, насколько он знал, четыре года назад.
Миновав контрольно-пропускной пункт, автомобиль повернул налево и по дороге, засыпанной гравием, направился в сторону южного сектора гигантского лагерного комплекса. Примерно через полмили, оставив позади выстроившиеся стройными рядами сборные цельнометаллические домики казарменного типа, машина резко затормозила возле строения, напоминавшего своей конструкцией обычный барак, только больших размеров. Это и было административное здание сверхсекретного объекта «Фэрфакс».
Вход в штабной корпус охраняли два капрала. Шофер с сержантскими лычками вышел из автомобиля и подал младшим по званию знак пропустить внутрь Сполдинга, который уже стоял перед ними.
Дэвида провели в кабинет на втором этаже. Там его ждали два человека: полковник Айра Барден и Макклеод, врач в звании капитана.
Барден оказался толстым коротышкой, чем-то напоминающим футбольного нападающего. У него были черные, коротко остриженные волосы. Макклеод – сутулый, худой и в очках – воссоздавал своим обликом традиционный образ вечно погруженного в глубокие мысли ученого.
Барден коротко представился и сразу перешел к делу:
– В данный момент всю территорию зоны прочесывают самым тщательнейшим образом специально выделенные для этой цели спаренные дозоры, вдоль всего ограждения расставлены вооруженные автоматами часовые. И мне хотелось бы думать, что никому не удастся выбраться отсюда незамеченным. Однако нас гложут сомнения: а что, если кто-то успел еще раньше удрать?
– Как все произошло?
– Пейс собрал у себя компанию, чтобы встретить Новый год. Было двенадцать человек. Четверо – его соседи по дому, трое – из архивного управления, остальные – из администрации. В общем, все из числа его подчиненных… Да иначе и быть не могло: как-никак это все же «Фэрфакс». Насколько можно судить, он вышел через черный ход минут через двадцать после полуночи, очевидно подышать свежим воздухом. И не вернулся… До охранника, который тем временем шел по дороге, внезапно донесся звук выстрела. Подойдя к зданию, возле которого, как показалось ему, и был произведен этот выстрел, он обнаружил Пейса. Полковник, с простреленной головой, лежал простершись у самой двери. Поблизости, согласно рассказу солдата, не было ни души. Как и в прихожей, куда он заглянул.
– Странно как-то все получается. Никто из гостей выстрела не слышал. Между тем переборки и стены в этих домах к звуконепроницаемым не отнесешь.
– В доме громко играл патефон.
– А я полагал, что встреча проходила в несколько суховатой, полуофициальной манере.
Барден, не отрываясь, смотрел на Сполдинга. Во взгляде его не было и намека на гнев. Казалось, полковник, устремив свой взор на Дэвида, пытался таким образом убедить собеседника в том, в чем сам был уже абсолютно уверен.
– Патефон играл не дольше минуты. Оружие, из которого стреляли, учебное. Как установили эксперты, это была винтовка двадцать второго калибра.
– Звук выстрела не громче щелчка, – заметил Дэвид.
– Так точно. Очевидно, включив патефон, кто-то кому-то подал сигнал.
– И этот «кто-то» – один из гостей, – вставил Дэвид.
– Согласен с вами… Присутствующий здесь Макклеод – отличный психолог. И мы собираемся допросить с его помощью всех, кто был у Пейса.
– Но психология-то тут при чем? – искренне удивился Сполдинг, считавший, что распутывать данный клубок – задача лишь служб безопасности, которые в состоянии самостоятельно справиться с этим делом и потому не нуждаются в помощи со стороны медицинских работников.
– У Эда был нелегкий характер, о чем вы знаете не хуже меня. Начнем с того, что именно он готовил когда-то вас… И должен заметить, подготовил неплохо, господин резидент из Лиссабона. Но это – только одна сторона вопроса. Сейчас мы коснемся и остальных…
– Простите, – перебил полковника врач, – как я вижу, вам есть о чем потолковать. И посему разрешите откланяться. Возьму лишь дела и пойду. Я позвоню вам еще, Айра. Этим же утром, но ближе к полудню. Рад был познакомиться с вами, Сполдинг. Хотелось бы, правда, чтобы наша встреча состоялась при иных обстоятельствах.
– Согласен, – ответил Дэвид, пожимая Макклеоду руку.
Психолог забрал двенадцать папок со стола полковника и вышел.
Дверь закрылась. Барден указал Сполдингу на стул. Дэвид сел и потер глаза.
– Ничего себе Новый год, а? – произнес Барден.
– Хуже не бывает, – отозвался Сполдинг.
– Не хотите ли порассуждать вместе со мной относительно странного инцидента, происшедшего лично с вами?
– Думаю, в этом нет никакой необходимости. Меня остановили на улице и сказали то, о чем я уже сообщил вам. Очевидно, смерть Эда Пейса и есть пресловутое предупреждение «Фэрфаксу». Между тем во главе всего этого дела стоит, как я понимаю, бригадный генерал Свенсон, сотрудник военного департамента.
– Боюсь, вы ошибаетесь.
– Я уверен в этом.
– Подобное невозможно. Пейс не был связан с делами, которые прокручивал военный департамент. Он лишь рекомендовал вас ему, вот и все. Обычная процедура при переводе сотрудника из одной конторы в другую.
Дэвид вспомнил, как Эд Пейс говорил ему еще не так давно: «Меня держат в неведении относительно того, чем занимается Свенсон, поэтому – никаких деталей, скажите только одно: как оно вам?.. Вы виделись со Свенсоном?»
– Тем не менее кто-то полагал все же, что Пейс работал на военный департамент, – сказал он, глядя на Бардена. – И убили его по той же самой причине, по которой был совершен диверсионный акт в Лажесе, на Азорах.
– Почему вы решили так?
– Это нетрудно заключить из слов того мерзавца на Пятьдесят второй улице, чтоб он сдох! Подумать только, с тех пор прошло всего лишь пять часов… Послушайте, Пейс мертв. После его гибели у вас сейчас, безусловно, самые широкие полномочия. Позвольте же мне просмотреть все хранившееся у Пейса досье на сотрудников, подпадающих под категорию 4-0. Я хотел бы ознакомиться буквально со всем, что имеет хотя бы малейшее отношение к моему переводу из Лиссабона в Нью-Йорк.
– Я уже проделал эту работу. После вашего звонка не было смысла тянуть время в ожидании, когда к нам нагрянет инспекция. Эд ведь был моим ближайшим другом…
– И что вы обнаружили?
– Только то, что в кабинете Пейса никаких досье нет.
– Но они должны быть там! Просто невероятно, чтобы материалы, касающиеся Лиссабона или лично меня, вдруг куда-то исчезли бесследно.
– Это-то как раз есть. Я нашел документ, в котором сообщается о переводе некоего лица в ведение военного департамента.
Правда, в бумаге – ни единого имени. Зато имеется довольно странное в данном контексте слово. И слово это – «Тортугас».
– А как с документами, которые вы же сами готовили? С теми, что подтверждали мою легенду? Свидетельствовали о том, что перевели меня из действующей армии в Нью-Йорк исключительно по настоянию врачей, обнаруживших изъяны в моем здоровье? И упоминали и о пятой армии, и о сто двенадцатом батальоне? А также об Италии?.. Они могли быть составлены только в «Фэрфаксе», и больше нигде! И храниться должны именно здесь, в одном из досье.
– Я впервые о них слышу. В сейфах Эда – ничего, что хотя бы отдаленно напоминало их.
– В Митчелл-Филд, куда я был доставлен из Ньюфаундленда самолетом береговой охраны, меня встречал один майор, – кажется, его звали Уинстон. Так вот, он привез мне все эти бумаги.
– Он вез вам запечатанный конверт и устные указания. Это все, что он знает.
– Боже мой, да где же тут профессионализм и легендарная осведомленность «Фэрфакса»?
– Вот вы и ответите мне на этот вопрос. Скажите, коль уж вы здесь, кто убил Эда Пейса?
Дэвид взглянул на Бардена. Слово «убил» неприятно резануло его слух. Такая заурядная вещь, как убийство, никак не вязалась в сознании Сполдинга с тем, что случилось с полковником Пейсом. Он не мог быть убит, он погиб. Погиб на боевом посту, как и многие другие, с кем он вместе служил. Так что при чем тут убийство?
И все же, как ни горько было ему, Дэвид не долго предавался самообману и признал в конце концов тот бесспорный факт, что Пейс пал от руки убийцы.
– Этого я не могу вам сказать, – произнес он после непродолжительной паузы. – Но, если вы пожелаете, я дам вам совет, с чего начинать расследование.
– Будьте любезны.
– Начните с Лиссабона. Выясните судьбу нашего шифровальщика по имени Маршалл.
1 января 1944 года Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Весть об убийстве Пейса ошеломила Алана Свенсона. Новый год он встречал в Арлингтоне, где у генерала артиллерии собрался тесный дружеский круг. Тогда-то и раздался телефонный звонок. Срочное сообщение для генерал-лейтенанта из Объединенного штаба союзных держав. Свенсон стоял возле двери в библиотеку, когда к нему подошел совершенно бледный генерал-лейтенант и передал трагическое известие, все еще сомневаясь в его истинности.
– О боже! – произнес он будто в пустоту. – Кто-то стрелял в Пейса в «Фэрфаксе». Он мертв!
На вечеринке собралась военная элита, так что скрывать сообщение было не от кого: рано или поздно каждого из них все равно известили бы о трагическом происшествии.
Первая непроизвольная мысль Свенсона была о Буэнос-Айресе. Неужели это как-то связано с проводимой там операцией?
Присутствующие – бригадные генералы и прочие высшие чины – возбужденно высказывали свои предположения. До Свенсона, как сквозь туман, долетали слова: диверсанты, наемные убийцы, двойные агенты… Он был потрясен дикостью прозвучавших гипотез, порожденных изощренным сознанием. Согласно одним, к убийству, несомненно, был причастен кто-то из сотрудников Пейса. Другие же утверждали, что это дело рук некоего провалившего задание агента, который согласился за немалую мзду проникнуть на уже знакомую ему территорию «Фэрфакса» и совершить там злодейский поступок. А третьи говорили о том, что одно из звеньев в выстроенной разведслужбой цепи оказалось слишком уж слабым, и врагу удалось подкупить кое-кого из сотрудников.
Пейс был отменным разведчиком. Входил в число тех, кого разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав считало бесценным своим достоянием. О том, сколь высоко ценили этого аса разведки, свидетельствует один лишь тот факт, что Пейсу дважды пришлось обращаться в высшие инстанции с просьбой не присваивать ему официально звания бригадного генерала, к коему он был представлен, поскольку это лишило бы его возможности заниматься тем сравнительно узким участком в разведывательной работе, которым он ведал в данный момент.
Впрочем, находившийся в ведении Пейса участок едва ли мог считаться узким. Разведчики, работавшие под его началом на огромной территории, простиравшейся от Шанхая до Берна, отлично знали истинную цену их шефу, равных которому было не много. Суровыми канонами обосновавшейся в «Фэрфаксе» спецслужбы предписывалось планировать заблаговременно, за несколько месяцев, устранение – или проще убийство – неугодных лиц. Создание соответствующего механизма, способного работать без сбоев, рассматривалось как долговременное мероприятие, призванное обеспечивать успешное осуществление подобного рода акций. Выполнение данной задачи, наряду с рядом других, и возлагалось на комплекс «Фэрфакс». На территории этого сверхсекретного объекта находилось постоянно не менее пятисот человек, включая курсантов и практикантов из многих стран, будущих разведчиков и диверсантов, которых готовили для заброски во вражеский тыл. Понятно, что в подобных условиях ни одна система безопасности не может считаться абсолютно надежной.
«Планировать заблаговременно, за несколько месяцев… Это дело рук некоего провалившего задание агента, который согласился за немалую мзду проникнуть на уже знакомую ему территорию „Фэрфакса“… Двойной агент… Одно из звеньев в выстроенной разведслужбой цепи оказалось слишком уж слабым, и врагу удалось подкупить кое-кого из сотрудников… От Шанхая до Берна… Долговременное мероприятие!..»
Все эти слова доносились до Свенсона, потому что он хотел слышать именно их.
Они уводили его мысль от Буэнос-Айреса. Нет, гибель Пейса не имеет никакого отношения к Буэнос-Айресу. Даже по времени это не может быть связано.
С тех пор как окончательно были обговорены все условия сделки Райнемана, едва ли прошло три недели. И потому трудно представить, чтобы Пейса могли убить из-за нее. Если же дело обстоит именно так, это значит только одно: сам Пейс обмолвился кому-то о своей причастности к тайной операции.
Никто на целом свете не знал об участии Пейса в готовящейся в Буэнос-Айресе акции. Да и ему самому мало что было известно о ней.
Фактически ничего. Если не считать отдельных, не связанных друг с другом деталей.
Все документы, касающиеся лиссабонского резидента, были изъяты из личного сейфа Пейса. Оставили там лишь бумагу, в которой упоминалось о переводе некоего лица в военный департамент.
Бумагу, которая мало о чем говорила.
Алан Свенсон удивился, как спокойно и расчетливо он выискивает лазейки, чтобы выпутаться из этой неприятной истории. Связать смерть Эдмунда Пейса с буэнос-айресской операцией могут не только в «Фэрфаксе»: в правительстве тоже не дураки.
Пытаясь хоть что-то нащупать, он решил повернуть беседу военной братии в нужное ему направление, упомянув как бы вскользь, что недавно ему самому пришлось обратиться в «Фэрфакс» – точнее, лично к полковнику Пейсу, – чтобы выяснить кое-что в связи с одним, не имеющим, впрочем, особо большого значения, делом. Конечно, подобный ход мог и не дать ничего, и все же Свенсон надеялся на удачу и господа бога…
И надеялся не зря, в чем тотчас убедился. Стоило ему только сказать о своем контакте с «Фэрфаксом», как его собеседники – генерал-лейтенант из военного штаба, два бригадных генерала и генерал-майор – заявили в один голос, что и они обращались к Пейсу, и к тому же не раз.
Итак, вся эта публика довольно часто вступала в контакт с полковником Пейсом. Во всяком случае, чаще, чем он.
– Обращение лично к Эду позволяло сберечь уйму времени, – заметил штабной служака. – Он моментально схватывал суть дела и сообщал вам именно то, что вы хотели узнать.
Это уже кое-что. Лучше, чем ничего.
Однако, вернувшись к себе в Вашингтон, Свенсон вновь ощутил неуверенность. Его одолевали сомнения. И в то же время он не терял надежды на благополучный исход. Убийство Пейса, которое, понятно, произведет эффект разорвавшейся бомбы, уже само по себе создает проблему. Следствие проведут исключительно тщательно. Рассмотрят – глубоко и досконально – все без исключения версии. А это ничего хорошего не сулит. С другой стороны, можно рассчитывать на то, что внимание следственной комиссии будет сосредоточено на «Фэрфаксе». Заниматься всем этим станет, конечно же, разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав. Во всяком случае, на первых порах. Что же касается лично его, бригадного генерала Свенсона, то ему в сложившейся ситуации нельзя терять ни минуты. Уолтер Кенделл должен немедленно отправиться в Буэнос-Айрес и, встретившись там с Райнеманом, расставить все точки над «i».
Вывезенные из Пенемюнде чертежи навигационных приборов – единственное, что действительно важно.
Сейчас еще ночь. Преддверие утра. И все же время не ждет. Необходимо как можно быстрее связаться с Дэвидом Сполдингом. Пора наконец задействовать бывшего резидента из Лиссабона по его прямому назначению.
Свенсон поднял трубку телефона. Рука у него тряслась.
Ощущение собственной вины становилось невыносимым.
1 января 1944 года Фэрфакс, штат Вирджиния
– Маршалл убит в нескольких милях от местечка под названием Вальдеро, в Басконии. Попал в засаду.
– Чепуха какая-то! Маршалл никогда не бывал на севере Испании. Он не прошел соответствующей подготовки для выполнения подобного рода заданий и если бы и оказался там, то не знал бы, что и как делать! – Дэвид вскочил со стула и встал перед Барденом.
– Правила игры меняются время от времени. Вы уже не наш резидент в Лиссабоне и потому не можете всего знать… Ясно одно: он отправился в те края и погиб.
– Откуда вам это известно?
– От самого посла.
– А он-то как узнал об этом?
– Полагаю, ему сообщили о трагическом происшествии по вашим обычным каналам. Он заявил, что сам проверял обстоятельства дела. И убедился, что все так и есть. Личность убитого была опознана там же, в Басконии, о чем и доложили послу.
– Чушь какая-то!
– Интересно, что необходимо вам для того, чтобы развеять все ваши сомнения? Уж не лицезрение ли тела убитого?
– Может, вы и не знаете этого, Барден, но до тех пор, пока у вас нет отпечатков пальцев или хотя бы одного из них, говорить о том, что тело принадлежит тому, кому и приписывается, не имеет смысла. Нельзя доверять любым заверениям в точности идентификации, если они не подтверждаются данными дактилоскопии… А еще нужны фотографии. Снимки, запечатлевшие входные и выходные отверстия от пуль, ножевые и прочие раны, если таковые имеются, и глаза мертвеца. И еще одна деталь: подобные фото должны быть непременно заверены врачами. Но снимков-то вам никто не прислал, не так ли?
– Посол и не упоминал о них. Объясните все же, какого черта сомневаетесь вы в этой истории? Вам же ясно сказано, что он лично занимался проверкой полученного им сообщения и убедился, что ошибки тут не было.
– Не было? Вы уверены в этом? – Дэвид не сводил с Бардена глаз.
– Ради бога, Сполдинг! Скажите лучше, что означает слово «Тортугас»? Мне хотелось бы знать это, поскольку, возможно, в данном слове – ключ к разгадке убийства Эда Пейса! Вот именно – ключ! И пусть я буду проклят во веки веков, если не распутаю чертов клубок! Этот же шифровальщик из Лиссабона меня мало волнует, поймите!
На столе Бардена зазвонил телефон. Полковник быстро взглянул на него и перевел глаза на Сполдинга.
– Возьмите трубку, – сказал Дэвид. – Вдруг это срочное сообщение еще об одном происшествии. У Пейса, как известно, есть… была то есть… семья…
– Не осложняйте мне жизнь: у меня и без вас хватает проблем, – произнес Барден, подходя к столу. – В эту пятницу Эд в сопровождении охраны должен был покинуть «Фэрфакс». Поэтому я распорядился, чтобы сюда никто не звонил – до сегодняшнего утра.
Полковник поднял трубку:
– Да?
Несколько секунд он молча слушал, потом взглянул на Сполдинга:
– Это звонят из коммуникационного центра в Нью-Йорке. У меня на связи – телефонист, которого мы привлекли к своей работе, когда создавали для вашей персоны систему прикрытия. Так вот, он говорит, что вы понадобились зачем-то генералу Свенсону. Старый служака буквально насел на этого парня, чтобы тот разыскал вас как можно быстрее. Вы ничего не имеете против, если он подключит к линии генерала?
Дэвид вспомнил, что Пейс, говоря о Свенсоне, заметил как-то, что генерал очень нервничает.
– А вы должны будете сказать телефонисту, что в данный момент я нахожусь здесь, вместе с вами?
– Конечно же нет!
– В таком случае пусть подключает.
Барден отошел от стола, уступив место у телефона Сполдингу.
– Да, сэр, – произнес Дэвид в трубку несколько раз и, закончив разговор, обратился к полковнику: – Свенсон требует, чтобы я был у него в кабинете сегодня же утром.
– Хотел бы я знать, какого черта он сорвал вас из Лиссабона, – произнес в ответ Барден.
Дэвид молча опустился на стул. И, только выдержав небольшую паузу, заговорил, стараясь, насколько это возможно, придать своей беседе со старшим по званию непринужденный, чуть ли не доверительный характер.
– Не уверен, что это имеет какое-то отношение… ну, к чему бы то ни было… Мне не хотелось бы говорить о том, чего я не понимаю, и в то же время я обязан поставить вас обо всем в известность. При этом, однако, не стану делиться кое-какими соображениями, подсказанными мне шестым, наверное, чувством или, если угодно, моей интуицией… Существует человек по имени Альтмюллер, Франц Альтмюллер – полное его имя. Кто он, где он находится, я не имею представления… В Германии или в Швейцарии – мне это неизвестно… Воспользуйтесь, пожалуйста, своим допуском по категории 4-0 и выясните все, что только возможно. А потом позвоните мне в отель «Монтгомери», в Нью-Йорк. Я пробуду там по крайней мере до конца недели. Ну а затем отправлюсь в Буэнос-Айрес.
– Было бы неплохо, если бы вы растолковали мне все же смысл того, о чем я услышал от вас… Объясните же, наконец, что, черт возьми, происходит.
– Боюсь, вам не понравится то, что я могу сказать. Если только мои догадки верны и я прав в своих рассуждениях, пытаясь соединить воедино известные мне кое-какие штрихи, то вывод, к которому я прихожу, вполне однозначен: «Фэрфакс» напрямую связан с Берлином.
1 января 1944 года Город Нью-Йорк
Пассажирский самолет шел на посадку в аэропорту Ла-Гуардиа. Дэвид посмотрел на часы: было чуть больше двенадцати. Время полуденное. Двенадцать часов! Не так уж и много. Но сколько случилось всего за эти каких-то двенадцать часов! Синди Боннер, незнакомец с Пятьдесят второй улицы, Маршалл, убийство Пейса, сообщение из Вальдеро… и, наконец, не очень-то удачная встреча с бригадным генералом Аланом Свенсоном из военного департамента, дилетантом в вопросах, касающихся разведки и секретных операций.
Двенадцать часов.
Он не спал уже двое суток. А выспаться надо – чтобы разобраться и сложить в цепочку разрозненные события и сведения. Все так запутано.
Эрих Райнеман должен быть убит, так сказал ему Свенсон.
То, что его надо убрать, не вызывало сомнения. Единственное, что удивило Дэвида, – это менторская манера, с которой генерал отдал приказ. Но не сам приказ: приказы не обсуждаются, и ломать голову над тем, целесообразны они или нет, занятие бесполезное. Наконец-то все прояснилось. Он понял теперь, зачем его отозвали из Лиссабона. Распоряжение Свенсона явилось, таким образом, своего рода ответом на мучившие Дэвида вопросы. Он, Сполдинг, не был специалистом по гироскопам, и поэтому привлечение его к буэнос-айресской операции казалось ему обычной бессмыслицей. Однако сейчас то же самое представилось Дэвиду уже в ином свете. Выбор пал на него не случайно: он именно тот, кто был нужен. Пейс, необходимо это признать, проявил высокое профессиональное мастерство, отдав предпочтение его кандидатуре. Сполдинг как нельзя лучше подходил к той роли, которая на него возлагалась. Кроме того, владея несколькими языками, он сможет стать связующим звеном между безмолвствующим специалистом по гироскопам Эженом Леоном и человеком, который доставил Райнеману техническую документацию, включая бесценные чертежи.
Тут все ясно. И сознание этого обеспечивало ему некий душевный комфорт.
Зато было и кое-что другое. То, что никак не поддавалось разумному объяснению и потому вызывало у него чувство тревоги.
Взять хотя бы того же сотрудника посольства Маршалла. Шифровальщика, который всего лишь пять дней назад подобрал его на залитом дождевым потоком аэродроме неподалеку от Лиссабона. Человека, чье лицо заметил Дэвид в окне машины на Пятьдесят второй улице, когда тот разглядывал его. Бывшего сослуживца Сполдинга, напоровшегося, как полагает кто-то, на засаду и в результате убитого на севере Испании, куда прежде не решался наведываться. И не решился бы никогда.
А Лэсли Дженнер-Хоуквуд? Эта не знающая покоя девица? Когда-то они были любовниками. И вот теперь она наплела ему черт знает что и выманила его из отеля. Заслуживала внимания и глупая болтовня подружки Дэвида о Синди Боннер с ее рождественскими подарками для погибшего, как оказалось, мужа – бывшего любовника самой Лэсли. Но Лэсли не идиотка. Она явно хотела сказать ему что-то.
Но что?
И еще – Пейс. Неизменно серьезный, начисто лишенный чувства юмора бедняга Эд Пейс убит на территории закрытой зоны, которая охраняется, как ни один другой объект в Соединенных Штатах.
Нельзя забывать и о так называемом «предостережении „Фэрфаксу“», упомянутом высоким человеком с грустными глазами, затаившимся во мраке Пятьдесят второй улицы. То, о чем говорил незнакомец, сбылось. Сбылось с удивительной точностью. И практически в указанный им срок.
В общем, есть над чем призадуматься.
Дэвид был резок с генералом. Как профессионал, он хотел многое знать: когда же именно приняли решение устранить Райнемана? И по чьей инициативе? По каким каналам, каким точно путем приказ о его ликвидации передали Свенсону? Знал ли генерал шифровальщика по имени Маршалл? Упоминал ли Пейс когда-либо о нем? Или кто-то другой? И кто такой этот Альтмюллер? Франц Альтмюллер? Говорит ли генералу что-либо данное имя?
Ответы генерала не внесли ясности. Видит бог, Свенсон не лгал. Не имея соответствующего опыта в подобных делах, он не смог бы провести Сполдинга.
О Маршалле и Альтмюллере генерал слышал впервые. Решение убрать Райнемана принято несколько часов назад. Эд Пейс не мог знать об этом: с ним не совещались по данному вопросу, как, впрочем, и с другими сотрудниками «Фэрфакса». Подобная акция была задумана в стенах Белого дома. И никто ни в «Фэрфаксе», ни в Лиссабоне не имеет к этому делу никакого отношения.
Последнее было особенно важно для Дэвида. Значит, все, что было ему неясно, не связано с Эрихом Райнеманом. И соответственно, насколько он понимал, и с буэнос-айресской операцией.
Сполдинг решил тогда же не беспокоить более генерала с расшатанной нервной системой. Пейс был прав: Свенсон и так на пределе, и, если на него нагрузить еще что-то, он просто не выдержит. А посему будет лучше расследовать все самому. Искать ответы на вопросы надо не где-то еще, а в самом «Фэрфаксе». Для выполнения задачи, поставленной им перед собой, он ни с кем и ни с чем не станет считаться.
Самолет приземлился. Дэвид прошел в зал для пассажиров и огляделся, ища указатели, которые привели бы его к стоянке такси. Не обнаружив, однако, ничего подобного, он вышел через двойные двери на площадку перед аэровокзалом и сразу же услышал громогласные выкрики носильщиков, возвещающих о маршрутах еще незанятых машин. Наблюдая, как в салоны такси набивалось по нескольку человек – попутчиков на короткое время, Сполдинг подумал, что, как ни странно, это, пожалуй, единственное свидетельство в пользу того, что в аэропорту Ла-Гуардиа знали все же, что где-то идет война.
Однако он тут же устыдился своих мыслей – пошлых и к тому же с претензией на оригинальность.
Неподалеку от него носильщики и преисполненные сострадания пассажиры помогали безногому солдату усесться в одну из машин.
Солдат был вдребезги пьян. И едва ли что соображал.
В такси, подобравшем Дэвида, оказалось, помимо него, еще три пассажира. В пути разговор коснулся невольно последних событий в Италии. Сполдинг решил забыть пока что о своей легенде: если он скажет попутчикам, что уже побывал там, то ему придется отвечать на неизбежные в данном случае вопросы. А к этому он не был готов. Для того, кто не участвовал лично в итальянской кампании, живописать в подробностях мифическое сражение под Салерно – задача поистине не из легких. Однако никто никого ни о чем не расспрашивал. И он понял почему.
Человек, сидевший рядом с Дэвидом, был слеп. Когда он слегка повернулся, послеполуденные лучи солнца отразились на прикрепленной к лацкану его кителя небольшой металлической бляхе в форме связанной бантиком ленты. И Сполдингу стало ясно, что попутчик его – один из героев тихоокеанских баталий.
Дэвид снова ощутил дикую усталость. И подумал о том, что сейчас он менее всего подходит на роль агента. Измученный сверх всякой меры, неспособный замечать что-либо вокруг – вот и все, что можно сказать о нем. Едва ли когда-либо еще привлекали к участию в операции людей в столь беспомощном состоянии.
Из такси он вышел на Пятой авеню, за три квартала от «Монтгомери». Он специально переплатил таксисту в надежде на то, что так же поступят и двое из трех его попутчиков: не брать же водителю деньги со слепого ветерана, чья форма так резко контрастировала с гражданским костюмом Сполдинга, купленным у Роджерса Пита.
И опять – те же мысли.
Лэсли Дженнер… Хоуквуд…
Шифровальщик Маршалл…
В общем, многое еще остается неясным.
И однако же хватит об этом думать. Главное сейчас – лечь спать, позабыв на какое-то время о подобных вещах, и выспаться наконец, если это удастся. А все остальное пусть идет своим чередом, пока он вновь не займется поиском ответа на мучившие его вопросы. Завтра утром ему предстоит познакомиться лично с Эженом Леоном и приступить к выполнению задания… Еще одного… Он должен как можно лучше подготовить себя к встрече с человеком, который сжег свою глотку спиртом и молчит вот уже десять лет.
Лифт остановился на шестом этаже, ему же нужен был седьмой. Сполдинг только собрался сообщить об этом лифтеру, как обратил внимание на то, что двери почему-то не открылись.
И тут, крепко сжимая в руке короткоствольный револьвер системы «смит-и-вессон», лифтер сам повернулся к нему. Обойдя Сполдинга со спины, этот странный субъект подошел к щитку управления. Небольшой поворот рычажка налево, и кабина с наглухо закрытыми дверцами, подпрыгнув, зависла между этажами.
– Я отключил мотор, подполковник Сполдинг. Вскоре мы с вами услышим прерывистые звонки, сигналящие о неполадке в работе нашего лифта. Но это ровным счетом ничего не изменит: в отеле имеется еще один подъемник, который как раз и используют в случае неисправности вместо основного, и поэтому какое-то время нас никто не станет тревожить, и мы, таким образом, сможем спокойно обговорить все наши дела.
Знакомый акцент, подумал Дэвид. Типичный для жителей Центральной Европы, для которых английский язык не родной.
– Рад этому, клянусь господом богом. Тому, хотел я сказать, что мы сможем всласть побеседовать, никуда не спеша.
– Не думаю, чтобы вам доставило это удовольствие.
– Если и не я, то вы-то уж… как бы это получше сказать?.. наверняка получаете удовольствие от встречи со мной.
– Нам известно, что вы побывали в «Фэрфаксе», в штате Вирджиния. Ну и как она вам, эта поездка?
– А у вас неплохо налажена система наблюдения и оповещения, – произнес Сполдинг, стараясь выиграть время. Они с Айрой Барденом приняли все необходимые меры предосторожности. Если бы даже телефонистка из «Монтгомери» пересказала кому-то буквально слово в слово все, о чем он говорил через гостиничный коммутатор, это все равно не давало бы никому основания полагать, что он вылетел именно в Вирджинию. Да иначе и быть не могло. Во всех случаях, когда приходилось опасаться подслушивания, Дэвид обращался к услугам телефонов-автоматов. Перелет от Митчелла до Эндрюса он совершил под вымышленным именем и к тому же как член экипажа. Кроме того, перед тем как покинуть на короткое время отель, Сполдинг оставил администратору – «на всякий случай, если он понадобится вдруг кому-то» – манхэттенский номер телефона, установленного в одной из нью-йоркских квартир, за которой велось постоянное наблюдение. На самой же территории закрытой зоны «Фэрфакс» его имя было известно только охране у ворот. Да и видели его там не более четырех-пяти человек.
– У нас надежные источники информации… Как я понимаю, вы лично убедились, что предостережение «Фэрфаксу» – не пустой звук, не так ли?
– Я убедился только в том, что убит хороший человек. Думаю, о смерти этого бедняги уже сообщили его жене и детям.
– На войне и речи не может быть об убийстве, господин подполковник. Вы не то употребили слово. И не говорите нам…
Незнакомца прервал звонок. Короткий и еле слышный.
– Кому это «нам»? – поинтересовался Дэвид.
– Узнаете в свое время. Если, конечно, станете с нами сотрудничать. В противном же случае знать это вам ни к чему: вас убьют… Поверьте, мы не бросаем на ветер пустые угрозы. Доказательство этому – акция в «Фэрфаксе».
Вновь послышался звонок. На этот раз более продолжительный. И прозвучал он громче, чем предыдущий.
– Ну и в чем же, по вашему мнению, стало бы выражаться мое сотрудничество с вами? Чего вы хотели бы от меня?
– Нам нужно точно знать, где именно находится «Тортугас».
Сполдинг мысленно вернулся на пять часов назад. В зону «Фэрфакс». Айра Барден заявил ему, что «Тортугас» – единственное наименование, которое приводилось в бумаге, упоминавшей о переводе Дэвида с одного участка работы на другой. В просмотренном им документе, подчеркнул полковник, – полное отсутствие каких бы то ни было конкретных данных, если не считать этого таинственного термина. Непонятного слова, скрытого от постороннего взора в надежных тайниках Пейса. В одном из его сейфов, хранящихся в помещениях за стальными дверями, которые открываются только для высших чинов контрразведки.
– Тортугас – группа островов у побережья Флориды. Полное название их – Драй-Тортугас. Посмотрите любую карту.
Раздался звонок. Потом еще раз, короткий и сердитый.
– Не валяйте дурака, подполковник.
– А я и не валяю. Простите, но мне непонятно, о чем вы говорите.
Незнакомец уставился на Сполдинга. Дэвид заметил, что его собеседник с трудом сдерживал ярость. Звонок уже звенел непрерывно. Снизу и сверху доносились встревоженные голоса.
– Я не хотел вас убивать, но придется. Итак, где же этот «Тортугас»?
С шестого этажа, футах в десяти от кабины, не более, послышался громкий мужской голос:
– Кабина здесь, чуть повыше. Застряла между этажами… Эй, вы там, с вами все в порядке?
Незнакомец мигнул от неожиданности: он не думал никак, что лифтом займутся так быстро, и растерялся. Этого только и надо было Дэвиду. Нанеся противнику правой рукой мощный удар сбоку, он ухватил затем его за плечо и резко толкнул. Потом, прижав неприятеля грудью к двери, въехал ему коленом в пах. Тот, не выдержав, завопил. Сполдинг, не отпуская своей жертвы, левой рукой сдавил террористу горло и тут же еще пару раз ударил по животу. Бандит, окончательно обессилев от боли, теперь уже не орал, а лишь издавал протяжные стоны, выражавшие нестерпимые муки. Тело его обмякло, револьвер упал на пол, а сам он сполз вниз.
Дэвид отшвырнул ногой оружие в сторону и, схватив врага двумя руками за шею, начал трясти его, чтобы не дать ему впасть в забытье.
– А теперь ты скажи мне, сукин сын, что такое «Тортугас»?
Крики возле лифтовой шахты становились все громче. Преисполненные страдания вопли жестоко избитого лифтера приводили собравшуюся публику в ужас. Люди звали на помощь представителей гостиничной администрации. И требовали немедленно вызвать полицию.
Незнакомец взглянул на Дэвида глазами, полными слез.
– Убей меня, свинья, чего же ждешь? – сказал он, задыхаясь. – Однажды ты уже пытался сделать это.
Дэвид оторопел. Он никогда не видел этого человека. Откуда же он? С севера Италии? Из Басконии? Или, может, из Наварры?
Но времени на размышления не было.
– Что такое «Тортугас»?
– Альтмюллер, эта сволочь… Эта сволочь Альтмюллер…
Лифтер потерял сознание.
Снова это имя.
Альтмюллер.
Сполдинг поднялся и, отойдя от недвижного тела, приблизился к щитку управления. Взявшись за рычажок, он резко повернул его влево, до самого упора, обеспечив тем самым максимальную скорость движения лифта. В здании, в котором размещался отель «Монтгомери», было десять этажей. И как только вновь заработал мотор, на панели высветились кнопки вызова с обозначениями первого, третьего и шестого этажей. Он же направил кабину на самый верх. Если ему удастся достичь десятого этажа раньше поднимавшихся по лестнице гостиничных постояльцев, чьи истеричные вопли не прекращались ни на миг, то, возможно, он сумеет, выскочив из кабины, пробежать никем не замеченным вдоль коридора и укрыться в одном из затаенных уголков, чтобы затем, выйдя оттуда как ни в чем не бывало, затеряться в толпе, которая, несомненно, уже соберется к тому времени у распахнутых дверей лифта. И застынет плотным кольцом возле человека, лежащего без сознания на полу кабины…
План его должен сработать! У него же совсем нет времени разбираться с нью-йоркской полицией во всей этой истории.
Незнакомца унесли на носилках. Вопросы, которые задавали Дэвиду, отличались конкретным характером. И он, соответственно, отвечал на них четко и кратко.
Нет, он не знает лифтера. Этот человек довез его до этажа десять, от силы двенадцать минут назад. Он находился в своем номере, откуда и вышел, заслышав крики.
В общем, повел себя так же, как и другие.
Куда же катится Нью-Йорк?
Когда Дэвид вернулся в номер, было уже семь часов. Заперев дверь, он взглянул на кровать. Боже, надо же так устать! Хотелось расслабиться, отдохнуть. Но мозг, не считаясь ни с чем, продолжал упорно работать.
Он должен отставить все в сторону, пока не придет в себя. Забыть на время обо всем. Обо всем, кроме двух вещей. Тех самых, которые следовало обдумать прямо сейчас. Откладывать это на потом, когда он выспится наконец, было бы непростительно. В любую минуту может зазвонить телефон или пожаловать к нему в номер какой-либо гость. И вывод, который неизбежно напрашивается из данного факта, вполне однозначен: ему необходимо заранее продумать план дальнейших действий. Чтобы быть готовым ко всему.
Первое, что стало предметом размышления Дэвида в сей неурочный час, – это «Фэрфакс». Надеяться на него как на один из источников информации больше нельзя, поскольку в разведцентре работает теперь агентура противника. А это значит, что ему, Сполдингу, придется отныне рассчитывать лишь на себя самого. Таким образом, он оказался в положении калеки, которому врачи предписали впредь обходиться без костылей.
Впрочем, подобная аналогия не вполне правомерна: ведь он как-никак не калека.
Второе – человек по имени Альтмюллер. Он должен найти его, пресловутого Франца Альтмюллера. Выяснить, кто он такой и какую играет роль в той круговерти, которая для него, Дэвида Сполдинга, все еще остается загадкой.
Дэвид лег на кровать в чем был, не в силах снять даже ботинки. Рукой он заслонил глаза от солнца, светящего в окно. Полуденного солнца первого дня нового, 1944 года.
И тут же убрал руку, вспомнив внезапно о том, что была еще третья вещь, о которой он чуть не забыл и которая непонятным каким-то образом связана с человеком по имени Альтмюллер.
Что, черт возьми, значит это слово – «Тортугас»?
Глава 21
2 января 1944 года Город Нью-Йорк
Эжен Леон, в рубашке, без пиджака, сидел один-одинешенек за чертежной доской в пустом кабинете. На столах были разбросаны чертежи. Утреннее солнце ярко освещало белые стены, придавая помещению вид огромной больничной палаты, путь в которую строго-настрого заповедан болезнетворным бациллам.
Внешность Эжена Леона, как и выражение его лица, вполне соответствовала царившей здесь строгой, пуританской атмосфере.
Дэвид вошел в комнату вслед за Кенделлом, вспоминая все то, что рассказал ему об ученом бухгалтер. Такое он предпочел бы не знать о Леоне.
Ученый повернулся к вошедшим. Это был самый худой человек, какого Дэвид когда-либо встречал в жизни. Кости и кожа. Синие вены просвечивали на кистях рук, шее, висках. Кожа была не старой, но пожухлой. Зато в посаженных глубоко глазах заметно было, в противоположность всему остальному, биение жизни. Во взгляде их – проницательном в своем роде – ощущалась тревога. Прямые жидкие волосы поседели раньше положенного срока. Возраст не поддавался точному определению, и ошибка при оценке его могла бы составить лет двадцать.
Специфическая черта в поведении этого человека заключалась в полном его безразличии ко всему, что не имело прямого отношения к его работе. Он заметил вошедших, уже зная, несомненно, о Дэвиде, но прерывать своего занятия не собирался.
– Эжен, это – Сполдинг, – нарушил тишину Уолтер Кенделл. – Покажите ему, с чего начать.
С этими словами бухгалтер вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
Дэвид пересек комнату и, подойдя к затворнику, протянул руку. Он точно знал, что ему следует сказать.
– Для меня большая честь познакомиться с вами, доктор Леон, – произнес он заранее подготовленную фразу. – Я не ученый, но наслышан о ваших достижениях, приумноживших славу Массачусетского технологического института. И поэтому счастлив безмерно, что хоть какое-то время смогу поработать под вашим непосредственным руководством.
На мгновение в глазах ученого зажегся интерес. Дэвид решил рискнуть, упомянув об институте и намекнув тем самым побитому жизнью ученому, что ему, Сполдингу, многое известно о нем, включая произошедший с ним трагический случай в Бостоне, – как, разумеется, и продолжение данной истории, – и что все это никоим образом не повлияет на отношение нового сотрудника к общепризнанному мастеру своего дела.
Взгляд Эжена снова стал отрешенным. И Дэвид понял, что ученый потерял пробудившийся было интерес к его особе. Но безразличие – отнюдь не грубость. Если только оно проявляется в разумных границах.
– Я знаю, что в нашем распоряжении совсем мало времени, у меня же о гироскопах самое смутное представление, – заявил откровенно Сполдинг, касаясь рукой чертежной доски. – Однако мне обещали, что особо сложных задач передо мной и не будут ставить. Главное, чем я должен заниматься, это переводить на немецкий те формулировки и термины, которые вы напишете для меня.
Дэвид подчеркнул слова «переводить» и «вы напишете для меня». Он хотел проследить, прореагирует ли Леон и как на открытое признание им того факта, что ему известно о проблемах ученого с устной речью.
Легкий вздох облегчения выдал состояние бедолаги.
Леон взглянул на Дэвида. Тонкие губы молчальника поневоле дрогнули и затем изогнулись в еле приметной улыбке. Ученый кивнул. В его глубоко посаженных глазах мелькнула благодарность. Поднявшись с табуретки, Эжен подошел к ближайшему столу, где поверх чертежей лежало несколько книг, взял верхний том и протянул его Сполдингу. На обложке стояло название: «Диаграммы – инерция и прецессия».
Дэвид понял: все будет хорошо.
Было половина седьмого.
Кенделл давно ушел. Ровно в пять секретарь, чей рабочий день подошел к концу, попросил Дэвида запереть двери, если он будет уходить последним, или передать ключи тем, кто останется.
В категорию «тех, кто останется» входили Эжен Леон и двое приставленных к нему санитаров.
Сполдинг познакомился с «опекунами» Леона в приемной, куда он прошел из кабинета ученого. Одного из них звали Хэлом, другого – Джонни. Оба – огромного роста. Хэл любил поболтать и за словом в карман не лез. Однако в этой группе из двух человек за старшего был все же Джонни, служивший когда-то на флоте.
– Старик отлично ведет себя, – сказал Хэл. – Так что пока можно не волноваться за него.
– Пора увозить его отсюда обратно в больницу Святого Луки, – отозвался Джонни, – а то там разорутся, если он опоздает к ужину.
Санитары зашли в кабинет и вывели оттуда Леона. С ученым они обращались вежливо, но твердо. Эжен Леон безразлично глянул на Дэвида Сполдинга, пожал плечами и молча вышел вслед за няньками.
Дэвид подождал, пока стихли звуки шагов, затем, положив на стол секретаря «Диаграммы», которые вручил ему физик, подошел к двери кабинета Уолтера Кенделла.
Дверь была заперта, что несколько удивило Сполдинга. Кенделл был уже на пути в Буэнос-Айрес и, возможно, пробудет там не одну неделю. Дэвид достал из кармана небольшой предмет и опустился на колени. Вещь, которую он держал в руке, напоминала внешне стоящий немалых денег серебряный складной ножичек, – из тех, что можно видеть нередко на столь же дорогих брелках, составляющих непременную принадлежность людей состоятельных, особенно – членов различных фешенебельных мужских клубов. Однако в действительности это изделие представляло собой не что иное, как отмычку, изготовленную в виде перочинного ножика по спецзаказу в лондонской фирме «Серебряные сейфы» и подаренную Дэвиду в Лиссабоне его коллегой из МИ-5.
Сполдинг выдвинул из прибора крошечную трубочку с подвижной головкой и вставил в замочную скважину. Не прошло и тридцати секунд, как послышалось характерное щелканье, и Дэвид смог открыть дверь. Войдя в кабинет, он не стал ее закрывать.
В кабинете у Кенделла ничего, кроме письменного стола, не было – ни сейфа, ни встроенных шкафов, ни книжных полок. Дэвид включил флуоресцентную лампу, стоявшую на столе, и выдвинул центральный ящик.
Вот смех-то: под грудами скрепок для бумаги, зубочистками, блокнотами лежали два порнографических журнала со следами от грязных пальцев на обложке. А ведь оба они были сравнительно новыми.
Весело же встречал праздник Уолтер Кенделл, грустно подумал Сполдинг.
В боковых ящиках не оказалось ровным счетом ничего. Во всяком случае, ничего такого, что заслуживало бы внимания. Правда, в одном из них, самом нижнем, валялись смятые желтые листы почтовой бумаги с какими-то каракулями.
Дэвид собрался уже уходить, как вдруг ему в голову пришла мысль еще раз взглянуть на исчерканную карандашом помятую бумагу. Наверное, потому, что ничего иного он здесь не нашел. Кенделл запер свой кабинет скорее всего в силу привычки, ибо каких-то особых причин делать это у него не имелось. И опять же исключительно рефлекторно, наверное, он засунул желтые листы в один из ящиков в письменном столе – подальше от постороннего взора, – а не швырнул их в корзину для мусора, в которой не было ничего, кроме окурков и табачной золы из опорожненной бухгалтером пепельницы.
Сполдинг понимал, что рассчитывать на что-либо особенно не приходится. Но у него не было выбора. Он должен искать, хотя и сам точно не знал, что же именно. Попытка, однако, не пытка.
Дэвид положил на стол два первых попавших в его руки листка и, аккуратно расправив их, начал рассматривать.
Ничего. Если не считать беспорядочных жирных линий, испещривших бумагу.
Впрочем, нет. На одном листе было все же кое-что – контурное изображение женских грудей и гениталий. А также разнообразные круги, стрелы и диаграммы. Одним словом, бесценнейший материал для психоаналитика.
Дэвид достал из ящика еще один лист и снова расправил. По сравнению с предыдущим листом значительно больше кругов, стрел и женских грудей. А сбоку от них – тривиальные тучи. С рваными краями и в штрихах. Глядя на них, можно было подумать, что тут потрудился малолетний ребенок, не овладевший еще мастерством. Косые линии, сопровождавшие рисунок, воспроизводили непонятно что – то ли дождь, то ли многократные вспышки молнии.
Следующий лист содержал одни лишь не имевшие смысла какие-то закорючки и загогулины.
Сполдинг снова заглянул в ящик.
Извлеченная на этот раз бумага впервые по-настоящему заинтересовала его. На грязном, желтого цвета листе, ближе к нижнему краю, была вычерчена крупная свастика, правда, едва различимая на фоне перекрещивающихся линий. Дэвид вгляделся в рисунок. И обнаружил, что спирали с правой стороны от фашистского знака, напоминавшие завитушки, оставленные росчерком пера незабвенного писателя Палмера[908], увенчивались, вполне определенно, различными буквами и даже словами. Первыми бросились ему в глаза инициалы «Дж. Д.» и уже за ними «Джо Д.» и «Дж. Дайет»… Над последней буквой в каждом словосочетании был тщательнейшим образом выписан вопросительный знак.
Но почему? И зачем?
Дэвид аккуратно сложил этот лист и спрятал в карман.
Не просмотренными оставались еще два листа. Он достал их, сразу оба. На одном имелась лишь крупная, ничего не значащая завитушка вроде тех, уже встречавшихся спиралей, однако при виде этой бессмысленной, казалось бы, каракули создавалось такое впечатление, будто ее, в отличие от предыдущих, мог начертать лишь человек, находившийся в ярости или в состоянии крайнего гнева. Зато на втором листе, опять же в нижней его половине, расположились в несколько рядов какие-то витиеватые знаки, которые, если вглядеться в них повнимательней, можно было принять за буквенные обозначения «Дж» и «Д», схожие с теми, что встречались сбоку от свастики на одной из уже изученных Дэвидом бумаг. Напротив последней буквы «Д» располагалась странная по форме прямоугольная фигура с пририсованным к ней справа конусом, поверхность которого покрывали продольные линии. В общем, что-то вроде поверженного наземь четырехгранного обелиска с венчавшим его полушарием. В действительности же, возможно, эта была всего-навсего изображенная неумелым художником пуля с маркировкой в округлой ее части. Слева от рисунка, чуть ниже его, размещались знакомые уже овалы, навевавшие мысли о каллиграфических занятиях достопочтенного мистера Палмера. Однако на сей раз линии были четче и толще, чем на желтом листе.
Внезапно Дэвид понял, что он видит.
Бухгалтер подсознательно, сам не ведая того, запечатлел в непристойном гротесковом виде пенис в возбужденном состоянии, а под ним – мошонку.
– Счастья вам в новом году, мистер Кенделл! – произнес про себя Дэвид Сполдинг, понятно, не без иронии.
Положив осторожно этот лист в тот же карман, где уже был один, он запихнул остальные бумаги обратно в ящик и задвинул его. Потом выключил настольную лампу, подошел к распахнутой двери и, остановившись возле нее, обернулся, чтобы посмотреть, не оставил ли он здесь каких-либо следов своего пребывания. Убедившись, что все в полном порядке, Дэвид вышел в приемную и прикрыл за собой дверь кабинета. И тут перед ним встал вопрос: стоит ли снова возиться с замком, чтобы запереть ее, или плюнуть на это?
Не думая долго, Сполдинг решил, что возня с дверью обернется в конечном итоге лишь пустой тратой времени. Замок старый, примитивной конструкции. У персонала, обслуживающего это здание, – как, впрочем, и любое другое строение в Нью-Йорке, – наверняка есть запасные ключи от всех помещений. Запереть же замок куда сложнее, чем отпереть. Так что черт с ним, с этим запором.
Спустя полчаса у него промелькнула мысль, что данное решение, возможно, избавило его от неминуемой смерти. Отказавшись от возни с замком, он сэкономил тем самым секунд шестьдесят – если не все девяносто, а может, и более ста – и, своевременно, как оказалось, покинув приемную, стал лишь сторонним наблюдателем, а не живой мишенью.
Натянув на себя пальто, приобретенное у Роджерса Пита, Дэвид выключил в приемной свет и, ступив в коридор, направился к лифтам. Было около семи вечера, к тому же шли первые сутки после новогодних торжеств. В здании, таким образом, едва ли кто еще оставался, кроме него. Словно в подтверждение данного факта, из всех подъемников работал только один. Кабина, миновав лифтовую площадку, на которой стоял он в ее ожидании, устремилась куда-то наверх, где вскоре и остановилась, судя по наступившей внезапно тишине. Устав ждать, когда же она соизволит наконец отправиться в обратный свой путь, Сполдинг решил было спуститься вниз пешком, – находясь на третьем этаже, он рассудил вполне резонно, что только выиграет время, отказавшись от лифта, – как вдруг услышал чьи-то торопливые шаги. Кто-то поднимался вверх по лестнице. Данное обстоятельство показалось Дэвиду довольно странным. Лифт только что был в вестибюле, на самом нижнем этаже, но эти люди решили обойтись без него. В чем же дело? Что заставило двух – а может, и более – человек отказаться от лифта, предпочтя ему лестницу? Конечно, при желании можно было бы найти с дюжину разумных объяснений подобного поведения незнакомцев, однако интуиция подсказала Сполдингу, что ответ на этот вопрос кроется в чем-то нештатном.
Скользнув бесшумно за угол другого коридора, который, пересекая первый, шедший от приемной, вел к помещениям в южном крыле здания, Дэвид затаился, прижавшись к стене. На этот раз у него было чем защититься. После неожиданного нападения на него в лифте в отеле «Монтгомери» он стал носить с собой оружие – небольшой револьвер системы «беретта», свободно умещавшийся на груди под рубашкой. Чтобы не оказаться застигнутым врасплох, Сполдинг расстегнул пальто, пиджак и пуговицы на рубашке. Если понадобится, он вмиг достанет оружие и успешно применит его.
Но до этого дело, скорее всего, не дойдет, подумал Дэвид, заметив, что шаги затихли.
Однако в следующее же мгновение ему пришлось признать свою ошибку. Люди никуда не ушли. Они продолжали идти в его сторону. Но двигались теперь осторожней, чем прежде. И даже не шли, а крались, продвигаясь вперед чуть слышной поступью. Немного погодя из-за угла, со стороны одного из офисов «Меридиана», вход в который располагался футах в тридцати от Дэвида, не более того, донеслись до него и их голоса – тихие, приглушенные, словно переговаривались они исключительно шепотом. Слов же различить он так и не смог, как ни старался.
Сполдинг нащупал рукоятку спрятанной под рубашкой «беретты» и, коснувшись щекой шершавой поверхности бетонной стены, заглянул незаметно за угол.
Два человека, стоя к нему спиной, что-то высматривали сквозь стеклянную дверь конторы, в которой размещался кабинет Леона. Один из них, ростом пониже, отгородившись ладонями от света, буквально прилип лицом к стеклу. Потом, оторвавшись от двери, отрицательно покачал головой своему напарнику. Второй повернулся вполоборота. Этого было достаточно, чтобы Сполдинг узнал его. Незнакомца с Пятьдесят второй улицы, затаившегося в тени у одной из парадных дверей. Высокого, с грустными глазами человека, который, направив на него дуло огромного крупнокалиберного пистолета, разговаривал с ним с мягким, характерным для балканцев акцентом.
Высокий опустил левую руку в карман пальто и вынул из него ключ. В правой руке он сжимал пистолет. Сорок пятый калибр, армейский образец. Дэвид знал: достаточно одного выстрела, и человека разнесет в клочья. Высокий кивнул своему товарищу и произнес тихо, но внятно:
– Он должен быть здесь. Он никуда не выходил. И я не собираюсь его упускать.
Низкорослый вставил ключ в дверь. Она медленно поддалась. Оба вошли в контору.
В этот самый момент на этаже остановился с грохотом лифт. Дэвид видел, как двое в темной конторе обернулись к двери и тотчас прикрыли ее.
– Что за черт! – раздался громкий голос лифтера, раздраженного тем, что кто-то, нажав зачем-то на кнопку вызова, лишь зря прогонял его.
Дэвиду стало ясно: надо немедленно убираться. Сейчас те двое в комнате поймут, что лифт мог остановиться здесь, на третьем этаже, только потому, что кто-то вызывал его. Между тем они никого не увидели тут, и никто им не встретился, когда они поднимались по лестнице. Значит, тот, кто вызвал лифт, находится где-то рядом.
Дэвид выскочил из-за угла и стремительно бросился по коридору к лестнице. Он не оглядывался, не пытался бежать бесшумно, поскольку знал, что спасение его – только в скорости. Все мысли Сполдинга были заняты лишь одним – как бы побыстрее выбраться из здания. Стремительно несясь вниз по ступеням, он выскочил на лестничную площадку.
И тут же замер.
Чуть ниже, облокотившись на перила, стоял третий. Он понял по звуку шагов, что по лестнице бежит сейчас только один человек, а не двое, как минуту-другую назад. Заметив же Дэвида, широко раскрыл от удивления глаза и решительно потянулся правой рукой к карману пальто.
Дэвид спрыгнул с лестничной площадки прямо на него и, вцепившись мертвой хваткой в его горло, схватил в тот же миг свою жертву за правую руку. Затем оттянул ему кожу на шее под левым ухом и рванул изо всей силы. Противник, пытаясь освободиться, ударился головой о бетонную стену. И тогда Дэвид, более крепкого сложения, чем этот тип, навалился на незадачливого вояку всей тяжестью своего тела и заломил ему правую руку.
Несчастный, заорав от боли, рухнул беспомощно на ступени. Из зиявшей на голове раны от удара о стену струилась кровь.
До Сполдинга донеслись сверху звук хлопнувшей двери и топот, стремительно приближавшийся к нему. От преследователей его отделял всего лишь один этаж.
Дэвид высвободил ноги из-под тела лежавшего без сознания мужчины и, не медля более ни секунды, бросился вниз, к вестибюлю. Как раз в это время к выходу из здания направились последние из пассажиров, которые только что спустились на лифте на нижний этаж. Если кто-то из этой публики и слышал душераздирающий вопль покалеченного человека, находившегося футах в шестидесяти вверх по лестнице, то не подал виду.
Дэвид прошел вместе с ними через широкую двойную дверь и, оказавшись на улице, быстро, как только мог, побежал налево.
Оставив позади сорок с лишним кварталов, Сполдинг подумал, что это примерно две мили – расстояние, которое не раз приходилось ему пробегать, когда он бывал в Стране Басков. Но сейчас у него на душе было куда неспокойнее.
Спасаясь от преследователей, Дэвид принял сразу несколько решений. И проблема теперь состояла лишь в том, как претворить все их в жизнь.
Оставаться в Нью-Йорке больше нельзя, поскольку рисковать он не мог. Необходимо как можно быстрее попасть в Буэнос-Айрес – еще до того, как люди, охотящиеся за ним, узнают, что дичь упорхнула у них из-под самого носа.
В том же, что он стал объектом охоты, Дэвид уже не сомневался.
Вернуться в «Монтгомери» в сложившейся ситуации было бы равносильно самоубийству. Как и явиться завтра утром в офис «Меридиана». Поэтому будет разумнее связаться с ними по телефону. Администратору отеля он скажет, будто его направили неожиданно в Пенсильванию, а затем попросит упаковать и отправить в камеру хранения принадлежащие ему вещи. Относительно же оплаты счета пообещает позвонить чуть позже…
Кенделл вот-вот отправится в Аргентину. Независимо от того, что сообщили в офис «Меридиана».
Внезапно Дэвид подумал об Эжене Леоне.
И ему как-то сразу же стало неловко. Он почувствовал, что не совсем хорошо поступает по отношению к Леону. Подобное ощущение вызывала у него не сама мысль об этом человеке, – впрочем, тут же понял он, и о человеке тоже, но, в данном конкретном случае, никак не о душевных его страданиях, – а сознание того, что теперь, до их встречи в Буэнос-Айресе, у него практически нет никакого шанса установить с ученым более близкие отношения. Его внезапное исчезновение Леон может воспринять как нежелание иметь с ним дело: ему ведь не раз уже приходилось сталкиваться с подобным. Между тем талантливый физик действительно нуждался в помощи Дэвида, хотя бы как переводчика со знанием языка. Дэвид решил, что обязательно прочтет все рекомендованные ему Леоном книги. Он должен как можно глубже вникнуть в язык, на котором изъяснялся Эжен.
Размышляя вот так об ученом, Сполдинг осознал вдруг, неожиданно для себя, куда направляли его шаги эти раздумья.
В ближайшие несколько часов самыми безопасными для него местами в Нью-Йорке были бы офисные помещения «Меридиана» и больница Святого Луки.
Посетив оба этих места, он должен сразу же отправиться в офис аэропорта Митчелл-Филд и уже оттуда позвонить бригадному генералу Свенсону.
Ключ ко всем загадкам последних семи дней – начиная с взрыва на Азорах и кончая сегодняшним происшествием в одном из зданий на Тридцать восьмой улице – явно в Буэнос-Айресе.
На Свенсона рассчитывать нечего: он сам ничего не знает и не сможет ничем помочь. С «Фэрфаксом», куда сумела проникнуть вражеская агентура, связываться нельзя. Последнее обстоятельство навело его, однако, на кое-какие мысли.
Он совершенно один. И должен действовать на свой страх и риск. Человек, оказавшийся в подобном положении, стоит перед выбором: или выйти из игры, или попытаться самому докопаться до сути происходящего и сорвать покровы со всех тайн.
Первая альтернатива была для Дэвида неприемлема. Бригадный генерал Свенсон был буквально помешан на чертежах гироскопов. Как и Райнеман. Так что выходить из игры нельзя.
Значит, остается только одно – узнать, кто стоит за всем этим и чего они добиваются.
Дэвида охватило смятение, которого он не испытывал вот уже несколько лет. Сполдинг думал со страхом: а вдруг данное дело ему не по плечу? Ведь перед ним как-никак проблема весьма специфичная, не имеющая ничего общего с тем, с чем резиденту из Лиссабона приходилось сталкиваться при выполнении сложных – и не столь сложных – заданий на севере Пиренейского полуострова: в Басконии и Наварре.
Его в одночасье втянули в войну какого-то другого порядка. В войну, которой он прежде не знал и неожиданное участие в коей явилось причиной закравшихся в его душу сомнений относительно собственных сил и возможностей.
Вдали показалось такси. Тускло светивший фонарь на крыше машины возвещал о том, что оно свободно. Дэвид взглянул на табличку на одном из домов. Оказалось, он на площади Шеридана. Вдоль запруженных пешеходами улиц растекались в разные стороны доносившиеся из ресторанов приглушенные звуки джазовой музыки. Праздник продолжался и в этот вечер.
Дэвид поднял руку, чтобы остановить такси, но водитель, не заметив его, проехал мимо, в сторону светофора, установленного на пересечении улиц. И только тогда Сполдинг увидел, что к пустому такси устремился с противоположной стороны площади какой-то мужчина. Он был ближе к машине, чем Дэвид, и отчаянно сигналил ей правой рукой.
Для Сполдинга было крайне важно опередить своего соперника, чтобы первым вскочить в машину. Он ускорил свой бег и, растолкав прохожих, выскочил на проезжую часть, где путь ему преградили два автомобиля, стоявшие один за другим, бампер к бамперу. Упершись руками о капот одного из них и о багажник другого, он перескочил через них и продолжил преследование такси.
Преследование промчавшейся мимо машины.
Но подбежал к ней на какие-то полсекунды, не больше того, позже своего конкурента.
Вот невезение! И все из-за этой пары проклятых автомобилей, стоявших у него на пути.
И преградивших ему дорогу.
Он хлопнул рукой по дверце, не давая сопернику открыть ее. Мужчина повернулся к Дэвиду лицом и, заглянув ему в глаза, поспешил сказать:
– Садись, парень, ради Христа. А я подожду другую машину.
Дэвиду стало неловко. Что, черт возьми, он себе позволяет? И снова его охватили сомнения. Все те же – никому не нужные, сбивающие с толку.
– Нет, что вы, простите меня, – произнес он с извиняющейся улыбкой. – Поезжайте. Я не тороплюсь… И еще раз прошу извинить меня.
Дэвид, повернувшись, направился быстрым шагом в сторону тротуара и, ступив на него, смешался с толпой на площади Шеридана.
А ведь он мог бы уже уехать в такси. И не терять попусту драгоценное время, что в сложившейся ситуации просто непозволительно: на карту поставлено слишком уж много.
О боже, как надоело все это!
Часть II
Глава 22
1944 год
Буэнос-Айрес, Аргентина
Авиалайнер компании «Пан-Америкэн» вылетел из Тампы в восемь часов утра. Согласно расписанию, прежде чем приземлиться, преодолев двенадцать сотен миль, в Буэнос-Айресе, он должен был сделать остановки в Каракасе, Сан-Луи, Сальвадоре и Рио-де-Жанейро. В списке пассажиров Дэвид Сполдинг значился под именем Дональда Сканлана из Цинциннати, штат Огайо, инспектора по рудникам. Это прикрытие было временным, только на время полета. Сразу же по прибытии в Буэнос-Айрес Дональд Сканлан должен был исчезнуть. Этим именем воспользовались лишь потому, что инициалы совпадали с инициалами Дэвида. Далеко не лишняя предосторожность. Сполдинг ведь мог позабыть где-либо какую-то вещь, помеченную подлинными его инициалами, или проставить их вместо подписи под первым же своим письмом из Аргентины. Ни того, ни другого нельзя исключать, если он вдруг заработается, или слишком устанет, или… будет чем-то напуган.
Свенсон был близок к панике, когда Дэвид позвонил ему из расположенного в Нью-Йорке офиса аэропорта Митчелл-Филд. Генерал с упорством охотничьей собаки, напавшей на след, требовал от своих подчиненных неукоснительного соблюдения заранее установленных правил игры. И считал недопустимым любое отклонение от плана, разработанного Кенделлом – именно Уолтером Кенделлом. Тем более что сам Кенделл должен был улететь в Буэнос-Айрес лишь на следующее утро.
Дэвид не стал терять время на подробный рассказ обо всех осложнениях. Он только сказал генералу, что, насколько ему известно, было уже три попытки убить его. Во всяком случае, только так, как ему представляется, можно объяснить то, что довелось ему пережить. И если генерал действительно нуждается в его услугах в Буэнос-Айресе, то ему, Дэвиду Сполдингу, лучше всего отправиться туда как можно быстрее, пока он еще жив и находится в форме.
Связаны ли как-то все те эпизоды, в которых Дэвида и впрямь можно было бы представить в роли жертвы, с Буэнос-Айресом? Свенсон задал этот вопрос таким тоном, будто боялся произнести вслух название этого аргентинского города.
Дэвид честно признался, что это ему неизвестно. Ответ можно было получить только в Буэнос-Айресе. Поэтому в настоящее время разумнее было бы говорить, что подобное вполне возможно, утверждать же что-либо нельзя.
– Такого же мнения придерживался и Пейс, – заметил Свенсон. – Он считал, что пока что мы можем лишь строить догадки, делать же какие-либо выводы еще рановато.
– Эд редко когда ошибался в подобных вещах.
– Пейс сказал мне как-то раз, что во время своего пребывания в Лиссабоне вы занимались порой и довольно грязными делами.
– Это правда. Хотя я сомневаюсь, что Эду были известны все детали. Но, что бы там ни было, он довольно точно определил характер моей работы. И в Португалии, и в Испании найдется немало людей, которые предпочли бы видеть меня мертвым. Или хотели бы, по крайней мере, надеяться, что увидят меня в гробу. Ведь заранее трудно предугадать, что и как. В общем, обычное дело, генерал.
На другом конце провода, связывавшего Вашингтон с городом Нью-Йорком, наступила тишина.
– Послушайте, Сполдинг, а вы думали когда-либо о том, что мы можем заменить вас? – спросил Свенсон, нарушая затянувшуюся паузу.
– Разумеется. Если хотите, можете сделать это прямо сейчас. – Дэвид не кривил душой. Больше всего ему хотелось вернуться в Лиссабон. Чтобы оттуда отправиться на север Испании. Точнее – в Вальдеро. И попытаться разузнать там что-нибудь поподробнее о шифровальщике по имени Маршалл.
– Поздно уже… Все зашло слишком далеко. Самое главное сейчас – чертежи. Остальное же все не имеет значения.
Последующая часть разговора была посвящена таким вопросам, как транспортировка груза, операции с американской и аргентинской валютой, обеспечение специалистов необходимым оборудованием и доставка полученной документации к месту назначения. Поскольку речь, таким образом, шла о вещах, в которых генерал мало что смыслил, Дэвиду пришлось всю ответственность за подготовку и проведение операции возложить на себя.
Прощаясь, Сполдинг сказал:
– Никто в «Фэрфаксе» не должен знать о моем местонахождении. Ни одна живая душа в мире, кроме посла в Буэнос-Айресе. Но главное все же – это «Фэрфакс». Его-то уж непременно надо держать в полном неведении относительно меня.
– Почему? Уж не думаете ли вы, Сполдинг?..
– Вот именно, думаю, генерал. В «Фэрфакс» внедрена агентура противника. Можете прямо сейчас сообщить об этом в Белый дом.
– Но это же невозможно!
– Скажите об этом вдове Эда Пейса.
* * *
…Дэвид взглянул в иллюминатор. Только что пилот сообщил, что они пролетают над Миримом, самым большим озером на побережье Уругвая. Скоро они прибудут в Монтевидео, а еще через сорок минут приземлятся в Буэнос-Айресе.
Буэнос-Айрес… Как объединить в одно целое разрозненные фрагменты? Что общего между людьми, с которыми свела его в последнее время судьба и о которых он ничего толком не знал? А таких людей было не так уж мало. Это и Лэсли Дженнер-Хоуквуд, и шифровальщик Маршалл, и человек по имени Франц Альтмюллер, и незнакомые ему типы, упорно искавшие с ним встречи и на Пятьдесят второй улице, и на Тридцать восьмой, кто-то – затаившись в тени у подъезда, а кто-то – в служебном помещении по окончании рабочего дня и даже на лестнице. Или тот странный субъект, который напал на него в кабине лифта и которого сама смерть не могла устрашить. Враг, проявивший исключительную отвагу… или превратно понятую верность долгу. Маньяк, одним словом.
Разгадкой он начнет заниматься в Буэнос-Айресе. От аэропорта до города час пути, а ответ придется искать гораздо дальше. Если только его предположения верны, у него впереди не более трех недель. Время, за которое чертежи должны быть доставлены адресату.
Он начнет действовать не торопясь. Так, как делал всегда, приступая к решению новой задачи. Главное в такой ситуации – вжиться, слившись с легендой, в окружающую обстановку, вести себя свободно и непринужденно и, наконец, установить приятельские отношения со всеми, с кем свела тебя судьба. Для него это будет нетрудно. Его теперешнее прикрытие можно было назвать продолжением лиссабонского. Атташе со знанием трех языков и солидным состоянием. Родители – люди достойные. До войны был своим в элитарных кругах фешенебельных центров Европы и, соответственно, во время официальных и полуофициальных приемов сумеет найти общий язык с гостями посольства. Короче говоря, едва ли кто лучше, чем он, сможет вписаться в тонкую, требующую исключительного такта атмосферу, царящую в столице нейтрального государства. И ничего страшного, если кто-то и подумает, что свой пост, спасающий от фронта, он получил лишь благодаря деньгам и широким связям. Конечно, подобное предположение он будет отвергать, но не слишком уж настойчиво. Зачем давать повод для новых догадок?
Инструкция, касавшаяся пребывания Дэвида Сполдинга в Буэнос-Айресе, исключительно четко определяла характер возлагавшихся на него обязанностей, в силу которых его возводили на время операции в ранг сверхсекретного агента. Официально он выступал в роли посредника между финансовыми кругами Нью-Йорка и Лондона, с одной стороны, и немецким эмигрантом Эрихом Райнеманом, с другой. Вашингтон, само собой разумеется, одобрительно отнесся к организации подобной миссии: после войны финансирование восстановительных работ и промышленного строительства в наиболее пострадавших районах станет проблемой глобального значения. И тогда не обойтись без Райнемана: такого и быть ведь не может, чтобы о нем не вспомнили в роскошных, облицованных мрамором холлах Берна и Женевы.
Мысли Дэвида снова вернулись к книге, лежавшей у него на коленях. Это был второй из шести томов, выбранных для него Эженом Леоном.
* * *
Дональд Сканлан без труда прошел таможенный досмотр. Даже сотрудник посольства, регистрировавший всех без исключения американцев, доставленных сюда самолетом, и тот, казалось, не знал, что под этим именем скрывается кто-то другой.
С чемоданом в руке, единственным своим багажом, Дэвид подошел к стоянке такси и, ступив на бетонированную площадку для пассажиров, принялся изучать шоферов, стоявших у своих машин. Расставаться с образом Дональда Сканлана он не спешил: успеет еще снова стать Сполдингом. И не собирался прямо отсюда ехать в посольство. Поскольку сначала хотел убедиться, что ему удалась роль Дональда Сканлана и его принимают как раз за того, за кого выдает он себя, – за инспектора рудников. И что к нему никто не проявляет повышенного интереса – большего, чем может вызвать к себе любой человек, похожий на сотни других. Если же окажется вдруг, что он стал объектом пристального внимания со стороны неизвестных ему людей, то вывод из этого может быть только один: кому-то уже стало известно, что в действительности под именем Дональда Сканлана в Аргентину прибыл Дэвид Сполдинг, бывший американский резидент в Лиссабоне, связанный и с военной разведкой, и с секретным объектом «Фэрфакс».
Свой выбор он остановил на полном, симпатичном шофере, чья машина занимала четвертое место в ряду, образованном таксомоторами.
Водители передних такси запротестовали, но Дэвид притворился, что не понимает их. Если бы даже Дональд Сканлан и знал в какой-то мере испанский, то уж вникнуть в глубинный смысл эпитетов, которыми дружно награждали Дэвида водители, раздосадованные потерей клиента, едва ли сумел бы.
Усевшись на заднее сиденье, Дэвид объяснил таксисту, что его будут встречать лишь через час, – правда, где именно, он не сказал, – и, таким образом, в запасе у него целый час. А затем попросил устроить ему краткую экскурсию по Буэнос-Айресу. Совершая подобного рода поездку, он смог бы сделать сразу два дела: во-первых, проверить, нет ли за ним слежки, и, во-вторых, ознакомиться с городом.
Водитель, восхищенный безукоризненной, грамматически правильной испанской речью, прозвучавшей из уст его пассажира, охотно взял на себя роль гида. По узким, извилистым дорожкам машина уверенно двинулась к выходу из огромного парка Третьего Февраля, на территории которого и располагался аэропорт.
За первые же тридцать минут Дэвид, старавшийся ничего не упустить, исписал в своем блокноте с десяток страниц. Буэнос-Айрес произвел на него впечатление современного европейского города, перенесенного каким-то чудом на южный континент. Насколько смог судить Сполдинг по первым своим наблюдениям, аргентинская столица представляла собой удивительнейшее смешение стилей, напоминая одновременно и Париж, и Рим, и города Центральной Испании. Вместо привычных городских улиц здесь пролегли бульвары – просторные, обрамленные рядами вечнозеленых деревьев. Авенида Девятого Июля если и отличалась чем-то от Виа-Венето или Сен-Жермен-де-Пре, так только размерами, превосходя и ту и другую и своей шириной, и протяженностью. В кафе, расположенных вдоль тротуара под ярко разукрашенными тентами и отгороженных от прохожих сотнями ящиков с декоративными растениями, шла бойкая торговля, обычная для летнего дня. О том же, что день и впрямь был летний, Дэвиду красноречивей всяких слов говорили и взмокшая шея, и потное пятно на груди рубашки. Шофер, глядя на него, заметил, что солнце сегодня просто нещадно палит: если сейчас и меньше восьмидесяти градусов[909], то ненамного.
Когда Дэвид попросил показать ему Сан-Тельмо, владелец такси понимающе кивнул, прикидывая, сколько можно содрать с богатого американца.
Оказавшись там, Сполдинг сразу же убедился, что этот район был именно таким, как описал его Кенделл: элегантным, уединенным и тихим. Поддерживаемые в образцовом порядке старинные особняки соседствовали с многоквартирными доходными домами, украшенными балюстрадами из кованого железа. Чистенькие улочки утопали в пышной зелени и благоухали экзотическими цветами.
Леону здесь будет удобно.
Из Сан-Тельмо шофер повернул назад, в центральную часть города, и, достигнув вскоре берега Рио-де-Ла-Платы, вновь приступил к обязанностям гида. Плаца-де-Майо, Кабильдо, Каса-Росада, Калле-Ривадавия… Дэвид едва успевал заносить в блокнот названия улиц, площадей, районов, которые встречались на его пути. Он должен как можно быстрее познакомиться со всеми этими местами, чтобы свободно ориентироваться в незнакомом ему прежде городе.
Ла-Бока. Портовый район в южной части Буэнос-Айреса. Как объяснил шофер, туристам путь сюда закрыт.
Калле-Флорида. Здесь располагались самые богатые магазины во всей Южной Америке. Таксист предложил Дэвиду свести его с несколькими знакомыми ему лично владельцами магазинов, где этот американец смог бы приобрести чудесные вещи.
Дэвид лишь выразил сожаление, что ограничен во времени. И тут же пометил в блокноте, что на Калле-Флорида движение транспорта запрещено.
Машина с Авенида-Санта-Фе свернула к Палермо – самому красивому району Буэнос-Айреса.
Но Дэвида интересовала не только красота Палермо. Для него куда важнее было то обстоятельство, что здесь раскинулся громадный парк, фактически представлявший собой своеобразный комплекс отдельных, переходящих один в другой парков. Привлекли его внимание и огромный пруд с тихими безлюдными берегами, и простершийся на много акров чудесный ботанический сад, и, конечно же, роскошный зоопарк с бесконечными рядами клеток и различных строений.
Тут, несомненно, необычайно красиво. Но главное все же заключается в том, что это идеальное, практически безопасное место для встреч, которое может еще пригодиться.
Прошел уже час. Достаточно времени, чтобы убедиться, что за такси не увязались другие машины. И за Дональдом Сканланом никто не следит.
Дэвид Сполдинг мог теперь смело выйти на сцену.
Поскольку вокруг все спокойно и тихо.
Он попросил таксиста высадить его на стоянке у входа в зоопарк Палермо: у него здесь назначена встреча с друзьями. Шофер огорчился. Может быть, подождать сеньора? Отвезти его в отель? Или еще куда-нибудь, если он пожелает?..
Сполдинг, не обращая внимания на настойчивые увещевания таксиста, спросил лишь, сколько с него причитается, и тотчас отдал водителю запрошенную сумму, давая тем самым понять, что не нуждается больше в его услугах.
Следующие пятнадцать минут Дэвид провел в зоопарке, по-настоящему наслаждаясь прогулкой. Купил у лоточника мороженое, побродил между клеток с мартышками и орангутангами, находя у них сходство и со многими своими знакомыми, и кое с кем из врагов. Когда же ощутил в душе покой и равновесие – насколько, естественно, это возможно для секретного агента, – вышел на остановку такси.
Он подождал минут пять, пока мамаши и гувернантки с находившимися под их присмотром детьми не разъехались по домам, а затем и сам сел в машину.
– В американское посольство, пожалуйста.
* * *
Посол Хендерсон Грэнвилль уделил новому атташе полчаса. У них еще будет время поболтать побольше, но по воскресеньям он слишком занят. Все остальные жители Буэнос-Айреса могут ходить в церковь или предаваться развлечениям, а дипломаты должны работать. Он еще должен показаться на двух полуофициальных приемах на открытом воздухе, под сенью садовых деревьев. А это значит, что придется заранее выяснять по телефону, когда заявятся туда гости из Германии и Японии и сколько времени пробудут они там, и, соответственно, обговорить точное время собственного его прибытия и отбытия. После второго такого приема его ожидает званый обед в бразильском посольстве. Правда, туда, насколько это известно ему, немцы с японцами не приглашены: Бразилия старается избегать по возможности острых углов.
– Итальянцев, как вы понимаете, никто теперь в расчет не берет, – улыбнулся посол. – Впрочем, так было и раньше. Во всяком случае, в Буэнос-Айресе. Большую часть времени они заняты тем, что подкарауливают нас в ресторанах в надежде излить свою душу или же, позвонив по телефону-автомату прямо сюда, в наше посольство, объясняют занудно, до какого ужасного состояния довел их страну Муссолини.
– В общем, насколько я понял, обстановка здесь примерно та же, что и в Лиссабоне.
– Боюсь, что это не так, хотя на первый взгляд и может показаться, что Буэнос-Айрес такое же приятное место, как и Лиссабон… Я не собираюсь надоедать вам скучным перечислением всех тех проблем, с которыми приходится сталкиваться нам ввиду довольно сложной внутриполитической обстановки в этой стране. Сами понимаете, постоянные волнения, перевороты… Однако надеюсь, краткий обзор происходящего здесь с соответствующими акцентами поможет вам получить общее представление о нынешней ситуации. Я полагаю, кое о чем вы уже читали.
– У меня было мало времени для этого. Я прилетел из Лиссабона всего неделю назад. Но мне известно, что правительство Кастилло было свергнуто.
– Да, в июне прошлого года. Иного и быть не могло… Рамон Кастилло оказался таким же бездарным правителем, как и его предшественники – предыдущие президенты этой страны. В общем, Аргентине вновь не повезло. И в этом – одна из главных причин разыгравшейся тут трагикомической буффонады. Экономика развалена. Сельское хозяйство и промышленность пришли фактически в полный упадок. Возглавляемый им кабинет министров не сделал ровным счетом ничего, чтобы, воспользовавшись ситуацией, попытаться хотя бы частично покрыть дефицит, возникший на рынке говядины после вступления в войну Англии. А это следовало бы сделать в интересах страны, если даже кое-кто из членов правительства и полагал, будто конец Джона Буля уже предрешен. Короче, Кастилло вполне заслужил свою участь… К сожалению, мне приходится констатировать все же, что едва ли нам стало легче после того, как у власти встали другие – те, кто, прошествовав в стройных фалангах до Ривадавии, сместил прежнее руководство страны.
– Во главе Аргентины встал военный совет, не так ли? Хунта иначе?
Грэнвилль сделал неопределенный жест, на его четко очерченных губах появилась скептическая усмешка.
– Формально – Grupo de Oficiales Unidos![910] В действительности же – банда отъявленных негодяев… Из тех проходимцев, которых, осмелюсь сказать, можно встретить повсюду… Вы знаете, конечно, что местную армию обучали кадровые офицеры вермахта. Если к этому веселенькому факту добавим еще горячий латиноамериканский темперамент, экономический хаос и провозглашенный сверху нейтралитет, в который так никто и не поверил, то что же у нас получается? Неустойчивое положение государственного аппарата и, как следствие этого, неспособность правительства контролировать положение в стране и осуществлять мероприятия по стабилизации внутренней обстановки. Установленный здесь полицейским режим коррумпирован снизу и доверху.
– Так что же тогда обеспечивает нейтралитет Аргентины?
– Прежде всего противоречия внутри самой хунты. В ГОУ – так называем мы сокращенно Grupo de Oficiales Unidos, – насчитывается еще больше фракций, чем в рейхстаге двадцать девятого года. Каждая из них стремится во что бы то ни стало занять ключевые позиции во властных структурах. И само собой разумеется, немалую роль играет тут и страх перед американским флотом и авиацией, до которых, как говорится, рукой подать… В последние пять месяцев ГОУ неоднократно меняла свои ориентиры. Полковники начинают уже сомневаться в успешном завершении тысячелетнего крестового похода своих учителей. Дело в том, что на них произвели необычайно огромное впечатление и наши поставки в их родную страну, и то, как сумели наладить мы здесь производство нужной нам промышленной продукции.
– Реакция их на это вполне понятна. Ведь мы…
– Имеется и еще один аспект проблемы, о которой я сейчас говорю, – перебил Дэвида Грэнвилль, сидевший с задумчивым видом. – В этой стране проживает небольшая, но весьма состоятельная еврейская община. К примеру, один из ее представителей – уже знакомый вам Эрих Райнеман. ГОУ не собирается отстаивать в открытую провозглашенные Джулиусом Стрейчером основные принципы решения еврейского вопроса… Иначе не может и быть: она же пользуется вовсю принадлежащими евреям деньгами, заимствуя их в виде кредита, что делал до них – и с немалым успехом – Кастилло. Деньги же им нужны для того, чтобы пустить их в оборот. Следует отметить также, что полковники боятся прогореть, если сами займутся проведением финансовых операций: военные, как правило, все таковы. Но на этой войне можно все же неплохо нажиться. И они не намерены упускать такой шанс… Ну как, удалось мне обрисовать ситуацию?
– Да. И неплохо.
– Надеюсь, что это так… Мы здесь исходим из одного положения, в правоте которого убеждались не раз. Тот, кто считается нынче нашим другом, завтра может спокойненько перекинуться в стан стран Оси. И точно так же нельзя исключать и того, что немецкий курьер, только вчера прибывший сюда из Берлина, через день или два продаст себя противной стороне – нам, если уж быть точным. В общем, необходимо держать ухо востро, а мысли хранить при себе. При встречах с местной публикой лучше всего отделываться общими, ничего не значащими фразами, которые никого ни к чему не обязывают. Никто вас не осудит за это.
– Поскольку другого от нас и не ждут?
– Совершенно верно.
Дэвид зажег сигарету. Ему хотелось переменить разговор. Старый Грэнвилль был одним из тех послов, которые, обладая научным складом мышления, готовы до бесконечности излагать монотонным, профессорским тоном результаты своих аналитических изысков в области, непосредственно связанной с родом их деятельности, если только найдут терпеливого слушателя. Такие люди, как правило, – отличные дипломаты, но для оперативной работы подходят из них лишь единицы. Что же касается самого Хендерсона Грэнвилля, то он как нельзя лучше соответствовал занимаемой им должности. Во взгляде его читались озабоченность текущими делами и понимание всех сложностей сложившейся ситуации.
– Полагаю, из Вашингтона уже сообщили вам в самых общих чертах о цели моего приезда?
– Да. Я был бы весьма рад сказать вам сейчас, что полностью одобряю вашу миссию. Но это, увы, не так. Впрочем, вас лично мое негативное отношение к данному заданию не касается: вы же действуете согласно полученной вами инструкции. Я полагаю, что международные финансовые связи не прервутся и после того, как этот герр Гитлер испустит последний вздох… Боюсь, что в финансовых вопросах я не меньший профан, чем члены пресловутой ГОУ. По моему мнению, в большинстве случаев дела, связанные так или иначе с деньгами, ведутся нечисто.
– Полностью разделяю ваше мнение. Насколько я понимаю, дурно пахнет и та, в частности, сделка, которую я должен курировать.
– Согласен с вами. Эрих Райнеман – компаньон ненадежный, на час. Он пользуется огромным влиянием, никогда не допускает ошибок, но совести у него ни на йоту. В моральном плане это настоящий подонок, готовый преступить все границы. Признаюсь, таких подлых людей, как он, я еще не встречал. И по-моему, и в Лондоне и в Нью-Йорке ведут себя просто преступно, налаживая с ним связи только потому, что у него уйма денег.
– Может, лучше не употреблять слово «преступно»? Ведь люди иногда вынуждены действовать не так, как хотелось бы нам, а в силу суровой необходимости.
– Уверен, что в любом случае у этой сделки найдется рационалистическое объяснение.
– Этой же точки зрения придерживаюсь и я.
– Не сомневаюсь. Простите старика за его болтовню и не принимайте близко к сердцу, если я сказал что-то не так. Я не собирался ссориться с вами, а лишь излагал свое мнение. Итак, у вас предписание, придерживаться которого – ваша прямая обязанность. Что же мог бы я сделать для вас? Как полагаю, не так-то уж много, ведь правда?
– Да, сэр. От вас и в самом деле требуется лишь самая малость: внести меня в список сотрудников посольства и предоставить мне отдельный кабинет с телефоном. И еще я хотел бы познакомиться с вашим шифровальщиком. У меня с собой коды для срочных сообщений в центр.
– Звучит впечатляюще, – улыбнулся Грэнвилль, но как-то невесело.
– Обычная рутина, сэр. Ответы из Вашингтона будут исключительно кратки: только «да» или «нет».
– Что ж, главного шифровальщика зовут Баллард. Отличный парень: говорит на семи или восьми языках, знает массу забав. Можете встретиться с ним прямо сейчас. Что еще?
– Мне бы хотелось поселиться…
– Да, мы знаем, – перебил Дэвида Грэнвилль, бросив быстрый взгляд на настенные часы. – Миссис Камерон уже подыскала для вас кое-что. Она надеется, вы одобрите… Поскольку из Вашингтона нам не сообщили, сколько вы здесь пробудете, миссис Камерон сняла апартаменты на три месяца.
– Срок слишком большой. Но я сам все улажу. Сделаю, как надо… Думаю, господин посол, это почти все, чем вы могли бы мне помочь. Я знаю, вы очень спешите.
– Должен признать, что это действительно так.
Дэвид встал со стула. Так же поступил и Грэнвилль.
– Простите, еще одно дело, сэр. У Балларда есть список сотрудников посольства? Мне бы хотелось с ним ознакомиться.
– Нас здесь немного, – сказал Грэнвилль сухо, с ноткой неодобрения в голосе. – Число сотрудников, с которыми вы будете встречаться обычно, – не более восьми-десяти человек. И должен заметить, нам тут приходится принимать свои собственные меры безопасности.
Дэвид проглотил упрек.
– Это не моя прихоть, сэр. Мне действительно необходимо ознакомиться со штатным расписанием.
– Понимаю. – Грэнвилль вышел из-за стола, чтобы проводить Дэвида до двери. – Поболтайте с моим секретарем несколько минут, пока я буду искать Балларда. Он вам все покажет.
– Спасибо, сэр. – Сполдинг протянул руку Грэнвиллю. Только теперь он заметил, какой тот высокий.
– Знаете ли, – сказал посол, пожав Дэвиду руку, – мне хотелось бы задать вам один вопрос, ответить же на него вы можете как-нибудь в другой раз: я и так уже опаздываю.
– Слушаю вас.
– Я вот все думаю, почему эти парни с Уолл-стрит и Стренда послали сюда именно вас. Мне как-то трудно представить себе, чтобы в Нью-Йорке или Лондоне перевелись вдруг опытные финансисты. Но, может быть, у вас на этот счет другое мнение?
– Вовсе нет. О нехватке финансистов, как я понимаю, не может быть и речи. Что же касается лично меня, то я самый обычный посредник, выступающий в роли связующего звена между партнерами: информацию, как мне кажется, лучше передавать из рук в руки, – так будет надежней. У меня уже есть кое-какой опыт подобной работы… Опыт, который приобрел я в одной нейтральной стране.
Грэнвилль опять улыбнулся, и снова невесело.
– Да-да, конечно. Уверен, что вас прислали сюда не просто так.
Глава 23
Баллард обладает двумя присущими чуть ли не всем шифровальщикам качествами, констатировал Дэвид. Во-первых, он настоящий циник и, во-вторых, является подлинным кладезем разнообразнейшей информации. Циничное отношение ко всему, как считал Сполдинг, вырабатывается у представителей его профессии в силу того, что им приходится на протяжении многих лет заниматься дешифровкой различных материалов, содержащих чьи-то секреты, не представляющие, как правило, особой ценности. На формирование характера Балларда, предположил также Дэвид, оказало отрицательное воздействие и то обстоятельство, что нарекли его Робертом. В самом этом имени нет ничего плохого, но, когда за ним следует «Баллард», оно неизбежно преобразуется в Бобби. И получается – Бобби Баллард. Подобное сочетание невольно вызывает в памяти или образ общественного деятеля двадцатых годов, или одного из смешных персонажей, изображавшихся в карикатурном виде на наклейках, которыми украшались ящики с зерном.
В действительности же Роберт Баллард не имел сходства ни с тем, ни с другим. Лингвист с математическим складом ума, рыжеволосый, среднего роста крепыш, он произвел на Дэвида самое благоприятное впечатление.
– Здесь вот мы и обитаем, – проговорил Баллард. – Служебные помещения – просторные, несуразные, отделанные в стиле барокко и чертовски душные в это время года – вы уже видели. Надеюсь, вам больше повезет, чем нам, и у вас будут собственные апартаменты.
– А у вас разве их нет? Уж не хотите ли вы сказать, что и живете прямо здесь?
– Это действительно так, поскольку удобнее. Установленные в моем кабинете телефонные аппараты и прочие принимающие и передающие устройства совсем не жалеют меня, трещат день и ночь. Так что уж лучше здесь оставаться, чем тащиться сюда из Чакариты или Тельмо. К тому же тут не так уж и плохо, поскольку мы не мешаем друг другу.
– Как вас понять? Вы что, не один здесь живете?
– Да, не один. Помимо меня, в здании посольства остаются еще несколько человек: иногда – больше, иногда – меньше. Обычно же – шестеро. Грэнвилль занимает апартаменты в северном крыле. Кроме него, постоянно здесь проживают лишь двое: Джин Камерон и я. Вы встретитесь с Джин завтра, если только не столкнемся с ней прямо сейчас, когда они со стариком отправятся на диплоскуку: как правило, она всегда сопровождает его на подобного рода мероприятия.
– Простите, вы вот сказали: на диплоскуку. Что это значит?
– Под диплоскукой мы понимаем различного типа нудные встречи, на которых приходится присутствовать старику. Я удивлен, что он не употребил этого слова в разговоре с вами – ведь он так гордится сим «термином», выражающим суть работы посольства.
Сейчас они находились в огромной приемной, где не было никого, кроме них. Баллард открыл створки двери, ведущей на балкон. Вдали виднелись воды Рио-де-Ла-Платы и причалы Пуэрто-Нуэво, главного порта Буэнос-Айреса.
– Прекрасный вид, не правда ли?
– Чудесный. – Дэвид вышел на балкон вслед за Баллардом. – А что, Джин Камерон и посол… они?..
– Джин и старик? – Баллард громко и весело засмеялся. – Господи боже ты мой, конечно нет!.. Ну и рассмешили вы меня! Хотя многие так думают. Но это же просто нелепо.
– Почему?
– Ну что ж, объясню, – ответил Баллард. – Но предупреждаю заранее, что в действительности в этой истории мало смешного. Семьи Грэнвилль и Камерон одного круга: те и другие уходят своими корнями в далекое прошлое, когда их почтенные предки крутили в Мэриленде деньги. Яхт-клубы на Восточном побережье, яркие спортивные костюмы, теннис по утрам, – короче, сами понимаете, все то, что принято у дипломатов. Семья Джин тоже принадлежала к ним. Она вышла за Камерона, обручившись с ним чуть не с пеленок. Нежное детство, романтика. Когда они поженились, началась война. Отложив в сторону книги по юриспруденции, он добровольцем ушел на фронт и стал летчиком. Его сбили над заливом Лейте. Это было в прошлом году. Она немного помешалась. А может, и не совсем немного.
– И Грэнвилль взял ее сюда?
– Так точно.
– Тут, как представляется мне, просто идеальные условия для лечения, только не каждому дано попасть сюда.
– Она, наверное, согласилась бы с вами. – Баллард с Дэвидом вернулись в приемную. – Однако большинство тех, кто знает ее, сказали бы вам, что она сполна оплачивает предписанный ей «курс санаторного лечения». Джин чертовски много работает и разбирается в своем деле. Порой ей приходится переступать через себя. Взять хотя бы эти диплоскуки.
– А где же миссис Грэнвилль?
– Понятия не имею. Она развелась со стариком десять или пятнадцать лет назад.
– И все же я скажу, работать при посольстве очень неплохо, если, конечно, удастся сюда устроиться. – Дэвид подумал непроизвольно о сотнях тысяч женщин, потерявших мужей и живущих одними воспоминаниями. И отогнал эти мысли. Что толку терзать себя ими?
– Миссис Камерон – отличный специалист.
– Что? – рассеянно переспросил Дэвид, разглядывая убранство в стиле рококо.
– Джин уже провела тут четыре года, когда была еще ребенком. Ее отец служил тогда в министерстве иностранных дел. Возможно, сейчас он был бы где-нибудь послом, если бы захотел… Идемте, я покажу кабинет, который Грэнвилль отвел для вас. Возможно, там успели уже навести порядок, – сказал с веселой улыбкой Баллард.
– Выходит, вам поручили развлекать меня, пока в кабинете идет уборка, – засмеялся Дэвид, покидая вслед за шифровальщиком приемную комнату.
– Это тоже дело. Вам отвели помещение в глубине здания. В самом дальнем углу. Я думаю, эту комнату использовали под кладовку.
– Значит, не зря толковал я с Грэнвиллем о предоставлении мне отдельного кабинета.
– Несомненно. Полагаю, ему не удалось разгадать, кто вы такой… Что же касается меня, то я и не пытаюсь это делать. – Баллард повернул налево, еще в один коридор. – Мы находимся в южном крыле. Кабинеты располагаются на первом и втором этажах. Их немного – по три на каждом. Третий и четвертый этажи используются под жилье. На крыше, довольно просторной, вы сможете принимать солнечные ванны, если, конечно, вам нравится подобное времяпрепровождение.
– В таких делах, я думаю, все зависит от того, кто будет во время этой процедуры находиться вместе с вами.
Когда они подходили к широкой лестнице, с площадки второго этажа раздался женский голос:
– Бобби, это ты?
– Это Джин, – объяснил Дэвиду Баллард и крикнул в ответ: – А кто же еще? Но я не один, со мной мистер Сполдинг. Спускайся вниз и познакомься с новым сотрудником, человеком настолько влиятельным, что для него сразу же сняли отдельные апартаменты.
– Скоро он увидит их.
Джин Камерон появилась на лестничной площадке. Высокая и стройная, одетая в длинное, элегантного покроя платье для коктейлей, она была несомненно красива. Светло-каштановые волосы спускались на плечи. Лицу ее придавало особое очарование сочетание строгости и нежности. Широко открытые голубые глаза, изящный, словно точеный носик, полные, но в меру губы, чарующая полуулыбка и, наконец, гладкая кожа, ставшая бронзовой под аргентинским солнцем, могли бы заставить учащенно биться многие сердца.
Дэвид заметил, что Баллард наблюдает за ним, стараясь определить, какое впечатление произвела на него красота женщины. Выражение лица самого Балларда было насмешливым, и Сполдинг понял: Роберт пытался когда-то добиться ее особого расположения, но она охладила его пыл, и он, получив вместо желанного напитка любви обычную воду, вынужден был смириться с положением ее друга, и только. Судя по всему, Баллард понимал, что не в его силах изменить что-либо.
Джин казалась смущенной. Она быстро спустилась по лестнице и улыбнулась Дэвиду. Он уже давно не видел, чтобы так улыбались. Искренне, без всяких подтекстов.
– Добро пожаловать. – Джин Камерон протянула Дэвиду руку. – Слава богу, у меня есть шанс извиниться перед вами до того, как вы увидите свою квартиру. Но вы можете отказаться от нее и поселиться здесь.
– Она так ужасна?
Вблизи женщина не выглядела столь юной, как с лестничной площадки. Дэвид дал ей лет тридцать с небольшим. Похоже, она понимала, что он изучает ее, но ей было совершенно безразлично, понравится она ему или нет.
– Квартира вполне сойдет как временное пристанище. Нам не удалось бы найти ничего подходящего, не будь мы американцами. Но она маловата.
Пожатие ее руки было крепким и дружеским.
– Я понимаю, что доставил вам много хлопот, и прошу за это прощения, – сказал Дэвид.
– Никто другой не смог бы предложить вам ничего, кроме номера в отеле, – произнес Баллард, касаясь плеча Джин. «Словно защищает ее от кого-то», – подумал Дэвид. – Portenos доверяют только «матери Камерон», и больше никому из нас.
– Portenos – это коренные жители Би-Эй[911], – сказала она в ответ на вопросительный взгляд Сполдинга.
– А Би-Эй, что ни говорите, это вам не Монтевидео! – воскликнул Дэвид.
– Заметь, нам прислали умницу, – проговорил весело Баллард, стоявший рядом с женщиной.
– Вы привыкнете к этому сокращению, – продолжала Джин. – Все, кто проживает в английских или американских колониях, называют его Би-Эй. Не Монтевидео, конечно, а Буэнос-Айрес. – Она улыбнулась. – Насколько я могу судить, подобная аббревиатура довольно часто встречается и в наших отчетах: мы используем ее машинально.
– Все это требует своего разъяснения, – вмешался Баллард. – Дело в том, что сочетание гласных в слове «Буэнос-Айрес» трудно для произношения. Носителей английского языка оно просто ставит в тупик.
– Вы тут и еще кое-что узнаете за время своего пребывания, мистер Сполдинг, – промолвила Джин Камерон, выразительно глядя на Балларда. – Но будьте осторожны, не высказывайте своего мнения Бобби. Он любит поспорить.
– Ты не права, – ответил шифровальщик. – Просто я хочу подготовить моих подопечных ко всяким неожиданностям. Чтобы они знали все тонкости и не доверяли каждому встречному.
– Мне пора идти, посол, наверное, заждался меня. Чего доброго устроит разгон. Еще раз добро пожаловать, мистер Сполдинг.
– Меня зовут Дэвид.
– А меня – Джин. Привет! – произнесла девушка. Спускаясь по лестнице в холл, она оглянулась на Балларда: – Бобби, ты уже взял ключ от квартиры Дэвида и адрес?
– Само собой разумеется. Так что можешь напиваться спокойно, я позабочусь обо всем.
Услышав ответ, Джин исчезла за дверью.
– Она мила, – сказал Сполдинг. – Похоже, вы друзья. Я должен извиниться…
– Не стоит, – перебил Баллард. – Не за что извиняться. Просто вы сделали поспешный вывод из нескольких фактов. Со мной было то же самое. А раз вы изменили свое мнение, то ни к чему и извиняться.
– Она права, вы любите поспорить… Начинаете дискутировать еще до того, как узнаете, с чем именно вы не согласны. А когда выясняете, начинаете опровергать самого же себя. И так до тех пор, пока от прежней вашей точки зрения не остается и следа.
– У вас действительно сложилось такое мнение? Ну что ж, я учту. Ужасно, если это и в самом деле так.
– Таких, как вы, едва ли чем смутишь, – рассмеялся Дэвид, выходя вслед за Баллардом в небольшой коридор.
– Давайте сначала быстренько осмотрим вашу камеру в посольстве, а потом отправимся в хибару. Она находится в Кордобе, мы же в Корриентесе. Доберемся туда за десять минут.
* * *
Дэвид еще раз поблагодарил Бобби Балларда за заботу и закрыл за ним дверь своей новой обители. Выпроваживая шифровальщика, он сослался на то, что перелет его просто вымотал, и, сообщив доверительно, что ему еще довелось накануне повеселиться вовсю в одном чрезмерно гостеприимном доме в Нью-Йорке, – бог свидетель, все так и было, – спросил в заключение, не сможет ли тот раздобыть для него пригласительный билет на званый обед.
Оставшись один, он еще раз обошел квартиру. Она ему понравилась. Маленькая и уютная: спальня, гостиная, служившая также и кухней, и ванная. К тому же она обладала достоинством, о котором Джин Камерон не упомянула в разговоре с ним. Квартира располагалась на первом этаже, и прямо из нее можно было выйти через заднюю дверь в мощенный кирпичом небольшой внутренний дворик, окруженный высокой стеной из бетона, увитой виноградом и заставленной поверху горшками с цветущими растениями. Посреди этого милого патио росло какое-то неизвестное Дэвиду дерево со странными шишковидными плодами. Напротив него стояли полукругом три плетеных стула весьма почтенного возраста, но с виду довольно удобные. По мнению Сполдинга, о подобном дополнении к квартире можно было только мечтать.
Баллард объяснил, что эта часть Авенида-Кордоба граничила с деловым районом Буэнос-Айреса. Жилых домов сравнительно мало, зато много магазинов и ресторанов, что значительно облегчало жизнь тем, кто был плохо знаком с этим городом.
Дэвид поднял телефонную трубку. Гудки хоть и с задержкой, но зазвучали. Он положил трубку на место, подошел к холодильнику, произведенному в США, и, открыв его, улыбнулся. Джин или кто-то еще проявили подлинную заботу о нем. Здесь были не только такие продукты питания, как молоко, масло, хлеб, яйца и кофе, но и две бутылки превосходного вина, лицезрение коих доставило ему подлинное наслаждение. Довольный увиденным, он закрыл холодильник и отправился в спальню.
Открыв чемодан – единственный, с которым он прибыл сюда, – Дэвид извлек из него бутылку виски и тут же вспомнил о том, что завтра утром ему нужно будет пополнить свой гардероб. Баллард предложил ему сходить вместе с ним в магазин мужской одежды на Калле-Флорида, – если, конечно, не затрезвонят внезапно эти чертовы аппараты. Затем он достал из чемодана книги, которые дал ему Эжен Леон, и положил их на столик у кровати. Прочитав две из них, он понял, что начал мало-помалу постигать язык аэрофизики. Теперь, чтобы чувствовать себя уверенней, ему следовало бы ознакомиться и с соответствующей литературой на немецком языке. Завтра он обойдет книжные магазины в немецкой колонии. Какие-то конкретные работы ему не нужны: ведь главное для него – разобраться в терминологии. Впрочем, все это – лишь малая толика того, что предстоит ему сделать в связи с полученным им заданием.
Затем мысли его обратились к Уолтеру Кенделлу. Кенделл или уже в Буэнос-Айресе, или прибудет сюда в течение ближайших часов. Бухгалтер покинул Соединенные Штаты примерно в то же самое время, что и он, но самолет, на котором Кенделл летел из Нью-Йорка, следовал более коротким маршрутом и делал в пути значительно меньшее число остановок.
Сполдинг раздумывал, стоит ли ехать сейчас в аэропорт, чтобы на месте узнать что-либо о Кенделле. Если бухгалтер не прибыл еще, его можно было бы подождать прямо там, в аэропорту, а если он уже в городе, то было бы проще поискать его в отелях. Баллард сказал, что приличных гостиниц в Буэнос-Айресе не более трех-четырех.
Однако ему никак не улыбалась перспектива посвятить этому пройдохе слишком уж много времени – сверх того, что диктуется необходимостью. Кенделл, понятно, не будет в восторге, встретившись неожиданно для себя в Буэнос-Айресе с Дэвидом: ведь он еще не просил Свенсона отправлять сюда Сполдинга. Бухгалтер, несомненно, потребует объяснений, причем захочет знать больше того, что Дэвид желал бы ему сообщить. А затем, возможно, забросает разгневанными телеграммами бригадного генерала, который и без того пребывает в расстроенных чувствах.
В общем, он ничего не выиграет, если разыщет Кенделла раньше, чем тот ожидает увидеть его здесь. Только поставит себя в сложное положение.
Ему и так есть чем заняться: нужно свести все концы воедино. Будет намного лучше, если он возьмется за это один.
Дэвид, с бутылкой виски в руке, вернулся в гостиную, служившую одновременно и кухней, и достал из холодильника поднос со льдом. Приготовив себе питье, он взглянул на двойную дверь, за которой скрывался дворик. Было бы неплохо в этот летний январский вечер посидеть там немного в тишине и покое, наслаждаясь легким бризом, дующим с моря на Буэнос-Айрес.
Расположившись под фруктовым деревом, сквозь густую листву которого пробивались оранжевые лучи предзакатного солнца, Дэвид откинулся блаженно на стуле и вытянул ноги. Он прекрасно понимал, что если на секунду закроет глаза, то сон сморит его, и тогда он проспит бог знает сколько. Долгий опыт оперативной работы приучил его хотя бы немного поесть перед сном.
Правда, еда как таковая давно уже перестала быть для него источником наслаждения, и в продуктах питания он видел теперь лишь средство пополнения своих энергоресурсов. Он не знал точно, станет ли когда-либо вновь получать удовольствие от еды. И вообще удастся ли ему вернуться к тому образу жизни, от которого давно отказался. Впрочем, в том, что касается продовольствия, жилья и комфорта, с Лиссабоном не смог бы сравниться ни один из крупнейших городов ни в Северной Америке, ни в Европе, за исключением одного лишь Нью-Йорка. И вот сейчас он в Южной Америке. В городе, который словно нарочно демонстрирует всем и каждому безусловную роскошь – и не только по меркам сегодняшнего дня.
Но для него Буэнос-Айрес – лишь поле битвы, такое же, каким были недавно северные районы Пиренейского полуострова. Такое же, как Баскония и Наварра… Холодные ночи в Галисийских горах. Мертвящая тишина в глухих лощинах. Засады на несших патрульную службу немецких солдат, которых предстояло убить…
Столько было всего! Того, о чем не хотелось бы вспоминать. Дэвид приподнял голову со спинки стула, поднес ко рту стакан с виски и, сделав большой глоток, снова откинулся назад. В листве дерева заверещала встревоженно какая-то птица, раздраженная, как решил он, его вторжением на ее территорию. Это напомнило Дэвиду о том, как он прислушивался внимательно к таким же вот птахам, когда находился в Северной Испании. Они заранее извещали его взволнованным щебетом или свистом о приближении людей, которых он еще не видел. Научившись со временем различать малейшие оттенки в характере издаваемых ими звуков, он начал – или думал, что начал, – определять по поднимаемому ими шуму численность направлявшихся в его сторону вражеских солдат, совершавших свой каждодневный обход территории.
Однако вскоре Дэвид понял, что это не он взволновал пичужку: по-прежнему вереща, только еще энергичнее и тревожнее, она перепорхнула с нижней ветки на верхнюю, так и не взглянув на него.
Раз дело не в нем, значит, в ком-то другом.
Сквозь полуприкрытые веки Дэвид посмотрел осторожно вверх, по ту сторону дерева. Он не шевелился, делая вид, что совсем разомлел и вот-вот погрузится в сон.
Четырехэтажное здание завершалось слегка покатой коричнево-красной черепичной крышей. Большинство окон на верхних этажах были открыты, открывая доступ бризу, дувшему со стороны Рио-де-Ла-Платы. До слуха Дэвида доносились обрывки негромкого разговора, приглушенного расстоянием. Спокойного, без резких, повышенных нот. Ничего, что могло бы вызвать тревогу. В Буэнос-Айресе этот час – время сиесты, как успел сообщить Дэвиду Баллард. Ничего общего с полуденным отдыхом в Риме или с ленчем в Париже. По понятиям всего остального мира, обедали в Би-Эй очень поздно: в десять, в половине одиннадцатого, а то и в полночь, что тоже случалось нередко.
Обитатели жилого дома в Кордобе никак не могли потревожить продолжавшую верещать птицу. Казалось бы, пора и успокоиться. Но что-то не давало ей, однако, покоя.
Наконец Дэвид понял причину охватившего птаху волнения.
На крыше затаились два человека. Хотя эти типы и прятались за ветвями плодового дерева, тем не менее их силуэты проглядывали сквозь листву.
Лежа на черепице, они смотрели вниз. Смотрели, он был уверен, на него.
Отметив для себя положение толстой ветви, отходившей от ствола чуть ли не под прямым углом и в какой-то мере служившей ему прикрытием, он притворился, будто заснул. Голова покоилась на плече, рука со стаканом почти касалась земли.
Уловка удалась, теперь он мог разглядеть их получше. Не слишком хорошо, но достаточно, чтобы заметить, как блеснул в лучах солнца винтовочный ствол. Оружие лежало под рукой человека, находившегося справа. Никто не стал поднимать винтовки и, соответственно, целиться из нее. Она покоилась мирно, никому и ничем не угрожая.
И от этого веяло, как подумалось Сполдингу, чем-то особо зловещим. Он ощущал примерно то же, что чувствует приговоренный к смертной казни заключенный, стоя перед расстрельным взводом. Солдаты, зная, что перепрыгнуть через тюремную стену и скрыться от них арестанту никак не удастся, не спешат привести в исполнение приговор: времени впереди предостаточно, и они успеют еще вскинуть ружья и выстрелить.
Дэвид решил продолжить игру. Приподняв слегка руку, он выронил стакан с остатками виски. Звон разбитого стекла «пробудил его ото сна». Сполдинг встряхнул головой и потер глаза. Откинув при этом, словно случайно, голову назад, он взглянул на крышу. Находившиеся там люди поползли, прижимаясь к черепичному покрытию, вверх по скату. Стрельбы не будет. Во всяком случае, в данный момент никто уж не станет открывать по нему огонь.
Он поднял с земли осколки разбитого стекла, не торопясь встал со стула и направился устало в квартиру с видом человека, раздраженного своей неловкостью. Боясь переиграть, он старался вести себя как можно естественней.
Но, войдя в дом, Дэвид быстро выкинул осколки стакана в мусорную корзину и пробежал в спальню. Там он открыл верхний ящик бюро, откинул несколько носовых платков и достал револьвер.
Дэвид засунул его за пояс, взял со стула пиджак и, надев его, проверил, не видно ли из-под него оружия.
Затем прошел в гостиную и осторожно открыл входную дверь.
Увидев лестницу, он чертыхнулся про себя, помянув недобрым словом архитектора, построившего это здание на Авенида-Кордоба, а заодно и выразив свое недовольство по поводу того, что в Аргентине не испытывается недостатка в деловой древесине. Воск, которым до блеска натерли ступени, не мог скрыть того бесспорного факта, что лестницу соорудили еще в стародавние времена. А это значило, что она почти наверняка отчаянно скрипела.
Закрыв за собой дверь, Сполдинг подошел к лестнице и ступил на первую ступень.
Она застонала протяжно, словно несмазанная дверь в захудалой антикварной лавчонке.
Дэвиду предстояло преодолеть четыре этажа. Первые три не имели особого значения. И поэтому вначале он шагал через две ступеньки, опираясь при этом руками о стену: так, заметил он, меньше шума.
Через минуту он очутился перед дверью, на которой своеобразной кастильской вязью – черт бы ее побрал – была выведена краткая надпись: «El Techo». «Крыша».
Дверь, ведущая на крышу, была тоже старой, доски рассохлись и едва держались в пазах.
Если даже открывать ее медленно, она все равно заскрипит.
Приняв единственно правильное в данных условиях решение, он достал револьвер, сделал шаг назад и осмотрел дверной проем. Затем, набрав в легкие побольше воздуха, резким ударом распахнул дверь и, очутившись на крыше, метнулся вправо и прижался к бетонной стене.
Двое мужчин ошеломленно повернулись. Они находились в тридцати футах от Дэвида, у самого края крыши. Человек с винтовкой так растерялся, что не сразу поднял ее. Когда же он попытался сделать это, было уже поздно: револьвер Сполдинга смотрел ему прямо в грудь.
Как понял Дэвид, наблюдая за своим противником, устраивать пальбу не входило в его намерение, и этим-то только и объясняется, что незнакомец не взял на изготовку оружие в тот же момент, как увидел его, но никак не паникой или нерешительностью.
Второй мужчина крикнул Дэвиду по-испански:
– Сеньор, не стреляйте, пожалуйста!
Сполдинг сразу же определил по акценту, что имеет дело с жителем Южной Испании, а не Аргентины.
– Опустите винтовку сейчас же! – приказал он на английском, чтобы проверить, знают ли те этот язык или нет.
Неизвестный подчинился. Теперь он держал оружие за приклад, дулом вниз.
– Вы ошиблись, – сказал он на ломаном английском. – Мы здесь выслеживаем ladrones… как бы это сказать по-английски?.. бандитов, орудующих в этом районе.
Держа пришельцев под прицелом пистолета, Дэвид перешагнул через выступавший из-под черепицы поперечный металлический брус.
– Звучит не очень-то убедительно. Se dan corte, amigo[912]. Вы не из Буэнос-Айреса.
– Сеньор, в этой части города полно людей со всего света, таких, как мы, перемещенных лиц, – произнес второй. – Здесь нас, не являющихся местными жителями, целая община.
– Хотите сказать, что явились сюда не по мою душу? Что не следили за мной?
– Произошло недоразумение, честное слово, – ответил человек с винтовкой.
– Es la verdad[913], – вмешался второй. – На прошлой неделе избили двух habitaciones[914]. Полиция тянет волынку, мы для них extranjeros, иностранцы… то есть. Поэтому защищаем себя сами.
Сполдинг внимательно посмотрел на них и не заметил на их лицах ни страха, ни замешательства. Дэвид решил: они не лгут.
– Я сотрудник посольства Соединенных Штатов Америки, – произнес он.
Его слова не произвели на extranjeros никакого впечатления.
– Покажите свои документы.
– Que cosa?[915] – переспросил человек с винтовкой.
– Бумаги. Где указаны ваши имена… Certincados.[916]
– Роr cierto, en seguida[917], – сказал второй и полез в задний карман брюк.
Сполдинг слегка приподнял револьвер. Человек засуетился, впервые выказывая испуг:
– Только registro, senor[918]. Мы обязаны иметь его всегда при себе… Пожалуйста. Он здесь в моем cartera.[919]
Дэвид взял из его рук дешевый кожаный бумажник.
Открывая «картеру», он ощутил неловкость. Было что-то беспомощное в облике обоих extranjeros. Подобное ему уже приходилось наблюдать, и не раз: фалангисты Франко знали, как нагнать страх на людей.
Сполдинг посмотрел на помутневшее от времени целлофановое окошечко в бумажнике.
И тотчас ощутил резкую боль в правой руке: вооруженный винтовкой шарахнул Дэвида прикладом. В следующее же мгновение его ловко схватили за запястье обездвиженной ударом руки и начали выворачивать кисть. Сполдингу ничего не оставалось, как разжать пальцы и выпустить револьвер: если бы он не сделал этого, ему сломали бы руку. Единственное, что смог он при этом позволить себе, это попытаться подальше отбросить ногой упавшее на черепицу оружие.
Только он отпихнул револьвер, как его левую руку прижали ему чуть ли не к самому горлу и завели за правое плечо. Проделано это было с исключительным мастерством. Но Дэвид не думал сдаваться. Он двинул ногой безоружного extranjeros, который стоял у него за спиной. Пригнувшись слегка, он заехал правым локтем ему в пах. Бедолага скорчился от боли и, пытаясь сохранить равновесие, невольно отпустил его левую руку.
Но распрямиться он не успел. Дэвид, резко повернувшись налево, врезал ему коленом в горло. Винтовка, ударившись с грохотом о крышу, заскользила по черепичному скату. Владелец ее также упал. Изо рта, где зубы порвали плоть, сочилась кровь.
Сзади раздался шорох. Дэвид оглянулся. Но было уже поздно. Первым сбитый им с ног extranjeros, молниеносно налетев на него, прижал его крепко к себе рукой, и Дэвид услышал лишь, как разрезает со свистом воздух его же собственный револьвер, чтобы через какую-то долю мгновения с силой обрушиться ему на голову.
Внезапно Дэвида окутал беспросветный мрак. И он ощутил только то, что летит в бездонную пропасть.
* * *
– Они правильно обрисовали обстановку, вот только район города назвали другой, – объяснил Баллард, сидя напротив Дэвида, лежавшего в кровати с холодным компрессом на голове. – Extranjeros проживают в основном в западной части округа Ла-Бока. Там пышным цветом цветет преступность. Полицейские неохотно заглядывают на заселенные этим людом улицы, предпочитая патрулировать в парках. Grupo – ГОУ то есть – также не испытывает к extranjeros никаких теплых чувств.
– Мне-то от этого не легче, – простонал Сполдинг, сдвигая компресс ближе к затылку.
– Они не собирались убивать вас. Если бы это входило в их планы, то им не надо было бы даже стрелять. Они запросто могли бы сбросить вас с крыши или подтащить ваше тело к самому ее краю. Пять к одному, что вы бы непременно свалились оттуда сами и упали на землю с высоты четырехэтажного дома, а это не шутка!
– То, что они и не думали меня убивать, я понял и сам.
– Каким образом?
– Им ничего не стоило бы покончить со мной и раньше, еще до того, как я появился на крыше. Скорее всего, как мне кажется, они поджидали, когда я выйду из дома. Моя персона как таковая не представляла для них особого интереса. А вот квартира – иное дело.
– Что вы хотите сказать?
– Думаю, им поручили осмотреть мои вещи. Кое-кто уже проделал это один раз.
– Кого вы имеете в виду?
– Черт меня подери, если я знаю!
– Не мог бы я помочь вам чем-нибудь?
– К сожалению, нет… Скажите мне, Бобби, кто конкретно знал, что я должен прилететь сюда? И как вам об этом сообщили?
– Отвечаю на первый вопрос: о том, что вы появитесь здесь, знали лишь три человека. Во-первых, я, потому что принимать поступающие сюда сообщения входит в прямые мои обязанности. Потом, само собой разумеется, Грэнвилль. И наконец, Джин Камерон: старик попросил ее подыскать для вас квартиру… Но это вы и сами знаете… А теперь перейдем ко второму вопросу. Сообщение о том, что вы должны прибыть в Буэнос-Айрес, носило особо секретный характер. Вместе с соответствующими распоряжениями оно поступило к нам, как вам и самому должно быть ясно, только прошлой ночью. И не откуда-нибудь, а прямо из Вашингтона. Джин Камерон и Грэнвилль играли в шахматы в его апартаментах, когда я принес послу «яичницу»…
– Что-что? – перебил Балларда Дэвид.
– «Яичницу». Данное слово применяется в нашей системе связи в качестве условного обозначения особо важных, сверхсекретных материалов. Под этим-то закодированным грифом и была получена нами по радио переданная из Вашингтона шифровка относительно вас. Иметь дело с документом, помеченным указанным кодом, из рядовых сотрудников могут только я и мой непосредственный начальник. Мы обязаны сразу же по получении такого сообщения передавать его лично послу.
– О’кей. Что еще?
– Ничего, все остальное вам и так известно.
– Подумайте хорошенько.
Собираясь с мыслями, Баллард глубоко вздохнул.
– В гостиной у посла нас было только трое. Я уже знал содержание шифровки. А в ней, черт бы ее подрал, содержалось вполне четкое указание о необходимости подыскать вам отдельную квартиру. Грэнвилль, судя по всему, решил, что никто не сделает это лучше, чем Джин. И поэтому сообщил ей о вашем предстоящем приезде и попросил подобрать вам жилье получше – насколько, понятно, это возможно за столь короткое время. – Шифровальщик оглядел комнату и посмотрел на дверь, которая вела во внутренний дворик. – Надо сказать, она неплохо справилась со своим заданием.
– По-видимому, они раскинули сеть по всему городу. В этом нет ничего необычного. Все места, где могут остановиться приезжие, – сдаваемые в аренду коттеджи, пустующие квартиры в доходных домах и, конечно же, отели, – взяты ими на заметку.
– Я не уверен, что понимаю вас, – признался Баллард.
– Человек способен на многое, Бобби, но есть одна вещь, изменить которую он все же не в силах: ему необходимо иметь какое-то пристанище, где он смог бы поспать и принять ванну.
– Теперь-то я понял, о чем это вы. В данном случае, однако, ситуация иная. Сами посудите: если завтра ваше появление здесь ни для кого не будет секретом, то сегодня об этом не знает никто. Из округа Колумбия нам сообщили, что встречать вас нет никакой необходимости: вы, мол, сами доберетесь до посольства. Мы не имели ни малейшего представления, когда именно и каким это образом прибудете вы сюда… Джин сняла эту квартиру не для вас. Точнее, не на ваше имя.
– Вот как? – Эти слова лишь частично отразили душевное состояние Дэвида, который не знал, что и думать. Не сомневался он только в одном: те двое extranjeros должны были подняться на крышу еще до его появления в квартире. Или, в крайнем случае, сразу же в течение каких-то минут – после того, как он переступил через порог своего временного места обитания. – Так как же все-таки сняла она квартиру? На чье имя? В мои планы никак не входило, чтобы меня прикрывали. Мы никого не просили об этом.
– Надо же, а я-то думал, что и так все объяснил! Что ж тут непонятного? Воскресенье – это воскресенье, понедельник – это понедельник. В воскресенье мы еще не знаем вас, в понедельник – знаем. Так нам сказали из Вашингтона. Там не хотели, чтобы кто-то заранее узнал о вашем приезде. И если бы вы вдруг решили еще какое-то время оставаться в тени, то мы, согласно полученной нами инструкции, должны были бы помочь вам в этом. Уверен, Грэнвилль еще спросит вас, как намерены вы провести завтрашнее утро… С квартирой же все проще простого. Зная Джин, нетрудно предположить, что она, скорее всего, придумала какую-нибудь историю, из которой нетрудно понять, что у господина посла завелась девчонка. Местные жители – эти portenos – просто обожают подобного рода вещи. Буэнос-Айрес ведь тот же Париж, только в Южной Америке. Он мало чем отличается от своего французского собрата… Как бы там ни было, вашего имени она ни за что не назвала бы, это я знаю точно. И не допустила бы ничего такого, что могло бы вызвать подозрение, как бывает всегда, когда кому-то слишком уж явно создается прикрытие. Вместо того чтобы хитрить и лукавить, она пошла прямым путем: сняла квартиру на свое же собственное имя.
– Боже мой! – простонал Сполдинг, сдвигая в сторону пузырь со льдом и ощупывая голову. Потом посмотрел на свои пальцы. На них была кровь.
– Надеюсь, вы не будете изображать из себя героя. Вам нужен врач.
– Какой там герой, – улыбнулся Дэвид. – У меня разошлись швы. Было бы неплохо, если бы сюда и в самом деле заглянул какой-нибудь врач. И поскорее. Вы не могли бы устроить это прямо сейчас?
– Мог бы. Но где это вас зашивали?
– На Азорах. Несчастный случай.
– Господи боже, так вы, выходит, разъезжаете по всему белу свету?
– Что-то вроде того. И кто-то при этом опережает меня.
Глава 24
– Миссис Камерон здесь по моей просьбе, Сполдинг. Я разговаривал с Баллардом и доктором. Они сказали, что старые швы у вас сняли и наложили новые. Теперь вы должны чувствовать себя как подушечка для булавок.
Грэнвилль сидел за столом, удобно устроившись на стуле с высокой спинкой. Джин расположилась на диване, а стул напротив, видимо, предназначался для Дэвида. Но он решил подождать, пока Грэнвилль предложит ему сесть. Сполдинг не был уверен, что посол ему нравится. Возможно, неопределенное отношение Дэвида к Грэнвиллю объяснялось в какой-то мере тем обстоятельством, что помещение, которое господин посол отвел под его кабинет, находилось в противоположном конце здания и к тому же использовалось до самого последнего времени в качестве обычной кладовки.
– Ничего серьезного, сэр. Если бы что-то было не так, я сказал бы. – Сполдинг кивнул Джин. В ее глазах он заметил сочувствие.
– Вы не должны совершать подобные глупости. Доктор говорит, что удар, к счастью, не вызвал сотрясение мозга. Иначе вам было бы худо.
– Меня стукнул опытный человек.
– М-да, понимаю… Нашему доктору не понравились ваши старые швы.
– Все доктора одинаковые. Вечные амбиции. Каждый считает себя лучше других. И он – лишнее тому свидетельство.
– Да, вот еще что… Садитесь, садитесь. Что же вы стоите?
Дэвид сел.
– Благодарю вас, сэр.
– Я выяснил, те двое, что напали на вас прошлым вечером, казались provincianos, а не portenos, – сказал посол.
Сполдинг, улыбнувшись смущенно, повернулся к девушке:
– Кто такие portenos, я уже знаю. Что же касается provincianos, то нетрудно заключить из самого этого слова, что они – сельские жители. Или лица, проживающие за городом. Не так ли?
– Да, так, – ответила мягко Джин. – Только под городом следует понимать не город вообще, а Би-Эй.
– Portenos и provincianos представляют две совершенно различные культуры, – продолжал Грэнвилль. – Provincianos настроены весьма враждебно к окружающему их миру, не всегда в ладах с законом. Являются, по существу, объектом нещадной эксплуатации. И потому постоянно выражают свое недовольство существующими порядками. ГОУ ничего не предпринимает, чтобы смягчить обстановку. Ограничивается лишь тем, что призывает кое-кого из них в армию, где они составляют самое низшее звено военной машины.
– Provincianos, насколько я понял, коренные жители Аргентины, так ведь?
– Несомненно. Они считают себя во много раз большими аргентинцами, чем буэносайресцы, эти portenos. У provincianos меньше итальянской и немецкой крови, не говоря уже о португальской, балканославянской или еврейской. Вы же знаете, Аргентина пережила не одну волну иммиграции. Сюда едут буквально отовсюду. И в первую очередь – в Буэнос-Айрес…
– В таком случае, господин посол, – перебил Грэнвилля Дэвид, надеясь прервать поток излияний и направить мысли дипломата с явно выраженными задатками профессора в несколько иную сторону, – нападавшие не provincianos, они назвали себя extranjeros – перемещенными лицами, как я понимаю.
– В устах таких, как они, это слово звучит саркастически, поскольку под ним подразумевается прямо противоположное тому, что должно оно означать. Представьте себе, что индейцы, приехав в наш Вашингтон из своих резерваций, стали бы вдруг называть себя иностранцами. Иностранцы в своей же собственной стране! Нетрудно догадаться, что скрывается за этим. Улавливаете, что я хотел сказать?
– Но эти люди не из Аргентины, – сказал Дэвид, оставив без внимания заданный Грэнвиллем вопрос. – Они и говорят-то не так, как здесь.
– О! Так вы разбираетесь в этом?
– Да, разбираюсь.
– Понятно, понятно. – Грэнвилль подался вперед. – Как по-вашему, имеет ли совершенное на вас нападение какое-то отношение к деятельности нашего посольства? Или к действиям союзных держав?
– Пока не знаю. По-моему, охотились за мной. И мне хотелось бы выяснить, каким образом им стало известно, что в данный момент я нахожусь здесь.
Джин Камерон произнесла с дивана:
– Я проанализировала буквально все, что делала и что кому говорила с тех пор, как нас известили, что вы должны вот-вот появиться у нас. И считаю своим долгом, Дэвид, посвятить вас во все детали.
Посол, услышав, что она обращается к Сполдингу по имени, бросил на нее удивленный взгляд. Она, заметив это, умолкла, но только на мгновение.
– Мне пришлось осмотреть четыре квартиры, прежде чем я сделала окончательный выбор, – продолжила она свой рассказ. – Я занялась этим в десять утра и освободилась около двух пополудни. Увидев апартаменты, которые вы сейчас занимаете, я сразу же поняла, что это как раз то, что нужно, и решила снять их, не теряя времени. Должна признаться, что склонил меня в пользу этой квартиры прелестный внутренний дворик.
Дэвид улыбнулся, глядя на нее.
– Одним словом, я отправилась в контору по найму квартир на Виамонте. Ее владелец – Джеральдо Вальдез. Мы все знаем его. Он не выносит немцев. Я объяснила ему, что хочу нанять квартиру для одного из наших сотрудников, которому не по нраву строгие посольские порядки. Он рассмеялся и сказал, что, вероятно, квартира предназначается для Бобби. Я не стала его разубеждать.
– Но ведь аренду вы заключили на краткий срок, – сказал Дэвид.
– Да, я сняла квартиру на три месяца: я не была уверена, что она вам понравится. В этом, кстати, нет ничего необычного. Заключение арендного договора на трехмесячный срок давно уже стало своего рода традицией.
– А этому Джеральдо Вальдезу не показалось странным, что к нему зашли вы, а не сам Бобби? Или кто-то другой, если квартира все же предназначалась не Балларду?
Дэвид заметил, что Джин смущенно улыбнулась.
– Нет, ничего странного в том, что к нему зашла я, а не кто-то другой, он не нашел. И на то имеется несколько причин. В частности, к этому здесь… к тому, что мне приходится заниматься подобными делами… давно уже привыкли. У нас в посольстве мало кто знает город так же хорошо, как я: ведь мне довелось провести тут не один год. Кроме того, при заключении таких договоров я всегда добиваюсь определенных скидок с заявленного первоначально размера арендной платы: у меня талант по этой части. Наконец, людям вроде Бобби, которые вечно завалены срочной работой, некогда позаботиться о себе. Я же не так загружена по службе и поэтому могу более свободно распоряжаться своим временем.
– Миссис Камерон скромничает, мистер Сполдинг, – счел нужным заметить посол. – Она исключительно ценный работник, и я даже не знаю, что делал бы без нее наш небольшой коллектив.
– Я уже в этом убедился, сэр… Как вы думаете, Джин, мог ли кто-нибудь подозревать, что вы разыскиваете квартиру для нового атташе посольства?
– Думаю, что нет. Во всяком случае, встретили меня в конторе весьма радушно, как близкого человека, – надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать… Ее владелец вел себя исключительно тактично, не задавал никаких лишних вопросов. Я, со своей стороны, не назвала ему ни одного имени.
– А что же вы можете сказать о владельце дома? – спросил Дэвид.
– Я ни разу не видела его. Большинство квартир принадлежит богатым людям, проживающим в районах Тельмо или Палермо. Все делается с помощью агентов по найму.
– Господин посол, были ли для меня какие-нибудь сообщения? Может быть, кто-то звонил мне? – обратился Дэвид к Грэнвиллю.
– Нет, я ничего об этом не знаю. Если бы было что, то мне, я уверен, немедленно доложили бы. И мы, само собой разумеется, тотчас же разыскали бы вас.
– Я хотел спросить еще о человеке по фамилии Кенделл…
– Кенделл? – перебил посол. – Я слышал эту фамилию… Кенделл… Да, Кенделл. – Грэнвилль заглянул в бумаги, лежащие перед ним на столе. – Вот. Уолтер Кенделл прибыл сюда вчера ночью, в десять тридцать. Остановился в отеле «Альвеар», это возле парка Палермо. Прекрасный старый отель. – Грэнвилль посмотрел на Сполдинга. – В книге постояльцев записался как экономист, занятый в сфере промышленного производства. Я дал полную информацию? Может быть, он из тех финансистов с Уолл-стрит, о которых я упомянул вчера?
– Он должен сделать тут кое-что, связанное непосредственно с моей работой. – Дэвид не стал скрывать своего нежелания вдаваться в подробности относительно Уолтера Кенделла. В то же время он ощутил интуитивное стремление ввести в курс дела Джин Камерон – естественно, в допустимых пределах. – Моя основная задача – выступать в роли посредника между финансовыми кругами Нью-Йорка и Лондона, с одной стороны, и банкирами в Буэнос… в Би-Эй, с другой. – Дэвид постарался улыбнуться так же открыто, как это делала Джин. – Думаю, я попал в довольно глупое положение. В банковских делах не разбираюсь: для меня что актив, что пассив – все едино. Но Вашингтон остановился на моей кандидатуре. Господина посла беспокоит отсутствие у меня опыта?
При этих словах Сполдинг взглянул на Грэнвилля, чтобы напомнить старому послу: о финансовых кругах еще можно говорить, но не более того. Ничего конкретного, никаких имен. Эрих Райнеман по-прежнему должен оставаться в тени.
– Да, такую мысль я высказывал, признаю… Но это – не предмет для обсуждения. Скажите-ка лучше, что вы собираетесь предпринять в связи со вчерашним происшествием. Полагаю, мы должны направить в полицию официальное заявление, в котором выразили бы свое возмущение по поводу данного инцидента. Нельзя мириться с подобными вещами.
Выслушав мнение Грэнвилля, Дэвид сидел какое-то время молча, взвешивая все «за» и «против». Потом спросил:
– А не вызовет ли это шумиху в газетах?
– Думаю, что нет, – ответила Джин.
– У посольских атташе водятся денежки, – сказал Грэнвилль. – Их не раз уже обворовывали. И поэтому в газетах этот случай будет расценен как попытка ограбления. Как оно, возможно, и было на самом деле.
– Хунта не любит, когда в печати появляются такого рода сообщения. Они никак не соответствуют тому, что хотели бы видеть в газетах полковники, контролирующие, кстати, всю прессу, – произнесла Джин, глядя на Дэвида. – А посему о том, что приключилось с вами, читатели, скорее всего, так ничего и не узнают.
– Если мы не подадим жалобу в полицию на то, что меня пытались ограбить, там будут считать, что за этим стоит что-то более серьезное. К такому повороту событий я пока не готов, – сказал Сполдинг.
– В таком случае, что бы там ни было, мы сегодня же утром обратимся в полицию с официальным заявлением. Но для этого я должен предварительно получить соответствующий рапорт за вашей подписью. Может, вы продиктуете, что следует написать? – Было видно, что Грэнвиллю хотелось бы побыстрее покончить со всеми этими вещами. – Говоря откровенно, мистер Сполдинг, до тех пор, пока мне не станет известно что-то более конкретное, я буду все же склоняться к мысли, что мы имеем дело с самым банальным случаем – с попыткой ограбления богатого американца, который только что прибыл в эту страну. Ходят слухи, что таксисты в аэропорту организовали воровскую шайку, и ваши extranjeros – эти «иностранцы» – вполне могут быть ее членами.
Дэвид поднялся. Он обрадовался, что Джин сделала то же самое.
– Принимаю вашу версию, господин посол. Годы, проведенные в Лиссабоне, сделали меня чересчур подозрительным. Что правда, то правда.
– Не стану возражать. Итак, будьте добры, составьте рапорт.
– Слушаюсь, сэр.
– Я пришлю ему стенографистку, – обратилась к послу Джин. – Со знанием двух языков.
– В данном случае знание двух языков не обязательно: я буду диктовать на испанском, – сказал Дэвид.
– Ах да, я забыла, – улыбнулась Джин. – Бобби ведь говорил, что нам прислали умницу.
* * *
Дэвид считал, что все началось с их первого ленча. И хотя Джин уверяла его, что это произошло несколько раньше, он оставался при своем мнении. Ей так и не удалось убедить его, что отсчет времени следует вести с того момента, когда он произнес: «А Би-Эй, что ни говорите, это вам не Монтевидео!» В этой фразе было что-то по-мальчишески озорное, и – никакого смысла.
Но что действительно имело смысл, так это то, что оба они осознали, хотя и не говорили об этом вслух, сколь хорошо и легко им вдвоем, спокойно и радостно. Молчание не тяготило их. Смех звучал беззаботно и весело.
Это было чудесно. И все потому, думал Дэвид, что нынешние их отношения сложились как-то сами собой. И у него, и у Джин были веские причины избегать близости. У Сполдинга впереди – ничего определенного. Он может лишь надеяться на то, что ему удастся уцелеть, чтобы начать где-нибудь все с нуля. Для того же, чтобы выжить, нужны ясная голова и способность как можно дальше гнать от себя воспоминания, от которых не становится легче. Это для него – главное сейчас. И он знал также, что Джин до сих пор глубоко переживает гибель мужа. Поэтому, вполне возможно, зародившееся в ней новое чувство вызовет в душе этой женщины невыносимо мучительное ощущение вины перед тем, кто продолжал жить в ее памяти.
Она сама объяснила ему, что там было и как. Ее муж не имел ничего общего с теми делающими блистательную карьеру летчиками, о которых говорится столь часто в очерках, посвященных военно-морским силам США. Он испытывал постоянный страх, но не за себя: ему претила мысль, что придется кого-то убивать. Он охотно бы уклонился под благовидным предлогом от военной службы, если бы не знал, что это вызовет недоумение окружающих и затронет честь его жены и семьи. И, не принадлежа к сильным личностям, способным до конца отстаивать свои принципы, положился на волю случая: так было проще.
Почему же он стал именно летчиком? Еще будучи подростком, Камерон научился управлять самолетом. Поэтому решение идти в авиацию было естественным. Он надеялся, что ему удастся занять место инструктора пилотов и таким образом избежать прямого участия в боях. Пойти же на службу в вооруженные силы по своей специальности – а он был адвокатом – не захотел: многие из его товарищей, изъявивших желание стать военными юристами, оказались в итоге в пехоте или на борту линейных кораблей. Впрочем, от него в данном случае мало что зависело: к тому времени острая потребность в специалистах его профиля уже отпала, летчиков же катастрофически не хватало.
Дэвиду казалось, что он понимает, отчего Джин так много рассказывает ему о своем муже. По его мнению, это объяснялось двумя причинами. Первая заключалась в том, что Джин, делясь с ним воспоминаниями о муже, как бы защищалась от растущего чувства к Дэвиду. Второй же причиной – не столь явной, но не менее важной – послужило то обстоятельство, что она страстно ненавидела войну. Войну, отнявшую у Джин самое для нее дорогое. И хотела, чтобы Дэвид знал об этом.
Поскольку, как было ясно Дэвиду, ее интуиция подсказывала ей, что он был слишком замешан во все связанное с войной. Она же не хотела иметь к этому никакого отношения – хотя бы в память о покойном муже.
Ресторан, в который заглянули они, чтобы позавтракать, был повернут окнами в сторону Риачуэло, омывавшей своими водами причалы Дарсена-Суда. И посещением этого заведения, и ленчем Дэвид обязан был исключительно инициативе, проявленной Джин. Девушка видела, что он чувствует себя еще крайне плохо. Для нее не было также секретом, что если и удавалось ему заснуть, то – из-за мучившей его боли – лишь ненадолго. И поэтому она заявила решительно и со знанием дела, что он просто обязан хорошенько расслабиться, позавтракав с ней не спеша в одном из буэнос-айресских ресторанов, затем отправиться домой, чтобы выспаться и, забыв о делах, дать себе передышку хотя бы на один только день.
Джин собиралась составить ему компанию только на время ленча: посещать его квартиру не входило в ее намерения.
Дэвид, в свою очередь, не думал о том, чтобы пригласить ее к себе.
* * *
– Баллард отличный парень, – сказал Сполдинг, потягивая белое вино из бокала.
– Да, Бобби очень милый, – согласилась Джин. – И добрый.
– Он без ума от вас.
– А я – от него… Это же так естественно – то, о чем вы говорите. Простите, но мне кажется, что я мешаю вам слушать эту бравурную музыку. Она вам нравится? Грэнвилль рассказал мне, кто ваши родители. Я рада за вас.
– А я вот не пошел по их стопам: отказался от занятий музыкой в восемь лет. Что же касается исполняемой здесь мелодии, то мне она действительно нравится. Я слушаю ее с удовольствием.
– Бобби помогал мне осваиваться в новом для меня деле. Он так старался. А его обаяние и юмор! Ни одна девушка не устояла бы перед ним. И он, что там скрывать, имеет полное основание сердиться на меня… Я пользуюсь его дружбой, давая взамен слишком мало.
– Он принял ваши условия.
– Я же говорю, он добрый.
– В посольстве найдется еще с десяток воздыхателей…
– Да еще морские офицеры, – вставила Джин, шутливо отдав честь. – Не забывайте о них.
– Десять да еще сотня. Вы прямо Дина Дурбин!
– Вовсе нет. Они квартируют на военно-морской базе к югу от Ла-Боки. Постоянный персонал этого объекта – это одни лишь мужчины, поскольку ни жен, ни детей там нет – буквально страдает «посольским синдромом».
– А что это такое?
– Стремление попасться на глаза служащим государственного департамента и, самое главное, обратить на себя внимание посла… Вся эта публика из кожи лезет вон, чтобы кто-то заметил ее. Но у вас, как мне кажется, нет ничего общего с ней.
– Я и сам не знаю, что представляю собой. Так что не мне судить об этой публике.
– Сказать, что я думаю о вас?
– Скажите.
– Вы не из тех карьеристов, что служат в госдепартаменте. Желание выделиться заставляет их убеждать окружающих – особенно посла – в своем «искреннем стремлении принести как можно больше пользы».
Джин насмешливо скривилась, слегка выдвинув подбородок и насупив брови. Дэвид рассмеялся – до того похоже она изобразила ошивающийся в посольствах контингент.
– Да ваше место в театре! – воскликнул он в восторге. – Вы наглядно представили мне, что значит «посольский синдром»! Ярче всяких слов!
– Но вы не страдаете этим недугом. – Джин, перестав кривить личико, посмотрела ему в глаза. – Я наблюдала за вами во время разговора с Грэнвиллем. Вы были с ним вежливы, и только. Могу поспорить, что у вас и в мыслях не было добиваться его благорасположения.
Дэвид внимательно посмотрел на Джин:
– Вы правы… Попытаюсь ответить на вопрос, который вижу в ваших глазах. Для начала признаюсь вам в том, что я не являюсь кадровым сотрудником госдепартамента. Будучи, строго говоря, человеком военным и находясь, соответственно, на военной службе, я имею к работе посольства самое отдаленное отношение. Мне вменяется в обязанность выполнять те или иные задания, с которыми в силу ряда причин я могу справиться лучше других. Сами посудите, владею свободно четырьмя языками и благодаря своим родителям, которые вас так восхищают, имею, выражаясь эвфемически, доступ к определенному кругу людей, занимающих видное место во властных структурах и в коммерческой сфере. Поскольку я не полный идиот, мне поручают время от времени доставлять в корпорации, функционирующие в различных странах, информацию сугубо конфиденциального порядка: международный рынок не перестает действовать из-за такой «неурядицы», как война… Так что по мере своих сил и возможностей я вношу вклад в наше общее дело. Своей работой я не очень-то горжусь, но это как раз то, чем обязан я сейчас заниматься.
Джин, улыбнувшись своей милой улыбкой, коснулась его руки:
– Я думаю, что бы вы ни делали, все у вас выходит толково, на высшем уровне. Немногие могут так говорить о себе. Что же касается вашей работы, то, скорее всего, у вас просто не было выбора.
– «А что ты делал во время войны, папочка?» – «Сейчас расскажу, сыночек. – Дэвид изобразил шутливо самого себя. – Я ездил с места на место, чтобы рассказать своим друзьям из „Чейз банка“, как подороже продать и подешевле купить и что потом сделать с полученной прибылью».
Он взял руку Джин в свою.
– И вот в Аргентине, на крыше некоего дома, кто-то напал на вас неожиданно и… – Она попыталась было продолжить за Дэвида, но из этого ничего не вышло: ее занимали совсем иные мысли. – Скажите, откуда у вас эти шрамы на плече?
– Грузовой самолет, на котором я летел на Азоры, неудачно приземлился. Думаю, пилот, как, впрочем, и остальные члены его экипажа, был пьян.
– Вот как. У вас такая же опасная жизнь, как у солдат на фронте… Если бы я встретила вашего сынишку, я бы объяснила ему это.
Их взгляды встретились. Джин смущенно убрала руку. Но Сполдинга это не задело: главное – она поверила ему. Приняла изложенную им легенду за чистую монету. Казалось, он должен был испытать облегчение, сняв все вопросы, но все равно Дэвиду было грустно. Он не ощущал профессиональной гордости, что солгал ей так ловко.
– Теперь вам известно, как я избежал «посольского синдрома». Однако, признаюсь, я не уверен, что сознание этого доставляет мне удовольствие. Хотелось бы мне знать, какого черта толкутся вокруг вас десять сотрудников госдепартамента и целая сотня военных моряков!
– Моряки не в счет: их интересы не простираются дальше Ла-Боки.
– Но ведь на базе есть еще и постоянный персонал – те, у которых нет здесь «ни жен, ни детей». Не могут же все они думать об одной лишь карьере.
– И все же, слава богу, их волнует только это. Каждый из них лелеет в душе надежду попасть когда-нибудь в Сент-Джеймский двор.[920]
– Вы уже занялись своего рода умственной гимнастикой. Я не успеваю следить за ходом ваших мыслей.
– Что вы, я и не думала ничего усложнять. Просто мне хотелось бы узнать, не говорил ли вам Бобби одну вещь. Как поняла я, вроде бы нет. Недаром же я сказала, что он добрый человек… В общем, судя по всему, он предоставил мне возможность самой сообщить вам об этом.
– О чем?
– О том, что мой муж был приемным сыном Хендерсона Грэнвилля. Их связывала крепкая дружба.
* * *
Покинув ресторан вскоре после четырех, Дэвид и Джин пошли по обдуваемой соленым морским воздухом набережной Дарсена-Суда мимо бесчисленных доков. Дэвид видел, что ей хорошо с ним. Она, понимал он, впервые за долгое время ощутила себя по-настоящему счастливой. Чувство взаимной симпатии, установившееся между ними с первой же встречи, постепенно перерастало, как становилось ясно ему, в нечто большее. Во что-то, что несло ей утешение и радость.
Дэвид сразу же, как только увидел Джин на лестничной площадке, оценил ее красоту, но сейчас, вспоминая об этом, он понял, что Джин не только красива, она сама доброжелательность, приветливость и искренность. Но за этим чувствовалась и какая-то сдержанность. Не высокомерие, нет, несмотря на ее положение в обществе и тот факт, что она как-никак вдова приемного сына посла. Просто Джин была человеком самостоятельным в своих решениях и поступках.
Эту самостоятельность Дэвид заметил еще утром, когда Джин представляла его служащим посольства, давала указания своему секретарю, разговаривала по телефону.
Даже с Бобби Баллардом она держалась твердо и уверенно. Когда Баллард в шутку сказал, что она может «напиваться спокойно», это не вызвало в ней возмущения, потому что представить Джин навеселе было невозможно. Она всегда держала себя в узде.
А сейчас вдруг расслабилась.
Сегодня он смог повнимательней присмотреться к ней и обнаружил, что годы и на нее наложили свой отпечаток. Ее же это мало беспокоило. Она, как и всегда, была уверена в себе. Шагая вдоль набережной, Джин доверчиво держала его под руку. Ей доставляло удовольствие ловить восхищенные взгляды, которые бросали в ее сторону портовые служащие. И она надеялась, как понял Сполдинг, наблюдая за ней, что он тоже заметит их.
– Посмотрите, Дэвид, – сказала она взволнованно, – эти корабли вот-вот столкнутся!
Сполдинг увидел, что впереди, в нескольких сотнях ярдов от них, скользили навстречу друг другу по водам залива два траулера, подавая при этом гудками отчаянные предупредительные сигналы. Команды, толпившиеся на палубах обоих судов, громко кричали, обмениваясь бранью и взаимными упреками.
– Траулер, что справа, сейчас отвернет.
Что и произошло в самый последний момент под гневные возгласы матросов, составлявших команду другого судна.
– Как вы узнали?
– Очень просто. Если бы капитан этого траулера не изменил резко курс, его потом избили бы до полусмерти. Впрочем, без драки все равно не обойдется. Потасовка начнется сразу же, как только суда причалят к берегу.
– Давайте не будем этого дожидаться. Вы и так уже повидали больше, чем надо.
Оставив позади территорию порта, они продолжали свой путь по узким улочкам Ла-Боки, где буквально на каждом шагу встречались небольшие рыбные рынки с толстыми продавцами в окровавленных фартуках и шумными покупателями. На продажу был выставлен послеполуденный улов – результат нелегких усилий тружеников моря. Все как всегда. Кто-то продавал, кто-то покупал, а кто-то – просто выпивал, рассказывая попутно о злоключениях, выпавших на его долю за последние двенадцать часов.
И так вот, прогуливаясь неспешно, Дэвид и Джин подошли к пятачку, названному почему-то Плаца-Очо-Кале[921], хотя поблизости не было улицы под номером восемь, а само это место едва ли могло считаться площадью. К стоянке такси на углу подползла на самой малой скорости машина. Водитель, взяв с пассажира плату за проезд, хотел сразу же ехать дальше, но ничего не вышло: из-за прохожих, которые, не привыкнув считаться с подобными видами транспорта, преградили таксомотору дорогу, ему пришлось повременить. Дэвид посмотрел вопросительно на Джин, и, когда она, улыбнувшись, кивнула ему в знак согласия, он крикнул, подзывая такси.
Сев в автомобиль, Сполдинг назвал свой адрес. Это получилось у него машинально, как бы само собой.
Несколько минут они ехали молча, касаясь плечами друг друга. Его ладонь лежала на ее руке.
– О чем вы думаете? – спросил Дэвид, заглядывая в озаренное счастьем личико Джин.
– Вспоминаю выражение лица Хендерсона, когда Баллард передал ему той ночью «яичницу»… Да, я всегда называю его Хендерсоном, не смотрите на меня так.
– Не могу представить себе, чтобы кто-то, даже сам президент Америки, посмел звать господина посла по имени.
– Вы не знаете его. Под суровой личиной почетного члена престижного теннисного клуба скрывается милый и славный человек по имени Хендерсон.
– Ну а каким я представляюсь вам?
– Совсем другим.
– А именно?
– Вы… Знаете, давайте-ка лучше я расскажу, каким вы станете в пятьдесят лет… Итак, перед вами атташе Дэвид Сполдинг, почти лысый, с очками на носу, большой дока в финансовых вопросах, вечно совещающийся с банкирами и полковниками. Возможно, у него появится аллергия и он будет то и дело шмыгать носом. Разговаривать станет короткими, отрывистыми фразами. Зарекомендует себя как страшный педант, который только и ищет предлога, чтобы затеять свару… Ну как, неплохой получился портрет?
– Вы упустили одну деталь: этот ваш атташе и в свои пятьдесят будет бегать за секретаршами.
– Мой Дэвид Сполдинг этим не увлекается, ему хватает журнальчиков для мужчин.
Дэвид не был в восторге от картины, нарисованной девушкой. Неряшливый субъект с вечно мокрым носовым платком и в очках – это Уолтер Кенделл собственной персоной. Вот кого описала Джин.
– Ваш Сполдинг весьма неприятный тип.
– Не огорчайтесь, это не вы, – сказала она, сжимая его руку.
Они не заметили, как оказались на Кордобе. Подъехав к дому Дэвида, машина затормозила у самой кромки тротуара.
Джин Камерон бросила быстрый взгляд на входную дверь и ощутила смятение.
– Хотите довезу вас до посольства? – мягко спросил Дэвид, предоставляя ей полную свободу решать, ехать дальше или остаться с ним.
Она повернулась к нему:
– Нет.
Он расплатился с шофером, и они вошли в дом.
Остановившись у входа в свою квартиру, Дэвид ощупал незаметно дверную ручку. Невидимая постороннему глазу нить, которую он прикрепил к ней в качестве метки, оставалась на месте.
Затем он вставил ключ в замок и, осторожно, но решительно загородив собой Джин, открыл дверь. В комнате все было в порядке. Он с облегчением вздохнул. И этот вздох облегчения, как он заметил, не ускользнул от внимания Джин. Войдя внутрь вслед за ним, она огляделась.
– Здесь не так уж плохо, правда? – спросила она.
– Скромный, но все-таки дом. – Он оставил дверь открытой и жестом попросил девушку оставаться на месте, а сам быстро прошел в спальню, вернулся и вышел во дворик. Взглянул наверх, бегло осмотрел крышу, задержался взглядом на окнах. Успокоенный, Дэвид, стоя под кроной плодового дерева, улыбнулся Джин. Она поняла, что оснований для тревоги нет, и, закрыв входную дверь, направилась к нему в патио.
– Вы ведете себя очень профессионально, мистер Сполдинг.
– В лучших традициях отъявленных трусов, миссис Камерон, – ответил он.
И тут же подумал, что совершил ошибку, назвав фамилию ее покойного супруга: сейчас не время напоминать ей о том, что когда-то она была замужем. Но он заблуждался, в чем сразу же убедился, стоило только ему посмотреть на нее. Судя по выражению ее лица, она по-иному расценила то, что Дэвид обратился к ней именно так.
– Миссис Камерон благодарит вас, – сказала Джин, приблизившись к Сполдингу и стоя теперь перед ним.
Дэвид обнял ее за талию. Она подняла руки, взяла его лицо в ладони и внимательно посмотрела в глаза.
Дэвид замер, понимая, что именно Джин должна сделать первый шаг.
Девушка коснулась своими устами его губ.
Прикосновение было нежным и ласковым. Словно целовала его сошедшая на землю небесная дева. И, тут же прижавшись к нему в неистовом порыве, она обняла его за шею.
А затем, не прерывая объятий, спрятала лицо на его груди.
– Не говори ничего, – прошептала она, переходя внезапно на «ты». – Ничего!.. Я твоя!.. Возьми же меня!
Дэвид поднял ее на руки и понес в спальню. Она продолжала прятать свое лицо у него на груди, словно боялась света или даже его. Он осторожно опустил ее на кровать и закрыл дверь, выходящую в патио.
В считаные секунды они сбросили с себя всю одежду и укрылись под одеялом, аккуратно расправленным Дэвидом. Окутавший их чарующий мрак сулил им блаженство и радость.
* * *
– Я хочу сказать тебе кое-что… – Она легко провела пальцами по его губам. Нежная улыбка светилась в ее глазах.
– Знаю, ты хочешь сказать, что тебе нужен другой Сполдинг, лысый, в очках. – Дэвид поцеловал ее пальцы.
– Его нет, он испарился.
– Ты рассудительная молодая леди.
– Не такая молодая… Об этом я и хотела тебе сказать.
– Все ясно. Вы – древняя старушка. Давно уже на пенсии и хотели бы обратиться за помощью в органы социального обеспечения. Ну что же, посмотрю, что я могу сделать для вас.
– Прекрати дурачиться, глупый мальчишка!
– Не такой уж я глупый…
– Я не требую от тебя обязательств, Дэвид, – перебила она. – Я хочу, чтобы ты знал это, но не знаю, как тебе объяснить. Все произошло так быстро.
– Все произошло естественно. Не нужно никаких объяснений.
– И все-таки попытаюсь кое-что объяснить. Я не ожидала от себя такого…
– И я не ожидал, что ты станешь моей. Возможно, где-то в глубине души я надеялся на это, не стану отрицать… Но никаких планов я не строил. Никто из нас не готовился к этому заранее.
– Не знаю. Думаю, я готовилась. Мне кажется, что еще вчера, впервые увидев тебя, я решила: ты будешь моим. Это тебя шокирует?
– Нет. Ты же не из тех, кто совершает опрометчивые поступки.
– Наверное, ты прав… Я – существо эгоистичное. Эгоистичное и испорченное. И веду себя отвратительно.
– Потому что не спишь с кем попало?
Дэвид поцеловал ее в глаза – ярко-синие, как никогда, в лучах предзакатного солнца, пробивавшихся сквозь решетчатые жалюзи. Она улыбнулась, обнажив сверкающие белые зубы.
– Это действительно непорядочно. Наверное, я не патриотка. Отказываю всем в своей любви, чтобы подарить ее труженику тыла.
– Вестготы не одобрили бы это. Вояки идут вне очереди, как слышал я.
– А мы им ничего не скажем. – Она прижалась к его груди. – О, Дэвид, Дэвид!..
Глава 25
– Надеюсь, я вас не разбудил? Я не стал бы звонить вам, если бы не был уверен, что вы не осудите меня, когда узнаете, в чем дело.
В голосе Грэнвилля слышалась неожиданная для Дэвида забота.
– Как вы сказали?.. О, конечно же нет, сэр. Я как раз собирался вставать. – Сполдинг взглянул на часы. Было три минуты десятого. – Простите, я, кажется, заспался.
На столе, возле телефона, лежала записка. От Джин.
– Ваш «друг» связался с нами.
– Друг? – Дэвид развернул записку.
«Милый, ты так крепко спал, что я не решилась тебя потревожить, – писала Джин. – Уехала на такси. Увидимся сегодня же утром. В нашей „Бастилии“. Твоя птица Феникс».
Сполдинг улыбнулся, вспомнив, как она улыбалась ему.
– …Детали, я уверен, еще нуждаются в доработке. – То, что говорил Грэнвилль ранее, Дэвид прослушал.
– Простите, господин посол. Ваш голос все время куда-то исчезает, очевидно, телефон барахлит. Поскольку, как давно уже установлено, телефонные аппараты по эту сторону Атлантики – на севере ли, в Центральной Америке или на юге – отличаются своенравным характером, в этом нет ничего необычного.
– Думаю, причина в ином, – раздраженно отозвался Грэнвилль, намекая на то, что телефон прослушивается. – Как только соберетесь, сразу же ко мне.
– Хорошо, сэр. Выезжаю немедленно.
Дэвид перечитал записку.
Вчера Джин заявила, что он усложняет ее жизнь, но она так великодушна, что не станет требовать от него никаких обязательств.
Какие к черту обязательства?
С какой стати должен он ломать над этим голову? Размышлять о том мимолетном блаженстве, которое оба они испытали? Сейчас не до подобных вещей…
И в то же время делать вид, будто ничего этого не было, значит не признавать объективной реальности, пусть и несколько необычной. Его же между тем учили ни в коем случае не игнорировать ее.
Думать обо всем этом ему не хотелось.
Его «друг» связался с посольством.
И «друг» этот – Уолтер Кенделл.
Еще одна реальность. Которая, однако, не может ждать.
Смяв сердито сигарету, Сполдинг стал наблюдать за пальцами, которые давили окурок о днище металлической пепельницы.
Но что же так рассердило его?
Об этом он тоже не желал размышлять. В конце концов, у него есть дело, которым и обязан он заниматься.
Дэвид думал с надеждой о том, что все его обязательства заключаются в выполняемой им работе. Что же касается всего остального, то это уже не его забота.
* * *
– Джин предупредила, что вы появитесь только после обеда, когда отоспитесь. Должен заметить, сегодня вы выглядите лучше.
Посол вышел из-за стола богато обставленного кабинета, приветствуя Дэвида.
Дэвид слегка смутился.
Старый дипломат старается продемонстрировать свою заботу. Он даже сказал «Джин» вместо официального «миссис Камерон». В общем, вел себя так, словно желал убедить своего визави, что суровый вердикт, который вынес тот в его адрес два дня назад, имел под собой зыбкое основание.
– Она очень любезна, – произнес Дэвид. – Без нее я не смог бы найти приличного ресторана.
– Возможно, вы правы… Я не стану вас особо задерживать: ведь у вас впереди выяснение отношений с этим мистером Кенделлом.
– Вы говорили, он звонил…
– Всю ночь. Начиная с предутреннего времени, если уж быть точным. Он в отеле «Альвеар». Как доложила телефонистка, места себе не находит от ярости. В половине третьего утра он орал на нее, требуя сообщить, где вы находитесь. Разумеется, ему ничего не сказали.
– Благодарю вас. Мне действительно надо было выспаться. У вас есть номер телефона Кенделла? Или мне обратиться в отель?
– У меня есть его номер.
Грэнвилль взял со стола листок и протянул его Дэвиду.
– Спасибо, сэр. Я сейчас же свяжусь с ним. – Дэвид повернулся и направился к двери.
– Сполдинг! – Голос посла остановил Дэвида.
– Слушаю вас.
– Уверен, миссис Камерон хочет вас видеть. Чтобы убедиться, осмелюсь предположить, что вы снова в норме. Ее кабинет в южном крыле здания. Первая дверь от входа. Найдете?
– Найду, сэр.
– Не сомневаюсь. Мы еще увидимся с вами сегодня, только попозже.
Дэвид вышел, тяжелая дверь кабинета захлопнулась за ним. Показалось или нет? Грэнвилль, кажется, ничего не имеет против его неожиданного… сближения с Джин, хотя и не в восторге от этого. Занимает, можно сказать, двойственную позицию. Если судить по одним лишь словам, он одобрительно относится к сложившейся ситуации, если же по тональности, в которой прозвучали они, ему пришлось переступить через себя, чтобы посмотреть беспристрастно правде в глаза.
Дэвид прошел по коридору к кабинету Джин. Слева от двери висела медная табличка с ее именем, которую вчера он не заметил.
– «Миссис Эндрю Камерон», – прочитал Дэвид.
Значит, ее мужа звали Эндрю. Как-то так получилось, что Сполдинга никогда не интересовало имя покойного супруга Джин, сама же она ни разу не упомянула его.
Глядя на табличку, Дэвид почувствовал странное раздражение. Его раздражал Эндрю Камерон. Раздражало, как тот жил. И как умер.
Открыв дверь, он вошел. Секретарша Джин была типичной аргентинкой. Стопроцентная portena. Черные волосы собраны сзади в тугой узел. Типичные для латиноамериканцев черты лица.
– Я к миссис Камерон. Меня зовут Дэвид Сполдинг.
– Пожалуйста, проходите. Она ждет вас.
Дэвид подошел к двери, ведущей во внутреннее помещение, и повернул ручку.
Она не рассчитывала, что он придет к ней так рано, подумал Сполдинг. Сдвинув очки на каштановые волосы надо лбом, Джин смотрела в окно на лужайку. В руке у нее были бумаги.
Она оглянулась, опустила очки и внимательно посмотрела на Дэвида, словно видела его в первый раз. Потом улыбнулась ничего не выражающей, дежурной улыбкой.
На мгновение он испугался. Но, услышав звук ее голоса, почувствовал облегчение.
– Утром, обнаружив, что тебя нет, я чуть не заплакал от огорчения.
Сполдинг подошел к Джин, и они обнялись. Молча, без слов. И тотчас же ощутили, что вновь погрузились в сладостное состояние душевного покоя, когда ничто не волнует, ничто не тревожит.
– Минуту назад Грэнвилль вел себя как настоящий сводник, – молвил немного погодя Дэвид, держа Джин за плечи и заглядывая в ее сияющие синие глаза, в которых искрились смешинки.
– Я же говорила тебе, что он чудеснейший человек. А ты не поверил мне, как я поняла.
– Ты не предупредила меня, что мы обедаем вместе. И что до обеда я могу быть свободен.
– Я надеялась, что ты поспишь подольше. Потому-то и сказала Хендерсону, чтобы с утра он тебя не ждал. К тому же мне хотелось предоставить ему возможность обо всем поразмыслить еще до того, как ты заявишься сюда.
– Признаюсь, я не совсем понимаю его. Или, может, тебя…
– У Хендерсона – проблема… И этой проблемой являюсь я. Он не знает, как разрешить ее. Или, говоря иначе, как вести себя со мной. Если он опекает меня сверх всякой меры, то только потому, что я позволила ему думать, будто нуждаюсь в его защите. Так, казалось мне, будет проще. Но, как ты и сам должен понимать, человека, у которого было три жены и бог знает сколько подружек за все эти годы, не назовешь пуританином викторианской эпохи… Короче, Хендерсон оказался в исключительно сложном положении. Ему известно, что ты не задержишься здесь надолго. Но поделать он ничего не может. Надеюсь, теперь-то тебе все ясно?
– Осмелюсь сказать, что да, – ответил Дэвид в свойственной Грэнвиллю англизированной манере излагать свои мысли.
– Надо же быть таким злючкой! – рассмеялась Джин. – Кстати, скажу тебе вот еще что: возможно, ты не пришелся ему по душе, а это значит, что ему невыносимо трудно примириться с тем, что происходит, и молча взирать на наши с тобой отношения.
Дэвид выпустил ее из объятий.
– Я и сам чувствую, что не вызываю у него симпатии… Прости меня, но я должен сейчас позвонить, а потом исчезнуть отсюда на какое-то время, чтобы встретиться кое с кем.
– Кое с кем?
– С бесподобным красавцем, который познакомит меня со множеством себе подобных. Между нами говоря, я его не выношу, но должен сотрудничать с ним… Ты пообедаешь со мной?
– Да, пообедаю. Я заранее запланировала это. И потому у тебя просто нет выбора.
– А ты и впрямь существо испорченное, как и говорила.
– Я не собиралась ничего от тебя скрывать. Ты порвал путы различных регламентаций, я же, возродившись из пепла, расправила крылья, чтобы вознестись ввысь… И теперь у нас с тобой легко и радостно на душе.
– То, что произошло, было неизбежно… Поскольку я встретил тебя. – Дэвид и сам не смог бы объяснить, почему он сказал так. Очевидно, это первое, что пришло ему на ум.
* * *
Уолтер Кенделл кружил по номеру, как тигр в клетке. Сидя на диване, Сполдинг пытался определить, какое животное он ему напоминает. Явно не из симпатичных.
– Слушайте меня! – орал Кенделл. – Это вам не военная операция! Вы обязаны лишь выполнять приказы, но не отдавать их!
– Прошу прощения, но мне кажется, что вы не так поняли меня. – Хотя Дэвида и подмывало ответить на грубость Кенделла грубостью, он решил все же, что лучше этого не делать.
– Это я-то не понял, дерьмо?! Вы заявили Свенсону, что у вас в Нью-Йорке возникли какие-то осложнения. Но это же ваши проблемы, а не наши!
– Вы не можете знать этого точно.
– О нет, могу! Вы попросту обвели вокруг пальца этого Свенсона! Не подумав о том, что ставите под угрозу все наше Дело!
– Подождите минутку. – Сполдинг подумал, что сейчас самое время объяснить бухгалтеру истинное положение вещей, прибегнув с этой целью к сухому, юридически точному языку, который только и доступен, насколько он знал, пониманию Кенделла. – Я сказал Свенсону, что, по моему мнению, «осложнения», возникшие у меня в Нью-Йорке, могут быть связаны как-то с Буэнос-Айресом. Я не сказал, что они связаны, я сказал лишь, что могут быть связаны.
– Это невозможно!
– Откуда у вас, черт возьми, такая уверенность?
– Откуда? Да просто оттуда, что я слежу за ходом событий! – Мало того, что Кенделл был возбужден, заключил, наблюдая за своим разгневанным собеседником, Дэвид, он еще и слушать ничего не желал. – Договоренность относительно сделки достигнута. Машина запущена. И нет никого, кто пытался бы остановить ее. Воспрепятствовать нам.
– Враждебные происки не прекращаются только потому, что кто-то там заключил соглашение. Если немецкое командование пронюхает о сделке, оно не задумываясь нанесет по Буэнос-Айресу сокрушительный бомбовый удар, чтобы только сорвать операцию.
– М-м… Нет-нет, этого не произойдет.
– Вы уверены в этом?
– Да, уверен. Мы точно знаем это… Так что не тревожьте больше этого глупого ублюдка Свенсона. Я ничего не хочу от вас скрывать. Речь идет, строго говоря, о переговорах, затрагивающих денежные вопросы. Мы могли бы справиться со всем и без помощи из Вашингтона, но там настаивали – точнее, настаивал Свенсон, – чтобы здесь находился их представитель. О’кей, вы и есть тот человек. Мы вправе надеяться, что вас не зря направили сюда. Знаете, как доставить бумаги по назначению, и владеете несколькими языками. Но это все, чем вы могли бы быть полезны для нас. И не пытайтесь брать на себя больше, чем следует. Дабы не огорчаться потом.
Дэвид вынужден был признаться себе, что только теперь стал доходить до него затаенный смысл хитроумной игры, затеянной Свенсоном. Бригадный генерал отвел ему вполне определенную роль, которая не даст никому оснований подозревать его, Алана Свенсона, в чем-то. Убийство Эриха Райнемана, независимо от того, сам ли Дэвид прикончит его или же нанятый им киллер, явится для всех полной неожиданностью. Свенсон вовсе не был тем «глупым ублюдком», каким считал его Кенделл. Или человеком, не способным ориентироваться в подобного рода делах, как полагал ранее Дэвид.
Свенсон нервничал. Поскольку ему пришлось заниматься вещами, с которыми он дотоле не сталкивался. Однако в конечном итоге, как понял только что Сполдинг, все встало на свои места. Генерал, проявив себя молодчиной, сумел разобраться во всем и расставить все точки над «i».
– Ну что же, пусть будет по-вашему. Простите меня, если я сказал что не так, – произнес как можно искренней Дэвид, придерживаясь в действительности иной точки зрения. – Возможно, я придал уж слишком большое значение тому, что приключилось со мной в Нью-Йорке. И на то имелись причины. Признаюсь, у меня были враги в Португалии… Но сюда я прибыл, как вам известно, под надежным прикрытием.
– Мне ничего не известно, выражайтесь яснее.
– В Нью-Йорке никто не смог бы узнать, что меня уже нет в этом городе.
– Вы уверены в этом?
– Да. Так же, как и вы, когда утверждаете, что нет никого, кто пытался бы сорвать сделку.
– Понятно… По этому вопросу вроде бы все выяснили. А теперь я хотел бы сказать, что у меня на руках график мероприятий, которые мы должны проводить совместно с нашими контрагентами.
– С Райнеманом вы уже встречались?
– Да. Вчера. Мы провели с ним вместе целый день.
– Что слышно о Леоне? – спросил Дэвид.
– Свенсон собирается прислать его с «няньками» в конце недели. Райнеман сообщил, что чертежи доставят в воскресенье или понедельник.
– Частями или все сразу?
– Очевидно, двумя партиями, но он не уверен. Однако это не имеет значения: ко вторнику, Райнеман гарантирует, будут все.
– Значит, скоро мы покончим с этим делом. Вы ведь подсчитали, что вся операция займет три недели, не больше. – У Дэвида защемило сердце. Не из-за Уолтера Кенделла, не из-за Эжена Леона, не из-за чертежей гироскопов для высотных бомбардировщиков. Ему было жаль, что у них с Джин осталась только одна неделя.
Мысль о разлуке сразила его. И он невольно подумал, что же случилось с ним, почему он реагирует столь болезненно на то, чего все равно не избежать.
Однако в следующее же мгновение Сполдинг взял себя в руки. Расслабляться ему нельзя, у него нет на это никакого права. Он и она принадлежат к различным мирам, и тут уж ничего не поделаешь.
– Райнеман держит все под строгим контролем, – сказал Кенделл. В голосе его послышались уважительные нотки. – Я был поражен, когда ознакомился с порядком, который он установил. Лучшего не придумать!
– Если это действительно так, как вы полагаете, то я вам не нужен, – произнес риторически Дэвид в надежде на то, что ему удастся сменить тему разговора.
– А я и не говорил, что вы нам нужны. Но речь идет о колоссальных денежных суммах, и, поскольку так или иначе значительную долю затрат берет на себя военный департамент, Свенсон хотел бы подстраховаться. Я не могу осуждать его за это: бизнес есть бизнес.
Сполдинг решил, что момент настал.
– Позвольте напомнить вам о шифровках. Я тоже не сидел сложа руки. За эти три дня завязал нечто вроде дружбы с посольским криптографом.
– С кем?
– С главным шифровальщиком посольства. Через него мы будем поддерживать связь с Вашингтоном. Вопрос об оплате его услуг уже решен.
– Ах да… Понятно, понятно… – Кенделл мял в руке сигарету, перед тем как закурить.
Очевидно, Кенделл не слишком много знает о шифровках и шифровальщиках, если, конечно, не притворяется, подумал Дэвид и решил проверить свою догадку, заранее, впрочем, предполагая, что он прав: все, что как-то касается засекреченных систем связи, от посторонних, понятно, скрывается.
– Как вы сами только что сказали, в оборот вовлечены огромные деньги. Поэтому мы решили посылать зашифрованные сообщения каждые двенадцать часов. Сегодня к вечеру окончательно уточним график связи и завтра отошлем его с курьером в Вашингтон. В каждой шифровке допускается до пятнадцати знаков… Ключевым словом будет «Тортугас».
Дэвид внимательно наблюдал за реакцией Кенделла.
– О’кей… Э-э-э… О’кей, – механически кивал тот. Казалось, его мысли заняты чем-то другим.
– Вы одобряете наш вариант?
– Разумеется, а почему нет? Играйте как хотите. Я должен буду сообщить в Вашингтон лишь о том, что получил из Женевы по радио подтверждение о поступлении туда оговоренной суммы и вы, таким образом, можете отправляться назад.
– Но я думал, что подтверждение должно иметь какой-то код…
– Черт возьми, о чем вы?
– О «Тортугасе». Разве подтверждение придет не под этим кодом?
– При чем тут какой-то код? И что означает этот ваш «Тортугас»?
Дэвид понял, что Кенделл не притворяется. Он и в самом деле ничего об этом не знал.
– Простите, я, вероятно, что-то напутал. Я полагал, что «Тортугас» входит в число условных обозначений.
– О боже!.. Черт бы побрал вас вместе со Свенсоном!.. Да и не только вас, но и всех остальных! Кто корчит из себя военных гениев!.. Разве не напоминает вам своим звучанием это слово, «Тортугас», известных персонажей шпионских историй – например, того же Дэн Дана, секретного агента, или Маккоя?.. Послушайте, если Леон скажет вам, что все в порядке, то сразу же сообщите об этом в своей шифровке. А затем отправляйтесь на аэродром в Мендаро… Это, по существу, небольшое летное поле… Люди Райнемана встретят вас там и объяснят, когда вы сможете лететь. Понятно? Дошло до вас?
– Да, дошло, – ответил Сполдинг, хотя и не был в этом уверен.
* * *
Выйдя из отеля, Дэвид отправился побродить по улицам Буэнос-Айреса. И сам не заметил, как дошел до большого парка возле площади Сан-Мартина. Тихое, спокойное место. Фонтаны, несущие свежесть и прохладу. Дорожки, покрытые белым гравием.
Здесь он сел на деревянную скамью и попытался собрать воедино разрозненные мысли, тревожившие его.
Уолтер Кенделл не лгал. Слово «Тортугас» ничего для него не значило.
Между тем незнакомец в нью-йоркском лифте рисковал жизнью, чтобы узнать его смысл.
По словам Айры Бардена, с которым он встречался в «Фэрфаксе», в документе о переводе бывшего лиссабонского резидента в ведение военного департамента, хранившемся в личном сейфе Эда Пейса, напротив его имени стояло только одно слово, и слово это было «Тортугас».
Только Пейс знал на все ответ, но Пейс мертв. Он ничего уже не сможет объяснить Дэвиду.
В Берлине, без сомнения, узнали как-то о переговорах относительно созданных в Пенемюнде приборов, но слишком поздно, чтобы предотвратить хищение чертежей, и в настоящее время главные усилия соответствующих сил направлены в основном на то, чтобы сорвать сделку. И не только сорвать, но и, насколько это возможно, выявить всех, кто был причастен к этому делу. Раскрыть агентурную сеть Райнемана.
Если это действительно так – другого-то объяснения происходящего вроде бы нет, – то вывод из этого может быть только один: сообщение о придуманном Пейсом условном обозначении «Тортугас» поступило в Берлин от человека, внедренного немецкой разведкой в структуру «Фэрфакса». И в этом нет ничего удивительного. То, что система безопасности, функционирующая на территории данного объекта, дала серьезный сбой, – факт бесспорный. И доказательством тому убийство Пейса.
Берлину не столь уж сложно определить, что за роль во всем этом деле выпала на долю бывшего американского резидента в Лиссабоне, подумал Дэвид. Сотрудника посольства, зарекомендовавшего себя за время пребывания в этом городе с наилучшей стороны, срывают внезапно с места и отправляют в Буэнос-Айрес. Специалист высшего класса, чье мастерство подтверждено сотнями сообщений с важнейшими разведданными, переданными им спецслужбами союзных держав, и чья агентурная сеть в Южной Европе превосходит своей эффективностью все остальные, не покидает так просто обжитую уже территорию, если только в каком-то другом месте не возникает особо острая нужда в его знаниях и практическом опыте.
В подобных рассуждениях не содержалось ничего нового. Сполдинг и раньше принимал за данность тот факт, что в Берлине не просто подозревают его в участии в буэнос-айресской операции, а твердо знают, что это так. Последнее обстоятельство служило ему в каком-то роде своеобразной защитой. До поры до времени он мог не опасаться за свою жизнь. Если враги убьют его, то вместо него появится кто-то другой. И тогда им придется начинать все сначала. Его же они уже изучили… И, принимая за сущего дьявола, довольствуются тем, что он у них всегда на виду.
Сполдинг сосредоточенно думал, а как поступил бы он сам, окажись вдруг на месте врага. Что предпринял бы в сложившейся на данный момент ситуации.
Враг не станет убивать его, если только не поддастся паническому страху или не перепутает с кем-то другим. Пока что, во всяком случае, смерть ему не грозит. Поскольку от него лично никак не зависит, доставят сюда чертежи или нет. В то же время противник, следя неустанно за ним, может выяснить время и место доставки тайного груза.
«Нам нужно точно знать, где именно находится „Тортугас“.»
Эти слова не так давно произнес в лифте отеля «Монтгомери» странный, истеричного типа субъект, готовый скорее умереть, чем выдать тех, чье задание он выполнял. Фанатизм нацистов известен. Но и другие ничем не уступают им в упорстве при достижении цели, хотя и действуют из иных побуждений.
Над ним, Сполдингом, наверняка уже установили негласный надзор – uberste berwachung, и теперь группы из трех-четырех человек следят за каждым его шагом буквально денно и нощно, в сутки все двадцать четыре часа. Данный же факт позволяет сделать вывод о том, что в составляемую в Берлине платежную ведомость включаются и некие лица отнюдь не с немецким гражданством. Эти агенты, действующие за пределами Германии, имеют многолетний опыт работы, выполняемой ими исключительно ради денег. Говорят они на разных языках и диалектах и, будучи глубоко законспирированными сотрудниками немецких спецслужб, легко находят себе пристанище в столицах нейтральных государств, коль скоро никому ничего не известно об их связях с гестапо, разведкой Гелена или «Нахрихтендинст».
Рекрутируют подобных наемников в основном на Балканах и в странах Ближнего Востока. Платят им щедро, поскольку они лучшие из лучших агентов. И к тому же больше всего на свете ценят английские фунты стерлингов и американские доллары.
Несомненно, Берлин, не ограничившись установлением круглосуточной слежки за Дэвидом, примет также всевозможные меры, чтобы помешать ему создать в Буэнос-Айресе собственную агентурную сеть. Но добиться этого можно только в том случае, если немецким спецслужбам уже удалось внедрить в посольство США своего человека или даже группу людей. Что бы там ни было, трудно представить себе, чтобы в Берлине не попытались этого сделать. Хотя бы купить за огромные деньги одного из сотрудников данного учреждения.
И если это так, то кто же все-таки из служащих посольства является наиболее вероятным кандидатом на роль немецкого агента, готового ради солидного куша на все?
Попытка подкупить сотрудника, занимающего высокий пост, может вызвать страшный скандал и дать ему, Сполдингу, важную информацию, которой он смог бы воспользоваться… Но в посольстве наличествует и другой контингент – из служащих среднего ранга. Наибольшего внимания заслуживают те из этой группы сотрудников, кто может по роду своей работы свободно расхаживать по всему зданию, держит при себе ключи от замков и имеет доступ к сейфам. А также и к кодам…
Перед мысленным взором Дэвида все четче вырисовывался созданный его воображением образ атташе. Человека, который никогда бы не пошел на риск во имя служения Сент-Джеймскому двору, но зато с готовностью включился бы в игру совсем иного рода. И с которым легко договориться, если предложить ему достаточную сумму.
Выходит, в посольстве у Сполдинга может быть враг.
Враг, которому когда-нибудь прикажут из Берлина ликвидировать его. Вместе со многими другими, конечно. Убить в тот момент, когда в Буэнос-Айрес прибудут наконец злополучные чертежи. Убить после того, как uberste berwachung успешно сослужит свою службу и больше станет не нужна.
Дэвид поднялся со скамьи и отправился осматривать старый парк, славившийся своей красотой. Сойдя с тропинки на газон, он подошел к пруду, в зеркальной глади которого отражались росшие вдоль берега деревья. Два белых лебедя плавно скользили по спокойной воде. Маленькая девчушка опустилась на колени, собирая букет из желтых цветов. Сполдинг был доволен тем, что смог обдумать не торопясь те шаги, которые его противники предпримут, возможно, прямо сейчас. И попытаться заранее предугадать их дальнейшие планы.
В состоянии его души произошел заметный перелом. И хотя энтузиазмом он так и не преисполнился, на сердце у него полегчало.
Настало время начать контригру, воспользовавшись тем опытом, который приобрел он за годы, проведенные в Лиссабоне. К сожалению, времени у него было в обрез. И поэтому, сознавал он, один лишь неверный ход с его стороны – и все летит в тартарары.
Дэвид огляделся с беспечным видом. По тропинкам и газонам гуляли люди, по пруду кружили лодки с веселыми гребцами и пассажирами. Кто же из этой публики был его врагом?
Кто следит за ним, пытаясь проникнуть в его замыслы?
Он должен найти их – в крайнем случае одного или двух из них – еще до исхода завтрашнего дня.
И это будет началом его контригры.
В которой он применит проверенный прием: поодиночке нападет на своих врагов, чтобы тут же их уничтожить.
Дэвид закурил и поднялся на миниатюрный мостик. Он находился в приподнятом настроении, ощущая себя одновременно и охотником, и дичью. Тело его слегка напряглось, мускулы на руках и ногах заиграли. Так бывает всегда у кулачных бойцов перед решительной схваткой.
Сполдинг понял, что с ним происходит. Он снова оказался на севере Пиренейского полуострова.
И чувствовал себя там, в каменных джунглях, вставших вокруг него плотной стеной, не так уж и плохо. Поскольку везде, куда бы ни забрасывала его судьба, старался быть на своем месте. Вознесшиеся ввысь архитектурные сооружения – гигантские конструкции из бетона и стали, на которые взирал он сейчас, – это же его детища! Он их возвел!.. Правда, только в мечтах.
Из мира реальности он перенесся в мир грез. Перенесся, чтобы тотчас вернуться назад.
Такое с ним бывало не раз. И с этим приходилось мириться.
Глава 26
Сполдинг посмотрел на часы. Было половина шестого. Джин обещала приехать к нему в шесть. Он гулял почти два часа и сейчас оказался на углу Виамонте, за несколько кварталов от своего дома. Дэвид пересек улицу и, подойдя к киоску, купил газету.
Взглянув на первую полосу, Дэвид обнаружил, к своему удивлению, что военные новости, к тому же в урезанном виде, размещались в самом низу, все же остальное пространство занимали материалы, воспевавшие вклад, внесенный членами Grupo de Oficiales Unidos в процветание Аргентины за последние дни. И еще он обратил внимание на то, что в трех заголовках упоминалось имя некоего Хуана Перона, партикулярного полковника.[922]
Сполдинг сунул газету под мышку и снова бросил взгляд на часы, поскольку, задумавшись, потерял представление о времени.
Все, что произошло дальше, было полной неожиданностью для него. Яркие блики солнца, отразившись в стекле, мешали ему разглядеть стрелки. Дэвид слегка повернулся, пытаясь загородить циферблат. И тогда-то, совершенно случайно, он заметил боковым зрением замешательство среди прохожих на противоположной стороне улицы, футах в тридцати от него. Как оказалось, двое мужчин, расталкивая людей, спешили к обочине.
Когда они отделились от толпы, Дэвид узнал того, что шел, прихрамывая, слева.
Это был один из тех двоих, что напали на него на крыше. Другого он видел впервые.
Значит, за ним следят. И это неплохо.
Наблюдение ведется с более близкого расстояния, чем думал он.
Дэвид прошел ярдов десять и, смешавшись с толпой на углу Авенида-Кордоба, вошел в маленький магазинчик, где продавались недорогие поделки. Девушки, по виду служащие какой-нибудь конторы, разглядывали украшения в витрине. Сполдинг жестом дал понять владельцу магазина, что не спешит, и прошел к окну.
Его преследователи в растерянности топтались на тротуаре напротив. Привставали время от времени на цыпочки, пытаясь заглянуть поверх сновавших мимо прохожих. И вообще вели себя крайне глупо, не так, как действуют в подобных случаях профессионалы.
Потом, как заметил Сполдинг, второй мужчина начал бранить своего прихрамывающего напарника. Тот отвечал ему грубо и резко.
Дэвид не сомневался, что они свернут за угол и направятся к его дому. И он оказался прав.
Увидев, что парочка исчезла, Дэвид выскочил из магазина и, продравшись сквозь толпу, оказался на проезжей части Авенида-Калао. Стремясь как можно быстрее добраться до противоположной стороны улицы, где его не смогли бы увидеть преследователи, он бросился вперед и, ловко увертываясь от автомобилей и не обращая внимания на сердитые вопли водителей, в мгновение ока добрался туда, куда и хотел. То обстоятельство, что им были грубо нарушены правила дорожного движения, не вызывало у него особых укоров совести, поскольку пользоваться пешеходными переходами в данный момент он просто не мог: человек, пересекающий улицу в положенном месте на открытом пространстве, не может рассчитывать, что идущие по его следу не заметят его.
Дэвид знал, как поступить теперь. Сперва разобьет эту парочку или просто дождется, когда незадачливые подельники сами разойдутся в разные стороны, а затем захватит одного из них – того, кто хромает. Захватит и заставит заговорить. Ответить на вопросы, которые он задаст ему.
Он считал, что если у преследователей есть хоть какой-то опыт, то возле его дома они должны разделиться. Один войдет в подъезд и, подойдя к двери его квартиры, начнет напряженно слушать, пытаясь уловить даже самый незначительный шум изнутри: если все будет тихо, значит, объект их наблюдения не успел еще вернуться к себе. Его же напарник останется на улице, подальше от входа, чтобы не привлекать к себе внимания. Простая логика подсказывала Дэвиду, что в дом, скорее всего, заглянет тот тип, которого ранее он не видел.
Сполдинг снял пиджак и в потоке пешеходов двинулся в сторону Кордобы. В руке он держал сложенную вдвое газету. Вид у него был задумчивый, как у человека, который пытается вникнуть в смысл слишком уж заумного заголовка опубликованной в ней статьи. Пройдя так какое-то расстояние, он повернул направо, стараясь, как и прежде, не выделяться из толпы.
Когда до его дома оставалось совсем немного, Дэвид снова заметил обоих филеров. Торопливо шагая по Авенида-Кордоба, они то и дело оглядывались, но следили лишь за той стороной улицы, по которой шли сами. Он же находился на другой стороне.
Дилетанты! Они бы с треском провалились, если бы ему пришлось вдруг принимать у них экзамен по такому предмету, как техника наблюдения.
Приблизившись к четырехэтажному зданию, его преследователи сосредоточили все внимание на парадной двери. Это послужило сигналом для Дэвида: пора начинать. Конечно, без риска не обойтись. Любой из этой парочки может повернуть голову в его сторону и увидеть, как он спокойно пересекает улицу чуть ли не под носом у них. И тем не менее игра стоила свеч. Он должен как можно быстрее перейти через дорогу и затаиться неподалеку от своего дома. В этом – залог его успеха.
Впереди, в нескольких шагах от него, шла средних лет portena. Типичная домохозяйка. В руке – сумка с продуктами. Судя по торопливой походке, она спешила к себе домой. Сполдинг догнал ее и, идя рядом с ней, сказал на утонченном кастильском наречии, что он плохо ориентируется в этом районе, хотя на самой Авенида-Кордоба ему доводилось уже бывать, и затем попросил рассказать ему, где и что тут находится. Беседуя со своей спутницей, он упорно поворачивался к ней лицом, чтобы его не смогли узнать даже в том случае, если кто-то из пресловутой парочки бросит через дорогу свой взгляд на него.
Со стороны могло бы показаться, что они – женщина с хозяйственной сумкой и мужчина с пиджаком в одной руке и газетой в другой – хорошие знакомые, которые только что повстречались случайно и, поскольку им по пути, теперь вместе идут, обгоняя неспешно шагавших прохожих.
Перейдя через улицу ярдах в двадцати от своего дома, Сполдинг распрощался с приветливо улыбавшейся ему portena и юркнул в прикрытый сверху навесом вход в какое-то здание. Потом, прижимаясь к стене, выглянул осторожно. Оба мужчины потолкались немного у обочины и затем, как и предполагал он, разделились. Незнакомый ему человек вошел в его дом, хромой же огляделся по сторонам и, понаблюдав какое-то время за сновавшими по улице машинами, двинулся в сторону подъезда, в котором укрылся Дэвид.
И опять та же логика подсказала Сполдингу, что хромоногий так и будет идти по прямой, пока не займет удобную позицию, откуда смог бы наблюдать за всеми, кто приближался к четырехэтажному дому, чтобы не пропустить ненароком своего «поднадзорного». Дэвид понимал: если он проморгает, через пару-другую секунд этот тип прошмыгнет преспокойненько мимо него.
Филер, подойдя к подъезду, в котором затаился Сполдинг, не заметил его. Дэвид, воспользовавшись этим, схватил своего противника за руку и, затащив его внутрь резким, молниеносным рывком, согнул ему кисть. Иначе – нельзя. Он просто обязан был принять необходимую в данном случае меру предосторожности. Пусть мерзавец знает: еще небольшое усилие со стороны того, кого выслеживали они столь настойчиво, и он взвоет от невыносимой муки.
– Иди спокойно, как ни в чем не бывало, или я сломаю тебе руку, – сказал Дэвид по-английски и, выйдя со своим пленником из подъезда, пошел с ним вдоль улицы, стараясь при этом держаться поближе к домам, чтобы не наталкиваться по пути на прохожих.
Лицо неудачливого охотника, превратившегося неожиданно в дичь, приняло несчастное выражение. Хромота его усилилась, и ему лишь с трудом удавалось поспевать за быстрым шагом Дэвида. А тут еще и эта нестерпимая боль в запястье.
– Вы же ломаете мне руку… Вы же ломаете ее! – жалобно причитал оказавшийся в полоне филер, стараясь не отставать от Дэвида, дабы не доставлять себе новых страданий.
– Если и в самом деле не хочешь лишиться руки, то не плетись как черепаха, – произнес ровным тоном, даже с ноткой участия, Сполдинг.
Дойдя до Авенида-Парана, Дэвид свернул резко налево, увлекая за собой и своего подневольного спутника, и, пройдя еще немного, нырнул вместе с ним в подворотню старого дома, в стенах которого, скорее всего, размещались конторы. Там он повернул своего спутника лицом к себе и, не ослабляя хватки, прижал к деревянной стене, подальше от входа. Затем разжал руку хромого, который сразу же схватился за кисть, – правда, ненадолго. Сполдинг ловко, не теряя времени, распахнул пиджак филера и, сдернув с плеч, рванул с силой вниз, заставив противника вытянуть руки по швам. Проделав эту несложную для него операцию, он извлек из огромной кобуры, висевшей у того на левом бедре, револьвер.
Это был «люгер» последней модели, запущенной в производство не более года назад.
Дэвид засунул оружие к себе за пояс. Потом схватил хромого за горло и с силой ударил головой о стену. После чего обыскал карманы его пиджака. В одном из них оказался большой бумажник. Раскрыв его, он придавил своего пленника плечом к стене и, не давая ему пошевельнуться, изучил содержимое портмоне.
Документы были немецкие. Удостоверение шофера, техпаспорт, заверенные оберфюрерами карточки с правом использования их на всей территории рейха, – такая привилегия предоставлялась только высшим военным чиновникам.
А затем он нашел, что искал.
Удостоверение личности с фотографией и сопроводительным текстом, напоминавшим о том, что данный документ может быть предъявлен только сотрудникам министерства информации, вооружений, воздушных перевозок и снабжения.
Этот субъект – из гестапо!
– Похоже, ты самый глупый из агентов Гиммлера, – сказал Дэвид, опуская бумажник в задний карман своих брюк, – кто же при себе носит такие документы? У тебя ведь наверняка должны быть родственники. Мне их жаль… – И затем, неожиданно для хромоногого, прошептал по-немецки: – Was ist «Tortugas»?[923]
Не получив ответа, Сполдинг отступил назад и несколько раз резко ударил нациста под дых. Последний удар был настолько сильным, что хромой застонал, почти теряя сознание.
– Wer ist Altmuller? Was wissen Sie uber Marshall?[924] – Дэвид без передышки молотил гестаповца по ребрам. – Sprechen Sie, sofort![925]
– Nein! Ich weiss nichts![926] – прохрипел хромой, пытаясь вздохнуть.
И снова – непривычный акцент. Какой же? Вроде бы близок к берлинскому, хотя и отличается от него. По-видимому, так могут говорить только в области, расположенной по соседству с немецкой столицей: ведь даже в горной Баварии, находящейся не столь далеко от нее, совсем другой диалект. Думай же, Сполдинг, из каких краев залетел сюда этот выродок.
И что у него за говор.
– Noch’mal! Давай же! Sprechen Sie![927]
И тут произошло то, чего Дэвид никак не ожидал. То ли от боли, то ли от страха человек заговорил по-английски:
– Я не знаю ничего такого, что могло бы представить для вас интерес! Я лишь выполняю приказ… И это все!
Дэвид загородил собой гестаповца, поскольку заметил, что прохожие уже начали поглядывать в их сторону. Правда, никто из них не остановился. В подворотне темно, разглядеть что-либо трудно. Да и к чему проявлять излишнее любопытство? Обычная, наверное, вещь: два дружка, забравшись туда, выясняют отношения. Один из них, видать, сильно перебрал. А может, и оба они. С пьяными же лучше не связываться.
Одной рукой Сполдинг зажал нацисту рот, другой ударил его по животу. Гестаповец резко накренился от боли вперед, и если бы Дэвид не ухватил его за волосы, то упал бы.
– Я буду бить тебя до тех пор, пока не превращу в мочало. А потом запихну твое тело в такси и подброшу в немецкое посольство с запиской. Ты что, работаешь на двух хозяев?.. Рассказывай же, черт возьми, все, что было бы для меня интересно!
Дэвид дважды ткнул с силой костяшками пальцев в горло гестаповского агента.
– Прекратите!.. Mein Gott!..[928] Перестаньте!
– Почему ты не зовешь прохожих на помощь? Не потому ли, что боишься лишиться головы, если вдруг станет известно, кто ты такой?.. Ну а что касается нас с тобой, ты, думаю, и сам все знаешь. Я уйду отсюда лишь после того, как ты, лишившись сознания, рухнешь на землю. Твои же «товарищи по оружию» пусть сами поищут тебя… Когда же найдут, то, само собой разумеется, документов при тебе не обнаружат… Ну а теперь ори, если хочешь! Давай же! – Дэвид снова ткнул пальцами в его горло. – Я заставлю тебя заговорить, поверь уж мне! Отвечай же, да побыстрее, что такое «Тортугас»? И кто такой Альтмюллер? А еще я хотел бы узнать, как удалось вам заполучить шифровальщика Маршалла.
– Клянусь богом, я ничего не знаю!
От очередного удара немец свалился. Дэвид поднял его и прислонил к стене, прикрывая его от постороннего взора своим телом. Агент гестапо приподнял веки и посмотрел на Дэвида блуждающим взглядом.
– Даю пять секунд. А потом перережу тебе горло.
– Нет!.. Прошу!.. Альтмюллер… Министерство вооружении… Пенемюнде…
– Пенемюнде, сказал? Что известно тебе о нем?
– Приборы… «Тортугас».
– Что это значит?! – Дэвид погрозил немцу костяшками пальцев. Тот с ужасом посмотрел на них. – Что такое «Тортугас»?
Внезапно в глазах нациста засверкали еле заметные искорки, взгляд его вновь становился осмысленным. Сполдинг заметил, что гестаповец, стараясь сфокусировать зрение, смотрит поверх его плеча. Это не могло быть обычной уловкой, имеющей целью отвлечь от себя внимание противника: немец слишком слаб, чтобы пойти на такое.
У Дэвида возникло ощущение, что кто-то стоит за его спиной. Это чувство, выработанное годами, никогда не подводило его.
Он оглянулся.
С улицы, освещаемой жгучим аргентинским солнцем, вступил в тень подворотни второй участник слежки – тот, кто наведывался к Дэвиду в дом. Он был одного роста со Сполдингом, крупный и сильный.
Дэвид, зажмурившись от яркого света, отпустил хромоногого, рассчитывая одним прыжком отскочить к противоположной стене.
Но он просчитался!
Агент гестапо, собрав последние силы, вцепился в Сполдинга.
А потом, обхватив его обеими руками, повис на нем всей тяжестью своего тела.
Дэвид выбросил вперед ногу, стараясь задержать, хоть и на какую-то долю секунды, второго противника, и одновременно двинул локтем хромоногого, державшего его сзади.
И хотя немец, не выдержав удара, разжал свою хватку и отлетел к стене, Дэвид понимал, что время упущено.
Мощная рука потянулась к его лицу. И в этом было что-то страшное и в то же время нереальное. Сполдингу показалось, что у него перед глазами прокручивается в каком-то замедленном темпе фильм ужасов. Не успев еще ни в чем разобраться, он почувствовал, как пальцы вцепились ему в волосы, и понял, что сейчас его ударят головой об стену.
Так оно и случилось. Послышался хруст, затылок взорвался страшной болью, все вокруг завертелось и куда-то поплыло.
Сполдинг, теряя сознание, полетел в пустоту.
* * *
Первое, что почувствовал Дэвид, приходя в себя, – это сильный терпкий запах. Он лежал в той же подворотне, у самой стены. Весь мокрый: его лицо, рубашка, брюки были чем-то залиты.
Дешевым виски, как понял он чуть позже. Очень дешевым и очень пахучим. Рубашка висела на нем лохмотьями. С одной ноги исчезли бесследно ботинок вместе с носком. Пояс на брюках расстегнут, застежка-«молния» наполовину спущена.
В общем, классический образ бродяги.
Сполдинг попытался сесть. Как привести себя в порядок? Сколько сейчас времени? Он хотел посмотреть на часы, но они пропали. Так же, как и бумажник. И деньги. И все остальное, что было в карманах.
Дэвид с трудом поднялся. Солнце уже село, наступила вечерняя пора. На Авенида-Парана было теперь малолюдно.
Так какой же сейчас все-таки час? Если, как казалось ему, он пролежал без сознания не более часа, время еще не столь позднее.
Интересно, ждет ли его еще Джин?
* * *
Она сняла с него одежду, приложила к затылку лед и уговорила его постоять подольше под горячим душем.
Когда Дэвид вышел из ванны, Джин дала ему выпить и присела рядом.
– Хендерсон будет настаивать на твоем переезде в посольство. Но ты, наверное, и сам догадываешься об этом, не так ли?
– Я не могу прятаться там.
– Но ведь нельзя, чтобы тебя избивали каждый день. И не говори мне, что это были воры. Ты сам не соглашался с Хендерсоном и Бобби, когда они пытались внушить тебе это после происшествия на крыше.
– То, что было тогда, и то, что случилось сейчас, – это разные вещи. Господи помилуй, Джин, меня же обобрали до нитки! – произнес Дэвид решительным тоном. Для него было важно, чтобы она поверила ему сейчас. Ведь вполне возможно, обстоятельства сложатся так, что больше они не смогут встречаться. Как ни горько было ему, он не исключал такого варианта.
– Когда грабят людей, их не обливают виски!
– Нет, обливают, если хотят выиграть время, чтобы успеть убежать. В этом нет ничего нового. К тому времени, когда в полиции выяснят, что имеют дело с трезвым человеком, а не с горьким пьяницей, бандиты будут уже за двадцать миль от места преступления.
– Я не верю тебе. И не думаю, чтобы ты действительно полагал, будто я проглочу всю эту чушь.
– Это не так. Мне и в голову не приходило, что ты не поверишь мне, поскольку все, сказанное мною, – чистейшая правда. Сама посуди, нужно быть дураком, чтобы выбросить документы, деньги, часы лишь для того, чтобы девушка тебе поверила. Хватит, Джин! У меня все болит, я хочу пить.
Она пожала плечами, очевидно понимая бесполезность спора.
– Боюсь, сейчас тебе ничто не поможет, кроме шотландского виски. Я куплю для тебя бутылочку в магазине на углу Талькауано. Это недалеко…
– Нет, – перебил он, вспомнив человека с громадными лапами, посетившего незадолго до этого его дом. – Лучше схожу я. Дай денег.
– А почему бы нам не пойти вдвоем? – предложила Джин.
– Зачем?.. Думаю, будет лучше, если ты, набравшись терпения, станешь ждать меня здесь. Дело в том, что мне нужно позвонить откуда-нибудь, но никак не отсюда, одному человеку и сообщить ему, что я уже дома.
– Кому же это, если не секрет?
– Кенделлу.
На улице он спросил первого встречного, где ближайший телефон. Ему объяснили – за несколько кварталов отсюда, на Родригес-Пена. В газетном киоске.
Дэвид тотчас же отправился туда.
Служитель отеля отыскал Кенделла в столовой. Продолжая жевать, Уолтер взял телефонную трубку. Сполдинг представил себе замызганного неопрятного человека. Но постарался не думать об этом: как-никак Кенделл – больной человек.
– Леон будет здесь через три дня со своими «няньками», – сказал бухгалтер. – Я снял для него дом в районе Сан-Тельмо. Тихое, уединенное место. Сообщил Свенсону его адрес. Генерал же, в свою очередь, уведомит о будущем местожительстве Леона телохранителей ученого, и те доставят его в целости и сохранности. Они свяжутся с вами.
– Мне казалось, что это я, а не вы, должен был бы подыскать для Эжена жилье…
– Как любите вы все усложнять, – перебил Дэвида Кенделл. – Что тут такого, что это сделал я, а не вы? Они позвонят вам. А может быть – я. Мне придется задержаться здесь еще на какое-то время.
– Рад слышать это… Поскольку в дело вмешалось гестапо.
– Что?!
– Я сказал, что в дело вмешалось гестапо. Вы были не совсем правы, когда утверждали, что все пройдет тихо и гладко. Кто-то пытается все же вам помешать. Лично меня это нисколько не удивляет.
– Да вы спятили!
– Вовсе нет.
– Тогда говорите, что вам известно.
Дэвид все рассказал Кенделлу и впервые за время знакомства с бухгалтером почувствовал: тот по-настоящему испугался.
– В окружении Райнемана есть чужой. Правда, это вовсе не значит, что чертежи не будут доставлены. Просто у нас возникнут дополнительные трудности. Если только, само собой разумеется, Райнеман и впрямь надежный партнер, как вы заверяли меня. Насколько я могу судить, в Берлине уже знают о хищении чертежей. Кое-кому там стало известно не только, куда и как они попали, но и, вполне вероятно, по каким конкретно каналам заветная документация должна быть вывезена из Европы и доставлена непосредственно Райнеману. Но хотя верховное командование Германии и пронюхало о сделке, оно не намерено оповещать о своем открытии кого бы то ни было. В его планы входит другое – перехватить чертежи. Что же будет потом, вам и самому нетрудно догадаться. Многие из сотрудников Пенемюнде лишатся своей головы.
– Бред какой-то… – произнес чуть слышно Кенделл. Потом пробормотал что-то, но что именно, Дэвид не разобрал.
– Повторите, пожалуйста, что вы сказали?
– Я сообщу вам сейчас адрес… Адрес Леона… В Тельмо… Там три комнаты… Помимо парадной двери, имеется черный ход… – Бухгалтер говорил так тихо, что Сполдинг с трудом различал слова.
«Да он же впал в панику!» – подумал Дэвид.
– Я едва слышу вас, Кенделл… Успокойтесь. Возьмите себя в руки, черт возьми! Вам не кажется, что сейчас самое время познакомиться мне с Райнеманом?
– Запомните адрес в Тельмо: Терраса-Верде, пятнадцать… Там спокойно и тихо.
– Через кого поддерживается связь с Райнеманом?
– О чем это вы?
– Каким образом смог бы лично я выйти на Райнемана?
– Не знаю…
– О боже, вы же проболтали с ним целых пять часов!
– Я свяжусь с вами.
Дэвид услышал щелчок. Он не знал, что и думать. Кенделл не пожелал продолжить разговор.
Сполдингу хотелось еще раз позвонить бухгалтеру, но он не стал этого делать: в этом паническом состоянии, в котором находился Кенделл, лучше его не трогать, чтобы не осложнять и без того нелегкую ситуацию.
Проклятые дилетанты! На что, черт возьми, они рассчитывают? Чтобы Альберт Шпеер лично связался с Вашингтоном и одолжил военно-воздушным силам США приборы, с которыми, как он слышал, у его противников какие-то проблемы?!
Боже милосердный!
Дэвид, вне себя от гнева, вышел из телефонной будки и, покинув газетный киоск, вновь оказался на улице.
Что еще нужно сделать ему? Ах да, купить виски! Оно продается в магазине на Талькауано, сказала Джин. Это – в четырех кварталах отсюда, если идти прямо на запад.
Он привычно приподнял руку, чтобы взглянуть на часы, но их там, конечно же, не оказалось.
Проклятье!
* * *
– Прости, что задержался. Немного пришлось поплутать. Прошел пару кварталов не в том направлении.
Сполдинг поставил на стол бутылки с виски и содовой водой. Джин сидела на диване. Дэвиду показалось, что она озабочена чем-то.
– Мне никто не звонил? – спросил он.
– Звонил, но не тот, кого ты ожидал бы услышать, – произнесла Джин негромко. – А некто другой. Он сказал, что позвонит тебе завтра.
– Вот как? Он не назвал, случайно, своего имени?
– Назвал, – ответила Джин. По ее голосу было заметно, что она испытывает неподдельный страх. – Это был Генрих Штольц.
– Штольц? Не знаю такого.
– В таком случае представлю тебе его. Он – помощник секретаря немецкого посольства… Дэвид, что ты делаешь?!
Глава 27
– Нет, сеньор, мистер Кенделл выехал из отеля вчера вечером. Здесь записано: в десять тридцать.
– Он оставил какой-нибудь адрес или телефон, чтобы в случае чего его можно было бы разыскать здесь, в Буэнос-Айресе?
– Нет, сеньор. Думаю, он вылетел в Соединенные Штаты. В полночь был рейс «Пан-Америкэн».
– Благодарю вас. – Дэвид положил трубку и потянулся за сигаретой.
Невероятно! Кенделл сдался при первой же трудности. Почему же?
Зазвонил телефон. Дэвиду стало как-то не по себе.
– Да, я вас слушаю.
– Герр Сполдинг?
– Совершенно верно.
– С вами говорит Генрих Штольц. Я звонил вам вчера вечером, но не застал вас.
– Я знаю… Насколько мне известно, вы – сотрудник посольства Германии. Надеюсь, вам не надо говорить о том, что ваш звонок озадачил меня? Показался несколько странным? И не доставил мне особого удовольствия?
– Бросьте, герр Сполдинг! Разве я поверю, чтобы что-то действительно могло озадачить человека из Лиссабона? – Штольц засмеялся негромко, но в смехе его не было ничего обидного.
– Я атташе посольства, моя сфера – экономика. И ничего более. Вы должны знать это, если наводили обо мне справки… А сейчас прошу простить меня: я спешу…
– Не кладите трубку, – перебил его Штольц. – Я звоню из телефона-автомата. Уверен, это говорит вам кое о чем.
– Я не веду деловые разговоры по телефону.
– Я проверил: ваш номер не прослушивается.
– Если вы желаете со мной встретиться, сообщите время и место… Лучше, чтобы это было где-нибудь в деловой части города. Там всегда многолюдно, нет открытых пространств.
– В нескольких кварталах к северу от парка Лезама имеется неплохой ресторан – «Каза-Лангоста-дель-Мар». Он расположен в тихом, уединенном месте. Со стороны не просматривается. Там есть отдельные кабинеты. Правда, отделены они от общего зала не дверями, а занавесками. И хотя в них можно укрыться от постороннего взора, о полной изоляции не может быть и речи.
– Время?
– Двенадцать тридцать.
– Вы курите?
– Да.
– Тогда сразу же, как только выйдете из машины, достаньте пачку американских сигарет и возьмите ее в левую руку. Затем оторвите сверху краешек упаковки и выньте две сигареты.
– Это излишне: я уже видел вас и сразу же узнаю.
– И все же прошу сделать все в точности так, как было вам сказано: я-то ведь вас не знаю.
Дэвид, не дожидаясь ответа, положил трубку. Он поступит как всегда в подобных случаях. Заранее придет в ресторан, воспользовавшись, если удастся, служебным входом, и займет столик, откуда сможет увидеть своего телефонного визави, когда тот прибудет. Что же касается сигарет, то это был особый психологический прием, придуманный самим Сполдингом. Если человек имеет при себе какой-то опознавательный знак, – что именно, не имеет значения, – то он уже ограничен в своих действиях, поскольку знает: личность его установлена. Он стал мишенью, в которую в любую минуту может быть пущена пуля. Контрагент, «помеченный» таким образом, не захочет доставлять противной стороне лишние неприятности. И если он вынашивал подобные планы, то на место встречи не явится.
* * *
Джин Камерон шла по коридору к железной лестнице, которая вела в подвал.
Или в «пещеры», как работавшие за рубежом сотрудники госдепартамента именовали по всему миру подземные помещения, где хранились бесчисленные досье, содержавшие материалы буквально на каждого, кто хоть раз обращался в американское посольство, независимо от того, кем он был: человеком, которого уже знали, или никому не известной персоной, другом или недругом.
Сюда, помимо указанных выше материалов, отправляли на хранение и личные дела сотрудников посольств. С подробными, исчерпывающими сведениями, неоднократно проверенными и перепроверенными. Все, что только можно было раздобыть, заносилось аккуратно в досье. Ничто не оставлялось без внимания. Фиксировалось и место предыдущей работы, и оценки деловых качеств, проявленных сотрудником государственного департамента, и основные вехи служебной карьеры.
Пропуск, открывающий доступ в «пещеры», должен был иметь две подписи: посла и старшего атташе, возглавляющего отдел информации.
Однако в отдельных случаях, когда возникала чрезвычайная ситуация и нужно было действовать исключительно быстро, данное правило нарушалось. Начальнику охраны из военных моряков объясняли, что атташе требуется срочно такой-то материал, и офицер – если, конечно, его удавалось убедить – регистрировал в специальном реестре имя обратившегося к нему сотрудника посольства и номер подлежащей временному изъятию единицы хранения, после чего спускался вместе с сотрудником в подвал, где и оставался, пока тот не находил то, что было ему нужно. Если бы в результате подобной самодеятельности произошла вдруг какая-то накладка, то отвечать за все стал бы в первую очередь атташе.
Но накладок никогда не случалось: того, кто допустил бы небрежность в обращении с такого рода бумагами, неминуемо ждала бы служба в Уганде. Утаить же что-либо было нельзя. Контроль за движением хранившихся в «пещерах» материалов был исключительно жесток: в конце каждого рабочего дня реестр выданных документов скреплялся печатью и доставлялся лично послу.
В своей работе Джин Камерон редко пользовалась тем преимуществом, которое давали ей отношения с Хендерсоном Грэнвиллем. Она практически не нуждалась в этом, а если и возникала такая необходимость, то только по мелочам.
Но сейчас это была не мелочь. Джин намеревалась использовать не только семейные связи, но и свое влияние на сотрудников. Грэнвилль отправился на ленч. Он вернется лишь через несколько часов. Она решила сказать охраннику, что ее «свекор, господин посол» поручил ей сделать необходимые выписки, касающиеся нового сотрудника посольства. Его зовут Сполдинг. Дэвид Сполдинг. Джин не скрывала от себя, что, вполне возможно, Хендерсон захочет потом поговорить с ней о ее поступке. Ну что ж, в таком случае она выложит ему все как есть. Многое, слишком уж многое, как считала она, связывает ее с этим загадочным мистером Сполдингом, и если Хендерсон ничего не замечает, значит, он набитый дурак.
Начальником охраны был молодой лейтенант с военно-морской базы к югу от Ла-Боки. Ежедневно их, военных моряков, переодетых на время в гражданское платье, везли через весь город в посольство, где в их обязанности входило несение караульной службы. То обстоятельство, что все они, находясь на своих постах, были в штатской одежде, объяснялось инструкцией, запрещавшей им носить вне базы военную форму. Предполагалось, что подобное ограничение повышает в глазах совсем еще юных офицеров значимость тех обезличенных, административных по сути своей функций, которые им приходилось выполнять. Но… инструкция – одно, а жизнь – другое. И когда невестка посла, обратившись к начальнику охраны по имени, сообщила ему доверительным тоном о своей тайной миссии, моряк тотчас же, не задавая лишних вопросов, спустился с нею в хранилище.
Когда Джин раскрыла папку, в которой должны были находиться касавшиеся Дэвида материалы, ей стало страшновато. То, что лежало сейчас перед ней на столе, не было досье в истинном значении этого слова. Ничего общего с теми делами, с которыми ей доводилось знакомиться. Никаких записей относительно службы Дэвида Сполдинга в госдепартаменте, никаких замечаний, никаких характеристик. Отсутствовал также и перечень должностей, которые он занимал.
В его личном деле – одна лишь страница.
А в ней – только анкетные данные: пол, рост, вес, цвет волос и глаз, особые приметы.
Под этими общего характера данными были прочерчены три линии, под которыми размещался немногословный и маловразумительный текст:
«Военный департамент. Оформлен переводом. Секретные операции. Финансы. Тортугас».
И более – ничего.
– Нашли, что хотели, миссис Камерон? – спросил лейтенант, стоя у решетчатой двери.
– Да… Благодарю вас.
Положив на место тонкую папку, Джин кивнула офицеру с милой улыбкой и вышла.
Подойдя к лестнице, девушка стала медленно подниматься по ней. Она должна свыкнуться с мыслью, что Дэвида вовлекли в какую-то тайную операцию. Должна, хотя и питала глубокое отвращение к подобного рода делам, особо секретным и крайне опасным.
Джин не собиралась обманывать себя, строя иллюзии, и, не желая находиться в неведении, спустилась сегодня в подвал, чтобы знать правду, какой бы горькой та ни оказалась. И узнала ее. Однако не была уверена, что сможет воспользоваться тем, что стало известно. А посему пыталась убедить себя: если ей не удастся ничего изменить, она должна попытаться хотя бы взять от жизни все, что возможно еще. Приготовиться к тому, что, эгоистично насладившись общением с Дэвидом, она поцелует его в час разлуки и скажет последнее «прости».
Джин рассматривала данный вариант подсознательно, стараясь не углубляться в суть происходящего. С нее хватит страданий, больше ей просто не выдержать.
Но это не все. Было что-то еще, что не давало ей покоя. Что-то, смутно маячившее у нее перед глазами. Что-то такое, что видела она в тускло освещенной подвальной комнате.
Внезапно все встало на свои места. Из тайников ее памяти выплыло слово.
И слово это было «Тортугас».
Она видела его еще раньше. До того, как спустилась в подвал. Совсем недавно. Каких-то несколько дней назад.
И непроизвольно задержала на нем внимание, – правда, на короткий лишь миг, – потому что оно напомнило ей о Драй-Тортугас… И о тех временах, когда они с Эндрю отправлялись туда из Кийса на рейсовом пароходе.
Так где же все-таки попалось ей на глаза это слово?.. Где же?.. Ну-ну?..
И вдруг она вспомнила. Наконец-то! Слово «Тортугас» встретилось ей в сухом сообщении, включенном в региональный обзор, лежавший на столе Хендерсона Грэнвилля. Как-то утром она просмотрела эту пару-другую абзацев, но бегло… Это было несколько дней назад… Но вникать в смысл текста не стала, поскольку его содержание не представляло для нее особого интереса. Региональные обзоры состояли из коротких, различных по тематике заметок сугубо информативного характера, написанных скучным, бесцветным языком. Судя по всему, их авторы были начисто лишены воображения и не желали ни о чем больше знать, кроме тех конкретных вещей, которые излагали они в предельно сжатой, лаконичной форме.
Обзор поступил в посольство из Ла-Боки. И в абзацах, попавшихся ей на глаза, говорилось что-то о капитане траулера… и о грузе. О грузе, который, согласно документации, должен быть доставлен на Тортугас. А также о нарушении морской границы. В обзоре отмечалось, что содержавшееся в сопроводительных документах указание относительно пункта назначения признано недействительным и, как считается, появилось там исключительно по вине капитана, явно напутавшего что-то.
И все же в накладной стояло «Тортугас».
И та операция – сверхсекретная, – в которой участвует Дэвид Сполдинг, носит аналогичное кодовое название – все тот же «Тортугас».
И тут еще этот Генрих Штольц из немецкого посольства. Генрих Штольц, который звонил почему-то Дэвиду.
Как только Джин Камерон сопоставила все эти факты, ее охватил смертельный ужас.
* * *
Сполдинг убедился: Штольц приехал один. В левой руке, как и было условлено, он держал пачку американских сигарет. Когда немец вошел в зал, Дэвид махнул ему рукой, приглашая следовать за собой, и направился в отдельный кабинет, зарезервированный за ним официантом примерно полчаса назад.
Подойдя к столику, Сполдинг сел лицом к занавеске, заменявшей дверь.
– Присаживайтесь, – сказал он, указывая на стул напротив себя.
Штольц улыбнулся при мысли, что будет сидеть спиной к выходу.
– Резидент из Лиссабона – человек предусмотрительный, – произнес он и, сев, положил сигареты на стол. – Могу вас заверить, что оружия при мне нет.
– Вот и отлично. Тем более что у меня оно все же имеется.
– Вы уж чересчур осторожны. Полковники, замечу, косо посматривают на тех представителей воюющих сторон, которые расхаживают с оружием по этому городу – столице их нейтральной страны. В посольстве вас должны были об этом предупредить.
– Все, что вы говорите, мне известно. Как и то, что они охотнее хватают американцев, чем ваших парней.
– Чему тут удивляться? – пожал плечами Штольц. – В конце концов, это мы их обучали. Вы же только покупали у них говядину.
– Думаю, мы обойдемся без ленча. Официанту заплачено только за помещение.
– Очень жаль: омары здесь – просто чудо! Но выпить-то хоть мы сможем?
– Никаких выпивок. Дело, и только дело.
– Ну что ж, – произнес разочарованно Штольц, – пусть будет по-вашему. Итак, докладываю: я встретился с вами тут, в Буэнос-Айресе, лишь для того, чтобы передать вам привет. От Эриха Райнемана.
Дэвид уставился на него:
– Выходит, вы?..
– Да, я ваш связной, – сказал Штольц, не дав Дэвиду договорить.
– Признаться, не ожидал.
– Когда имеешь дело с Эрихом Райнеманом, всего следует ожидать. Он самостоятельно принимает решения, никогда ни с кем не советуясь, и требует от своих агентов беспрекословного выполнения всех его распоряжений.
– Мне нужны доказательства, что вы действительно тот, за кого выдаете себя.
– Вы получите их. Мои полномочия подтвердит вам сам Эрих Райнеман… Ну как, устраивает?
Сполдинг кивнул утвердительно:
– Когда я смогу увидеться с ним?
– Об этом-то я и хотел поговорить с вами. Райнеман так же осторожен, как и резидент из Лиссабона.
– В Португалии я входил в состав дипломатического корпуса. Не пытайтесь делать из этого нечто большее.
– К сожалению, мне придется выложить вам всю правду. Герр Райнеман крайне огорчен тем обстоятельством, что в Вашингтоне не нашли на роль посредника никого, кроме вас. И неудивительно: ваше появление в Буэнос-Айресе может вызвать кое у кого вполне понятный интерес.
Дэвид потянулся к пачке, которую Штольц положил на стол, и, взяв сигарету, закурил.
Они, безусловно, правы, – и этот немец, и Райнеман. Если противник пронюхает, чем он занимался во время пребывания в Лиссабоне, то над операцией может нависнуть угроза срыва. Эд Пейс, был он уверен, понимал, что идет на риск, выдвигая его кандидатуру.
Делиться своими мыслями со Штольцем Сполдинг, однако, не стал: немецкий атташе все еще оставался для него темной лошадкой.
– Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, – заявил Дэвид. – Цель моего приезда в Буэнос-Айрес – познакомить заинтересованных лиц с предварительными наметками финансовых кругов Нью-Йорка и Лондона относительно будущих соглашений, связанных с восстановлением народного хозяйства в странах, наиболее пострадавших от войны… Как видите, мы верим, что победим… Что же касается Эриха Райнемана, то, сами понимаете, когда решаются вопросы подобного рода, без него не обойтись.
– Резидент из Лиссабона, могу смело сказать, – профессионал высшего класса.
– Мне хотелось бы, чтобы вы перестали повторять одно и то же…
– И верить во всю эту чепуху, – закончил за Дэвида Штольц. – Прикрытие у вас, признаюсь, что надо. Одно из лучших, какие вы когда-либо имели. И кстати, куда надежнее личины одного из трусливых представителей американского светского общества, которую вы смогли бы успешно, не вызывая ни у кого подозрений, натянуть на себя… Даже герр Кенделл согласен с этим.
Дэвид призадумался. Этот немец все крутит и крутит, словно желая предоставить ему возможность лично убедиться, что перед ним и впрямь один из агентов Эриха Райнемана и все, что он говорит, – истинная правда.
– Опишите, пожалуйста, Кенделла, – попросил Сполдинг спокойным, ровным тоном.
– В нескольких словах?
– Это не имеет значения.
Штольц рассмеялся:
– Предпочитаю как можно быстрее с этим покончить. Весьма неприятное двуногое. Находиться с ним в одной комнате настоящее мучение.
– Вы были с ним в одной комнате?
– Да, к сожалению. В течение нескольких часов. С ним и Райнеманом… Можно переходить к делу?
– Слушаю.
– Ваш человек – Леон – прибудет послезавтра. Мы можем провернуть все довольно быстро. Чертежи с соответствующей документацией будут поставлены одной партией, а не двумя, как считает Кенделл.
– А он считает именно так?
– Да, если судить по тому, что он сам нам сказал.
– Почему же у него сложилось такое мнение?
– Потому что до вчерашнего вечера герр Райнеман думал, что все так и будет. Я и сам ничего не знал об изменении в плане вплоть до сегодняшнего утра.
– Что же побудило вас тогда звонить мне вчера вечером?
– Я действовал по указанию Уолтера Кенделла.
– Расскажите об этом поподробнее.
– Неужто это нуждается в пояснениях? Ведь одно никак не связано с другим. Герр Кенделл позвонил мне. По всей видимости, сразу же после разговора с вами. Сообщил, что его внезапно отозвали в Вашингтон. И поэтому я должен немедленно связаться с вами, чтобы вы знали, с кем в дальнейшем поддерживать контакт. Он настаивал на этом самым решительным образом.
– Кенделл не сказал вам, почему он возвращается в Соединенные Штаты?
– Нет. Я же не счел целесообразным расспрашивать его об этом. Все, что ему предстояло здесь сделать, он сделал. И больше уже нам не нужен. Коды у вас ведь, а не у него.
Дэвид, глядя на скатерть, загасил сигарету.
– Кем вы работаете в посольстве?
Штольц улыбнулся:
– Думаю, что не проявлю особой нескромности, если скажу, что я – третий… или, может, четвертый по значимости сотрудник посольства. Однако пекусь по-настоящему лишь об интересах Райнемана, о чем, уверен, вы и так уже догадались.
– Надеюсь, вы не станете возражать, если во время встречи с Райнеманом я спрошу обо всем у него самого? – Дэвид посмотрел на немца. – А теперь ответьте, пожалуйста, что делают тут, в Буэнос-Айресе, гестаповцы?
– Их тут нет… Впрочем, один все же имеется. Так, мелкая сошка. Простой клерк, не более того. Однако, как и все гестаповцы, считает себя важной шишкой, чуть ли не личным представителем Гитлера в этих местах, и буквально куражится над курьерами, которые, кстати, обслуживают и наше посольство. Он из тех, кого вы, американцы, зовете ослами. Ну а больше здесь никто из гестаповцев не ошивается.
– Вы уверены?
– Конечно. Можете не сомневаться, я первым бы узнал, если бы они появились в Буэнос-Айресе. Даже раньше посла. Герр Сполдинг, в той игре, которую вы ведете со мной, нет никакого смысла.
– В таком случае вернемся к вопросу о моей встрече с Райнеманом, которую вам предстоит подготовить… Уж в ней-то, надеюсь, вы видите смысл?
– Безусловно… Однако прежде чем договориться о чем-то конкретном, мы должны разобраться в том, что так тревожит герра Райнемана. Итак, почему резидент из Лиссабона оказался в Буэнос-Айресе?
– Боюсь, что здесь – самое ему место. Что, кстати, признано и вами. Я исключительно осторожен. Обладаю большим опытом. И имею коды. Разве не сами же вы сказали об этом?
– И все же почему выбор пал именно на вас? Согласитесь, сорвать из Лиссабона такого агента, как вы, – слишком дорогая затея. Я говорю сейчас с вами одновременно и как враг ваш, и как человек, который, придерживаясь нейтралитета в определенных вопросах, сотрудничает с Райнеманом. А теперь ответьте, пожалуйста, на вполне правомерный вопрос: не скрывается ли за вашим переводом сюда что-то еще, о чем мы пока не знаем?
– Если что-то и скрывается, то мне об этом ничего не известно, – ответил Сполдинг, встретив спокойно пронизывающий взгляд Штольца. – Поскольку же мы решили чуть ли не в открытую говорить обо всем, признаюсь вам, что я хочу только одного: получить как можно быстрее пресловутые чертежи и, отправив шифровку о переводе вам этих чертовых денег, убраться отсюда, пока жив и здоров. Здесь же, конечно, я не случайно. Значительную часть обусловленной соглашением суммы выплачивает правительство, и, учитывая данное обстоятельство, в Вашингтоне сочли нужным направить кого-то сюда. Выбор же пал на меня, скорее всего, потому, что кто-то решил там, будто я лучше, чем кто-либо другой, смог бы проследить, чтобы нас не надули.
На короткое время наступило молчание. Нарушил его Штольц:
– Я верю вам. Американцы вечно боятся, что их облапошат, разве не так?
– Давайте вернемся к Райнеману. Мне хотелось бы незамедлительно встретиться с ним. Я не могу быть уверен, что до конца выполнил свою миссию, пока не услышу об этом от самого Эриха Райнемана. Должен заметить, что окончательный график обмена с Вашингтоном кодированными сообщениями я составлю лишь после того, как увижу, что все движется в заданном направлении.
– Выходит, пока что такого графика у вас нет?
– Да, нет. И не будет, пока я не увижусь с Райнеманом.
Штольц глубоко вздохнул.
– Мне правильно говорили, что вы – человек исключительно педантичный. Я устрою вам встречу с Райнеманом… Вы отправитесь к нему после наступления темноты. По пути смените машину. Встреча произойдет у него дома. Он не может допустить, чтобы кто-то видел вас вместе… Надеюсь, вас не пугают подобные меры предосторожности?
– Ничуть. Пока в Вашингтоне не получат от меня шифровок, о переводе денег в Швейцарию не может быть и речи. И посему, полагаю я, герр Райнеман окажется гостеприимным хозяином.
– Не сомневаюсь в этом… Итак, мы договорились обо всем. Я свяжусь с вами этим же вечером. Вы будете у себя дома?
– Думаю, да. В противном же случае я сообщу о своем местонахождении телефонистке в нашем посольстве.
– Denn auf Wiedersehen, mein Herr[929]. – Штольц поднялся со стула и вежливо поклонился. – Heute Abend.[930]
– Heute Abend, – ответил Сполдинг. Немец откинул занавеску и вышел из кабинета. Дэвид обратил внимание на то, что Штольц оставил сигареты на столе. Что это: небольшой подарок или мелкое оскорбление? Достав из пачки сигарету, он поймал себя на том, что перед тем, как поднести к ней огонь, прикусил конец, – совсем как Кенделл. И, ощутив раздражение, сломал с брезгливым чувством сигарету и швырнул ее в пепельницу. Все, что напоминало Сполдингу о бухгалтере, вызывало у него отвращение. Ему не хотелось думать ни о нем, ни о его трусливом бегстве из Буэнос-Айреса.
С него достаточно было и того, над чем действительно стоило поразмыслить.
Генрих Штольц – «третий… или, может, четвертый по значимости» сотрудник немецкого посольства – занимал не столь высокое место, как полагал Дэвид. Нацист не лгал – он действительно не знал, что агенты гестапо в Буэнос-Айресе. Не знал, потому что ему об этом не сообщили.
Разве это не ирония судьбы, подумал Сполдинг, что он и Эрих Райнеман, несмотря ни на что, будут действовать заодно? До тех пор, конечно, пока он не убьет Райнемана.
* * *
Генрих Штольц, сидя у себя за столом, поднял трубку телефона.
– Соедините меня с господином Райнеманом, в Лухане, – произнес он на безукоризненно чистом, классическом немецком языке. – Господин Райнеман?.. Это Генрих Штольц… Да, да, все прошло гладко. Кенделл говорил правду. Сполдинг ничего не знает о «Кенинге» и алмазах. Ему сообщили только о чертежах. Имеет отношение лишь к тому, что касается перевода денег. Он не главный в этой игре, но нам нужен код. Чтобы отдать американским патрульным судам приказ выйти в открытое море. Если нам удастся сделать это, траулер спокойно покинет гавань… Представьте себе, все, о чем печется Сполдинг, – это чтоб его не обманули!
Глава 28
Он подумал, увидев ее, что ошибся… Впрочем, нет, он не мог так подумать, рассудил он затем. Не мог, поскольку был не в состоянии соображать что-либо. Он лишился на время рассудка.
Настолько он был поражен. Лэсли Хоуквуд!
Он увидел из окна такси, как она, стоя по ту сторону от фонтана на Плаца-де-Майо, разговаривает с каким-то мужчиной. Автомобиль, в котором ехал Сполдинг, двигался по огромной, запруженной транспортом площади на самой малой скорости. Дэвид попросил шофера проехать чуть дальше и остановиться. Потом расплатился и вышел. Находясь в непосредственной близости от Лэсли и ее собеседника, он отчетливо видел их силуэты, проглядывавшие сквозь струи фонтана.
Мужчина, передав девушке какой-то пакет, отвесил поклон, как принято это в Европе, и, подняв руку, подзывая такси, зашагал в сторону мостовой. Ждать ему не пришлось. Машина, в которую он уселся, резко рванула с места и тут же исчезла в общем потоке автотранспортных средств.
Лэсли направилась к пешеходному переходу и, подойдя к нему, остановилась, ожидая зеленого сигнала светофора.
Дэвид осторожно обошел вокруг фонтана и оказался у обочины, когда зажегся зеленый свет.
Не обращая внимания ни на возмущенные возгласы водителей, ни на подаваемые ими предупредительные сигналы, он уверенно прокладывал себе путь между застывшими на месте автомобилями чуть левее пешеходного перехода, чтобы она не заметила его ненароком, если вдруг обернется случайно. Так как он находился от нее ярдах в пятидесяти, если не больше, то мог быть уверен, что не попадется ей на глаза.
С бульвара Лэсли свернула в сторону улицы Девятого Июля. Сполдинг, скрываясь в толпе, ускорил шаг, чтобы не упустить ее из виду. Несколько раз она в раздумье останавливалась у витрин магазинов. И дважды, судя по ее виду, боролась с собой, не зная, заглянуть туда или нет.
Как это похоже на нее. Лэсли никогда не могла отказать себе в обновке.
Однако на этот раз она преодолела искушение. Взглянув на часы, Лэсли пошла неторопливо в направлении северных кварталов. Время от времени она поглядывала на указатели улиц, чтобы проверить, не сбилась ли с пути. Было ясно: Лэсли Хоуквуд впервые в Буэнос-Айресе. На углу Корриентес она остановилась у театральной афиши. Сполдинг знал, что американское посольство находится в двух кварталах отсюда, между Авенида-Супаха и Авенида-Эсмеральда. И, не теряя времени понапрасну, направился прямо к Лэсли.
Увидев Сполдинга, она вздрогнула, кровь отлила от ее лица.
– Выбирай, Лэсли, – сказал Дэвид, подойдя к ней вплотную. – Посольство здесь, рядом. Это территория Соединенных Штатов. И ты можешь прямо сейчас быть арестована если и не за шпионаж, то за угрозу национальной безопасности страны. Но у тебя есть выход: поехать со мной… И ответить на все мои вопросы. Сама решай, как поступить.
Такси доставило их в аэропорт. Обратившись в имевшийся при нем прокатный пункт, Сполдинг взял машину на имя Дональда Сканлана, инспектора рудников. Удостоверение с этим именем он всегда носил с собой на тот случай, если ему придется вдруг повстречаться с людьми типа того же Генриха Штольца.
Он крепко держал Лэсли за руку, чтобы она не надеялась ускользнуть от него. Она была его пленницей, и он не собирался ее упускать.
Весь путь до аэропорта Лэсли молчала, стараясь избегать его взгляда.
Только раз спросила испуганно:
– Куда мы едем?
Он коротко бросил:
– За город.
Сполдинг вел машину вдоль реки, прямо на север, где раскинулись предместья Буэнос-Айреса и высились горы, у подножия которых и расположилась столица Аргентины. Через несколько миль, уже в провинции Санта-Фе, Рио-Лухан поворачивала на запад. И он, спустившись вниз по покатому склону, продолжил путь по автомагистрали, идущей параллельно берегу. Это был район, где селились аргентинские толстосумы. По реке скользили яхты под разноцветными парусами, лавируя между зелеными островками, напоминающими пышные сады. Прибрежную зону, где разместились роскошные виллы, соединяли с шоссе частные дороги. Прелестный уголок: куда ни глянешь, всюду красота. Слева Дэвид заметил грунтовую дорогу, уходящую к холмам, и свернул на нее. Через милю проселок кончился.
Виджи-Тигре.
Дальше проезда не было. Чтобы туристы могли спокойно разгуливать по заповедным местам.
Подведя машину к парковочной площадке, Сполдинг пристроил ее у самой ограды. Был обычный день недели, поэтому никаких других автомобилей на стоянке не было.
Лэсли молчала всю дорогу. Только курила сигареты. Руки у нее дрожали, выдавая волнение. Глаза смотрели куда-то в сторону. Дэвид знал по опыту, что человек, находясь в таком состоянии, не долго сможет продержаться.
И Лэсли не была исключением. Еще немного, и она расколется.
– Начнем же. Я буду задавать вопросы, а ты – отвечать. – Сполдинг повернулся к ней лицом. – Уж поверь мне, пожалуйста, я тотчас же, не задумываясь, арестую тебя как государственного преступника, если ты вздумаешь отделываться молчанием.
Лэсли вздернула резко голову и посмотрела на него злобно и в то же время со страхом:
– Почему же ты не сделал этого час назад?
– По двум причинам, – ответил он просто. – Во-первых, если бы я арестовал тебя и, соответственно, доставил в посольство, то все остальное пошло бы обычным путем, уже без меня: сообщения в оба конца, распоряжения, ну и вся прочая канитель. И принимать окончательное решение стал бы уже не я. А мне не хотелось бы лишаться такой возможности… И во-вторых, старый мой друг, я думаю, что ты впуталась в эту историю, сама того не желая. Так что же случилось с тобой? Во что ты вляпалась?
Лэсли нервно схватилась за сигарету, как будто вся ее жизнь зависела от того, закурит она или нет. Прикрыв глаза, она прошептала:
– Я не могу сказать, не заставляй меня.
Дэвид вздохнул:
– Думаю, ты не поняла, что к чему. Я офицер, сотрудник разведслужбы, выполняю особого рода задания. То, что говорю я сейчас, для тебя не секрет. Ведь это благодаря тебе обыскали мой номер в отеле. Ты мне лгала самым бессовестным образом, а потом скрылась. Насколько я могу судить, ты виновата и в том, что на меня не раз нападали, – я лишь чудом остался в живых. И вот я встречаю тебя в Буэнос-Айресе, за четыре тысячи миль от Парк-авеню. Ты проехала вслед за мной четыре тысячи миль!.. Зачем?
– Я не могу сказать тебе! Меня не предупредили, о чем можно и о чем нельзя говорить с тобой!
– Тебя не предупредили!.. Боже! Только за то, что я знаю о тебе и смогу доказать, ты схлопочешь лет двадцать тюрьмы!
– Можно мне выйти из машины, Дэвид? – тихо спросила она, засовывая в пепельницу окурок.
– Да, конечно.
Оставшись один, Дэвид открыл дверцу со своей стороны и, выйдя из машины, прошелся быстренько вокруг нее. Лэсли тем временем подошла к ограждению автостоянки. Далеко внизу несла свои воды Рио-Лухан.
– Здесь чудесно, правда?
– Да… Скажи, ты действительно хотела, чтобы меня убили?
– О боже! – Лэсли, повернувшись к нему, заговорила торопливо: – Я пыталась спасти твою жизнь! Я здесь потому, что не хочу, чтобы тебя убили!
Дэвиду потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя после столь неожиданного заявления. Лэсли представляла собой жалкое зрелище. Волосы в беспорядке падали на лицо, из глаз катились слезы, губы дрожали.
– Думаю, тебе лучше все рассказать, – произнес он спокойно.
Лэсли отвернулась от него и посмотрела со склона холма на реку, виллы и яхты.
– Напоминает Ривьеру, согласен?
– Прекрати, Лэсли!
– Почему? Что в том плохого, если я выразила свое восхищение этим местом? Разве не сам ты устроил этот спектакль? – Она положила обе руки на ограждение. – Как вижу, ничего нового. Все это было уже не раз… Где состоится следующая встреча? С кем?.. Прелестная сценка, нечего сказать!.. Разыграно все как по нотам.
– Все вовсе не так, ты заблуждаешься… Запомни, однако, тебе не удастся сбить меня с толку.
– А я и не собиралась делать этого. – Руки ее напряглись, отражая смятение, которое испытывала она в душе, не зная точно, что и как говорить. – Я хочу рассказать тебе кое-что.
– Что ты поехала за мной, потому что хотела спасти мне жизнь? – с усмешкой спросил Дэвид. – В Нью-Йорке ты тоже устроила представление, я помню. Ты ждала так долго – пять, шесть, восемь лет, – чтобы вновь обнять меня… Чтобы поваляться на полу в сарае для лодок, как в старые добрые времена… Ведьма ты, вот кто… Но теперь тебе не поймать меня на эту удочку.
– Ты же ничего не знаешь! – выкрикнула она зло и затем, словно поостыв, добавила тихо: – Я не хотела тебя обидеть, не имела в виду, что ты… что ты… Просто подумала о том, что происходит вокруг. И в том смысле, который я вложила в свои слова, все мы, а не только ты, ничего не значим.
– По-видимому, у леди имеется какое-то основание говорить так.
Лэсли сказала негромко, глядя ему в лицо:
– Совершенно верно. У нее и впрямь имеется основание, и весьма веское.
– В таком случае тебе ничто не мешает ввести меня наконец в курс дела.
– Я расскажу тебе обо всем, обещаю. Но сейчас не могу этого сделать… Поверь мне!
– Конечно, – молвил равнодушно Дэвид и, оторвав неожиданно ее руку от ограждения, схватил сумку, висевшую у нее на плече на кожаном ремне. Лэсли попыталась вырвать ее у него из рук, но он так взглянул на бывшую свою подругу, что у той пропало всякое желание продолжать борьбу. Она, тяжело дыша, стояла беспомощно рядом с ним и наблюдала за тем, что он делает.
Дэвид открыл сумку и вынул конверт, который ей передал тот мужчина у фонтана на Плаца-де-Майо. На дне сумки, заметил он, что-то лежало, завернутое в шелковый шарф. Держа пакет между пальцами, он достал небольшой сверток и, развернув его, обнаружил маленький револьвер системы Ремингтона. Дэвид проверил молча магазин и предохранитель и затем опустил оружие в карман пиджака.
– Меня научили обращаться с ним, – заметила Лэсли, чтобы хоть что-то сказать.
– Тем лучше для тебя, – ответил Сполдинг, открывая конверт.
– Сейчас ты увидишь, как мы умеем работать, – произнесла Лэсли и, отвернувшись, стала смотреть на реку, огибавшую подножия холмов.
Текст, который держал в руке Дэвид, не имел заголовка. Не были проставлены также ни имя его составителя, ни название организации, которой принадлежал данный документ.
Наверху, где обычно располагается заглавие, было указано: «Сполдинг Дэвид. Подполковник. Военная разведка. Армия США. Разряд 4—0. „Фэрфакс“.»
Далее следовало разбитое на пять весьма емких по содержанию абзацев детальное описание всего, что он делал с того самого субботнего полудня, как попал в посольство. Дэвид отметил, к своему облегчению, что «Дональд Сканлан» нигде не упоминался. Значит, он прошел через таможню и покинул аэропорт незамеченным.
Место его проживания, номер домашнего телефона, отдельный кабинет, предоставленный ему в посольстве, инцидент на крыше его дома на Авенида-Кордоба, обед с Джин Камерон в Ла-Боке, встреча с Кенделлом в отеле, происшествие на Авенида-Парана, телефонный звонок из магазина на Родригес-Пена – все, буквально все было учтено составителем этого текста.
Ничего не было упущено.
Даже «ленч» с Генрихом Штольцем в «Каза-Лангоста-дель-Мар». Встреча со Штольцем, которая, как было записано, должна была длиться «минимум час».
Так вот, значит, чем можно объяснить, почему Лэсли прогуливалась неспешно по Авенида-де-Майо.
Но встреча длилась меньше: Дэвид сократил ее, отказавшись от ленча. И сейчас он гадал, следили ли за ним после того, как он покинул ресторан, или нет. Он волновался не за себя. Мысли его были заняты Генрихом Штольцем и разгуливавшими по Буэнос-Айресу гестаповцами, о которых Штольц не знал ничего.
– Твои приятели дотошны. Кто же они?
– Мужчины… и женщины, верные своему долгу. Стремящиеся выполнить во что бы то ни стало стоящую перед ними задачу. Они не остановятся ни перед чем.
– Я тебя не об этом спрашиваю…
Услышав внезапно звук приближавшегося автомобиля, доносившийся до стоянки откуда-то снизу, Дэвид потянулся за пистолетом. Но тревога оказалась ложной. Машина, едва появившись в их поле зрения, тут же исчезла. Люди, сидевшие в ней, беззаботно смеялись. Сполдинг вновь переключил свое внимание на Лэсли.
– Прошу, поверь мне, – сказала девушка. – Я шла на встречу, которая должна была состояться на бульваре ровно в час тридцать. Там удивятся, что меня нет.
– Ты не собираешься мне отвечать?
– Отвечу. Я здесь для того, чтобы уговорить тебя уехать из Буэнос-Айреса.
– Зачем это вам надо? Почему я должен уехать?
– Потому что то, что ты готовишь, – что именно, я не знаю, так как мне ничего не сказали, – не должно совершиться. Мы не допустим этого. Это плохо.
– Раз ты не знаешь, в чем заключается мое задание, как ты можешь говорить, что это плохо?
– Мне так сказали, этого достаточно!
– Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer[931], – произнес Дэвид совершенно спокойно и затем приказал: – Ступай в машину!
– Нет, ты должен выслушать меня! Уезжай из Буэнос-Айреса! Объясни своим генералам, что этого нельзя делать!
– Иди в машину!
Снова послышался шум автомобиля, двигавшегося в их направлении. Но на этот раз звук доносился с противоположной стороны и уже сверху. Дэвид, как и тогда, засунул руку под пиджак. И тут же вынул ее: это был тот же автомобиль, который минуту назад промчал мимо них веселых туристов. Они, продолжая смеяться, размахивали оживленно руками. Наверное, во время ленча отведали спиртного.
– Ты не можешь везти меня в посольство! Не можешь!
– Если ты сейчас же не сядешь в машину, то пожалеешь! Ступай!
Раздался скрежет шин по гравию. Машина резко развернулась и, не сбавляя скорости, подъехала к стоянке.
Сполдинг поднял глаза, чертыхнулся, сунул руку под пиджак и застыл.
Из окон автомобиля выглядывали дула двух ружей, направленные прямо на него.
В машине находилось трое мужчин. Их лица, скрытые за полупрозрачной тканью натянутых на голову шелковых чулок и соответственно лишенные индивидуальных черт, выглядели гротескно. Будто над ними основательно поработал пресс, придавая им плоскую форму.
Один из целившихся в Дэвида типов сидел впереди, рядом с водителем, другой же устроился на заднем сиденье.
Сидевший сзади распахнул дверцу и, продолжая сжимать ружье, скомандовал по-английски:
– Пройдите в машину, миссис Хоуквуд… А вы, подполковник, достаньте оружие – аккуратно, касаясь рукоятки только двумя пальцами.
Дэвид повиновался.
– А теперь подойдите к ограде, – продолжал распоряжаться тот же мужчина, – и бросьте его вон в те кусты, по ту сторону от нее.
Дэвид выполнил и это требование. Незнакомец вышел из машины, чтобы помочь Лэсли сесть. Затем, вернувшись на прежнее место, захлопнул дверцу.
Мощный мотор взревел. Шины вновь заскрежетали по гравию. Машина развернулась и умчалась по дороге, уходившей вниз, к подножию холмов.
Дэвид остался стоять у ограды. Нужно перелезть через нее и поискать револьвер. Преследовать же автомобиль с Лэсли Хоуквуд и тремя мужчинами в масках не имело смысла: его машине из прокатного пункта не угнаться за «Десенбергом».
Глава 29
Ресторан выбрала Джин. Он находился в одном из тихих, уединенных уголков в северной части города, неподалеку от парка Палермо – идеального места для тайных встреч. На стене возле каждого кабинета имелось телефонное гнездо. Официант по первому же требованию клиента ставил на столик аппарат и тут же уносил его, как только в нем отпадала надобность. Дэвида удивило, что Джин знаком этот ресторан. И что ее выбор пал сегодня именно на него.
– Где ты был после обеда? – спросила девушка, глядя на своего друга, который смотрел из кабинета в погруженный в полумрак общий зал.
– В разных местах. Пришлось поприсутствовать на двух совещаниях. Довольно скучных. У банкиров просто страсть какая-то затягивать встречи до бесконечности. Со Стрэнда ли они или с Уолл-стрит – это не имеет значения. – Дэвид улыбнулся девушке.
– Да, возможно… Думаю, это все потому, что они и во время встреч продолжают решать свой извечный вопрос, где бы и как раздобыть лишний доллар.
– Здесь нечего и думать: все так и есть… А ресторан, между прочим, неплохой. И, что особенно хорошо, находится на отшибе, в стороне от шумных улиц. Этот район напоминает мне чем-то Лиссабон.
– А мне Рим, – сказала Джин. – И не только Рим, но и кое-что еще. Если точнее, Аппиеву дорогу[932]. Кстати, знаешь ли ты, что итальянцы составляют свыше тридцати процентов от общей численности населения Буэнос-Айреса?
– Подобные данные мне, конечно же, известны не были: я знал только, что их тут предостаточно.
– А знаком ли ты с выражением «итальянская рука»?.. Если нет, то скажу: под ней, под «итальянской рукой», подразумевается человек, творящий зло.
– Или обычный ловкач. Так что зло вовсе не обязательно ассоциируется с этим понятием. Особа, которую именуют «первоклассной итальянской рукой», является обычно объектом зависти, поскольку отличается сноровкой и умением находить выход из самого сложного положения.
– Бобби Баллард привозил меня сюда как-то вечером… Думаю, он перетаскал сюда массу своих поклонниц.
– Но это же… не очень благоразумно с его стороны.
– Как мне кажется, Бобби тревожило, что Хендерсон пронюхает в конце концов о его развлечениях с распутными девками. И потому решил привести сюда меня.
– Что должно было сразу же снять с него все обвинения в неразборчивости в знакомствах?
– Да… В этом заведении любят бывать влюбленные парочки. Правда, мы с Баллардом к ним не относились.
– В таком случае я рад, что ты привела меня сюда. Это позволяет мне чувствовать себя спокойней и уверенней.
– Не обнадеживай себя. Не строй напрасных иллюзий. Сейчас, в эту лихую годину, никто не может чувствовать себя спокойно и уверенно… Увы, это так… Человека всюду поджидают напасти. О стабильности, о тихой размеренной жизни можно только мечтать.
Джин вынула сигарету из пачки, лежавшей на столе рядом с Дэвидом. Протягивая ей зажигалку, он взглянул поверх пламени и увидел, что она пристально смотрит на него. Но это длилось недолго: перехватив его взгляд, девушка тотчас же опустила глаза.
– Что с тобой? – спросил Сполдинг.
– Ничего… Все в порядке, – ответила Джин и улыбнулась уголками рта. Но улыбка получилась неискренней и невеселой. – Ты разговаривал с тем человеком? Со Штольцем?
– О боже, выходит, ты из-за этого волнуешься?.. Прости меня, я виноват: мне следовало бы сразу же, как только мы встретились, рассказать тебе обо всем, не дожидаясь твоих вопросов… У меня действительно состоялся разговор со Штольцем. Он желал бы продать кое-какую информацию, касающуюся немецкого флота, но я не собираюсь ее покупать. Посоветовал ему связаться с морской разведкой. О своей беседе с ним я доложил сегодня утром коменданту военно-морской базы в Ла-Боке. Если они пожелают воспользоваться его услугами, то это их дело.
– Странно, что он позвонил именно тебе.
– Я тоже думаю об этом. То, что немцам удалось-таки выследить меня, уже не секрет. Но этого мало. По-видимому, они разведали также и о том, что я имею какое-то отношение к деньгам. И Штольц решил воспользоваться этим.
– Он что, предатель?
– Или пытается подсунуть нам дезинформацию. Но это уже проблема не моя, а соответствующих служб военно-морского ведомства.
– Слова так и льются из тебя, – произнесла она иронично и сделала глоток кофе.
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего… Разве что только то, что ты парень ловкий. Всегда найдешь, что сказать и как обвести вокруг пальца своего собеседника. Думаю, на своей службе ты лучший из лучших.
– Зато ты сейчас – не в лучшем настроении. Может, это от джина? Выпила больше, чем нужно?
– Так ты думаешь, что я пьяна?
– Во всяком случае, трезвой сейчас тебя не назовешь. Но факт сей – не причина расстраиваться, – произнес, улыбнувшись, Дэвид. – Ты же не алкоголичка, а это главное.
– Благодарю за комплимент. Однако не увлекайся сентенциями подобного рода. Разговаривать так между собой могут лишь люди, связанные крепкими, прочными узами. У нас же все по-иному. Мы должны сознавать, что только временно находимся вместе, не так ли?
– К чему это ты? Давай-ка поговорим об этом чуть позже, у меня дома: у нас же впереди – целая ночь. Постарайся понять, в данный момент моя голова занята совершенно другим.
– Я и не сомневаюсь в этом: у тебя же столько всяких дел, куда более важных! – Говоря это, Джин неловко пролила кофе на скатерть и, сконфузившись, замолчала. Но пауза длилась долго. Успокоившись немного, она сказала: – Кажется, я веду себя не совсем красиво.
– Да, – согласился Дэвид, – ты и впрямь ведешь себя не совсем красиво.
– Я боюсь.
– Чего?
– Ты прилетел сюда, в Буэнос-Айрес, вовсе не для того, чтобы встретиться с банкирами, не так ли? Тебе поручено сделать что-то еще, провернуть какое-то более крупное дело. Правда, я знаю, ты не признаешься мне в этом, ничего не расскажешь. И через несколько недель уедешь отсюда… если только останешься в живых.
– У тебя буйное воображение.
Он взял ее за руку. Джин погасила сигарету.
– О’кей. Будем считать, что я не права. – Она заговорила так тихо, что ему пришлось напрягать свой слух: – Я все преувеличиваю. Сошла с ума, захмелела. Ну что ж, если так, прости меня. И подыграй мне немного, послушай меня.
– Да я и так слушаю, говори же.
– Все это – исключительно гипотетически. Мой друг Дэвид – не карьерист из госдепартамента. Он – секретный агент. У нас здесь несколько таких, я знакома с каждым. Полковники называют их provocarios[933]… Итак, мой Дэвид – секретный агент и, будучи им, постоянно подвергает себя огромному риску, поскольку правила игры то и дело меняются. Когда же правила игры меняются, они теряют всякий смысл. Или, иначе, перестают быть правилами в подлинном смысле этого слова… А это значит, что для таких людей, как мой гипотетический Дэвид, не должно существовать никаких правил… Улавливаешь, что я хочу сказать?
– Не совсем, – ответил спокойно Дэвид. – Признаюсь, не пойму никак, к чему ты клонишь и какое отношение этот человек имеет ко мне.
– Сейчас поймешь, я еще не кончила. – Джин допила кофе и аккуратно – как можно осторожней, поскольку пальцы у нее дрожали, – поставила чашку на блюдце. – Так вот, моего друга – мифического Дэвида – могут убить, искалечить, оторвать ему голову. Ужасно, не правда ли?
– Да, ужасно. Но будет еще ужаснее, если такая судьба постигнет сотни тысяч людей, чего в наши дни никак нельзя исключать.
– Но все эти люди находятся в ином положении. Они состоят на военной службе, носят форму, действуют согласно определенным правилам. Даже у летчиков… и у тех куда больше шансов остаться в живых, чем у моего Дэвида. Я говорю так, потому что имею об этом кое-какое представление.
Дэвид посмотрел на нее в упор:
– Хватит!
– О нет! Я хочу рассказать сейчас, какой у тебя может быть выход из нынешней ситуации. Так выслушай же меня до конца. Почему мой гипотетический Дэвид делает то, что он делает?.. Помолчи, не отвечай пока. – Она улыбнулась печально. – Но ты и не собирался отвечать на мой вопрос, так ведь? Впрочем, это не имеет особого значения. У этого вопроса есть продолжение, которое даст тебе дополнительный повод для размышлений.
– И в чем же заключается это продолжение? – спросил Дэвид, предположив, что Джин не скажет ничего нового и ограничится лишь тем, что станет дальше развивать свои мысли. И, как только она заговорила, убедился, что был прав.
– Видишь ли, я не раз уже думала… об этой игре… и об этом секретном агенте. Он оказался в необычном положении: действует совершенно один… или почти один. Находится в чужой стране и действует в одиночку… Надеюсь, тебе ясно, в чем суть продолжения моего вопроса?
Дэвид внимательно наблюдал за ней. Она, должно быть, пришла к каким-то умозрительным заключениям, хотя пока что вслух их не высказывает.
– Нет, не ясно, – признался он.
– Если мой Дэвид действует в одиночку и к тому же в чужой стране и должен посылать в Вашингтон шифровки… Хендерсон сказал мне, что это значит… это значит, что люди, на которых работает он, верят всему, о чем он сообщает им. Он же может сообщить им все, что захочет… А теперь мы снова возвращаемся к моему вопросу: почему мифический Дэвид, зная все это, делает то, что он делает? Не может же он в самом деле верить в то, что в состоянии повлиять на исход войны. Он же – лишь один из миллионов и миллионов людей.
– И этот гипотетический персонаж… если только я верно понял тебя… может послать своему руководству сообщение о том, что у него возникли кое-какие сложности…
– Да, – перебила Дэвида Джин и крепко сжала ему руку. – И еще известить их, что ему необходимо во что бы то ни стало задержаться в Буэнос-Айресе. На долгое время.
– И если твоему другу скажут вдруг «нет», он должен будет исчезнуть и навеки затеряться в пампасах?
– Не смейся надо мной!
– А я и не смеюсь. Но и делать вид, будто смогу дать логически обоснованный ответ на твой вопрос, тоже не стану. Скажу только, я не думаю, что у человека, о котором ты говоришь, действительно столь широкие возможности. Насколько мне известно, таких людей постоянно проверяют. С этой целью, например, в тот край, где находится он, могут быть посланы другие агенты… И, не сомневаюсь, их и в самом деле пошлют, если кому-то покажется вдруг, что что-то не так. Претворение в жизнь твоего замысла в самом лучшем случае даст лишь кратковременный эффект, наказание же, которому подвергнется твой герой, будет исключительно суровым.
Джин отпустила его руку и отвернулась.
– И все же что-то делать надо, – сказала она немного погодя. – Я тебя очень люблю. И не хочу, чтобы ты пострадал. Мне известно, что кое-кто не прочь расправиться с тобой. – Она снова обратила на него свой взор. – Тебя же хотят убить, ведь правда?.. Тебя, одного из многих миллионов?.. Я постоянно молюсь про себя: «Только не его! О боже, только не его!..» Неужели ты не понимаешь ничего?.. Неужели нам нужен кто-то еще? И так ли уж важны все эти люди, кто бы они ни были? Так ли уж важны они нам? Неужели того, что ты сделал, еще недостаточно?
Дэвид посмотрел на нее. Он понимал, что то, что она говорит, имеет под собой основание. И осознание этого факта не доставило ему особой радости… Он и в самом деле сделал довольно много. Вся его жизнь пошла кувырком. Столько лет, изо дня в день, находиться среди врагов не так-то легко.
Но во имя чего эти жертвы? И для кого?
Для дилетантов? Таких, как Алан Свенсон? Или Уолтер Кенделл?
То, что происходит, не несет успокоения.
Эд Пейс погиб. В «Фэрфаксе» свили гнездо враги.
Он же, Дэвид, и впрямь – один из многих миллионов.
– Сеньор Сполдинг? – спросил негромко метрдотель, стоя у входа в кабинет.
Дэвид, погруженный в свои мысли, вздрогнул от неожиданности.
– Да, слушаю вас.
– Вас просят к телефону.
Сполдинг посмотрел на служащего ресторана, выражавшего всем своим видом само почтение.
– А нельзя поднести телефон к столику?
– Тысяча извинений, сеньор, но телефонная розетка возле вашего кабинета неисправна.
Дэвид чувствовал, что метрдотель лжет.
– Ладно. – Он вышел из-за стола и уже у выхода из кабинета обратился к Джин: – Я ненадолго. Ты же тем временем закажи еще кофе.
– А если, предположим, мне захочется выпить?
– В таком случае попроси принести тебе спиртного.
Сполдинг, кивнув подруге, вышел из кабинета, но не успел сделать и шага, как та окликнула его – вполголоса, но достаточно громко, чтобы он услышал ее:
– Дэвид!
– Да? – Он остановился и, повернувшись, увидел, что она пристально смотрит на него.
– «Тортугас» не стоит наших жертв, – произнесла она тихо.
То, что услышал он, поразило его как гром среди ясного неба. Горло обдало жаром, словно его обожгли кислотой, дыхание остановилось, в глазах, когда он смотрел на нее, появилась резь.
– Я скоро вернусь, – вот и все, что смог он сказать.
* * *
– Это Генрих Штольц, – раздалось в телефонной трубке. – Я ждал вашего звонка.
– О том, что я здесь, вы, думаю, узнали от телефонистки в нашем посольстве, не так ли?
– Вы ошибаетесь. Я смог узнать об этом и так, не обращаясь в ваше посольство. Что же касается вашей встречи с известным лицом, то все уже готово. Через двадцать минут зеленый «Паккард» будет у ресторана. Шофер высунет в окно левую руку с открытой пачкой немецких сигарет. Я решил, что это понравится вам.
– Я глубоко тронут. Однако вам придется перенести встречу на другое время и сменить машину.
– Это невозможно. Герр Райнеман не допускает подобных вещей.
– Я тоже. Однако обстоятельства изменились.
– Извините. Через двадцать минут. Зеленый «Паккард».
На этом связь была прервана.
Что произойдет потом, Дэвида не волновало. Над тем, как уладить все, пусть ломает голову Штольц: это ведь его проблемы. Он же не желал больше думать ни об этом немце, ни об Эрихе Райнемане. Ему хотелось только одного – побыстрее вернуться к Джин.
Выйдя из укрывшегося в тени угла, где находился телефон, Сполдинг пошел через бар, неловко протискиваясь боком между завсегдатаями, чьи табуретки загораживали проход. Он спешил, и поэтому и люди, и предметы мебели, которые приходилось ему обходить, вызывали у него раздражение.
Миновав арку, отделявшую бар от общего зала, он прошел торопливо между столиками к своему кабинету.
Но Джин Камерон там не было. На столе лежала записка. На обратной стороне бумажной салфетки, какие подаются обычно с коктейлем, были выведены карандашом для подведения ресниц и бровей слова, представлявшие собой чуть ли не сплошные жирные линии. Написанные в спешке, они с трудом поддавались прочтению. И все же Сполдинг сумел прочитать: «Дэвид! Уверена, у тебя есть чем заняться. И куда пойти. Я же хочу побыть сегодня вечером одна».
И больше ничего. Джин даже не поставила точку в конце. Впечатление такое, будто кто-то прервал ее неожиданно, и ей пришлось оставить все как есть.
Дэвид положил записку в карман и, выйдя в общий зал, направился к выходу. В дверях маячил метрдотель.
– Есть проблемы, сеньор?
– Куда ушла дама из этого кабинета?
– Миссис Камерон?
«О боже, что же происходит?» – подумал Дэвид, глядя на учтивого porteno. Кабинет он заказывал на свое имя. Так откуда тогда может знать этот субъект, как зовут Джин, если она говорит, что была в этом ресторане только один раз?
– Да! Миссис Камерон! Черт вас возьми, где она?!
– Она уехала несколько минут назад, взяла первое попавшееся такси.
– Послушай…
– Сеньор, – перебил Дэвида услужливый аргентинец, – там, возле ресторана, вас поджидает один джентльмен. Он расплатится за вас: ему у нас открыт счет.
Сполдинг посмотрел в застекленное оконце, врезанное в массивную парадную дверь. У входа в ресторан стоял мужчина. На нем был белоснежный летний костюм, какие носят обычно в Палм-Бич.
Дэвид открыл дверь и вышел.
– Вы хотели меня видеть? – спросил он, подходя к незнакомцу.
– Я просто жду вас, господин Сполдинг. Буду сопровождать вас. Машина подъедет через четверть часа.
Глава 30
Зеленый «Паккард» остановился напротив ресторана. Шофер высунул руку с пачкой сигарет. Человек в белом костюме жестом пригласил Сполдинга следовать за ним.
Подойдя к машине, Дэвид разглядел водителя в черной рубашке с короткими рукавами, едва прикрывавшими сильные, мускулистые руки. На лице – короткая бородка и густые лохматые брови. На вид – типичный портовый грузчик. Сполдинг был уверен: этот человек специально придал себе такой облик.
Мужчина, которому было поручено сопровождать Дэвида, открыл ему дверцу машины, и он сел в нее.
Все происходило молча, никто не проронил ни слова.
Как только Сполдинг и его спутник заняли свои места, «Паккард» лихо развернулся и направился строго на юг – к центру Буэнос-Айреса. Но мчался он этим курсом недолго. Не прошло и нескольких минут, как машина свернула на северо-восток, туда, где располагался аэропорт. Дэвид был несколько удивлен, когда обнаружил, что водитель решил ехать по широкой, просторной автомагистрали, проложенной вдоль берега реки. По той самой дороге, по которой он вез сегодня в послеполуденный час Лэсли Хоуквуд. Сполдинг терялся в догадках. Не был ли выбран этот маршрут с тем расчетом, что он, заметив совпадение, невольно скажет что-нибудь по поводу данного обстоятельства?
Однако Дэвид не стал ничего говорить. Он сидел с безучастным видом, ничем не выдавая, какие мысли занимали его.
«Паккард», набрав скорость, уверенно несся по широкому шоссе, которое по прошествии некоторого времени повернуло налево, вслед за рекой, несшей теперь свои воды на северо-запад, уже к другой холмистой гряде. От шоссе то и дело отходили проселочные дороги, однако водитель не свернул ни на одну из них, как это сделал Дэвид несколько часов назад. Напротив, он, сохраняя прежнюю скорость, упорно вел машину вперед.
Свет передних фар выхватил на мгновение из расстилавшейся вокруг темноты дорожный указатель, на котором стояло: «Тигре – 12 км».
Движение на дороге было умеренным. Время от времени попадались встречные машины, несколько машин обогнал «Паккард». Водитель поглядывал непрестанно в зеркало бокового и заднего обзора.
На середине огромной дуги, которую описывало шоссе, меняя направление, «Паккард» замедлил ход. Шофер кивнул человеку в белом костюме, сидящему возле Дэвида.
– Сейчас мы сменим машину, господин Сполдинг, – сказал тот и достал из кармана пиджака пистолет.
Впереди было какое-то строение вроде загородного ресторана или гостиницы. К нему вела подъездная дорога, которая, развернувшись круто у входа в здание, заканчивалась у просторной автостоянки, располагавшейся чуть в стороне. При свете фар были видны и парадная дверь, и лужайка, разбитая перед домом.
Водитель подвел машину к самому входу. Спутник Сполдинга коснулся его руки:
– Выходите и следуйте прямо в здание.
Дэвид открыл дверцу. Его удивило, что швейцар, стоявший у двери в своем форменном одеянии, вместо того чтобы поприветствовать приезжих, спустился быстро вниз по ступеням и направился по покрытому гравием подъездному пути в сторону парковочной площадки.
Войдя в фойе, пол которого был устлан коврами, Сполдинг понял, что он и в самом деле оказался в ресторане. Мужчина в белом костюме, спрятав пистолет в карман пиджака, прошел в помещение следом за ним.
Но в обеденный зал они не пошли. Спутник Дэвида взял его мягко за руку и постучал в дверь в боковой стене, укрывавшей за собой, скорее всего, служебный кабинет. Им тотчас открыли, и они вошли в небольшую комнату.
В крошечном помещении, в котором очутился Дэвид, не было ничего примечательного. Зато двое мужчин, находившихся там, поразили его своим видом. Один из них щеголял в белом костюме, обычном в Палм-Бич, другой, – Дэвид не смог сдержать улыбки, когда увидел его, – был одет точь-в-точь как и он. На незнакомце красовались та же голубая рубашка и те же темные брюки. В общем, он видел перед собой двойников – его самого и своего спутника.
Больше Дэвид ничего не успел разглядеть. Двойник его спутника – незнакомый мужчина в белом костюме – выключил настольную лампу, освещавшую комнату. В помещении сразу же стало темно. Немец, сопровождавший Сполдинга, подошел к единственному окну, которое выходило на подъездную дорожку, и произнес негромко:
– Schnell. Beeilen. Sie sich… Danke.[934]
Двойники моментально направились к двери и вышли. Стоявший у окна немец вырисовывался силуэтом на фоне стекла, на который попадали отсветы от ламп, горевших у входа в ресторан.
– Kommen Sie her[935], – кивнул он Дэвиду.
Подойдя к окну, Сполдинг посмотрел на улицу. Двойники, стоя на подъездной дорожке спиной к автомагистрали, энергично размахивали руками, доказывая что-то друг другу. У них, несомненно, возникли какие-то разногласия, хотя до драки дело не дошло. Изо рта у обоих торчали сигареты, которых, впрочем, из-за отчаянной жестикуляции чаще всего не было видно.
Спустя несколько минут справа, со стороны парковочной площадки, к ним подкатила машина и, захватив их, медленно двинулась влево, к въезду на шоссе. Постояв несколько секунд в ожидании разрыва в поредевшем в эту ночную пору транспортном потоке, она резко рванула вперед. Оказавшись на магистральной дороге, автомобиль в мгновение ока перебрался на правую полосу и, набирая скорость, помчался на юг, в сторону города.
Дэвид недоумевал, не понимая, почему организаторы его встречи с Эрихом Райнеманом сочли необходимым прибегнуть к столь тщательно разработанной акции, и собрался было спросить об этом своего спутника. Однако прежде чем сделал это, заметил улыбку на лице мужчины в белом костюме, отраженную в оконном стекле, от которого этого человека отделяло лишь несколько дюймов. Сполдинг посмотрел в окно, чтобы узнать, чему улыбается немец.
Ярдах в пятидесяти от них, на автомагистрали, шедшей вдоль берега реки, вспыхнули фары. Машина, следовавшая на север, вдруг круто развернулась на широком дорожном полотне и, взревев мощными двигателями, рванула на бешеной скорости в обратном направлении, на юг.
– Amerikanische… Kinder[936], – хихикнул немец. Дэвид прошел внутрь комнаты. Человек в белом, покинув свой пост у окна, включил настольную лампу.
– Интересный эксперимент, – сказал Сполдинг. Немец взглянул на него.
– Это всего-навсего… не знаю, как будет по-вашему… eine Vorsichtsmassnahme…
– Мера предосторожности, – подсказал Дэвид.
– Ja[937]. Да, это так. Я и забыл, что вы говорите по-немецки… Ну, нам пора. Нельзя заставлять герра Райнемана ждать дольше, чем это диктуется соображениями безопасности.
Они ехали по узкой грунтовой дороге, отыскать которую, подумалось Дэвиду, было бы нелегко даже днем. Обычное уличное освещение заменял неровный свет луны. Создавалось впечатление, будто «Паккард» нырнул с покрытого бетоном шоссе в беспроглядный мрак, особенно плотный под густыми кронами могучих деревьев. По шуму, доносившемуся в салон всякий раз, когда машина, сбавив временно ход, резким рывком выходила на прежнюю скорость, можно было безошибочно определить, что под колесами – не бетон, а обычная земля. Обстановка, конечно же, не из лучших. Однако водитель уверенно прокладывал путь, зная наперечет и бесчисленные повороты, и прямые отрезки пути.
Через полмили лесная дорога кончилась. Колеса вновь зашуршали по гладкому асфальту.
Проехав еще немного, машина остановилась. Впереди простерлось обширное открытое пространство, окаймленное по бокам рядами высоченных деревьев. На противоположной стороне поля, под черной пеленой ночного неба, располагались на равном расстоянии один от другого четыре массивных каменных столба, напоминавших средневековые башни. На каждом из них был установлен мощный прожектор. Яркие лучи сильных ламп рыскали по всей расстилавшейся внизу территории, заодно освещая и кроны могучих лесных великанов. Между столбами протянулась железная ограда, в центре которой располагались ворота из металлической сетки, приводимые в движение, скорее всего, электричеством. Повсюду стояли охранники в черных рубашках и брюках полувоенного образца. У некоторых из них были собаки.
Огромные доберманы свирепо залаяли, оттягивая поводки.
Было слышно, как вожатые приказали им замолчать. Собаки сразу же подчинились команде.
Человек в белом костюме открыл дверцу машины и вышел. Он подошел к воротам, к которым направился и один из охранников, но с другой стороны. Они разговаривали недолго. За спиной охранника Дэвид увидел небольшое, футов двадцать длиной, строение то ли из темного бетона, то ли просто с оштукатуренными стенами. В маленьких окнах был виден свет.
Охранник вернулся в свой домик, откуда только что вышел. Мужчина же в белом прошествовал к «Паккарду».
– Придется немного подождать, – сказал он, усаживаясь в машину.
– Мне казалось, что нас здесь давно уже ждали. А иначе с чего бы нам так спешить?
– Мы спешили не потому, что нас заждались, а затем, чтобы заранее прибыть сюда. И известить заблаговременно герра Райнемана о том, что мы уже здесь. Причем все это вовсе не значит, что он непременно примет нас прямо сейчас.
– Гостеприимный хозяин, нечего сказать, – не удержался Дэвид.
– Герр Райнеман может вести себя как сочтет нужным: ему все позволительно.
Десять минут спустя ворота из металлической сетки медленно открылись. Водитель включил двигатель, и «Паккард» проплыл неспешно мимо домика у ворот и группы охранников. Доберманы снова свирепо залаяли, но вожатые тут же заставили их замолчать.
Дорога, которая шла вверх по склону холма, заканчивалась еще у одной просторной площадки, располагавшейся на сей раз перед высоким зданием с широкой мраморной лестницей. Ступени вели к массивной двустворчатой двери из дуба. Дэвид, взглянув на нее, подумал о том, что доселе ему ни разу еще не приходилось видеть столь широких дверей. Прожектора и тут освещали весь простершийся перед ними участок, в центре которого, в отличие от предыдущего открытого поля, был фонтан. В струях воды весело играли отблески лившегося сверху света.
При виде удивительного памятника зодчества невольно казалось, что в действительности это дом какого-то плантатора-сумасброда, отстроенный на рабовладельческом Юге еще до Гражданской войны в США. Когда-то его полностью разобрали, – камень за камнем, доска за доской, мраморная плита за мраморной плитой, – а затем заново собрали, но уже посреди аргентинского леса.
Здание являло собой необычное зрелище. Несмотря на массивность, оно не давило на зрителя. Сидевший в Дэвиде инженер-строитель, пробудившись ото сна, ощутил восторг. В то же время он сознавал, что сотрудники снабженческих и финансовых ведомств пришли бы в ужас при одном лишь взгляде на это строение: чтобы его возвести, потребовалось бы менять привычные представления о методах ведения строительных работ и наиболее эффективных способах транспортировки.
И это – не говоря уже о невообразимо огромных расходах.
Немец, занимавший переднее сиденье, вышел из машины, подошел к задней дверце, за которой находился Дэвид, и открыл ее.
– Мы покидаем вас. Я получил огромное удовольствие от нашей с вами совместной поездки, большое спасибо. А теперь идите к двери, там вас встретят. Auf Wiedersehen.
Дэвид ступил на холодный бетон перед лестницей. Зеленый «Паккард», завершив свой путь по дугообразной подъездной дорожке, покатил к подножию холма.
Сполдинг постоял с минуту один. Если кто-то и наблюдал за ним со стороны, – а Дэвид предполагал, что так оно и было, – то у него создастся впечатление, что сегодняшний визитер поражен открывшейся его взору величественной картиной. Однако подобное заключение было бы неполным: Сполдинг не только любовался зданием, но и занимался более тривиальными вещами – присматривался к окнам каменного исполина, изучал крышу и подходы к нему.
Как войти и как выйти – вот о чем никогда нельзя забывать. Надо быть ко всему готовым, не теша себя надеждой на то, что не окажешься в неожиданной ситуации.
Поднявшись по лестнице к массивной деревянной двери, Дэвид не обнаружил на ней ни кнопки звонка, ни дверного молоточка. Да он и не думал увидеть их здесь.
Дэвид оглянулся. Внизу, на залитой светом прожекторов территории ни души – ни охранников, ни слуг. Словно вымерли все.
Вокруг – тишина. Казалось, что даже ветер в лесу старался как можно меньше шуметь, продираясь сквозь густую листву деревьев. И только фонтан, взмывая ввысь веселыми прохладными струями воды, не боялся нарушить безмолвие.
Но тишь эта, несомненно, обманчива. Ведущие за ним наблюдение из-за укрытия переговариваются между собой, но шепотом, почему он и не слышит их.
Сполдингу не пришлось долго ждать. Когда дверь открылась, он увидел в проеме Генриха Штольца.
– Добро пожаловать в «Habichtsnest», герр Сполдинг. В «Гнездо ястреба». Символичное название. В нем есть что-то театральное, не правда ли?
Дэвид вошел. Холл, как он и ожидал, был огромен. Люстра из нескольких тысяч хрустальных подвесок освещала мраморную лестницу, уходившую куда-то вверх. Стены были обиты парчовой тканью. Под отделанными серебром бра висели полотна эпохи Ренессанса.
– Насколько я могу судить, ничего общего с птичьим гнездом, – заметил Сполдинг.
– Полностью разделяю ваше мнение. Должен, однако, заметить, что, как мне представляется, слово «Habichtsnest» многое теряет в переводе на ваш язык. Следуйте за мной, герр Сполдинг. Герр Райнеман нас ждет на террасе, с которой открывается прекрасный вид на реку. Вечер сегодня, скажу вам, просто чудесный!
Прошествовав под красивой, хотя и несколько вычурной, люстрой мимо мраморной лестницы, они вышли через открытый проем в виде арки на просторную террасу, протянувшуюся вдоль задней стены здания. Меблировку ее составляли столики с ножками из гнутой стали и столешницами из прозрачного стекла, а также кресла и стулья различного размера, на которых лежали подушки из ярко окрашенной ткани. Несколько больших двойных дверей в стене по обе стороны от арки вели, как предположил Дэвид, в различные секции величественного сооружения.
Терраса завершалась высокой каменной балюстрадой, увенчанной скульптурами и изящными вазами с разнообразнейшими растениями. Впереди, в отдалении, несла свои воды Рио-Лухан. У левого края террасы пристроилось некое подобие небольшого павильона, за распахнутой дверцей которого виднелся толстый кабель. Это было местом стоянки электрокара. Длина проводов позволяла ему, несомненно, проделывать путь до самой реки.
Дэвид залюбовался открывшимся его взору великолепием. Но Райнемана, против его ожидания, на террасе не оказалось: они со Штольцем по-прежнему были одни. Подойдя к парапету, Сполдинг увидел, что футах в двадцати ниже террасы расположилась обширная ровная площадка с большим плавательным бассейном посередине. Керамические перегородки разбивали водное пространство на несколько дорожек. Сине-зеленая вода освещалась снизу прожекторами. Вокруг, укрывшись под тентами, стояли металлические столики и шезлонги. Окаймлявшие площадку ухоженные газоны переливались в лучах мощных электроламп таким совершенным, абсолютно зеленым цветом, какого Дэвиду ни разу еще не доводилось видеть. Чуть в стороне проглядывали смутно сквозь темную завесу столбики и проволочные воротца – неотъемлемые атрибуты поля для игры в крокет.
– Надеюсь, вы когда-нибудь специально приедете сюда, чтобы принять участие в наших скромных развлечениях, подполковник Сполдинг.
Дэвид оглянулся на странный тихий голос. В тени арки темнел мужской силуэт.
Он понял: все это время Эрих Райнеман наблюдал за ним.
Райнеман вышел из тени. Он был среднего роста, прямые волосы с проседью зачесаны назад. Крепко сложенный, он мог бы быть охарактеризован словом «презентабельный», если бы не солидное брюшко, портившее ему вид. В его пухлой изнеженной руке искрился вином бокал.
Когда он вступил в полосу света, Дэвид смог получше разглядеть его. Что-то во внешности Райнемана показалось ему несколько странным. Но что именно, этого он еще не понял. Широкое лицо, высокий лоб, большой рот под плоским носом. Темная от загара кожа, выгоревшие от солнца брови. Вроде бы ничего особенного.
Но недоумение Дэвида длилось недолго. Не прошло и пары секунд, как ему стало ясно, что так смущало его.
Эрих Райнеман был уже в годах. Покрытую темным загаром кожу избороздили мириады оставленных безжалостным временем морщин, к узким глазам подступили вплотную припухлые складки, свойственные людям пожилого возраста. И, наряду с этим, – безупречно сшитая спортивная куртка и такие же брюки, которые естественней было бы видеть на молодом, значительно моложе его, человеке.
Судя по всему, Райнеман сражался – сражался упорно – с наседавшими на него годами. Вел битву, победы в которой так и не смог достичь, несмотря на все свое богатство.
– Habichtsnest ist prachtig Unglaublich[938], – вежливо произнес Сполдинг, не выказывая, однако, при этом безмерного восторга.
– Благодарю, – отозвался Райнеман, протягивая руку для приветствия. – Вы очень любезны. Но я не вижу особых причин, по которым мы с вами не смогли бы говорить по-английски… Присаживайтесь. Хотите вина? – Финансист подошел к ближайшему столику.
– Спасибо, не надо. – Дэвид сел напротив Райнемана. – Я нахожусь в Буэнос-Айресе по весьма важному делу, что и пытался объяснить по телефону Штольцу, но он, не выслушав меня до конца, повесил трубку.
Райнеман взглянул на Штольца, который, опустив руки на парапет и слегка наклонившись вперед, стоял с невозмутимым видом у каменной балюстрады и смотрел безмятежно в укрытую ночным мраком даль.
– Неужели вы не могли поступить как-то иначе, не столь уж бестактно? Господин Сполдинг не заслуживает такого обращения.
– Боюсь, что у меня просто не было выхода, mein Herr. Я сделал это для пользы нашего американского друга. Нам сообщили, что за ним следят. Надо сказать, нас это не удивило: мы заранее предвидели, что так оно и будет.
– Если за мной и следили, то это делали вы.
– Мы и впрямь установили за вами слежку, не отрицаю. Но сделали мы это лишь после того, как узнали, что кто-то сидит у вас на хвосте.
Райнеман перевел свои узкие глаза на Сполдинга.
– То, что услышал я, не может не тревожить меня. Мне хотелось бы, чтобы вы объяснили, кто же за вами следил.
– Не смогли бы мы с вами поговорить наедине? – обратился Дэвид к Райнеману, бросив при этом выразительный взгляд на Генриха Штольца.
Финансист улыбнулся:
– В наших с вами делах нет ничего такого, что могло бы помешать Botschaftssekretar[939] присутствовать здесь. Герр Штольц – один из самых ценных моих компаньонов в Южной Америке. И у меня нет от него никаких тайн.
– И все же я должен прямо сказать вам, что вы не услышите от меня ответа на свой вопрос до тех пор, пока мы не останемся с вами вдвоем.
– Наш американский подполковник, возможно, чувствует себя не в своей тарелке, – произнес с раздражением Штольц. – Человека из Лиссабона не признает компетентным его же собственное правительство. И поэтому американцы и денно и нощно следят за каждым его шагом.
Дэвид зажег сигарету. Он не стал отвечать немецкому атташе. Зато Райнеман, размахивая своими изящными руками, поспешил констатировать:
– Если это действительно так, то я не вижу причин, по которым мой компаньон не смог бы присутствовать при нашей беседе. То, что сказал он, прозвучало весьма убедительно. При сложившихся условиях это, я не сомневаюсь, – единственно возможное разумное объяснение того факта, что за вами следят.
– Мы покупаем, – проговорил Дэвид с нажимом, – а вы продаете… краденые вещи.
Штольц хотел что-то сказать, но Райнеман удержал его, подняв руку.
– То, что вы говорите, просто невозможно. Наши соглашения, заключенные в условиях строжайшей секретности, безупречны во всех отношениях. Герр Штольц – доверенное лицо верховного командования Германии. А это значит, что он обладает здесь более высоким статусом и большими полномочиями, чем сам посол.
– Я не люблю повторяться, – заявил сердито Дэвид. – Особенно когда я плачу.
– Оставьте нас, Генрих, – попросил Райнеман, глядя на Сполдинга.
Штольц, не в силах скрыть охватившей его ярости, холодно поклонился и направился к арке, отделявшей террасу от роскошного холла.
– Спасибо, – сказал Дэвид, когда они с Райнеманом остались одни, и, поудобнее устроившись на стуле, посмотрел наверх, на небольшие балконы на втором и третьем этажах «скромной обители» финансиста. Сколько же человек, подумалось ему, могут стоять сейчас у окон, наблюдая за ним. Чтобы моментально спрыгнуть вниз, на террасу, при одном лишь неверном движении с его стороны.
– Теперь мы одни, как вы и хотели. – Райнеман с трудом сдержал раздражение. – В чем дело?
– Штольц – человек засвеченный, – произнес Сполдинг и замолчал, ожидая реакции финансиста. Однако, к его недоумению, никакой реакции не последовало. Дэвид, полагая, что Райнеман его не понял, решил пояснить: – Я сужу об этом по тому, что в посольстве к нему поступает далеко не полная информация. Он может нас подвести.
– Абсурд. – Райнеман, полуприкрыв свои узкие глаза веками, внимательно смотрел на Сполдинга. – На каком основании вы так говорите?
– Все дело в гестаповцах. Штольц уверяет, что гестапо не имеет своих агентов в Буэнос-Айресе. Он ошибается. Они здесь есть. Они здесь есть. Они действуют. И намерены помешать вам. И не только вам, но и нам.
Райнеман заволновался. Было видно, как дрогнули его веки, взгляд потяжелел.
– Подробнее, пожалуйста.
– Позвольте сначала задать вам несколько вопросов.
– Подумать только: вы хотели бы задать вопросы! – произнес, повысив голос, Эрих Райнеман и схватился за стол, на его висках вздулись вены. После короткой паузы он заговорил, но уже ровным, как и прежде, тоном: – Простите, я не привык, чтобы мне диктовали условия.
– Не сомневаюсь. Однако, с другой стороны, и я не привык иметь дело со столь самонадеянными связными, как Штольц. Люди подобного типа не вызывают у меня симпатии… На них, на мой взгляд, нельзя полагаться.
– О чем вы хотели меня спросить?
– О чертежах. С ними, надеюсь, у вас все в порядке?
– Да.
– Они уже в пути?
– Прибудут сегодня ночью.
– Вы опередили нас. Наш человек прибудет только послезавтра.
– На этот раз неверно проинформировали уже вас, а не герра Штольца, господин подполковник. Леон, американский ученый, приедет завтра.
Дэвид не стал спешить с ответом. Эту уловку он применял уже много раз, чтобы думали, что он удивлен.
– Его ждут в Сан-Тельмо послезавтра, – сказал он, выдержав паузу. – Правда, подобная разница во времени не столь уж существенна для нас, но я передаю вам лишь то, что узнал от Кенделла.
– Он сообщил вам об этом еще до того, как решил сесть на ближайший рейсовый самолет «Пан-Америкэн». Мы же окончательно договорились о сроках уже после разговора мистера Кенделла с вами, перед самым вылетом его.
– Судя по всему, он разговаривал на эту тему со многими. А была ли необходимость вносить изменения в график?
– Как вы сами отлично понимаете, указанные в планах сроки могут сдвигаться в ту или иную сторону в зависимости от обстоятельств…
– Когда, например, возникает необходимость вывести кого-то из игры, не так ли? – перебил Райнемана Дэвид.
– В данном случае ничего подобного не наблюдается: у нас нет никаких причин выводить кого-то из игры. Как изволили вы выразиться, – в весьма, кстати, яркой и лаконичной форме, – мы продаем, вы покупаете.
– И конечно же, нет никакой причины, по которой агенты гестапо стали бы рыскать по Буэнос-Айресу…
– Может, вернемся все же к основной нашей теме? – прервал Сполдинга Райнеман.
– Минутку, – сказал Дэвид, заметив, что нервы у Райнемана снова напряжены до предела. – На то, чтобы моя шифровка дошла до Вашингтона, потребуется восемнадцать часов: исходящие от меня сообщения должны доставляться туда в опечатанном конверте курьером.
– Штольц говорил мне об этом. Вы просто дурите: что мешает вам отправить ту же шифровку по радио?
– То, что делаем мы, не что иное, как обычная мера предосторожности, – eine Vorsichtsmassnahme, mein Herr[940], – ответил Дэвид. – Будем говорить откровенно, я не знаю, кто именно подкуплен в нашем посольстве, но в том, что кто-то подкуплен, я полностью уверен. Поскольку коды продаются и покупаются – на различных способах, которыми проделывается эта штука, я не стану здесь останавливаться, – текст, зашифрованный имеющимся у меня специальным кодом, может быть передан по радио только один раз – после того как Леон удостоверится в подлинности чертежей.
– В таком случае вы должны поспешить. Отправьте уже подготовленные шифровки самым ранним рейсом, а я доставлю первый комплект чертежей в Сан-Тельмо завтра к вечеру… Поскольку мне тоже приходится принимать на всякий случай ту или иную меру предосторожности, или eine Vorsichtsmassnahme, остальные чертежи вы получите после того, как сообщите нам о готовности Вашингтона перевести деньги в Швейцарию… О готовности, которую Вашингтон должен выразить сразу же по получении переданной вами по радио шифровки… Предупреждаю вас, вы не покинете Аргентины до тех пор, пока меня не уведомят из Берна о поступлении туда оговоренной суммы. У нас имеется тут небольшой аэродром. В Мендаро. Это неподалеку отсюда. Его обслуживают мои люди. Когда закончится операция, вас будет ждать там самолет. На нем вы и покинете эту страну.
– Ну что ж, я согласен. – Дэвид погасил сигарету. – Завтра к вечеру первый комплект чертежей, остальные – в течение последующих суток… Итак, о сроках мы договорились. И это, собственно, все, что интересовало меня.
– Gut![941] А теперь, Сполдинг, вернемся к вопросу о гестапо. – Эрих Райнеман подался вперед. Вены на покрытых глубоким загаром висках опять вздулись. – Вы обещали более обстоятельно рассказать мне о присутствии гестаповских агентов в Буэнос-Айресе.
Дэвид поделился с ним всем, что знал. Состояние Эриха Райнемана от того, что он услышал, не улучшилось. Дыхание участилось, в глазах, полуприкрытых складками кожи, бушевал гнев. Однако финансист держал себя в руках.
– Благодарю вас. Уверен, все так и есть, как вы сказали. Главное для вас теперь – это выдержать график… Следует признать, вечер выдался длинный и трудный. Сейчас вас доставят назад, в Кордобу. Спокойной ночи, герр Сполдинг!
– Альтмюллер! – рычал Райнеман. – Идиот! Дурак!
– Что случилось? – произнес, ничего не понимая, Штольц, который только что вернулся на террасу.
– Альтмюллер… – Райнеман потерял голос от ярости. Но это не остановило его. Повернувшись в сторону балюстрады, словно желая адресовать дальнейшие слова свои бескрайнему мраку и протекавшей понизу реке, он продолжал: – В своем безумном стремлении провести буэнос-айресскую операцию втайне от верховного командования, чтобы… чтобы его дорогому министерству не пришлось ни за что отвечать… он был взят под надзор своим же собственным гестапо! Ему не доверяют, почему и выслали сюда для проверки людей!
– Но в Буэнос-Айресе нет агентов гестапо, герр Райнеман, – произнес Штольц твердо. – Человек из Лиссабона лжет.
Райнеман резко развернулся и посмотрел на дипломата.
– Я знаю, когда врут, герр Штольц, – проговорил он холодно. – Резидент из Лиссабона сказал правду. Ему незачем лгать… И если я заблуждаюсь и Альтмюллер не попал под надзор гестапо, значит, он предал меня. Сам прислал сюда гестапо. Потому что и не собирался никогда проворачивать эту сделку согласно договоренности. В действительности он рассчитывал получить от противной стороны алмазы и затем уничтожить чертежи. Эти антисемиты заманили меня в ловушку!
– Как вам известно, я являюсь тут личным представителем Франца Альтмюллера, ответственным за проведение операции, – произнес Штольц самоуверенным, безапелляционным тоном, десятилетиями вырабатывавшимся у офицеров немецких экспедиционных корпусов. – Вы, герр Райнеман, сделали все как надо. Я – тоже. Так что и у вас ко мне, и у меня к вам нет никаких претензий. Наши специалисты уже заканчивают свою работу на складе в Очо-Кале. Через день или два алмазы с копей «Кенинга» будут проверены все до единого. Что же касается чертежей, то вы получите их от курьера еще до истечения этой ночи. Все идет, как мы и намечали. Сделка состоится.
Райнеман отвернулся, положил свои пухлые руки на перила и посмотрел вдаль.
– И все же для того, чтобы быть уверенным в этом до конца, нам остается только одно – срочно связаться по радио с Берлином, – произнес он негромко. – Я хотел бы видеть Альтмюллера здесь, в Буэнос-Айресе. Если же он откажется прибыть сюда, сделки не будет.
Глава 31
Немец, сопровождавший Дэвида, сменил свой белый костюм на полувоенную форму охранника Райнемана. За рулем был другой шофер – аргентинец.
«Паккард» тоже сменили – на шестиместный «Бентли» с откидным столиком из красного дерева и занавесками на окнах. На таких машинах разъезжали только английские дипломаты высшего ранга, хотя и не послы. В общем, обычная машина престижного класса. Райнеман продумал и эту деталь, предположил Дэвид.
Водитель знал свое дело. Дэвид и глазом не успел мигнуть, как машина перебралась с окутанной глубоким мраком грунтовой дороги, отходившей от усадьбы Райнемана, на широкую магистраль, протянувшуюся вдоль берега погруженной в беспросветную темноту реки. Как только под шинами автомобиля оказался бетон, шофер вдавил педаль акселератора чуть ли не до упора, и «Бентли», «подстегнутый» им, резво ринулся вперед. Сопровождающий предложил Дэвиду сигарету, но он отказался, покачав головой.
– Вы попросили доставить вас к американскому посольству, сеньор, – бросил шофер через плечо, не сводя глаз с бешено мчавшегося навстречу дорожного полотна. – Боюсь, я не смогу сделать этого: сеньор Райнеман распорядился подвезти вас к вашему дому на Кордобе. Простите меня.
– Мы не можем нарушать инструкций, – добавил немец.
– Надеюсь, что вы и не будете делать этого. Благодаря вашей вере в инструкции мы и бьем вас повсюду.
– Ваш выпад не по адресу. Меня все это совершенно не касается.
– Я и забыл: «Гнездо ястреба» придерживается нейтралитета. – Дэвид, переменив позу, закинул ногу на ногу и стал молча смотреть в окно. Он хотел сейчас только одного – побыстрее добраться до посольства, чтобы снова увидеться с Джин.
Мозг его усиленно работал. В его памяти всплывала одна деталь за другой.
Когда он должен был оставить Джин ненадолго одну, она произнесла ему вслед это слово – «Тортугас».
Да-да, все тот же таинственный термин – «Тортугас»!
Но откуда она узнала его? Можно ли представить себе такое, чтобы и она была лишь составной частью всего этого? Частью той не вырисовывавшейся никак картины, которую пока что не удается ему воссоздать из имеющихся в его распоряжении отдельных, разрозненных фрагментов?
«„Тортугас“ не стоит наших жертв», – сказала Джин. Она молила его бросить все то, чем он занимался!
Об этом же просила его и Лэсли Хоуквуд. Чтобы умолять его отступиться от своего дела – умолять упорно, неистово, в каком-то фанатичном исступлении, – она преодолела путь в четыре тысячи миль.
«Уезжай из Буэнос-Айреса!» – взывала она к нему.
Была ли какая-нибудь связь между брошенной ему вслед репликой Джин и страстной мольбой Лэсли Хоуквуд?
«О боже, – ломал он голову, – и в самом деле, имелась ли между тем и другим какая-то связь?»
– Сеньоры!
Прозвучавший внезапно резкий голос шофера нарушил размышления Дэвида. Немец инстинктивно повернулся к заднему окну и посмотрел в него. Вопрос, с которым он обратился к водителю, состоял из одного-единственного слова:
– Давно?
– Да, давно. Достаточно долго, чтобы не сомневаться. А вы что, так до сих пор ничего и не замечали?
– Нет, ничего.
– Я обогнал три машины. И продолжал гнать на бешеной скорости. Затем сбавил ход и поехал по правой стороне полосы, прижимаясь к самой обочине. Но эта машина как шла, так и продолжала идти – не обгоняя нас и не отставая. Короче, нам сели на хвост.
– Где мы сейчас? В округе Второго холма? – спросил немец.
– Si…[942] Думаю, их планы изменились. Судя по тому, что расстояние между машинами сокращается, они решили добраться до нас. У них мощный мотор. И здесь, на шоссе, нам от них не удрать.
– В таком случае дуй в Колинас-Рохас! Сворачивай на первую же дорогу справа! На любую! – приказал охранник Райнемана, вынимая из-под пиджака пистолет.
«Бентли» резко, чуть ли не под прямым углом, повернул в указанном направлении. Дэвида с немцем, занимавших заднее сиденье, отбросило влево. Аргентинец, стремясь уйти от погони, до конца выжал сцепление. Мотор взревел, и машина на максимальной скорости устремилась вверх по склону холма. Когда же, перевалив через вершину, автомобиль спустился в низину, отделявшую этот холм от другого, шофер, воспользовавшись тем, что впереди пролег на какое-то расстояние ровный, без подъемов и спусков, участок дороги, повел машину еще быстрее, и теперь она неслась уверенно вдаль, словно выпущенный из жерла пушки огромный и грозный снаряд. Подъем на второй холм оказался еще круче, чем на первый, но заранее заданная скорость помогла в преодолении этого препятствия. «Бентли» упрямо взбирался наверх, не сбавляя особенно хода. Водитель знал свою машину, подумалось Дэвиду.
– Я вижу сзади свет фар! – заорал немец. – Они продолжают преследовать нас!
– Вскоре начнется равнина… Если, конечно, меня не подводит память, – сказал шофер, следя внимательно за дорогой. – Думаю, прямо за этой грядой холмов. Там много проселков. Постараемся затеряться на одном из них. Возможно, они, не заметив нас, проедут мимо.
– Не думаю. – Немец, по-прежнему глядя в заднее окно, вытащил из пистолета магазин, провел по нему пальцами и, удостоверившись, что все в порядке, поставил его на место. Затем, отвернувшись от окна, полез под сиденье. Мотор натужно ревел, машина тряслась, подбираясь по ухабистой сельской дороге к вершине холма, немец, лихорадочно шаря внизу рукой, безбожно ругался.
Затем послышался лязг металла. Это охранник Райнемана, засунув пистолет за пояс, вытащил из-под сиденья ружье. Дэвид сразу узнал автоматическую винтовку – новейшее и самое мощное стрелковое оружие, созданное Третьим рейхом. В рожке, ловко вставленном немцем в гнездо, помещалось свыше сорока патронов 30-го калибра.
– Езжай на ровное место. Подпусти их поближе, – скомандовал охранник.
Дэвид одной рукой держался за кожаный ремень переднего сиденья, а другой упирался в дверцу машины, пытаясь сохранить равновесие.
– Не делайте этого! Вы же не знаете, кто они! – закричал он.
– Зато я знаю свои обязанности, – грубо отрезал охранник, бросая на Дэвида неодобрительный взгляд.
Повернувшись к заднему окну, немец сунул указательный палец в небольшое металлическое кольцо в нижнем правом углу обшивки и потянул его сперва вверх, а потом к себе. В панели образовалась небольшая щель – дюймов десяти шириной и высотой дюйма четыре.
Дэвид взглянул на левую половину оконной обшивки. Оказалось, что и там имелось такое же точно кольцо и, следовательно, такое же точно отверстие.
Автомобиль Райнемана, таким образом, мог в любой миг превратиться в боевую машину, способную вести прицельный огонь по неприятелю, если бы тому вздумалось вдруг преследовать его. Из щелей-амбразур открывался отличный обзор. Единственное, хотя и не столь уж значительное, неудобство для стрелка представляла бы в данный момент лишь тряска, неизбежная при быстрой езде по неровной, холмистой местности.
– А что, если это американцы, которым поручено присматривать за мной? – крикнул Дэвид, увидев, что немец, встав на колени на заднем сиденье, собрался вставить ствол винтовки в отверстие под стеклом.
– Это не так.
– Но вы же не можете этого знать!
– Сеньоры! – крикнул водитель. – Идем на спуск! Дорога начнет сейчас заворачивать в сторону, я помню это! А потом пойдет среди лугов с высокой травой. Уже по плоской равнине… Там будет много различных проселков… Держитесь крепче!
«Бентли», подпрыгнув внезапно, тут же наклонился вперед, словно перевалил через какой-то бугор. Немца вместе с винтовкой отбросило от окна, и тело его, повиснув в воздухе на какую-то долю секунды, ударилось с силой о спинку переднего сиденья. Винтовку, чтобы не выронить ее во время своего «полета» по закону инерции, охранник слегка приподнял.
Дэвид просто не мог не воспользоваться моментом. Уцепившись за ружье, он прикрыл пальцами спусковой механизм и, крутанув резко прикладом, вырвал оружие из рук немца. Охранник Райнемана, застигнутый Дэвидом врасплох, потянулся за своим пистолетом, торчавшим у него из-за пояса.
«Бентли» между тем мчался на бешеной скорости вниз по крутому склону. За поворотом, о котором только что упомянул аргентинец, начинался извилистый и к тому же неровный путь, проехать по которому было не так-то просто, и, в опровержение различных инженерных теорий, машина шла теперь, резко накренившись набок, лишь на двух колесах, тогда как остальные два колеса беспомощно вращались, не касаясь почвы.
Дэвид и немец в напряженных позах, пригнувшись и упираясь ногами в войлочный коврик на полу салона, стояли друг против друга.
– Верните винтовку! – Немец целился из пистолета Дэвиду в грудь. Тот же, держа приклад под мышкой и прижав палец к спусковому крючку, направил дуло грозного оружия в живот своего противника.
– Выстрелите вы, выстрелю и я! – крикнул он в ответ. – Мне удастся разделаться с вами, вам же со мной – нет! Вы оба так и останетесь здесь, в машине!
Сполдинг заметил, что водителя охватила паника. Противостояние между охранником и Дэвидом, происходившее у него за спиной, холмистая дорога, бешеная скорость, на которой мчался «Бентли» по неровному, извилистому пути, – все это, взятое вместе, вызывало у него чувство испуга, растерянности и беспомощности.
– Senores! Madre de Jesus!..[943] – завопил он и затем обратился в ужасе к Сполдингу: – О боже, выходит, вы убьете нас!
«Бентли» задел за каменистую обочину дороги. Ощутив сильный толчок, водитель повел машину посередине пути.
– Вы ведете себя глупо, – попытался убедить немец Дэвида в необдуманности его поступка. – Они же охотятся за вами, а не за нами!
– Я в этом не уверен. Убивать же людей на основании лишь одних подозрений – не в моих правилах.
– В таком случае, значит, вы предпочитаете убить нас? Но ради чего?
– Я не хочу, чтобы вообще кто-то кого-то убивал… А теперь положите пистолет! Мы оба знаем, что шансы у нас не равны: перевес на моей стороне.
Немец заколебался.
Машину снова сильно тряхнуло: по-видимому, «Бентли» наскочил на огромный камень или поваленное дерево. Именно это обстоятельство, кажется, образумило немца. Он бросил пистолет на сиденье.
Однако противостояние на этом не кончилось. Дэвид следил за рукой немца, тот же не спускал глаз с винтовки, которую держал Сполдинг.
– Madre de Dios![944] – воскликнул аргентинец с чувством облегчения: волнение его улеглось, страха он уже не испытывал.
«Бентли» по-прежнему катился вниз.
Дэвид посмотрел сквозь ветровое стекло. Извилистый путь по крутому склону подходил к концу. Впереди, на равнинных просторах, расстилались луга – эти пампасы в миниатюре, на которые изливала свой тусклый свет луна.
Затем, неожиданно для немца, он нагнулся и поднял с сиденья пистолет. Охранник Райнемана взирал на это с чувством досады на самого себя: ведь в поединке со Сполдингом он позорно проиграл.
– Расслабьтесь, – обратился Сполдинг к шоферу. – Возьмите сигарету и отвезите меня назад в город.
– Подполковник! – пролаял немец. – То, что оружие у вас, ровным счетом ничего не меняет: по нашему следу по-прежнему мчится машина! Если вы не желаете прислушиваться к тому, что я говорю, то давайте хотя бы свернем с дороги!
– Мне нужно спешить: в запасе у меня нет лишнего времени. Я не просил шофера сбрасывать скорость, я сказал только, что он может расслабиться.
Аргентинец, воспользовавшись тем, что они уже ехали по ровному участку дороги, нажал на акселератор и закурил сигарету, как и советовал ему Дэвид. Машина шла теперь плавно, без тряски и рывков.
– Садитесь! – приказал Сполдинг немцу. Сам же он, опустившись на одно колено, находился у правой дверцы, лицом к своему противнику. Винтовка покоилась безмятежно у него на руке, готовая, однако, в любой миг вступить в бой.
– Снова огни. Они едут быстрее, чем мы, так что нам не удастся оторваться от них, – испуганно забубнил аргентинец, обращаясь к Дэвиду. – Скажите, что должен я делать?
Дэвид моментально оценил ситуацию:
– Предоставь им возможность связаться с нами… Лунного света достаточно, чтобы следить за дорогой? При выключенных фарах?
– Пока что – да. Но недолго. Я никак не могу вспомнить, куда идет дальше дорога…
– Выключи фары и снова включи! И так – два раза… Давай же!
Шофер сделал, как ему велели. Эффект превзошел все ожидания: наступивший внезапно полный мрак был дважды прорезан затем ярким всполохом света, озарившим на краткие мгновения окаймленную с обеих сторон высоким травостоем дорогу.
Дэвид вглядывался напряженно в заднее окно, ожидая ответного сигнала с преследовавшей их машины. Но оттуда не стали отвечать. Он не знал, что и думать. Возможно, те люди просто не поняли смысла посылаемых им сигналов. Не восприняли их как свидетельство желания преследуемых ими людей вступить с ними в переговоры.
– Мигни им еще несколько раз, – приказал Сполдинг водителю. – С коротким перерывом… в пару-другую секунд. Начинай!
С приборной доски донесся щелчок, и фары засветились – на три-четыре секунды. Еще щелчок – и опять кромешная тьма.
И затем в один миг все изменилось.
Из машины, увязавшейся за «Бентли», раздалась автоматная очередь. Заднее стекло было вдребезги разбито. Осколки впились в кожу сидевших в автомобиле людей и вонзились в обивку салона.
Дэвид почувствовал, как кровь потекла по щеке. Немец стонал от боли, сжимая левую руку, из которой сочилась кровь.
«Бентли» занесло в сторону. Шофер крепче схватился за руль и повел машину по дороге зигзагами.
– Вот вам ответ! – прорычал охранник Райнемана. В его глазах застыли ярость и испуг. Дэвид бросил винтовку немцу:
– Стреляйте!
Охранник высунул ствол в отверстие. Дэвид, вскочив на сиденье, оттянул на себя металлическое кольцо с левой стороны оконной рамы и поднял пистолет, чтобы через образовавшуюся амбразуру открыть огонь по противнику.
Преследователи снова дали очередь. Палили из крупнокалиберного пистолета-пулемета. На «Бентли» посыпался град пуль. В матерчатом верхе и металлическом корпусе появились дыры. Несколько пуль пробили ветровое стекло.
Немец открыл ответный огонь из своей автоматической винтовки. Дэвид старательно целился, что было нелегко, так как «Бентли» метался из стороны в сторону, в результате чего машина преследователей постоянно ускользала из поля зрения. Потом, решившись наконец, он нажал на спусковой крючок, рассчитывая попасть в шину.
Винтовка в руках немца грохотала, словно гром. Он стрелял очередями, и всякий раз, когда начиналась сотрясавшая воздух пальба, небольшой элегантный салон оглашался чудовищной какофонией.
Раздался взрыв. Дэвид увидел, что из-под капота мчавшейся за ними машины повалили внезапно клубы черного дыма и пара.
Но пулеметные очереди не умолкали. Преследователи, не обращая внимания на окутавшую их автомобиль завесу, продолжали упорно стрелять.
– Иа-а-ах! – вскрикнул шофер-аргентинец. Дэвид взглянул в его сторону. Из головы водителя струилась кровь, половина шеи была снесена, руки беспомощно повисли.
Сполдинг метнулся вперед, к рулю, но схватить его не успел. «Бентли», никем не управляемый, уже свернул с дороги в высокую траву.
Немец, вытащив быстро дуло из амбразуры, разбил стволом боковое окошко и к тому времени, когда «Бентли», резко остановившись, замер посреди покрытого густой травой открытого участка, вставил в гнездо второй магазин.
Гнавшаяся за ними машина, над которой взметались ввысь столбы дыма и огненные языки, была уже совсем рядом, прямо напротив них на дороге. И на этом путь ее завершился. Дернувшись дважды, она накренилась и так и застыла недвижным черным силуэтом.
Однако сидевшие в ней люди не собирались прекращать борьбы. Немец, распахнув резко правую дверцу «Бентли», нырнул в высокую траву. Дэвид пригнулся как можно ниже и, навалившись на левую дверцу всей тяжестью своего тела, искал пальцами ручку, чтобы также выскочить из машины и укрыться в траве.
Воздух вновь взорвался оглушительным грохотом: это охранник Райнемана дал еще одну очередь из автоматической винтовки.
А затем ночную тьму пронзил отчаянный вопль. Когда Дэвид, открыв дверцу, выпрыгнул из машины, то увидел, как немец, поднявшись во весь рост из травы, двинулся вперед, не обращая внимания на стрельбу, которую вел по нему противник. Пальцем он нажимал на спусковой крючок винтовки, тело его сотрясалось под ударами пуль, вонзавшихся ему в плоть.
Потом охранник упал.
Едва его тело коснулось земли, как со стороны дороги снова послышался взрыв.
Это рванула хранившаяся в багажнике канистра с бензином. В воздух взлетели огненные столбы и куски металла.
Дэвид, держа пистолет наготове, одним прыжком укрылся за металлическим корпусом «Бентли».
Стрельба, однако, прекратилась. Было слышно лишь, как ревел огонь и свистел вырывавшийся из-под капота пар.
Сполдинг выглянул из своего укрытия на дорогу, и взору его предстало жуткое, кровавое зрелище.
Автомобиль он сразу узнал. Это был «Десенберг» – тот самый, на котором сегодня днем незнакомые ему люди увезли Лэсли Хоуквуд.
На заднем сиденье валялись два мертвых тела, ставшие поживой уже подбиравшегося к ним прожорливого огненного пламени. Водитель, отброшенный взрывной волной, повис на спинке переднего сиденья. Руки его были изуродованы, голова свернута набок, недвижные, мертвые глаза широко раскрыты.
Но это – не все. Был еще один человек – четвертый. Он лежал, распростершись на земле возле открытой правой дверцы. Так же, как и те, в беспомощной позе, указывавшей на то, что он был мертв.
И вдруг – о чудо! – рука его шевельнулась! Потом – голова!
Значит, он – жив!
Сполдинг, выскочив к горевшему «Десенбергу», оттащил находившегося в полубессознательном состоянии мужчину от останков того, что некогда было роскошной машиной.
У Дэвида на глазах умерло слишком много людей, чтобы он мог заблуждаться относительно участи этого человека. Еще немного, и его не станет. Пытаться воспрепятствовать смерти, когда исход уже предрешен, не имело смысла. Единственное, что еще можно сделать, это воспользоваться остававшимся в запасе ничтожно малым временем.
Дэвид наклонился над умирающим.
– Кто вы? И почему хотели убить меня?
Человек огромным усилием воли сфокусировал на Дэвиде взгляд своих глубоко запавших глаз. Сквозь дымную завесу проглядывал мерцающий свет единственной уцелевшей фары взорванного «Десенберга»: автомобиль тоже доживал последние мгновения.
– Кто вы? Скажите же, кто вы?
Но человек ничего не сказал. Возможно, он просто не в силах был говорить. Однако губами он пошевелил. Однако не для того, чтобы что-то прошептать.
Сполдинг еще ниже склонился над ним.
Умирающий попытался последним усилием воли плюнуть Дэвиду в лицо, но смерть помешала осуществлению этого намерения. Голова его откинулась безжизненно назад, на подбородке застыла смешанная с кровью слюна.
При свете полыхавшего в машине огня Сполдинг распахнул пиджак покойника.
Но удостоверения личности не обнаружил.
Не оказалось его и в карманах брюк.
Дэвид, ощупав подкладку пиджака, расстегнул рубашку до пояса.
И замер, пораженный тем, что увидел.
Живот мертвеца избороздили глубокие рубцы – следы от ран, но не от пулевых. Дэвид уже видел подобное раньше.
Испытывая страшное волнение, он приподнял мертвое тело за шею и, сдернув пиджак с левого плеча, разорвал рубашку по шву, чтобы обнажить руку.
И увидел то, что и ожидал. Они действительно были там – страшные знаки, въевшиеся в кожу столь глубоко, что вывести их было уже невозможно.
Цифры, на которые он смотрел сейчас, наносились татуировкой узникам лагерей смерти.
Во исполнение все того же лозунга – ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer!
Человек, только что умерший, был евреем.
Глава 32
Было почти пять часов, когда Сполдинг добрался до своей квартиры на Кордобе. Прежде чем покинуть поле битвы, он, порывшись в карманах водителя-аргентинца и охранника Райнемана, забрал с собой все, что могло бы помочь полиции идентифицировать личности покойников. Затем, разыскав в багажнике ломик, оторвал номерные знаки «Бентли» и, сняв щиток с панели управления, разбил приборы. Если и не удастся ему с помощью подобных ухищрений ввести полицию в заблуждение, то уж, во всяком случае, ей придется теперь подольше потрудиться, чтобы докопаться до истины. А это значит, что у него в запасе будет по крайней мере еще несколько часов. Данное обстоятельство имело для Дэвида исключительно большое значение: выигранное таким образом дополнительное время позволит ему получше подготовиться к предстоящей встрече с Райнеманом.
В том же, что встреча эта состоится, он не сомневался: Райнеман, прослышав о происшествии, непременно захочет повстречаться с ним.
Дэвид дорожил буквально каждой минутой: перед тем как нанести финансисту визит, он должен был еще многое – слишком многое – выяснить. Попытаться соединить наконец разрозненные фрагменты.
Сполдингу пришлось пройти в обратном направлении почти с час, прежде чем, миновав два холма, объединенных общим названием «Колинас-Рохас», он вышел к вившейся вдоль русла реки магистрали. Шагая проселочной дорогой, он удалил из лица осколки оконного стекла, утешая себя мыслью о том, что их было не так уж и много, а нанесенные ими раны не столь уж значительны. В руке у него лежала грозная автоматическая винтовка. Оказавшись на приличном расстоянии от места кровавого побоища, Дэвид вытащил из гнезда магазин, разбил спусковой механизм и затем зашвырнул превратившееся в ненужный хлам оружие в кусты.
Дэвида подобрал водитель молочного фургона, двигавшегося со стороны округа Тигре. Сполдинг поведал ему приключившуюся с ним не очень-то приятную историю с выпивкой и сексом. Посетовав на то, что его ловко обобрали, он тут же, впрочем, признал, что винить ему некого, кроме себя самого.
Откровенность иностранца пришлась водителю по душе. Он по достоинству оценил бесшабашность этого янки – человека рискового и не собирающегося унывать только из-за того, что кто-то обчистил его карманы. Всю дорогу они весело хохотали, вспоминая различные пикантные эпизоды из своей жизни.
Переступив через порог дома, Сполдинг сказал себе: нельзя, просто преступно думать сейчас о сне, когда его ждет столько неотложных дел. Поэтому он ограничился тем, что принял душ и выпил большую чашку крепкого кофе.
Времени оставалось в обрез: небо над Атлантикой уже окрасилось предрассветным заревом. Почувствовав, что от душа и кофе в голове у него прояснилось, Дэвид решил, что пора звонить Джин.
Оператор из морских пехотинцев, дежуривший в ночную смену на коммутаторе посольства, не стал скрывать своего недоумения по поводу столь раннего звонка. Однако Сполдинг сказал ему, что миссис Камерон давно уже ждет, когда же он свяжется с ней, но он проспал и потому звонит с опозданием. Миссис Камерон хотела отправиться с ним на рыбную ловлю в открытое море. В шесть они должны быть уже в Ла-Боке.
– Алло?.. Алло? – произнесла в недоумении Джин.
– Это Дэвид. У меня нет времени для извинений. Мне нужно как можно быстрее увидеться с тобой.
– Дэвид? О боже!..
– Я буду у тебя в кабинете через двадцать минут.
– Пожалуйста, объясни…
– Нет времени! Жди меня через двадцать минут. Прошу тебя, будь на месте. Ты нужна мне, Джин. Ты мне нужна!
* * *
Лейтенант на посту у ворот посольства знал свое дело, и если даже и был недоволен тем, что его потревожили в столь ранний час, то чувств своих ничем не выдал. Выполняя надлежащим образом свои обязанности, он разрешил Дэвиду позвонить по внутреннему телефону в кабинет миссис Камерон. Как понял Сполдинг из объяснений дежурного, моряк позволит ему пройти внутрь только в том случае, если Джин выйдет к ним и лично удостоверит, что он – именно тот, кого она ждет.
Вскоре парадная дверь открылась, и появилась она, милая и нежная. Когда Джин, пройдя по подъездной дорожке к воротам, увидела Дэвида, во взгляде ее промелькнул страх.
Ему нетрудно было понять, что напугало ее.
Кровоостанавливающий карандаш не смог скрыть порезов от полдюжины осколков стекла, которые вытащил он из щек и со лба. Раны были лишь обработаны, но не более того.
Идя по длинному коридору здания посольства, они не проронили ни слова. Вцепившись крепко в руку Дэвида, словно боясь потерять своего друга, Джин прижималась головой к его плечу, на котором еще не зажили шрамы от аварии на Азорах.
Когда же они оказались в ее кабинете, она, прикрыв дверь, бросилась в его объятия. Дэвид увидел, что девушку била мелкая дрожь.
– Прости, прости меня, Дэвид! Я была не права, я вела себя просто ужасно!
Он взял ее за плечи и мягко отодвинул от себя.
– Как мне представляется, перед тобой в мое отсутствие встала вдруг какая-то проблема, из-за которой и пришлось тебе столь спешно покинуть ресторан. Я прав, не так ли?
– У меня такое чувство, что я уже не в силах решать какие бы то ни было проблемы. А ведь еще совсем недавно я считала себя сильной, способной вынести бог знает сколько… Но что это с твоим лицом? – Джин коснулась пальцами его щеки. – Откуда эти шрамы?
– Все дело в «Тортугасе». – Дэвид заглянул девушке в глаза. – Да-да, это «Тортугас» дал знать о себе.
– О боже! – прошептала Джин, пряча голову у него на груди. – Я сама не своя. В голове – какой-то туман. Не могу слов подобрать, чтобы выразить свои чувства. Никак не могу. Пожалуйста, послушай меня… сделай так, чтобы… чтобы больше с тобой не происходило ничего подобного.
– В таком случае тебе придется помочь мне.
Она, откинув голову назад, посмотрела ему в лицо:
– Мне? Но что могу я сделать для тебя?
– Ответить на мои вопросы… Предупреждаю заранее: я сразу же пойму, если ты попытаешься солгать мне.
– Солгать?.. Не шути так. Я же никогда не обманывала тебя.
Он верил ей… Однако данное обстоятельство ничуть не облегчало стоявшую перед ним задачу, не очень-то ясную и ему самому.
– Каким образом стало известно тебе слово «Тортугас»?
Убрав руки с шеи Дэвида, Джин отошла от него на несколько шагов, чтобы лучше его видеть.
– Поверь, то, что я сделала, не преисполняет меня чувством гордости. До этого мне ни разу не приходилось совершать что-либо подобное. – Она встретилась с Дэвидом взглядом. – Я спустилась в «пещеры»… не спросив на то разрешения… и ознакомилась с твоим досье. Уверена, что еще ни у кого за всю историю дипломатической службы не было столь небольшого по объему личного дела.
– И о чем же там говорилось?
Джин пересказала ему содержание досье.
– Как видишь, мой мифический Дэвид – тот самый Дэвид, о котором мы говорили прошлым вечером, – лицо не такое уж нереальное. Он самым непосредственным образом связан с нашей суровой действительностью.
Сполдинг подошел к окну, выходившему на газон, разбитый у западной стены здания. Солнце уже поднялось, и увлажненная утренней росой трава расцветилась бесчисленным множеством ярких блесток. Открывшаяся взору Дэвида картина невольно напомнила ему об ухоженном газоне, который видел он при свете рассеивавших ночной мрак мощных прожекторов за террасой Райнемана. Затем, по ассоциативной связи, мысли его переключились на шифровки. Он повернулся к Джин:
– Я должен поговорить с Баллардом.
– И это всё, что ты собираешься сказать мне?
– У Дэвида, уже не мифического, есть работа, которую он обязан выполнять. И тут уж ничего не изменишь.
– Как я понимаю, ты хочешь сказать, что изменить что-либо – не в моих силах?
Сполдинг подошел к Джин:
– Не стану спорить, тебе и впрямь ничего не изменить… Честно скажу, я и сам готов был бы молить бога, чтобы ты смогла повернуть все иначе. Или я сумел бы придумать что-нибудь… Признаюсь, перефразируя слова одной моей знакомой девушки, убедить себя в том, что то, чем я сейчас занимаюсь, может повлиять существенным образом на происходящее вокруг, – задача для меня непосильная… И все же я делаю свое дело. Действую как бы в силу привычки, – что правда, то правда, отрицать не буду. Хотя нельзя исключать и того, что мною движет мое «я», только и всего.
– Я уже говорила тебе, что ты славный малый. Говорила ведь, верно?
– Да, говорила. А я между тем… Знаешь ли ты, кто я на самом деле?
– Сотрудник разведслужбы. Тайный агент. Человек, которому приходится сталкиваться по работе с другими такими же, как и он, засекреченными людьми. Шастать в ночную пору, шептаться по углам, тратить, не желая, уйму денег и жить во лжи. Вот что, не стану скрывать, думаю я о тебе.
– Я не об этом. А о совершенно ином… О том, кем я являюсь в действительности… Я как-никак – инженер-строитель. И мое истинное призвание – возводить дома, мосты и плотины, прокладывать автомагистрали… когда-то я руководил в Мехико строительными работами на территории, отведенной под зоопарк в соответствии с проектом его расширения. Нам удалось соорудить предназначавшиеся для приматов лучшие в мире вольеры под открытым небом. Но, к сожалению, мы истратили при этом слишком много денег, в результате чего средств на приобретение самих обезьян у зоологического общества уже не осталось. Главное, однако, в том, что в зоопарке появился при нашем участии отлично обустроенный участок, пригодный для проживания этих животных.
Джин рассмеялась:
– Ты – просто прелесть!
– Больше всего мне нравилось строить мосты. Возводя их, я старался обходить по мере возможности природные препятствия, чтобы, не разрушая их, сохранять природу в первозданном виде…
– Никогда не думала, что строители такие романтики.
– А между тем это действительно так. Во всяком случае, лучшие из них… Но все это так далеко теперь от меня. Когда наконец вся эта кутерьма завершится, я, конечно же, вновь возьмусь за свое ремесло. Однако я не настолько глуп, чтобы не понимать, с какими трудностями мне придется столкнуться… У нас ведь вовсе не так, как у адвокатов, которые могут отложить спокойно в сторону свои книги по юриспруденции, чтобы затем, как только понадобится, вновь взяться за них: законодательство не претерпевает быстрых перемен. Или возьмем, к примеру, того же биржевого маклера… Ему также можно не волноваться: правила игры на рынке ценных бумаг не могут меняться изо дня в день.
– Я не уверена, что понимаю, куда ты клонишь…
– Я имею в виду наблюдаемый нами повсюду технический прогресс, эту единственно реальную, подлинную пользу, которую приносит война. Изменения в строительной технике носят поистине революционный характер. Достаточно сказать, что за последние три года произошло полное перевооружение строительной индустрии… Я же находился в стороне от всего этого. И поэтому как профессионал я буду выглядеть после войны далеко не лучшим образом.
– Боже мой, да никак ты жалеешь самого себя!
– Да, это так! В какой-то мере ты права… Впрочем, если говорить более точно, то я, скорее всего, ощущаю досаду. Никто же не приставлял пистолета к моей голове, добиваясь от меня согласия пойти по нынешней моей стезе. Я сам, исходя из ложных посылок и не предвидя всех последствий своего решения, взялся за это… за это дело… А раз так, то у меня нет иного пути, кроме как выполнять добросовестно все, что ни возложат на меня.
– А как же мы?.. Могу я, имея в виду нас с тобой, говорить теперь «мы»?
– Да, конечно, – ответил он просто. – Я же люблю тебя, Джин. Я знаю это.
– Знаешь, несмотря на то, что со времени нашей первой встречи прошла лишь неделя? Что же касается меня, то я все еще пытаюсь разобраться во всем этом. Понять, что же такое произошло со мной. Мы ведь не дети.
– Да, мы не дети, – согласился Дэвид. – У детей нет доступа к досье, хранимым в учреждениях госдепартамента. – Он улыбнулся, но тут же вновь принял серьезный вид. – Мне нужна твоя помощь.
Джин взглянула на него:
– И в чем же будет она заключаться?
– Скажи мне прежде всего, что известно тебе об Эрихе Райнемане?
– Он – человек непорядочный.
– Он – еврей.
– В таком случае он – непорядочный еврей. Национальность или религиозная принадлежность тут ни при чем: это все вещи, не имеющие существенного значения.
– В чем его непорядочность?
– Он использует людей в своих целях. Беззастенчиво и без жалости. Подкупает все и вся. Сует взятки буквально всем, кому только сможет. Деньги снискали ему благосклонность со стороны хунты. Они предоставляют Райнеману земли, государственные концессии и права на морские перевозки. Он заправляет делами бесчисленных горнорудных компаний в Патагонии и владеет дюжиной – или что-то около того – нефтяных промыслов в Комодоро-Ривадавии…
– А что насчет политики?
Откинувшись на спинку стула, на который только что села, Джин задумчиво посмотрела в окно и затем повернулась к Сполдингу.
– Райнемана интересует лишь то, что касается непосредственно его самого.
– Я слышал, что он в открытую провозглашал себя сторонником стран Оси.
– Да, это так, поскольку он полагал, что Англия потерпит поражение и ему удастся нагреть на этом руки. В определенных кругах в Германии Райнеман, как мне говорили, пользуется все еще значительным влиянием.
– Но он же еврей.
– В данный момент это обстоятельство, несомненно, играет какую-то роль, но в будущем оно не будет приниматься в расчет. К тому же я не думаю, чтобы Райнеман занимал важное место в синагоге. Еврейская община в Буэнос-Айресе не представляет для него особого интереса.
Дэвид, ходивший взад и вперед по кабинету, повернулся лицом к Джин:
– Возможно, в этом-то все и дело.
– О чем ты?
– Райнеман, отвернувшись от своих соплеменников, в открытую поддерживает создателей концлагеря в Аушвице. И поэтому нельзя исключать, что кто-то из евреев решил убить этого отщепенца. Сначала убрать его охрану, а потом добраться и до него.
– Если ты думаешь, что это здешние евреи, то ты ошибаешься. Полковники неусыпно следят за ними: Райнеман ведь фигура влиятельная. Конечно, ничего не мешает одному или двум фанатикам…
– Прости, но ты не права… Возможно, они и фанатики, но их не один и не два. Это целая организация, располагающая, как я полагаю, солидными средствами, необходимыми для осуществления ее планов.
– И она охотится за Райнеманом? Представляешь, какая паника охватит еврейскую общину, если вдруг ей станет известно об этом! Честно говоря, мы будем первыми, к кому обратятся за помощью проживающие здесь евреи.
Дэвиду снова припомнились услышанные им некогда слова: «Никаких переговоров с Францем Альтмюллером. С ним должно быть покончено». И перед мысленным взором его тотчас предстала сокрытая ночным мраком парадная дверь одного из зданий на Пятьдесят второй улице города Нью-Йорка.
– Ты когда-нибудь слышала такое имя – Альтмюллер?
– Нет. В германском посольстве работает просто Мюллер. Но это такая же распространенная у немцев фамилия, как у нас Смит или Джонс. Об Альтмюллере же я слышу впервые.
– В таком случае, может, тебе знакомо другое имя – Хоуквуд? Лэсли Дженнер-Хоуквуд?
– Тоже нет. Если оба они имеют какое-то отношение к разведке, то я и не могу их знать.
– Они и в самом деле связаны каким-то образом с разведкой, хотя и не являются, как я думаю, тайными агентами. По крайней мере в отношении этого Альтмюллера у меня нет в этом никаких сомнений.
– И что же из этого следует?
– Только то, что его имя может упоминаться в каких-нибудь документах, проливающих, не исключаю, свет и на то, что он представляет собой. Но я не имел пока что доступа к ним.
– Ты хочешь поискать в «пещерах»? – спросила Джин.
– Да. Я поговорю об этом с Грэнвиллем. Когда открывается архив?
– В восемь тридцать. Хендерсон приходит на работу без четверти девять. – Джин заметила, что Дэвид, позабыв о том, что часов у него нет, посмотрел машинально на руку. Взглянув на настенные часы, висевшие у нее в кабинете, она сказала: – Значит, он будет здесь через два часа с небольшим. Напомни мне купить тебе часы.
– Спасибо, Джин… А как насчет Балларда? Я должен видеть его. Скажи, что он поделывает в столь ранний час? И можно ли с ним связаться прямо сейчас?
– Полагаю, это риторический вопрос… К нему обращаются в любое время суток, если нужно отправить куда-то шифровку. Мне позвонить ему?
– Да, пожалуйста. Ты сможешь сварить здесь кофе?
– Конечно. У меня для этого имеется тут плитка. – Джин указала на дверь в соседнюю комнату. – За стулом секретарши. Водопроводный кран с раковиной находятся в туалетной комнате… Впрочем, зачем тебе все это знать? Я сама приготовлю кофе. Но сперва позволь мне позвонить Бобби.
– Кофе и я смогу сварить, к тому же неплохо. Ты звони, а я тем временем займусь стряпней. У тебя сейчас такой деловой вид, что я просто не осмеливаюсь мешать тебе.
Едва он взял в руки кофейник, как его внимание привлек посторонний звук. Кто-то явно сделал шаг. Один лишь шаг. Там, за дверью, в коридоре. Тихий, осторожный шаг, который при обычных обстоятельствах должен был бы прозвучать немного громче. И еще одна странность: второго шага, как ни напрягался Дэвид, он так и не услышал.
Сполдинг поставил кофейник на стол и, присев на корточки, снял бесшумно ботинки. Потом проследовал к закрытой двери в коридор и замер возле нее.
И тогда он вновь услышал. На этот раз – не один-единственный шаг, а шаги. Приглушенные, словно кто-то крался осторожно вдоль коридора.
Дэвид расстегнул пиджак и, проверив оружие, взялся левой рукой за дверную ручку. Затем, бесшумно повернув ее, распахнул резко дверь и выглянул в коридор.
Футах в пятнадцати от себя он заметил какого-то мужчину, удалявшегося торопливо от кабинета Джин. Когда незнакомец повернулся на шум, на лице его появилось выражение, которое Сполдинг видел уже множество раз.
Человек, несомненно, был напуган. Хотя и старался скрыть это.
– О, привет! – произнес незнакомец как можно естественней. – Наверное, вы новый сотрудник посольства? Как вижу, мы с вами еще не встречались… Меня зовут Эллис. Билл Эллис… Я должен присутствовать на одном довольно нудном совещании, которое начнется ровно в семь. – Однако его слова прозвучали неубедительно.
– Ну а мы – я имею в виду несколько человек из посольства – думали порыбачить с утра. Правда, погода, согласно метеосводкам, не отличается особой устойчивостью. Кстати, не составите ли вы нам компанию? Что скажете на этот счет?
– Я бы с удовольствием принял ваше приглашение, если бы не это чертово совещание, которое продлится не менее часа.
– Понимаю. Раз так, ничего не поделаешь. А как насчет кофе?
– Спасибо, дружище. Но, поверьте, мне нужно еще покопаться в бумагах, чтобы подготовиться к выступлению.
– О’кей! Хотя, признаюсь, мне очень жаль.
– Я тоже весьма огорчен… Но мы еще встретимся. – Человек по имени Эллис делано улыбнулся, неловко, с не меньшей наигранностью махнул рукой и, когда Дэвид ответил ему аналогичным жестом, продолжил свой путь.
Сполдинг вернулся назад в кабинет Джин. Она стояла у стола секретарши.
– С кем, скажи, ради бога, ты мог разговаривать в этот час?
– С человеком, который представился мне как Эллис. И еще сообщил, что у него ровно в семь совещание… Но это не так.
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что он врал. В каком отделе работает этот Эллис?
– В отделе расчетов по импортно-экспортным операциям.
– Неплохо пристроился… А как там у нас с нашим Баллардом?
– Он уже ждет. Говорит, что ты человек стоящий… А почему ты сказал, что Эллис неплохо пристроился?
Сполдинг взял со стола кофейник и направился к двери в туалетную комнату. Однако Джин, преградив ему путь, забрала у него сосуд.
– Скажи, как тут относятся к Эллису? – спросил он.
– Он на хорошем счету. Ничем не выделяется. У него тот же «посольский синдром», что и у остальных: мечтает попасть в Сент-Джеймский двор. Но ты так и не ответил на мой вопрос: почему это Эллис неплохо пристроился?
– Он подкуплен. Через него идет утечка информации. Но какого рода, этого я не знаю. Это могут быть и весьма важные сведения, и не стоящие даже ломаного гроша материалы, касающиеся обычного движения грузов через порт.
– Ox! – вскрикнула испуганно Джин, открывая дверь в туалетную комнату, где находилась умывальная раковина. И, повернувшись к Сполдингу, спросила: – Дэвид, что означает «Тортугас»?
– Перестань морочить мне без толку голову.
– Выходит, ты не можешь сказать мне этого?
– Выходит так, поскольку я и сам не знаю значения данного слова. Хотя и очень хотел бы знать его смысл.
– Это какой-то пароль? Условное обозначение? Ведь так? Почему-то оно – слово «Тортугас» – упоминается в твоем досье.
– Ты права, это условное обозначение, о котором мне, впрочем, никто никогда ничего не сказал, хотя за то, что скрывается за ним, отвечаю непосредственно я, а не кто-то другой!
– В таком случае налей в кофейник воды. И не забудь сперва ополоснуть его.
Джин сунула ему в руку сосуд и прошла быстрым шагом к столу у себя в кабинете. Дэвид, проследовав за ней, остановился в дверях.
– Что ты собираешься делать?
– Позвонить. Все сотрудники посольства – как атташе, так и помощники советников, – если им необходимо прийти слишком рано, заранее записывают свои фамилии в контрольный лист у ворот.
– Тебя интересует Эллис?
Джин кивнула, набирая номер. Разговор был коротким. Она положила трубку и посмотрела на Сполдинга.
– Согласно контрольному листу Эллис должен был прийти в посольство в девять утра. Так что ни о каком совещании, якобы намеченном на семь часов, не может быть и речи.
– Меня это не удивляет. Ну и что ты думаешь теперь насчет этого?
– Я хотела лишь проверить, как обстоит в действительности дело… Ты сказал, что тебе не известно значение слова «Тортугас». В таком случае могу кое-что прояснить.
От удивления Дэвид подался вперед:
– Что?!
– В посольство поступило как-то секретное сообщение из Ла-Боки – из того самого района, который курирует Эллис. Оно находится сейчас в его отделе, приобщенное к прочим делам. Но он был отпущен.
– Кто – он? О чем ты это?
– О траулере, доставленном под конвоем в Ла-Боку. На нем имелся какой-то товар, место назначения которого, как оказалось, расположено в закрытой зоне, находящейся под охраной патрульных катеров… Когда разобрались, то решили, что произошла ошибка. В накладной же, представленной капитаном, было четко указано, что груз надлежало оставить в Тортугасе.
Дверь кабинета отворилась, и вошел Бобби Баллард.
– О боже! – воскликнул он. – Эти романтики уже с утра погружаются в сказочный мир удивительных приключений!
Глава 33
Работа над шифровками с Баллардом заняла менее получаса. Дэвид отдал должное Бобби: ему приходилось работать с профессиональными шифровальщиками, но никто не справился бы с работой так четко и главное – в такой короткий срок.
Цифры и буквы образовывали сложный геометрический орнамент, на расшифровку которого, как знал Сполдинг, даже лучшим шифровальщикам потребовалась бы неделя.
В распоряжении же Дэвида было самое большее девяносто шесть часов, или четверо суток.
Бобби вложил предназначенные для отправки в Вашингтон шифровки в специальный «фельдъегерский» пакет, поставил на нем печати и, убрав его в кейс с тремя замками, позвонил на военно-морскую базу, чтобы оттуда в течение часа прислали в посольство одного из служивших там офицеров в чине не менее капитана. Шифровки должны быть доставлены на истребитель береговой охраны к девяти утра. К вечеру они будут уже в аэропорту Эндрюс, откуда их вывезут на бронированном курьерском автомобиле. И затем, чуть погодя, депеши попадут на стол Алана Свенсона в его кабинете в здании военного департамента.
Отправленное в Вашингтон заключительное сообщение было предельно кратким, поскольку состояло из двух лишь слов, продиктованных Сполдингом Балларду: «Телеграфируйте: „Тортугас“.»
Получив эту шифровку, Свенсон сразу смекнет, что Эжен Леон уже подтвердил достоверность технической документации навигационного прибора. И сможет спокойно связаться по радио с одним из банков в Швейцарии, после чего на счета Райнемана поступит обговоренная сумма. Упоминая слово «Тортугас», Дэвид надеялся таким образом дать кому-то понять в Вашингтоне, какие чувства обуревают его в данный момент. Какой гнев испытывает он от сознания того, что на него одного возложили полную ответственность за ход операции, с деталями которой его так и не ознакомили.
Сполдинг начал между тем подумывать о том, что Эрих Райнеман пытается заграбастать значительно больше того, что ему причитается. Если его догадки подтвердятся, то финансисту несдобровать.
Впрочем, Райнеман в любом случае должен быть убран.
Дэвид все яснее осознавал тот факт, что смерть финансиста была заранее предусмотрена самим планом проведения операции. Но это его не смущало. Ликвидация Райнемана стала бы самым легким из всех дел заданием.
Он решил, что при сложившихся обстоятельствах не было уже никакого смысла утаивать от Джин и Бобби Балларда историю с чертежами заветного навигационного прибора. Кенделл без всяких объяснений сбежал из Буэнос-Айреса. Дэвид же знал, что ему в любой момент может понадобиться помощь, но времени на то, чтобы объяснить ситуацию тем, на кого он смог бы при случае рассчитывать, у него может уже и не быть. Тем более что официальное его прикрытие после внезапного исчезновения бухгалтера стало довольно хлипким.
И поэтому Сполдинг тут же рассказал им обоим как можно подробней и о плане Райнемана, и о функциях, выполняемых Эженом Леоном, и о Генрихе Штольце в роли связного.
Баллард искренне удивился, когда узнал об участии Штольца в тайной операции.
– Надо же, чтобы и он впутался в это дело! Это наивнейший тип… Я хотел сказать, что он один из так называемых «правоверных». Не из тех, кто хотел бы стать пушечным мясом для Гитлера, – он, как мне говорили, начисто отвергает подобные идеи. А из тех, кто верит в Германию. И помнит постоянно и о Версальском мирном договоре, и о репарациях, когда его страна – этот истекавший кровью гигант – была поставлена перед выбором: или выплачивать контрибуции, или окончательно погибнуть, – и о прочих того же рода вещах. Я принимал его за типичнейшего представителя юнкерства…
Дэвид вполуха слушал рассуждения Балларда.
В голове у него уже созрел план дальнейших действий, к осуществлению которого он приступил без четверти девять – сразу же, как только посол прошел к себе в кабинет.
Разговор Сполдинга с Хендерсоном Грэнвиллем был короткий и откровенный. Посол заявил, что не собирается выяснять, с какой именно целью прибыл Дэвид в Буэнос-Айрес, если только, конечно, выполняемое им задание не создаст угрозу дипломатического конфликта. Сполдинг тут же заверил его, что, насколько ему известно, ни о какой угрозе не может быть и речи. Тем более если господин посол и впредь будет стоять в стороне от происходящего. Грэнвилль согласился с ним. И, удовлетворяя просьбу Дэвида, связался с «пещерами», чтобы там тотчас же разыскали досье Франца Альтмюллера и Лэсли Дженнер-Хоуквуд, если, понятно, таковые имеются.
Но таковых не оказалось.
Сполдинг вернулся в кабинет к Джин. Она просматривала только что доставленный из аэропорта список авиапассажиров, прибывающих сегодня в Буэнос-Айрес. Следовавший рейсом 101 самолет, на борту которого находился Эжен Леон, должен прилететь в два часа пополудни.
Приводимые в бумаге сведения об ученом, казалось бы, не содержали ничего необычного. В графе «профессия» стояло «физик». А цель же поездки, говорилось в тексте, заключалась в его участии в «совещаниях по вопросам промышленного развития».
И все же Дэвид был взбешен. Он испытывал чувство гнева по отношению к Уолтеру Кенделлу. Хотя не закрывал глаза и на то, что корень зла, скорее всего, не в бухгалтере, а в незадачливом дилетанте, каким зарекомендовал себя, как казалось ему, бригадный генерал Алан Свенсон. В представленных в авиакомпанию анкетных данных профессиональная принадлежность Леона должна была бы быть обозначена таким довольно расплывчатым понятием, как «ученый». Указать же прямо, что он физик, – непростительная глупость. Прибытие какого бы то ни было физика в Буэнос-Айрес само по себе подозрительно, и за человеком, выдающим себя за такового, сразу же будет установлена слежка, в которой примут участие и разведслужбы союзных держав. Да, даже они, не говоря уже о других.
Расставшись с Джин, Дэвид отправился в свой кабинет, расположенный «на отшибе», в стороне от остальных служебных помещений, чтобы обдумать все наедине.
Он решил лично встретить Леона в аэропорту. Уолтер Кенделл говорил, что телохранители доставят «немого отшельника» в Сан-Тельмо. При воспоминании о «няньках» Эжена Дэвида охватило предчувствие беды. Нельзя исключать того, что Джонни и Хэл – вроде бы звали их так – доставят Леона прямо к парадным дверям немецкого посольства, сочтя его по ошибке за одну из больниц.
Ему необходимо заранее отправиться в аэропорт, еще до прибытия туда самолета «Пан-Америкэн», следующего рейсом 101. А затем отвезти всех троих по путаному, извилистому пути в Сан-Тельмо.
Согласно подсчетам Дэвида, после того как он устроит Леона, у него останется в запасе два, а то и три часа до того момента, когда с ним свяжется Райнеман… или, возможно, Штольц. Если только Райнеман, охваченный паникой из-за кровавой бойни в Колинас-Рохас, не разыскивает его уже прямо сейчас. Как бы ни обстояли там дела, у Сполдинга в любом случае было что сказать финансисту в свою защиту. У него, у Дэвида, – неопровержимое алиби… Он никак не мог присутствовать при разыгравшейся в том месте трагедии, поскольку, когда его доставили в Кордобу, было всего два утра. А может, еще и не было двух.
Кто мог бы оспорить подобное утверждение?
Итак, в его распоряжении будет два или три часа.
Времени не так уж много, если учесть, сколько дел у него.
Прежде всего нужно заняться Ла-Бокой.
Джин в ответ на просьбу Дэвида попыталась как можно осторожней навести справки по интересующему его вопросу непосредственно на дислоцированной в данном месте военно-морской базе. Для этого она использовала обычный, рутинный способ связи с этим объектом: сняв с аппарата телефонную трубку, набрала соответствующий номер. Обратившись за помощью к начальнику информационной службы, девушка сказала ему, что хотела бы закрыть одно досье, но для этого ей необходимо узнать кое-что. Не имеющее, впрочем, особого значения. Но порядок есть порядок, и она не желала бы нарушать установленных еще до нее бюрократических правил: ведь о ее работе могут судить и по тому, сколь добросовестно относится она к ведению и закрытию дел. Не могла бы уточнить она у лейтенанта кое-какие детали?.. Насколько ей известно, траулер, пунктом назначения которого в судовых документах был указан по какому-то недоразумению Тортугас, в данный момент пришвартован в порту где-то возле складских помещений в районе Очо-Кале. То, что произошла ошибка, было подтверждено после положенной в подобных случаях проверки атташе посольства мистером Уильямом Эллисом, сотрудником отдела расчетов по импортно-экспортным операциям. Очо-Кале… Таит ли что-то в себе данное место? Придется провести час или около того, осматривая этот район. Возможно, это окажется пустой тратой времени. Какая связь может существовать между рыболовецким траулером и его заданием? Он, во всяком случае, ее не прослеживал. И тем не менее было кое-что, мимо чего он не мог пройти. В документах как-никак стояло слово «Тортугас». И кроме того, в посольстве работает некий атташе по имени Эллис, который пробирается украдкой вдоль закрытых дверей и нагло врет относительно совещания ранним утром, в действительности не имевшего места.
Что бы там ни было, но в Очо-Кале все же стоило заглянуть. А потом он сядет у телефона в своей квартире на Кордобе и будет ждать.
– Ты не собираешься свозить меня пообедать? – спросила Джин, входя в его кабинет. – И нечего смотреть на часы: у тебя их пока нет.
Дэвид опустил руку:
– Я и не думал, что уже столько времени.
– Времени не так уж много: только одиннадцать. Но ты давно уже ничего не ел… И наверное, толком не спал… В начале же второго ты отправляешься, как сам мне сказал, в аэропорт.
– А я ведь был прав: ты – прирожденный администратор. Твои организаторские способности просто пугают меня.
– Согласна, в чем, в чем, а в этом отношении я отличаюсь в лучшую сторону от тебя. По дороге в ресторан мы заедем в ювелирный магазин. Я уже позвонила туда, и тебя там ожидает подарок.
– Подарки я люблю. Пошли. – Но только Сполдинг встал со стула, как зазвонил телефон. Дэвид посмотрел на него. – Ты знаешь, эта штука впервые заработала.
– Возможно, это мне. Я сказала секретарше, что буду здесь… Хотя не уверена, что должна была говорить ей об этом.
– Слушаю, – проговорил Дэвид в трубку.
– Сполдинг?
Это был Генрих Штольц, в голосе его звучало нетерпение.
– Вам не приходило в голову, что звонить сюда не очень-то разумно? – спросил немца Дэвид.
– У меня не было выбора. Наш общий друг ужасно взволнован. Все летит кувырком!
– О чем это вы?
– Сейчас не время для шуток! Положение более чем серьезное.
– Должен заметить, что сейчас и не время для розыгрышей. Скажите же, черт подери, что именно имеете вы в виду.
– То, что произошло прошлой ночью. Точнее, этим утром. Объясните, как все было.
– Что «было»? И где?
– И прекратите! Вы были там!
– Где?
Дэвид слышал учащенное дыхание Штольца. Немец, охваченный паническим ужасом, безуспешно пытался взять себя в руки.
– Их же убили! И мы должны знать, как случилось это!
– Убили? Да вы с ума сошли! Болтаете бог знает что.
– Предупреждаю…
– Хватит нести чепуху! Покупаю я, а не вы, не забывайте об этом… И я не желаю поэтому, чтобы мне забивали голову какими бы то ни было проблемами организационного характера. Что же касается тех людей, о которых вы говорите, то около половины второго они подвезли меня к моему дому. И там повстречали случайно других ваших парней, следивших за моей квартирой. Позволю себе, кстати, заметить, что мне не по душе подобнее круглосуточное наблюдение за моей персоной и местом моего проживания!
Штольц, как и ожидал Дэвид, был сбит с толку:
– Что это за «другие ваши парни»?.. Кого именно вы имеете в виду?
– Перестаньте изображать из себя саму невинность! Вы отлично знаете, о ком идет речь, – произнес твердо Сполдинг.
– То, что я услышал от вас, крайне тревожит меня… – По голосу Штольца было заметно, что ему так и не удалось унять охватившее его чувство страха…
– Весьма сожалею, если это так, – ответил Дэвид ничего не значащей фразой.
– Я позвоню вам попозже, – проговорил раздраженно Штольц.
– Только не сюда. Во второй половине дня меня здесь не будет, – сказал Сполдинг и тут же добавил весело: – К вашему сведению, я решил совершить небольшую прогулку на одной из яхт, которыми так увлекся наш общий друг. Составлю компанию кое-кому из моих приятелей-дипломатов – людей почти столь же богатых, как и он. Так что звоните мне после пяти. На Кордобу.
Штольц начал было что-то возражать, но Дэвид повесил трубку, так и не выслушав его до конца. Джин смотрела на него с восхищением.
– Надо же, как ловко ты повел разговор!
– Ничего удивительного: у меня больше практики в подобных делах, чем у этого человека.
– Это был Штольц?
– Да… А теперь пошли в твой кабинет.
– Я думала, мы отправимся перекусить.
– Так оно и будет. Но прежде мне хотелось бы выяснить кое-что… Скажи, имеется здесь другой выход?
– Конечно. И не один, а несколько. Они ведут к воротам у задней стены сада.
– Мне хотелось бы воспользоваться сейчас кое для чего служебной машиной. Или это довольно сложно?
– Ничуть.
– А как насчет твоей секретарши? Ты не смогла бы разрешить ей подольше посидеть в ресторане за ленчем?
– Как это мило с твоей стороны! А я-то, глупая, была уверена, что ты собираешься пообедать со мной.
– И ты не ошиблась: мы и в самом деле отобедаем вместе. Но прежде ответь: может твоя секретарша надеть шляпу с широкими полями и заколоть волосы наверх?
– Это может любая женщина.
– Вот и отлично. Пусть она наденет тот желтый жакет, который был на тебе прошлым вечером. А ты подыщи мужчину той же примерно комплекции, что и я. И к тому же такого, чтобы твоей секретарше не пришлось скучать с ним во время довольно продолжительного ленча. Желательно также, чтобы он был в темных брюках. И в моем пиджаке.
– Что ты задумал?
– Наши друзья любят разыгрывать других. Так почему бы и нам не позабавиться, чтобы увидеть, как отнесутся они к тому, что кто-то сам задумал сделать их объектом своих шуток?
Сполдинг стоял у окна кабинета на третьем этаже посольства и, вооружившись биноклем, наблюдал из-за штор за тем, что происходило внизу. Он видел, как из парадной двери выпорхнула секретарша Джин и, спустившись быстро по ступеням, направилась к подъездной дорожке. Следом за ней из здания вышел высокий мужчина, один из помощников Балларда. Она была в широкополой шляпе и желтом жакете своей начальницы – миссис Камерон, он же облачился в темные брюки и пиджак Дэвида. Дополняли туалет солнцезащитные очки, прикрывавшие им обоим глаза. Спутник секретарши задержался на мгновение на верхней ступени, рассматривая развернутую дорожную карту. Огромный бумажный лист надежно скрывал его лицо от посторонних взоров. Найдя наконец то, что искал, он сбежал вниз, и затем оба они уселись в поджидавший их посольский лимузин – автомобиль высшего класса с занавешенными окнами.
Сполдинг направил бинокль на пролегавшую за воротами Авенида-Корриентес. Как только лимузин выехал за ворота, двухместный «Мерседес», стоявший до этого у самой обочины, покинул свое место и направился вслед за ним. Другой автомобиль, расположившийся на противоположной стороне улицы, тут же круто развернулся и двинулся в том же направлении, что и первый, который отделяли от него лишь несколько машин.
Дэвид с довольным видом опустил бинокль и вышел из кабинета. Повернув в коридоре налево, он прошел вдоль бесконечного ряда дверей и, миновав лестницу, оказался в задней части здания, где и прошел в комнату, выходившую окнами на противоположную от Авенида-Корриентес сторону, недоступную для наблюдения из помещения, только что покинутого Сполдингом. Бобби Баллард, который сидел в кресле у окна, оглянулся на звук шагов Дэвида. В руках он держал бинокль.
– Ну что? – спросил Сполдинг.
– Я заметил две машины, – ответил шифровальщик. – Они простояли здесь какое-то время, а буквально секунду-другую назад убрались.
– То же самое у меня. У них есть радиосвязь.
– Недурно подготовились, правда?
– Да, но не так здорово, как они думают.
* * *
Спортивный пиджак Балларда был широк Дэвиду, рукава коротки. Зато из-под манжет рубашки выглядывали новые часы. Джин была довольна. Отличный хронометр.
Интерьер ресторана на улице Сан-Мартина напоминал маленький грот. Отсутствие передней стены позволяло наблюдать за улицей, где под тентами стояло несколько столиков. Дэвид, расположившись внутри, сидел лицом к выходу и таким образом мог видеть всех проходящих по тротуару. Однако в данный момент прохожие мало интересовали его. Дэвид смотрел лишь на Джин. Заметив озабоченное выражение ее лица, он сказал, чтобы хоть как-то подбодрить свою подругу:
– Все скоро кончится. Дело, которым приходится мне заниматься, близится к завершению. Так что нам уже недолго ждать, когда я стану свободным.
Джин, взяв Дэвида за руку, заглянула ему в глаза. Какое-то время она молчала. Словно хотела поглубже вникнуть в смысл его слов, понять, что за ними скрывается и что вообще он имел в виду. Затем произнесла:
– Звучит заманчиво. Хотя, признаюсь, едва ли я уловила суть сказанного тобою.
– Между тем все очень просто: я хочу провести вместе с тобой долгие и долгие годы. Всю оставшуюся жизнь… Не знаю, насколько удачно я выразил свою мысль, но ничего лучшего мне не пришло в голову.
Джин прикрыла на мгновение глаза.
– Думаю, лучше ты и не смог бы сказать, – промолвила она. – То, что услышала я, доставило мне огромную радость.
Как рассказать ей о том, что думал он? Как объяснить? Задача не из легких. И все же он должен попытаться расставить все по своим местам. Это очень важно.
– Меньше месяца назад, – произнес он мягко, – случилось кое-что. Это было в Испании, ночью, когда мы грелись у костра… То, что произошло, касалось только меня… Обстановка была как всегда, ничего необычного… Но то, что стряслось со мной тогда, вселило потом в меня ужас. Однако овладевший мною страх не имел ничего общего с теми чувствами, которые испытываешь, идя сознательно на риск, неизбежно связанный с нашим родом занятий… Я, признаюсь, всегда боялся в душе, выполняя то или иное задание, – в чем, в чем, в этом-то я могу чем угодно поклясться тебе… Короче, я обнаружил внезапно, что перестал реагировать на что-либо, стал ко всему безучастен. Известие, которое получил я, должно было бы при иных обстоятельствах потрясти меня… Заставить взвыть от боли или привести в дикое бешенство… Но во мне словно умерло все. Я лишь отчитал человека, сообщившего мне о трагедии, за то, что он не сразу рассказал мне о ней. И добавил еще, что о подобных вещах следует докладывать как можно быстрее, не теряя зря времени… Видишь ли, он, не желая доставлять мне лишних страданий, никак не мог решиться открыть мне жестокую правду. – Дэвид положил свою руку на руку Джин и, помолчав немного, продолжил: – Я говорю это только затем, чтобы ты лучше поняла, что творится со мной в данное время. Ты вернула мне то, что я, как казалось мне, потерял навсегда, – способность испытывать разные чувства. И я ни за что не захочу теперь подвергать себя риску вновь лишиться этого дара.
– Ты до слез растрогал меня, – произнесла чуть слышно Джин, улыбаясь дрожащими от волнения губами. Глаза ее были увлажнены. – Разве тебе не известно, что девушки, слушая подобные вещи, просто не могут не разрыдаться?.. Да, мне многому еще придется учить тебя… О боже! – перешла она на шепот. – Прости, прости меня!.. Ты сказал – годы…
Дэвид потянулся к ней через стол. Их губы соединились в нежном поцелуе, и на душе у них сразу же стало легче. Он убрал с руки подруги руку и провел ласково пальцем по ее щеке.
По щеке, мокрой от слез.
К горлу его подкатил ком. И хотя плакать он не умел, у него было такое чувство, будто слезы душили его.
– Мы, конечно же, уедем отсюда вдвоем, не так ли, Дэвид? – спросила она.
Ее слова вернули Сполдинга к действительности… К той, другой действительности, которая уже не имела теперь для него такого значения, как прежде.
– Это исключено. Но скоро, очень скоро мы сможем быть вместе. Мне потребуется еще недели две, чтобы уладить кое-что… Тебе же за это время надо будет оформить свой уход с работы в посольстве.
Джин взглянула на него вопрошающе, но уточнять ничего не стала. Сказала лишь:
– Как я понимаю, тебе поручено… вывезти отсюда то ли какие-то чертежи, то ли техническую документацию – в общем, что-то в том же роде. Это так?
– Да.
– И когда же ты сделаешь это?
– Если все пойдет, как задумано, то через день или два. А может, и через три. Но это уже – самое большее.
– Почему же ты говоришь в таком случае, что тебе необходима еще пара недель, чтобы довести все до конца?
Дэвид заколебался было, не зная точно, как ответить на этот вопрос. Но затем он вдруг понял, что ему давно уже хочется выложить перед ней все как есть. Сказать ей правду. Ибо правда и только правда может помочь ему выйти из той ситуации, в которой он оказался.
– Начну с того, что в системе безопасности, созданной на секретном объекте под названием «Фэрфакс», кем-то проделана брешь…
– «Фэрфакс», – перебила Дэвида Джин, – упоминался уже в твоем досье.
– Это расположенный в Вирджинии разведывательный центр, имеющий для нас исключительно большое значение… Так вот, там убили одного человека. Моего друга. Признаюсь, я сознательно утаил от руководства данного объекта кое-какую информацию, которая могла бы помочь ему покончить с утечкой информации или – что, на мой взгляд, куда важнее – найти убийцу.
– Но почему, объясни мне, ради бога, ты поступил таким образом?
– Можно сказать, что я сделал так под давлением обстоятельств. У сотрудников «Фэрфакса» не было доступа к той информации, которой я обладал. Единственный же человек, который имел право знакомиться со сверхсекретными материалами, мало что смыслил… Во всяком случае, в такого рода делах… У него нет достаточно опыта в вещах, касающихся разведки и контрразведки. Он типичный армейский служака в звании генерала. Обычный снабженец. Покупает то да се.
– В частности, чертежи гироскопов?
– Да. Когда я вернусь в Вашингтон, то заставлю его рассказать мне все начистоту. – Помолчав немного, Дэвид произнес, адресуясь скорее к себе, а не к Джин: – Впрочем, мне наплевать, скажет он что-нибудь или нет. Я не был в отпуске уже много лет. Возьму в счет его неделю-другую и махну прямиком в «Фэрфакс». По территории этого лагеря разгуливает как ни в чем не бывало немецкий агент под видом сотрудника данного центра. И не просто сотрудника, а разведчика категории «четыре-ноль». Это он убил того человека, о котором я только что говорил. Человека по-настоящему прекрасного.
– Знаешь, мне не по себе от твоих слов!
– Тебе нечего бояться, – улыбнулся Дэвид, решив ничего от нее не скрывать. – Я не имею ни малейшего намерения ставить под угрозу наше будущее… Лишать нас возможности провести вместе долгие годы, о чем мы с тобой пока мечтаем… А посему постараюсь соблюдать крайнюю осторожность… Так что не надо зря волноваться.
Она кивнула в знак согласия, чтобы успокоить его.
– Хорошо, я не стану дрожать от страха. Верю, все так и будет, как ты говоришь… Мы увидимся снова, как я понимаю, недели через три. Значит, я должна буду заранее объяснить все Хендерсону. Впрочем, придумать, что сказать ему, не так уж и сложно. Приведу кучу самых убедительных аргументов. И еще мне нужно будет предпринять кое-что в отношении Эллиса.
– Не трогай его. Мы еще ничего толком не знаем. Если нам и в самом деле удастся обнаружить, что имя его числится и в платежной ведомости, составляемой противной стороной, то пусть он остается на прежнем месте: так будет лучше для нас. Перевербованным агентам просто цены нет. Когда мы переманиваем вражеского агента в свой лагерь, то можем быть уверены в том, что он – или она – будет работать на нас куда лучше, чем многие из наших разведчиков.
– В каком же мире живешь ты? – спросила серьезно, без тени иронии, Джин.
– В мире, из которого ты поможешь мне вырваться… Само собой, после того, как я завершу связанные с «Фэрфаксом» свои дела и смогу наконец выйти из этой игры, порядком уже затянувшейся.
* * *
Эжен Леон сел в такси на заднее сиденье между Сполдингом и санитаром Хэлом. Другой телохранитель, Джонни, устроился возле шофера. Дэвид, отдавая распоряжение водителю, говорил с ним по-испански. Тот, выслушав его, повел машину по длинному ровному выездному пути с территории аэропорта.
Дэвид посмотрел на Леона, представлявшего собой довольно жалкое зрелище. При виде изможденного, со впалыми щеками лица, с которого не сходило печальное выражение, Сполдинг невольно подумал о том, что физик сам довел себя до столь ужасного состояния. В глазах ученого ничего не читалось, кроме равнодушия ко всему на свете. Долгий перелет утомил Эжена, новая обстановка, в которой он оказался, настораживала его, а безудержная энергия, проявленная Дэвидом, когда он уводил торопливо всю эту троицу из здания аэровокзала, раздражала.
– Рад видеть вас снова, – обратился Дэвид к физику. Леон моргнул. Сполдинг не был уверен, что это приветствие.
– Мы не ожидали, что вы нас встретите, – заметил Джонни с переднего сиденья. – Мы думали, что нам придется самим доставить профессора на место.
– У нас записано, куда ехать, – добавил Хэл, доставая из кармана пиджака целую кипу небольших карточек. – Вот, посмотрите сами, – сказал он, протягивая одну из них Дэвиду. – Тут и адрес, и ваш номер телефона. И еще – номер телефона посольства. К тому же нам вручили бумажник, до отказа набитый аргентинскими банкнотами.
То, как произнес он слово «аргентинский», выдавало в нем человека малограмотного. Дэвид непроизвольно подумал о том, как же удалось этому Хэлу окончить медицинский курс, где его обучали подкожным инъекциям: ведь сам он едва ли сможет разобраться в рецептах. Впрочем, он был не один. И из них двоих функции лидера выполнял, несомненно, Джонни, который, не отличаясь, в противоположность своему напарнику, излишней болтливостью, был, судя по всему, человеком более знающим и толковым.
– В подобных делах нельзя ни на что полагаться, путаница – обычная вещь. Люди не всегда могут своевременно связаться с кем нужно, чтобы уведомить об изменениях в планах… Надеюсь, доктор, полет не слишком вымотал вас?
– Все было довольно сносно, – ответил вместо Леона Хэл. – Правда, неподалеку от Кубы нас здорово покачало, словно сам черт решил таким образом поразвлечься.
– Это, вероятно, из-за плотных воздушных масс, перемещавшихся со стороны острова, – предположил Дэвид, наблюдая краем глаза за Леоном. На этот раз физик не остался безучастным к разговору. Он посмотрел на Сполдинга. Во взгляде его промелькнула ирония.
– Да, вы правы, – подтвердил Хэл с видом знатока. – То же самое говорила и стюардесса.
Леон чуть улыбнулся.
Дэвид, инстинктивно следивший за дорогой, собрался было воспользоваться этим пусть и незначительным сдвигом в настроении ученого, как вдруг заметил в висевшем перед водителем зеркале заднего обзора нечто такое, что не на шутку встревожило его.
Внимание Сполдинга привлекла узкая решетка на радиаторе автомобиля, шедшего следом за ними. Он уже дважды видел эту машину: сперва – на стоянке такси, в длинном ряду дожидавшихся своей очереди автомобилей, а затем – при выезде из простершегося перед аэродромом парка. Но тогда вид ее не вызывал у него беспокойства. Иначе было сейчас. Осторожно, стараясь не задеть Леона, Дэвид переменил позу и посмотрел в заднее окно. Почувствовав, судя по всему, что Сполдинг чем-то взволнован, ученый подвинулся, чтобы не мешать ему.
Это была «Ласаль» тридцать седьмого года выпуска. Покрашенная в черный цвет машина с хромированными решетками на радиаторе и у передних фар шла, не приближаясь и не отставая, в пятидесяти-шестидесяти ярдах от них. Однако водитель – светловолосый мужчина – не позволял другим автомобилям вклиниться между ними и, как только кто-то пытался обогнать его, увеличивал скорость. Подобная тактика могла объясняться или отсутствием у него опыта в такого рода делах, или его рисковой, беспечной натурой. Если только он действительно преследовал их.
Дэвид негромко, но с командирскими нотками в голосе сказал шоферу по-испански, что заплатит ему сверх счетчика пять долларов, если тот повернет резко машину назад и в течение нескольких минут поведет ее в противоположном от Сан-Тельмо направлении. Судя по реакции porteno, он, в отличие от водителя «Ласаля», уже не раз оказывался в неординарной ситуации. Взглянув в зеркало, аргентинец сразу все понял и, кивнув молча Сполдингу, круто, с риском для жизни, развернул машину и погнал ее на бешеной скорости в обратную сторону, прямо на запад. Такси, обгоняя другие машины, металось то вправо, то влево, затем повернуло внезапно направо и, стремительно вылетев на автомагистраль, протянувшуюся вдоль берега моря, понеслось, не сбавляя скорости, строго на юг. Открывшееся взору Дэвида водное пространство напомнило ему об Очо-Кале.
Сполдингу необходимо было как можно быстрее доставить Эжена Леона в Сан-Тельмо и затем вновь наведаться в это местечко.
«Ласаля» больше не было видно нигде. Они оторвались от погони.
– О боже! – произнес Хэл. – Что, черт подери, происходит? – И тут же, по существу, сам ответил себе, обратившись к Дэвиду с новым вопросом: – За нами что, следили?
– Возможно, но я не уверен в этом, – промолвил уклончиво Сполдинг.
Леон молча наблюдал за Дэвидом. Взгляд ученого оставался, однако, по-прежнему безучастным.
– Не означает ли все это, что нас ждут проблемы? – раздался с переднего сиденья голос Джонни. – Как я понимаю, нам только что пришлось удирать от кого-то. Но мистер Кенделл ни словом не обмолвился о возможных осложнениях… Мы должны будем, сказал он, заниматься здесь тем же, что и всегда. – Джонни даже не повернулся, произнося эту тираду.
– А вы что, боитесь осложнений?
На этот раз Джонни повернулся лицом к Сполдингу.
Серьезный парень, подумал Дэвид.
– Само собой, – заявил решительно охранник. – Такие вещи нам ни к чему. Наша прямая обязанность – ухаживать за профессором. Заботиться о нем. И я не думаю, что стану спокойно смотреть, если у нас возникнут вдруг какие-то помехи. Мы просто не имеем права подвергать ученого опасности.
– Понимаю. Ну и что же вы предпримете, если что-то и в самом деле пойдет не так гладко, как хотелось бы вам?
– Увезу его к черту отсюда, вот и все, – объяснил спокойно Джонни.
– Доктору Леону предстоит кое-что сделать тут, в Буэнос-Айресе. Кенделл должен был бы сказать вам это.
Джонни сердито посмотрел на Сполдинга:
– Скажу вам прямо, мистер, эта грязная свинья может визжать сколько ей угодно. В жизни не видел такого дерьма.
– Тогда почему вы не уволитесь?
– Мы работаем не на Кенделла, – ответил Джонни с таким видом, словно сама мысль о том, что он мог бы находиться на службе у этого человека, вызывала у него глубокое отвращение. – Нас нанял исследовательский центр компании «Меридиан эйркрафт». Этот же сукин сын даже не состоит в ее штате. Он – вшивый счетовод всего-навсего, не более того.
– Видите ли, мистер Сполдинг, – произнес Хэл, стараясь сгладить агрессивность своего приятеля, – мы должны заботиться лишь о благе профессора. Для этого-то нас и взяли на работу в исследовательский центр.
– Итак, с вами все ясно. Что же касается этого учреждения, то я постоянно поддерживаю с ним связь. И должен вам прямо сказать с полным на то основанием: думать, будто кто-то намерен причинить вред доктору Леону, просто глупо.
Не будучи твердо убежден в том, что говорил, Дэвид шел на явную ложь. Главное, что преследовал он, поступая так, – это завоевать доверие Джонни и Хэла, чтобы обрести в их лице надежных помощников. Помочь ему в сближении с ними должны были также его ссылки на исследовательский центр «Меридиан» и свою якобы причастность к делам этого предприятия. И конечно же, общее для всех троих чувство неприязни к Кенделлу.
Такси медленно свернуло за угол и по одной из тихих улочек Сан-Тельмо подкатило к узкому трехэтажному белому зданию с оштукатуренными стенами и черепичной крышей. Это и был дом номер пятнадцать по улице Терраса-Верде. Для Эжена Леона и его «ассистентов» сняли весь первый этаж.
– Вот мы и приехали, – сказал Дэвид, открывая дверцу. Леон выбрался вслед за Сполдингом. Он остановился на тротуаре и посмотрел на уютный красивый дом и тихую улицу. Деревья вдоль обочин были подстрижены, тротуары только что политы. В общем, картина отрадная. Словно здесь сохранялся в незыблемости уголок старого доброго мира. У Дэвида, наблюдавшего за ученым, возникло вдруг такое чувство, будто Леон неожиданно набрел на то, что так долго искал.
А затем, в следующее же мгновение, он подумал, что для него не секрет, что ощущал тот в данный момент. В глазах Эжена Леона все, что он видел сейчас, представляло собой милое, уютное пристанище. Последнее пристанище в его жизни. Или иначе могилу, в которой он смог бы обрести наконец столь желанное успокоение.
Глава 34
Времени в запасе у Дэвида оставалось значительно меньше того, на что он рассчитывал. Он велел Штольцу позвонить ему на Кордобу сразу же после пяти, ну а сейчас было уже без малого четыре.
К причалам, сигналя гудками, подходили первые возвращавшиеся с лова суда. Моряки закрепляли на кнехтах швартовые тросы. Рыбаки торопливо, пока солнце еще не село, развешивали для просушки сети.
Очо-Кале, расположенный в Дарсена-Норте, к востоку от складских помещений фирмы «Ретиро», являлся, пожалуй, одним из наиболее глухих, уединенных мест во всей Ла-Боке. Вдоль улиц, к которым подступали вплотную пакгаузы, пролегали давно уже не использовавшиеся никем железнодорожные пути. Масштабы производимых в этом порту погрузочно-разгрузочных работ значительно отставали от средних показателей по данному району. Хотя отсюда было бы быстрее выйти в открытое море, чем с причалов Ла-Платы, имевшееся здесь портовое оборудование давно уже устарело. Создавалось впечатление, будто местная администрация не могла никак решить, как поступить: то ли продать все к черту как самую обычную недвижимость в виде прибрежного земельного участка, то ли навести тут порядок, чтобы порт перестал наконец влачить жалкое существование и смог эффективно работать. Во всяком случае, если и можно было объяснить чем-то нынешнее состояние порта – запущенного и заброшенного, коль называть вещи своими именами, – так только тем, что вопрос о его дальнейшей судьбе все еще ждал своего решения.
На Сполдинге была рубашка с короткими рукавами: пиджак Балларда он оставил в апартаментах Эжена Леона на Терраса-Верде, 15. Через плечо висела большая сеть, которую он купил здесь же, прямо на улице возле причала. От старой снасти несло гнилью и тухлой рыбой. Но приходилось терпеть, поскольку эта вещь могла бы сослужить ему неплохую службу. В случае необходимости он сумел бы незаметно, не обращая на себя внимания прохожих, прикрыть рыбацкой сетью лицо. И она же позволяла ему чувствовать себя относительно комфортно в окружавшей его обстановке, поскольку он теперь мало чем отличался от здешних обитателей. Дэвид подумал, что если ему доведется когда-либо обучать в «Фэрфаксе» будущих разведчиков, – да упасет его господь от подобной участи! – то он непременно станет рассказывать им о той огромной роли, которую играет в их работе чувство комфорта, этот психологический фактор исключительно большого значения. Да, это так. Хотя люди, понятно, не одинаковы. Кто-то, приспособившись быстро к новым условиям, чувствует себя в них как рыба в воде, другие же от жизни в непривычной среде непрестанно ощущают дискомфорт.
Дэвид прошел по небольшой улочке до самого ее конца. Последний квартал Очо-Кале замыкался высившимися вдали старыми строениями и пустынными, опоясанными проволокой площадками, которые использовались когда-то для хранения грузов под открытым небом, а теперь поросли высокой травой. На берегу, на огороженном пустыре, разместились два огромных пакгауза. В просвете между ними проглядывал борт стоявшего на якоре траулера. А чуть дальше располагался пирс, уходивший в море на четверть мили, а то и больше. Судя по всему, складские помещения давно уже находились в небрежении.
Сполдинг постоял какое-то время на месте, знакомясь с обстановкой. Квартал производил на него впечатление крохотного, примостившегося где-то на самом краю ойкумены мирка. Людей тут – раз-два и обчелся. Ни улиц, ни строений за рядом теснившихся слева от него неказистых домов. Только голые участки земли да бетонные блоки, укреплявшие берега небольшого канала.
Эту последнюю пядь территории Очо-Кале и в самом деле можно было бы называть краем ойкумены, поскольку она представляла собой полуостров. Пакгаузы, таким образом, не только были заброшены, но и лежали далеко в стороне от кипевших бурной жизнью районов Ла-Боки.
Дэвид переложил сеть с правого плеча на левое. Из одного из близлежащих домов вышли два матроса. На втором этаже того же здания распахнулось окно, и какая-то женщина, высунувшись из него, начала громко бранить мужа, пытаясь выяснить у него, когда тот вернется домой. На небольшой обветшалой веранде замызганной лавчонки сидел на стуле старик с темным лицом индейца. Сквозь оконное стекло, покрытое пылью и сальными пятнами, просматривались силуэты находившихся внутри стариков, которые тянули вино прямо из бутылок. В последнем здании, завершавшем квартал, какая-то проститутка, завидев Дэвида, выставилась из окна на первом этаже и, расстегнув бойко блузку, обнажила большую отвисшую грудь. Затем, не удовольствовавшись этим, стиснула ее несколько раз руками и в заключение направила сосок в сторону Сполдинга.
Очо-Кале и впрямь являл собою затерянный мир. Заброшенный на обочину обитаемой суши.
Приблизившись к старому индейцу, Дэвид поздоровался с ним и шагнул в дверь. От повисшего в воздухе зловония, порожденного комбинацией запахов мочи и гниения, в помещении было трудно дышать. Подобная обстановка не смущала, однако, встреченных тут Дэвидом трех стариков – скорее пьяных, чем трезвых, и возрастом что-то под семьдесят.
Один из них – судя по всему, хозяин – стоял за грубо сколоченным деревянным столом, служившим прилавком. Он уставился в недоумении на клиента, не зная точно, что делать. Сполдинг вынул из кармана банкнот, чем поразил всех троих – и хозяина, и двух остальных, которые тотчас же подошли к нему, – и спросил по-испански владельца лавчонки:
– Кальмаров у вас не найдется?
– Нет… Ни одного не осталось… Товаров нам доставили сегодня лишь самую малость, – ответил хозяин, впившись взглядом в купюру.
– А что у вас есть?
– Черви для наживки. Мясо для собак и кошачий корм… Кошачий корм – превосходного качества.
– Дайте немного.
Хозяин повернулся торопливо назад, взял с полки требуху и завернул ее в грязную газету.
– У меня нет сдачи, сеньор…
– Не надо, – ответил Сполдинг. – Забирайте все. Желаю успехов в торговле наживкой.
Продавец улыбнулся смущенно, пораженный небывалой щедростью покупателя.
– Сеньор, как же так?..
– Берите, берите. Теперь это – ваши деньги. Понятно. Кстати, скажите-ка мне, кто там работает? – Дэвид указал на окно, сквозь которое из-за грязи мало что было видно. – Вон в тех огромных зданиях?
– Думаю, что никто… Здесь появляются какие-то люди время от времени… Несколько человек… Придут и уйдут… Да еще подходит сюда какое-то рыболовное судно… Вот и все.
– А вам приходилось бывать там, внутри?
– Да. Когда-то я там работал. Это было огромное предприятие… С тех пор прошло три, четыре, а может, и целых пять лет, не помню уж точно… Мы все тогда трудились на нем.
Двое других стариков, согласно кивнув, заговорили дружно, подтверждая сказанное хозяином.
– Но это было раньше. А сейчас?
– Сейчас мы там не работаем… Предприятие закрыто. Насовсем. И в эти здания уже никто не заходит. Их владелец – страшный человек, дурной. А сторожа – настоящие головорезы.
– Сторожа?
– Да, сторожа… И у них еще ружья… Много ружей… В общем, ничего хорошего. Все очень-очень плохо.
– Автомобили заезжают сюда?
– Да, иногда… Один или два… Но люди, которые приезжают на них, не дают нам работы.
– Спасибо. Берите же деньги. И еще раз – спасибо.
Дэвид подошел к потускневшему от грязи окну, оттер от налета пыли небольшой участок стекла и вгляделся в цепь пакгаузов. Они производили впечатление давно заброшенных строений. И можно было бы подумать, что сюда вообще никто никогда не наведывается, если бы не несколько человек, находившихся в данный момент на пирсе. Сполдинг решил повнимательней присмотреться к ним.
Сперва он не был уверен в своем заключении. Стекло, оттертое лишь с одной стороны, снаружи по-прежнему покрывал легкий слой пыли и грязи, что значительно затрудняло обзор. Люди между тем не стояли на месте. Они то приходили, то уходили, исчезая на время из того довольно узкого поля зрения, которое открывалось Дэвиду из проделанного им просвета в оконном стекле.
Но затем от его сомнений не осталось и следа. Люди на пирсе были в такой же точно форме полувоенного образца, что и охранники у ворот усадьбы Райнемана.
Несомненно, это были молодчики удравшего из Германии финансиста.
* * *
Звонок раздался ровно в пять тридцать. Поскольку на проводе был не Штольц, Дэвид отказался следовать переданным ему указаниям и, закончив на этом разговор, повесил решительно трубку. Не прошло и двух минут, как вновь зазвонил телефон.
– Вы, право же, чересчур уж упрямы, – произнес Эрих Райнеман. – Опасаться надо не вам, а нам.
– В данном случае ваше замечание неуместно. Как вы сами должны понимать, я не могу принимать на веру то, что говорят мне неизвестные лица, и, соответственно, выполнять продиктованные ими распоряжения. Понятно, с моей стороны было бы глупо рассчитывать на то, что мне удастся как-то обеспечить полную свою безопасность, но кое-какие меры предосторожности я должен все-таки принимать.
Райнеман ответил не сразу. Когда же заговорил, в голосе его прозвучали жесткие нотки:
– Что произошло прошлой ночью?
– Я уже достаточно подробно рассказал Штольцу обо всем, что случилось со мной. Ничего же другого я просто не знаю.
– Не верю вам. – Голос Райнемана звучал натянуто и резко. Его гнев готов был в любое мгновение выплеснуться наружу.
– Извините, – сказал Дэвид, – но меня это не касается.
– Никто из тех людей не вернулся с Кордобы! Это же бог знает что!
– С Кордобы они уехали все, даю вам слово… Послушайте, я же говорил Штольцу, что не желаю впутываться в ваши дела…
– Вы уверены, что уже… не впутаны?
– Уверен. Потому что я здесь, в моей квартире, спокойно беседую с вами, тогда как остальные, по словам Штольца, мертвы. Скажу прямо, мне не хотелось бы, чтобы и меня постигла та же участь, что и их, и я постараюсь всячески, чтобы этого не случилось. Я лишь покупаю у вас кое-какие бумаги, и это все, что связывает с вами меня. А посему давайте-ка лучше перейдем к нашим делам.
– О них мы поговорим несколько позже, – произнес Райнеман.
– Медлить с этим нельзя. Сделку необходимо завершить как можно быстрее.
Еврей немецкого происхождения, вновь помедлив немного с ответом, проговорил:
– Делайте, как сказал вам тот человек. Отправляйтесь к Каса-Росаде на Плаца-де-Майо. Вас будут ждать у южных ворот. Если возьмете такси, то доезжайте до Хулио, а уж оттуда пройдитесь пешком.
– Думаю, ваши люди сразу же устремятся за мной, едва я выйду из дома.
– Да, это так. Но действовать они будут крайне осторожно, чтобы никто не заметил их. Им поручено проследить, нет ли за вами хвоста.
– В таком случае мне лучше пройтись пешком от самого дома. Так будет легче обнаружить ищеек.
– Разумное решение. Машина будет ждать вас у Каса-Росады. Тот самый автомобиль, на котором вы наведались ко мне вчера вечером.
– Я увижу вас там?
– Конечно же нет. Но мы с вами скоро встретимся.
– И я смогу отвезти чертежи прямо в Тельмо?
– Если ничего не помешает, то – да.
– Выхожу через пять минут. Ваши люди готовы?
– Как всегда, – ответил Райнеман и повесил трубку.
Дэвид спрятал «беретту» в висевшую на груди у плеча кобуру и натянул пиджак. Пройдя в ванную, снял с вешалки полотенце и смахнул им с кожаных ботинок пыль, осевшую на них во время его посещения аэропорта и Ла-Боки. Потом, причесавшись, припудрил тальком царапины на лице.
Но отраженные в зеркале темные круги под глазами ничем нельзя было скрыть. Ему бы взять да и выспаться, но времени уже не оставалось. Хотя он и понимал, что ему просто необходимо выкроить для отдыха время – от этого, по существу, зависела его жизнь, – изменить что-либо было нельзя.
Дэвид мог лишь гадать, когда же наконец ему удастся отдохнуть.
Дэвид вернулся к телефону. Перед тем как выйти, он должен сделать два звонка.
Первым делом Сполдинг позвонил Джин. Он попросил ее задержаться в посольстве, поскольку ему нужно во что бы то ни стало увидеться с ней. А почему и зачем, об этом она узнает при встрече. Сообщив, что отправляется сейчас к Эжену Леону на Терраса-Верде, он сказал в заключение, что любит ее.
Следующий звонок был Хендерсону Грэнвиллю.
– Я говорил вам, что не буду впутывать посольство и вас в свои дела. И если что-то теперь получилось не так, то лишь потому, что кое-кто из ваших сотрудников закрыл, не имея на то оснований, одно дело, связанное с довольно необычным происшествием, о котором говорилось в поступившем к вам с военно-морской базы рапорте о результатах наблюдения за морем. Боюсь, что поступок этого человека может самым непосредственным образом повлиять на ход моей работы.
– Вы вот сказали – «не имея на то оснований». Хотелось бы знать, что подразумевалось вами под этим. Подобное заявление – вещь весьма серьезная. И, не будучи ничем подкрепленным, может быть воспринято лишь как оскорбительный выпад против того человека, а это уже непростительно.
– Согласен с вами. И поэтому прошу вас ни в коем случае не поднимать тревоги и хранить все в строжайшей тайне. Тем же, о чем сообщил я вам, пусть займется контрразведка: это ее прерогатива.
– Ну и кто же тот сотрудник, о котором вы говорите? – спросил Грэнвилль холодно.
– Атташе Эллис. Уильям Эллис… Только, пожалуйста, ничего не предпринимайте, сэр, – говорил возбужденно Сполдинг, опасаясь, что посол не поймет всей серьезности ситуации. – Возможно, он был завербован, а может, и нет. Но в любом случае, что бы там ни было, мы не должны его спугнуть.
– Хорошо, я сделаю так, как вы говорите… Но для чего вы рассказали мне обо всем… если не хотите, чтобы я что-то предпринимал?
– Когда я просил вас ничего не делать, то имел в виду только Эллиса, сэр. Прежде всего нам следует разобраться в том, о чем говорилось в сообщении о результатах надзора за морем. – Дэвид принялся рассказывать послу об увиденных им в Очо-Кале пакгаузах и траулере, проглядывавшем в просвете между двумя строениями.
Но Грэнвилль спокойно перебил его:
– Я помню рапорт морского надзора. Там говорилось что-то о пункте назначения некоего груза… Дайте-ка мне вспомнить… Как же называется это место?
– Тортугас, – подсказал Сполдинг.
– Да-да… Были нарушены морские границы. Произошла ошибка, – конечно. Ни одно рыболовное судно не стало бы делать такой крюк. В действительности, как думаю я, корабль должен был следовать в Торугас, небольшой порт на севере Уругвая.
Дэвид на секунду задумался. Джин даже не упомянула о Торугасе или о том, что оба эти названия – Торугас и Тортугас – могли попросту перепутать из-за их сходства.
– Да, сэр, такое и в самом деле могло произойти, и все же было бы неплохо ознакомиться с грузом, находящимся на борту того судна.
– Он был указан в накладной. Полагаю, обычные сельскохозяйственные машины.
– Я так не думаю.
– Если даже у вас и имеются какие-то сомнения на этот счет, мы все равно не имеем права проверять грузы на заходящих сюда судах…
– Господин посол, – прервал Дэвид старого джентльмена, – есть ли кто-нибудь из здешней хунты, кому мы могли бы доверять? Полностью доверять?
Ответ Грэнвилля был уклончивым и осторожным:
– Возможно, найдутся один или два человека…
Сполдинг понимал, в каком затруднительном положении находится посол.
– Мне не нужны их имена, сэр. Я лишь хотел бы просить вас обратиться к ним за помощью. Все должно быть сделано с предельной осторожностью. Склады охраняют… люди Эриха Райнемана.
– Райнемана? – В голосе посла послышалась нескрываемая брезгливость.
Оно и лучше, подумал Дэвид.
– Есть причины полагать, что этот человек хочет расстроить переговоры или же, воспользовавшись ими как прикрытием, заняться попутно контрабандной торговлей. Поэтому-то, сэр, нам и не помешало бы поинтересоваться все же, что за груз находится на борту того рыболовного судна.
Это все, что Дэвид смог придумать, решив ограничиться рассуждениями несколько общего характера, без конкретных, аргументированных обоснований. Однако он знал: раз люди готовы были и убивать, и сами идти на верную смерть ради чего-то такого, что имеет прямое отношение к таинственному «Тортугас», то, вероятно, у него есть более чем веские причины попытаться разобраться в том, что происходит. Он не мог оставаться безучастным ни к чему, что в той или иной степени связано как-то со словом «Тортугас». Уже один тот факт, что в «Фэрфаксе» сочли необходимым скрывать от него самого это понятие, хотя оно и упоминалось в приказе о переводе его на новый участок работы, говорил ему об очень-очень многом.
– Я сделаю все, что в моих силах, Сполдинг, – произнес посол. – Но, само собой разумеется, обещать что-либо заранее не могу.
– Да, конечно. Я понимаю вас. И благодарю.
* * *
Авенида-де-Майо была запружена транспортом, а на площади просто яблоку негде было упасть. Камни Каса-Росады розовели в лучах заходящего солнца. Дэвиду пришло в голову, что розовый цвет, который легко мог навеять мысли о пролитой крови, как нельзя лучше подходит к столице, оказавшейся во власти солдат.
Сполдинг пересек площадь и остановился у фонтана. Опять вспомнилась Лэсли Дженнер-Хоуквуд. В том, что она в Буэнос-Айресе, он не сомневался. Но где она здесь? И, что куда важнее, почему она тут?
Возможно, ответ на эти вопросы кроется в том, что таит в себе слово «Тортугас», и в той тайне, которая окружает стоящий в Очо-Кале на якоре траулер.
Дэвид обошел фонтан дважды. Затем повернулся и двинулся в обратном направлении, чтобы получше ознакомиться с обстановкой и проверить, не приготовил ли Эрих Райнеман какого-нибудь сюрприза для него. Где же те парни, которые должны присматривать за ним? А может, это и не парни вовсе, а женщины?
В своих ли машинах они разъезжают или в такси? А может, в обычных грузовичках? Или просто прохаживаются по улице, как делает он это сейчас?
Внезапно он засек одного из них, что, впрочем, не было столь уж сложным делом. Человек, привлекший его внимание, уселся на краю фонтана, не замечая при этом, что его пиджак коснулся воды. Уселся слишком уж торопливо, пытаясь не выделяться ничем из прогуливающейся по площади публики.
Дэвид пошел по пешеходному переходу, на котором вчера выслеживал Лэсли Хоуквуд. Постоял на островке безопасности, ожидая зеленого сигнала светофора, но, вместо того чтобы двинуться дальше через проезжую часть, вернулся обратно к фонтану и, убедившись, что тот человек исчез, сел на край и принялся наблюдать за переходом. Ждать ему пришлось недолго. Человек в мокром пиджаке, перейдя через улицу с очередной группой прохожих, стал суетливо оглядываться, пока наконец не увидел Сполдинга. Дэвид помахал ему рукой.
Мужчина повернулся и опрометью кинулся назад. Сполдинг, как только зажегся зеленый свет светофора, стремительно ринулся следом за ним. Человек, не оглядываясь, мчался по улице словно безумный. Судя по всему, решил Дэвид, он хотел как можно быстрее добежать до своего напарника в расчете на то, что тот поможет ему в сложившейся ситуации. У Каса-Росады мужчина повернул налево. Сполдинг не отставал от него, следя лишь за тем, чтобы не попадать ему в поле зрения.
Добежав до угла, человек, к удивлению Дэвида, перешел на шаг и чуть погодя вошел в ближайшую телефонную будку.
Сразу видно, что дилетант, подумал Сполдинг, придя к заключению, что люди Райнемана не такие уж асы, какими считают себя.
Долгий, необычайно громкий автомобильный гудок, какие редко когда раздавались на Авенида-де-Майо, перекрыл шум улицы. Вслед за тем засигналили другие машины, и через пару-другую секунд их гудки слились в чудовищную какофонию. Дэвид огляделся. С чего бы это? Ничего же не случилось. И в самом деле, причиной всего явился какой-то слишком уж нетерпеливый водитель, который, не в силах дождаться зеленого света, нажал в раздражении на кнопку гудка.
«Концерт» прекратился так же внезапно, как начался. Все вернулось в свою колею. Свет светофора переключился, и машины ринулись безудержным потоком через пешеходный переход.
И тут вдруг послышался крик. Кричала какая-то женщина. К ней присоединилась другая, а следом за ней – и третья…
Дэвид с трудом, работая энергично локтями и оттесняя людей плечом, протиснулся сквозь толпу и, добравшись до будки, заглянул внутрь сквозь застекленную дверь.
Незнакомец в мокром пиджаке лежал на полу в несуразной, неестественной позе, подогнув под себя ноги, а руки вытянув вперед. Падая, он до конца оттянул телефонный шнур, но трубки так и не выпустил. Голова у мужчины была свернута набок. Из затылка струилась кровь.
Сполдинг осмотрел внимательно будку. Стекло на двери было пробито в трех местах. И от трех бросавшихся в глаза круглых отверстий расползались лучиками тоненькие трещинки.
Услышав пронзительные звуки полицейских свистков, Сполдинг выбрался из толпы и, спешно обогнув железную ограду Каса-Росады, повернул направо. Затем, обойдя какое-то здание, направился прямо на юг. К южным воротам.
«Паккард» с включенным двигателем уже стоял там.
Когда Дэвид приблизился к машине, к нему подошел мужчина того же примерно роста, что и он.
– Подполковник Сполдинг? – спросил незнакомец.
– Да.
– В таком случае садитесь. Времени у нас в обрез.
Мужчина открыл заднюю дверцу, и Дэвид быстро сел в машину.
Там уже был Генрих Штольц.
– Вам, насколько мне известно, пришлось проделать пешком немалый путь, – сказал немец, поздоровавшись с Дэвидом. – Так что устраивайтесь поудобнее. Во время поездки вы сможете немного отдохнуть.
– Мне сейчас не до отдыха. – Дэвид указал на панели под приборной доской. – Вы смогли бы связаться с Райнеманом с помощью этой штуки? Прямо сейчас?
– Мы можем связаться с ним в любую минуту. Но зачем вам это?
– Чтобы сообщить ему одну вещь. Только что убили вашего парня.
– Нашего?
– Он следил за мной. Его застрелили в телефонной будке.
– Он не был нашим человеком, подполковник. И это мы прихлопнули его, – спокойно произнес Штольц.
– Вы?
– Совершенно верно. Мы хорошо знали его. Это наемный убийца из Рио-де-Жанейро. Охотился за вами.
Штольц поведал Дэвиду в немногих словах о том, что случилось. Они следили за убийцей с того момента, как Дэвид вышел из квартиры. Он был корсиканцем. Перед войной его выслали из Марселя; убивал по приказам контрабандистов из Южной Франции.
– Мы не могли допустить, чтобы он подстрелил американца, знающего шифр. Согласитесь, при уличном шуме прикончить вас из пистолета с глушителем – плевое дело, – завершил свой рассказ немец.
– Не думаю, что он собирался убить меня, – возразил Сполдинг. – Вы, кажется, поторопились.
– Если вы действительно правы, то, значит, он рассчитывал выйти через вас на нас. Простите меня, но мы не могли позволить ему такое. Надеюсь, вы согласитесь со мной.
– Нет, я не одобряю ваших действий. Я мог бы схватить его и все разузнать. – Дэвид, откинувшись на спинку сиденья, потер устало лоб и затем сказал раздраженно: – Я как раз и собирался сделать это. А теперь мы оба оказались в глупом положении.
Штольц, посмотрев на него, спросил осторожно:
– О чем это вы? Вас что-то тревожит?
– А вас разве нет?.. Или вы по-прежнему верите в то, что в Буэнос-Айресе нет никаких сотрудников гестапо?
– Но это же невозможно! Надо же – подумать такое! – прошипел сквозь зубы Штольц.
– Примерно так же выразился прошлой ночью и наш общий друг, когда я сказал ему все, что знал относительно ваших парней… Мне ничего не известно о том, что произошло, но, как я понимаю, их убили. Так как же можно говорить после этого, что появление здесь гестаповцев – вещь невозможная?
– Гестапо не имеет никакого отношения к тому, что происходит тут. Мы выяснили это в самых высших инстанциях.
– Но ведь Райнеман – еврей, не так ли? – неожиданно спросил Дэвид, наблюдая за реакцией Штольца.
Немец повернулся и взглянул на Сполдинга. Его лицо выразило полное замешательство.
– Ну и что из того? Он не придерживается ни одного из вероучений. Хотя мать его, конечно же, была еврейкой… Говоря откровенно, все это не имеет никакого значения. Расистские теории Розенберга и Гитлера разделяют далеко не все, – просто им, на мой взгляд, уделяется излишне много внимания… Главное тут – экономика. Так было, и так остается. Идет постоянная борьба и за контроль над банками, и за децентрализацию управления финансовой системой… Но это – щекотливая тема.
Дэвид хотел было возразить дипломату, уклонившемуся, по существу, от ответа, но затем решил промолчать… Почему Штольц счел столь уж необходимым пуститься в пространные рассуждения? И отделаться от собеседника пустыми, ничего не говорящими фразами, которые, как сам же он понимал, лишены какой бы то ни было логики?
– По-видимому, Генрих Штольц служит верой и правдой Райнеману, а не Третьему рейху.
– Почему вы задали этот странный вопрос?
– Видите ли, до меня дошли кое-какие слухи… С ними поделились со мной в нашем посольстве. – Дэвид подумал о том, что все, собственно, так и было, он ни на йоту не погрешил против истины. – Ну и я пришел к выводу, что еврейская община в Буэнос-Айресе плохо относится к Райнеману.
– Пустая болтовня. Здешние евреи такие же, как и везде. Держатся вместе, замкнуто. Возможно, сказать, что они живут в гетто, было бы преувеличением, однако нельзя отрицать, что их контакты с другими, не входящими в их общину, весьма и весьма ограничены. И замечу еще, что у них нет никаких оснований предъявлять Райнеману претензии: ведь фактически их ничто с ним не связывает.
– Значит, эти слухи не в счет, – подытожил Сполдинг.
– Разумеется, – ответил Штольц. – Так что дело не в здешних евреях. Зато вполне возможно допустить другую вещь. Предположить в виде гипотезы, что помехи нам создают ваши же собственные соотечественники.
Дэвид медленно повернулся к нему.
– Удивительный поворот. И какие же у вас основания для подобного предположения?
– Чертежи должна получить лишь одна из авиастроительных корпораций. Между тем конкретную борьбу за ваши нескончаемые государственные заказы ведут пять или шесть крупнейших компаний. И та из них, в чьих руках окажутся чертежи гироскопов, приобретет огромные – я бы даже сказал, неоспоримые – преимущества перед своими соперниками. Когда начнется производство гироскопов по этим чертежам, все остальные навигационные системы можно будет выбросить на свалку.
– Вы серьезно?
– Вполне. Мы самым серьезнейшим образом обсуждали ситуацию… Рассматривали различные версии… И у нас почти не осталось сомнений в том, что только так, исходя из логики, можно объяснить события последних дней. – Штольц отвернулся от Дэвида и смотрел теперь прямо перед собой. – Замечу, кстати, это единственное имеющееся у нас объяснение: другого ведь попросту нет. Те, кто пытаются помешать нам, – американцы.
Глава 35
Зеленый «Паккард» кружил бесцельно, как могло бы показаться на первый взгляд, по улицам Буэнос-Айреса. Однако Сполдинг понял вскоре, что водитель то и дело менял направление лишь для того, чтобы проверить, следят за ним или нет. Время от времени сидевший за рулем человек доставал из-под приборной доски микрофон и начинал перечислять выстроенные в ряды различные цифры. Сквозь треск из эфира было слышно, как кто-то повторял их, после чего «Паккард» делал очередной, внешне бессмысленный поворот.
Несколько раз Дэвид замечал и другие принадлежащие Райнеману машины, из которых также велось визуальное наблюдение за обстановкой с целью обнаружения возможной слежки. Судя по всему, финансистом было задействовано для этого дела не менее пяти автомашин. Через три четверти часа уже не осталось никаких сомнений в том, что дорога на Сан-Тельмо свободна.
– За нами никто не следит, – сказал водитель Штольцу. – Так что едем, как было приказано. Остальные сейчас займут свои места.
Повернув на северо-запад, «Паккард» помчался на бешеной скорости в сторону Сан-Тельмо. Дэвид знал, что за ними следовало не менее трех машин и еще по крайней мере две машины, по всей вероятности, шли впереди. То, что Райнеман, согласно наблюдениям Сполдинга, направил в данный район самую настоящую автоколонну, могло говорить лишь об одном: в какой-то из этих машин, если только не в нескольких, находились чертежи гироскопов.
– Вы получили товар? – спросил Дэвид у Штольца.
– Только часть, – ответил атташе и, подавшись вперед, нажал на кнопку, скрытую под войлочной обивкой спинки переднего сиденья. Замок сработал. Штольц нагнулся и выдвинул из-под сиденья потайной ящик, внутри которого находилась плоская металлическая коробка, такая же примерно, как и те, что используются в библиотеках для хранения редких манускриптов, чтобы в случае пожара уберечь их от огня. Положив ее на колени, немец задвинул ногой ящик на место и произнес: – Через несколько минут мы уже будем на месте.
В Сан-Тельмо «Паккард» остановился возле белого дома с оштукатуренными стенами. Дэвид схватился за дверную ручку, но Штольц, коснувшись мягко его руки, покачал укоризненно головой. Дэвид тотчас убрал руку, так как и без слов понял все.
Впереди, футах в пятидесяти от них, уже стояла одна из сопровождавших их машин. Из нее вышли двое – один – с плоской металлической коробкой, другой – с продолговатым кожаным чемоданом, в котором находилась рация, – и направились к «Паккарду».
У Дэвида не было никакой необходимости заглядывать в зеркало заднего обзора, чтобы узнать, что происходит у него за спиной. И все же он посмотрел, чтобы убедиться, что был прав в своих предположениях. Там стоял еще один автомобиль, только что подъехавший. Из него также вышли двое мужчин. И с таким же точно грузом. У одного – металлическая коробка, у другого – рация в кожаном футляре. Когда вся четверка сошлась у «Паккарда», Штольц кивнул Сполдингу: можно выходить. Дэвид тотчас же выбрался из машины и, обогнув ее, подошел к людям Райнемана. Не собираясь задерживаться тут, он хотел было перейти через узкую улочку, чтобы подождать остальных у парадной двери, как вдруг услышал голос Штольца. Немец, по-прежнему сидя в автомобиле, сказал ему в оконце:
– Подождите, пожалуйста. Наши люди еще не заняли свои места. Они доложат, когда все будет готово.
Из-под приборной доски, где находилось радио, доносился шум, создаваемый атмосферными помехами. А затем послышался длинный ряд цифр. Водитель поднес к губам микрофон и повторил их.
Генрих Штольц кивнул и вышел из машины. Дэвид направился к двери.
Двое охранников остались в холле, другая же пара прошла через жилые комнаты на кухню и к задней двери, которая вела на террасу и – уже через нее – на крохотный внутренний дворик. Штольц и Дэвид вошли в гостиную, где за большим обеденным столом сидел Эжен Леон. На столе не было ничего, кроме двух блокнотов и дюжины карандашей.
Опекуны Леона, Джонни и Хэл, облаченные в рубашки с короткими рукавами, следуя четким указаниям Сполдинга, встали по углам стены напротив дивана. Темные пистолеты в наплечной кобуре выделялись на фоне их белых рубашек.
Штольц, забрав у одного из сопровождающих металлическую коробку, велел Дэвиду сделать то же. Все три коробки легли на стол. Леон между тем даже не попытался поприветствовать своих нежданных гостей, нарушивших его уединение. Что же касается Штольца, то он отделался лишь легким кивком в сторону ученого. Было ясно, что Кенделл рассказал ему о состоянии физика, и немецкий дипломат вел себя адекватно тому, что он слышал.
Штольц обратился через стол к Леону:
– Чертежи по левую руку от вас уложены в определенной последовательности. К каждой из схем нами подготовлены двуязычные пояснения. Описания процессов – там, где они приводятся, – переведены дословно, с использованием английских аналогов или принятых в международной практике терминов, а нередко и того и другого одновременно… Неподалеку отсюда находится физик-аэродинамик из Пенемюнде, с которым мы легко сможем связаться в любой момент с помощью имеющейся в нашем распоряжении автомобильной рации. Его пригласили сюда для того, чтобы он, если вы того пожелаете, проконсультировал вас по тем или иным вопросам… И еще хотелось бы сказать вам одну вещь. Надеюсь, вы понимаете, что фотографировать чертежи нельзя.
Эжен Леон взял карандаш и что-то написал в блокноте. Оторвав страницу, он подал ее Сполдингу. Тот прочел:
«Как долго мне придется работать здесь? Это все чертежи или будут еще?»
Дэвид передал записку Штольцу. Тот ответил ученому:
– Вы будете находиться здесь столько, сколько потребуется, Herr Doctor. У нас осталась еще одна коробка, последняя. Ее доставят вам чуть позже.
– В течение ближайших двадцати четырех часов, – заявил тут же Сполдинг. – Я настаиваю на этом.
– Последний комплект чертежей мы сможем привезти сюда лишь после того, как нам подтвердят, что шифровка доставлена в Вашингтон.
– В посольстве, несомненно, уже подготовили ее, – сказал Дэвид, взглянув на часы. – Не думаю, чтобы было иначе.
– У меня тоже нет в этом сомнений, раз вы говорите так, – произнес Штольц. – Ведь обманывать нас бессмысленно. Вы не сможете покинуть Аргентину до тех пор, пока мы не получим соответствующего сообщения из… Швейцарии.
Сполдинг не смог определить, почему именно, но ему показалось, что в словах немца, хотя и произнесенных им твердым тоном, прозвучала какая-то неуверенность, никак не вязавшаяся с ультимативным характером подобного высказывания. Дэвид начал склоняться к тому, что Штольц нервничает, отчаянно стараясь при этом, чтобы никто не заметил его состояния.
– Я сообщу вам, отправлена шифровка или нет, сразу же после того, как мы уйдем отсюда… Скажу вам также, что я буду настаивать, чтобы чертежи оставались здесь. Уже после того, как доктор Леон удостоверится в том, что это как раз то, что нам нужно.
– Мы ожидали… этого… с вашей стороны. Вы, американцы, так подозрительны. Ну что ж, я не против. Но мы оставим тут, в гостиной, двоих из наших людей. Остальные же будут дежурить снаружи.
– Излишняя мера предосторожности. Что толку в этих чертежах, если они составляют лишь три четверти полного комплекта?
– Но и эти три четверти лучше того, что вы имеете, – парировал немец.
Следующие два с половиной часа прошли под скрип карандаша Эжена, треск радиосвязи, доносившийся из холла и кухни, монотонное перечисление цифр и под стук каблуков Генриха Штольца, который ходил из угла в угол по комнате, внимательно наблюдая за изможденным до предела Леоном, чтобы тот – упаси боже! – не сунул себе в карман или не припрятал где-либо еще кое-что из исписанных им блокнотных листов. Один из охранников ученого, Хэл, громко зевал, не обращая внимания на сердитые взгляды, которые кидал на своего напарника стоявший молча Джонни.
В десять тридцать пять Леон поднялся со стула. Отложив в сторону пачку записей, он черкнул что-то в блокноте и, вырвав листок, протянул его Сполдингу.
«Все в порядке. Это то самое. Вопросов у меня нет». Дэвид передал записку Штольцу, которому не терпелось узнать мнение ученого.
– Вот и отлично, – сказал немец, прочитав ее. – А теперь, подполковник, объясните, пожалуйста, компаньонам доктора, что нам необходимо забрать у них оружие. Само собой разумеется, потом мы вернем его.
– Ничего страшного, – обратился Дэвид к Джонни. – Положите пистолеты на стол, раз он этого требует…
– Как это так – ничего страшного! Хотел бы я знать, кто может так думать! – возразил Джонни, прислонившись спиной к стене и показывая всем своим видом, что не собирается выполнять подобное распоряжение.
– Да вот я, например, – ответил Дэвид. – Поверьте, все будет в норме.
– Эти падлы – нацисты! Неужто вы хотите, чтобы мы плясали под их дудку?
– Они немцы. А не нацисты.
– Все равно – конский навоз! – Джонни оттолкнулся спиной от стены и, вытянувшись во весь рост, сказал твердо: – Мне не нравится, как они разговаривают с нами.
– Послушайте меня, – подошел к нему Дэвид. – Много, очень много людей рискуют своей жизнью только ради того, чтобы эти чертежи были доставлены наконец туда, где их так ждут. От вас вовсе не требуется, чтобы вы любили их больше, чем я. Но, что бы там ни было, сейчас не время заниматься мелочной разборкой. Пожалуйста, сделайте, как я вас прошу.
Джонни зло глянул на Сполдинга:
– Надеюсь, вы знаете, что делаете…
Он и его товарищ положили пистолеты на стол.
– Благодарю вас, господа, – произнес Штольц и, выйдя в холл, сказал что-то негромко двум охранникам. Тот, у которого была рация, тотчас же прошел через гостиную в кухню, другой же взял со стола два пистолета. Один из них он засунул себе за пояс, второй опустил в карман пиджака. Затем, не произнося ни слова, вернулся в холл.
Сполдинг подошел к столу. Штольц, снова оказавшийся в гостиной, последовал за ним. Леон спрятал чертежи в три пакета, которые лежали тут же, на столе.
– Мне не хочется даже думать о тех деньгах, которые получит за них наш общий друг, – сказал Дэвид.
– Думаю, вы не стали бы платить, если бы они не стоили того.
– Пожалуй, это так… Как мне представляется, нам ничто не мешает положить все три пакета в один чемодан. Вместе с заметками, сделанными нашим уважаемым экспертом. – Сполдинг взглянул на Леона, который стоял неподвижно в конце стола. – Вы согласны со мной, доктор?
Леон кивнул. Его глаза едва проглядывали из-под век. И, как заметил Дэвид, сегодня он был еще бледнее, чем обычно.
– Я не возражаю, – произнес Штольц. Три пакета вместе с заметками он спрятал в одну из коробок, остальные же две, пустые, закрыл аккуратно и положил их на крышку первой. Все это было проделано им с таким торжественным видом, словно он, стоя перед алтарем, совершал некий древний обряд.
Сполдинг сделал несколько шагов в сторону стоявших у окна телохранителей Леона.
– У вас был трудный день, как и у Леона. Поэтому было бы не грех и отдохнуть вам. А вахту пусть несут ваши гости. Думаю, в подобных случаях им платят сверхурочные, – сказал Сполдинг Джонни и Хэлу.
Хэл ухмыльнулся. Джонни по-прежнему был мрачен.
– Доброй ночи, господин Леон! Счастлив был познакомиться со столь выдающимся представителем науки, – произнес церемонно Штольц и отвесил ученому легкий поклон, как принято у дипломатов.
Охранник-радист, войдя из кухни в гостиную, кивнул молча немецкому атташе, и вслед за тем они оба покинули комнату.
Сполдинг улыбнулся Леону, но физик, не обратив на него никакого внимания, ушел в спальню, расположенную рядом с кухней.
Когда Дэвид вышел из дома, Штольц, стоя у машины, открыл ему дверцу.
– Очень странный человек ваш Леон, – заметил немец, усаживаясь со Сполдингом в «Паккард».
– Может быть, но ученый он – уникальный. Один из лучших специалистов в своей области… Пожалуйста, попросите шофера остановиться по пути у какого-нибудь телефона-автомата. Я хотел бы позвонить радистам в посольство. Чтобы успокоить вас насчет шифровки.
– Отличная идея… Кстати, почему бы нам не пообедать вместе?
Дэвид посмотрел на сидевшего рядом с ним атташе. У того был довольный, самоуверенный вид. От его нервозности не осталось и следа.
– Сожалею, Herr Botschaftssekretar[945], но у меня уже есть другое приглашение.
– Не сомневаюсь, что от прелестной миссис Камерон. Ну что ж, нет так нет, я понимаю вас.
Сполдинг, отвернувшись, уставился молча в окно.
Мир и покой царили на Терраса-Верде. Уличные фонари мягко освещали нелюдные тротуары, силуэты искусно подстриженных деревьев загадочно вырисовывались на светлом фоне милых, своеобразных домов средиземноморского типа, возведенных из кирпича и камня и покрашенных в мягкие пастельные тона. Из окон с подоконниками, заставленными горшками с цветами, лился уютный свет, исходивший от ламп в гостиных и спальнях. Какой-то мужчина в деловом костюме и с газетой под мышкой поднимался по ступеням к двери своего дома, на ходу доставая ключ из кармана. Молодая пара, держась руками за невысокую железную ограду, негромко смеялась. Девочка с рыжим кокер-спаниелем на поводке весело скакала по дорожке. Собака, прыгая радостно вместе с ней, то и дело попадала ей под ноги.
Как хорошо и спокойно жить здесь.
Дэвид на мгновение вспомнил другое место, в котором побывал сегодня. Стариков, от которых несло потом и мочой, беззубую проститутку, выставляющую в окне с грязным подоконником свои «прелести». Лавчонку с замызганными, давно не мытыми окнами, в которой торговали требухой для кошек и прочей того же рода снедью. Два огромных пакгауза, – в которых никто не работал. И, наконец, стоявший на якоре траулер, еще недавно следовавший строго по предписанию прямым курсом на Тортугас.
«Паккард» свернул за угол на другую улицу. Здесь было больше света и меньше ухоженных, подстриженных деревьев, хотя в остальном она мало чем отличалась от Терраса-Верде. Улица напоминала Дэвиду такие же точно тихие улочки Лиссабона – с дорогими магазинами для богатых приезжих и толстосумов из местных жителей.
Здесь также имелись магазины. Витрины со скрытой проводкой освещались мягким, ровным светом.
Новый поворот. Подъезжая к концу квартала, «Паккард» замедлил ход и, поскольку путь был открыт, пересек перекресток. Магазинов тут было еще больше, деревьев же – значительно меньше. Бросалось в глаза и обилие собак, которых выгуливали в основном девушки. Вокруг итальянской спортивной машины толпились подростки.
Неожиданно Дэвид заметил знакомый плащ. Сначала только плащ – светло-серый. Человек, облаченный в него, стоял в дверях одного из зданий, рядом с витриной.
Опять – светло-серый плащ. И снова – входная дверь.
Человек был высоким и худощавым.
Высокий худощавый мужчина в светло-сером плаще. В дверях, как тогда!
«О боже! – подумал Дэвид. – Да это же незнакомец с Пятьдесят второй улицы!»
Человек, повернувшись боком к улице, разглядывал что-то в слабо освещенной витрине. Хотя Сполдинг не мог видеть сейчас темных, глубоко сидящих глаз «старого знакомого», он ясно представлял их себе. И вспоминал заодно и своеобразную английскую речь, специфичную для выходцев с Балкан, и отчаяние, сквозившее во взгляде этого человека, когда он говорил:
– Никаких переговоров с Францем Альтмюллером… Это наше предостережение «Фэрфаксу»!
Надо немедленно выйти из машины. Как можно скорее! Он должен вернуться на Терраса-Верде. Без Штольца. Вернуться во что бы то ни стало!
– Вон там, в начале следующего квартала, находится кафе, – сказал Сполдинг, указывая на оранжевый навес над тротуаром, издали бросавшийся в глаза, поскольку был ярко освещен горевшими под ним лампами. – Остановитесь возле него. Я позвоню оттуда в посольство.
– Стоит ли спешить так, подполковник? Это не к спеху. Я верю вам, что все идет своим чередом.
Сполдинг повернулся к немцу:
– Вы что, хотите, чтобы я выложил все начистоту? Все, что я думаю о вас? О’кей, я так и сделаю… Вы не нравитесь мне, Штольц. И точно так же не нравится мне и Райнеман. Мне не нравятся и те люди, которые выкрикивают, выгавкивают приказы и следят неусыпно за мной… Конечно, я покупаю у вас кое-что, но это вовсе не значит, что я обязан проводить с вами все время. Я не обязан ни обедать с вами, ни разъезжать в ваших автомобилях после того, как мы покончили с делами на текущий день. Ну что, ясно я выразился?
– Вполне. Хотя и не совсем тактично. К тому же вы проявили черную неблагодарность, позабыв о том, что говорил я вам. Вспомните, это же мы спасли вам жизнь сегодня вечером.
– Это вы так считаете, но не я. Позвольте же мне выйти. Я позвоню и затем доложу вам обстановку… Как вы справедливо заметили, мне нет смысла обманывать вас… А затем мы расстанемся. Вы поедете своей дорогой, ну а я возьму такси.
Штольц велел шоферу остановиться у оранжевого навеса.
– Поступайте, как вам будет угодно. Однако я должен предупредить вас кое о чем. Если в ваши планы входит посещение доктора Леона, то лучше заранее отказаться от них. Все подходы к дому, как и сам он, охраняются нашими людьми, которые получили достаточно четкие указания не церемониться в случае чего. Чертежи останутся там, где находятся в данный момент.
– Сколь бы ни был ценен весь этот «товар», три четверти его не нужны мне и даром. И к тому же у меня нет ни малейшего намерения оказаться в расположении сформированной из ваших роботов фаланги.
«Паккард» подкатил к навесу. Сполдинг распахнул дверцу и, выйдя из машины, сердито захлопнул ее. Пройдя быстро в ярко освещенный холл, он спросил, где телефон.
– Господин посол вот уже с полчаса или около того пытается безуспешно связаться с вами, – сказал заступивший в ночную смену дежурный на коммутаторе. – Он говорит, что должен срочно побеседовать с вами. Мне поручено сообщить вам его номер телефона.
Дежурный медленно продиктовал цифры.
– Спасибо, – произнес Дэвид. – А сейчас соедините меня, пожалуйста, с мистером Баллардом из отдела связи.
– Пивная О’Лири слушает, – отозвался Бобби Баллард на другом конце провода.
– Оставьте свои шуточки. Посмеемся в следующий вторник.
– Я знал, что это вы. От дежурного на телефоне. Кстати, вас разыскивает Грэнвилль.
– Мне уже сказали об этом. Где сейчас Джин?
– У себя в кабинете. Скучает, как вы приказали.
– Есть новости из округа Колумбия?
– Все о’кей. Поступили пару часов назад. Ваши послания уже расшифрованы. А как обстоят дела со сделкой?
– Получено и просмотрено три четверти «товара». Смущает лишь одно: слишком много игроков.
– На Террасе-Верде?
– И там, и вокруг нее.
– Может, мне выслать в подмогу вам небольшой отряд военных моряков с базы в Ла-Боке? Чтобы они сопровождали вас, когда вы решитесь ступить на спортивную площадку?
– Полагаю, это не помешало бы, – ответил Сполдинг. – Во всяком случае, с ними, думается мне, было бы значительно спокойней. Однако попросите своих вояк просто расхаживать там взад и вперед, ни во что не вмешиваясь. Я буду все время держать моряков в поле зрения, чтобы позвать их на помощь, если в том возникнет нужда.
– Туда от базы полчаса езды.
– Благодарю. Но только без шума, Бобби.
– Само собой. Сделаем все как надо – тихо и незаметно. Кроме нас, никто ничего не узнает. Главное, чтобы вы сами вели себя осторожней, не рисковали зря.
Сполдинг повесил трубку, но руки с нее не убрал, чтобы сразу же снова снять, как только найдет другую монету – уже на звонок Грэнвиллю… Однако, решив тут же, что времени на новые разговоры у него уже не осталось, он покинул будку и, выйдя через парадную дверь ресторана, направился к «Паккарду». Из окна машины выглядывал Штольц. Дэвид заметил по ряду признаков, что немец опять начал нервничать.
– Сообщение о получении шифровки уже поступило в посольство. Так что везите недостающий «товар» и получайте свои деньги… Не знаю, откуда вы родом, Штольц, но я обязательно выясню это и сделаю все, чтобы по данному месту нанесли столь мощный бомбовый удар, что оно навсегда исчезнет с географических карт. И, в довершение всего, попрошу английских летчиков назвать эту операцию вашим именем.
Грубость Дэвида, казалось, успокоила Штольца, на что, собственно, он и рассчитывал.
– Человек из Лиссабона слишком уж все усложняет. Думаю, это неудивительно, если учесть, сколь непростое задание он получил… Мы позвоним вам ближе к полуночи, – сказал Штольц и повернулся к водителю: – Los, abfahren machen Sie schnell.[946]
Зеленый «Паккард» с ревом тронулся с места. Сполдинг постоял какое-то время под навесом кафе, чтобы проследить, не повернет ли машина назад. Если бы такое случилось, он бы вернулся спокойно в кафе и подождал там какое-то время.
«Паккард» между тем шел, не сворачивая, в прежнем направлении. Дэвид наблюдал за ним до тех пор, пока задние сигнальные огни не превратились в еле заметные красные точечки. Убедившись, что все в порядке, он повернулся и быстро, как только можно было, не привлекая к себе внимания прохожих, зашагал в сторону Терраса-Верде.
Дойдя до квартала, где он заметил мужчину в светло-сером плаще, Сполдинг остановился. Испытываемое им нетерпение побуждало его бежать, инстинкт же подсказывал, что в подобной ситуации крайне необходимо проявлять выдержку, ждать, присматриваться к тому, что делается вокруг, и идти по улице предельно осторожно.
Человека в светло-сером плаще на прежнем месте не оказалось. И вообще нигде его не было видно. Дэвид, подумав немного, пошел в обратном направлении. Дойдя до угла, он повернул налево и, пройдя быстрым шагом до следующего перекрестка, повторил свой маневр. Шел он теперь не спеша, делая вид, что просто гуляет. И сожалея о том, что не изучил заранее этот район, не познакомился поближе со зданиями, расположенными позади дома с белыми оштукатуренными стенами, в котором теперь проживал Леон. Зато другие заранее позаботились обо всем. И затаились сейчас в темных укромных уголках, о которых он ничего не знал. С него достаточно было бы и охранников Райнемана. А тут еще нежданно-негаданно объявился и старый его приятель – человек в светло-сером плаще.
Интересно, сколько он притащил с собой человек?
Подойдя к очередному перекрестку, он оказался на Терраса-Верде, которую тут же и пересек по диагонали, чтобы оказаться на противоположной от дома с белыми оштукатуренными стенами стороне. Стараясь держаться, где это возможно, подальше от света фонарей, он продолжил свой путь, пока не вышел на улицу, пролегавшую в некотором отдалении от разместившихся на Терраса-Верде комфортабельных жилых строений. Квартал, в котором очутился на сей раз Дэвид, застроен был, само собой разумеется, все теми же домами – своеобразными, красивыми, тихими и уютными. Сполдинг взглянул на указатель с вертикально расположенными буквами, из которых было составлено название улицы – «Терраса-Амарилла».
Сан-Тельмо и здесь Сан-Тельмо. Район поистине фешенебельный.
Пройдя до конца квартала, Дэвид остановился под подстриженным деревом, чтобы повнимательней присмотреться к пересекавшей Терраса-Амариллу улице, которая, как предполагал он, проходила где-то сзади дома Леона. Он, понятно, не смог бы при всем желании заглянуть за покатую черепичную крышу здания, высившегося чуть в стороне от него, и все же ему удалось определить на глаз, что до дома Леона, стоявшего, скорее всего, сразу же за этим зданием, – ярдов сто пятьдесят.
Следующее, что привлекло к себе его внимание, – это автомобиль Райнемана, один из тех, которые он заметил во время длительной поездки из Kaca-Росады, когда проверялось снова и снова, нет ли хвоста. Машина была припаркована напротив сооруженного в итальянском стиле здания из светлого кирпича. К строению примыкали с обеих сторон широкие ворота. Дэвид предположил, что сразу же от ворот тянутся бетонированные дорожки, которые ведут к каменной или сетчатой ограде, возведенной между задней дверью этого здания и террасой у задней стены дома Леона. Заблуждаться на сей счет он не мог: все так примерно и должно было быть. И охранники Райнемана расставлены тут таким образом, чтобы каждый, кто входил бы в ворота или выходил из них, попадал в их поле зрения.
И тут Сполдинг вспомнил и доносившееся из холла и кухни потрескивание от статических разрядов, то и дело нарушавших в рациях нормальный звуковой фон, и непрестанное повторение цифр, произносимых на немецком языке. Те же, у кого были рации, имели при себе и оружие. Подумав об этом, Дэвид сунул руку под пиджак и вытащил из кобуры «беретту». Зная точно, что обойма полностью снаряжена, он снял предохранитель и, засунув пистолет за пояс, пошел через улицу к автомобилю.
Но перейти ее не успел. Сзади, у него за спиной, послышался неожиданно шум подъезжающей машины. Бежать было поздно, на то, чтобы принять решение – все равно какое, хорошее или плохое, – времени также не оставалось. Рука сама потянулась к поясу. Не зная толком, что его ждет, он попытался придать себе беззаботный, беспечный вид.
– Быстрее в машину, чертов болван!
Дэвид был поражен, услышав голос.
За рулем небольшого двухместного «Рено» сидела Лэсли Хоуквуд. Она наклонилась и распахнула дверцу, которую Дэвид тут же поймал. Еще не оправившись от потрясения, он подумал о том, что охранник или охранники Райнемана, находившиеся в каких-то ста ярдах от них, могли их услышать. На обеих сторонах улицы не было и дюжины прохожих. И поэтому любые посторонние звуки не могли не насторожить людей Райнемана.
Сполдинг не мешкая юркнул в машину и, схватив левой рукой Лэсли за правую ногу чуть выше колена, резко надавил на болевые точки.
– Жми задним ходом до того перекрестка. Проделай это как можно тише. А затем поверни налево, вон на ту улицу, – произнес Дэвид негромко, но твердо.
– Убери руку! Ну…
– Давай, как сказано, или я выбью коленную чашечку!
Поскольку «Рено» этой модели представлял собой небольшую машину, не было необходимости использовать задний ход. Зная это, Лэсли крутанула решительно руль, и машина тотчас развернулась.
– Не гони так! – скомандовал Сполдинг, устремив взгляд на автомобиль Райнемана. Он заметил там чью-то голову. Потом ему показалось, что в машине было все же два человека, а не один, как он подумал сперва. Разглядеть что-либо получше Дэвид не успел, так как объект его наблюдения вскоре исчез из поля зрения.
Дэвид убрал руку с ноги девушки. Она, сжав плечи от боли, приподняла слегка ногу. Сполдинг схватил тем временем руль и перевел коробку скоростей на нейтральный ход. Проехав по инерции еще какое-то расстояние, машина остановилась у тротуара неподалеку от перекрестка.
– Ублюдок! Ты чуть не сломал мне ногу! – В глазах Лэсли стояли слезы, вызванные испытанными ею физическими муками, но никак не чувством обиды. Хотя все у нее внутри кипело от гнева, она не стала кричать. И это сказало Дэвиду кое-что такое о Лэсли, чего раньше он не знал.
– Я сломаю тебе не одну только ногу, если ты не скажешь мне, что делаешь здесь! Много ли тут вас? Я уже видел одного из ваших. И хотел бы знать, сколько их еще.
Она резко вздернула голову. Ее длинные волосы откинулись назад, глаза смотрели с вызовом.
– Уж не думал ли ты, что мы не разыщем его?
– Кого?
– Твоего ученого. Этого Леона! Так знай же, мы нашли его!
– Лэсли, скажи, ради бога, чем ты занимаешься?
– Пытаюсь помешать кое-кому!
– Кому же именно?
– Тебе! Альтмюллеру! Райнеману! Компании «Кенинг»! Этим свиньям из Вашингтона!.. И еще – Пенемюнде!.. Мы не дадим свершиться тому, что надумали вы. Тебе никто не станет больше верить. «Тортугасу» – конец!
Опять все то же таинственное имя – Альтмюллер. И вновь упомянут «Тортугас»… Однако о «Кенинге» он слышит впервые. Каким образом данная фирма связана с этим делом?.. Все слова, слова… И названия… одни из них говорят о чем-то, другие же – нет. Света в конце туннеля все еще не видать.
Однако времени у него нет!
Сполдинг повернул грубо девушку к себе, схватил ее за волосы и, намотав их на руку, пальцами другой руки коснулся ее горла прямо под челюстью. А затем начал тыкать ими быстро и резко, с каждым разом все сильнее.
Чего только не приходится делать! И как противно все это!
– Тебе захотелось поиграть в эту игру, так играй же! И не вздумай молчать! Говори, что происходит? Сейчас, в этот самый момент?
Извиваясь, колотя его руками и ногами, Лэсли пыталась вырваться, но безуспешно. Он лишь еще энергичнее вонзал пальцы в горло девушки. Ее глаза расширились и, казалось, полезли на лоб.
– Расскажи все, Лэсли! – продолжал требовать Дэвид. – Если ты и дальше станешь упорствовать, мне придется тебя убить. У меня же нет выбора! Но я не хочу этого… Не хочу!.. Ради бога, не вынуждай меня поступать так с тобой!
Девушка упала. Тело ее обмякло, но сознание она не потеряла. Судорожно дергая головой то вперед, то назад, Лэсли глухо разрыдалась. Отпустив свою бывшую подругу, он коснулся осторожно ее лица. Она открыла глаза.
– Не трогай меня! Не прикасайся!.. О боже!.. Боже мой!.. – сипела Лэсли, поскольку кричать не могла. – Дом… Мы собираемся проникнуть в один дом… Чтобы убить этого ученого… Убить людей Райнемана…
Сполдинг, не дав ей договорить, сжал руку в кулак. Короткий, сильный удар в челюсть, и она потеряла сознание.
Он достаточно уже слышал. Пора было действовать: время не ждет.
Уложив Лэсли на короткое переднее сиденье, Дэвид сунул себе в карман ключи зажигания, проверил быстренько содержимое ее сумочки и, не обнаружив ничего интересного, вышел из машины. Плотно закрыв за собой дверцу, он осмотрелся по сторонам. По улице, за несколько домов от него, шла влюбленная парочка. В самом конце квартала стоял автомобиль. Из распахнутого окна на втором этаже высившегося напротив здания доносилась музыка.
И это – все. В Сан-Тельмо, как всегда, – мир и покой.
Не добежав несколько ярдов до Терраса-Амариллы, Сполдинг умерил шаг и, завернув за угол, двинулся вдоль железной решетки, ругая в душе на чем свет стоит уличные фонари. Черные прутья ограды не мешали ему наблюдать за машиной Райнемана, до которой оставалось уже меньше ста ярдов. Он рассчитывал снова увидеть силуэты двух человек, которые только что, каких-то несколько минут назад, сидели на переднем сиденье. Но не смог никого разглядеть. Никто не шевелился, не двигал плечами. И не мерцали огоньки сигарет.
В общем, ничего, что могло бы привлечь внимание.
Однако спустя какое-то время он обнаружил, что в машине все же находилось что-то, проглядывавшее сквозь нижнюю половину левого окна.
Пройдя до конца ограды, Дэвид зашел за нее и осторожно, держась за рукоятку торчавшего за поясом пистолета, стал красться к машине, прикидывая на глаз, сколько еще до нее остается… Семьдесят ярдов… Шестьдесят… Сорок пять…
Видневшаяся за окном темная тень не шелохнулась.
Тридцать пять… Тридцать… Сполдинг вытащил из-за пояса пистолет, чтобы в случае необходимости сразу же открыть из него огонь.
Но все было тихо. Ничто не угрожало ему.
Он понял это, как только смог получше разглядеть привлекший к себе его внимание предмет, оказавшийся в действительности чьей-то головой, упершейся в оконное стекло. Головой, свернутой набок и застывшей в неподвижности.
Находившийся в черном автомобиле человек был мертв.
Дэвид, пригнувшись с «береттой» у плеча, бегом преодолел отделявшее его от машины расстояние и, прячась за багажником, прислушался, чтобы выяснить, есть ли кто там живой. Но не уловил ни единого звука. Даже шороха не было слышно.
Вокруг – ни души в этот час. И в целом царило безмолвие: ночную тишь мало что нарушало. Из сотен освещенных окон долетали до Сполдинга лишь неясные, приглушенные голоса. Лязгнула чуть слышно дверная щеколда, тявкнула негромко собачонка, и откуда-то издали донесся детский плач. Только-то и всего.
Убедившись, что опасаться ему нечего, Сполдинг приподнялся и заглянул в заднее окно автомобиля.
На спинке переднего сиденья повисло тело второго человека. Свет от уличных фонарей освещал лишь его плечи. Одежда порвана. Все вокруг забрызгано кровью.
Сполдинг проскользнул вдоль машины к правой передней дверце. Окно у нее было открыто. То, что увидел Дэвид, взглянув в него, любого повергло бы в шок.
Ситуация не из приятных: человека за рулем застрелили в голову, его напарника зарезали.
На полу, под приборной доской, валялась вдребезги разбитая рация, хранившаяся дотоле в продолговатом кожаном футляре.
Кровавая драма разыгралась, скорее всего, в течение последних пяти-шести минут, подумал Дэвид. В тот самый момент, когда некие люди, вооруженные пистолетами с глушителем и длинными ножами, подкрадывались незаметно к охранникам Райнемана, Лэсли Хоуквуд разъезжала в своем «Рено» по улице, чтобы перехватить его, старинного своего дружка, коль скоро тот появится тут вдруг.
Сполдинг предположил, что, как только кровавое дело было закончено, люди с ножами и пистолетами перебежали, не мешкая, улицу и, проскользнув в ворота у здания в итальянском стиле, оказались во дворике, откуда уже рукой подать до дома Леона. Перебежали через улицу, уже не таясь и не тревожась, что кто-то подаст сигнал тревоги, поскольку знали, что рация, которую они только что вывели из строя, была сегодняшней ночью единственным средством связи между находившимися в доме номер пятнадцать по улице Терраса-Верде и окружением Райнемана.
Сполдинг открыл дверцу машины, поднял стекло в правом переднем окне и убрал безжизненное тело со спинки сиденья. Затем закрыл дверцу. Хотя спрятать трупы он, конечно, не мог, все же теперь, чтобы заметить их, нужно было чуть ли не вплотную подойти к автомобилю. Он не желал переполоха на улице, – это было бы сейчас ни к чему, – и поэтому, будучи в силах предотвратить его на какое-то время, сделал все, что зависело от него.
Дэвид посмотрел через улицу на ворота по обе стороны кирпичного здания. Те, что находились слева, были слегка приоткрыты. Он добежал до них и осторожно, стараясь ничего не касаться, протиснулся в щель между створками. В прижатой к боку руке лежал пистолет, нацеленный дулом вперед. Как и предполагал он, прямо от ворот шла бетонированная дорожка, которая, обогнув дом, заканчивалась у некоего подобия миниатюрного патио, обнесенного с трех сторон высокой кирпичной стеной.
Сполдинг, бесшумно ступая, прошел быстрым шагом до патио и вмиг осмотрел его. Между крохотными газонами и цветочными клумбами были проложены вымощенные плиткой узкие дорожки. Гипсовые скульптуры, призванные украсить дворик, сияли при свете луны. Ползучие растения обвивали кирпичную стену.
Взглянув на ограду, Дэвид сразу же определил ее высоту: семь футов, может, семь с половиной. Толщина – восемь-десять дюймов, в общем, стандартная. Затем, присмотревшись повнимательней, он пришел к заключению, что стена сравнительно новая, возведена лишь несколько лет назад, и на вид достаточно крепкая. Но что бы там ни было, больше всего он не доверял стенам именно данного типа. В 1942 году одна из них высотой в девять футов рухнула под ним, когда он перелезал через нее. Это произошло в Сан-Себастьяне. А месяцем позже, как ни странно, ситуация повторилась, и он лишь чудом остался в живых.
Поставив в целях безопасности предохранитель на место, Сполдинг вернул «беретту» в наплечную кобуру. Потом, наклонившись, потер ладонями о сухую землю у края бетонированной дорожки, чтобы удалить с них следы пота, сколь бы незначительны они ни были. Завершив эту процедуру, он выпрямился и подбежал к кирпичной стене. Ловкий прыжок, и он уже наверху. Лежа тихо вниз животом на узкой стене, Сполдинг, чтобы не свалиться, держался руками за обе ее стороны. Его недвижное тело словно срослось на короткое время с кирпичной кладкой. Лицо, однако, было повернуто в сторону террасы у задней стены дома Леона. В этом положении он оставался несколько секунд, прислушиваясь и всматриваясь в темноту.
Задняя дверь квартиры Леона была закрыта, на кухне темно, занавески на окнах плотно задернуты. И ни звука оттуда.
Спрыгнув со стены, Дэвид вытащил пистолет и, подбежав к дому, прижался спиной к белой оштукатуренной стене. Затем начал подбираться боком к двери на кухню. Приблизившись к ней, он обнаружил, к своему удивлению, что в действительности дверь не была закрыта, и тут же понял почему. Внизу, у самого пола, он заметил едва различимую из-за темноты в комнате за дверью чью-то руку, уцепившуюся за косяк. Пальцы – пальцы мертвого человека – были раздавлены.
Подойдя к самой двери, Сполдинг стал толкать ее с силой. Щель расширилась. Сперва – до одного дюйма, а затем и до двух. И только. Мертвое тело продолжало удерживать деревянную дверь. Но Дэвид, хотя и почувствовал вызванную напряжением резкую боль в локте, не сдавался.
Проем, пусть и медленно, продолжал увеличиваться… Три дюйма, четыре, пять… И, наконец, целый фут.
Теперь уже можно было расслышать – правда, с трудом – голоса находившихся в доме людей. Разговаривали мужчины. Возбужденно, на повышенных тонах. Но о чем говорили они, не разобрать.
Еще раз толкнув изо всей силы дверь, следя при этом, однако, за тем, чтобы произвести как можно меньше шума, Сполдинг сдвинул все же с места труп. Теперь уже ничто не мешало ему пройти в дом. Дэвид перешагнул через мертвое тело охранника Райнемана и, очутившись на кухне, увидел на полу разбитую рацию, а рядом с ней – продолговатый кожаный футляр. Но задерживаться здесь не стал. Закрыв за собой тихо дверь, он двинулся дальше.
Голоса доносились из гостиной. Дэвид, направившись прямо туда, осторожно крался вдоль стены. Пистолет он держал наготове, со снятым предохранителем, чтобы в любое мгновение пустить оружие в ход.
Но, еще не доходя до гостиной, он заглянул в буфетную, оказавшуюся у него на пути. На западной стене этой крохотной каморки, чуть ли не под самым потолком, находилось единственное в этом помещении окно. Лунный свет, пробиваясь сквозь цветное стекло, давно уже ставшее обыденной вещью, окрашивал комнату в жуткие, леденящие душу тона. Внизу, на полу, лежал второй охранник Райнемана. Дэвид не смог определить, как убили его. Покойник лежал в неестественной, скрюченной позе. Возможно, он был сражен пулей из мелкокалиберного пистолета. Из пистолета с глушителем. Если так, то все прошло тихо и незаметно: стреляет такой пистолет практически бесшумно. Дэвид почувствовал, как у него при мысли об этом взмокли от пота и лоб, и шея.
Сколько их там? Уж не целый ли взвод?
У Дэвида не было ни малейшего желания вступать сейчас в бой с превосходящими силами противника.
И все же у него были определенные обязательства по отношению к Леону, не считая множества других обязательств, которые он взял на себя. И поэтому он отчетливо сознавал, что скучать в данный момент ему не придется. На то же, чтобы думать о том, что и как будет дальше, у него не хватало духу.
Он был асом в своем деле. Дэвид всегда помнил – и должен был помнить – об этом. И ничуть не сомневался в том, что никто из присутствующих здесь не шел ни в какое сравнение с ним.
Если бы только это имело для кого-нибудь хоть какое-то значение.
Чего только не приходится делать! И как противно все это! Сполдинг заглянул осторожно в гостиную, и то, что он увидел, потрясло его. Впечатление, возможно, усиливалось тем, что он находился в современных апартаментах – в отлично обустроенной квартире со стульями, диванами и столами, предназначенными для цивилизованных людей с цивилизованным родом занятий, – а не где-то еще. Здесь не должно пахнуть смертью. И тем не менее она и тут справила кровавый свой бал. Суровый Джонни и добродушный, глуповатый Хэл лежали на полу. Руки связаны, головы одна от другой на расстоянии нескольких дюймов. От пролитой ими обоими крови на паркетном полу образовалась настоящая лужа. Глаза Джонни с застывшим в них гневом были широко открыты, лицо Хэла, выглядевшее слегка удивленным, хранило умиротворенное выражение, как у человека, обретшего покой.
На диване, неподалеку от них, валялись тела двух охранников Райнемана, которых прирезали, словно они всего-навсего были домашней скотиной.
«Надеюсь, вы знаете, что делаете…»
Эти произнесенные Джонни слова отозвались острой болью в голове Дэвида, и ему захотелось закричать от отчаяния.
В комнате находились и три человека, уже живых, устроивших эту бойню. Их лица были прикрыты такими же нелепыми, гротескными масками из чулок, как и у тех в «Десенберге», которых Дэвид едва успел разглядеть, когда находился вместе с Лэсли Хоуквуд высоко в горах Луханы.
Да и как у тех в «Десенберге», взорвавшемся и сгоревшем чуть позже в горном районе Колинас-Рохас.
Эти люди, в чьих руках в данный момент не было никакого оружия, стояли напротив вконец измотанного Эжена Леона. Тот же спокойно, не испытывая ни малейшего страха, сидел за столом. Сполдинг, присмотревшись к его глазам, сразу все понял: ученый с готовностью принял бы смерть.
– Думаю, то, что вы видите тут, говорит вам кое о чем! – обратился к Леону мужчина в светло-сером плаще. – Мы не собираемся больше церемониться! Запомните: еще немного, и вы труп!.. Отдайте немедленно нам чертежи!
«О боже! – подумал Дэвид. – Выходит, он спрятал их!»
– Вам нет никакого смысла упорствовать, уж поверьте мне, – продолжал человек в светло-сером плаще и с ввалившимися глазами, которые Сполдинг так хорошо помнил. – Рассчитывать на пощаду вы сможете только в том случае, если сообщите нам, где они! Сейчас же, сию минуту!
Леон не шелохнулся. Не поворачивая головы, он бросил на человека в плаще холодный взор. Потом встретился глазами с Дэвидом, заглядывавшим в открытую дверь.
– Пишите! – приказал человек в светло-сером плаще.
Самое время начинать, решил Сполдинг.
И с поднятым пистолетом в руке ворвался в гостиную.
– Не вздумайте браться за оружие!.. Это относится и к тебе! – прикрикнул он на человека, который стоял ближе всех к нему. – Повернитесь кругом!
Ничего не соображая от шока, мужчины у стола повиновались. Сделав два шага вперед, Сполдинг уложил одного ударом рукоятки пистолета по черепу.
– Подними этот стул! Сейчас же! – велел он мужчине, стоявшему рядом с человеком в светло-сером плаще, и указал пистолетом на стул с прямой спинкой, находившийся в нескольких футах от стола. – Быстрее, я говорю!
Мужчина подошел к стулу и сделал, как ему было сказано. Выведя, таким образом, и второго противника из строя, Сполдинг произнес:
– Если ты уронишь его, я тебя пристрелю!.. Доктор Леон, заберите у них оружие – пистолеты и ножи. Да побыстрее, пожалуйста.
Дэвид действовал, не теряя зря времени. Он сознавал, что для того, чтобы предотвратить перестрелку, необходимо прежде всего использовать фактор внезапности. Застать неприятеля врасплох, нейтрализовать одного или двух человек, мгновенно устранить возникающие на пути к победе препятствия – вот те основные задачи, которые ставил он перед собой.
Леон, поднявшись со стула, первым делом направился к человеку в светло-сером плаще и вытащил из кармана его плаща пистолет. Было ясно, что ученый заметил, куда тот положил свое оружие. Затем Эжен подошел к человеку со стулом в руках и проверил – не безрезультатно – его плащ. Не удовольствовавшись изъятым у него пистолетом, – точно таким же, какой был у мужчины в светло-сером плаще, – физик продолжил обыск. Как оказалось, во внутреннем кармане пиджака находился огромный нож, в наплечной кобуре – короткоствольный револьвер. Сложив свои трофеи на краю стола, Леон занялся третьим противником – тем, который лежал на полу без сознания. Перевернув его, он забрал у него два пистолета и нож с выдвижным лезвием.
– Снять плащи. Ну! – скомандовал Сполдинг двум своим пленникам. Забрав стул у одного из них, стоявшего рядом, он подтолкнул его к человеку в светло-сером плаще. Оба мужчины стали послушно стаскивать с себя плащи, но дела до конца не довели, поскольку Сполдинг приказал им внезапно: – Стойте, как стоите! И не двигайтесь!.. Доктор, принесите, пожалуйста, два стула и поставьте позади них.
Леон исполнил распоряжение.
– Садитесь, – велел Сполдинг.
Они сели, как были, – в спущенных с плеч плащах. Сполдинг подошел к ним и резким движением стянул плащи еще дальше – до самых локтей.
Двое мужчин в нелепых масках из чулок сидели теперь с руками, стиснутыми их же собственным одеянием.
Подойдя к ним вплотную, Дэвид наклонился и сорвал с их лиц шелковые маски. Потом зашел за обеденный стол.
– Ол райт! – сказал он, держа в руке пистолет. – Если я не ошибаюсь, в нашем распоряжении остается минут пятнадцать, по истечении которых здесь начнется черт знает что… У меня между тем имеется к вам ряд вопросов. И я вправе рассчитывать, что вы ответите мне на них.
Глава 36
Сполдинг слушал и не верил своим ушам. Все, о чем говорили ему, было настолько необычно, что никак не укладывалось в его сознании.
Мужчину с ввалившимися глазами звали Ашер Фельд. Он возглавлял одно из подразделений «Хаганы», действующее на территории Соединенных Штатов.
– Операцию… обмен чертежей навигационных приборов на промышленные алмазы… назвали «Тортугас» американцы, – точнее, один американец, – рассказывал Фельд. – Он решил, что сделку следует провернуть на одном из островов, известных под общим названием Драй-Тортугас, однако Берлин в самой категорической форме заявил о своем несогласии с подобными планами. Хотя для сделки было выбрано иное место, тот человек, несмотря ни на что, сохранил за операцией придуманное им условное, кодовое название. Запутавшись в хитросплетениях, связанных со сделкой, не зная толком, что делать, он растерялся. И, находясь в состоянии, близком к паническому, обратился за помощью в «Фэрфакс». Там-то и порекомендовали ему воспользоваться услугами резидента из Лиссабона.
Но это не все. Насколько нам известно, военный департамент подготовил для нью-йоркского отделения компании «Кенинг», работающей на союзные державы, соответствующую документацию, гарантирующую оплату поставок добываемых данным предприятием промышленных алмазов. Человек, о котором я упоминал, закодировал тем же термином «Тортугас» и эти связанные с расчетами бумаги. Его нетрудно понять. Если бы кто-то вздумал вдруг сунуть в них нос, то, встретив непонятное слово «Тортугас», сразу решил бы, что это – условное название одной из осуществляемых «Фэрфаксом» операций. Тех самых, от которых лучше держаться подальше. И, не задавая ненужных вопросов, оставил бы все как есть.
Что же касается самой идеи обмена чертежей гироскопа на промышленные алмазы, то она исходит от «Нахрихтендинст». Уверен, подполковник, вы слышали об этой организации.
Дэвид не ответил. Он решил, что пока ему следует только слушать, что скажут эти люди, а не говорить.
После короткого молчания Фельд продолжил:
– Мы, члены «Хаганы», узнали об этом в Женеве. Нам сообщили там также о довольно необычной встрече. О предстоящей встрече американца по имени Кенделл, специалиста в области финансов, работающего в одной из крупнейших авиастроительных компаний Соединенных Штатов, с неким немецким предпринимателем – гомосексуалистом и вообще типом премерзостным, – которого направил в Швейцарию Франц Альтмюллер – ведущий сотрудник министерства вооружений, занимающий пост Unterstaatssekretar, или помощника министра… Как видите, подполковник, «Хагана» проникла повсюду, включая различные отделы указанного министерства и «Люфтваффе»…
Дэвид молча смотрел на еврея. То, что слышал он, казалось ему невероятным… Неправдоподобным…
– Думаю, вы согласитесь, что подобная встреча и впрямь выходила за рамки привычного. И неудивительно, что она заинтриговала нас. Нам не составило особого труда организовать все таким образом, чтобы иметь возможность записать на пленку разговор обоих представителей противоборствующих лагерей. Ресторан, в котором для них заранее заказали столик, находился на окраине Женевы, в тихом, неприметном уголке, они же оба были в такого рода делах самыми обычными дилетантами.
Так-то вот и узнали мы о сделке, правда, в самых общих чертах. Нам стало известно, что и на что решено обменять и куда в конечном итоге должны попасть чертежи гироскопов, с одной стороны, и промышленные алмазы, с другой. А также о том, что сделка должна состояться в Буэнос-Айресе. Однако конкретное место, где завершится операция, во время встречи не назвали.
Знать же это было чрезвычайно важно. Буэнос-Айрес – город-гигант. Под стать ему и раскинувшийся на многие мили порт. Поэтому, естественно, мы задались вопросом, где же именно на этой огромной территории, вмещающей в себя и ровные участки земли, и холмы, и открытые водные пространства, будет в конечном итоге совершен пресловутый обмен.
А затем, не стану скрывать, мы получили сообщение из «Фэрфакса». В нем говорилось об отзыве из Лиссабона американского резидента. Шаг экстраординарный. Так поступают исключительно редко, только в самых крайних случаях. И надо сказать, тот, кто решился на это, сделал правильный ход. Сами посудите, в его распоряжение поступал лучший в Европе специалист по созданию агентурной сети, свободно владеющий немецким и испанским, отлично разбирающийся в чертежах. В общем, выбор вполне логичный. Или вы, может быть, не согласны?
Дэвид хотел было ответить ему, но так ничего и не сказал. То, что он слышал, повергло его в странное, близкое к шоку состояние. С головой творилось черт знает что. Одна за другой вспыхивали ослепительно яркие молнии, сопровождаемые оглушительными раскатами грома… Обладавшими столь же чудовищной разрушительной силой, как и доносившиеся до него слова… Все, что смог он, это лишь кивнуть: язык не повиновался ему.
Бросив на Сполдинга пристальный взгляд, Фельд продолжил свой рассказ:
– В Нью-Йорке я объяснил вам, хотя и вкратце, что скрывалось за диверсией на аэродроме. То, что произошло тогда на острове Терсейра, – дело рук фанатиков. Горячим, темпераментным испанским евреям было более чем достаточно одного того факта, что, как считали они, человек из Лиссабона, поступившись своей честью, стал одним из соучастников преступной сделки. Поверьте, никто так не радовался тому, что вам удалось уцелеть, как мы, члены американского подразделения «Хаганы». Мы предположили, что вы задержались в Нью-Йорке с одной только целью – чтобы досконально разобраться в системе расчетов, разработанной для буэнос-айресской операции. И, исходя из этого, стали действовать.
И вдруг совершенно неожиданно выясняется, что у нас совсем не остается времени. В сообщениях из Йоханнесбурга, переданных нам с непростительно долгой задержкой, говорилось вполне определенно о том, что алмазы уже доставлены в Буэнос-Айрес. И тогда мы сочли необходимым пойти на самые крайние, насильственные меры, включавшие и вашу ликвидацию. Однако убить вас нам не удалось. Этому помешали, как думается мне, люди Райнемана. – Ашер Фельд, помолчав немного, добавил устало: – Остальное вы знаете.
Нет! Остальное он не знал! Ничего не знал!
Какое-то безумие!
Сумасшествие.
То, что было всем, оказалось ничем! А то, что было ничем, оказалось всем!
Проведенные в страшном напряжении долгие годы!.. Годы, унесшие жизни многих людей!.. Ужасные ночные кошмары, заставлявшие пробуждаться в холодном поту!.. Убийства, которые он совершал!.. Убийства!.. О господи!
Ради чего?! Боже мой, ради чего все это?!
– Вы лжете! – Дэвид стукнул кулаком по столу. Металлическая рукоятка пистолета, который он по-прежнему держал в ладони, с такой силой опустилась на деревянную крышку стола, что шум от удара разнесся по всей комнате. – Вы лжете! – воскликнул он в отчаянии, но в голосе его уже ощущалась растерянность. – Из того, что вы говорите, мне ровным счетом ничего не известно! Я прибыл сюда, в Буэнос-Айрес, лишь затем, чтобы купить чертежи гироскопа! Удостовериться в их аутентичности! И затем отправить в центр соответствующую шифровку, чтобы этот сукин сын смог получить на свои швейцарские счета кругленькую сумму! И это все. Больше я ничего не знаю! Совсем ничего! И к тому, что случилось тут, не имею ни малейшего отношения!
– Да… – произнес мягко Ашер Фельд. – Согласен с вами.
Дэвид, вытянув шею, огляделся в смятении, сам не зная зачем. В голове грохотали непрестанно громовые раскаты, ослепительные вспышки молнии перед его глазами вызывали у него острую боль. Он снова увидел недвижные тела на полу, лежавшие в луже крови… И трупы на диване, все в той же крови.
Смерть и сюда заглянула.
Показала, на что способна она.
Весь призрачный мир давно уже сошел со своей орбиты… Тысячи рискованных акций… Боль и страдания… Удары и контрудары… Гибель несчетного числа людей. И новые смерти… Все оказалось бессмысленным. Вокруг – пустота. Совершено ужасное предательство, – если только и в самом деле это было предательством… Сотни тысяч ни в чем не повинных граждан принесены в жертву за абсолютное ничто.
Он должен остановиться. Должен подумать. Сконцентрировать внимание.
Дэвид посмотрел на измученного, изможденного Эжена Леона с белым, как бумага, лицом.
Он умирает, подумал Сполдинг.
Еще одна смерть.
Он должен сосредоточиться.
О боже, он должен подумать. Начать с чего-то. И думать, думать.
Сконцентрировав внимание.
А иначе он сойдет с ума.
Дэвид повернулся к Фельду. В его глазах он прочел сострадание. Хотя в них могло бы быть и нечто иное. Могло бы быть, но не было. Не было ничего, кроме сострадания.
И все же это были глаза человека, который убивал с холодной рассудочностью.
Так же, как делал и он, резидент из Лиссабона.
Карая людей.
Но ради чего?
Возникает множество вопросов. Так сосредоточься на них. Слушай, что говорит этот Фельд. Найди ошибку в его рассуждениях. Найди ее… Никогда еще за всю историю мира не было столь острой необходимости обнаружить ошибку, как сейчас!
– Я не верю вам, – произнес Дэвид, стараясь, как никогда в жизни, чтобы голос его звучал убедительно.
– А я думаю, что это не так, – спокойно ответил Фельд. – Эта девушка, Лэсли Хоуквуд, сказала нам, что вы ничего не знаете. В это трудно было поверить… Но сейчас я верю в это.
Дэвид должен был осмыслить услышанное. До него не сразу дошло, о ком идет речь. Имя Лэсли Хоуквуд ему ничего не сказало. Но только в первый момент. Затем у него в голове прояснилось. И он ощутил в сердце боль.
– Каким образом она оказалась вдруг связана с вами? – спросил он едва слышно.
– Герольд Голдсмит – ее дядя. Точнее, дядя ее мужа. Ведь сама она не еврейка.
– Голдсмит? Я впервые слышу о нем… – Сконцентрировать внимание! Сосредоточиться и говорить, заранее все продумав.
– Зато его имя известно тысячам евреев. Это он стоял за переговорами, которые вели Барук и Леман. Никто в Америке не сделал так много, как он, чтобы вытащить наших людей из концлагерей… Правда, вначале он не желал иметь с нами дела. И так продолжалось до тех пор, пока сознательные, добрые и сострадательные люди в Вашингтоне, Лондоне и Ватикане не отвернулись от него. Тогда он, придя в ярость, присоединился к нам – назло им. Развернув бурную деятельность. Герольд Голдсмит не ограничился этим и вовлек в наше дело и свою племянницу. Возможно, она чересчур уж драматизирует все, с чем ей приходится сталкиваться. Вместе с тем эта девушка исключительно исполнительна. Добросовестно выполняет все поручения, которые ей дают. Особую ценность для нас представляет то обстоятельство, что она вращается в кругах, закрытых для евреев.
– Почему?
Слушай! Слушай же. Бога ради! Вникай во все! Сконцентрируй внимание!
Ашер Фельд не сразу ответил. Взгляд его темных, глубоко сидящих глаз омрачился сквозившей в них холодной ненавистью.
– Она встречалась с десятками… а может, и с сотнями… людей, с которыми Герольд Голдсмит порвал отношения. Разглядывала вместе с ними их фотографии, слушала, что говорили они. Уже этого одного было бы для нас вполне достаточно. В общем, она знает свое дело.
К Дэвиду начала наконец возвращаться способность судить обо всем холодно и трезво. И это – благодаря Лэсли. Упоминание о ней явилось тем живительным средством, которое помогло ему вырваться из полубезумного состояния. Однако вопросы, возникшие у него, так и оставались вопросами.
И он, решив уточнить кое-что, произнес:
– Я не стану, конечно, отрицать того факта, что Райнеман купил чертежи…
– О, хватит! – прервал его Фельд. – Вы были резидентом в Лиссабоне. И вероятно, не забыли еще о том, что ни одному из ваших агентов – даже лучшим из лучших – так и не удалось проникнуть в Пенемюнде. Отказалось от попыток внедриться туда и немецкое подполье. Или это не так?
– Никто никогда не отказывался от этого. Ни те, ни другие. И немецкое подполье участвует в этой операции самым непосредственным образом! – возразил Дэвид и тут же подумал, что он допустил промах, сказав о том, о чем не следовало бы говорить.
– Если бы это действительно было так, – сказал Фельд, кивнув в сторону лежавших на диване двух мертвых тел, принадлежавших немецким охранникам Райнемана, – то и эти люди являлись бы членами одной из подпольных организаций. И тогда они были бы живы. Вы же знаете, Лиссабонец, «Хагану». Мы не убиваем подпольщиков.
Сполдинг смотрел на говорившего ровным тоном еврея и думал о том, что тот, пожалуй, прав.
– Однажды вечером, находясь на Паране, я обнаружил, что за мной следят, – сказал торопливо Дэвид, пытаясь докопаться до истины. – Потом меня избили… Когда же мне удалось взглянуть на удостоверения личности своих преследователей, то оказалось, что это гестаповцы!
– Нет, все вовсе не так. Это были наши люди, члены «Хаганы», – ответил Фельд. – Гестапо – лучшее наше прикрытие. Если бы они и в самом деле были гестаповцами, то знали бы примерно, в чем заключаются ваши функции… И, зная это, неужели они оставили бы вас в живых?
Сполдинг хотел возразить своему оппоненту. Гестаповцы не решились бы убить кого-либо на территории нейтрального государства. Во всяком случае, имея при себе удостоверения личности. Но затем он понял абсурдность своей логики. Буэнос-Айрес – это не Лиссабон. Конечно, они убили бы его.
Ему припомнились слова Генриха Штольца: «Мы выясняли это в самых высших инстанциях… Никаких гестаповцев здесь нет… Это исключается…»
И вслед за ними – прозвучавшая несколько странно, не к месту, апологетическая по сути своей фраза: «Расистские теории Розенберга и Гитлера разделяют далеко не все… Главное тут – экономика…»
Попытка оправдать то, что нельзя оправдать, исходила не от кого-то еще, а от человека, который, как можно было подумать, был предан не Третьему рейху, а Эриху Райнеману. Еврею.
Потом пришли на ум слова Бобби Балларда: «Он из тех, кто верит… Я принимал его за типичнейшего представителя юнкерства…»
– О боже! – тяжело вздохнул Дэвид.
– Парадом командуете вы, подполковник. И вам принимать решение. Не зная, какой вы сделаете выбор, я прямо скажу: мы готовы умереть. Констатирую это как факт, а не для того, чтобы показать, какие мы герои.
Сполдинг стоял сам не свой.
– Вы понимаете, что значит все это? – негромко и с сомнением в голосе произнес он немного погодя.
– Да, мы понимаем, – ответил Фельд. – Понимаем с того самого дня, как ваш Уолтер Кенделл встретился в Женеве с Иоганном Дитрихтом.
Дэвида словно током ударило.
– С Иоганном… Дитрихтом?
– Да, с беспутным наследником «Дитрихт фабрикен», этой империи Дитрихтов.
– И.Д. – прошептал Сполдинг, вспоминая мятые желтые листки, обнаруженные им в столе нью-йоркского офиса Уолтера Кенделла. Женские груди, мужские половые органы, свастики… Грязные, нервные завитки, выведенные рукой грязного, нервного человека. – Иоганн Дитрихт… И.Д.
– Альтмюллер убрал его. И весьма ловко – так, чтобы никто ничего не заподозрил…
– Но зачем?
– По-видимому, считаем мы, Альтмюллер опасался, что его «поверенный» возьмет да и сболтнет вдруг кому-то и о своей миссии в Женеве, и о том, что он, формально представляя на переговорах министерство вооружений, в действительности выполнял распоряжение верховного командования. Дитрихт занимался связанными со сделкой делами лишь до тех пор, пока не была достигнута договоренность о завершении операции в Буэнос-Айресе, где заправлять всем должен был уже Райнеман. Ликвидировав Дитрихта, верховное командование устраняло ненужного свидетеля.
Слова Фельда тотчас же вызвали в сознании Дэвида соответствующие ассоциации. Кенделл, почувствовав интуитивно, что что-то тут не так, бежал из Буэнос-Айреса в паническом страхе. Бухгалтер не позволил заманить себя в ловушку и убить. Ему же, Дэвиду, предстояло сразу же по завершении сделки или самому прикончить Эриха Райнемана, или сделать это чужими руками. Ликвидация финансиста являлась после получения чертежей следующей по важности акцией. Смерть его означала бы для Вашингтона все то же «устранение ненужного свидетеля».
Затем мысли Сполдинга переключились на Эдмунда Пейса.
На Эдмунда Пейса.
Которого уже нет.
– Убили не только Дитрихта, но и еще одного человека, – сказал Дэвид. – Полковника Пейса…
– Из «Фэрфакса», – закончил за него Ашер Фельд. – Он должен был умереть. Его так же использовали, как и вас. У нас к подобным вещам подход сугубо прагматичный… Не зная последствий операции, в которую он был вовлечен, а может, и сознательно закрывая на них глаза, полковник Пейс немало сделал для претворения в жизнь пресловутого плана под кодовым названием «Тортугас».
– Вы могли бы просто рассказать ему обо всем. Но не убивать же! Вам никто не мешал сорвать операцию еще до того, как она началась! Но вы не сделали этого, ублюдки!
Ашер Фельд вздохнул.
– Боюсь, вы упускаете из виду тот ажиотажный по сути своей настрой, который царит сейчас среди ваших промышленных магнатов. Как и среди их собратьев из рейха. Пейс должен был умереть… Убрав его, мы вывели из игры и «Фэрфакс». Вместе со всем огромным его потенциалом.
Дэвид подумал, что дискутировать и дальше на тему о том, диктовалось ли убийство Пейса суровой необходимостью или нет, уже не имело смысла: позиция его противника и так была ясна. Фельд, прагматик до мозга костей, в одном был полностью прав: представляемой им организации и в самом деле удалось отстранить «Фэрфакс» от участия в операции «Тортугас».
– Раз Пейса больше нет, то, значит, в «Фэрфаксе» о сделке теперь никто не знает.
– Не совсем так: о ней знает один наш человек. Правда, известно ему далеко не все.
– Кто же он? Ваш человек в «Фэрфаксе»?
Фельд указал рукой на своего сидевшего молча товарища.
– Он не знает его, я же этого вам не скажу. Вы можете убить меня, но узнать все равно ничего не узнаете.
Сполдинг понимал, что еврей с темными глазами не играет словами: он и в самом деле не раскроет тайны даже под страхом смерти.
– Вы вот утверждаете, что Пейса использовали… Так же, как и меня… Может, проясните все же, кто именно манипулировал нами?
– Этого я и сам не знаю точно.
– Но вам ведь известно очень и очень много. А раз так, то должны же быть у вас… какие-то предположения, догадки, что ли. Поделитесь со мной ими.
– Полагаю, это кто-то из тех, кто отдает вам приказы.
– Неужто…
– Я понял, кого имеете вы в виду. Мы знаем этого человека. Он не очень-то сведущ в том деле, которым вы занимаетесь, не так ли? Однако, помимо него, имеются и другие, кто связан с операцией.
– И где же искать главного манипулятора? Кто стоит за всем этим? Государство? Военный департамент? Или Белый дом? Ответьте же, ради бога!
– Когда речь заходит об известной нам сделке, сами по себе названные вами учреждения не имеют никакого значения. Считайте, что их нет.
– Но люди-то есть! Имеются же и вполне реальные, конкретные лица!
– Если вам так уж хочется разыскать подставившего вас с Пейсом человека, то прежде всего обратите внимание на публику, непосредственно связанную с «Кенингом». С той самой компанией, которая действует в Южной Африке. Я имею в виду людей Кенделла, которые, скорее всего, и приведут вас к этому вашему «манипулятору». Что же касается их самих, то они вместе со своим бухгалтером являются, по существу, активнейшими участниками операции, известной нам как «Тортугас», – сказал Ашер Фельд и добавил уже более решительным тоном: – Впрочем, это уже ваши проблемы, подполковник Сполдинг. Для нас же самое важное – сорвать операцию, не дать совершиться постыдной сделке. И ради этого мы готовы пожертвовать своей жизнью.
Дэвид посмотрел на осунувшегося, печального человека.
– Неужели все это имеет для вас такое значение? Как можете вы верить во что-то теперь, после всего того, что узнали? Заслуживает ли подобного самопожертвования хоть какая-то из противоборствующих сторон?
– Каждый из нас должен знать, что для него главное, а что – нет. И действовать в порядке очередности стоящих перед ним задач. Поскольку Пенемюнде никто не тронул, – он по-прежнему работает в своем обычном режиме, – значит, это учреждение действует в строгом соответствии с планом высшего руководства рейха, который, как можно судить на примере с «Тортугасом», все еще обладает достаточной мощью, чтобы отстаивать свои интересы на мировом рынке. А это для нас неприемлемо. Вспомните Дахау, вспомните Аушвиц, вспомните Белзен. И вы поймете, почему мы не можем мириться с подобным положением.
Дэвид вышел из-за стола и, подойдя к евреям, спрятал «беретту» в наплечную кобуру.
– Если вы обманули меня, я вас убью, – произнес он, глядя на Ашера Фельда. – А затем, вернувшись в Лиссабон, отправлюсь оттуда на север, чтобы уничтожить там всех до единого фанатиков из «Хаганы», укрывающихся в горах. Тех же, кого не убью, выставлю на всеобщее обозрение… Приведите в порядок свои плащи и выметайтесь вон… Да, вот еще что: снимите номер в отеле «Альвеар» на имя… На имя Пейса. Эда Пейса. Чуть позже я свяжусь с вами.
– А наше оружие? – спросил Фельд, натягивая на плечи свой светло-серый плащ.
– Оно останется у меня. Я уверен, вам не составит особого труда обзавестись другим… И не вздумайте поджидать нас с доктором Леоном на улице. Скажу, чтобы вы знали: с нашей военно-морской базы уже выслали за мной машину.
– А что будет с операцией «Тортугас»? – с мольбою в голосе произнес Ашер Фельд.
– Я же сказал, что свяжусь с вами! – закричал Сполдинг. – Убирайтесь отсюда!.. И прихватите с собой эту вашу Хоуквуд. Вы найдете ее за углом, в «Рено». Вот, возьмите. – Дэвид вытащил из кармана ключи от машины и швырнул их товарищу Ашера Фельда, ловко схватившему их на лету. – Отправьте девчонку назад в Калифорнию. Сегодня же ночью, если удастся. Но в любом случае не позднее завтрашнего утра. Вам все понятно?
– Да… Вы правда свяжетесь с нами?
– Уходите, – молвил устало Сполдинг.
Двое агентов «Хаганы» встали со стульев. Тот, что помоложе, направился к их товарищу, все еще лежавшему без сознания на полу, и, подняв его, стал взваливать себе на плечи. Ашер Фельд, подойдя к двери, ведущей в холл, обернулся. Остановив на мгновение свой взгляд на убитых, он посмотрел на Сполдинга.
– Мы оба – и вы, и я – должны руководствоваться в своих поступках чувством долга, главное отличать от неглавного… Человек из Лиссабона – личность воистину необычная.
Открыв дверь, Фельд попридержал ее, пропуская вперед своего более молодого соратника, несшего на себе третьего агента, которому менее повезло. И затем закрыл за собой дверь.
Дэвид повернулся к Леону:
– Доставайте свои чертежи.
Глава 37
Когда временное обиталище Эжена Леона – дом номер пятнадцать по улице Терраса-Верде – подверглось нападению, ученый совершил удивительный поступок. Удивительный и вместе с тем, как подумал Дэвид, вполне объяснимый. Взял металлическую коробку с чертежами, открыл окно спальни и бросил ее вниз, на высаженные у самой стены тигровые лилии. Затем, закрыв окно, забежал в ванную и спрятался.
Несмотря на испытанное им потрясение, охвативший его страх и, наконец, присущее ему общепризнанное состояние недееспособности, Эжен сделал то, что менее всего ожидали от него, – сохранил присутствие духа. Не ставя перед собой цели спрятать коробку, он ограничился тем, что просто убрал ее с глаз долой. Швырнул в доступное всем место, на что уж никак не могли рассчитывать фанатики, которые привыкли иметь дело с наисложнейшими приемами и обманными ходами, призванными сбить противника с толку.
Дэвид с Леоном вышли через черный ход и, обойдя дом, направились к цветам. Коробка оставалась там, куда и упала. Сполдинг забрал ее из трясущихся рук физика и, поскольку тот чувствовал себя неважно, помог ему перелезть через небольшую ограду, отделявшую этот дом от соседнего. Перебравшись еще через два двора, они, то и дело оглядываясь, направились в сторону улицы. Сполдинг, держа Леона левой рукой за плечо, старался вести своего подопечного как можно ближе к стенам тех зданий, мимо которых они проходили, чтобы при первых же признаках опасности уложить его на землю.
Правда, Дэвид не думал всерьез, что кто-то на них нападет. Он был убежден, что члены «Хаганы» ликвидировали всех без исключения охранников Райнемана, несших свою службу перед самым домом. Об этом, во всяком случае, свидетельствовал тот факт, что Ашер Фельд безбоязненно вышел из дома через парадную дверь. Однако причины для беспокойства все же имелись. Нельзя было полностью исключать возможность того, что Ашер Фельд, экстремист по натуре, предпримет еще одну попытку завладеть чертежами. Не удивило бы Сполдинга и внезапное появление одного из автомобилей Райнемана, стоявшего где-то неподалеку отсюда: находившиеся в нем охранники, встревоженные тем обстоятельством, что им не удается никак поймать позывные, которые должны были бы время от времени давать по рации из дома номер пятнадцать по улице Терраса-Верде, вполне могли бы отправиться по этому адресу, чтобы на месте выяснить, в чем там дело.
Но все это – маловероятные варианты развития событий. И хотя Сполдинг учитывал каждый из них, он тем не менее полагал, что, скорее всего, ничего подобного не произойдет.
Поскольку было уже слишком поздно и еще слишком рано.
Если Дэвиду и хотелось что-то увидеть сейчас, так это зелено-голубой седан, разъезжающий медленно вдоль здешних улиц. Машину с небольшими оранжевыми значками на бамперах, свидетельствовавшими о том, что она является собственностью Соединенных Штатов Америки. Он надеялся, что встретит вот-вот заветный автомобиль, в котором должны находиться отправленные сюда Баллардом «парни» с военно-морской базы в Ла-Боке.
Однако седан, вопреки предположениям Дэвида, и не думал курсировать по улицам. Он мирно стоял на противоположной стороне улицы с включенными габаритными огнями. Трое мужчин, сидевших внутри, курили сигареты, освещая салон. Сполдинг повернулся к Леону:
– Пойдемте вон туда, к машине. Это за нами выслали ее. Однако не спешите, идите спокойно, словно просто гуляете.
Когда Сполдинг с Леоном, сойдя с тротуара на мостовую, двинулись в сторону автомобиля, из него вышли водитель и сидевший с ним рядом мужчина. Они, оба в штатском, стояли, переминаясь с ноги на ногу, у капота. Поравнявшись с машиной, Дэвид сказал им:
– Залезайте назад в свой чертов кабриолет и везите нас подальше от этого места! И позвольте спросить вас, кстати: коль уж вы решили остановиться тут, то почему ограничились огоньком от сигарет вместо того, чтобы включить свет в салоне и сидеть преспокойно у всех на виду? Должен заметить, что для противника вы представляли бы собой сейчас удобную, как никогда, мишень!
– Не горячитесь так, приятель! – ответил водитель. – Мы только что подъехали.
Он открыл заднюю дверцу, и Сполдинг помог Леону залезть в машину.
– Предполагалось, что вы будете разъезжать по улицам, а не сидеть на одном месте, как сторожевые псы!
Дэвид уселся рядом с Леоном. Человек, расположившийся на заднем сиденье, подвинулся, давая им место. Водитель сел за руль и, закрыв дверцу, завел мотор. Мужчина, который вышел из седана вместе с водителем, по-прежнему находился на улице.
– Скажите ему, чтобы он тоже садился в машину! – рявкнул Сполдинг, обращаясь к водителю.
– Он останется там, где стоит, подполковник, – произнес сосед Леона. – Здесь его пост.
– Кто вы, черт возьми?
– Полковник Дэниел Михан. Из морской разведки. И мне хотелось бы узнать от вас, что тут происходит.
Машина резко сорвалась с места.
– Насколько я понимаю, вы не имеете соответствующих полномочий, чтобы совать нос в подобные дела, – произнес неторопливо Дэвид, взвешивая буквально каждое слово. – И к тому же у меня нет времени на разговоры с первыми встречными. Так что, прошу вас, доставьте нас как можно быстрее в посольство.
– С первыми встречными!.. Ну да бог с вами!.. И все же, что бы вы там ни говорили, я был бы рад получить от вас кое-какие разъяснения! Надеюсь, вам известно, что творится в контролируемом нами районе города? Эта незапланированная поездка в Сан-Тельмо – сущая мелочь по сравнению с тем, чем приходится нам заниматься! Поверьте, я не был бы сейчас здесь, если бы эта продувная бестия, ваш шифровальщик, не упомянул вашего чертова имени!.. О господи!
Сполдинг, подавшись вперед, взглянул на Михана:
– Вы бы лучше сами рассказали мне, что же там происходит такого в вашем районе города? И почему упоминание моего имени заставило вас лично отправиться в Сан-Тельмо?
Военный моряк, встретившись глазами со Сполдингом, тотчас же перевел взгляд на сидевшего с мертвенно-бледным лицом Леона, чей вид, судя по гримасе полковника, вызывал у него отвращение.
– Ну что ж, пусть будет по-вашему, я не против. Но прежде скажите, а ваш приятель в курсе того, чем вы занимаетесь?
– Теперь – да. Он посвящен в мои дела, как никто другой.
– В прибрежной зоне Буэнос-Айреса патрулируют и денно и нощно три наших крейсера. Кроме того, туда заглядывают время от времени один эсминец и один авианосец… Пять часов назад мы получили более чем странный приказ: отключить по сигналу все радарные установки, военные суда вернуть к причалам, самолеты – на аэродромы и приостановить на время радиосвязь. А через сорок пять минут после этого пришла шифровка из «Фэрфакса», от сотрудника, облеченного полномочиями в степени «четыре-ноль». В ней говорилось о необходимости срочно разыскать подполковника Дэвида Сполдинга, имеющего тот же статус – «четыре-ноль», с тем, чтобы он немедленно вышел на связь.
– С «Фэрфаксом»?
– С «Фэрфаксом», и только с ним… Поэтому мы отправили одного из наших сотрудников по вашему адресу на Кордобе. Вас он там не застал, зато увидел странного субъекта, ошивавшегося возле вашего дома. Он пытался схватить его, чтобы выяснить, что понадобилось тому там… Однако дело кончилось тем, что через пару часов он вернулся назад с разбитой головой. И сразу же спросил, не звонил ли кто в его отсутствие, чтобы сообщить, где вы находитесь. Звонок и в самом деле был. Причем человек, связавшийся с нами, не обращал никакого внимания на то, что говорит по открытой телефонной линии!
– Это был Баллард, – ответил спокойно Дэвид. – Шифровальщик в посольстве.
– Да, нам звонил этот самый болван! Любитель разных там розыгрышей и прочего рода шуточек! Он и на этот раз был в своем репертуаре: предложил нам совершить небольшую прогулку в Сан-Тельмо, чтобы принять участие в каких-то играх! Как сказал он нам, мы должны были, добравшись туда, ждать терпеливо, пока вы не соизволите разыскать нас, после чего нам предписывалось решить совместно с вами, какое устроить представление.
Военный моряк в чине полковника покачал неодобрительно головой.
– Вы сказали, что получили приказ быть готовыми отключить по сигналу радары… и прекратить на какое-то время радиосвязь…
– И отправить корабли на место их стоянки, а самолеты – на воздушные базы, – перебил его Михан. – Что тут такое творится? С ума посходил, что ли, весь наш генштаб, чтоб он в ад провалился?! А может, это Рузвельт рехнулся? Или Черчилль? Или Рин-мин-мин? И кто мы теперь? Почему обращаются с нами, словно враги мы? Отдают приказы, которые нам только во вред?
– Дело обстоит вовсе не так мрачно, полковник. Все это направлено не против нас, – произнес успокаивающе Дэвид. – И к нам непосредственно не имеет никакого отношения… И когда же именно должен будет поступить сигнал?
– Точно не известно, черт бы их побрал! В любое время в течение ближайших сорока восьми часов. Вы представляете себе, каково нам нарушать уже установившийся строгий порядок!
– С кем я должен буду связаться в Вирджинии?
– Ох!.. Вот возьмите. – Михан, повернувшись лицом к Дэвиду, показал ему опечатанный желтый конверт со специальной пометкой, указывавшей на то, что в нем находится шифровка. Дэвид, протянув через Леона руку, взял его.
В передатчике, установленном впереди, напротив переднего сиденья, послышались статические разряды, а затем чей-то голос произнес одно-единственное слово:
– «Фламинго»!
– «Фламинго» слушает, – ответил моряк. Хотя статические разряды по-прежнему были слышны, слова звучали ясно и четко:
– Сполдинга разыскать. Задержать и доставить на базу. Распоряжение от сотрудника «Фэрфакса» со служебным индексом «четыре-ноль». С посольством – никаких контактов.
– Слышали? – улыбнулся Михан. – Так что этой ночью посольство исключается, подполковник.
Дэвид не знал, что и думать. Он начал было возражать – сердито, не скрывая охватившей его ярости, но затем оставил это занятие… Итак, он должен связаться с «Фэрфаксом». Те, кого он принимал за нацистов, оказались членами «Хаганы». Так, во всяком случае, сказал ему Ашер Фельд. Местное отделение этой организации занимается конкретными, практическими делами. Наиболее же важная в практическом плане задача на ближайшие сорок восемь часов состоит в нейтрализации человека, владеющего кодами. Не получив от него условленной шифровки, Вашингтон не станет отключать радары и приостанавливать радиосвязь, и, таким образом, вражеская подводная лодка, поднявшись наверх для встречи с траулером, тотчас же попадет на экраны радаров и будет потоплена. Ну а алмазы из рудников «Кенинга», в которых так нуждается Пенемюнде, окажутся навеки погребенными на дне Южной Атлантики.
Боже мой, подумал Дэвид, какая ирония заключается в том, что «Фэрфакс» – точнее, кто-то в «Фэрфаксе» – делает как раз то, что и следует делать, руководствуясь соображениями, которые и Вашингтон, и авиастроительные компании не желают никак принимать в расчет! У них совсем иные интересы. Главное – получить «товар». Тот самый, три четверти которого находится сейчас у Сполдинга. Чертежи высотных гироскопов, иначе говоря.
Дэвид сжал легонько плечо Леона. Измученный сверх всякой меры ученый, по-прежнему глядя куда-то перед собой, ответил на прикосновение Сполдинга тем, что повел нерешительно локтем.
Дэвид, кивнув ему, громко вздохнул. Затем приподнял желтый конверт и, пожав плечами, принялся засовывать его во внутренний карман пиджака.
Когда же его рука вновь появилась из-под пиджака, в ней был зажат пистолет.
– Боюсь, полковник Михан, я не смогу подчиниться приказу.
Сполдинг нацелил автоматический пистолет в голову моряка. Леон, чтобы не мешать ему, откинулся на спинку сиденья.
– Что, черт возьми, вы делаете? – Михан резко дернулся вперед.
Дэвид тут же взвел курок.
– Прикажите водителю ехать, куда я скажу. Мне не хотелось бы убивать вас, полковник, и все же я сделаю это, если придется. Исходя при этом из чувства долга.
– Так, выходит, вы и есть этот чертов двойной агент! Тот самый, которого разыскивает «Фэрфакс»!
– Хотел бы я, чтобы все и в самом деле было столь просто, – произнес, тяжело вздохнув, Дэвид.
Руки Леона тряслись, когда он затягивал узел на запястьях Михана. Водителя они оставили в миле отсюда, предварительно надежно связав. И сейчас он лежал в высокой траве у обочины проселочной грунтовой дороги. Когда же его подберут, сказать было трудно: по ночам в тех местах редко кто разъезжает. Ведь они находились в горах Колинас-Рохас.
Закончив свое дело, Леон отступил назад и кивнул Сполдингу.
– Идите в машину, Эжен, – сказал Дэвид. Физик снова кивнул и направился к автомобилю. Михан повернул голову и посмотрел на Дэвида.
– Вы уже труп, Сполдинг. Скоро, очень скоро вас поставят перед расстрельным взводом. И еще скажу: вы просто глупец. Ваши нацистские друзья терпят одно поражение за другим, конец их предрешен!
– Тем лучше, – ответил Дэвид. – Что же касается экзекуций, то здесь и помимо меня найдется немало таких, кто и впрямь заслуживает смерти. Да и не только здесь, но и в самом Вашингтоне. То, о чем я говорю, имеет прямое отношение к происходящему тут, полковник… Утром кто-нибудь наткнется на вас обоих. Но если хотите, можете идти пешком, по этой вот прямой дороге на запад. До вашего водителя примерно с милю… Поверьте, я весьма сожалею, что все так случилось.
Сполдинг пожал выразительно плечами и побежал к машине военно-морских сил. Леон сидел на переднем сиденье, и, когда дверная лампочка осветила его лицо, Дэвид увидел его глаза. Как ни казалось подобное невероятным, но во взгляде их что-то читалось – то ли благодарность, то ли одобрение. Однако разбираться в подобных вещах времени не было. Поэтому Дэвид лишь улыбнулся и негромко сказал:
– Я понимаю, вас потрясло все это… Но не могу ничего придумать такого, чтобы хоть чем-то помочь вам. Признаюсь, я не знаю, что делать. Если хотите, отвезу вас в посольство. Там вы будете в безопасности.
Машина тронулась вверх по крутому склону, типичному для Колинас-Рохас. Сейчас он свернет на другую дорогу, и минут через десять-пятнадцать они окажутся уже на автомагистрали. Там он посадит Леона в пригородное такси и попросит шофера отвезти его в американское посольство. Хотя в действительности это было вовсе не то, что хотел бы он сделать. Но что еще оставалось ему?
Внезапно Дэвид услышал донесшиеся до него с заднего сиденья слова. Слова! Произнесенные шепотом, глухо, едва слышно, они тем не менее прозвучали отчетливо! И это – несмотря на то, что их исторгло из своих глубин израненное, искалеченное горло.
– Я… остаюсь… с вами… Чтобы… вместе…
Сполдинг вцепился судорожно в руль, чтобы справиться с управлением: из-за потрясения, которое испытал он, услышав произнесенную с таким трудом речь, – ибо для Эжена Леона это и в самом деле была речь, – он выпустил баранку из рук. Выправив машину, Дэвид повернулся и посмотрел на ученого. При перемежающемся свете он увидел, что и Леон смотрит на него. Губы у ученого были плотно сжаты, взгляд сосредоточен. Несомненно, физик полностью отдавал себе отчет в том, что он делает, что делают оба они… И что должны еще сделать.
– Ол райт! – сказал Дэвид, стараясь не выдать охватившего его волнения и выразить свои мысли как можно яснее. – Я понял, что вы имели в виду. Один бог знает, как нуждаюсь я в помощи, от кого бы ни исходила она. Впрочем, мы оба нуждаемся в ней. Поскольку, как сдается мне, у нас появились теперь два могущественных врага – Берлин и Вашингтон.
* * *
– Я не желаю, чтобы мне кто-то мешал, Штольц! – крикнул Дэвид в трубку. Он звонил из небольшой телефонной будки неподалеку от Очо-Кале. Леон же сидел сейчас за рулем машины военно-морских сил США, в десяти ярдах от телефона-автомата. Мотор работал. Ученый не водил машину вот уже двенадцать лет, но с помощью полуслов и жестов он уверил Дэвида, что, если понадобится вдруг, он справится с этим.
– Вы не можете так поступить! – ответил в панике немец.
– Представьте себе, что я – Павлов, а вы – собака! И, заткнувшись, слушайте, что я говорю! В Терраса-Верде все вверх дном, если вы еще не знаете. Ваши люди перебиты. Так же, как и наши. Со мной и чертежи, и Леон… Ваши не существующие якобы гестаповцы уже одного за другим карают неугодных им лиц!
– Быть такого не может! – завопил Штольц.
– Скажите это убиенным! Когда станете приводить все в порядок на месте кровавого побоища! И замечу еще: вы – самый обычный сукин сын, ничего не знающий толком!.. Запомните, Штольц, мне нужны остальные чертежи. Так что ждите моего звонка! – Дэвид швырнул трубку и выскочил из будки.
Сейчас самое время начать сеанс радиосвязи. Затем надо будет заняться конвертом с шифровкой из «Фэрфакса» и, наконец, позвонив в посольство, связаться с Баллардом. Главное – выполнять все в строгой последовательности, не делая одновременно нескольких дел.
Сполдинг открыл дверцу машины и сел рядом с Леоном. Физик указал на приборную доску и, заметно напрягаясь, произнес одно-единственное слово:
– Опять…
– Вот и отлично, – сказал Сполдинг. – Значит, они тревожатся. Думаю, им не понравится, что я скажу. – Дэвид открыл крошечную нишу в панели и вытащил оттуда микрофон. Затем, нажав с силой пальцами на сетку малюсенького прибора, вогнул ее внутрь. Не удовольствовавшись этим, прикрыл микрофон рукой и, выйдя на связь, стал водить им вдоль пиджака, чтобы еще более исказить звук. – «Фламинго» – базе… «Фламинго» – базе, – произнес Сполдинг.
Сперва были слышны лишь статические разряды, затем раздался сердитый голос:
– «Фламинго», наконец-то, черт бы вас побрал! Вот уже два часа без малого, как мы безуспешно пытаемся выйти с вами на связь! Этот ваш Баллард беспрерывно звонит нам! Где вы находитесь?
– Говорит «Фламинго»… Почему вы не вышли на наш последний сеанс радиосвязи? Вам что-то помешало?
– На последний сеанс радиосвязи? Хватит болтать! Я с трудом слышу вас. Подождите, пожалуйста, пока я не свяжусь с дежурным офицером.
– Оставьте это! Не суетитесь понапрасну. Вас снова становится плохо слышно. Мы гоняемся за Сполдингом. Преследуем его. Он в машине… Примерно в двадцати семи – двадцати восьми милях к северу от нас… – Произнеся это, Дэвид умолк.
– «Фламинго»!.. «Фламинго»!.. О боже, эта дрянь опять барахлит!.. В двадцати восьми милях к северу, но откуда?.. Я не понял вас, «Фламинго»!.. «Фламинго», отзовитесь!
– «…минго» на связи, – сказал Сполдинг, на этот раз поднеся микрофон ко рту. – Эта радиоустановка нуждается в серьезном ремонте, приятель. Ну а если вы и не расслышали кое-чего, – ничего страшного. Я повторяю: мы вернемся на базу приблизительно…
Сполдинг наклонился и выключил радио.
Затем вышел из машины и вернулся в телефонную будку.
Главное – выполнять все в строгой последовательности, не делая одновременно нескольких дел. Не разбрасываться, не отвлекаться. Продвигаться вперед, тщательно продумывая каждый шаг и не допуская никаких оплошностей.
Сейчас на очереди – срочное сообщение из «Фэрфакса». Ознакомившись с расшифрованным текстом, он сможет узнать наконец, кто именно потребовал его задержания. Как зовут человека со статусом «четыре-ноль», позволяющим отправлять подобные распоряжения с радиостанции этого разведывательного центра.
Это, вне сомнения, тот самый агент, который разгуливает безнаказанно по закрытой зоне, куда лишь немногие могут попасть, и убил в новогоднюю ночь человека по имени Эд Пейс.
Агент, внедренный «Хаганой».
У Сполдинга было огромное искушение вскрыть желтый конверт сразу же, как только получил его от морского офицера в Сан-Тельмо, но он подавил в себе это желание. Он знал, что шифровка потрясет его независимо от того, кто ее отправлял – знакомый ли ему человек или нет. Ведь самое главное для него заключалось теперь в том, что он узнает имя этого типа, против которого и обратит свою месть, уготовленную им для убийцы его друга.
Дэвид, впрочем, сознавал, что подобные мысли отвлекают его от более неотложных дел. И постарался отделаться от них. Им с Леоном предстоит сейчас совершить поездку в Очо-Кале. И хотя они будут спешить, о необходимости соблюдать осторожность он ни за что не забудет. Дэвид был твердо уверен: ничто не сможет помешать ему сделать то, что он задумал. Как и его нелицеприятному разговору с Генрихом Штольцем.
Он вытащил желтый конверт и провел пальцем вдоль линии склейки, открывая его.
В первый момент стоявшее под текстом имя ничего не сказало ему.
Какой-то там Айра Барден, подполковник.
И все.
Но затем он вспомнил.
Вспомнил канун Нового года! И все, что произошло вслед за тем!
Вспомнил, о боже, что было тогда! Он встречался в те дни со вторым человеком в руководстве «Фэрфакса» – грубоватым, разговаривавшим жестким тоном субъектом. Этот «ближайший друг» Эда Пейса прилюдно, с армейской непосредственностью, оплакивал смерть своего «лучшего друга», обрушивая гнев на голову убийцы. И это он втайне от всех предоставил Дэвиду возможность отправиться на самолете на воздушную базу в Вирджинии, чтобы самому принять участие в расследовании преступления, проводившемся еще по свежим следам. Но это не все: воспользовавшись трагической гибелью Эда Пейса, он залез в сейфы «лучшего друга», где, как казалось ему, хранились заветные досье… Но ничего не нашел: на полках сейфов было пусто.
Этот человек уверял Сполдинга, что лиссабонского шифровальщика по имени Маршалл убили в Стране Басков, и обещал выяснить все, что касается Франца Альтмюллера.
Но обещания своего, конечно же, так и не выполнил.
И этот же человек пытался убедить Дэвида, что все только выиграли бы, если бы он забыл на время о правилах, касающихся соблюдения государственной тайны, и рассказал ему, что за задание получил он от военного департамента.
Слушая его, Дэвид едва удержался, чтобы не ввести своего собеседника в курс дела. И сейчас он жалел лишь о том, что сохранил все в секрете.
Айра Барден – не дурак. Фанатик – это да, но никак не глупец. И он не мог не понимать, что резидент из Лиссабона прикончит его, если узнает, что это он убил Пейса.
«Не забывайте урока „Фэрфакса“…»
Господи, подумал Дэвид, мы сражаемся друг с другом, убиваем друг друга… Мы уже не знаем, кто наш враг.
Но во имя чего мы ведем себя так?
Теперь у него появилась еще одна причина звонить Балларду. Ему недостаточно было одного только имени, он хотел знать значительно больше. Поскольку решил противостоять Ашеру Фельду.
Дэвид снял с рычага телефонную трубку, бросил монету и набрал номер.
Баллард ответил сразу. На этот раз он не думал шутить.
– Послушайте, Дэвид, что я вам скажу. – Бобби никогда раньше не называл его по имени. По голосу Балларда нетрудно было понять, что ему едва удается сдержать бушевавший в нем гнев. – Я не требую ставить меня в известность о том, как вы и ваши люди проворачиваете свои дела. Но если вы собираетесь держать со мной связь, так хоть сообщайте, где вас искать!
– Убито немало людей, я же уцелел. Каким-то чудом. Но связаться с вами я так и не смог в силу ряда непредвиденных обстоятельств. Надеюсь, вас удовлетворил мой ответ?
Баллард молчал несколько секунд. Но не потому, подумал Дэвид, что осмысливал услышанное им. Скорее всего, он был не один. Когда шифровальщик заговорил, от гнева его не осталось и следа. На этот раз голос Бобби звучал нерешительно. Чувствовалось, что Баллард напуган.
– Вы и в самом деле в порядке?
– Да. И я не один: со мной Леон.
– Моряки слишком поздно отправились к вам на помощь… – произнес Баллард. Судя по интонациям, он глубоко переживал из-за этого. – Я то и дело звоню на базу, чтобы узнать, что с вами, но там отделываются какими-то отговорками. Думаю, их автомобиль потерялся.
– Это не совсем так. Я захватил его…
– О боже!
– Они оставили в Сан-Тельмо одного из них – для наблюдения за обстановкой. Но двое других находились в машине. С ними ничего не случилось: они целы и здоровы, хотя и выведены из игры.
– Что, черт возьми, все это значит?
– У меня нет времени вдаваться в подробности… Если же коротко, то дело обстояло так. Они получили приказ задержать меня. И не откуда-нибудь, а из «Фэрфакса». Причем им было строжайше предписано не ставить об этом в известность посольство. Таков вот расклад. Я же не могу допустить, чтобы они взяли меня. Во всяком случае – сейчас…
– Но мы не имеем к «Фэрфаксу» никакого отношения, – заявил твердо Баллард.
– И все же в данный момент вы могли бы сделать кое-что, касающееся данного учреждения. Я уже говорил Джин о том, что в системе безопасности «Фэрфакса» проделана брешь. Но я тут ни при чем, поверьте уж… Мне нужно какое-то время. Возможно, целых сорок восемь часов. Я должен найти ответы на кое-какие вопросы. Леон может мне в этом помочь. Ради всего святого, верьте мне!
– Я могу поверить вам, но мое мнение не так уж много значит здесь… Подождите минутку, со мной тут Джин…
– Так я и думал, – перебил Балларда Дэвид. Звоня в посольство, он намеревался обратиться за помощью, в которой крайне нуждался, не к кому-то еще, а именно к Балларду. Теперь же понял внезапно, что Джин могла бы оказать ему значительно большую помощь, чем шифровальщик.
– Поговорите с ней, а не то она исцарапает мне всю руку.
– Подождите, Бобби… Не смогли бы вы срочно просмотреть досье одного человека из Вашингтона? А если точнее, то из «Фэрфакса»?
– У меня для этого должна быть веская причина. Тот человек наверняка из разведки, и потому, скорее всего, ему станет об этом известно. Тем более если он из «Фэрфакса».
– Мне наплевать на это. В случае чего сошлетесь на меня. Скажете, что это я попросил вас заглянуть в досье. Мой статус – «четыре-ноль». В Джи-2 это известно. Всю ответственность я беру на себя.
– Кто же именно интересует вас?
– Подполковник Айра Барден. Запомнили?
– Да. Айра Барден. Из «Фэрфакса».
– Все точно. А теперь позвольте мне поговорить с…
Но Баллард его уже не услышал. В трубке зазвучал голос Джин, в котором ощущались одновременно ярость и любовь, отчаяние и чувство облегчения.
– Джин, – сказал Дэвид после того, как она задала ему в бешеном ритме с полдюжины вопросов, на которые он едва ли смог бы ответить даже при сильном желании, – прошлой ночью ты кое-что предложила мне, но я тогда отказался принять твои слова всерьез. Сейчас же твой мифический Дэвид и впрямь испытывает острую нужду в надежном укрытии, где его не смог бы никто обнаружить. Пампасы мне, правда, не подойдут, но что-нибудь поближе вполне устроит… Не смогла бы ты помочь мне? Помочь нам? Постарайся же, ради господа бога!
Глава 38
Он позвонит Джин чуть позже, перед рассветом. Им с Леоном придется теперь передвигаться лишь в темноте, под покровом ночи. И только так, куда бы они ни направлялись и где бы ни располагалось прибежище, подысканное для них Джин.
Если он сможет скрыться на какое-то время, то все приостановится: в Вашингтон не отправят шифровки, платежи за постыдную сделку никуда не поступят, и не будет спущен сверху приказ об отключении радиосвязи и радаров, что уже само по себе на какое-то время выводило бы из строя боевые суда и самолеты. Дэвид отчетливо сознавал все это. И то, что придумал он, являлось простейшим и надежнейшим средством сорвать операцию «Тортугас».
Но обречь ее на провал – еще не все.
За «Тортугасом» стоят люди. Люди, достойные кары. И всех их необходимо вытащить из темных, грязных тайников на солнечный свет. Если еще остается какой-то смысл в том, что происходит, если не впустую прошли все эти годы, ознаменованные горем, страданиями, страхом и смертью, то все эти лица должны предстать перед миром в их подлинном, непристойном обличье.
Рассчитывать на это имеют право народы всей земли. Все те, – а их сотни тысяч с обеих сторон, – кому придется доживать свой век с боевыми ранами на теле.
Они должны понять наконец, ради чего и во имя чего проливали свою кровь.
Дэвид возложил на себя нелегкую миссию. Ему предстояла схватка с людьми, заправлявшими тайно «Тортугасом». Но в борьбе с ними он не мог опираться на одни лишь устные показания какого-то фанатика-еврея. Слова Ашера Фельда, руководителя местного отделения «Хаганы», не являются, по существу, свидетельствами в юридическом смысле данного термина. Фанатики – люди сумасшедшие. Мир же достаточно уже насмотрелся и на фанатиков, и на сумасшедших, тем более что между ними нет никакой разницы. Их гнали прочь. Их убивали. Или делали и то и другое.
Дэвид понимал, что выбора у него нет.
Когда он встретится лицом к лицу с людьми, стоящими за «Тортугасом», то не станет ссылаться на слова Ашера Фельда. Как и на шифровки, вводящие в заблуждение непосвященных, или распоряжения, которые допускают сотни различных интерпретаций.
Эти люди не останавливаются ни перед чем: идут на прямой обман, прибегают к самым подлым уловкам и манипулируют своими подчиненными, перемещая их с места на место.
При встрече с ними он будет опираться только на то, что увидит сам и в чем убедится лично. Он – прирожденный свидетель. И посему представит им неопровержимые доказательства. А затем сокрушит их, своих противников.
Но для этого ему нужно прежде всего пробраться на стоявший в Очо-Кале траулер. Тот самый траулер, который должен быть взорван при первой же попытке выйти из порта для встречи с немецкой подводной лодкой.
В том же, что траулер рано или поздно попытается выйти в открытое море, Дэвид не сомневался: люди с фанатичным сознанием непременно потребуют этого. И если такая попытка окажется успешной, то у него уже не будет никаких вещественных доказательств. Доказательств, которые он смог бы предъявить как улику.
И потому он должен сейчас же, как можно быстрее, попасть на борт этого судна, пришвартованного в данный момент к одному из причалов.
* * *
Дав последние указания Леону, Сполдинг скользнул в теплую, маслянистую воду Рио-де-Ла-Платы. Эжен останется в машине – поведет ее в случае нужды. Если в течение полутора часов Дэвид не вернется, он отправится на военно-морскую базу и сообщит там дежурному офицеру, что Сполдинга задержали на борту траулера. Арестован американский агент.
В подобной стратегии была своя логика. Согласно поступившему на базу распоряжению первостатейной важности – приказу из «Фэрфакса» – Дэвид должен быть немедленно разыскан и препровожден в Ла-Боку. К тому времени, когда Леон сможет прибыть на базу, будет уже три тридцать утра. Выслушав его сообщение, офицер тотчас же вспомнит о том, что «Фэрфакс» требует от них принятия быстрых и решительных мер. Без чего и нельзя обойтись в сложившейся ситуации, особенно если учесть, что операция по освобождению Сполдинга должна начаться в три тридцать утра, а местом действия станет территория порта нейтрального государства.
Это был мост, какие Дэвид всегда пытался возводить перед сверхрискованным внедрением в стан врага. В данном случае он сознательно шел на компромисс с суровой действительностью, чтобы хоть как-то подстраховаться на случай провала. Сказывались уроки, вынесенные им из опыта его работы на севере Пиренейского полуострова.
Конечно, ему не хотелось бы подобного развития событий. Имеется слишком уж много путей вывести его из игры. Возможно, конечно, что заправилы «Тортугаса», – а таких и в Вашингтоне, и в Берлине немало, этих перепуганных насмерть людей, – и не станут лишать его жизни. Но имеются и другие варианты. В общем, в лучшем случае ему предложат сделку, в худшем же… Провалить операцию «Тортугас» – это еще не все, все – это обвинительный акт.
Пистолет оторванным от рубашки краем привязан к голове, одежда – в зубах. Плывя брассом в сторону судна, Сполдинг старался держать голову как можно выше, чтобы не замочить оружия. «Прогулка» была не из приятных. В рот, несмотря на все его ухищрения, то и дело проникала грязная, смешанная с бензином вода. И в довершение этого он еще должен был отгонять от себя касавшегося его своей мордой огромного морского угря, привлеченного непонятно откуда взявшейся белой плотью, барахтавшейся на его охотничьей территории.
Но что бы там ни было, Сполдинг добрался наконец до злополучного траулера. Вокруг – тишина, лишь волны чуть слышно плескались в кромешной темноте. Напрягая зрение и слух, чтобы уловить на палубе малейшие признаки жизни, он поплыл к корме.
Тишину по-прежнему ничто не нарушало, если не считать мерного плеска ударявших о борт судна волн.
На палубе горел свет, и это все. Никакого движения, – не заметно даже перемещающихся в пространстве теней. И не звучало ничьих голосов. Только лампочки на черных проводах меняли в такт качке свое положение. По левому борту от кормы до середины судна тянулись два толстенных каната, к которым примерно через каждые десять футов были привязаны свисавшие вниз веревки. Манильская пенька, послужившая материалом для изготовления и тех и других, почернела от смазочных масел и нефти.
Подплыв поближе к корме, Дэвид увидел охранника, в одиночестве сидевшего на стуле возле огромных, наглухо закрытых загрузочных дверей. Стул упирался спинкой в стену грузового помещения. По обе стороны от широкого дверного проема висели прикрытые сеткой две лампы, увенчанные металлическими колпаками.
Чтобы лучше все видеть, Сполдинг отплыл чуть подальше от судна. Охранник в полувоенной форме наемников из «Гнезда ястреба» читал какую-то книгу, что изумило Дэвида как факт, необычный для публики данного сорта.
Внезапно у противоположной стены грузового строения, обращенной в сторону прибрежного пакгауза, послышались чьи-то шаги. Человек шел не таясь, спокойно и ровно. Было ясно: он не боялся, что его услышат.
Охранник оторвал взгляд от книги. И в этот миг в поле зрения Дэвида попало второе действующее лицо. Им оказался еще один охранник – все в той же униформе Райнемана. При нем был кожаный чемодан – такая же точно рация, какая имелась у людей, теперь уже покойных, разместившихся в доме номер пятнадцать по улице Терраса-Верде.
Охранник, сидевший на стуле, улыбнулся и, обратившись на немецком к стоявшему рядом с ним его товарищу, предложил:
– Если хочешь, я тебя подменю. А ты пока посиди, отдохни немного.
– Нет, спасибо, – ответил человек с рацией. – Мне больше нравится проводить дежурство на ногах. Так быстрее летит время.
– Как там в Лухане? По-старому все или нет?
– Ничего нового. Суетятся вовсю, возбуждены до предела. До меня то и дело доносились их вопли. И ко всему прочему каждый из них норовит отдавать приказы.
– Интересно, что же такое произошло в этом Тельмо?
– Что-то крайне неприятное, – это все, что я знаю. Нам ведь ничего не говорят. Скрывают все, что только можно. Известно лишь, что они направили сюда, в Очо-Кале, целую группу.
– Ты сам слышал об этом?
– Нет. Я говорил с Геральдо. Кстати, он тут, у пакгауза, вместе с Луисом.
– Надеюсь, они не станут будить здешних шлюх хотя бы во время дежурства!
Человек с рацией рассмеялся:
– Даже Геральдо не станет вести себя так глупо, как те псы, что находились тут прошлой ночью.
– Не стану спорить, чтобы не проиграть пари, – ответил сидевший на стуле охранник.
Его товарищ, снова засмеявшись, ушел, чтобы по-прежнему нести в одиночку караульную службу возле грузового отсека. Человек же на стуле, расставшись с ним, опять уткнулся в свою книгу.
Дэвид поплыл брассом назад, к кораблю.
Руки его начали уставать, зловонная вода гавани попадала уже не только в рот, но и в нос. И к тому же в голову лезли разные мысли. Он, сам не желая того, думал о той ситуации, в которой может в любой момент очутиться Эжен Леон.
Ученый находился в четверти мили от него, если плыть по прямой, или в четырех опоясанных кривыми улочками кварталах от границы Очо-Кале. Стоит только охранникам Райнемана начать патрулировать по району, как они тотчас же обнаружат не только машину военно-морских сил, но и Леона, сидящего в ней. Таким образом, мост, возведенный им, не столь уж надежен. Кое-чего он не учел. Хотя и обязан был предусмотреть буквально все, до самых мелочей. Однако хватит об этом. Сейчас он обязан сосредоточить все внимание на другом.
Доплыв до середины правого борта, Дэвид схватился за выступ, чтобы немного передохнуть. Траулер относился к судам среднего класса. Небольшая длина его корпуса не превышала семидесяти-восьмидесяти футов, мидель[947] составлял футов тридцать. Знакомство с судами подобного типа, строящимися по определенным стандартам, а также открывшаяся его взору картина, когда он, воспользовавшись темнотой, смог приблизиться к траулеру, дали ему основание предположить, что средняя и кормовая, расположенная под рулевой рубкой, надстройки достигают в длину соответственно пятнадцать и двадцать футов. Двери у них должны располагаться и спереди и сзади. В каждую из боковых стен, обращенных как к правому, так и к левому борту, вделано, по всей видимости, по два иллюминатора. Если алмазы «Кенинга» на корабле, то они, если следовать логике, находятся, скорее всего, в кормовой надстройке, или юте: судовая команда трудится, как правило, в стороне от нее, она просторнее остальных надпалубных помещений, и в ней не содержится ничего, что могло бы представлять для кого-то хоть какой-то интерес. Если Ашер Фельд прав и два или три специалиста из Пенемюнде действительно изучают под микроскопом продукцию «Кенинга», то проделать всю эту работу им предстоит в крайне сжатые сроки. Последнее обстоятельство уже само по себе обуславливает их изоляцию, чтобы никто не мешал.
Дыхание Дэвида выровнялось. Скоро он узнает наверняка, тут ли алмазы, и если тут, то где именно. Осталось потерпеть лишь несколько минут.
Преисполнившись решимости, Дэвид прежде всего расстался с одеждой, которую держал в зубах. Теперь у него не было ничего, чем смог бы он прикрыть тело, кроме брюк, поскольку он их не снимал. Затем, продолжая держаться на воде, он сдернул с головы повязку и, зажав в руке пистолет, швырнул в сторону уже ненужный кусок ткани, подхваченный тут же течением. Уцепившись свободной рукой за небольшой выступ в корпусе судна, образованный ватерлинией, он посмотрел наверх. Планшир[948] находился в шести-семи футах от воды. Так что ему потребуются обе его руки, чтобы, используя каждую неровность в поверхности борта, добраться до палубы.
Выплюнув изо рта остатки пахучей жидкости, бывшей когда-то обычной водой, он схватил зубами ствол пистолета. После чего погрузил руки в воду и начал тереть их о брюки, пытаясь, насколько возможно, удалить с ладоней въевшуюся в них грязь эстуария.[949]
Закончив эту процедуру, он снова схватился левой рукой за выступ ватерлинии и, вытянув вверх правую руку, с силой вытолкнул тело из воды, что позволило ему уцепиться правой рукой еще за один небольшой выступ на корпусе судна. Потом его пальцы вцепились в следующий выступ, шириной всего в полдюйма. Перебирая руками, вжимая грудь в грубую деревянную обшивку, чтобы легче было удержаться, он поднимался все выше и выше. Он уже не касался босыми ногами воды. И до планшира оставалось теперь не более трех футов.
Дэвид подтянул осторожно колени, чтобы опереться на выступ ватерлинии пальцами обеих ног. Переводя дыхание, он думал о том, что руки его скоро откажут и соскользнут неизбежно с прискорбно узкой опоры. Он напряг мышцы живота, с силой, до боли, уперся ногами в образованный ватерлинией выступ и, вскинув вверх руки, подскочил, стараясь подпрыгнуть как можно выше. Он понимал: если ему не удастся схватиться за планшир, он свалится в воду. Всплеск привлечет внимание охраны, и та поднимет тревогу.
Левая рука уцепилась за балку, правая сорвалась. Но и одной руки было достаточно.
Сполдинг подтянулся на ней, до крови расцарапав грудь о шершавый, побитый штормами борт. Перебросив через ограждение правую руку, он вытащил пистолет изо рта. Он находился – во всяком случае, надеялся на это – где-то посередине, между средней и кормовой надстройками, скрытый их широкими стенами от охранников, несших вахту на грузовой платформе.
Перевалившись бесшумно через планшир, Дэвид пригнулся и пробрался крадучись к боковой стене кормовой надстройки. Затем, прижимаясь спиной к деревянным доскам, медленно, ни на миг не забывая о подстерегающей его опасности, выпрямился в полный рост. Соблюдая крайнюю осторожность, он приблизился к первому, ближайшему к нему иллюминатору. Свет изнутри практически не пробивался, поскольку окно было занавешено своеобразной, примитивнейшего типа шторой, слегка отодвинутой в сторону, – наверное, для того, чтобы открыть доступ в помещение свежему ночному воздуху. Второй иллюминатор, к которому он также подкрался, не имел никаких занавесок, так что заглянуть в скрывавшееся за ним помещение не составляло никакого труда. Однако располагалось это окно в одном лишь футе от края стены. Поскольку Дэвид не мог исключить возможность того, что за углом стоит на вахте еще один охранник, которого он не смог разглядеть, когда находился в воде, он решил вернуться назад и на первых порах удовольствоваться тем, что удастся увидеть ему в первом иллюминаторе.
Прильнув мокрой щекой к полусгнившей резине, окаймлявшей окно, он заглянул в просвет между шторой, представлявшей собой кусок грубой черной парусины, и краем иллюминатора. Помещение освещалось, как и предполагал он, единственной лампочкой, свисавшей с потолка на толстом проводе, который, выйдя наружу в окно, тянулся до самого пирса, что было вполне объяснимо: судовые генераторы отключались на время стоянки. Лампочку прикрывал с одной стороны надетый на нее необычной формы плоский металлический щиток. Сперва Дэвид не понял его назначения, но затем сообразил: стальной лист заслонял от света ту часть помещения, где он заметил две койки, погруженные в полумрак. И хотя в кубрике горел свет, люди, занимавшие их, спали спокойным, безмятежным сном.
К противоположной от окна стене был придвинут длинный стол, имевший неуместное в данной обстановке сходство со столом в больничной лаборатории. На белой, безукоризненно чистой клеенке, аккуратно расстеленной по всему столу, располагались на равном друг от друга расстоянии четыре мощных микроскопа. Возле каждого прибора стояла настольная лампа. Провода от ламп тянулись к установленной под столом двенадцативольтной батарее. Вдоль стола, напротив микроскопов, были расставлены четыре стула с высокими спинками – четыре белых, без единого пятнышка стула, какие можно видеть только в больницах.
Обстановка тут, подумал Дэвид, в самом деле стерильная. Как в образцовой лечебнице. Этот изолированный в пространстве уголок траулера резко контрастировал с видом всего судна, грязного, захламленного. Кубрик фактически являл собою миниатюрный, по-больничному чистый островок посреди зловонных отходов морского промысла и пропахших нефтью канатов.
А затем он увидел их – то, что искал. Они стояли в углу.
Пять стальных ящиков. Все – на один лад. У каждого сквозь отверстие в металлической скобе, скреплявшей крышку с днищем, выглядывало ушко, в которое был вдет тяжелый амбарный замок. На передней стенке отчетливо читалась выведенная по трафарету надпись: «Кенинг майнз лимитед».
Наконец-то! Наконец-то он нашел, что искал! Убедительнейшее, неопровержимое доказательство преступления!
Преступления, закодированного словом «Тортугас».
Грязной сделки, осуществляемой при посредничестве Эриха Райнемана.
И они рядом, совсем близко от него, эти ящики, в которых находится как раз то, что необходимо ему для оглашения обвинительного акта.
Испытываемые им яростный гнев и непреодолимое стремление добраться до бесценных улик подавили в нем страх, – а то, что он боялся, он не скрывал от себя, – и, заглушив в нем тревожное чувство, заставили его сконцентрировать все внимание на стоявшей сейчас перед ним главной задаче и поверить, как и самому ему было ясно, без всяких на то оснований, что в силу неких мистических метаморфоз он становится неуязвимым. Правда, всего лишь на несколько минут. На несколько драгоценных минут.
Но для него и этого времени будет достаточно. Дэвид, согнувшись, проскользнул под первым иллюминатором и, подойдя ко второму, заглянул внутрь. Первое, что он увидел, так это дверь. Дверь, которая, судя по ее виду, никак не соответствовавшему общему облику траулера, была только что установлена. Стальную дверь с крепким, не менее дюйма в толщину, засовом посередине, задвинутым в привинченную к дверной раме скобу.
Специалисты из Пенемюнде не только были изолированы ото всех, как пациенты в больнице, но и пребывали, хотя и на добровольной основе, в своего рода тюремном заточении.
Дэвид сразу же понял, что проникнуть за эту дверь с ее столь солидным запором будет для него так же сложно, как совершить переход через Альпы, не имея с собой специального снаряжения.
Пройдя, пригнувшись, под иллюминатором к краю стены, он опустился на колени и, прижимаясь щекой к деревянной обшивке надстройки, осторожно, высовывая голову миллиметр за миллиметром, выглянул из-за угла.
Взору его, как он и думал, предстал охранник. Картина самая обычная: занимая на палубе своеобразную линию обороны на случай нападения противника, этот страж явно скучал. Испытываемое им раздражение от сознания бессмысленности, как казалось ему, своего занятия и изнурительная бездеятельность, вполне естественно, приводили к ослаблению его бдительности.
Однако он был не в полувоенном одеянии наемников из «Гнезда ястреба», а в плотно облегавшем его фигуру костюме, который лишь подчеркивал мощное, как у профессиональных борцов, телосложение. Облик охранника дополняла короткая стрижка. В вермахтовском стиле.
Прислонившись к огромной лебедке, служившей для вытягивания рыболовной сети, он курил тонкую сигарету. Рядом с ним, прямо на палубе, лежала автоматическая винтовка 30-го калибра с отстегнутым от нее ремнем, который, скрутившись, валялся чуть поодаль. Судя по тому, что на кожаной поверхности ремня осели оставленные туманом капельки влаги, винтовка находилась в таком положении уже достаточно долгое время.
Ремень – вот что нужно было ему сейчас… Дэвид незамедлительно вытянул пояс из лямок брюк и, встав с колен, сделал шаг назад, в сторону иллюминатора. Затем, подойдя к планширу, он вытащил из-под балки один из вделанных в нее металлических костылей, к которым крепились рыболовные сети, и дважды слегка ударил им о деревянный брус. Потом повторил то же самое. Было слышно, как охранник, уловив непонятный звук, переступил с ноги на ногу. Но на шум не пошел. Все кончилось тем, что он лишь сменил позу.
Дэвид опять постучал костылем. И снова – два раза. После чего последовали два мягких удара. Действуя так, он рассчитывал на вполне определенный эффект: подобное негромкое и ритмичное двойное постукивание, производимое через равные промежутки времени, в состоянии лишь пробудить любопытство, но оно не может служить достаточным для охранника основанием, чтобы вызвать у него беспокойство и заставить его поднять тревогу.
На этот раз Сполдинг услышал шаги караульного. Охранник шел не спеша, вразвалочку, поскольку ничто не говорило ему о подстерегавшей его опасности. И если он покинул свой пост, то лишь для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Посмотреть, что там такое. Возможно, это ударяет о борт корабля принесенное течением бревно, каких немало плавает в гавани.
Едва караульный вышел из-за угла, как Сполдинг накинул ему на шею ремень и крепко стянул, чтобы тот не смог закричать.
А затем скрутил потуже пояс. Охранник упал на колени, лицо, насколько можно было видеть при тусклом свете, пробивавшемся через иллюминатор, потемнело, губы свело в невыразимой муке, вызванной удушьем.
Однако Дэвид не позволил своей жертве потерять сознание, поскольку был твердо намерен совершить переход через Альпы. Заткнув пистолет за пояс брюк, он нагнулся и вытащил из ножен, висевших на боку у охранника, штык – излюбленное оружие настоящих солдат, которое, вопреки расхожему мнению, редко когда примыкают к винтовке. Затем поднес лезвие к глазам охранника и произнес шепотом:
– Espanol или Deutsch?[950]
Человек в ужасе смотрел на него. Сполдинг плотнее сжал кожаный ремень. Охранник, закашлявшись, с огромным усилием поднял два пальца.
Дэвид снова прошептал, прижав лезвие к лицу под правым глазом:
– Deutsch?
Мужчина кивнул.
Конечно же он немец, подумал Сполдинг. И нацист. Об этом свидетельствовали и его одежда, и стрижка. Пенемюнде – это тот же Третий рейх, империя в империи. И работающие в нем специалисты должны находиться под охраной собственной стражи.
Дэвид провел слегка по лицу противника лезвием штыка. Под глазом появилась кровавая полоска. Охранник открыл испуганно рот.
– Делай все в точности так, как я прикажу, или лишишься глаз. Понял? – шепнул по-немецки Дэвид охраннику в ухо. Человек, едва не теряя сознание, снова кивнул.
– Встань и постучи в иллюминатор. Скажи, что у тебя срочное сообщение от… от Альтмюллера, Франца Альтмюллера! Попроси открыть дверь и расписаться в уведомлении о получении депеши… Давай же быстрее! И помни, этот нож будет находиться от твоих глаз всего лишь в нескольких дюймах.
Охранник, все еще пребывая в состоянии шока, поднялся, хотя и с превеликим трудом. Сполдинг, слегка ослабив петлю на его шее, подтолкнул своего пленника к иллюминатору и встал рядом с ним, следя, однако, при этом, чтобы из окна его не было видно. Левой рукой он держал ремень, в правой покоился штык.
– Давай! – прошептал Дэвид, помахивая угрожающе лезвием.
Сперва в голосе охранника ощущались напряженность и неестественность. Сполдинг подвинулся к нему ближе. Немец понял: от смерти его отделяют какие-то доли секунды, если он не сделает то, что требуют от него.
И он покорно выполнил все, что было приказано ему Дэвидом Сполдингом.
Было слышно, как внутри каюты зашевелились, послышалось ворчание, которое, впрочем, сразу же прекратилось, как только прозвучало имя Альтмюллера.
Невысокий, средних лет человек, еще не очнувшись ото сна, поднялся с койки и направился к стальной двери. На нем было только нижнее белье.
Дэвид толкнул охранника за угол. Услышав лязг отодвигаемого засова, он встал у входа и тут же, держась за стянутый крепко ремень, трахнул охранника лбом о стальную дверь и оттолкнул от себя. Когда же дверь распахнулась, он схватился за шарообразную ручку, чтобы не дать двери врезаться в стену и произвести крайне ненужный при данных обстоятельствах шум, швырнул штык на палубу и, выхватив из-за пояса брюк пистолет, ударил им немецкого ученого по голове.
– Schweigen! – прошептал он резко. – Wenn Ihnen Ihr Leben lieb ist![951]
Трое в каюте – двое постарше и один совсем преклонного возраста – испуганно сползли с коек. Двоих, что помоложе, била нервная дрожь, во рту у них пересохло. О том, чтобы что-то сказать, они и не думали: страх лишил их дара речи. Охранник между тем, все еще продолжая удушливо кашлять, начал приходить в себя и, почувствовав, что в глазах у него стало проясняться, попытался встать на ноги. Но Сполдинг сразу же пресек эту попытку: сделав к нему два шага, он пистолетом ударил его сбоку в висок, и тот рухнул в беспамятстве на палубу.
Старик, менее напуганный, чем двое его товарищей, взглянул на Дэвида. Сполдингу почему-то – почему, он и сам не смог бы объяснить, – стало вдруг стыдно. Учиненное им насилие никак не вязалось с царившей в каюте больничной, антисептической по сути своей атмосферой.
– У меня к вам – никаких претензий, поскольку вы лишь выполняете приказы. И все же, поймите меня правильно, я не задумываясь пристрелю вас, если только вы поднимете шум! – сказал Дэвид по-немецки, и хотя слова эти были произнесены шепотом, прозвучали они твердо и решительно.
Указывая рукой на лежавшие у одного из микроскопов бумаги, испещренные какими-то цифрами, расположенными и горизонтально, и столбиками, он направил пистолет на старика:
– Подайте мне их! И поживее!
Старик направился нерешительно к рабочему столу, взял бумаги и протянул Сполдингу, который тут же, не глядя, засунул их в карман мокрых брюк.
– Благодарю… А теперь возьмитесь-ка за дело вы! – Он повел оружием по двум остальным. – Откройте один из этих ящиков! Сейчас же!
– Нет!.. Нет!.. Только не это!.. Ради бога! – произнес негромко дрожащим от страха голосом тот из них, кто был повыше.
Дэвид подтянул к себе старика, стоявшего к нему ближе всех, обхватил рукой за дряблую шею и приставил пистолет к его голове. Затем отвел спокойно назад курок и произнес холодно:
– Или вы откроете ящик, или я пристрелю этого человека. Ну а после того, как прикончу его, перестреляю и вас. Поверьте, у меня нет выбора.
Человек пониже повернул голову в сторону высокого. В его взгляде читалась молчаливая мольба. Дэвид догадывался, что старик, которому довелось играть роль заложника, был руководителем этой группы. Являлся своего рода старейшиной – «alter-Anfuhrer» по-немецки. Сполдингу уже было известно, что такие люди, как эти специалисты, верно служат тому, кто над ними.
Высокий, объятый ужасом, направился шаткой походкой в дальний угол каюты, где на стене за рабочим столом висел ровный ряд ключей, снял один из них с крючка и подошел, по-прежнему с трудом делая каждый шаг, к ближайшему ящику. Потом, наклонившись, вставил дрожащей рукой ключ в висячий замок, прихватывавший металлическую скобу у верхнего края ящика. Скоба с лязгом упала, повиснув на винтах, прикреплявших ее к передней стенке.
– Откройте крышку! – приказал Сполдинг. От волнения его шепот прозвучал громче обычного. Значительно громче, чем следовало, как сразу же подумал он, одергивая себя.
Крышка у стального ящика оказалась довольно тяжелой. Чтобы поднять ее, немцу пришлось ухватиться за нее обеими руками. Сощуренные глаза и плотно сжатый рот свидетельствовали о том, сколь нелегко приходилось ему. Когда наконец она была приподнята на девяносто градусов, сработали специальные зажимы, которые, щелкнув, закрепили ее в заданном положении.
Внутри находилось несколько дюжин идентичных ячеек. Дэвид понял при более внимательном рассмотрении, что это были выдвижные, расположенные один над другим подносы, сами же стальные ящики своим устройством напоминали в какой-то мере хитроумно изготовленные, состоящие из множества отделений коробки для рыболовных принадлежностей. Стало ясно ему и то, что переднюю стенку ящика, соединенную с обеих сторон с шарнирным механизмом, можно свободно опускать, чтобы вытащить наружу нужный поднос.
В каждом подносе находилось по два бумажных пакетика, проложенных мягкой тканью. Всего же таких пакетиков на одних только верхних подносах насчитывалась не одна дюжина.
Отпустив старого человека, Дэвид подтолкнул его в сторону коек и, помахав пистолетом высокому немцу, открывавшему ящик, приказал ему присоединиться к своим двум коллегам. Потом, наклонившись, вытащил из стального ящика один из пакетиков, поднес его ко рту и, оторвав краешек зубами, вытряхнул содержимое на пол каюты. Крошечные полупрозрачные камушки покатились в разные стороны.
Это и были алмазы из «Кенинга».
Сполдинг, разорвав пакет, стал наблюдать за реакцией немецких специалистов, которые уставились молча на рассыпавшиеся по полу минералы.
«А почему бы им и не смотреть на них?» – подумал Дэвид. Ведь в камушках, находящихся в этой самой каюте, – решение стоящей перед Пенемюнде проблемы. В этих пакетах – те самые компоненты, которые позволят создать орудия смерти, способные лишить жизни бессчетные тысячи людей… Впрочем, и с чертежами гироскопов, приобретаемых в обмен на эти алмазы, дело обстоит ничуть не лучше: навигационные приборы улучшенной конструкции, содействуя дальнейшему расширению масштабов массовой бойни, лишь приумножат число погибших на войне.
Сполдинг, испытывая в душе глубокое отвращение ко всему происходящему, собирался было выбросить пустой пакет и набить карманы другими, с алмазами, как вдруг заметил на нем какую-то надпись. Не сводя пистолета с немцев, он расправил бумагу. И прочитал одно-единственное слово: «Echt».
«Подлинные». «Настоящие». Значит, алмазы, содержавшиеся в этом пакетике и хранящиеся в других таких же точно конвертиках, которые лежат спокойно в поддонах, заключенных в стальном ящике, уже прошли проверку и, как засвидетельствовано экспертизой, полностью соответствуют предъявляемым к ним требованиям.
Он наклонился и, забрав левой рукой столько пакетиков, сколько смог, отправил их в карман брюк.
По существу, это было все то, в чем он нуждался для предъявления преступникам обвинения.
Да, это было все то, в чем он нуждался. Так что в этом отношении у него уже не было больше никаких оснований для беспокойства.
Однако оставалась еще одна вещь, которую он смог бы сделать сейчас. Незамедлительно. Ему предстояло предпринять пусть и не столь уж и важный, но конкретный и практический шаг.
Дэвид подошел к столу и, нагнувшись, стал бить методично стволом пистолета по линзам и окулярам всех четырех стоявших в ряд микроскопов, чтобы надолго вывести их из строя. Покончив с этим, он принялся искать лабораторный чемодан – один из тех, в которых хранится оптика. Он должен быть здесь! Где-то тут!
Чемоданчик оказался на полу под столом. Сполдинг извлек его оттуда босой ногой и наклонился, чтобы открыть запор.
В чемодане так же, как и в стальном ящике, находились поддоны, но на этот раз в них лежали небольшие круглые коробочки, в которых содержались линзы.
Сполдинг перевернул чемодан. Дюжины коробочек с линзами высыпались на пол. Схватив торопливо первый попавшийся под руку белый стул, он начал давить его ножками валявшиеся на полу предметы, превращая оптические линзы в груду никому не нужного стекла.
Всего, что хотел бы, он не смог уничтожить, но ущерб, нанесенный им этой импровизированной лаборатории, был и так достаточно велик. Во всяком случае, у него были все основания полагать, что о возобновлении в ней работ в течение ближайших сорока восьми часов не может быть и речи.
Продолжая держать ученых под прицелом, Дэвид прислушался, не раздастся ли где-либо подозрительный звук.
И он услышал его, этот звук! Седьмое чувство в тот же миг предупредило Дэвида о нависшей над ним смертельной опасности. А инстинкт подсказал ему, что если он не отскочит в сторону, то погибнет.
Сполдинг отпрыгнул резко вправо и, прикрывая голову рукой, бросился на пол. Штык карабина, пущенный меткой рукой в то самое место, где всего лишь какую-то долю секунды назад находилась его шея, рассек со свистом воздух, но в цель так и не попал.
Надо же сделать такое – оставить проклятый штык на полу! Взять и отбросить в сторону это смертоносное оружие! Чтобы охранник, очнувшись, смог завладеть им!
Сполдинг налетел на стоявшего на коленях нациста и с такой силой ударил его об пол, что по голове незадачливого охранника побежала тоненькими струйками алая кровь. Все это произошло столь стремительно, что немец успел испустить лишь один-единственный вопль.
Но и этого, одного-единственного, вопля оказалось достаточно, чтобы поставить Дэвида в более чем сложное положение.
– Что там у вас? – послышался голос снаружи, со стороны грузового люка, расположенного в двадцати футах от надстройки. – Генрих, ты звал меня?
На раздумья не было ни секунды.
Дэвид ринулся к стальной двери и, распахнув ее, юркнул за угол. Добравшись до планшира, он увидел охранника. Тот также заметил его и, вскинув винтовку, открыл огонь.
Сполдинг выстрелил в ответ. И тут же почувствовал, что ранен. Пуля нациста задела его живот. Дэвид ощутил, как кровь медленно потекла вниз под брюки.
Перемахнув через бортовое ограждение, он бросился в воду. До него доносились из каюты чьи-то истеричные вопли, а вслед за тем он услышал и крики, огласившие причал.
Ему вновь пришлось рассекать руками грязные, покрытые слизью воды Рио-де-Ла-Платы. Но это все – мелочь. Главное – не терять головы. А потерять ее было отчего. В самом деле, где сейчас он находится? Где же, о боже? И куда плывет?
Крики между тем становились все громче. Лучи прожекторов лихорадочно обшаривали палубу траулера и рыскали по акватории гавани. Слыша отчетливо, как кто-то орет во всю глотку по радио, он понимал, что так могут кричать только перепуганные насмерть люди. Но дальше взаимных обвинений и упреков дело у них не шло. В долетавших до Дэвида голосах ощущались растерянность и беспомощность. Судя по всему, на берегу не знали, что предпринять.
Внезапно он догадался: у охранников не было катеров! В противном случае от причала давно уже отошли бы эти быстроходные маломерные суда, оснащенные прожекторами и тяжелыми пулеметами, что означало бы для него неизбежный конец.
Как ни удивительно это, но в их распоряжении не оказалось ни единого катера. Ни одного!
Дэвид чуть не рассмеялся: они так засекретили операцию в Очо-Кале, что не подпустили к причалу этой, закрытой фактически, зоны ни одну даже утлую лодчонку какого-нибудь рыбака!
Спеша добраться до берега, он то и дело, насколько хватало дыхания, погружал голову в воду.
Траулер и не перестававшие голосить охранники Райнемана – Альтмюллера постепенно растворялись во мраке, окутавшем гавань.
Вытаскивая из воды голову, чтобы захватить воздух, Сполдинг всякий раз напряженно вглядывался в даль, моля бога, чтобы тот направлял его куда надо.
Дэвид чувствовал, что смертельно устал. Но расслабляться было нельзя. Он не мог позволить себе такое! В столь ответственный момент!
У него ведь улики! Улики против организаторов «Тортугаса»!
Внезапно он заметил впереди, совсем неподалеку, торчавшие из воды сваи. До них оставалось всего лишь двести или триста ярдов. Значит, он, не сбившись с пути, все это время плыл в нужном направлении. Да-да, все… именно так!
Сполдинг почувствовал какое-то движение в воде вокруг себя. И тут же разглядел змеевидные тела морских угрей. Те, кто посмелее, начали тыкаться мордами о его тело. Как понял он, их влекла к себе сочившаяся из его ран кровь. Стая чудовищного размера червеобразных тварей приумножалась у него на глазах за счет приплывавших на запах крови все новых и новых прожорливых хищников.
Дэвид, с трудом сдерживая крик, бил их, толкал, ударял что было сил по воде. Руки то и дело касались скользких тел обитавших в гавани этих подобий гигантских змей. В глазах замелькали искры и замельтешили какие-то полосы желтого и белого цвета, в голове стучало, и, хотя он находился в воде, в горле у него пересохло.
Когда ему уже стало казаться, что он, не выдержав, вот-вот закричит, он почувствовал, как кто-то схватил его за руку и, не тратя зря времени, потащил из воды. Сполдинг, пребывая все еще в полушоковом состоянии, услышал как бы со стороны некие гортанные звуки, исторгавшиеся его же собственным горлом и выражавшие непреодолимый страх. А потом, взглянув вниз, он увидел, что ноги его волочатся беспомощно вверх по ступеням, в то время как в воде, у самой лестницы, продолжают кружить как ни в чем не бывало мерзкие твари.
Эжен Леон тащил его – тащил! – к автомобилю военно-морских сил. Это Дэвид ясно понял. Когда же физик начал затем укладывать его осторожно на заднее сиденье, он уже мало что сознавал – если вообще сознавал хоть что-то.
Уложив Сполдинга, Леон и сам влез в машину. Дэвид почувствовал, но как-то отстраненно, словно это был не он, что его бьют по щекам. Сперва – просто сильно. Потом – еще сильнее.
Пощечины следовали одна за другой. С разными интервалами, но всегда неизменно болезненные.
К Дэвиду начала возвращаться чувствительность. От чего ему, впрочем, не стало легче.
Они же никогда не прекратятся сами, эти пощечины! И ему тут ничего не изменить. Он не в состоянии положить конец экзекуции, которой подвергался неизвестно за что. Не в силах помешать изможденному, еле живому, лишенному голоса Леону бить его по щекам.
Он мог только плакать. Всхлипывать, как малый ребенок.
И все же Дэвид, неожиданно для самого себя, смог остановить Леона. Поймав его руки, он схватил своего мучителя за запястья, готовый, если потребуется, вывернуть их.
Сощурив глаза, Сполдинг взглянул на ученого.
И увидел сквозь туманную пелену, застилавшую ему взор, что тот улыбается.
До Дэвида донеслись его слова, произнесенные шепотом и с превеликим трудом:
– Простите… мой друг… Но у вас… был… шок.
Глава 39
Разыскав в багажнике дорожную аптечку, Леон присыпал рану Дэвида сульфамидным порошком, наложил на нее сложенную в несколько слоев марлю и наклеил поверх трехдюймовый пластырь. Поскольку рана не была глубокой, кровотечение прекратилось. Так что дело теперь за врачом. И ничего страшного, если Дэвид сможет получить медицинскую помощь лишь через сутки и даже дня через полтора.
Сделав Сполдингу перевязку, Леон сел на водительское место.
Дэвид наблюдал за этим изнуренным, усталым человеком, сидевшим сейчас за рулем. Состояние, которое испытывал Леон, можно было бы выразить такими примерно словами: ощущая определенную неуверенность, он в то же время старался изо всех сил как можно лучше справиться со своим делом. Вначале, правда, Эжен чересчур уж резко нажимал на акселератор. Происходившее при этом стремительное возрастание скорости и пугало его, и раздражало. Однако спустя каких-то несколько минут он вроде бы освоился и, уже ровно ведя машину, получал истинное удовольствие, когда совершал очередной поворот.
Сполдинг ни на миг не забывал о том, что ему необходимо сделать три вещи: добраться до Хендерсона Грэнвилля, переговорить с Джин и скрыться в убежище, которое, он надеялся, Джин уже подыскала. Хотелось бы еще, чтобы рану осмотрел врач. Но это уже не столь важно. Главное – выспаться. Поскольку, как было ясно ему, он ни на что не будет годен, если не отдохнет наконец.
Сполдинг вспомнил, сколь часто приходилось ему во время его пребывания на севере Пиренейского полуострова подыскивать для себя уединенную пещеру в горах. И как не раз он наваливал в кучу ветки, стараясь понадежней прикрыть ими вход в небольшую щель, где и душа его и тело могли бы обрести временный покой. Покой, столь необходимый ему, чтобы восстановить способность рассуждать обо всем здраво и объективно, без чего трудно было бы рассчитывать уцелеть в той обстановке, которая окружала его. Вот и сейчас перед ним встала та же задача – затаиться в укромном местечке, чтобы предаться кратковременному отдыху.
А завтра, уже выспавшись, он поговорит решительно с Эрихом Райнеманом. Расставит все по своим местам.
Поскольку без этого ему не подготовить заключительного раздела обвинительного акта.
– Надо найти телефон, – сказал Дэвид.
Леон кивнул.
Сполдинг попросил физика повернуть назад и отвезти его в центральный район Буэнос-Айреса. Он считал, что до того, как с военно-морской базы будет выслана группа для поиска пропавшей машины, пройдет еще немало времени, и у него, таким образом, имеются все шансы успеть сделать то, что задумал. Оранжевые эмблемы на бамперах, означающие, что машина принадлежит американцам, возможно, защитят их от излишнего любопытства буэнос-айресской полиции: американцы ведь, как многие тут полагают, любят разъезжать по ночам.
По дороге он вспомнил, что на северной стороне Каса-Росады имеется телефонная будка. Та самая, в которой наемный убийца из Рио-де-Жанейро нашел свою смерть.
Доехав до Плаца-де-Майо за пятнадцать минут, они объехали ее, дабы убедиться, что слежки нет. На площади по-прежнему было многолюдно. Что и понятно: как утверждали в довоенную пору туристские рекламные проспекты, это место являло собою перенесенный в западное полушарие Париж. И поэтому, как и в Париже в сей ранний час, здесь прогуливались десятки полуночников – в основном разряженные в пух и прах. То и дело к площади подкатывали такси, чтобы, высадив кого-то или подхватив, тут же отъехать. Проститутки делали последние отчаянные попытки затащить в свою постель солидного клиента. Свет от уличных фонарей отражался в струях воды, бивших из величественных фонтанов. Влюбленные парочки, стоя у этих рукотворных бассейнов, болтали руками в воде.
В общем, Плаца-де-Майо и к половине четвертого ночи не становилась скучным, пустынным местом. И Дэвид был благодарен судьбе за это.
Леон остановил машину у телефонной будки. Сполдинг вышел.
– Что бы там ни было, факт остается фактом: вы устроили в Буэнос-Айресе настоящий переполох. – Голос Грэнвилля звучал сурово и четко. – Я требую, чтобы вы вернулись в посольство. Ради собственной безопасности, а заодно и для пользы наших дипломатических отношений.
– Боюсь, я не совсем понимаю, о чем это вы, – ответил Дэвид. – Объясните, пожалуйста, подоходчивей.
Грэнвилль объяснил.
Хотя посол рассчитывал на «одного или двух» членов Групо, в действительности, как оказалось, он мог располагать лишь одним, что и неудивительно, учитывая обстановку. Человек, решившийся оказать ему услугу, постарался выяснить о траулере в Очо-Кале все, что только можно. Но едва он вернулся домой, как туда нагрянули солдаты и увезли его неизвестно куда. Об этом Грэнвиллю сообщила по телефону жена арестованного, которая буквально захлебывалась от слез.
А спустя час послу позвонил один из сотрудников ГОУ, или Группы объединенных офицеров, и, известив Грэнвилля о том, что его «друг» погиб в автомобильной катастрофе, добавил, что он связался с ним по распоряжению ГОУ, которая хотела, чтобы господин посол знал о случившейся трагедии. Последнее обстоятельство и вовсе было ужасно.
Когда же после этого разговора Грэнвилль попытался дозвониться до несчастной вдовы, только что потерявшей мужа, то услышал в трубке голос телефонистки, объяснившей ему, что телефон отключен.
– По вашей милости, Сполдинг, мы влипли в пренеприятнейшую историю! Как вам и самому известно, мы не должны иметь с разведкой никаких общих дел. Вы же повесили камень на нашу шею. Хотя я и говорил вам, что обстановка в Буэнос-Айресе исключительно сложная…
– Не стану отрицать, сэр, вы и в самом деле влипли, – перебил посла Дэвид. – Однако не следует забывать, что в двух тысячах милях отсюда, от вашей резиденции, люди стреляют друг в друга.
– Дерьмо! – Такого выражения от Грэнвилля Дэвид не ожидал. – У вас нет никакого права переходить за рамки дозволенного! Вы просто обязаны помнить все время, что можно вам делать, а что – нет. Мы все должны действовать в определенных – искусственных, если хотите, – границах, очерченных для каждого из нас! Повторяю, сэр: возвращайтесь в посольство, а я со своей стороны постараюсь как можно быстрее отправить вас назад, в Соединенные Штаты. Если же вас это не устраивает, поезжайте на военно-морскую базу. Занимаемая ею территория не входит в мою юрисдикцию, и, оказавшись там, вы выбываете из состава штатных сотрудников посольства!
«О господи! – подумал Дэвид. – Какие-то там искусственные границы. Юрисдикции. Дипломатические тонкости. И это в то время, когда погибают люди, уничтожаются целые армии, стираются с лица земли огромные города! Но что за дело до всего этого всем тем персонам, которые, занимая роскошные, с высокими потолками апартаменты, только и делают, что играют словами и принимают красивые позы!»
– Мне нельзя появляться на базе, – произнес Сполдинг. – И, в дополнение к этому, я могу сообщить вам еще кое-что, над чем следовало бы призадуматься. В течение ближайших сорока восьми часов все американские суда и самолеты, дислоцированные в прибрежных районах, отключают и от радиосвязи, и от радаров! И, выведенные на время из строя, они, поневоле бездействуя, будут впустую простаивать на своих стоянках. Так распорядилось самое высшее военное руководство. По-моему, разобраться, как могло произойти такое, – в ваших же собственных интересах! Думаю, сам-то я понял, что к чему, и если это действительно так, то вас ожидает на дипломатическом поприще полнейший крах! Вы по уши окажетесь в такой грязи, что и представить себе трудно! Чтобы этого не случилось, попытайтесь связаться с военным департаментом и обратитесь там к человеку по имени Свенсон. К бригадному генералу Алану Свенсону! И скажите ему, что я выяснил смысл слова «Тортугас»!
Дэвид швырнул телефонную трубку с такой силой, что от корпуса аппарата отлетели куски бакелита[952]. Ему захотелось бежать. Открыть дверь душной будки и бежать без оглядки.
Но куда! Бежать было некуда.
Он сделал несколько глубоких вдохов и, набрав на этот раз другой номер, снова позвонил в посольство.
Мягким, преисполненным нежности голосом, в котором ощущалось волнение, Джин сообщила Дэвиду, что нашла надежное место, где можно укрыться.
Они с Леоном должны будут проехать по Ривадавии до самых дальних окраин Буэнос-Айреса, расположенных у западных границ города. Там они увидят идущую вправо дорогу, которую нетрудно узнать по гигантской статуе Мадонны, установленной в самом начале ее. На нее-то и следует им свернуть. Этот большак ведет в сельскую местность, а если точнее – на поросшее травой плоскогорье. В тридцати шести милях от Мадонны возвышается двухэтажное здание телефонной подстанции, которое не спутаешь ни с каким другим из-за возведенной на его крыше трансформаторной будки и тянущихся к ней проводов. В этом месте от дороги ответвляется налево проселок, по которому только и можно добраться до ранчо Альфонса Куесарро, где их обоих ждет желанный отдых. Правда, самого сеньора Куесарро они там не застанут… Он уехал куда-то по своим делам… Не будет на ранчо и его жены, Эстанции Куесарро. Однако в усадьбе остался кое-кто из прислуги, чтобы выполнить любое пожелание друзей миссис Камерон.
Перед тем как закончить разговор, Джин заверила Дэвида, что не будет покидать посольства, о чем он так убедительно просил ее.
И в заключение сказала, что любит его. Ужас как любит!
* * *
И вот наконец Дэвид с Леоном оказались среди высоких трав, в краю, столь отличном от города. Над зелеными лугами веял легкий теплый ветерок. Трудно было поверить в то, что на календаре – январь. Здесь, в Аргентине, стояло самое настоящее лето. Аргентинское лето.
Один из слуг Эстанции Куесарро встретил их за несколько миль до ранчо, неподалеку от телефонной подстанции, и проводил до rancheria – группы небольших одноэтажных домиков, отстоявших чуть в стороне от центральной усадьбы. Гостям отвели самую дальнюю глинобитную постройку, располагавшуюся у ограды, за которой тянулись, насколько хватало глаз, бескрайние, покрытые сочной травой пастбища. В этом доме, как сообщил им слуга, проживал caporal – управляющий поместьем.
Дэвид, взглянув на крышу, заметил протянутый к ней кабель, из чего тут же заключил: у управляющего ранчо имеется телефон.
Провожатый открыл дверь и остановился на пороге, всем видом давая понять, что спешит. Коснувшись руки Дэвида, он произнес на местном жаргоне, представляющем собою своеобразное смешение испанского и языка проживающих в пампасах индейцев:
– По телефону можно разговаривать лишь через телефонисток. Обслуживание плохое, не так, как в городе. Я говорю, чтобы вы знали, senor.
В словах гаучо крылся затаенный смысл: сообщая Дэвиду всего-навсего о состоянии телефонной связи, он в действительности предупреждал его о необходимости соблюдать осторожность.
– Я запомню, – ответил Сполдинг. – Спасибо.
Как только гаучо скрылся, Сполдинг закрыл входную дверь и прошел в комнату. У противоположной стены, прямо под аркой, напоминавшей собою сводчатые дверные проемы в монастырских обителях, стоял Леон. Держа в правой руке металлическую коробку с чертежами гироскопов, левой он помахал Дэвиду, подзывая его к себе.
За аркой располагалась залитая солнцем небольшая каморка с широким, выглядывавшим на пастбища окном, к которому была придвинута кровать.
Сполдинг расстегнул брюки и скинул их с себя. И, рухнув тут же на жесткий матрац, моментально заснул.
Глава 40
Казалось, не прошло и нескольких секунд, как он, шагнув под арку, оказался в этой комнатушке.
Однако в действительности дело обстояло вовсе не так. Дэвид понял это, почувствовав, как чьи-то пальцы касались осторожно кожи вокруг раны. Вздрогнув затем от боли, когда с него сорвали лейкопластырь, он ощутил, как по его животу разлилась какая-то жидкость, холодная и жгучая одновременно.
Открыв сердито глаза, он увидел склонившегося над ним незнакомого человека. А потом – и Леона, стоявшего чуть позади. На краю грубого матраца стоял типичный врачебный саквояж. Значит, это был доктор. Незнакомец, говоря по-английски исключительно правильно, произнес:
– Вы спали почти восемь часов. Сон – лучшее лекарство, какое могли бы вам прописать… Сейчас я наложу вам на рану три шва: без этого не обойтись. Конечно, придется немножечко потерпеть, но зато вы сможете сразу же встать на ноги, как только я сделаю вам перевязку.
– Сколько сейчас времени? – спросил Дэвид.
Леон посмотрел на часы и, отчетливо выговаривая слова, прошептал:
– Два… часа.
– Спасибо, что пришли, доктор, – проговорил Сполдинг, отодвигаясь от края кровати, чтобы врачу было где разложить инструменты.
– Подождите с этим, пока я не вернусь в свой кабинет в Палермо. – Врач засмеялся негромко сардоническим смехом. – Я уверен, что нахожусь в одном из их черных списков. – Доктор, накладывая первый шов, одобряюще улыбался Дэвиду. – У себя в клинике я сказал, что меня вызвали принимать роды на одном из отдаленнейших ранчо… Где-то на плато. – Врач, сделав последний стежок, похлопал Сполдинга по груди. – Еще два шва, и мы закончим.
– Вы думаете, вас станут допрашивать?
– Это не обязательно. Хунта довольно часто закрывает глаза на происходящее вокруг. К тому же здесь не так уж много врачей… И имеется еще одно обстоятельство, которое также позволяет мне надеяться на благополучный исход. Дело в том, что сотрудники следственных органов стараются не портить отношений с эскулапами, чтобы при случае бесплатно получить у них врачебную консультацию. Полагаю, подобная позиция как нельзя лучше отражает их менталитет.
– А я думаю, что все это вовсе не так, вы просто хотите успокоить меня. Уверен, что, отправившись сюда, вы подвергаете себя серьезной опасности.
Врач, прервав на какой-то миг свою работу, взглянул на Дэвида.
– Джин Камерон – личность необыкновенная. Если когда-нибудь будет написана книга о Буэнос-Айресе военного времени, то, убежден я, ей посвятят там не одну страницу, – ответил врач и, умолкнув, продолжил спокойно свое занятие. У Дэвида было такое ощущение, что доктор не желал разговаривать с ним на эту тему. К тому же он явно спешил.
Через двадцать минут Дэвид уже провожал его до двери глинобитного дома. Пожимая врачу руку, он произнес извиняющимся тоном:
– Боюсь, у меня нет денег расплатиться с вами.
– Вы никому ничего не должны, подполковник. Скорее это я ваш должник: я ведь еврей.
Дэвид вместо того чтобы отпустить руку врача, сжал ее еще крепче – и отнюдь не в знак признательности или благорасположения к нему.
– Будьте добры объяснить мне, что вы хотите этим сказать?
– Что тут непонятного? Наша община гудит разговорами об американце, который решил вывести на чистую воду эту свинью Райнемана.
– И это все?
– Этого достаточно.
Доктор убрал свою руку и вышел. Дэвид закрыл за ним дверь.
Неплохо сказано – «эта свинья Райнеман». Вот и пришло уже время вплотную заняться им.
* * *
В телефонной трубке звучали по-тевтонски грубые, гортанные вопли. Дэвид ясно представлял себе, как на загорелом обрюзгшем лице вздуваются сине-черные вены, а сощуренные, заплывшие жиром глаза пылают неукротимым гневом.
– Это все вы! Это вы во всем виноваты! – выкрикивал его собеседник одни и те же слова, словно их повторение могло бы повернуть все вспять.
– Да, это все я, – спокойно, не повышая голоса, ответил Дэвид.
– Вы мертвец! Вы уже труп!
Дэвид произнес неторопливо, стараясь как можно четче обрисовать истинное положение дел:
– Если я и в самом деле труп, то из этого следует только одно: шифровки не уйдут в Вашингтон и соответственно никто не станет отключать радары или прерывать радиосвязь. К чему это приведет, вам ясно и самому. В надлежащее время на экранах приборов слежения вспыхнут контуры вашего траулера, если, конечно, ему удастся выйти в открытое море, а вслед за тем обнаружат и субмарину, всплывающую наверх неподалеку от него. Подводную лодку, само собой разумеется, тут же взорвут и пустят ко дну.
Райнеман какое-то время хранил полное молчание. Сполдинг, слыша в трубке учащенное дыхание немецкого еврея, не произнес ни единого слова, решив предоставить ему возможность осмыслить сложившуюся ситуацию.
Когда же Райнеман заговорил, в его голосе уже не было прежних истеричных нот.
– Как я полагаю, у вас есть что сказать мне, – произнес он твердым тоном. – В противном случае вы не стали бы звонить.
– Вы правы, – согласился Дэвид. – У меня и в самом деле есть что сказать. Как я предполагаю, вы берете за посредничество определенную плату. И ни за что не поверю, если мне вдруг кто-то скажет, будто вы проворачиваете эту сделку за просто так.
Райнеман тяжело задышал. Затем, вновь повременив немного с ответом, проговорил осторожно:
– Все верно… Но то, чем занимаюсь я в данный момент, представляет собой самую обычную товарообменную операцию. Посреднические же услуги в подобного рода делах должны, как известно, оплачиваться.
– Однако оплата будет произведена позже, по завершении сделки, не так ли? – Дэвид продолжал говорить спокойным, беспристрастным тоном. – Как я понимаю, вы не торопитесь, поскольку всюду, где это вам нужно, у вас свои люди… Однако должен вас огорчить: вы не получите из Швейцарии никаких радиограмм, подтверждающих перевод денег на ваши счета. Единственное сообщение, на которое вы могли бы еще рассчитывать, – впрочем, и то лишь при определенных условиях, – должно поступить к вам с подводной лодки. В случае, если все пойдет по вашему плану, вас известят в нем о перегрузке алмазов «Кенинга» с траулера на субмарину. Но все это может произойти только после того, как я вывезу отсюда чертежи: сигналом к завершению операции должно стать поступившее в Вашингтон известие о том, что я со своим «грузом» оставил эту страну. – Сполдинг издал короткий холодный смешок. – Кстати, считаю своим долгом заметить, что действовали вы как профессионал самого высшего класса, с чем вас и поздравляю, Райнеман.
Финансист, резко понизив голос, в котором ощущалось беспокойство, спросил Дэвида:
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что и должен был бы сказать при сложившихся обстоятельствах такой же профессионал, как и вы… Я – единственный человек, от которого зависит, получите вы с субмарины донесение о перегрузке алмазов или нет. Меня никто не сможет подменить. Поскольку ни у кого еще нет кодов, по которым отключают локаторы… Имея все это в виду, я хотел бы рассчитывать на определенное вознаграждение за те услуги, которые смог бы вам оказать.
– Понимаю… – произнес нерешительно Райнеман, по-прежнему тяжело дыша в трубку. – Но, говоря откровенно, вы хотите слишком многого. Ваше начальство ждет чертежи гироскопов. Если вы задержите их доставку, вас, вне сомнения, покарают. И покарают жестоко. Разумеется, никакого судебного разбирательства не будет, но вам от этого не станет легче. Уверен, вы и сами все прекрасно понимаете.
Дэвид снова издал короткий смешок, но не холодный, как прежде, а безмятежно веселый.
– Вы заблуждаетесь. Глубоко заблуждаетесь. Если кого-то и покарают, то не меня. До прошлой ночи я знал только половину истории, в которую был вовлечен, сейчас же мне известно все… Нет, меня никто не станет карать. Зато у вас могут возникнуть кое-какие проблемы. Я точно знаю это: проведя в Лиссабоне четыре года, человек много чему учится.
– Извольте пояснить, о каких это проблемах вы говорите.
– Что ж, поясню. Если продукцию «Кенинга» не удастся отправить из Очо-Кале в условленное место, то Альтмюллер пришлет в Буэнос-Айрес секретный батальон, и тогда уж вам несдобровать.
Райнеман снова не сразу ответил. Его молчание свидетельствовало о том, что он согласен с Дэвидом.
– Значит, отныне мы с вами – союзники, – произнес наконец финансист. – За какую-то одну только ночь вы многого сумели достичь. Решившись на отчаянный шаг, преодолели массу препятствий. Я не могу не восхищаться той энергией, с которой вы взялись за осуществление своих амбициозных планов. Не сомневаюсь, мы сможем с вами договориться.
– Я был в этом уверен.
– Обсудим детали?
Дэвид вновь засмеялся негромко.
– Какая-то плата причитается мне за то, что происходило… еще до прошлой ночи. Но это – лишь половина того, на что я рассчитываю. Надеюсь, вы не станете скупиться, расплачиваясь со мной, – само собой, в Швейцарии. Вторую же половину вознаграждения должен получить в Соединенных Штатах. В виде голов ваших исключительно щедрых клиентов, – сказал Сполдинг и тут же добавил, уже резким тоном: – Мне нужны их имена.
– Не понимаю…
– В таком случае подумайте получше. Впрочем, я помогу вам. Мне нужны имена людей, стоящих за операцией. Американцев. И больше ничьи. Бухгалтер же или бригадный генерал, не знающий толком, что делать, в данный момент меня не интересуют. Так что, будьте добры, назовите их… Если же вы откажетесь выполнить мою просьбу, сделка не состоится. И никакие шифровки никуда не пойдут.
– Как мне представляется, человек из Лиссабона потерял чувство меры, – произнес Райнеман – на этот раз с уважительной ноткой в голосе. – Вижу, что вы… как говорят у вас в Штатах… парень без предрассудков.
– Я имел возможность лично наблюдать, как вершат свои дела нынешние хозяева жизни. И довольно много думал об этом. А почему бы и нет?
Райнеман, судя по всему, не слушал Дэвида. Когда же финансист заговорил, то по интонациям его голоса было заметно, что он сомневается в искренности слов своего собеседника.
– Если вы и в самом деле пришли к тому, что главной целью вашей жизни должно стать… как бы это получше выразиться?.. достижение личного материального благополучия, то почему в таком случае совершаете поступки, подобные тому, что имел место прошлой ночью? Ущерб, причиненный вами, должен заметить, не является чем-то невосполнимым, и поэтому меня интересует только одно: зачем вы сделали это?
– Ответ очень прост: тогда я еще не думал о личном благополучии… Мысли мои прошлой ночью были весьма далеки от таких вещей.
«Бог свидетель, я не лгу», – подумал Дэвид.
– Ясно. Кажется, я понимаю вас, – сказал финансист. – Метаморфоза, обычная для человека, оказавшегося в вашем положении…
– Мне нужны остальные чертежи, – перебил его Сполдинг. – Вы же хотите, чтобы я отправил в Вашингтон долгожданные шифровки. Если мы будем и впредь действовать строго по плану, то в нашем распоряжении остается тридцать шесть часов, – плюс-минус два-три часа не в счет. Я позвоню вам в шесть. Будьте готовы покинуть свою резиденцию.
Дэвид, повесив трубку, вздохнул полной грудью и только тогда заметил, что весь вспотел, хотя в доме с холодными глинобитными стенами было прохладно. Легкий ветерок с зеленых лугов дул в окна, развевая занавески. Он взглянул на Леона, сидевшего в плетеном кресле с высокой прямой спинкой.
– Ну как я? – спросил Дэвид.
Физик сглотнул слюну и заговорил:
– Ваши слова… звучали… весьма… убедительно… Однако… дались они вам… совсем не легко… Об этом можно судить… и по капелькам пота на вашем лице… и по выражению… ваших глаз. – Леон улыбнулся и, тут же вновь став серьезным, спросил: – Есть ли… у нас… хоть какой-то шанс… получить… остальные чертежи?
Сполдинг, слушая Эжена, подумал: то ли он уже начал привыкать к затрудненной речи ученого, то ли у того наметился в этом отношении определенный прогресс. Когда же Леон кончил говорить, он зажег сигарету, затянулся, посмотрел на плавно колышущиеся занавески и только затем повернулся к физику.
– Мне хотелось бы, доктор, чтобы мы лучше понимали друг друга. Я не собираюсь считать виной всему проклятые чертежи, хотя, возможно, и мог бы сделать это. Но если ради того, чтобы заполучить остающуюся документацию, мы рискуем тем, что траулер встретится с субмариной, я отказываюсь от дополнительной партии. Насколько я представляю себе, у нас и так три четверти полного комплекта чертежей, что уже само по себе немало… И сейчас я думаю лишь о том, кто именно заправляет операцией… Улики я раздобыл, теперь же мне нужны имена главных действующих лиц.
– Вы жаждете возмездия, – произнес мягко Леон.
– Да!.. Как бог свят!.. Хочу покарать виновных! – Дэвид смял сигарету, так и не выкурив ее, подошел к открытому окну и взглянул на расстилавшиеся по ту сторону ограды луга. – Прошу прощения, я не собирался разговаривать с вами в подобном тоне. Хотя, возможно, и должен был бы. Вы слышали Фельда, вы видели, что я принес из Очо-Кале. Вы знаете все об этом мерзком… непристойном деле.
– Прежде всего, я знаю, что… пилоты, которые ведут эти далекие от совершенства самолеты… ни в чем не виноваты… Я знаю, я убежден, что… Германия во что бы то ни стало должна быть разбита.
– Замолчите, ради бога! – прорычал Дэвид, отходя от окна. – Вы же видели все! И должны были бы понять, что творится вокруг!
– Вы вот утверждаете, будто… между нами и ими… нет никакой разницы, не так ли?.. У меня… другое мнение… И я не думаю, что вы сами… верите в то, что говорите.
– Я и сам уже не знаю, верю ли вообще хоть во что-то!.. Впрочем, нет, это-то я знаю. Знаю, что то, против чего я выступаю, не позволяет мне верить во что бы то ни было… И еще я знаю, что мне нужно выяснить имена тех людей.
– Имена вы узнаете… Главное же в другом, в вещах… морального порядка… Думаю, вопросы, которые… возникли у вас, будут терзать вас… еще долгие годы. – От волнения Леону становилось все труднее выговаривать слова. – Что же касается меня, то… я считаю, что Ашер Фельд в любом случае, что бы там… ни происходило, абсолютно прав… В сложившейся обстановке недопустимо пытаться уладить все мирным путем… Войну необходимо довести до победного конца.
Леон замолчал и потер горло. Дэвид направился к столу, где у Эжена стоял кувшин с водой, наполнил стакан и, подойдя к изможденному физику, подал ему. И когда тот кивнул в знак благодарности, Сполдинг подумал вдруг, что все это выглядит довольно странно… Этот больной человек, ставший, по сути, отшельником, меньше, чем кто-либо еще, выигрывает от победоносного завершения войны. И для него лично не имеет значения и то, сколь долго еще продлится она. Тем не менее его за живое задело упоминание об Ашере Фельде. По-видимому, перенеся в своей жизни немало страданий, он отдавал предпочтение наипростейшим, прямым путям решения проблемы, в то время как у него, Дэвида, преисполненного чувства гнева, был несколько иной подход к таким делам.
Итак, на сцену снова выходит этот Ашер Фельд. Сейчас он – в отеле «Альвеар».
– Послушайте, – сказал Сполдинг. – Если у нас и впрямь имеется шанс раздобыть недостающие чертежи, – а я не исключаю такого, – то мы непременно воспользуемся им. Правда, дело это весьма опасное… Не для нас, а для вашего друга Ашера Фельда. Сейчас я не знаю, как там все сложится, и поэтому ничего не могу обещать… Главное, что волнует меня в данный момент, – это как раздобыть имена… Поверьте, я не забываю о наших с вами общих делах. Но, пока мне не удастся узнать имен, Райнеман должен думать, будто я так же стремлюсь заполучить чертежи, как он – алмазы… В общем, посмотрим, что будет и как.
Раздался слабый дребезжащий звонок телефона. Дэвид взял трубку.
– Это я, Баллард, – послышался встревоженный голос шифровальщика.
– Слушаю вас, Бобби.
– Надеюсь, что ваша совесть чиста, хотя все вокруг уверяют меня в обратном. Я исхожу из того, что вы, как человек разумный, не захотите предстать перед военным судом по обвинению в хищении нескольких долларов и сесть затем на долгие годы в тюрьму.
– Вы правильно рассудили. Но объясните все же, в чем дело? К вам поступила какая-то информация, касающаяся непосредственно меня?
– Начнем с главного. Военно-морские силы желают заполучить вас живым или мертвым. Полагаю, труп для них предпочтительней, хотя прямо об этом не говорится.
– Думаю, им не составило особого труда разыскать Михана и шофера…
– Само собой разумеется! Но для этого им пришлось прочесать все окрестности, задействовав массу народа! Они просто взбесились! Обвиняют черт знает в чем наше посольство, и все потому, что «Фэрфакс» требует от них схватить вас. Впрочем, дело не только в «Фэрфаксе»: они и сами не прочь разделаться с вами. Обзывают вашу персону разбойником, вором и прочими не менее «лестными» словами.
– Ясно. Этого и следовало ожидать.
– Ожидать? Ну, вы даете! Не знаю, должен ли я говорить вам еще и о Грэнвилле, и все же скажу. Из-за вас он оборвал у меня все телефоны. В Вашингтоне готовят для нас какую-то сверхважную шифровку, и, пока не получу ее, я должен буду сидеть как прикованный за своим столом в аппаратной.
– Полагаю, пока что ему ничего не известно, поскольку на базе все держат в секрете, – произнес раздраженно Сполдинг.
– Черта с два, ничего не известно! Если вы и впрямь считаете, будто кто-то делает из вашей истории тайну, то глубоко заблуждаетесь! Нам известно и о планах временной приостановки радиосвязи! И о том, что военный департамент поспешил обвинить вас в предательстве и дезертирстве! Ведь как-никак это он осуществляет непосредственное руководство операцией, в которой участвуете вы, хотя формально она и проводится Объединенным штабом союзных держав.
– Я знаю об этом. И могу даже назвать вам отдел департамента, занимающийся сделкой.
– Не сомневаюсь… Хочу также поставить вас в известность о том, что к берегам Аргентины направляется подводная лодка с двумя важными особами из Берлина. Но это уже вас не касается, поскольку вы выведены из игры. Грэнвилль лично сообщит вам об этом.
– Дерьмо он! – закричал Дэвид. – Настоящее дерьмо! Закрывает глаза на действительность! Спросите любого секретного агента в Европе, и он вам скажет, что из немецких портов невозможно вывезти тайком даже Briefmarke[953], не говоря уже о чертежах! Никто не знает этого лучше, чем я!
– Весьма интересно с точки зрения онтологии[954], хотя представление о дерьме никак не ассоциируется с…
– Оставьте свои шуточки! Мне сейчас не до них! – взорвался Дэвид и тут же пожалел об этом, поскольку у него не было никаких оснований кричать так на шифровальщика. Баллард разговаривал в той же манере, что и восемнадцать часов назад, и, хотя, возможно, кое-что усложнял, не смог сообщить ему ничего такого, что действительно взволновало бы его. Бобби, конечно же, и понятия не имел ни о кровавой резне в Сан-Тельмо, ни о находящихся в Очо-Кале промышленных алмазах, предназначенных для Пенемюнде, ни о «Хагане», внедрившей своих агентов в сверхсекретное подразделение военной разведки. И он не узнает об этом и в данный момент. – Простите, но на меня так много свалилось всего!
– Понятно-понятно, – ответил спокойно Баллард, словно давно уже привык иметь дело с людьми, не способными сдерживать свой темперамент. Дэвид же, слушая его, подумал о том, что способность сохранять выдержку при любых обстоятельствах и с терпением относиться к другим – еще одно свойство характера, присущее почти всем шифровальщикам. – Джин сказала мне, что вы ранены и пребываете в прескверном состоянии. Кто-нибудь уже осматривал вас?
– Да, у меня побывал один врач, так что оснований для беспокойства нет… Вам удалось разузнать то, о чем я просил? Об Айре Бардене?
– Само собой… Я обратился в Вашингтон, в службу Джи-2. Попросил от вашего имени переслать к нам по телетайпу досье на него, о чем, как я думаю, пресловутый сей Барден узнает в самое ближайшее время.
– Это не страшно. Ну и что же там говорится?
– Полностью пересказывать его содержание?
– Меня интересует только то, что выглядит несколько… необычным. Возможно также, что для меня представили бы определенный интерес и характеристики, составленные на него уже в самом «Фэрфаксе».
– «Фэрфакс» в досье даже не упоминается. Указано лишь воинское звание Бардена – и все… Он – не кадровый офицер, а резервист. Его семья владеет компанией, занимающейся импортной торговлей. Провел несколько лет в Европе и на Ближнем Востоке. Говорит на пяти языках…
– И один из них – иврит? – прервал шифровальщика Дэвид.
– Так точно. Но откуда вам известно об этом?.. Впрочем, не важно, поехали дальше. Он проучился два года в Американском университете в Бейруте, пока его отец представлял в Средиземноморье интересы семейной компании, которая закупала огромными партиями производившиеся на Ближнем Востоке ткани. Затем перевелся в Гарвард, а несколько позже – в небольшой колледж в штате Нью-Йорк… Это учебное заведение мне не известно… Как здесь говорится, в колледже он специализировался по Ближнему Востоку. Окончив его, вплоть до начала войны занимался семейным бизнесом… Думаю, в колледже он изучал языки.
– Спасибо, – сказал Дэвид. – Текст же, который пришел к вам по телетайпу, сожгите, Бобби.
– С превеликим удовольствием… Когда вы появитесь тут у нас? Лучше будет, если вы доберетесь сюда до того, как вас разыщут моряки с базы. Надеюсь, Джин удастся убедить старого Хендерсона спустить все на тормозах.
– Буду у вас довольно скоро. А как там Джин?
– Она-то? Понятно как… Места себе не находит. Думаю, переживает из-за вас. Впрочем, вам и самому это должно быть ясно. Но Джин не из тех, кто любит плакаться.
– Передайте ей, чтобы ни о чем не беспокоилась.
– Это уж вы сами ей скажите.
– Она у вас?
– Нет… – произнес недоумевающе Баллард. – Со мной ее нет. Она только что отправилась к вам.
– Что?!
– Около часу назад сюда позвонила сестра – медицинская сестра, которая работает у вашего врача, – и сказала, что вы хотели бы видеть Джин, – ответил Баллард и затем, словно о чем-то догадавшись, спросил громко внезапно изменившимся голосом, в котором зазвучали жесткие нотки: – Что, черт возьми, происходит, Сполдинг?!
Глава 41
– Уверен, человек из Лиссабона предвидел заранее, что в ответ на его демарш мы незамедлительно примем адекватные контрмеры. Признаюсь, я был удивлен, когда узнал, сколь ненадежным партнером вы оказались, – напыщенно произнес в телефонную трубку Генрих Штольц. – По-видимому, вам думалось, будто никто уже не сможет отнять у вас миссис Камерон, не так ли? Надеюсь, вы согласитесь со мной, что трудно усидеть дома, когда ваш любимый зовет вас к себе.
– Где она?
– В пути, по дороге в Лухан. Она будет гостьей в «Гнезде ястреба». Почетной гостьей, смею заверить вас. Герр Райнеман с превеликой радостью примет ее у себя. Я как раз собирался звонить ему, но затем решил подождать, пока не переговорю с вами.
– Вы перешли все границы! – заявил Дэвид, стараясь не дать выплеснуться наружу бушевавшей в нем ярости. – Пытаетесь диктовать свои условия, забывая о том, что вы – в стране, придерживающейся нейтралитета. И что захват в заложники сотрудника иностранного посольства на территории нейтрального государства…
– Миссис Камерон – не заложница, а всего лишь наша гостья, – проговорил немец, явно насмехаясь над Сполдингом. – И к тому же к дипломатическим работникам, насколько мне известно, никак не относится. Она, как вы и сами прекрасно знаете, – всего-навсего овдовевшая невестка посла, не более того. Никакого официального поста не занимает. Позволю себе заметить в связи с этим: у вас, американцев, слишком уж запутано все, что касается социальных отношений или социального статуса человека.
– Вы знаете, что я имею в виду! Вам не нужно всего объяснять!
– Я сказал: она – наша гостья! Как мне представляется, вас прислали сюда для того, чтобы вы встретились здесь с известным финансистом и обсудили с ним кое-какие вопросы, имеющие прямое отношение к… международным экономическим связям. Этим самым финансистом является не кто иной, как еврей, изгнанный со своей родины – из страны, с которой вы воюете сейчас. Так что, по моему мнению, у вас нет никаких оснований вот так, прямо с ходу, бить тревогу… Если вообще следует это делать.
Надо было спешить. Джин – не предмет для торгов. Она – это одно, а товарообменная сделка или обвинительный акт – совершенно другое. Впрочем, черт с ним, с обвинительным актом! Как и с бессмысленным словоизлиянием! Проку от этого – ни на грош!
Сейчас он должен думать только о Джин.
– Итак, что вы хотите? – произнес Дэвид.
– Вот это – другой разговор. Я был уверен, что мы с вами найдем общий язык. Что вам за дело до происходящего вокруг? Или мне, если уж быть откровенным?.. Мы оба лишь выполняем приказы. Ну а философией пусть занимаются другие, те, кто повыше нас. Наша задача – выжить в этих условиях, вот и все.
– Довольно странно слышать это от того, кто верит в будущее Германии. А ведь вы, как мне говорили, именно такой человек, – сказал Дэвид просто так, желая лишь выиграть время: ему нужна была передышка – в пару-другую секунд, – чтобы продумать дальнейшие действия.
– Все обстоит куда сложнее, – ответил Штольц. – Мне становится страшно при одной мысли о том мире, который уже канул в прошлое. Но и мир, грядущий на смену ему, тоже пугает меня, хотя и не так… Однако хватит об этом, перейдем к делу. Остающиеся чертежи – в «Гнезде ястреба». Вы должны будете приехать туда вместе со своим физиком. Я хотел бы договориться с вами обо всем сегодняшним же вечером.
– Подождите минутку! – Дэвид проиграл в голове различные варианты возможных шагов со стороны своих контрпартнеров. – На мой взгляд, это не самое чистое гнездо из тех, в которых мне довелось побывать. Его обитатели оставляют желать много лучшего.
– Так же, как и их гости…
– Я соглашусь посетить «обитель сию» лишь при двух непременных условиях: во-первых, я увижусь с миссис Камерон сразу же, как только приеду. И во-вторых, отправлю шифровки, – если вообще стану их отправлять, – лишь после того, как она вернется в посольство. И не одна, а с Леоном.
– Это мы обсудим позже. Сейчас же я хотел бы предупредить вас кое о чем. Если вы не появитесь в «Гнезде ястреба» до наступления вечера, то больше никогда не увидите миссис Камерон. Во всяком случае, в том виде, в каком лицезрели ее в последний раз… В имении Райнемана, как вы и сами поняли, немало различных развлечений, доставляющих гостям истинное наслаждение. Однако, к сожалению, в прошлом там не раз происходили несчастные случаи. Например, во время купания в реке или бассейне… Сопряжена с определенной опасностью и верховая езда…
* * *
Управляющий поместьем дал Дэвиду дорожную карту и заправил машину военно-морских сил хранившимся на ранчо бензином. Сполдинг сорвал оранжевые значки с бампера и зачистил краску на номерах, в результате чего семерка превратилась в единицу, а восьмерка в тройку. Затем убрал с капота эмблему, залил черной краской решетку на радиаторе и убрал с колес все четыре колпака. И в довершение всего схватил в руки здоровенную кувалду и начал, к изумлению стоявшего молча гаучо, дубасить ею по отделанным деревом дверцам, багажнику и крыше автомобиля.
Теперь у машины был такой вид, словно она потерпела аварию в какой-нибудь глухомани, где не было мастерских.
Доехав по проселку до телефонной подстанции, Дэвид вывел машину на большак и, повернув на восток, в сторону Буэнос-Айреса, нажал на акселератор. Разбитый автомобиль, не выдержав дополнительной нагрузки, начал дребезжать и лязгать металлом. На коленях у Леона лежала развернутая карта. Если они правильно выбрали маршрут, то смогут добраться до округа Лухан и по проселочным дорогам, минуя автомагистрали, что значительно снижало для них опасность напороться на патрули, наверняка уже высланные в этот район с военно-морской базы в Ла-Боке.
Ирония судьбы, подумал Дэвид, оценивая ситуацию. Для того чтобы спасти Джин, – и не только ее, но и себя, если смотреть правде в глаза, – он должен будет вновь встретиться сейчас с тем самым врагом, с которым сражался столь неистово три с лишним года: из-за непредвиденного поворота событий, вызванного государственной изменой со стороны высших чинов в Вашингтоне и Берлине, противник превратился в союзника.
Как там выразился Штольц? «Ну а философией пусть занимаются другие, те, кто повыше нас», – не так ли?
Эти слова и имеют какой-то смысл и не имеют его.
* * *
Дэвид чуть было не пропустил незаметный с пустынной дороги подъезд к «Гнезду ястреба»: в тот единственный раз, когда довелось ему здесь побывать, его везли сюда с противоположной стороны и к тому же темной ночью. И если он все же не сделал этого, то лишь потому, что вовремя заметил просвет в деревьях и уходившие влево свежие следы от шин, пока что не спекшиеся под жаркими лучами солнца и не стертые еще колесами других автомобилей. Снизив скорость, Сполдинг вспомнил слова охранника, несшего вахту на пирсе в Очо-Кале: «Суетятся вовсю, возбуждены до предела. До меня то и дело доносились их вопли. И, ко всему прочему, каждый из них норовит отдавать приказы».
Он ясно представил себе и Райнемана, который орал, указывая, кому что делать, и автоколонну из «Бентли» и «Паккардов», выкатившуюся вслед за тем из «Гнезда ястреба» по малоприметной подъездной дорожке, чтобы взять курс на одну из тихих, спокойных улиц в Сан-Тельмо.
И подумал о том, что чуть позже, уже в предрассветное время, по распоряжению того же Райнемана, в сторону лежащего на отшибе небольшого полуострова, каковым являлся Очо-Кале, двинулись, вне сомнения, другие машины, в которых сидели исходившие по́том от страха наймиты.
Сполдинг отметил про себя с чувством профессиональной гордости, что ему удалось в конце концов вычислить своих врагов.
И из того лагеря, и из этого. Всех без исключения.
В голове у него начали вырисовываться очертания плана дальнейших действий. Пока что – в штрихах. Все остальное придет потом и будет зависеть от того, с чем он столкнется в «Гнезде ястреба».
В ушах у Дэвида вновь прозвучали произнесенные ровным тоном полные ненависти слова Ашера Фельда.
* * *
Завидев приближающийся автомобиль, одни из стоявших у въезда в усадьбу охранников, облаченных в полувоенную форму, вскинули винтовки, в то время как другие удерживали на поводках собак, которые, скаля зубы и свирепо рыча, напористо рвались вперед. Человек, находившийся за воротами, приводимыми в движение электричеством, крикнул своим подчиненным, отдавая приказ. Четверо стражей, подбежав к машине, распахнули изуродованные дверцы. Сполдинг и Леон вышли. Их тут же подтолкнули назад, к автомобилю, и стали обыскивать.
Дэвид, отвернувшись от охранников, внимательно разглядывал изгородь по обе стороны от ворот, прикидывая на глаз ее высоту и прочность решетки на стыках отдельных звеньев и отмечая все те места, в которых электричество из одной секции ограды подключалось к другой. Интересовало его и расположение на территории усадьбы различных строений.
«Рекогносцировка на местности» тоже входила в план Сполдинга.
* * *
Джин, завидев любимого, кинулась к нему навстречу и, сбежав по ступеням террасы, бросилась в его объятия. Дэвид прижал ее молча к себе, благодаря судьбу за то, что та подарила ему эти счастливые, хоть и короткие мгновения.
Райнеман стоял у перил террасы в двадцати футах от них. Рядом с ним находился и Штольц. Финансист не сводил с Дэвида узких глаз, проглядывавших между покрытыми солнечным загаром жировыми складками. Во взгляде его сквозили одновременно и чувство неприязни, и уважение, и Дэвид знал об этом.
На террасе был еще один человек. Высокий, светловолосый, в белом, «палм-бичевского» фасона костюме, он сидел за столом со стеклянной крышкой. Сполдинг впервые видел его.
– Дэвид, Дэвид, что я наделала! – причитала Джин, обнимая его.
Он, поглаживая ее мягкие каштановые волосы, ответил негромко:
– Если уж говорить о том, что ты сделала, то я скажу: много чего. В частности, спасла мне жизнь…
– В Третьем рейхе – лучшая в мире разведка, миссис Камерон, – прервал с улыбкой их беседу Штольц. – Мы всегда все знаем. Следим за всеми евреями. И особенно – за теми, у кого высшее образование. Запомните, от нас ничто не ускользает. Нам известно, например, что вы находитесь в дружеских отношениях с врачом из Палермо и что подполковник был ранен. Узнать все это было для нас проще простого.
– Интересно, является ли одним из объектов вашей слежки за евреями и тот вон человек, что находится в данный момент рядом с вами? – произнес Дэвид монотонным голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций.
Штольц, побледнев слегка, взглянул настороженно на финансиста, а затем и на сидевшего на стуле блондина.
– Герр Райнеман знает, что я имею в виду. Подходя к данному вопросу исключительно прагматически, я говорю о необходимости наблюдения лишь за враждебными элементами.
– Ах да, я помню, – сказал Дэвид, разжав объятие и положив руку на плечо Джин. – Вчера вы вполне определенно сокрушались по поводу необходимости принятия некоторых шагов. Очень жаль, господин Райнеман, что вы не присутствовали на этой лекции. Ведь в ней затрагивается вопрос о концентрации имеющихся у евреев денежных средств… Поскольку сейчас нас тут трое, я смог бы пересказать ее содержание. Однако, как я полагаю, у нас есть более неотложные дела, которыми и следовало бы заняться.
Райнеман отошел от перил.
– Вы, безусловно, правы. Но прежде, учитывая, что здесь уже собрались все, кто должен присутствовать на этой встрече, я хотел бы представить вам своего старого приятеля, который прилетел сюда из Берлина. Нейтральным воздушным коридором, разумеется. Отныне, герр Сполдинг, вам предстоит иметь дело непосредственно с этим человеком, что значительно упрощает стоящую перед нами задачу.
Дэвид взглянул на блондина в «палм-бичевском» костюме. Их глаза встретились.
– Франц Альтмюллер, министерство вооружений, Берлин, – отчеканил Сполдинг.
– Подполковник Дэвид Сполдинг. Из «Фэрфакса». Прибыл сюда из Португалии. Бывший резидент в Лиссабоне, – не отстал от него и Альтмюллер.
– Вы – настоящие шакалы, – не удержался Райнеман, наблюдая за их словесной дуэлью. – Подлые хищники, вероломно нападающие друг на друга и позорящие свои дома. Я говорю это вам обоим. И хочу, чтобы вы не забывали о сказанном мною… А теперь, как и предлагали вы, подполковник, займемся нашими делами.
* * *
Штольц провел Леона к ухоженной лужайке возле плавательного бассейна. Там, у большого круглого стола, стоял один из охранников Райнемана с металлическим кейсом в руке. Когда Леон сел на стул, спиной к террасе, охранник поставил чемоданчик на стол.
– Откройте, – донесся с террасы голос Райнемана. Охранник открыл кейс. Леон извлек из него чертежи и разложил на столе.
– Останьтесь с ним, Штольц, – сказал Альтмюллер.
Штольц взглянул недоуменно на Франца Альтмюллера и, не произнеся ни слова, направился послушно к бассейну. Усевшись в шезлонг, он стал наблюдать за Леоном. Альтмюллер повернулся к Джин:
– Вы позволите мне забрать у вас подполковника на пару слов?
Джин взглянула на Сполдинга и, убрав руку из его руки, отошла в глубь террасы. Райнеман, по-прежнему стоя посреди нее, не сводил глаз с Леона.
– Я думаю, что для вас обоих было бы лучше, если бы вы рассказали мне, что произошло в Сан-Тельмо, – произнес Альтмюллер.
Дэвид посмотрел внимательно на немца. Альтмюллер не обманывал его, не собирался вводить в заблуждение. Он и в самом деле не знал о «Хагане». Как и об Ашере Фельде. Это давало Сполдингу шанс. Единственный шанс.
– Там поработали гестаповцы, – промолвил спокойно Дэвид, пытаясь внешней своей беспристрастностью прикрыть ложь.
– Этого не может быть! – выплюнул Альтмюллер. – Это невозможно! Мне же известно все, что творится в гестапо!
– Я имел дело с гестапо – к тому же, разумеется, по самым различным линиям – на протяжении чуть ли не полных четырех лет и хорошо изучил своего противника… Поверьте уж мне.
– Вы ошибаетесь! То, о чем говорите вы, исключается!
– Вы слишком много времени провели в стенах своего министерства и о том, что творится за кулисами, имеете самое смутное представление. Хотите услышать мнение профессионала? – сказал Дэвид и оперся на перила. – Вас надули.
– Что?
– Обвели вокруг пальца. Точно так же, как и меня. И сделали это те, кто использует нас с вами в качестве посредников. Один из них находится в Берлине, другой – в Вашингтоне. И, как ни странно подобное совпадение, их имена имеют одни и те же инициалы – A.S.
Альтмюллер взглянул на Сполдинга. Его голубые глаза буквально пронизывали собеседника, рот был слегка приоткрыт. Судя по всему, он не верил Дэвиду.
– Альберт Шпеер… – выдохнул наконец Альтмюллер.
– И Алан Свенсон, – продолжил спокойно Сполдинг.
– Такого просто быть не может, – заявил Альтмюллер, однако его голос звучал на сей раз не столь убежденно, как хотелось бы ему. – Ведь он не знает…
– Никогда не отправляйтесь на поле битвы без предварительной подготовки, если, конечно, не желаете себе гибели… Как вы думаете, почему я предложил Райнеману свои услуги?
Альтмюллер слушал Дэвида, но ничего не слышал. Он отвел от Сполдинга глаза, по-видимому целиком поглощенный разгадкой тех удивительных, невероятных вещей, о которых говорил ему бывший резидент из Лиссабона.
– Если то, что сказали вы, правда, – только ни в коем случае не подумайте, будто я целиком разделяю ваше мнение, – значит, шифровки не будут отправлены, и, таким образом, товарообменная сделка не состоится. Радиосвязь не прервут, ваши боевые корабли продолжат патрулирование в открытом море, радары так и не перестанут следить за обстановкой. В общем, всему конец!
Дэвид, скрестив руки на груди, повернулся к нему. Настал решающий момент, когда Альтмюллер должен будет или купиться на ложь, или отвергнуть ее. Сполдинг знал это. И испытывал сейчас примерно те же чувства, что и тогда, когда, находясь на севере Пиренейского полуострова, использовал ложь как единственно возможное средство достижения цели.
– Ваша команда играет более грубо, чем наша. Это вполне согласуется с тезисом о «новом порядке». Наши меня не убьют, они просто постараются сделать все так, чтобы я ни о чем не догадывался. Единственное, что их волнует, – это чертежи… С вами же дело обстоит иначе. Ваши соотечественники считают себя вправе действовать, как им заблагорассудится…
Кончив говорить, Дэвид улыбнулся Райнеману, который, оставив свой наблюдательный пост, смотрел с интересом на них. Альтмюллер снова уставился на Сполдинга.
Бывший резидент из Лиссабона, глядя на него, думал о том, что этот «посыльный», не сведущий в подобного рода делах, пытается осмыслить только что преподанный ему нелегкий урок.
– Ну и что же, по-вашему, могут они предпринять?
– Думаю, – ответил Дэвид, – в их распоряжении несколько вариантов, не исключающих, а взаимодополняющих друг друга: вывести мою персону из игры, подменить меня в последнюю минуту другим специалистом по кодам, вместо подлинных чертежей подсунуть нам имитацию или вывезти алмазы из Очо-Кале не на траулере, а каким-то другим путем, не по воде… Проделать подобную штуку со столь крупной партией промышленных алмазов довольно сложно, но не невозможно.
– Тогда почему бы и мне не прибегнуть к одному из перечисленных вами вариантов? Вы просто искушаете меня.
Сполдинг смотрел куда-то вдаль ничего не видящим взором. Потом повернулся резко к Альтмюллеру и посмотрел на него.
– Никогда не вступайте на поле сражения, поскольку не протянете там и дня. Оставайтесь-ка лучше в своем министерстве.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что ваша попытка воспользоваться любым из этих вариантов будет означать для вас верную смерть. Вы уже на заметке, поскольку поддерживаете отношения с противником, о чем известно и Шпееру, и гестапо. Единственный для вас шанс остаться в живых – это заниматься лишь тем, что вам поручено. Аналогично обстоит дело и со мной. Вы должны вести себя так, чтобы вас не прикончили, ну а я – в расчете на солидный куш. Бог свидетель, авиационные компании отвалят за чертежи уйму денег, из которых кое-что перепадет и мне, поскольку я вполне заслуживаю этого.
Альтмюллер, сделав два шага в сторону балюстрады, остановился возле Дэвида, который смотрел на протекавшую внизу реку.
– Все, что говорите вы, не имеет никакого смысла, – произнес немец.
– Вовсе нет, если задуматься, – возразил Сполдинг. – Ни за что ни про что в подобного рода делах ничего не получишь.
Дэвид, глядя прямо перед собой, ощущал на себе пристальный взгляд Альтмюллера. У него было такое чувство, будто немец обдумывает сейчас какую-то пришедшую ему в голову новую мысль.
– То великодушие, с которым вы познакомили меня с различными вариантами, может вам дорого обойтись, подполковник… Правда, у меня остается еще надежда, что в конечном итоге мы с вами сумеем-таки получить кое-что ни за что ни про что, как только что изволили выразиться вы. Мне, например, вручат медаль от рейха. Вы же сохраните себе жизнь. И будете снова держать в объятиях дорогую вам миссис Камерон. Одному только физику не повезет: он, я уверен, уже не долго протянет… Однако для того, чтобы мы с вами смогли получить все то, о чем я говорю, вам придется отправить шифровки. Думаю, у меня нет никаких оснований беспокоиться насчет этого. Если уж вы выразили желание сотрудничать с нами за деньги, то тем более, не сомневаюсь, согласитесь работать на нас, если будете знать, что это – единственный шанс сохранить жизнь и себе, и своей возлюбленной.
Дэвид, все еще стоя со скрещенными на груди руками, ответил с легким раздражением, которое, как считал он, и должен был бы ожидать от него этот немец:
– Я уже изложил свои условия. Если Леон подтвердит, что это те чертежи, я отправлю шифровки, но только после того, как он и миссис Камерон вернутся в посольство. Не раньше.
– Вы отправите их, как только я прикажу вам! – Альтмюллер, не в силах сдержать себя, повысил голос.
Райнеман снова взглянул на них, но вмешиваться не стал. Сполдинг понял: финансист забавляется, наблюдая за схваткой своих «шакалов».
– К сожалению, должен вас разочаровать, этого не будет, – сказал Дэвид.
– Тогда могут произойти довольно неприятные вещи. В первую очередь для миссис Камерон.
– Откажитесь от подобных мыслей, – произнес со вздохом Дэвид. – Играйте по прежним правилам. У вас нет ни малейших шансов навязать мне свою волю.
– Слишком уж самоуверенны вы, забывая, по-видимому, о том, что за вами никто не стоит.
Сполдинг, оттолкнувшись от перил, повернулся лицом к немцу.
– Вы редкостный болван, – проговорил он едва слышно, чуть ли не шепотом. – В Лиссабоне вам не удалось бы протянуть и часа… Неужели вы думаете, что я приехал сюда, не подстраховавшись? Или что Райнеман тоже так думал?.. Люди моей профессии крайне осторожны, если не сказать – трусливы. И отнюдь не герои, как представляется многим. Мы не станем разрушать здания, если у нас не будет твердой уверенности в том, что в момент взрыва нас там не окажется. И не уничтожим моста в тылу врага, если по нему пролегает единственный путь, по которому мы сможем вернуться к своим.
– Вы – один! Один-одинешенек! И сожгли за собой все мосты!
Дэвид смотрел на Альтмюллера как на падаль. Затем взглянул на часы.
– Ваш Штольц – набитый дурак, коли решил, что мною можно запросто вертеть. Если я не позвоню в течение ближайших пятнадцати минут, затрезвонит масса телефонов, а затем в Лухан отправится на машинах бог знает сколько официальных лиц с самыми высокими полномочиями. Не забывайте, я как-никак – военный атташе при посольстве Соединенных Штатов Америки. Сопровождал невестку посла в Лухан. Этого достаточно, чтобы поднялся шум.
– Абсурд! Ваши мало что смогут тут сделать. Ведь Буэнос-Айрес – столица нейтрального государства. И Райнеман…
– Райнеман постарается как можно быстрее распахнуть ворота и вышвырнуть вон шкодливых шакалов, – перебил Альтмюллера Сполдинг. Его голос звучал спокойно и холодно. – Мы с вами слишком многое знаем. Если же кто-то пронюхает об операции под кодовым названием «Тортугас», то это может дурно сказаться на его делах в послевоенное время. Понятно, он сделает все, чтобы не допустить огласки и крушения его планов. То, что думает он об общественных системах, представляемых вами и мной, в данном случае ничего не значит. Поскольку для него имеет значение только одно – благополучие Эриха Райнемана… Я думал, вам было известно об этом. Вы же сами выбрали его в качестве посредника.
Дэвид, прислушиваясь к учащенному дыханию Альтмюллера, понимал, какие чувства одолевали его. Хотя немец и пытался взять себя в руки, он не очень в этом преуспел.
– Вы уже подготовили… шифровки? Чтобы можно было позвонить отсюда и распорядиться об их отправке?
Альтмюллер купился на ложь. Испытанное средство сработало и на сей раз.
– Прежняя договоренность остается в силе. Радио и радары отключаются. Никто не станет ни бомбить подводные лодки, если те всплывут вдруг на поверхность, ни захватывать траулеры… зашедшие в прибрежные воды под парагвайским флагом. И мы оба окажемся в выигрыше… Не этого ли вы хотели, шакал?
Альтмюллер, повернувшись к балюстраде, уперся пальцами в мраморный верх. Постояв какое-то время недвижно в своем безукоризненно сшитом белом «палм-бичевском» костюме, он посмотрел на реку и произнес:
– Все, что касается связанной с «Тортугасом» программы действий, остается без изменений.
– Мне нужно позвонить, – сказал Дэвид.
– Этого я и ожидал, – ответил Райнеман, презрительно глядя на Франца Альтмюллера. – Я не сторонник похищения людей из посольства. От подобных вещей никому никакого проку.
– Не судите столь строго, – сказал добродушно Сполдинг. – Если бы не это, я не приехал был сюда в рекордно короткий срок.
– Звоните. – Райнеман указал на телефонный аппарат, стоявший на столике возле арки. – Предупреждаю, однако: ваша беседа будет озвучиваться громкоговорителями.
– Понятно, – ответил Дэвид, направляясь к столику.
– Оператор на проводе… – послышалось из невидимых динамиков.
– Это подполковник Сполдинг, военный атташе, – сказал Дэвид, упреждая Балларда.
Бобби помолчал, прежде чем ответить.
– Слушаю, господин подполковник.
– Я оставил указание о совещании. Оно должно было состояться сегодня после полудня. Можете аннулировать его.
– Хорошо, сэр.
– Могу я поговорить с главным шифровальщиком? По-моему, мистером Баллардом.
– Я… Баллард, сэр.
– Извините, – проговорил отрывисто Дэвид. – Не узнал вас. Будьте готовы отправить опечатанные шифровки, которые я приготовил для вас. Откройте зеленый конверт и ознакомьтесь с порядком, в котором их следует посылать. Мне хотелось бы, чтобы вы сразу же, как только получите от меня указание, приступили к отправке депеш. Воспользуйтесь «черным шифром».
– Как вы сказали… сэр?
– Я сказал: воспользуйтесь «черным шифром». Если что-то не ясно вам, Баллард, загляните в лексикон. Освободите на время все каналы, отведенные для передачи шифровок. Ничего не бойтесь, всю ответственность я беру на себя. Я еще перезвоню вам.
– Да, сэр…
Дэвид повесил трубку, моля господа бога, чтобы Баллард и в самом деле оказался смышленым, талантливым шифровальщиком, каким считал его Дэвид. И так же разбирался в нюансах ведущейся вокруг сложной игры, как Хендерсон Грэнвилль, по мнению Дэвида.
– Вы знаете свое дело, – заметил Райнеман.
– Стараюсь быть на высоте, – ответил Дэвид.
* * *
Баллард уставился на телефон. Что пытался сказать ему Сполдинг? Прежде всего, несомненно, что с Джин все в порядке. Так же, как и с ним и с Леоном. По крайней мере, в данный момент.
«Будьте готовы отправить опечатанные шифровки, которые я приготовил для вас»…
Но Дэвид не приготовил никаких шифровок: они и так давно уже были у него. Сполдинг напомнил еще об очередности, в которой их отправлять. И хотя это было вполне естественно, сказал он об этом как-то так, между прочим.
Упомянув заодно и какой-то чертов зеленый конверт.
Но здесь нет никакого конверта – ни красного, ни синего, ни зеленого!
И что за чепуха такая – «черный шифр», используемый для отправки сверхсрочных материалов?
Что подразумевалось им под этими словами? Ведь само по себе подобное выражение является сущей бессмыслицей!
А что, если это ключ?
«Если что-то не ясно вам, Баллард, загляните в лексикон…» В лексикон… Может, он имел в виду «Лексикон шифровальщика»?
«Черный шифр»… Данное словосочетание стало напоминать ему о чем-то… О чем-то таком, что лишь смутно прорисовывалось в его сознании, поскольку с тех пор, как он встречался с этим понятием, утекло немало воды. «Черный шифр», насколько смог он припомнить теперь, был очень старым термином, давно уже вышедшим из употребления. Однако Сполдинг не просто так упомянул это, за этим явно что-то скрывалось.
Баллард поднялся с вращающегося кресла и подошел к книжной полке в дальнем углу небольшой аппаратной. В словарь шифровальщика он не заглядывал уже целую вечность. Это было никому не нужное академическое издание… Безбожно устаревшее.
«Лексикон шифровальщика» стоял на самой верхней полке рядом с другими столь же бесполезными справочниками и, как и они, был покрыт толстым слоем пыли.
Баллард нашел нужный ему термин на семьдесят первой странице. Данному понятию был посвящен один лишь абзац, втиснутый между такими же точно статьями, не представлявшими, как казалось ему, практической ценности. Однако то, что прочитал он, обрело в его глазах определенный смысл.
«„Черный шифр“, известный также как „Schwarztuchchiffre“, поскольку впервые был применен в немецкой имперской армии в 1916 году, использовался для дезинформации противника. Работать с ним сложно, так как на одном и том же участке подобного типа шифровки можно запускать в эфир только один раз. В текстах, включаемых в категорию „черного шифра“, содержатся различного рода предписания, которые, однако, подлежат не исполнению, а отмене. Срок, в течение которого надлежит выполнить приказ, обозначается в минутах, выраженных определенным набором цифр. С 1917 года из-за низкой его эффективности перестал применяться на практике…»
Итак: «В текстах, включаемых в категорию „черного шифра“, содержатся различного рода предписания, которые, однако, подлежат не исполнению, а отмене».
Баллард захлопнул справочник и вернулся в свое кресло напротив аппаратов с многочисленными циферблатами.
* * *
Леон листал чертежи, еще раз проверяя свои расчеты. Райнеман дважды обращался к нему с террасы, чтобы узнать, все ли в порядке. И дважды Леон поворачивался на стуле и утвердительно кивал. Штольц сидел в шезлонге возле пруда и курил.
Альтмюллер переговорил о чем-то коротко с Райнеманом. Было заметно, что разговор не доставил особого удовольствия ни тому, ни другому. Отойдя от финансиста, немец снова уселся на стул у стола со стеклянной крышкой и начал листать буэнос-айресскую газету.
Дэвид и Джин стояли в дальнем конце террасы. Сполдинг повышал время от времени голос. Если бы Альтмюллер прислушался к их разговору, то услышал бы упоминание о Нью-Йорке, о строительных фирмах, о неопределенных планах на послевоенное время. И о радужных надеждах влюбленной парочки.
Однако в действительности разговор шел совсем о другом.
– В отеле «Альвеар» под именем Эда Пейса поселился Ашер Фельд, – произнес чуть слышно Дэвид, держа в своей руке руку Джин. – Скажи ему, что ты от меня… и от секретного сотрудника «Фэрфакса» по имени Барден. Айра Барден. Этого будет достаточно. Передай, что я придерживаюсь теперь… того же порядка очередности стоящих передо мною задач, что и он. В его распоряжении останется ровно два часа с… с той минуты, как ты позвонишь ему из посольства… Запомни, Джин, – с той самой минуты. Он все поймет.
Джин приоткрыла испуганно рот и тяжело вздохнула. Дэвид, взглянув на нее, сжал руку. Она тут же попыталась прикрыть свой страх наигранным смешком.
Альтмюллер, оторвавшись от газеты, взглянул на них. В глазах его ясно читалось раздражение. И не только оно, но и гнев.
* * *
Леон, поднявшись со стула, потянулся, восстанавливая кровообращение в своем изнуренном теле: он просидел безотрывно за столом ровно три часа и десять минут. Затем повернулся и посмотрел на террасу. Точнее, на Сполдинга.
И кивнул ему утвердительно.
– Все прошло как надо, – сказал Райнеман, подходя к Францу Альтмюллеру. – И посему можно уже перейти к следующему вопросу повестки дня. Скоро стемнеет, мы же должны закончить все свои дела еще до наступления утра. Так что – никаких больше проволочек!.. Штольц! Kommen Sie her! Bringen Sie Aktenmappe![955]
Штольц подошел к столу, за которым работал Леон, и начал укладывать листы с чертежами в кейс.
Дэвид, держа Джин за руку, подошел с ней к Райнеману и Альтмюллеру.
– Полный комплект технической документации содержит более четырехсот шестидесяти страниц пояснительного текста, различных формул и цифрового материала, – произнес нацист. – Никто в целом мире не в состоянии удержать в голове подобный объем информации. И если здесь не будет хватать хотя бы одного листа, весь остальной материал теряет смысл. Как только вы свяжетесь со своим шифровальщиком и прикажете ему отправить шифровки, миссис Камерон и физик смогут свободно уехать отсюда.
– Простите, – возразил Сполдинг, – но я уже говорил вам, что отправлю шифровки лишь после того, как они вернутся в посольство. Это – мое условие.
– Уж не думаете ли вы, – прозвучал разгневанный голос Райнемана, – что я позволю…
– Нет, не думаю, – прервал его Дэвид. – Но я не уверен, что вы можете держать под своим контролем и территорию за воротами «Гнезда ястреба». Хотя, я знаю, вам очень хотелось бы этого.
Глава 42
После того как Джин с Леоном уехали, прошло уже один час и тридцать одна минута, когда наконец зазвонил телефон. Часы показывали четверть десятого. Солнце уже закатилось за холмы округа Лухан. В наступающих сумерках тускло мерцал свет фонарей, установленных вдоль берега реки.
Райнеман поднял трубку, послушал и кивнул Дэвиду. Дэвид встал со стула и, подойдя к финансисту, взял у него трубку. Райнеман щелкнул вделанным в стену выключателем, приводя громкоговорители в рабочее положение.
– Мы уже здесь, Дэвид, – разнесся по террасе усиленный динамиками голос Джин.
– Вот и отлично, – отозвался Сполдинг. – Значит, все в порядке?
– В целом – да. Впрочем, поездка оказалась не приятной прогулкой, а, фигурально выражаясь, черт знает чем. Во всяком случае, после пяти миль пути или около того, как мне представляется, доктору Леону стало плохо. Они так быстро гнали машину…
А… фигурально…
Ашер… Фельд…
Джин сделала то, о чем он просил ее!
– Но сейчас-то ему стало лучше?
– Он отдыхает. Ему нужно какое-то время, чтобы прийти в себя…
Итак, нужно какое-то время… Значит, Джин назвала Ашеру Фельду точное время.
– В общем, как я понимаю, все хорошо…
– Genug! Genug![956] – вмешался Альтмюллер, подходя к террасе. – Достаточно. Вы же убедились, что они там. Так что отправляйте шифровки!
Дэвид, не скрывая пренебрежения, посмотрел на нациста.
– Джин?
– Да?
– Ты в аппаратной?
– Да.
– Дай мне этого Балларда.
– Пожалуйста.
– Подполковник Сполдинг? – Голос Балларда был сухим и официальным.
– Да, это я. Вы очистили для меня все каналы для передачи шифровок?
– Конечно, сэр. При отправлении их будет учитываться установленный вами порядок очередности. Ваше право пользоваться «черным шифром» подтверждено.
– Чудесно. Ждите моего звонка. Через несколько минут. – Дэвид быстро положил трубку.
– Что вы делаете? – заорал в бешенстве Альтмюллер. – А как же шифровки?! Сейчас же отправляйте их!
– Он – предатель! – взвизгнул Штольц, соскочив со стула.
– Полагаю, вам следовало бы сейчас же объясниться с нами, – заявил Райнеман. И хотя он и произнес эти слова негромко, в них чувствовалась явная угроза расправиться с Дэвидом, если тот вздумал его обмануть.
– Мне необходимо еще кое-что уточнить, – сказал Сполдинг, прикуривая сигарету. – Подождите несколько минут… Мы можем поговорить с вами с глазу на глаз, Райнеман?
– Не вижу в этом никакой необходимости. Да и о чем говорить? – спросил финансист. – О том, как вы покинете Аргентину? Но вы же и сами знаете, что мы уже обо всем позаботились. Вас вместе с чертежами отвезут на аэродром в Мендаро. Это в десяти минутах отсюда, не более того. Но вы не взлетите до тех пор, пока мы не получим подтверждение, что алмазы с «Кенинга» уже переданы нам.
– И как долго придется этого ждать?
– Какая вам разница?
– А вот какая: как только прервут радиосвязь и отключат радары, я окажусь беззащитен.
– Нашли о чем говорить! – произнес Райнеман. – Через какие-то четыре часа вы уже будете находиться под самой надежной защитой в мире! Я не собираюсь ссориться из-за вас со своими контрпартнерами из Вашингтона.
– Вот видите, – обратился Дэвид к Францу Альтмюллеру, – недаром же я говорил вам, что мы для него просто помеха. – И, снова повернувшись к Райнеману, продолжил: – Хорошо, пусть будет по-вашему. Тем более что вам есть что терять. Первый вопрос повестки дня, как я понимаю, мы уже обсудили. Так что давайте перейдем ко второму, касающемуся вознаграждения, которое причитается мне лично от вас.
Райнеман взглянул исподлобья на Дэвида.
– Ну что же, я ждал, что вами будет затронута и эта тема: ведь вы – человек скрупулезный… Так вот, довожу до вашего сведения, что в цюрихский банк Луиса Кваторзе переведут специально для вас пятьсот тысяч американских долларов. Эта не предусмотренная нашим соглашением сумма представляет собой поистине щедрое вознаграждение.
– Да, исключительно щедрое. Значительно больше того, на что я рассчитывал… А какие гарантии, что я получу эти деньги?
– О чем это вы, подполковник? Мы же не жулики. Вы знаете, где я живу. Все ваши права на эти деньги уже подтверждены. Поверьте, я не хочу, чтобы призрак резидента из Лиссабона мучил меня по ночам.
– Вы мне льстите.
– Деньги будут депонированы. Соответствующие документы вам вручат уже в Цюрихе. Обычная банковская процедура.
Дэвид погасил сигарету:
– В Цюрихе так в Цюрихе, я не возражаю… А теперь обговорим еще одну вещь. Я имею в виду не менее щедрое вознаграждение, которое желал бы получить уже не в Швейцарии, а у себя на родине, в Соединенных Штатах… Имена, пожалуйста. Напишите их.
– А вы уверены, что я их знаю?
– Это единственное, в чем я абсолютно уверен. Вы не взялись бы за это дело, если бы не знали, кто за ним стоит.
Райнеман вытащил из кармана пиджака черный кожаный блокнот и быстро что-то написал на странице. Затем вырвал ее и передал Сполдингу.
Дэвид прочел: «Кенделл Уолтер. Свенсон А. Армия США. Оливер Г. „Меридиан“. Крафт Д. „Паккард“.»
– Благодарю вас.
Сполдинг положил лист в карман и подошел к телефону.
– Пожалуйста, соедините меня с американским посольством.
* * *
Баллард перечел коды, продиктованные Дэвидом. И хотя Сполдинг немного напутал с гласными, смысл был ясен. Дэвид подчеркнул: частота – 120 мегагерц для всех шифровок. Вроде бессмысленно, но Баллард все понял.
120 мегагерц означали в действительности 120 минут.
Это тоже – «черный шифр».
Шифровка, которую ждали от Дэвида, должна была состоять из девятнадцати букв и содержать только два слова: «Каблограмма Тортугас».
В тексте же, который он продиктовал, насчитывалось восемнадцать букв.
Баллард смотрел на листок с новым текстом.
Который также состоял из двух слов, но с противоположным значением.
Шифровка гласила: «Уничтожить Тортугас».
Через два часа. Так как в ней было два слова.
* * *
Дэвид уточнил последние детали. С профессиональной точки зрения к нему невозможно было придраться, но его скрупулезность раздражала. До отправки Сполдинга в аэропорт Мендаро оставалось почти четыре часа. Поскольку в силу ряда причин не было никакой уверенности в том, что он, – как, впрочем, и Райнеман, – сможет следить неотрывно за чертежами в течение всего этого времени, Сполдинг потребовал, чтобы их сложили в один металлический кейс и прикрепили его цепью к любому крепкому неподвижному предмету.
Цепь должна была замыкаться на висячий замок. Ключи и от замка, и от кейса следовало отдать ему. Кроме того, он пометит нитками замочные скважины, так что если кто-то вздумает подменить чертежи, он узнает об этом.
– Ваши предосторожности утомительны, – проворчал Райнеман. – Мне плевать на них. Главное, что шифровки отправлены.
– Не смешите меня. Я достаточно опытный сотрудник «Фэрфакса»: недаром же мой индекс – «четыре-ноль». В случае чего смогу и отыграть все назад.
Райнеман улыбнулся:
– Всегда ведь найдется запасной вариант, не так ли? Ну что ж, другого от вас я и не ждал.
Райнеман велел принести цепь с замком. Когда ему доставили их, он не отказал себе в удовольствии предложить Дэвиду лично удостовериться в том, что заводская упаковка замка не тронута.
Вся процедура заняла несколько минут. Металлический кейс приковали к перилам лестницы в большом зале. Четверо мужчин расселись в просторной гостиной справа от зала. Широкая арка позволяла им следить за лестницей… и за кейсом.
Финансист снова превратился в гостеприимного хозяина дома. Он предложил всем бренди. Сполдинг выпил. Штольц последовал его примеру, Альтмюллер отказался.
В проеме арки показался охранник в отлично отутюженной, без единой складки, полувоенной форме.
– Наши радисты подтвердили наступление радиотишины, сэр. По прибрежной зоне.
– Благодарю. Пусть следят за всеми частотами, – распорядился Райнеман.
Охранник кивнул и вышел.
– У вас отличные специалисты, – заметил Дэвид.
– Им за это платят, – отозвался Райнеман, глядя на часы. – Будем ждать. Дело сдвинулось с места, так что мы сможем пока посидеть, никуда не спеша. Я распорядился приготовить нам легкий ужин. Полагаю, бутерброды – это не совсем то, что надо… Тем более что у нас есть время, чтобы немного расслабиться.
– Вы исключительно радушны, – заметил Дэвид, направляясь с бокалом в руке к креслу, стоявшему рядом с Альтмюллером.
– И великодушен, не забывайте об этом.
– Думаю, такое трудно забыть… Не знаю, однако, смог бы я попросить вас еще об одной любезности? – Дэвид поставил бокал на стол и указал на свою измятую грязную одежду. – Я одолжил этот костюм на ранчо. Бог знает, когда его стирали в последний раз. Да и сам я… хотел бы принять душ, побриться… Если не трудно, попросите принести мне брюки, рубашку или свитер…
– Я был уверен, что у американских военнослужащих есть во что одеться, – произнес Альтмюллер, недоверчиво глядя на Дэвида.
– Ради бога, Альтмюллер, я не собираюсь бежать никуда, кроме душевой. Чертежи-то ведь здесь! – Сполдинг ткнул раздраженно пальцем в сторону металлического кейса, прикованного по ту сторону арки к перилам. – Если вы думаете, что я уйду без них, – значит, у вас плохо с мозгами.
Грубость Сполдинга взбесила нациста. Он вцепился в подлокотники кресла, чтобы не дать выплеснуться наружу бушевавшей в нем ярости. Райнеман рассмеялся:
– Наш подполковник просто устал: ему пришлось нелегко в последние дни. Его просьба не обременительна. Смею уверить вас, Альтмюллер, ему некуда идти. Отсюда господин Сполдинг может попасть только на аэродром в Мендаро… Хотя в душе я, возможно, и хотел бы, чтобы он удрал: это сэкономило бы мне полмиллиона долларов.
Сполдинг, усмехнувшись, произнес в тон Райнеману:
– Человек, имеющий на своем счету в Цюрихе такую огромную сумму, должен, по крайней мере, быть умытым. – Дэвид встал с кресла. – Что же касается этих нескольких дней, то вы, безусловно, правы: они вымотали меня до предела. Я смертельно устал. А тут еще эта рана. Если бы нашлась здесь мягкая постель, я бы с радостью нырнул в нее. – Он посмотрел на Альтмюллера. – Наш же «малыш», если ему станет от этого легче, смог бы на всякий случай выставить у дверей спальни батальон вооруженных охранников.
– Хватит! – злобно заорал Альтмюллер.
– Успокойтесь, – сказал Дэвид. – Вы ведете себя крайне глупо.
* * *
Охранник Райнемана принес брюки, легкий свитер и замшевый пиджак. Все вещи дорогие, добротные. И как раз его размера, как убедился Дэвид. В ванной комнате лежал бритвенный прибор и все необходимое для купания. Сполдингу сказали, что если ему еще что-то понадобится, то достаточно лишь приоткрыть дверь и сказать об этом человеку, который будет сидеть в холле. Точнее, одному из двух расположившихся неподалеку от ванной мужчин.
Дэвид все понял. Он – под постоянным надзором.
Сполдинг сказал охраннику из местных жителей, или porteno, что сначала поспит с часок, а потом примет душ и побреется перед дорогой. И попросил разбудить его к одиннадцати часам.
Часовой кивнул.
Сполдинг посмотрел на часы. Они показывали пять минут одиннадцатого. Джин звонила ровно в четверть десятого. После ее звонка в распоряжении Ашера Фельда было два часа.
У Дэвида же оставалось в данный момент час и шесть минут.
Час и шесть минут до одиннадцати часов пятнадцати минут.
Если только Ашер Фельд и в самом деле поверил, что он, Дэвид Сполдинг, понял все же, что является главным, а что – второстепенным, которое может еще подождать.
* * *
Спальня была просторной комнатой с высоким потолком и двумя двустворчатыми окнами. Она располагалась на третьем этаже в восточном крыле дома. Это все, что смог разглядеть Дэвид, пока горел свет.
Он выключил его, подошел к окну и, раздвинув занавески, выглянул осторожно из-за них.
Крыша у здания, как успел он заметить с сожалением, была покрыта черепицей. Вдоль всей крыши, по самому краю ее, проходил широкий желоб для стока дождевой воды. Это уже было лучше. Но еще больше устраивало Дэвида то обстоятельство, что непосредственно к желобу примыкала водосточная труба, которую отделяло от спальни футов двадцать.
Внизу, на втором этаже, бросались в глаза четыре небольших балкона, куда, по всей вероятности, выходили двери спальных комнат. От последнего балкона до водосточной трубы было не более пяти футов. Возможно, это будет иметь для него какое-то значение, а может, и нет.
Возле самого дома был разбит газон, типичный для «Гнезда ястреба». Ухоженный, зелено-серый при лунном свете, он мало чем отличался от остальных поросших густой травой площадок, которые видел здесь Сполдинг. Между мощеными дорожками с бордюрами из цветущих растений разместилась белая садовая мебель из металла. А чуть дальше, прямо напротив его окон, сворачивала в сторону широкая тропа, чтобы вскоре исчезнуть в окутанном ночной тьмою лесу. Он вспомнил, что обратил на нее внимание, когда стоял у правого края террасы неподалеку от плавательного бассейна. И не только на нее, но и на оставленные на ней следы копыт. Эта дорога, тогда же решил он, предназначалась для верховой езды и вела, вероятней всего, к конюшне, укрывшейся где-нибудь за деревьями.
Это может пригодиться. А может, и нет. Пока что трудно было сказать что-либо более определенное.
Внезапно Сполдинг заметил огонек сигареты, мелькнувший за невысокой садовой решеткой, футах в тридцати от площадки с металлической мебелью. Все понятно: хотя Райнеман и разглагольствовал уверенным тоном о том, что он, Дэвид, через пару часов отправится в Мендаро, однако в действительности финансист не был столь уж убежден, что его «гость» не улизнет за это время, и посему на всякий случай выставил вокруг охрану.
Сполдинг не нашел в этом ничего удивительного: он удивился бы скорее обратному – отсутствию охраны. Дэвид заранее предвидел, что за ним будут неусыпно следить, и это явилось одной из причин, побудивших его делать ставку на оперативность Ашера Фельда.
Задвинув занавески на окнах, он подошел к кровати под балдахином, сдернул с нее одеяла и разделся до шортов из грубой ткани, которые разыскал в глинобитном домике, чтобы сменить свои брюки, испачканные в крови. Потом улегся в постель и закрыл глаза, намереваясь уснуть. Но сон не приходил, мозг продолжал активно работать. Перед его мысленным взором предстала высокая ограда у ворот «Гнезда ястреба», по которой был пропущен электрический ток. Ограда, какой он увидел ее, когда охранники Райнемана обыскивали его возле покалеченной машины военно-морских сил США.
Он воспроизвел в своей памяти ее секции, расположенные справа от широких ворот, с восточной стороны.
Света прожекторов оказалось достаточно, чтобы он смог разглядеть этот отрезок ограды, отходивший от ворот под небольшим углом и исчезавший вскоре в лесу. Пусть и не столь уж много удалось увидеть ему, но то, что увидел он, имело для него вполне определенное значение.
Ограда справа от ворот шла в северо-северо-восточном направлении. Вспомнилось Дэвиду и то, как он, разговаривая негромко с Джин на правой стороне террасы напротив бассейна, внимательнейшим образом изучал буквально все, что было перед ним. Но особый интерес у него вызвало то, что находилось справа.
К северо-северо-востоку от него.
Он вновь увидел ясно открывшуюся перед его взором картину. Местность справа от металлических столиков и площадки для игры в крокет начинала постепенно понижаться. На пологом склоне, неподалеку от них, возвышались могучие деревья. Туда-то, в этот самый лес, и вела тропа для верховой езды. Примерно в миле от берега реки, где местность понижалась еще сильнее, были заметны просветы между верхушками дальних деревьев. Особенно – справа.
Значит, за лесом простиралось ровное место. По-видимому, там были луга.
Если Райнеман держит лошадей, – а он держит их, – и если здесь имеется конюшня, – а она, несомненно, имеется тут, – то где-то поблизости должны быть и пастбища. Чтобы лошади могли спокойно пощипать травку в стороне от непролазных лесных чащоб или узких дорожек для верховой езды.
Просветы между росшими ниже по склону деревьями вполне определенно указывали на то, что за лесом лежали пастбищные земли. Объяснить появление просветов как-то по-иному было просто невозможно.
И эти пастбища располагались опять-таки к северо-северо-востоку от роскошной «обители» Райнемана.
Затем Сполдинг переключил свои мысли на автомагистраль, проходившую в двух милях к югу от мраморных ступенек у входа в «Гнездо ястреба». По ней, проехав по пути через одно из предместий Лухана, можно было попасть в Буэнос-Айрес. Он вспомнил, что дорога, приближаясь к «Гнезду ястреба», поднималась высоко над рекой и лишь потом, повернув налево, спускалась в округе Тигре к подножию холмов. Дэвид попытался воспроизвести в своей памяти до мельчайших подробностей все то, что увидел он в первые минуты своей поездки на «Бентли», которая завершилась сумасшедшей гонкой по горным кручам, огненным всполохом, взметнувшимся над машиной противника в поднебесную высь, и гибелью нескольких человек, нашедших смерть свою в Колинас-Рохас. Автомобиль, в котором находился Дэвид, выкатил из малоприметных с автотрассы ворот и в течение нескольких миль, придерживаясь все время восточного направления, мчался на бешеной скорости по мощеной дороге, которая, идя под уклон, сворачивала постепенно на север, пока наконец не понесся вдоль берега реки.
На северо-северо-восток.
И еще он представил себе реку, протекавшую значительно ниже террасы. То здесь, то там по ее водной глади скользили парусные яхты и проплывали неторопливо пассажирские суда. Приблизившись к «Гнезду ястреба», она удалялась затем от него в диагональном направлении… Поворачивая все время направо.
На северо-северо-восток.
Туда-то, в эту именно сторону, он и должен бежать.
Сперва – вниз по тропе для верховой езды, затем – через окутанный мглою лес, ориентируясь на проглядывавшие на северо-востоке просветы между верхушками деревьев, за которыми, вне сомнения, простирались луга. Далее путь его будет пролегать через пастбищные земли, вниз по склону, в северном направлении, и несколько вправо – уже на восток. Пока он снова не окажется среди деревьев. В лесу, который, спускаясь в сторону реки, замыкался электрической оградой, опоясывающей огромные владения, каковыми-то, собственно, и являлось пресловутое «Гнездо ястреба».
За ней, за оградой, и проходило шоссе. По которому можно было попасть в Буэнос-Айрес. И в посольство США в Аргентине.
И к Джин.
Сполдинг попытался расслабиться, стараясь не замечать боли, расползавшейся вокруг его раны. Он дышал ровно и глубоко, зная отлично, сколь необходимо ему сохранять хладнокровие. Однако это было для него нелегким делом, – по правде говоря, куда труднее всего остального.
* * *
Сполдинг посмотрел на часы – подарок от Джин. Почти одиннадцать. Он встал с кровати, надел брюки и свитер. Сунул ноги в туфли и туго завязал шнурки. Завернул подушку в испачканную рубашку с отдаленного ранчо и, положив ее в изголовье кровати, прикрыл слегка одеялом. Затем снял простыни, скомкал их, затолкал в старые брюки гаучо – работника с ранчо – и подсунул под одеяло.
Отойдя в сторону, посмотрел на творение рук своих. В полумраке, при свете, падающем в комнату из холла, каждому, кто заглянет сюда, будет казаться, что на кровати кто-то лежит. Так что какое-то время ничто не вызовет у охраны тревоги. Ему же только это и требовалось: на большее он не рассчитывал. Дэвид, прижавшись спиной к стене, затаился у двери. На часах было уже без одной минуты одиннадцать. Раздался громкий стук в дверь: правила хорошего тона не были знакомы охраннику. Затем дверь приоткрылась.
– Senor?.. Senor?..
Не услышав ответа, охранник распахнул дверь.
– Senor, пора. Уже одиннадцать.
Стоя в дверном проеме, страж смотрел на кровать.
– Senor Сполдинг! – вновь позвал охранник и шагнул в темную комнату.
Дэвид, выскочив в тот же миг из-за двери, сомкнул сзади руки на шее охранника. Затем вдавил пальцы ему в горло и отшвырнул свою жертву в сторону.
Несчастный не смог даже вскрикнуть, поскольку доступ воздуха в дыхательное горло был надежно перекрыт. И теперь он лежал на полу, неспособный на активные действия.
Сполдинг прикрыл осторожно дверь и щелкнул настенным выключателем, зажигая свет.
– Большое спасибо, – произнес он громко. – Не будете ли добры подать мне руку? У меня что-то страшно разболелся живот…
Дэвид не зря произнес последние слова: в «Гнезде ястреба» ни для кого не было секретом, что американец ранен.
Наклонившись над валявшимся внизу охранником, Сполдинг потер ему горло и ноздри, потом приложил губы к его рту и вдохнул воздух в травмированное дыхательное горло.
Охранник подал первые признаки жизни. И хотя сознание стало уже возвращаться к нему, он, не выйдя еще полностью из шокового состояния, мало что соображал.
Сполдинг вытащил из поясной кобуры охранника «люгер», а из висевших рядом с ней ножен – длинный охотничий нож. Потом кончиком ножа провел по подбородку своего пленника тонкую линию, из которой тотчас же выступила кровь.
– Слушай внимательно! – зашептал он по-испански. – Мне нужно, чтобы ты засмеялся! Сейчас же! Если не сделаешь этого, я прирежу тебя! Воткну нож в твое горло!.. Давай же, смейся, черт тебя побери!
Обезумевший взгляд охранника говорил о том, что он ровным счетом ничего не понимает. Судя по всему, ему было ясно только одно: то, что он имеет дело с маньяком. С сумасшедшим, который запросто может убить его.
Вне себя от страха, он начал смеяться. Вначале – чуть слышно, а затем – все громче и громче, хотя скрыть свой испуг он так и не смог.
Вместе с ним смеялся и Сполдинг.
Смех разрастался. Дэвид, не спуская с охранника глаз, приказывал ему жестом смеяться еще громче и повеселее. Человек, насмерть перепуганный, не зная, что и думать, заливался истошным, истеричным смехом.
Дэвид услышал, как в двух футах от него щелкнула шарообразная дверная ручка. Ударив стволом револьвера по голове своего пленника, он выпрямился в тот самый момент, когда в комнату вошел второй охранник.
– Que pasa, Antonio? Tu re…[957]
Рукоятка «люгера» с такой силой въехала в голову аргентинца, что тот, выпустив с шумом воздух, тут же свалился на пол.
Сполдинг снова взглянул на часы. Было восемь минут двенадцатого. В его распоряжении оставалось всего семь минут, в течение которых он должен покинуть стены этого здания и как можно подальше уйти от него.
Если только человек по имени Ашер Фельд поверил в то, что он просил ему передать.
Забрав револьвер и нож и у этого охранника, Сполдинг засунул второй «люгер» себе за пояс и, обшарив карманы обоих аргентинцев, взял себе все бумажные деньги, которые смог найти. А заодно и несколько монет.
У него ведь не было никаких денег. А они могли бы понадобиться ему.
Дэвид быстро прошел в ванную и открыл душ с горячей водой. Затем вернулся к входной двери и запер ее. Выключив потом свет, подошел к левому двустворчатому окну и закрыл глаза, чтобы привыкнуть к царившей вокруг темноте. Немного погодя он снова открыл их и несколько раз мигнул, пытаясь избавиться от мельтешивших в них белых кругов, вызванных быстрой сменой света и мрака. Дождавшись, когда глаза стали различать в темноте отдельные предметы, осторожно открыл створку.
Было уже девять минут двенадцатого.
Он вытер вспотевшие руки о дорогой, с высоким воротом свитер и, учащенно дыша, стал вслушиваться в ночную тьму.
Время тянулось невыносимо медленно. И к тому же его одолевали сомнения.
Ему же не было известно точно, произойдет ли то, чего он ждет, или нет.
И вот наконец он услышал это! То, чего ждал.
Прогремели два оглушительных взрыва! И хотя они не явились для него неожиданностью, эффект, произведенный ими, был столь велик, что он невольно вздрогнул, услышав их, дыхание у него перехватило. Грохот стоял невообразимый. И к тому же раздался он внезапно, когда ничто вокруг не указывало на близость смертельной схватки.
Наступившая вслед за тем тишина была нарушена пулеметной очередью.
Внизу, под окнами, раздались крики. Люди орали что-то друг другу, устремившись на звуки выстрелов, которые со все возрастающей яростью гремели по всему периметру владений Райнемана.
Дэвид наблюдал за поднявшейся суматохой. Под окнами своей спальни он насчитал пятерых выскочивших из тайных укрытий охранников. Справа от него полыхал ослепительно яркий свет дополнительно включенных прожекторов, направленных на элегантный дворик у входа в особняк. Взревели мощные автомобильные двигатели. Отдаваемые испуганными голосами команды раздавались все чаще и чаще.
Вылезая из окна, он крепко держался за подоконник, пока его ноги не коснулись карниза.
Оба «люгера» заткнуты за пояс, нож зажат в зубах: он не мог позволить себе спрятать это холодное оружие, чтобы иметь возможность в любой момент швырнуть его, если того потребуют обстоятельства.
Сполдинг прошел по карнизу вдоль стены. До водосточной трубы оставался лишь фут.
Взрывы и стрельба у ворот усилились. У Дэвида вызвали настоящее изумление не только исключительная оперативность Ашера Фельда, но и его удивительные организаторские способности. Похоже, руководитель местного отделения «Хаганы» привел к «Гнезду ястреба» небольшое, но отлично вооруженное войско, чуть ли не целую армию.
Ухватившись правой рукой за водосточную трубу и осторожно переступая ногами, он приблизился к ней вплотную и нажал на опорное кольцо, испытывая его крепость. Потом, держась за обод обеими руками, оттолкнулся от стены и повис на трубе, обхватив ее крепко ногами.
Перебирая руками, он начал спускаться вниз.
Сквозь шум выстрелов Дэвид внезапно услышал громкий грохот над головой и крики, издававшиеся и на немецком, и на испанском языках. Он тотчас же понял, что деревянная дверь в спальню была выбита.
В комнату, которую он только что покинул, ворвались.
Дэвид находился сейчас на уровне второго этажа, рядом с балконом. Обхватив правой рукой водосточную трубу, левой он ухватился за балконную решетку и повис футах в тридцати над землей, будучи твердо уверенным в том, что сверху его не заметят.
Ворвавшиеся в его комнату люди были уже у окон. Не потрудившись открыть задвижки, они выбили рамы. Послышался звон разбитого стекла и скрежет металла оконного переплета.
С поля битвы, разгоревшейся примерно в четверти мили от «Гнезда ястреба», со стороны простершихся под черным пологом неба лугов, раскинувшихся где-то за лесом, донесся еще один оглушительный взрыв. Ударная волна докатилась до особняка, и один из прожекторов тут же погас. Ашер Фельд, судя по всему, наступал. Дэвид мог лишь догадываться, что укрыться от перекрестного огня, который вела его группа по своему противнику, было практически невозможно. Члены «Хаганы» сражались отважно, не щадя не только врага, но и своей собственной жизни.
Голоса над головой Сполдинга удалились от окна. Воспользовавшись этим, он отпустил балконную решетку и вновь повис на трубе, обхватив ее руками и ногами.
Лезвие по-прежнему торчало между зубами, доставляя боль плотно сжатым челюстям.
Обдирая ладони и пальцы об изъеденный временем металл, Дэвид заскользил по трубе вниз, пока наконец не коснулся ногами земли.
Убрав изо рта нож, он вытащил из-за пояса «люгер» и, добравшись до тропы для верховой езды, помчался по ней в сторону проглядывавших из мрака деревьев. В лесу он бежал уже по погруженному в темноту коридору, образованному стоявшими прямыми рядами деревьями, готовый при первом же звуке раздавшихся вблизи выстрелов укрыться между стволами.
Ждать ему пришлось недолго. Четыре выстрела прогремели один за другим. Пули, просвистев над его головой, впились в толстые стволы близстоящих деревьев.
Укрывшись за стволом одного из лесных великанов, Сполдинг выглянул осторожно, чтобы узнать, в чем там дело. Тот, кто стрелял, находился один. Он стоял у особняка, возле водосточной трубы, по которой только что спускался Дэвид. Затем к нему присоединился еще один охранник, прибежавший со стороны площадки для игры в крокет с огромным доберманом, натягивавшим туго поводок, который он держал в руке. Оба стража начали кричать друг на друга, не в силах решить, кто из них главный, а кто – подчиненный. Собака, ничего не понимая, на всякий случай свирепо лаяла.
Пока они пререкались, во дворике у парадного входа в особняк раздались две пулеметные очереди. Погасли еще два выведенных из строя прожектора.
Дэвид увидел, что оба охранника, умолкнув, застыли. Их внимание переключилось на пальбу у фасада «Гнезда ястреба». Охранник с собакой, дернув ее за поводок, подошел вместе с ней к стене здания, чтобы не быть у противника на виду. Его же собрат по оружию бросился было на землю, но тотчас вскочил и побежал вдоль стены в сторону дворика, на ходу призывая товарища следовать за ним.
А затем Сполдинг заметил его. Он стоял несколько выше, чем Дэвид, спустившийся вниз по тропе. И немного правее. Сквозь листву было видно, что он взирал с террасы на газон и бассейн.
Эрих Райнеман вышел на террасу из холла через одну из дверей. Отдавая команды, финансист испытывал безудержную ярость, а вовсе не страх. Выстраивая боевые порядки, создавая линии обороны, он являл собою в сей грозный час, когда противник вздумал взять штурмом его крепость, образ некоего мессианского Цезаря, приказывающего своим когортам идти в атаку на врага. В атаку! В атаку! Только вперед!
Сзади него Сполдинг разглядел трех человек. Райнеман крикнул им что-то, и двое из них тотчас исчезли, скрывшись внутри здания. Третий начал что-то доказывать своему господину. И зря: Райнеман без малейшего колебания пристрелил его. Тело убитого им человека упало вниз и исчезло из поля зрения Дэвида. Финансист между тем отбежал в сторону и, скрытый частично за балюстрадой, начал орать, обращаясь, как казалось, к стене.
Он не просто орал, а зловеще.
Вскоре Дэвид услышал сквозь звуки выстрелов приглушенное, ровное жужжание. И тогда он понял, что Райнеман, повернувшись к стене, отдал своим подчиненным очередное распоряжение.
И вот теперь ему посылали с берега реки электрокар.
Пока там его солдаты сражаются, Цезарю лучше держаться подальше от поля битвы.
Райнеман – свинья. Самый настоящий диктатор, не считающийся с волей других. Поганящий все, к чему ни прикоснется, и не чтящий никого и ничего.
«Не сомневаюсь, мы сможем с вами договориться…»
«Всегда ведь найдется запасной вариант, не так ли?»
Дэвид, выскочив из укрытия, помчался по дорожке в обратном направлении, к тому месту, где к лужайке под террасой подходили сад, с одной стороны, и лес – с другой. Оказавшись у белого стола с ножками из металла, – у того самого, за которым сидел Леон, склонив свое истощенное тело над чертежами, – он огляделся. Однако Райнемана в данный момент нигде не было видно.
Но он должен быть тут! Должен быть!
Сполдинг понял внезапно, что одна из главных причин, по которой его отозвали из Лиссабона и заставили объехать полсвета в то время, как вовсю бушевал огненный пламень и уделом многих и многих людей стали неисчислимые страдания, заключалась в человеке, стоявшем сейчас чуть выше его, на террасе, и скрытом от его взоров балюстрадой.
– Райнеман!.. Райнеман, я здесь!
Огромная туша финансиста метнулась к перилам. В руках у него был автомат «штернлихт». Мощное, грозное оружие.
– Послушай-ка, ты!.. Ты уже труп! – крикнул Райнеман, открывая огонь.
Дэвид бросился наземь и, опрокинув стол, укрылся за ним. Пули с шумом впивались в землю и рикошетом отскакивали от металла.
– Твои фокусы дорого тебе обойдутся, Лиссабонец! – продолжал вопить Райнеман. – Мои люди отовсюду сойдутся сюда! Их будут сотни! Через пару-другую минут!.. Выходи, Лиссабонец! Покажись! Тебя так и так ждала бы смерть, но ты ускорил ее! Уж не думал ли ты, что я позволю тебе уйти отсюда живым?! Я бы никогда не сделал такого! Выгляни! Все равно ты мертвец уже!
Дэвид понял все. Этот манипулятор не станет ссориться с людьми из Вашингтона и в то же время не позволит человеку из Лиссабона встать у него на пути. В Мендаро будут отправлены чертежи. Но не резидент из Лиссабона.
Его должны были бы убить по дороге в Мендаро.
Это ясно как божий день.
Дэвид поднял «люгер». В его распоряжении будет одно лишь мгновение, не более того. Сперва – отвлекающий маневр, и только потом – какая-то доля секунды на выстрел.
Но и этого мига, каким бы коротким он ни был, окажется достаточно, чтобы сразить Райнемана…
Ведь для него не прошло даром его пребывание в северных областях Пиренейского полуострова, он много чему научился там.
Он начал царапать пальцами левой руки землю рядом с собой и рвать с газона траву. Набрав полную пригоршню того и другого, он бросил их в воздух, слева от себя. Черные крупицы земли вперемешку с травинками образовали легкое облачко. Долетавшие издали тусклые отблески от огненных вспышек, прорезавших мрак все ближе и ближе, как бы увеличивали его в размерах, придавая ему неестественно огромный вид.
«Штернлихт» стрелял не умолкая. Сполдинг метнулся к правой стороне стола и нажал подряд пять раз на спусковой крючок «люгера».
Кровь залила лицо Эриха Райнемана. «Штернлихт» выпал из его рук, дернувшихся спазматически с наступлением смерти. Покачнувшись сперва назад, потом вперед, тучное тело финансиста обрушилось затем на перила террасы.
И, перевалившись через них, рухнуло на землю.
Услышав донесшиеся сверху, со стороны террасы, крики охранников, Дэвид ринулся назад, спеша укрыться во мраке, окутавшем дорожку для верховой езды. Он бежал со всех ног по извилистому черному коридору. Его ботинки время от времени погружались в мягкую траву, окаймлявшую с обеих сторон тропу зеленым бордюром.
Внезапно дорожка резко повернула. Налево.
Только этого ему не хватало!
Он услышал ржание испуганных лошадей. А затем ощутил конский запах и увидел справа от себя длинное одноэтажное строение – типичную конюшню, из которой доносились до него растерянные вопли конюха, пытавшегося успокоить вверенных его попечению животных.
У Сполдинга мелькнула было мысль проделать следующую часть пути верхом на коне. Но он тотчас же отверг ее. На лошади, конечно, можно было бы быстрее добраться до шоссейной дороги, однако ему, скорее всего, не совладать с насмерть перепуганным животным.
Подбежав к противоположному углу конюшни, Дэвид завернул за него и остановился, чтобы отдышаться и сориентироваться. Он был уверен в том, что знает, где находится. Однако попытался все же представить себе владения ныне покойного Райнемана, какими выглядели бы они с высоты птичьего полета.
И представил их. Где-то поблизости должны находиться луга. Луга, через которые пролегал его дальнейший путь!
Обежав одноэтажное здание, Дэвид увидел неподалеку открытое место, служившее пастбищем. Насколько мог он судить, всматриваясь в темноту, местность к северу от него шла под уклон, который, однако, не был столь уж велик, чтобы помешать лошадям спокойно пастись или резво бежать по чистому полю. Чуть подальше, уже за лугами, вырисовывались смутно при тусклом свете луны поросшие лесом холмы. Они находились к востоку – или справа – от него.
Спускаясь вниз по лугам, он должен будет все время отклоняться чуть в сторону, в направлении видневшихся вдали холмов. Это – наиболее короткий и к тому же относительно безопасный путь к внешней ограде, через которую пропущен ток.
Итак, ему предстоит двигаться на северо-северо-восток.
Он поспешил к высокому ограждению из вкопанных в землю столбов и поперечных перекладин, которые опоясывали пастбище, пролез между жердями и побежал через луг. Сзади, уже на сравнительно большом расстоянии, по-прежнему слышались одиночные выстрелы и залповый огонь. Судя по всему, сражение не утихало, унося все новые и новые жизни.
Внезапно его взору открылся вид на протекавшую внизу реку, в полумиле от него. Путь к ней преграждал такой же точно забор – из столбов и поперечных жердей, какой он встретил возле конюшни. Эта примитивная ограда была призвана защитить лошадей от опасностей, которые подстерегали бы их на отлогом спуске к реке. Вдоль берега светились фонари. Непрекращающееся крещендо смерти переносилось летними ветрами к расположенным в низине мирным селениям.
Однако ему недолго пришлось созерцать представившуюся его взору картину. Случилось то, чего он и не ждал. Дэвид в состоянии шока резко повернулся назад. Только что над его головой просвистела пуля. Целились в него! Его выследили!
Сполдинг бросился в траву и пополз. Воспользовавшись тем, что земля шла под уклон, он покатился вниз, пока не налетел на столб. Он уже достиг противоположного края пастбища. Далее, за ограждением, снова начинался лес.
До него донесся свирепый лай собак. Он знал: их натравливали на него.
Привстав на колени, Дэвид смог разглядеть очертания огромного животного, несшегося по траве прямо на него. Он выставил вперед «люгер», приготовившись открыть огонь, но затем понял, что выстрелом обнаружит свое местоположение. Переложив револьвер в левую руку, он выхватил из-за пояса охотничий нож.
Черное чудище, движимое нюхом, безошибочно указывавшим ему на то, что оно уже достигло своей жертвы в виде человеческой плоти, взметнулось в ярости в воздух. Сполдинг выбросил вперед руку с «люгером», пытаясь скинуть с себя тяжелое, мускулистое тело свирепого пса. Но это ему не удалось. Мотая из стороны в сторону страшной, оскаленной мордой, доберман рвал на части подаренный Райнеманом свитер и впивался клыками в левую руку Дэвида, державшую револьвер.
Сжимая нож как можно крепче, он вскинул правую руку и всадил острый клинок в мягкое брюхо добермана. Из вспоротого живота брызнула теплая кровь, из глотки собаки вырвался дикий предсмертный рев.
Дэвид, отняв руку, перевел дух. Во время схватки доберман искусал ему предплечье. А из-за резких движений, когда он катился вниз по склону или боролся с животным, разошелся по крайней мере один из швов на его животе. Однако надо было двигаться дальше.
Он перелез через перекладину и пополз на восток.
Но ему же надо на северо-северо-восток! А не на восток, черт бы его побрал!
Слегка оправившись от перенесенного им потрясения, Сполдинг обратил внимание на то, что стало значительно тише. Слышавшаяся вдали перестрелка велась уже не столь ожесточенно, как прежде. Интересно, когда же шум битвы пошел на убыль? Хотя взрывы еще гремели, пальба из стрелкового оружия звучала все реже и реже.
Значительно реже.
С противоположной стороны пастбища, там, где находилась конюшня, послышались крики. Затаившись в траве, Дэвид чуть приподнял голову, чтобы увидеть, что происходит. Как оказалось, прямо на него шла, рассыпавшись цепью, небольшая группа людей с электрическими фонариками в руках. Преследователи обшаривали лучами света метр за метром, рассчитывая обнаружить беглеца. Время от времени до Дэвида доносились слова выкрикиваемых на ходу команд.
То, что увидел он затем, повергло его в изумление. Зрелище было столь необычным, что он не верил своим глазам. Свет от ручных фонарей сфокусировался неожиданно на фигуре, появившейся со стороны конюшни и к тому же верхом на коне! Дюжина ярких лучей высвечивала в темноте белый «палм-бичевский» костюм.
Это был Франц Альтмюллер! Собственной персоной!
Альтмюллер сделал выбор, достойный лишь безумца, тогда как он, Дэвид, предпочел бы идти другим путем.
Сполдинг сознавал, что он и Альтмюллер играют разные роли.
Если Дэвиду отводилась роль дичи, то Альтмюллеру – охотника.
За Альтмюллером, несомненно, шли и другие, но он не стал их ждать, поскольку это было выше его сил. Сгорая от нетерпения, нацист пришпорил коня и ринулся через открытые ворота в деревянной изгороди.
Сполдинг понял его. Франца Альтмюллера ждет верная смерть, если Дэвиду удастся спастись. Единственное, что смогло бы помочь ему по возвращении в Берлин сохранить свою жизнь, – это труп человека из Лиссабона. Секретного агента «Фэрфакса», сорвавшего операцию «Тортугас». Тело убитого им человека, которого смогли бы опознать охранники и ученые в Очо-Кале. Человека, которого выследило какое-то там гестапо и заставило вылезти из глубокой норы.
Дэвида вновь посетили старые мысли.
Чего только не приходится делать! И как противно все это!
Лошадь и всадник неслись вниз по лугу. Дэвид вжался в землю. Встать он не мог: у Альтмюллера был мощный фонарь с широким рассеиванием света. Если, перекатившись, залечь под поперечным бревном ограды, высокая трава сможет скрыть его от нациста, как, впрочем, и указать, где он спрятался, коль скоро она будет помята.
Если… Коль скоро…
Он сознавал, что теряет драгоценное время, предаваясь сейчас размышлениям. Высокая трава – лучшее, что может быть в данный момент у него, она укроет его. Но, спрятавшись в ней, он будет обречен на бездействие. А это никак не устраивало его. И он знал почему.
Он хотел быть охотником, а не дичью.
Он хотел видеть Альтмюллера мертвым.
Франц Альтмюллер был не из тех противников, которых можно оставлять в живых. От таких, как он, всюду исходит опасность: и в тихих монастырских кельях в мирное время, и на поле битвы, если разразилась война. Альтмюллер – заклятый враг всем и всему, это читалось в его глазах. И то, что он ненавидел его, Дэвида Сполдинга, объяснялось не верностью Альтмюллера избранному Германией политическому курсу, а исключительно уязвленным его самолюбием.
Альтмюллер видел, как у него на глазах рушится то, что он столь искусно создавал. Ему было ясно, что операция «Тортугас» обречена на провал. И повинен в этом тот человек, который сказал ему прямо в лицо, что презирает его.
Такого Альтмюллер никак не мог вынести.
Пощечин он не прощает.
Обидчик должен понести наказание!
Если бы Дэвиду и удалось сейчас ускользнуть от него, это мало что изменило бы. Альтмюллер стал бы терпеливо выжидать удобного момента, чтобы нанести ему удар. И не важно, где вознамерился бы нацист осуществить свой кровавый замысел: в Буэнос-Айресе, Нью-Йорке или Лондоне. Первой жертвой Альтмюллера стала бы Джин. Он пристрелил бы ее из винтовки с оптическим прицелом, или зарезал ножом, когда она шла бы среди толпы, или убил из пистолета с глушителем в тихую ночную пору. Так или иначе, но Альтмюллер непременно отомстил бы ему. Это было видно по его взгляду, который он бросил на Дэвида во время их встречи.
Сполдинг прижался к земле, когда лошадь домчалась галопом до середины луга. Охранники, находившиеся у конюшни, в четверти мили от Альтмюллера, направляли луч прожектора на то место, где в последний раз видели добермана.
Альтмюллер слегка натянул уздечку, сдерживая, но не останавливая лошадь. Вглядываясь пристально в землю, освещаемую перед ним прожектором, нацист осторожно продвигался вперед. В одной руке он держал повод, в другой – револьвер, чтобы сразу же выстрелить, как только обнаружит противника.
Внезапно по ту сторону пастбища, где располагалась конюшня, раздался оглушительный взрыв. Прожектор погас, и стало еще темнее, чем прежде. Охранники, бежавшие по лугу следом за Альтмюллером, остановились в нерешительности и затем, охваченные паникой, повернули назад. Толпясь возле изгороди, люди что-то кричали друг другу в испуге. Послышались одиночные выстрелы.
Но Альтмюллер продолжил свой путь. Если он и знал о том, что остался один, то не подал виду и, пришпорив коня, послал его вперед.
Лошадь, пробежав немного, неожиданно остановилась. Перебирая нервно передними копытами, она храпела в испуге и пятилась назад, не обращая внимания на команды Альтмюллера. Нацист пришел в бешенство. Он кричал в ярости на животное, но безрезультатно. Впереди валялся мертвый доберман, и запах свежей крови останавливал коня.
Заметив наконец лежавшую в траве собаку, Альтмюллер повел лучом фонаря налево, потом направо. Пучок света прошел над головой Дэвида. Когда Альтмюллер, натянув повод, повернул лошадь направо, туда, где находился Дэвид, Сполдинг решил, что сделал он это исключительно в силу инстинкта.
Нацист повел лошадь шагом, не стал гнать ее.
И тогда Дэвид понял, в чем дело. Альтмюллер продвигался вперед по следам, оставленным в траве кровью добермана, пропитавшей одежду Сполдинга.
Дэвид торопливо пополз, стремясь убраться как можно дальше от двигавшегося в его сторону пучка света, испускаемого фонарем Альтмюллера. Оказавшись в относительной темноте, он сделал резкий бросок направо и побежал, пригнувшись, назад, в центральный участок луга. Дождавшись, когда лошадь с всадником окажутся между ним и изгородью из столбов и поперечных жердей, он стал осторожно подкрадываться к нацисту. Сполдинг испытывал немалое искушение взять да и произвести из «люгера» верный выстрел, но он знал, что подобное допустимо лишь в самом крайнем случае. Ему предстояло преодолеть еще несколько миль по незнакомой неровной местности, пройти через погруженный во мрак лес, который другие знали куда лучше, чем он. Громкий же звук выстрела из крупнокалиберного револьвера привлечет внимание людей, находящихся от него в четверти мили и пока что решающих свои собственные проблемы.
Но что бы там ни было, Альтмюллера необходимо прикончить.
Теперь Дэвида отделяло от нациста всего лишь десять футов. В его левой руке лежал «люгер», правая была свободна… Еще шаг, еще. Противник уже совсем рядом.
Луч света заметно замедлил движение, а потом и вовсе остановился. Альтмюллер подошел к тому месту, где он, Дэвид, только что лежал неподвижно, укрывшись в траве.
Почувствовав, что ему в спину задул легкий бриз, Сполдинг понял, что медлить больше нельзя.
Лошадь резко вздернула морду, выпучив огромные глаза: до ее ноздрей докатился запах пропитанной кровью одежды Дэвида.
Нацелив правую руку на кисть Альтмюллера, Сполдинг ринулся вперед. Подсунув большой палец под спусковой крючок револьвера нациста и сомкнув остальные на стволе смертоносного оружия, он увидел, что это был кольт. Кольт 45-го калибра, стоявший на вооружении армии США! Альтмюллер, не ожидавший нападения, повернулся в шоке назад и, натянув повод, всадил шпоры в бока лошади. Конь взвился на дыбы, Дэвид, не отпуская револьвер, пригибал руку Альтмюллера все ниже и ниже. А затем, дернув за нее со всей силы, скинул нациста в траву и принялся ударять кистью противника о землю. Он проделывал это снова и снова, пока кисть не наткнулась на камень и кольт не выскочил из рук врага. Как только это случилось, Дэвид ударил «люгером» Альтмюллера по лицу.
Однако Альтмюллер не собирался сдаваться. Он пытался свободной левой рукой вцепиться Сполдингу в глаза, яростно бил его коленями в пах и извивался всем телом, пытаясь вырваться из железной хватки Дэвида, прижимавшего его с силой к земле.
– Ты!.. Ты и… Райнеман!.. Вы оба предатели! – вопил он.
Заметив кровь на предплечье Дэвида, он запустил в рану пальцы, раздирая и без того разорванную плоть. Сполдингу казалось, что он не в силах более выносить испытываемую им боль.
Альтмюллер ударил плечом Дэвида в живот и, ухватившись за кровоточащую руку противника, скинул его с себя. Вскочив на ноги, нацист тут же снова бросился на землю и начал яростно шарить руками в траве, пытаясь разыскать валявшийся там кольт 45-го калибра.
И он нашел свое оружие.
Сполдинг, выхватив из-за спины охотничий нож, преодолел прыжком короткое расстояние, которое отделяло его от Альтмюллера. Но ствол кольта уже принял исходное положение, небольшое черное отверстие было нацелено ему в лоб, между глаз.
Едва лезвие вошло в плоть, как прогремел оглушительный, рвущий барабанные перепонки выстрел из крупнокалиберного револьвера. Вырвавшееся из ствола пламя опалило Дэвиду щеку, однако пуля прошла мимо.
Сполдинг поглубже воткнул нож в грудь Альтмюллера и там его и оставил.
Непримиримый, заклятый враг был мертв.
Дэвид знал, что если он хочет остаться в живых, то не должен терять ни мгновения. На звук выстрела сюда ринутся охранники, – возможно, на лошадях… И к тому же с ними будут собаки. Много собак.
Сполдинг кинулся к деревянной изгороди, перелез через нее и оказался в темном лесу. Не видя ничего, он несся, сам не зная куда, стараясь лишь забирать немного влево. На север.
Поскольку нужное ему направление – северо-северо-восток.
Ведь только там его ожидает спасение!
Он падал, спотыкаясь о камни и корни, и снова бежал. Продираясь сквозь кустарник, выбрасывая вперед руки, чтобы раздвигать ветки, преграждавшие путь. Левое плечо у него онемело.
Опасность погибнуть от рук охранников была еще велика. Однако до заветной автомагистрали оставалось уже совсем немного.
Издали не слышалось больше выстрелов. Тишину нарушали только гул погруженного во тьму ночного леса и ритмичное биение сердца в его груди. Поскольку сражение у конюшни прекратилось, охранники Райнемана могли теперь преспокойно кинуться за ним в погоню.
Дэвид потерял кровь, но сколько, этого не смог бы сказать. Зато он твердо знал, что его глаза все более и более уставали. Так же, как и тело. Тяжелые толстые ветви то и дело вставали у него на пути, из земли торчали цеплявшиеся за ноги корни деревьев. А тут еще бесконечные подъемы и спуски. Ему приходилось перебираться через глубокие лощины, не имея при себе ни веревок, ни другого используемого в подобных ситуациях снаряжения. Ноги подгибались, но он, не обращая на это внимания, заставлял себя упорно идти намеченным маршрутом.
И вот наконец Дэвид увидел ее, внешнюю ограду поместья! Ограду, к которой он так стремился!
Она протянулась у подножия невысокого холма, между деревьями.
Он кинулся к ней. Споткнувшись, хватался руками за землю и, поднявшись, вновь принуждал себя бежать вперед, к подножию холма.
Да и как же иначе? Он ведь здесь, она же – там.
Он – это он, Дэвид Сполдинг.
А она – заветная ограда.
Он помнил, что дотрагиваться до нее нельзя. Хотя кто знает…
Подняв с земли сухую ветку, он швырнул ее на проволочную сетку.
Посыпались искры, и послышался статический треск. Дотронуться до ограды было бы равносильно самоубийству.
Дэвид стал присматриваться к деревьям. Пот, стекавший с головы и со лба, застилал ему глаза, и поэтому все, что он видел, представлялось ему в виде каких-то расплывчатых туманных пятен. Однако он не терял надежды найти нужное ему дерево.
Дерево, которое могло бы помочь ему осуществить его план.
Он имел все основания сомневаться в достоверности образов, запечатлеваемых его взором: ночной мрак вкупе с лунным светом проделывал настоящие фокусы с листвою и ветвями, подменяя реальную субстанцию тенями.
К глубокому огорчению Дэвида, деревья, которые он осматривал, не имели ветвей. Не имели ветвей! Ветвей, которые нависали бы над оградой, одно прикосновение к коей несло с собою смерть! Райнеман распорядился срубить все ветви с деревьев, подступавших к высокой сетчатой ограде с той и с другой стороны!
Сполдинг, собрав последние силы, побежал в северном направлении. До реки оставалось что-то около мили. Но это – предположительно.
Возможно, он смог бы удрать отсюда, переплыв через реку.
Впрочем, это не лучший выход. На то, чтобы спуститься к реке по отгороженному от лошадей крутому склону, а затем переправиться на тот берег, уйдет уйма времени. Времени, в котором он отчаянно нуждался. К тому же Райнеман почти наверняка выставил свою охрану на обеих берегах реки.
И тут он увидел то, что искал.
Хотя поначалу и не был в этом уверен.
Сполдинг заметил на стоявшем неподалеку дереве голый сук, возвышавшийся над проволочным ограждением на несколько футов и примерно на столько же не достающий до линии ограды. И без того толстый, он приобретал у ствола форму самого настоящего нароста, широченного и громоздкого. По-видимому, трудившийся тут рабочий, порядком уже устав, спилил лишь самый конец этой ветви и, решив не возиться больше с суком, способным доставить ему немало хлопот, убрал цепную пилу, оставив все как есть. И его не следует особо осуждать за это: сук находился слишком высоко над землей и слишком далеко от ограды, чтобы кто-то смог воспользоваться им в своих целях.
Но Сполдинг знал, что этот сук предоставлял ему последний шанс. Один-единственный, который еще оставался у него. И этот факт стал особенно ясен ему, когда он услышал вдали приближавшиеся к нему крики людей и собачий лай.
Он вытащил из-за пояса один из «люгеров» и зашвырнул его за ограду: с него достаточно было и одного выступающего из-за пояса барабана.
Ему пришлось прыгнуть дважды, прежде чем он смог зацепиться за нависавшую над землей шишковатую ветвь. Добившись наконец своего, он обхватил ногами толстый ствол и, подтянувшись, ухватился правой рукой за следующую ветку. Таким вот образом, преодолевая острую боль в раненой руке и животе, Дэвид взбирался все выше и выше.
Наконец подпиленный сук оказался прямо над ним.
Сполдинг уперся краями подошв в ствол дерева и начал тереть ими, чтобы проделать в коре хоть какие-то углубления, которые могли бы служить опорой для ног. Затем, вытянув шею и прижав подбородок к шероховатому стволу, вскинул наверх обе руки. Перекинув левую через сук, он тут же ухватился за него правой рукой и, крепко держась за подпиленную ветвь, подтянулся и перебросил через нее правую ногу. Прижимаясь спиной к стволу дерева, он сидел теперь на суку.
Он сумел осуществить то, что хотел. Точнее, часть того, что задумал.
Дэвид сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и попытался сфокусировать взгляд своих глаз, которые щипало от пота. Он посмотрел на протянутую поверх ограды колючую проволоку, по которой был пропущен электрический ток. Она находилась ниже его менее чем на четыре фута и около трех футов впереди от него. От земли же до него было около восьми футов. Чтобы оказаться по ту сторону ограды, ему придется, пригнувшись, прыгнуть вперед. И если даже все пройдет благополучно, в чем он не был столь уж уверен, то ушибов при падении никак не избежать.
Голоса людей и собачий лай слышались уже совсем близко. Его преследователи находились в лесу, по эту сторону пастбища. Дэвид оглянулся назад и увидел мерцавшие сквозь густую листву огоньки – свет от карманных фонариков.
Он может сразу же распрощаться с жизнью, если охранники Райнемана обнаружат его.
Раздумывать больше не имело никакого смысла. Сейчас неподходящий момент для размышлений. Нужно, не теряя времени, действовать. Иначе – нельзя.
Сполдинг, держась за тонкие ветки над его головой, встал ногами на толстый сук и, стараясь не замечать слышавшихся за его спиной криков, прыгнул вперед. Увидев прямо перед собой неясные очертания натянутой проволоки, он развернул свое тело направо и, поджав ноги, ринулся вниз.
Он испытал во время своего скоротечного полета довольно странное ощущение. С одной стороны, ему было ясно, сколь великому риску подвергал он себя. С другой же, он объективно, словно врач, ставящий диагноз, анализировал свой поступок, придя в конце концов к выводу, что он сделал все, что мог. На большее он был бы просто не способен.
Ударившись о землю правым плечом, Дэвид покатился куда-то, так и не успев выпрямить ноги, что позволило бы ему замедлить движение и затем остановиться.
Перелетев через сплетение торчавших наружу корней, он уткнулся в ствол дерева и, замерев, обхватил руками живот: разлившаяся волною острая боль свидетельствовала о том, что рана открылась. Необходимо было срочно заняться ею… Хотя бы перевязать ее… Но как это сделать, если нет ничего под рукой? Ткань роскошного свитера, на которую он смог бы, казалось, рассчитывать, пропиталась потом и кровью – и его собственной, и добермана – и к тому же была разодрана в клочья, когда он падал, споткнувшись, катился по земле или продирался сквозь лесную чащобу.
Будь что будет, но он сделал все, что хотел.
Или почти все.
Он выбрался из поместья. Вырвался из «Гнезда ястреба».
Осмотревшись кругом, Сполдинг увидел при лунном свете валявшийся на земле второй «люгер»… Но ему и одного – того, что торчал у него за поясом, – было достаточно. И если бы оказалось вдруг, что это вовсе не так, то и второй не помог бы. Руководствуясь подобными соображениями, Дэвид оставил револьвер там, где он и лежал.
До шоссе было теперь не более полумили. Он заполз в подлесок, чтобы привести в норму нарушенное дыхание и восстановить те небольшие силы, которые еще оставались у него. Он нуждался в этой, пусть и кратковременной, передышке, чтобы продолжить свой путь.
Собаки лаяли теперь совсем близко. Крики охранников раздавались уже в нескольких сотнях ярдов от него. Обратив на это внимание, Сполдинг вновь ощутил страх. О чем же, о боже, он думал?! И что делал он?!
Вот именно: что?
Лежал беспечно в подлеске, полагая, без всяких на то оснований, будто вырвался на свободу!
Но так ли это было на самом деле?
Неподалеку, в пределах слышимости, находились охранники с огнестрельным оружием и злобными, свирепыми собаками.
Неожиданно до него донеслись слова команды, выкрикнутые в ярости одним из его преследователей:
– Freilassen! Die Hunde freilassen![958]
Собак спускали с поводков! Вожатые решили, что дичь загнана в угол и теперь уже дело лишь за собаками, которые должны разорвать ее на части!
Сперва он увидел свет карманных фонариков на вершине небольшого холма, а потом и собак. Животные, перевалив через холм, неслись вниз, в его сторону. Пять… восемь… дюжина страшных чудовищ мчалась к своей ненавистной жертве, чей запах раздражал их ноздри. Превратившись на время в диких зверей, они хотели лишь одного – вонзить свои зубы в мягкую плоть.
Зрелище, которое предстало затем взору Дэвида, и поразило его, и ужаснуло. Казалось, что он видит все это в каком-то гипнотическом сне.
Вся территория напротив него озарилась внезапно феерическим светом. В воздухе затрещали электрические разряды. Собаки одна за другой налетали на проволочную решетку высокой ограды. Короткая шерсть вспыхивала ярким огнем. Мучительный, продолжительный визг несчастных животных, корчившихся в предсмертной агонии, разрывал ночную тишь далеко вокруг.
Охранники, находившиеся на вершине холма, открыли стрельбу, то ли поддавшись панике, то ли просто так, на всякий случай. А может, имело место и то и другое. Однако пальба продолжалась недолго. Когда же она прекратилась, одни из них кинулись вниз по склону к собакам, успевшим уже домчаться до ограды, другие бросились прочесывать местность по флангам, большинство же, не думая долго, обратились в постыдное бегство.
Дэвид выполз из кустарника и скрылся в лесу.
Теперь-то он и в самом деле оказался на свободе!
Тюрьма, которой являлось, по сути, «Гнездо ястреба», не выпустила за свои пределы его преследователей… Зато он обрел свободу!
Держась рукой за живот, Сполдинг бежал все вперед и вперед, углубляясь в расстилавшийся перед ним мрак.
Шоссе проходило по насыпи из песка и крупного гравия. Когда Дэвид, выйдя шатаясь из леса, попытался подняться наверх, ноги у него подвернулись, и он рухнул на острые камушки. В глазах поплыли размытые круги, все завертелось вокруг. В горле пересохло. От страха, который он испытывал в данный момент, его стало рвать. Он сознавал, что не сможет подняться. Не сможет стоять на ногах.
Вдали показался автомобиль. Справа, к западу от него. Он несся на бешеной скорости. Фары то гасли, то вспыхивали вновь. Через равные промежутки времени… Раз… два… Раз… два… Раз… два…
С машины подавали сигналы!
А он не в силах был подняться! Не мог встать!
И тут он услышал свое имя. Его выкрикнули в унисон в открытые окна несколько голосов. В унисон! Словно исполнялся какой-то псалом!
– Сполдинг… Сполдинг… Сполдинг…
Сейчас машина промчится мимо! А он не может встать!
Дэвид протянул руку к поясу и вытащил «люгер».
С превеликим трудом отведя назад собачку, он произвел два выстрела.
Третьего не последовало: после второго выстрела Сполдинг погрузился во мрак.
* * *
Дэвид почувствовал, как чьи-то пальцы осторожно касались его тела около раны, и ощутил вибрацию двигавшегося автомобиля.
Он открыл глаза.
Сверху смотрел на него Ашер Фельд, на чьих коленях и лежала его голова. Еврей, заметив, что Дэвид очнулся, улыбнулся ему.
– Я отвечу на все ваши вопросы. Но прежде позвольте доктору наложить швы на вашу рану. Вдвоем мы быстро заштопаем вас.
Дэвид с помощью Фельда приподнял голову. На заднем сиденье находился еще один человек, совсем молодой. Перекинув через свои колени ноги Сполдинга, он наклонился над его животом. В руках у него были бинт и пинцет.
– Вам будет не очень больно, – произнес он по-английски с акцентом, который Дэвид слышал уже не раз в последнее время. – Я думаю, его окажется вполне достаточно. Видите ли, я был вынужден провести локализацию.
– Что-что?
– Говоря попросту, перед тем, как сделать несколько стежков, я ввел вам новокаин, – ответил врач. – Теперь ваша рука буквально нашпигована антибиотиками, произведенными, кстати, в одной из иерусалимских лабораторий. – На губах молодого человека заиграла улыбка.
– Что?.. Где?..
– Сейчас не время для разговоров, – произнес Фельд негромко, но решительным тоном. – Мы едем в Мендаро. Самолет уже ждет вас. Никаких неприятных сюрпризов больше не будет.
– Чертежи у вас?
– Да, человек из Лиссабона. Те самые, что были прикованы цепью к перилам лестницы. Мы не ожидали, что вам удастся провернуть такое. Рассчитывали разыскать их на террасе или где-нибудь на верхнем этаже. Слава богу, нам удалось обрушить на «Гнездо ястреба» молниеносный удар и захватить его на короткое время. И хотя охранники Райнемана пришли ему на подмогу довольно быстро, их было явно недостаточно, чтобы справиться с нами… Прямо скажу, неплохо у вас получилось с этой лестницей. Каким же образом сумели вы проделать подобную вещь?
Хотя врач и заверил Дэвида, что «будет не очень больно», в действительности все оказалось совсем не так. И все же, несмотря на то, что ему было трудно разговаривать, он ответил с улыбкой Фельду:
– Дело в том, что… никто не хотел упускать из виду чертежи. Не забавно ли?
– Я рад, что вы можете еще шутить. Это вам пригодится.
– Что-то случилось?.. Уж не с Джин ли? – Сполдинг, лежавший в неудобном положении, попытался встать. Но ему не дали. Фельд удержал его за плечи, врач – положив руки ему на грудь.
– Нет, подполковник, с миссис Камерон все в порядке. Как и с вашим физиком. Утром они, несомненно, вылетят из Буэнос-Айреса. С первым же рейсом… Через несколько минут по всей прибрежной зоне будет восстановлена радиосвязь. И тогда же включат радары. Вспыхнут экраны локаторов, и траулер засекут…
Дэвид приподнял руку, останавливая еврея. Сделав предварительно несколько вдохов и выдохов, он заговорил:
– Свяжитесь с военно-морской базой. Скажите им, что встреча с подводной лодкой должна состояться согласно плану, предположительно… через четыре часа… после того, как траулер выйдет из Очо-Кале. Пусть они рассчитают максимальную скорость траулера… очертят на карте полукруг… и проследят за тем, что будет происходить в зоне по периметру этого полукружия.
– Отличная работа! – похвалил Сполдинга Ашер Фельд. – Мы передадим им все слово в слово.
Молодой врач, закончив свою работу, наклонился над Дэвидом и произнес:
– Учитывая все обстоятельства, наложенные мною швы выглядят просто прекрасно, словно их взбрызнули водой из Бетезды[959]. Они куда лучше тех, что наложили вам на правое плечо. На них просто ужасно смотреть. Вы можете уже сесть. Осторожно, однако.
Дэвид успел уже позабыть о том, что произошло с ним на Азорах столетия назад, как казалось ему. Английский врач, осмотревший его там, подвергся весьма суровой критике со стороны своих собратьев по ремеслу. И не только за отданные им предписания, но и за то, что он позволил американскому офицеру покинуть аэродром Лажес буквально через час после медицинского освидетельствования, так и не дав ему отдохнуть.
Сполдинг с помощью двух членов «Хаганы» принял сидячее положение.
– Райнеман мертв, – сказал он устало. – Райнеман, эта свинья, ушел в мир иной. Так что больше – никаких переговоров с врагами. Сообщите об этом своим людям.
– Спасибо, – поблагодарил его Ашер Фельд.
Несколько минут они ехали молча. Теперь уже были видны прорезавшие ночное небо лучи прожекторов на небольшом аэродроме.
– Чертежи уже в самолете, – промолвил Фельд. – Наши люди их охраняют… Мне очень жаль, что вам придется лететь сегодня. Было бы проще, если бы их доставил на место назначения сам пилот. Однако это невозможно.
– Но ведь для того-то, в частности, и прислали меня сюда, чтобы я сопровождал их.
– Боюсь, все обстоит значительно сложнее. Вы участвовали в крупной операции, получили серьезные ранения. По всем правилам вас следовало бы госпитализировать… Но это можно будет сделать только потом.
– Что вы хотите сказать? – Дэвид догадался, что у Фельда есть что-то такое, что даже этот практичный еврей находит трудным для себя облечь в подобающие слова. – Было бы лучше, если бы вы откровенно рассказали мне обо всем…
– Вы сами все узнаете, подполковник, без чьей-либо помощи, – прервал его Фельд. – Видите ли… там, в Вашингтоне, не ожидают, что вы прилетите туда на этом самолете. Они распорядились уже предать вас смерти.
Глава 43
Бригадный генерал Алан Свенсон, служивший в военном департаменте, покончил с собой. Те, кто знал его, объяснили этот поступок нервным перенапряжением и крайней усталостью. Этот преданный родине офицер-патриот сумел привлечь к своей работе целый ряд талантливых снабженцев, которые так же, как и он, верой и правдой, не щадя себя, служили своей стране, обеспечивая военную машину всем необходимым.
В «Фэрфаксе», в этой расположенной в штате Вирджиния закрытой зоне, где хранится секретная информация Объединенного разведцентра союзных держав, исчез подполковник Айра Барден. Просто исчез: вчера он был, а сегодня испарился. Вместе с ним пропало из сейфов и несколько весьма важных папок. Это последнее обстоятельство весьма озадачило тех, кто был знаком с их содержанием. В основном это были досье высокопоставленных нацистов. Тех, которые имели дело с концентрационными лагерями. Это не была информация того рода, которую стал бы похищать предатель. Досье же самого Айры Бардена было закрыто и передано в архив. Его семье отправили соболезнование. Имя подполковника Бардена внесли в списки пропавших без вести. Пропавших без вести при исполнении воинского долга. Как это ни покажется удивительным, но родственники не настаивали на расследовании. В конце концов, это их право… Но странно.
Маршалла, шифровальщика из Лиссабона, обнаружили в горах Басконии. Он был ранен в перестрелке на границе. Однако партизанам удалось его спасти. Что же касается сообщения о его смерти, то оно было подготовлено в целях дезинформации противника, поскольку немецкая контрразведка давно уже охотилась за ним. Подлечившись у партизан, он вернулся к своей работе в посольстве. Оттуда Маршалл отправил письмо своему другу, который, как он полагал, тяжело переживал его мнимую смерть. Этим другом являлся подполковник Сполдинг. Послание было написано в легких, веселых тонах. Шифровальщик выразил надежду, что подполковник неплохо провел свой отпуск в Южной Америке, и извещал его о том, что и ему удалось отдохнуть. Это был своеобразный код. Содержание подобной шифровки сводилось к тому, что впредь им следует более тщательно согласовывать свои планы и отдыхать вместе, как и положено настоящим друзьям.
В шифровальщике из Буэнос-Айреса Роберте Балларде госдепартамент был сильно разочарован. Он допустил грубейшую ошибку, скрыв содержание шифровки, поступившей из военного департамента с требованием ареста подполковника Сполдинга, подозреваемого в предательстве, перевербовке врагами при выполнении задания. Баллард никому не передал этот приказ командования.
Физик Эжен Леон вернулся в Пасадену. Ему неожиданно предложили выгодный контракт, от которого трудно было отказаться. В лос-анджелесском госпитале ему сделали успешную операцию на горле, после чего его голос полностью восстановился. Но самое удивительное заключалось в том, что Леон взял в банке кредит, чтобы построить собственный дом в долине Святого Фернанда.
Миссис Джин Камерон, проведя несколько дней в Мэриленде на Восточном побережье, уехала оттуда навсегда. Госдепартамент, по личному представлению посла США в Аргентине Хендерсона Грэнвилля, направил на ее имя благодарственное письмо, в котором отметил заслуги миссис Камерон на дипломатическом поприще.
В связи с вручением миссис Камерон этого письма состоялась небольшая церемония, которую почтил своим присутствием помощник госсекретаря. Миссис Камерон решила остаться в Вашингтоне, где поселилась в отеле «Шорхэм». По странному совпадению в этом же отеле остановился и подполковник Дэвид Сполдинг.
* * *
Подполковник Дэвид Сполдинг смотрел на высокие колонны военного департамента. Сегодня он в последний раз надел свою военную форму, чтобы войти в это здание.
Три недели, как он в Вашингтоне, и все это время он думал над тем, что скажет сегодня. Все дни он подбирал слова, которые выразят и его ярость, и отвращение, и его обиду на то, что своей жизнью эти годы распоряжался не он сам, что был просто марионеткой в чьих-то руках. Сегодня взяло верх простое чувство усталости от пережитого и желание начать жизнь сначала. Заново.
И быть всегда рядом с Джин.
Он прекрасно понимал, что его обвинения, которые он готовился бросить в лицо людям, заправлявшим операцией «Тортугас», будут для них пустым звуком. Честь и порядочность для них ничто.
Сполдинг оставил свой плащ офицеру при входе и вошел в небольшой конференц-зал. Здесь уже собрались все. Они сидели вокруг стола.
Уолтер Кенделл.
Говард Оливер.
Джонатан Крафт…
Никто не поднялся ему навстречу. Царила гробовая тишина. Взгляды, устремленные на Сполдинга, выражали одновременно ненависть и страх.
Они собирались сражаться с ним, протестовать… Отстаивать свои интересы… Заранее все обсудив, эти люди прибыли сюда, чтобы расставить все точки над «i».
Оно и понятно, подумал Дэвид.
Он встал у стола, достал горсть алмазов и бросил их на полированную поверхность. Камешки со стуком раскатились.
Недоуменные взгляды присутствующих устремились на Сполдинга.
– Товар из «Кенинга», – сказал Дэвид. – Для приборов Пенемюнде.
Говард Оливер, тяжело дыша, произнес:
– Объясните, пожалуйста, что это значит…
– Я понимаю, вы – люди деловые, поэтому не займу у вас много времени. Буду краток. На ваши ответы и объяснения я не рассчитываю. Если же у вас возникнет желание услышать о чем-либо поподробнее, вы знаете, где меня разыскать.
Дэвид положил на стол конверт. Обычный толстый деловой конверт с печатью.
– Тут вся история операции «Тортугас». От Женевы до Буэнос-Айреса, включая Пенемюнде и Очо-Кале. История отвратительная, а по нынешним временам для вас даже подсудная. Огласка тайной сделки между Лондоном, Нью-Йорком и Берлином в условиях, когда солдаты идут на смерть ради уничтожения нацизма, согласитесь, будет иметь для вас весьма печальные последствия.
Предупреждаю сразу, у меня несколько копий этих документов, хранящихся в надежных местах на тот случай, если вы сделаете хоть одну попытку убрать меня.
Германия повержена. Война выиграна, несмотря на то, что еще идут кровопролитные сражения. Еще множатся ее жертвы, но конец уже виден. Придет время залечивать раны. И я хочу, чтобы отныне ваша жизнь была посвящена только благим целям. Вы должны возместить свою сопричастность к кровопролитию.
Вы отдадите свои силы и средства тем, кто остался без дома и крова. Полагаю, что положение рядовых служащих вас вполне устроит в будущем.
Даю вам сроку шестьдесят дней. За это время вы должны расторгнуть все прежние связи ваших компаний и перечислить неправедно заработанные средства в пользу жертв войны, не афишируя собственных имен.
Что же касается смертного приговора мне, составляющего часть вашей сделки, то, надеюсь, он вами же будет отменен. Иначе документы «Тортугаса» выплывут наружу. Полагаю, вы в этом не заинтересованы. Лучше будет, если вы навсегда оставите в покое меня и моих родных.
Вспомните о благородстве, господа! Если это будет трудно, я, как напоминание о нем, оставляю вам этот конверт с документами. На всякий случай.
Воцарилась полная тишина. Взоры всех были прикованы к белому конверту посреди стола.
Дэвид повернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Воздух был свеж. Дул холодный ветер.
Подполковник Дэвид Сполдинг шел к отелю «Шорхэм».
Все кончено. Остались только шрамы. Глубокие шрамы.
Но он найдет в себе силы начать новую жизнь.
Вместе с Джин…
Глава 22
1944 год Буэнос-Айрес, Аргентина
Авиалайнер компании «Пан-Америкэн» вылетел из Тампы в восемь часов утра. Согласно расписанию, прежде чем приземлиться, преодолев двенадцать сотен миль, в Буэнос-Айресе, он должен был сделать остановки в Каракасе, Сан-Луи, Сальвадоре и Рио-де-Жанейро. В списке пассажиров Дэвид Сполдинг значился под именем Дональда Сканлана из Цинциннати, штат Огайо, инспектора по рудникам. Это прикрытие было временным, только на время полета. Сразу же по прибытии в Буэнос-Айрес Дональд Сканлан должен был исчезнуть. Этим именем воспользовались лишь потому, что инициалы совпадали с инициалами Дэвида. Далеко не лишняя предосторожность. Сполдинг ведь мог позабыть где-либо какую-то вещь, помеченную подлинными его инициалами, или проставить их вместо подписи под первым же своим письмом из Аргентины. Ни того, ни другого нельзя исключать, если он вдруг заработается, или слишком устанет, или… будет чем-то напуган.
Свенсон был близок к панике, когда Дэвид позвонил ему из расположенного в Нью-Йорке офиса аэропорта Митчелл-Филд. Генерал с упорством охотничьей собаки, напавшей на след, требовал от своих подчиненных неукоснительного соблюдения заранее установленных правил игры. И считал недопустимым любое отклонение от плана, разработанного Кенделлом – именно Уолтером Кенделлом. Тем более что сам Кенделл должен был улететь в Буэнос-Айрес лишь на следующее утро.
Дэвид не стал терять время на подробный рассказ обо всех осложнениях. Он только сказал генералу, что, насколько ему известно, было уже три попытки убить его. Во всяком случае, только так, как ему представляется, можно объяснить то, что довелось ему пережить. И если генерал действительно нуждается в его услугах в Буэнос-Айресе, то ему, Дэвиду Сполдингу, лучше всего отправиться туда как можно быстрее, пока он еще жив и находится в форме.
Связаны ли как-то все те эпизоды, в которых Дэвида и впрямь можно было бы представить в роли жертвы, с Буэнос-Айресом? Свенсон задал этот вопрос таким тоном, будто боялся произнести вслух название этого аргентинского города.
Дэвид честно признался, что это ему неизвестно. Ответ можно было получить только в Буэнос-Айресе. Поэтому в настоящее время разумнее было бы говорить, что подобное вполне возможно, утверждать же что-либо нельзя.
– Такого же мнения придерживался и Пейс, – заметил Свенсон. – Он считал, что пока что мы можем лишь строить догадки, делать же какие-либо выводы еще рановато.
– Эд редко когда ошибался в подобных вещах.
– Пейс сказал мне как-то раз, что во время своего пребывания в Лиссабоне вы занимались порой и довольно грязными делами.
– Это правда. Хотя я сомневаюсь, что Эду были известны все детали. Но, что бы там ни было, он довольно точно определил характер моей работы. И в Португалии, и в Испании найдется немало людей, которые предпочли бы видеть меня мертвым. Или хотели бы, по крайней мере, надеяться, что увидят меня в гробу. Ведь заранее трудно предугадать, что и как. В общем, обычное дело, генерал.
На другом конце провода, связывавшего Вашингтон с городом Нью-Йорком, наступила тишина.
– Послушайте, Сполдинг, а вы думали когда-либо о том, что мы можем заменить вас? – спросил Свенсон, нарушая затянувшуюся паузу.
– Разумеется. Если хотите, можете сделать это прямо сейчас. – Дэвид не кривил душой. Больше всего ему хотелось вернуться в Лиссабон. Чтобы оттуда отправиться на север Испании. Точнее – в Вальдеро. И попытаться разузнать там что-нибудь поподробнее о шифровальщике по имени Маршалл.
– Поздно уже… Все зашло слишком далеко. Самое главное сейчас – чертежи. Остальное же все не имеет значения.
Последующая часть разговора была посвящена таким вопросам, как транспортировка груза, операции с американской и аргентинской валютой, обеспечение специалистов необходимым оборудованием и доставка полученной документации к месту назначения. Поскольку речь, таким образом, шла о вещах, в которых генерал мало что смыслил, Дэвиду пришлось всю ответственность за подготовку и проведение операции возложить на себя.
Прощаясь, Сполдинг сказал:
– Никто в «Фэрфаксе» не должен знать о моем местонахождении. Ни одна живая душа в мире, кроме посла в Буэнос-Айресе. Но главное все же – это «Фэрфакс». Его-то уж непременно надо держать в полном неведении относительно меня.
– Почему? Уж не думаете ли вы, Сполдинг?..
– Вот именно, думаю, генерал. В «Фэрфакс» внедрена агентура противника. Можете прямо сейчас сообщить об этом в Белый дом.
– Но это же невозможно!
– Скажите об этом вдове Эда Пейса.
…Дэвид взглянул в иллюминатор. Только что пилот сообщил, что они пролетают над Миримом, самым большим озером на побережье Уругвая. Скоро они прибудут в Монтевидео, а еще через сорок минут приземлятся в Буэнос-Айресе.
Буэнос-Айрес… Как объединить в одно целое разрозненные фрагменты? Что общего между людьми, с которыми свела его в последнее время судьба и о которых он ничего толком не знал? А таких людей было не так уж мало. Это и Лэсли Дженнер-Хоуквуд, и шифровальщик Маршалл, и человек по имени Франц Альтмюллер, и незнакомые ему типы, упорно искавшие с ним встречи и на Пятьдесят второй улице, и на Тридцать восьмой, кто-то – затаившись в тени у подъезда, а кто-то – в служебном помещении по окончании рабочего дня и даже на лестнице. Или тот странный субъект, который напал на него в кабине лифта и которого сама смерть не могла устрашить. Враг, проявивший исключительную отвагу… или превратно понятую верность долгу. Маньяк, одним словом.
Разгадкой он начнет заниматься в Буэнос-Айресе. От аэропорта до города час пути, а ответ придется искать гораздо дальше. Если только его предположения верны, у него впереди не более трех недель. Время, за которое чертежи должны быть доставлены адресату.
Он начнет действовать не торопясь. Так, как делал всегда, приступая к решению новой задачи. Главное в такой ситуации – вжиться, слившись с легендой, в окружающую обстановку, вести себя свободно и непринужденно и, наконец, установить приятельские отношения со всеми, с кем свела тебя судьба. Для него это будет нетрудно. Его теперешнее прикрытие можно было назвать продолжением лиссабонского. Атташе со знанием трех языков и солидным состоянием. Родители – люди достойные. До войны был своим в элитарных кругах фешенебельных центров Европы и, соответственно, во время официальных и полуофициальных приемов сумеет найти общий язык с гостями посольства. Короче говоря, едва ли кто лучше, чем он, сможет вписаться в тонкую, требующую исключительного такта атмосферу, царящую в столице нейтрального государства. И ничего страшного, если кто-то и подумает, что свой пост, спасающий от фронта, он получил лишь благодаря деньгам и широким связям. Конечно, подобное предположение он будет отвергать, но не слишком уж настойчиво. Зачем давать повод для новых догадок?
Инструкция, касавшаяся пребывания Дэвида Сполдинга в Буэнос-Айресе, исключительно четко определяла характер возлагавшихся на него обязанностей, в силу которых его возводили на время операции в ранг сверхсекретного агента. Официально он выступал в роли посредника между финансовыми кругами Нью-Йорка и Лондона, с одной стороны, и немецким эмигрантом Эрихом Райнеманом, с другой. Вашингтон, само собой разумеется, одобрительно отнесся к организации подобной миссии: после войны финансирование восстановительных работ и промышленного строительства в наиболее пострадавших районах станет проблемой глобального значения. И тогда не обойтись без Райнемана: такого и быть ведь не может, чтобы о нем не вспомнили в роскошных, облицованных мрамором холлах Берна и Женевы.
Мысли Дэвида снова вернулись к книге, лежавшей у него на коленях. Это был второй из шести томов, выбранных для него Эженом Леоном.
Дональд Сканлан без труда прошел таможенный досмотр. Даже сотрудник посольства, регистрировавший всех без исключения американцев, доставленных сюда самолетом, и тот, казалось, не знал, что под этим именем скрывается кто-то другой.
С чемоданом в руке, единственным своим багажом, Дэвид подошел к стоянке такси и, ступив на бетонированную площадку для пассажиров, принялся изучать шоферов, стоявших у своих машин. Расставаться с образом Дональда Сканлана он не спешил: успеет еще снова стать Сполдингом. И не собирался прямо отсюда ехать в посольство. Поскольку сначала хотел убедиться, что ему удалась роль Дональда Сканлана и его принимают как раз за того, за кого выдает он себя, – за инспектора рудников. И что к нему никто не проявляет повышенного интереса – большего, чем может вызвать к себе любой человек, похожий на сотни других. Если же окажется вдруг, что он стал объектом пристального внимания со стороны неизвестных ему людей, то вывод из этого может быть только один: кому-то уже стало известно, что в действительности под именем Дональда Сканлана в Аргентину прибыл Дэвид Сполдинг, бывший американский резидент в Лиссабоне, связанный и с военной разведкой, и с секретным объектом «Фэрфакс».
Свой выбор он остановил на полном, симпатичном шофере, чья машина занимала четвертое место в ряду, образованном таксомоторами.
Водители передних такси запротестовали, но Дэвид притворился, что не понимает их. Если бы даже Дональд Сканлан и знал в какой-то мере испанский, то уж вникнуть в глубинный смысл эпитетов, которыми дружно награждали Дэвида водители, раздосадованные потерей клиента, едва ли сумел бы.
Усевшись на заднее сиденье, Дэвид объяснил таксисту, что его будут встречать лишь через час, – правда, где именно, он не сказал, – и, таким образом, в запасе у него целый час. А затем попросил устроить ему краткую экскурсию по Буэнос-Айресу. Совершая подобного рода поездку, он смог бы сделать сразу два дела: во-первых, проверить, нет ли за ним слежки, и, во-вторых, ознакомиться с городом.
Водитель, восхищенный безукоризненной, грамматически правильной испанской речью, прозвучавшей из уст его пассажира, охотно взял на себя роль гида. По узким, извилистым дорожкам машина уверенно двинулась к выходу из огромного парка Третьего Февраля, на территории которого и располагался аэропорт.
За первые же тридцать минут Дэвид, старавшийся ничего не упустить, исписал в своем блокноте с десяток страниц. Буэнос-Айрес произвел на него впечатление современного европейского города, перенесенного каким-то чудом на южный континент. Насколько смог судить Сполдинг по первым своим наблюдениям, аргентинская столица представляла собой удивительнейшее смешение стилей, напоминая одновременно и Париж, и Рим, и города Центральной Испании. Вместо привычных городских улиц здесь пролегли бульвары – просторные, обрамленные рядами вечнозеленых деревьев. Авенида Девятого Июля если и отличалась чем-то от Виа-Венето или Сен-Жермен-де-Пре, так только размерами, превосходя и ту и другую и своей шириной, и протяженностью. В кафе, расположенных вдоль тротуара под ярко разукрашенными тентами и отгороженных от прохожих сотнями ящиков с декоративными растениями, шла бойкая торговля, обычная для летнего дня. О том же, что день и впрямь был летний, Дэвиду красноречивей всяких слов говорили и взмокшая шея, и потное пятно на груди рубашки. Шофер, глядя на него, заметил, что солнце сегодня просто нещадно палит: если сейчас и меньше восьмидесяти градусов[909], то ненамного.
Когда Дэвид попросил показать ему Сан-Тельмо, владелец такси понимающе кивнул, прикидывая, сколько можно содрать с богатого американца.
Оказавшись там, Сполдинг сразу же убедился, что этот район был именно таким, как описал его Кенделл: элегантным, уединенным и тихим. Поддерживаемые в образцовом порядке старинные особняки соседствовали с многоквартирными доходными домами, украшенными балюстрадами из кованого железа. Чистенькие улочки утопали в пышной зелени и благоухали экзотическими цветами.
Леону здесь будет удобно.
Из Сан-Тельмо шофер повернул назад, в центральную часть города, и, достигнув вскоре берега Рио-де-Ла-Платы, вновь приступил к обязанностям гида. Плаца-де-Майо, Кабильдо, Каса-Росада, Калле-Ривадавия… Дэвид едва успевал заносить в блокнот названия улиц, площадей, районов, которые встречались на его пути. Он должен как можно быстрее познакомиться со всеми этими местами, чтобы свободно ориентироваться в незнакомом ему прежде городе.
Ла-Бока. Портовый район в южной части Буэнос-Айреса. Как объяснил шофер, туристам путь сюда закрыт.
Калле-Флорида. Здесь располагались самые богатые магазины во всей Южной Америке. Таксист предложил Дэвиду свести его с несколькими знакомыми ему лично владельцами магазинов, где этот американец смог бы приобрести чудесные вещи.
Дэвид лишь выразил сожаление, что ограничен во времени. И тут же пометил в блокноте, что на Калле-Флорида движение транспорта запрещено.
Машина с Авенида-Санта-Фе свернула к Палермо – самому красивому району Буэнос-Айреса.
Но Дэвида интересовала не только красота Палермо. Для него куда важнее было то обстоятельство, что здесь раскинулся громадный парк, фактически представлявший собой своеобразный комплекс отдельных, переходящих один в другой парков. Привлекли его внимание и огромный пруд с тихими безлюдными берегами, и простершийся на много акров чудесный ботанический сад, и, конечно же, роскошный зоопарк с бесконечными рядами клеток и различных строений.
Тут, несомненно, необычайно красиво. Но главное все же заключается в том, что это идеальное, практически безопасное место для встреч, которое может еще пригодиться.
Прошел уже час. Достаточно времени, чтобы убедиться, что за такси не увязались другие машины. И за Дональдом Сканланом никто не следит.
Дэвид Сполдинг мог теперь смело выйти на сцену.
Поскольку вокруг все спокойно и тихо.
Он попросил таксиста высадить его на стоянке у входа в зоопарк Палермо: у него здесь назначена встреча с друзьями. Шофер огорчился. Может быть, подождать сеньора? Отвезти его в отель? Или еще куда-нибудь, если он пожелает?..
Сполдинг, не обращая внимания на настойчивые увещевания таксиста, спросил лишь, сколько с него причитается, и тотчас отдал водителю запрошенную сумму, давая тем самым понять, что не нуждается больше в его услугах.
Следующие пятнадцать минут Дэвид провел в зоопарке, по-настоящему наслаждаясь прогулкой. Купил у лоточника мороженое, побродил между клеток с мартышками и орангутангами, находя у них сходство и со многими своими знакомыми, и кое с кем из врагов. Когда же ощутил в душе покой и равновесие – насколько, естественно, это возможно для секретного агента, – вышел на остановку такси.
Он подождал минут пять, пока мамаши и гувернантки с находившимися под их присмотром детьми не разъехались по домам, а затем и сам сел в машину.
– В американское посольство, пожалуйста.
Посол Хендерсон Грэнвилль уделил новому атташе полчаса. У них еще будет время поболтать побольше, но по воскресеньям он слишком занят. Все остальные жители Буэнос-Айреса могут ходить в церковь или предаваться развлечениям, а дипломаты должны работать. Он еще должен показаться на двух полуофициальных приемах на открытом воздухе, под сенью садовых деревьев. А это значит, что придется заранее выяснять по телефону, когда заявятся туда гости из Германии и Японии и сколько времени пробудут они там, и, соответственно, обговорить точное время собственного его прибытия и отбытия. После второго такого приема его ожидает званый обед в бразильском посольстве. Правда, туда, насколько это известно ему, немцы с японцами не приглашены: Бразилия старается избегать по возможности острых углов.
– Итальянцев, как вы понимаете, никто теперь в расчет не берет, – улыбнулся посол. – Впрочем, так было и раньше. Во всяком случае, в Буэнос-Айресе. Большую часть времени они заняты тем, что подкарауливают нас в ресторанах в надежде излить свою душу или же, позвонив по телефону-автомату прямо сюда, в наше посольство, объясняют занудно, до какого ужасного состояния довел их страну Муссолини.
– В общем, насколько я понял, обстановка здесь примерно та же, что и в Лиссабоне.
– Боюсь, что это не так, хотя на первый взгляд и может показаться, что Буэнос-Айрес такое же приятное место, как и Лиссабон… Я не собираюсь надоедать вам скучным перечислением всех тех проблем, с которыми приходится сталкиваться нам ввиду довольно сложной внутриполитической обстановки в этой стране. Сами понимаете, постоянные волнения, перевороты… Однако надеюсь, краткий обзор происходящего здесь с соответствующими акцентами поможет вам получить общее представление о нынешней ситуации. Я полагаю, кое о чем вы уже читали.
– У меня было мало времени для этого. Я прилетел из Лиссабона всего неделю назад. Но мне известно, что правительство Кастилло было свергнуто.
– Да, в июне прошлого года. Иного и быть не могло… Рамон Кастилло оказался таким же бездарным правителем, как и его предшественники – предыдущие президенты этой страны. В общем, Аргентине вновь не повезло. И в этом – одна из главных причин разыгравшейся тут трагикомической буффонады. Экономика развалена. Сельское хозяйство и промышленность пришли фактически в полный упадок. Возглавляемый им кабинет министров не сделал ровным счетом ничего, чтобы, воспользовавшись ситуацией, попытаться хотя бы частично покрыть дефицит, возникший на рынке говядины после вступления в войну Англии. А это следовало бы сделать в интересах страны, если даже кое-кто из членов правительства и полагал, будто конец Джона Буля уже предрешен. Короче, Кастилло вполне заслужил свою участь… К сожалению, мне приходится констатировать все же, что едва ли нам стало легче после того, как у власти встали другие – те, кто, прошествовав в стройных фалангах до Ривадавии, сместил прежнее руководство страны.
– Во главе Аргентины встал военный совет, не так ли? Хунта иначе?
Грэнвилль сделал неопределенный жест, на его четко очерченных губах появилась скептическая усмешка.
– Формально – Grupo de Oficiales Unidos![910] В действительности же – банда отъявленных негодяев… Из тех проходимцев, которых, осмелюсь сказать, можно встретить повсюду… Вы знаете, конечно, что местную армию обучали кадровые офицеры вермахта. Если к этому веселенькому факту добавим еще горячий латиноамериканский темперамент, экономический хаос и провозглашенный сверху нейтралитет, в который так никто и не поверил, то что же у нас получается? Неустойчивое положение государственного аппарата и, как следствие этого, неспособность правительства контролировать положение в стране и осуществлять мероприятия по стабилизации внутренней обстановки. Установленный здесь полицейским режим коррумпирован снизу и доверху.
– Так что же тогда обеспечивает нейтралитет Аргентины?
– Прежде всего противоречия внутри самой хунты. В ГОУ – так называем мы сокращенно Grupo de Oficiales Unidos, – насчитывается еще больше фракций, чем в рейхстаге двадцать девятого года. Каждая из них стремится во что бы то ни стало занять ключевые позиции во властных структурах. И само собой разумеется, немалую роль играет тут и страх перед американским флотом и авиацией, до которых, как говорится, рукой подать… В последние пять месяцев ГОУ неоднократно меняла свои ориентиры. Полковники начинают уже сомневаться в успешном завершении тысячелетнего крестового похода своих учителей. Дело в том, что на них произвели необычайно огромное впечатление и наши поставки в их родную страну, и то, как сумели наладить мы здесь производство нужной нам промышленной продукции.
– Реакция их на это вполне понятна. Ведь мы…
– Имеется и еще один аспект проблемы, о которой я сейчас говорю, – перебил Дэвида Грэнвилль, сидевший с задумчивым видом. – В этой стране проживает небольшая, но весьма состоятельная еврейская община. К примеру, один из ее представителей – уже знакомый вам Эрих Райнеман. ГОУ не собирается отстаивать в открытую провозглашенные Джулиусом Стрейчером основные принципы решения еврейского вопроса… Иначе не может и быть: она же пользуется вовсю принадлежащими евреям деньгами, заимствуя их в виде кредита, что делал до них – и с немалым успехом – Кастилло. Деньги же им нужны для того, чтобы пустить их в оборот. Следует отметить также, что полковники боятся прогореть, если сами займутся проведением финансовых операций: военные, как правило, все таковы. Но на этой войне можно все же неплохо нажиться. И они не намерены упускать такой шанс… Ну как, удалось мне обрисовать ситуацию?
– Да. И неплохо.
– Надеюсь, что это так… Мы здесь исходим из одного положения, в правоте которого убеждались не раз. Тот, кто считается нынче нашим другом, завтра может спокойненько перекинуться в стан стран Оси. И точно так же нельзя исключать и того, что немецкий курьер, только вчера прибывший сюда из Берлина, через день или два продаст себя противной стороне – нам, если уж быть точным. В общем, необходимо держать ухо востро, а мысли хранить при себе. При встречах с местной публикой лучше всего отделываться общими, ничего не значащими фразами, которые никого ни к чему не обязывают. Никто вас не осудит за это.
– Поскольку другого от нас и не ждут?
– Совершенно верно.
Дэвид зажег сигарету. Ему хотелось переменить разговор. Старый Грэнвилль был одним из тех послов, которые, обладая научным складом мышления, готовы до бесконечности излагать монотонным, профессорским тоном результаты своих аналитических изысков в области, непосредственно связанной с родом их деятельности, если только найдут терпеливого слушателя. Такие люди, как правило, – отличные дипломаты, но для оперативной работы подходят из них лишь единицы. Что же касается самого Хендерсона Грэнвилля, то он как нельзя лучше соответствовал занимаемой им должности. Во взгляде его читались озабоченность текущими делами и понимание всех сложностей сложившейся ситуации.
– Полагаю, из Вашингтона уже сообщили вам в самых общих чертах о цели моего приезда?
– Да. Я был бы весьма рад сказать вам сейчас, что полностью одобряю вашу миссию. Но это, увы, не так. Впрочем, вас лично мое негативное отношение к данному заданию не касается: вы же действуете согласно полученной вами инструкции. Я полагаю, что международные финансовые связи не прервутся и после того, как этот герр Гитлер испустит последний вздох… Боюсь, что в финансовых вопросах я не меньший профан, чем члены пресловутой ГОУ. По моему мнению, в большинстве случаев дела, связанные так или иначе с деньгами, ведутся нечисто.
– Полностью разделяю ваше мнение. Насколько я понимаю, дурно пахнет и та, в частности, сделка, которую я должен курировать.
– Согласен с вами. Эрих Райнеман – компаньон ненадежный, на час. Он пользуется огромным влиянием, никогда не допускает ошибок, но совести у него ни на йоту. В моральном плане это настоящий подонок, готовый преступить все границы. Признаюсь, таких подлых людей, как он, я еще не встречал. И по-моему, и в Лондоне и в Нью-Йорке ведут себя просто преступно, налаживая с ним связи только потому, что у него уйма денег.
– Может, лучше не употреблять слово «преступно»? Ведь люди иногда вынуждены действовать не так, как хотелось бы нам, а в силу суровой необходимости.
– Уверен, что в любом случае у этой сделки найдется рационалистическое объяснение.
– Этой же точки зрения придерживаюсь и я.
– Не сомневаюсь. Простите старика за его болтовню и не принимайте близко к сердцу, если я сказал что-то не так. Я не собирался ссориться с вами, а лишь излагал свое мнение. Итак, у вас предписание, придерживаться которого – ваша прямая обязанность. Что же мог бы я сделать для вас? Как полагаю, не так-то уж много, ведь правда?
– Да, сэр. От вас и в самом деле требуется лишь самая малость: внести меня в список сотрудников посольства и предоставить мне отдельный кабинет с телефоном. И еще я хотел бы познакомиться с вашим шифровальщиком. У меня с собой коды для срочных сообщений в центр.
– Звучит впечатляюще, – улыбнулся Грэнвилль, но как-то невесело.
– Обычная рутина, сэр. Ответы из Вашингтона будут исключительно кратки: только «да» или «нет».
– Что ж, главного шифровальщика зовут Баллард. Отличный парень: говорит на семи или восьми языках, знает массу забав. Можете встретиться с ним прямо сейчас. Что еще?
– Мне бы хотелось поселиться…
– Да, мы знаем, – перебил Дэвида Грэнвилль, бросив быстрый взгляд на настенные часы. – Миссис Камерон уже подыскала для вас кое-что. Она надеется, вы одобрите… Поскольку из Вашингтона нам не сообщили, сколько вы здесь пробудете, миссис Камерон сняла апартаменты на три месяца.
– Срок слишком большой. Но я сам все улажу. Сделаю, как надо… Думаю, господин посол, это почти все, чем вы могли бы мне помочь. Я знаю, вы очень спешите.
– Должен признать, что это действительно так.
Дэвид встал со стула. Так же поступил и Грэнвилль.
– Простите, еще одно дело, сэр. У Балларда есть список сотрудников посольства? Мне бы хотелось с ним ознакомиться.
– Нас здесь немного, – сказал Грэнвилль сухо, с ноткой неодобрения в голосе. – Число сотрудников, с которыми вы будете встречаться обычно, – не более восьми-десяти человек. И должен заметить, нам тут приходится принимать свои собственные меры безопасности.
Дэвид проглотил упрек.
– Это не моя прихоть, сэр. Мне действительно необходимо ознакомиться со штатным расписанием.
– Понимаю. – Грэнвилль вышел из-за стола, чтобы проводить Дэвида до двери. – Поболтайте с моим секретарем несколько минут, пока я буду искать Балларда. Он вам все покажет.
– Спасибо, сэр. – Сполдинг протянул руку Грэнвиллю. Только теперь он заметил, какой тот высокий.
– Знаете ли, – сказал посол, пожав Дэвиду руку, – мне хотелось бы задать вам один вопрос, ответить же на него вы можете как-нибудь в другой раз: я и так уже опаздываю.
– Слушаю вас.
– Я вот все думаю, почему эти парни с Уолл-стрит и Стренда послали сюда именно вас. Мне как-то трудно представить себе, чтобы в Нью-Йорке или Лондоне перевелись вдруг опытные финансисты. Но, может быть, у вас на этот счет другое мнение?
– Вовсе нет. О нехватке финансистов, как я понимаю, не может быть и речи. Что же касается лично меня, то я самый обычный посредник, выступающий в роли связующего звена между партнерами: информацию, как мне кажется, лучше передавать из рук в руки, – так будет надежней. У меня уже есть кое-какой опыт подобной работы… Опыт, который приобрел я в одной нейтральной стране.
Грэнвилль опять улыбнулся, и снова невесело.
– Да-да, конечно. Уверен, что вас прислали сюда не просто так.
Глава 23
Баллард обладает двумя присущими чуть ли не всем шифровальщикам качествами, констатировал Дэвид. Во-первых, он настоящий циник и, во-вторых, является подлинным кладезем разнообразнейшей информации. Циничное отношение ко всему, как считал Сполдинг, вырабатывается у представителей его профессии в силу того, что им приходится на протяжении многих лет заниматься дешифровкой различных материалов, содержащих чьи-то секреты, не представляющие, как правило, особой ценности. На формирование характера Балларда, предположил также Дэвид, оказало отрицательное воздействие и то обстоятельство, что нарекли его Робертом. В самом этом имени нет ничего плохого, но, когда за ним следует «Баллард», оно неизбежно преобразуется в Бобби. И получается – Бобби Баллард. Подобное сочетание невольно вызывает в памяти или образ общественного деятеля двадцатых годов, или одного из смешных персонажей, изображавшихся в карикатурном виде на наклейках, которыми украшались ящики с зерном.
В действительности же Роберт Баллард не имел сходства ни с тем, ни с другим. Лингвист с математическим складом ума, рыжеволосый, среднего роста крепыш, он произвел на Дэвида самое благоприятное впечатление.
– Здесь вот мы и обитаем, – проговорил Баллард. – Служебные помещения – просторные, несуразные, отделанные в стиле барокко и чертовски душные в это время года – вы уже видели. Надеюсь, вам больше повезет, чем нам, и у вас будут собственные апартаменты.
– А у вас разве их нет? Уж не хотите ли вы сказать, что и живете прямо здесь?
– Это действительно так, поскольку удобнее. Установленные в моем кабинете телефонные аппараты и прочие принимающие и передающие устройства совсем не жалеют меня, трещат день и ночь. Так что уж лучше здесь оставаться, чем тащиться сюда из Чакариты или Тельмо. К тому же тут не так уж и плохо, поскольку мы не мешаем друг другу.
– Как вас понять? Вы что, не один здесь живете?
– Да, не один. Помимо меня, в здании посольства остаются еще несколько человек: иногда – больше, иногда – меньше. Обычно же – шестеро. Грэнвилль занимает апартаменты в северном крыле. Кроме него, постоянно здесь проживают лишь двое: Джин Камерон и я. Вы встретитесь с Джин завтра, если только не столкнемся с ней прямо сейчас, когда они со стариком отправятся на диплоскуку: как правило, она всегда сопровождает его на подобного рода мероприятия.
– Простите, вы вот сказали: на диплоскуку. Что это значит?
– Под диплоскукой мы понимаем различного типа нудные встречи, на которых приходится присутствовать старику. Я удивлен, что он не употребил этого слова в разговоре с вами – ведь он так гордится сим «термином», выражающим суть работы посольства.
Сейчас они находились в огромной приемной, где не было никого, кроме них. Баллард открыл створки двери, ведущей на балкон. Вдали виднелись воды Рио-де-Ла-Платы и причалы Пуэрто-Нуэво, главного порта Буэнос-Айреса.
– Прекрасный вид, не правда ли?
– Чудесный. – Дэвид вышел на балкон вслед за Баллардом. – А что, Джин Камерон и посол… они?..
– Джин и старик? – Баллард громко и весело засмеялся. – Господи боже ты мой, конечно нет!.. Ну и рассмешили вы меня! Хотя многие так думают. Но это же просто нелепо.
– Почему?
– Ну что ж, объясню, – ответил Баллард. – Но предупреждаю заранее, что в действительности в этой истории мало смешного. Семьи Грэнвилль и Камерон одного круга: те и другие уходят своими корнями в далекое прошлое, когда их почтенные предки крутили в Мэриленде деньги. Яхт-клубы на Восточном побережье, яркие спортивные костюмы, теннис по утрам, – короче, сами понимаете, все то, что принято у дипломатов. Семья Джин тоже принадлежала к ним. Она вышла за Камерона, обручившись с ним чуть не с пеленок. Нежное детство, романтика. Когда они поженились, началась война. Отложив в сторону книги по юриспруденции, он добровольцем ушел на фронт и стал летчиком. Его сбили над заливом Лейте. Это было в прошлом году. Она немного помешалась. А может, и не совсем немного.
– И Грэнвилль взял ее сюда?
– Так точно.
– Тут, как представляется мне, просто идеальные условия для лечения, только не каждому дано попасть сюда.
– Она, наверное, согласилась бы с вами. – Баллард с Дэвидом вернулись в приемную. – Однако большинство тех, кто знает ее, сказали бы вам, что она сполна оплачивает предписанный ей «курс санаторного лечения». Джин чертовски много работает и разбирается в своем деле. Порой ей приходится переступать через себя. Взять хотя бы эти диплоскуки.
– А где же миссис Грэнвилль?
– Понятия не имею. Она развелась со стариком десять или пятнадцать лет назад.
– И все же я скажу, работать при посольстве очень неплохо, если, конечно, удастся сюда устроиться. – Дэвид подумал непроизвольно о сотнях тысяч женщин, потерявших мужей и живущих одними воспоминаниями. И отогнал эти мысли. Что толку терзать себя ими?
– Миссис Камерон – отличный специалист.
– Что? – рассеянно переспросил Дэвид, разглядывая убранство в стиле рококо.
– Джин уже провела тут четыре года, когда была еще ребенком. Ее отец служил тогда в министерстве иностранных дел. Возможно, сейчас он был бы где-нибудь послом, если бы захотел… Идемте, я покажу кабинет, который Грэнвилль отвел для вас. Возможно, там успели уже навести порядок, – сказал с веселой улыбкой Баллард.
– Выходит, вам поручили развлекать меня, пока в кабинете идет уборка, – засмеялся Дэвид, покидая вслед за шифровальщиком приемную комнату.
– Это тоже дело. Вам отвели помещение в глубине здания. В самом дальнем углу. Я думаю, эту комнату использовали под кладовку.
– Значит, не зря толковал я с Грэнвиллем о предоставлении мне отдельного кабинета.
– Несомненно. Полагаю, ему не удалось разгадать, кто вы такой… Что же касается меня, то я и не пытаюсь это делать. – Баллард повернул налево, еще в один коридор. – Мы находимся в южном крыле. Кабинеты располагаются на первом и втором этажах. Их немного – по три на каждом. Третий и четвертый этажи используются под жилье. На крыше, довольно просторной, вы сможете принимать солнечные ванны, если, конечно, вам нравится подобное времяпрепровождение.
– В таких делах, я думаю, все зависит от того, кто будет во время этой процедуры находиться вместе с вами.
Когда они подходили к широкой лестнице, с площадки второго этажа раздался женский голос:
– Бобби, это ты?
– Это Джин, – объяснил Дэвиду Баллард и крикнул в ответ: – А кто же еще? Но я не один, со мной мистер Сполдинг. Спускайся вниз и познакомься с новым сотрудником, человеком настолько влиятельным, что для него сразу же сняли отдельные апартаменты.
– Скоро он увидит их.
Джин Камерон появилась на лестничной площадке. Высокая и стройная, одетая в длинное, элегантного покроя платье для коктейлей, она была несомненно красива. Светло-каштановые волосы спускались на плечи. Лицу ее придавало особое очарование сочетание строгости и нежности. Широко открытые голубые глаза, изящный, словно точеный носик, полные, но в меру губы, чарующая полуулыбка и, наконец, гладкая кожа, ставшая бронзовой под аргентинским солнцем, могли бы заставить учащенно биться многие сердца.
Дэвид заметил, что Баллард наблюдает за ним, стараясь определить, какое впечатление произвела на него красота женщины. Выражение лица самого Балларда было насмешливым, и Сполдинг понял: Роберт пытался когда-то добиться ее особого расположения, но она охладила его пыл, и он, получив вместо желанного напитка любви обычную воду, вынужден был смириться с положением ее друга, и только. Судя по всему, Баллард понимал, что не в его силах изменить что-либо.
Джин казалась смущенной. Она быстро спустилась по лестнице и улыбнулась Дэвиду. Он уже давно не видел, чтобы так улыбались. Искренне, без всяких подтекстов.
– Добро пожаловать. – Джин Камерон протянула Дэвиду руку. – Слава богу, у меня есть шанс извиниться перед вами до того, как вы увидите свою квартиру. Но вы можете отказаться от нее и поселиться здесь.
– Она так ужасна?
Вблизи женщина не выглядела столь юной, как с лестничной площадки. Дэвид дал ей лет тридцать с небольшим. Похоже, она понимала, что он изучает ее, но ей было совершенно безразлично, понравится она ему или нет.
– Квартира вполне сойдет как временное пристанище. Нам не удалось бы найти ничего подходящего, не будь мы американцами. Но она маловата.
Пожатие ее руки было крепким и дружеским.
– Я понимаю, что доставил вам много хлопот, и прошу за это прощения, – сказал Дэвид.
– Никто другой не смог бы предложить вам ничего, кроме номера в отеле, – произнес Баллард, касаясь плеча Джин. «Словно защищает ее от кого-то», – подумал Дэвид. – Portenos доверяют только «матери Камерон», и больше никому из нас.
– Portenos – это коренные жители Би-Эй[911], – сказала она в ответ на вопросительный взгляд Сполдинга.
– А Би-Эй, что ни говорите, это вам не Монтевидео! – воскликнул Дэвид.
– Заметь, нам прислали умницу, – проговорил весело Баллард, стоявший рядом с женщиной.
– Вы привыкнете к этому сокращению, – продолжала Джин. – Все, кто проживает в английских или американских колониях, называют его Би-Эй. Не Монтевидео, конечно, а Буэнос-Айрес. – Она улыбнулась. – Насколько я могу судить, подобная аббревиатура довольно часто встречается и в наших отчетах: мы используем ее машинально.
– Все это требует своего разъяснения, – вмешался Баллард. – Дело в том, что сочетание гласных в слове «Буэнос-Айрес» трудно для произношения. Носителей английского языка оно просто ставит в тупик.
– Вы тут и еще кое-что узнаете за время своего пребывания, мистер Сполдинг, – промолвила Джин Камерон, выразительно глядя на Балларда. – Но будьте осторожны, не высказывайте своего мнения Бобби. Он любит поспорить.
– Ты не права, – ответил шифровальщик. – Просто я хочу подготовить моих подопечных ко всяким неожиданностям. Чтобы они знали все тонкости и не доверяли каждому встречному.
– Мне пора идти, посол, наверное, заждался меня. Чего доброго устроит разгон. Еще раз добро пожаловать, мистер Сполдинг.
– Меня зовут Дэвид.
– А меня – Джин. Привет! – произнесла девушка. Спускаясь по лестнице в холл, она оглянулась на Балларда: – Бобби, ты уже взял ключ от квартиры Дэвида и адрес?
– Само собой разумеется. Так что можешь напиваться спокойно, я позабочусь обо всем.
Услышав ответ, Джин исчезла за дверью.
– Она мила, – сказал Сполдинг. – Похоже, вы друзья. Я должен извиниться…
– Не стоит, – перебил Баллард. – Не за что извиняться. Просто вы сделали поспешный вывод из нескольких фактов. Со мной было то же самое. А раз вы изменили свое мнение, то ни к чему и извиняться.
– Она права, вы любите поспорить… Начинаете дискутировать еще до того, как узнаете, с чем именно вы не согласны. А когда выясняете, начинаете опровергать самого же себя. И так до тех пор, пока от прежней вашей точки зрения не остается и следа.
– У вас действительно сложилось такое мнение? Ну что ж, я учту. Ужасно, если это и в самом деле так.
– Таких, как вы, едва ли чем смутишь, – рассмеялся Дэвид, выходя вслед за Баллардом в небольшой коридор.
– Давайте сначала быстренько осмотрим вашу камеру в посольстве, а потом отправимся в хибару. Она находится в Кордобе, мы же в Корриентесе. Доберемся туда за десять минут.
Дэвид еще раз поблагодарил Бобби Балларда за заботу и закрыл за ним дверь своей новой обители. Выпроваживая шифровальщика, он сослался на то, что перелет его просто вымотал, и, сообщив доверительно, что ему еще довелось накануне повеселиться вовсю в одном чрезмерно гостеприимном доме в Нью-Йорке, – бог свидетель, все так и было, – спросил в заключение, не сможет ли тот раздобыть для него пригласительный билет на званый обед.
Оставшись один, он еще раз обошел квартиру. Она ему понравилась. Маленькая и уютная: спальня, гостиная, служившая также и кухней, и ванная. К тому же она обладала достоинством, о котором Джин Камерон не упомянула в разговоре с ним. Квартира располагалась на первом этаже, и прямо из нее можно было выйти через заднюю дверь в мощенный кирпичом небольшой внутренний дворик, окруженный высокой стеной из бетона, увитой виноградом и заставленной поверху горшками с цветущими растениями. Посреди этого милого патио росло какое-то неизвестное Дэвиду дерево со странными шишковидными плодами. Напротив него стояли полукругом три плетеных стула весьма почтенного возраста, но с виду довольно удобные. По мнению Сполдинга, о подобном дополнении к квартире можно было только мечтать.
Баллард объяснил, что эта часть Авенида-Кордоба граничила с деловым районом Буэнос-Айреса. Жилых домов сравнительно мало, зато много магазинов и ресторанов, что значительно облегчало жизнь тем, кто был плохо знаком с этим городом.
Дэвид поднял телефонную трубку. Гудки хоть и с задержкой, но зазвучали. Он положил трубку на место, подошел к холодильнику, произведенному в США, и, открыв его, улыбнулся. Джин или кто-то еще проявили подлинную заботу о нем. Здесь были не только такие продукты питания, как молоко, масло, хлеб, яйца и кофе, но и две бутылки превосходного вина, лицезрение коих доставило ему подлинное наслаждение. Довольный увиденным, он закрыл холодильник и отправился в спальню.
Открыв чемодан – единственный, с которым он прибыл сюда, – Дэвид извлек из него бутылку виски и тут же вспомнил о том, что завтра утром ему нужно будет пополнить свой гардероб. Баллард предложил ему сходить вместе с ним в магазин мужской одежды на Калле-Флорида, – если, конечно, не затрезвонят внезапно эти чертовы аппараты. Затем он достал из чемодана книги, которые дал ему Эжен Леон, и положил их на столик у кровати. Прочитав две из них, он понял, что начал мало-помалу постигать язык аэрофизики. Теперь, чтобы чувствовать себя уверенней, ему следовало бы ознакомиться и с соответствующей литературой на немецком языке. Завтра он обойдет книжные магазины в немецкой колонии. Какие-то конкретные работы ему не нужны: ведь главное для него – разобраться в терминологии. Впрочем, все это – лишь малая толика того, что предстоит ему сделать в связи с полученным им заданием.
Затем мысли его обратились к Уолтеру Кенделлу. Кенделл или уже в Буэнос-Айресе, или прибудет сюда в течение ближайших часов. Бухгалтер покинул Соединенные Штаты примерно в то же самое время, что и он, но самолет, на котором Кенделл летел из Нью-Йорка, следовал более коротким маршрутом и делал в пути значительно меньшее число остановок.
Сполдинг раздумывал, стоит ли ехать сейчас в аэропорт, чтобы на месте узнать что-либо о Кенделле. Если бухгалтер не прибыл еще, его можно было бы подождать прямо там, в аэропорту, а если он уже в городе, то было бы проще поискать его в отелях. Баллард сказал, что приличных гостиниц в Буэнос-Айресе не более трех-четырех.
Однако ему никак не улыбалась перспектива посвятить этому пройдохе слишком уж много времени – сверх того, что диктуется необходимостью. Кенделл, понятно, не будет в восторге, встретившись неожиданно для себя в Буэнос-Айресе с Дэвидом: ведь он еще не просил Свенсона отправлять сюда Сполдинга. Бухгалтер, несомненно, потребует объяснений, причем захочет знать больше того, что Дэвид желал бы ему сообщить. А затем, возможно, забросает разгневанными телеграммами бригадного генерала, который и без того пребывает в расстроенных чувствах.
В общем, он ничего не выиграет, если разыщет Кенделла раньше, чем тот ожидает увидеть его здесь. Только поставит себя в сложное положение.
Ему и так есть чем заняться: нужно свести все концы воедино. Будет намного лучше, если он возьмется за это один.
Дэвид, с бутылкой виски в руке, вернулся в гостиную, служившую одновременно и кухней, и достал из холодильника поднос со льдом. Приготовив себе питье, он взглянул на двойную дверь, за которой скрывался дворик. Было бы неплохо в этот летний январский вечер посидеть там немного в тишине и покое, наслаждаясь легким бризом, дующим с моря на Буэнос-Айрес.
Расположившись под фруктовым деревом, сквозь густую листву которого пробивались оранжевые лучи предзакатного солнца, Дэвид откинулся блаженно на стуле и вытянул ноги. Он прекрасно понимал, что если на секунду закроет глаза, то сон сморит его, и тогда он проспит бог знает сколько. Долгий опыт оперативной работы приучил его хотя бы немного поесть перед сном.
Правда, еда как таковая давно уже перестала быть для него источником наслаждения, и в продуктах питания он видел теперь лишь средство пополнения своих энергоресурсов. Он не знал точно, станет ли когда-либо вновь получать удовольствие от еды. И вообще удастся ли ему вернуться к тому образу жизни, от которого давно отказался. Впрочем, в том, что касается продовольствия, жилья и комфорта, с Лиссабоном не смог бы сравниться ни один из крупнейших городов ни в Северной Америке, ни в Европе, за исключением одного лишь Нью-Йорка. И вот сейчас он в Южной Америке. В городе, который словно нарочно демонстрирует всем и каждому безусловную роскошь – и не только по меркам сегодняшнего дня.
Но для него Буэнос-Айрес – лишь поле битвы, такое же, каким были недавно северные районы Пиренейского полуострова. Такое же, как Баскония и Наварра… Холодные ночи в Галисийских горах. Мертвящая тишина в глухих лощинах. Засады на несших патрульную службу немецких солдат, которых предстояло убить…
Столько было всего! Того, о чем не хотелось бы вспоминать. Дэвид приподнял голову со спинки стула, поднес ко рту стакан с виски и, сделав большой глоток, снова откинулся назад. В листве дерева заверещала встревоженно какая-то птица, раздраженная, как решил он, его вторжением на ее территорию. Это напомнило Дэвиду о том, как он прислушивался внимательно к таким же вот птахам, когда находился в Северной Испании. Они заранее извещали его взволнованным щебетом или свистом о приближении людей, которых он еще не видел. Научившись со временем различать малейшие оттенки в характере издаваемых ими звуков, он начал – или думал, что начал, – определять по поднимаемому ими шуму численность направлявшихся в его сторону вражеских солдат, совершавших свой каждодневный обход территории.
Однако вскоре Дэвид понял, что это не он взволновал пичужку: по-прежнему вереща, только еще энергичнее и тревожнее, она перепорхнула с нижней ветки на верхнюю, так и не взглянув на него.
Раз дело не в нем, значит, в ком-то другом.
Сквозь полуприкрытые веки Дэвид посмотрел осторожно вверх, по ту сторону дерева. Он не шевелился, делая вид, что совсем разомлел и вот-вот погрузится в сон.
Четырехэтажное здание завершалось слегка покатой коричнево-красной черепичной крышей. Большинство окон на верхних этажах были открыты, открывая доступ бризу, дувшему со стороны Рио-де-Ла-Платы. До слуха Дэвида доносились обрывки негромкого разговора, приглушенного расстоянием. Спокойного, без резких, повышенных нот. Ничего, что могло бы вызвать тревогу. В Буэнос-Айресе этот час – время сиесты, как успел сообщить Дэвиду Баллард. Ничего общего с полуденным отдыхом в Риме или с ленчем в Париже. По понятиям всего остального мира, обедали в Би-Эй очень поздно: в десять, в половине одиннадцатого, а то и в полночь, что тоже случалось нередко.
Обитатели жилого дома в Кордобе никак не могли потревожить продолжавшую верещать птицу. Казалось бы, пора и успокоиться. Но что-то не давало ей, однако, покоя.
Наконец Дэвид понял причину охватившего птаху волнения.
На крыше затаились два человека. Хотя эти типы и прятались за ветвями плодового дерева, тем не менее их силуэты проглядывали сквозь листву.
Лежа на черепице, они смотрели вниз. Смотрели, он был уверен, на него.
Отметив для себя положение толстой ветви, отходившей от ствола чуть ли не под прямым углом и в какой-то мере служившей ему прикрытием, он притворился, будто заснул. Голова покоилась на плече, рука со стаканом почти касалась земли.
Уловка удалась, теперь он мог разглядеть их получше. Не слишком хорошо, но достаточно, чтобы заметить, как блеснул в лучах солнца винтовочный ствол. Оружие лежало под рукой человека, находившегося справа. Никто не стал поднимать винтовки и, соответственно, целиться из нее. Она покоилась мирно, никому и ничем не угрожая.
И от этого веяло, как подумалось Сполдингу, чем-то особо зловещим. Он ощущал примерно то же, что чувствует приговоренный к смертной казни заключенный, стоя перед расстрельным взводом. Солдаты, зная, что перепрыгнуть через тюремную стену и скрыться от них арестанту никак не удастся, не спешат привести в исполнение приговор: времени впереди предостаточно, и они успеют еще вскинуть ружья и выстрелить.
Дэвид решил продолжить игру. Приподняв слегка руку, он выронил стакан с остатками виски. Звон разбитого стекла «пробудил его ото сна». Сполдинг встряхнул головой и потер глаза. Откинув при этом, словно случайно, голову назад, он взглянул на крышу. Находившиеся там люди поползли, прижимаясь к черепичному покрытию, вверх по скату. Стрельбы не будет. Во всяком случае, в данный момент никто уж не станет открывать по нему огонь.
Он поднял с земли осколки разбитого стекла, не торопясь встал со стула и направился устало в квартиру с видом человека, раздраженного своей неловкостью. Боясь переиграть, он старался вести себя как можно естественней.
Но, войдя в дом, Дэвид быстро выкинул осколки стакана в мусорную корзину и пробежал в спальню. Там он открыл верхний ящик бюро, откинул несколько носовых платков и достал револьвер.
Дэвид засунул его за пояс, взял со стула пиджак и, надев его, проверил, не видно ли из-под него оружия.
Затем прошел в гостиную и осторожно открыл входную дверь.
Увидев лестницу, он чертыхнулся про себя, помянув недобрым словом архитектора, построившего это здание на Авенида-Кордоба, а заодно и выразив свое недовольство по поводу того, что в Аргентине не испытывается недостатка в деловой древесине. Воск, которым до блеска натерли ступени, не мог скрыть того бесспорного факта, что лестницу соорудили еще в стародавние времена. А это значило, что она почти наверняка отчаянно скрипела.
Закрыв за собой дверь, Сполдинг подошел к лестнице и ступил на первую ступень.
Она застонала протяжно, словно несмазанная дверь в захудалой антикварной лавчонке.
Дэвиду предстояло преодолеть четыре этажа. Первые три не имели особого значения. И поэтому вначале он шагал через две ступеньки, опираясь при этом руками о стену: так, заметил он, меньше шума.
Через минуту он очутился перед дверью, на которой своеобразной кастильской вязью – черт бы ее побрал – была выведена краткая надпись: «El Techo». «Крыша».
Дверь, ведущая на крышу, была тоже старой, доски рассохлись и едва держались в пазах.
Если даже открывать ее медленно, она все равно заскрипит.
Приняв единственно правильное в данных условиях решение, он достал револьвер, сделал шаг назад и осмотрел дверной проем. Затем, набрав в легкие побольше воздуха, резким ударом распахнул дверь и, очутившись на крыше, метнулся вправо и прижался к бетонной стене.
Двое мужчин ошеломленно повернулись. Они находились в тридцати футах от Дэвида, у самого края крыши. Человек с винтовкой так растерялся, что не сразу поднял ее. Когда же он попытался сделать это, было уже поздно: револьвер Сполдинга смотрел ему прямо в грудь.
Как понял Дэвид, наблюдая за своим противником, устраивать пальбу не входило в его намерение, и этим-то только и объясняется, что незнакомец не взял на изготовку оружие в тот же момент, как увидел его, но никак не паникой или нерешительностью.
Второй мужчина крикнул Дэвиду по-испански:
– Сеньор, не стреляйте, пожалуйста!
Сполдинг сразу же определил по акценту, что имеет дело с жителем Южной Испании, а не Аргентины.
– Опустите винтовку сейчас же! – приказал он на английском, чтобы проверить, знают ли те этот язык или нет.
Неизвестный подчинился. Теперь он держал оружие за приклад, дулом вниз.
– Вы ошиблись, – сказал он на ломаном английском. – Мы здесь выслеживаем ladrones… как бы это сказать по-английски?.. бандитов, орудующих в этом районе.
Держа пришельцев под прицелом пистолета, Дэвид перешагнул через выступавший из-под черепицы поперечный металлический брус.
– Звучит не очень-то убедительно. Se dan corte, amigo[912]. Вы не из Буэнос-Айреса.
– Сеньор, в этой части города полно людей со всего света, таких, как мы, перемещенных лиц, – произнес второй. – Здесь нас, не являющихся местными жителями, целая община.
– Хотите сказать, что явились сюда не по мою душу? Что не следили за мной?
– Произошло недоразумение, честное слово, – ответил человек с винтовкой.
– Es la verdad[913], – вмешался второй. – На прошлой неделе избили двух habitaciones[914]. Полиция тянет волынку, мы для них extranjeros, иностранцы… то есть. Поэтому защищаем себя сами.
Сполдинг внимательно посмотрел на них и не заметил на их лицах ни страха, ни замешательства. Дэвид решил: они не лгут.
– Я сотрудник посольства Соединенных Штатов Америки, – произнес он.
Его слова не произвели на extranjeros никакого впечатления.
– Покажите свои документы.
– Que cosa?[915] – переспросил человек с винтовкой.
– Бумаги. Где указаны ваши имена… Certincados.[916]
– Роr cierto, en seguida[917], – сказал второй и полез в задний карман брюк.
Сполдинг слегка приподнял револьвер. Человек засуетился, впервые выказывая испуг:
– Только registro, senor[918]. Мы обязаны иметь его всегда при себе… Пожалуйста. Он здесь в моем cartera.[919]
Дэвид взял из его рук дешевый кожаный бумажник.
Открывая «картеру», он ощутил неловкость. Было что-то беспомощное в облике обоих extranjeros. Подобное ему уже приходилось наблюдать, и не раз: фалангисты Франко знали, как нагнать страх на людей.
Сполдинг посмотрел на помутневшее от времени целлофановое окошечко в бумажнике.
И тотчас ощутил резкую боль в правой руке: вооруженный винтовкой шарахнул Дэвида прикладом. В следующее же мгновение его ловко схватили за запястье обездвиженной ударом руки и начали выворачивать кисть. Сполдингу ничего не оставалось, как разжать пальцы и выпустить револьвер: если бы он не сделал этого, ему сломали бы руку. Единственное, что смог он при этом позволить себе, это попытаться подальше отбросить ногой упавшее на черепицу оружие.
Только он отпихнул револьвер, как его левую руку прижали ему чуть ли не к самому горлу и завели за правое плечо. Проделано это было с исключительным мастерством. Но Дэвид не думал сдаваться. Он двинул ногой безоружного extranjeros, который стоял у него за спиной. Пригнувшись слегка, он заехал правым локтем ему в пах. Бедолага скорчился от боли и, пытаясь сохранить равновесие, невольно отпустил его левую руку.
Но распрямиться он не успел. Дэвид, резко повернувшись налево, врезал ему коленом в горло. Винтовка, ударившись с грохотом о крышу, заскользила по черепичному скату. Владелец ее также упал. Изо рта, где зубы порвали плоть, сочилась кровь.
Сзади раздался шорох. Дэвид оглянулся. Но было уже поздно. Первым сбитый им с ног extranjeros, молниеносно налетев на него, прижал его крепко к себе рукой, и Дэвид услышал лишь, как разрезает со свистом воздух его же собственный револьвер, чтобы через какую-то долю мгновения с силой обрушиться ему на голову.
Внезапно Дэвида окутал беспросветный мрак. И он ощутил только то, что летит в бездонную пропасть.
– Они правильно обрисовали обстановку, вот только район города назвали другой, – объяснил Баллард, сидя напротив Дэвида, лежавшего в кровати с холодным компрессом на голове. – Extranjeros проживают в основном в западной части округа Ла-Бока. Там пышным цветом цветет преступность. Полицейские неохотно заглядывают на заселенные этим людом улицы, предпочитая патрулировать в парках. Grupo – ГОУ то есть – также не испытывает к extranjeros никаких теплых чувств.
– Мне-то от этого не легче, – простонал Сполдинг, сдвигая компресс ближе к затылку.
– Они не собирались убивать вас. Если бы это входило в их планы, то им не надо было бы даже стрелять. Они запросто могли бы сбросить вас с крыши или подтащить ваше тело к самому ее краю. Пять к одному, что вы бы непременно свалились оттуда сами и упали на землю с высоты четырехэтажного дома, а это не шутка!
– То, что они и не думали меня убивать, я понял и сам.
– Каким образом?
– Им ничего не стоило бы покончить со мной и раньше, еще до того, как я появился на крыше. Скорее всего, как мне кажется, они поджидали, когда я выйду из дома. Моя персона как таковая не представляла для них особого интереса. А вот квартира – иное дело.
– Что вы хотите сказать?
– Думаю, им поручили осмотреть мои вещи. Кое-кто уже проделал это один раз.
– Кого вы имеете в виду?
– Черт меня подери, если я знаю!
– Не мог бы я помочь вам чем-нибудь?
– К сожалению, нет… Скажите мне, Бобби, кто конкретно знал, что я должен прилететь сюда? И как вам об этом сообщили?
– Отвечаю на первый вопрос: о том, что вы появитесь здесь, знали лишь три человека. Во-первых, я, потому что принимать поступающие сюда сообщения входит в прямые мои обязанности. Потом, само собой разумеется, Грэнвилль. И наконец, Джин Камерон: старик попросил ее подыскать для вас квартиру… Но это вы и сами знаете… А теперь перейдем ко второму вопросу. Сообщение о том, что вы должны прибыть в Буэнос-Айрес, носило особо секретный характер. Вместе с соответствующими распоряжениями оно поступило к нам, как вам и самому должно быть ясно, только прошлой ночью. И не откуда-нибудь, а прямо из Вашингтона. Джин Камерон и Грэнвилль играли в шахматы в его апартаментах, когда я принес послу «яичницу»…
– Что-что? – перебил Балларда Дэвид.
– «Яичницу». Данное слово применяется в нашей системе связи в качестве условного обозначения особо важных, сверхсекретных материалов. Под этим-то закодированным грифом и была получена нами по радио переданная из Вашингтона шифровка относительно вас. Иметь дело с документом, помеченным указанным кодом, из рядовых сотрудников могут только я и мой непосредственный начальник. Мы обязаны сразу же по получении такого сообщения передавать его лично послу.
– О’кей. Что еще?
– Ничего, все остальное вам и так известно.
– Подумайте хорошенько.
Собираясь с мыслями, Баллард глубоко вздохнул.
– В гостиной у посла нас было только трое. Я уже знал содержание шифровки. А в ней, черт бы ее подрал, содержалось вполне четкое указание о необходимости подыскать вам отдельную квартиру. Грэнвилль, судя по всему, решил, что никто не сделает это лучше, чем Джин. И поэтому сообщил ей о вашем предстоящем приезде и попросил подобрать вам жилье получше – насколько, понятно, это возможно за столь короткое время. – Шифровальщик оглядел комнату и посмотрел на дверь, которая вела во внутренний дворик. – Надо сказать, она неплохо справилась со своим заданием.
– По-видимому, они раскинули сеть по всему городу. В этом нет ничего необычного. Все места, где могут остановиться приезжие, – сдаваемые в аренду коттеджи, пустующие квартиры в доходных домах и, конечно же, отели, – взяты ими на заметку.
– Я не уверен, что понимаю вас, – признался Баллард.
– Человек способен на многое, Бобби, но есть одна вещь, изменить которую он все же не в силах: ему необходимо иметь какое-то пристанище, где он смог бы поспать и принять ванну.
– Теперь-то я понял, о чем это вы. В данном случае, однако, ситуация иная. Сами посудите: если завтра ваше появление здесь ни для кого не будет секретом, то сегодня об этом не знает никто. Из округа Колумбия нам сообщили, что встречать вас нет никакой необходимости: вы, мол, сами доберетесь до посольства. Мы не имели ни малейшего представления, когда именно и каким это образом прибудете вы сюда… Джин сняла эту квартиру не для вас. Точнее, не на ваше имя.
– Вот как? – Эти слова лишь частично отразили душевное состояние Дэвида, который не знал, что и думать. Не сомневался он только в одном: те двое extranjeros должны были подняться на крышу еще до его появления в квартире. Или, в крайнем случае, сразу же в течение каких-то минут – после того, как он переступил через порог своего временного места обитания. – Так как же все-таки сняла она квартиру? На чье имя? В мои планы никак не входило, чтобы меня прикрывали. Мы никого не просили об этом.
– Надо же, а я-то думал, что и так все объяснил! Что ж тут непонятного? Воскресенье – это воскресенье, понедельник – это понедельник. В воскресенье мы еще не знаем вас, в понедельник – знаем. Так нам сказали из Вашингтона. Там не хотели, чтобы кто-то заранее узнал о вашем приезде. И если бы вы вдруг решили еще какое-то время оставаться в тени, то мы, согласно полученной нами инструкции, должны были бы помочь вам в этом. Уверен, Грэнвилль еще спросит вас, как намерены вы провести завтрашнее утро… С квартирой же все проще простого. Зная Джин, нетрудно предположить, что она, скорее всего, придумала какую-нибудь историю, из которой нетрудно понять, что у господина посла завелась девчонка. Местные жители – эти portenos – просто обожают подобного рода вещи. Буэнос-Айрес ведь тот же Париж, только в Южной Америке. Он мало чем отличается от своего французского собрата… Как бы там ни было, вашего имени она ни за что не назвала бы, это я знаю точно. И не допустила бы ничего такого, что могло бы вызвать подозрение, как бывает всегда, когда кому-то слишком уж явно создается прикрытие. Вместо того чтобы хитрить и лукавить, она пошла прямым путем: сняла квартиру на свое же собственное имя.
– Боже мой! – простонал Сполдинг, сдвигая в сторону пузырь со льдом и ощупывая голову. Потом посмотрел на свои пальцы. На них была кровь.
– Надеюсь, вы не будете изображать из себя героя. Вам нужен врач.
– Какой там герой, – улыбнулся Дэвид. – У меня разошлись швы. Было бы неплохо, если бы сюда и в самом деле заглянул какой-нибудь врач. И поскорее. Вы не могли бы устроить это прямо сейчас?
– Мог бы. Но где это вас зашивали?
– На Азорах. Несчастный случай.
– Господи боже, так вы, выходит, разъезжаете по всему белу свету?
– Что-то вроде того. И кто-то при этом опережает меня.
Глава 24
– Миссис Камерон здесь по моей просьбе, Сполдинг. Я разговаривал с Баллардом и доктором. Они сказали, что старые швы у вас сняли и наложили новые. Теперь вы должны чувствовать себя как подушечка для булавок.
Грэнвилль сидел за столом, удобно устроившись на стуле с высокой спинкой. Джин расположилась на диване, а стул напротив, видимо, предназначался для Дэвида. Но он решил подождать, пока Грэнвилль предложит ему сесть. Сполдинг не был уверен, что посол ему нравится. Возможно, неопределенное отношение Дэвида к Грэнвиллю объяснялось в какой-то мере тем обстоятельством, что помещение, которое господин посол отвел под его кабинет, находилось в противоположном конце здания и к тому же использовалось до самого последнего времени в качестве обычной кладовки.
– Ничего серьезного, сэр. Если бы что-то было не так, я сказал бы. – Сполдинг кивнул Джин. В ее глазах он заметил сочувствие.
– Вы не должны совершать подобные глупости. Доктор говорит, что удар, к счастью, не вызвал сотрясение мозга. Иначе вам было бы худо.
– Меня стукнул опытный человек.
– М-да, понимаю… Нашему доктору не понравились ваши старые швы.
– Все доктора одинаковые. Вечные амбиции. Каждый считает себя лучше других. И он – лишнее тому свидетельство.
– Да, вот еще что… Садитесь, садитесь. Что же вы стоите?
Дэвид сел.
– Благодарю вас, сэр.
– Я выяснил, те двое, что напали на вас прошлым вечером, казались provincianos, а не portenos, – сказал посол.
Сполдинг, улыбнувшись смущенно, повернулся к девушке:
– Кто такие portenos, я уже знаю. Что же касается provincianos, то нетрудно заключить из самого этого слова, что они – сельские жители. Или лица, проживающие за городом. Не так ли?
– Да, так, – ответила мягко Джин. – Только под городом следует понимать не город вообще, а Би-Эй.
– Portenos и provincianos представляют две совершенно различные культуры, – продолжал Грэнвилль. – Provincianos настроены весьма враждебно к окружающему их миру, не всегда в ладах с законом. Являются, по существу, объектом нещадной эксплуатации. И потому постоянно выражают свое недовольство существующими порядками. ГОУ ничего не предпринимает, чтобы смягчить обстановку. Ограничивается лишь тем, что призывает кое-кого из них в армию, где они составляют самое низшее звено военной машины.
– Provincianos, насколько я понял, коренные жители Аргентины, так ведь?
– Несомненно. Они считают себя во много раз большими аргентинцами, чем буэносайресцы, эти portenos. У provincianos меньше итальянской и немецкой крови, не говоря уже о португальской, балканославянской или еврейской. Вы же знаете, Аргентина пережила не одну волну иммиграции. Сюда едут буквально отовсюду. И в первую очередь – в Буэнос-Айрес…
– В таком случае, господин посол, – перебил Грэнвилля Дэвид, надеясь прервать поток излияний и направить мысли дипломата с явно выраженными задатками профессора в несколько иную сторону, – нападавшие не provincianos, они назвали себя extranjeros – перемещенными лицами, как я понимаю.
– В устах таких, как они, это слово звучит саркастически, поскольку под ним подразумевается прямо противоположное тому, что должно оно означать. Представьте себе, что индейцы, приехав в наш Вашингтон из своих резерваций, стали бы вдруг называть себя иностранцами. Иностранцы в своей же собственной стране! Нетрудно догадаться, что скрывается за этим. Улавливаете, что я хотел сказать?
– Но эти люди не из Аргентины, – сказал Дэвид, оставив без внимания заданный Грэнвиллем вопрос. – Они и говорят-то не так, как здесь.
– О! Так вы разбираетесь в этом?
– Да, разбираюсь.
– Понятно, понятно. – Грэнвилль подался вперед. – Как по-вашему, имеет ли совершенное на вас нападение какое-то отношение к деятельности нашего посольства? Или к действиям союзных держав?
– Пока не знаю. По-моему, охотились за мной. И мне хотелось бы выяснить, каким образом им стало известно, что в данный момент я нахожусь здесь.
Джин Камерон произнесла с дивана:
– Я проанализировала буквально все, что делала и что кому говорила с тех пор, как нас известили, что вы должны вот-вот появиться у нас. И считаю своим долгом, Дэвид, посвятить вас во все детали.
Посол, услышав, что она обращается к Сполдингу по имени, бросил на нее удивленный взгляд. Она, заметив это, умолкла, но только на мгновение.
– Мне пришлось осмотреть четыре квартиры, прежде чем я сделала окончательный выбор, – продолжила она свой рассказ. – Я занялась этим в десять утра и освободилась около двух пополудни. Увидев апартаменты, которые вы сейчас занимаете, я сразу же поняла, что это как раз то, что нужно, и решила снять их, не теряя времени. Должна признаться, что склонил меня в пользу этой квартиры прелестный внутренний дворик.
Дэвид улыбнулся, глядя на нее.
– Одним словом, я отправилась в контору по найму квартир на Виамонте. Ее владелец – Джеральдо Вальдез. Мы все знаем его. Он не выносит немцев. Я объяснила ему, что хочу нанять квартиру для одного из наших сотрудников, которому не по нраву строгие посольские порядки. Он рассмеялся и сказал, что, вероятно, квартира предназначается для Бобби. Я не стала его разубеждать.
– Но ведь аренду вы заключили на краткий срок, – сказал Дэвид.
– Да, я сняла квартиру на три месяца: я не была уверена, что она вам понравится. В этом, кстати, нет ничего необычного. Заключение арендного договора на трехмесячный срок давно уже стало своего рода традицией.
– А этому Джеральдо Вальдезу не показалось странным, что к нему зашли вы, а не сам Бобби? Или кто-то другой, если квартира все же предназначалась не Балларду?
Дэвид заметил, что Джин смущенно улыбнулась.
– Нет, ничего странного в том, что к нему зашла я, а не кто-то другой, он не нашел. И на то имеется несколько причин. В частности, к этому здесь… к тому, что мне приходится заниматься подобными делами… давно уже привыкли. У нас в посольстве мало кто знает город так же хорошо, как я: ведь мне довелось провести тут не один год. Кроме того, при заключении таких договоров я всегда добиваюсь определенных скидок с заявленного первоначально размера арендной платы: у меня талант по этой части. Наконец, людям вроде Бобби, которые вечно завалены срочной работой, некогда позаботиться о себе. Я же не так загружена по службе и поэтому могу более свободно распоряжаться своим временем.
– Миссис Камерон скромничает, мистер Сполдинг, – счел нужным заметить посол. – Она исключительно ценный работник, и я даже не знаю, что делал бы без нее наш небольшой коллектив.
– Я уже в этом убедился, сэр… Как вы думаете, Джин, мог ли кто-нибудь подозревать, что вы разыскиваете квартиру для нового атташе посольства?
– Думаю, что нет. Во всяком случае, встретили меня в конторе весьма радушно, как близкого человека, – надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать… Ее владелец вел себя исключительно тактично, не задавал никаких лишних вопросов. Я, со своей стороны, не назвала ему ни одного имени.
– А что же вы можете сказать о владельце дома? – спросил Дэвид.
– Я ни разу не видела его. Большинство квартир принадлежит богатым людям, проживающим в районах Тельмо или Палермо. Все делается с помощью агентов по найму.
– Господин посол, были ли для меня какие-нибудь сообщения? Может быть, кто-то звонил мне? – обратился Дэвид к Грэнвиллю.
– Нет, я ничего об этом не знаю. Если бы было что, то мне, я уверен, немедленно доложили бы. И мы, само собой разумеется, тотчас же разыскали бы вас.
– Я хотел спросить еще о человеке по фамилии Кенделл…
– Кенделл? – перебил посол. – Я слышал эту фамилию… Кенделл… Да, Кенделл. – Грэнвилль заглянул в бумаги, лежащие перед ним на столе. – Вот. Уолтер Кенделл прибыл сюда вчера ночью, в десять тридцать. Остановился в отеле «Альвеар», это возле парка Палермо. Прекрасный старый отель. – Грэнвилль посмотрел на Сполдинга. – В книге постояльцев записался как экономист, занятый в сфере промышленного производства. Я дал полную информацию? Может быть, он из тех финансистов с Уолл-стрит, о которых я упомянул вчера?
– Он должен сделать тут кое-что, связанное непосредственно с моей работой. – Дэвид не стал скрывать своего нежелания вдаваться в подробности относительно Уолтера Кенделла. В то же время он ощутил интуитивное стремление ввести в курс дела Джин Камерон – естественно, в допустимых пределах. – Моя основная задача – выступать в роли посредника между финансовыми кругами Нью-Йорка и Лондона, с одной стороны, и банкирами в Буэнос… в Би-Эй, с другой. – Дэвид постарался улыбнуться так же открыто, как это делала Джин. – Думаю, я попал в довольно глупое положение. В банковских делах не разбираюсь: для меня что актив, что пассив – все едино. Но Вашингтон остановился на моей кандидатуре. Господина посла беспокоит отсутствие у меня опыта?
При этих словах Сполдинг взглянул на Грэнвилля, чтобы напомнить старому послу: о финансовых кругах еще можно говорить, но не более того. Ничего конкретного, никаких имен. Эрих Райнеман по-прежнему должен оставаться в тени.
– Да, такую мысль я высказывал, признаю… Но это – не предмет для обсуждения. Скажите-ка лучше, что вы собираетесь предпринять в связи со вчерашним происшествием. Полагаю, мы должны направить в полицию официальное заявление, в котором выразили бы свое возмущение по поводу данного инцидента. Нельзя мириться с подобными вещами.
Выслушав мнение Грэнвилля, Дэвид сидел какое-то время молча, взвешивая все «за» и «против». Потом спросил:
– А не вызовет ли это шумиху в газетах?
– Думаю, что нет, – ответила Джин.
– У посольских атташе водятся денежки, – сказал Грэнвилль. – Их не раз уже обворовывали. И поэтому в газетах этот случай будет расценен как попытка ограбления. Как оно, возможно, и было на самом деле.
– Хунта не любит, когда в печати появляются такого рода сообщения. Они никак не соответствуют тому, что хотели бы видеть в газетах полковники, контролирующие, кстати, всю прессу, – произнесла Джин, глядя на Дэвида. – А посему о том, что приключилось с вами, читатели, скорее всего, так ничего и не узнают.
– Если мы не подадим жалобу в полицию на то, что меня пытались ограбить, там будут считать, что за этим стоит что-то более серьезное. К такому повороту событий я пока не готов, – сказал Сполдинг.
– В таком случае, что бы там ни было, мы сегодня же утром обратимся в полицию с официальным заявлением. Но для этого я должен предварительно получить соответствующий рапорт за вашей подписью. Может, вы продиктуете, что следует написать? – Было видно, что Грэнвиллю хотелось бы побыстрее покончить со всеми этими вещами. – Говоря откровенно, мистер Сполдинг, до тех пор, пока мне не станет известно что-то более конкретное, я буду все же склоняться к мысли, что мы имеем дело с самым банальным случаем – с попыткой ограбления богатого американца, который только что прибыл в эту страну. Ходят слухи, что таксисты в аэропорту организовали воровскую шайку, и ваши extranjeros – эти «иностранцы» – вполне могут быть ее членами.
Дэвид поднялся. Он обрадовался, что Джин сделала то же самое.
– Принимаю вашу версию, господин посол. Годы, проведенные в Лиссабоне, сделали меня чересчур подозрительным. Что правда, то правда.
– Не стану возражать. Итак, будьте добры, составьте рапорт.
– Слушаюсь, сэр.
– Я пришлю ему стенографистку, – обратилась к послу Джин. – Со знанием двух языков.
– В данном случае знание двух языков не обязательно: я буду диктовать на испанском, – сказал Дэвид.
– Ах да, я забыла, – улыбнулась Джин. – Бобби ведь говорил, что нам прислали умницу.
Дэвид считал, что все началось с их первого ленча. И хотя Джин уверяла его, что это произошло несколько раньше, он оставался при своем мнении. Ей так и не удалось убедить его, что отсчет времени следует вести с того момента, когда он произнес: «А Би-Эй, что ни говорите, это вам не Монтевидео!» В этой фразе было что-то по-мальчишески озорное, и – никакого смысла.
Но что действительно имело смысл, так это то, что оба они осознали, хотя и не говорили об этом вслух, сколь хорошо и легко им вдвоем, спокойно и радостно. Молчание не тяготило их. Смех звучал беззаботно и весело.
Это было чудесно. И все потому, думал Дэвид, что нынешние их отношения сложились как-то сами собой. И у него, и у Джин были веские причины избегать близости. У Сполдинга впереди – ничего определенного. Он может лишь надеяться на то, что ему удастся уцелеть, чтобы начать где-нибудь все с нуля. Для того же, чтобы выжить, нужны ясная голова и способность как можно дальше гнать от себя воспоминания, от которых не становится легче. Это для него – главное сейчас. И он знал также, что Джин до сих пор глубоко переживает гибель мужа. Поэтому, вполне возможно, зародившееся в ней новое чувство вызовет в душе этой женщины невыносимо мучительное ощущение вины перед тем, кто продолжал жить в ее памяти.
Она сама объяснила ему, что там было и как. Ее муж не имел ничего общего с теми делающими блистательную карьеру летчиками, о которых говорится столь часто в очерках, посвященных военно-морским силам США. Он испытывал постоянный страх, но не за себя: ему претила мысль, что придется кого-то убивать. Он охотно бы уклонился под благовидным предлогом от военной службы, если бы не знал, что это вызовет недоумение окружающих и затронет честь его жены и семьи. И, не принадлежа к сильным личностям, способным до конца отстаивать свои принципы, положился на волю случая: так было проще.
Почему же он стал именно летчиком? Еще будучи подростком, Камерон научился управлять самолетом. Поэтому решение идти в авиацию было естественным. Он надеялся, что ему удастся занять место инструктора пилотов и таким образом избежать прямого участия в боях. Пойти же на службу в вооруженные силы по своей специальности – а он был адвокатом – не захотел: многие из его товарищей, изъявивших желание стать военными юристами, оказались в итоге в пехоте или на борту линейных кораблей. Впрочем, от него в данном случае мало что зависело: к тому времени острая потребность в специалистах его профиля уже отпала, летчиков же катастрофически не хватало.
Дэвиду казалось, что он понимает, отчего Джин так много рассказывает ему о своем муже. По его мнению, это объяснялось двумя причинами. Первая заключалась в том, что Джин, делясь с ним воспоминаниями о муже, как бы защищалась от растущего чувства к Дэвиду. Второй же причиной – не столь явной, но не менее важной – послужило то обстоятельство, что она страстно ненавидела войну. Войну, отнявшую у Джин самое для нее дорогое. И хотела, чтобы Дэвид знал об этом.
Поскольку, как было ясно Дэвиду, ее интуиция подсказывала ей, что он был слишком замешан во все связанное с войной. Она же не хотела иметь к этому никакого отношения – хотя бы в память о покойном муже.
Ресторан, в который заглянули они, чтобы позавтракать, был повернут окнами в сторону Риачуэло, омывавшей своими водами причалы Дарсена-Суда. И посещением этого заведения, и ленчем Дэвид обязан был исключительно инициативе, проявленной Джин. Девушка видела, что он чувствует себя еще крайне плохо. Для нее не было также секретом, что если и удавалось ему заснуть, то – из-за мучившей его боли – лишь ненадолго. И поэтому она заявила решительно и со знанием дела, что он просто обязан хорошенько расслабиться, позавтракав с ней не спеша в одном из буэнос-айресских ресторанов, затем отправиться домой, чтобы выспаться и, забыв о делах, дать себе передышку хотя бы на один только день.
Джин собиралась составить ему компанию только на время ленча: посещать его квартиру не входило в ее намерения.
Дэвид, в свою очередь, не думал о том, чтобы пригласить ее к себе.
– Баллард отличный парень, – сказал Сполдинг, потягивая белое вино из бокала.
– Да, Бобби очень милый, – согласилась Джин. – И добрый.
– Он без ума от вас.
– А я – от него… Это же так естественно – то, о чем вы говорите. Простите, но мне кажется, что я мешаю вам слушать эту бравурную музыку. Она вам нравится? Грэнвилль рассказал мне, кто ваши родители. Я рада за вас.
– А я вот не пошел по их стопам: отказался от занятий музыкой в восемь лет. Что же касается исполняемой здесь мелодии, то мне она действительно нравится. Я слушаю ее с удовольствием.
– Бобби помогал мне осваиваться в новом для меня деле. Он так старался. А его обаяние и юмор! Ни одна девушка не устояла бы перед ним. И он, что там скрывать, имеет полное основание сердиться на меня… Я пользуюсь его дружбой, давая взамен слишком мало.
– Он принял ваши условия.
– Я же говорю, он добрый.
– В посольстве найдется еще с десяток воздыхателей…
– Да еще морские офицеры, – вставила Джин, шутливо отдав честь. – Не забывайте о них.
– Десять да еще сотня. Вы прямо Дина Дурбин!
– Вовсе нет. Они квартируют на военно-морской базе к югу от Ла-Боки. Постоянный персонал этого объекта – это одни лишь мужчины, поскольку ни жен, ни детей там нет – буквально страдает «посольским синдромом».
– А что это такое?
– Стремление попасться на глаза служащим государственного департамента и, самое главное, обратить на себя внимание посла… Вся эта публика из кожи лезет вон, чтобы кто-то заметил ее. Но у вас, как мне кажется, нет ничего общего с ней.
– Я и сам не знаю, что представляю собой. Так что не мне судить об этой публике.
– Сказать, что я думаю о вас?
– Скажите.
– Вы не из тех карьеристов, что служат в госдепартаменте. Желание выделиться заставляет их убеждать окружающих – особенно посла – в своем «искреннем стремлении принести как можно больше пользы».
Джин насмешливо скривилась, слегка выдвинув подбородок и насупив брови. Дэвид рассмеялся – до того похоже она изобразила ошивающийся в посольствах контингент.
– Да ваше место в театре! – воскликнул он в восторге. – Вы наглядно представили мне, что значит «посольский синдром»! Ярче всяких слов!
– Но вы не страдаете этим недугом. – Джин, перестав кривить личико, посмотрела ему в глаза. – Я наблюдала за вами во время разговора с Грэнвиллем. Вы были с ним вежливы, и только. Могу поспорить, что у вас и в мыслях не было добиваться его благорасположения.
Дэвид внимательно посмотрел на Джин:
– Вы правы… Попытаюсь ответить на вопрос, который вижу в ваших глазах. Для начала признаюсь вам в том, что я не являюсь кадровым сотрудником госдепартамента. Будучи, строго говоря, человеком военным и находясь, соответственно, на военной службе, я имею к работе посольства самое отдаленное отношение. Мне вменяется в обязанность выполнять те или иные задания, с которыми в силу ряда причин я могу справиться лучше других. Сами посудите, владею свободно четырьмя языками и благодаря своим родителям, которые вас так восхищают, имею, выражаясь эвфемически, доступ к определенному кругу людей, занимающих видное место во властных структурах и в коммерческой сфере. Поскольку я не полный идиот, мне поручают время от времени доставлять в корпорации, функционирующие в различных странах, информацию сугубо конфиденциального порядка: международный рынок не перестает действовать из-за такой «неурядицы», как война… Так что по мере своих сил и возможностей я вношу вклад в наше общее дело. Своей работой я не очень-то горжусь, но это как раз то, чем обязан я сейчас заниматься.
Джин, улыбнувшись своей милой улыбкой, коснулась его руки:
– Я думаю, что бы вы ни делали, все у вас выходит толково, на высшем уровне. Немногие могут так говорить о себе. Что же касается вашей работы, то, скорее всего, у вас просто не было выбора.
– «А что ты делал во время войны, папочка?» – «Сейчас расскажу, сыночек. – Дэвид изобразил шутливо самого себя. – Я ездил с места на место, чтобы рассказать своим друзьям из „Чейз банка“, как подороже продать и подешевле купить и что потом сделать с полученной прибылью».
Он взял руку Джин в свою.
– И вот в Аргентине, на крыше некоего дома, кто-то напал на вас неожиданно и… – Она попыталась было продолжить за Дэвида, но из этого ничего не вышло: ее занимали совсем иные мысли. – Скажите, откуда у вас эти шрамы на плече?
– Грузовой самолет, на котором я летел на Азоры, неудачно приземлился. Думаю, пилот, как, впрочем, и остальные члены его экипажа, был пьян.
– Вот как. У вас такая же опасная жизнь, как у солдат на фронте… Если бы я встретила вашего сынишку, я бы объяснила ему это.
Их взгляды встретились. Джин смущенно убрала руку. Но Сполдинга это не задело: главное – она поверила ему. Приняла изложенную им легенду за чистую монету. Казалось, он должен был испытать облегчение, сняв все вопросы, но все равно Дэвиду было грустно. Он не ощущал профессиональной гордости, что солгал ей так ловко.
– Теперь вам известно, как я избежал «посольского синдрома». Однако, признаюсь, я не уверен, что сознание этого доставляет мне удовольствие. Хотелось бы мне знать, какого черта толкутся вокруг вас десять сотрудников госдепартамента и целая сотня военных моряков!
– Моряки не в счет: их интересы не простираются дальше Ла-Боки.
– Но ведь на базе есть еще и постоянный персонал – те, у которых нет здесь «ни жен, ни детей». Не могут же все они думать об одной лишь карьере.
– И все же, слава богу, их волнует только это. Каждый из них лелеет в душе надежду попасть когда-нибудь в Сент-Джеймский двор.[920]
– Вы уже занялись своего рода умственной гимнастикой. Я не успеваю следить за ходом ваших мыслей.
– Что вы, я и не думала ничего усложнять. Просто мне хотелось бы узнать, не говорил ли вам Бобби одну вещь. Как поняла я, вроде бы нет. Недаром же я сказала, что он добрый человек… В общем, судя по всему, он предоставил мне возможность самой сообщить вам об этом.
– О чем?
– О том, что мой муж был приемным сыном Хендерсона Грэнвилля. Их связывала крепкая дружба.
Покинув ресторан вскоре после четырех, Дэвид и Джин пошли по обдуваемой соленым морским воздухом набережной Дарсена-Суда мимо бесчисленных доков. Дэвид видел, что ей хорошо с ним. Она, понимал он, впервые за долгое время ощутила себя по-настоящему счастливой. Чувство взаимной симпатии, установившееся между ними с первой же встречи, постепенно перерастало, как становилось ясно ему, в нечто большее. Во что-то, что несло ей утешение и радость.
Дэвид сразу же, как только увидел Джин на лестничной площадке, оценил ее красоту, но сейчас, вспоминая об этом, он понял, что Джин не только красива, она сама доброжелательность, приветливость и искренность. Но за этим чувствовалась и какая-то сдержанность. Не высокомерие, нет, несмотря на ее положение в обществе и тот факт, что она как-никак вдова приемного сына посла. Просто Джин была человеком самостоятельным в своих решениях и поступках.
Эту самостоятельность Дэвид заметил еще утром, когда Джин представляла его служащим посольства, давала указания своему секретарю, разговаривала по телефону.
Даже с Бобби Баллардом она держалась твердо и уверенно. Когда Баллард в шутку сказал, что она может «напиваться спокойно», это не вызвало в ней возмущения, потому что представить Джин навеселе было невозможно. Она всегда держала себя в узде.
А сейчас вдруг расслабилась.
Сегодня он смог повнимательней присмотреться к ней и обнаружил, что годы и на нее наложили свой отпечаток. Ее же это мало беспокоило. Она, как и всегда, была уверена в себе. Шагая вдоль набережной, Джин доверчиво держала его под руку. Ей доставляло удовольствие ловить восхищенные взгляды, которые бросали в ее сторону портовые служащие. И она надеялась, как понял Сполдинг, наблюдая за ней, что он тоже заметит их.
– Посмотрите, Дэвид, – сказала она взволнованно, – эти корабли вот-вот столкнутся!
Сполдинг увидел, что впереди, в нескольких сотнях ярдов от них, скользили навстречу друг другу по водам залива два траулера, подавая при этом гудками отчаянные предупредительные сигналы. Команды, толпившиеся на палубах обоих судов, громко кричали, обмениваясь бранью и взаимными упреками.
– Траулер, что справа, сейчас отвернет.
Что и произошло в самый последний момент под гневные возгласы матросов, составлявших команду другого судна.
– Как вы узнали?
– Очень просто. Если бы капитан этого траулера не изменил резко курс, его потом избили бы до полусмерти. Впрочем, без драки все равно не обойдется. Потасовка начнется сразу же, как только суда причалят к берегу.
– Давайте не будем этого дожидаться. Вы и так уже повидали больше, чем надо.
Оставив позади территорию порта, они продолжали свой путь по узким улочкам Ла-Боки, где буквально на каждом шагу встречались небольшие рыбные рынки с толстыми продавцами в окровавленных фартуках и шумными покупателями. На продажу был выставлен послеполуденный улов – результат нелегких усилий тружеников моря. Все как всегда. Кто-то продавал, кто-то покупал, а кто-то – просто выпивал, рассказывая попутно о злоключениях, выпавших на его долю за последние двенадцать часов.
И так вот, прогуливаясь неспешно, Дэвид и Джин подошли к пятачку, названному почему-то Плаца-Очо-Кале[921], хотя поблизости не было улицы под номером восемь, а само это место едва ли могло считаться площадью. К стоянке такси на углу подползла на самой малой скорости машина. Водитель, взяв с пассажира плату за проезд, хотел сразу же ехать дальше, но ничего не вышло: из-за прохожих, которые, не привыкнув считаться с подобными видами транспорта, преградили таксомотору дорогу, ему пришлось повременить. Дэвид посмотрел вопросительно на Джин, и, когда она, улыбнувшись, кивнула ему в знак согласия, он крикнул, подзывая такси.
Сев в автомобиль, Сполдинг назвал свой адрес. Это получилось у него машинально, как бы само собой.
Несколько минут они ехали молча, касаясь плечами друг друга. Его ладонь лежала на ее руке.
– О чем вы думаете? – спросил Дэвид, заглядывая в озаренное счастьем личико Джин.
– Вспоминаю выражение лица Хендерсона, когда Баллард передал ему той ночью «яичницу»… Да, я всегда называю его Хендерсоном, не смотрите на меня так.
– Не могу представить себе, чтобы кто-то, даже сам президент Америки, посмел звать господина посла по имени.
– Вы не знаете его. Под суровой личиной почетного члена престижного теннисного клуба скрывается милый и славный человек по имени Хендерсон.
– Ну а каким я представляюсь вам?
– Совсем другим.
– А именно?
– Вы… Знаете, давайте-ка лучше я расскажу, каким вы станете в пятьдесят лет… Итак, перед вами атташе Дэвид Сполдинг, почти лысый, с очками на носу, большой дока в финансовых вопросах, вечно совещающийся с банкирами и полковниками. Возможно, у него появится аллергия и он будет то и дело шмыгать носом. Разговаривать станет короткими, отрывистыми фразами. Зарекомендует себя как страшный педант, который только и ищет предлога, чтобы затеять свару… Ну как, неплохой получился портрет?
– Вы упустили одну деталь: этот ваш атташе и в свои пятьдесят будет бегать за секретаршами.
– Мой Дэвид Сполдинг этим не увлекается, ему хватает журнальчиков для мужчин.
Дэвид не был в восторге от картины, нарисованной девушкой. Неряшливый субъект с вечно мокрым носовым платком и в очках – это Уолтер Кенделл собственной персоной. Вот кого описала Джин.
– Ваш Сполдинг весьма неприятный тип.
– Не огорчайтесь, это не вы, – сказала она, сжимая его руку.
Они не заметили, как оказались на Кордобе. Подъехав к дому Дэвида, машина затормозила у самой кромки тротуара.
Джин Камерон бросила быстрый взгляд на входную дверь и ощутила смятение.
– Хотите довезу вас до посольства? – мягко спросил Дэвид, предоставляя ей полную свободу решать, ехать дальше или остаться с ним.
Она повернулась к нему:
– Нет.
Он расплатился с шофером, и они вошли в дом.
Остановившись у входа в свою квартиру, Дэвид ощупал незаметно дверную ручку. Невидимая постороннему глазу нить, которую он прикрепил к ней в качестве метки, оставалась на месте.
Затем он вставил ключ в замок и, осторожно, но решительно загородив собой Джин, открыл дверь. В комнате все было в порядке. Он с облегчением вздохнул. И этот вздох облегчения, как он заметил, не ускользнул от внимания Джин. Войдя внутрь вслед за ним, она огляделась.
– Здесь не так уж плохо, правда? – спросила она.
– Скромный, но все-таки дом. – Он оставил дверь открытой и жестом попросил девушку оставаться на месте, а сам быстро прошел в спальню, вернулся и вышел во дворик. Взглянул наверх, бегло осмотрел крышу, задержался взглядом на окнах. Успокоенный, Дэвид, стоя под кроной плодового дерева, улыбнулся Джин. Она поняла, что оснований для тревоги нет, и, закрыв входную дверь, направилась к нему в патио.
– Вы ведете себя очень профессионально, мистер Сполдинг.
– В лучших традициях отъявленных трусов, миссис Камерон, – ответил он.
И тут же подумал, что совершил ошибку, назвав фамилию ее покойного супруга: сейчас не время напоминать ей о том, что когда-то она была замужем. Но он заблуждался, в чем сразу же убедился, стоило только ему посмотреть на нее. Судя по выражению ее лица, она по-иному расценила то, что Дэвид обратился к ней именно так.
– Миссис Камерон благодарит вас, – сказала Джин, приблизившись к Сполдингу и стоя теперь перед ним.
Дэвид обнял ее за талию. Она подняла руки, взяла его лицо в ладони и внимательно посмотрела в глаза.
Дэвид замер, понимая, что именно Джин должна сделать первый шаг.
Девушка коснулась своими устами его губ.
Прикосновение было нежным и ласковым. Словно целовала его сошедшая на землю небесная дева. И, тут же прижавшись к нему в неистовом порыве, она обняла его за шею.
А затем, не прерывая объятий, спрятала лицо на его груди.
– Не говори ничего, – прошептала она, переходя внезапно на «ты». – Ничего!.. Я твоя!.. Возьми же меня!
Дэвид поднял ее на руки и понес в спальню. Она продолжала прятать свое лицо у него на груди, словно боялась света или даже его. Он осторожно опустил ее на кровать и закрыл дверь, выходящую в патио.
В считаные секунды они сбросили с себя всю одежду и укрылись под одеялом, аккуратно расправленным Дэвидом. Окутавший их чарующий мрак сулил им блаженство и радость.
– Я хочу сказать тебе кое-что… – Она легко провела пальцами по его губам. Нежная улыбка светилась в ее глазах.
– Знаю, ты хочешь сказать, что тебе нужен другой Сполдинг, лысый, в очках. – Дэвид поцеловал ее пальцы.
– Его нет, он испарился.
– Ты рассудительная молодая леди.
– Не такая молодая… Об этом я и хотела тебе сказать.
– Все ясно. Вы – древняя старушка. Давно уже на пенсии и хотели бы обратиться за помощью в органы социального обеспечения. Ну что же, посмотрю, что я могу сделать для вас.
– Прекрати дурачиться, глупый мальчишка!
– Не такой уж я глупый…
– Я не требую от тебя обязательств, Дэвид, – перебила она. – Я хочу, чтобы ты знал это, но не знаю, как тебе объяснить. Все произошло так быстро.
– Все произошло естественно. Не нужно никаких объяснений.
– И все-таки попытаюсь кое-что объяснить. Я не ожидала от себя такого…
– И я не ожидал, что ты станешь моей. Возможно, где-то в глубине души я надеялся на это, не стану отрицать… Но никаких планов я не строил. Никто из нас не готовился к этому заранее.
– Не знаю. Думаю, я готовилась. Мне кажется, что еще вчера, впервые увидев тебя, я решила: ты будешь моим. Это тебя шокирует?
– Нет. Ты же не из тех, кто совершает опрометчивые поступки.
– Наверное, ты прав… Я – существо эгоистичное. Эгоистичное и испорченное. И веду себя отвратительно.
– Потому что не спишь с кем попало?
Дэвид поцеловал ее в глаза – ярко-синие, как никогда, в лучах предзакатного солнца, пробивавшихся сквозь решетчатые жалюзи. Она улыбнулась, обнажив сверкающие белые зубы.
– Это действительно непорядочно. Наверное, я не патриотка. Отказываю всем в своей любви, чтобы подарить ее труженику тыла.
– Вестготы не одобрили бы это. Вояки идут вне очереди, как слышал я.
– А мы им ничего не скажем. – Она прижалась к его груди. – О, Дэвид, Дэвид!..
Глава 25
– Надеюсь, я вас не разбудил? Я не стал бы звонить вам, если бы не был уверен, что вы не осудите меня, когда узнаете, в чем дело.
В голосе Грэнвилля слышалась неожиданная для Дэвида забота.
– Как вы сказали?.. О, конечно же нет, сэр. Я как раз собирался вставать. – Сполдинг взглянул на часы. Было три минуты десятого. – Простите, я, кажется, заспался.
На столе, возле телефона, лежала записка. От Джин.
– Ваш «друг» связался с нами.
– Друг? – Дэвид развернул записку.
«Милый, ты так крепко спал, что я не решилась тебя потревожить, – писала Джин. – Уехала на такси. Увидимся сегодня же утром. В нашей „Бастилии“. Твоя птица Феникс».
Сполдинг улыбнулся, вспомнив, как она улыбалась ему.
– …Детали, я уверен, еще нуждаются в доработке. – То, что говорил Грэнвилль ранее, Дэвид прослушал.
– Простите, господин посол. Ваш голос все время куда-то исчезает, очевидно, телефон барахлит. Поскольку, как давно уже установлено, телефонные аппараты по эту сторону Атлантики – на севере ли, в Центральной Америке или на юге – отличаются своенравным характером, в этом нет ничего необычного.
– Думаю, причина в ином, – раздраженно отозвался Грэнвилль, намекая на то, что телефон прослушивается. – Как только соберетесь, сразу же ко мне.
– Хорошо, сэр. Выезжаю немедленно.
Дэвид перечитал записку.
Вчера Джин заявила, что он усложняет ее жизнь, но она так великодушна, что не станет требовать от него никаких обязательств.
Какие к черту обязательства?
С какой стати должен он ломать над этим голову? Размышлять о том мимолетном блаженстве, которое оба они испытали? Сейчас не до подобных вещей…
И в то же время делать вид, будто ничего этого не было, значит не признавать объективной реальности, пусть и несколько необычной. Его же между тем учили ни в коем случае не игнорировать ее.
Думать обо всем этом ему не хотелось.
Его «друг» связался с посольством.
И «друг» этот – Уолтер Кенделл.
Еще одна реальность. Которая, однако, не может ждать.
Смяв сердито сигарету, Сполдинг стал наблюдать за пальцами, которые давили окурок о днище металлической пепельницы.
Но что же так рассердило его?
Об этом он тоже не желал размышлять. В конце концов, у него есть дело, которым и обязан он заниматься.
Дэвид думал с надеждой о том, что все его обязательства заключаются в выполняемой им работе. Что же касается всего остального, то это уже не его забота.
– Джин предупредила, что вы появитесь только после обеда, когда отоспитесь. Должен заметить, сегодня вы выглядите лучше.
Посол вышел из-за стола богато обставленного кабинета, приветствуя Дэвида.
Дэвид слегка смутился.
Старый дипломат старается продемонстрировать свою заботу. Он даже сказал «Джин» вместо официального «миссис Камерон». В общем, вел себя так, словно желал убедить своего визави, что суровый вердикт, который вынес тот в его адрес два дня назад, имел под собой зыбкое основание.
– Она очень любезна, – произнес Дэвид. – Без нее я не смог бы найти приличного ресторана.
– Возможно, вы правы… Я не стану вас особо задерживать: ведь у вас впереди выяснение отношений с этим мистером Кенделлом.
– Вы говорили, он звонил…
– Всю ночь. Начиная с предутреннего времени, если уж быть точным. Он в отеле «Альвеар». Как доложила телефонистка, места себе не находит от ярости. В половине третьего утра он орал на нее, требуя сообщить, где вы находитесь. Разумеется, ему ничего не сказали.
– Благодарю вас. Мне действительно надо было выспаться. У вас есть номер телефона Кенделла? Или мне обратиться в отель?
– У меня есть его номер.
Грэнвилль взял со стола листок и протянул его Дэвиду.
– Спасибо, сэр. Я сейчас же свяжусь с ним. – Дэвид повернулся и направился к двери.
– Сполдинг! – Голос посла остановил Дэвида.
– Слушаю вас.
– Уверен, миссис Камерон хочет вас видеть. Чтобы убедиться, осмелюсь предположить, что вы снова в норме. Ее кабинет в южном крыле здания. Первая дверь от входа. Найдете?
– Найду, сэр.
– Не сомневаюсь. Мы еще увидимся с вами сегодня, только попозже.
Дэвид вышел, тяжелая дверь кабинета захлопнулась за ним. Показалось или нет? Грэнвилль, кажется, ничего не имеет против его неожиданного… сближения с Джин, хотя и не в восторге от этого. Занимает, можно сказать, двойственную позицию. Если судить по одним лишь словам, он одобрительно относится к сложившейся ситуации, если же по тональности, в которой прозвучали они, ему пришлось переступить через себя, чтобы посмотреть беспристрастно правде в глаза.
Дэвид прошел по коридору к кабинету Джин. Слева от двери висела медная табличка с ее именем, которую вчера он не заметил.
– «Миссис Эндрю Камерон», – прочитал Дэвид.
Значит, ее мужа звали Эндрю. Как-то так получилось, что Сполдинга никогда не интересовало имя покойного супруга Джин, сама же она ни разу не упомянула его.
Глядя на табличку, Дэвид почувствовал странное раздражение. Его раздражал Эндрю Камерон. Раздражало, как тот жил. И как умер.
Открыв дверь, он вошел. Секретарша Джин была типичной аргентинкой. Стопроцентная portena. Черные волосы собраны сзади в тугой узел. Типичные для латиноамериканцев черты лица.
– Я к миссис Камерон. Меня зовут Дэвид Сполдинг.
– Пожалуйста, проходите. Она ждет вас.
Дэвид подошел к двери, ведущей во внутреннее помещение, и повернул ручку.
Она не рассчитывала, что он придет к ней так рано, подумал Сполдинг. Сдвинув очки на каштановые волосы надо лбом, Джин смотрела в окно на лужайку. В руке у нее были бумаги.
Она оглянулась, опустила очки и внимательно посмотрела на Дэвида, словно видела его в первый раз. Потом улыбнулась ничего не выражающей, дежурной улыбкой.
На мгновение он испугался. Но, услышав звук ее голоса, почувствовал облегчение.
– Утром, обнаружив, что тебя нет, я чуть не заплакал от огорчения.
Сполдинг подошел к Джин, и они обнялись. Молча, без слов. И тотчас же ощутили, что вновь погрузились в сладостное состояние душевного покоя, когда ничто не волнует, ничто не тревожит.
– Минуту назад Грэнвилль вел себя как настоящий сводник, – молвил немного погодя Дэвид, держа Джин за плечи и заглядывая в ее сияющие синие глаза, в которых искрились смешинки.
– Я же говорила тебе, что он чудеснейший человек. А ты не поверил мне, как я поняла.
– Ты не предупредила меня, что мы обедаем вместе. И что до обеда я могу быть свободен.
– Я надеялась, что ты поспишь подольше. Потому-то и сказала Хендерсону, чтобы с утра он тебя не ждал. К тому же мне хотелось предоставить ему возможность обо всем поразмыслить еще до того, как ты заявишься сюда.
– Признаюсь, я не совсем понимаю его. Или, может, тебя…
– У Хендерсона – проблема… И этой проблемой являюсь я. Он не знает, как разрешить ее. Или, говоря иначе, как вести себя со мной. Если он опекает меня сверх всякой меры, то только потому, что я позволила ему думать, будто нуждаюсь в его защите. Так, казалось мне, будет проще. Но, как ты и сам должен понимать, человека, у которого было три жены и бог знает сколько подружек за все эти годы, не назовешь пуританином викторианской эпохи… Короче, Хендерсон оказался в исключительно сложном положении. Ему известно, что ты не задержишься здесь надолго. Но поделать он ничего не может. Надеюсь, теперь-то тебе все ясно?
– Осмелюсь сказать, что да, – ответил Дэвид в свойственной Грэнвиллю англизированной манере излагать свои мысли.
– Надо же быть таким злючкой! – рассмеялась Джин. – Кстати, скажу тебе вот еще что: возможно, ты не пришелся ему по душе, а это значит, что ему невыносимо трудно примириться с тем, что происходит, и молча взирать на наши с тобой отношения.
Дэвид выпустил ее из объятий.
– Я и сам чувствую, что не вызываю у него симпатии… Прости меня, но я должен сейчас позвонить, а потом исчезнуть отсюда на какое-то время, чтобы встретиться кое с кем.
– Кое с кем?
– С бесподобным красавцем, который познакомит меня со множеством себе подобных. Между нами говоря, я его не выношу, но должен сотрудничать с ним… Ты пообедаешь со мной?
– Да, пообедаю. Я заранее запланировала это. И потому у тебя просто нет выбора.
– А ты и впрямь существо испорченное, как и говорила.
– Я не собиралась ничего от тебя скрывать. Ты порвал путы различных регламентаций, я же, возродившись из пепла, расправила крылья, чтобы вознестись ввысь… И теперь у нас с тобой легко и радостно на душе.
– То, что произошло, было неизбежно… Поскольку я встретил тебя. – Дэвид и сам не смог бы объяснить, почему он сказал так. Очевидно, это первое, что пришло ему на ум.
Уолтер Кенделл кружил по номеру, как тигр в клетке. Сидя на диване, Сполдинг пытался определить, какое животное он ему напоминает. Явно не из симпатичных.
– Слушайте меня! – орал Кенделл. – Это вам не военная операция! Вы обязаны лишь выполнять приказы, но не отдавать их!
– Прошу прощения, но мне кажется, что вы не так поняли меня. – Хотя Дэвида и подмывало ответить на грубость Кенделла грубостью, он решил все же, что лучше этого не делать.
– Это я-то не понял, дерьмо?! Вы заявили Свенсону, что у вас в Нью-Йорке возникли какие-то осложнения. Но это же ваши проблемы, а не наши!
– Вы не можете знать этого точно.
– О нет, могу! Вы попросту обвели вокруг пальца этого Свенсона! Не подумав о том, что ставите под угрозу все наше Дело!
– Подождите минутку. – Сполдинг подумал, что сейчас самое время объяснить бухгалтеру истинное положение вещей, прибегнув с этой целью к сухому, юридически точному языку, который только и доступен, насколько он знал, пониманию Кенделла. – Я сказал Свенсону, что, по моему мнению, «осложнения», возникшие у меня в Нью-Йорке, могут быть связаны как-то с Буэнос-Айресом. Я не сказал, что они связаны, я сказал лишь, что могут быть связаны.
– Это невозможно!
– Откуда у вас, черт возьми, такая уверенность?
– Откуда? Да просто оттуда, что я слежу за ходом событий! – Мало того, что Кенделл был возбужден, заключил, наблюдая за своим разгневанным собеседником, Дэвид, он еще и слушать ничего не желал. – Договоренность относительно сделки достигнута. Машина запущена. И нет никого, кто пытался бы остановить ее. Воспрепятствовать нам.
– Враждебные происки не прекращаются только потому, что кто-то там заключил соглашение. Если немецкое командование пронюхает о сделке, оно не задумываясь нанесет по Буэнос-Айресу сокрушительный бомбовый удар, чтобы только сорвать операцию.
– М-м… Нет-нет, этого не произойдет.
– Вы уверены в этом?
– Да, уверен. Мы точно знаем это… Так что не тревожьте больше этого глупого ублюдка Свенсона. Я ничего не хочу от вас скрывать. Речь идет, строго говоря, о переговорах, затрагивающих денежные вопросы. Мы могли бы справиться со всем и без помощи из Вашингтона, но там настаивали – точнее, настаивал Свенсон, – чтобы здесь находился их представитель. О’кей, вы и есть тот человек. Мы вправе надеяться, что вас не зря направили сюда. Знаете, как доставить бумаги по назначению, и владеете несколькими языками. Но это все, чем вы могли бы быть полезны для нас. И не пытайтесь брать на себя больше, чем следует. Дабы не огорчаться потом.
Дэвид вынужден был признаться себе, что только теперь стал доходить до него затаенный смысл хитроумной игры, затеянной Свенсоном. Бригадный генерал отвел ему вполне определенную роль, которая не даст никому оснований подозревать его, Алана Свенсона, в чем-то. Убийство Эриха Райнемана, независимо от того, сам ли Дэвид прикончит его или же нанятый им киллер, явится для всех полной неожиданностью. Свенсон вовсе не был тем «глупым ублюдком», каким считал его Кенделл. Или человеком, не способным ориентироваться в подобного рода делах, как полагал ранее Дэвид.
Свенсон нервничал. Поскольку ему пришлось заниматься вещами, с которыми он дотоле не сталкивался. Однако в конечном итоге, как понял только что Сполдинг, все встало на свои места. Генерал, проявив себя молодчиной, сумел разобраться во всем и расставить все точки над «i».
– Ну что же, пусть будет по-вашему. Простите меня, если я сказал что не так, – произнес как можно искренней Дэвид, придерживаясь в действительности иной точки зрения. – Возможно, я придал уж слишком большое значение тому, что приключилось со мной в Нью-Йорке. И на то имелись причины. Признаюсь, у меня были враги в Португалии… Но сюда я прибыл, как вам известно, под надежным прикрытием.
– Мне ничего не известно, выражайтесь яснее.
– В Нью-Йорке никто не смог бы узнать, что меня уже нет в этом городе.
– Вы уверены в этом?
– Да. Так же, как и вы, когда утверждаете, что нет никого, кто пытался бы сорвать сделку.
– Понятно… По этому вопросу вроде бы все выяснили. А теперь я хотел бы сказать, что у меня на руках график мероприятий, которые мы должны проводить совместно с нашими контрагентами.
– С Райнеманом вы уже встречались?
– Да. Вчера. Мы провели с ним вместе целый день.
– Что слышно о Леоне? – спросил Дэвид.
– Свенсон собирается прислать его с «няньками» в конце недели. Райнеман сообщил, что чертежи доставят в воскресенье или понедельник.
– Частями или все сразу?
– Очевидно, двумя партиями, но он не уверен. Однако это не имеет значения: ко вторнику, Райнеман гарантирует, будут все.
– Значит, скоро мы покончим с этим делом. Вы ведь подсчитали, что вся операция займет три недели, не больше. – У Дэвида защемило сердце. Не из-за Уолтера Кенделла, не из-за Эжена Леона, не из-за чертежей гироскопов для высотных бомбардировщиков. Ему было жаль, что у них с Джин осталась только одна неделя.
Мысль о разлуке сразила его. И он невольно подумал, что же случилось с ним, почему он реагирует столь болезненно на то, чего все равно не избежать.
Однако в следующее же мгновение Сполдинг взял себя в руки. Расслабляться ему нельзя, у него нет на это никакого права. Он и она принадлежат к различным мирам, и тут уж ничего не поделаешь.
– Райнеман держит все под строгим контролем, – сказал Кенделл. В голосе его послышались уважительные нотки. – Я был поражен, когда ознакомился с порядком, который он установил. Лучшего не придумать!
– Если это действительно так, как вы полагаете, то я вам не нужен, – произнес риторически Дэвид в надежде на то, что ему удастся сменить тему разговора.
– А я и не говорил, что вы нам нужны. Но речь идет о колоссальных денежных суммах, и, поскольку так или иначе значительную долю затрат берет на себя военный департамент, Свенсон хотел бы подстраховаться. Я не могу осуждать его за это: бизнес есть бизнес.
Сполдинг решил, что момент настал.
– Позвольте напомнить вам о шифровках. Я тоже не сидел сложа руки. За эти три дня завязал нечто вроде дружбы с посольским криптографом.
– С кем?
– С главным шифровальщиком посольства. Через него мы будем поддерживать связь с Вашингтоном. Вопрос об оплате его услуг уже решен.
– Ах да… Понятно, понятно… – Кенделл мял в руке сигарету, перед тем как закурить.
Очевидно, Кенделл не слишком много знает о шифровках и шифровальщиках, если, конечно, не притворяется, подумал Дэвид и решил проверить свою догадку, заранее, впрочем, предполагая, что он прав: все, что как-то касается засекреченных систем связи, от посторонних, понятно, скрывается.
– Как вы сами только что сказали, в оборот вовлечены огромные деньги. Поэтому мы решили посылать зашифрованные сообщения каждые двенадцать часов. Сегодня к вечеру окончательно уточним график связи и завтра отошлем его с курьером в Вашингтон. В каждой шифровке допускается до пятнадцати знаков… Ключевым словом будет «Тортугас».
Дэвид внимательно наблюдал за реакцией Кенделла.
– О’кей… Э-э-э… О’кей, – механически кивал тот. Казалось, его мысли заняты чем-то другим.
– Вы одобряете наш вариант?
– Разумеется, а почему нет? Играйте как хотите. Я должен буду сообщить в Вашингтон лишь о том, что получил из Женевы по радио подтверждение о поступлении туда оговоренной суммы и вы, таким образом, можете отправляться назад.
– Но я думал, что подтверждение должно иметь какой-то код…
– Черт возьми, о чем вы?
– О «Тортугасе». Разве подтверждение придет не под этим кодом?
– При чем тут какой-то код? И что означает этот ваш «Тортугас»?
Дэвид понял, что Кенделл не притворяется. Он и в самом деле ничего об этом не знал.
– Простите, я, вероятно, что-то напутал. Я полагал, что «Тортугас» входит в число условных обозначений.
– О боже!.. Черт бы побрал вас вместе со Свенсоном!.. Да и не только вас, но и всех остальных! Кто корчит из себя военных гениев!.. Разве не напоминает вам своим звучанием это слово, «Тортугас», известных персонажей шпионских историй – например, того же Дэн Дана, секретного агента, или Маккоя?.. Послушайте, если Леон скажет вам, что все в порядке, то сразу же сообщите об этом в своей шифровке. А затем отправляйтесь на аэродром в Мендаро… Это, по существу, небольшое летное поле… Люди Райнемана встретят вас там и объяснят, когда вы сможете лететь. Понятно? Дошло до вас?
– Да, дошло, – ответил Сполдинг, хотя и не был в этом уверен.
Выйдя из отеля, Дэвид отправился побродить по улицам Буэнос-Айреса. И сам не заметил, как дошел до большого парка возле площади Сан-Мартина. Тихое, спокойное место. Фонтаны, несущие свежесть и прохладу. Дорожки, покрытые белым гравием.
Здесь он сел на деревянную скамью и попытался собрать воедино разрозненные мысли, тревожившие его.
Уолтер Кенделл не лгал. Слово «Тортугас» ничего для него не значило.
Между тем незнакомец в нью-йоркском лифте рисковал жизнью, чтобы узнать его смысл.
По словам Айры Бардена, с которым он встречался в «Фэрфаксе», в документе о переводе бывшего лиссабонского резидента в ведение военного департамента, хранившемся в личном сейфе Эда Пейса, напротив его имени стояло только одно слово, и слово это было «Тортугас».
Только Пейс знал на все ответ, но Пейс мертв. Он ничего уже не сможет объяснить Дэвиду.
В Берлине, без сомнения, узнали как-то о переговорах относительно созданных в Пенемюнде приборов, но слишком поздно, чтобы предотвратить хищение чертежей, и в настоящее время главные усилия соответствующих сил направлены в основном на то, чтобы сорвать сделку. И не только сорвать, но и, насколько это возможно, выявить всех, кто был причастен к этому делу. Раскрыть агентурную сеть Райнемана.
Если это действительно так – другого-то объяснения происходящего вроде бы нет, – то вывод из этого может быть только один: сообщение о придуманном Пейсом условном обозначении «Тортугас» поступило в Берлин от человека, внедренного немецкой разведкой в структуру «Фэрфакса». И в этом нет ничего удивительного. То, что система безопасности, функционирующая на территории данного объекта, дала серьезный сбой, – факт бесспорный. И доказательством тому убийство Пейса.
Берлину не столь уж сложно определить, что за роль во всем этом деле выпала на долю бывшего американского резидента в Лиссабоне, подумал Дэвид. Сотрудника посольства, зарекомендовавшего себя за время пребывания в этом городе с наилучшей стороны, срывают внезапно с места и отправляют в Буэнос-Айрес. Специалист высшего класса, чье мастерство подтверждено сотнями сообщений с важнейшими разведданными, переданными им спецслужбами союзных держав, и чья агентурная сеть в Южной Европе превосходит своей эффективностью все остальные, не покидает так просто обжитую уже территорию, если только в каком-то другом месте не возникает особо острая нужда в его знаниях и практическом опыте.
В подобных рассуждениях не содержалось ничего нового. Сполдинг и раньше принимал за данность тот факт, что в Берлине не просто подозревают его в участии в буэнос-айресской операции, а твердо знают, что это так. Последнее обстоятельство служило ему в каком-то роде своеобразной защитой. До поры до времени он мог не опасаться за свою жизнь. Если враги убьют его, то вместо него появится кто-то другой. И тогда им придется начинать все сначала. Его же они уже изучили… И, принимая за сущего дьявола, довольствуются тем, что он у них всегда на виду.
Сполдинг сосредоточенно думал, а как поступил бы он сам, окажись вдруг на месте врага. Что предпринял бы в сложившейся на данный момент ситуации.
Враг не станет убивать его, если только не поддастся паническому страху или не перепутает с кем-то другим. Пока что, во всяком случае, смерть ему не грозит. Поскольку от него лично никак не зависит, доставят сюда чертежи или нет. В то же время противник, следя неустанно за ним, может выяснить время и место доставки тайного груза.
«Нам нужно точно знать, где именно находится „Тортугас“.»
Эти слова не так давно произнес в лифте отеля «Монтгомери» странный, истеричного типа субъект, готовый скорее умереть, чем выдать тех, чье задание он выполнял. Фанатизм нацистов известен. Но и другие ничем не уступают им в упорстве при достижении цели, хотя и действуют из иных побуждений.
Над ним, Сполдингом, наверняка уже установили негласный надзор – uberste berwachung, и теперь группы из трех-четырех человек следят за каждым его шагом буквально денно и нощно, в сутки все двадцать четыре часа. Данный же факт позволяет сделать вывод о том, что в составляемую в Берлине платежную ведомость включаются и некие лица отнюдь не с немецким гражданством. Эти агенты, действующие за пределами Германии, имеют многолетний опыт работы, выполняемой ими исключительно ради денег. Говорят они на разных языках и диалектах и, будучи глубоко законспирированными сотрудниками немецких спецслужб, легко находят себе пристанище в столицах нейтральных государств, коль скоро никому ничего не известно об их связях с гестапо, разведкой Гелена или «Нахрихтендинст».
Рекрутируют подобных наемников в основном на Балканах и в странах Ближнего Востока. Платят им щедро, поскольку они лучшие из лучших агентов. И к тому же больше всего на свете ценят английские фунты стерлингов и американские доллары.
Несомненно, Берлин, не ограничившись установлением круглосуточной слежки за Дэвидом, примет также всевозможные меры, чтобы помешать ему создать в Буэнос-Айресе собственную агентурную сеть. Но добиться этого можно только в том случае, если немецким спецслужбам уже удалось внедрить в посольство США своего человека или даже группу людей. Что бы там ни было, трудно представить себе, чтобы в Берлине не попытались этого сделать. Хотя бы купить за огромные деньги одного из сотрудников данного учреждения.
И если это так, то кто же все-таки из служащих посольства является наиболее вероятным кандидатом на роль немецкого агента, готового ради солидного куша на все?
Попытка подкупить сотрудника, занимающего высокий пост, может вызвать страшный скандал и дать ему, Сполдингу, важную информацию, которой он смог бы воспользоваться… Но в посольстве наличествует и другой контингент – из служащих среднего ранга. Наибольшего внимания заслуживают те из этой группы сотрудников, кто может по роду своей работы свободно расхаживать по всему зданию, держит при себе ключи от замков и имеет доступ к сейфам. А также и к кодам…
Перед мысленным взором Дэвида все четче вырисовывался созданный его воображением образ атташе. Человека, который никогда бы не пошел на риск во имя служения Сент-Джеймскому двору, но зато с готовностью включился бы в игру совсем иного рода. И с которым легко договориться, если предложить ему достаточную сумму.
Выходит, в посольстве у Сполдинга может быть враг.
Враг, которому когда-нибудь прикажут из Берлина ликвидировать его. Вместе со многими другими, конечно. Убить в тот момент, когда в Буэнос-Айрес прибудут наконец злополучные чертежи. Убить после того, как uberste berwachung успешно сослужит свою службу и больше станет не нужна.
Дэвид поднялся со скамьи и отправился осматривать старый парк, славившийся своей красотой. Сойдя с тропинки на газон, он подошел к пруду, в зеркальной глади которого отражались росшие вдоль берега деревья. Два белых лебедя плавно скользили по спокойной воде. Маленькая девчушка опустилась на колени, собирая букет из желтых цветов. Сполдинг был доволен тем, что смог обдумать не торопясь те шаги, которые его противники предпримут, возможно, прямо сейчас. И попытаться заранее предугадать их дальнейшие планы.
В состоянии его души произошел заметный перелом. И хотя энтузиазмом он так и не преисполнился, на сердце у него полегчало.
Настало время начать контригру, воспользовавшись тем опытом, который приобрел он за годы, проведенные в Лиссабоне. К сожалению, времени у него было в обрез. И поэтому, сознавал он, один лишь неверный ход с его стороны – и все летит в тартарары.
Дэвид огляделся с беспечным видом. По тропинкам и газонам гуляли люди, по пруду кружили лодки с веселыми гребцами и пассажирами. Кто же из этой публики был его врагом?
Кто следит за ним, пытаясь проникнуть в его замыслы?
Он должен найти их – в крайнем случае одного или двух из них – еще до исхода завтрашнего дня.
И это будет началом его контригры.
В которой он применит проверенный прием: поодиночке нападет на своих врагов, чтобы тут же их уничтожить.
Дэвид закурил и поднялся на миниатюрный мостик. Он находился в приподнятом настроении, ощущая себя одновременно и охотником, и дичью. Тело его слегка напряглось, мускулы на руках и ногах заиграли. Так бывает всегда у кулачных бойцов перед решительной схваткой.
Сполдинг понял, что с ним происходит. Он снова оказался на севере Пиренейского полуострова.
И чувствовал себя там, в каменных джунглях, вставших вокруг него плотной стеной, не так уж и плохо. Поскольку везде, куда бы ни забрасывала его судьба, старался быть на своем месте. Вознесшиеся ввысь архитектурные сооружения – гигантские конструкции из бетона и стали, на которые взирал он сейчас, – это же его детища! Он их возвел!.. Правда, только в мечтах.
Из мира реальности он перенесся в мир грез. Перенесся, чтобы тотчас вернуться назад.
Такое с ним бывало не раз. И с этим приходилось мириться.
Глава 26
Сполдинг посмотрел на часы. Было половина шестого. Джин обещала приехать к нему в шесть. Он гулял почти два часа и сейчас оказался на углу Виамонте, за несколько кварталов от своего дома. Дэвид пересек улицу и, подойдя к киоску, купил газету.
Взглянув на первую полосу, Дэвид обнаружил, к своему удивлению, что военные новости, к тому же в урезанном виде, размещались в самом низу, все же остальное пространство занимали материалы, воспевавшие вклад, внесенный членами Grupo de Oficiales Unidos в процветание Аргентины за последние дни. И еще он обратил внимание на то, что в трех заголовках упоминалось имя некоего Хуана Перона, партикулярного полковника.[922]
Сполдинг сунул газету под мышку и снова бросил взгляд на часы, поскольку, задумавшись, потерял представление о времени.
Все, что произошло дальше, было полной неожиданностью для него. Яркие блики солнца, отразившись в стекле, мешали ему разглядеть стрелки. Дэвид слегка повернулся, пытаясь загородить циферблат. И тогда-то, совершенно случайно, он заметил боковым зрением замешательство среди прохожих на противоположной стороне улицы, футах в тридцати от него. Как оказалось, двое мужчин, расталкивая людей, спешили к обочине.
Когда они отделились от толпы, Дэвид узнал того, что шел, прихрамывая, слева.
Это был один из тех двоих, что напали на него на крыше. Другого он видел впервые.
Значит, за ним следят. И это неплохо.
Наблюдение ведется с более близкого расстояния, чем думал он.
Дэвид прошел ярдов десять и, смешавшись с толпой на углу Авенида-Кордоба, вошел в маленький магазинчик, где продавались недорогие поделки. Девушки, по виду служащие какой-нибудь конторы, разглядывали украшения в витрине. Сполдинг жестом дал понять владельцу магазина, что не спешит, и прошел к окну.
Его преследователи в растерянности топтались на тротуаре напротив. Привставали время от времени на цыпочки, пытаясь заглянуть поверх сновавших мимо прохожих. И вообще вели себя крайне глупо, не так, как действуют в подобных случаях профессионалы.
Потом, как заметил Сполдинг, второй мужчина начал бранить своего прихрамывающего напарника. Тот отвечал ему грубо и резко.
Дэвид не сомневался, что они свернут за угол и направятся к его дому. И он оказался прав.
Увидев, что парочка исчезла, Дэвид выскочил из магазина и, продравшись сквозь толпу, оказался на проезжей части Авенида-Калао. Стремясь как можно быстрее добраться до противоположной стороны улицы, где его не смогли бы увидеть преследователи, он бросился вперед и, ловко увертываясь от автомобилей и не обращая внимания на сердитые вопли водителей, в мгновение ока добрался туда, куда и хотел. То обстоятельство, что им были грубо нарушены правила дорожного движения, не вызывало у него особых укоров совести, поскольку пользоваться пешеходными переходами в данный момент он просто не мог: человек, пересекающий улицу в положенном месте на открытом пространстве, не может рассчитывать, что идущие по его следу не заметят его.
Дэвид знал, как поступить теперь. Сперва разобьет эту парочку или просто дождется, когда незадачливые подельники сами разойдутся в разные стороны, а затем захватит одного из них – того, кто хромает. Захватит и заставит заговорить. Ответить на вопросы, которые он задаст ему.
Он считал, что если у преследователей есть хоть какой-то опыт, то возле его дома они должны разделиться. Один войдет в подъезд и, подойдя к двери его квартиры, начнет напряженно слушать, пытаясь уловить даже самый незначительный шум изнутри: если все будет тихо, значит, объект их наблюдения не успел еще вернуться к себе. Его же напарник останется на улице, подальше от входа, чтобы не привлекать к себе внимания. Простая логика подсказывала Дэвиду, что в дом, скорее всего, заглянет тот тип, которого ранее он не видел.
Сполдинг снял пиджак и в потоке пешеходов двинулся в сторону Кордобы. В руке он держал сложенную вдвое газету. Вид у него был задумчивый, как у человека, который пытается вникнуть в смысл слишком уж заумного заголовка опубликованной в ней статьи. Пройдя так какое-то расстояние, он повернул направо, стараясь, как и прежде, не выделяться из толпы.
Когда до его дома оставалось совсем немного, Дэвид снова заметил обоих филеров. Торопливо шагая по Авенида-Кордоба, они то и дело оглядывались, но следили лишь за той стороной улицы, по которой шли сами. Он же находился на другой стороне.
Дилетанты! Они бы с треском провалились, если бы ему пришлось вдруг принимать у них экзамен по такому предмету, как техника наблюдения.
Приблизившись к четырехэтажному зданию, его преследователи сосредоточили все внимание на парадной двери. Это послужило сигналом для Дэвида: пора начинать. Конечно, без риска не обойтись. Любой из этой парочки может повернуть голову в его сторону и увидеть, как он спокойно пересекает улицу чуть ли не под носом у них. И тем не менее игра стоила свеч. Он должен как можно быстрее перейти через дорогу и затаиться неподалеку от своего дома. В этом – залог его успеха.
Впереди, в нескольких шагах от него, шла средних лет portena. Типичная домохозяйка. В руке – сумка с продуктами. Судя по торопливой походке, она спешила к себе домой. Сполдинг догнал ее и, идя рядом с ней, сказал на утонченном кастильском наречии, что он плохо ориентируется в этом районе, хотя на самой Авенида-Кордоба ему доводилось уже бывать, и затем попросил рассказать ему, где и что тут находится. Беседуя со своей спутницей, он упорно поворачивался к ней лицом, чтобы его не смогли узнать даже в том случае, если кто-то из пресловутой парочки бросит через дорогу свой взгляд на него.
Со стороны могло бы показаться, что они – женщина с хозяйственной сумкой и мужчина с пиджаком в одной руке и газетой в другой – хорошие знакомые, которые только что повстречались случайно и, поскольку им по пути, теперь вместе идут, обгоняя неспешно шагавших прохожих.
Перейдя через улицу ярдах в двадцати от своего дома, Сполдинг распрощался с приветливо улыбавшейся ему portena и юркнул в прикрытый сверху навесом вход в какое-то здание. Потом, прижимаясь к стене, выглянул осторожно. Оба мужчины потолкались немного у обочины и затем, как и предполагал он, разделились. Незнакомый ему человек вошел в его дом, хромой же огляделся по сторонам и, понаблюдав какое-то время за сновавшими по улице машинами, двинулся в сторону подъезда, в котором укрылся Дэвид.
И опять та же логика подсказала Сполдингу, что хромоногий так и будет идти по прямой, пока не займет удобную позицию, откуда смог бы наблюдать за всеми, кто приближался к четырехэтажному дому, чтобы не пропустить ненароком своего «поднадзорного». Дэвид понимал: если он проморгает, через пару-другую секунд этот тип прошмыгнет преспокойненько мимо него.
Филер, подойдя к подъезду, в котором затаился Сполдинг, не заметил его. Дэвид, воспользовавшись этим, схватил своего противника за руку и, затащив его внутрь резким, молниеносным рывком, согнул ему кисть. Иначе – нельзя. Он просто обязан был принять необходимую в данном случае меру предосторожности. Пусть мерзавец знает: еще небольшое усилие со стороны того, кого выслеживали они столь настойчиво, и он взвоет от невыносимой муки.
– Иди спокойно, как ни в чем не бывало, или я сломаю тебе руку, – сказал Дэвид по-английски и, выйдя со своим пленником из подъезда, пошел с ним вдоль улицы, стараясь при этом держаться поближе к домам, чтобы не наталкиваться по пути на прохожих.
Лицо неудачливого охотника, превратившегося неожиданно в дичь, приняло несчастное выражение. Хромота его усилилась, и ему лишь с трудом удавалось поспевать за быстрым шагом Дэвида. А тут еще и эта нестерпимая боль в запястье.
– Вы же ломаете мне руку… Вы же ломаете ее! – жалобно причитал оказавшийся в полоне филер, стараясь не отставать от Дэвида, дабы не доставлять себе новых страданий.
– Если и в самом деле не хочешь лишиться руки, то не плетись как черепаха, – произнес ровным тоном, даже с ноткой участия, Сполдинг.
Дойдя до Авенида-Парана, Дэвид свернул резко налево, увлекая за собой и своего подневольного спутника, и, пройдя еще немного, нырнул вместе с ним в подворотню старого дома, в стенах которого, скорее всего, размещались конторы. Там он повернул своего спутника лицом к себе и, не ослабляя хватки, прижал к деревянной стене, подальше от входа. Затем разжал руку хромого, который сразу же схватился за кисть, – правда, ненадолго. Сполдинг ловко, не теряя времени, распахнул пиджак филера и, сдернув с плеч, рванул с силой вниз, заставив противника вытянуть руки по швам. Проделав эту несложную для него операцию, он извлек из огромной кобуры, висевшей у того на левом бедре, револьвер.
Это был «люгер» последней модели, запущенной в производство не более года назад.
Дэвид засунул оружие к себе за пояс. Потом схватил хромого за горло и с силой ударил головой о стену. После чего обыскал карманы его пиджака. В одном из них оказался большой бумажник. Раскрыв его, он придавил своего пленника плечом к стене и, не давая ему пошевельнуться, изучил содержимое портмоне.
Документы были немецкие. Удостоверение шофера, техпаспорт, заверенные оберфюрерами карточки с правом использования их на всей территории рейха, – такая привилегия предоставлялась только высшим военным чиновникам.
А затем он нашел, что искал.
Удостоверение личности с фотографией и сопроводительным текстом, напоминавшим о том, что данный документ может быть предъявлен только сотрудникам министерства информации, вооружений, воздушных перевозок и снабжения.
Этот субъект – из гестапо!
– Похоже, ты самый глупый из агентов Гиммлера, – сказал Дэвид, опуская бумажник в задний карман своих брюк, – кто же при себе носит такие документы? У тебя ведь наверняка должны быть родственники. Мне их жаль… – И затем, неожиданно для хромоногого, прошептал по-немецки: – Was ist «Tortugas»?[923]
Не получив ответа, Сполдинг отступил назад и несколько раз резко ударил нациста под дых. Последний удар был настолько сильным, что хромой застонал, почти теряя сознание.
– Wer ist Altmuller? Was wissen Sie uber Marshall?[924] – Дэвид без передышки молотил гестаповца по ребрам. – Sprechen Sie, sofort![925]
– Nein! Ich weiss nichts![926] – прохрипел хромой, пытаясь вздохнуть.
И снова – непривычный акцент. Какой же? Вроде бы близок к берлинскому, хотя и отличается от него. По-видимому, так могут говорить только в области, расположенной по соседству с немецкой столицей: ведь даже в горной Баварии, находящейся не столь далеко от нее, совсем другой диалект. Думай же, Сполдинг, из каких краев залетел сюда этот выродок.
И что у него за говор.
– Noch’mal! Давай же! Sprechen Sie![927]
И тут произошло то, чего Дэвид никак не ожидал. То ли от боли, то ли от страха человек заговорил по-английски:
– Я не знаю ничего такого, что могло бы представить для вас интерес! Я лишь выполняю приказ… И это все!
Дэвид загородил собой гестаповца, поскольку заметил, что прохожие уже начали поглядывать в их сторону. Правда, никто из них не остановился. В подворотне темно, разглядеть что-либо трудно. Да и к чему проявлять излишнее любопытство? Обычная, наверное, вещь: два дружка, забравшись туда, выясняют отношения. Один из них, видать, сильно перебрал. А может, и оба они. С пьяными же лучше не связываться.
Одной рукой Сполдинг зажал нацисту рот, другой ударил его по животу. Гестаповец резко накренился от боли вперед, и если бы Дэвид не ухватил его за волосы, то упал бы.
– Я буду бить тебя до тех пор, пока не превращу в мочало. А потом запихну твое тело в такси и подброшу в немецкое посольство с запиской. Ты что, работаешь на двух хозяев?.. Рассказывай же, черт возьми, все, что было бы для меня интересно!
Дэвид дважды ткнул с силой костяшками пальцев в горло гестаповского агента.
– Прекратите!.. Mein Gott!..[928] Перестаньте!
– Почему ты не зовешь прохожих на помощь? Не потому ли, что боишься лишиться головы, если вдруг станет известно, кто ты такой?.. Ну а что касается нас с тобой, ты, думаю, и сам все знаешь. Я уйду отсюда лишь после того, как ты, лишившись сознания, рухнешь на землю. Твои же «товарищи по оружию» пусть сами поищут тебя… Когда же найдут, то, само собой разумеется, документов при тебе не обнаружат… Ну а теперь ори, если хочешь! Давай же! – Дэвид снова ткнул пальцами в его горло. – Я заставлю тебя заговорить, поверь уж мне! Отвечай же, да побыстрее, что такое «Тортугас»? И кто такой Альтмюллер? А еще я хотел бы узнать, как удалось вам заполучить шифровальщика Маршалла.
– Клянусь богом, я ничего не знаю!
От очередного удара немец свалился. Дэвид поднял его и прислонил к стене, прикрывая его от постороннего взора своим телом. Агент гестапо приподнял веки и посмотрел на Дэвида блуждающим взглядом.
– Даю пять секунд. А потом перережу тебе горло.
– Нет!.. Прошу!.. Альтмюллер… Министерство вооружении… Пенемюнде…
– Пенемюнде, сказал? Что известно тебе о нем?
– Приборы… «Тортугас».
– Что это значит?! – Дэвид погрозил немцу костяшками пальцев. Тот с ужасом посмотрел на них. – Что такое «Тортугас»?
Внезапно в глазах нациста засверкали еле заметные искорки, взгляд его вновь становился осмысленным. Сполдинг заметил, что гестаповец, стараясь сфокусировать зрение, смотрит поверх его плеча. Это не могло быть обычной уловкой, имеющей целью отвлечь от себя внимание противника: немец слишком слаб, чтобы пойти на такое.
У Дэвида возникло ощущение, что кто-то стоит за его спиной. Это чувство, выработанное годами, никогда не подводило его.
Он оглянулся.
С улицы, освещаемой жгучим аргентинским солнцем, вступил в тень подворотни второй участник слежки – тот, кто наведывался к Дэвиду в дом. Он был одного роста со Сполдингом, крупный и сильный.
Дэвид, зажмурившись от яркого света, отпустил хромоногого, рассчитывая одним прыжком отскочить к противоположной стене.
Но он просчитался!
Агент гестапо, собрав последние силы, вцепился в Сполдинга.
А потом, обхватив его обеими руками, повис на нем всей тяжестью своего тела.
Дэвид выбросил вперед ногу, стараясь задержать, хоть и на какую-то долю секунды, второго противника, и одновременно двинул локтем хромоногого, державшего его сзади.
И хотя немец, не выдержав удара, разжал свою хватку и отлетел к стене, Дэвид понимал, что время упущено.
Мощная рука потянулась к его лицу. И в этом было что-то страшное и в то же время нереальное. Сполдингу показалось, что у него перед глазами прокручивается в каком-то замедленном темпе фильм ужасов. Не успев еще ни в чем разобраться, он почувствовал, как пальцы вцепились ему в волосы, и понял, что сейчас его ударят головой об стену.
Так оно и случилось. Послышался хруст, затылок взорвался страшной болью, все вокруг завертелось и куда-то поплыло.
Сполдинг, теряя сознание, полетел в пустоту.
Первое, что почувствовал Дэвид, приходя в себя, – это сильный терпкий запах. Он лежал в той же подворотне, у самой стены. Весь мокрый: его лицо, рубашка, брюки были чем-то залиты.
Дешевым виски, как понял он чуть позже. Очень дешевым и очень пахучим. Рубашка висела на нем лохмотьями. С одной ноги исчезли бесследно ботинок вместе с носком. Пояс на брюках расстегнут, застежка-«молния» наполовину спущена.
В общем, классический образ бродяги.
Сполдинг попытался сесть. Как привести себя в порядок? Сколько сейчас времени? Он хотел посмотреть на часы, но они пропали. Так же, как и бумажник. И деньги. И все остальное, что было в карманах.
Дэвид с трудом поднялся. Солнце уже село, наступила вечерняя пора. На Авенида-Парана было теперь малолюдно.
Так какой же сейчас все-таки час? Если, как казалось ему, он пролежал без сознания не более часа, время еще не столь позднее.
Интересно, ждет ли его еще Джин?
Она сняла с него одежду, приложила к затылку лед и уговорила его постоять подольше под горячим душем.
Когда Дэвид вышел из ванны, Джин дала ему выпить и присела рядом.
– Хендерсон будет настаивать на твоем переезде в посольство. Но ты, наверное, и сам догадываешься об этом, не так ли?
– Я не могу прятаться там.
– Но ведь нельзя, чтобы тебя избивали каждый день. И не говори мне, что это были воры. Ты сам не соглашался с Хендерсоном и Бобби, когда они пытались внушить тебе это после происшествия на крыше.
– То, что было тогда, и то, что случилось сейчас, – это разные вещи. Господи помилуй, Джин, меня же обобрали до нитки! – произнес Дэвид решительным тоном. Для него было важно, чтобы она поверила ему сейчас. Ведь вполне возможно, обстоятельства сложатся так, что больше они не смогут встречаться. Как ни горько было ему, он не исключал такого варианта.
– Когда грабят людей, их не обливают виски!
– Нет, обливают, если хотят выиграть время, чтобы успеть убежать. В этом нет ничего нового. К тому времени, когда в полиции выяснят, что имеют дело с трезвым человеком, а не с горьким пьяницей, бандиты будут уже за двадцать миль от места преступления.
– Я не верю тебе. И не думаю, чтобы ты действительно полагал, будто я проглочу всю эту чушь.
– Это не так. Мне и в голову не приходило, что ты не поверишь мне, поскольку все, сказанное мною, – чистейшая правда. Сама посуди, нужно быть дураком, чтобы выбросить документы, деньги, часы лишь для того, чтобы девушка тебе поверила. Хватит, Джин! У меня все болит, я хочу пить.
Она пожала плечами, очевидно понимая бесполезность спора.
– Боюсь, сейчас тебе ничто не поможет, кроме шотландского виски. Я куплю для тебя бутылочку в магазине на углу Талькауано. Это недалеко…
– Нет, – перебил он, вспомнив человека с громадными лапами, посетившего незадолго до этого его дом. – Лучше схожу я. Дай денег.
– А почему бы нам не пойти вдвоем? – предложила Джин.
– Зачем?.. Думаю, будет лучше, если ты, набравшись терпения, станешь ждать меня здесь. Дело в том, что мне нужно позвонить откуда-нибудь, но никак не отсюда, одному человеку и сообщить ему, что я уже дома.
– Кому же это, если не секрет?
– Кенделлу.
На улице он спросил первого встречного, где ближайший телефон. Ему объяснили – за несколько кварталов отсюда, на Родригес-Пена. В газетном киоске.
Дэвид тотчас же отправился туда.
Служитель отеля отыскал Кенделла в столовой. Продолжая жевать, Уолтер взял телефонную трубку. Сполдинг представил себе замызганного неопрятного человека. Но постарался не думать об этом: как-никак Кенделл – больной человек.
– Леон будет здесь через три дня со своими «няньками», – сказал бухгалтер. – Я снял для него дом в районе Сан-Тельмо. Тихое, уединенное место. Сообщил Свенсону его адрес. Генерал же, в свою очередь, уведомит о будущем местожительстве Леона телохранителей ученого, и те доставят его в целости и сохранности. Они свяжутся с вами.
– Мне казалось, что это я, а не вы, должен был бы подыскать для Эжена жилье…
– Как любите вы все усложнять, – перебил Дэвида Кенделл. – Что тут такого, что это сделал я, а не вы? Они позвонят вам. А может быть – я. Мне придется задержаться здесь еще на какое-то время.
– Рад слышать это… Поскольку в дело вмешалось гестапо.
– Что?!
– Я сказал, что в дело вмешалось гестапо. Вы были не совсем правы, когда утверждали, что все пройдет тихо и гладко. Кто-то пытается все же вам помешать. Лично меня это нисколько не удивляет.
– Да вы спятили!
– Вовсе нет.
– Тогда говорите, что вам известно.
Дэвид все рассказал Кенделлу и впервые за время знакомства с бухгалтером почувствовал: тот по-настоящему испугался.
– В окружении Райнемана есть чужой. Правда, это вовсе не значит, что чертежи не будут доставлены. Просто у нас возникнут дополнительные трудности. Если только, само собой разумеется, Райнеман и впрямь надежный партнер, как вы заверяли меня. Насколько я могу судить, в Берлине уже знают о хищении чертежей. Кое-кому там стало известно не только, куда и как они попали, но и, вполне вероятно, по каким конкретно каналам заветная документация должна быть вывезена из Европы и доставлена непосредственно Райнеману. Но хотя верховное командование Германии и пронюхало о сделке, оно не намерено оповещать о своем открытии кого бы то ни было. В его планы входит другое – перехватить чертежи. Что же будет потом, вам и самому нетрудно догадаться. Многие из сотрудников Пенемюнде лишатся своей головы.
– Бред какой-то… – произнес чуть слышно Кенделл. Потом пробормотал что-то, но что именно, Дэвид не разобрал.
– Повторите, пожалуйста, что вы сказали?
– Я сообщу вам сейчас адрес… Адрес Леона… В Тельмо… Там три комнаты… Помимо парадной двери, имеется черный ход… – Бухгалтер говорил так тихо, что Сполдинг с трудом различал слова.
«Да он же впал в панику!» – подумал Дэвид.
– Я едва слышу вас, Кенделл… Успокойтесь. Возьмите себя в руки, черт возьми! Вам не кажется, что сейчас самое время познакомиться мне с Райнеманом?
– Запомните адрес в Тельмо: Терраса-Верде, пятнадцать… Там спокойно и тихо.
– Через кого поддерживается связь с Райнеманом?
– О чем это вы?
– Каким образом смог бы лично я выйти на Райнемана?
– Не знаю…
– О боже, вы же проболтали с ним целых пять часов!
– Я свяжусь с вами.
Дэвид услышал щелчок. Он не знал, что и думать. Кенделл не пожелал продолжить разговор.
Сполдингу хотелось еще раз позвонить бухгалтеру, но он не стал этого делать: в этом паническом состоянии, в котором находился Кенделл, лучше его не трогать, чтобы не осложнять и без того нелегкую ситуацию.
Проклятые дилетанты! На что, черт возьми, они рассчитывают? Чтобы Альберт Шпеер лично связался с Вашингтоном и одолжил военно-воздушным силам США приборы, с которыми, как он слышал, у его противников какие-то проблемы?!
Боже милосердный!
Дэвид, вне себя от гнева, вышел из телефонной будки и, покинув газетный киоск, вновь оказался на улице.
Что еще нужно сделать ему? Ах да, купить виски! Оно продается в магазине на Талькауано, сказала Джин. Это – в четырех кварталах отсюда, если идти прямо на запад.
Он привычно приподнял руку, чтобы взглянуть на часы, но их там, конечно же, не оказалось.
Проклятье!
– Прости, что задержался. Немного пришлось поплутать. Прошел пару кварталов не в том направлении.
Сполдинг поставил на стол бутылки с виски и содовой водой. Джин сидела на диване. Дэвиду показалось, что она озабочена чем-то.
– Мне никто не звонил? – спросил он.
– Звонил, но не тот, кого ты ожидал бы услышать, – произнесла Джин негромко. – А некто другой. Он сказал, что позвонит тебе завтра.
– Вот как? Он не назвал, случайно, своего имени?
– Назвал, – ответила Джин. По ее голосу было заметно, что она испытывает неподдельный страх. – Это был Генрих Штольц.
– Штольц? Не знаю такого.
– В таком случае представлю тебе его. Он – помощник секретаря немецкого посольства… Дэвид, что ты делаешь?!
Глава 27
– Нет, сеньор, мистер Кенделл выехал из отеля вчера вечером. Здесь записано: в десять тридцать.
– Он оставил какой-нибудь адрес или телефон, чтобы в случае чего его можно было бы разыскать здесь, в Буэнос-Айресе?
– Нет, сеньор. Думаю, он вылетел в Соединенные Штаты. В полночь был рейс «Пан-Америкэн».
– Благодарю вас. – Дэвид положил трубку и потянулся за сигаретой.
Невероятно! Кенделл сдался при первой же трудности. Почему же?
Зазвонил телефон. Дэвиду стало как-то не по себе.
– Да, я вас слушаю.
– Герр Сполдинг?
– Совершенно верно.
– С вами говорит Генрих Штольц. Я звонил вам вчера вечером, но не застал вас.
– Я знаю… Насколько мне известно, вы – сотрудник посольства Германии. Надеюсь, вам не надо говорить о том, что ваш звонок озадачил меня? Показался несколько странным? И не доставил мне особого удовольствия?
– Бросьте, герр Сполдинг! Разве я поверю, чтобы что-то действительно могло озадачить человека из Лиссабона? – Штольц засмеялся негромко, но в смехе его не было ничего обидного.
– Я атташе посольства, моя сфера – экономика. И ничего более. Вы должны знать это, если наводили обо мне справки… А сейчас прошу простить меня: я спешу…
– Не кладите трубку, – перебил его Штольц. – Я звоню из телефона-автомата. Уверен, это говорит вам кое о чем.
– Я не веду деловые разговоры по телефону.
– Я проверил: ваш номер не прослушивается.
– Если вы желаете со мной встретиться, сообщите время и место… Лучше, чтобы это было где-нибудь в деловой части города. Там всегда многолюдно, нет открытых пространств.
– В нескольких кварталах к северу от парка Лезама имеется неплохой ресторан – «Каза-Лангоста-дель-Мар». Он расположен в тихом, уединенном месте. Со стороны не просматривается. Там есть отдельные кабинеты. Правда, отделены они от общего зала не дверями, а занавесками. И хотя в них можно укрыться от постороннего взора, о полной изоляции не может быть и речи.
– Время?
– Двенадцать тридцать.
– Вы курите?
– Да.
– Тогда сразу же, как только выйдете из машины, достаньте пачку американских сигарет и возьмите ее в левую руку. Затем оторвите сверху краешек упаковки и выньте две сигареты.
– Это излишне: я уже видел вас и сразу же узнаю.
– И все же прошу сделать все в точности так, как было вам сказано: я-то ведь вас не знаю.
Дэвид, не дожидаясь ответа, положил трубку. Он поступит как всегда в подобных случаях. Заранее придет в ресторан, воспользовавшись, если удастся, служебным входом, и займет столик, откуда сможет увидеть своего телефонного визави, когда тот прибудет. Что же касается сигарет, то это был особый психологический прием, придуманный самим Сполдингом. Если человек имеет при себе какой-то опознавательный знак, – что именно, не имеет значения, – то он уже ограничен в своих действиях, поскольку знает: личность его установлена. Он стал мишенью, в которую в любую минуту может быть пущена пуля. Контрагент, «помеченный» таким образом, не захочет доставлять противной стороне лишние неприятности. И если он вынашивал подобные планы, то на место встречи не явится.
Джин Камерон шла по коридору к железной лестнице, которая вела в подвал.
Или в «пещеры», как работавшие за рубежом сотрудники госдепартамента именовали по всему миру подземные помещения, где хранились бесчисленные досье, содержавшие материалы буквально на каждого, кто хоть раз обращался в американское посольство, независимо от того, кем он был: человеком, которого уже знали, или никому не известной персоной, другом или недругом.
Сюда, помимо указанных выше материалов, отправляли на хранение и личные дела сотрудников посольств. С подробными, исчерпывающими сведениями, неоднократно проверенными и перепроверенными. Все, что только можно было раздобыть, заносилось аккуратно в досье. Ничто не оставлялось без внимания. Фиксировалось и место предыдущей работы, и оценки деловых качеств, проявленных сотрудником государственного департамента, и основные вехи служебной карьеры.
Пропуск, открывающий доступ в «пещеры», должен был иметь две подписи: посла и старшего атташе, возглавляющего отдел информации.
Однако в отдельных случаях, когда возникала чрезвычайная ситуация и нужно было действовать исключительно быстро, данное правило нарушалось. Начальнику охраны из военных моряков объясняли, что атташе требуется срочно такой-то материал, и офицер – если, конечно, его удавалось убедить – регистрировал в специальном реестре имя обратившегося к нему сотрудника посольства и номер подлежащей временному изъятию единицы хранения, после чего спускался вместе с сотрудником в подвал, где и оставался, пока тот не находил то, что было ему нужно. Если бы в результате подобной самодеятельности произошла вдруг какая-то накладка, то отвечать за все стал бы в первую очередь атташе.
Но накладок никогда не случалось: того, кто допустил бы небрежность в обращении с такого рода бумагами, неминуемо ждала бы служба в Уганде. Утаить же что-либо было нельзя. Контроль за движением хранившихся в «пещерах» материалов был исключительно жесток: в конце каждого рабочего дня реестр выданных документов скреплялся печатью и доставлялся лично послу.
В своей работе Джин Камерон редко пользовалась тем преимуществом, которое давали ей отношения с Хендерсоном Грэнвиллем. Она практически не нуждалась в этом, а если и возникала такая необходимость, то только по мелочам.
Но сейчас это была не мелочь. Джин намеревалась использовать не только семейные связи, но и свое влияние на сотрудников. Грэнвилль отправился на ленч. Он вернется лишь через несколько часов. Она решила сказать охраннику, что ее «свекор, господин посол» поручил ей сделать необходимые выписки, касающиеся нового сотрудника посольства. Его зовут Сполдинг. Дэвид Сполдинг. Джин не скрывала от себя, что, вполне возможно, Хендерсон захочет потом поговорить с ней о ее поступке. Ну что ж, в таком случае она выложит ему все как есть. Многое, слишком уж многое, как считала она, связывает ее с этим загадочным мистером Сполдингом, и если Хендерсон ничего не замечает, значит, он набитый дурак.
Начальником охраны был молодой лейтенант с военно-морской базы к югу от Ла-Боки. Ежедневно их, военных моряков, переодетых на время в гражданское платье, везли через весь город в посольство, где в их обязанности входило несение караульной службы. То обстоятельство, что все они, находясь на своих постах, были в штатской одежде, объяснялось инструкцией, запрещавшей им носить вне базы военную форму. Предполагалось, что подобное ограничение повышает в глазах совсем еще юных офицеров значимость тех обезличенных, административных по сути своей функций, которые им приходилось выполнять. Но… инструкция – одно, а жизнь – другое. И когда невестка посла, обратившись к начальнику охраны по имени, сообщила ему доверительным тоном о своей тайной миссии, моряк тотчас же, не задавая лишних вопросов, спустился с нею в хранилище.
Когда Джин раскрыла папку, в которой должны были находиться касавшиеся Дэвида материалы, ей стало страшновато. То, что лежало сейчас перед ней на столе, не было досье в истинном значении этого слова. Ничего общего с теми делами, с которыми ей доводилось знакомиться. Никаких записей относительно службы Дэвида Сполдинга в госдепартаменте, никаких замечаний, никаких характеристик. Отсутствовал также и перечень должностей, которые он занимал.
В его личном деле – одна лишь страница.
А в ней – только анкетные данные: пол, рост, вес, цвет волос и глаз, особые приметы.
Под этими общего характера данными были прочерчены три линии, под которыми размещался немногословный и маловразумительный текст:
«Военный департамент. Оформлен переводом. Секретные операции. Финансы. Тортугас».
И более – ничего.
– Нашли, что хотели, миссис Камерон? – спросил лейтенант, стоя у решетчатой двери.
– Да… Благодарю вас.
Положив на место тонкую папку, Джин кивнула офицеру с милой улыбкой и вышла.
Подойдя к лестнице, девушка стала медленно подниматься по ней. Она должна свыкнуться с мыслью, что Дэвида вовлекли в какую-то тайную операцию. Должна, хотя и питала глубокое отвращение к подобного рода делам, особо секретным и крайне опасным.
Джин не собиралась обманывать себя, строя иллюзии, и, не желая находиться в неведении, спустилась сегодня в подвал, чтобы знать правду, какой бы горькой та ни оказалась. И узнала ее. Однако не была уверена, что сможет воспользоваться тем, что стало известно. А посему пыталась убедить себя: если ей не удастся ничего изменить, она должна попытаться хотя бы взять от жизни все, что возможно еще. Приготовиться к тому, что, эгоистично насладившись общением с Дэвидом, она поцелует его в час разлуки и скажет последнее «прости».
Джин рассматривала данный вариант подсознательно, стараясь не углубляться в суть происходящего. С нее хватит страданий, больше ей просто не выдержать.
Но это не все. Было что-то еще, что не давало ей покоя. Что-то, смутно маячившее у нее перед глазами. Что-то такое, что видела она в тускло освещенной подвальной комнате.
Внезапно все встало на свои места. Из тайников ее памяти выплыло слово.
И слово это было «Тортугас».
Она видела его еще раньше. До того, как спустилась в подвал. Совсем недавно. Каких-то несколько дней назад.
И непроизвольно задержала на нем внимание, – правда, на короткий лишь миг, – потому что оно напомнило ей о Драй-Тортугас… И о тех временах, когда они с Эндрю отправлялись туда из Кийса на рейсовом пароходе.
Так где же все-таки попалось ей на глаза это слово?.. Где же?.. Ну-ну?..
И вдруг она вспомнила. Наконец-то! Слово «Тортугас» встретилось ей в сухом сообщении, включенном в региональный обзор, лежавший на столе Хендерсона Грэнвилля. Как-то утром она просмотрела эту пару-другую абзацев, но бегло… Это было несколько дней назад… Но вникать в смысл текста не стала, поскольку его содержание не представляло для нее особого интереса. Региональные обзоры состояли из коротких, различных по тематике заметок сугубо информативного характера, написанных скучным, бесцветным языком. Судя по всему, их авторы были начисто лишены воображения и не желали ни о чем больше знать, кроме тех конкретных вещей, которые излагали они в предельно сжатой, лаконичной форме.
Обзор поступил в посольство из Ла-Боки. И в абзацах, попавшихся ей на глаза, говорилось что-то о капитане траулера… и о грузе. О грузе, который, согласно документации, должен быть доставлен на Тортугас. А также о нарушении морской границы. В обзоре отмечалось, что содержавшееся в сопроводительных документах указание относительно пункта назначения признано недействительным и, как считается, появилось там исключительно по вине капитана, явно напутавшего что-то.
И все же в накладной стояло «Тортугас».
И та операция – сверхсекретная, – в которой участвует Дэвид Сполдинг, носит аналогичное кодовое название – все тот же «Тортугас».
И тут еще этот Генрих Штольц из немецкого посольства. Генрих Штольц, который звонил почему-то Дэвиду.
Как только Джин Камерон сопоставила все эти факты, ее охватил смертельный ужас.
Сполдинг убедился: Штольц приехал один. В левой руке, как и было условлено, он держал пачку американских сигарет. Когда немец вошел в зал, Дэвид махнул ему рукой, приглашая следовать за собой, и направился в отдельный кабинет, зарезервированный за ним официантом примерно полчаса назад.
Подойдя к столику, Сполдинг сел лицом к занавеске, заменявшей дверь.
– Присаживайтесь, – сказал он, указывая на стул напротив себя.
Штольц улыбнулся при мысли, что будет сидеть спиной к выходу.
– Резидент из Лиссабона – человек предусмотрительный, – произнес он и, сев, положил сигареты на стол. – Могу вас заверить, что оружия при мне нет.
– Вот и отлично. Тем более что у меня оно все же имеется.
– Вы уж чересчур осторожны. Полковники, замечу, косо посматривают на тех представителей воюющих сторон, которые расхаживают с оружием по этому городу – столице их нейтральной страны. В посольстве вас должны были об этом предупредить.
– Все, что вы говорите, мне известно. Как и то, что они охотнее хватают американцев, чем ваших парней.
– Чему тут удивляться? – пожал плечами Штольц. – В конце концов, это мы их обучали. Вы же только покупали у них говядину.
– Думаю, мы обойдемся без ленча. Официанту заплачено только за помещение.
– Очень жаль: омары здесь – просто чудо! Но выпить-то хоть мы сможем?
– Никаких выпивок. Дело, и только дело.
– Ну что ж, – произнес разочарованно Штольц, – пусть будет по-вашему. Итак, докладываю: я встретился с вами тут, в Буэнос-Айресе, лишь для того, чтобы передать вам привет. От Эриха Райнемана.
Дэвид уставился на него:
– Выходит, вы?..
– Да, я ваш связной, – сказал Штольц, не дав Дэвиду договорить.
– Признаться, не ожидал.
– Когда имеешь дело с Эрихом Райнеманом, всего следует ожидать. Он самостоятельно принимает решения, никогда ни с кем не советуясь, и требует от своих агентов беспрекословного выполнения всех его распоряжений.
– Мне нужны доказательства, что вы действительно тот, за кого выдаете себя.
– Вы получите их. Мои полномочия подтвердит вам сам Эрих Райнеман… Ну как, устраивает?
Сполдинг кивнул утвердительно:
– Когда я смогу увидеться с ним?
– Об этом-то я и хотел поговорить с вами. Райнеман так же осторожен, как и резидент из Лиссабона.
– В Португалии я входил в состав дипломатического корпуса. Не пытайтесь делать из этого нечто большее.
– К сожалению, мне придется выложить вам всю правду. Герр Райнеман крайне огорчен тем обстоятельством, что в Вашингтоне не нашли на роль посредника никого, кроме вас. И неудивительно: ваше появление в Буэнос-Айресе может вызвать кое у кого вполне понятный интерес.
Дэвид потянулся к пачке, которую Штольц положил на стол, и, взяв сигарету, закурил.
Они, безусловно, правы, – и этот немец, и Райнеман. Если противник пронюхает, чем он занимался во время пребывания в Лиссабоне, то над операцией может нависнуть угроза срыва. Эд Пейс, был он уверен, понимал, что идет на риск, выдвигая его кандидатуру.
Делиться своими мыслями со Штольцем Сполдинг, однако, не стал: немецкий атташе все еще оставался для него темной лошадкой.
– Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, – заявил Дэвид. – Цель моего приезда в Буэнос-Айрес – познакомить заинтересованных лиц с предварительными наметками финансовых кругов Нью-Йорка и Лондона относительно будущих соглашений, связанных с восстановлением народного хозяйства в странах, наиболее пострадавших от войны… Как видите, мы верим, что победим… Что же касается Эриха Райнемана, то, сами понимаете, когда решаются вопросы подобного рода, без него не обойтись.
– Резидент из Лиссабона, могу смело сказать, – профессионал высшего класса.
– Мне хотелось бы, чтобы вы перестали повторять одно и то же…
– И верить во всю эту чепуху, – закончил за Дэвида Штольц. – Прикрытие у вас, признаюсь, что надо. Одно из лучших, какие вы когда-либо имели. И кстати, куда надежнее личины одного из трусливых представителей американского светского общества, которую вы смогли бы успешно, не вызывая ни у кого подозрений, натянуть на себя… Даже герр Кенделл согласен с этим.
Дэвид призадумался. Этот немец все крутит и крутит, словно желая предоставить ему возможность лично убедиться, что перед ним и впрямь один из агентов Эриха Райнемана и все, что он говорит, – истинная правда.
– Опишите, пожалуйста, Кенделла, – попросил Сполдинг спокойным, ровным тоном.
– В нескольких словах?
– Это не имеет значения.
Штольц рассмеялся:
– Предпочитаю как можно быстрее с этим покончить. Весьма неприятное двуногое. Находиться с ним в одной комнате настоящее мучение.
– Вы были с ним в одной комнате?
– Да, к сожалению. В течение нескольких часов. С ним и Райнеманом… Можно переходить к делу?
– Слушаю.
– Ваш человек – Леон – прибудет послезавтра. Мы можем провернуть все довольно быстро. Чертежи с соответствующей документацией будут поставлены одной партией, а не двумя, как считает Кенделл.
– А он считает именно так?
– Да, если судить по тому, что он сам нам сказал.
– Почему же у него сложилось такое мнение?
– Потому что до вчерашнего вечера герр Райнеман думал, что все так и будет. Я и сам ничего не знал об изменении в плане вплоть до сегодняшнего утра.
– Что же побудило вас тогда звонить мне вчера вечером?
– Я действовал по указанию Уолтера Кенделла.
– Расскажите об этом поподробнее.
– Неужто это нуждается в пояснениях? Ведь одно никак не связано с другим. Герр Кенделл позвонил мне. По всей видимости, сразу же после разговора с вами. Сообщил, что его внезапно отозвали в Вашингтон. И поэтому я должен немедленно связаться с вами, чтобы вы знали, с кем в дальнейшем поддерживать контакт. Он настаивал на этом самым решительным образом.
– Кенделл не сказал вам, почему он возвращается в Соединенные Штаты?
– Нет. Я же не счел целесообразным расспрашивать его об этом. Все, что ему предстояло здесь сделать, он сделал. И больше уже нам не нужен. Коды у вас ведь, а не у него.
Дэвид, глядя на скатерть, загасил сигарету.
– Кем вы работаете в посольстве?
Штольц улыбнулся:
– Думаю, что не проявлю особой нескромности, если скажу, что я – третий… или, может, четвертый по значимости сотрудник посольства. Однако пекусь по-настоящему лишь об интересах Райнемана, о чем, уверен, вы и так уже догадались.
– Надеюсь, вы не станете возражать, если во время встречи с Райнеманом я спрошу обо всем у него самого? – Дэвид посмотрел на немца. – А теперь ответьте, пожалуйста, что делают тут, в Буэнос-Айресе, гестаповцы?
– Их тут нет… Впрочем, один все же имеется. Так, мелкая сошка. Простой клерк, не более того. Однако, как и все гестаповцы, считает себя важной шишкой, чуть ли не личным представителем Гитлера в этих местах, и буквально куражится над курьерами, которые, кстати, обслуживают и наше посольство. Он из тех, кого вы, американцы, зовете ослами. Ну а больше здесь никто из гестаповцев не ошивается.
– Вы уверены?
– Конечно. Можете не сомневаться, я первым бы узнал, если бы они появились в Буэнос-Айресе. Даже раньше посла. Герр Сполдинг, в той игре, которую вы ведете со мной, нет никакого смысла.
– В таком случае вернемся к вопросу о моей встрече с Райнеманом, которую вам предстоит подготовить… Уж в ней-то, надеюсь, вы видите смысл?
– Безусловно… Однако прежде чем договориться о чем-то конкретном, мы должны разобраться в том, что так тревожит герра Райнемана. Итак, почему резидент из Лиссабона оказался в Буэнос-Айресе?
– Боюсь, что здесь – самое ему место. Что, кстати, признано и вами. Я исключительно осторожен. Обладаю большим опытом. И имею коды. Разве не сами же вы сказали об этом?
– И все же почему выбор пал именно на вас? Согласитесь, сорвать из Лиссабона такого агента, как вы, – слишком дорогая затея. Я говорю сейчас с вами одновременно и как враг ваш, и как человек, который, придерживаясь нейтралитета в определенных вопросах, сотрудничает с Райнеманом. А теперь ответьте, пожалуйста, на вполне правомерный вопрос: не скрывается ли за вашим переводом сюда что-то еще, о чем мы пока не знаем?
– Если что-то и скрывается, то мне об этом ничего не известно, – ответил Сполдинг, встретив спокойно пронизывающий взгляд Штольца. – Поскольку же мы решили чуть ли не в открытую говорить обо всем, признаюсь вам, что я хочу только одного: получить как можно быстрее пресловутые чертежи и, отправив шифровку о переводе вам этих чертовых денег, убраться отсюда, пока жив и здоров. Здесь же, конечно, я не случайно. Значительную часть обусловленной соглашением суммы выплачивает правительство, и, учитывая данное обстоятельство, в Вашингтоне сочли нужным направить кого-то сюда. Выбор же пал на меня, скорее всего, потому, что кто-то решил там, будто я лучше, чем кто-либо другой, смог бы проследить, чтобы нас не надули.
На короткое время наступило молчание. Нарушил его Штольц:
– Я верю вам. Американцы вечно боятся, что их облапошат, разве не так?
– Давайте вернемся к Райнеману. Мне хотелось бы незамедлительно встретиться с ним. Я не могу быть уверен, что до конца выполнил свою миссию, пока не услышу об этом от самого Эриха Райнемана. Должен заметить, что окончательный график обмена с Вашингтоном кодированными сообщениями я составлю лишь после того, как увижу, что все движется в заданном направлении.
– Выходит, пока что такого графика у вас нет?
– Да, нет. И не будет, пока я не увижусь с Райнеманом.
Штольц глубоко вздохнул.
– Мне правильно говорили, что вы – человек исключительно педантичный. Я устрою вам встречу с Райнеманом… Вы отправитесь к нему после наступления темноты. По пути смените машину. Встреча произойдет у него дома. Он не может допустить, чтобы кто-то видел вас вместе… Надеюсь, вас не пугают подобные меры предосторожности?
– Ничуть. Пока в Вашингтоне не получат от меня шифровок, о переводе денег в Швейцарию не может быть и речи. И посему, полагаю я, герр Райнеман окажется гостеприимным хозяином.
– Не сомневаюсь в этом… Итак, мы договорились обо всем. Я свяжусь с вами этим же вечером. Вы будете у себя дома?
– Думаю, да. В противном же случае я сообщу о своем местонахождении телефонистке в нашем посольстве.
– Denn auf Wiedersehen, mein Herr[929]. – Штольц поднялся со стула и вежливо поклонился. – Heute Abend.[930]
– Heute Abend, – ответил Сполдинг. Немец откинул занавеску и вышел из кабинета. Дэвид обратил внимание на то, что Штольц оставил сигареты на столе. Что это: небольшой подарок или мелкое оскорбление? Достав из пачки сигарету, он поймал себя на том, что перед тем, как поднести к ней огонь, прикусил конец, – совсем как Кенделл. И, ощутив раздражение, сломал с брезгливым чувством сигарету и швырнул ее в пепельницу. Все, что напоминало Сполдингу о бухгалтере, вызывало у него отвращение. Ему не хотелось думать ни о нем, ни о его трусливом бегстве из Буэнос-Айреса.
С него достаточно было и того, над чем действительно стоило поразмыслить.
Генрих Штольц – «третий… или, может, четвертый по значимости» сотрудник немецкого посольства – занимал не столь высокое место, как полагал Дэвид. Нацист не лгал – он действительно не знал, что агенты гестапо в Буэнос-Айресе. Не знал, потому что ему об этом не сообщили.
Разве это не ирония судьбы, подумал Сполдинг, что он и Эрих Райнеман, несмотря ни на что, будут действовать заодно? До тех пор, конечно, пока он не убьет Райнемана.
Генрих Штольц, сидя у себя за столом, поднял трубку телефона.
– Соедините меня с господином Райнеманом, в Лухане, – произнес он на безукоризненно чистом, классическом немецком языке. – Господин Райнеман?.. Это Генрих Штольц… Да, да, все прошло гладко. Кенделл говорил правду. Сполдинг ничего не знает о «Кенинге» и алмазах. Ему сообщили только о чертежах. Имеет отношение лишь к тому, что касается перевода денег. Он не главный в этой игре, но нам нужен код. Чтобы отдать американским патрульным судам приказ выйти в открытое море. Если нам удастся сделать это, траулер спокойно покинет гавань… Представьте себе, все, о чем печется Сполдинг, – это чтоб его не обманули!
Глава 28
Он подумал, увидев ее, что ошибся… Впрочем, нет, он не мог так подумать, рассудил он затем. Не мог, поскольку был не в состоянии соображать что-либо. Он лишился на время рассудка.
Настолько он был поражен. Лэсли Хоуквуд!
Он увидел из окна такси, как она, стоя по ту сторону от фонтана на Плаца-де-Майо, разговаривает с каким-то мужчиной. Автомобиль, в котором ехал Сполдинг, двигался по огромной, запруженной транспортом площади на самой малой скорости. Дэвид попросил шофера проехать чуть дальше и остановиться. Потом расплатился и вышел. Находясь в непосредственной близости от Лэсли и ее собеседника, он отчетливо видел их силуэты, проглядывавшие сквозь струи фонтана.
Мужчина, передав девушке какой-то пакет, отвесил поклон, как принято это в Европе, и, подняв руку, подзывая такси, зашагал в сторону мостовой. Ждать ему не пришлось. Машина, в которую он уселся, резко рванула с места и тут же исчезла в общем потоке автотранспортных средств.
Лэсли направилась к пешеходному переходу и, подойдя к нему, остановилась, ожидая зеленого сигнала светофора.
Дэвид осторожно обошел вокруг фонтана и оказался у обочины, когда зажегся зеленый свет.
Не обращая внимания ни на возмущенные возгласы водителей, ни на подаваемые ими предупредительные сигналы, он уверенно прокладывал себе путь между застывшими на месте автомобилями чуть левее пешеходного перехода, чтобы она не заметила его ненароком, если вдруг обернется случайно. Так как он находился от нее ярдах в пятидесяти, если не больше, то мог быть уверен, что не попадется ей на глаза.
С бульвара Лэсли свернула в сторону улицы Девятого Июля. Сполдинг, скрываясь в толпе, ускорил шаг, чтобы не упустить ее из виду. Несколько раз она в раздумье останавливалась у витрин магазинов. И дважды, судя по ее виду, боролась с собой, не зная, заглянуть туда или нет.
Как это похоже на нее. Лэсли никогда не могла отказать себе в обновке.
Однако на этот раз она преодолела искушение. Взглянув на часы, Лэсли пошла неторопливо в направлении северных кварталов. Время от времени она поглядывала на указатели улиц, чтобы проверить, не сбилась ли с пути. Было ясно: Лэсли Хоуквуд впервые в Буэнос-Айресе. На углу Корриентес она остановилась у театральной афиши. Сполдинг знал, что американское посольство находится в двух кварталах отсюда, между Авенида-Супаха и Авенида-Эсмеральда. И, не теряя времени понапрасну, направился прямо к Лэсли.
Увидев Сполдинга, она вздрогнула, кровь отлила от ее лица.
– Выбирай, Лэсли, – сказал Дэвид, подойдя к ней вплотную. – Посольство здесь, рядом. Это территория Соединенных Штатов. И ты можешь прямо сейчас быть арестована если и не за шпионаж, то за угрозу национальной безопасности страны. Но у тебя есть выход: поехать со мной… И ответить на все мои вопросы. Сама решай, как поступить.
Такси доставило их в аэропорт. Обратившись в имевшийся при нем прокатный пункт, Сполдинг взял машину на имя Дональда Сканлана, инспектора рудников. Удостоверение с этим именем он всегда носил с собой на тот случай, если ему придется вдруг повстречаться с людьми типа того же Генриха Штольца.
Он крепко держал Лэсли за руку, чтобы она не надеялась ускользнуть от него. Она была его пленницей, и он не собирался ее упускать.
Весь путь до аэропорта Лэсли молчала, стараясь избегать его взгляда.
Только раз спросила испуганно:
– Куда мы едем?
Он коротко бросил:
– За город.
Сполдинг вел машину вдоль реки, прямо на север, где раскинулись предместья Буэнос-Айреса и высились горы, у подножия которых и расположилась столица Аргентины. Через несколько миль, уже в провинции Санта-Фе, Рио-Лухан поворачивала на запад. И он, спустившись вниз по покатому склону, продолжил путь по автомагистрали, идущей параллельно берегу. Это был район, где селились аргентинские толстосумы. По реке скользили яхты под разноцветными парусами, лавируя между зелеными островками, напоминающими пышные сады. Прибрежную зону, где разместились роскошные виллы, соединяли с шоссе частные дороги. Прелестный уголок: куда ни глянешь, всюду красота. Слева Дэвид заметил грунтовую дорогу, уходящую к холмам, и свернул на нее. Через милю проселок кончился.
Виджи-Тигре.
Дальше проезда не было. Чтобы туристы могли спокойно разгуливать по заповедным местам.
Подведя машину к парковочной площадке, Сполдинг пристроил ее у самой ограды. Был обычный день недели, поэтому никаких других автомобилей на стоянке не было.
Лэсли молчала всю дорогу. Только курила сигареты. Руки у нее дрожали, выдавая волнение. Глаза смотрели куда-то в сторону. Дэвид знал по опыту, что человек, находясь в таком состоянии, не долго сможет продержаться.
И Лэсли не была исключением. Еще немного, и она расколется.
– Начнем же. Я буду задавать вопросы, а ты – отвечать. – Сполдинг повернулся к ней лицом. – Уж поверь мне, пожалуйста, я тотчас же, не задумываясь, арестую тебя как государственного преступника, если ты вздумаешь отделываться молчанием.
Лэсли вздернула резко голову и посмотрела на него злобно и в то же время со страхом:
– Почему же ты не сделал этого час назад?
– По двум причинам, – ответил он просто. – Во-первых, если бы я арестовал тебя и, соответственно, доставил в посольство, то все остальное пошло бы обычным путем, уже без меня: сообщения в оба конца, распоряжения, ну и вся прочая канитель. И принимать окончательное решение стал бы уже не я. А мне не хотелось бы лишаться такой возможности… И во-вторых, старый мой друг, я думаю, что ты впуталась в эту историю, сама того не желая. Так что же случилось с тобой? Во что ты вляпалась?
Лэсли нервно схватилась за сигарету, как будто вся ее жизнь зависела от того, закурит она или нет. Прикрыв глаза, она прошептала:
– Я не могу сказать, не заставляй меня.
Дэвид вздохнул:
– Думаю, ты не поняла, что к чему. Я офицер, сотрудник разведслужбы, выполняю особого рода задания. То, что говорю я сейчас, для тебя не секрет. Ведь это благодаря тебе обыскали мой номер в отеле. Ты мне лгала самым бессовестным образом, а потом скрылась. Насколько я могу судить, ты виновата и в том, что на меня не раз нападали, – я лишь чудом остался в живых. И вот я встречаю тебя в Буэнос-Айресе, за четыре тысячи миль от Парк-авеню. Ты проехала вслед за мной четыре тысячи миль!.. Зачем?
– Я не могу сказать тебе! Меня не предупредили, о чем можно и о чем нельзя говорить с тобой!
– Тебя не предупредили!.. Боже! Только за то, что я знаю о тебе и смогу доказать, ты схлопочешь лет двадцать тюрьмы!
– Можно мне выйти из машины, Дэвид? – тихо спросила она, засовывая в пепельницу окурок.
– Да, конечно.
Оставшись один, Дэвид открыл дверцу со своей стороны и, выйдя из машины, прошелся быстренько вокруг нее. Лэсли тем временем подошла к ограждению автостоянки. Далеко внизу несла свои воды Рио-Лухан.
– Здесь чудесно, правда?
– Да… Скажи, ты действительно хотела, чтобы меня убили?
– О боже! – Лэсли, повернувшись к нему, заговорила торопливо: – Я пыталась спасти твою жизнь! Я здесь потому, что не хочу, чтобы тебя убили!
Дэвиду потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя после столь неожиданного заявления. Лэсли представляла собой жалкое зрелище. Волосы в беспорядке падали на лицо, из глаз катились слезы, губы дрожали.
– Думаю, тебе лучше все рассказать, – произнес он спокойно.
Лэсли отвернулась от него и посмотрела со склона холма на реку, виллы и яхты.
– Напоминает Ривьеру, согласен?
– Прекрати, Лэсли!
– Почему? Что в том плохого, если я выразила свое восхищение этим местом? Разве не сам ты устроил этот спектакль? – Она положила обе руки на ограждение. – Как вижу, ничего нового. Все это было уже не раз… Где состоится следующая встреча? С кем?.. Прелестная сценка, нечего сказать!.. Разыграно все как по нотам.
– Все вовсе не так, ты заблуждаешься… Запомни, однако, тебе не удастся сбить меня с толку.
– А я и не собиралась делать этого. – Руки ее напряглись, отражая смятение, которое испытывала она в душе, не зная точно, что и как говорить. – Я хочу рассказать тебе кое-что.
– Что ты поехала за мной, потому что хотела спасти мне жизнь? – с усмешкой спросил Дэвид. – В Нью-Йорке ты тоже устроила представление, я помню. Ты ждала так долго – пять, шесть, восемь лет, – чтобы вновь обнять меня… Чтобы поваляться на полу в сарае для лодок, как в старые добрые времена… Ведьма ты, вот кто… Но теперь тебе не поймать меня на эту удочку.
– Ты же ничего не знаешь! – выкрикнула она зло и затем, словно поостыв, добавила тихо: – Я не хотела тебя обидеть, не имела в виду, что ты… что ты… Просто подумала о том, что происходит вокруг. И в том смысле, который я вложила в свои слова, все мы, а не только ты, ничего не значим.
– По-видимому, у леди имеется какое-то основание говорить так.
Лэсли сказала негромко, глядя ему в лицо:
– Совершенно верно. У нее и впрямь имеется основание, и весьма веское.
– В таком случае тебе ничто не мешает ввести меня наконец в курс дела.
– Я расскажу тебе обо всем, обещаю. Но сейчас не могу этого сделать… Поверь мне!
– Конечно, – молвил равнодушно Дэвид и, оторвав неожиданно ее руку от ограждения, схватил сумку, висевшую у нее на плече на кожаном ремне. Лэсли попыталась вырвать ее у него из рук, но он так взглянул на бывшую свою подругу, что у той пропало всякое желание продолжать борьбу. Она, тяжело дыша, стояла беспомощно рядом с ним и наблюдала за тем, что он делает.
Дэвид открыл сумку и вынул конверт, который ей передал тот мужчина у фонтана на Плаца-де-Майо. На дне сумки, заметил он, что-то лежало, завернутое в шелковый шарф. Держа пакет между пальцами, он достал небольшой сверток и, развернув его, обнаружил маленький револьвер системы Ремингтона. Дэвид проверил молча магазин и предохранитель и затем опустил оружие в карман пиджака.
– Меня научили обращаться с ним, – заметила Лэсли, чтобы хоть что-то сказать.
– Тем лучше для тебя, – ответил Сполдинг, открывая конверт.
– Сейчас ты увидишь, как мы умеем работать, – произнесла Лэсли и, отвернувшись, стала смотреть на реку, огибавшую подножия холмов.
Текст, который держал в руке Дэвид, не имел заголовка. Не были проставлены также ни имя его составителя, ни название организации, которой принадлежал данный документ.
Наверху, где обычно располагается заглавие, было указано: «Сполдинг Дэвид. Подполковник. Военная разведка. Армия США. Разряд 4—0. „Фэрфакс“.»
Далее следовало разбитое на пять весьма емких по содержанию абзацев детальное описание всего, что он делал с того самого субботнего полудня, как попал в посольство. Дэвид отметил, к своему облегчению, что «Дональд Сканлан» нигде не упоминался. Значит, он прошел через таможню и покинул аэропорт незамеченным.
Место его проживания, номер домашнего телефона, отдельный кабинет, предоставленный ему в посольстве, инцидент на крыше его дома на Авенида-Кордоба, обед с Джин Камерон в Ла-Боке, встреча с Кенделлом в отеле, происшествие на Авенида-Парана, телефонный звонок из магазина на Родригес-Пена – все, буквально все было учтено составителем этого текста.
Ничего не было упущено.
Даже «ленч» с Генрихом Штольцем в «Каза-Лангоста-дель-Мар». Встреча со Штольцем, которая, как было записано, должна была длиться «минимум час».
Так вот, значит, чем можно объяснить, почему Лэсли прогуливалась неспешно по Авенида-де-Майо.
Но встреча длилась меньше: Дэвид сократил ее, отказавшись от ленча. И сейчас он гадал, следили ли за ним после того, как он покинул ресторан, или нет. Он волновался не за себя. Мысли его были заняты Генрихом Штольцем и разгуливавшими по Буэнос-Айресу гестаповцами, о которых Штольц не знал ничего.
– Твои приятели дотошны. Кто же они?
– Мужчины… и женщины, верные своему долгу. Стремящиеся выполнить во что бы то ни стало стоящую перед ними задачу. Они не остановятся ни перед чем.
– Я тебя не об этом спрашиваю…
Услышав внезапно звук приближавшегося автомобиля, доносившийся до стоянки откуда-то снизу, Дэвид потянулся за пистолетом. Но тревога оказалась ложной. Машина, едва появившись в их поле зрения, тут же исчезла. Люди, сидевшие в ней, беззаботно смеялись. Сполдинг вновь переключил свое внимание на Лэсли.
– Прошу, поверь мне, – сказала девушка. – Я шла на встречу, которая должна была состояться на бульваре ровно в час тридцать. Там удивятся, что меня нет.
– Ты не собираешься мне отвечать?
– Отвечу. Я здесь для того, чтобы уговорить тебя уехать из Буэнос-Айреса.
– Зачем это вам надо? Почему я должен уехать?
– Потому что то, что ты готовишь, – что именно, я не знаю, так как мне ничего не сказали, – не должно совершиться. Мы не допустим этого. Это плохо.
– Раз ты не знаешь, в чем заключается мое задание, как ты можешь говорить, что это плохо?
– Мне так сказали, этого достаточно!
– Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer[931], – произнес Дэвид совершенно спокойно и затем приказал: – Ступай в машину!
– Нет, ты должен выслушать меня! Уезжай из Буэнос-Айреса! Объясни своим генералам, что этого нельзя делать!
– Иди в машину!
Снова послышался шум автомобиля, двигавшегося в их направлении. Но на этот раз звук доносился с противоположной стороны и уже сверху. Дэвид, как и тогда, засунул руку под пиджак. И тут же вынул ее: это был тот же автомобиль, который минуту назад промчал мимо них веселых туристов. Они, продолжая смеяться, размахивали оживленно руками. Наверное, во время ленча отведали спиртного.
– Ты не можешь везти меня в посольство! Не можешь!
– Если ты сейчас же не сядешь в машину, то пожалеешь! Ступай!
Раздался скрежет шин по гравию. Машина резко развернулась и, не сбавляя скорости, подъехала к стоянке.
Сполдинг поднял глаза, чертыхнулся, сунул руку под пиджак и застыл.
Из окон автомобиля выглядывали дула двух ружей, направленные прямо на него.
В машине находилось трое мужчин. Их лица, скрытые за полупрозрачной тканью натянутых на голову шелковых чулок и соответственно лишенные индивидуальных черт, выглядели гротескно. Будто над ними основательно поработал пресс, придавая им плоскую форму.
Один из целившихся в Дэвида типов сидел впереди, рядом с водителем, другой же устроился на заднем сиденье.
Сидевший сзади распахнул дверцу и, продолжая сжимать ружье, скомандовал по-английски:
– Пройдите в машину, миссис Хоуквуд… А вы, подполковник, достаньте оружие – аккуратно, касаясь рукоятки только двумя пальцами.
Дэвид повиновался.
– А теперь подойдите к ограде, – продолжал распоряжаться тот же мужчина, – и бросьте его вон в те кусты, по ту сторону от нее.
Дэвид выполнил и это требование. Незнакомец вышел из машины, чтобы помочь Лэсли сесть. Затем, вернувшись на прежнее место, захлопнул дверцу.
Мощный мотор взревел. Шины вновь заскрежетали по гравию. Машина развернулась и умчалась по дороге, уходившей вниз, к подножию холмов.
Дэвид остался стоять у ограды. Нужно перелезть через нее и поискать револьвер. Преследовать же автомобиль с Лэсли Хоуквуд и тремя мужчинами в масках не имело смысла: его машине из прокатного пункта не угнаться за «Десенбергом».
Глава 29
Ресторан выбрала Джин. Он находился в одном из тихих, уединенных уголков в северной части города, неподалеку от парка Палермо – идеального места для тайных встреч. На стене возле каждого кабинета имелось телефонное гнездо. Официант по первому же требованию клиента ставил на столик аппарат и тут же уносил его, как только в нем отпадала надобность. Дэвида удивило, что Джин знаком этот ресторан. И что ее выбор пал сегодня именно на него.
– Где ты был после обеда? – спросила девушка, глядя на своего друга, который смотрел из кабинета в погруженный в полумрак общий зал.
– В разных местах. Пришлось поприсутствовать на двух совещаниях. Довольно скучных. У банкиров просто страсть какая-то затягивать встречи до бесконечности. Со Стрэнда ли они или с Уолл-стрит – это не имеет значения. – Дэвид улыбнулся девушке.
– Да, возможно… Думаю, это все потому, что они и во время встреч продолжают решать свой извечный вопрос, где бы и как раздобыть лишний доллар.
– Здесь нечего и думать: все так и есть… А ресторан, между прочим, неплохой. И, что особенно хорошо, находится на отшибе, в стороне от шумных улиц. Этот район напоминает мне чем-то Лиссабон.
– А мне Рим, – сказала Джин. – И не только Рим, но и кое-что еще. Если точнее, Аппиеву дорогу[932]. Кстати, знаешь ли ты, что итальянцы составляют свыше тридцати процентов от общей численности населения Буэнос-Айреса?
– Подобные данные мне, конечно же, известны не были: я знал только, что их тут предостаточно.
– А знаком ли ты с выражением «итальянская рука»?.. Если нет, то скажу: под ней, под «итальянской рукой», подразумевается человек, творящий зло.
– Или обычный ловкач. Так что зло вовсе не обязательно ассоциируется с этим понятием. Особа, которую именуют «первоклассной итальянской рукой», является обычно объектом зависти, поскольку отличается сноровкой и умением находить выход из самого сложного положения.
– Бобби Баллард привозил меня сюда как-то вечером… Думаю, он перетаскал сюда массу своих поклонниц.
– Но это же… не очень благоразумно с его стороны.
– Как мне кажется, Бобби тревожило, что Хендерсон пронюхает в конце концов о его развлечениях с распутными девками. И потому решил привести сюда меня.
– Что должно было сразу же снять с него все обвинения в неразборчивости в знакомствах?
– Да… В этом заведении любят бывать влюбленные парочки. Правда, мы с Баллардом к ним не относились.
– В таком случае я рад, что ты привела меня сюда. Это позволяет мне чувствовать себя спокойней и уверенней.
– Не обнадеживай себя. Не строй напрасных иллюзий. Сейчас, в эту лихую годину, никто не может чувствовать себя спокойно и уверенно… Увы, это так… Человека всюду поджидают напасти. О стабильности, о тихой размеренной жизни можно только мечтать.
Джин вынула сигарету из пачки, лежавшей на столе рядом с Дэвидом. Протягивая ей зажигалку, он взглянул поверх пламени и увидел, что она пристально смотрит на него. Но это длилось недолго: перехватив его взгляд, девушка тотчас же опустила глаза.
– Что с тобой? – спросил Сполдинг.
– Ничего… Все в порядке, – ответила Джин и улыбнулась уголками рта. Но улыбка получилась неискренней и невеселой. – Ты разговаривал с тем человеком? Со Штольцем?
– О боже, выходит, ты из-за этого волнуешься?.. Прости меня, я виноват: мне следовало бы сразу же, как только мы встретились, рассказать тебе обо всем, не дожидаясь твоих вопросов… У меня действительно состоялся разговор со Штольцем. Он желал бы продать кое-какую информацию, касающуюся немецкого флота, но я не собираюсь ее покупать. Посоветовал ему связаться с морской разведкой. О своей беседе с ним я доложил сегодня утром коменданту военно-морской базы в Ла-Боке. Если они пожелают воспользоваться его услугами, то это их дело.
– Странно, что он позвонил именно тебе.
– Я тоже думаю об этом. То, что немцам удалось-таки выследить меня, уже не секрет. Но этого мало. По-видимому, они разведали также и о том, что я имею какое-то отношение к деньгам. И Штольц решил воспользоваться этим.
– Он что, предатель?
– Или пытается подсунуть нам дезинформацию. Но это уже проблема не моя, а соответствующих служб военно-морского ведомства.
– Слова так и льются из тебя, – произнесла она иронично и сделала глоток кофе.
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего… Разве что только то, что ты парень ловкий. Всегда найдешь, что сказать и как обвести вокруг пальца своего собеседника. Думаю, на своей службе ты лучший из лучших.
– Зато ты сейчас – не в лучшем настроении. Может, это от джина? Выпила больше, чем нужно?
– Так ты думаешь, что я пьяна?
– Во всяком случае, трезвой сейчас тебя не назовешь. Но факт сей – не причина расстраиваться, – произнес, улыбнувшись, Дэвид. – Ты же не алкоголичка, а это главное.
– Благодарю за комплимент. Однако не увлекайся сентенциями подобного рода. Разговаривать так между собой могут лишь люди, связанные крепкими, прочными узами. У нас же все по-иному. Мы должны сознавать, что только временно находимся вместе, не так ли?
– К чему это ты? Давай-ка поговорим об этом чуть позже, у меня дома: у нас же впереди – целая ночь. Постарайся понять, в данный момент моя голова занята совершенно другим.
– Я и не сомневаюсь в этом: у тебя же столько всяких дел, куда более важных! – Говоря это, Джин неловко пролила кофе на скатерть и, сконфузившись, замолчала. Но пауза длилась долго. Успокоившись немного, она сказала: – Кажется, я веду себя не совсем красиво.
– Да, – согласился Дэвид, – ты и впрямь ведешь себя не совсем красиво.
– Я боюсь.
– Чего?
– Ты прилетел сюда, в Буэнос-Айрес, вовсе не для того, чтобы встретиться с банкирами, не так ли? Тебе поручено сделать что-то еще, провернуть какое-то более крупное дело. Правда, я знаю, ты не признаешься мне в этом, ничего не расскажешь. И через несколько недель уедешь отсюда… если только останешься в живых.
– У тебя буйное воображение.
Он взял ее за руку. Джин погасила сигарету.
– О’кей. Будем считать, что я не права. – Она заговорила так тихо, что ему пришлось напрягать свой слух: – Я все преувеличиваю. Сошла с ума, захмелела. Ну что ж, если так, прости меня. И подыграй мне немного, послушай меня.
– Да я и так слушаю, говори же.
– Все это – исключительно гипотетически. Мой друг Дэвид – не карьерист из госдепартамента. Он – секретный агент. У нас здесь несколько таких, я знакома с каждым. Полковники называют их provocarios[933]… Итак, мой Дэвид – секретный агент и, будучи им, постоянно подвергает себя огромному риску, поскольку правила игры то и дело меняются. Когда же правила игры меняются, они теряют всякий смысл. Или, иначе, перестают быть правилами в подлинном смысле этого слова… А это значит, что для таких людей, как мой гипотетический Дэвид, не должно существовать никаких правил… Улавливаешь, что я хочу сказать?
– Не совсем, – ответил спокойно Дэвид. – Признаюсь, не пойму никак, к чему ты клонишь и какое отношение этот человек имеет ко мне.
– Сейчас поймешь, я еще не кончила. – Джин допила кофе и аккуратно – как можно осторожней, поскольку пальцы у нее дрожали, – поставила чашку на блюдце. – Так вот, моего друга – мифического Дэвида – могут убить, искалечить, оторвать ему голову. Ужасно, не правда ли?
– Да, ужасно. Но будет еще ужаснее, если такая судьба постигнет сотни тысяч людей, чего в наши дни никак нельзя исключать.
– Но все эти люди находятся в ином положении. Они состоят на военной службе, носят форму, действуют согласно определенным правилам. Даже у летчиков… и у тех куда больше шансов остаться в живых, чем у моего Дэвида. Я говорю так, потому что имею об этом кое-какое представление.
Дэвид посмотрел на нее в упор:
– Хватит!
– О нет! Я хочу рассказать сейчас, какой у тебя может быть выход из нынешней ситуации. Так выслушай же меня до конца. Почему мой гипотетический Дэвид делает то, что он делает?.. Помолчи, не отвечай пока. – Она улыбнулась печально. – Но ты и не собирался отвечать на мой вопрос, так ведь? Впрочем, это не имеет особого значения. У этого вопроса есть продолжение, которое даст тебе дополнительный повод для размышлений.
– И в чем же заключается это продолжение? – спросил Дэвид, предположив, что Джин не скажет ничего нового и ограничится лишь тем, что станет дальше развивать свои мысли. И, как только она заговорила, убедился, что был прав.
– Видишь ли, я не раз уже думала… об этой игре… и об этом секретном агенте. Он оказался в необычном положении: действует совершенно один… или почти один. Находится в чужой стране и действует в одиночку… Надеюсь, тебе ясно, в чем суть продолжения моего вопроса?
Дэвид внимательно наблюдал за ней. Она, должно быть, пришла к каким-то умозрительным заключениям, хотя пока что вслух их не высказывает.
– Нет, не ясно, – признался он.
– Если мой Дэвид действует в одиночку и к тому же в чужой стране и должен посылать в Вашингтон шифровки… Хендерсон сказал мне, что это значит… это значит, что люди, на которых работает он, верят всему, о чем он сообщает им. Он же может сообщить им все, что захочет… А теперь мы снова возвращаемся к моему вопросу: почему мифический Дэвид, зная все это, делает то, что он делает? Не может же он в самом деле верить в то, что в состоянии повлиять на исход войны. Он же – лишь один из миллионов и миллионов людей.
– И этот гипотетический персонаж… если только я верно понял тебя… может послать своему руководству сообщение о том, что у него возникли кое-какие сложности…
– Да, – перебила Дэвида Джин и крепко сжала ему руку. – И еще известить их, что ему необходимо во что бы то ни стало задержаться в Буэнос-Айресе. На долгое время.
– И если твоему другу скажут вдруг «нет», он должен будет исчезнуть и навеки затеряться в пампасах?
– Не смейся надо мной!
– А я и не смеюсь. Но и делать вид, будто смогу дать логически обоснованный ответ на твой вопрос, тоже не стану. Скажу только, я не думаю, что у человека, о котором ты говоришь, действительно столь широкие возможности. Насколько мне известно, таких людей постоянно проверяют. С этой целью, например, в тот край, где находится он, могут быть посланы другие агенты… И, не сомневаюсь, их и в самом деле пошлют, если кому-то покажется вдруг, что что-то не так. Претворение в жизнь твоего замысла в самом лучшем случае даст лишь кратковременный эффект, наказание же, которому подвергнется твой герой, будет исключительно суровым.
Джин отпустила его руку и отвернулась.
– И все же что-то делать надо, – сказала она немного погодя. – Я тебя очень люблю. И не хочу, чтобы ты пострадал. Мне известно, что кое-кто не прочь расправиться с тобой. – Она снова обратила на него свой взор. – Тебя же хотят убить, ведь правда?.. Тебя, одного из многих миллионов?.. Я постоянно молюсь про себя: «Только не его! О боже, только не его!..» Неужели ты не понимаешь ничего?.. Неужели нам нужен кто-то еще? И так ли уж важны все эти люди, кто бы они ни были? Так ли уж важны они нам? Неужели того, что ты сделал, еще недостаточно?
Дэвид посмотрел на нее. Он понимал, что то, что она говорит, имеет под собой основание. И осознание этого факта не доставило ему особой радости… Он и в самом деле сделал довольно много. Вся его жизнь пошла кувырком. Столько лет, изо дня в день, находиться среди врагов не так-то легко.
Но во имя чего эти жертвы? И для кого?
Для дилетантов? Таких, как Алан Свенсон? Или Уолтер Кенделл?
То, что происходит, не несет успокоения.
Эд Пейс погиб. В «Фэрфаксе» свили гнездо враги.
Он же, Дэвид, и впрямь – один из многих миллионов.
– Сеньор Сполдинг? – спросил негромко метрдотель, стоя у входа в кабинет.
Дэвид, погруженный в свои мысли, вздрогнул от неожиданности.
– Да, слушаю вас.
– Вас просят к телефону.
Сполдинг посмотрел на служащего ресторана, выражавшего всем своим видом само почтение.
– А нельзя поднести телефон к столику?
– Тысяча извинений, сеньор, но телефонная розетка возле вашего кабинета неисправна.
Дэвид чувствовал, что метрдотель лжет.
– Ладно. – Он вышел из-за стола и уже у выхода из кабинета обратился к Джин: – Я ненадолго. Ты же тем временем закажи еще кофе.
– А если, предположим, мне захочется выпить?
– В таком случае попроси принести тебе спиртного.
Сполдинг, кивнув подруге, вышел из кабинета, но не успел сделать и шага, как та окликнула его – вполголоса, но достаточно громко, чтобы он услышал ее:
– Дэвид!
– Да? – Он остановился и, повернувшись, увидел, что она пристально смотрит на него.
– «Тортугас» не стоит наших жертв, – произнесла она тихо.
То, что услышал он, поразило его как гром среди ясного неба. Горло обдало жаром, словно его обожгли кислотой, дыхание остановилось, в глазах, когда он смотрел на нее, появилась резь.
– Я скоро вернусь, – вот и все, что смог он сказать.
– Это Генрих Штольц, – раздалось в телефонной трубке. – Я ждал вашего звонка.
– О том, что я здесь, вы, думаю, узнали от телефонистки в нашем посольстве, не так ли?
– Вы ошибаетесь. Я смог узнать об этом и так, не обращаясь в ваше посольство. Что же касается вашей встречи с известным лицом, то все уже готово. Через двадцать минут зеленый «Паккард» будет у ресторана. Шофер высунет в окно левую руку с открытой пачкой немецких сигарет. Я решил, что это понравится вам.
– Я глубоко тронут. Однако вам придется перенести встречу на другое время и сменить машину.
– Это невозможно. Герр Райнеман не допускает подобных вещей.
– Я тоже. Однако обстоятельства изменились.
– Извините. Через двадцать минут. Зеленый «Паккард».
На этом связь была прервана.
Что произойдет потом, Дэвида не волновало. Над тем, как уладить все, пусть ломает голову Штольц: это ведь его проблемы. Он же не желал больше думать ни об этом немце, ни об Эрихе Райнемане. Ему хотелось только одного – побыстрее вернуться к Джин.
Выйдя из укрывшегося в тени угла, где находился телефон, Сполдинг пошел через бар, неловко протискиваясь боком между завсегдатаями, чьи табуретки загораживали проход. Он спешил, и поэтому и люди, и предметы мебели, которые приходилось ему обходить, вызывали у него раздражение.
Миновав арку, отделявшую бар от общего зала, он прошел торопливо между столиками к своему кабинету.
Но Джин Камерон там не было. На столе лежала записка. На обратной стороне бумажной салфетки, какие подаются обычно с коктейлем, были выведены карандашом для подведения ресниц и бровей слова, представлявшие собой чуть ли не сплошные жирные линии. Написанные в спешке, они с трудом поддавались прочтению. И все же Сполдинг сумел прочитать: «Дэвид! Уверена, у тебя есть чем заняться. И куда пойти. Я же хочу побыть сегодня вечером одна».
И больше ничего. Джин даже не поставила точку в конце. Впечатление такое, будто кто-то прервал ее неожиданно, и ей пришлось оставить все как есть.
Дэвид положил записку в карман и, выйдя в общий зал, направился к выходу. В дверях маячил метрдотель.
– Есть проблемы, сеньор?
– Куда ушла дама из этого кабинета?
– Миссис Камерон?
«О боже, что же происходит?» – подумал Дэвид, глядя на учтивого porteno. Кабинет он заказывал на свое имя. Так откуда тогда может знать этот субъект, как зовут Джин, если она говорит, что была в этом ресторане только один раз?
– Да! Миссис Камерон! Черт вас возьми, где она?!
– Она уехала несколько минут назад, взяла первое попавшееся такси.
– Послушай…
– Сеньор, – перебил Дэвида услужливый аргентинец, – там, возле ресторана, вас поджидает один джентльмен. Он расплатится за вас: ему у нас открыт счет.
Сполдинг посмотрел в застекленное оконце, врезанное в массивную парадную дверь. У входа в ресторан стоял мужчина. На нем был белоснежный летний костюм, какие носят обычно в Палм-Бич.
Дэвид открыл дверь и вышел.
– Вы хотели меня видеть? – спросил он, подходя к незнакомцу.
– Я просто жду вас, господин Сполдинг. Буду сопровождать вас. Машина подъедет через четверть часа.
Глава 30
Зеленый «Паккард» остановился напротив ресторана. Шофер высунул руку с пачкой сигарет. Человек в белом костюме жестом пригласил Сполдинга следовать за ним.
Подойдя к машине, Дэвид разглядел водителя в черной рубашке с короткими рукавами, едва прикрывавшими сильные, мускулистые руки. На лице – короткая бородка и густые лохматые брови. На вид – типичный портовый грузчик. Сполдинг был уверен: этот человек специально придал себе такой облик.
Мужчина, которому было поручено сопровождать Дэвида, открыл ему дверцу машины, и он сел в нее.
Все происходило молча, никто не проронил ни слова.
Как только Сполдинг и его спутник заняли свои места, «Паккард» лихо развернулся и направился строго на юг – к центру Буэнос-Айреса. Но мчался он этим курсом недолго. Не прошло и нескольких минут, как машина свернула на северо-восток, туда, где располагался аэропорт. Дэвид был несколько удивлен, когда обнаружил, что водитель решил ехать по широкой, просторной автомагистрали, проложенной вдоль берега реки. По той самой дороге, по которой он вез сегодня в послеполуденный час Лэсли Хоуквуд. Сполдинг терялся в догадках. Не был ли выбран этот маршрут с тем расчетом, что он, заметив совпадение, невольно скажет что-нибудь по поводу данного обстоятельства?
Однако Дэвид не стал ничего говорить. Он сидел с безучастным видом, ничем не выдавая, какие мысли занимали его.
«Паккард», набрав скорость, уверенно несся по широкому шоссе, которое по прошествии некоторого времени повернуло налево, вслед за рекой, несшей теперь свои воды на северо-запад, уже к другой холмистой гряде. От шоссе то и дело отходили проселочные дороги, однако водитель не свернул ни на одну из них, как это сделал Дэвид несколько часов назад. Напротив, он, сохраняя прежнюю скорость, упорно вел машину вперед.
Свет передних фар выхватил на мгновение из расстилавшейся вокруг темноты дорожный указатель, на котором стояло: «Тигре – 12 км».
Движение на дороге было умеренным. Время от времени попадались встречные машины, несколько машин обогнал «Паккард». Водитель поглядывал непрестанно в зеркало бокового и заднего обзора.
На середине огромной дуги, которую описывало шоссе, меняя направление, «Паккард» замедлил ход. Шофер кивнул человеку в белом костюме, сидящему возле Дэвида.
– Сейчас мы сменим машину, господин Сполдинг, – сказал тот и достал из кармана пиджака пистолет.
Впереди было какое-то строение вроде загородного ресторана или гостиницы. К нему вела подъездная дорога, которая, развернувшись круто у входа в здание, заканчивалась у просторной автостоянки, располагавшейся чуть в стороне. При свете фар были видны и парадная дверь, и лужайка, разбитая перед домом.
Водитель подвел машину к самому входу. Спутник Сполдинга коснулся его руки:
– Выходите и следуйте прямо в здание.
Дэвид открыл дверцу. Его удивило, что швейцар, стоявший у двери в своем форменном одеянии, вместо того чтобы поприветствовать приезжих, спустился быстро вниз по ступеням и направился по покрытому гравием подъездному пути в сторону парковочной площадки.
Войдя в фойе, пол которого был устлан коврами, Сполдинг понял, что он и в самом деле оказался в ресторане. Мужчина в белом костюме, спрятав пистолет в карман пиджака, прошел в помещение следом за ним.
Но в обеденный зал они не пошли. Спутник Дэвида взял его мягко за руку и постучал в дверь в боковой стене, укрывавшей за собой, скорее всего, служебный кабинет. Им тотчас открыли, и они вошли в небольшую комнату.
В крошечном помещении, в котором очутился Дэвид, не было ничего примечательного. Зато двое мужчин, находившихся там, поразили его своим видом. Один из них щеголял в белом костюме, обычном в Палм-Бич, другой, – Дэвид не смог сдержать улыбки, когда увидел его, – был одет точь-в-точь как и он. На незнакомце красовались та же голубая рубашка и те же темные брюки. В общем, он видел перед собой двойников – его самого и своего спутника.
Больше Дэвид ничего не успел разглядеть. Двойник его спутника – незнакомый мужчина в белом костюме – выключил настольную лампу, освещавшую комнату. В помещении сразу же стало темно. Немец, сопровождавший Сполдинга, подошел к единственному окну, которое выходило на подъездную дорожку, и произнес негромко:
– Schnell. Beeilen. Sie sich… Danke.[934]
Двойники моментально направились к двери и вышли. Стоявший у окна немец вырисовывался силуэтом на фоне стекла, на который попадали отсветы от ламп, горевших у входа в ресторан.
– Kommen Sie her[935], – кивнул он Дэвиду.
Подойдя к окну, Сполдинг посмотрел на улицу. Двойники, стоя на подъездной дорожке спиной к автомагистрали, энергично размахивали руками, доказывая что-то друг другу. У них, несомненно, возникли какие-то разногласия, хотя до драки дело не дошло. Изо рта у обоих торчали сигареты, которых, впрочем, из-за отчаянной жестикуляции чаще всего не было видно.
Спустя несколько минут справа, со стороны парковочной площадки, к ним подкатила машина и, захватив их, медленно двинулась влево, к въезду на шоссе. Постояв несколько секунд в ожидании разрыва в поредевшем в эту ночную пору транспортном потоке, она резко рванула вперед. Оказавшись на магистральной дороге, автомобиль в мгновение ока перебрался на правую полосу и, набирая скорость, помчался на юг, в сторону города.
Дэвид недоумевал, не понимая, почему организаторы его встречи с Эрихом Райнеманом сочли необходимым прибегнуть к столь тщательно разработанной акции, и собрался было спросить об этом своего спутника. Однако прежде чем сделал это, заметил улыбку на лице мужчины в белом костюме, отраженную в оконном стекле, от которого этого человека отделяло лишь несколько дюймов. Сполдинг посмотрел в окно, чтобы узнать, чему улыбается немец.
Ярдах в пятидесяти от них, на автомагистрали, шедшей вдоль берега реки, вспыхнули фары. Машина, следовавшая на север, вдруг круто развернулась на широком дорожном полотне и, взревев мощными двигателями, рванула на бешеной скорости в обратном направлении, на юг.
– Amerikanische… Kinder[936], – хихикнул немец. Дэвид прошел внутрь комнаты. Человек в белом, покинув свой пост у окна, включил настольную лампу.
– Интересный эксперимент, – сказал Сполдинг. Немец взглянул на него.
– Это всего-навсего… не знаю, как будет по-вашему… eine Vorsichtsmassnahme…
– Мера предосторожности, – подсказал Дэвид.
– Ja[937]. Да, это так. Я и забыл, что вы говорите по-немецки… Ну, нам пора. Нельзя заставлять герра Райнемана ждать дольше, чем это диктуется соображениями безопасности.
Они ехали по узкой грунтовой дороге, отыскать которую, подумалось Дэвиду, было бы нелегко даже днем. Обычное уличное освещение заменял неровный свет луны. Создавалось впечатление, будто «Паккард» нырнул с покрытого бетоном шоссе в беспроглядный мрак, особенно плотный под густыми кронами могучих деревьев. По шуму, доносившемуся в салон всякий раз, когда машина, сбавив временно ход, резким рывком выходила на прежнюю скорость, можно было безошибочно определить, что под колесами – не бетон, а обычная земля. Обстановка, конечно же, не из лучших. Однако водитель уверенно прокладывал путь, зная наперечет и бесчисленные повороты, и прямые отрезки пути.
Через полмили лесная дорога кончилась. Колеса вновь зашуршали по гладкому асфальту.
Проехав еще немного, машина остановилась. Впереди простерлось обширное открытое пространство, окаймленное по бокам рядами высоченных деревьев. На противоположной стороне поля, под черной пеленой ночного неба, располагались на равном расстоянии один от другого четыре массивных каменных столба, напоминавших средневековые башни. На каждом из них был установлен мощный прожектор. Яркие лучи сильных ламп рыскали по всей расстилавшейся внизу территории, заодно освещая и кроны могучих лесных великанов. Между столбами протянулась железная ограда, в центре которой располагались ворота из металлической сетки, приводимые в движение, скорее всего, электричеством. Повсюду стояли охранники в черных рубашках и брюках полувоенного образца. У некоторых из них были собаки.
Огромные доберманы свирепо залаяли, оттягивая поводки.
Было слышно, как вожатые приказали им замолчать. Собаки сразу же подчинились команде.
Человек в белом костюме открыл дверцу машины и вышел. Он подошел к воротам, к которым направился и один из охранников, но с другой стороны. Они разговаривали недолго. За спиной охранника Дэвид увидел небольшое, футов двадцать длиной, строение то ли из темного бетона, то ли просто с оштукатуренными стенами. В маленьких окнах был виден свет.
Охранник вернулся в свой домик, откуда только что вышел. Мужчина же в белом прошествовал к «Паккарду».
– Придется немного подождать, – сказал он, усаживаясь в машину.
– Мне казалось, что нас здесь давно уже ждали. А иначе с чего бы нам так спешить?
– Мы спешили не потому, что нас заждались, а затем, чтобы заранее прибыть сюда. И известить заблаговременно герра Райнемана о том, что мы уже здесь. Причем все это вовсе не значит, что он непременно примет нас прямо сейчас.
– Гостеприимный хозяин, нечего сказать, – не удержался Дэвид.
– Герр Райнеман может вести себя как сочтет нужным: ему все позволительно.
Десять минут спустя ворота из металлической сетки медленно открылись. Водитель включил двигатель, и «Паккард» проплыл неспешно мимо домика у ворот и группы охранников. Доберманы снова свирепо залаяли, но вожатые тут же заставили их замолчать.
Дорога, которая шла вверх по склону холма, заканчивалась еще у одной просторной площадки, располагавшейся на сей раз перед высоким зданием с широкой мраморной лестницей. Ступени вели к массивной двустворчатой двери из дуба. Дэвид, взглянув на нее, подумал о том, что доселе ему ни разу еще не приходилось видеть столь широких дверей. Прожектора и тут освещали весь простершийся перед ними участок, в центре которого, в отличие от предыдущего открытого поля, был фонтан. В струях воды весело играли отблески лившегося сверху света.
При виде удивительного памятника зодчества невольно казалось, что в действительности это дом какого-то плантатора-сумасброда, отстроенный на рабовладельческом Юге еще до Гражданской войны в США. Когда-то его полностью разобрали, – камень за камнем, доска за доской, мраморная плита за мраморной плитой, – а затем заново собрали, но уже посреди аргентинского леса.
Здание являло собой необычное зрелище. Несмотря на массивность, оно не давило на зрителя. Сидевший в Дэвиде инженер-строитель, пробудившись ото сна, ощутил восторг. В то же время он сознавал, что сотрудники снабженческих и финансовых ведомств пришли бы в ужас при одном лишь взгляде на это строение: чтобы его возвести, потребовалось бы менять привычные представления о методах ведения строительных работ и наиболее эффективных способах транспортировки.
И это – не говоря уже о невообразимо огромных расходах.
Немец, занимавший переднее сиденье, вышел из машины, подошел к задней дверце, за которой находился Дэвид, и открыл ее.
– Мы покидаем вас. Я получил огромное удовольствие от нашей с вами совместной поездки, большое спасибо. А теперь идите к двери, там вас встретят. Auf Wiedersehen.
Дэвид ступил на холодный бетон перед лестницей. Зеленый «Паккард», завершив свой путь по дугообразной подъездной дорожке, покатил к подножию холма.
Сполдинг постоял с минуту один. Если кто-то и наблюдал за ним со стороны, – а Дэвид предполагал, что так оно и было, – то у него создастся впечатление, что сегодняшний визитер поражен открывшейся его взору величественной картиной. Однако подобное заключение было бы неполным: Сполдинг не только любовался зданием, но и занимался более тривиальными вещами – присматривался к окнам каменного исполина, изучал крышу и подходы к нему.
Как войти и как выйти – вот о чем никогда нельзя забывать. Надо быть ко всему готовым, не теша себя надеждой на то, что не окажешься в неожиданной ситуации.
Поднявшись по лестнице к массивной деревянной двери, Дэвид не обнаружил на ней ни кнопки звонка, ни дверного молоточка. Да он и не думал увидеть их здесь.
Дэвид оглянулся. Внизу, на залитой светом прожекторов территории ни души – ни охранников, ни слуг. Словно вымерли все.
Вокруг – тишина. Казалось, что даже ветер в лесу старался как можно меньше шуметь, продираясь сквозь густую листву деревьев. И только фонтан, взмывая ввысь веселыми прохладными струями воды, не боялся нарушить безмолвие.
Но тишь эта, несомненно, обманчива. Ведущие за ним наблюдение из-за укрытия переговариваются между собой, но шепотом, почему он и не слышит их.
Сполдингу не пришлось долго ждать. Когда дверь открылась, он увидел в проеме Генриха Штольца.
– Добро пожаловать в «Habichtsnest», герр Сполдинг. В «Гнездо ястреба». Символичное название. В нем есть что-то театральное, не правда ли?
Дэвид вошел. Холл, как он и ожидал, был огромен. Люстра из нескольких тысяч хрустальных подвесок освещала мраморную лестницу, уходившую куда-то вверх. Стены были обиты парчовой тканью. Под отделанными серебром бра висели полотна эпохи Ренессанса.
– Насколько я могу судить, ничего общего с птичьим гнездом, – заметил Сполдинг.
– Полностью разделяю ваше мнение. Должен, однако, заметить, что, как мне представляется, слово «Habichtsnest» многое теряет в переводе на ваш язык. Следуйте за мной, герр Сполдинг. Герр Райнеман нас ждет на террасе, с которой открывается прекрасный вид на реку. Вечер сегодня, скажу вам, просто чудесный!
Прошествовав под красивой, хотя и несколько вычурной, люстрой мимо мраморной лестницы, они вышли через открытый проем в виде арки на просторную террасу, протянувшуюся вдоль задней стены здания. Меблировку ее составляли столики с ножками из гнутой стали и столешницами из прозрачного стекла, а также кресла и стулья различного размера, на которых лежали подушки из ярко окрашенной ткани. Несколько больших двойных дверей в стене по обе стороны от арки вели, как предположил Дэвид, в различные секции величественного сооружения.
Терраса завершалась высокой каменной балюстрадой, увенчанной скульптурами и изящными вазами с разнообразнейшими растениями. Впереди, в отдалении, несла свои воды Рио-Лухан. У левого края террасы пристроилось некое подобие небольшого павильона, за распахнутой дверцей которого виднелся толстый кабель. Это было местом стоянки электрокара. Длина проводов позволяла ему, несомненно, проделывать путь до самой реки.
Дэвид залюбовался открывшимся его взору великолепием. Но Райнемана, против его ожидания, на террасе не оказалось: они со Штольцем по-прежнему были одни. Подойдя к парапету, Сполдинг увидел, что футах в двадцати ниже террасы расположилась обширная ровная площадка с большим плавательным бассейном посередине. Керамические перегородки разбивали водное пространство на несколько дорожек. Сине-зеленая вода освещалась снизу прожекторами. Вокруг, укрывшись под тентами, стояли металлические столики и шезлонги. Окаймлявшие площадку ухоженные газоны переливались в лучах мощных электроламп таким совершенным, абсолютно зеленым цветом, какого Дэвиду ни разу еще не доводилось видеть. Чуть в стороне проглядывали смутно сквозь темную завесу столбики и проволочные воротца – неотъемлемые атрибуты поля для игры в крокет.
– Надеюсь, вы когда-нибудь специально приедете сюда, чтобы принять участие в наших скромных развлечениях, подполковник Сполдинг.
Дэвид оглянулся на странный тихий голос. В тени арки темнел мужской силуэт.
Он понял: все это время Эрих Райнеман наблюдал за ним.
Райнеман вышел из тени. Он был среднего роста, прямые волосы с проседью зачесаны назад. Крепко сложенный, он мог бы быть охарактеризован словом «презентабельный», если бы не солидное брюшко, портившее ему вид. В его пухлой изнеженной руке искрился вином бокал.
Когда он вступил в полосу света, Дэвид смог получше разглядеть его. Что-то во внешности Райнемана показалось ему несколько странным. Но что именно, этого он еще не понял. Широкое лицо, высокий лоб, большой рот под плоским носом. Темная от загара кожа, выгоревшие от солнца брови. Вроде бы ничего особенного.
Но недоумение Дэвида длилось недолго. Не прошло и пары секунд, как ему стало ясно, что так смущало его.
Эрих Райнеман был уже в годах. Покрытую темным загаром кожу избороздили мириады оставленных безжалостным временем морщин, к узким глазам подступили вплотную припухлые складки, свойственные людям пожилого возраста. И, наряду с этим, – безупречно сшитая спортивная куртка и такие же брюки, которые естественней было бы видеть на молодом, значительно моложе его, человеке.
Судя по всему, Райнеман сражался – сражался упорно – с наседавшими на него годами. Вел битву, победы в которой так и не смог достичь, несмотря на все свое богатство.
– Habichtsnest ist prachtig Unglaublich[938], – вежливо произнес Сполдинг, не выказывая, однако, при этом безмерного восторга.
– Благодарю, – отозвался Райнеман, протягивая руку для приветствия. – Вы очень любезны. Но я не вижу особых причин, по которым мы с вами не смогли бы говорить по-английски… Присаживайтесь. Хотите вина? – Финансист подошел к ближайшему столику.
– Спасибо, не надо. – Дэвид сел напротив Райнемана. – Я нахожусь в Буэнос-Айресе по весьма важному делу, что и пытался объяснить по телефону Штольцу, но он, не выслушав меня до конца, повесил трубку.
Райнеман взглянул на Штольца, который, опустив руки на парапет и слегка наклонившись вперед, стоял с невозмутимым видом у каменной балюстрады и смотрел безмятежно в укрытую ночным мраком даль.
– Неужели вы не могли поступить как-то иначе, не столь уж бестактно? Господин Сполдинг не заслуживает такого обращения.
– Боюсь, что у меня просто не было выхода, mein Herr. Я сделал это для пользы нашего американского друга. Нам сообщили, что за ним следят. Надо сказать, нас это не удивило: мы заранее предвидели, что так оно и будет.
– Если за мной и следили, то это делали вы.
– Мы и впрямь установили за вами слежку, не отрицаю. Но сделали мы это лишь после того, как узнали, что кто-то сидит у вас на хвосте.
Райнеман перевел свои узкие глаза на Сполдинга.
– То, что услышал я, не может не тревожить меня. Мне хотелось бы, чтобы вы объяснили, кто же за вами следил.
– Не смогли бы мы с вами поговорить наедине? – обратился Дэвид к Райнеману, бросив при этом выразительный взгляд на Генриха Штольца.
Финансист улыбнулся:
– В наших с вами делах нет ничего такого, что могло бы помешать Botschaftssekretar[939] присутствовать здесь. Герр Штольц – один из самых ценных моих компаньонов в Южной Америке. И у меня нет от него никаких тайн.
– И все же я должен прямо сказать вам, что вы не услышите от меня ответа на свой вопрос до тех пор, пока мы не останемся с вами вдвоем.
– Наш американский подполковник, возможно, чувствует себя не в своей тарелке, – произнес с раздражением Штольц. – Человека из Лиссабона не признает компетентным его же собственное правительство. И поэтому американцы и денно и нощно следят за каждым его шагом.
Дэвид зажег сигарету. Он не стал отвечать немецкому атташе. Зато Райнеман, размахивая своими изящными руками, поспешил констатировать:
– Если это действительно так, то я не вижу причин, по которым мой компаньон не смог бы присутствовать при нашей беседе. То, что сказал он, прозвучало весьма убедительно. При сложившихся условиях это, я не сомневаюсь, – единственно возможное разумное объяснение того факта, что за вами следят.
– Мы покупаем, – проговорил Дэвид с нажимом, – а вы продаете… краденые вещи.
Штольц хотел что-то сказать, но Райнеман удержал его, подняв руку.
– То, что вы говорите, просто невозможно. Наши соглашения, заключенные в условиях строжайшей секретности, безупречны во всех отношениях. Герр Штольц – доверенное лицо верховного командования Германии. А это значит, что он обладает здесь более высоким статусом и большими полномочиями, чем сам посол.
– Я не люблю повторяться, – заявил сердито Дэвид. – Особенно когда я плачу.
– Оставьте нас, Генрих, – попросил Райнеман, глядя на Сполдинга.
Штольц, не в силах скрыть охватившей его ярости, холодно поклонился и направился к арке, отделявшей террасу от роскошного холла.
– Спасибо, – сказал Дэвид, когда они с Райнеманом остались одни, и, поудобнее устроившись на стуле, посмотрел наверх, на небольшие балконы на втором и третьем этажах «скромной обители» финансиста. Сколько же человек, подумалось ему, могут стоять сейчас у окон, наблюдая за ним. Чтобы моментально спрыгнуть вниз, на террасу, при одном лишь неверном движении с его стороны.
– Теперь мы одни, как вы и хотели. – Райнеман с трудом сдержал раздражение. – В чем дело?
– Штольц – человек засвеченный, – произнес Сполдинг и замолчал, ожидая реакции финансиста. Однако, к его недоумению, никакой реакции не последовало. Дэвид, полагая, что Райнеман его не понял, решил пояснить: – Я сужу об этом по тому, что в посольстве к нему поступает далеко не полная информация. Он может нас подвести.
– Абсурд. – Райнеман, полуприкрыв свои узкие глаза веками, внимательно смотрел на Сполдинга. – На каком основании вы так говорите?
– Все дело в гестаповцах. Штольц уверяет, что гестапо не имеет своих агентов в Буэнос-Айресе. Он ошибается. Они здесь есть. Они здесь есть. Они действуют. И намерены помешать вам. И не только вам, но и нам.
Райнеман заволновался. Было видно, как дрогнули его веки, взгляд потяжелел.
– Подробнее, пожалуйста.
– Позвольте сначала задать вам несколько вопросов.
– Подумать только: вы хотели бы задать вопросы! – произнес, повысив голос, Эрих Райнеман и схватился за стол, на его висках вздулись вены. После короткой паузы он заговорил, но уже ровным, как и прежде, тоном: – Простите, я не привык, чтобы мне диктовали условия.
– Не сомневаюсь. Однако, с другой стороны, и я не привык иметь дело со столь самонадеянными связными, как Штольц. Люди подобного типа не вызывают у меня симпатии… На них, на мой взгляд, нельзя полагаться.
– О чем вы хотели меня спросить?
– О чертежах. С ними, надеюсь, у вас все в порядке?
– Да.
– Они уже в пути?
– Прибудут сегодня ночью.
– Вы опередили нас. Наш человек прибудет только послезавтра.
– На этот раз неверно проинформировали уже вас, а не герра Штольца, господин подполковник. Леон, американский ученый, приедет завтра.
Дэвид не стал спешить с ответом. Эту уловку он применял уже много раз, чтобы думали, что он удивлен.
– Его ждут в Сан-Тельмо послезавтра, – сказал он, выдержав паузу. – Правда, подобная разница во времени не столь уж существенна для нас, но я передаю вам лишь то, что узнал от Кенделла.
– Он сообщил вам об этом еще до того, как решил сесть на ближайший рейсовый самолет «Пан-Америкэн». Мы же окончательно договорились о сроках уже после разговора мистера Кенделла с вами, перед самым вылетом его.
– Судя по всему, он разговаривал на эту тему со многими. А была ли необходимость вносить изменения в график?
– Как вы сами отлично понимаете, указанные в планах сроки могут сдвигаться в ту или иную сторону в зависимости от обстоятельств…
– Когда, например, возникает необходимость вывести кого-то из игры, не так ли? – перебил Райнемана Дэвид.
– В данном случае ничего подобного не наблюдается: у нас нет никаких причин выводить кого-то из игры. Как изволили вы выразиться, – в весьма, кстати, яркой и лаконичной форме, – мы продаем, вы покупаете.
– И конечно же, нет никакой причины, по которой агенты гестапо стали бы рыскать по Буэнос-Айресу…
– Может, вернемся все же к основной нашей теме? – прервал Сполдинга Райнеман.
– Минутку, – сказал Дэвид, заметив, что нервы у Райнемана снова напряжены до предела. – На то, чтобы моя шифровка дошла до Вашингтона, потребуется восемнадцать часов: исходящие от меня сообщения должны доставляться туда в опечатанном конверте курьером.
– Штольц говорил мне об этом. Вы просто дурите: что мешает вам отправить ту же шифровку по радио?
– То, что делаем мы, не что иное, как обычная мера предосторожности, – eine Vorsichtsmassnahme, mein Herr[940], – ответил Дэвид. – Будем говорить откровенно, я не знаю, кто именно подкуплен в нашем посольстве, но в том, что кто-то подкуплен, я полностью уверен. Поскольку коды продаются и покупаются – на различных способах, которыми проделывается эта штука, я не стану здесь останавливаться, – текст, зашифрованный имеющимся у меня специальным кодом, может быть передан по радио только один раз – после того как Леон удостоверится в подлинности чертежей.
– В таком случае вы должны поспешить. Отправьте уже подготовленные шифровки самым ранним рейсом, а я доставлю первый комплект чертежей в Сан-Тельмо завтра к вечеру… Поскольку мне тоже приходится принимать на всякий случай ту или иную меру предосторожности, или eine Vorsichtsmassnahme, остальные чертежи вы получите после того, как сообщите нам о готовности Вашингтона перевести деньги в Швейцарию… О готовности, которую Вашингтон должен выразить сразу же по получении переданной вами по радио шифровки… Предупреждаю вас, вы не покинете Аргентины до тех пор, пока меня не уведомят из Берна о поступлении туда оговоренной суммы. У нас имеется тут небольшой аэродром. В Мендаро. Это неподалеку отсюда. Его обслуживают мои люди. Когда закончится операция, вас будет ждать там самолет. На нем вы и покинете эту страну.
– Ну что ж, я согласен. – Дэвид погасил сигарету. – Завтра к вечеру первый комплект чертежей, остальные – в течение последующих суток… Итак, о сроках мы договорились. И это, собственно, все, что интересовало меня.
– Gut![941] А теперь, Сполдинг, вернемся к вопросу о гестапо. – Эрих Райнеман подался вперед. Вены на покрытых глубоким загаром висках опять вздулись. – Вы обещали более обстоятельно рассказать мне о присутствии гестаповских агентов в Буэнос-Айресе.
Дэвид поделился с ним всем, что знал. Состояние Эриха Райнемана от того, что он услышал, не улучшилось. Дыхание участилось, в глазах, полуприкрытых складками кожи, бушевал гнев. Однако финансист держал себя в руках.
– Благодарю вас. Уверен, все так и есть, как вы сказали. Главное для вас теперь – это выдержать график… Следует признать, вечер выдался длинный и трудный. Сейчас вас доставят назад, в Кордобу. Спокойной ночи, герр Сполдинг!
– Альтмюллер! – рычал Райнеман. – Идиот! Дурак!
– Что случилось? – произнес, ничего не понимая, Штольц, который только что вернулся на террасу.
– Альтмюллер… – Райнеман потерял голос от ярости. Но это не остановило его. Повернувшись в сторону балюстрады, словно желая адресовать дальнейшие слова свои бескрайнему мраку и протекавшей понизу реке, он продолжал: – В своем безумном стремлении провести буэнос-айресскую операцию втайне от верховного командования, чтобы… чтобы его дорогому министерству не пришлось ни за что отвечать… он был взят под надзор своим же собственным гестапо! Ему не доверяют, почему и выслали сюда для проверки людей!
– Но в Буэнос-Айресе нет агентов гестапо, герр Райнеман, – произнес Штольц твердо. – Человек из Лиссабона лжет.
Райнеман резко развернулся и посмотрел на дипломата.
– Я знаю, когда врут, герр Штольц, – проговорил он холодно. – Резидент из Лиссабона сказал правду. Ему незачем лгать… И если я заблуждаюсь и Альтмюллер не попал под надзор гестапо, значит, он предал меня. Сам прислал сюда гестапо. Потому что и не собирался никогда проворачивать эту сделку согласно договоренности. В действительности он рассчитывал получить от противной стороны алмазы и затем уничтожить чертежи. Эти антисемиты заманили меня в ловушку!
– Как вам известно, я являюсь тут личным представителем Франца Альтмюллера, ответственным за проведение операции, – произнес Штольц самоуверенным, безапелляционным тоном, десятилетиями вырабатывавшимся у офицеров немецких экспедиционных корпусов. – Вы, герр Райнеман, сделали все как надо. Я – тоже. Так что и у вас ко мне, и у меня к вам нет никаких претензий. Наши специалисты уже заканчивают свою работу на складе в Очо-Кале. Через день или два алмазы с копей «Кенинга» будут проверены все до единого. Что же касается чертежей, то вы получите их от курьера еще до истечения этой ночи. Все идет, как мы и намечали. Сделка состоится.
Райнеман отвернулся, положил свои пухлые руки на перила и посмотрел вдаль.
– И все же для того, чтобы быть уверенным в этом до конца, нам остается только одно – срочно связаться по радио с Берлином, – произнес он негромко. – Я хотел бы видеть Альтмюллера здесь, в Буэнос-Айресе. Если же он откажется прибыть сюда, сделки не будет.
Глава 31
Немец, сопровождавший Дэвида, сменил свой белый костюм на полувоенную форму охранника Райнемана. За рулем был другой шофер – аргентинец.
«Паккард» тоже сменили – на шестиместный «Бентли» с откидным столиком из красного дерева и занавесками на окнах. На таких машинах разъезжали только английские дипломаты высшего ранга, хотя и не послы. В общем, обычная машина престижного класса. Райнеман продумал и эту деталь, предположил Дэвид.
Водитель знал свое дело. Дэвид и глазом не успел мигнуть, как машина перебралась с окутанной глубоким мраком грунтовой дороги, отходившей от усадьбы Райнемана, на широкую магистраль, протянувшуюся вдоль берега погруженной в беспросветную темноту реки. Как только под шинами автомобиля оказался бетон, шофер вдавил педаль акселератора чуть ли не до упора, и «Бентли», «подстегнутый» им, резво ринулся вперед. Сопровождающий предложил Дэвиду сигарету, но он отказался, покачав головой.
– Вы попросили доставить вас к американскому посольству, сеньор, – бросил шофер через плечо, не сводя глаз с бешено мчавшегося навстречу дорожного полотна. – Боюсь, я не смогу сделать этого: сеньор Райнеман распорядился подвезти вас к вашему дому на Кордобе. Простите меня.
– Мы не можем нарушать инструкций, – добавил немец.
– Надеюсь, что вы и не будете делать этого. Благодаря вашей вере в инструкции мы и бьем вас повсюду.
– Ваш выпад не по адресу. Меня все это совершенно не касается.
– Я и забыл: «Гнездо ястреба» придерживается нейтралитета. – Дэвид, переменив позу, закинул ногу на ногу и стал молча смотреть в окно. Он хотел сейчас только одного – побыстрее добраться до посольства, чтобы снова увидеться с Джин.
Мозг его усиленно работал. В его памяти всплывала одна деталь за другой.
Когда он должен был оставить Джин ненадолго одну, она произнесла ему вслед это слово – «Тортугас».
Да-да, все тот же таинственный термин – «Тортугас»!
Но откуда она узнала его? Можно ли представить себе такое, чтобы и она была лишь составной частью всего этого? Частью той не вырисовывавшейся никак картины, которую пока что не удается ему воссоздать из имеющихся в его распоряжении отдельных, разрозненных фрагментов?
«„Тортугас“ не стоит наших жертв», – сказала Джин. Она молила его бросить все то, чем он занимался!
Об этом же просила его и Лэсли Хоуквуд. Чтобы умолять его отступиться от своего дела – умолять упорно, неистово, в каком-то фанатичном исступлении, – она преодолела путь в четыре тысячи миль.
«Уезжай из Буэнос-Айреса!» – взывала она к нему.
Была ли какая-нибудь связь между брошенной ему вслед репликой Джин и страстной мольбой Лэсли Хоуквуд?
«О боже, – ломал он голову, – и в самом деле, имелась ли между тем и другим какая-то связь?»
– Сеньоры!
Прозвучавший внезапно резкий голос шофера нарушил размышления Дэвида. Немец инстинктивно повернулся к заднему окну и посмотрел в него. Вопрос, с которым он обратился к водителю, состоял из одного-единственного слова:
– Давно?
– Да, давно. Достаточно долго, чтобы не сомневаться. А вы что, так до сих пор ничего и не замечали?
– Нет, ничего.
– Я обогнал три машины. И продолжал гнать на бешеной скорости. Затем сбавил ход и поехал по правой стороне полосы, прижимаясь к самой обочине. Но эта машина как шла, так и продолжала идти – не обгоняя нас и не отставая. Короче, нам сели на хвост.
– Где мы сейчас? В округе Второго холма? – спросил немец.
– Si…[942] Думаю, их планы изменились. Судя по тому, что расстояние между машинами сокращается, они решили добраться до нас. У них мощный мотор. И здесь, на шоссе, нам от них не удрать.
– В таком случае дуй в Колинас-Рохас! Сворачивай на первую же дорогу справа! На любую! – приказал охранник Райнемана, вынимая из-под пиджака пистолет.
«Бентли» резко, чуть ли не под прямым углом, повернул в указанном направлении. Дэвида с немцем, занимавших заднее сиденье, отбросило влево. Аргентинец, стремясь уйти от погони, до конца выжал сцепление. Мотор взревел, и машина на максимальной скорости устремилась вверх по склону холма. Когда же, перевалив через вершину, автомобиль спустился в низину, отделявшую этот холм от другого, шофер, воспользовавшись тем, что впереди пролег на какое-то расстояние ровный, без подъемов и спусков, участок дороги, повел машину еще быстрее, и теперь она неслась уверенно вдаль, словно выпущенный из жерла пушки огромный и грозный снаряд. Подъем на второй холм оказался еще круче, чем на первый, но заранее заданная скорость помогла в преодолении этого препятствия. «Бентли» упрямо взбирался наверх, не сбавляя особенно хода. Водитель знал свою машину, подумалось Дэвиду.
– Я вижу сзади свет фар! – заорал немец. – Они продолжают преследовать нас!
– Вскоре начнется равнина… Если, конечно, меня не подводит память, – сказал шофер, следя внимательно за дорогой. – Думаю, прямо за этой грядой холмов. Там много проселков. Постараемся затеряться на одном из них. Возможно, они, не заметив нас, проедут мимо.
– Не думаю. – Немец, по-прежнему глядя в заднее окно, вытащил из пистолета магазин, провел по нему пальцами и, удостоверившись, что все в порядке, поставил его на место. Затем, отвернувшись от окна, полез под сиденье. Мотор натужно ревел, машина тряслась, подбираясь по ухабистой сельской дороге к вершине холма, немец, лихорадочно шаря внизу рукой, безбожно ругался.
Затем послышался лязг металла. Это охранник Райнемана, засунув пистолет за пояс, вытащил из-под сиденья ружье. Дэвид сразу узнал автоматическую винтовку – новейшее и самое мощное стрелковое оружие, созданное Третьим рейхом. В рожке, ловко вставленном немцем в гнездо, помещалось свыше сорока патронов 30-го калибра.
– Езжай на ровное место. Подпусти их поближе, – скомандовал охранник.
Дэвид одной рукой держался за кожаный ремень переднего сиденья, а другой упирался в дверцу машины, пытаясь сохранить равновесие.
– Не делайте этого! Вы же не знаете, кто они! – закричал он.
– Зато я знаю свои обязанности, – грубо отрезал охранник, бросая на Дэвида неодобрительный взгляд.
Повернувшись к заднему окну, немец сунул указательный палец в небольшое металлическое кольцо в нижнем правом углу обшивки и потянул его сперва вверх, а потом к себе. В панели образовалась небольшая щель – дюймов десяти шириной и высотой дюйма четыре.
Дэвид взглянул на левую половину оконной обшивки. Оказалось, что и там имелось такое же точно кольцо и, следовательно, такое же точно отверстие.
Автомобиль Райнемана, таким образом, мог в любой миг превратиться в боевую машину, способную вести прицельный огонь по неприятелю, если бы тому вздумалось вдруг преследовать его. Из щелей-амбразур открывался отличный обзор. Единственное, хотя и не столь уж значительное, неудобство для стрелка представляла бы в данный момент лишь тряска, неизбежная при быстрой езде по неровной, холмистой местности.
– А что, если это американцы, которым поручено присматривать за мной? – крикнул Дэвид, увидев, что немец, встав на колени на заднем сиденье, собрался вставить ствол винтовки в отверстие под стеклом.
– Это не так.
– Но вы же не можете этого знать!
– Сеньоры! – крикнул водитель. – Идем на спуск! Дорога начнет сейчас заворачивать в сторону, я помню это! А потом пойдет среди лугов с высокой травой. Уже по плоской равнине… Там будет много различных проселков… Держитесь крепче!
«Бентли», подпрыгнув внезапно, тут же наклонился вперед, словно перевалил через какой-то бугор. Немца вместе с винтовкой отбросило от окна, и тело его, повиснув в воздухе на какую-то долю секунды, ударилось с силой о спинку переднего сиденья. Винтовку, чтобы не выронить ее во время своего «полета» по закону инерции, охранник слегка приподнял.
Дэвид просто не мог не воспользоваться моментом. Уцепившись за ружье, он прикрыл пальцами спусковой механизм и, крутанув резко прикладом, вырвал оружие из рук немца. Охранник Райнемана, застигнутый Дэвидом врасплох, потянулся за своим пистолетом, торчавшим у него из-за пояса.
«Бентли» между тем мчался на бешеной скорости вниз по крутому склону. За поворотом, о котором только что упомянул аргентинец, начинался извилистый и к тому же неровный путь, проехать по которому было не так-то просто, и, в опровержение различных инженерных теорий, машина шла теперь, резко накренившись набок, лишь на двух колесах, тогда как остальные два колеса беспомощно вращались, не касаясь почвы.
Дэвид и немец в напряженных позах, пригнувшись и упираясь ногами в войлочный коврик на полу салона, стояли друг против друга.
– Верните винтовку! – Немец целился из пистолета Дэвиду в грудь. Тот же, держа приклад под мышкой и прижав палец к спусковому крючку, направил дуло грозного оружия в живот своего противника.
– Выстрелите вы, выстрелю и я! – крикнул он в ответ. – Мне удастся разделаться с вами, вам же со мной – нет! Вы оба так и останетесь здесь, в машине!
Сполдинг заметил, что водителя охватила паника. Противостояние между охранником и Дэвидом, происходившее у него за спиной, холмистая дорога, бешеная скорость, на которой мчался «Бентли» по неровному, извилистому пути, – все это, взятое вместе, вызывало у него чувство испуга, растерянности и беспомощности.
– Senores! Madre de Jesus!..[943] – завопил он и затем обратился в ужасе к Сполдингу: – О боже, выходит, вы убьете нас!
«Бентли» задел за каменистую обочину дороги. Ощутив сильный толчок, водитель повел машину посередине пути.
– Вы ведете себя глупо, – попытался убедить немец Дэвида в необдуманности его поступка. – Они же охотятся за вами, а не за нами!
– Я в этом не уверен. Убивать же людей на основании лишь одних подозрений – не в моих правилах.
– В таком случае, значит, вы предпочитаете убить нас? Но ради чего?
– Я не хочу, чтобы вообще кто-то кого-то убивал… А теперь положите пистолет! Мы оба знаем, что шансы у нас не равны: перевес на моей стороне.
Немец заколебался.
Машину снова сильно тряхнуло: по-видимому, «Бентли» наскочил на огромный камень или поваленное дерево. Именно это обстоятельство, кажется, образумило немца. Он бросил пистолет на сиденье.
Однако противостояние на этом не кончилось. Дэвид следил за рукой немца, тот же не спускал глаз с винтовки, которую держал Сполдинг.
– Madre de Dios![944] – воскликнул аргентинец с чувством облегчения: волнение его улеглось, страха он уже не испытывал.
«Бентли» по-прежнему катился вниз.
Дэвид посмотрел сквозь ветровое стекло. Извилистый путь по крутому склону подходил к концу. Впереди, на равнинных просторах, расстилались луга – эти пампасы в миниатюре, на которые изливала свой тусклый свет луна.
Затем, неожиданно для немца, он нагнулся и поднял с сиденья пистолет. Охранник Райнемана взирал на это с чувством досады на самого себя: ведь в поединке со Сполдингом он позорно проиграл.
– Расслабьтесь, – обратился Сполдинг к шоферу. – Возьмите сигарету и отвезите меня назад в город.
– Подполковник! – пролаял немец. – То, что оружие у вас, ровным счетом ничего не меняет: по нашему следу по-прежнему мчится машина! Если вы не желаете прислушиваться к тому, что я говорю, то давайте хотя бы свернем с дороги!
– Мне нужно спешить: в запасе у меня нет лишнего времени. Я не просил шофера сбрасывать скорость, я сказал только, что он может расслабиться.
Аргентинец, воспользовавшись тем, что они уже ехали по ровному участку дороги, нажал на акселератор и закурил сигарету, как и советовал ему Дэвид. Машина шла теперь плавно, без тряски и рывков.
– Садитесь! – приказал Сполдинг немцу. Сам же он, опустившись на одно колено, находился у правой дверцы, лицом к своему противнику. Винтовка покоилась безмятежно у него на руке, готовая, однако, в любой миг вступить в бой.
– Снова огни. Они едут быстрее, чем мы, так что нам не удастся оторваться от них, – испуганно забубнил аргентинец, обращаясь к Дэвиду. – Скажите, что должен я делать?
Дэвид моментально оценил ситуацию:
– Предоставь им возможность связаться с нами… Лунного света достаточно, чтобы следить за дорогой? При выключенных фарах?
– Пока что – да. Но недолго. Я никак не могу вспомнить, куда идет дальше дорога…
– Выключи фары и снова включи! И так – два раза… Давай же!
Шофер сделал, как ему велели. Эффект превзошел все ожидания: наступивший внезапно полный мрак был дважды прорезан затем ярким всполохом света, озарившим на краткие мгновения окаймленную с обеих сторон высоким травостоем дорогу.
Дэвид вглядывался напряженно в заднее окно, ожидая ответного сигнала с преследовавшей их машины. Но оттуда не стали отвечать. Он не знал, что и думать. Возможно, те люди просто не поняли смысла посылаемых им сигналов. Не восприняли их как свидетельство желания преследуемых ими людей вступить с ними в переговоры.
– Мигни им еще несколько раз, – приказал Сполдинг водителю. – С коротким перерывом… в пару-другую секунд. Начинай!
С приборной доски донесся щелчок, и фары засветились – на три-четыре секунды. Еще щелчок – и опять кромешная тьма.
И затем в один миг все изменилось.
Из машины, увязавшейся за «Бентли», раздалась автоматная очередь. Заднее стекло было вдребезги разбито. Осколки впились в кожу сидевших в автомобиле людей и вонзились в обивку салона.
Дэвид почувствовал, как кровь потекла по щеке. Немец стонал от боли, сжимая левую руку, из которой сочилась кровь.
«Бентли» занесло в сторону. Шофер крепче схватился за руль и повел машину по дороге зигзагами.
– Вот вам ответ! – прорычал охранник Райнемана. В его глазах застыли ярость и испуг. Дэвид бросил винтовку немцу:
– Стреляйте!
Охранник высунул ствол в отверстие. Дэвид, вскочив на сиденье, оттянул на себя металлическое кольцо с левой стороны оконной рамы и поднял пистолет, чтобы через образовавшуюся амбразуру открыть огонь по противнику.
Преследователи снова дали очередь. Палили из крупнокалиберного пистолета-пулемета. На «Бентли» посыпался град пуль. В матерчатом верхе и металлическом корпусе появились дыры. Несколько пуль пробили ветровое стекло.
Немец открыл ответный огонь из своей автоматической винтовки. Дэвид старательно целился, что было нелегко, так как «Бентли» метался из стороны в сторону, в результате чего машина преследователей постоянно ускользала из поля зрения. Потом, решившись наконец, он нажал на спусковой крючок, рассчитывая попасть в шину.
Винтовка в руках немца грохотала, словно гром. Он стрелял очередями, и всякий раз, когда начиналась сотрясавшая воздух пальба, небольшой элегантный салон оглашался чудовищной какофонией.
Раздался взрыв. Дэвид увидел, что из-под капота мчавшейся за ними машины повалили внезапно клубы черного дыма и пара.
Но пулеметные очереди не умолкали. Преследователи, не обращая внимания на окутавшую их автомобиль завесу, продолжали упорно стрелять.
– Иа-а-ах! – вскрикнул шофер-аргентинец. Дэвид взглянул в его сторону. Из головы водителя струилась кровь, половина шеи была снесена, руки беспомощно повисли.
Сполдинг метнулся вперед, к рулю, но схватить его не успел. «Бентли», никем не управляемый, уже свернул с дороги в высокую траву.
Немец, вытащив быстро дуло из амбразуры, разбил стволом боковое окошко и к тому времени, когда «Бентли», резко остановившись, замер посреди покрытого густой травой открытого участка, вставил в гнездо второй магазин.
Гнавшаяся за ними машина, над которой взметались ввысь столбы дыма и огненные языки, была уже совсем рядом, прямо напротив них на дороге. И на этом путь ее завершился. Дернувшись дважды, она накренилась и так и застыла недвижным черным силуэтом.
Однако сидевшие в ней люди не собирались прекращать борьбы. Немец, распахнув резко правую дверцу «Бентли», нырнул в высокую траву. Дэвид пригнулся как можно ниже и, навалившись на левую дверцу всей тяжестью своего тела, искал пальцами ручку, чтобы также выскочить из машины и укрыться в траве.
Воздух вновь взорвался оглушительным грохотом: это охранник Райнемана дал еще одну очередь из автоматической винтовки.
А затем ночную тьму пронзил отчаянный вопль. Когда Дэвид, открыв дверцу, выпрыгнул из машины, то увидел, как немец, поднявшись во весь рост из травы, двинулся вперед, не обращая внимания на стрельбу, которую вел по нему противник. Пальцем он нажимал на спусковой крючок винтовки, тело его сотрясалось под ударами пуль, вонзавшихся ему в плоть.
Потом охранник упал.
Едва его тело коснулось земли, как со стороны дороги снова послышался взрыв.
Это рванула хранившаяся в багажнике канистра с бензином. В воздух взлетели огненные столбы и куски металла.
Дэвид, держа пистолет наготове, одним прыжком укрылся за металлическим корпусом «Бентли».
Стрельба, однако, прекратилась. Было слышно лишь, как ревел огонь и свистел вырывавшийся из-под капота пар.
Сполдинг выглянул из своего укрытия на дорогу, и взору его предстало жуткое, кровавое зрелище.
Автомобиль он сразу узнал. Это был «Десенберг» – тот самый, на котором сегодня днем незнакомые ему люди увезли Лэсли Хоуквуд.
На заднем сиденье валялись два мертвых тела, ставшие поживой уже подбиравшегося к ним прожорливого огненного пламени. Водитель, отброшенный взрывной волной, повис на спинке переднего сиденья. Руки его были изуродованы, голова свернута набок, недвижные, мертвые глаза широко раскрыты.
Но это – не все. Был еще один человек – четвертый. Он лежал, распростершись на земле возле открытой правой дверцы. Так же, как и те, в беспомощной позе, указывавшей на то, что он был мертв.
И вдруг – о чудо! – рука его шевельнулась! Потом – голова!
Значит, он – жив!
Сполдинг, выскочив к горевшему «Десенбергу», оттащил находившегося в полубессознательном состоянии мужчину от останков того, что некогда было роскошной машиной.
У Дэвида на глазах умерло слишком много людей, чтобы он мог заблуждаться относительно участи этого человека. Еще немного, и его не станет. Пытаться воспрепятствовать смерти, когда исход уже предрешен, не имело смысла. Единственное, что еще можно сделать, это воспользоваться остававшимся в запасе ничтожно малым временем.
Дэвид наклонился над умирающим.
– Кто вы? И почему хотели убить меня?
Человек огромным усилием воли сфокусировал на Дэвиде взгляд своих глубоко запавших глаз. Сквозь дымную завесу проглядывал мерцающий свет единственной уцелевшей фары взорванного «Десенберга»: автомобиль тоже доживал последние мгновения.
– Кто вы? Скажите же, кто вы?
Но человек ничего не сказал. Возможно, он просто не в силах был говорить. Однако губами он пошевелил. Однако не для того, чтобы что-то прошептать.
Сполдинг еще ниже склонился над ним.
Умирающий попытался последним усилием воли плюнуть Дэвиду в лицо, но смерть помешала осуществлению этого намерения. Голова его откинулась безжизненно назад, на подбородке застыла смешанная с кровью слюна.
При свете полыхавшего в машине огня Сполдинг распахнул пиджак покойника.
Но удостоверения личности не обнаружил.
Не оказалось его и в карманах брюк.
Дэвид, ощупав подкладку пиджака, расстегнул рубашку до пояса.
И замер, пораженный тем, что увидел.
Живот мертвеца избороздили глубокие рубцы – следы от ран, но не от пулевых. Дэвид уже видел подобное раньше.
Испытывая страшное волнение, он приподнял мертвое тело за шею и, сдернув пиджак с левого плеча, разорвал рубашку по шву, чтобы обнажить руку.
И увидел то, что и ожидал. Они действительно были там – страшные знаки, въевшиеся в кожу столь глубоко, что вывести их было уже невозможно.
Цифры, на которые он смотрел сейчас, наносились татуировкой узникам лагерей смерти.
Во исполнение все того же лозунга – ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer!
Человек, только что умерший, был евреем.
Глава 32
Было почти пять часов, когда Сполдинг добрался до своей квартиры на Кордобе. Прежде чем покинуть поле битвы, он, порывшись в карманах водителя-аргентинца и охранника Райнемана, забрал с собой все, что могло бы помочь полиции идентифицировать личности покойников. Затем, разыскав в багажнике ломик, оторвал номерные знаки «Бентли» и, сняв щиток с панели управления, разбил приборы. Если и не удастся ему с помощью подобных ухищрений ввести полицию в заблуждение, то уж, во всяком случае, ей придется теперь подольше потрудиться, чтобы докопаться до истины. А это значит, что у него в запасе будет по крайней мере еще несколько часов. Данное обстоятельство имело для Дэвида исключительно большое значение: выигранное таким образом дополнительное время позволит ему получше подготовиться к предстоящей встрече с Райнеманом.
В том же, что встреча эта состоится, он не сомневался: Райнеман, прослышав о происшествии, непременно захочет повстречаться с ним.
Дэвид дорожил буквально каждой минутой: перед тем как нанести финансисту визит, он должен был еще многое – слишком многое – выяснить. Попытаться соединить наконец разрозненные фрагменты.
Сполдингу пришлось пройти в обратном направлении почти с час, прежде чем, миновав два холма, объединенных общим названием «Колинас-Рохас», он вышел к вившейся вдоль русла реки магистрали. Шагая проселочной дорогой, он удалил из лица осколки оконного стекла, утешая себя мыслью о том, что их было не так уж и много, а нанесенные ими раны не столь уж значительны. В руке у него лежала грозная автоматическая винтовка. Оказавшись на приличном расстоянии от места кровавого побоища, Дэвид вытащил из гнезда магазин, разбил спусковой механизм и затем зашвырнул превратившееся в ненужный хлам оружие в кусты.
Дэвида подобрал водитель молочного фургона, двигавшегося со стороны округа Тигре. Сполдинг поведал ему приключившуюся с ним не очень-то приятную историю с выпивкой и сексом. Посетовав на то, что его ловко обобрали, он тут же, впрочем, признал, что винить ему некого, кроме себя самого.
Откровенность иностранца пришлась водителю по душе. Он по достоинству оценил бесшабашность этого янки – человека рискового и не собирающегося унывать только из-за того, что кто-то обчистил его карманы. Всю дорогу они весело хохотали, вспоминая различные пикантные эпизоды из своей жизни.
Переступив через порог дома, Сполдинг сказал себе: нельзя, просто преступно думать сейчас о сне, когда его ждет столько неотложных дел. Поэтому он ограничился тем, что принял душ и выпил большую чашку крепкого кофе.
Времени оставалось в обрез: небо над Атлантикой уже окрасилось предрассветным заревом. Почувствовав, что от душа и кофе в голове у него прояснилось, Дэвид решил, что пора звонить Джин.
Оператор из морских пехотинцев, дежуривший в ночную смену на коммутаторе посольства, не стал скрывать своего недоумения по поводу столь раннего звонка. Однако Сполдинг сказал ему, что миссис Камерон давно уже ждет, когда же он свяжется с ней, но он проспал и потому звонит с опозданием. Миссис Камерон хотела отправиться с ним на рыбную ловлю в открытое море. В шесть они должны быть уже в Ла-Боке.
– Алло?.. Алло? – произнесла в недоумении Джин.
– Это Дэвид. У меня нет времени для извинений. Мне нужно как можно быстрее увидеться с тобой.
– Дэвид? О боже!..
– Я буду у тебя в кабинете через двадцать минут.
– Пожалуйста, объясни…
– Нет времени! Жди меня через двадцать минут. Прошу тебя, будь на месте. Ты нужна мне, Джин. Ты мне нужна!
Лейтенант на посту у ворот посольства знал свое дело, и если даже и был недоволен тем, что его потревожили в столь ранний час, то чувств своих ничем не выдал. Выполняя надлежащим образом свои обязанности, он разрешил Дэвиду позвонить по внутреннему телефону в кабинет миссис Камерон. Как понял Сполдинг из объяснений дежурного, моряк позволит ему пройти внутрь только в том случае, если Джин выйдет к ним и лично удостоверит, что он – именно тот, кого она ждет.
Вскоре парадная дверь открылась, и появилась она, милая и нежная. Когда Джин, пройдя по подъездной дорожке к воротам, увидела Дэвида, во взгляде ее промелькнул страх.
Ему нетрудно было понять, что напугало ее.
Кровоостанавливающий карандаш не смог скрыть порезов от полдюжины осколков стекла, которые вытащил он из щек и со лба. Раны были лишь обработаны, но не более того.
Идя по длинному коридору здания посольства, они не проронили ни слова. Вцепившись крепко в руку Дэвида, словно боясь потерять своего друга, Джин прижималась головой к его плечу, на котором еще не зажили шрамы от аварии на Азорах.
Когда же они оказались в ее кабинете, она, прикрыв дверь, бросилась в его объятия. Дэвид увидел, что девушку била мелкая дрожь.
– Прости, прости меня, Дэвид! Я была не права, я вела себя просто ужасно!
Он взял ее за плечи и мягко отодвинул от себя.
– Как мне представляется, перед тобой в мое отсутствие встала вдруг какая-то проблема, из-за которой и пришлось тебе столь спешно покинуть ресторан. Я прав, не так ли?
– У меня такое чувство, что я уже не в силах решать какие бы то ни было проблемы. А ведь еще совсем недавно я считала себя сильной, способной вынести бог знает сколько… Но что это с твоим лицом? – Джин коснулась пальцами его щеки. – Откуда эти шрамы?
– Все дело в «Тортугасе». – Дэвид заглянул девушке в глаза. – Да-да, это «Тортугас» дал знать о себе.
– О боже! – прошептала Джин, пряча голову у него на груди. – Я сама не своя. В голове – какой-то туман. Не могу слов подобрать, чтобы выразить свои чувства. Никак не могу. Пожалуйста, послушай меня… сделай так, чтобы… чтобы больше с тобой не происходило ничего подобного.
– В таком случае тебе придется помочь мне.
Она, откинув голову назад, посмотрела ему в лицо:
– Мне? Но что могу я сделать для тебя?
– Ответить на мои вопросы… Предупреждаю заранее: я сразу же пойму, если ты попытаешься солгать мне.
– Солгать?.. Не шути так. Я же никогда не обманывала тебя.
Он верил ей… Однако данное обстоятельство ничуть не облегчало стоявшую перед ним задачу, не очень-то ясную и ему самому.
– Каким образом стало известно тебе слово «Тортугас»?
Убрав руки с шеи Дэвида, Джин отошла от него на несколько шагов, чтобы лучше его видеть.
– Поверь, то, что я сделала, не преисполняет меня чувством гордости. До этого мне ни разу не приходилось совершать что-либо подобное. – Она встретилась с Дэвидом взглядом. – Я спустилась в «пещеры»… не спросив на то разрешения… и ознакомилась с твоим досье. Уверена, что еще ни у кого за всю историю дипломатической службы не было столь небольшого по объему личного дела.
– И о чем же там говорилось?
Джин пересказала ему содержание досье.
– Как видишь, мой мифический Дэвид – тот самый Дэвид, о котором мы говорили прошлым вечером, – лицо не такое уж нереальное. Он самым непосредственным образом связан с нашей суровой действительностью.
Сполдинг подошел к окну, выходившему на газон, разбитый у западной стены здания. Солнце уже поднялось, и увлажненная утренней росой трава расцветилась бесчисленным множеством ярких блесток. Открывшаяся взору Дэвида картина невольно напомнила ему об ухоженном газоне, который видел он при свете рассеивавших ночной мрак мощных прожекторов за террасой Райнемана. Затем, по ассоциативной связи, мысли его переключились на шифровки. Он повернулся к Джин:
– Я должен поговорить с Баллардом.
– И это всё, что ты собираешься сказать мне?
– У Дэвида, уже не мифического, есть работа, которую он обязан выполнять. И тут уж ничего не изменишь.
– Как я понимаю, ты хочешь сказать, что изменить что-либо – не в моих силах?
Сполдинг подошел к Джин:
– Не стану спорить, тебе и впрямь ничего не изменить… Честно скажу, я и сам готов был бы молить бога, чтобы ты смогла повернуть все иначе. Или я сумел бы придумать что-нибудь… Признаюсь, перефразируя слова одной моей знакомой девушки, убедить себя в том, что то, чем я сейчас занимаюсь, может повлиять существенным образом на происходящее вокруг, – задача для меня непосильная… И все же я делаю свое дело. Действую как бы в силу привычки, – что правда, то правда, отрицать не буду. Хотя нельзя исключать и того, что мною движет мое «я», только и всего.
– Я уже говорила тебе, что ты славный малый. Говорила ведь, верно?
– Да, говорила. А я между тем… Знаешь ли ты, кто я на самом деле?
– Сотрудник разведслужбы. Тайный агент. Человек, которому приходится сталкиваться по работе с другими такими же, как и он, засекреченными людьми. Шастать в ночную пору, шептаться по углам, тратить, не желая, уйму денег и жить во лжи. Вот что, не стану скрывать, думаю я о тебе.
– Я не об этом. А о совершенно ином… О том, кем я являюсь в действительности… Я как-никак – инженер-строитель. И мое истинное призвание – возводить дома, мосты и плотины, прокладывать автомагистрали… когда-то я руководил в Мехико строительными работами на территории, отведенной под зоопарк в соответствии с проектом его расширения. Нам удалось соорудить предназначавшиеся для приматов лучшие в мире вольеры под открытым небом. Но, к сожалению, мы истратили при этом слишком много денег, в результате чего средств на приобретение самих обезьян у зоологического общества уже не осталось. Главное, однако, в том, что в зоопарке появился при нашем участии отлично обустроенный участок, пригодный для проживания этих животных.
Джин рассмеялась:
– Ты – просто прелесть!
– Больше всего мне нравилось строить мосты. Возводя их, я старался обходить по мере возможности природные препятствия, чтобы, не разрушая их, сохранять природу в первозданном виде…
– Никогда не думала, что строители такие романтики.
– А между тем это действительно так. Во всяком случае, лучшие из них… Но все это так далеко теперь от меня. Когда наконец вся эта кутерьма завершится, я, конечно же, вновь возьмусь за свое ремесло. Однако я не настолько глуп, чтобы не понимать, с какими трудностями мне придется столкнуться… У нас ведь вовсе не так, как у адвокатов, которые могут отложить спокойно в сторону свои книги по юриспруденции, чтобы затем, как только понадобится, вновь взяться за них: законодательство не претерпевает быстрых перемен. Или возьмем, к примеру, того же биржевого маклера… Ему также можно не волноваться: правила игры на рынке ценных бумаг не могут меняться изо дня в день.
– Я не уверена, что понимаю, куда ты клонишь…
– Я имею в виду наблюдаемый нами повсюду технический прогресс, эту единственно реальную, подлинную пользу, которую приносит война. Изменения в строительной технике носят поистине революционный характер. Достаточно сказать, что за последние три года произошло полное перевооружение строительной индустрии… Я же находился в стороне от всего этого. И поэтому как профессионал я буду выглядеть после войны далеко не лучшим образом.
– Боже мой, да никак ты жалеешь самого себя!
– Да, это так! В какой-то мере ты права… Впрочем, если говорить более точно, то я, скорее всего, ощущаю досаду. Никто же не приставлял пистолета к моей голове, добиваясь от меня согласия пойти по нынешней моей стезе. Я сам, исходя из ложных посылок и не предвидя всех последствий своего решения, взялся за это… за это дело… А раз так, то у меня нет иного пути, кроме как выполнять добросовестно все, что ни возложат на меня.
– А как же мы?.. Могу я, имея в виду нас с тобой, говорить теперь «мы»?
– Да, конечно, – ответил он просто. – Я же люблю тебя, Джин. Я знаю это.
– Знаешь, несмотря на то, что со времени нашей первой встречи прошла лишь неделя? Что же касается меня, то я все еще пытаюсь разобраться во всем этом. Понять, что же такое произошло со мной. Мы ведь не дети.
– Да, мы не дети, – согласился Дэвид. – У детей нет доступа к досье, хранимым в учреждениях госдепартамента. – Он улыбнулся, но тут же вновь принял серьезный вид. – Мне нужна твоя помощь.
Джин взглянула на него:
– И в чем же будет она заключаться?
– Скажи мне прежде всего, что известно тебе об Эрихе Райнемане?
– Он – человек непорядочный.
– Он – еврей.
– В таком случае он – непорядочный еврей. Национальность или религиозная принадлежность тут ни при чем: это все вещи, не имеющие существенного значения.
– В чем его непорядочность?
– Он использует людей в своих целях. Беззастенчиво и без жалости. Подкупает все и вся. Сует взятки буквально всем, кому только сможет. Деньги снискали ему благосклонность со стороны хунты. Они предоставляют Райнеману земли, государственные концессии и права на морские перевозки. Он заправляет делами бесчисленных горнорудных компаний в Патагонии и владеет дюжиной – или что-то около того – нефтяных промыслов в Комодоро-Ривадавии…
– А что насчет политики?
Откинувшись на спинку стула, на который только что села, Джин задумчиво посмотрела в окно и затем повернулась к Сполдингу.
– Райнемана интересует лишь то, что касается непосредственно его самого.
– Я слышал, что он в открытую провозглашал себя сторонником стран Оси.
– Да, это так, поскольку он полагал, что Англия потерпит поражение и ему удастся нагреть на этом руки. В определенных кругах в Германии Райнеман, как мне говорили, пользуется все еще значительным влиянием.
– Но он же еврей.
– В данный момент это обстоятельство, несомненно, играет какую-то роль, но в будущем оно не будет приниматься в расчет. К тому же я не думаю, чтобы Райнеман занимал важное место в синагоге. Еврейская община в Буэнос-Айресе не представляет для него особого интереса.
Дэвид, ходивший взад и вперед по кабинету, повернулся лицом к Джин:
– Возможно, в этом-то все и дело.
– О чем ты?
– Райнеман, отвернувшись от своих соплеменников, в открытую поддерживает создателей концлагеря в Аушвице. И поэтому нельзя исключать, что кто-то из евреев решил убить этого отщепенца. Сначала убрать его охрану, а потом добраться и до него.
– Если ты думаешь, что это здешние евреи, то ты ошибаешься. Полковники неусыпно следят за ними: Райнеман ведь фигура влиятельная. Конечно, ничего не мешает одному или двум фанатикам…
– Прости, но ты не права… Возможно, они и фанатики, но их не один и не два. Это целая организация, располагающая, как я полагаю, солидными средствами, необходимыми для осуществления ее планов.
– И она охотится за Райнеманом? Представляешь, какая паника охватит еврейскую общину, если вдруг ей станет известно об этом! Честно говоря, мы будем первыми, к кому обратятся за помощью проживающие здесь евреи.
Дэвиду снова припомнились услышанные им некогда слова: «Никаких переговоров с Францем Альтмюллером. С ним должно быть покончено». И перед мысленным взором его тотчас предстала сокрытая ночным мраком парадная дверь одного из зданий на Пятьдесят второй улице города Нью-Йорка.
– Ты когда-нибудь слышала такое имя – Альтмюллер?
– Нет. В германском посольстве работает просто Мюллер. Но это такая же распространенная у немцев фамилия, как у нас Смит или Джонс. Об Альтмюллере же я слышу впервые.
– В таком случае, может, тебе знакомо другое имя – Хоуквуд? Лэсли Дженнер-Хоуквуд?
– Тоже нет. Если оба они имеют какое-то отношение к разведке, то я и не могу их знать.
– Они и в самом деле связаны каким-то образом с разведкой, хотя и не являются, как я думаю, тайными агентами. По крайней мере в отношении этого Альтмюллера у меня нет в этом никаких сомнений.
– И что же из этого следует?
– Только то, что его имя может упоминаться в каких-нибудь документах, проливающих, не исключаю, свет и на то, что он представляет собой. Но я не имел пока что доступа к ним.
– Ты хочешь поискать в «пещерах»? – спросила Джин.
– Да. Я поговорю об этом с Грэнвиллем. Когда открывается архив?
– В восемь тридцать. Хендерсон приходит на работу без четверти девять. – Джин заметила, что Дэвид, позабыв о том, что часов у него нет, посмотрел машинально на руку. Взглянув на настенные часы, висевшие у нее в кабинете, она сказала: – Значит, он будет здесь через два часа с небольшим. Напомни мне купить тебе часы.
– Спасибо, Джин… А как насчет Балларда? Я должен видеть его. Скажи, что он поделывает в столь ранний час? И можно ли с ним связаться прямо сейчас?
– Полагаю, это риторический вопрос… К нему обращаются в любое время суток, если нужно отправить куда-то шифровку. Мне позвонить ему?
– Да, пожалуйста. Ты сможешь сварить здесь кофе?
– Конечно. У меня для этого имеется тут плитка. – Джин указала на дверь в соседнюю комнату. – За стулом секретарши. Водопроводный кран с раковиной находятся в туалетной комнате… Впрочем, зачем тебе все это знать? Я сама приготовлю кофе. Но сперва позволь мне позвонить Бобби.
– Кофе и я смогу сварить, к тому же неплохо. Ты звони, а я тем временем займусь стряпней. У тебя сейчас такой деловой вид, что я просто не осмеливаюсь мешать тебе.
Едва он взял в руки кофейник, как его внимание привлек посторонний звук. Кто-то явно сделал шаг. Один лишь шаг. Там, за дверью, в коридоре. Тихий, осторожный шаг, который при обычных обстоятельствах должен был бы прозвучать немного громче. И еще одна странность: второго шага, как ни напрягался Дэвид, он так и не услышал.
Сполдинг поставил кофейник на стол и, присев на корточки, снял бесшумно ботинки. Потом проследовал к закрытой двери в коридор и замер возле нее.
И тогда он вновь услышал. На этот раз – не один-единственный шаг, а шаги. Приглушенные, словно кто-то крался осторожно вдоль коридора.
Дэвид расстегнул пиджак и, проверив оружие, взялся левой рукой за дверную ручку. Затем, бесшумно повернув ее, распахнул резко дверь и выглянул в коридор.
Футах в пятнадцати от себя он заметил какого-то мужчину, удалявшегося торопливо от кабинета Джин. Когда незнакомец повернулся на шум, на лице его появилось выражение, которое Сполдинг видел уже множество раз.
Человек, несомненно, был напуган. Хотя и старался скрыть это.
– О, привет! – произнес незнакомец как можно естественней. – Наверное, вы новый сотрудник посольства? Как вижу, мы с вами еще не встречались… Меня зовут Эллис. Билл Эллис… Я должен присутствовать на одном довольно нудном совещании, которое начнется ровно в семь. – Однако его слова прозвучали неубедительно.
– Ну а мы – я имею в виду несколько человек из посольства – думали порыбачить с утра. Правда, погода, согласно метеосводкам, не отличается особой устойчивостью. Кстати, не составите ли вы нам компанию? Что скажете на этот счет?
– Я бы с удовольствием принял ваше приглашение, если бы не это чертово совещание, которое продлится не менее часа.
– Понимаю. Раз так, ничего не поделаешь. А как насчет кофе?
– Спасибо, дружище. Но, поверьте, мне нужно еще покопаться в бумагах, чтобы подготовиться к выступлению.
– О’кей! Хотя, признаюсь, мне очень жаль.
– Я тоже весьма огорчен… Но мы еще встретимся. – Человек по имени Эллис делано улыбнулся, неловко, с не меньшей наигранностью махнул рукой и, когда Дэвид ответил ему аналогичным жестом, продолжил свой путь.
Сполдинг вернулся назад в кабинет Джин. Она стояла у стола секретарши.
– С кем, скажи, ради бога, ты мог разговаривать в этот час?
– С человеком, который представился мне как Эллис. И еще сообщил, что у него ровно в семь совещание… Но это не так.
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что он врал. В каком отделе работает этот Эллис?
– В отделе расчетов по импортно-экспортным операциям.
– Неплохо пристроился… А как там у нас с нашим Баллардом?
– Он уже ждет. Говорит, что ты человек стоящий… А почему ты сказал, что Эллис неплохо пристроился?
Сполдинг взял со стола кофейник и направился к двери в туалетную комнату. Однако Джин, преградив ему путь, забрала у него сосуд.
– Скажи, как тут относятся к Эллису? – спросил он.
– Он на хорошем счету. Ничем не выделяется. У него тот же «посольский синдром», что и у остальных: мечтает попасть в Сент-Джеймский двор. Но ты так и не ответил на мой вопрос: почему это Эллис неплохо пристроился?
– Он подкуплен. Через него идет утечка информации. Но какого рода, этого я не знаю. Это могут быть и весьма важные сведения, и не стоящие даже ломаного гроша материалы, касающиеся обычного движения грузов через порт.
– Ox! – вскрикнула испуганно Джин, открывая дверь в туалетную комнату, где находилась умывальная раковина. И, повернувшись к Сполдингу, спросила: – Дэвид, что означает «Тортугас»?
– Перестань морочить мне без толку голову.
– Выходит, ты не можешь сказать мне этого?
– Выходит так, поскольку я и сам не знаю значения данного слова. Хотя и очень хотел бы знать его смысл.
– Это какой-то пароль? Условное обозначение? Ведь так? Почему-то оно – слово «Тортугас» – упоминается в твоем досье.
– Ты права, это условное обозначение, о котором мне, впрочем, никто никогда ничего не сказал, хотя за то, что скрывается за ним, отвечаю непосредственно я, а не кто-то другой!
– В таком случае налей в кофейник воды. И не забудь сперва ополоснуть его.
Джин сунула ему в руку сосуд и прошла быстрым шагом к столу у себя в кабинете. Дэвид, проследовав за ней, остановился в дверях.
– Что ты собираешься делать?
– Позвонить. Все сотрудники посольства – как атташе, так и помощники советников, – если им необходимо прийти слишком рано, заранее записывают свои фамилии в контрольный лист у ворот.
– Тебя интересует Эллис?
Джин кивнула, набирая номер. Разговор был коротким. Она положила трубку и посмотрела на Сполдинга.
– Согласно контрольному листу Эллис должен был прийти в посольство в девять утра. Так что ни о каком совещании, якобы намеченном на семь часов, не может быть и речи.
– Меня это не удивляет. Ну и что ты думаешь теперь насчет этого?
– Я хотела лишь проверить, как обстоит в действительности дело… Ты сказал, что тебе не известно значение слова «Тортугас». В таком случае могу кое-что прояснить.
От удивления Дэвид подался вперед:
– Что?!
– В посольство поступило как-то секретное сообщение из Ла-Боки – из того самого района, который курирует Эллис. Оно находится сейчас в его отделе, приобщенное к прочим делам. Но он был отпущен.
– Кто – он? О чем ты это?
– О траулере, доставленном под конвоем в Ла-Боку. На нем имелся какой-то товар, место назначения которого, как оказалось, расположено в закрытой зоне, находящейся под охраной патрульных катеров… Когда разобрались, то решили, что произошла ошибка. В накладной же, представленной капитаном, было четко указано, что груз надлежало оставить в Тортугасе.
Дверь кабинета отворилась, и вошел Бобби Баллард.
– О боже! – воскликнул он. – Эти романтики уже с утра погружаются в сказочный мир удивительных приключений!
Глава 33
Работа над шифровками с Баллардом заняла менее получаса. Дэвид отдал должное Бобби: ему приходилось работать с профессиональными шифровальщиками, но никто не справился бы с работой так четко и главное – в такой короткий срок.
Цифры и буквы образовывали сложный геометрический орнамент, на расшифровку которого, как знал Сполдинг, даже лучшим шифровальщикам потребовалась бы неделя.
В распоряжении же Дэвида было самое большее девяносто шесть часов, или четверо суток.
Бобби вложил предназначенные для отправки в Вашингтон шифровки в специальный «фельдъегерский» пакет, поставил на нем печати и, убрав его в кейс с тремя замками, позвонил на военно-морскую базу, чтобы оттуда в течение часа прислали в посольство одного из служивших там офицеров в чине не менее капитана. Шифровки должны быть доставлены на истребитель береговой охраны к девяти утра. К вечеру они будут уже в аэропорту Эндрюс, откуда их вывезут на бронированном курьерском автомобиле. И затем, чуть погодя, депеши попадут на стол Алана Свенсона в его кабинете в здании военного департамента.
Отправленное в Вашингтон заключительное сообщение было предельно кратким, поскольку состояло из двух лишь слов, продиктованных Сполдингом Балларду: «Телеграфируйте: „Тортугас“.»
Получив эту шифровку, Свенсон сразу смекнет, что Эжен Леон уже подтвердил достоверность технической документации навигационного прибора. И сможет спокойно связаться по радио с одним из банков в Швейцарии, после чего на счета Райнемана поступит обговоренная сумма. Упоминая слово «Тортугас», Дэвид надеялся таким образом дать кому-то понять в Вашингтоне, какие чувства обуревают его в данный момент. Какой гнев испытывает он от сознания того, что на него одного возложили полную ответственность за ход операции, с деталями которой его так и не ознакомили.
Сполдинг начал между тем подумывать о том, что Эрих Райнеман пытается заграбастать значительно больше того, что ему причитается. Если его догадки подтвердятся, то финансисту несдобровать.
Впрочем, Райнеман в любом случае должен быть убран.
Дэвид все яснее осознавал тот факт, что смерть финансиста была заранее предусмотрена самим планом проведения операции. Но это его не смущало. Ликвидация Райнемана стала бы самым легким из всех дел заданием.
Он решил, что при сложившихся обстоятельствах не было уже никакого смысла утаивать от Джин и Бобби Балларда историю с чертежами заветного навигационного прибора. Кенделл без всяких объяснений сбежал из Буэнос-Айреса. Дэвид же знал, что ему в любой момент может понадобиться помощь, но времени на то, чтобы объяснить ситуацию тем, на кого он смог бы при случае рассчитывать, у него может уже и не быть. Тем более что официальное его прикрытие после внезапного исчезновения бухгалтера стало довольно хлипким.
И поэтому Сполдинг тут же рассказал им обоим как можно подробней и о плане Райнемана, и о функциях, выполняемых Эженом Леоном, и о Генрихе Штольце в роли связного.
Баллард искренне удивился, когда узнал об участии Штольца в тайной операции.
– Надо же, чтобы и он впутался в это дело! Это наивнейший тип… Я хотел сказать, что он один из так называемых «правоверных». Не из тех, кто хотел бы стать пушечным мясом для Гитлера, – он, как мне говорили, начисто отвергает подобные идеи. А из тех, кто верит в Германию. И помнит постоянно и о Версальском мирном договоре, и о репарациях, когда его страна – этот истекавший кровью гигант – была поставлена перед выбором: или выплачивать контрибуции, или окончательно погибнуть, – и о прочих того же рода вещах. Я принимал его за типичнейшего представителя юнкерства…
Дэвид вполуха слушал рассуждения Балларда.
В голове у него уже созрел план дальнейших действий, к осуществлению которого он приступил без четверти девять – сразу же, как только посол прошел к себе в кабинет.
Разговор Сполдинга с Хендерсоном Грэнвиллем был короткий и откровенный. Посол заявил, что не собирается выяснять, с какой именно целью прибыл Дэвид в Буэнос-Айрес, если только, конечно, выполняемое им задание не создаст угрозу дипломатического конфликта. Сполдинг тут же заверил его, что, насколько ему известно, ни о какой угрозе не может быть и речи. Тем более если господин посол и впредь будет стоять в стороне от происходящего. Грэнвилль согласился с ним. И, удовлетворяя просьбу Дэвида, связался с «пещерами», чтобы там тотчас же разыскали досье Франца Альтмюллера и Лэсли Дженнер-Хоуквуд, если, понятно, таковые имеются.
Но таковых не оказалось.
Сполдинг вернулся в кабинет к Джин. Она просматривала только что доставленный из аэропорта список авиапассажиров, прибывающих сегодня в Буэнос-Айрес. Следовавший рейсом 101 самолет, на борту которого находился Эжен Леон, должен прилететь в два часа пополудни.
Приводимые в бумаге сведения об ученом, казалось бы, не содержали ничего необычного. В графе «профессия» стояло «физик». А цель же поездки, говорилось в тексте, заключалась в его участии в «совещаниях по вопросам промышленного развития».
И все же Дэвид был взбешен. Он испытывал чувство гнева по отношению к Уолтеру Кенделлу. Хотя не закрывал глаза и на то, что корень зла, скорее всего, не в бухгалтере, а в незадачливом дилетанте, каким зарекомендовал себя, как казалось ему, бригадный генерал Алан Свенсон. В представленных в авиакомпанию анкетных данных профессиональная принадлежность Леона должна была бы быть обозначена таким довольно расплывчатым понятием, как «ученый». Указать же прямо, что он физик, – непростительная глупость. Прибытие какого бы то ни было физика в Буэнос-Айрес само по себе подозрительно, и за человеком, выдающим себя за такового, сразу же будет установлена слежка, в которой примут участие и разведслужбы союзных держав. Да, даже они, не говоря уже о других.
Расставшись с Джин, Дэвид отправился в свой кабинет, расположенный «на отшибе», в стороне от остальных служебных помещений, чтобы обдумать все наедине.
Он решил лично встретить Леона в аэропорту. Уолтер Кенделл говорил, что телохранители доставят «немого отшельника» в Сан-Тельмо. При воспоминании о «няньках» Эжена Дэвида охватило предчувствие беды. Нельзя исключать того, что Джонни и Хэл – вроде бы звали их так – доставят Леона прямо к парадным дверям немецкого посольства, сочтя его по ошибке за одну из больниц.
Ему необходимо заранее отправиться в аэропорт, еще до прибытия туда самолета «Пан-Америкэн», следующего рейсом 101. А затем отвезти всех троих по путаному, извилистому пути в Сан-Тельмо.
Согласно подсчетам Дэвида, после того как он устроит Леона, у него останется в запасе два, а то и три часа до того момента, когда с ним свяжется Райнеман… или, возможно, Штольц. Если только Райнеман, охваченный паникой из-за кровавой бойни в Колинас-Рохас, не разыскивает его уже прямо сейчас. Как бы ни обстояли там дела, у Сполдинга в любом случае было что сказать финансисту в свою защиту. У него, у Дэвида, – неопровержимое алиби… Он никак не мог присутствовать при разыгравшейся в том месте трагедии, поскольку, когда его доставили в Кордобу, было всего два утра. А может, еще и не было двух.
Кто мог бы оспорить подобное утверждение?
Итак, в его распоряжении будет два или три часа.
Времени не так уж много, если учесть, сколько дел у него.
Прежде всего нужно заняться Ла-Бокой.
Джин в ответ на просьбу Дэвида попыталась как можно осторожней навести справки по интересующему его вопросу непосредственно на дислоцированной в данном месте военно-морской базе. Для этого она использовала обычный, рутинный способ связи с этим объектом: сняв с аппарата телефонную трубку, набрала соответствующий номер. Обратившись за помощью к начальнику информационной службы, девушка сказала ему, что хотела бы закрыть одно досье, но для этого ей необходимо узнать кое-что. Не имеющее, впрочем, особого значения. Но порядок есть порядок, и она не желала бы нарушать установленных еще до нее бюрократических правил: ведь о ее работе могут судить и по тому, сколь добросовестно относится она к ведению и закрытию дел. Не могла бы уточнить она у лейтенанта кое-какие детали?.. Насколько ей известно, траулер, пунктом назначения которого в судовых документах был указан по какому-то недоразумению Тортугас, в данный момент пришвартован в порту где-то возле складских помещений в районе Очо-Кале. То, что произошла ошибка, было подтверждено после положенной в подобных случаях проверки атташе посольства мистером Уильямом Эллисом, сотрудником отдела расчетов по импортно-экспортным операциям. Очо-Кале… Таит ли что-то в себе данное место? Придется провести час или около того, осматривая этот район. Возможно, это окажется пустой тратой времени. Какая связь может существовать между рыболовецким траулером и его заданием? Он, во всяком случае, ее не прослеживал. И тем не менее было кое-что, мимо чего он не мог пройти. В документах как-никак стояло слово «Тортугас». И кроме того, в посольстве работает некий атташе по имени Эллис, который пробирается украдкой вдоль закрытых дверей и нагло врет относительно совещания ранним утром, в действительности не имевшего места.
Что бы там ни было, но в Очо-Кале все же стоило заглянуть. А потом он сядет у телефона в своей квартире на Кордобе и будет ждать.
– Ты не собираешься свозить меня пообедать? – спросила Джин, входя в его кабинет. – И нечего смотреть на часы: у тебя их пока нет.
Дэвид опустил руку:
– Я и не думал, что уже столько времени.
– Времени не так уж много: только одиннадцать. Но ты давно уже ничего не ел… И наверное, толком не спал… В начале же второго ты отправляешься, как сам мне сказал, в аэропорт.
– А я ведь был прав: ты – прирожденный администратор. Твои организаторские способности просто пугают меня.
– Согласна, в чем, в чем, а в этом отношении я отличаюсь в лучшую сторону от тебя. По дороге в ресторан мы заедем в ювелирный магазин. Я уже позвонила туда, и тебя там ожидает подарок.
– Подарки я люблю. Пошли. – Но только Сполдинг встал со стула, как зазвонил телефон. Дэвид посмотрел на него. – Ты знаешь, эта штука впервые заработала.
– Возможно, это мне. Я сказала секретарше, что буду здесь… Хотя не уверена, что должна была говорить ей об этом.
– Слушаю, – проговорил Дэвид в трубку.
– Сполдинг?
Это был Генрих Штольц, в голосе его звучало нетерпение.
– Вам не приходило в голову, что звонить сюда не очень-то разумно? – спросил немца Дэвид.
– У меня не было выбора. Наш общий друг ужасно взволнован. Все летит кувырком!
– О чем это вы?
– Сейчас не время для шуток! Положение более чем серьезное.
– Должен заметить, что сейчас и не время для розыгрышей. Скажите же, черт подери, что именно имеете вы в виду.
– То, что произошло прошлой ночью. Точнее, этим утром. Объясните, как все было.
– Что «было»? И где?
– И прекратите! Вы были там!
– Где?
Дэвид слышал учащенное дыхание Штольца. Немец, охваченный паническим ужасом, безуспешно пытался взять себя в руки.
– Их же убили! И мы должны знать, как случилось это!
– Убили? Да вы с ума сошли! Болтаете бог знает что.
– Предупреждаю…
– Хватит нести чепуху! Покупаю я, а не вы, не забывайте об этом… И я не желаю поэтому, чтобы мне забивали голову какими бы то ни было проблемами организационного характера. Что же касается тех людей, о которых вы говорите, то около половины второго они подвезли меня к моему дому. И там повстречали случайно других ваших парней, следивших за моей квартирой. Позволю себе, кстати, заметить, что мне не по душе подобнее круглосуточное наблюдение за моей персоной и местом моего проживания!
Штольц, как и ожидал Дэвид, был сбит с толку:
– Что это за «другие ваши парни»?.. Кого именно вы имеете в виду?
– Перестаньте изображать из себя саму невинность! Вы отлично знаете, о ком идет речь, – произнес твердо Сполдинг.
– То, что я услышал от вас, крайне тревожит меня… – По голосу Штольца было заметно, что ему так и не удалось унять охватившее его чувство страха…
– Весьма сожалею, если это так, – ответил Дэвид ничего не значащей фразой.
– Я позвоню вам попозже, – проговорил раздраженно Штольц.
– Только не сюда. Во второй половине дня меня здесь не будет, – сказал Сполдинг и тут же добавил весело: – К вашему сведению, я решил совершить небольшую прогулку на одной из яхт, которыми так увлекся наш общий друг. Составлю компанию кое-кому из моих приятелей-дипломатов – людей почти столь же богатых, как и он. Так что звоните мне после пяти. На Кордобу.
Штольц начал было что-то возражать, но Дэвид повесил трубку, так и не выслушав его до конца. Джин смотрела на него с восхищением.
– Надо же, как ловко ты повел разговор!
– Ничего удивительного: у меня больше практики в подобных делах, чем у этого человека.
– Это был Штольц?
– Да… А теперь пошли в твой кабинет.
– Я думала, мы отправимся перекусить.
– Так оно и будет. Но прежде мне хотелось бы выяснить кое-что… Скажи, имеется здесь другой выход?
– Конечно. И не один, а несколько. Они ведут к воротам у задней стены сада.
– Мне хотелось бы воспользоваться сейчас кое для чего служебной машиной. Или это довольно сложно?
– Ничуть.
– А как насчет твоей секретарши? Ты не смогла бы разрешить ей подольше посидеть в ресторане за ленчем?
– Как это мило с твоей стороны! А я-то, глупая, была уверена, что ты собираешься пообедать со мной.
– И ты не ошиблась: мы и в самом деле отобедаем вместе. Но прежде ответь: может твоя секретарша надеть шляпу с широкими полями и заколоть волосы наверх?
– Это может любая женщина.
– Вот и отлично. Пусть она наденет тот желтый жакет, который был на тебе прошлым вечером. А ты подыщи мужчину той же примерно комплекции, что и я. И к тому же такого, чтобы твоей секретарше не пришлось скучать с ним во время довольно продолжительного ленча. Желательно также, чтобы он был в темных брюках. И в моем пиджаке.
– Что ты задумал?
– Наши друзья любят разыгрывать других. Так почему бы и нам не позабавиться, чтобы увидеть, как отнесутся они к тому, что кто-то сам задумал сделать их объектом своих шуток?
Сполдинг стоял у окна кабинета на третьем этаже посольства и, вооружившись биноклем, наблюдал из-за штор за тем, что происходило внизу. Он видел, как из парадной двери выпорхнула секретарша Джин и, спустившись быстро по ступеням, направилась к подъездной дорожке. Следом за ней из здания вышел высокий мужчина, один из помощников Балларда. Она была в широкополой шляпе и желтом жакете своей начальницы – миссис Камерон, он же облачился в темные брюки и пиджак Дэвида. Дополняли туалет солнцезащитные очки, прикрывавшие им обоим глаза. Спутник секретарши задержался на мгновение на верхней ступени, рассматривая развернутую дорожную карту. Огромный бумажный лист надежно скрывал его лицо от посторонних взоров. Найдя наконец то, что искал, он сбежал вниз, и затем оба они уселись в поджидавший их посольский лимузин – автомобиль высшего класса с занавешенными окнами.
Сполдинг направил бинокль на пролегавшую за воротами Авенида-Корриентес. Как только лимузин выехал за ворота, двухместный «Мерседес», стоявший до этого у самой обочины, покинул свое место и направился вслед за ним. Другой автомобиль, расположившийся на противоположной стороне улицы, тут же круто развернулся и двинулся в том же направлении, что и первый, который отделяли от него лишь несколько машин.
Дэвид с довольным видом опустил бинокль и вышел из кабинета. Повернув в коридоре налево, он прошел вдоль бесконечного ряда дверей и, миновав лестницу, оказался в задней части здания, где и прошел в комнату, выходившую окнами на противоположную от Авенида-Корриентес сторону, недоступную для наблюдения из помещения, только что покинутого Сполдингом. Бобби Баллард, который сидел в кресле у окна, оглянулся на звук шагов Дэвида. В руках он держал бинокль.
– Ну что? – спросил Сполдинг.
– Я заметил две машины, – ответил шифровальщик. – Они простояли здесь какое-то время, а буквально секунду-другую назад убрались.
– То же самое у меня. У них есть радиосвязь.
– Недурно подготовились, правда?
– Да, но не так здорово, как они думают.
Спортивный пиджак Балларда был широк Дэвиду, рукава коротки. Зато из-под манжет рубашки выглядывали новые часы. Джин была довольна. Отличный хронометр.
Интерьер ресторана на улице Сан-Мартина напоминал маленький грот. Отсутствие передней стены позволяло наблюдать за улицей, где под тентами стояло несколько столиков. Дэвид, расположившись внутри, сидел лицом к выходу и таким образом мог видеть всех проходящих по тротуару. Однако в данный момент прохожие мало интересовали его. Дэвид смотрел лишь на Джин. Заметив озабоченное выражение ее лица, он сказал, чтобы хоть как-то подбодрить свою подругу:
– Все скоро кончится. Дело, которым приходится мне заниматься, близится к завершению. Так что нам уже недолго ждать, когда я стану свободным.
Джин, взяв Дэвида за руку, заглянула ему в глаза. Какое-то время она молчала. Словно хотела поглубже вникнуть в смысл его слов, понять, что за ними скрывается и что вообще он имел в виду. Затем произнесла:
– Звучит заманчиво. Хотя, признаюсь, едва ли я уловила суть сказанного тобою.
– Между тем все очень просто: я хочу провести вместе с тобой долгие и долгие годы. Всю оставшуюся жизнь… Не знаю, насколько удачно я выразил свою мысль, но ничего лучшего мне не пришло в голову.
Джин прикрыла на мгновение глаза.
– Думаю, лучше ты и не смог бы сказать, – промолвила она. – То, что услышала я, доставило мне огромную радость.
Как рассказать ей о том, что думал он? Как объяснить? Задача не из легких. И все же он должен попытаться расставить все по своим местам. Это очень важно.
– Меньше месяца назад, – произнес он мягко, – случилось кое-что. Это было в Испании, ночью, когда мы грелись у костра… То, что произошло, касалось только меня… Обстановка была как всегда, ничего необычного… Но то, что стряслось со мной тогда, вселило потом в меня ужас. Однако овладевший мною страх не имел ничего общего с теми чувствами, которые испытываешь, идя сознательно на риск, неизбежно связанный с нашим родом занятий… Я, признаюсь, всегда боялся в душе, выполняя то или иное задание, – в чем, в чем, в этом-то я могу чем угодно поклясться тебе… Короче, я обнаружил внезапно, что перестал реагировать на что-либо, стал ко всему безучастен. Известие, которое получил я, должно было бы при иных обстоятельствах потрясти меня… Заставить взвыть от боли или привести в дикое бешенство… Но во мне словно умерло все. Я лишь отчитал человека, сообщившего мне о трагедии, за то, что он не сразу рассказал мне о ней. И добавил еще, что о подобных вещах следует докладывать как можно быстрее, не теряя зря времени… Видишь ли, он, не желая доставлять мне лишних страданий, никак не мог решиться открыть мне жестокую правду. – Дэвид положил свою руку на руку Джин и, помолчав немного, продолжил: – Я говорю это только затем, чтобы ты лучше поняла, что творится со мной в данное время. Ты вернула мне то, что я, как казалось мне, потерял навсегда, – способность испытывать разные чувства. И я ни за что не захочу теперь подвергать себя риску вновь лишиться этого дара.
– Ты до слез растрогал меня, – произнесла чуть слышно Джин, улыбаясь дрожащими от волнения губами. Глаза ее были увлажнены. – Разве тебе не известно, что девушки, слушая подобные вещи, просто не могут не разрыдаться?.. Да, мне многому еще придется учить тебя… О боже! – перешла она на шепот. – Прости, прости меня!.. Ты сказал – годы…
Дэвид потянулся к ней через стол. Их губы соединились в нежном поцелуе, и на душе у них сразу же стало легче. Он убрал с руки подруги руку и провел ласково пальцем по ее щеке.
По щеке, мокрой от слез.
К горлу его подкатил ком. И хотя плакать он не умел, у него было такое чувство, будто слезы душили его.
– Мы, конечно же, уедем отсюда вдвоем, не так ли, Дэвид? – спросила она.
Ее слова вернули Сполдинга к действительности… К той, другой действительности, которая уже не имела теперь для него такого значения, как прежде.
– Это исключено. Но скоро, очень скоро мы сможем быть вместе. Мне потребуется еще недели две, чтобы уладить кое-что… Тебе же за это время надо будет оформить свой уход с работы в посольстве.
Джин взглянула на него вопрошающе, но уточнять ничего не стала. Сказала лишь:
– Как я понимаю, тебе поручено… вывезти отсюда то ли какие-то чертежи, то ли техническую документацию – в общем, что-то в том же роде. Это так?
– Да.
– И когда же ты сделаешь это?
– Если все пойдет, как задумано, то через день или два. А может, и через три. Но это уже – самое большее.
– Почему же ты говоришь в таком случае, что тебе необходима еще пара недель, чтобы довести все до конца?
Дэвид заколебался было, не зная точно, как ответить на этот вопрос. Но затем он вдруг понял, что ему давно уже хочется выложить перед ней все как есть. Сказать ей правду. Ибо правда и только правда может помочь ему выйти из той ситуации, в которой он оказался.
– Начну с того, что в системе безопасности, созданной на секретном объекте под названием «Фэрфакс», кем-то проделана брешь…
– «Фэрфакс», – перебила Дэвида Джин, – упоминался уже в твоем досье.
– Это расположенный в Вирджинии разведывательный центр, имеющий для нас исключительно большое значение… Так вот, там убили одного человека. Моего друга. Признаюсь, я сознательно утаил от руководства данного объекта кое-какую информацию, которая могла бы помочь ему покончить с утечкой информации или – что, на мой взгляд, куда важнее – найти убийцу.
– Но почему, объясни мне, ради бога, ты поступил таким образом?
– Можно сказать, что я сделал так под давлением обстоятельств. У сотрудников «Фэрфакса» не было доступа к той информации, которой я обладал. Единственный же человек, который имел право знакомиться со сверхсекретными материалами, мало что смыслил… Во всяком случае, в такого рода делах… У него нет достаточно опыта в вещах, касающихся разведки и контрразведки. Он типичный армейский служака в звании генерала. Обычный снабженец. Покупает то да се.
– В частности, чертежи гироскопов?
– Да. Когда я вернусь в Вашингтон, то заставлю его рассказать мне все начистоту. – Помолчав немного, Дэвид произнес, адресуясь скорее к себе, а не к Джин: – Впрочем, мне наплевать, скажет он что-нибудь или нет. Я не был в отпуске уже много лет. Возьму в счет его неделю-другую и махну прямиком в «Фэрфакс». По территории этого лагеря разгуливает как ни в чем не бывало немецкий агент под видом сотрудника данного центра. И не просто сотрудника, а разведчика категории «четыре-ноль». Это он убил того человека, о котором я только что говорил. Человека по-настоящему прекрасного.
– Знаешь, мне не по себе от твоих слов!
– Тебе нечего бояться, – улыбнулся Дэвид, решив ничего от нее не скрывать. – Я не имею ни малейшего намерения ставить под угрозу наше будущее… Лишать нас возможности провести вместе долгие годы, о чем мы с тобой пока мечтаем… А посему постараюсь соблюдать крайнюю осторожность… Так что не надо зря волноваться.
Она кивнула в знак согласия, чтобы успокоить его.
– Хорошо, я не стану дрожать от страха. Верю, все так и будет, как ты говоришь… Мы увидимся снова, как я понимаю, недели через три. Значит, я должна буду заранее объяснить все Хендерсону. Впрочем, придумать, что сказать ему, не так уж и сложно. Приведу кучу самых убедительных аргументов. И еще мне нужно будет предпринять кое-что в отношении Эллиса.
– Не трогай его. Мы еще ничего толком не знаем. Если нам и в самом деле удастся обнаружить, что имя его числится и в платежной ведомости, составляемой противной стороной, то пусть он остается на прежнем месте: так будет лучше для нас. Перевербованным агентам просто цены нет. Когда мы переманиваем вражеского агента в свой лагерь, то можем быть уверены в том, что он – или она – будет работать на нас куда лучше, чем многие из наших разведчиков.
– В каком же мире живешь ты? – спросила серьезно, без тени иронии, Джин.
– В мире, из которого ты поможешь мне вырваться… Само собой, после того, как я завершу связанные с «Фэрфаксом» свои дела и смогу наконец выйти из этой игры, порядком уже затянувшейся.
Эжен Леон сел в такси на заднее сиденье между Сполдингом и санитаром Хэлом. Другой телохранитель, Джонни, устроился возле шофера. Дэвид, отдавая распоряжение водителю, говорил с ним по-испански. Тот, выслушав его, повел машину по длинному ровному выездному пути с территории аэропорта.
Дэвид посмотрел на Леона, представлявшего собой довольно жалкое зрелище. При виде изможденного, со впалыми щеками лица, с которого не сходило печальное выражение, Сполдинг невольно подумал о том, что физик сам довел себя до столь ужасного состояния. В глазах ученого ничего не читалось, кроме равнодушия ко всему на свете. Долгий перелет утомил Эжена, новая обстановка, в которой он оказался, настораживала его, а безудержная энергия, проявленная Дэвидом, когда он уводил торопливо всю эту троицу из здания аэровокзала, раздражала.
– Рад видеть вас снова, – обратился Дэвид к физику. Леон моргнул. Сполдинг не был уверен, что это приветствие.
– Мы не ожидали, что вы нас встретите, – заметил Джонни с переднего сиденья. – Мы думали, что нам придется самим доставить профессора на место.
– У нас записано, куда ехать, – добавил Хэл, доставая из кармана пиджака целую кипу небольших карточек. – Вот, посмотрите сами, – сказал он, протягивая одну из них Дэвиду. – Тут и адрес, и ваш номер телефона. И еще – номер телефона посольства. К тому же нам вручили бумажник, до отказа набитый аргентинскими банкнотами.
То, как произнес он слово «аргентинский», выдавало в нем человека малограмотного. Дэвид непроизвольно подумал о том, как же удалось этому Хэлу окончить медицинский курс, где его обучали подкожным инъекциям: ведь сам он едва ли сможет разобраться в рецептах. Впрочем, он был не один. И из них двоих функции лидера выполнял, несомненно, Джонни, который, не отличаясь, в противоположность своему напарнику, излишней болтливостью, был, судя по всему, человеком более знающим и толковым.
– В подобных делах нельзя ни на что полагаться, путаница – обычная вещь. Люди не всегда могут своевременно связаться с кем нужно, чтобы уведомить об изменениях в планах… Надеюсь, доктор, полет не слишком вымотал вас?
– Все было довольно сносно, – ответил вместо Леона Хэл. – Правда, неподалеку от Кубы нас здорово покачало, словно сам черт решил таким образом поразвлечься.
– Это, вероятно, из-за плотных воздушных масс, перемещавшихся со стороны острова, – предположил Дэвид, наблюдая краем глаза за Леоном. На этот раз физик не остался безучастным к разговору. Он посмотрел на Сполдинга. Во взгляде его промелькнула ирония.
– Да, вы правы, – подтвердил Хэл с видом знатока. – То же самое говорила и стюардесса.
Леон чуть улыбнулся.
Дэвид, инстинктивно следивший за дорогой, собрался было воспользоваться этим пусть и незначительным сдвигом в настроении ученого, как вдруг заметил в висевшем перед водителем зеркале заднего обзора нечто такое, что не на шутку встревожило его.
Внимание Сполдинга привлекла узкая решетка на радиаторе автомобиля, шедшего следом за ними. Он уже дважды видел эту машину: сперва – на стоянке такси, в длинном ряду дожидавшихся своей очереди автомобилей, а затем – при выезде из простершегося перед аэродромом парка. Но тогда вид ее не вызывал у него беспокойства. Иначе было сейчас. Осторожно, стараясь не задеть Леона, Дэвид переменил позу и посмотрел в заднее окно. Почувствовав, судя по всему, что Сполдинг чем-то взволнован, ученый подвинулся, чтобы не мешать ему.
Это была «Ласаль» тридцать седьмого года выпуска. Покрашенная в черный цвет машина с хромированными решетками на радиаторе и у передних фар шла, не приближаясь и не отставая, в пятидесяти-шестидесяти ярдах от них. Однако водитель – светловолосый мужчина – не позволял другим автомобилям вклиниться между ними и, как только кто-то пытался обогнать его, увеличивал скорость. Подобная тактика могла объясняться или отсутствием у него опыта в такого рода делах, или его рисковой, беспечной натурой. Если только он действительно преследовал их.
Дэвид негромко, но с командирскими нотками в голосе сказал шоферу по-испански, что заплатит ему сверх счетчика пять долларов, если тот повернет резко машину назад и в течение нескольких минут поведет ее в противоположном от Сан-Тельмо направлении. Судя по реакции porteno, он, в отличие от водителя «Ласаля», уже не раз оказывался в неординарной ситуации. Взглянув в зеркало, аргентинец сразу все понял и, кивнув молча Сполдингу, круто, с риском для жизни, развернул машину и погнал ее на бешеной скорости в обратную сторону, прямо на запад. Такси, обгоняя другие машины, металось то вправо, то влево, затем повернуло внезапно направо и, стремительно вылетев на автомагистраль, протянувшуюся вдоль берега моря, понеслось, не сбавляя скорости, строго на юг. Открывшееся взору Дэвида водное пространство напомнило ему об Очо-Кале.
Сполдингу необходимо было как можно быстрее доставить Эжена Леона в Сан-Тельмо и затем вновь наведаться в это местечко.
«Ласаля» больше не было видно нигде. Они оторвались от погони.
– О боже! – произнес Хэл. – Что, черт подери, происходит? – И тут же, по существу, сам ответил себе, обратившись к Дэвиду с новым вопросом: – За нами что, следили?
– Возможно, но я не уверен в этом, – промолвил уклончиво Сполдинг.
Леон молча наблюдал за Дэвидом. Взгляд ученого оставался, однако, по-прежнему безучастным.
– Не означает ли все это, что нас ждут проблемы? – раздался с переднего сиденья голос Джонни. – Как я понимаю, нам только что пришлось удирать от кого-то. Но мистер Кенделл ни словом не обмолвился о возможных осложнениях… Мы должны будем, сказал он, заниматься здесь тем же, что и всегда. – Джонни даже не повернулся, произнося эту тираду.
– А вы что, боитесь осложнений?
На этот раз Джонни повернулся лицом к Сполдингу.
Серьезный парень, подумал Дэвид.
– Само собой, – заявил решительно охранник. – Такие вещи нам ни к чему. Наша прямая обязанность – ухаживать за профессором. Заботиться о нем. И я не думаю, что стану спокойно смотреть, если у нас возникнут вдруг какие-то помехи. Мы просто не имеем права подвергать ученого опасности.
– Понимаю. Ну и что же вы предпримете, если что-то и в самом деле пойдет не так гладко, как хотелось бы вам?
– Увезу его к черту отсюда, вот и все, – объяснил спокойно Джонни.
– Доктору Леону предстоит кое-что сделать тут, в Буэнос-Айресе. Кенделл должен был бы сказать вам это.
Джонни сердито посмотрел на Сполдинга:
– Скажу вам прямо, мистер, эта грязная свинья может визжать сколько ей угодно. В жизни не видел такого дерьма.
– Тогда почему вы не уволитесь?
– Мы работаем не на Кенделла, – ответил Джонни с таким видом, словно сама мысль о том, что он мог бы находиться на службе у этого человека, вызывала у него глубокое отвращение. – Нас нанял исследовательский центр компании «Меридиан эйркрафт». Этот же сукин сын даже не состоит в ее штате. Он – вшивый счетовод всего-навсего, не более того.
– Видите ли, мистер Сполдинг, – произнес Хэл, стараясь сгладить агрессивность своего приятеля, – мы должны заботиться лишь о благе профессора. Для этого-то нас и взяли на работу в исследовательский центр.
– Итак, с вами все ясно. Что же касается этого учреждения, то я постоянно поддерживаю с ним связь. И должен вам прямо сказать с полным на то основанием: думать, будто кто-то намерен причинить вред доктору Леону, просто глупо.
Не будучи твердо убежден в том, что говорил, Дэвид шел на явную ложь. Главное, что преследовал он, поступая так, – это завоевать доверие Джонни и Хэла, чтобы обрести в их лице надежных помощников. Помочь ему в сближении с ними должны были также его ссылки на исследовательский центр «Меридиан» и свою якобы причастность к делам этого предприятия. И конечно же, общее для всех троих чувство неприязни к Кенделлу.
Такси медленно свернуло за угол и по одной из тихих улочек Сан-Тельмо подкатило к узкому трехэтажному белому зданию с оштукатуренными стенами и черепичной крышей. Это и был дом номер пятнадцать по улице Терраса-Верде. Для Эжена Леона и его «ассистентов» сняли весь первый этаж.
– Вот мы и приехали, – сказал Дэвид, открывая дверцу. Леон выбрался вслед за Сполдингом. Он остановился на тротуаре и посмотрел на уютный красивый дом и тихую улицу. Деревья вдоль обочин были подстрижены, тротуары только что политы. В общем, картина отрадная. Словно здесь сохранялся в незыблемости уголок старого доброго мира. У Дэвида, наблюдавшего за ученым, возникло вдруг такое чувство, будто Леон неожиданно набрел на то, что так долго искал.
А затем, в следующее же мгновение, он подумал, что для него не секрет, что ощущал тот в данный момент. В глазах Эжена Леона все, что он видел сейчас, представляло собой милое, уютное пристанище. Последнее пристанище в его жизни. Или иначе могилу, в которой он смог бы обрести наконец столь желанное успокоение.
Глава 34
Времени в запасе у Дэвида оставалось значительно меньше того, на что он рассчитывал. Он велел Штольцу позвонить ему на Кордобу сразу же после пяти, ну а сейчас было уже без малого четыре.
К причалам, сигналя гудками, подходили первые возвращавшиеся с лова суда. Моряки закрепляли на кнехтах швартовые тросы. Рыбаки торопливо, пока солнце еще не село, развешивали для просушки сети.
Очо-Кале, расположенный в Дарсена-Норте, к востоку от складских помещений фирмы «Ретиро», являлся, пожалуй, одним из наиболее глухих, уединенных мест во всей Ла-Боке. Вдоль улиц, к которым подступали вплотную пакгаузы, пролегали давно уже не использовавшиеся никем железнодорожные пути. Масштабы производимых в этом порту погрузочно-разгрузочных работ значительно отставали от средних показателей по данному району. Хотя отсюда было бы быстрее выйти в открытое море, чем с причалов Ла-Платы, имевшееся здесь портовое оборудование давно уже устарело. Создавалось впечатление, будто местная администрация не могла никак решить, как поступить: то ли продать все к черту как самую обычную недвижимость в виде прибрежного земельного участка, то ли навести тут порядок, чтобы порт перестал наконец влачить жалкое существование и смог эффективно работать. Во всяком случае, если и можно было объяснить чем-то нынешнее состояние порта – запущенного и заброшенного, коль называть вещи своими именами, – так только тем, что вопрос о его дальнейшей судьбе все еще ждал своего решения.
На Сполдинге была рубашка с короткими рукавами: пиджак Балларда он оставил в апартаментах Эжена Леона на Терраса-Верде, 15. Через плечо висела большая сеть, которую он купил здесь же, прямо на улице возле причала. От старой снасти несло гнилью и тухлой рыбой. Но приходилось терпеть, поскольку эта вещь могла бы сослужить ему неплохую службу. В случае необходимости он сумел бы незаметно, не обращая на себя внимания прохожих, прикрыть рыбацкой сетью лицо. И она же позволяла ему чувствовать себя относительно комфортно в окружавшей его обстановке, поскольку он теперь мало чем отличался от здешних обитателей. Дэвид подумал, что если ему доведется когда-либо обучать в «Фэрфаксе» будущих разведчиков, – да упасет его господь от подобной участи! – то он непременно станет рассказывать им о той огромной роли, которую играет в их работе чувство комфорта, этот психологический фактор исключительно большого значения. Да, это так. Хотя люди, понятно, не одинаковы. Кто-то, приспособившись быстро к новым условиям, чувствует себя в них как рыба в воде, другие же от жизни в непривычной среде непрестанно ощущают дискомфорт.
Дэвид прошел по небольшой улочке до самого ее конца. Последний квартал Очо-Кале замыкался высившимися вдали старыми строениями и пустынными, опоясанными проволокой площадками, которые использовались когда-то для хранения грузов под открытым небом, а теперь поросли высокой травой. На берегу, на огороженном пустыре, разместились два огромных пакгауза. В просвете между ними проглядывал борт стоявшего на якоре траулера. А чуть дальше располагался пирс, уходивший в море на четверть мили, а то и больше. Судя по всему, складские помещения давно уже находились в небрежении.
Сполдинг постоял какое-то время на месте, знакомясь с обстановкой. Квартал производил на него впечатление крохотного, примостившегося где-то на самом краю ойкумены мирка. Людей тут – раз-два и обчелся. Ни улиц, ни строений за рядом теснившихся слева от него неказистых домов. Только голые участки земли да бетонные блоки, укреплявшие берега небольшого канала.
Эту последнюю пядь территории Очо-Кале и в самом деле можно было бы называть краем ойкумены, поскольку она представляла собой полуостров. Пакгаузы, таким образом, не только были заброшены, но и лежали далеко в стороне от кипевших бурной жизнью районов Ла-Боки.
Дэвид переложил сеть с правого плеча на левое. Из одного из близлежащих домов вышли два матроса. На втором этаже того же здания распахнулось окно, и какая-то женщина, высунувшись из него, начала громко бранить мужа, пытаясь выяснить у него, когда тот вернется домой. На небольшой обветшалой веранде замызганной лавчонки сидел на стуле старик с темным лицом индейца. Сквозь оконное стекло, покрытое пылью и сальными пятнами, просматривались силуэты находившихся внутри стариков, которые тянули вино прямо из бутылок. В последнем здании, завершавшем квартал, какая-то проститутка, завидев Дэвида, выставилась из окна на первом этаже и, расстегнув бойко блузку, обнажила большую отвисшую грудь. Затем, не удовольствовавшись этим, стиснула ее несколько раз руками и в заключение направила сосок в сторону Сполдинга.
Очо-Кале и впрямь являл собою затерянный мир. Заброшенный на обочину обитаемой суши.
Приблизившись к старому индейцу, Дэвид поздоровался с ним и шагнул в дверь. От повисшего в воздухе зловония, порожденного комбинацией запахов мочи и гниения, в помещении было трудно дышать. Подобная обстановка не смущала, однако, встреченных тут Дэвидом трех стариков – скорее пьяных, чем трезвых, и возрастом что-то под семьдесят.
Один из них – судя по всему, хозяин – стоял за грубо сколоченным деревянным столом, служившим прилавком. Он уставился в недоумении на клиента, не зная точно, что делать. Сполдинг вынул из кармана банкнот, чем поразил всех троих – и хозяина, и двух остальных, которые тотчас же подошли к нему, – и спросил по-испански владельца лавчонки:
– Кальмаров у вас не найдется?
– Нет… Ни одного не осталось… Товаров нам доставили сегодня лишь самую малость, – ответил хозяин, впившись взглядом в купюру.
– А что у вас есть?
– Черви для наживки. Мясо для собак и кошачий корм… Кошачий корм – превосходного качества.
– Дайте немного.
Хозяин повернулся торопливо назад, взял с полки требуху и завернул ее в грязную газету.
– У меня нет сдачи, сеньор…
– Не надо, – ответил Сполдинг. – Забирайте все. Желаю успехов в торговле наживкой.
Продавец улыбнулся смущенно, пораженный небывалой щедростью покупателя.
– Сеньор, как же так?..
– Берите, берите. Теперь это – ваши деньги. Понятно. Кстати, скажите-ка мне, кто там работает? – Дэвид указал на окно, сквозь которое из-за грязи мало что было видно. – Вон в тех огромных зданиях?
– Думаю, что никто… Здесь появляются какие-то люди время от времени… Несколько человек… Придут и уйдут… Да еще подходит сюда какое-то рыболовное судно… Вот и все.
– А вам приходилось бывать там, внутри?
– Да. Когда-то я там работал. Это было огромное предприятие… С тех пор прошло три, четыре, а может, и целых пять лет, не помню уж точно… Мы все тогда трудились на нем.
Двое других стариков, согласно кивнув, заговорили дружно, подтверждая сказанное хозяином.
– Но это было раньше. А сейчас?
– Сейчас мы там не работаем… Предприятие закрыто. Насовсем. И в эти здания уже никто не заходит. Их владелец – страшный человек, дурной. А сторожа – настоящие головорезы.
– Сторожа?
– Да, сторожа… И у них еще ружья… Много ружей… В общем, ничего хорошего. Все очень-очень плохо.
– Автомобили заезжают сюда?
– Да, иногда… Один или два… Но люди, которые приезжают на них, не дают нам работы.
– Спасибо. Берите же деньги. И еще раз – спасибо.
Дэвид подошел к потускневшему от грязи окну, оттер от налета пыли небольшой участок стекла и вгляделся в цепь пакгаузов. Они производили впечатление давно заброшенных строений. И можно было бы подумать, что сюда вообще никто никогда не наведывается, если бы не несколько человек, находившихся в данный момент на пирсе. Сполдинг решил повнимательней присмотреться к ним.
Сперва он не был уверен в своем заключении. Стекло, оттертое лишь с одной стороны, снаружи по-прежнему покрывал легкий слой пыли и грязи, что значительно затрудняло обзор. Люди между тем не стояли на месте. Они то приходили, то уходили, исчезая на время из того довольно узкого поля зрения, которое открывалось Дэвиду из проделанного им просвета в оконном стекле.
Но затем от его сомнений не осталось и следа. Люди на пирсе были в такой же точно форме полувоенного образца, что и охранники у ворот усадьбы Райнемана.
Несомненно, это были молодчики удравшего из Германии финансиста.
Звонок раздался ровно в пять тридцать. Поскольку на проводе был не Штольц, Дэвид отказался следовать переданным ему указаниям и, закончив на этом разговор, повесил решительно трубку. Не прошло и двух минут, как вновь зазвонил телефон.
– Вы, право же, чересчур уж упрямы, – произнес Эрих Райнеман. – Опасаться надо не вам, а нам.
– В данном случае ваше замечание неуместно. Как вы сами должны понимать, я не могу принимать на веру то, что говорят мне неизвестные лица, и, соответственно, выполнять продиктованные ими распоряжения. Понятно, с моей стороны было бы глупо рассчитывать на то, что мне удастся как-то обеспечить полную свою безопасность, но кое-какие меры предосторожности я должен все-таки принимать.
Райнеман ответил не сразу. Когда же заговорил, в голосе его прозвучали жесткие нотки:
– Что произошло прошлой ночью?
– Я уже достаточно подробно рассказал Штольцу обо всем, что случилось со мной. Ничего же другого я просто не знаю.
– Не верю вам. – Голос Райнемана звучал натянуто и резко. Его гнев готов был в любое мгновение выплеснуться наружу.
– Извините, – сказал Дэвид, – но меня это не касается.
– Никто из тех людей не вернулся с Кордобы! Это же бог знает что!
– С Кордобы они уехали все, даю вам слово… Послушайте, я же говорил Штольцу, что не желаю впутываться в ваши дела…
– Вы уверены, что уже… не впутаны?
– Уверен. Потому что я здесь, в моей квартире, спокойно беседую с вами, тогда как остальные, по словам Штольца, мертвы. Скажу прямо, мне не хотелось бы, чтобы и меня постигла та же участь, что и их, и я постараюсь всячески, чтобы этого не случилось. Я лишь покупаю у вас кое-какие бумаги, и это все, что связывает с вами меня. А посему давайте-ка лучше перейдем к нашим делам.
– О них мы поговорим несколько позже, – произнес Райнеман.
– Медлить с этим нельзя. Сделку необходимо завершить как можно быстрее.
Еврей немецкого происхождения, вновь помедлив немного с ответом, проговорил:
– Делайте, как сказал вам тот человек. Отправляйтесь к Каса-Росаде на Плаца-де-Майо. Вас будут ждать у южных ворот. Если возьмете такси, то доезжайте до Хулио, а уж оттуда пройдитесь пешком.
– Думаю, ваши люди сразу же устремятся за мной, едва я выйду из дома.
– Да, это так. Но действовать они будут крайне осторожно, чтобы никто не заметил их. Им поручено проследить, нет ли за вами хвоста.
– В таком случае мне лучше пройтись пешком от самого дома. Так будет легче обнаружить ищеек.
– Разумное решение. Машина будет ждать вас у Каса-Росады. Тот самый автомобиль, на котором вы наведались ко мне вчера вечером.
– Я увижу вас там?
– Конечно же нет. Но мы с вами скоро встретимся.
– И я смогу отвезти чертежи прямо в Тельмо?
– Если ничего не помешает, то – да.
– Выхожу через пять минут. Ваши люди готовы?
– Как всегда, – ответил Райнеман и повесил трубку.
Дэвид спрятал «беретту» в висевшую на груди у плеча кобуру и натянул пиджак. Пройдя в ванную, снял с вешалки полотенце и смахнул им с кожаных ботинок пыль, осевшую на них во время его посещения аэропорта и Ла-Боки. Потом, причесавшись, припудрил тальком царапины на лице.
Но отраженные в зеркале темные круги под глазами ничем нельзя было скрыть. Ему бы взять да и выспаться, но времени уже не оставалось. Хотя он и понимал, что ему просто необходимо выкроить для отдыха время – от этого, по существу, зависела его жизнь, – изменить что-либо было нельзя.
Дэвид мог лишь гадать, когда же наконец ему удастся отдохнуть.
Дэвид вернулся к телефону. Перед тем как выйти, он должен сделать два звонка.
Первым делом Сполдинг позвонил Джин. Он попросил ее задержаться в посольстве, поскольку ему нужно во что бы то ни стало увидеться с ней. А почему и зачем, об этом она узнает при встрече. Сообщив, что отправляется сейчас к Эжену Леону на Терраса-Верде, он сказал в заключение, что любит ее.
Следующий звонок был Хендерсону Грэнвиллю.
– Я говорил вам, что не буду впутывать посольство и вас в свои дела. И если что-то теперь получилось не так, то лишь потому, что кое-кто из ваших сотрудников закрыл, не имея на то оснований, одно дело, связанное с довольно необычным происшествием, о котором говорилось в поступившем к вам с военно-морской базы рапорте о результатах наблюдения за морем. Боюсь, что поступок этого человека может самым непосредственным образом повлиять на ход моей работы.
– Вы вот сказали – «не имея на то оснований». Хотелось бы знать, что подразумевалось вами под этим. Подобное заявление – вещь весьма серьезная. И, не будучи ничем подкрепленным, может быть воспринято лишь как оскорбительный выпад против того человека, а это уже непростительно.
– Согласен с вами. И поэтому прошу вас ни в коем случае не поднимать тревоги и хранить все в строжайшей тайне. Тем же, о чем сообщил я вам, пусть займется контрразведка: это ее прерогатива.
– Ну и кто же тот сотрудник, о котором вы говорите? – спросил Грэнвилль холодно.
– Атташе Эллис. Уильям Эллис… Только, пожалуйста, ничего не предпринимайте, сэр, – говорил возбужденно Сполдинг, опасаясь, что посол не поймет всей серьезности ситуации. – Возможно, он был завербован, а может, и нет. Но в любом случае, что бы там ни было, мы не должны его спугнуть.
– Хорошо, я сделаю так, как вы говорите… Но для чего вы рассказали мне обо всем… если не хотите, чтобы я что-то предпринимал?
– Когда я просил вас ничего не делать, то имел в виду только Эллиса, сэр. Прежде всего нам следует разобраться в том, о чем говорилось в сообщении о результатах надзора за морем. – Дэвид принялся рассказывать послу об увиденных им в Очо-Кале пакгаузах и траулере, проглядывавшем в просвете между двумя строениями.
Но Грэнвилль спокойно перебил его:
– Я помню рапорт морского надзора. Там говорилось что-то о пункте назначения некоего груза… Дайте-ка мне вспомнить… Как же называется это место?
– Тортугас, – подсказал Сполдинг.
– Да-да… Были нарушены морские границы. Произошла ошибка, – конечно. Ни одно рыболовное судно не стало бы делать такой крюк. В действительности, как думаю я, корабль должен был следовать в Торугас, небольшой порт на севере Уругвая.
Дэвид на секунду задумался. Джин даже не упомянула о Торугасе или о том, что оба эти названия – Торугас и Тортугас – могли попросту перепутать из-за их сходства.
– Да, сэр, такое и в самом деле могло произойти, и все же было бы неплохо ознакомиться с грузом, находящимся на борту того судна.
– Он был указан в накладной. Полагаю, обычные сельскохозяйственные машины.
– Я так не думаю.
– Если даже у вас и имеются какие-то сомнения на этот счет, мы все равно не имеем права проверять грузы на заходящих сюда судах…
– Господин посол, – прервал Дэвид старого джентльмена, – есть ли кто-нибудь из здешней хунты, кому мы могли бы доверять? Полностью доверять?
Ответ Грэнвилля был уклончивым и осторожным:
– Возможно, найдутся один или два человека…
Сполдинг понимал, в каком затруднительном положении находится посол.
– Мне не нужны их имена, сэр. Я лишь хотел бы просить вас обратиться к ним за помощью. Все должно быть сделано с предельной осторожностью. Склады охраняют… люди Эриха Райнемана.
– Райнемана? – В голосе посла послышалась нескрываемая брезгливость.
Оно и лучше, подумал Дэвид.
– Есть причины полагать, что этот человек хочет расстроить переговоры или же, воспользовавшись ими как прикрытием, заняться попутно контрабандной торговлей. Поэтому-то, сэр, нам и не помешало бы поинтересоваться все же, что за груз находится на борту того рыболовного судна.
Это все, что Дэвид смог придумать, решив ограничиться рассуждениями несколько общего характера, без конкретных, аргументированных обоснований. Однако он знал: раз люди готовы были и убивать, и сами идти на верную смерть ради чего-то такого, что имеет прямое отношение к таинственному «Тортугас», то, вероятно, у него есть более чем веские причины попытаться разобраться в том, что происходит. Он не мог оставаться безучастным ни к чему, что в той или иной степени связано как-то со словом «Тортугас». Уже один тот факт, что в «Фэрфаксе» сочли необходимым скрывать от него самого это понятие, хотя оно и упоминалось в приказе о переводе его на новый участок работы, говорил ему об очень-очень многом.
– Я сделаю все, что в моих силах, Сполдинг, – произнес посол. – Но, само собой разумеется, обещать что-либо заранее не могу.
– Да, конечно. Я понимаю вас. И благодарю.
Авенида-де-Майо была запружена транспортом, а на площади просто яблоку негде было упасть. Камни Каса-Росады розовели в лучах заходящего солнца. Дэвиду пришло в голову, что розовый цвет, который легко мог навеять мысли о пролитой крови, как нельзя лучше подходит к столице, оказавшейся во власти солдат.
Сполдинг пересек площадь и остановился у фонтана. Опять вспомнилась Лэсли Дженнер-Хоуквуд. В том, что она в Буэнос-Айресе, он не сомневался. Но где она здесь? И, что куда важнее, почему она тут?
Возможно, ответ на эти вопросы кроется в том, что таит в себе слово «Тортугас», и в той тайне, которая окружает стоящий в Очо-Кале на якоре траулер.
Дэвид обошел фонтан дважды. Затем повернулся и двинулся в обратном направлении, чтобы получше ознакомиться с обстановкой и проверить, не приготовил ли Эрих Райнеман какого-нибудь сюрприза для него. Где же те парни, которые должны присматривать за ним? А может, это и не парни вовсе, а женщины?
В своих ли машинах они разъезжают или в такси? А может, в обычных грузовичках? Или просто прохаживаются по улице, как делает он это сейчас?
Внезапно он засек одного из них, что, впрочем, не было столь уж сложным делом. Человек, привлекший его внимание, уселся на краю фонтана, не замечая при этом, что его пиджак коснулся воды. Уселся слишком уж торопливо, пытаясь не выделяться ничем из прогуливающейся по площади публики.
Дэвид пошел по пешеходному переходу, на котором вчера выслеживал Лэсли Хоуквуд. Постоял на островке безопасности, ожидая зеленого сигнала светофора, но, вместо того чтобы двинуться дальше через проезжую часть, вернулся обратно к фонтану и, убедившись, что тот человек исчез, сел на край и принялся наблюдать за переходом. Ждать ему пришлось недолго. Человек в мокром пиджаке, перейдя через улицу с очередной группой прохожих, стал суетливо оглядываться, пока наконец не увидел Сполдинга. Дэвид помахал ему рукой.
Мужчина повернулся и опрометью кинулся назад. Сполдинг, как только зажегся зеленый свет светофора, стремительно ринулся следом за ним. Человек, не оглядываясь, мчался по улице словно безумный. Судя по всему, решил Дэвид, он хотел как можно быстрее добежать до своего напарника в расчете на то, что тот поможет ему в сложившейся ситуации. У Каса-Росады мужчина повернул налево. Сполдинг не отставал от него, следя лишь за тем, чтобы не попадать ему в поле зрения.
Добежав до угла, человек, к удивлению Дэвида, перешел на шаг и чуть погодя вошел в ближайшую телефонную будку.
Сразу видно, что дилетант, подумал Сполдинг, придя к заключению, что люди Райнемана не такие уж асы, какими считают себя.
Долгий, необычайно громкий автомобильный гудок, какие редко когда раздавались на Авенида-де-Майо, перекрыл шум улицы. Вслед за тем засигналили другие машины, и через пару-другую секунд их гудки слились в чудовищную какофонию. Дэвид огляделся. С чего бы это? Ничего же не случилось. И в самом деле, причиной всего явился какой-то слишком уж нетерпеливый водитель, который, не в силах дождаться зеленого света, нажал в раздражении на кнопку гудка.
«Концерт» прекратился так же внезапно, как начался. Все вернулось в свою колею. Свет светофора переключился, и машины ринулись безудержным потоком через пешеходный переход.
И тут вдруг послышался крик. Кричала какая-то женщина. К ней присоединилась другая, а следом за ней – и третья…
Дэвид с трудом, работая энергично локтями и оттесняя людей плечом, протиснулся сквозь толпу и, добравшись до будки, заглянул внутрь сквозь застекленную дверь.
Незнакомец в мокром пиджаке лежал на полу в несуразной, неестественной позе, подогнув под себя ноги, а руки вытянув вперед. Падая, он до конца оттянул телефонный шнур, но трубки так и не выпустил. Голова у мужчины была свернута набок. Из затылка струилась кровь.
Сполдинг осмотрел внимательно будку. Стекло на двери было пробито в трех местах. И от трех бросавшихся в глаза круглых отверстий расползались лучиками тоненькие трещинки.
Услышав пронзительные звуки полицейских свистков, Сполдинг выбрался из толпы и, спешно обогнув железную ограду Каса-Росады, повернул направо. Затем, обойдя какое-то здание, направился прямо на юг. К южным воротам.
«Паккард» с включенным двигателем уже стоял там.
Когда Дэвид приблизился к машине, к нему подошел мужчина того же примерно роста, что и он.
– Подполковник Сполдинг? – спросил незнакомец.
– Да.
– В таком случае садитесь. Времени у нас в обрез.
Мужчина открыл заднюю дверцу, и Дэвид быстро сел в машину.
Там уже был Генрих Штольц.
– Вам, насколько мне известно, пришлось проделать пешком немалый путь, – сказал немец, поздоровавшись с Дэвидом. – Так что устраивайтесь поудобнее. Во время поездки вы сможете немного отдохнуть.
– Мне сейчас не до отдыха. – Дэвид указал на панели под приборной доской. – Вы смогли бы связаться с Райнеманом с помощью этой штуки? Прямо сейчас?
– Мы можем связаться с ним в любую минуту. Но зачем вам это?
– Чтобы сообщить ему одну вещь. Только что убили вашего парня.
– Нашего?
– Он следил за мной. Его застрелили в телефонной будке.
– Он не был нашим человеком, подполковник. И это мы прихлопнули его, – спокойно произнес Штольц.
– Вы?
– Совершенно верно. Мы хорошо знали его. Это наемный убийца из Рио-де-Жанейро. Охотился за вами.
Штольц поведал Дэвиду в немногих словах о том, что случилось. Они следили за убийцей с того момента, как Дэвид вышел из квартиры. Он был корсиканцем. Перед войной его выслали из Марселя; убивал по приказам контрабандистов из Южной Франции.
– Мы не могли допустить, чтобы он подстрелил американца, знающего шифр. Согласитесь, при уличном шуме прикончить вас из пистолета с глушителем – плевое дело, – завершил свой рассказ немец.
– Не думаю, что он собирался убить меня, – возразил Сполдинг. – Вы, кажется, поторопились.
– Если вы действительно правы, то, значит, он рассчитывал выйти через вас на нас. Простите меня, но мы не могли позволить ему такое. Надеюсь, вы согласитесь со мной.
– Нет, я не одобряю ваших действий. Я мог бы схватить его и все разузнать. – Дэвид, откинувшись на спинку сиденья, потер устало лоб и затем сказал раздраженно: – Я как раз и собирался сделать это. А теперь мы оба оказались в глупом положении.
Штольц, посмотрев на него, спросил осторожно:
– О чем это вы? Вас что-то тревожит?
– А вас разве нет?.. Или вы по-прежнему верите в то, что в Буэнос-Айресе нет никаких сотрудников гестапо?
– Но это же невозможно! Надо же – подумать такое! – прошипел сквозь зубы Штольц.
– Примерно так же выразился прошлой ночью и наш общий друг, когда я сказал ему все, что знал относительно ваших парней… Мне ничего не известно о том, что произошло, но, как я понимаю, их убили. Так как же можно говорить после этого, что появление здесь гестаповцев – вещь невозможная?
– Гестапо не имеет никакого отношения к тому, что происходит тут. Мы выяснили это в самых высших инстанциях.
– Но ведь Райнеман – еврей, не так ли? – неожиданно спросил Дэвид, наблюдая за реакцией Штольца.
Немец повернулся и взглянул на Сполдинга. Его лицо выразило полное замешательство.
– Ну и что из того? Он не придерживается ни одного из вероучений. Хотя мать его, конечно же, была еврейкой… Говоря откровенно, все это не имеет никакого значения. Расистские теории Розенберга и Гитлера разделяют далеко не все, – просто им, на мой взгляд, уделяется излишне много внимания… Главное тут – экономика. Так было, и так остается. Идет постоянная борьба и за контроль над банками, и за децентрализацию управления финансовой системой… Но это – щекотливая тема.
Дэвид хотел было возразить дипломату, уклонившемуся, по существу, от ответа, но затем решил промолчать… Почему Штольц счел столь уж необходимым пуститься в пространные рассуждения? И отделаться от собеседника пустыми, ничего не говорящими фразами, которые, как сам же он понимал, лишены какой бы то ни было логики?
– По-видимому, Генрих Штольц служит верой и правдой Райнеману, а не Третьему рейху.
– Почему вы задали этот странный вопрос?
– Видите ли, до меня дошли кое-какие слухи… С ними поделились со мной в нашем посольстве. – Дэвид подумал о том, что все, собственно, так и было, он ни на йоту не погрешил против истины. – Ну и я пришел к выводу, что еврейская община в Буэнос-Айресе плохо относится к Райнеману.
– Пустая болтовня. Здешние евреи такие же, как и везде. Держатся вместе, замкнуто. Возможно, сказать, что они живут в гетто, было бы преувеличением, однако нельзя отрицать, что их контакты с другими, не входящими в их общину, весьма и весьма ограничены. И замечу еще, что у них нет никаких оснований предъявлять Райнеману претензии: ведь фактически их ничто с ним не связывает.
– Значит, эти слухи не в счет, – подытожил Сполдинг.
– Разумеется, – ответил Штольц. – Так что дело не в здешних евреях. Зато вполне возможно допустить другую вещь. Предположить в виде гипотезы, что помехи нам создают ваши же собственные соотечественники.
Дэвид медленно повернулся к нему.
– Удивительный поворот. И какие же у вас основания для подобного предположения?
– Чертежи должна получить лишь одна из авиастроительных корпораций. Между тем конкретную борьбу за ваши нескончаемые государственные заказы ведут пять или шесть крупнейших компаний. И та из них, в чьих руках окажутся чертежи гироскопов, приобретет огромные – я бы даже сказал, неоспоримые – преимущества перед своими соперниками. Когда начнется производство гироскопов по этим чертежам, все остальные навигационные системы можно будет выбросить на свалку.
– Вы серьезно?
– Вполне. Мы самым серьезнейшим образом обсуждали ситуацию… Рассматривали различные версии… И у нас почти не осталось сомнений в том, что только так, исходя из логики, можно объяснить события последних дней. – Штольц отвернулся от Дэвида и смотрел теперь прямо перед собой. – Замечу, кстати, это единственное имеющееся у нас объяснение: другого ведь попросту нет. Те, кто пытаются помешать нам, – американцы.
Глава 35
Зеленый «Паккард» кружил бесцельно, как могло бы показаться на первый взгляд, по улицам Буэнос-Айреса. Однако Сполдинг понял вскоре, что водитель то и дело менял направление лишь для того, чтобы проверить, следят за ним или нет. Время от времени сидевший за рулем человек доставал из-под приборной доски микрофон и начинал перечислять выстроенные в ряды различные цифры. Сквозь треск из эфира было слышно, как кто-то повторял их, после чего «Паккард» делал очередной, внешне бессмысленный поворот.
Несколько раз Дэвид замечал и другие принадлежащие Райнеману машины, из которых также велось визуальное наблюдение за обстановкой с целью обнаружения возможной слежки. Судя по всему, финансистом было задействовано для этого дела не менее пяти автомашин. Через три четверти часа уже не осталось никаких сомнений в том, что дорога на Сан-Тельмо свободна.
– За нами никто не следит, – сказал водитель Штольцу. – Так что едем, как было приказано. Остальные сейчас займут свои места.
Повернув на северо-запад, «Паккард» помчался на бешеной скорости в сторону Сан-Тельмо. Дэвид знал, что за ними следовало не менее трех машин и еще по крайней мере две машины, по всей вероятности, шли впереди. То, что Райнеман, согласно наблюдениям Сполдинга, направил в данный район самую настоящую автоколонну, могло говорить лишь об одном: в какой-то из этих машин, если только не в нескольких, находились чертежи гироскопов.
– Вы получили товар? – спросил Дэвид у Штольца.
– Только часть, – ответил атташе и, подавшись вперед, нажал на кнопку, скрытую под войлочной обивкой спинки переднего сиденья. Замок сработал. Штольц нагнулся и выдвинул из-под сиденья потайной ящик, внутри которого находилась плоская металлическая коробка, такая же примерно, как и те, что используются в библиотеках для хранения редких манускриптов, чтобы в случае пожара уберечь их от огня. Положив ее на колени, немец задвинул ногой ящик на место и произнес: – Через несколько минут мы уже будем на месте.
В Сан-Тельмо «Паккард» остановился возле белого дома с оштукатуренными стенами. Дэвид схватился за дверную ручку, но Штольц, коснувшись мягко его руки, покачал укоризненно головой. Дэвид тотчас убрал руку, так как и без слов понял все.
Впереди, футах в пятидесяти от них, уже стояла одна из сопровождавших их машин. Из нее вышли двое – один – с плоской металлической коробкой, другой – с продолговатым кожаным чемоданом, в котором находилась рация, – и направились к «Паккарду».
У Дэвида не было никакой необходимости заглядывать в зеркало заднего обзора, чтобы узнать, что происходит у него за спиной. И все же он посмотрел, чтобы убедиться, что был прав в своих предположениях. Там стоял еще один автомобиль, только что подъехавший. Из него также вышли двое мужчин. И с таким же точно грузом. У одного – металлическая коробка, у другого – рация в кожаном футляре. Когда вся четверка сошлась у «Паккарда», Штольц кивнул Сполдингу: можно выходить. Дэвид тотчас же выбрался из машины и, обогнув ее, подошел к людям Райнемана. Не собираясь задерживаться тут, он хотел было перейти через узкую улочку, чтобы подождать остальных у парадной двери, как вдруг услышал голос Штольца. Немец, по-прежнему сидя в автомобиле, сказал ему в оконце:
– Подождите, пожалуйста. Наши люди еще не заняли свои места. Они доложат, когда все будет готово.
Из-под приборной доски, где находилось радио, доносился шум, создаваемый атмосферными помехами. А затем послышался длинный ряд цифр. Водитель поднес к губам микрофон и повторил их.
Генрих Штольц кивнул и вышел из машины. Дэвид направился к двери.
Двое охранников остались в холле, другая же пара прошла через жилые комнаты на кухню и к задней двери, которая вела на террасу и – уже через нее – на крохотный внутренний дворик. Штольц и Дэвид вошли в гостиную, где за большим обеденным столом сидел Эжен Леон. На столе не было ничего, кроме двух блокнотов и дюжины карандашей.
Опекуны Леона, Джонни и Хэл, облаченные в рубашки с короткими рукавами, следуя четким указаниям Сполдинга, встали по углам стены напротив дивана. Темные пистолеты в наплечной кобуре выделялись на фоне их белых рубашек.
Штольц, забрав у одного из сопровождающих металлическую коробку, велел Дэвиду сделать то же. Все три коробки легли на стол. Леон между тем даже не попытался поприветствовать своих нежданных гостей, нарушивших его уединение. Что же касается Штольца, то он отделался лишь легким кивком в сторону ученого. Было ясно, что Кенделл рассказал ему о состоянии физика, и немецкий дипломат вел себя адекватно тому, что он слышал.
Штольц обратился через стол к Леону:
– Чертежи по левую руку от вас уложены в определенной последовательности. К каждой из схем нами подготовлены двуязычные пояснения. Описания процессов – там, где они приводятся, – переведены дословно, с использованием английских аналогов или принятых в международной практике терминов, а нередко и того и другого одновременно… Неподалеку отсюда находится физик-аэродинамик из Пенемюнде, с которым мы легко сможем связаться в любой момент с помощью имеющейся в нашем распоряжении автомобильной рации. Его пригласили сюда для того, чтобы он, если вы того пожелаете, проконсультировал вас по тем или иным вопросам… И еще хотелось бы сказать вам одну вещь. Надеюсь, вы понимаете, что фотографировать чертежи нельзя.
Эжен Леон взял карандаш и что-то написал в блокноте. Оторвав страницу, он подал ее Сполдингу. Тот прочел:
«Как долго мне придется работать здесь? Это все чертежи или будут еще?»
Дэвид передал записку Штольцу. Тот ответил ученому:
– Вы будете находиться здесь столько, сколько потребуется, Herr Doctor. У нас осталась еще одна коробка, последняя. Ее доставят вам чуть позже.
– В течение ближайших двадцати четырех часов, – заявил тут же Сполдинг. – Я настаиваю на этом.
– Последний комплект чертежей мы сможем привезти сюда лишь после того, как нам подтвердят, что шифровка доставлена в Вашингтон.
– В посольстве, несомненно, уже подготовили ее, – сказал Дэвид, взглянув на часы. – Не думаю, чтобы было иначе.
– У меня тоже нет в этом сомнений, раз вы говорите так, – произнес Штольц. – Ведь обманывать нас бессмысленно. Вы не сможете покинуть Аргентину до тех пор, пока мы не получим соответствующего сообщения из… Швейцарии.
Сполдинг не смог определить, почему именно, но ему показалось, что в словах немца, хотя и произнесенных им твердым тоном, прозвучала какая-то неуверенность, никак не вязавшаяся с ультимативным характером подобного высказывания. Дэвид начал склоняться к тому, что Штольц нервничает, отчаянно стараясь при этом, чтобы никто не заметил его состояния.
– Я сообщу вам, отправлена шифровка или нет, сразу же после того, как мы уйдем отсюда… Скажу вам также, что я буду настаивать, чтобы чертежи оставались здесь. Уже после того, как доктор Леон удостоверится в том, что это как раз то, что нам нужно.
– Мы ожидали… этого… с вашей стороны. Вы, американцы, так подозрительны. Ну что ж, я не против. Но мы оставим тут, в гостиной, двоих из наших людей. Остальные же будут дежурить снаружи.
– Излишняя мера предосторожности. Что толку в этих чертежах, если они составляют лишь три четверти полного комплекта?
– Но и эти три четверти лучше того, что вы имеете, – парировал немец.
Следующие два с половиной часа прошли под скрип карандаша Эжена, треск радиосвязи, доносившийся из холла и кухни, монотонное перечисление цифр и под стук каблуков Генриха Штольца, который ходил из угла в угол по комнате, внимательно наблюдая за изможденным до предела Леоном, чтобы тот – упаси боже! – не сунул себе в карман или не припрятал где-либо еще кое-что из исписанных им блокнотных листов. Один из охранников ученого, Хэл, громко зевал, не обращая внимания на сердитые взгляды, которые кидал на своего напарника стоявший молча Джонни.
В десять тридцать пять Леон поднялся со стула. Отложив в сторону пачку записей, он черкнул что-то в блокноте и, вырвав листок, протянул его Сполдингу.
«Все в порядке. Это то самое. Вопросов у меня нет». Дэвид передал записку Штольцу, которому не терпелось узнать мнение ученого.
– Вот и отлично, – сказал немец, прочитав ее. – А теперь, подполковник, объясните, пожалуйста, компаньонам доктора, что нам необходимо забрать у них оружие. Само собой разумеется, потом мы вернем его.
– Ничего страшного, – обратился Дэвид к Джонни. – Положите пистолеты на стол, раз он этого требует…
– Как это так – ничего страшного! Хотел бы я знать, кто может так думать! – возразил Джонни, прислонившись спиной к стене и показывая всем своим видом, что не собирается выполнять подобное распоряжение.
– Да вот я, например, – ответил Дэвид. – Поверьте, все будет в норме.
– Эти падлы – нацисты! Неужто вы хотите, чтобы мы плясали под их дудку?
– Они немцы. А не нацисты.
– Все равно – конский навоз! – Джонни оттолкнулся спиной от стены и, вытянувшись во весь рост, сказал твердо: – Мне не нравится, как они разговаривают с нами.
– Послушайте меня, – подошел к нему Дэвид. – Много, очень много людей рискуют своей жизнью только ради того, чтобы эти чертежи были доставлены наконец туда, где их так ждут. От вас вовсе не требуется, чтобы вы любили их больше, чем я. Но, что бы там ни было, сейчас не время заниматься мелочной разборкой. Пожалуйста, сделайте, как я вас прошу.
Джонни зло глянул на Сполдинга:
– Надеюсь, вы знаете, что делаете…
Он и его товарищ положили пистолеты на стол.
– Благодарю вас, господа, – произнес Штольц и, выйдя в холл, сказал что-то негромко двум охранникам. Тот, у которого была рация, тотчас же прошел через гостиную в кухню, другой же взял со стола два пистолета. Один из них он засунул себе за пояс, второй опустил в карман пиджака. Затем, не произнося ни слова, вернулся в холл.
Сполдинг подошел к столу. Штольц, снова оказавшийся в гостиной, последовал за ним. Леон спрятал чертежи в три пакета, которые лежали тут же, на столе.
– Мне не хочется даже думать о тех деньгах, которые получит за них наш общий друг, – сказал Дэвид.
– Думаю, вы не стали бы платить, если бы они не стоили того.
– Пожалуй, это так… Как мне представляется, нам ничто не мешает положить все три пакета в один чемодан. Вместе с заметками, сделанными нашим уважаемым экспертом. – Сполдинг взглянул на Леона, который стоял неподвижно в конце стола. – Вы согласны со мной, доктор?
Леон кивнул. Его глаза едва проглядывали из-под век. И, как заметил Дэвид, сегодня он был еще бледнее, чем обычно.
– Я не возражаю, – произнес Штольц. Три пакета вместе с заметками он спрятал в одну из коробок, остальные же две, пустые, закрыл аккуратно и положил их на крышку первой. Все это было проделано им с таким торжественным видом, словно он, стоя перед алтарем, совершал некий древний обряд.
Сполдинг сделал несколько шагов в сторону стоявших у окна телохранителей Леона.
– У вас был трудный день, как и у Леона. Поэтому было бы не грех и отдохнуть вам. А вахту пусть несут ваши гости. Думаю, в подобных случаях им платят сверхурочные, – сказал Сполдинг Джонни и Хэлу.
Хэл ухмыльнулся. Джонни по-прежнему был мрачен.
– Доброй ночи, господин Леон! Счастлив был познакомиться со столь выдающимся представителем науки, – произнес церемонно Штольц и отвесил ученому легкий поклон, как принято у дипломатов.
Охранник-радист, войдя из кухни в гостиную, кивнул молча немецкому атташе, и вслед за тем они оба покинули комнату.
Сполдинг улыбнулся Леону, но физик, не обратив на него никакого внимания, ушел в спальню, расположенную рядом с кухней.
Когда Дэвид вышел из дома, Штольц, стоя у машины, открыл ему дверцу.
– Очень странный человек ваш Леон, – заметил немец, усаживаясь со Сполдингом в «Паккард».
– Может быть, но ученый он – уникальный. Один из лучших специалистов в своей области… Пожалуйста, попросите шофера остановиться по пути у какого-нибудь телефона-автомата. Я хотел бы позвонить радистам в посольство. Чтобы успокоить вас насчет шифровки.
– Отличная идея… Кстати, почему бы нам не пообедать вместе?
Дэвид посмотрел на сидевшего рядом с ним атташе. У того был довольный, самоуверенный вид. От его нервозности не осталось и следа.
– Сожалею, Herr Botschaftssekretar[945], но у меня уже есть другое приглашение.
– Не сомневаюсь, что от прелестной миссис Камерон. Ну что ж, нет так нет, я понимаю вас.
Сполдинг, отвернувшись, уставился молча в окно.
Мир и покой царили на Терраса-Верде. Уличные фонари мягко освещали нелюдные тротуары, силуэты искусно подстриженных деревьев загадочно вырисовывались на светлом фоне милых, своеобразных домов средиземноморского типа, возведенных из кирпича и камня и покрашенных в мягкие пастельные тона. Из окон с подоконниками, заставленными горшками с цветами, лился уютный свет, исходивший от ламп в гостиных и спальнях. Какой-то мужчина в деловом костюме и с газетой под мышкой поднимался по ступеням к двери своего дома, на ходу доставая ключ из кармана. Молодая пара, держась руками за невысокую железную ограду, негромко смеялась. Девочка с рыжим кокер-спаниелем на поводке весело скакала по дорожке. Собака, прыгая радостно вместе с ней, то и дело попадала ей под ноги.
Как хорошо и спокойно жить здесь.
Дэвид на мгновение вспомнил другое место, в котором побывал сегодня. Стариков, от которых несло потом и мочой, беззубую проститутку, выставляющую в окне с грязным подоконником свои «прелести». Лавчонку с замызганными, давно не мытыми окнами, в которой торговали требухой для кошек и прочей того же рода снедью. Два огромных пакгауза, – в которых никто не работал. И, наконец, стоявший на якоре траулер, еще недавно следовавший строго по предписанию прямым курсом на Тортугас.
«Паккард» свернул за угол на другую улицу. Здесь было больше света и меньше ухоженных, подстриженных деревьев, хотя в остальном она мало чем отличалась от Терраса-Верде. Улица напоминала Дэвиду такие же точно тихие улочки Лиссабона – с дорогими магазинами для богатых приезжих и толстосумов из местных жителей.
Здесь также имелись магазины. Витрины со скрытой проводкой освещались мягким, ровным светом.
Новый поворот. Подъезжая к концу квартала, «Паккард» замедлил ход и, поскольку путь был открыт, пересек перекресток. Магазинов тут было еще больше, деревьев же – значительно меньше. Бросалось в глаза и обилие собак, которых выгуливали в основном девушки. Вокруг итальянской спортивной машины толпились подростки.
Неожиданно Дэвид заметил знакомый плащ. Сначала только плащ – светло-серый. Человек, облаченный в него, стоял в дверях одного из зданий, рядом с витриной.
Опять – светло-серый плащ. И снова – входная дверь.
Человек был высоким и худощавым.
Высокий худощавый мужчина в светло-сером плаще. В дверях, как тогда!
«О боже! – подумал Дэвид. – Да это же незнакомец с Пятьдесят второй улицы!»
Человек, повернувшись боком к улице, разглядывал что-то в слабо освещенной витрине. Хотя Сполдинг не мог видеть сейчас темных, глубоко сидящих глаз «старого знакомого», он ясно представлял их себе. И вспоминал заодно и своеобразную английскую речь, специфичную для выходцев с Балкан, и отчаяние, сквозившее во взгляде этого человека, когда он говорил:
– Никаких переговоров с Францем Альтмюллером… Это наше предостережение «Фэрфаксу»!
Надо немедленно выйти из машины. Как можно скорее! Он должен вернуться на Терраса-Верде. Без Штольца. Вернуться во что бы то ни стало!
– Вон там, в начале следующего квартала, находится кафе, – сказал Сполдинг, указывая на оранжевый навес над тротуаром, издали бросавшийся в глаза, поскольку был ярко освещен горевшими под ним лампами. – Остановитесь возле него. Я позвоню оттуда в посольство.
– Стоит ли спешить так, подполковник? Это не к спеху. Я верю вам, что все идет своим чередом.
Сполдинг повернулся к немцу:
– Вы что, хотите, чтобы я выложил все начистоту? Все, что я думаю о вас? О’кей, я так и сделаю… Вы не нравитесь мне, Штольц. И точно так же не нравится мне и Райнеман. Мне не нравятся и те люди, которые выкрикивают, выгавкивают приказы и следят неусыпно за мной… Конечно, я покупаю у вас кое-что, но это вовсе не значит, что я обязан проводить с вами все время. Я не обязан ни обедать с вами, ни разъезжать в ваших автомобилях после того, как мы покончили с делами на текущий день. Ну что, ясно я выразился?
– Вполне. Хотя и не совсем тактично. К тому же вы проявили черную неблагодарность, позабыв о том, что говорил я вам. Вспомните, это же мы спасли вам жизнь сегодня вечером.
– Это вы так считаете, но не я. Позвольте же мне выйти. Я позвоню и затем доложу вам обстановку… Как вы справедливо заметили, мне нет смысла обманывать вас… А затем мы расстанемся. Вы поедете своей дорогой, ну а я возьму такси.
Штольц велел шоферу остановиться у оранжевого навеса.
– Поступайте, как вам будет угодно. Однако я должен предупредить вас кое о чем. Если в ваши планы входит посещение доктора Леона, то лучше заранее отказаться от них. Все подходы к дому, как и сам он, охраняются нашими людьми, которые получили достаточно четкие указания не церемониться в случае чего. Чертежи останутся там, где находятся в данный момент.
– Сколь бы ни был ценен весь этот «товар», три четверти его не нужны мне и даром. И к тому же у меня нет ни малейшего намерения оказаться в расположении сформированной из ваших роботов фаланги.
«Паккард» подкатил к навесу. Сполдинг распахнул дверцу и, выйдя из машины, сердито захлопнул ее. Пройдя быстро в ярко освещенный холл, он спросил, где телефон.
– Господин посол вот уже с полчаса или около того пытается безуспешно связаться с вами, – сказал заступивший в ночную смену дежурный на коммутаторе. – Он говорит, что должен срочно побеседовать с вами. Мне поручено сообщить вам его номер телефона.
Дежурный медленно продиктовал цифры.
– Спасибо, – произнес Дэвид. – А сейчас соедините меня, пожалуйста, с мистером Баллардом из отдела связи.
– Пивная О’Лири слушает, – отозвался Бобби Баллард на другом конце провода.
– Оставьте свои шуточки. Посмеемся в следующий вторник.
– Я знал, что это вы. От дежурного на телефоне. Кстати, вас разыскивает Грэнвилль.
– Мне уже сказали об этом. Где сейчас Джин?
– У себя в кабинете. Скучает, как вы приказали.
– Есть новости из округа Колумбия?
– Все о’кей. Поступили пару часов назад. Ваши послания уже расшифрованы. А как обстоят дела со сделкой?
– Получено и просмотрено три четверти «товара». Смущает лишь одно: слишком много игроков.
– На Террасе-Верде?
– И там, и вокруг нее.
– Может, мне выслать в подмогу вам небольшой отряд военных моряков с базы в Ла-Боке? Чтобы они сопровождали вас, когда вы решитесь ступить на спортивную площадку?
– Полагаю, это не помешало бы, – ответил Сполдинг. – Во всяком случае, с ними, думается мне, было бы значительно спокойней. Однако попросите своих вояк просто расхаживать там взад и вперед, ни во что не вмешиваясь. Я буду все время держать моряков в поле зрения, чтобы позвать их на помощь, если в том возникнет нужда.
– Туда от базы полчаса езды.
– Благодарю. Но только без шума, Бобби.
– Само собой. Сделаем все как надо – тихо и незаметно. Кроме нас, никто ничего не узнает. Главное, чтобы вы сами вели себя осторожней, не рисковали зря.
Сполдинг повесил трубку, но руки с нее не убрал, чтобы сразу же снова снять, как только найдет другую монету – уже на звонок Грэнвиллю… Однако, решив тут же, что времени на новые разговоры у него уже не осталось, он покинул будку и, выйдя через парадную дверь ресторана, направился к «Паккарду». Из окна машины выглядывал Штольц. Дэвид заметил по ряду признаков, что немец опять начал нервничать.
– Сообщение о получении шифровки уже поступило в посольство. Так что везите недостающий «товар» и получайте свои деньги… Не знаю, откуда вы родом, Штольц, но я обязательно выясню это и сделаю все, чтобы по данному месту нанесли столь мощный бомбовый удар, что оно навсегда исчезнет с географических карт. И, в довершение всего, попрошу английских летчиков назвать эту операцию вашим именем.
Грубость Дэвида, казалось, успокоила Штольца, на что, собственно, он и рассчитывал.
– Человек из Лиссабона слишком уж все усложняет. Думаю, это неудивительно, если учесть, сколь непростое задание он получил… Мы позвоним вам ближе к полуночи, – сказал Штольц и повернулся к водителю: – Los, abfahren machen Sie schnell.[946]
Зеленый «Паккард» с ревом тронулся с места. Сполдинг постоял какое-то время под навесом кафе, чтобы проследить, не повернет ли машина назад. Если бы такое случилось, он бы вернулся спокойно в кафе и подождал там какое-то время.
«Паккард» между тем шел, не сворачивая, в прежнем направлении. Дэвид наблюдал за ним до тех пор, пока задние сигнальные огни не превратились в еле заметные красные точечки. Убедившись, что все в порядке, он повернулся и быстро, как только можно было, не привлекая к себе внимания прохожих, зашагал в сторону Терраса-Верде.
Дойдя до квартала, где он заметил мужчину в светло-сером плаще, Сполдинг остановился. Испытываемое им нетерпение побуждало его бежать, инстинкт же подсказывал, что в подобной ситуации крайне необходимо проявлять выдержку, ждать, присматриваться к тому, что делается вокруг, и идти по улице предельно осторожно.
Человека в светло-сером плаще на прежнем месте не оказалось. И вообще нигде его не было видно. Дэвид, подумав немного, пошел в обратном направлении. Дойдя до угла, он повернул налево и, пройдя быстрым шагом до следующего перекрестка, повторил свой маневр. Шел он теперь не спеша, делая вид, что просто гуляет. И сожалея о том, что не изучил заранее этот район, не познакомился поближе со зданиями, расположенными позади дома с белыми оштукатуренными стенами, в котором теперь проживал Леон. Зато другие заранее позаботились обо всем. И затаились сейчас в темных укромных уголках, о которых он ничего не знал. С него достаточно было бы и охранников Райнемана. А тут еще нежданно-негаданно объявился и старый его приятель – человек в светло-сером плаще.
Интересно, сколько он притащил с собой человек?
Подойдя к очередному перекрестку, он оказался на Терраса-Верде, которую тут же и пересек по диагонали, чтобы оказаться на противоположной от дома с белыми оштукатуренными стенами стороне. Стараясь держаться, где это возможно, подальше от света фонарей, он продолжил свой путь, пока не вышел на улицу, пролегавшую в некотором отдалении от разместившихся на Терраса-Верде комфортабельных жилых строений. Квартал, в котором очутился на сей раз Дэвид, застроен был, само собой разумеется, все теми же домами – своеобразными, красивыми, тихими и уютными. Сполдинг взглянул на указатель с вертикально расположенными буквами, из которых было составлено название улицы – «Терраса-Амарилла».
Сан-Тельмо и здесь Сан-Тельмо. Район поистине фешенебельный.
Пройдя до конца квартала, Дэвид остановился под подстриженным деревом, чтобы повнимательней присмотреться к пересекавшей Терраса-Амариллу улице, которая, как предполагал он, проходила где-то сзади дома Леона. Он, понятно, не смог бы при всем желании заглянуть за покатую черепичную крышу здания, высившегося чуть в стороне от него, и все же ему удалось определить на глаз, что до дома Леона, стоявшего, скорее всего, сразу же за этим зданием, – ярдов сто пятьдесят.
Следующее, что привлекло к себе его внимание, – это автомобиль Райнемана, один из тех, которые он заметил во время длительной поездки из Kaca-Росады, когда проверялось снова и снова, нет ли хвоста. Машина была припаркована напротив сооруженного в итальянском стиле здания из светлого кирпича. К строению примыкали с обеих сторон широкие ворота. Дэвид предположил, что сразу же от ворот тянутся бетонированные дорожки, которые ведут к каменной или сетчатой ограде, возведенной между задней дверью этого здания и террасой у задней стены дома Леона. Заблуждаться на сей счет он не мог: все так примерно и должно было быть. И охранники Райнемана расставлены тут таким образом, чтобы каждый, кто входил бы в ворота или выходил из них, попадал в их поле зрения.
И тут Сполдинг вспомнил и доносившееся из холла и кухни потрескивание от статических разрядов, то и дело нарушавших в рациях нормальный звуковой фон, и непрестанное повторение цифр, произносимых на немецком языке. Те же, у кого были рации, имели при себе и оружие. Подумав об этом, Дэвид сунул руку под пиджак и вытащил из кобуры «беретту». Зная точно, что обойма полностью снаряжена, он снял предохранитель и, засунув пистолет за пояс, пошел через улицу к автомобилю.
Но перейти ее не успел. Сзади, у него за спиной, послышался неожиданно шум подъезжающей машины. Бежать было поздно, на то, чтобы принять решение – все равно какое, хорошее или плохое, – времени также не оставалось. Рука сама потянулась к поясу. Не зная толком, что его ждет, он попытался придать себе беззаботный, беспечный вид.
– Быстрее в машину, чертов болван!
Дэвид был поражен, услышав голос.
За рулем небольшого двухместного «Рено» сидела Лэсли Хоуквуд. Она наклонилась и распахнула дверцу, которую Дэвид тут же поймал. Еще не оправившись от потрясения, он подумал о том, что охранник или охранники Райнемана, находившиеся в каких-то ста ярдах от них, могли их услышать. На обеих сторонах улицы не было и дюжины прохожих. И поэтому любые посторонние звуки не могли не насторожить людей Райнемана.
Сполдинг не мешкая юркнул в машину и, схватив левой рукой Лэсли за правую ногу чуть выше колена, резко надавил на болевые точки.
– Жми задним ходом до того перекрестка. Проделай это как можно тише. А затем поверни налево, вон на ту улицу, – произнес Дэвид негромко, но твердо.
– Убери руку! Ну…
– Давай, как сказано, или я выбью коленную чашечку!
Поскольку «Рено» этой модели представлял собой небольшую машину, не было необходимости использовать задний ход. Зная это, Лэсли крутанула решительно руль, и машина тотчас развернулась.
– Не гони так! – скомандовал Сполдинг, устремив взгляд на автомобиль Райнемана. Он заметил там чью-то голову. Потом ему показалось, что в машине было все же два человека, а не один, как он подумал сперва. Разглядеть что-либо получше Дэвид не успел, так как объект его наблюдения вскоре исчез из поля зрения.
Дэвид убрал руку с ноги девушки. Она, сжав плечи от боли, приподняла слегка ногу. Сполдинг схватил тем временем руль и перевел коробку скоростей на нейтральный ход. Проехав по инерции еще какое-то расстояние, машина остановилась у тротуара неподалеку от перекрестка.
– Ублюдок! Ты чуть не сломал мне ногу! – В глазах Лэсли стояли слезы, вызванные испытанными ею физическими муками, но никак не чувством обиды. Хотя все у нее внутри кипело от гнева, она не стала кричать. И это сказало Дэвиду кое-что такое о Лэсли, чего раньше он не знал.
– Я сломаю тебе не одну только ногу, если ты не скажешь мне, что делаешь здесь! Много ли тут вас? Я уже видел одного из ваших. И хотел бы знать, сколько их еще.
Она резко вздернула голову. Ее длинные волосы откинулись назад, глаза смотрели с вызовом.
– Уж не думал ли ты, что мы не разыщем его?
– Кого?
– Твоего ученого. Этого Леона! Так знай же, мы нашли его!
– Лэсли, скажи, ради бога, чем ты занимаешься?
– Пытаюсь помешать кое-кому!
– Кому же именно?
– Тебе! Альтмюллеру! Райнеману! Компании «Кенинг»! Этим свиньям из Вашингтона!.. И еще – Пенемюнде!.. Мы не дадим свершиться тому, что надумали вы. Тебе никто не станет больше верить. «Тортугасу» – конец!
Опять все то же таинственное имя – Альтмюллер. И вновь упомянут «Тортугас»… Однако о «Кенинге» он слышит впервые. Каким образом данная фирма связана с этим делом?.. Все слова, слова… И названия… одни из них говорят о чем-то, другие же – нет. Света в конце туннеля все еще не видать.
Однако времени у него нет!
Сполдинг повернул грубо девушку к себе, схватил ее за волосы и, намотав их на руку, пальцами другой руки коснулся ее горла прямо под челюстью. А затем начал тыкать ими быстро и резко, с каждым разом все сильнее.
Чего только не приходится делать! И как противно все это!
– Тебе захотелось поиграть в эту игру, так играй же! И не вздумай молчать! Говори, что происходит? Сейчас, в этот самый момент?
Извиваясь, колотя его руками и ногами, Лэсли пыталась вырваться, но безуспешно. Он лишь еще энергичнее вонзал пальцы в горло девушки. Ее глаза расширились и, казалось, полезли на лоб.
– Расскажи все, Лэсли! – продолжал требовать Дэвид. – Если ты и дальше станешь упорствовать, мне придется тебя убить. У меня же нет выбора! Но я не хочу этого… Не хочу!.. Ради бога, не вынуждай меня поступать так с тобой!
Девушка упала. Тело ее обмякло, но сознание она не потеряла. Судорожно дергая головой то вперед, то назад, Лэсли глухо разрыдалась. Отпустив свою бывшую подругу, он коснулся осторожно ее лица. Она открыла глаза.
– Не трогай меня! Не прикасайся!.. О боже!.. Боже мой!.. – сипела Лэсли, поскольку кричать не могла. – Дом… Мы собираемся проникнуть в один дом… Чтобы убить этого ученого… Убить людей Райнемана…
Сполдинг, не дав ей договорить, сжал руку в кулак. Короткий, сильный удар в челюсть, и она потеряла сознание.
Он достаточно уже слышал. Пора было действовать: время не ждет.
Уложив Лэсли на короткое переднее сиденье, Дэвид сунул себе в карман ключи зажигания, проверил быстренько содержимое ее сумочки и, не обнаружив ничего интересного, вышел из машины. Плотно закрыв за собой дверцу, он осмотрелся по сторонам. По улице, за несколько домов от него, шла влюбленная парочка. В самом конце квартала стоял автомобиль. Из распахнутого окна на втором этаже высившегося напротив здания доносилась музыка.
И это – все. В Сан-Тельмо, как всегда, – мир и покой.
Не добежав несколько ярдов до Терраса-Амариллы, Сполдинг умерил шаг и, завернув за угол, двинулся вдоль железной решетки, ругая в душе на чем свет стоит уличные фонари. Черные прутья ограды не мешали ему наблюдать за машиной Райнемана, до которой оставалось уже меньше ста ярдов. Он рассчитывал снова увидеть силуэты двух человек, которые только что, каких-то несколько минут назад, сидели на переднем сиденье. Но не смог никого разглядеть. Никто не шевелился, не двигал плечами. И не мерцали огоньки сигарет.
В общем, ничего, что могло бы привлечь внимание.
Однако спустя какое-то время он обнаружил, что в машине все же находилось что-то, проглядывавшее сквозь нижнюю половину левого окна.
Пройдя до конца ограды, Дэвид зашел за нее и осторожно, держась за рукоятку торчавшего за поясом пистолета, стал красться к машине, прикидывая на глаз, сколько еще до нее остается… Семьдесят ярдов… Шестьдесят… Сорок пять…
Видневшаяся за окном темная тень не шелохнулась.
Тридцать пять… Тридцать… Сполдинг вытащил из-за пояса пистолет, чтобы в случае необходимости сразу же открыть из него огонь.
Но все было тихо. Ничто не угрожало ему.
Он понял это, как только смог получше разглядеть привлекший к себе его внимание предмет, оказавшийся в действительности чьей-то головой, упершейся в оконное стекло. Головой, свернутой набок и застывшей в неподвижности.
Находившийся в черном автомобиле человек был мертв.
Дэвид, пригнувшись с «береттой» у плеча, бегом преодолел отделявшее его от машины расстояние и, прячась за багажником, прислушался, чтобы выяснить, есть ли кто там живой. Но не уловил ни единого звука. Даже шороха не было слышно.
Вокруг – ни души в этот час. И в целом царило безмолвие: ночную тишь мало что нарушало. Из сотен освещенных окон долетали до Сполдинга лишь неясные, приглушенные голоса. Лязгнула чуть слышно дверная щеколда, тявкнула негромко собачонка, и откуда-то издали донесся детский плач. Только-то и всего.
Убедившись, что опасаться ему нечего, Сполдинг приподнялся и заглянул в заднее окно автомобиля.
На спинке переднего сиденья повисло тело второго человека. Свет от уличных фонарей освещал лишь его плечи. Одежда порвана. Все вокруг забрызгано кровью.
Сполдинг проскользнул вдоль машины к правой передней дверце. Окно у нее было открыто. То, что увидел Дэвид, взглянув в него, любого повергло бы в шок.
Ситуация не из приятных: человека за рулем застрелили в голову, его напарника зарезали.
На полу, под приборной доской, валялась вдребезги разбитая рация, хранившаяся дотоле в продолговатом кожаном футляре.
Кровавая драма разыгралась, скорее всего, в течение последних пяти-шести минут, подумал Дэвид. В тот самый момент, когда некие люди, вооруженные пистолетами с глушителем и длинными ножами, подкрадывались незаметно к охранникам Райнемана, Лэсли Хоуквуд разъезжала в своем «Рено» по улице, чтобы перехватить его, старинного своего дружка, коль скоро тот появится тут вдруг.
Сполдинг предположил, что, как только кровавое дело было закончено, люди с ножами и пистолетами перебежали, не мешкая, улицу и, проскользнув в ворота у здания в итальянском стиле, оказались во дворике, откуда уже рукой подать до дома Леона. Перебежали через улицу, уже не таясь и не тревожась, что кто-то подаст сигнал тревоги, поскольку знали, что рация, которую они только что вывели из строя, была сегодняшней ночью единственным средством связи между находившимися в доме номер пятнадцать по улице Терраса-Верде и окружением Райнемана.
Сполдинг открыл дверцу машины, поднял стекло в правом переднем окне и убрал безжизненное тело со спинки сиденья. Затем закрыл дверцу. Хотя спрятать трупы он, конечно, не мог, все же теперь, чтобы заметить их, нужно было чуть ли не вплотную подойти к автомобилю. Он не желал переполоха на улице, – это было бы сейчас ни к чему, – и поэтому, будучи в силах предотвратить его на какое-то время, сделал все, что зависело от него.
Дэвид посмотрел через улицу на ворота по обе стороны кирпичного здания. Те, что находились слева, были слегка приоткрыты. Он добежал до них и осторожно, стараясь ничего не касаться, протиснулся в щель между створками. В прижатой к боку руке лежал пистолет, нацеленный дулом вперед. Как и предполагал он, прямо от ворот шла бетонированная дорожка, которая, обогнув дом, заканчивалась у некоего подобия миниатюрного патио, обнесенного с трех сторон высокой кирпичной стеной.
Сполдинг, бесшумно ступая, прошел быстрым шагом до патио и вмиг осмотрел его. Между крохотными газонами и цветочными клумбами были проложены вымощенные плиткой узкие дорожки. Гипсовые скульптуры, призванные украсить дворик, сияли при свете луны. Ползучие растения обвивали кирпичную стену.
Взглянув на ограду, Дэвид сразу же определил ее высоту: семь футов, может, семь с половиной. Толщина – восемь-десять дюймов, в общем, стандартная. Затем, присмотревшись повнимательней, он пришел к заключению, что стена сравнительно новая, возведена лишь несколько лет назад, и на вид достаточно крепкая. Но что бы там ни было, больше всего он не доверял стенам именно данного типа. В 1942 году одна из них высотой в девять футов рухнула под ним, когда он перелезал через нее. Это произошло в Сан-Себастьяне. А месяцем позже, как ни странно, ситуация повторилась, и он лишь чудом остался в живых.
Поставив в целях безопасности предохранитель на место, Сполдинг вернул «беретту» в наплечную кобуру. Потом, наклонившись, потер ладонями о сухую землю у края бетонированной дорожки, чтобы удалить с них следы пота, сколь бы незначительны они ни были. Завершив эту процедуру, он выпрямился и подбежал к кирпичной стене. Ловкий прыжок, и он уже наверху. Лежа тихо вниз животом на узкой стене, Сполдинг, чтобы не свалиться, держался руками за обе ее стороны. Его недвижное тело словно срослось на короткое время с кирпичной кладкой. Лицо, однако, было повернуто в сторону террасы у задней стены дома Леона. В этом положении он оставался несколько секунд, прислушиваясь и всматриваясь в темноту.
Задняя дверь квартиры Леона была закрыта, на кухне темно, занавески на окнах плотно задернуты. И ни звука оттуда.
Спрыгнув со стены, Дэвид вытащил пистолет и, подбежав к дому, прижался спиной к белой оштукатуренной стене. Затем начал подбираться боком к двери на кухню. Приблизившись к ней, он обнаружил, к своему удивлению, что в действительности дверь не была закрыта, и тут же понял почему. Внизу, у самого пола, он заметил едва различимую из-за темноты в комнате за дверью чью-то руку, уцепившуюся за косяк. Пальцы – пальцы мертвого человека – были раздавлены.
Подойдя к самой двери, Сполдинг стал толкать ее с силой. Щель расширилась. Сперва – до одного дюйма, а затем и до двух. И только. Мертвое тело продолжало удерживать деревянную дверь. Но Дэвид, хотя и почувствовал вызванную напряжением резкую боль в локте, не сдавался.
Проем, пусть и медленно, продолжал увеличиваться… Три дюйма, четыре, пять… И, наконец, целый фут.
Теперь уже можно было расслышать – правда, с трудом – голоса находившихся в доме людей. Разговаривали мужчины. Возбужденно, на повышенных тонах. Но о чем говорили они, не разобрать.
Еще раз толкнув изо всей силы дверь, следя при этом, однако, за тем, чтобы произвести как можно меньше шума, Сполдинг сдвинул все же с места труп. Теперь уже ничто не мешало ему пройти в дом. Дэвид перешагнул через мертвое тело охранника Райнемана и, очутившись на кухне, увидел на полу разбитую рацию, а рядом с ней – продолговатый кожаный футляр. Но задерживаться здесь не стал. Закрыв за собой тихо дверь, он двинулся дальше.
Голоса доносились из гостиной. Дэвид, направившись прямо туда, осторожно крался вдоль стены. Пистолет он держал наготове, со снятым предохранителем, чтобы в любое мгновение пустить оружие в ход.
Но, еще не доходя до гостиной, он заглянул в буфетную, оказавшуюся у него на пути. На западной стене этой крохотной каморки, чуть ли не под самым потолком, находилось единственное в этом помещении окно. Лунный свет, пробиваясь сквозь цветное стекло, давно уже ставшее обыденной вещью, окрашивал комнату в жуткие, леденящие душу тона. Внизу, на полу, лежал второй охранник Райнемана. Дэвид не смог определить, как убили его. Покойник лежал в неестественной, скрюченной позе. Возможно, он был сражен пулей из мелкокалиберного пистолета. Из пистолета с глушителем. Если так, то все прошло тихо и незаметно: стреляет такой пистолет практически бесшумно. Дэвид почувствовал, как у него при мысли об этом взмокли от пота и лоб, и шея.
Сколько их там? Уж не целый ли взвод?
У Дэвида не было ни малейшего желания вступать сейчас в бой с превосходящими силами противника.
И все же у него были определенные обязательства по отношению к Леону, не считая множества других обязательств, которые он взял на себя. И поэтому он отчетливо сознавал, что скучать в данный момент ему не придется. На то же, чтобы думать о том, что и как будет дальше, у него не хватало духу.
Он был асом в своем деле. Дэвид всегда помнил – и должен был помнить – об этом. И ничуть не сомневался в том, что никто из присутствующих здесь не шел ни в какое сравнение с ним.
Если бы только это имело для кого-нибудь хоть какое-то значение.
Чего только не приходится делать! И как противно все это! Сполдинг заглянул осторожно в гостиную, и то, что он увидел, потрясло его. Впечатление, возможно, усиливалось тем, что он находился в современных апартаментах – в отлично обустроенной квартире со стульями, диванами и столами, предназначенными для цивилизованных людей с цивилизованным родом занятий, – а не где-то еще. Здесь не должно пахнуть смертью. И тем не менее она и тут справила кровавый свой бал. Суровый Джонни и добродушный, глуповатый Хэл лежали на полу. Руки связаны, головы одна от другой на расстоянии нескольких дюймов. От пролитой ими обоими крови на паркетном полу образовалась настоящая лужа. Глаза Джонни с застывшим в них гневом были широко открыты, лицо Хэла, выглядевшее слегка удивленным, хранило умиротворенное выражение, как у человека, обретшего покой.
На диване, неподалеку от них, валялись тела двух охранников Райнемана, которых прирезали, словно они всего-навсего были домашней скотиной.
«Надеюсь, вы знаете, что делаете…»
Эти произнесенные Джонни слова отозвались острой болью в голове Дэвида, и ему захотелось закричать от отчаяния.
В комнате находились и три человека, уже живых, устроивших эту бойню. Их лица были прикрыты такими же нелепыми, гротескными масками из чулок, как и у тех в «Десенберге», которых Дэвид едва успел разглядеть, когда находился вместе с Лэсли Хоуквуд высоко в горах Луханы.
Да и как у тех в «Десенберге», взорвавшемся и сгоревшем чуть позже в горном районе Колинас-Рохас.
Эти люди, в чьих руках в данный момент не было никакого оружия, стояли напротив вконец измотанного Эжена Леона. Тот же спокойно, не испытывая ни малейшего страха, сидел за столом. Сполдинг, присмотревшись к его глазам, сразу все понял: ученый с готовностью принял бы смерть.
– Думаю, то, что вы видите тут, говорит вам кое о чем! – обратился к Леону мужчина в светло-сером плаще. – Мы не собираемся больше церемониться! Запомните: еще немного, и вы труп!.. Отдайте немедленно нам чертежи!
«О боже! – подумал Дэвид. – Выходит, он спрятал их!»
– Вам нет никакого смысла упорствовать, уж поверьте мне, – продолжал человек в светло-сером плаще и с ввалившимися глазами, которые Сполдинг так хорошо помнил. – Рассчитывать на пощаду вы сможете только в том случае, если сообщите нам, где они! Сейчас же, сию минуту!
Леон не шелохнулся. Не поворачивая головы, он бросил на человека в плаще холодный взор. Потом встретился глазами с Дэвидом, заглядывавшим в открытую дверь.
– Пишите! – приказал человек в светло-сером плаще.
Самое время начинать, решил Сполдинг.
И с поднятым пистолетом в руке ворвался в гостиную.
– Не вздумайте браться за оружие!.. Это относится и к тебе! – прикрикнул он на человека, который стоял ближе всех к нему. – Повернитесь кругом!
Ничего не соображая от шока, мужчины у стола повиновались. Сделав два шага вперед, Сполдинг уложил одного ударом рукоятки пистолета по черепу.
– Подними этот стул! Сейчас же! – велел он мужчине, стоявшему рядом с человеком в светло-сером плаще, и указал пистолетом на стул с прямой спинкой, находившийся в нескольких футах от стола. – Быстрее, я говорю!
Мужчина подошел к стулу и сделал, как ему было сказано. Выведя, таким образом, и второго противника из строя, Сполдинг произнес:
– Если ты уронишь его, я тебя пристрелю!.. Доктор Леон, заберите у них оружие – пистолеты и ножи. Да побыстрее, пожалуйста.
Дэвид действовал, не теряя зря времени. Он сознавал, что для того, чтобы предотвратить перестрелку, необходимо прежде всего использовать фактор внезапности. Застать неприятеля врасплох, нейтрализовать одного или двух человек, мгновенно устранить возникающие на пути к победе препятствия – вот те основные задачи, которые ставил он перед собой.
Леон, поднявшись со стула, первым делом направился к человеку в светло-сером плаще и вытащил из кармана его плаща пистолет. Было ясно, что ученый заметил, куда тот положил свое оружие. Затем Эжен подошел к человеку со стулом в руках и проверил – не безрезультатно – его плащ. Не удовольствовавшись изъятым у него пистолетом, – точно таким же, какой был у мужчины в светло-сером плаще, – физик продолжил обыск. Как оказалось, во внутреннем кармане пиджака находился огромный нож, в наплечной кобуре – короткоствольный револьвер. Сложив свои трофеи на краю стола, Леон занялся третьим противником – тем, который лежал на полу без сознания. Перевернув его, он забрал у него два пистолета и нож с выдвижным лезвием.
– Снять плащи. Ну! – скомандовал Сполдинг двум своим пленникам. Забрав стул у одного из них, стоявшего рядом, он подтолкнул его к человеку в светло-сером плаще. Оба мужчины стали послушно стаскивать с себя плащи, но дела до конца не довели, поскольку Сполдинг приказал им внезапно: – Стойте, как стоите! И не двигайтесь!.. Доктор, принесите, пожалуйста, два стула и поставьте позади них.
Леон исполнил распоряжение.
– Садитесь, – велел Сполдинг.
Они сели, как были, – в спущенных с плеч плащах. Сполдинг подошел к ним и резким движением стянул плащи еще дальше – до самых локтей.
Двое мужчин в нелепых масках из чулок сидели теперь с руками, стиснутыми их же собственным одеянием.
Подойдя к ним вплотную, Дэвид наклонился и сорвал с их лиц шелковые маски. Потом зашел за обеденный стол.
– Ол райт! – сказал он, держа в руке пистолет. – Если я не ошибаюсь, в нашем распоряжении остается минут пятнадцать, по истечении которых здесь начнется черт знает что… У меня между тем имеется к вам ряд вопросов. И я вправе рассчитывать, что вы ответите мне на них.
Глава 36
Сполдинг слушал и не верил своим ушам. Все, о чем говорили ему, было настолько необычно, что никак не укладывалось в его сознании.
Мужчину с ввалившимися глазами звали Ашер Фельд. Он возглавлял одно из подразделений «Хаганы», действующее на территории Соединенных Штатов.
– Операцию… обмен чертежей навигационных приборов на промышленные алмазы… назвали «Тортугас» американцы, – точнее, один американец, – рассказывал Фельд. – Он решил, что сделку следует провернуть на одном из островов, известных под общим названием Драй-Тортугас, однако Берлин в самой категорической форме заявил о своем несогласии с подобными планами. Хотя для сделки было выбрано иное место, тот человек, несмотря ни на что, сохранил за операцией придуманное им условное, кодовое название. Запутавшись в хитросплетениях, связанных со сделкой, не зная толком, что делать, он растерялся. И, находясь в состоянии, близком к паническому, обратился за помощью в «Фэрфакс». Там-то и порекомендовали ему воспользоваться услугами резидента из Лиссабона.
Но это не все. Насколько нам известно, военный департамент подготовил для нью-йоркского отделения компании «Кенинг», работающей на союзные державы, соответствующую документацию, гарантирующую оплату поставок добываемых данным предприятием промышленных алмазов. Человек, о котором я упоминал, закодировал тем же термином «Тортугас» и эти связанные с расчетами бумаги. Его нетрудно понять. Если бы кто-то вздумал вдруг сунуть в них нос, то, встретив непонятное слово «Тортугас», сразу решил бы, что это – условное название одной из осуществляемых «Фэрфаксом» операций. Тех самых, от которых лучше держаться подальше. И, не задавая ненужных вопросов, оставил бы все как есть.
Что же касается самой идеи обмена чертежей гироскопа на промышленные алмазы, то она исходит от «Нахрихтендинст». Уверен, подполковник, вы слышали об этой организации.
Дэвид не ответил. Он решил, что пока ему следует только слушать, что скажут эти люди, а не говорить.
После короткого молчания Фельд продолжил:
– Мы, члены «Хаганы», узнали об этом в Женеве. Нам сообщили там также о довольно необычной встрече. О предстоящей встрече американца по имени Кенделл, специалиста в области финансов, работающего в одной из крупнейших авиастроительных компаний Соединенных Штатов, с неким немецким предпринимателем – гомосексуалистом и вообще типом премерзостным, – которого направил в Швейцарию Франц Альтмюллер – ведущий сотрудник министерства вооружений, занимающий пост Unterstaatssekretar, или помощника министра… Как видите, подполковник, «Хагана» проникла повсюду, включая различные отделы указанного министерства и «Люфтваффе»…
Дэвид молча смотрел на еврея. То, что слышал он, казалось ему невероятным… Неправдоподобным…
– Думаю, вы согласитесь, что подобная встреча и впрямь выходила за рамки привычного. И неудивительно, что она заинтриговала нас. Нам не составило особого труда организовать все таким образом, чтобы иметь возможность записать на пленку разговор обоих представителей противоборствующих лагерей. Ресторан, в котором для них заранее заказали столик, находился на окраине Женевы, в тихом, неприметном уголке, они же оба были в такого рода делах самыми обычными дилетантами.
Так-то вот и узнали мы о сделке, правда, в самых общих чертах. Нам стало известно, что и на что решено обменять и куда в конечном итоге должны попасть чертежи гироскопов, с одной стороны, и промышленные алмазы, с другой. А также о том, что сделка должна состояться в Буэнос-Айресе. Однако конкретное место, где завершится операция, во время встречи не назвали.
Знать же это было чрезвычайно важно. Буэнос-Айрес – город-гигант. Под стать ему и раскинувшийся на многие мили порт. Поэтому, естественно, мы задались вопросом, где же именно на этой огромной территории, вмещающей в себя и ровные участки земли, и холмы, и открытые водные пространства, будет в конечном итоге совершен пресловутый обмен.
А затем, не стану скрывать, мы получили сообщение из «Фэрфакса». В нем говорилось об отзыве из Лиссабона американского резидента. Шаг экстраординарный. Так поступают исключительно редко, только в самых крайних случаях. И надо сказать, тот, кто решился на это, сделал правильный ход. Сами посудите, в его распоряжение поступал лучший в Европе специалист по созданию агентурной сети, свободно владеющий немецким и испанским, отлично разбирающийся в чертежах. В общем, выбор вполне логичный. Или вы, может быть, не согласны?
Дэвид хотел было ответить ему, но так ничего и не сказал. То, что он слышал, повергло его в странное, близкое к шоку состояние. С головой творилось черт знает что. Одна за другой вспыхивали ослепительно яркие молнии, сопровождаемые оглушительными раскатами грома… Обладавшими столь же чудовищной разрушительной силой, как и доносившиеся до него слова… Все, что смог он, это лишь кивнуть: язык не повиновался ему.
Бросив на Сполдинга пристальный взгляд, Фельд продолжил свой рассказ:
– В Нью-Йорке я объяснил вам, хотя и вкратце, что скрывалось за диверсией на аэродроме. То, что произошло тогда на острове Терсейра, – дело рук фанатиков. Горячим, темпераментным испанским евреям было более чем достаточно одного того факта, что, как считали они, человек из Лиссабона, поступившись своей честью, стал одним из соучастников преступной сделки. Поверьте, никто так не радовался тому, что вам удалось уцелеть, как мы, члены американского подразделения «Хаганы». Мы предположили, что вы задержались в Нью-Йорке с одной только целью – чтобы досконально разобраться в системе расчетов, разработанной для буэнос-айресской операции. И, исходя из этого, стали действовать.
И вдруг совершенно неожиданно выясняется, что у нас совсем не остается времени. В сообщениях из Йоханнесбурга, переданных нам с непростительно долгой задержкой, говорилось вполне определенно о том, что алмазы уже доставлены в Буэнос-Айрес. И тогда мы сочли необходимым пойти на самые крайние, насильственные меры, включавшие и вашу ликвидацию. Однако убить вас нам не удалось. Этому помешали, как думается мне, люди Райнемана. – Ашер Фельд, помолчав немного, добавил устало: – Остальное вы знаете.
Нет! Остальное он не знал! Ничего не знал!
Какое-то безумие!
Сумасшествие.
То, что было всем, оказалось ничем! А то, что было ничем, оказалось всем!
Проведенные в страшном напряжении долгие годы!.. Годы, унесшие жизни многих людей!.. Ужасные ночные кошмары, заставлявшие пробуждаться в холодном поту!.. Убийства, которые он совершал!.. Убийства!.. О господи!
Ради чего?! Боже мой, ради чего все это?!
– Вы лжете! – Дэвид стукнул кулаком по столу. Металлическая рукоятка пистолета, который он по-прежнему держал в ладони, с такой силой опустилась на деревянную крышку стола, что шум от удара разнесся по всей комнате. – Вы лжете! – воскликнул он в отчаянии, но в голосе его уже ощущалась растерянность. – Из того, что вы говорите, мне ровным счетом ничего не известно! Я прибыл сюда, в Буэнос-Айрес, лишь затем, чтобы купить чертежи гироскопа! Удостовериться в их аутентичности! И затем отправить в центр соответствующую шифровку, чтобы этот сукин сын смог получить на свои швейцарские счета кругленькую сумму! И это все. Больше я ничего не знаю! Совсем ничего! И к тому, что случилось тут, не имею ни малейшего отношения!
– Да… – произнес мягко Ашер Фельд. – Согласен с вами.
Дэвид, вытянув шею, огляделся в смятении, сам не зная зачем. В голове грохотали непрестанно громовые раскаты, ослепительные вспышки молнии перед его глазами вызывали у него острую боль. Он снова увидел недвижные тела на полу, лежавшие в луже крови… И трупы на диване, все в той же крови.
Смерть и сюда заглянула.
Показала, на что способна она.
Весь призрачный мир давно уже сошел со своей орбиты… Тысячи рискованных акций… Боль и страдания… Удары и контрудары… Гибель несчетного числа людей. И новые смерти… Все оказалось бессмысленным. Вокруг – пустота. Совершено ужасное предательство, – если только и в самом деле это было предательством… Сотни тысяч ни в чем не повинных граждан принесены в жертву за абсолютное ничто.
Он должен остановиться. Должен подумать. Сконцентрировать внимание.
Дэвид посмотрел на измученного, изможденного Эжена Леона с белым, как бумага, лицом.
Он умирает, подумал Сполдинг.
Еще одна смерть.
Он должен сосредоточиться.
О боже, он должен подумать. Начать с чего-то. И думать, думать.
Сконцентрировав внимание.
А иначе он сойдет с ума.
Дэвид повернулся к Фельду. В его глазах он прочел сострадание. Хотя в них могло бы быть и нечто иное. Могло бы быть, но не было. Не было ничего, кроме сострадания.
И все же это были глаза человека, который убивал с холодной рассудочностью.
Так же, как делал и он, резидент из Лиссабона.
Карая людей.
Но ради чего?
Возникает множество вопросов. Так сосредоточься на них. Слушай, что говорит этот Фельд. Найди ошибку в его рассуждениях. Найди ее… Никогда еще за всю историю мира не было столь острой необходимости обнаружить ошибку, как сейчас!
– Я не верю вам, – произнес Дэвид, стараясь, как никогда в жизни, чтобы голос его звучал убедительно.
– А я думаю, что это не так, – спокойно ответил Фельд. – Эта девушка, Лэсли Хоуквуд, сказала нам, что вы ничего не знаете. В это трудно было поверить… Но сейчас я верю в это.
Дэвид должен был осмыслить услышанное. До него не сразу дошло, о ком идет речь. Имя Лэсли Хоуквуд ему ничего не сказало. Но только в первый момент. Затем у него в голове прояснилось. И он ощутил в сердце боль.
– Каким образом она оказалась вдруг связана с вами? – спросил он едва слышно.
– Герольд Голдсмит – ее дядя. Точнее, дядя ее мужа. Ведь сама она не еврейка.
– Голдсмит? Я впервые слышу о нем… – Сконцентрировать внимание! Сосредоточиться и говорить, заранее все продумав.
– Зато его имя известно тысячам евреев. Это он стоял за переговорами, которые вели Барук и Леман. Никто в Америке не сделал так много, как он, чтобы вытащить наших людей из концлагерей… Правда, вначале он не желал иметь с нами дела. И так продолжалось до тех пор, пока сознательные, добрые и сострадательные люди в Вашингтоне, Лондоне и Ватикане не отвернулись от него. Тогда он, придя в ярость, присоединился к нам – назло им. Развернув бурную деятельность. Герольд Голдсмит не ограничился этим и вовлек в наше дело и свою племянницу. Возможно, она чересчур уж драматизирует все, с чем ей приходится сталкиваться. Вместе с тем эта девушка исключительно исполнительна. Добросовестно выполняет все поручения, которые ей дают. Особую ценность для нас представляет то обстоятельство, что она вращается в кругах, закрытых для евреев.
– Почему?
Слушай! Слушай же. Бога ради! Вникай во все! Сконцентрируй внимание!
Ашер Фельд не сразу ответил. Взгляд его темных, глубоко сидящих глаз омрачился сквозившей в них холодной ненавистью.
– Она встречалась с десятками… а может, и с сотнями… людей, с которыми Герольд Голдсмит порвал отношения. Разглядывала вместе с ними их фотографии, слушала, что говорили они. Уже этого одного было бы для нас вполне достаточно. В общем, она знает свое дело.
К Дэвиду начала наконец возвращаться способность судить обо всем холодно и трезво. И это – благодаря Лэсли. Упоминание о ней явилось тем живительным средством, которое помогло ему вырваться из полубезумного состояния. Однако вопросы, возникшие у него, так и оставались вопросами.
И он, решив уточнить кое-что, произнес:
– Я не стану, конечно, отрицать того факта, что Райнеман купил чертежи…
– О, хватит! – прервал его Фельд. – Вы были резидентом в Лиссабоне. И вероятно, не забыли еще о том, что ни одному из ваших агентов – даже лучшим из лучших – так и не удалось проникнуть в Пенемюнде. Отказалось от попыток внедриться туда и немецкое подполье. Или это не так?
– Никто никогда не отказывался от этого. Ни те, ни другие. И немецкое подполье участвует в этой операции самым непосредственным образом! – возразил Дэвид и тут же подумал, что он допустил промах, сказав о том, о чем не следовало бы говорить.
– Если бы это действительно было так, – сказал Фельд, кивнув в сторону лежавших на диване двух мертвых тел, принадлежавших немецким охранникам Райнемана, – то и эти люди являлись бы членами одной из подпольных организаций. И тогда они были бы живы. Вы же знаете, Лиссабонец, «Хагану». Мы не убиваем подпольщиков.
Сполдинг смотрел на говорившего ровным тоном еврея и думал о том, что тот, пожалуй, прав.
– Однажды вечером, находясь на Паране, я обнаружил, что за мной следят, – сказал торопливо Дэвид, пытаясь докопаться до истины. – Потом меня избили… Когда же мне удалось взглянуть на удостоверения личности своих преследователей, то оказалось, что это гестаповцы!
– Нет, все вовсе не так. Это были наши люди, члены «Хаганы», – ответил Фельд. – Гестапо – лучшее наше прикрытие. Если бы они и в самом деле были гестаповцами, то знали бы примерно, в чем заключаются ваши функции… И, зная это, неужели они оставили бы вас в живых?
Сполдинг хотел возразить своему оппоненту. Гестаповцы не решились бы убить кого-либо на территории нейтрального государства. Во всяком случае, имея при себе удостоверения личности. Но затем он понял абсурдность своей логики. Буэнос-Айрес – это не Лиссабон. Конечно, они убили бы его.
Ему припомнились слова Генриха Штольца: «Мы выясняли это в самых высших инстанциях… Никаких гестаповцев здесь нет… Это исключается…»
И вслед за ними – прозвучавшая несколько странно, не к месту, апологетическая по сути своей фраза: «Расистские теории Розенберга и Гитлера разделяют далеко не все… Главное тут – экономика…»
Попытка оправдать то, что нельзя оправдать, исходила не от кого-то еще, а от человека, который, как можно было подумать, был предан не Третьему рейху, а Эриху Райнеману. Еврею.
Потом пришли на ум слова Бобби Балларда: «Он из тех, кто верит… Я принимал его за типичнейшего представителя юнкерства…»
– О боже! – тяжело вздохнул Дэвид.
– Парадом командуете вы, подполковник. И вам принимать решение. Не зная, какой вы сделаете выбор, я прямо скажу: мы готовы умереть. Констатирую это как факт, а не для того, чтобы показать, какие мы герои.
Сполдинг стоял сам не свой.
– Вы понимаете, что значит все это? – негромко и с сомнением в голосе произнес он немного погодя.
– Да, мы понимаем, – ответил Фельд. – Понимаем с того самого дня, как ваш Уолтер Кенделл встретился в Женеве с Иоганном Дитрихтом.
Дэвида словно током ударило.
– С Иоганном… Дитрихтом?
– Да, с беспутным наследником «Дитрихт фабрикен», этой империи Дитрихтов.
– И.Д. – прошептал Сполдинг, вспоминая мятые желтые листки, обнаруженные им в столе нью-йоркского офиса Уолтера Кенделла. Женские груди, мужские половые органы, свастики… Грязные, нервные завитки, выведенные рукой грязного, нервного человека. – Иоганн Дитрихт… И.Д.
– Альтмюллер убрал его. И весьма ловко – так, чтобы никто ничего не заподозрил…
– Но зачем?
– По-видимому, считаем мы, Альтмюллер опасался, что его «поверенный» возьмет да и сболтнет вдруг кому-то и о своей миссии в Женеве, и о том, что он, формально представляя на переговорах министерство вооружений, в действительности выполнял распоряжение верховного командования. Дитрихт занимался связанными со сделкой делами лишь до тех пор, пока не была достигнута договоренность о завершении операции в Буэнос-Айресе, где заправлять всем должен был уже Райнеман. Ликвидировав Дитрихта, верховное командование устраняло ненужного свидетеля.
Слова Фельда тотчас же вызвали в сознании Дэвида соответствующие ассоциации. Кенделл, почувствовав интуитивно, что что-то тут не так, бежал из Буэнос-Айреса в паническом страхе. Бухгалтер не позволил заманить себя в ловушку и убить. Ему же, Дэвиду, предстояло сразу же по завершении сделки или самому прикончить Эриха Райнемана, или сделать это чужими руками. Ликвидация финансиста являлась после получения чертежей следующей по важности акцией. Смерть его означала бы для Вашингтона все то же «устранение ненужного свидетеля».
Затем мысли Сполдинга переключились на Эдмунда Пейса.
На Эдмунда Пейса.
Которого уже нет.
– Убили не только Дитрихта, но и еще одного человека, – сказал Дэвид. – Полковника Пейса…
– Из «Фэрфакса», – закончил за него Ашер Фельд. – Он должен был умереть. Его так же использовали, как и вас. У нас к подобным вещам подход сугубо прагматичный… Не зная последствий операции, в которую он был вовлечен, а может, и сознательно закрывая на них глаза, полковник Пейс немало сделал для претворения в жизнь пресловутого плана под кодовым названием «Тортугас».
– Вы могли бы просто рассказать ему обо всем. Но не убивать же! Вам никто не мешал сорвать операцию еще до того, как она началась! Но вы не сделали этого, ублюдки!
Ашер Фельд вздохнул.
– Боюсь, вы упускаете из виду тот ажиотажный по сути своей настрой, который царит сейчас среди ваших промышленных магнатов. Как и среди их собратьев из рейха. Пейс должен был умереть… Убрав его, мы вывели из игры и «Фэрфакс». Вместе со всем огромным его потенциалом.
Дэвид подумал, что дискутировать и дальше на тему о том, диктовалось ли убийство Пейса суровой необходимостью или нет, уже не имело смысла: позиция его противника и так была ясна. Фельд, прагматик до мозга костей, в одном был полностью прав: представляемой им организации и в самом деле удалось отстранить «Фэрфакс» от участия в операции «Тортугас».
– Раз Пейса больше нет, то, значит, в «Фэрфаксе» о сделке теперь никто не знает.
– Не совсем так: о ней знает один наш человек. Правда, известно ему далеко не все.
– Кто же он? Ваш человек в «Фэрфаксе»?
Фельд указал рукой на своего сидевшего молча товарища.
– Он не знает его, я же этого вам не скажу. Вы можете убить меня, но узнать все равно ничего не узнаете.
Сполдинг понимал, что еврей с темными глазами не играет словами: он и в самом деле не раскроет тайны даже под страхом смерти.
– Вы вот утверждаете, что Пейса использовали… Так же, как и меня… Может, проясните все же, кто именно манипулировал нами?
– Этого я и сам не знаю точно.
– Но вам ведь известно очень и очень много. А раз так, то должны же быть у вас… какие-то предположения, догадки, что ли. Поделитесь со мной ими.
– Полагаю, это кто-то из тех, кто отдает вам приказы.
– Неужто…
– Я понял, кого имеете вы в виду. Мы знаем этого человека. Он не очень-то сведущ в том деле, которым вы занимаетесь, не так ли? Однако, помимо него, имеются и другие, кто связан с операцией.
– И где же искать главного манипулятора? Кто стоит за всем этим? Государство? Военный департамент? Или Белый дом? Ответьте же, ради бога!
– Когда речь заходит об известной нам сделке, сами по себе названные вами учреждения не имеют никакого значения. Считайте, что их нет.
– Но люди-то есть! Имеются же и вполне реальные, конкретные лица!
– Если вам так уж хочется разыскать подставившего вас с Пейсом человека, то прежде всего обратите внимание на публику, непосредственно связанную с «Кенингом». С той самой компанией, которая действует в Южной Африке. Я имею в виду людей Кенделла, которые, скорее всего, и приведут вас к этому вашему «манипулятору». Что же касается их самих, то они вместе со своим бухгалтером являются, по существу, активнейшими участниками операции, известной нам как «Тортугас», – сказал Ашер Фельд и добавил уже более решительным тоном: – Впрочем, это уже ваши проблемы, подполковник Сполдинг. Для нас же самое важное – сорвать операцию, не дать совершиться постыдной сделке. И ради этого мы готовы пожертвовать своей жизнью.
Дэвид посмотрел на осунувшегося, печального человека.
– Неужели все это имеет для вас такое значение? Как можете вы верить во что-то теперь, после всего того, что узнали? Заслуживает ли подобного самопожертвования хоть какая-то из противоборствующих сторон?
– Каждый из нас должен знать, что для него главное, а что – нет. И действовать в порядке очередности стоящих перед ним задач. Поскольку Пенемюнде никто не тронул, – он по-прежнему работает в своем обычном режиме, – значит, это учреждение действует в строгом соответствии с планом высшего руководства рейха, который, как можно судить на примере с «Тортугасом», все еще обладает достаточной мощью, чтобы отстаивать свои интересы на мировом рынке. А это для нас неприемлемо. Вспомните Дахау, вспомните Аушвиц, вспомните Белзен. И вы поймете, почему мы не можем мириться с подобным положением.
Дэвид вышел из-за стола и, подойдя к евреям, спрятал «беретту» в наплечную кобуру.
– Если вы обманули меня, я вас убью, – произнес он, глядя на Ашера Фельда. – А затем, вернувшись в Лиссабон, отправлюсь оттуда на север, чтобы уничтожить там всех до единого фанатиков из «Хаганы», укрывающихся в горах. Тех же, кого не убью, выставлю на всеобщее обозрение… Приведите в порядок свои плащи и выметайтесь вон… Да, вот еще что: снимите номер в отеле «Альвеар» на имя… На имя Пейса. Эда Пейса. Чуть позже я свяжусь с вами.
– А наше оружие? – спросил Фельд, натягивая на плечи свой светло-серый плащ.
– Оно останется у меня. Я уверен, вам не составит особого труда обзавестись другим… И не вздумайте поджидать нас с доктором Леоном на улице. Скажу, чтобы вы знали: с нашей военно-морской базы уже выслали за мной машину.
– А что будет с операцией «Тортугас»? – с мольбою в голосе произнес Ашер Фельд.
– Я же сказал, что свяжусь с вами! – закричал Сполдинг. – Убирайтесь отсюда!.. И прихватите с собой эту вашу Хоуквуд. Вы найдете ее за углом, в «Рено». Вот, возьмите. – Дэвид вытащил из кармана ключи от машины и швырнул их товарищу Ашера Фельда, ловко схватившему их на лету. – Отправьте девчонку назад в Калифорнию. Сегодня же ночью, если удастся. Но в любом случае не позднее завтрашнего утра. Вам все понятно?
– Да… Вы правда свяжетесь с нами?
– Уходите, – молвил устало Сполдинг.
Двое агентов «Хаганы» встали со стульев. Тот, что помоложе, направился к их товарищу, все еще лежавшему без сознания на полу, и, подняв его, стал взваливать себе на плечи. Ашер Фельд, подойдя к двери, ведущей в холл, обернулся. Остановив на мгновение свой взгляд на убитых, он посмотрел на Сполдинга.
– Мы оба – и вы, и я – должны руководствоваться в своих поступках чувством долга, главное отличать от неглавного… Человек из Лиссабона – личность воистину необычная.
Открыв дверь, Фельд попридержал ее, пропуская вперед своего более молодого соратника, несшего на себе третьего агента, которому менее повезло. И затем закрыл за собой дверь.
Дэвид повернулся к Леону:
– Доставайте свои чертежи.
Глава 37
Когда временное обиталище Эжена Леона – дом номер пятнадцать по улице Терраса-Верде – подверглось нападению, ученый совершил удивительный поступок. Удивительный и вместе с тем, как подумал Дэвид, вполне объяснимый. Взял металлическую коробку с чертежами, открыл окно спальни и бросил ее вниз, на высаженные у самой стены тигровые лилии. Затем, закрыв окно, забежал в ванную и спрятался.
Несмотря на испытанное им потрясение, охвативший его страх и, наконец, присущее ему общепризнанное состояние недееспособности, Эжен сделал то, что менее всего ожидали от него, – сохранил присутствие духа. Не ставя перед собой цели спрятать коробку, он ограничился тем, что просто убрал ее с глаз долой. Швырнул в доступное всем место, на что уж никак не могли рассчитывать фанатики, которые привыкли иметь дело с наисложнейшими приемами и обманными ходами, призванными сбить противника с толку.
Дэвид с Леоном вышли через черный ход и, обойдя дом, направились к цветам. Коробка оставалась там, куда и упала. Сполдинг забрал ее из трясущихся рук физика и, поскольку тот чувствовал себя неважно, помог ему перелезть через небольшую ограду, отделявшую этот дом от соседнего. Перебравшись еще через два двора, они, то и дело оглядываясь, направились в сторону улицы. Сполдинг, держа Леона левой рукой за плечо, старался вести своего подопечного как можно ближе к стенам тех зданий, мимо которых они проходили, чтобы при первых же признаках опасности уложить его на землю.
Правда, Дэвид не думал всерьез, что кто-то на них нападет. Он был убежден, что члены «Хаганы» ликвидировали всех без исключения охранников Райнемана, несших свою службу перед самым домом. Об этом, во всяком случае, свидетельствовал тот факт, что Ашер Фельд безбоязненно вышел из дома через парадную дверь. Однако причины для беспокойства все же имелись. Нельзя было полностью исключать возможность того, что Ашер Фельд, экстремист по натуре, предпримет еще одну попытку завладеть чертежами. Не удивило бы Сполдинга и внезапное появление одного из автомобилей Райнемана, стоявшего где-то неподалеку отсюда: находившиеся в нем охранники, встревоженные тем обстоятельством, что им не удается никак поймать позывные, которые должны были бы время от времени давать по рации из дома номер пятнадцать по улице Терраса-Верде, вполне могли бы отправиться по этому адресу, чтобы на месте выяснить, в чем там дело.
Но все это – маловероятные варианты развития событий. И хотя Сполдинг учитывал каждый из них, он тем не менее полагал, что, скорее всего, ничего подобного не произойдет.
Поскольку было уже слишком поздно и еще слишком рано.
Если Дэвиду и хотелось что-то увидеть сейчас, так это зелено-голубой седан, разъезжающий медленно вдоль здешних улиц. Машину с небольшими оранжевыми значками на бамперах, свидетельствовавшими о том, что она является собственностью Соединенных Штатов Америки. Он надеялся, что встретит вот-вот заветный автомобиль, в котором должны находиться отправленные сюда Баллардом «парни» с военно-морской базы в Ла-Боке.
Однако седан, вопреки предположениям Дэвида, и не думал курсировать по улицам. Он мирно стоял на противоположной стороне улицы с включенными габаритными огнями. Трое мужчин, сидевших внутри, курили сигареты, освещая салон. Сполдинг повернулся к Леону:
– Пойдемте вон туда, к машине. Это за нами выслали ее. Однако не спешите, идите спокойно, словно просто гуляете.
Когда Сполдинг с Леоном, сойдя с тротуара на мостовую, двинулись в сторону автомобиля, из него вышли водитель и сидевший с ним рядом мужчина. Они, оба в штатском, стояли, переминаясь с ноги на ногу, у капота. Поравнявшись с машиной, Дэвид сказал им:
– Залезайте назад в свой чертов кабриолет и везите нас подальше от этого места! И позвольте спросить вас, кстати: коль уж вы решили остановиться тут, то почему ограничились огоньком от сигарет вместо того, чтобы включить свет в салоне и сидеть преспокойно у всех на виду? Должен заметить, что для противника вы представляли бы собой сейчас удобную, как никогда, мишень!
– Не горячитесь так, приятель! – ответил водитель. – Мы только что подъехали.
Он открыл заднюю дверцу, и Сполдинг помог Леону залезть в машину.
– Предполагалось, что вы будете разъезжать по улицам, а не сидеть на одном месте, как сторожевые псы!
Дэвид уселся рядом с Леоном. Человек, расположившийся на заднем сиденье, подвинулся, давая им место. Водитель сел за руль и, закрыв дверцу, завел мотор. Мужчина, который вышел из седана вместе с водителем, по-прежнему находился на улице.
– Скажите ему, чтобы он тоже садился в машину! – рявкнул Сполдинг, обращаясь к водителю.
– Он останется там, где стоит, подполковник, – произнес сосед Леона. – Здесь его пост.
– Кто вы, черт возьми?
– Полковник Дэниел Михан. Из морской разведки. И мне хотелось бы узнать от вас, что тут происходит.
Машина резко сорвалась с места.
– Насколько я понимаю, вы не имеете соответствующих полномочий, чтобы совать нос в подобные дела, – произнес неторопливо Дэвид, взвешивая буквально каждое слово. – И к тому же у меня нет времени на разговоры с первыми встречными. Так что, прошу вас, доставьте нас как можно быстрее в посольство.
– С первыми встречными!.. Ну да бог с вами!.. И все же, что бы вы там ни говорили, я был бы рад получить от вас кое-какие разъяснения! Надеюсь, вам известно, что творится в контролируемом нами районе города? Эта незапланированная поездка в Сан-Тельмо – сущая мелочь по сравнению с тем, чем приходится нам заниматься! Поверьте, я не был бы сейчас здесь, если бы эта продувная бестия, ваш шифровальщик, не упомянул вашего чертова имени!.. О господи!
Сполдинг, подавшись вперед, взглянул на Михана:
– Вы бы лучше сами рассказали мне, что же там происходит такого в вашем районе города? И почему упоминание моего имени заставило вас лично отправиться в Сан-Тельмо?
Военный моряк, встретившись глазами со Сполдингом, тотчас же перевел взгляд на сидевшего с мертвенно-бледным лицом Леона, чей вид, судя по гримасе полковника, вызывал у него отвращение.
– Ну что ж, пусть будет по-вашему, я не против. Но прежде скажите, а ваш приятель в курсе того, чем вы занимаетесь?
– Теперь – да. Он посвящен в мои дела, как никто другой.
– В прибрежной зоне Буэнос-Айреса патрулируют и денно и нощно три наших крейсера. Кроме того, туда заглядывают время от времени один эсминец и один авианосец… Пять часов назад мы получили более чем странный приказ: отключить по сигналу все радарные установки, военные суда вернуть к причалам, самолеты – на аэродромы и приостановить на время радиосвязь. А через сорок пять минут после этого пришла шифровка из «Фэрфакса», от сотрудника, облеченного полномочиями в степени «четыре-ноль». В ней говорилось о необходимости срочно разыскать подполковника Дэвида Сполдинга, имеющего тот же статус – «четыре-ноль», с тем, чтобы он немедленно вышел на связь.
– С «Фэрфаксом»?
– С «Фэрфаксом», и только с ним… Поэтому мы отправили одного из наших сотрудников по вашему адресу на Кордобе. Вас он там не застал, зато увидел странного субъекта, ошивавшегося возле вашего дома. Он пытался схватить его, чтобы выяснить, что понадобилось тому там… Однако дело кончилось тем, что через пару часов он вернулся назад с разбитой головой. И сразу же спросил, не звонил ли кто в его отсутствие, чтобы сообщить, где вы находитесь. Звонок и в самом деле был. Причем человек, связавшийся с нами, не обращал никакого внимания на то, что говорит по открытой телефонной линии!
– Это был Баллард, – ответил спокойно Дэвид. – Шифровальщик в посольстве.
– Да, нам звонил этот самый болван! Любитель разных там розыгрышей и прочего рода шуточек! Он и на этот раз был в своем репертуаре: предложил нам совершить небольшую прогулку в Сан-Тельмо, чтобы принять участие в каких-то играх! Как сказал он нам, мы должны были, добравшись туда, ждать терпеливо, пока вы не соизволите разыскать нас, после чего нам предписывалось решить совместно с вами, какое устроить представление.
Военный моряк в чине полковника покачал неодобрительно головой.
– Вы сказали, что получили приказ быть готовыми отключить по сигналу радары… и прекратить на какое-то время радиосвязь…
– И отправить корабли на место их стоянки, а самолеты – на воздушные базы, – перебил его Михан. – Что тут такое творится? С ума посходил, что ли, весь наш генштаб, чтоб он в ад провалился?! А может, это Рузвельт рехнулся? Или Черчилль? Или Рин-мин-мин? И кто мы теперь? Почему обращаются с нами, словно враги мы? Отдают приказы, которые нам только во вред?
– Дело обстоит вовсе не так мрачно, полковник. Все это направлено не против нас, – произнес успокаивающе Дэвид. – И к нам непосредственно не имеет никакого отношения… И когда же именно должен будет поступить сигнал?
– Точно не известно, черт бы их побрал! В любое время в течение ближайших сорока восьми часов. Вы представляете себе, каково нам нарушать уже установившийся строгий порядок!
– С кем я должен буду связаться в Вирджинии?
– Ох!.. Вот возьмите. – Михан, повернувшись лицом к Дэвиду, показал ему опечатанный желтый конверт со специальной пометкой, указывавшей на то, что в нем находится шифровка. Дэвид, протянув через Леона руку, взял его.
В передатчике, установленном впереди, напротив переднего сиденья, послышались статические разряды, а затем чей-то голос произнес одно-единственное слово:
– «Фламинго»!
– «Фламинго» слушает, – ответил моряк. Хотя статические разряды по-прежнему были слышны, слова звучали ясно и четко:
– Сполдинга разыскать. Задержать и доставить на базу. Распоряжение от сотрудника «Фэрфакса» со служебным индексом «четыре-ноль». С посольством – никаких контактов.
– Слышали? – улыбнулся Михан. – Так что этой ночью посольство исключается, подполковник.
Дэвид не знал, что и думать. Он начал было возражать – сердито, не скрывая охватившей его ярости, но затем оставил это занятие… Итак, он должен связаться с «Фэрфаксом». Те, кого он принимал за нацистов, оказались членами «Хаганы». Так, во всяком случае, сказал ему Ашер Фельд. Местное отделение этой организации занимается конкретными, практическими делами. Наиболее же важная в практическом плане задача на ближайшие сорок восемь часов состоит в нейтрализации человека, владеющего кодами. Не получив от него условленной шифровки, Вашингтон не станет отключать радары и приостанавливать радиосвязь, и, таким образом, вражеская подводная лодка, поднявшись наверх для встречи с траулером, тотчас же попадет на экраны радаров и будет потоплена. Ну а алмазы из рудников «Кенинга», в которых так нуждается Пенемюнде, окажутся навеки погребенными на дне Южной Атлантики.
Боже мой, подумал Дэвид, какая ирония заключается в том, что «Фэрфакс» – точнее, кто-то в «Фэрфаксе» – делает как раз то, что и следует делать, руководствуясь соображениями, которые и Вашингтон, и авиастроительные компании не желают никак принимать в расчет! У них совсем иные интересы. Главное – получить «товар». Тот самый, три четверти которого находится сейчас у Сполдинга. Чертежи высотных гироскопов, иначе говоря.
Дэвид сжал легонько плечо Леона. Измученный сверх всякой меры ученый, по-прежнему глядя куда-то перед собой, ответил на прикосновение Сполдинга тем, что повел нерешительно локтем.
Дэвид, кивнув ему, громко вздохнул. Затем приподнял желтый конверт и, пожав плечами, принялся засовывать его во внутренний карман пиджака.
Когда же его рука вновь появилась из-под пиджака, в ней был зажат пистолет.
– Боюсь, полковник Михан, я не смогу подчиниться приказу.
Сполдинг нацелил автоматический пистолет в голову моряка. Леон, чтобы не мешать ему, откинулся на спинку сиденья.
– Что, черт возьми, вы делаете? – Михан резко дернулся вперед.
Дэвид тут же взвел курок.
– Прикажите водителю ехать, куда я скажу. Мне не хотелось бы убивать вас, полковник, и все же я сделаю это, если придется. Исходя при этом из чувства долга.
– Так, выходит, вы и есть этот чертов двойной агент! Тот самый, которого разыскивает «Фэрфакс»!
– Хотел бы я, чтобы все и в самом деле было столь просто, – произнес, тяжело вздохнув, Дэвид.
Руки Леона тряслись, когда он затягивал узел на запястьях Михана. Водителя они оставили в миле отсюда, предварительно надежно связав. И сейчас он лежал в высокой траве у обочины проселочной грунтовой дороги. Когда же его подберут, сказать было трудно: по ночам в тех местах редко кто разъезжает. Ведь они находились в горах Колинас-Рохас.
Закончив свое дело, Леон отступил назад и кивнул Сполдингу.
– Идите в машину, Эжен, – сказал Дэвид. Физик снова кивнул и направился к автомобилю. Михан повернул голову и посмотрел на Дэвида.
– Вы уже труп, Сполдинг. Скоро, очень скоро вас поставят перед расстрельным взводом. И еще скажу: вы просто глупец. Ваши нацистские друзья терпят одно поражение за другим, конец их предрешен!
– Тем лучше, – ответил Дэвид. – Что же касается экзекуций, то здесь и помимо меня найдется немало таких, кто и впрямь заслуживает смерти. Да и не только здесь, но и в самом Вашингтоне. То, о чем я говорю, имеет прямое отношение к происходящему тут, полковник… Утром кто-нибудь наткнется на вас обоих. Но если хотите, можете идти пешком, по этой вот прямой дороге на запад. До вашего водителя примерно с милю… Поверьте, я весьма сожалею, что все так случилось.
Сполдинг пожал выразительно плечами и побежал к машине военно-морских сил. Леон сидел на переднем сиденье, и, когда дверная лампочка осветила его лицо, Дэвид увидел его глаза. Как ни казалось подобное невероятным, но во взгляде их что-то читалось – то ли благодарность, то ли одобрение. Однако разбираться в подобных вещах времени не было. Поэтому Дэвид лишь улыбнулся и негромко сказал:
– Я понимаю, вас потрясло все это… Но не могу ничего придумать такого, чтобы хоть чем-то помочь вам. Признаюсь, я не знаю, что делать. Если хотите, отвезу вас в посольство. Там вы будете в безопасности.
Машина тронулась вверх по крутому склону, типичному для Колинас-Рохас. Сейчас он свернет на другую дорогу, и минут через десять-пятнадцать они окажутся уже на автомагистрали. Там он посадит Леона в пригородное такси и попросит шофера отвезти его в американское посольство. Хотя в действительности это было вовсе не то, что хотел бы он сделать. Но что еще оставалось ему?
Внезапно Дэвид услышал донесшиеся до него с заднего сиденья слова. Слова! Произнесенные шепотом, глухо, едва слышно, они тем не менее прозвучали отчетливо! И это – несмотря на то, что их исторгло из своих глубин израненное, искалеченное горло.
– Я… остаюсь… с вами… Чтобы… вместе…
Сполдинг вцепился судорожно в руль, чтобы справиться с управлением: из-за потрясения, которое испытал он, услышав произнесенную с таким трудом речь, – ибо для Эжена Леона это и в самом деле была речь, – он выпустил баранку из рук. Выправив машину, Дэвид повернулся и посмотрел на ученого. При перемежающемся свете он увидел, что и Леон смотрит на него. Губы у ученого были плотно сжаты, взгляд сосредоточен. Несомненно, физик полностью отдавал себе отчет в том, что он делает, что делают оба они… И что должны еще сделать.
– Ол райт! – сказал Дэвид, стараясь не выдать охватившего его волнения и выразить свои мысли как можно яснее. – Я понял, что вы имели в виду. Один бог знает, как нуждаюсь я в помощи, от кого бы ни исходила она. Впрочем, мы оба нуждаемся в ней. Поскольку, как сдается мне, у нас появились теперь два могущественных врага – Берлин и Вашингтон.
– Я не желаю, чтобы мне кто-то мешал, Штольц! – крикнул Дэвид в трубку. Он звонил из небольшой телефонной будки неподалеку от Очо-Кале. Леон же сидел сейчас за рулем машины военно-морских сил США, в десяти ярдах от телефона-автомата. Мотор работал. Ученый не водил машину вот уже двенадцать лет, но с помощью полуслов и жестов он уверил Дэвида, что, если понадобится вдруг, он справится с этим.
– Вы не можете так поступить! – ответил в панике немец.
– Представьте себе, что я – Павлов, а вы – собака! И, заткнувшись, слушайте, что я говорю! В Терраса-Верде все вверх дном, если вы еще не знаете. Ваши люди перебиты. Так же, как и наши. Со мной и чертежи, и Леон… Ваши не существующие якобы гестаповцы уже одного за другим карают неугодных им лиц!
– Быть такого не может! – завопил Штольц.
– Скажите это убиенным! Когда станете приводить все в порядок на месте кровавого побоища! И замечу еще: вы – самый обычный сукин сын, ничего не знающий толком!.. Запомните, Штольц, мне нужны остальные чертежи. Так что ждите моего звонка! – Дэвид швырнул трубку и выскочил из будки.
Сейчас самое время начать сеанс радиосвязи. Затем надо будет заняться конвертом с шифровкой из «Фэрфакса» и, наконец, позвонив в посольство, связаться с Баллардом. Главное – выполнять все в строгой последовательности, не делая одновременно нескольких дел.
Сполдинг открыл дверцу машины и сел рядом с Леоном. Физик указал на приборную доску и, заметно напрягаясь, произнес одно-единственное слово:
– Опять…
– Вот и отлично, – сказал Сполдинг. – Значит, они тревожатся. Думаю, им не понравится, что я скажу. – Дэвид открыл крошечную нишу в панели и вытащил оттуда микрофон. Затем, нажав с силой пальцами на сетку малюсенького прибора, вогнул ее внутрь. Не удовольствовавшись этим, прикрыл микрофон рукой и, выйдя на связь, стал водить им вдоль пиджака, чтобы еще более исказить звук. – «Фламинго» – базе… «Фламинго» – базе, – произнес Сполдинг.
Сперва были слышны лишь статические разряды, затем раздался сердитый голос:
– «Фламинго», наконец-то, черт бы вас побрал! Вот уже два часа без малого, как мы безуспешно пытаемся выйти с вами на связь! Этот ваш Баллард беспрерывно звонит нам! Где вы находитесь?
– Говорит «Фламинго»… Почему вы не вышли на наш последний сеанс радиосвязи? Вам что-то помешало?
– На последний сеанс радиосвязи? Хватит болтать! Я с трудом слышу вас. Подождите, пожалуйста, пока я не свяжусь с дежурным офицером.
– Оставьте это! Не суетитесь понапрасну. Вас снова становится плохо слышно. Мы гоняемся за Сполдингом. Преследуем его. Он в машине… Примерно в двадцати семи – двадцати восьми милях к северу от нас… – Произнеся это, Дэвид умолк.
– «Фламинго»!.. «Фламинго»!.. О боже, эта дрянь опять барахлит!.. В двадцати восьми милях к северу, но откуда?.. Я не понял вас, «Фламинго»!.. «Фламинго», отзовитесь!
– «…минго» на связи, – сказал Сполдинг, на этот раз поднеся микрофон ко рту. – Эта радиоустановка нуждается в серьезном ремонте, приятель. Ну а если вы и не расслышали кое-чего, – ничего страшного. Я повторяю: мы вернемся на базу приблизительно…
Сполдинг наклонился и выключил радио.
Затем вышел из машины и вернулся в телефонную будку.
Главное – выполнять все в строгой последовательности, не делая одновременно нескольких дел. Не разбрасываться, не отвлекаться. Продвигаться вперед, тщательно продумывая каждый шаг и не допуская никаких оплошностей.
Сейчас на очереди – срочное сообщение из «Фэрфакса». Ознакомившись с расшифрованным текстом, он сможет узнать наконец, кто именно потребовал его задержания. Как зовут человека со статусом «четыре-ноль», позволяющим отправлять подобные распоряжения с радиостанции этого разведывательного центра.
Это, вне сомнения, тот самый агент, который разгуливает безнаказанно по закрытой зоне, куда лишь немногие могут попасть, и убил в новогоднюю ночь человека по имени Эд Пейс.
Агент, внедренный «Хаганой».
У Сполдинга было огромное искушение вскрыть желтый конверт сразу же, как только получил его от морского офицера в Сан-Тельмо, но он подавил в себе это желание. Он знал, что шифровка потрясет его независимо от того, кто ее отправлял – знакомый ли ему человек или нет. Ведь самое главное для него заключалось теперь в том, что он узнает имя этого типа, против которого и обратит свою месть, уготовленную им для убийцы его друга.
Дэвид, впрочем, сознавал, что подобные мысли отвлекают его от более неотложных дел. И постарался отделаться от них. Им с Леоном предстоит сейчас совершить поездку в Очо-Кале. И хотя они будут спешить, о необходимости соблюдать осторожность он ни за что не забудет. Дэвид был твердо уверен: ничто не сможет помешать ему сделать то, что он задумал. Как и его нелицеприятному разговору с Генрихом Штольцем.
Он вытащил желтый конверт и провел пальцем вдоль линии склейки, открывая его.
В первый момент стоявшее под текстом имя ничего не сказало ему.
Какой-то там Айра Барден, подполковник.
И все.
Но затем он вспомнил.
Вспомнил канун Нового года! И все, что произошло вслед за тем!
Вспомнил, о боже, что было тогда! Он встречался в те дни со вторым человеком в руководстве «Фэрфакса» – грубоватым, разговаривавшим жестким тоном субъектом. Этот «ближайший друг» Эда Пейса прилюдно, с армейской непосредственностью, оплакивал смерть своего «лучшего друга», обрушивая гнев на голову убийцы. И это он втайне от всех предоставил Дэвиду возможность отправиться на самолете на воздушную базу в Вирджинии, чтобы самому принять участие в расследовании преступления, проводившемся еще по свежим следам. Но это не все: воспользовавшись трагической гибелью Эда Пейса, он залез в сейфы «лучшего друга», где, как казалось ему, хранились заветные досье… Но ничего не нашел: на полках сейфов было пусто.
Этот человек уверял Сполдинга, что лиссабонского шифровальщика по имени Маршалл убили в Стране Басков, и обещал выяснить все, что касается Франца Альтмюллера.
Но обещания своего, конечно же, так и не выполнил.
И этот же человек пытался убедить Дэвида, что все только выиграли бы, если бы он забыл на время о правилах, касающихся соблюдения государственной тайны, и рассказал ему, что за задание получил он от военного департамента.
Слушая его, Дэвид едва удержался, чтобы не ввести своего собеседника в курс дела. И сейчас он жалел лишь о том, что сохранил все в секрете.
Айра Барден – не дурак. Фанатик – это да, но никак не глупец. И он не мог не понимать, что резидент из Лиссабона прикончит его, если узнает, что это он убил Пейса.
«Не забывайте урока „Фэрфакса“…»
Господи, подумал Дэвид, мы сражаемся друг с другом, убиваем друг друга… Мы уже не знаем, кто наш враг.
Но во имя чего мы ведем себя так?
Теперь у него появилась еще одна причина звонить Балларду. Ему недостаточно было одного только имени, он хотел знать значительно больше. Поскольку решил противостоять Ашеру Фельду.
Дэвид снял с рычага телефонную трубку, бросил монету и набрал номер.
Баллард ответил сразу. На этот раз он не думал шутить.
– Послушайте, Дэвид, что я вам скажу. – Бобби никогда раньше не называл его по имени. По голосу Балларда нетрудно было понять, что ему едва удается сдержать бушевавший в нем гнев. – Я не требую ставить меня в известность о том, как вы и ваши люди проворачиваете свои дела. Но если вы собираетесь держать со мной связь, так хоть сообщайте, где вас искать!
– Убито немало людей, я же уцелел. Каким-то чудом. Но связаться с вами я так и не смог в силу ряда непредвиденных обстоятельств. Надеюсь, вас удовлетворил мой ответ?
Баллард молчал несколько секунд. Но не потому, подумал Дэвид, что осмысливал услышанное им. Скорее всего, он был не один. Когда шифровальщик заговорил, от гнева его не осталось и следа. На этот раз голос Бобби звучал нерешительно. Чувствовалось, что Баллард напуган.
– Вы и в самом деле в порядке?
– Да. И я не один: со мной Леон.
– Моряки слишком поздно отправились к вам на помощь… – произнес Баллард. Судя по интонациям, он глубоко переживал из-за этого. – Я то и дело звоню на базу, чтобы узнать, что с вами, но там отделываются какими-то отговорками. Думаю, их автомобиль потерялся.
– Это не совсем так. Я захватил его…
– О боже!
– Они оставили в Сан-Тельмо одного из них – для наблюдения за обстановкой. Но двое других находились в машине. С ними ничего не случилось: они целы и здоровы, хотя и выведены из игры.
– Что, черт возьми, все это значит?
– У меня нет времени вдаваться в подробности… Если же коротко, то дело обстояло так. Они получили приказ задержать меня. И не откуда-нибудь, а из «Фэрфакса». Причем им было строжайше предписано не ставить об этом в известность посольство. Таков вот расклад. Я же не могу допустить, чтобы они взяли меня. Во всяком случае – сейчас…
– Но мы не имеем к «Фэрфаксу» никакого отношения, – заявил твердо Баллард.
– И все же в данный момент вы могли бы сделать кое-что, касающееся данного учреждения. Я уже говорил Джин о том, что в системе безопасности «Фэрфакса» проделана брешь. Но я тут ни при чем, поверьте уж… Мне нужно какое-то время. Возможно, целых сорок восемь часов. Я должен найти ответы на кое-какие вопросы. Леон может мне в этом помочь. Ради всего святого, верьте мне!
– Я могу поверить вам, но мое мнение не так уж много значит здесь… Подождите минутку, со мной тут Джин…
– Так я и думал, – перебил Балларда Дэвид. Звоня в посольство, он намеревался обратиться за помощью, в которой крайне нуждался, не к кому-то еще, а именно к Балларду. Теперь же понял внезапно, что Джин могла бы оказать ему значительно большую помощь, чем шифровальщик.
– Поговорите с ней, а не то она исцарапает мне всю руку.
– Подождите, Бобби… Не смогли бы вы срочно просмотреть досье одного человека из Вашингтона? А если точнее, то из «Фэрфакса»?
– У меня для этого должна быть веская причина. Тот человек наверняка из разведки, и потому, скорее всего, ему станет об этом известно. Тем более если он из «Фэрфакса».
– Мне наплевать на это. В случае чего сошлетесь на меня. Скажете, что это я попросил вас заглянуть в досье. Мой статус – «четыре-ноль». В Джи-2 это известно. Всю ответственность я беру на себя.
– Кто же именно интересует вас?
– Подполковник Айра Барден. Запомнили?
– Да. Айра Барден. Из «Фэрфакса».
– Все точно. А теперь позвольте мне поговорить с…
Но Баллард его уже не услышал. В трубке зазвучал голос Джин, в котором ощущались одновременно ярость и любовь, отчаяние и чувство облегчения.
– Джин, – сказал Дэвид после того, как она задала ему в бешеном ритме с полдюжины вопросов, на которые он едва ли смог бы ответить даже при сильном желании, – прошлой ночью ты кое-что предложила мне, но я тогда отказался принять твои слова всерьез. Сейчас же твой мифический Дэвид и впрямь испытывает острую нужду в надежном укрытии, где его не смог бы никто обнаружить. Пампасы мне, правда, не подойдут, но что-нибудь поближе вполне устроит… Не смогла бы ты помочь мне? Помочь нам? Постарайся же, ради господа бога!
Глава 38
Он позвонит Джин чуть позже, перед рассветом. Им с Леоном придется теперь передвигаться лишь в темноте, под покровом ночи. И только так, куда бы они ни направлялись и где бы ни располагалось прибежище, подысканное для них Джин.
Если он сможет скрыться на какое-то время, то все приостановится: в Вашингтон не отправят шифровки, платежи за постыдную сделку никуда не поступят, и не будет спущен сверху приказ об отключении радиосвязи и радаров, что уже само по себе на какое-то время выводило бы из строя боевые суда и самолеты. Дэвид отчетливо сознавал все это. И то, что придумал он, являлось простейшим и надежнейшим средством сорвать операцию «Тортугас».
Но обречь ее на провал – еще не все.
За «Тортугасом» стоят люди. Люди, достойные кары. И всех их необходимо вытащить из темных, грязных тайников на солнечный свет. Если еще остается какой-то смысл в том, что происходит, если не впустую прошли все эти годы, ознаменованные горем, страданиями, страхом и смертью, то все эти лица должны предстать перед миром в их подлинном, непристойном обличье.
Рассчитывать на это имеют право народы всей земли. Все те, – а их сотни тысяч с обеих сторон, – кому придется доживать свой век с боевыми ранами на теле.
Они должны понять наконец, ради чего и во имя чего проливали свою кровь.
Дэвид возложил на себя нелегкую миссию. Ему предстояла схватка с людьми, заправлявшими тайно «Тортугасом». Но в борьбе с ними он не мог опираться на одни лишь устные показания какого-то фанатика-еврея. Слова Ашера Фельда, руководителя местного отделения «Хаганы», не являются, по существу, свидетельствами в юридическом смысле данного термина. Фанатики – люди сумасшедшие. Мир же достаточно уже насмотрелся и на фанатиков, и на сумасшедших, тем более что между ними нет никакой разницы. Их гнали прочь. Их убивали. Или делали и то и другое.
Дэвид понимал, что выбора у него нет.
Когда он встретится лицом к лицу с людьми, стоящими за «Тортугасом», то не станет ссылаться на слова Ашера Фельда. Как и на шифровки, вводящие в заблуждение непосвященных, или распоряжения, которые допускают сотни различных интерпретаций.
Эти люди не останавливаются ни перед чем: идут на прямой обман, прибегают к самым подлым уловкам и манипулируют своими подчиненными, перемещая их с места на место.
При встрече с ними он будет опираться только на то, что увидит сам и в чем убедится лично. Он – прирожденный свидетель. И посему представит им неопровержимые доказательства. А затем сокрушит их, своих противников.
Но для этого ему нужно прежде всего пробраться на стоявший в Очо-Кале траулер. Тот самый траулер, который должен быть взорван при первой же попытке выйти из порта для встречи с немецкой подводной лодкой.
В том же, что траулер рано или поздно попытается выйти в открытое море, Дэвид не сомневался: люди с фанатичным сознанием непременно потребуют этого. И если такая попытка окажется успешной, то у него уже не будет никаких вещественных доказательств. Доказательств, которые он смог бы предъявить как улику.
И потому он должен сейчас же, как можно быстрее, попасть на борт этого судна, пришвартованного в данный момент к одному из причалов.
Дав последние указания Леону, Сполдинг скользнул в теплую, маслянистую воду Рио-де-Ла-Платы. Эжен останется в машине – поведет ее в случае нужды. Если в течение полутора часов Дэвид не вернется, он отправится на военно-морскую базу и сообщит там дежурному офицеру, что Сполдинга задержали на борту траулера. Арестован американский агент.
В подобной стратегии была своя логика. Согласно поступившему на базу распоряжению первостатейной важности – приказу из «Фэрфакса» – Дэвид должен быть немедленно разыскан и препровожден в Ла-Боку. К тому времени, когда Леон сможет прибыть на базу, будет уже три тридцать утра. Выслушав его сообщение, офицер тотчас же вспомнит о том, что «Фэрфакс» требует от них принятия быстрых и решительных мер. Без чего и нельзя обойтись в сложившейся ситуации, особенно если учесть, что операция по освобождению Сполдинга должна начаться в три тридцать утра, а местом действия станет территория порта нейтрального государства.
Это был мост, какие Дэвид всегда пытался возводить перед сверхрискованным внедрением в стан врага. В данном случае он сознательно шел на компромисс с суровой действительностью, чтобы хоть как-то подстраховаться на случай провала. Сказывались уроки, вынесенные им из опыта его работы на севере Пиренейского полуострова.
Конечно, ему не хотелось бы подобного развития событий. Имеется слишком уж много путей вывести его из игры. Возможно, конечно, что заправилы «Тортугаса», – а таких и в Вашингтоне, и в Берлине немало, этих перепуганных насмерть людей, – и не станут лишать его жизни. Но имеются и другие варианты. В общем, в лучшем случае ему предложат сделку, в худшем же… Провалить операцию «Тортугас» – это еще не все, все – это обвинительный акт.
Пистолет оторванным от рубашки краем привязан к голове, одежда – в зубах. Плывя брассом в сторону судна, Сполдинг старался держать голову как можно выше, чтобы не замочить оружия. «Прогулка» была не из приятных. В рот, несмотря на все его ухищрения, то и дело проникала грязная, смешанная с бензином вода. И в довершение этого он еще должен был отгонять от себя касавшегося его своей мордой огромного морского угря, привлеченного непонятно откуда взявшейся белой плотью, барахтавшейся на его охотничьей территории.
Но что бы там ни было, Сполдинг добрался наконец до злополучного траулера. Вокруг – тишина, лишь волны чуть слышно плескались в кромешной темноте. Напрягая зрение и слух, чтобы уловить на палубе малейшие признаки жизни, он поплыл к корме.
Тишину по-прежнему ничто не нарушало, если не считать мерного плеска ударявших о борт судна волн.
На палубе горел свет, и это все. Никакого движения, – не заметно даже перемещающихся в пространстве теней. И не звучало ничьих голосов. Только лампочки на черных проводах меняли в такт качке свое положение. По левому борту от кормы до середины судна тянулись два толстенных каната, к которым примерно через каждые десять футов были привязаны свисавшие вниз веревки. Манильская пенька, послужившая материалом для изготовления и тех и других, почернела от смазочных масел и нефти.
Подплыв поближе к корме, Дэвид увидел охранника, в одиночестве сидевшего на стуле возле огромных, наглухо закрытых загрузочных дверей. Стул упирался спинкой в стену грузового помещения. По обе стороны от широкого дверного проема висели прикрытые сеткой две лампы, увенчанные металлическими колпаками.
Чтобы лучше все видеть, Сполдинг отплыл чуть подальше от судна. Охранник в полувоенной форме наемников из «Гнезда ястреба» читал какую-то книгу, что изумило Дэвида как факт, необычный для публики данного сорта.
Внезапно у противоположной стены грузового строения, обращенной в сторону прибрежного пакгауза, послышались чьи-то шаги. Человек шел не таясь, спокойно и ровно. Было ясно: он не боялся, что его услышат.
Охранник оторвал взгляд от книги. И в этот миг в поле зрения Дэвида попало второе действующее лицо. Им оказался еще один охранник – все в той же униформе Райнемана. При нем был кожаный чемодан – такая же точно рация, какая имелась у людей, теперь уже покойных, разместившихся в доме номер пятнадцать по улице Терраса-Верде.
Охранник, сидевший на стуле, улыбнулся и, обратившись на немецком к стоявшему рядом с ним его товарищу, предложил:
– Если хочешь, я тебя подменю. А ты пока посиди, отдохни немного.
– Нет, спасибо, – ответил человек с рацией. – Мне больше нравится проводить дежурство на ногах. Так быстрее летит время.
– Как там в Лухане? По-старому все или нет?
– Ничего нового. Суетятся вовсю, возбуждены до предела. До меня то и дело доносились их вопли. И ко всему прочему каждый из них норовит отдавать приказы.
– Интересно, что же такое произошло в этом Тельмо?
– Что-то крайне неприятное, – это все, что я знаю. Нам ведь ничего не говорят. Скрывают все, что только можно. Известно лишь, что они направили сюда, в Очо-Кале, целую группу.
– Ты сам слышал об этом?
– Нет. Я говорил с Геральдо. Кстати, он тут, у пакгауза, вместе с Луисом.
– Надеюсь, они не станут будить здешних шлюх хотя бы во время дежурства!
Человек с рацией рассмеялся:
– Даже Геральдо не станет вести себя так глупо, как те псы, что находились тут прошлой ночью.
– Не стану спорить, чтобы не проиграть пари, – ответил сидевший на стуле охранник.
Его товарищ, снова засмеявшись, ушел, чтобы по-прежнему нести в одиночку караульную службу возле грузового отсека. Человек же на стуле, расставшись с ним, опять уткнулся в свою книгу.
Дэвид поплыл брассом назад, к кораблю.
Руки его начали уставать, зловонная вода гавани попадала уже не только в рот, но и в нос. И к тому же в голову лезли разные мысли. Он, сам не желая того, думал о той ситуации, в которой может в любой момент очутиться Эжен Леон.
Ученый находился в четверти мили от него, если плыть по прямой, или в четырех опоясанных кривыми улочками кварталах от границы Очо-Кале. Стоит только охранникам Райнемана начать патрулировать по району, как они тотчас же обнаружат не только машину военно-морских сил, но и Леона, сидящего в ней. Таким образом, мост, возведенный им, не столь уж надежен. Кое-чего он не учел. Хотя и обязан был предусмотреть буквально все, до самых мелочей. Однако хватит об этом. Сейчас он обязан сосредоточить все внимание на другом.
Доплыв до середины правого борта, Дэвид схватился за выступ, чтобы немного передохнуть. Траулер относился к судам среднего класса. Небольшая длина его корпуса не превышала семидесяти-восьмидесяти футов, мидель[947] составлял футов тридцать. Знакомство с судами подобного типа, строящимися по определенным стандартам, а также открывшаяся его взору картина, когда он, воспользовавшись темнотой, смог приблизиться к траулеру, дали ему основание предположить, что средняя и кормовая, расположенная под рулевой рубкой, надстройки достигают в длину соответственно пятнадцать и двадцать футов. Двери у них должны располагаться и спереди и сзади. В каждую из боковых стен, обращенных как к правому, так и к левому борту, вделано, по всей видимости, по два иллюминатора. Если алмазы «Кенинга» на корабле, то они, если следовать логике, находятся, скорее всего, в кормовой надстройке, или юте: судовая команда трудится, как правило, в стороне от нее, она просторнее остальных надпалубных помещений, и в ней не содержится ничего, что могло бы представлять для кого-то хоть какой-то интерес. Если Ашер Фельд прав и два или три специалиста из Пенемюнде действительно изучают под микроскопом продукцию «Кенинга», то проделать всю эту работу им предстоит в крайне сжатые сроки. Последнее обстоятельство уже само по себе обуславливает их изоляцию, чтобы никто не мешал.
Дыхание Дэвида выровнялось. Скоро он узнает наверняка, тут ли алмазы, и если тут, то где именно. Осталось потерпеть лишь несколько минут.
Преисполнившись решимости, Дэвид прежде всего расстался с одеждой, которую держал в зубах. Теперь у него не было ничего, чем смог бы он прикрыть тело, кроме брюк, поскольку он их не снимал. Затем, продолжая держаться на воде, он сдернул с головы повязку и, зажав в руке пистолет, швырнул в сторону уже ненужный кусок ткани, подхваченный тут же течением. Уцепившись свободной рукой за небольшой выступ в корпусе судна, образованный ватерлинией, он посмотрел наверх. Планшир[948] находился в шести-семи футах от воды. Так что ему потребуются обе его руки, чтобы, используя каждую неровность в поверхности борта, добраться до палубы.
Выплюнув изо рта остатки пахучей жидкости, бывшей когда-то обычной водой, он схватил зубами ствол пистолета. После чего погрузил руки в воду и начал тереть их о брюки, пытаясь, насколько возможно, удалить с ладоней въевшуюся в них грязь эстуария.[949]
Закончив эту процедуру, он снова схватился левой рукой за выступ ватерлинии и, вытянув вверх правую руку, с силой вытолкнул тело из воды, что позволило ему уцепиться правой рукой еще за один небольшой выступ на корпусе судна. Потом его пальцы вцепились в следующий выступ, шириной всего в полдюйма. Перебирая руками, вжимая грудь в грубую деревянную обшивку, чтобы легче было удержаться, он поднимался все выше и выше. Он уже не касался босыми ногами воды. И до планшира оставалось теперь не более трех футов.
Дэвид подтянул осторожно колени, чтобы опереться на выступ ватерлинии пальцами обеих ног. Переводя дыхание, он думал о том, что руки его скоро откажут и соскользнут неизбежно с прискорбно узкой опоры. Он напряг мышцы живота, с силой, до боли, уперся ногами в образованный ватерлинией выступ и, вскинув вверх руки, подскочил, стараясь подпрыгнуть как можно выше. Он понимал: если ему не удастся схватиться за планшир, он свалится в воду. Всплеск привлечет внимание охраны, и та поднимет тревогу.
Левая рука уцепилась за балку, правая сорвалась. Но и одной руки было достаточно.
Сполдинг подтянулся на ней, до крови расцарапав грудь о шершавый, побитый штормами борт. Перебросив через ограждение правую руку, он вытащил пистолет изо рта. Он находился – во всяком случае, надеялся на это – где-то посередине, между средней и кормовой надстройками, скрытый их широкими стенами от охранников, несших вахту на грузовой платформе.
Перевалившись бесшумно через планшир, Дэвид пригнулся и пробрался крадучись к боковой стене кормовой надстройки. Затем, прижимаясь спиной к деревянным доскам, медленно, ни на миг не забывая о подстерегающей его опасности, выпрямился в полный рост. Соблюдая крайнюю осторожность, он приблизился к первому, ближайшему к нему иллюминатору. Свет изнутри практически не пробивался, поскольку окно было занавешено своеобразной, примитивнейшего типа шторой, слегка отодвинутой в сторону, – наверное, для того, чтобы открыть доступ в помещение свежему ночному воздуху. Второй иллюминатор, к которому он также подкрался, не имел никаких занавесок, так что заглянуть в скрывавшееся за ним помещение не составляло никакого труда. Однако располагалось это окно в одном лишь футе от края стены. Поскольку Дэвид не мог исключить возможность того, что за углом стоит на вахте еще один охранник, которого он не смог разглядеть, когда находился в воде, он решил вернуться назад и на первых порах удовольствоваться тем, что удастся увидеть ему в первом иллюминаторе.
Прильнув мокрой щекой к полусгнившей резине, окаймлявшей окно, он заглянул в просвет между шторой, представлявшей собой кусок грубой черной парусины, и краем иллюминатора. Помещение освещалось, как и предполагал он, единственной лампочкой, свисавшей с потолка на толстом проводе, который, выйдя наружу в окно, тянулся до самого пирса, что было вполне объяснимо: судовые генераторы отключались на время стоянки. Лампочку прикрывал с одной стороны надетый на нее необычной формы плоский металлический щиток. Сперва Дэвид не понял его назначения, но затем сообразил: стальной лист заслонял от света ту часть помещения, где он заметил две койки, погруженные в полумрак. И хотя в кубрике горел свет, люди, занимавшие их, спали спокойным, безмятежным сном.
К противоположной от окна стене был придвинут длинный стол, имевший неуместное в данной обстановке сходство со столом в больничной лаборатории. На белой, безукоризненно чистой клеенке, аккуратно расстеленной по всему столу, располагались на равном друг от друга расстоянии четыре мощных микроскопа. Возле каждого прибора стояла настольная лампа. Провода от ламп тянулись к установленной под столом двенадцативольтной батарее. Вдоль стола, напротив микроскопов, были расставлены четыре стула с высокими спинками – четыре белых, без единого пятнышка стула, какие можно видеть только в больницах.
Обстановка тут, подумал Дэвид, в самом деле стерильная. Как в образцовой лечебнице. Этот изолированный в пространстве уголок траулера резко контрастировал с видом всего судна, грязного, захламленного. Кубрик фактически являл собою миниатюрный, по-больничному чистый островок посреди зловонных отходов морского промысла и пропахших нефтью канатов.
А затем он увидел их – то, что искал. Они стояли в углу.
Пять стальных ящиков. Все – на один лад. У каждого сквозь отверстие в металлической скобе, скреплявшей крышку с днищем, выглядывало ушко, в которое был вдет тяжелый амбарный замок. На передней стенке отчетливо читалась выведенная по трафарету надпись: «Кенинг майнз лимитед».
Наконец-то! Наконец-то он нашел, что искал! Убедительнейшее, неопровержимое доказательство преступления!
Преступления, закодированного словом «Тортугас».
Грязной сделки, осуществляемой при посредничестве Эриха Райнемана.
И они рядом, совсем близко от него, эти ящики, в которых находится как раз то, что необходимо ему для оглашения обвинительного акта.
Испытываемые им яростный гнев и непреодолимое стремление добраться до бесценных улик подавили в нем страх, – а то, что он боялся, он не скрывал от себя, – и, заглушив в нем тревожное чувство, заставили его сконцентрировать все внимание на стоявшей сейчас перед ним главной задаче и поверить, как и самому ему было ясно, без всяких на то оснований, что в силу неких мистических метаморфоз он становится неуязвимым. Правда, всего лишь на несколько минут. На несколько драгоценных минут.
Но для него и этого времени будет достаточно. Дэвид, согнувшись, проскользнул под первым иллюминатором и, подойдя ко второму, заглянул внутрь. Первое, что он увидел, так это дверь. Дверь, которая, судя по ее виду, никак не соответствовавшему общему облику траулера, была только что установлена. Стальную дверь с крепким, не менее дюйма в толщину, засовом посередине, задвинутым в привинченную к дверной раме скобу.
Специалисты из Пенемюнде не только были изолированы ото всех, как пациенты в больнице, но и пребывали, хотя и на добровольной основе, в своего рода тюремном заточении.
Дэвид сразу же понял, что проникнуть за эту дверь с ее столь солидным запором будет для него так же сложно, как совершить переход через Альпы, не имея с собой специального снаряжения.
Пройдя, пригнувшись, под иллюминатором к краю стены, он опустился на колени и, прижимаясь щекой к деревянной обшивке надстройки, осторожно, высовывая голову миллиметр за миллиметром, выглянул из-за угла.
Взору его, как он и думал, предстал охранник. Картина самая обычная: занимая на палубе своеобразную линию обороны на случай нападения противника, этот страж явно скучал. Испытываемое им раздражение от сознания бессмысленности, как казалось ему, своего занятия и изнурительная бездеятельность, вполне естественно, приводили к ослаблению его бдительности.
Однако он был не в полувоенном одеянии наемников из «Гнезда ястреба», а в плотно облегавшем его фигуру костюме, который лишь подчеркивал мощное, как у профессиональных борцов, телосложение. Облик охранника дополняла короткая стрижка. В вермахтовском стиле.
Прислонившись к огромной лебедке, служившей для вытягивания рыболовной сети, он курил тонкую сигарету. Рядом с ним, прямо на палубе, лежала автоматическая винтовка 30-го калибра с отстегнутым от нее ремнем, который, скрутившись, валялся чуть поодаль. Судя по тому, что на кожаной поверхности ремня осели оставленные туманом капельки влаги, винтовка находилась в таком положении уже достаточно долгое время.
Ремень – вот что нужно было ему сейчас… Дэвид незамедлительно вытянул пояс из лямок брюк и, встав с колен, сделал шаг назад, в сторону иллюминатора. Затем, подойдя к планширу, он вытащил из-под балки один из вделанных в нее металлических костылей, к которым крепились рыболовные сети, и дважды слегка ударил им о деревянный брус. Потом повторил то же самое. Было слышно, как охранник, уловив непонятный звук, переступил с ноги на ногу. Но на шум не пошел. Все кончилось тем, что он лишь сменил позу.
Дэвид опять постучал костылем. И снова – два раза. После чего последовали два мягких удара. Действуя так, он рассчитывал на вполне определенный эффект: подобное негромкое и ритмичное двойное постукивание, производимое через равные промежутки времени, в состоянии лишь пробудить любопытство, но оно не может служить достаточным для охранника основанием, чтобы вызвать у него беспокойство и заставить его поднять тревогу.
На этот раз Сполдинг услышал шаги караульного. Охранник шел не спеша, вразвалочку, поскольку ничто не говорило ему о подстерегавшей его опасности. И если он покинул свой пост, то лишь для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Посмотреть, что там такое. Возможно, это ударяет о борт корабля принесенное течением бревно, каких немало плавает в гавани.
Едва караульный вышел из-за угла, как Сполдинг накинул ему на шею ремень и крепко стянул, чтобы тот не смог закричать.
А затем скрутил потуже пояс. Охранник упал на колени, лицо, насколько можно было видеть при тусклом свете, пробивавшемся через иллюминатор, потемнело, губы свело в невыразимой муке, вызванной удушьем.
Однако Дэвид не позволил своей жертве потерять сознание, поскольку был твердо намерен совершить переход через Альпы. Заткнув пистолет за пояс брюк, он нагнулся и вытащил из ножен, висевших на боку у охранника, штык – излюбленное оружие настоящих солдат, которое, вопреки расхожему мнению, редко когда примыкают к винтовке. Затем поднес лезвие к глазам охранника и произнес шепотом:
– Espanol или Deutsch?[950]
Человек в ужасе смотрел на него. Сполдинг плотнее сжал кожаный ремень. Охранник, закашлявшись, с огромным усилием поднял два пальца.
Дэвид снова прошептал, прижав лезвие к лицу под правым глазом:
– Deutsch?
Мужчина кивнул.
Конечно же он немец, подумал Сполдинг. И нацист. Об этом свидетельствовали и его одежда, и стрижка. Пенемюнде – это тот же Третий рейх, империя в империи. И работающие в нем специалисты должны находиться под охраной собственной стражи.
Дэвид провел слегка по лицу противника лезвием штыка. Под глазом появилась кровавая полоска. Охранник открыл испуганно рот.
– Делай все в точности так, как я прикажу, или лишишься глаз. Понял? – шепнул по-немецки Дэвид охраннику в ухо. Человек, едва не теряя сознание, снова кивнул.
– Встань и постучи в иллюминатор. Скажи, что у тебя срочное сообщение от… от Альтмюллера, Франца Альтмюллера! Попроси открыть дверь и расписаться в уведомлении о получении депеши… Давай же быстрее! И помни, этот нож будет находиться от твоих глаз всего лишь в нескольких дюймах.
Охранник, все еще пребывая в состоянии шока, поднялся, хотя и с превеликим трудом. Сполдинг, слегка ослабив петлю на его шее, подтолкнул своего пленника к иллюминатору и встал рядом с ним, следя, однако, при этом, чтобы из окна его не было видно. Левой рукой он держал ремень, в правой покоился штык.
– Давай! – прошептал Дэвид, помахивая угрожающе лезвием.
Сперва в голосе охранника ощущались напряженность и неестественность. Сполдинг подвинулся к нему ближе. Немец понял: от смерти его отделяют какие-то доли секунды, если он не сделает то, что требуют от него.
И он покорно выполнил все, что было приказано ему Дэвидом Сполдингом.
Было слышно, как внутри каюты зашевелились, послышалось ворчание, которое, впрочем, сразу же прекратилось, как только прозвучало имя Альтмюллера.
Невысокий, средних лет человек, еще не очнувшись ото сна, поднялся с койки и направился к стальной двери. На нем было только нижнее белье.
Дэвид толкнул охранника за угол. Услышав лязг отодвигаемого засова, он встал у входа и тут же, держась за стянутый крепко ремень, трахнул охранника лбом о стальную дверь и оттолкнул от себя. Когда же дверь распахнулась, он схватился за шарообразную ручку, чтобы не дать двери врезаться в стену и произвести крайне ненужный при данных обстоятельствах шум, швырнул штык на палубу и, выхватив из-за пояса брюк пистолет, ударил им немецкого ученого по голове.
– Schweigen! – прошептал он резко. – Wenn Ihnen Ihr Leben lieb ist![951]
Трое в каюте – двое постарше и один совсем преклонного возраста – испуганно сползли с коек. Двоих, что помоложе, била нервная дрожь, во рту у них пересохло. О том, чтобы что-то сказать, они и не думали: страх лишил их дара речи. Охранник между тем, все еще продолжая удушливо кашлять, начал приходить в себя и, почувствовав, что в глазах у него стало проясняться, попытался встать на ноги. Но Сполдинг сразу же пресек эту попытку: сделав к нему два шага, он пистолетом ударил его сбоку в висок, и тот рухнул в беспамятстве на палубу.
Старик, менее напуганный, чем двое его товарищей, взглянул на Дэвида. Сполдингу почему-то – почему, он и сам не смог бы объяснить, – стало вдруг стыдно. Учиненное им насилие никак не вязалось с царившей в каюте больничной, антисептической по сути своей атмосферой.
– У меня к вам – никаких претензий, поскольку вы лишь выполняете приказы. И все же, поймите меня правильно, я не задумываясь пристрелю вас, если только вы поднимете шум! – сказал Дэвид по-немецки, и хотя слова эти были произнесены шепотом, прозвучали они твердо и решительно.
Указывая рукой на лежавшие у одного из микроскопов бумаги, испещренные какими-то цифрами, расположенными и горизонтально, и столбиками, он направил пистолет на старика:
– Подайте мне их! И поживее!
Старик направился нерешительно к рабочему столу, взял бумаги и протянул Сполдингу, который тут же, не глядя, засунул их в карман мокрых брюк.
– Благодарю… А теперь возьмитесь-ка за дело вы! – Он повел оружием по двум остальным. – Откройте один из этих ящиков! Сейчас же!
– Нет!.. Нет!.. Только не это!.. Ради бога! – произнес негромко дрожащим от страха голосом тот из них, кто был повыше.
Дэвид подтянул к себе старика, стоявшего к нему ближе всех, обхватил рукой за дряблую шею и приставил пистолет к его голове. Затем отвел спокойно назад курок и произнес холодно:
– Или вы откроете ящик, или я пристрелю этого человека. Ну а после того, как прикончу его, перестреляю и вас. Поверьте, у меня нет выбора.
Человек пониже повернул голову в сторону высокого. В его взгляде читалась молчаливая мольба. Дэвид догадывался, что старик, которому довелось играть роль заложника, был руководителем этой группы. Являлся своего рода старейшиной – «alter-Anfuhrer» по-немецки. Сполдингу уже было известно, что такие люди, как эти специалисты, верно служат тому, кто над ними.
Высокий, объятый ужасом, направился шаткой походкой в дальний угол каюты, где на стене за рабочим столом висел ровный ряд ключей, снял один из них с крючка и подошел, по-прежнему с трудом делая каждый шаг, к ближайшему ящику. Потом, наклонившись, вставил дрожащей рукой ключ в висячий замок, прихватывавший металлическую скобу у верхнего края ящика. Скоба с лязгом упала, повиснув на винтах, прикреплявших ее к передней стенке.
– Откройте крышку! – приказал Сполдинг. От волнения его шепот прозвучал громче обычного. Значительно громче, чем следовало, как сразу же подумал он, одергивая себя.
Крышка у стального ящика оказалась довольно тяжелой. Чтобы поднять ее, немцу пришлось ухватиться за нее обеими руками. Сощуренные глаза и плотно сжатый рот свидетельствовали о том, сколь нелегко приходилось ему. Когда наконец она была приподнята на девяносто градусов, сработали специальные зажимы, которые, щелкнув, закрепили ее в заданном положении.
Внутри находилось несколько дюжин идентичных ячеек. Дэвид понял при более внимательном рассмотрении, что это были выдвижные, расположенные один над другим подносы, сами же стальные ящики своим устройством напоминали в какой-то мере хитроумно изготовленные, состоящие из множества отделений коробки для рыболовных принадлежностей. Стало ясно ему и то, что переднюю стенку ящика, соединенную с обеих сторон с шарнирным механизмом, можно свободно опускать, чтобы вытащить наружу нужный поднос.
В каждом подносе находилось по два бумажных пакетика, проложенных мягкой тканью. Всего же таких пакетиков на одних только верхних подносах насчитывалась не одна дюжина.
Отпустив старого человека, Дэвид подтолкнул его в сторону коек и, помахав пистолетом высокому немцу, открывавшему ящик, приказал ему присоединиться к своим двум коллегам. Потом, наклонившись, вытащил из стального ящика один из пакетиков, поднес его ко рту и, оторвав краешек зубами, вытряхнул содержимое на пол каюты. Крошечные полупрозрачные камушки покатились в разные стороны.
Это и были алмазы из «Кенинга».
Сполдинг, разорвав пакет, стал наблюдать за реакцией немецких специалистов, которые уставились молча на рассыпавшиеся по полу минералы.
«А почему бы им и не смотреть на них?» – подумал Дэвид. Ведь в камушках, находящихся в этой самой каюте, – решение стоящей перед Пенемюнде проблемы. В этих пакетах – те самые компоненты, которые позволят создать орудия смерти, способные лишить жизни бессчетные тысячи людей… Впрочем, и с чертежами гироскопов, приобретаемых в обмен на эти алмазы, дело обстоит ничуть не лучше: навигационные приборы улучшенной конструкции, содействуя дальнейшему расширению масштабов массовой бойни, лишь приумножат число погибших на войне.
Сполдинг, испытывая в душе глубокое отвращение ко всему происходящему, собирался было выбросить пустой пакет и набить карманы другими, с алмазами, как вдруг заметил на нем какую-то надпись. Не сводя пистолета с немцев, он расправил бумагу. И прочитал одно-единственное слово: «Echt».
«Подлинные». «Настоящие». Значит, алмазы, содержавшиеся в этом пакетике и хранящиеся в других таких же точно конвертиках, которые лежат спокойно в поддонах, заключенных в стальном ящике, уже прошли проверку и, как засвидетельствовано экспертизой, полностью соответствуют предъявляемым к ним требованиям.
Он наклонился и, забрав левой рукой столько пакетиков, сколько смог, отправил их в карман брюк.
По существу, это было все то, в чем он нуждался для предъявления преступникам обвинения.
Да, это было все то, в чем он нуждался. Так что в этом отношении у него уже не было больше никаких оснований для беспокойства.
Однако оставалась еще одна вещь, которую он смог бы сделать сейчас. Незамедлительно. Ему предстояло предпринять пусть и не столь уж и важный, но конкретный и практический шаг.
Дэвид подошел к столу и, нагнувшись, стал бить методично стволом пистолета по линзам и окулярам всех четырех стоявших в ряд микроскопов, чтобы надолго вывести их из строя. Покончив с этим, он принялся искать лабораторный чемодан – один из тех, в которых хранится оптика. Он должен быть здесь! Где-то тут!
Чемоданчик оказался на полу под столом. Сполдинг извлек его оттуда босой ногой и наклонился, чтобы открыть запор.
В чемодане так же, как и в стальном ящике, находились поддоны, но на этот раз в них лежали небольшие круглые коробочки, в которых содержались линзы.
Сполдинг перевернул чемодан. Дюжины коробочек с линзами высыпались на пол. Схватив торопливо первый попавшийся под руку белый стул, он начал давить его ножками валявшиеся на полу предметы, превращая оптические линзы в груду никому не нужного стекла.
Всего, что хотел бы, он не смог уничтожить, но ущерб, нанесенный им этой импровизированной лаборатории, был и так достаточно велик. Во всяком случае, у него были все основания полагать, что о возобновлении в ней работ в течение ближайших сорока восьми часов не может быть и речи.
Продолжая держать ученых под прицелом, Дэвид прислушался, не раздастся ли где-либо подозрительный звук.
И он услышал его, этот звук! Седьмое чувство в тот же миг предупредило Дэвида о нависшей над ним смертельной опасности. А инстинкт подсказал ему, что если он не отскочит в сторону, то погибнет.
Сполдинг отпрыгнул резко вправо и, прикрывая голову рукой, бросился на пол. Штык карабина, пущенный меткой рукой в то самое место, где всего лишь какую-то долю секунды назад находилась его шея, рассек со свистом воздух, но в цель так и не попал.
Надо же сделать такое – оставить проклятый штык на полу! Взять и отбросить в сторону это смертоносное оружие! Чтобы охранник, очнувшись, смог завладеть им!
Сполдинг налетел на стоявшего на коленях нациста и с такой силой ударил его об пол, что по голове незадачливого охранника побежала тоненькими струйками алая кровь. Все это произошло столь стремительно, что немец успел испустить лишь один-единственный вопль.
Но и этого, одного-единственного, вопля оказалось достаточно, чтобы поставить Дэвида в более чем сложное положение.
– Что там у вас? – послышался голос снаружи, со стороны грузового люка, расположенного в двадцати футах от надстройки. – Генрих, ты звал меня?
На раздумья не было ни секунды.
Дэвид ринулся к стальной двери и, распахнув ее, юркнул за угол. Добравшись до планшира, он увидел охранника. Тот также заметил его и, вскинув винтовку, открыл огонь.
Сполдинг выстрелил в ответ. И тут же почувствовал, что ранен. Пуля нациста задела его живот. Дэвид ощутил, как кровь медленно потекла вниз под брюки.
Перемахнув через бортовое ограждение, он бросился в воду. До него доносились из каюты чьи-то истеричные вопли, а вслед за тем он услышал и крики, огласившие причал.
Ему вновь пришлось рассекать руками грязные, покрытые слизью воды Рио-де-Ла-Платы. Но это все – мелочь. Главное – не терять головы. А потерять ее было отчего. В самом деле, где сейчас он находится? Где же, о боже? И куда плывет?
Крики между тем становились все громче. Лучи прожекторов лихорадочно обшаривали палубу траулера и рыскали по акватории гавани. Слыша отчетливо, как кто-то орет во всю глотку по радио, он понимал, что так могут кричать только перепуганные насмерть люди. Но дальше взаимных обвинений и упреков дело у них не шло. В долетавших до Дэвида голосах ощущались растерянность и беспомощность. Судя по всему, на берегу не знали, что предпринять.
Внезапно он догадался: у охранников не было катеров! В противном случае от причала давно уже отошли бы эти быстроходные маломерные суда, оснащенные прожекторами и тяжелыми пулеметами, что означало бы для него неизбежный конец.
Как ни удивительно это, но в их распоряжении не оказалось ни единого катера. Ни одного!
Дэвид чуть не рассмеялся: они так засекретили операцию в Очо-Кале, что не подпустили к причалу этой, закрытой фактически, зоны ни одну даже утлую лодчонку какого-нибудь рыбака!
Спеша добраться до берега, он то и дело, насколько хватало дыхания, погружал голову в воду.
Траулер и не перестававшие голосить охранники Райнемана – Альтмюллера постепенно растворялись во мраке, окутавшем гавань.
Вытаскивая из воды голову, чтобы захватить воздух, Сполдинг всякий раз напряженно вглядывался в даль, моля бога, чтобы тот направлял его куда надо.
Дэвид чувствовал, что смертельно устал. Но расслабляться было нельзя. Он не мог позволить себе такое! В столь ответственный момент!
У него ведь улики! Улики против организаторов «Тортугаса»!
Внезапно он заметил впереди, совсем неподалеку, торчавшие из воды сваи. До них оставалось всего лишь двести или триста ярдов. Значит, он, не сбившись с пути, все это время плыл в нужном направлении. Да-да, все… именно так!
Сполдинг почувствовал какое-то движение в воде вокруг себя. И тут же разглядел змеевидные тела морских угрей. Те, кто посмелее, начали тыкаться мордами о его тело. Как понял он, их влекла к себе сочившаяся из его ран кровь. Стая чудовищного размера червеобразных тварей приумножалась у него на глазах за счет приплывавших на запах крови все новых и новых прожорливых хищников.
Дэвид, с трудом сдерживая крик, бил их, толкал, ударял что было сил по воде. Руки то и дело касались скользких тел обитавших в гавани этих подобий гигантских змей. В глазах замелькали искры и замельтешили какие-то полосы желтого и белого цвета, в голове стучало, и, хотя он находился в воде, в горле у него пересохло.
Когда ему уже стало казаться, что он, не выдержав, вот-вот закричит, он почувствовал, как кто-то схватил его за руку и, не тратя зря времени, потащил из воды. Сполдинг, пребывая все еще в полушоковом состоянии, услышал как бы со стороны некие гортанные звуки, исторгавшиеся его же собственным горлом и выражавшие непреодолимый страх. А потом, взглянув вниз, он увидел, что ноги его волочатся беспомощно вверх по ступеням, в то время как в воде, у самой лестницы, продолжают кружить как ни в чем не бывало мерзкие твари.
Эжен Леон тащил его – тащил! – к автомобилю военно-морских сил. Это Дэвид ясно понял. Когда же физик начал затем укладывать его осторожно на заднее сиденье, он уже мало что сознавал – если вообще сознавал хоть что-то.
Уложив Сполдинга, Леон и сам влез в машину. Дэвид почувствовал, но как-то отстраненно, словно это был не он, что его бьют по щекам. Сперва – просто сильно. Потом – еще сильнее.
Пощечины следовали одна за другой. С разными интервалами, но всегда неизменно болезненные.
К Дэвиду начала возвращаться чувствительность. От чего ему, впрочем, не стало легче.
Они же никогда не прекратятся сами, эти пощечины! И ему тут ничего не изменить. Он не в состоянии положить конец экзекуции, которой подвергался неизвестно за что. Не в силах помешать изможденному, еле живому, лишенному голоса Леону бить его по щекам.
Он мог только плакать. Всхлипывать, как малый ребенок.
И все же Дэвид, неожиданно для самого себя, смог остановить Леона. Поймав его руки, он схватил своего мучителя за запястья, готовый, если потребуется, вывернуть их.
Сощурив глаза, Сполдинг взглянул на ученого.
И увидел сквозь туманную пелену, застилавшую ему взор, что тот улыбается.
До Дэвида донеслись его слова, произнесенные шепотом и с превеликим трудом:
– Простите… мой друг… Но у вас… был… шок.
Глава 39
Разыскав в багажнике дорожную аптечку, Леон присыпал рану Дэвида сульфамидным порошком, наложил на нее сложенную в несколько слоев марлю и наклеил поверх трехдюймовый пластырь. Поскольку рана не была глубокой, кровотечение прекратилось. Так что дело теперь за врачом. И ничего страшного, если Дэвид сможет получить медицинскую помощь лишь через сутки и даже дня через полтора.
Сделав Сполдингу перевязку, Леон сел на водительское место.
Дэвид наблюдал за этим изнуренным, усталым человеком, сидевшим сейчас за рулем. Состояние, которое испытывал Леон, можно было бы выразить такими примерно словами: ощущая определенную неуверенность, он в то же время старался изо всех сил как можно лучше справиться со своим делом. Вначале, правда, Эжен чересчур уж резко нажимал на акселератор. Происходившее при этом стремительное возрастание скорости и пугало его, и раздражало. Однако спустя каких-то несколько минут он вроде бы освоился и, уже ровно ведя машину, получал истинное удовольствие, когда совершал очередной поворот.
Сполдинг ни на миг не забывал о том, что ему необходимо сделать три вещи: добраться до Хендерсона Грэнвилля, переговорить с Джин и скрыться в убежище, которое, он надеялся, Джин уже подыскала. Хотелось бы еще, чтобы рану осмотрел врач. Но это уже не столь важно. Главное – выспаться. Поскольку, как было ясно ему, он ни на что не будет годен, если не отдохнет наконец.
Сполдинг вспомнил, сколь часто приходилось ему во время его пребывания на севере Пиренейского полуострова подыскивать для себя уединенную пещеру в горах. И как не раз он наваливал в кучу ветки, стараясь понадежней прикрыть ими вход в небольшую щель, где и душа его и тело могли бы обрести временный покой. Покой, столь необходимый ему, чтобы восстановить способность рассуждать обо всем здраво и объективно, без чего трудно было бы рассчитывать уцелеть в той обстановке, которая окружала его. Вот и сейчас перед ним встала та же задача – затаиться в укромном местечке, чтобы предаться кратковременному отдыху.
А завтра, уже выспавшись, он поговорит решительно с Эрихом Райнеманом. Расставит все по своим местам.
Поскольку без этого ему не подготовить заключительного раздела обвинительного акта.
– Надо найти телефон, – сказал Дэвид.
Леон кивнул.
Сполдинг попросил физика повернуть назад и отвезти его в центральный район Буэнос-Айреса. Он считал, что до того, как с военно-морской базы будет выслана группа для поиска пропавшей машины, пройдет еще немало времени, и у него, таким образом, имеются все шансы успеть сделать то, что задумал. Оранжевые эмблемы на бамперах, означающие, что машина принадлежит американцам, возможно, защитят их от излишнего любопытства буэнос-айресской полиции: американцы ведь, как многие тут полагают, любят разъезжать по ночам.
По дороге он вспомнил, что на северной стороне Каса-Росады имеется телефонная будка. Та самая, в которой наемный убийца из Рио-де-Жанейро нашел свою смерть.
Доехав до Плаца-де-Майо за пятнадцать минут, они объехали ее, дабы убедиться, что слежки нет. На площади по-прежнему было многолюдно. Что и понятно: как утверждали в довоенную пору туристские рекламные проспекты, это место являло собою перенесенный в западное полушарие Париж. И поэтому, как и в Париже в сей ранний час, здесь прогуливались десятки полуночников – в основном разряженные в пух и прах. То и дело к площади подкатывали такси, чтобы, высадив кого-то или подхватив, тут же отъехать. Проститутки делали последние отчаянные попытки затащить в свою постель солидного клиента. Свет от уличных фонарей отражался в струях воды, бивших из величественных фонтанов. Влюбленные парочки, стоя у этих рукотворных бассейнов, болтали руками в воде.
В общем, Плаца-де-Майо и к половине четвертого ночи не становилась скучным, пустынным местом. И Дэвид был благодарен судьбе за это.
Леон остановил машину у телефонной будки. Сполдинг вышел.
– Что бы там ни было, факт остается фактом: вы устроили в Буэнос-Айресе настоящий переполох. – Голос Грэнвилля звучал сурово и четко. – Я требую, чтобы вы вернулись в посольство. Ради собственной безопасности, а заодно и для пользы наших дипломатических отношений.
– Боюсь, я не совсем понимаю, о чем это вы, – ответил Дэвид. – Объясните, пожалуйста, подоходчивей.
Грэнвилль объяснил.
Хотя посол рассчитывал на «одного или двух» членов Групо, в действительности, как оказалось, он мог располагать лишь одним, что и неудивительно, учитывая обстановку. Человек, решившийся оказать ему услугу, постарался выяснить о траулере в Очо-Кале все, что только можно. Но едва он вернулся домой, как туда нагрянули солдаты и увезли его неизвестно куда. Об этом Грэнвиллю сообщила по телефону жена арестованного, которая буквально захлебывалась от слез.
А спустя час послу позвонил один из сотрудников ГОУ, или Группы объединенных офицеров, и, известив Грэнвилля о том, что его «друг» погиб в автомобильной катастрофе, добавил, что он связался с ним по распоряжению ГОУ, которая хотела, чтобы господин посол знал о случившейся трагедии. Последнее обстоятельство и вовсе было ужасно.
Когда же после этого разговора Грэнвилль попытался дозвониться до несчастной вдовы, только что потерявшей мужа, то услышал в трубке голос телефонистки, объяснившей ему, что телефон отключен.
– По вашей милости, Сполдинг, мы влипли в пренеприятнейшую историю! Как вам и самому известно, мы не должны иметь с разведкой никаких общих дел. Вы же повесили камень на нашу шею. Хотя я и говорил вам, что обстановка в Буэнос-Айресе исключительно сложная…
– Не стану отрицать, сэр, вы и в самом деле влипли, – перебил посла Дэвид. – Однако не следует забывать, что в двух тысячах милях отсюда, от вашей резиденции, люди стреляют друг в друга.
– Дерьмо! – Такого выражения от Грэнвилля Дэвид не ожидал. – У вас нет никакого права переходить за рамки дозволенного! Вы просто обязаны помнить все время, что можно вам делать, а что – нет. Мы все должны действовать в определенных – искусственных, если хотите, – границах, очерченных для каждого из нас! Повторяю, сэр: возвращайтесь в посольство, а я со своей стороны постараюсь как можно быстрее отправить вас назад, в Соединенные Штаты. Если же вас это не устраивает, поезжайте на военно-морскую базу. Занимаемая ею территория не входит в мою юрисдикцию, и, оказавшись там, вы выбываете из состава штатных сотрудников посольства!
«О господи! – подумал Дэвид. – Какие-то там искусственные границы. Юрисдикции. Дипломатические тонкости. И это в то время, когда погибают люди, уничтожаются целые армии, стираются с лица земли огромные города! Но что за дело до всего этого всем тем персонам, которые, занимая роскошные, с высокими потолками апартаменты, только и делают, что играют словами и принимают красивые позы!»
– Мне нельзя появляться на базе, – произнес Сполдинг. – И, в дополнение к этому, я могу сообщить вам еще кое-что, над чем следовало бы призадуматься. В течение ближайших сорока восьми часов все американские суда и самолеты, дислоцированные в прибрежных районах, отключают и от радиосвязи, и от радаров! И, выведенные на время из строя, они, поневоле бездействуя, будут впустую простаивать на своих стоянках. Так распорядилось самое высшее военное руководство. По-моему, разобраться, как могло произойти такое, – в ваших же собственных интересах! Думаю, сам-то я понял, что к чему, и если это действительно так, то вас ожидает на дипломатическом поприще полнейший крах! Вы по уши окажетесь в такой грязи, что и представить себе трудно! Чтобы этого не случилось, попытайтесь связаться с военным департаментом и обратитесь там к человеку по имени Свенсон. К бригадному генералу Алану Свенсону! И скажите ему, что я выяснил смысл слова «Тортугас»!
Дэвид швырнул телефонную трубку с такой силой, что от корпуса аппарата отлетели куски бакелита[952]. Ему захотелось бежать. Открыть дверь душной будки и бежать без оглядки.
Но куда! Бежать было некуда.
Он сделал несколько глубоких вдохов и, набрав на этот раз другой номер, снова позвонил в посольство.
Мягким, преисполненным нежности голосом, в котором ощущалось волнение, Джин сообщила Дэвиду, что нашла надежное место, где можно укрыться.
Они с Леоном должны будут проехать по Ривадавии до самых дальних окраин Буэнос-Айреса, расположенных у западных границ города. Там они увидят идущую вправо дорогу, которую нетрудно узнать по гигантской статуе Мадонны, установленной в самом начале ее. На нее-то и следует им свернуть. Этот большак ведет в сельскую местность, а если точнее – на поросшее травой плоскогорье. В тридцати шести милях от Мадонны возвышается двухэтажное здание телефонной подстанции, которое не спутаешь ни с каким другим из-за возведенной на его крыше трансформаторной будки и тянущихся к ней проводов. В этом месте от дороги ответвляется налево проселок, по которому только и можно добраться до ранчо Альфонса Куесарро, где их обоих ждет желанный отдых. Правда, самого сеньора Куесарро они там не застанут… Он уехал куда-то по своим делам… Не будет на ранчо и его жены, Эстанции Куесарро. Однако в усадьбе остался кое-кто из прислуги, чтобы выполнить любое пожелание друзей миссис Камерон.
Перед тем как закончить разговор, Джин заверила Дэвида, что не будет покидать посольства, о чем он так убедительно просил ее.
И в заключение сказала, что любит его. Ужас как любит!
И вот наконец Дэвид с Леоном оказались среди высоких трав, в краю, столь отличном от города. Над зелеными лугами веял легкий теплый ветерок. Трудно было поверить в то, что на календаре – январь. Здесь, в Аргентине, стояло самое настоящее лето. Аргентинское лето.
Один из слуг Эстанции Куесарро встретил их за несколько миль до ранчо, неподалеку от телефонной подстанции, и проводил до rancheria – группы небольших одноэтажных домиков, отстоявших чуть в стороне от центральной усадьбы. Гостям отвели самую дальнюю глинобитную постройку, располагавшуюся у ограды, за которой тянулись, насколько хватало глаз, бескрайние, покрытые сочной травой пастбища. В этом доме, как сообщил им слуга, проживал caporal – управляющий поместьем.
Дэвид, взглянув на крышу, заметил протянутый к ней кабель, из чего тут же заключил: у управляющего ранчо имеется телефон.
Провожатый открыл дверь и остановился на пороге, всем видом давая понять, что спешит. Коснувшись руки Дэвида, он произнес на местном жаргоне, представляющем собою своеобразное смешение испанского и языка проживающих в пампасах индейцев:
– По телефону можно разговаривать лишь через телефонисток. Обслуживание плохое, не так, как в городе. Я говорю, чтобы вы знали, senor.
В словах гаучо крылся затаенный смысл: сообщая Дэвиду всего-навсего о состоянии телефонной связи, он в действительности предупреждал его о необходимости соблюдать осторожность.
– Я запомню, – ответил Сполдинг. – Спасибо.
Как только гаучо скрылся, Сполдинг закрыл входную дверь и прошел в комнату. У противоположной стены, прямо под аркой, напоминавшей собою сводчатые дверные проемы в монастырских обителях, стоял Леон. Держа в правой руке металлическую коробку с чертежами гироскопов, левой он помахал Дэвиду, подзывая его к себе.
За аркой располагалась залитая солнцем небольшая каморка с широким, выглядывавшим на пастбища окном, к которому была придвинута кровать.
Сполдинг расстегнул брюки и скинул их с себя. И, рухнув тут же на жесткий матрац, моментально заснул.
Глава 40
Казалось, не прошло и нескольких секунд, как он, шагнув под арку, оказался в этой комнатушке.
Однако в действительности дело обстояло вовсе не так. Дэвид понял это, почувствовав, как чьи-то пальцы касались осторожно кожи вокруг раны. Вздрогнув затем от боли, когда с него сорвали лейкопластырь, он ощутил, как по его животу разлилась какая-то жидкость, холодная и жгучая одновременно.
Открыв сердито глаза, он увидел склонившегося над ним незнакомого человека. А потом – и Леона, стоявшего чуть позади. На краю грубого матраца стоял типичный врачебный саквояж. Значит, это был доктор. Незнакомец, говоря по-английски исключительно правильно, произнес:
– Вы спали почти восемь часов. Сон – лучшее лекарство, какое могли бы вам прописать… Сейчас я наложу вам на рану три шва: без этого не обойтись. Конечно, придется немножечко потерпеть, но зато вы сможете сразу же встать на ноги, как только я сделаю вам перевязку.
– Сколько сейчас времени? – спросил Дэвид.
Леон посмотрел на часы и, отчетливо выговаривая слова, прошептал:
– Два… часа.
– Спасибо, что пришли, доктор, – проговорил Сполдинг, отодвигаясь от края кровати, чтобы врачу было где разложить инструменты.
– Подождите с этим, пока я не вернусь в свой кабинет в Палермо. – Врач засмеялся негромко сардоническим смехом. – Я уверен, что нахожусь в одном из их черных списков. – Доктор, накладывая первый шов, одобряюще улыбался Дэвиду. – У себя в клинике я сказал, что меня вызвали принимать роды на одном из отдаленнейших ранчо… Где-то на плато. – Врач, сделав последний стежок, похлопал Сполдинга по груди. – Еще два шва, и мы закончим.
– Вы думаете, вас станут допрашивать?
– Это не обязательно. Хунта довольно часто закрывает глаза на происходящее вокруг. К тому же здесь не так уж много врачей… И имеется еще одно обстоятельство, которое также позволяет мне надеяться на благополучный исход. Дело в том, что сотрудники следственных органов стараются не портить отношений с эскулапами, чтобы при случае бесплатно получить у них врачебную консультацию. Полагаю, подобная позиция как нельзя лучше отражает их менталитет.
– А я думаю, что все это вовсе не так, вы просто хотите успокоить меня. Уверен, что, отправившись сюда, вы подвергаете себя серьезной опасности.
Врач, прервав на какой-то миг свою работу, взглянул на Дэвида.
– Джин Камерон – личность необыкновенная. Если когда-нибудь будет написана книга о Буэнос-Айресе военного времени, то, убежден я, ей посвятят там не одну страницу, – ответил врач и, умолкнув, продолжил спокойно свое занятие. У Дэвида было такое ощущение, что доктор не желал разговаривать с ним на эту тему. К тому же он явно спешил.
Через двадцать минут Дэвид уже провожал его до двери глинобитного дома. Пожимая врачу руку, он произнес извиняющимся тоном:
– Боюсь, у меня нет денег расплатиться с вами.
– Вы никому ничего не должны, подполковник. Скорее это я ваш должник: я ведь еврей.
Дэвид вместо того чтобы отпустить руку врача, сжал ее еще крепче – и отнюдь не в знак признательности или благорасположения к нему.
– Будьте добры объяснить мне, что вы хотите этим сказать?
– Что тут непонятного? Наша община гудит разговорами об американце, который решил вывести на чистую воду эту свинью Райнемана.
– И это все?
– Этого достаточно.
Доктор убрал свою руку и вышел. Дэвид закрыл за ним дверь.
Неплохо сказано – «эта свинья Райнеман». Вот и пришло уже время вплотную заняться им.
В телефонной трубке звучали по-тевтонски грубые, гортанные вопли. Дэвид ясно представлял себе, как на загорелом обрюзгшем лице вздуваются сине-черные вены, а сощуренные, заплывшие жиром глаза пылают неукротимым гневом.
– Это все вы! Это вы во всем виноваты! – выкрикивал его собеседник одни и те же слова, словно их повторение могло бы повернуть все вспять.
– Да, это все я, – спокойно, не повышая голоса, ответил Дэвид.
– Вы мертвец! Вы уже труп!
Дэвид произнес неторопливо, стараясь как можно четче обрисовать истинное положение дел:
– Если я и в самом деле труп, то из этого следует только одно: шифровки не уйдут в Вашингтон и соответственно никто не станет отключать радары или прерывать радиосвязь. К чему это приведет, вам ясно и самому. В надлежащее время на экранах приборов слежения вспыхнут контуры вашего траулера, если, конечно, ему удастся выйти в открытое море, а вслед за тем обнаружат и субмарину, всплывающую наверх неподалеку от него. Подводную лодку, само собой разумеется, тут же взорвут и пустят ко дну.
Райнеман какое-то время хранил полное молчание. Сполдинг, слыша в трубке учащенное дыхание немецкого еврея, не произнес ни единого слова, решив предоставить ему возможность осмыслить сложившуюся ситуацию.
Когда же Райнеман заговорил, в его голосе уже не было прежних истеричных нот.
– Как я полагаю, у вас есть что сказать мне, – произнес он твердым тоном. – В противном случае вы не стали бы звонить.
– Вы правы, – согласился Дэвид. – У меня и в самом деле есть что сказать. Как я предполагаю, вы берете за посредничество определенную плату. И ни за что не поверю, если мне вдруг кто-то скажет, будто вы проворачиваете эту сделку за просто так.
Райнеман тяжело задышал. Затем, вновь повременив немного с ответом, проговорил осторожно:
– Все верно… Но то, чем занимаюсь я в данный момент, представляет собой самую обычную товарообменную операцию. Посреднические же услуги в подобного рода делах должны, как известно, оплачиваться.
– Однако оплата будет произведена позже, по завершении сделки, не так ли? – Дэвид продолжал говорить спокойным, беспристрастным тоном. – Как я понимаю, вы не торопитесь, поскольку всюду, где это вам нужно, у вас свои люди… Однако должен вас огорчить: вы не получите из Швейцарии никаких радиограмм, подтверждающих перевод денег на ваши счета. Единственное сообщение, на которое вы могли бы еще рассчитывать, – впрочем, и то лишь при определенных условиях, – должно поступить к вам с подводной лодки. В случае, если все пойдет по вашему плану, вас известят в нем о перегрузке алмазов «Кенинга» с траулера на субмарину. Но все это может произойти только после того, как я вывезу отсюда чертежи: сигналом к завершению операции должно стать поступившее в Вашингтон известие о том, что я со своим «грузом» оставил эту страну. – Сполдинг издал короткий холодный смешок. – Кстати, считаю своим долгом заметить, что действовали вы как профессионал самого высшего класса, с чем вас и поздравляю, Райнеман.
Финансист, резко понизив голос, в котором ощущалось беспокойство, спросил Дэвида:
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что и должен был бы сказать при сложившихся обстоятельствах такой же профессионал, как и вы… Я – единственный человек, от которого зависит, получите вы с субмарины донесение о перегрузке алмазов или нет. Меня никто не сможет подменить. Поскольку ни у кого еще нет кодов, по которым отключают локаторы… Имея все это в виду, я хотел бы рассчитывать на определенное вознаграждение за те услуги, которые смог бы вам оказать.
– Понимаю… – произнес нерешительно Райнеман, по-прежнему тяжело дыша в трубку. – Но, говоря откровенно, вы хотите слишком многого. Ваше начальство ждет чертежи гироскопов. Если вы задержите их доставку, вас, вне сомнения, покарают. И покарают жестоко. Разумеется, никакого судебного разбирательства не будет, но вам от этого не станет легче. Уверен, вы и сами все прекрасно понимаете.
Дэвид снова издал короткий смешок, но не холодный, как прежде, а безмятежно веселый.
– Вы заблуждаетесь. Глубоко заблуждаетесь. Если кого-то и покарают, то не меня. До прошлой ночи я знал только половину истории, в которую был вовлечен, сейчас же мне известно все… Нет, меня никто не станет карать. Зато у вас могут возникнуть кое-какие проблемы. Я точно знаю это: проведя в Лиссабоне четыре года, человек много чему учится.
– Извольте пояснить, о каких это проблемах вы говорите.
– Что ж, поясню. Если продукцию «Кенинга» не удастся отправить из Очо-Кале в условленное место, то Альтмюллер пришлет в Буэнос-Айрес секретный батальон, и тогда уж вам несдобровать.
Райнеман снова не сразу ответил. Его молчание свидетельствовало о том, что он согласен с Дэвидом.
– Значит, отныне мы с вами – союзники, – произнес наконец финансист. – За какую-то одну только ночь вы многого сумели достичь. Решившись на отчаянный шаг, преодолели массу препятствий. Я не могу не восхищаться той энергией, с которой вы взялись за осуществление своих амбициозных планов. Не сомневаюсь, мы сможем с вами договориться.
– Я был в этом уверен.
– Обсудим детали?
Дэвид вновь засмеялся негромко.
– Какая-то плата причитается мне за то, что происходило… еще до прошлой ночи. Но это – лишь половина того, на что я рассчитываю. Надеюсь, вы не станете скупиться, расплачиваясь со мной, – само собой, в Швейцарии. Вторую же половину вознаграждения должен получить в Соединенных Штатах. В виде голов ваших исключительно щедрых клиентов, – сказал Сполдинг и тут же добавил, уже резким тоном: – Мне нужны их имена.
– Не понимаю…
– В таком случае подумайте получше. Впрочем, я помогу вам. Мне нужны имена людей, стоящих за операцией. Американцев. И больше ничьи. Бухгалтер же или бригадный генерал, не знающий толком, что делать, в данный момент меня не интересуют. Так что, будьте добры, назовите их… Если же вы откажетесь выполнить мою просьбу, сделка не состоится. И никакие шифровки никуда не пойдут.
– Как мне представляется, человек из Лиссабона потерял чувство меры, – произнес Райнеман – на этот раз с уважительной ноткой в голосе. – Вижу, что вы… как говорят у вас в Штатах… парень без предрассудков.
– Я имел возможность лично наблюдать, как вершат свои дела нынешние хозяева жизни. И довольно много думал об этом. А почему бы и нет?
Райнеман, судя по всему, не слушал Дэвида. Когда же финансист заговорил, то по интонациям его голоса было заметно, что он сомневается в искренности слов своего собеседника.
– Если вы и в самом деле пришли к тому, что главной целью вашей жизни должно стать… как бы это получше выразиться?.. достижение личного материального благополучия, то почему в таком случае совершаете поступки, подобные тому, что имел место прошлой ночью? Ущерб, причиненный вами, должен заметить, не является чем-то невосполнимым, и поэтому меня интересует только одно: зачем вы сделали это?
– Ответ очень прост: тогда я еще не думал о личном благополучии… Мысли мои прошлой ночью были весьма далеки от таких вещей.
«Бог свидетель, я не лгу», – подумал Дэвид.
– Ясно. Кажется, я понимаю вас, – сказал финансист. – Метаморфоза, обычная для человека, оказавшегося в вашем положении…
– Мне нужны остальные чертежи, – перебил его Сполдинг. – Вы же хотите, чтобы я отправил в Вашингтон долгожданные шифровки. Если мы будем и впредь действовать строго по плану, то в нашем распоряжении остается тридцать шесть часов, – плюс-минус два-три часа не в счет. Я позвоню вам в шесть. Будьте готовы покинуть свою резиденцию.
Дэвид, повесив трубку, вздохнул полной грудью и только тогда заметил, что весь вспотел, хотя в доме с холодными глинобитными стенами было прохладно. Легкий ветерок с зеленых лугов дул в окна, развевая занавески. Он взглянул на Леона, сидевшего в плетеном кресле с высокой прямой спинкой.
– Ну как я? – спросил Дэвид.
Физик сглотнул слюну и заговорил:
– Ваши слова… звучали… весьма… убедительно… Однако… дались они вам… совсем не легко… Об этом можно судить… и по капелькам пота на вашем лице… и по выражению… ваших глаз. – Леон улыбнулся и, тут же вновь став серьезным, спросил: – Есть ли… у нас… хоть какой-то шанс… получить… остальные чертежи?
Сполдинг, слушая Эжена, подумал: то ли он уже начал привыкать к затрудненной речи ученого, то ли у того наметился в этом отношении определенный прогресс. Когда же Леон кончил говорить, он зажег сигарету, затянулся, посмотрел на плавно колышущиеся занавески и только затем повернулся к физику.
– Мне хотелось бы, доктор, чтобы мы лучше понимали друг друга. Я не собираюсь считать виной всему проклятые чертежи, хотя, возможно, и мог бы сделать это. Но если ради того, чтобы заполучить остающуюся документацию, мы рискуем тем, что траулер встретится с субмариной, я отказываюсь от дополнительной партии. Насколько я представляю себе, у нас и так три четверти полного комплекта чертежей, что уже само по себе немало… И сейчас я думаю лишь о том, кто именно заправляет операцией… Улики я раздобыл, теперь же мне нужны имена главных действующих лиц.
– Вы жаждете возмездия, – произнес мягко Леон.
– Да!.. Как бог свят!.. Хочу покарать виновных! – Дэвид смял сигарету, так и не выкурив ее, подошел к открытому окну и взглянул на расстилавшиеся по ту сторону ограды луга. – Прошу прощения, я не собирался разговаривать с вами в подобном тоне. Хотя, возможно, и должен был бы. Вы слышали Фельда, вы видели, что я принес из Очо-Кале. Вы знаете все об этом мерзком… непристойном деле.
– Прежде всего, я знаю, что… пилоты, которые ведут эти далекие от совершенства самолеты… ни в чем не виноваты… Я знаю, я убежден, что… Германия во что бы то ни стало должна быть разбита.
– Замолчите, ради бога! – прорычал Дэвид, отходя от окна. – Вы же видели все! И должны были бы понять, что творится вокруг!
– Вы вот утверждаете, будто… между нами и ими… нет никакой разницы, не так ли?.. У меня… другое мнение… И я не думаю, что вы сами… верите в то, что говорите.
– Я и сам уже не знаю, верю ли вообще хоть во что-то!.. Впрочем, нет, это-то я знаю. Знаю, что то, против чего я выступаю, не позволяет мне верить во что бы то ни было… И еще я знаю, что мне нужно выяснить имена тех людей.
– Имена вы узнаете… Главное же в другом, в вещах… морального порядка… Думаю, вопросы, которые… возникли у вас, будут терзать вас… еще долгие годы. – От волнения Леону становилось все труднее выговаривать слова. – Что же касается меня, то… я считаю, что Ашер Фельд в любом случае, что бы там… ни происходило, абсолютно прав… В сложившейся обстановке недопустимо пытаться уладить все мирным путем… Войну необходимо довести до победного конца.
Леон замолчал и потер горло. Дэвид направился к столу, где у Эжена стоял кувшин с водой, наполнил стакан и, подойдя к изможденному физику, подал ему. И когда тот кивнул в знак благодарности, Сполдинг подумал вдруг, что все это выглядит довольно странно… Этот больной человек, ставший, по сути, отшельником, меньше, чем кто-либо еще, выигрывает от победоносного завершения войны. И для него лично не имеет значения и то, сколь долго еще продлится она. Тем не менее его за живое задело упоминание об Ашере Фельде. По-видимому, перенеся в своей жизни немало страданий, он отдавал предпочтение наипростейшим, прямым путям решения проблемы, в то время как у него, Дэвида, преисполненного чувства гнева, был несколько иной подход к таким делам.
Итак, на сцену снова выходит этот Ашер Фельд. Сейчас он – в отеле «Альвеар».
– Послушайте, – сказал Сполдинг. – Если у нас и впрямь имеется шанс раздобыть недостающие чертежи, – а я не исключаю такого, – то мы непременно воспользуемся им. Правда, дело это весьма опасное… Не для нас, а для вашего друга Ашера Фельда. Сейчас я не знаю, как там все сложится, и поэтому ничего не могу обещать… Главное, что волнует меня в данный момент, – это как раздобыть имена… Поверьте, я не забываю о наших с вами общих делах. Но, пока мне не удастся узнать имен, Райнеман должен думать, будто я так же стремлюсь заполучить чертежи, как он – алмазы… В общем, посмотрим, что будет и как.
Раздался слабый дребезжащий звонок телефона. Дэвид взял трубку.
– Это я, Баллард, – послышался встревоженный голос шифровальщика.
– Слушаю вас, Бобби.
– Надеюсь, что ваша совесть чиста, хотя все вокруг уверяют меня в обратном. Я исхожу из того, что вы, как человек разумный, не захотите предстать перед военным судом по обвинению в хищении нескольких долларов и сесть затем на долгие годы в тюрьму.
– Вы правильно рассудили. Но объясните все же, в чем дело? К вам поступила какая-то информация, касающаяся непосредственно меня?
– Начнем с главного. Военно-морские силы желают заполучить вас живым или мертвым. Полагаю, труп для них предпочтительней, хотя прямо об этом не говорится.
– Думаю, им не составило особого труда разыскать Михана и шофера…
– Само собой разумеется! Но для этого им пришлось прочесать все окрестности, задействовав массу народа! Они просто взбесились! Обвиняют черт знает в чем наше посольство, и все потому, что «Фэрфакс» требует от них схватить вас. Впрочем, дело не только в «Фэрфаксе»: они и сами не прочь разделаться с вами. Обзывают вашу персону разбойником, вором и прочими не менее «лестными» словами.
– Ясно. Этого и следовало ожидать.
– Ожидать? Ну, вы даете! Не знаю, должен ли я говорить вам еще и о Грэнвилле, и все же скажу. Из-за вас он оборвал у меня все телефоны. В Вашингтоне готовят для нас какую-то сверхважную шифровку, и, пока не получу ее, я должен буду сидеть как прикованный за своим столом в аппаратной.
– Полагаю, пока что ему ничего не известно, поскольку на базе все держат в секрете, – произнес раздраженно Сполдинг.
– Черта с два, ничего не известно! Если вы и впрямь считаете, будто кто-то делает из вашей истории тайну, то глубоко заблуждаетесь! Нам известно и о планах временной приостановки радиосвязи! И о том, что военный департамент поспешил обвинить вас в предательстве и дезертирстве! Ведь как-никак это он осуществляет непосредственное руководство операцией, в которой участвуете вы, хотя формально она и проводится Объединенным штабом союзных держав.
– Я знаю об этом. И могу даже назвать вам отдел департамента, занимающийся сделкой.
– Не сомневаюсь… Хочу также поставить вас в известность о том, что к берегам Аргентины направляется подводная лодка с двумя важными особами из Берлина. Но это уже вас не касается, поскольку вы выведены из игры. Грэнвилль лично сообщит вам об этом.
– Дерьмо он! – закричал Дэвид. – Настоящее дерьмо! Закрывает глаза на действительность! Спросите любого секретного агента в Европе, и он вам скажет, что из немецких портов невозможно вывезти тайком даже Briefmarke[953], не говоря уже о чертежах! Никто не знает этого лучше, чем я!
– Весьма интересно с точки зрения онтологии[954], хотя представление о дерьме никак не ассоциируется с…
– Оставьте свои шуточки! Мне сейчас не до них! – взорвался Дэвид и тут же пожалел об этом, поскольку у него не было никаких оснований кричать так на шифровальщика. Баллард разговаривал в той же манере, что и восемнадцать часов назад, и, хотя, возможно, кое-что усложнял, не смог сообщить ему ничего такого, что действительно взволновало бы его. Бобби, конечно же, и понятия не имел ни о кровавой резне в Сан-Тельмо, ни о находящихся в Очо-Кале промышленных алмазах, предназначенных для Пенемюнде, ни о «Хагане», внедрившей своих агентов в сверхсекретное подразделение военной разведки. И он не узнает об этом и в данный момент. – Простите, но на меня так много свалилось всего!
– Понятно-понятно, – ответил спокойно Баллард, словно давно уже привык иметь дело с людьми, не способными сдерживать свой темперамент. Дэвид же, слушая его, подумал о том, что способность сохранять выдержку при любых обстоятельствах и с терпением относиться к другим – еще одно свойство характера, присущее почти всем шифровальщикам. – Джин сказала мне, что вы ранены и пребываете в прескверном состоянии. Кто-нибудь уже осматривал вас?
– Да, у меня побывал один врач, так что оснований для беспокойства нет… Вам удалось разузнать то, о чем я просил? Об Айре Бардене?
– Само собой… Я обратился в Вашингтон, в службу Джи-2. Попросил от вашего имени переслать к нам по телетайпу досье на него, о чем, как я думаю, пресловутый сей Барден узнает в самое ближайшее время.
– Это не страшно. Ну и что же там говорится?
– Полностью пересказывать его содержание?
– Меня интересует только то, что выглядит несколько… необычным. Возможно также, что для меня представили бы определенный интерес и характеристики, составленные на него уже в самом «Фэрфаксе».
– «Фэрфакс» в досье даже не упоминается. Указано лишь воинское звание Бардена – и все… Он – не кадровый офицер, а резервист. Его семья владеет компанией, занимающейся импортной торговлей. Провел несколько лет в Европе и на Ближнем Востоке. Говорит на пяти языках…
– И один из них – иврит? – прервал шифровальщика Дэвид.
– Так точно. Но откуда вам известно об этом?.. Впрочем, не важно, поехали дальше. Он проучился два года в Американском университете в Бейруте, пока его отец представлял в Средиземноморье интересы семейной компании, которая закупала огромными партиями производившиеся на Ближнем Востоке ткани. Затем перевелся в Гарвард, а несколько позже – в небольшой колледж в штате Нью-Йорк… Это учебное заведение мне не известно… Как здесь говорится, в колледже он специализировался по Ближнему Востоку. Окончив его, вплоть до начала войны занимался семейным бизнесом… Думаю, в колледже он изучал языки.
– Спасибо, – сказал Дэвид. – Текст же, который пришел к вам по телетайпу, сожгите, Бобби.
– С превеликим удовольствием… Когда вы появитесь тут у нас? Лучше будет, если вы доберетесь сюда до того, как вас разыщут моряки с базы. Надеюсь, Джин удастся убедить старого Хендерсона спустить все на тормозах.
– Буду у вас довольно скоро. А как там Джин?
– Она-то? Понятно как… Места себе не находит. Думаю, переживает из-за вас. Впрочем, вам и самому это должно быть ясно. Но Джин не из тех, кто любит плакаться.
– Передайте ей, чтобы ни о чем не беспокоилась.
– Это уж вы сами ей скажите.
– Она у вас?
– Нет… – произнес недоумевающе Баллард. – Со мной ее нет. Она только что отправилась к вам.
– Что?!
– Около часу назад сюда позвонила сестра – медицинская сестра, которая работает у вашего врача, – и сказала, что вы хотели бы видеть Джин, – ответил Баллард и затем, словно о чем-то догадавшись, спросил громко внезапно изменившимся голосом, в котором зазвучали жесткие нотки: – Что, черт возьми, происходит, Сполдинг?!
Глава 41
– Уверен, человек из Лиссабона предвидел заранее, что в ответ на его демарш мы незамедлительно примем адекватные контрмеры. Признаюсь, я был удивлен, когда узнал, сколь ненадежным партнером вы оказались, – напыщенно произнес в телефонную трубку Генрих Штольц. – По-видимому, вам думалось, будто никто уже не сможет отнять у вас миссис Камерон, не так ли? Надеюсь, вы согласитесь со мной, что трудно усидеть дома, когда ваш любимый зовет вас к себе.
– Где она?
– В пути, по дороге в Лухан. Она будет гостьей в «Гнезде ястреба». Почетной гостьей, смею заверить вас. Герр Райнеман с превеликой радостью примет ее у себя. Я как раз собирался звонить ему, но затем решил подождать, пока не переговорю с вами.
– Вы перешли все границы! – заявил Дэвид, стараясь не дать выплеснуться наружу бушевавшей в нем ярости. – Пытаетесь диктовать свои условия, забывая о том, что вы – в стране, придерживающейся нейтралитета. И что захват в заложники сотрудника иностранного посольства на территории нейтрального государства…
– Миссис Камерон – не заложница, а всего лишь наша гостья, – проговорил немец, явно насмехаясь над Сполдингом. – И к тому же к дипломатическим работникам, насколько мне известно, никак не относится. Она, как вы и сами прекрасно знаете, – всего-навсего овдовевшая невестка посла, не более того. Никакого официального поста не занимает. Позволю себе заметить в связи с этим: у вас, американцев, слишком уж запутано все, что касается социальных отношений или социального статуса человека.
– Вы знаете, что я имею в виду! Вам не нужно всего объяснять!
– Я сказал: она – наша гостья! Как мне представляется, вас прислали сюда для того, чтобы вы встретились здесь с известным финансистом и обсудили с ним кое-какие вопросы, имеющие прямое отношение к… международным экономическим связям. Этим самым финансистом является не кто иной, как еврей, изгнанный со своей родины – из страны, с которой вы воюете сейчас. Так что, по моему мнению, у вас нет никаких оснований вот так, прямо с ходу, бить тревогу… Если вообще следует это делать.
Надо было спешить. Джин – не предмет для торгов. Она – это одно, а товарообменная сделка или обвинительный акт – совершенно другое. Впрочем, черт с ним, с обвинительным актом! Как и с бессмысленным словоизлиянием! Проку от этого – ни на грош!
Сейчас он должен думать только о Джин.
– Итак, что вы хотите? – произнес Дэвид.
– Вот это – другой разговор. Я был уверен, что мы с вами найдем общий язык. Что вам за дело до происходящего вокруг? Или мне, если уж быть откровенным?.. Мы оба лишь выполняем приказы. Ну а философией пусть занимаются другие, те, кто повыше нас. Наша задача – выжить в этих условиях, вот и все.
– Довольно странно слышать это от того, кто верит в будущее Германии. А ведь вы, как мне говорили, именно такой человек, – сказал Дэвид просто так, желая лишь выиграть время: ему нужна была передышка – в пару-другую секунд, – чтобы продумать дальнейшие действия.
– Все обстоит куда сложнее, – ответил Штольц. – Мне становится страшно при одной мысли о том мире, который уже канул в прошлое. Но и мир, грядущий на смену ему, тоже пугает меня, хотя и не так… Однако хватит об этом, перейдем к делу. Остающиеся чертежи – в «Гнезде ястреба». Вы должны будете приехать туда вместе со своим физиком. Я хотел бы договориться с вами обо всем сегодняшним же вечером.
– Подождите минутку! – Дэвид проиграл в голове различные варианты возможных шагов со стороны своих контрпартнеров. – На мой взгляд, это не самое чистое гнездо из тех, в которых мне довелось побывать. Его обитатели оставляют желать много лучшего.
– Так же, как и их гости…
– Я соглашусь посетить «обитель сию» лишь при двух непременных условиях: во-первых, я увижусь с миссис Камерон сразу же, как только приеду. И во-вторых, отправлю шифровки, – если вообще стану их отправлять, – лишь после того, как она вернется в посольство. И не одна, а с Леоном.
– Это мы обсудим позже. Сейчас же я хотел бы предупредить вас кое о чем. Если вы не появитесь в «Гнезде ястреба» до наступления вечера, то больше никогда не увидите миссис Камерон. Во всяком случае, в том виде, в каком лицезрели ее в последний раз… В имении Райнемана, как вы и сами поняли, немало различных развлечений, доставляющих гостям истинное наслаждение. Однако, к сожалению, в прошлом там не раз происходили несчастные случаи. Например, во время купания в реке или бассейне… Сопряжена с определенной опасностью и верховая езда…
Управляющий поместьем дал Дэвиду дорожную карту и заправил машину военно-морских сил хранившимся на ранчо бензином. Сполдинг сорвал оранжевые значки с бампера и зачистил краску на номерах, в результате чего семерка превратилась в единицу, а восьмерка в тройку. Затем убрал с капота эмблему, залил черной краской решетку на радиаторе и убрал с колес все четыре колпака. И в довершение всего схватил в руки здоровенную кувалду и начал, к изумлению стоявшего молча гаучо, дубасить ею по отделанным деревом дверцам, багажнику и крыше автомобиля.
Теперь у машины был такой вид, словно она потерпела аварию в какой-нибудь глухомани, где не было мастерских.
Доехав по проселку до телефонной подстанции, Дэвид вывел машину на большак и, повернув на восток, в сторону Буэнос-Айреса, нажал на акселератор. Разбитый автомобиль, не выдержав дополнительной нагрузки, начал дребезжать и лязгать металлом. На коленях у Леона лежала развернутая карта. Если они правильно выбрали маршрут, то смогут добраться до округа Лухан и по проселочным дорогам, минуя автомагистрали, что значительно снижало для них опасность напороться на патрули, наверняка уже высланные в этот район с военно-морской базы в Ла-Боке.
Ирония судьбы, подумал Дэвид, оценивая ситуацию. Для того чтобы спасти Джин, – и не только ее, но и себя, если смотреть правде в глаза, – он должен будет вновь встретиться сейчас с тем самым врагом, с которым сражался столь неистово три с лишним года: из-за непредвиденного поворота событий, вызванного государственной изменой со стороны высших чинов в Вашингтоне и Берлине, противник превратился в союзника.
Как там выразился Штольц? «Ну а философией пусть занимаются другие, те, кто повыше нас», – не так ли?
Эти слова и имеют какой-то смысл и не имеют его.
Дэвид чуть было не пропустил незаметный с пустынной дороги подъезд к «Гнезду ястреба»: в тот единственный раз, когда довелось ему здесь побывать, его везли сюда с противоположной стороны и к тому же темной ночью. И если он все же не сделал этого, то лишь потому, что вовремя заметил просвет в деревьях и уходившие влево свежие следы от шин, пока что не спекшиеся под жаркими лучами солнца и не стертые еще колесами других автомобилей. Снизив скорость, Сполдинг вспомнил слова охранника, несшего вахту на пирсе в Очо-Кале: «Суетятся вовсю, возбуждены до предела. До меня то и дело доносились их вопли. И, ко всему прочему, каждый из них норовит отдавать приказы».
Он ясно представил себе и Райнемана, который орал, указывая, кому что делать, и автоколонну из «Бентли» и «Паккардов», выкатившуюся вслед за тем из «Гнезда ястреба» по малоприметной подъездной дорожке, чтобы взять курс на одну из тихих, спокойных улиц в Сан-Тельмо.
И подумал о том, что чуть позже, уже в предрассветное время, по распоряжению того же Райнемана, в сторону лежащего на отшибе небольшого полуострова, каковым являлся Очо-Кале, двинулись, вне сомнения, другие машины, в которых сидели исходившие по́том от страха наймиты.
Сполдинг отметил про себя с чувством профессиональной гордости, что ему удалось в конце концов вычислить своих врагов.
И из того лагеря, и из этого. Всех без исключения.
В голове у него начали вырисовываться очертания плана дальнейших действий. Пока что – в штрихах. Все остальное придет потом и будет зависеть от того, с чем он столкнется в «Гнезде ястреба».
В ушах у Дэвида вновь прозвучали произнесенные ровным тоном полные ненависти слова Ашера Фельда.
Завидев приближающийся автомобиль, одни из стоявших у въезда в усадьбу охранников, облаченных в полувоенную форму, вскинули винтовки, в то время как другие удерживали на поводках собак, которые, скаля зубы и свирепо рыча, напористо рвались вперед. Человек, находившийся за воротами, приводимыми в движение электричеством, крикнул своим подчиненным, отдавая приказ. Четверо стражей, подбежав к машине, распахнули изуродованные дверцы. Сполдинг и Леон вышли. Их тут же подтолкнули назад, к автомобилю, и стали обыскивать.
Дэвид, отвернувшись от охранников, внимательно разглядывал изгородь по обе стороны от ворот, прикидывая на глаз ее высоту и прочность решетки на стыках отдельных звеньев и отмечая все те места, в которых электричество из одной секции ограды подключалось к другой. Интересовало его и расположение на территории усадьбы различных строений.
«Рекогносцировка на местности» тоже входила в план Сполдинга.
Джин, завидев любимого, кинулась к нему навстречу и, сбежав по ступеням террасы, бросилась в его объятия. Дэвид прижал ее молча к себе, благодаря судьбу за то, что та подарила ему эти счастливые, хоть и короткие мгновения.
Райнеман стоял у перил террасы в двадцати футах от них. Рядом с ним находился и Штольц. Финансист не сводил с Дэвида узких глаз, проглядывавших между покрытыми солнечным загаром жировыми складками. Во взгляде его сквозили одновременно и чувство неприязни, и уважение, и Дэвид знал об этом.
На террасе был еще один человек. Высокий, светловолосый, в белом, «палм-бичевского» фасона костюме, он сидел за столом со стеклянной крышкой. Сполдинг впервые видел его.
– Дэвид, Дэвид, что я наделала! – причитала Джин, обнимая его.
Он, поглаживая ее мягкие каштановые волосы, ответил негромко:
– Если уж говорить о том, что ты сделала, то я скажу: много чего. В частности, спасла мне жизнь…
– В Третьем рейхе – лучшая в мире разведка, миссис Камерон, – прервал с улыбкой их беседу Штольц. – Мы всегда все знаем. Следим за всеми евреями. И особенно – за теми, у кого высшее образование. Запомните, от нас ничто не ускользает. Нам известно, например, что вы находитесь в дружеских отношениях с врачом из Палермо и что подполковник был ранен. Узнать все это было для нас проще простого.
– Интересно, является ли одним из объектов вашей слежки за евреями и тот вон человек, что находится в данный момент рядом с вами? – произнес Дэвид монотонным голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций.
Штольц, побледнев слегка, взглянул настороженно на финансиста, а затем и на сидевшего на стуле блондина.
– Герр Райнеман знает, что я имею в виду. Подходя к данному вопросу исключительно прагматически, я говорю о необходимости наблюдения лишь за враждебными элементами.
– Ах да, я помню, – сказал Дэвид, разжав объятие и положив руку на плечо Джин. – Вчера вы вполне определенно сокрушались по поводу необходимости принятия некоторых шагов. Очень жаль, господин Райнеман, что вы не присутствовали на этой лекции. Ведь в ней затрагивается вопрос о концентрации имеющихся у евреев денежных средств… Поскольку сейчас нас тут трое, я смог бы пересказать ее содержание. Однако, как я полагаю, у нас есть более неотложные дела, которыми и следовало бы заняться.
Райнеман отошел от перил.
– Вы, безусловно, правы. Но прежде, учитывая, что здесь уже собрались все, кто должен присутствовать на этой встрече, я хотел бы представить вам своего старого приятеля, который прилетел сюда из Берлина. Нейтральным воздушным коридором, разумеется. Отныне, герр Сполдинг, вам предстоит иметь дело непосредственно с этим человеком, что значительно упрощает стоящую перед нами задачу.
Дэвид взглянул на блондина в «палм-бичевском» костюме. Их глаза встретились.
– Франц Альтмюллер, министерство вооружений, Берлин, – отчеканил Сполдинг.
– Подполковник Дэвид Сполдинг. Из «Фэрфакса». Прибыл сюда из Португалии. Бывший резидент в Лиссабоне, – не отстал от него и Альтмюллер.
– Вы – настоящие шакалы, – не удержался Райнеман, наблюдая за их словесной дуэлью. – Подлые хищники, вероломно нападающие друг на друга и позорящие свои дома. Я говорю это вам обоим. И хочу, чтобы вы не забывали о сказанном мною… А теперь, как и предлагали вы, подполковник, займемся нашими делами.
Штольц провел Леона к ухоженной лужайке возле плавательного бассейна. Там, у большого круглого стола, стоял один из охранников Райнемана с металлическим кейсом в руке. Когда Леон сел на стул, спиной к террасе, охранник поставил чемоданчик на стол.
– Откройте, – донесся с террасы голос Райнемана. Охранник открыл кейс. Леон извлек из него чертежи и разложил на столе.
– Останьтесь с ним, Штольц, – сказал Альтмюллер.
Штольц взглянул недоуменно на Франца Альтмюллера и, не произнеся ни слова, направился послушно к бассейну. Усевшись в шезлонг, он стал наблюдать за Леоном. Альтмюллер повернулся к Джин:
– Вы позволите мне забрать у вас подполковника на пару слов?
Джин взглянула на Сполдинга и, убрав руку из его руки, отошла в глубь террасы. Райнеман, по-прежнему стоя посреди нее, не сводил глаз с Леона.
– Я думаю, что для вас обоих было бы лучше, если бы вы рассказали мне, что произошло в Сан-Тельмо, – произнес Альтмюллер.
Дэвид посмотрел внимательно на немца. Альтмюллер не обманывал его, не собирался вводить в заблуждение. Он и в самом деле не знал о «Хагане». Как и об Ашере Фельде. Это давало Сполдингу шанс. Единственный шанс.
– Там поработали гестаповцы, – промолвил спокойно Дэвид, пытаясь внешней своей беспристрастностью прикрыть ложь.
– Этого не может быть! – выплюнул Альтмюллер. – Это невозможно! Мне же известно все, что творится в гестапо!
– Я имел дело с гестапо – к тому же, разумеется, по самым различным линиям – на протяжении чуть ли не полных четырех лет и хорошо изучил своего противника… Поверьте уж мне.
– Вы ошибаетесь! То, о чем говорите вы, исключается!
– Вы слишком много времени провели в стенах своего министерства и о том, что творится за кулисами, имеете самое смутное представление. Хотите услышать мнение профессионала? – сказал Дэвид и оперся на перила. – Вас надули.
– Что?
– Обвели вокруг пальца. Точно так же, как и меня. И сделали это те, кто использует нас с вами в качестве посредников. Один из них находится в Берлине, другой – в Вашингтоне. И, как ни странно подобное совпадение, их имена имеют одни и те же инициалы – A.S.
Альтмюллер взглянул на Сполдинга. Его голубые глаза буквально пронизывали собеседника, рот был слегка приоткрыт. Судя по всему, он не верил Дэвиду.
– Альберт Шпеер… – выдохнул наконец Альтмюллер.
– И Алан Свенсон, – продолжил спокойно Сполдинг.
– Такого просто быть не может, – заявил Альтмюллер, однако его голос звучал на сей раз не столь убежденно, как хотелось бы ему. – Ведь он не знает…
– Никогда не отправляйтесь на поле битвы без предварительной подготовки, если, конечно, не желаете себе гибели… Как вы думаете, почему я предложил Райнеману свои услуги?
Альтмюллер слушал Дэвида, но ничего не слышал. Он отвел от Сполдинга глаза, по-видимому целиком поглощенный разгадкой тех удивительных, невероятных вещей, о которых говорил ему бывший резидент из Лиссабона.
– Если то, что сказали вы, правда, – только ни в коем случае не подумайте, будто я целиком разделяю ваше мнение, – значит, шифровки не будут отправлены, и, таким образом, товарообменная сделка не состоится. Радиосвязь не прервут, ваши боевые корабли продолжат патрулирование в открытом море, радары так и не перестанут следить за обстановкой. В общем, всему конец!
Дэвид, скрестив руки на груди, повернулся к нему. Настал решающий момент, когда Альтмюллер должен будет или купиться на ложь, или отвергнуть ее. Сполдинг знал это. И испытывал сейчас примерно те же чувства, что и тогда, когда, находясь на севере Пиренейского полуострова, использовал ложь как единственно возможное средство достижения цели.
– Ваша команда играет более грубо, чем наша. Это вполне согласуется с тезисом о «новом порядке». Наши меня не убьют, они просто постараются сделать все так, чтобы я ни о чем не догадывался. Единственное, что их волнует, – это чертежи… С вами же дело обстоит иначе. Ваши соотечественники считают себя вправе действовать, как им заблагорассудится…
Кончив говорить, Дэвид улыбнулся Райнеману, который, оставив свой наблюдательный пост, смотрел с интересом на них. Альтмюллер снова уставился на Сполдинга.
Бывший резидент из Лиссабона, глядя на него, думал о том, что этот «посыльный», не сведущий в подобного рода делах, пытается осмыслить только что преподанный ему нелегкий урок.
– Ну и что же, по-вашему, могут они предпринять?
– Думаю, – ответил Дэвид, – в их распоряжении несколько вариантов, не исключающих, а взаимодополняющих друг друга: вывести мою персону из игры, подменить меня в последнюю минуту другим специалистом по кодам, вместо подлинных чертежей подсунуть нам имитацию или вывезти алмазы из Очо-Кале не на траулере, а каким-то другим путем, не по воде… Проделать подобную штуку со столь крупной партией промышленных алмазов довольно сложно, но не невозможно.
– Тогда почему бы и мне не прибегнуть к одному из перечисленных вами вариантов? Вы просто искушаете меня.
Сполдинг смотрел куда-то вдаль ничего не видящим взором. Потом повернулся резко к Альтмюллеру и посмотрел на него.
– Никогда не вступайте на поле сражения, поскольку не протянете там и дня. Оставайтесь-ка лучше в своем министерстве.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что ваша попытка воспользоваться любым из этих вариантов будет означать для вас верную смерть. Вы уже на заметке, поскольку поддерживаете отношения с противником, о чем известно и Шпееру, и гестапо. Единственный для вас шанс остаться в живых – это заниматься лишь тем, что вам поручено. Аналогично обстоит дело и со мной. Вы должны вести себя так, чтобы вас не прикончили, ну а я – в расчете на солидный куш. Бог свидетель, авиационные компании отвалят за чертежи уйму денег, из которых кое-что перепадет и мне, поскольку я вполне заслуживаю этого.
Альтмюллер, сделав два шага в сторону балюстрады, остановился возле Дэвида, который смотрел на протекавшую внизу реку.
– Все, что говорите вы, не имеет никакого смысла, – произнес немец.
– Вовсе нет, если задуматься, – возразил Сполдинг. – Ни за что ни про что в подобного рода делах ничего не получишь.
Дэвид, глядя прямо перед собой, ощущал на себе пристальный взгляд Альтмюллера. У него было такое чувство, будто немец обдумывает сейчас какую-то пришедшую ему в голову новую мысль.
– То великодушие, с которым вы познакомили меня с различными вариантами, может вам дорого обойтись, подполковник… Правда, у меня остается еще надежда, что в конечном итоге мы с вами сумеем-таки получить кое-что ни за что ни про что, как только что изволили выразиться вы. Мне, например, вручат медаль от рейха. Вы же сохраните себе жизнь. И будете снова держать в объятиях дорогую вам миссис Камерон. Одному только физику не повезет: он, я уверен, уже не долго протянет… Однако для того, чтобы мы с вами смогли получить все то, о чем я говорю, вам придется отправить шифровки. Думаю, у меня нет никаких оснований беспокоиться насчет этого. Если уж вы выразили желание сотрудничать с нами за деньги, то тем более, не сомневаюсь, согласитесь работать на нас, если будете знать, что это – единственный шанс сохранить жизнь и себе, и своей возлюбленной.
Дэвид, все еще стоя со скрещенными на груди руками, ответил с легким раздражением, которое, как считал он, и должен был бы ожидать от него этот немец:
– Я уже изложил свои условия. Если Леон подтвердит, что это те чертежи, я отправлю шифровки, но только после того, как он и миссис Камерон вернутся в посольство. Не раньше.
– Вы отправите их, как только я прикажу вам! – Альтмюллер, не в силах сдержать себя, повысил голос.
Райнеман снова взглянул на них, но вмешиваться не стал. Сполдинг понял: финансист забавляется, наблюдая за схваткой своих «шакалов».
– К сожалению, должен вас разочаровать, этого не будет, – сказал Дэвид.
– Тогда могут произойти довольно неприятные вещи. В первую очередь для миссис Камерон.
– Откажитесь от подобных мыслей, – произнес со вздохом Дэвид. – Играйте по прежним правилам. У вас нет ни малейших шансов навязать мне свою волю.
– Слишком уж самоуверенны вы, забывая, по-видимому, о том, что за вами никто не стоит.
Сполдинг, оттолкнувшись от перил, повернулся лицом к немцу.
– Вы редкостный болван, – проговорил он едва слышно, чуть ли не шепотом. – В Лиссабоне вам не удалось бы протянуть и часа… Неужели вы думаете, что я приехал сюда, не подстраховавшись? Или что Райнеман тоже так думал?.. Люди моей профессии крайне осторожны, если не сказать – трусливы. И отнюдь не герои, как представляется многим. Мы не станем разрушать здания, если у нас не будет твердой уверенности в том, что в момент взрыва нас там не окажется. И не уничтожим моста в тылу врага, если по нему пролегает единственный путь, по которому мы сможем вернуться к своим.
– Вы – один! Один-одинешенек! И сожгли за собой все мосты!
Дэвид смотрел на Альтмюллера как на падаль. Затем взглянул на часы.
– Ваш Штольц – набитый дурак, коли решил, что мною можно запросто вертеть. Если я не позвоню в течение ближайших пятнадцати минут, затрезвонит масса телефонов, а затем в Лухан отправится на машинах бог знает сколько официальных лиц с самыми высокими полномочиями. Не забывайте, я как-никак – военный атташе при посольстве Соединенных Штатов Америки. Сопровождал невестку посла в Лухан. Этого достаточно, чтобы поднялся шум.
– Абсурд! Ваши мало что смогут тут сделать. Ведь Буэнос-Айрес – столица нейтрального государства. И Райнеман…
– Райнеман постарается как можно быстрее распахнуть ворота и вышвырнуть вон шкодливых шакалов, – перебил Альтмюллера Сполдинг. Его голос звучал спокойно и холодно. – Мы с вами слишком многое знаем. Если же кто-то пронюхает об операции под кодовым названием «Тортугас», то это может дурно сказаться на его делах в послевоенное время. Понятно, он сделает все, чтобы не допустить огласки и крушения его планов. То, что думает он об общественных системах, представляемых вами и мной, в данном случае ничего не значит. Поскольку для него имеет значение только одно – благополучие Эриха Райнемана… Я думал, вам было известно об этом. Вы же сами выбрали его в качестве посредника.
Дэвид, прислушиваясь к учащенному дыханию Альтмюллера, понимал, какие чувства одолевали его. Хотя немец и пытался взять себя в руки, он не очень в этом преуспел.
– Вы уже подготовили… шифровки? Чтобы можно было позвонить отсюда и распорядиться об их отправке?
Альтмюллер купился на ложь. Испытанное средство сработало и на сей раз.
– Прежняя договоренность остается в силе. Радио и радары отключаются. Никто не станет ни бомбить подводные лодки, если те всплывут вдруг на поверхность, ни захватывать траулеры… зашедшие в прибрежные воды под парагвайским флагом. И мы оба окажемся в выигрыше… Не этого ли вы хотели, шакал?
Альтмюллер, повернувшись к балюстраде, уперся пальцами в мраморный верх. Постояв какое-то время недвижно в своем безукоризненно сшитом белом «палм-бичевском» костюме, он посмотрел на реку и произнес:
– Все, что касается связанной с «Тортугасом» программы действий, остается без изменений.
– Мне нужно позвонить, – сказал Дэвид.
– Этого я и ожидал, – ответил Райнеман, презрительно глядя на Франца Альтмюллера. – Я не сторонник похищения людей из посольства. От подобных вещей никому никакого проку.
– Не судите столь строго, – сказал добродушно Сполдинг. – Если бы не это, я не приехал был сюда в рекордно короткий срок.
– Звоните. – Райнеман указал на телефонный аппарат, стоявший на столике возле арки. – Предупреждаю, однако: ваша беседа будет озвучиваться громкоговорителями.
– Понятно, – ответил Дэвид, направляясь к столику.
– Оператор на проводе… – послышалось из невидимых динамиков.
– Это подполковник Сполдинг, военный атташе, – сказал Дэвид, упреждая Балларда.
Бобби помолчал, прежде чем ответить.
– Слушаю, господин подполковник.
– Я оставил указание о совещании. Оно должно было состояться сегодня после полудня. Можете аннулировать его.
– Хорошо, сэр.
– Могу я поговорить с главным шифровальщиком? По-моему, мистером Баллардом.
– Я… Баллард, сэр.
– Извините, – проговорил отрывисто Дэвид. – Не узнал вас. Будьте готовы отправить опечатанные шифровки, которые я приготовил для вас. Откройте зеленый конверт и ознакомьтесь с порядком, в котором их следует посылать. Мне хотелось бы, чтобы вы сразу же, как только получите от меня указание, приступили к отправке депеш. Воспользуйтесь «черным шифром».
– Как вы сказали… сэр?
– Я сказал: воспользуйтесь «черным шифром». Если что-то не ясно вам, Баллард, загляните в лексикон. Освободите на время все каналы, отведенные для передачи шифровок. Ничего не бойтесь, всю ответственность я беру на себя. Я еще перезвоню вам.
– Да, сэр…
Дэвид повесил трубку, моля господа бога, чтобы Баллард и в самом деле оказался смышленым, талантливым шифровальщиком, каким считал его Дэвид. И так же разбирался в нюансах ведущейся вокруг сложной игры, как Хендерсон Грэнвилль, по мнению Дэвида.
– Вы знаете свое дело, – заметил Райнеман.
– Стараюсь быть на высоте, – ответил Дэвид.
Баллард уставился на телефон. Что пытался сказать ему Сполдинг? Прежде всего, несомненно, что с Джин все в порядке. Так же, как и с ним и с Леоном. По крайней мере, в данный момент.
«Будьте готовы отправить опечатанные шифровки, которые я приготовил для вас»…
Но Дэвид не приготовил никаких шифровок: они и так давно уже были у него. Сполдинг напомнил еще об очередности, в которой их отправлять. И хотя это было вполне естественно, сказал он об этом как-то так, между прочим.
Упомянув заодно и какой-то чертов зеленый конверт.
Но здесь нет никакого конверта – ни красного, ни синего, ни зеленого!
И что за чепуха такая – «черный шифр», используемый для отправки сверхсрочных материалов?
Что подразумевалось им под этими словами? Ведь само по себе подобное выражение является сущей бессмыслицей!
А что, если это ключ?
«Если что-то не ясно вам, Баллард, загляните в лексикон…» В лексикон… Может, он имел в виду «Лексикон шифровальщика»?
«Черный шифр»… Данное словосочетание стало напоминать ему о чем-то… О чем-то таком, что лишь смутно прорисовывалось в его сознании, поскольку с тех пор, как он встречался с этим понятием, утекло немало воды. «Черный шифр», насколько смог он припомнить теперь, был очень старым термином, давно уже вышедшим из употребления. Однако Сполдинг не просто так упомянул это, за этим явно что-то скрывалось.
Баллард поднялся с вращающегося кресла и подошел к книжной полке в дальнем углу небольшой аппаратной. В словарь шифровальщика он не заглядывал уже целую вечность. Это было никому не нужное академическое издание… Безбожно устаревшее.
«Лексикон шифровальщика» стоял на самой верхней полке рядом с другими столь же бесполезными справочниками и, как и они, был покрыт толстым слоем пыли.
Баллард нашел нужный ему термин на семьдесят первой странице. Данному понятию был посвящен один лишь абзац, втиснутый между такими же точно статьями, не представлявшими, как казалось ему, практической ценности. Однако то, что прочитал он, обрело в его глазах определенный смысл.
«„Черный шифр“, известный также как „Schwarztuchchiffre“, поскольку впервые был применен в немецкой имперской армии в 1916 году, использовался для дезинформации противника. Работать с ним сложно, так как на одном и том же участке подобного типа шифровки можно запускать в эфир только один раз. В текстах, включаемых в категорию „черного шифра“, содержатся различного рода предписания, которые, однако, подлежат не исполнению, а отмене. Срок, в течение которого надлежит выполнить приказ, обозначается в минутах, выраженных определенным набором цифр. С 1917 года из-за низкой его эффективности перестал применяться на практике…»
Итак: «В текстах, включаемых в категорию „черного шифра“, содержатся различного рода предписания, которые, однако, подлежат не исполнению, а отмене».
Баллард захлопнул справочник и вернулся в свое кресло напротив аппаратов с многочисленными циферблатами.
Леон листал чертежи, еще раз проверяя свои расчеты. Райнеман дважды обращался к нему с террасы, чтобы узнать, все ли в порядке. И дважды Леон поворачивался на стуле и утвердительно кивал. Штольц сидел в шезлонге возле пруда и курил.
Альтмюллер переговорил о чем-то коротко с Райнеманом. Было заметно, что разговор не доставил особого удовольствия ни тому, ни другому. Отойдя от финансиста, немец снова уселся на стул у стола со стеклянной крышкой и начал листать буэнос-айресскую газету.
Дэвид и Джин стояли в дальнем конце террасы. Сполдинг повышал время от времени голос. Если бы Альтмюллер прислушался к их разговору, то услышал бы упоминание о Нью-Йорке, о строительных фирмах, о неопределенных планах на послевоенное время. И о радужных надеждах влюбленной парочки.
Однако в действительности разговор шел совсем о другом.
– В отеле «Альвеар» под именем Эда Пейса поселился Ашер Фельд, – произнес чуть слышно Дэвид, держа в своей руке руку Джин. – Скажи ему, что ты от меня… и от секретного сотрудника «Фэрфакса» по имени Барден. Айра Барден. Этого будет достаточно. Передай, что я придерживаюсь теперь… того же порядка очередности стоящих передо мною задач, что и он. В его распоряжении останется ровно два часа с… с той минуты, как ты позвонишь ему из посольства… Запомни, Джин, – с той самой минуты. Он все поймет.
Джин приоткрыла испуганно рот и тяжело вздохнула. Дэвид, взглянув на нее, сжал руку. Она тут же попыталась прикрыть свой страх наигранным смешком.
Альтмюллер, оторвавшись от газеты, взглянул на них. В глазах его ясно читалось раздражение. И не только оно, но и гнев.
Леон, поднявшись со стула, потянулся, восстанавливая кровообращение в своем изнуренном теле: он просидел безотрывно за столом ровно три часа и десять минут. Затем повернулся и посмотрел на террасу. Точнее, на Сполдинга.
И кивнул ему утвердительно.
– Все прошло как надо, – сказал Райнеман, подходя к Францу Альтмюллеру. – И посему можно уже перейти к следующему вопросу повестки дня. Скоро стемнеет, мы же должны закончить все свои дела еще до наступления утра. Так что – никаких больше проволочек!.. Штольц! Kommen Sie her! Bringen Sie Aktenmappe![955]
Штольц подошел к столу, за которым работал Леон, и начал укладывать листы с чертежами в кейс.
Дэвид, держа Джин за руку, подошел с ней к Райнеману и Альтмюллеру.
– Полный комплект технической документации содержит более четырехсот шестидесяти страниц пояснительного текста, различных формул и цифрового материала, – произнес нацист. – Никто в целом мире не в состоянии удержать в голове подобный объем информации. И если здесь не будет хватать хотя бы одного листа, весь остальной материал теряет смысл. Как только вы свяжетесь со своим шифровальщиком и прикажете ему отправить шифровки, миссис Камерон и физик смогут свободно уехать отсюда.
– Простите, – возразил Сполдинг, – но я уже говорил вам, что отправлю шифровки лишь после того, как они вернутся в посольство. Это – мое условие.
– Уж не думаете ли вы, – прозвучал разгневанный голос Райнемана, – что я позволю…
– Нет, не думаю, – прервал его Дэвид. – Но я не уверен, что вы можете держать под своим контролем и территорию за воротами «Гнезда ястреба». Хотя, я знаю, вам очень хотелось бы этого.
Глава 42
После того как Джин с Леоном уехали, прошло уже один час и тридцать одна минута, когда наконец зазвонил телефон. Часы показывали четверть десятого. Солнце уже закатилось за холмы округа Лухан. В наступающих сумерках тускло мерцал свет фонарей, установленных вдоль берега реки.
Райнеман поднял трубку, послушал и кивнул Дэвиду. Дэвид встал со стула и, подойдя к финансисту, взял у него трубку. Райнеман щелкнул вделанным в стену выключателем, приводя громкоговорители в рабочее положение.
– Мы уже здесь, Дэвид, – разнесся по террасе усиленный динамиками голос Джин.
– Вот и отлично, – отозвался Сполдинг. – Значит, все в порядке?
– В целом – да. Впрочем, поездка оказалась не приятной прогулкой, а, фигурально выражаясь, черт знает чем. Во всяком случае, после пяти миль пути или около того, как мне представляется, доктору Леону стало плохо. Они так быстро гнали машину…
А… фигурально…
Ашер… Фельд…
Джин сделала то, о чем он просил ее!
– Но сейчас-то ему стало лучше?
– Он отдыхает. Ему нужно какое-то время, чтобы прийти в себя…
Итак, нужно какое-то время… Значит, Джин назвала Ашеру Фельду точное время.
– В общем, как я понимаю, все хорошо…
– Genug! Genug![956] – вмешался Альтмюллер, подходя к террасе. – Достаточно. Вы же убедились, что они там. Так что отправляйте шифровки!
Дэвид, не скрывая пренебрежения, посмотрел на нациста.
– Джин?
– Да?
– Ты в аппаратной?
– Да.
– Дай мне этого Балларда.
– Пожалуйста.
– Подполковник Сполдинг? – Голос Балларда был сухим и официальным.
– Да, это я. Вы очистили для меня все каналы для передачи шифровок?
– Конечно, сэр. При отправлении их будет учитываться установленный вами порядок очередности. Ваше право пользоваться «черным шифром» подтверждено.
– Чудесно. Ждите моего звонка. Через несколько минут. – Дэвид быстро положил трубку.
– Что вы делаете? – заорал в бешенстве Альтмюллер. – А как же шифровки?! Сейчас же отправляйте их!
– Он – предатель! – взвизгнул Штольц, соскочив со стула.
– Полагаю, вам следовало бы сейчас же объясниться с нами, – заявил Райнеман. И хотя он и произнес эти слова негромко, в них чувствовалась явная угроза расправиться с Дэвидом, если тот вздумал его обмануть.
– Мне необходимо еще кое-что уточнить, – сказал Сполдинг, прикуривая сигарету. – Подождите несколько минут… Мы можем поговорить с вами с глазу на глаз, Райнеман?
– Не вижу в этом никакой необходимости. Да и о чем говорить? – спросил финансист. – О том, как вы покинете Аргентину? Но вы же и сами знаете, что мы уже обо всем позаботились. Вас вместе с чертежами отвезут на аэродром в Мендаро. Это в десяти минутах отсюда, не более того. Но вы не взлетите до тех пор, пока мы не получим подтверждение, что алмазы с «Кенинга» уже переданы нам.
– И как долго придется этого ждать?
– Какая вам разница?
– А вот какая: как только прервут радиосвязь и отключат радары, я окажусь беззащитен.
– Нашли о чем говорить! – произнес Райнеман. – Через какие-то четыре часа вы уже будете находиться под самой надежной защитой в мире! Я не собираюсь ссориться из-за вас со своими контрпартнерами из Вашингтона.
– Вот видите, – обратился Дэвид к Францу Альтмюллеру, – недаром же я говорил вам, что мы для него просто помеха. – И, снова повернувшись к Райнеману, продолжил: – Хорошо, пусть будет по-вашему. Тем более что вам есть что терять. Первый вопрос повестки дня, как я понимаю, мы уже обсудили. Так что давайте перейдем ко второму, касающемуся вознаграждения, которое причитается мне лично от вас.
Райнеман взглянул исподлобья на Дэвида.
– Ну что же, я ждал, что вами будет затронута и эта тема: ведь вы – человек скрупулезный… Так вот, довожу до вашего сведения, что в цюрихский банк Луиса Кваторзе переведут специально для вас пятьсот тысяч американских долларов. Эта не предусмотренная нашим соглашением сумма представляет собой поистине щедрое вознаграждение.
– Да, исключительно щедрое. Значительно больше того, на что я рассчитывал… А какие гарантии, что я получу эти деньги?
– О чем это вы, подполковник? Мы же не жулики. Вы знаете, где я живу. Все ваши права на эти деньги уже подтверждены. Поверьте, я не хочу, чтобы призрак резидента из Лиссабона мучил меня по ночам.
– Вы мне льстите.
– Деньги будут депонированы. Соответствующие документы вам вручат уже в Цюрихе. Обычная банковская процедура.
Дэвид погасил сигарету:
– В Цюрихе так в Цюрихе, я не возражаю… А теперь обговорим еще одну вещь. Я имею в виду не менее щедрое вознаграждение, которое желал бы получить уже не в Швейцарии, а у себя на родине, в Соединенных Штатах… Имена, пожалуйста. Напишите их.
– А вы уверены, что я их знаю?
– Это единственное, в чем я абсолютно уверен. Вы не взялись бы за это дело, если бы не знали, кто за ним стоит.
Райнеман вытащил из кармана пиджака черный кожаный блокнот и быстро что-то написал на странице. Затем вырвал ее и передал Сполдингу.
Дэвид прочел: «Кенделл Уолтер. Свенсон А. Армия США. Оливер Г. „Меридиан“. Крафт Д. „Паккард“.»
– Благодарю вас.
Сполдинг положил лист в карман и подошел к телефону.
– Пожалуйста, соедините меня с американским посольством.
Баллард перечел коды, продиктованные Дэвидом. И хотя Сполдинг немного напутал с гласными, смысл был ясен. Дэвид подчеркнул: частота – 120 мегагерц для всех шифровок. Вроде бессмысленно, но Баллард все понял.
120 мегагерц означали в действительности 120 минут.
Это тоже – «черный шифр».
Шифровка, которую ждали от Дэвида, должна была состоять из девятнадцати букв и содержать только два слова: «Каблограмма Тортугас».
В тексте же, который он продиктовал, насчитывалось восемнадцать букв.
Баллард смотрел на листок с новым текстом.
Который также состоял из двух слов, но с противоположным значением.
Шифровка гласила: «Уничтожить Тортугас».
Через два часа. Так как в ней было два слова.
Дэвид уточнил последние детали. С профессиональной точки зрения к нему невозможно было придраться, но его скрупулезность раздражала. До отправки Сполдинга в аэропорт Мендаро оставалось почти четыре часа. Поскольку в силу ряда причин не было никакой уверенности в том, что он, – как, впрочем, и Райнеман, – сможет следить неотрывно за чертежами в течение всего этого времени, Сполдинг потребовал, чтобы их сложили в один металлический кейс и прикрепили его цепью к любому крепкому неподвижному предмету.
Цепь должна была замыкаться на висячий замок. Ключи и от замка, и от кейса следовало отдать ему. Кроме того, он пометит нитками замочные скважины, так что если кто-то вздумает подменить чертежи, он узнает об этом.
– Ваши предосторожности утомительны, – проворчал Райнеман. – Мне плевать на них. Главное, что шифровки отправлены.
– Не смешите меня. Я достаточно опытный сотрудник «Фэрфакса»: недаром же мой индекс – «четыре-ноль». В случае чего смогу и отыграть все назад.
Райнеман улыбнулся:
– Всегда ведь найдется запасной вариант, не так ли? Ну что ж, другого от вас я и не ждал.
Райнеман велел принести цепь с замком. Когда ему доставили их, он не отказал себе в удовольствии предложить Дэвиду лично удостовериться в том, что заводская упаковка замка не тронута.
Вся процедура заняла несколько минут. Металлический кейс приковали к перилам лестницы в большом зале. Четверо мужчин расселись в просторной гостиной справа от зала. Широкая арка позволяла им следить за лестницей… и за кейсом.
Финансист снова превратился в гостеприимного хозяина дома. Он предложил всем бренди. Сполдинг выпил. Штольц последовал его примеру, Альтмюллер отказался.
В проеме арки показался охранник в отлично отутюженной, без единой складки, полувоенной форме.
– Наши радисты подтвердили наступление радиотишины, сэр. По прибрежной зоне.
– Благодарю. Пусть следят за всеми частотами, – распорядился Райнеман.
Охранник кивнул и вышел.
– У вас отличные специалисты, – заметил Дэвид.
– Им за это платят, – отозвался Райнеман, глядя на часы. – Будем ждать. Дело сдвинулось с места, так что мы сможем пока посидеть, никуда не спеша. Я распорядился приготовить нам легкий ужин. Полагаю, бутерброды – это не совсем то, что надо… Тем более что у нас есть время, чтобы немного расслабиться.
– Вы исключительно радушны, – заметил Дэвид, направляясь с бокалом в руке к креслу, стоявшему рядом с Альтмюллером.
– И великодушен, не забывайте об этом.
– Думаю, такое трудно забыть… Не знаю, однако, смог бы я попросить вас еще об одной любезности? – Дэвид поставил бокал на стол и указал на свою измятую грязную одежду. – Я одолжил этот костюм на ранчо. Бог знает, когда его стирали в последний раз. Да и сам я… хотел бы принять душ, побриться… Если не трудно, попросите принести мне брюки, рубашку или свитер…
– Я был уверен, что у американских военнослужащих есть во что одеться, – произнес Альтмюллер, недоверчиво глядя на Дэвида.
– Ради бога, Альтмюллер, я не собираюсь бежать никуда, кроме душевой. Чертежи-то ведь здесь! – Сполдинг ткнул раздраженно пальцем в сторону металлического кейса, прикованного по ту сторону арки к перилам. – Если вы думаете, что я уйду без них, – значит, у вас плохо с мозгами.
Грубость Сполдинга взбесила нациста. Он вцепился в подлокотники кресла, чтобы не дать выплеснуться наружу бушевавшей в нем ярости. Райнеман рассмеялся:
– Наш подполковник просто устал: ему пришлось нелегко в последние дни. Его просьба не обременительна. Смею уверить вас, Альтмюллер, ему некуда идти. Отсюда господин Сполдинг может попасть только на аэродром в Мендаро… Хотя в душе я, возможно, и хотел бы, чтобы он удрал: это сэкономило бы мне полмиллиона долларов.
Сполдинг, усмехнувшись, произнес в тон Райнеману:
– Человек, имеющий на своем счету в Цюрихе такую огромную сумму, должен, по крайней мере, быть умытым. – Дэвид встал с кресла. – Что же касается этих нескольких дней, то вы, безусловно, правы: они вымотали меня до предела. Я смертельно устал. А тут еще эта рана. Если бы нашлась здесь мягкая постель, я бы с радостью нырнул в нее. – Он посмотрел на Альтмюллера. – Наш же «малыш», если ему станет от этого легче, смог бы на всякий случай выставить у дверей спальни батальон вооруженных охранников.
– Хватит! – злобно заорал Альтмюллер.
– Успокойтесь, – сказал Дэвид. – Вы ведете себя крайне глупо.
Охранник Райнемана принес брюки, легкий свитер и замшевый пиджак. Все вещи дорогие, добротные. И как раз его размера, как убедился Дэвид. В ванной комнате лежал бритвенный прибор и все необходимое для купания. Сполдингу сказали, что если ему еще что-то понадобится, то достаточно лишь приоткрыть дверь и сказать об этом человеку, который будет сидеть в холле. Точнее, одному из двух расположившихся неподалеку от ванной мужчин.
Дэвид все понял. Он – под постоянным надзором.
Сполдинг сказал охраннику из местных жителей, или porteno, что сначала поспит с часок, а потом примет душ и побреется перед дорогой. И попросил разбудить его к одиннадцати часам.
Часовой кивнул.
Сполдинг посмотрел на часы. Они показывали пять минут одиннадцатого. Джин звонила ровно в четверть десятого. После ее звонка в распоряжении Ашера Фельда было два часа.
У Дэвида же оставалось в данный момент час и шесть минут.
Час и шесть минут до одиннадцати часов пятнадцати минут.
Если только Ашер Фельд и в самом деле поверил, что он, Дэвид Сполдинг, понял все же, что является главным, а что – второстепенным, которое может еще подождать.
Спальня была просторной комнатой с высоким потолком и двумя двустворчатыми окнами. Она располагалась на третьем этаже в восточном крыле дома. Это все, что смог разглядеть Дэвид, пока горел свет.
Он выключил его, подошел к окну и, раздвинув занавески, выглянул осторожно из-за них.
Крыша у здания, как успел он заметить с сожалением, была покрыта черепицей. Вдоль всей крыши, по самому краю ее, проходил широкий желоб для стока дождевой воды. Это уже было лучше. Но еще больше устраивало Дэвида то обстоятельство, что непосредственно к желобу примыкала водосточная труба, которую отделяло от спальни футов двадцать.
Внизу, на втором этаже, бросались в глаза четыре небольших балкона, куда, по всей вероятности, выходили двери спальных комнат. От последнего балкона до водосточной трубы было не более пяти футов. Возможно, это будет иметь для него какое-то значение, а может, и нет.
Возле самого дома был разбит газон, типичный для «Гнезда ястреба». Ухоженный, зелено-серый при лунном свете, он мало чем отличался от остальных поросших густой травой площадок, которые видел здесь Сполдинг. Между мощеными дорожками с бордюрами из цветущих растений разместилась белая садовая мебель из металла. А чуть дальше, прямо напротив его окон, сворачивала в сторону широкая тропа, чтобы вскоре исчезнуть в окутанном ночной тьмою лесу. Он вспомнил, что обратил на нее внимание, когда стоял у правого края террасы неподалеку от плавательного бассейна. И не только на нее, но и на оставленные на ней следы копыт. Эта дорога, тогда же решил он, предназначалась для верховой езды и вела, вероятней всего, к конюшне, укрывшейся где-нибудь за деревьями.
Это может пригодиться. А может, и нет. Пока что трудно было сказать что-либо более определенное.
Внезапно Сполдинг заметил огонек сигареты, мелькнувший за невысокой садовой решеткой, футах в тридцати от площадки с металлической мебелью. Все понятно: хотя Райнеман и разглагольствовал уверенным тоном о том, что он, Дэвид, через пару часов отправится в Мендаро, однако в действительности финансист не был столь уж убежден, что его «гость» не улизнет за это время, и посему на всякий случай выставил вокруг охрану.
Сполдинг не нашел в этом ничего удивительного: он удивился бы скорее обратному – отсутствию охраны. Дэвид заранее предвидел, что за ним будут неусыпно следить, и это явилось одной из причин, побудивших его делать ставку на оперативность Ашера Фельда.
Задвинув занавески на окнах, он подошел к кровати под балдахином, сдернул с нее одеяла и разделся до шортов из грубой ткани, которые разыскал в глинобитном домике, чтобы сменить свои брюки, испачканные в крови. Потом улегся в постель и закрыл глаза, намереваясь уснуть. Но сон не приходил, мозг продолжал активно работать. Перед его мысленным взором предстала высокая ограда у ворот «Гнезда ястреба», по которой был пропущен электрический ток. Ограда, какой он увидел ее, когда охранники Райнемана обыскивали его возле покалеченной машины военно-морских сил США.
Он воспроизвел в своей памяти ее секции, расположенные справа от широких ворот, с восточной стороны.
Света прожекторов оказалось достаточно, чтобы он смог разглядеть этот отрезок ограды, отходивший от ворот под небольшим углом и исчезавший вскоре в лесу. Пусть и не столь уж много удалось увидеть ему, но то, что увидел он, имело для него вполне определенное значение.
Ограда справа от ворот шла в северо-северо-восточном направлении. Вспомнилось Дэвиду и то, как он, разговаривая негромко с Джин на правой стороне террасы напротив бассейна, внимательнейшим образом изучал буквально все, что было перед ним. Но особый интерес у него вызвало то, что находилось справа.
К северо-северо-востоку от него.
Он вновь увидел ясно открывшуюся перед его взором картину. Местность справа от металлических столиков и площадки для игры в крокет начинала постепенно понижаться. На пологом склоне, неподалеку от них, возвышались могучие деревья. Туда-то, в этот самый лес, и вела тропа для верховой езды. Примерно в миле от берега реки, где местность понижалась еще сильнее, были заметны просветы между верхушками дальних деревьев. Особенно – справа.
Значит, за лесом простиралось ровное место. По-видимому, там были луга.
Если Райнеман держит лошадей, – а он держит их, – и если здесь имеется конюшня, – а она, несомненно, имеется тут, – то где-то поблизости должны быть и пастбища. Чтобы лошади могли спокойно пощипать травку в стороне от непролазных лесных чащоб или узких дорожек для верховой езды.
Просветы между росшими ниже по склону деревьями вполне определенно указывали на то, что за лесом лежали пастбищные земли. Объяснить появление просветов как-то по-иному было просто невозможно.
И эти пастбища располагались опять-таки к северо-северо-востоку от роскошной «обители» Райнемана.
Затем Сполдинг переключил свои мысли на автомагистраль, проходившую в двух милях к югу от мраморных ступенек у входа в «Гнездо ястреба». По ней, проехав по пути через одно из предместий Лухана, можно было попасть в Буэнос-Айрес. Он вспомнил, что дорога, приближаясь к «Гнезду ястреба», поднималась высоко над рекой и лишь потом, повернув налево, спускалась в округе Тигре к подножию холмов. Дэвид попытался воспроизвести в своей памяти до мельчайших подробностей все то, что увидел он в первые минуты своей поездки на «Бентли», которая завершилась сумасшедшей гонкой по горным кручам, огненным всполохом, взметнувшимся над машиной противника в поднебесную высь, и гибелью нескольких человек, нашедших смерть свою в Колинас-Рохас. Автомобиль, в котором находился Дэвид, выкатил из малоприметных с автотрассы ворот и в течение нескольких миль, придерживаясь все время восточного направления, мчался на бешеной скорости по мощеной дороге, которая, идя под уклон, сворачивала постепенно на север, пока наконец не понесся вдоль берега реки.
На северо-северо-восток.
И еще он представил себе реку, протекавшую значительно ниже террасы. То здесь, то там по ее водной глади скользили парусные яхты и проплывали неторопливо пассажирские суда. Приблизившись к «Гнезду ястреба», она удалялась затем от него в диагональном направлении… Поворачивая все время направо.
На северо-северо-восток.
Туда-то, в эту именно сторону, он и должен бежать.
Сперва – вниз по тропе для верховой езды, затем – через окутанный мглою лес, ориентируясь на проглядывавшие на северо-востоке просветы между верхушками деревьев, за которыми, вне сомнения, простирались луга. Далее путь его будет пролегать через пастбищные земли, вниз по склону, в северном направлении, и несколько вправо – уже на восток. Пока он снова не окажется среди деревьев. В лесу, который, спускаясь в сторону реки, замыкался электрической оградой, опоясывающей огромные владения, каковыми-то, собственно, и являлось пресловутое «Гнездо ястреба».
За ней, за оградой, и проходило шоссе. По которому можно было попасть в Буэнос-Айрес. И в посольство США в Аргентине.
И к Джин.
Сполдинг попытался расслабиться, стараясь не замечать боли, расползавшейся вокруг его раны. Он дышал ровно и глубоко, зная отлично, сколь необходимо ему сохранять хладнокровие. Однако это было для него нелегким делом, – по правде говоря, куда труднее всего остального.
Сполдинг посмотрел на часы – подарок от Джин. Почти одиннадцать. Он встал с кровати, надел брюки и свитер. Сунул ноги в туфли и туго завязал шнурки. Завернул подушку в испачканную рубашку с отдаленного ранчо и, положив ее в изголовье кровати, прикрыл слегка одеялом. Затем снял простыни, скомкал их, затолкал в старые брюки гаучо – работника с ранчо – и подсунул под одеяло.
Отойдя в сторону, посмотрел на творение рук своих. В полумраке, при свете, падающем в комнату из холла, каждому, кто заглянет сюда, будет казаться, что на кровати кто-то лежит. Так что какое-то время ничто не вызовет у охраны тревоги. Ему же только это и требовалось: на большее он не рассчитывал. Дэвид, прижавшись спиной к стене, затаился у двери. На часах было уже без одной минуты одиннадцать. Раздался громкий стук в дверь: правила хорошего тона не были знакомы охраннику. Затем дверь приоткрылась.
– Senor?.. Senor?..
Не услышав ответа, охранник распахнул дверь.
– Senor, пора. Уже одиннадцать.
Стоя в дверном проеме, страж смотрел на кровать.
– Senor Сполдинг! – вновь позвал охранник и шагнул в темную комнату.
Дэвид, выскочив в тот же миг из-за двери, сомкнул сзади руки на шее охранника. Затем вдавил пальцы ему в горло и отшвырнул свою жертву в сторону.
Несчастный не смог даже вскрикнуть, поскольку доступ воздуха в дыхательное горло был надежно перекрыт. И теперь он лежал на полу, неспособный на активные действия.
Сполдинг прикрыл осторожно дверь и щелкнул настенным выключателем, зажигая свет.
– Большое спасибо, – произнес он громко. – Не будете ли добры подать мне руку? У меня что-то страшно разболелся живот…
Дэвид не зря произнес последние слова: в «Гнезде ястреба» ни для кого не было секретом, что американец ранен.
Наклонившись над валявшимся внизу охранником, Сполдинг потер ему горло и ноздри, потом приложил губы к его рту и вдохнул воздух в травмированное дыхательное горло.
Охранник подал первые признаки жизни. И хотя сознание стало уже возвращаться к нему, он, не выйдя еще полностью из шокового состояния, мало что соображал.
Сполдинг вытащил из поясной кобуры охранника «люгер», а из висевших рядом с ней ножен – длинный охотничий нож. Потом кончиком ножа провел по подбородку своего пленника тонкую линию, из которой тотчас же выступила кровь.
– Слушай внимательно! – зашептал он по-испански. – Мне нужно, чтобы ты засмеялся! Сейчас же! Если не сделаешь этого, я прирежу тебя! Воткну нож в твое горло!.. Давай же, смейся, черт тебя побери!
Обезумевший взгляд охранника говорил о том, что он ровным счетом ничего не понимает. Судя по всему, ему было ясно только одно: то, что он имеет дело с маньяком. С сумасшедшим, который запросто может убить его.
Вне себя от страха, он начал смеяться. Вначале – чуть слышно, а затем – все громче и громче, хотя скрыть свой испуг он так и не смог.
Вместе с ним смеялся и Сполдинг.
Смех разрастался. Дэвид, не спуская с охранника глаз, приказывал ему жестом смеяться еще громче и повеселее. Человек, насмерть перепуганный, не зная, что и думать, заливался истошным, истеричным смехом.
Дэвид услышал, как в двух футах от него щелкнула шарообразная дверная ручка. Ударив стволом револьвера по голове своего пленника, он выпрямился в тот самый момент, когда в комнату вошел второй охранник.
– Que pasa, Antonio? Tu re…[957]
Рукоятка «люгера» с такой силой въехала в голову аргентинца, что тот, выпустив с шумом воздух, тут же свалился на пол.
Сполдинг снова взглянул на часы. Было восемь минут двенадцатого. В его распоряжении оставалось всего семь минут, в течение которых он должен покинуть стены этого здания и как можно подальше уйти от него.
Если только человек по имени Ашер Фельд поверил в то, что он просил ему передать.
Забрав револьвер и нож и у этого охранника, Сполдинг засунул второй «люгер» себе за пояс и, обшарив карманы обоих аргентинцев, взял себе все бумажные деньги, которые смог найти. А заодно и несколько монет.
У него ведь не было никаких денег. А они могли бы понадобиться ему.
Дэвид быстро прошел в ванную и открыл душ с горячей водой. Затем вернулся к входной двери и запер ее. Выключив потом свет, подошел к левому двустворчатому окну и закрыл глаза, чтобы привыкнуть к царившей вокруг темноте. Немного погодя он снова открыл их и несколько раз мигнул, пытаясь избавиться от мельтешивших в них белых кругов, вызванных быстрой сменой света и мрака. Дождавшись, когда глаза стали различать в темноте отдельные предметы, осторожно открыл створку.
Было уже девять минут двенадцатого.
Он вытер вспотевшие руки о дорогой, с высоким воротом свитер и, учащенно дыша, стал вслушиваться в ночную тьму.
Время тянулось невыносимо медленно. И к тому же его одолевали сомнения.
Ему же не было известно точно, произойдет ли то, чего он ждет, или нет.
И вот наконец он услышал это! То, чего ждал.
Прогремели два оглушительных взрыва! И хотя они не явились для него неожиданностью, эффект, произведенный ими, был столь велик, что он невольно вздрогнул, услышав их, дыхание у него перехватило. Грохот стоял невообразимый. И к тому же раздался он внезапно, когда ничто вокруг не указывало на близость смертельной схватки.
Наступившая вслед за тем тишина была нарушена пулеметной очередью.
Внизу, под окнами, раздались крики. Люди орали что-то друг другу, устремившись на звуки выстрелов, которые со все возрастающей яростью гремели по всему периметру владений Райнемана.
Дэвид наблюдал за поднявшейся суматохой. Под окнами своей спальни он насчитал пятерых выскочивших из тайных укрытий охранников. Справа от него полыхал ослепительно яркий свет дополнительно включенных прожекторов, направленных на элегантный дворик у входа в особняк. Взревели мощные автомобильные двигатели. Отдаваемые испуганными голосами команды раздавались все чаще и чаще.
Вылезая из окна, он крепко держался за подоконник, пока его ноги не коснулись карниза.
Оба «люгера» заткнуты за пояс, нож зажат в зубах: он не мог позволить себе спрятать это холодное оружие, чтобы иметь возможность в любой момент швырнуть его, если того потребуют обстоятельства.
Сполдинг прошел по карнизу вдоль стены. До водосточной трубы оставался лишь фут.
Взрывы и стрельба у ворот усилились. У Дэвида вызвали настоящее изумление не только исключительная оперативность Ашера Фельда, но и его удивительные организаторские способности. Похоже, руководитель местного отделения «Хаганы» привел к «Гнезду ястреба» небольшое, но отлично вооруженное войско, чуть ли не целую армию.
Ухватившись правой рукой за водосточную трубу и осторожно переступая ногами, он приблизился к ней вплотную и нажал на опорное кольцо, испытывая его крепость. Потом, держась за обод обеими руками, оттолкнулся от стены и повис на трубе, обхватив ее крепко ногами.
Перебирая руками, он начал спускаться вниз.
Сквозь шум выстрелов Дэвид внезапно услышал громкий грохот над головой и крики, издававшиеся и на немецком, и на испанском языках. Он тотчас же понял, что деревянная дверь в спальню была выбита.
В комнату, которую он только что покинул, ворвались.
Дэвид находился сейчас на уровне второго этажа, рядом с балконом. Обхватив правой рукой водосточную трубу, левой он ухватился за балконную решетку и повис футах в тридцати над землей, будучи твердо уверенным в том, что сверху его не заметят.
Ворвавшиеся в его комнату люди были уже у окон. Не потрудившись открыть задвижки, они выбили рамы. Послышался звон разбитого стекла и скрежет металла оконного переплета.
С поля битвы, разгоревшейся примерно в четверти мили от «Гнезда ястреба», со стороны простершихся под черным пологом неба лугов, раскинувшихся где-то за лесом, донесся еще один оглушительный взрыв. Ударная волна докатилась до особняка, и один из прожекторов тут же погас. Ашер Фельд, судя по всему, наступал. Дэвид мог лишь догадываться, что укрыться от перекрестного огня, который вела его группа по своему противнику, было практически невозможно. Члены «Хаганы» сражались отважно, не щадя не только врага, но и своей собственной жизни.
Голоса над головой Сполдинга удалились от окна. Воспользовавшись этим, он отпустил балконную решетку и вновь повис на трубе, обхватив ее руками и ногами.
Лезвие по-прежнему торчало между зубами, доставляя боль плотно сжатым челюстям.
Обдирая ладони и пальцы об изъеденный временем металл, Дэвид заскользил по трубе вниз, пока наконец не коснулся ногами земли.
Убрав изо рта нож, он вытащил из-за пояса «люгер» и, добравшись до тропы для верховой езды, помчался по ней в сторону проглядывавших из мрака деревьев. В лесу он бежал уже по погруженному в темноту коридору, образованному стоявшими прямыми рядами деревьями, готовый при первом же звуке раздавшихся вблизи выстрелов укрыться между стволами.
Ждать ему пришлось недолго. Четыре выстрела прогремели один за другим. Пули, просвистев над его головой, впились в толстые стволы близстоящих деревьев.
Укрывшись за стволом одного из лесных великанов, Сполдинг выглянул осторожно, чтобы узнать, в чем там дело. Тот, кто стрелял, находился один. Он стоял у особняка, возле водосточной трубы, по которой только что спускался Дэвид. Затем к нему присоединился еще один охранник, прибежавший со стороны площадки для игры в крокет с огромным доберманом, натягивавшим туго поводок, который он держал в руке. Оба стража начали кричать друг на друга, не в силах решить, кто из них главный, а кто – подчиненный. Собака, ничего не понимая, на всякий случай свирепо лаяла.
Пока они пререкались, во дворике у парадного входа в особняк раздались две пулеметные очереди. Погасли еще два выведенных из строя прожектора.
Дэвид увидел, что оба охранника, умолкнув, застыли. Их внимание переключилось на пальбу у фасада «Гнезда ястреба». Охранник с собакой, дернув ее за поводок, подошел вместе с ней к стене здания, чтобы не быть у противника на виду. Его же собрат по оружию бросился было на землю, но тотчас вскочил и побежал вдоль стены в сторону дворика, на ходу призывая товарища следовать за ним.
А затем Сполдинг заметил его. Он стоял несколько выше, чем Дэвид, спустившийся вниз по тропе. И немного правее. Сквозь листву было видно, что он взирал с террасы на газон и бассейн.
Эрих Райнеман вышел на террасу из холла через одну из дверей. Отдавая команды, финансист испытывал безудержную ярость, а вовсе не страх. Выстраивая боевые порядки, создавая линии обороны, он являл собою в сей грозный час, когда противник вздумал взять штурмом его крепость, образ некоего мессианского Цезаря, приказывающего своим когортам идти в атаку на врага. В атаку! В атаку! Только вперед!
Сзади него Сполдинг разглядел трех человек. Райнеман крикнул им что-то, и двое из них тотчас исчезли, скрывшись внутри здания. Третий начал что-то доказывать своему господину. И зря: Райнеман без малейшего колебания пристрелил его. Тело убитого им человека упало вниз и исчезло из поля зрения Дэвида. Финансист между тем отбежал в сторону и, скрытый частично за балюстрадой, начал орать, обращаясь, как казалось, к стене.
Он не просто орал, а зловеще.
Вскоре Дэвид услышал сквозь звуки выстрелов приглушенное, ровное жужжание. И тогда он понял, что Райнеман, повернувшись к стене, отдал своим подчиненным очередное распоряжение.
И вот теперь ему посылали с берега реки электрокар.
Пока там его солдаты сражаются, Цезарю лучше держаться подальше от поля битвы.
Райнеман – свинья. Самый настоящий диктатор, не считающийся с волей других. Поганящий все, к чему ни прикоснется, и не чтящий никого и ничего.
«Не сомневаюсь, мы сможем с вами договориться…»
«Всегда ведь найдется запасной вариант, не так ли?»
Дэвид, выскочив из укрытия, помчался по дорожке в обратном направлении, к тому месту, где к лужайке под террасой подходили сад, с одной стороны, и лес – с другой. Оказавшись у белого стола с ножками из металла, – у того самого, за которым сидел Леон, склонив свое истощенное тело над чертежами, – он огляделся. Однако Райнемана в данный момент нигде не было видно.
Но он должен быть тут! Должен быть!
Сполдинг понял внезапно, что одна из главных причин, по которой его отозвали из Лиссабона и заставили объехать полсвета в то время, как вовсю бушевал огненный пламень и уделом многих и многих людей стали неисчислимые страдания, заключалась в человеке, стоявшем сейчас чуть выше его, на террасе, и скрытом от его взоров балюстрадой.
– Райнеман!.. Райнеман, я здесь!
Огромная туша финансиста метнулась к перилам. В руках у него был автомат «штернлихт». Мощное, грозное оружие.
– Послушай-ка, ты!.. Ты уже труп! – крикнул Райнеман, открывая огонь.
Дэвид бросился наземь и, опрокинув стол, укрылся за ним. Пули с шумом впивались в землю и рикошетом отскакивали от металла.
– Твои фокусы дорого тебе обойдутся, Лиссабонец! – продолжал вопить Райнеман. – Мои люди отовсюду сойдутся сюда! Их будут сотни! Через пару-другую минут!.. Выходи, Лиссабонец! Покажись! Тебя так и так ждала бы смерть, но ты ускорил ее! Уж не думал ли ты, что я позволю тебе уйти отсюда живым?! Я бы никогда не сделал такого! Выгляни! Все равно ты мертвец уже!
Дэвид понял все. Этот манипулятор не станет ссориться с людьми из Вашингтона и в то же время не позволит человеку из Лиссабона встать у него на пути. В Мендаро будут отправлены чертежи. Но не резидент из Лиссабона.
Его должны были бы убить по дороге в Мендаро.
Это ясно как божий день.
Дэвид поднял «люгер». В его распоряжении будет одно лишь мгновение, не более того. Сперва – отвлекающий маневр, и только потом – какая-то доля секунды на выстрел.
Но и этого мига, каким бы коротким он ни был, окажется достаточно, чтобы сразить Райнемана…
Ведь для него не прошло даром его пребывание в северных областях Пиренейского полуострова, он много чему научился там.
Он начал царапать пальцами левой руки землю рядом с собой и рвать с газона траву. Набрав полную пригоршню того и другого, он бросил их в воздух, слева от себя. Черные крупицы земли вперемешку с травинками образовали легкое облачко. Долетавшие издали тусклые отблески от огненных вспышек, прорезавших мрак все ближе и ближе, как бы увеличивали его в размерах, придавая ему неестественно огромный вид.
«Штернлихт» стрелял не умолкая. Сполдинг метнулся к правой стороне стола и нажал подряд пять раз на спусковой крючок «люгера».
Кровь залила лицо Эриха Райнемана. «Штернлихт» выпал из его рук, дернувшихся спазматически с наступлением смерти. Покачнувшись сперва назад, потом вперед, тучное тело финансиста обрушилось затем на перила террасы.
И, перевалившись через них, рухнуло на землю.
Услышав донесшиеся сверху, со стороны террасы, крики охранников, Дэвид ринулся назад, спеша укрыться во мраке, окутавшем дорожку для верховой езды. Он бежал со всех ног по извилистому черному коридору. Его ботинки время от времени погружались в мягкую траву, окаймлявшую с обеих сторон тропу зеленым бордюром.
Внезапно дорожка резко повернула. Налево.
Только этого ему не хватало!
Он услышал ржание испуганных лошадей. А затем ощутил конский запах и увидел справа от себя длинное одноэтажное строение – типичную конюшню, из которой доносились до него растерянные вопли конюха, пытавшегося успокоить вверенных его попечению животных.
У Сполдинга мелькнула было мысль проделать следующую часть пути верхом на коне. Но он тотчас же отверг ее. На лошади, конечно, можно было бы быстрее добраться до шоссейной дороги, однако ему, скорее всего, не совладать с насмерть перепуганным животным.
Подбежав к противоположному углу конюшни, Дэвид завернул за него и остановился, чтобы отдышаться и сориентироваться. Он был уверен в том, что знает, где находится. Однако попытался все же представить себе владения ныне покойного Райнемана, какими выглядели бы они с высоты птичьего полета.
И представил их. Где-то поблизости должны находиться луга. Луга, через которые пролегал его дальнейший путь!
Обежав одноэтажное здание, Дэвид увидел неподалеку открытое место, служившее пастбищем. Насколько мог он судить, всматриваясь в темноту, местность к северу от него шла под уклон, который, однако, не был столь уж велик, чтобы помешать лошадям спокойно пастись или резво бежать по чистому полю. Чуть подальше, уже за лугами, вырисовывались смутно при тусклом свете луны поросшие лесом холмы. Они находились к востоку – или справа – от него.
Спускаясь вниз по лугам, он должен будет все время отклоняться чуть в сторону, в направлении видневшихся вдали холмов. Это – наиболее короткий и к тому же относительно безопасный путь к внешней ограде, через которую пропущен ток.
Итак, ему предстоит двигаться на северо-северо-восток.
Он поспешил к высокому ограждению из вкопанных в землю столбов и поперечных перекладин, которые опоясывали пастбище, пролез между жердями и побежал через луг. Сзади, уже на сравнительно большом расстоянии, по-прежнему слышались одиночные выстрелы и залповый огонь. Судя по всему, сражение не утихало, унося все новые и новые жизни.
Внезапно его взору открылся вид на протекавшую внизу реку, в полумиле от него. Путь к ней преграждал такой же точно забор – из столбов и поперечных жердей, какой он встретил возле конюшни. Эта примитивная ограда была призвана защитить лошадей от опасностей, которые подстерегали бы их на отлогом спуске к реке. Вдоль берега светились фонари. Непрекращающееся крещендо смерти переносилось летними ветрами к расположенным в низине мирным селениям.
Однако ему недолго пришлось созерцать представившуюся его взору картину. Случилось то, чего он и не ждал. Дэвид в состоянии шока резко повернулся назад. Только что над его головой просвистела пуля. Целились в него! Его выследили!
Сполдинг бросился в траву и пополз. Воспользовавшись тем, что земля шла под уклон, он покатился вниз, пока не налетел на столб. Он уже достиг противоположного края пастбища. Далее, за ограждением, снова начинался лес.
До него донесся свирепый лай собак. Он знал: их натравливали на него.
Привстав на колени, Дэвид смог разглядеть очертания огромного животного, несшегося по траве прямо на него. Он выставил вперед «люгер», приготовившись открыть огонь, но затем понял, что выстрелом обнаружит свое местоположение. Переложив револьвер в левую руку, он выхватил из-за пояса охотничий нож.
Черное чудище, движимое нюхом, безошибочно указывавшим ему на то, что оно уже достигло своей жертвы в виде человеческой плоти, взметнулось в ярости в воздух. Сполдинг выбросил вперед руку с «люгером», пытаясь скинуть с себя тяжелое, мускулистое тело свирепого пса. Но это ему не удалось. Мотая из стороны в сторону страшной, оскаленной мордой, доберман рвал на части подаренный Райнеманом свитер и впивался клыками в левую руку Дэвида, державшую револьвер.
Сжимая нож как можно крепче, он вскинул правую руку и всадил острый клинок в мягкое брюхо добермана. Из вспоротого живота брызнула теплая кровь, из глотки собаки вырвался дикий предсмертный рев.
Дэвид, отняв руку, перевел дух. Во время схватки доберман искусал ему предплечье. А из-за резких движений, когда он катился вниз по склону или боролся с животным, разошелся по крайней мере один из швов на его животе. Однако надо было двигаться дальше.
Он перелез через перекладину и пополз на восток.
Но ему же надо на северо-северо-восток! А не на восток, черт бы его побрал!
Слегка оправившись от перенесенного им потрясения, Сполдинг обратил внимание на то, что стало значительно тише. Слышавшаяся вдали перестрелка велась уже не столь ожесточенно, как прежде. Интересно, когда же шум битвы пошел на убыль? Хотя взрывы еще гремели, пальба из стрелкового оружия звучала все реже и реже.
Значительно реже.
С противоположной стороны пастбища, там, где находилась конюшня, послышались крики. Затаившись в траве, Дэвид чуть приподнял голову, чтобы увидеть, что происходит. Как оказалось, прямо на него шла, рассыпавшись цепью, небольшая группа людей с электрическими фонариками в руках. Преследователи обшаривали лучами света метр за метром, рассчитывая обнаружить беглеца. Время от времени до Дэвида доносились слова выкрикиваемых на ходу команд.
То, что увидел он затем, повергло его в изумление. Зрелище было столь необычным, что он не верил своим глазам. Свет от ручных фонарей сфокусировался неожиданно на фигуре, появившейся со стороны конюшни и к тому же верхом на коне! Дюжина ярких лучей высвечивала в темноте белый «палм-бичевский» костюм.
Это был Франц Альтмюллер! Собственной персоной!
Альтмюллер сделал выбор, достойный лишь безумца, тогда как он, Дэвид, предпочел бы идти другим путем.
Сполдинг сознавал, что он и Альтмюллер играют разные роли.
Если Дэвиду отводилась роль дичи, то Альтмюллеру – охотника.
За Альтмюллером, несомненно, шли и другие, но он не стал их ждать, поскольку это было выше его сил. Сгорая от нетерпения, нацист пришпорил коня и ринулся через открытые ворота в деревянной изгороди.
Сполдинг понял его. Франца Альтмюллера ждет верная смерть, если Дэвиду удастся спастись. Единственное, что смогло бы помочь ему по возвращении в Берлин сохранить свою жизнь, – это труп человека из Лиссабона. Секретного агента «Фэрфакса», сорвавшего операцию «Тортугас». Тело убитого им человека, которого смогли бы опознать охранники и ученые в Очо-Кале. Человека, которого выследило какое-то там гестапо и заставило вылезти из глубокой норы.
Дэвида вновь посетили старые мысли.
Чего только не приходится делать! И как противно все это!
Лошадь и всадник неслись вниз по лугу. Дэвид вжался в землю. Встать он не мог: у Альтмюллера был мощный фонарь с широким рассеиванием света. Если, перекатившись, залечь под поперечным бревном ограды, высокая трава сможет скрыть его от нациста, как, впрочем, и указать, где он спрятался, коль скоро она будет помята.
Если… Коль скоро…
Он сознавал, что теряет драгоценное время, предаваясь сейчас размышлениям. Высокая трава – лучшее, что может быть в данный момент у него, она укроет его. Но, спрятавшись в ней, он будет обречен на бездействие. А это никак не устраивало его. И он знал почему.
Он хотел быть охотником, а не дичью.
Он хотел видеть Альтмюллера мертвым.
Франц Альтмюллер был не из тех противников, которых можно оставлять в живых. От таких, как он, всюду исходит опасность: и в тихих монастырских кельях в мирное время, и на поле битвы, если разразилась война. Альтмюллер – заклятый враг всем и всему, это читалось в его глазах. И то, что он ненавидел его, Дэвида Сполдинга, объяснялось не верностью Альтмюллера избранному Германией политическому курсу, а исключительно уязвленным его самолюбием.
Альтмюллер видел, как у него на глазах рушится то, что он столь искусно создавал. Ему было ясно, что операция «Тортугас» обречена на провал. И повинен в этом тот человек, который сказал ему прямо в лицо, что презирает его.
Такого Альтмюллер никак не мог вынести.
Пощечин он не прощает.
Обидчик должен понести наказание!
Если бы Дэвиду и удалось сейчас ускользнуть от него, это мало что изменило бы. Альтмюллер стал бы терпеливо выжидать удобного момента, чтобы нанести ему удар. И не важно, где вознамерился бы нацист осуществить свой кровавый замысел: в Буэнос-Айресе, Нью-Йорке или Лондоне. Первой жертвой Альтмюллера стала бы Джин. Он пристрелил бы ее из винтовки с оптическим прицелом, или зарезал ножом, когда она шла бы среди толпы, или убил из пистолета с глушителем в тихую ночную пору. Так или иначе, но Альтмюллер непременно отомстил бы ему. Это было видно по его взгляду, который он бросил на Дэвида во время их встречи.
Сполдинг прижался к земле, когда лошадь домчалась галопом до середины луга. Охранники, находившиеся у конюшни, в четверти мили от Альтмюллера, направляли луч прожектора на то место, где в последний раз видели добермана.
Альтмюллер слегка натянул уздечку, сдерживая, но не останавливая лошадь. Вглядываясь пристально в землю, освещаемую перед ним прожектором, нацист осторожно продвигался вперед. В одной руке он держал повод, в другой – револьвер, чтобы сразу же выстрелить, как только обнаружит противника.
Внезапно по ту сторону пастбища, где располагалась конюшня, раздался оглушительный взрыв. Прожектор погас, и стало еще темнее, чем прежде. Охранники, бежавшие по лугу следом за Альтмюллером, остановились в нерешительности и затем, охваченные паникой, повернули назад. Толпясь возле изгороди, люди что-то кричали друг другу в испуге. Послышались одиночные выстрелы.
Но Альтмюллер продолжил свой путь. Если он и знал о том, что остался один, то не подал виду и, пришпорив коня, послал его вперед.
Лошадь, пробежав немного, неожиданно остановилась. Перебирая нервно передними копытами, она храпела в испуге и пятилась назад, не обращая внимания на команды Альтмюллера. Нацист пришел в бешенство. Он кричал в ярости на животное, но безрезультатно. Впереди валялся мертвый доберман, и запах свежей крови останавливал коня.
Заметив наконец лежавшую в траве собаку, Альтмюллер повел лучом фонаря налево, потом направо. Пучок света прошел над головой Дэвида. Когда Альтмюллер, натянув повод, повернул лошадь направо, туда, где находился Дэвид, Сполдинг решил, что сделал он это исключительно в силу инстинкта.
Нацист повел лошадь шагом, не стал гнать ее.
И тогда Дэвид понял, в чем дело. Альтмюллер продвигался вперед по следам, оставленным в траве кровью добермана, пропитавшей одежду Сполдинга.
Дэвид торопливо пополз, стремясь убраться как можно дальше от двигавшегося в его сторону пучка света, испускаемого фонарем Альтмюллера. Оказавшись в относительной темноте, он сделал резкий бросок направо и побежал, пригнувшись, назад, в центральный участок луга. Дождавшись, когда лошадь с всадником окажутся между ним и изгородью из столбов и поперечных жердей, он стал осторожно подкрадываться к нацисту. Сполдинг испытывал немалое искушение взять да и произвести из «люгера» верный выстрел, но он знал, что подобное допустимо лишь в самом крайнем случае. Ему предстояло преодолеть еще несколько миль по незнакомой неровной местности, пройти через погруженный во мрак лес, который другие знали куда лучше, чем он. Громкий же звук выстрела из крупнокалиберного револьвера привлечет внимание людей, находящихся от него в четверти мили и пока что решающих свои собственные проблемы.
Но что бы там ни было, Альтмюллера необходимо прикончить.
Теперь Дэвида отделяло от нациста всего лишь десять футов. В его левой руке лежал «люгер», правая была свободна… Еще шаг, еще. Противник уже совсем рядом.
Луч света заметно замедлил движение, а потом и вовсе остановился. Альтмюллер подошел к тому месту, где он, Дэвид, только что лежал неподвижно, укрывшись в траве.
Почувствовав, что ему в спину задул легкий бриз, Сполдинг понял, что медлить больше нельзя.
Лошадь резко вздернула морду, выпучив огромные глаза: до ее ноздрей докатился запах пропитанной кровью одежды Дэвида.
Нацелив правую руку на кисть Альтмюллера, Сполдинг ринулся вперед. Подсунув большой палец под спусковой крючок револьвера нациста и сомкнув остальные на стволе смертоносного оружия, он увидел, что это был кольт. Кольт 45-го калибра, стоявший на вооружении армии США! Альтмюллер, не ожидавший нападения, повернулся в шоке назад и, натянув повод, всадил шпоры в бока лошади. Конь взвился на дыбы, Дэвид, не отпуская револьвер, пригибал руку Альтмюллера все ниже и ниже. А затем, дернув за нее со всей силы, скинул нациста в траву и принялся ударять кистью противника о землю. Он проделывал это снова и снова, пока кисть не наткнулась на камень и кольт не выскочил из рук врага. Как только это случилось, Дэвид ударил «люгером» Альтмюллера по лицу.
Однако Альтмюллер не собирался сдаваться. Он пытался свободной левой рукой вцепиться Сполдингу в глаза, яростно бил его коленями в пах и извивался всем телом, пытаясь вырваться из железной хватки Дэвида, прижимавшего его с силой к земле.
– Ты!.. Ты и… Райнеман!.. Вы оба предатели! – вопил он.
Заметив кровь на предплечье Дэвида, он запустил в рану пальцы, раздирая и без того разорванную плоть. Сполдингу казалось, что он не в силах более выносить испытываемую им боль.
Альтмюллер ударил плечом Дэвида в живот и, ухватившись за кровоточащую руку противника, скинул его с себя. Вскочив на ноги, нацист тут же снова бросился на землю и начал яростно шарить руками в траве, пытаясь разыскать валявшийся там кольт 45-го калибра.
И он нашел свое оружие.
Сполдинг, выхватив из-за спины охотничий нож, преодолел прыжком короткое расстояние, которое отделяло его от Альтмюллера. Но ствол кольта уже принял исходное положение, небольшое черное отверстие было нацелено ему в лоб, между глаз.
Едва лезвие вошло в плоть, как прогремел оглушительный, рвущий барабанные перепонки выстрел из крупнокалиберного револьвера. Вырвавшееся из ствола пламя опалило Дэвиду щеку, однако пуля прошла мимо.
Сполдинг поглубже воткнул нож в грудь Альтмюллера и там его и оставил.
Непримиримый, заклятый враг был мертв.
Дэвид знал, что если он хочет остаться в живых, то не должен терять ни мгновения. На звук выстрела сюда ринутся охранники, – возможно, на лошадях… И к тому же с ними будут собаки. Много собак.
Сполдинг кинулся к деревянной изгороди, перелез через нее и оказался в темном лесу. Не видя ничего, он несся, сам не зная куда, стараясь лишь забирать немного влево. На север.
Поскольку нужное ему направление – северо-северо-восток.
Ведь только там его ожидает спасение!
Он падал, спотыкаясь о камни и корни, и снова бежал. Продираясь сквозь кустарник, выбрасывая вперед руки, чтобы раздвигать ветки, преграждавшие путь. Левое плечо у него онемело.
Опасность погибнуть от рук охранников была еще велика. Однако до заветной автомагистрали оставалось уже совсем немного.
Издали не слышалось больше выстрелов. Тишину нарушали только гул погруженного во тьму ночного леса и ритмичное биение сердца в его груди. Поскольку сражение у конюшни прекратилось, охранники Райнемана могли теперь преспокойно кинуться за ним в погоню.
Дэвид потерял кровь, но сколько, этого не смог бы сказать. Зато он твердо знал, что его глаза все более и более уставали. Так же, как и тело. Тяжелые толстые ветви то и дело вставали у него на пути, из земли торчали цеплявшиеся за ноги корни деревьев. А тут еще бесконечные подъемы и спуски. Ему приходилось перебираться через глубокие лощины, не имея при себе ни веревок, ни другого используемого в подобных ситуациях снаряжения. Ноги подгибались, но он, не обращая на это внимания, заставлял себя упорно идти намеченным маршрутом.
И вот наконец Дэвид увидел ее, внешнюю ограду поместья! Ограду, к которой он так стремился!
Она протянулась у подножия невысокого холма, между деревьями.
Он кинулся к ней. Споткнувшись, хватался руками за землю и, поднявшись, вновь принуждал себя бежать вперед, к подножию холма.
Да и как же иначе? Он ведь здесь, она же – там.
Он – это он, Дэвид Сполдинг.
А она – заветная ограда.
Он помнил, что дотрагиваться до нее нельзя. Хотя кто знает…
Подняв с земли сухую ветку, он швырнул ее на проволочную сетку.
Посыпались искры, и послышался статический треск. Дотронуться до ограды было бы равносильно самоубийству.
Дэвид стал присматриваться к деревьям. Пот, стекавший с головы и со лба, застилал ему глаза, и поэтому все, что он видел, представлялось ему в виде каких-то расплывчатых туманных пятен. Однако он не терял надежды найти нужное ему дерево.
Дерево, которое могло бы помочь ему осуществить его план.
Он имел все основания сомневаться в достоверности образов, запечатлеваемых его взором: ночной мрак вкупе с лунным светом проделывал настоящие фокусы с листвою и ветвями, подменяя реальную субстанцию тенями.
К глубокому огорчению Дэвида, деревья, которые он осматривал, не имели ветвей. Не имели ветвей! Ветвей, которые нависали бы над оградой, одно прикосновение к коей несло с собою смерть! Райнеман распорядился срубить все ветви с деревьев, подступавших к высокой сетчатой ограде с той и с другой стороны!
Сполдинг, собрав последние силы, побежал в северном направлении. До реки оставалось что-то около мили. Но это – предположительно.
Возможно, он смог бы удрать отсюда, переплыв через реку.
Впрочем, это не лучший выход. На то, чтобы спуститься к реке по отгороженному от лошадей крутому склону, а затем переправиться на тот берег, уйдет уйма времени. Времени, в котором он отчаянно нуждался. К тому же Райнеман почти наверняка выставил свою охрану на обеих берегах реки.
И тут он увидел то, что искал.
Хотя поначалу и не был в этом уверен.
Сполдинг заметил на стоявшем неподалеку дереве голый сук, возвышавшийся над проволочным ограждением на несколько футов и примерно на столько же не достающий до линии ограды. И без того толстый, он приобретал у ствола форму самого настоящего нароста, широченного и громоздкого. По-видимому, трудившийся тут рабочий, порядком уже устав, спилил лишь самый конец этой ветви и, решив не возиться больше с суком, способным доставить ему немало хлопот, убрал цепную пилу, оставив все как есть. И его не следует особо осуждать за это: сук находился слишком высоко над землей и слишком далеко от ограды, чтобы кто-то смог воспользоваться им в своих целях.
Но Сполдинг знал, что этот сук предоставлял ему последний шанс. Один-единственный, который еще оставался у него. И этот факт стал особенно ясен ему, когда он услышал вдали приближавшиеся к нему крики людей и собачий лай.
Он вытащил из-за пояса один из «люгеров» и зашвырнул его за ограду: с него достаточно было и одного выступающего из-за пояса барабана.
Ему пришлось прыгнуть дважды, прежде чем он смог зацепиться за нависавшую над землей шишковатую ветвь. Добившись наконец своего, он обхватил ногами толстый ствол и, подтянувшись, ухватился правой рукой за следующую ветку. Таким вот образом, преодолевая острую боль в раненой руке и животе, Дэвид взбирался все выше и выше.
Наконец подпиленный сук оказался прямо над ним.
Сполдинг уперся краями подошв в ствол дерева и начал тереть ими, чтобы проделать в коре хоть какие-то углубления, которые могли бы служить опорой для ног. Затем, вытянув шею и прижав подбородок к шероховатому стволу, вскинул наверх обе руки. Перекинув левую через сук, он тут же ухватился за него правой рукой и, крепко держась за подпиленную ветвь, подтянулся и перебросил через нее правую ногу. Прижимаясь спиной к стволу дерева, он сидел теперь на суку.
Он сумел осуществить то, что хотел. Точнее, часть того, что задумал.
Дэвид сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и попытался сфокусировать взгляд своих глаз, которые щипало от пота. Он посмотрел на протянутую поверх ограды колючую проволоку, по которой был пропущен электрический ток. Она находилась ниже его менее чем на четыре фута и около трех футов впереди от него. От земли же до него было около восьми футов. Чтобы оказаться по ту сторону ограды, ему придется, пригнувшись, прыгнуть вперед. И если даже все пройдет благополучно, в чем он не был столь уж уверен, то ушибов при падении никак не избежать.
Голоса людей и собачий лай слышались уже совсем близко. Его преследователи находились в лесу, по эту сторону пастбища. Дэвид оглянулся назад и увидел мерцавшие сквозь густую листву огоньки – свет от карманных фонариков.
Он может сразу же распрощаться с жизнью, если охранники Райнемана обнаружат его.
Раздумывать больше не имело никакого смысла. Сейчас неподходящий момент для размышлений. Нужно, не теряя времени, действовать. Иначе – нельзя.
Сполдинг, держась за тонкие ветки над его головой, встал ногами на толстый сук и, стараясь не замечать слышавшихся за его спиной криков, прыгнул вперед. Увидев прямо перед собой неясные очертания натянутой проволоки, он развернул свое тело направо и, поджав ноги, ринулся вниз.
Он испытал во время своего скоротечного полета довольно странное ощущение. С одной стороны, ему было ясно, сколь великому риску подвергал он себя. С другой же, он объективно, словно врач, ставящий диагноз, анализировал свой поступок, придя в конце концов к выводу, что он сделал все, что мог. На большее он был бы просто не способен.
Ударившись о землю правым плечом, Дэвид покатился куда-то, так и не успев выпрямить ноги, что позволило бы ему замедлить движение и затем остановиться.
Перелетев через сплетение торчавших наружу корней, он уткнулся в ствол дерева и, замерев, обхватил руками живот: разлившаяся волною острая боль свидетельствовала о том, что рана открылась. Необходимо было срочно заняться ею… Хотя бы перевязать ее… Но как это сделать, если нет ничего под рукой? Ткань роскошного свитера, на которую он смог бы, казалось, рассчитывать, пропиталась потом и кровью – и его собственной, и добермана – и к тому же была разодрана в клочья, когда он падал, споткнувшись, катился по земле или продирался сквозь лесную чащобу.
Будь что будет, но он сделал все, что хотел.
Или почти все.
Он выбрался из поместья. Вырвался из «Гнезда ястреба».
Осмотревшись кругом, Сполдинг увидел при лунном свете валявшийся на земле второй «люгер»… Но ему и одного – того, что торчал у него за поясом, – было достаточно. И если бы оказалось вдруг, что это вовсе не так, то и второй не помог бы. Руководствуясь подобными соображениями, Дэвид оставил револьвер там, где он и лежал.
До шоссе было теперь не более полумили. Он заполз в подлесок, чтобы привести в норму нарушенное дыхание и восстановить те небольшие силы, которые еще оставались у него. Он нуждался в этой, пусть и кратковременной, передышке, чтобы продолжить свой путь.
Собаки лаяли теперь совсем близко. Крики охранников раздавались уже в нескольких сотнях ярдов от него. Обратив на это внимание, Сполдинг вновь ощутил страх. О чем же, о боже, он думал?! И что делал он?!
Вот именно: что?
Лежал беспечно в подлеске, полагая, без всяких на то оснований, будто вырвался на свободу!
Но так ли это было на самом деле?
Неподалеку, в пределах слышимости, находились охранники с огнестрельным оружием и злобными, свирепыми собаками.
Неожиданно до него донеслись слова команды, выкрикнутые в ярости одним из его преследователей:
– Freilassen! Die Hunde freilassen![958]
Собак спускали с поводков! Вожатые решили, что дичь загнана в угол и теперь уже дело лишь за собаками, которые должны разорвать ее на части!
Сперва он увидел свет карманных фонариков на вершине небольшого холма, а потом и собак. Животные, перевалив через холм, неслись вниз, в его сторону. Пять… восемь… дюжина страшных чудовищ мчалась к своей ненавистной жертве, чей запах раздражал их ноздри. Превратившись на время в диких зверей, они хотели лишь одного – вонзить свои зубы в мягкую плоть.
Зрелище, которое предстало затем взору Дэвида, и поразило его, и ужаснуло. Казалось, что он видит все это в каком-то гипнотическом сне.
Вся территория напротив него озарилась внезапно феерическим светом. В воздухе затрещали электрические разряды. Собаки одна за другой налетали на проволочную решетку высокой ограды. Короткая шерсть вспыхивала ярким огнем. Мучительный, продолжительный визг несчастных животных, корчившихся в предсмертной агонии, разрывал ночную тишь далеко вокруг.
Охранники, находившиеся на вершине холма, открыли стрельбу, то ли поддавшись панике, то ли просто так, на всякий случай. А может, имело место и то и другое. Однако пальба продолжалась недолго. Когда же она прекратилась, одни из них кинулись вниз по склону к собакам, успевшим уже домчаться до ограды, другие бросились прочесывать местность по флангам, большинство же, не думая долго, обратились в постыдное бегство.
Дэвид выполз из кустарника и скрылся в лесу.
Теперь-то он и в самом деле оказался на свободе!
Тюрьма, которой являлось, по сути, «Гнездо ястреба», не выпустила за свои пределы его преследователей… Зато он обрел свободу!
Держась рукой за живот, Сполдинг бежал все вперед и вперед, углубляясь в расстилавшийся перед ним мрак.
Шоссе проходило по насыпи из песка и крупного гравия. Когда Дэвид, выйдя шатаясь из леса, попытался подняться наверх, ноги у него подвернулись, и он рухнул на острые камушки. В глазах поплыли размытые круги, все завертелось вокруг. В горле пересохло. От страха, который он испытывал в данный момент, его стало рвать. Он сознавал, что не сможет подняться. Не сможет стоять на ногах.
Вдали показался автомобиль. Справа, к западу от него. Он несся на бешеной скорости. Фары то гасли, то вспыхивали вновь. Через равные промежутки времени… Раз… два… Раз… два… Раз… два…
С машины подавали сигналы!
А он не в силах был подняться! Не мог встать!
И тут он услышал свое имя. Его выкрикнули в унисон в открытые окна несколько голосов. В унисон! Словно исполнялся какой-то псалом!
– Сполдинг… Сполдинг… Сполдинг…
Сейчас машина промчится мимо! А он не может встать!
Дэвид протянул руку к поясу и вытащил «люгер».
С превеликим трудом отведя назад собачку, он произвел два выстрела.
Третьего не последовало: после второго выстрела Сполдинг погрузился во мрак.
Дэвид почувствовал, как чьи-то пальцы осторожно касались его тела около раны, и ощутил вибрацию двигавшегося автомобиля.
Он открыл глаза.
Сверху смотрел на него Ашер Фельд, на чьих коленях и лежала его голова. Еврей, заметив, что Дэвид очнулся, улыбнулся ему.
– Я отвечу на все ваши вопросы. Но прежде позвольте доктору наложить швы на вашу рану. Вдвоем мы быстро заштопаем вас.
Дэвид с помощью Фельда приподнял голову. На заднем сиденье находился еще один человек, совсем молодой. Перекинув через свои колени ноги Сполдинга, он наклонился над его животом. В руках у него были бинт и пинцет.
– Вам будет не очень больно, – произнес он по-английски с акцентом, который Дэвид слышал уже не раз в последнее время. – Я думаю, его окажется вполне достаточно. Видите ли, я был вынужден провести локализацию.
– Что-что?
– Говоря попросту, перед тем, как сделать несколько стежков, я ввел вам новокаин, – ответил врач. – Теперь ваша рука буквально нашпигована антибиотиками, произведенными, кстати, в одной из иерусалимских лабораторий. – На губах молодого человека заиграла улыбка.
– Что?.. Где?..
– Сейчас не время для разговоров, – произнес Фельд негромко, но решительным тоном. – Мы едем в Мендаро. Самолет уже ждет вас. Никаких неприятных сюрпризов больше не будет.
– Чертежи у вас?
– Да, человек из Лиссабона. Те самые, что были прикованы цепью к перилам лестницы. Мы не ожидали, что вам удастся провернуть такое. Рассчитывали разыскать их на террасе или где-нибудь на верхнем этаже. Слава богу, нам удалось обрушить на «Гнездо ястреба» молниеносный удар и захватить его на короткое время. И хотя охранники Райнемана пришли ему на подмогу довольно быстро, их было явно недостаточно, чтобы справиться с нами… Прямо скажу, неплохо у вас получилось с этой лестницей. Каким же образом сумели вы проделать подобную вещь?
Хотя врач и заверил Дэвида, что «будет не очень больно», в действительности все оказалось совсем не так. И все же, несмотря на то, что ему было трудно разговаривать, он ответил с улыбкой Фельду:
– Дело в том, что… никто не хотел упускать из виду чертежи. Не забавно ли?
– Я рад, что вы можете еще шутить. Это вам пригодится.
– Что-то случилось?.. Уж не с Джин ли? – Сполдинг, лежавший в неудобном положении, попытался встать. Но ему не дали. Фельд удержал его за плечи, врач – положив руки ему на грудь.
– Нет, подполковник, с миссис Камерон все в порядке. Как и с вашим физиком. Утром они, несомненно, вылетят из Буэнос-Айреса. С первым же рейсом… Через несколько минут по всей прибрежной зоне будет восстановлена радиосвязь. И тогда же включат радары. Вспыхнут экраны локаторов, и траулер засекут…
Дэвид приподнял руку, останавливая еврея. Сделав предварительно несколько вдохов и выдохов, он заговорил:
– Свяжитесь с военно-морской базой. Скажите им, что встреча с подводной лодкой должна состояться согласно плану, предположительно… через четыре часа… после того, как траулер выйдет из Очо-Кале. Пусть они рассчитают максимальную скорость траулера… очертят на карте полукруг… и проследят за тем, что будет происходить в зоне по периметру этого полукружия.
– Отличная работа! – похвалил Сполдинга Ашер Фельд. – Мы передадим им все слово в слово.
Молодой врач, закончив свою работу, наклонился над Дэвидом и произнес:
– Учитывая все обстоятельства, наложенные мною швы выглядят просто прекрасно, словно их взбрызнули водой из Бетезды[959]. Они куда лучше тех, что наложили вам на правое плечо. На них просто ужасно смотреть. Вы можете уже сесть. Осторожно, однако.
Дэвид успел уже позабыть о том, что произошло с ним на Азорах столетия назад, как казалось ему. Английский врач, осмотревший его там, подвергся весьма суровой критике со стороны своих собратьев по ремеслу. И не только за отданные им предписания, но и за то, что он позволил американскому офицеру покинуть аэродром Лажес буквально через час после медицинского освидетельствования, так и не дав ему отдохнуть.
Сполдинг с помощью двух членов «Хаганы» принял сидячее положение.
– Райнеман мертв, – сказал он устало. – Райнеман, эта свинья, ушел в мир иной. Так что больше – никаких переговоров с врагами. Сообщите об этом своим людям.
– Спасибо, – поблагодарил его Ашер Фельд.
Несколько минут они ехали молча. Теперь уже были видны прорезавшие ночное небо лучи прожекторов на небольшом аэродроме.
– Чертежи уже в самолете, – промолвил Фельд. – Наши люди их охраняют… Мне очень жаль, что вам придется лететь сегодня. Было бы проще, если бы их доставил на место назначения сам пилот. Однако это невозможно.
– Но ведь для того-то, в частности, и прислали меня сюда, чтобы я сопровождал их.
– Боюсь, все обстоит значительно сложнее. Вы участвовали в крупной операции, получили серьезные ранения. По всем правилам вас следовало бы госпитализировать… Но это можно будет сделать только потом.
– Что вы хотите сказать? – Дэвид догадался, что у Фельда есть что-то такое, что даже этот практичный еврей находит трудным для себя облечь в подобающие слова. – Было бы лучше, если бы вы откровенно рассказали мне обо всем…
– Вы сами все узнаете, подполковник, без чьей-либо помощи, – прервал его Фельд. – Видите ли… там, в Вашингтоне, не ожидают, что вы прилетите туда на этом самолете. Они распорядились уже предать вас смерти.
Глава 43
Бригадный генерал Алан Свенсон, служивший в военном департаменте, покончил с собой. Те, кто знал его, объяснили этот поступок нервным перенапряжением и крайней усталостью. Этот преданный родине офицер-патриот сумел привлечь к своей работе целый ряд талантливых снабженцев, которые так же, как и он, верой и правдой, не щадя себя, служили своей стране, обеспечивая военную машину всем необходимым.
В «Фэрфаксе», в этой расположенной в штате Вирджиния закрытой зоне, где хранится секретная информация Объединенного разведцентра союзных держав, исчез подполковник Айра Барден. Просто исчез: вчера он был, а сегодня испарился. Вместе с ним пропало из сейфов и несколько весьма важных папок. Это последнее обстоятельство весьма озадачило тех, кто был знаком с их содержанием. В основном это были досье высокопоставленных нацистов. Тех, которые имели дело с концентрационными лагерями. Это не была информация того рода, которую стал бы похищать предатель. Досье же самого Айры Бардена было закрыто и передано в архив. Его семье отправили соболезнование. Имя подполковника Бардена внесли в списки пропавших без вести. Пропавших без вести при исполнении воинского долга. Как это ни покажется удивительным, но родственники не настаивали на расследовании. В конце концов, это их право… Но странно.
Маршалла, шифровальщика из Лиссабона, обнаружили в горах Басконии. Он был ранен в перестрелке на границе. Однако партизанам удалось его спасти. Что же касается сообщения о его смерти, то оно было подготовлено в целях дезинформации противника, поскольку немецкая контрразведка давно уже охотилась за ним. Подлечившись у партизан, он вернулся к своей работе в посольстве. Оттуда Маршалл отправил письмо своему другу, который, как он полагал, тяжело переживал его мнимую смерть. Этим другом являлся подполковник Сполдинг. Послание было написано в легких, веселых тонах. Шифровальщик выразил надежду, что подполковник неплохо провел свой отпуск в Южной Америке, и извещал его о том, что и ему удалось отдохнуть. Это был своеобразный код. Содержание подобной шифровки сводилось к тому, что впредь им следует более тщательно согласовывать свои планы и отдыхать вместе, как и положено настоящим друзьям.
В шифровальщике из Буэнос-Айреса Роберте Балларде госдепартамент был сильно разочарован. Он допустил грубейшую ошибку, скрыв содержание шифровки, поступившей из военного департамента с требованием ареста подполковника Сполдинга, подозреваемого в предательстве, перевербовке врагами при выполнении задания. Баллард никому не передал этот приказ командования.
Физик Эжен Леон вернулся в Пасадену. Ему неожиданно предложили выгодный контракт, от которого трудно было отказаться. В лос-анджелесском госпитале ему сделали успешную операцию на горле, после чего его голос полностью восстановился. Но самое удивительное заключалось в том, что Леон взял в банке кредит, чтобы построить собственный дом в долине Святого Фернанда.
Миссис Джин Камерон, проведя несколько дней в Мэриленде на Восточном побережье, уехала оттуда навсегда. Госдепартамент, по личному представлению посла США в Аргентине Хендерсона Грэнвилля, направил на ее имя благодарственное письмо, в котором отметил заслуги миссис Камерон на дипломатическом поприще.
В связи с вручением миссис Камерон этого письма состоялась небольшая церемония, которую почтил своим присутствием помощник госсекретаря. Миссис Камерон решила остаться в Вашингтоне, где поселилась в отеле «Шорхэм». По странному совпадению в этом же отеле остановился и подполковник Дэвид Сполдинг.
Подполковник Дэвид Сполдинг смотрел на высокие колонны военного департамента. Сегодня он в последний раз надел свою военную форму, чтобы войти в это здание.
Три недели, как он в Вашингтоне, и все это время он думал над тем, что скажет сегодня. Все дни он подбирал слова, которые выразят и его ярость, и отвращение, и его обиду на то, что своей жизнью эти годы распоряжался не он сам, что был просто марионеткой в чьих-то руках. Сегодня взяло верх простое чувство усталости от пережитого и желание начать жизнь сначала. Заново.
И быть всегда рядом с Джин.
Он прекрасно понимал, что его обвинения, которые он готовился бросить в лицо людям, заправлявшим операцией «Тортугас», будут для них пустым звуком. Честь и порядочность для них ничто.
Сполдинг оставил свой плащ офицеру при входе и вошел в небольшой конференц-зал. Здесь уже собрались все. Они сидели вокруг стола.
Уолтер Кенделл.
Говард Оливер.
Джонатан Крафт…
Никто не поднялся ему навстречу. Царила гробовая тишина. Взгляды, устремленные на Сполдинга, выражали одновременно ненависть и страх.
Они собирались сражаться с ним, протестовать… Отстаивать свои интересы… Заранее все обсудив, эти люди прибыли сюда, чтобы расставить все точки над «i».
Оно и понятно, подумал Дэвид.
Он встал у стола, достал горсть алмазов и бросил их на полированную поверхность. Камешки со стуком раскатились.
Недоуменные взгляды присутствующих устремились на Сполдинга.
– Товар из «Кенинга», – сказал Дэвид. – Для приборов Пенемюнде.
Говард Оливер, тяжело дыша, произнес:
– Объясните, пожалуйста, что это значит…
– Я понимаю, вы – люди деловые, поэтому не займу у вас много времени. Буду краток. На ваши ответы и объяснения я не рассчитываю. Если же у вас возникнет желание услышать о чем-либо поподробнее, вы знаете, где меня разыскать.
Дэвид положил на стол конверт. Обычный толстый деловой конверт с печатью.
– Тут вся история операции «Тортугас». От Женевы до Буэнос-Айреса, включая Пенемюнде и Очо-Кале. История отвратительная, а по нынешним временам для вас даже подсудная. Огласка тайной сделки между Лондоном, Нью-Йорком и Берлином в условиях, когда солдаты идут на смерть ради уничтожения нацизма, согласитесь, будет иметь для вас весьма печальные последствия.
Предупреждаю сразу, у меня несколько копий этих документов, хранящихся в надежных местах на тот случай, если вы сделаете хоть одну попытку убрать меня.
Германия повержена. Война выиграна, несмотря на то, что еще идут кровопролитные сражения. Еще множатся ее жертвы, но конец уже виден. Придет время залечивать раны. И я хочу, чтобы отныне ваша жизнь была посвящена только благим целям. Вы должны возместить свою сопричастность к кровопролитию.
Вы отдадите свои силы и средства тем, кто остался без дома и крова. Полагаю, что положение рядовых служащих вас вполне устроит в будущем.
Даю вам сроку шестьдесят дней. За это время вы должны расторгнуть все прежние связи ваших компаний и перечислить неправедно заработанные средства в пользу жертв войны, не афишируя собственных имен.
Что же касается смертного приговора мне, составляющего часть вашей сделки, то, надеюсь, он вами же будет отменен. Иначе документы «Тортугаса» выплывут наружу. Полагаю, вы в этом не заинтересованы. Лучше будет, если вы навсегда оставите в покое меня и моих родных.
Вспомните о благородстве, господа! Если это будет трудно, я, как напоминание о нем, оставляю вам этот конверт с документами. На всякий случай.
Воцарилась полная тишина. Взоры всех были прикованы к белому конверту посреди стола.
Дэвид повернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Воздух был свеж. Дул холодный ветер.
Подполковник Дэвид Сполдинг шел к отелю «Шорхэм».
Все кончено. Остались только шрамы. Глубокие шрамы.
Но он найдет в себе силы начать новую жизнь.
Вместе с Джин…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги