Раздел II Конфессии XX века: вера и общество
Роль католицизма в XX веке
(Е.С. Токарева, С.Г. Яковенко)
Часто мы с достаточной легкостью даем оценку прошлому — ведь то, что мы пытаемся охарактеризовать, уже произошло и кажется, мы обладаем “почти” полным знанием о том или ином событии, процессе и пр., а это создает иллюзию возможности легко выносить свои суждения. В то же время, каждого, кто пытается сделать это, подстерегает огромное количество самых разных сложных и неразрешимых вопросов и, наверное, самый трудный из них — насколько точно охарактеризован предмет изложения, насколько удалось приблизиться к полной и объективной картине того, о чем рассказывается.
Сделать это тем более сложно, когда речь идет о характеристике такой огромной проблемы, каковой является католицизм, да еще на протяжении целого столетия — XX в. Тем не менее, очевидно, можно найти одну или несколько наиболее важных линий, определяющих его развитие в XX в. и показывающих то влияние, которое он оказал на мировое общественное развитие.
Завершение второго тысячелетия христианской эпохи является хорошим поводом, чтобы посмотреть на роль католицизма в XX в. с точки зрения этой длительной исторической перспективы, того, насколько удалось реализовать в сложных условиях современной жизни основополагающие принципы христианства и прежде всего способствовать осуществлению на практике христианской заповеди любви к ближнему[164].
Очевидно, точкой отсчета при характеристике католицизма в XX в. могут стать проблемы человека и традиционных ценностей — того, каким образом эти проблемы ставились и решались им в прошлом столетии. Проблемы человека и традиционных ценностей не являются принципиально новыми, они были по-новому поставлены в XX в. И вопрос заключается в том, как в жизни и деятельности Церкви сочетаются традиция и современность.
Еще в античной философии был сформулирован тезис о человеке как мере всех вещей, но лишь в христианстве с его представлением об “абстрактном” человеке[165] этот тезис приобрел особое значение. Иисус Христос — не только Бог, сын Божий, но и Сын Человеческий.
Таким образом, обращение к человеческой личности, ее проблемам традиционно присуще христианству и католицизму как одному из его течений. Социальные реалии XX в. поставили новые вопросы, на которые необходимо было найти ответ. К их числу можно отнести следующие:
— Церковь и проблема светской власти;
— Церковь и проблема войны и мира;
— Церковь и проблема общественного переустройства;
— Церковь и тоталитарные режимы, отношения с различными общественными системами;
— Церковь и социальный вопрос.
Конечно, существует и много других проблем, которые стоят перед Церковью в ее отношении к миру. Наряду с этим можно указать и на внутрицерковные проблемы, среди которых можно выделить проблему обновления Церкви и проблему христианского единства.
Предваряя оценку роли католицизма в истории минувшего XX столетия, следует также кратко отметить его особенности, которые наложили отпечаток на характер деятельности Католической церкви. В отличие от православия и протестантизма католицизм на протяжении многих столетий превратился в единую, управляемую из одного центра систему.
Поскольку вслед за “конкистадором” шел католический монах или священник, границы “католической империи” распространились далеко за пределы Западной Европы, территории традиционного бытования католицизма. Тем не менее, сердцем Католической церкви продолжала оставаться Западная Европа и серьезные удары, нанесенные ей в эпоху Просвещения и последовавшей затем Великой Французской революцией, поставили ее перед новыми реалиями.
Ликвидация в результате объединения Италии Папского государства (1870), развитие социалистического рабочего движения, рост секуляризации общества и развитие научного знания поставили Католическую церковь в новые условия и определили во многом круг вопросов и проблем, на которые она должна была ответить, чтобы сохранить свой авторитет и влияние на общество.
Роль католицизма и Католической церкви в XX в., конечно, самым тесным образом связана с его историей, которая во многом определяет место, занимаемое католицизмом в современном мире. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на то, какое место занимает католицизм и Католическая церковь среди других общественных институтов современного мира. Вряд ли можно найти в нынешнем обществе какую-либо организацию или сообщество, которое бы можно было поставить рядом с Католической церковью, сравнить по времени существования, по числу приверженцев, по степени распространенности, по тем функциям и той роли, которую она выполняет в современном обществе.
Католическая церковь существует на протяжении около двух тысячелетий. Число ее приверженцев составляет около 815 миллионов человек (1985 г.). Они проживают на территории Европы (278 млн), Азии (72,14 млн), Америки (422,6 млн), Африки (72,6 млн) и Океании (6,44 млн).
Глава Католической церкви — папа римский является не просто и не только ее административным главой, но и выполняет роль духовного лидера и наставника.
В мире, разделенном на государства, нации и т. д., Католическая церковь выступает в роли интегрирующего начала, объединяющего и примиряющего различные силы и интересы. При этом в отличие от других светских международных организаций (например, ООН, ЕЭС и др.) те принципы, на которых основана ее деятельность, иного характера, иной природы — они изначально покоятся не на интересе государственном или национальном, но на интересе человеческой личности, и характер этой деятельности предполагает осуществление евангельских норм добродетели.
В сентябре 1985 г. ватиканский орган “Оссерваторе романо”, поместив рецензию на книгу А. Джентиле “Сколько осталось до конца?”, подчеркнул, что “спасти человечество от уничтожения способны лишь моральные и религиозные ценности”. История XX в. подтверждает, в свою очередь, что церковь играла и продолжает играть немаловажную роль в решении наиболее острых и жизненных вопросов нашего времени, а религиозная культура наложила отпечаток на многие течения научной, философской и этической мысли. Хотя ответы на многие проблемы современности часто давались церкви нелегко, на сегодняшний день очевидно, что процесс секуляризации, который, казалось бы, начал развиваться по нарастающей с первых лет столетия, отнюдь не стал его определяющим фактором, более того, хотя в некоторые периоды он принимал довольно широкие масштабы, к концу века авторитет церкви не только не угас, но во многих вопросах значительно вырос, и ныне католическая церковь заставляет весь мир прислушиваться к своему мнению, каждый раз обоснованно доказывая свою способность дать адекватные ответы на наиболее волнующие человечество вопросы.
Церковь и проблема светской власти папы
Век XX поставил перед Католической церковью задачи совершенно иного порядка, чем предыдущий. Многие старые проблемы оказались отодвинуты на второй план, в жизни церкви и ее взаимоотношениях с обществом они больше не играли никакой роли. Это относится, в первую очередь, к вопросу о светской власти папы. Еще в конце XIX в. она стояла как никогда остро. В 1870 г. Пий IX издал буллу “Non ехреdit”, отказавшись признать государство, лишившее его светской власти. Но уже в период понтификата Бенедикта XV (1914–1922) острота вопроса значительно снизилась, а Пием XI (1922–1939) эта проблема была решена настолько удачно (заключением Латеранских соглашений 1929 г.), что в последующем она больше никогда не ставилась. Следует добавить, что, отказавшись от претензий на светскую власть, папство внесло немалый вклад в решение общеевропейских проблем, сняв с повестки дня возможные разногласия между державами, связанные с защитой интересов Церкви.
Отказ от претензий на светскую власть завершил целую большую эпоху в истории католицизма, поскольку его роль и значение определяется не количеством “дивизий”, а моральным авторитетом.
Церковь и проблема войны и мира
Первая мировая война поставила едва ли не основную проблему церкви XX в.: проблему войны и мира, религиозного пацифизма и терпимости. Стремление Бенедикта XV сохранить во время первой мировой войны строгий нейтралитет, подчеркнув и усилив, таким образом, наднациональный характер католической церкви, дополнилось в течение войны многочисленными миротворческими инициативами святого престола, важнейшей из которых было обращение Бенедикта XV 1 августа 1917 г. с нотой к главам держав, находящихся в состоянии войны, с призывом прекратить напрасное кровопролитие и начать переговоры о мире. В качестве основы для мирного урегулирования он предлагал осуществить: свободу навигации, постепенное синхронное разоружение, взаимное возмещение военного ущерба, освобождение оккупированных территорий, взаимное уважение территориальных интересов (Франции и Германии, Австрии и Италии), свободу народов, находящихся под гнетом иностранных держав (например, Армении и Польши). Его нота вызвала резкую критику внутри Италии. Либеральная пресса обвинила св. престол в сговоре с центральными державами с целью заключения благоприятного для них мира, что в то время было еще возможно. Мирные предложения Бенедикта XV были отвергнуты всеми державами, например, той же Францией, которая была недовольна тем, что папа не упомянул о возвращении Франции Эльзаса и Лотарингии. Официально на ноту Бенедикта XV не ответило ни одно правительство, но его заслуги в миротворческой деятельности принесли ему после войны славу “апостола мира”, а его план мирного урегулирования изучался после окончания войны державами-победительницами с целью использования этого опыта.
Первые достаточно робкие попытки Бенедикта XV превратить Ватикан в миротворческую силу, в некую духовную эманацию миротворческих идей были решительно продолжены Пием XII (1939–1958), на годы понтификата которого пришлась вторая мировая война. Политика мира стала основной целью Пия XII сразу же после его избрания. Основная задача Ватикана в эти последние месяцы относительного мира — это предотвращение очередного вооруженного конфликта, следствием которого могла бы стать общеевропейская война. В апреле 1939 г. у Пия XII возникла идея о созыве новой конференции пяти держав, отклоненная ими всеми. Сохранение мира любой ценой — вот цель, преследуемая новым папой в эти летние месяцы 1939 г. В своем выступлении 24 августа Пий XII заклинал правительства конфликтующих сторон “решать существующие разногласия единственным приемлемым для этого путем совместных и честных договоров”. Он говорил: “Справедливость достигается силой убеждения, но не силой оружия… Вы не теряете ничего, сохраняя мир. Вы можете потерять все, начав войну”[166].
27 октября 1939 г. была опубликована папская энциклика “Summi pontificates”, воспринятая общественностью с тем большим интересом, что это была первая и, таким образом, программная энциклика нового папы. Отдельные места энциклики, например о “распространенных заблуждениях”, о гражданских властях, которые “склонны сами занять место всемогущего Бога и возвысить государство или отдельную группу для беспредельного господства”, о грешном учении, “которое хочет признать за государством неограниченную власть”, были истолкованы печатью того времени, как осуждение гитлеровского фашизма. Проблема войны и мира была одной из центральных тем, затронутых Пием XII, и в целом решалась в духе религиозного пацифизма. Утверждая, что война несет с собой неисчислимые бедствия, Пий XII подчеркивал, что страдания всех воюющих народов близки его сердцу, вызывают его печаль и боль. Папа призывал “неустанно молиться… для того, чтобы Господь в милосердии своем сократил дни испытаний”[167].
В подобном же ключе было в целом выдержано и самое значительное из выступлений Пия XII за 1939–1940 гг. — рождественское послание 1939 г. Отметив, что война является “неописуемым бедствием”, Пий XII выдвинул пять основополагающих принципов, на базе которых должны как можно скорее начаться переговоры о мире: 1) обеспечение прав на существование и независимость всем (большим и малым) нациям; 2) разоружение; 3) воссоздание международных структур, на которые будет возложена функция арбитража; 4) внимание к потребностям и справедливым требованиям всех народов и этнических меньшинств; 5) необходимость руководствоваться принципами моральной справедливости, веротерпимости и гуманизма[168].
Позиция церкви в течение зимы и весны 1939–1940 гг. была выражена “Радио Ватикана”. В радиопередачах осени и зимы 1939 г. подчеркивался разрушительный характер и бессмысленность войны как способа разрешения конфликтов. Вопрос переносился в морально-этическую плоскость, война осуждалась как один из важнейших человеческих грехов, на первый план выдвигались христианские добродетели, среди которых первыми являются любовь к ближнему и стремление к миру и согласию. В этой связи характерно внимание, которое уделялось ватиканским радио некоторым церковным деятелям прошлого, таким, например, как Франциск Ассизский, чья жизнь была примером христианской любви к людям.
Миротворческая деятельность Пия XII была поддержана духовенством многих стран. Это были не просто дипломатические усилия. Пацифизм и отрицание войны (в любом ее проявлении), характеристика войны как катастрофы, всеобщего бедствия и необходимость испытывать и проявлять христианскую любовь ко всем людям на земле, — были центральными темами проповедей священников.
Активная пацифистская роль Ватикана была отмечена в начале 1940 г. и советской дипломатией. Поверенный в делах СССР в Италии Л.Б. Гельфанд отмечал в своем докладе в НКИД: “Никаких шансов на мир в Европе, несмотря на все усилия Рима и Ватикана (курсов мой. — Е.Т.)[169].
В апреле и мае 1940 г. “Радио Ватикана” уделяло много внимания широко развернувшейся в Италии кампании (“Радио” назвало ее даже “крестовым походом”) “молитв за мир”. Характерной чертой этой кампании было то, что духовные власти рекомендовали молиться Господу не только о том, чтобы он положил конец кровопролитию, но и о том, чтобы в конфликт не оказались втянутыми также и другие нации, пока остающиеся от него в стороне.
Вернувшийся из поездки в Европу заместитель государственного секретаря США Самнер Уэллес утверждал, что Церковь “полностью против войны”. В конце июня 1940 г. Пий XII обратился к правительствам Германии, Италии и Англии с предложением положить конец конфликту.
Большое значение имели усилия Ватикана по спасению лиц неарийских национальностей в годы второй мировой войны. Необходимо отметить, что впервые Ватикан обратился к правительству Бразилии еще в 1938 г. с просьбой принять три тысячи лиц неарийского происхождения, которых церковь готова была переправить через океан. Ватикан неоднократно обращался к правительству Виши с просьбой о смягчении мер, применяемых в отношении евреев. Многие священники призывали прихожан молиться за тех, кого заставляют носить желтые звезды. Они напоминали прихожанам о том, что расизм был осужден еще Пием XI в энциклике “Mit brennender Sorge”. Многие из этих священников были за свои проповеди (а кое-кто из них и за укрывательство евреев) арестованы и отправлены в концлагеря[170]. В Италии духовенству удалось сохранить жизнь почти 90 % евреев из числа лиц, предназначенных для депортации (35 тыс.). А в целом во время войны Ватикан, по некоторым сведениям, сумел спасти не менее 700 тыс. человек (на территории всей Европы).
Начиная с Пия XII в выступлениях католической церкви постепенно утверждается мысль о необходимости нового мышления в эпоху возможной ядерной угрозы. Окончание второй мировой войны против ожидания не принесло умиротворения на земле. Начало “холодной войны” вызвало новый накал международной напряженности, чреватой новыми взрывами и угрозами атомной катастрофы. И в этих условиях, видимо, впервые государствами осознается необходимость вмешательства церкви для разрешения международных конфликтов. Уже с конца 40-х годов начался процесс деидеологизации подхода к проблемам войны и мира. В рождественском послании Пия XII 1956 г. прозвучал призыв отказаться от ядерных испытаний и установить контроль за разработкой ядерного оружия. В период Карибского кризиса президент Дж. Кеннеди обратился к Иоанну XXIII (1958–1963) с просьбой выступить посредником между конфликтующими сторонами. Результатом обращения Кеннеди стало послание Иоанна XXIII, которое явилось “одним из составных элементов разрешения кризиса”[171].
Воззвание к миру стало и первым документом II Ватиканского собора, а полное теоретическое обоснование миротворческой позиции и роли церкви прозвучало в энциклике Иоанна XXIII “Pacem in terris”. В изложенной Иоанном XXIII концепции причина военной угрозы лежит в разладе между политикой и моралью. Центральное положение энциклики: “Необходимым условием прочного мира является гармония, порядок в мире, в первую очередь между людьми”[172]. Эта гармония вытекает из идеи естественного права и должна быть на нем основана, что и является условием существования прочного мира на земле. Особое значение приобрел и заключительный документ II Ватиканского собора — пастырская Конституция “О церкви в современном мире” (1965 г.) (в его редактировании принял участие и нынешний папа Иоанн Павел II, тогда архиепископ Кракова Кароль Войтыла). В период понтификата Павла VI (1963–1978) в выступлениях главы Церкви и его окружения окончательно утвердилась идея осуждения войны как средства решения спорных вопросов. Павел VI активно участвовал в решении такой темы, как подведение итогов второй мировой войны и признание послевоенных реалий на континенте. Большой вклад был внесен и в подготовку и проведение Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975 г.). Его Заключительный акт был подписан делегатом Ватикана, госсекретарем Ватикана монс. А. Казароли.
Еще более активную роль в миротворческой и пацифистской деятельности играет нынешний папа Иоанн Павел II. В частности, во время многочисленных зарубежных поездок он уточняет и формулирует концепцию Церкви по вопросам войны и мира. В основе его деятельности лежит поддержка ООН и переговоров различных уровней в области ограничения стратегических вооружений, осуждение оружия массового уничтожения.
Таким образом, во второй половине XX в. Ватикан занял прочное место в системе международных отношений, как сила не просто нейтральная, а активно миротворческая и пафицистская, чье участие в любых мирных инициативах и международных симпозиумах необходимо и обязательно. Это обстоятельство является фактором, способствующим решению задач сохранения мира и предотвращения термоядерного конфликта. В концепциях, выдвигаемых иерархами Католической церкви после второй мировой войны, происходит переосмысление таких понятий, как справедливые и несправедливые войны, право на оборону и др. Выступления главы Католической церкви получили широкое признание и высокую оценку миролюбивых сил на всем земном шаре.
Церковь и тоталитарные режимы
К 20-м годам Европа оказалась расколотой на два идеологических лагеря, а с начала 20-х годов в Европе появляется фашизм. Столкновение Церкви с авторитарными и тоталитарными идеологиями XX в. оказалось для нее далеко не простым и гладким. Тернистый путь взаимоотношений с тоталитарными режимами Европы, различные этапы которого часто вызывали активное неприятие общественного мнения, был связан для Церкви с постепенным приведением в более сбалансированный вид доктрины и практики, поскольку временами казалось, что практика противоречит доктрине Церкви и самой сущности христианского вероучения. Гармоничное сочетание этих компонентов, очевидно, возможно лишь в том случае, если признать необходимость рассматривать Церковь как сложный не только духовный, но и политический институт, религиозная обусловленность политики которого должна всегда приниматься во внимание.
Взаимоотношения Церкви и авторитарных, тоталитарных режимов продолжило традицию противостояния Церкви и политической власти, но перешло в новую фазу: подобные режимы ставили своей целью либо полное уничтожение Церкви (как это произошло в России), либо ее подчинение. В последнем случае наиболее очевидно проявилась тенденция Церкви утверждать, по выражению Ж. Маритена, первенство духовного начала, осуществлять свою миссию как силы наднациональной и надгосударственной и (что особенно важно) надидеологической.
В этом случае различные этапы политики Церкви в отношении тоталитарных режимов выстраиваются в достаточно стройную схему. Осудив в 1917 г. победу социалистической революции в России, Ватикан ни в малейшей степени не отказался от идеи сотрудничать с ее новым правительством, высказав явное намерение направить в Россию апостолического делегата, а затем оказав значительную материальную и моральную поддержку голодающему населению нашей страны. Казалось бы, в этот момент практика пришла в противоречие с доктриной, но религиозное обоснование подобных действий прозвучало отчетливо несколько позднее — в аналогичной ситуации после заключения конкордата с фашистской Италией. “Если бы дело шло о том, чтобы спасти несколько душ, чтобы предотвратить большой вред для душ, — сказал тогда Пий XI, — у Нас хватило бы мужества вести переговоры с самим дьяволом… Мы принесли жертвы, чтобы предотвратить большее зло, но Мы высказали всю скорбь, которую испытываем, потому что Нас к этому принудили”[173].
Стремление решать все вопросы путем переговоров и договоров (и это вполне совпадало с миротворческой миссией Церкви) нашло свое отражение в политике конкордатов, проводимой Пием XI в 20-30-е годы. За время своего понтификата он заключил 26 конкордатов, в том числе с Баварией, Польшей, Румынией, Литвой, Чехословакией, Португалией, Пруссией, Италией, Баденом, Австрией и Германией. Эти же договоры должны были служить делу защиты Церкви и паствы в странах, где идеологизированные режимы начали гонения и на Церковь, и на верующих. В соответствии с международным правом договор служил основанием для протестов, которые в ряде случаев могли быть приняты даже режимом, полностью пренебрегающим нормами международного права.
Стремление не нагнетать обстановку, не способствовать росту ненависти и озлобления, обоснованию военных действий и репрессий не препятствовало достаточно внятному осуждению идолопоклонства и фетишизации различных ценностей и понятий, таких как “государство”, “раса”, “классовая борьба” и т. д. Последовательной цепью энциклик 30-х годов “Non abbiamo bisogno”, “Mit brennender Sorge”, “Divini redemptoris”, “Nos es muy conocida” папа Пий XI высказал осуждение преследованиям религии в Италии, Германии, Мексике и Советском Союзе. Помимо этого в первой из этих энциклик папа подчеркнул несовместимость с христианской идеологией фашистской концепции тоталитарного государства, а в энциклике “Mit brennender Sorge” — идеологии расизма. В сущности расистские теории были осуждены в папских документах еще начиная с 1928 г., позднее же в 1938 г. он прямо призвал всех католических теологов и исследователей к протесту против расизма в своей научной и преподавательской деятельности.
Неприятие тоталитарных идеологий с их набором понятий и установок относилось в равной степени к государствам с различным общественно-экономическим строем — как на Западе, так и на Востоке Европы. Наиболее очевидно это проявилось в начале второй мировой войны, когда державы “оси” потребовали от Ватикана повторить во всеуслышание неоднократное осуждение идей коммунизма, однако, он ответил категорическим отказом. Более того, 20 сентября 1941 г. секретарь Конгрегации по чрезвычайным церковным делам Д. Тардини в письме апостолическому делегату в Вашингтоне А. Чиконьяни писал, что знаменитая антикоммунистическая энциклика 1937 г. “Divini redemptoris” была написана в конкретной политической обстановке и “данный текст не следует применять в настоящий момент, когда имеет место вооруженный конфликт”[174]. Тардини неоднократно повторял, что не может определить, какая из двух политических систем (нацизм или коммунизм) является худшей. “В идеологическом аспекте, — говорил Тардини, — они одинаково ложны и опасны: обе материалистические, обе антирелигиозные, обе являются разрушительницами основных прав человеческой личности, обе являются врагами Св. Престола”[175].
Вместе с тем практика конкордатов и попыток мирного урегулирования взаимоотношений с тоталитарными режимами оказала Церкви не слишком хорошую услугу, послужив основой для позднейших обвинений в коллаборационизме, попустительстве и симпатиях к фашизму и нацизму. Наиболее характерной в этом отношении является знаменитая пьеса немецкого драматурга Р. Хоххута “Наместник” (1963), обвинившая высшее католическое духовенство в пособничестве фашистским и нацистским властям и послужившая толчком для новой волны исследований и обвинений. Но наряду с образом, созданным Хоххутом, в литературе и кино неизменно присутствует образ священника (патера или пастора), терпимого и достойного, но непреклонного в своих пацифистских убеждениях и неприятии расистских концепций, идей ненависти к врагу и агрессивных внешнеполитических устремлений. Достаточно вспомнить подобного рода священника в фильме “Рим — открытый город”. Такой образ был воспроизведен даже в советском телевизионном кино — это пастор Шлаг из фильма “Семнадцать мгновений весны”. Эти духовные лица олицетворяли собой духовное же сопротивление режимам, в основе которых лежали антигуманные и антигуманистические ценности и понятия. В деятельности церкви, церковных и светских католических организаций традиционные ценности христианской морали и культуры, утверждающие достоинство и права человеческой личности, объективно приобретали антифашистское звучание.
Борьба за общечеловеческие ценности, защита прав и достоинства человеческой личности — были основой, на которой строился авторитет как Католической церкви, так и конфессиональных партий, партий христианских демократов, которые после второй мировой войны заняли доминирующее место в партийно-политической системе ряда европейских стран.
Но роль католицизма в период преобладания тоталитарных режимов в Европе можно рассматривать и несколько глубже. Как пишет Л.В. Пономарева, действенная сила христианских доктрин проявилась (хотя и по-разному) в странах с тоталитарным режимом и «существенно сказалась на их чертах. Католическое общество Италии устояло перед давлением сплошной идеологизации (в том числе антифашистской), сумев сохранить некую норму гражданских отношений, облегчившую его последующее вступление в демократический режим… В Германии антихристианские и неоязыческие тенденции нацизма коррелируют с жестокостью тоталитарного режима. В Испании франкистского времени влияние Католической церкви изначала препятствовало фашизации народного менталитета, свидетельством чему стало уже пастырское послание примаса испанской Церкви кардинала Гома от августа 1939 г. с призывом к победившим в гражданской войне “простить и любить своих бывших врагов”»[176].
Позиция Католической церкви в Испании в конце 30-х годов рассматривалась как пример наиболее полного слияния и сотрудничества Церкви с тоталитарным режимом. Однако, несмотря на справедливость многих обвинений Церкви, которая все же ставила во главу угла интересы католицизма и верующих, следует подчеркнуть, что испанский фашизм имел особенности, значительно отличавшие его от других режимов в Европе: так, отметим отсутствие в Испании лагерей смерти, категорический отказ Франко следовать Германии в вопросе введения в стране расовых законов, отказ от вступления во вторую мировую войну и т. д. Кроме того, по словам А.В. Пономаревой, “намечавшиеся… тенденции к соединению тоталитарного импульса XX в. с христианством… заключали в себе не возможности синтеза, а лишь симбиоза, с неминуемым распадом или перерождением одной из сторон (так во франкистской Испании был постепенно преодолен тоталитаризм)”[177].
В сложившемся после второй мировой войны идеологическом противостоянии Запада и Востока Ватикан никоим образом не отождествлял себя и (вопреки обвинениям советских публицистов и историков) не мог быть отождествлен с каким-либо политическим блоком. Несмотря на достаточно жесткую антикоммунистическую позицию послевоенного Ватикана, он ни в малейшей степени не склонен был полностью идентифицировать себя с Западным блоком. А всего каких-то 12–15 лет спустя острота идеологического конфликта и вовсе исчезает, и папа Иоанн XXIII решается отказаться от политики осуждения коммунизма, хотя и продолжая считать его заблуждением.
Можно утверждать, что Католическая церковь в ее отношениях с различными государствами не проводит политику в узком политическом смысле этого слова, а вся ее деятельность ориентирована на воплощение высших ценностей. К тому же, папа, выступая с различными акциями как политический лидер, является не столько главой государства Ватикан, сколько главой Католической церкви.
Церковь и социальный вопрос. Социальное учение
Христианство, христианская церковь, католицизм изначально существуют “в миру”, и с этим связана необходимость в том или ином виде участвовать в общественной жизни. В самой общей форме ответ на вопрос о том, каким образом делать это, дан уже в Новом Завете (“Кесарево кесарю, а Божие Богу” — Матф. 22,21; “Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога… Итак отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь” — Римл. 13. 1–7).
Обращение к социальной проблематике не является чем-то, выходящим за пределы христианского учения. Дело лишь в том, что Католическая церковь делает это необходимым и неотъемлемым компонентом всей своей деятельности. Начиная со знаменитой “социальной” энциклики папы Льва XIII (1878–1903) “Rerum novarum” (1891), социальные проблемы становятся объектом ее пристального внимания и оформляются в социальную доктрину католицизма.
Социальную энциклику Льва XIII можно рассматривать с точки зрения принятия реалий современной жизни, стремления дать им оценку и предложить пути разрешения социальных конфликтов. Важным был уже сам факт признания того, что социальный вопрос, общественно-политическая борьба существуют и причиной этого являются пороки той общественной системы, в которой человек, создающий материальные блага, не пользуется ими в достаточной степени, а огромные богатства сосредоточены в руках небольшой группы людей. Из этого напрашивался вывод о необходимости “перераспределения” собственности и предоставления ее большей части в руки тех, кто трудится на фабрике, заводе, в поле и т. д. Именно этот путь, чреватый серьезными социальными потрясениями, предлагало социалистическое учение.
Лев XIII провозгласил незыблемость частной собственности, считая, что ее отмена может принести вред самим рабочим и привести к деградации общества, поскольку общественная собственность не создает необходимых условий для свободного развития личности. Это являлось не просто констатацией, но и альтернативой при решении социальных проблем на пути здоровой социальной политики, субъектами которой должны стать Церковь, государство и профессиональные объединения рабочих.
Энциклика Льва XIII, будучи официальным документом, сыграла важную роль в ориентации Католической церкви на социальные проблемы. Она повлияла на развитие католического общественного учения, которое развивалось наиболее активно в Бельгии и во Франции. Под руководством примаса Бельгии архиепископа г. Мехелена Д.Ж. Мерсье была создана Международная уния социальных исследований (1920). Ее задачами провозглашались изучение социальных вопросов в свете католической морали; публикация директив для общественных деятелей и практических результатов социальных исследований, предпринятых по инициативе Унии; создание консультативного органа по социальным вопросам. Одним из проявлений деятельности Унии стало издание Социального кодекса (1927, 1934, 1948). Причем его первое издание появилось до энциклики “Quadragesimo anno” и оказало влияние на ее содержание.
На основе социальной доктрины Льва XIII в последние годы предыдущего столетия и в начале XX в. возникают католические профсоюзы, как рабочие, так и крестьянские (в Италии Итальянская конфедерация трудящихся, во Франции Французская конфедерация христианских профсоюзов, в Германии, в Бельгии Бельгийская демократическая лига, в Польше Польский профессиональный союз христианских рабочих и в других странах), чья деятельность наложила глубокий отпечаток на развитие рабочего и крестьянского движения в первой половине XX в. После первой мировой войны была сделана попытка создать Интернационал христианских профессиональных союзов, однако, хотя в 1919 г. в нем числилось 3 млн 367 тыс. членов, к началу 30-х годов эта цифра резко сократилась в связи с победой тоталитарных режимов в ряде стран Европы.
Социальное учение католицизма получило свое развитие в энциклике Пия XI “Quadragesimo anno” (1931), изданной по случаю сорокалетия энциклики “Rerum novarum”. В ней подводились итоги теоретической и практической деятельности католиков за прошедшие сорок лет. Пий XI вновь обратился к проблеме собственности, подчеркнув ее индивидуальный и общественный характер.
Публикация энциклики была продиктована не только стремлением отметить “круглую дату”, но, по возможности, сгладить остроту социальных конфликтов в условиях экономического кризиса 30-х годов.
Энциклика предлагала способ разрешения социальных проблем и конфликтов путем “партнерского соглашения” между предпринимателем и рабочим, что давало бы последнему права на участие в управлении предприятием и в распределении доходов. Предлагались также принципы политики платежей, при выполнении которых рабочий имел бы возможность получать достойное и достаточное вознаграждение за свой труд, что могло бы стать противовесом пролетаризации общества.
В энциклике обращалось внимание на то, что за прошедшие годы положение трудящихся в колониальных странах еще более ухудшилось. Таким образом объектом внимания становятся социальные проблемы не только Европы. Эта линия находит свое продолжение и развитие в последующих документах по социальному вопросу.
Таким образом в условиях, когда в Советской России уже была предпринята попытка переустройства общества на принципах коллективизма и общественной собственности, а развитые капиталистические государства вступили в полосу экономического кризиса, Католическая церковь предлагала своего рода “третий путь” более мягкого решения социальных проблем. При этом мог бы возникнуть корпоративный строй, функционирующий на основе общественно-экономического самоуправления. Конечно, в сложной обстановке предвоенного десятилетия реализация этих принципов была труднодостижимой. Тем не менее, их обнародование имело важное значение.
В период понтификата Пия XII, который пришелся на сложный период второй мировой войны и последовавшей затем “холодной войны”, Католическая церковь в лице ее верховного главы не выступала со специальными энцикликами по социальным вопросам. Однако в различных официальных документах, выступлениях постоянно звучала мысль о необходимости защиты достоинства и прав человеческой личности, отстаивалась христианская концепция государства, власть в котором подчинена служению общему благу в духе уважения к человеческой индивидуальности и способствует усилиям личности в ее стремлении к высшим и непреходящим ценностям.
В 60-е годы XX в. происходит своего рода официальная кодификация социального учения Католической церкви. Иоанн XXIII в своем социальном учении (энциклики “Mater et Magistra”, 1961; “Pacem in terris”, 1963) останавливался на новых явлениях современного мира, показав диспропорции в развитии современной общественной, экономической и политической жизни, в том числе “непомерный рост технических средств, используемых в негуманных целях”, громадный риск для человечества, связанный с гонкой вооружений и т. д. Иоанн XXIII указывал, что в основе решения этих проблем должны лежать принципы христианского гуманизма, христианского персонализма, общего блага и вспомоществования, пропорциональности общественного развития, а также идея гуманной структуры общества. Дав точное определение границ и методов управления экономикой папа поднял такие вопросы, как “обобществление” и его позитивные моменты и опасные последствия, преобразование сельского хозяйства, проблема международного сотрудничества и т. д. В этой связи Иоанн XXIII отметил необходимость уважения всех без исключения народов и связанное с этим требование отказа от неоколониализма. Исходя из положения о том, что источником нестабильности в мире и постоянных угроз военных конфликтов является разлад между политикой и моралью, он утверждал необходимость установления всеобщей гармонии, на которой может зиждиться мир на земле. Основными принципами, на которых может быть установлена такая всеобщая гармония, основными условиями социально-морального порядка являются естественное право в его томистском понимании, достоинство человеческой личности и основывающиеся на них права личности. Наряду с этими общими существуют четыре более конкретных принципа, являющихся опорой социального порядка: истина, справедливость, любовь и свобода. На этих принципах должны быть основаны все четыре уровня социальной жизни, т. е. отношения между отдельными людьми, отношения между гражданами и государственной властью, отношения между государствами и отношения, связывающие людей и государства с всемирной властью.
Последний (и ныне здравствующий) папа XX в. Иоанн Павел II (избран в октябре 1978 г.) утверждает, что человек должен быть в центре любого социального проекта, ему должна быть обеспечена достойная земная жизнь. Современная социальная доктрина Католической церкви уделяет особое внимание труду, заботе о бедных и обездоленных развивающихся стран. Государству она отводит роль координатора, не вмешивающегося в деятельность различных “посреднических” структур. Свою собственную задачу церковь видит в “формировании морального сознания и ответственности за экономические программы и политику”, за культуру, здравоохранение и т. д. Особая роль отводится мирянам, которых церковь рассматривает как “партнеров” духовенства, как миссионеров. Мирян она предполагает готовить к самой широкой миссионерской деятельности.
Развитие социального учения шло по пути не только более глубокого анализа проблем, но и расширения их “географии”. Вопрос о положении трудящихся в колониальных странах уже поднимался в предшествующих документах, но он стал предметом специального рассмотрения в энциклике Павла VI “Populorum progressio”. Обращение к этой проблеме было продиктовано и внутренними проблемами Церкви, и ее заботой о судьбах мира.
Католическая церковь не является исключением по сравнению с другими христианскими конфессиями с точки зрения ее “географии”. Однако, исторически она была первой на территории Азии, Африки, Латинской Америки. Уже в середине XVI в. иезуиты появились в Индии (1542), Японии (1549), а несколько позднее в Китае (1583) и Конго (1586). В начале XVII в. они прибыли в Латинскую Америку, где даже создали свое государство в Парагвае (1610–1768 гг.). В 1622 г. была создана специальная Конгрегация по распространению веры (Congregatio de Propaganda Fide), одна из важнейших задач которой заключалась в управлении миссиями. Таким образом, Католическая церковь имеет многовековой опыт существования вне пределов Европы.
Вторая мировая война стремительно ускорила процесс деколонизации. Но обретение независимости странами “третьего мира” ставило сложные вопросы полноправного вхождения освободившихся государств в мировое сообщество. Доставшиеся в наследство от колониального прошлого проблемы: деформированность и односторонность экономической инфраструктуры, многочисленные социальные проблемы (образование, здравоохранение и пр.) — обозначили разделение на богатые, развитые страны и страны развивающиеся, стремящиеся войти в цивилизованное сообщество, достойно решив свои внутренние проблемы.
В предшествующих энцикликах социальный вопрос рассматривался с точки зрения отношений различных социальных групп общества в рамках отдельной страны. В энциклике Павла VI ставился вопрос об отношениях между отдельными народами, геополитическими, культурными и хозяйственными регионами.
Модернизм. Проблема обновления церкви
Католицизм XX в. унаследовал все проблемы предшествующего развития этой ветви христианства. К концу XIX в. он воспринимался обществом и общественным мнением по преимуществу как сила консервативная, твердо придерживающаяся традиций. Понтификат Льва XIII (1878–1903), в частности его социальная энциклика “Rerum novarum” (1891) и ряд других акций продемонстрировали стремление приблизиться к реалиям современной жизни.
В 1879 г. была издана энциклика “Aetemi Patris”, в которой учение Фомы Аквинского (томизм) официально провозглашалось основой католического мировоззрения. Ее цель заключалась в том, чтобы примирить “веру и разум”, привести в соответствие христианское учение и достижения современного научного знания.
Вместе с тем в период понтификата Льва XIII в недрах Католической церкви получило распространение течение, получившее в 1904 г. название “модернизм”. Его целью было стремление к обновлению католицизма, преодолению губительных для Церкви последствий разрыва между христианством и светской культурой.
Развернувшись довольно широко, движение модернизма в разных странах приняло различные формы. Во Франции Марком Санье был основан журнал “Le Sillon” (“Борозда”, 1894). Группа, сложившаяся вокруг этого журнала, призывала к тому, чтобы “сделать народ решающей силой в обществе”. Она стремилась к активному участию католиков в политической жизни. С аналогичными целями в Италии возникла Национальная демократическая лига (1905), возглавляемая Ромоло Мурри.
Однако при Пие X (1903–1914) в энциклике “Pascendi” (1907) “модернизм” был осужден. А в 1910 г. подверглось осуждению французское левокатолическое общественное движение “Sillon”.
Тем не менее, необходимость “модернизации”, обновления настоятельно напоминала о себе и привела в конечном итоге к созыву II Ватиканского собора (1962–1965), который несомненно стал центральным событием в истории католицизма XX в. Подготовка к его проведению началась при Иоанне XXIII (1958–1963), а завершил он свою работу при Павле VI (1963–1978). Его основная цель — обновление католической церкви (aggiomamento) — может рассматриваться как стремление провести реформу “сверху”.
В связи с важностью соборных постановлений и переориентации во всей деятельности Католической церкви принято даже говорить о “дособорном” и “послесоборном” католицизме. Решения Собора имеют значение не только для Католической церкви. Они привели к изменениям в ее деятельности, которые оказывают влияние и на ее роль в современном мире. В качестве одного из примеров того, как она стремится приблизиться к сегодняшнему дню, является разрешение совершать богослужение не на малопонятном латинском, а на национальных языках.
Интеграционные процессы. Проблема церковного единства
Как известно, Католическая церковь является органичной составной частью христианского мира. Уже в самую раннюю эпоху существования христианства в этом мире наряду с тем общим, что объединяло его, имели место и другие, центробежные тенденции (см. например, обращение к семи малоазийским церквам в “Откровении Иоанна Богослова” (1, 11). В дальнейшем образование пяти крупнейших епископских кафедр (Александрия, Антиохия, Иерусалим, Константинополь и Рим) также являлось источником расхождений и разногласий. Как известно, споры по поводу первенства между Римом и Константинополем привели к “великой схизме” — расколу христианства на две крупнейшие части: Православную и Католическую церкви (1054 г.). Впоследствии, изменения в общественной жизни Западной Европы вызвали к жизни еще одно течение в христианстве — протестантизм (XVI в.).
И все же, несмотря на все отличия и разногласия, проблема христианского единства (“Да будут все едины” — Ut omnes unum sint) всегда продолжала оставаться волнующей и злободневной. Причем в разное время эта проблема приобретала различные очертания. В качестве одного из объединяющих факторов выступала внешняя опасность. Например, с XV в. католические и православные правители Европы выступали с идеей объединения общих усилий для борьбы с мусульманством (Антитурецкая лига).
В условиях, когда встал вопрос о самом существовании христианства и вообще религии в секулярном атеистическом тоталитарном государстве проблема христианского единства приобрела новые грани и очертания. Католическая церковь часто выступала в роли инициатора сближения и объединения христианских церквей. Следует отметить, что ее понимание условий такого сближения и объединения существенным образом изменились в течение XX в.
Изначально на протяжении нескольких столетий уния мыслились на условиях признания первенства римского первосвященника во всем христианском мире и носила либо общий (Флорентийская уния 1439 г.), либо локальный (Брестская уния 1596 г.) характер.
Свидетельством заинтересованного отношения св. престола к вопросам церковной унии стало, в частности, основание при Бенедикте XV Папского Восточного института (Pontificio Istituto Orientale) в Риме (1917). Его задача заключалась в изучении положения Церкви на христианском Востоке. В 1929 г. был создан “Russicum” — духовная семинария для подготовки священников.
Насильственная ликвидация греко-католической церкви и ее объединение с Русской Православной церковью на Львовском соборе (1946 г.) придали проблеме церковного объединения новые черты. Гонения на церковь в Советском государстве, “железный занавес”, который был поставлен на пути всего того, что шло с “империалистического” Запада, трактовка Католической церкви и папства как синонима всего “враждебного” капиталистического мира, а также роль и влияние, которое Русская Православная церковь оказывала на другие православные церкви, — все это отчетливо показало невозможность на этом этапе католического и православного сближения.
Интересной является попытка создания в это время своего рода союза Православных церквей под эгидой Москвы (1948 г.).
Однако логика общественного развития в XX в. вела к все большей интеграции и взаимодействию различных сообществ. В этом контексте наблюдалось активное сближение христианских исповеданий. Знаком этого явился рост экуменического движения и создание по инициативе протестантских деноминаций Всемирного Совета Церквей (1948 г.). Он объединил важнейшие протестантские течения, ряд Православных поместных церквей. С 1961 г. в его работе принимает участие Московская патриархия, а также наблюдатели от Ватикана.
При этом в XX в. идея церковного христианского единства зазвучала в ином контексте. Перед лицом тоталитарных диктаторских режимов и попрания элементарных прав человека, угроз самого его существования вопрос единства стал в иной плоскости — за Христа или против Христа, за фундаментальные человеческие ценности, которые отстаивает христианство, в том числе католицизм, или против них.
Важным этапом в развитии интеграционных устремлений в христианстве стала отмена в 1965 г. взаимных анафематствований между католическим Римом и православным Константинополем (папа римский Павел VI и константинопольский патриарх Афинагор).
В этом же русле следует рассматривать и развитие диалога между Православными церквами и Католической церковью. Началом для него послужили постановления II Ватиканского собора и Всеправославных совещаний на острове Родос.
На третьем совещании Смешанной международной комиссии по богословскому диалогу между Католической и Православной церквами, которое состоялось в июне 1978 г. в Православном центре вселенского патриархата в Шамбези (Швейцария) и в котором приняли участие представители десяти поместных Православных церквей, был выработан список тем для первоначального этапа диалога.
В ноябре 1979 г. пана Иоанн Павел II и Константинопольский патриарх Димитрий с согласия всех поместных Православных церквей объявили о создании Смешанной международной комиссии по богословскому диалогу между Римско-католической и Православной церквами.
В 1980–1988 гг. прошло пять заседаний Комиссии. Однако в конце 80 — начале 90-х годов продолжение диалога осложнилось восстановлением греко-католической церкви и конфликтами между греко-католиками и православными на Западной Украине.
Тем не менее, несмотря на возникшие трудности, диалог был продолжен, и важным этапом на этом пути стал Баламандский документ (1993 г.), принятый представителями Католической и девяти поместных Православных церквей. Согласно Баламандскому документу, отношения между православными и католиками основываются на понятии “Церкви-Сестры”. В начале 60-х годов это понятие ввел в употребление Константинопольский патриарх Афинагор, а затем оно вошло в документы II Ватиканского собора (Конституция “Об экуменизме”). Таким образом, отношения между двумя крупнейшими христианскими конфессиями, несмотря на существующие трудности диалога, продолжают развиваться и являются одним из факторов стабильности современного мира.
На протяжении XX в. Католическая церковь, являясь важным фактором развития современного мира, стремилась остаться верной тем принципам, которые были сформулированы основателем христианства около двух тысячелетий тому назад. Выполнить эту задачу было чрезвычайно трудно, учитывая сложность общественных процессов и бурных событий минувшего столетия. И все же в самых непростых ситуациях она пыталась отстаивать принципы достоинства человеческой личности в ее стремлении к высшим ценностям.
Часто мы с достаточной легкостью даем оценку прошлому — ведь то, что мы пытаемся охарактеризовать, уже произошло и кажется, мы обладаем “почти” полным знанием о том или ином событии, процессе и пр., а это создает иллюзию возможности легко выносить свои суждения. В то же время, каждого, кто пытается сделать это, подстерегает огромное количество самых разных сложных и неразрешимых вопросов и, наверное, самый трудный из них — насколько точно охарактеризован предмет изложения, насколько удалось приблизиться к полной и объективной картине того, о чем рассказывается.
Сделать это тем более сложно, когда речь идет о характеристике такой огромной проблемы, каковой является католицизм, да еще на протяжении целого столетия — XX в. Тем не менее, очевидно, можно найти одну или несколько наиболее важных линий, определяющих его развитие в XX в. и показывающих то влияние, которое он оказал на мировое общественное развитие.
Завершение второго тысячелетия христианской эпохи является хорошим поводом, чтобы посмотреть на роль католицизма в XX в. с точки зрения этой длительной исторической перспективы, того, насколько удалось реализовать в сложных условиях современной жизни основополагающие принципы христианства и прежде всего способствовать осуществлению на практике христианской заповеди любви к ближнему[164].
Очевидно, точкой отсчета при характеристике католицизма в XX в. могут стать проблемы человека и традиционных ценностей — того, каким образом эти проблемы ставились и решались им в прошлом столетии. Проблемы человека и традиционных ценностей не являются принципиально новыми, они были по-новому поставлены в XX в. И вопрос заключается в том, как в жизни и деятельности Церкви сочетаются традиция и современность.
Еще в античной философии был сформулирован тезис о человеке как мере всех вещей, но лишь в христианстве с его представлением об “абстрактном” человеке[165] этот тезис приобрел особое значение. Иисус Христос — не только Бог, сын Божий, но и Сын Человеческий.
Таким образом, обращение к человеческой личности, ее проблемам традиционно присуще христианству и католицизму как одному из его течений. Социальные реалии XX в. поставили новые вопросы, на которые необходимо было найти ответ. К их числу можно отнести следующие:
— Церковь и проблема светской власти;
— Церковь и проблема войны и мира;
— Церковь и проблема общественного переустройства;
— Церковь и тоталитарные режимы, отношения с различными общественными системами;
— Церковь и социальный вопрос.
Конечно, существует и много других проблем, которые стоят перед Церковью в ее отношении к миру. Наряду с этим можно указать и на внутрицерковные проблемы, среди которых можно выделить проблему обновления Церкви и проблему христианского единства.
Предваряя оценку роли католицизма в истории минувшего XX столетия, следует также кратко отметить его особенности, которые наложили отпечаток на характер деятельности Католической церкви. В отличие от православия и протестантизма католицизм на протяжении многих столетий превратился в единую, управляемую из одного центра систему.
Поскольку вслед за “конкистадором” шел католический монах или священник, границы “католической империи” распространились далеко за пределы Западной Европы, территории традиционного бытования католицизма. Тем не менее, сердцем Католической церкви продолжала оставаться Западная Европа и серьезные удары, нанесенные ей в эпоху Просвещения и последовавшей затем Великой Французской революцией, поставили ее перед новыми реалиями.
Ликвидация в результате объединения Италии Папского государства (1870), развитие социалистического рабочего движения, рост секуляризации общества и развитие научного знания поставили Католическую церковь в новые условия и определили во многом круг вопросов и проблем, на которые она должна была ответить, чтобы сохранить свой авторитет и влияние на общество.
Роль католицизма и Католической церкви в XX в., конечно, самым тесным образом связана с его историей, которая во многом определяет место, занимаемое католицизмом в современном мире. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на то, какое место занимает католицизм и Католическая церковь среди других общественных институтов современного мира. Вряд ли можно найти в нынешнем обществе какую-либо организацию или сообщество, которое бы можно было поставить рядом с Католической церковью, сравнить по времени существования, по числу приверженцев, по степени распространенности, по тем функциям и той роли, которую она выполняет в современном обществе.
Католическая церковь существует на протяжении около двух тысячелетий. Число ее приверженцев составляет около 815 миллионов человек (1985 г.). Они проживают на территории Европы (278 млн), Азии (72,14 млн), Америки (422,6 млн), Африки (72,6 млн) и Океании (6,44 млн).
Глава Католической церкви — папа римский является не просто и не только ее административным главой, но и выполняет роль духовного лидера и наставника.
В мире, разделенном на государства, нации и т. д., Католическая церковь выступает в роли интегрирующего начала, объединяющего и примиряющего различные силы и интересы. При этом в отличие от других светских международных организаций (например, ООН, ЕЭС и др.) те принципы, на которых основана ее деятельность, иного характера, иной природы — они изначально покоятся не на интересе государственном или национальном, но на интересе человеческой личности, и характер этой деятельности предполагает осуществление евангельских норм добродетели.
В сентябре 1985 г. ватиканский орган “Оссерваторе романо”, поместив рецензию на книгу А. Джентиле “Сколько осталось до конца?”, подчеркнул, что “спасти человечество от уничтожения способны лишь моральные и религиозные ценности”. История XX в. подтверждает, в свою очередь, что церковь играла и продолжает играть немаловажную роль в решении наиболее острых и жизненных вопросов нашего времени, а религиозная культура наложила отпечаток на многие течения научной, философской и этической мысли. Хотя ответы на многие проблемы современности часто давались церкви нелегко, на сегодняшний день очевидно, что процесс секуляризации, который, казалось бы, начал развиваться по нарастающей с первых лет столетия, отнюдь не стал его определяющим фактором, более того, хотя в некоторые периоды он принимал довольно широкие масштабы, к концу века авторитет церкви не только не угас, но во многих вопросах значительно вырос, и ныне католическая церковь заставляет весь мир прислушиваться к своему мнению, каждый раз обоснованно доказывая свою способность дать адекватные ответы на наиболее волнующие человечество вопросы.
Церковь и проблема светской власти папы
Век XX поставил перед Католической церковью задачи совершенно иного порядка, чем предыдущий. Многие старые проблемы оказались отодвинуты на второй план, в жизни церкви и ее взаимоотношениях с обществом они больше не играли никакой роли. Это относится, в первую очередь, к вопросу о светской власти папы. Еще в конце XIX в. она стояла как никогда остро. В 1870 г. Пий IX издал буллу “Non ехреdit”, отказавшись признать государство, лишившее его светской власти. Но уже в период понтификата Бенедикта XV (1914–1922) острота вопроса значительно снизилась, а Пием XI (1922–1939) эта проблема была решена настолько удачно (заключением Латеранских соглашений 1929 г.), что в последующем она больше никогда не ставилась. Следует добавить, что, отказавшись от претензий на светскую власть, папство внесло немалый вклад в решение общеевропейских проблем, сняв с повестки дня возможные разногласия между державами, связанные с защитой интересов Церкви.
Отказ от претензий на светскую власть завершил целую большую эпоху в истории католицизма, поскольку его роль и значение определяется не количеством “дивизий”, а моральным авторитетом.
Церковь и проблема войны и мира
Первая мировая война поставила едва ли не основную проблему церкви XX в.: проблему войны и мира, религиозного пацифизма и терпимости. Стремление Бенедикта XV сохранить во время первой мировой войны строгий нейтралитет, подчеркнув и усилив, таким образом, наднациональный характер католической церкви, дополнилось в течение войны многочисленными миротворческими инициативами святого престола, важнейшей из которых было обращение Бенедикта XV 1 августа 1917 г. с нотой к главам держав, находящихся в состоянии войны, с призывом прекратить напрасное кровопролитие и начать переговоры о мире. В качестве основы для мирного урегулирования он предлагал осуществить: свободу навигации, постепенное синхронное разоружение, взаимное возмещение военного ущерба, освобождение оккупированных территорий, взаимное уважение территориальных интересов (Франции и Германии, Австрии и Италии), свободу народов, находящихся под гнетом иностранных держав (например, Армении и Польши). Его нота вызвала резкую критику внутри Италии. Либеральная пресса обвинила св. престол в сговоре с центральными державами с целью заключения благоприятного для них мира, что в то время было еще возможно. Мирные предложения Бенедикта XV были отвергнуты всеми державами, например, той же Францией, которая была недовольна тем, что папа не упомянул о возвращении Франции Эльзаса и Лотарингии. Официально на ноту Бенедикта XV не ответило ни одно правительство, но его заслуги в миротворческой деятельности принесли ему после войны славу “апостола мира”, а его план мирного урегулирования изучался после окончания войны державами-победительницами с целью использования этого опыта.
Первые достаточно робкие попытки Бенедикта XV превратить Ватикан в миротворческую силу, в некую духовную эманацию миротворческих идей были решительно продолжены Пием XII (1939–1958), на годы понтификата которого пришлась вторая мировая война. Политика мира стала основной целью Пия XII сразу же после его избрания. Основная задача Ватикана в эти последние месяцы относительного мира — это предотвращение очередного вооруженного конфликта, следствием которого могла бы стать общеевропейская война. В апреле 1939 г. у Пия XII возникла идея о созыве новой конференции пяти держав, отклоненная ими всеми. Сохранение мира любой ценой — вот цель, преследуемая новым папой в эти летние месяцы 1939 г. В своем выступлении 24 августа Пий XII заклинал правительства конфликтующих сторон “решать существующие разногласия единственным приемлемым для этого путем совместных и честных договоров”. Он говорил: “Справедливость достигается силой убеждения, но не силой оружия… Вы не теряете ничего, сохраняя мир. Вы можете потерять все, начав войну”[166].
27 октября 1939 г. была опубликована папская энциклика “Summi pontificates”, воспринятая общественностью с тем большим интересом, что это была первая и, таким образом, программная энциклика нового папы. Отдельные места энциклики, например о “распространенных заблуждениях”, о гражданских властях, которые “склонны сами занять место всемогущего Бога и возвысить государство или отдельную группу для беспредельного господства”, о грешном учении, “которое хочет признать за государством неограниченную власть”, были истолкованы печатью того времени, как осуждение гитлеровского фашизма. Проблема войны и мира была одной из центральных тем, затронутых Пием XII, и в целом решалась в духе религиозного пацифизма. Утверждая, что война несет с собой неисчислимые бедствия, Пий XII подчеркивал, что страдания всех воюющих народов близки его сердцу, вызывают его печаль и боль. Папа призывал “неустанно молиться… для того, чтобы Господь в милосердии своем сократил дни испытаний”[167].
В подобном же ключе было в целом выдержано и самое значительное из выступлений Пия XII за 1939–1940 гг. — рождественское послание 1939 г. Отметив, что война является “неописуемым бедствием”, Пий XII выдвинул пять основополагающих принципов, на базе которых должны как можно скорее начаться переговоры о мире: 1) обеспечение прав на существование и независимость всем (большим и малым) нациям; 2) разоружение; 3) воссоздание международных структур, на которые будет возложена функция арбитража; 4) внимание к потребностям и справедливым требованиям всех народов и этнических меньшинств; 5) необходимость руководствоваться принципами моральной справедливости, веротерпимости и гуманизма[168].
Позиция церкви в течение зимы и весны 1939–1940 гг. была выражена “Радио Ватикана”. В радиопередачах осени и зимы 1939 г. подчеркивался разрушительный характер и бессмысленность войны как способа разрешения конфликтов. Вопрос переносился в морально-этическую плоскость, война осуждалась как один из важнейших человеческих грехов, на первый план выдвигались христианские добродетели, среди которых первыми являются любовь к ближнему и стремление к миру и согласию. В этой связи характерно внимание, которое уделялось ватиканским радио некоторым церковным деятелям прошлого, таким, например, как Франциск Ассизский, чья жизнь была примером христианской любви к людям.
Миротворческая деятельность Пия XII была поддержана духовенством многих стран. Это были не просто дипломатические усилия. Пацифизм и отрицание войны (в любом ее проявлении), характеристика войны как катастрофы, всеобщего бедствия и необходимость испытывать и проявлять христианскую любовь ко всем людям на земле, — были центральными темами проповедей священников.
Активная пацифистская роль Ватикана была отмечена в начале 1940 г. и советской дипломатией. Поверенный в делах СССР в Италии Л.Б. Гельфанд отмечал в своем докладе в НКИД: “Никаких шансов на мир в Европе, несмотря на все усилия Рима и Ватикана (курсов мой. — Е.Т.)[169].
В апреле и мае 1940 г. “Радио Ватикана” уделяло много внимания широко развернувшейся в Италии кампании (“Радио” назвало ее даже “крестовым походом”) “молитв за мир”. Характерной чертой этой кампании было то, что духовные власти рекомендовали молиться Господу не только о том, чтобы он положил конец кровопролитию, но и о том, чтобы в конфликт не оказались втянутыми также и другие нации, пока остающиеся от него в стороне.
Вернувшийся из поездки в Европу заместитель государственного секретаря США Самнер Уэллес утверждал, что Церковь “полностью против войны”. В конце июня 1940 г. Пий XII обратился к правительствам Германии, Италии и Англии с предложением положить конец конфликту.
Большое значение имели усилия Ватикана по спасению лиц неарийских национальностей в годы второй мировой войны. Необходимо отметить, что впервые Ватикан обратился к правительству Бразилии еще в 1938 г. с просьбой принять три тысячи лиц неарийского происхождения, которых церковь готова была переправить через океан. Ватикан неоднократно обращался к правительству Виши с просьбой о смягчении мер, применяемых в отношении евреев. Многие священники призывали прихожан молиться за тех, кого заставляют носить желтые звезды. Они напоминали прихожанам о том, что расизм был осужден еще Пием XI в энциклике “Mit brennender Sorge”. Многие из этих священников были за свои проповеди (а кое-кто из них и за укрывательство евреев) арестованы и отправлены в концлагеря[170]. В Италии духовенству удалось сохранить жизнь почти 90 % евреев из числа лиц, предназначенных для депортации (35 тыс.). А в целом во время войны Ватикан, по некоторым сведениям, сумел спасти не менее 700 тыс. человек (на территории всей Европы).
Начиная с Пия XII в выступлениях католической церкви постепенно утверждается мысль о необходимости нового мышления в эпоху возможной ядерной угрозы. Окончание второй мировой войны против ожидания не принесло умиротворения на земле. Начало “холодной войны” вызвало новый накал международной напряженности, чреватой новыми взрывами и угрозами атомной катастрофы. И в этих условиях, видимо, впервые государствами осознается необходимость вмешательства церкви для разрешения международных конфликтов. Уже с конца 40-х годов начался процесс деидеологизации подхода к проблемам войны и мира. В рождественском послании Пия XII 1956 г. прозвучал призыв отказаться от ядерных испытаний и установить контроль за разработкой ядерного оружия. В период Карибского кризиса президент Дж. Кеннеди обратился к Иоанну XXIII (1958–1963) с просьбой выступить посредником между конфликтующими сторонами. Результатом обращения Кеннеди стало послание Иоанна XXIII, которое явилось “одним из составных элементов разрешения кризиса”[171].
Воззвание к миру стало и первым документом II Ватиканского собора, а полное теоретическое обоснование миротворческой позиции и роли церкви прозвучало в энциклике Иоанна XXIII “Pacem in terris”. В изложенной Иоанном XXIII концепции причина военной угрозы лежит в разладе между политикой и моралью. Центральное положение энциклики: “Необходимым условием прочного мира является гармония, порядок в мире, в первую очередь между людьми”[172]. Эта гармония вытекает из идеи естественного права и должна быть на нем основана, что и является условием существования прочного мира на земле. Особое значение приобрел и заключительный документ II Ватиканского собора — пастырская Конституция “О церкви в современном мире” (1965 г.) (в его редактировании принял участие и нынешний папа Иоанн Павел II, тогда архиепископ Кракова Кароль Войтыла). В период понтификата Павла VI (1963–1978) в выступлениях главы Церкви и его окружения окончательно утвердилась идея осуждения войны как средства решения спорных вопросов. Павел VI активно участвовал в решении такой темы, как подведение итогов второй мировой войны и признание послевоенных реалий на континенте. Большой вклад был внесен и в подготовку и проведение Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975 г.). Его Заключительный акт был подписан делегатом Ватикана, госсекретарем Ватикана монс. А. Казароли.
Еще более активную роль в миротворческой и пацифистской деятельности играет нынешний папа Иоанн Павел II. В частности, во время многочисленных зарубежных поездок он уточняет и формулирует концепцию Церкви по вопросам войны и мира. В основе его деятельности лежит поддержка ООН и переговоров различных уровней в области ограничения стратегических вооружений, осуждение оружия массового уничтожения.
Таким образом, во второй половине XX в. Ватикан занял прочное место в системе международных отношений, как сила не просто нейтральная, а активно миротворческая и пафицистская, чье участие в любых мирных инициативах и международных симпозиумах необходимо и обязательно. Это обстоятельство является фактором, способствующим решению задач сохранения мира и предотвращения термоядерного конфликта. В концепциях, выдвигаемых иерархами Католической церкви после второй мировой войны, происходит переосмысление таких понятий, как справедливые и несправедливые войны, право на оборону и др. Выступления главы Католической церкви получили широкое признание и высокую оценку миролюбивых сил на всем земном шаре.
Церковь и тоталитарные режимы
К 20-м годам Европа оказалась расколотой на два идеологических лагеря, а с начала 20-х годов в Европе появляется фашизм. Столкновение Церкви с авторитарными и тоталитарными идеологиями XX в. оказалось для нее далеко не простым и гладким. Тернистый путь взаимоотношений с тоталитарными режимами Европы, различные этапы которого часто вызывали активное неприятие общественного мнения, был связан для Церкви с постепенным приведением в более сбалансированный вид доктрины и практики, поскольку временами казалось, что практика противоречит доктрине Церкви и самой сущности христианского вероучения. Гармоничное сочетание этих компонентов, очевидно, возможно лишь в том случае, если признать необходимость рассматривать Церковь как сложный не только духовный, но и политический институт, религиозная обусловленность политики которого должна всегда приниматься во внимание.
Взаимоотношения Церкви и авторитарных, тоталитарных режимов продолжило традицию противостояния Церкви и политической власти, но перешло в новую фазу: подобные режимы ставили своей целью либо полное уничтожение Церкви (как это произошло в России), либо ее подчинение. В последнем случае наиболее очевидно проявилась тенденция Церкви утверждать, по выражению Ж. Маритена, первенство духовного начала, осуществлять свою миссию как силы наднациональной и надгосударственной и (что особенно важно) надидеологической.
В этом случае различные этапы политики Церкви в отношении тоталитарных режимов выстраиваются в достаточно стройную схему. Осудив в 1917 г. победу социалистической революции в России, Ватикан ни в малейшей степени не отказался от идеи сотрудничать с ее новым правительством, высказав явное намерение направить в Россию апостолического делегата, а затем оказав значительную материальную и моральную поддержку голодающему населению нашей страны. Казалось бы, в этот момент практика пришла в противоречие с доктриной, но религиозное обоснование подобных действий прозвучало отчетливо несколько позднее — в аналогичной ситуации после заключения конкордата с фашистской Италией. “Если бы дело шло о том, чтобы спасти несколько душ, чтобы предотвратить большой вред для душ, — сказал тогда Пий XI, — у Нас хватило бы мужества вести переговоры с самим дьяволом… Мы принесли жертвы, чтобы предотвратить большее зло, но Мы высказали всю скорбь, которую испытываем, потому что Нас к этому принудили”[173].
Стремление решать все вопросы путем переговоров и договоров (и это вполне совпадало с миротворческой миссией Церкви) нашло свое отражение в политике конкордатов, проводимой Пием XI в 20-30-е годы. За время своего понтификата он заключил 26 конкордатов, в том числе с Баварией, Польшей, Румынией, Литвой, Чехословакией, Португалией, Пруссией, Италией, Баденом, Австрией и Германией. Эти же договоры должны были служить делу защиты Церкви и паствы в странах, где идеологизированные режимы начали гонения и на Церковь, и на верующих. В соответствии с международным правом договор служил основанием для протестов, которые в ряде случаев могли быть приняты даже режимом, полностью пренебрегающим нормами международного права.
Стремление не нагнетать обстановку, не способствовать росту ненависти и озлобления, обоснованию военных действий и репрессий не препятствовало достаточно внятному осуждению идолопоклонства и фетишизации различных ценностей и понятий, таких как “государство”, “раса”, “классовая борьба” и т. д. Последовательной цепью энциклик 30-х годов “Non abbiamo bisogno”, “Mit brennender Sorge”, “Divini redemptoris”, “Nos es muy conocida” папа Пий XI высказал осуждение преследованиям религии в Италии, Германии, Мексике и Советском Союзе. Помимо этого в первой из этих энциклик папа подчеркнул несовместимость с христианской идеологией фашистской концепции тоталитарного государства, а в энциклике “Mit brennender Sorge” — идеологии расизма. В сущности расистские теории были осуждены в папских документах еще начиная с 1928 г., позднее же в 1938 г. он прямо призвал всех католических теологов и исследователей к протесту против расизма в своей научной и преподавательской деятельности.
Неприятие тоталитарных идеологий с их набором понятий и установок относилось в равной степени к государствам с различным общественно-экономическим строем — как на Западе, так и на Востоке Европы. Наиболее очевидно это проявилось в начале второй мировой войны, когда державы “оси” потребовали от Ватикана повторить во всеуслышание неоднократное осуждение идей коммунизма, однако, он ответил категорическим отказом. Более того, 20 сентября 1941 г. секретарь Конгрегации по чрезвычайным церковным делам Д. Тардини в письме апостолическому делегату в Вашингтоне А. Чиконьяни писал, что знаменитая антикоммунистическая энциклика 1937 г. “Divini redemptoris” была написана в конкретной политической обстановке и “данный текст не следует применять в настоящий момент, когда имеет место вооруженный конфликт”[174]. Тардини неоднократно повторял, что не может определить, какая из двух политических систем (нацизм или коммунизм) является худшей. “В идеологическом аспекте, — говорил Тардини, — они одинаково ложны и опасны: обе материалистические, обе антирелигиозные, обе являются разрушительницами основных прав человеческой личности, обе являются врагами Св. Престола”[175].
Вместе с тем практика конкордатов и попыток мирного урегулирования взаимоотношений с тоталитарными режимами оказала Церкви не слишком хорошую услугу, послужив основой для позднейших обвинений в коллаборационизме, попустительстве и симпатиях к фашизму и нацизму. Наиболее характерной в этом отношении является знаменитая пьеса немецкого драматурга Р. Хоххута “Наместник” (1963), обвинившая высшее католическое духовенство в пособничестве фашистским и нацистским властям и послужившая толчком для новой волны исследований и обвинений. Но наряду с образом, созданным Хоххутом, в литературе и кино неизменно присутствует образ священника (патера или пастора), терпимого и достойного, но непреклонного в своих пацифистских убеждениях и неприятии расистских концепций, идей ненависти к врагу и агрессивных внешнеполитических устремлений. Достаточно вспомнить подобного рода священника в фильме “Рим — открытый город”. Такой образ был воспроизведен даже в советском телевизионном кино — это пастор Шлаг из фильма “Семнадцать мгновений весны”. Эти духовные лица олицетворяли собой духовное же сопротивление режимам, в основе которых лежали антигуманные и антигуманистические ценности и понятия. В деятельности церкви, церковных и светских католических организаций традиционные ценности христианской морали и культуры, утверждающие достоинство и права человеческой личности, объективно приобретали антифашистское звучание.
Борьба за общечеловеческие ценности, защита прав и достоинства человеческой личности — были основой, на которой строился авторитет как Католической церкви, так и конфессиональных партий, партий христианских демократов, которые после второй мировой войны заняли доминирующее место в партийно-политической системе ряда европейских стран.
Но роль католицизма в период преобладания тоталитарных режимов в Европе можно рассматривать и несколько глубже. Как пишет Л.В. Пономарева, действенная сила христианских доктрин проявилась (хотя и по-разному) в странах с тоталитарным режимом и «существенно сказалась на их чертах. Католическое общество Италии устояло перед давлением сплошной идеологизации (в том числе антифашистской), сумев сохранить некую норму гражданских отношений, облегчившую его последующее вступление в демократический режим… В Германии антихристианские и неоязыческие тенденции нацизма коррелируют с жестокостью тоталитарного режима. В Испании франкистского времени влияние Католической церкви изначала препятствовало фашизации народного менталитета, свидетельством чему стало уже пастырское послание примаса испанской Церкви кардинала Гома от августа 1939 г. с призывом к победившим в гражданской войне “простить и любить своих бывших врагов”»[176].
Позиция Католической церкви в Испании в конце 30-х годов рассматривалась как пример наиболее полного слияния и сотрудничества Церкви с тоталитарным режимом. Однако, несмотря на справедливость многих обвинений Церкви, которая все же ставила во главу угла интересы католицизма и верующих, следует подчеркнуть, что испанский фашизм имел особенности, значительно отличавшие его от других режимов в Европе: так, отметим отсутствие в Испании лагерей смерти, категорический отказ Франко следовать Германии в вопросе введения в стране расовых законов, отказ от вступления во вторую мировую войну и т. д. Кроме того, по словам А.В. Пономаревой, “намечавшиеся… тенденции к соединению тоталитарного импульса XX в. с христианством… заключали в себе не возможности синтеза, а лишь симбиоза, с неминуемым распадом или перерождением одной из сторон (так во франкистской Испании был постепенно преодолен тоталитаризм)”[177].
В сложившемся после второй мировой войны идеологическом противостоянии Запада и Востока Ватикан никоим образом не отождествлял себя и (вопреки обвинениям советских публицистов и историков) не мог быть отождествлен с каким-либо политическим блоком. Несмотря на достаточно жесткую антикоммунистическую позицию послевоенного Ватикана, он ни в малейшей степени не склонен был полностью идентифицировать себя с Западным блоком. А всего каких-то 12–15 лет спустя острота идеологического конфликта и вовсе исчезает, и папа Иоанн XXIII решается отказаться от политики осуждения коммунизма, хотя и продолжая считать его заблуждением.
Можно утверждать, что Католическая церковь в ее отношениях с различными государствами не проводит политику в узком политическом смысле этого слова, а вся ее деятельность ориентирована на воплощение высших ценностей. К тому же, папа, выступая с различными акциями как политический лидер, является не столько главой государства Ватикан, сколько главой Католической церкви.
Церковь и социальный вопрос. Социальное учение
Христианство, христианская церковь, католицизм изначально существуют “в миру”, и с этим связана необходимость в том или ином виде участвовать в общественной жизни. В самой общей форме ответ на вопрос о том, каким образом делать это, дан уже в Новом Завете (“Кесарево кесарю, а Божие Богу” — Матф. 22,21; “Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога… Итак отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь” — Римл. 13. 1–7).
Обращение к социальной проблематике не является чем-то, выходящим за пределы христианского учения. Дело лишь в том, что Католическая церковь делает это необходимым и неотъемлемым компонентом всей своей деятельности. Начиная со знаменитой “социальной” энциклики папы Льва XIII (1878–1903) “Rerum novarum” (1891), социальные проблемы становятся объектом ее пристального внимания и оформляются в социальную доктрину католицизма.
Социальную энциклику Льва XIII можно рассматривать с точки зрения принятия реалий современной жизни, стремления дать им оценку и предложить пути разрешения социальных конфликтов. Важным был уже сам факт признания того, что социальный вопрос, общественно-политическая борьба существуют и причиной этого являются пороки той общественной системы, в которой человек, создающий материальные блага, не пользуется ими в достаточной степени, а огромные богатства сосредоточены в руках небольшой группы людей. Из этого напрашивался вывод о необходимости “перераспределения” собственности и предоставления ее большей части в руки тех, кто трудится на фабрике, заводе, в поле и т. д. Именно этот путь, чреватый серьезными социальными потрясениями, предлагало социалистическое учение.
Лев XIII провозгласил незыблемость частной собственности, считая, что ее отмена может принести вред самим рабочим и привести к деградации общества, поскольку общественная собственность не создает необходимых условий для свободного развития личности. Это являлось не просто констатацией, но и альтернативой при решении социальных проблем на пути здоровой социальной политики, субъектами которой должны стать Церковь, государство и профессиональные объединения рабочих.
Энциклика Льва XIII, будучи официальным документом, сыграла важную роль в ориентации Католической церкви на социальные проблемы. Она повлияла на развитие католического общественного учения, которое развивалось наиболее активно в Бельгии и во Франции. Под руководством примаса Бельгии архиепископа г. Мехелена Д.Ж. Мерсье была создана Международная уния социальных исследований (1920). Ее задачами провозглашались изучение социальных вопросов в свете католической морали; публикация директив для общественных деятелей и практических результатов социальных исследований, предпринятых по инициативе Унии; создание консультативного органа по социальным вопросам. Одним из проявлений деятельности Унии стало издание Социального кодекса (1927, 1934, 1948). Причем его первое издание появилось до энциклики “Quadragesimo anno” и оказало влияние на ее содержание.
На основе социальной доктрины Льва XIII в последние годы предыдущего столетия и в начале XX в. возникают католические профсоюзы, как рабочие, так и крестьянские (в Италии Итальянская конфедерация трудящихся, во Франции Французская конфедерация христианских профсоюзов, в Германии, в Бельгии Бельгийская демократическая лига, в Польше Польский профессиональный союз христианских рабочих и в других странах), чья деятельность наложила глубокий отпечаток на развитие рабочего и крестьянского движения в первой половине XX в. После первой мировой войны была сделана попытка создать Интернационал христианских профессиональных союзов, однако, хотя в 1919 г. в нем числилось 3 млн 367 тыс. членов, к началу 30-х годов эта цифра резко сократилась в связи с победой тоталитарных режимов в ряде стран Европы.
Социальное учение католицизма получило свое развитие в энциклике Пия XI “Quadragesimo anno” (1931), изданной по случаю сорокалетия энциклики “Rerum novarum”. В ней подводились итоги теоретической и практической деятельности католиков за прошедшие сорок лет. Пий XI вновь обратился к проблеме собственности, подчеркнув ее индивидуальный и общественный характер.
Публикация энциклики была продиктована не только стремлением отметить “круглую дату”, но, по возможности, сгладить остроту социальных конфликтов в условиях экономического кризиса 30-х годов.
Энциклика предлагала способ разрешения социальных проблем и конфликтов путем “партнерского соглашения” между предпринимателем и рабочим, что давало бы последнему права на участие в управлении предприятием и в распределении доходов. Предлагались также принципы политики платежей, при выполнении которых рабочий имел бы возможность получать достойное и достаточное вознаграждение за свой труд, что могло бы стать противовесом пролетаризации общества.
В энциклике обращалось внимание на то, что за прошедшие годы положение трудящихся в колониальных странах еще более ухудшилось. Таким образом объектом внимания становятся социальные проблемы не только Европы. Эта линия находит свое продолжение и развитие в последующих документах по социальному вопросу.
Таким образом в условиях, когда в Советской России уже была предпринята попытка переустройства общества на принципах коллективизма и общественной собственности, а развитые капиталистические государства вступили в полосу экономического кризиса, Католическая церковь предлагала своего рода “третий путь” более мягкого решения социальных проблем. При этом мог бы возникнуть корпоративный строй, функционирующий на основе общественно-экономического самоуправления. Конечно, в сложной обстановке предвоенного десятилетия реализация этих принципов была труднодостижимой. Тем не менее, их обнародование имело важное значение.
В период понтификата Пия XII, который пришелся на сложный период второй мировой войны и последовавшей затем “холодной войны”, Католическая церковь в лице ее верховного главы не выступала со специальными энцикликами по социальным вопросам. Однако в различных официальных документах, выступлениях постоянно звучала мысль о необходимости защиты достоинства и прав человеческой личности, отстаивалась христианская концепция государства, власть в котором подчинена служению общему благу в духе уважения к человеческой индивидуальности и способствует усилиям личности в ее стремлении к высшим и непреходящим ценностям.
В 60-е годы XX в. происходит своего рода официальная кодификация социального учения Католической церкви. Иоанн XXIII в своем социальном учении (энциклики “Mater et Magistra”, 1961; “Pacem in terris”, 1963) останавливался на новых явлениях современного мира, показав диспропорции в развитии современной общественной, экономической и политической жизни, в том числе “непомерный рост технических средств, используемых в негуманных целях”, громадный риск для человечества, связанный с гонкой вооружений и т. д. Иоанн XXIII указывал, что в основе решения этих проблем должны лежать принципы христианского гуманизма, христианского персонализма, общего блага и вспомоществования, пропорциональности общественного развития, а также идея гуманной структуры общества. Дав точное определение границ и методов управления экономикой папа поднял такие вопросы, как “обобществление” и его позитивные моменты и опасные последствия, преобразование сельского хозяйства, проблема международного сотрудничества и т. д. В этой связи Иоанн XXIII отметил необходимость уважения всех без исключения народов и связанное с этим требование отказа от неоколониализма. Исходя из положения о том, что источником нестабильности в мире и постоянных угроз военных конфликтов является разлад между политикой и моралью, он утверждал необходимость установления всеобщей гармонии, на которой может зиждиться мир на земле. Основными принципами, на которых может быть установлена такая всеобщая гармония, основными условиями социально-морального порядка являются естественное право в его томистском понимании, достоинство человеческой личности и основывающиеся на них права личности. Наряду с этими общими существуют четыре более конкретных принципа, являющихся опорой социального порядка: истина, справедливость, любовь и свобода. На этих принципах должны быть основаны все четыре уровня социальной жизни, т. е. отношения между отдельными людьми, отношения между гражданами и государственной властью, отношения между государствами и отношения, связывающие людей и государства с всемирной властью.
Последний (и ныне здравствующий) папа XX в. Иоанн Павел II (избран в октябре 1978 г.) утверждает, что человек должен быть в центре любого социального проекта, ему должна быть обеспечена достойная земная жизнь. Современная социальная доктрина Католической церкви уделяет особое внимание труду, заботе о бедных и обездоленных развивающихся стран. Государству она отводит роль координатора, не вмешивающегося в деятельность различных “посреднических” структур. Свою собственную задачу церковь видит в “формировании морального сознания и ответственности за экономические программы и политику”, за культуру, здравоохранение и т. д. Особая роль отводится мирянам, которых церковь рассматривает как “партнеров” духовенства, как миссионеров. Мирян она предполагает готовить к самой широкой миссионерской деятельности.
Развитие социального учения шло по пути не только более глубокого анализа проблем, но и расширения их “географии”. Вопрос о положении трудящихся в колониальных странах уже поднимался в предшествующих документах, но он стал предметом специального рассмотрения в энциклике Павла VI “Populorum progressio”. Обращение к этой проблеме было продиктовано и внутренними проблемами Церкви, и ее заботой о судьбах мира.
Католическая церковь не является исключением по сравнению с другими христианскими конфессиями с точки зрения ее “географии”. Однако, исторически она была первой на территории Азии, Африки, Латинской Америки. Уже в середине XVI в. иезуиты появились в Индии (1542), Японии (1549), а несколько позднее в Китае (1583) и Конго (1586). В начале XVII в. они прибыли в Латинскую Америку, где даже создали свое государство в Парагвае (1610–1768 гг.). В 1622 г. была создана специальная Конгрегация по распространению веры (Congregatio de Propaganda Fide), одна из важнейших задач которой заключалась в управлении миссиями. Таким образом, Католическая церковь имеет многовековой опыт существования вне пределов Европы.
Вторая мировая война стремительно ускорила процесс деколонизации. Но обретение независимости странами “третьего мира” ставило сложные вопросы полноправного вхождения освободившихся государств в мировое сообщество. Доставшиеся в наследство от колониального прошлого проблемы: деформированность и односторонность экономической инфраструктуры, многочисленные социальные проблемы (образование, здравоохранение и пр.) — обозначили разделение на богатые, развитые страны и страны развивающиеся, стремящиеся войти в цивилизованное сообщество, достойно решив свои внутренние проблемы.
В предшествующих энцикликах социальный вопрос рассматривался с точки зрения отношений различных социальных групп общества в рамках отдельной страны. В энциклике Павла VI ставился вопрос об отношениях между отдельными народами, геополитическими, культурными и хозяйственными регионами.
Модернизм. Проблема обновления церкви
Католицизм XX в. унаследовал все проблемы предшествующего развития этой ветви христианства. К концу XIX в. он воспринимался обществом и общественным мнением по преимуществу как сила консервативная, твердо придерживающаяся традиций. Понтификат Льва XIII (1878–1903), в частности его социальная энциклика “Rerum novarum” (1891) и ряд других акций продемонстрировали стремление приблизиться к реалиям современной жизни.
В 1879 г. была издана энциклика “Aetemi Patris”, в которой учение Фомы Аквинского (томизм) официально провозглашалось основой католического мировоззрения. Ее цель заключалась в том, чтобы примирить “веру и разум”, привести в соответствие христианское учение и достижения современного научного знания.
Вместе с тем в период понтификата Льва XIII в недрах Католической церкви получило распространение течение, получившее в 1904 г. название “модернизм”. Его целью было стремление к обновлению католицизма, преодолению губительных для Церкви последствий разрыва между христианством и светской культурой.
Развернувшись довольно широко, движение модернизма в разных странах приняло различные формы. Во Франции Марком Санье был основан журнал “Le Sillon” (“Борозда”, 1894). Группа, сложившаяся вокруг этого журнала, призывала к тому, чтобы “сделать народ решающей силой в обществе”. Она стремилась к активному участию католиков в политической жизни. С аналогичными целями в Италии возникла Национальная демократическая лига (1905), возглавляемая Ромоло Мурри.
Однако при Пие X (1903–1914) в энциклике “Pascendi” (1907) “модернизм” был осужден. А в 1910 г. подверглось осуждению французское левокатолическое общественное движение “Sillon”.
Тем не менее, необходимость “модернизации”, обновления настоятельно напоминала о себе и привела в конечном итоге к созыву II Ватиканского собора (1962–1965), который несомненно стал центральным событием в истории католицизма XX в. Подготовка к его проведению началась при Иоанне XXIII (1958–1963), а завершил он свою работу при Павле VI (1963–1978). Его основная цель — обновление католической церкви (aggiomamento) — может рассматриваться как стремление провести реформу “сверху”.
В связи с важностью соборных постановлений и переориентации во всей деятельности Католической церкви принято даже говорить о “дособорном” и “послесоборном” католицизме. Решения Собора имеют значение не только для Католической церкви. Они привели к изменениям в ее деятельности, которые оказывают влияние и на ее роль в современном мире. В качестве одного из примеров того, как она стремится приблизиться к сегодняшнему дню, является разрешение совершать богослужение не на малопонятном латинском, а на национальных языках.
Интеграционные процессы. Проблема церковного единства
Как известно, Католическая церковь является органичной составной частью христианского мира. Уже в самую раннюю эпоху существования христианства в этом мире наряду с тем общим, что объединяло его, имели место и другие, центробежные тенденции (см. например, обращение к семи малоазийским церквам в “Откровении Иоанна Богослова” (1, 11). В дальнейшем образование пяти крупнейших епископских кафедр (Александрия, Антиохия, Иерусалим, Константинополь и Рим) также являлось источником расхождений и разногласий. Как известно, споры по поводу первенства между Римом и Константинополем привели к “великой схизме” — расколу христианства на две крупнейшие части: Православную и Католическую церкви (1054 г.). Впоследствии, изменения в общественной жизни Западной Европы вызвали к жизни еще одно течение в христианстве — протестантизм (XVI в.).
И все же, несмотря на все отличия и разногласия, проблема христианского единства (“Да будут все едины” — Ut omnes unum sint) всегда продолжала оставаться волнующей и злободневной. Причем в разное время эта проблема приобретала различные очертания. В качестве одного из объединяющих факторов выступала внешняя опасность. Например, с XV в. католические и православные правители Европы выступали с идеей объединения общих усилий для борьбы с мусульманством (Антитурецкая лига).
В условиях, когда встал вопрос о самом существовании христианства и вообще религии в секулярном атеистическом тоталитарном государстве проблема христианского единства приобрела новые грани и очертания. Католическая церковь часто выступала в роли инициатора сближения и объединения христианских церквей. Следует отметить, что ее понимание условий такого сближения и объединения существенным образом изменились в течение XX в.
Изначально на протяжении нескольких столетий уния мыслились на условиях признания первенства римского первосвященника во всем христианском мире и носила либо общий (Флорентийская уния 1439 г.), либо локальный (Брестская уния 1596 г.) характер.
Свидетельством заинтересованного отношения св. престола к вопросам церковной унии стало, в частности, основание при Бенедикте XV Папского Восточного института (Pontificio Istituto Orientale) в Риме (1917). Его задача заключалась в изучении положения Церкви на христианском Востоке. В 1929 г. был создан “Russicum” — духовная семинария для подготовки священников.
Насильственная ликвидация греко-католической церкви и ее объединение с Русской Православной церковью на Львовском соборе (1946 г.) придали проблеме церковного объединения новые черты. Гонения на церковь в Советском государстве, “железный занавес”, который был поставлен на пути всего того, что шло с “империалистического” Запада, трактовка Католической церкви и папства как синонима всего “враждебного” капиталистического мира, а также роль и влияние, которое Русская Православная церковь оказывала на другие православные церкви, — все это отчетливо показало невозможность на этом этапе католического и православного сближения.
Интересной является попытка создания в это время своего рода союза Православных церквей под эгидой Москвы (1948 г.).
Однако логика общественного развития в XX в. вела к все большей интеграции и взаимодействию различных сообществ. В этом контексте наблюдалось активное сближение христианских исповеданий. Знаком этого явился рост экуменического движения и создание по инициативе протестантских деноминаций Всемирного Совета Церквей (1948 г.). Он объединил важнейшие протестантские течения, ряд Православных поместных церквей. С 1961 г. в его работе принимает участие Московская патриархия, а также наблюдатели от Ватикана.
При этом в XX в. идея церковного христианского единства зазвучала в ином контексте. Перед лицом тоталитарных диктаторских режимов и попрания элементарных прав человека, угроз самого его существования вопрос единства стал в иной плоскости — за Христа или против Христа, за фундаментальные человеческие ценности, которые отстаивает христианство, в том числе католицизм, или против них.
Важным этапом в развитии интеграционных устремлений в христианстве стала отмена в 1965 г. взаимных анафематствований между католическим Римом и православным Константинополем (папа римский Павел VI и константинопольский патриарх Афинагор).
В этом же русле следует рассматривать и развитие диалога между Православными церквами и Католической церковью. Началом для него послужили постановления II Ватиканского собора и Всеправославных совещаний на острове Родос.
На третьем совещании Смешанной международной комиссии по богословскому диалогу между Католической и Православной церквами, которое состоялось в июне 1978 г. в Православном центре вселенского патриархата в Шамбези (Швейцария) и в котором приняли участие представители десяти поместных Православных церквей, был выработан список тем для первоначального этапа диалога.
В ноябре 1979 г. пана Иоанн Павел II и Константинопольский патриарх Димитрий с согласия всех поместных Православных церквей объявили о создании Смешанной международной комиссии по богословскому диалогу между Римско-католической и Православной церквами.
В 1980–1988 гг. прошло пять заседаний Комиссии. Однако в конце 80 — начале 90-х годов продолжение диалога осложнилось восстановлением греко-католической церкви и конфликтами между греко-католиками и православными на Западной Украине.
Тем не менее, несмотря на возникшие трудности, диалог был продолжен, и важным этапом на этом пути стал Баламандский документ (1993 г.), принятый представителями Католической и девяти поместных Православных церквей. Согласно Баламандскому документу, отношения между православными и католиками основываются на понятии “Церкви-Сестры”. В начале 60-х годов это понятие ввел в употребление Константинопольский патриарх Афинагор, а затем оно вошло в документы II Ватиканского собора (Конституция “Об экуменизме”). Таким образом, отношения между двумя крупнейшими христианскими конфессиями, несмотря на существующие трудности диалога, продолжают развиваться и являются одним из факторов стабильности современного мира.
На протяжении XX в. Католическая церковь, являясь важным фактором развития современного мира, стремилась остаться верной тем принципам, которые были сформулированы основателем христианства около двух тысячелетий тому назад. Выполнить эту задачу было чрезвычайно трудно, учитывая сложность общественных процессов и бурных событий минувшего столетия. И все же в самых непростых ситуациях она пыталась отстаивать принципы достоинства человеческой личности в ее стремлении к высшим ценностям.
Православие в XX веке (О.Ю. Васильева)
История взаимоотношений Православных поместных церквей в XX в. наполнена драматическими событиями, когда единство церквей неоднократно подвергалось испытаниям, а сами отношения не всегда были идеальны. Межцерковные связи тесно переплелись с событиями мировой истории ушедшего столетия.
Начало века ознаменовалось Окружным посланием Константинопольского патриарха Иоакима III от 30 июня 1902 г. Поместным церквам, которое выдвинуло на обсуждение ряд вопросов: 1) о мероприятиях по содействованию православных народов в вере, любви и христианском единомыслии; 2) о средствах и мерах сближения с двумя ветвями западного христианства (католичества и протестантства); 3) об отношениях со старокатоликами, ищущими сближения с Православием; 4) вопрос об общем календаре и о некоторых проблемах церковного устроения.
Желая узнать мнение поместных церквей по данным вопросам, Вселенский патриарх подчеркнул, что строго следует древнему обычаю, когда “предстоящие в церквах епископы свои затруднения сообщали посредством грамот другим епископам, тем самым старательно и по-братски стремясь достигнуть согласия в слове и деле”[178].
В ответном послании Святейшего Синода Русской Православной церкви и поместных церквей приветствовалось стремление Константинопольской церкви к единению и расширению круга взаимообщения и признавалось лучшим способом достижения такого единения собрание православных епископов, в особенности представителей Православных поместных церквей. При их живом общении должны были решаться вопросы, волнующие духовную паству. Святейший Синод Русской церкви предложил привлечь в лоно Вселенской церкви христианские общины несториан, армян и коптов, отделившихся от Церкви много веков назад, исходя из близости культуры, нравов, склада церковной жизни и типа благочестия.
В ответных посланиях поместным церквам вселенского патриарха Иоакима III был сделан акцент на то, что не следует считать воссоединение западных христиан с Православной церковью неосуществимым делом, а, напротив, “принимать все возможные меры к тому, чтобы продолжить путь к боголюбезному делу соединения всех, относясь к отделившимся с благоразумием и в духе кротости”[179]. Особую заботу Константинопольская церковь предлагала проявить в отношении старокатоликов, последователей англиканской церкви и христиан Востока, как тяготеющих к Православию. Для успешного разрешения этих вопросов Иоаким III предложил каждые три года устраивать совещания богословов от имени поместных церквей, которые через Константинопольского архиепископа будут сообщать свои мнения прочим Церквам.
Святейший Синод Русской церкви согласился с необходимостью совместных совещаний с главами и представителями Поместных церквей. По вопросу отношений с инославными Синод предложил создать межцерковную комиссию.
Такой подробный обзор посланий Вселенской патриархии и ответной реакции поместных церквей не случаен. Эти проблемы, попытка приблизиться к их разрешению лягут в основу межцерковных отношений в XX в.
Важным событием в жизни русского Православия стал визит в Россию Антиохийского патриарха Григория IV в. 1913 г. Русское общество волновали вопросы церковной реформы, связанной, в первую очередь, с восстановлением патриаршества. Одобрение грядущих преобразований со стороны первоиерарха одной из древнейших Православных церквей оказало определенное влияние на дальнейшую церковную жизнь в России.
Во время пребывания антиохийского патриарха произошло несколько знаменательных событий: в Петербургской духовной академии от имени студентов Григория IV приветствовал студент III курса Борис Ярушевич. Искренное выступление тронуло Антиохийского патриарха, он выразил свое восхищение и мало кто думал тогда, что Григорий IV благословил будущего крупнейшего деятеля Русской Православной церкви, митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича).
При посещении древнего Новгорода Антиохийский патриарх рукоположил ректора Новгородской духовной семинарии и настоятеля Антониева монастыря архимандрита Алексия в сан епископа. Молодому епископу Алексию (Симанскому) предстояло стать патриархом Московским и всея Руси, выдающимся архипастырем XX столетия, чье служение пришлось на трудные послевоенные годы и эпоху хрущевских гонений.
Но не только визитами ограничивалось общение Русской церкви с Православными церквами Востока. Существовал обмен грамотами по поводу различных событий и периодическими изданиями, в русские духовные школы на учебу приезжали студенты с православного Востока, Россия оказывала Восточным церквам материальную помощь.
После Октябрьских событий межцерковные связи ослабли на долгие годы. Русская Православная церковь была поставлена в новые жесткие политические и социальные условия, оказалась изолированной от общецерковных дел. Предстоятели некоторых восточных Церквей, прежде всего Константинопольской, нередко преступали “пределы, положенные Отцами и Соборами” и попирали канонические права и достоинство поместных церквей, в том числе и Русской, Так в 1920 г. Константинопольский патриархат, возглавляемый местоблюстителем, митрополитом Брусским Дорофеем, выпустил послание “К церквам христианским, во всем мире обретающимся” без предварительной консультации с другими автокефальными Церквами, что было явным нарушением древней традиции братского единомыслия и проявлением сепаратизма. Главная мысль этого документа — возможность взаимного сближения и общения разных христианских Церквей с наличием в них догматических расхождений.
Со вступлением в 1921 г. на Константинопольскую кафедру патриарха Мелетия IV и при его преемниках было допущено много самовольных действий, внесших разногласия между Поместными церквами.
Среди таких деяний, в первую очередь, следует отметить признание в 1922 г. действительности англиканской иерархии и созыв в 1923 г. так называемого “Всеправославного совещания”, на котором были приняты решения “об исправлении Юлианского календаря” (переход на новый стиль) и “о втором браке овдовевших священников и диаконов”[180]. Оба эти акта были проведены без участия большинства древних Православных Восточных церквей.
Начиная с 1922 г. Константинопольская патриархия неоднократно вмешивалась во внутренние дела Русской церкви. Это и определение об обязательном и исключительном подчинении Вселенской патриархии всей православной диаспоры, всего православного расселения, т. е. отдельных лиц, приходов и даже епархий, находящихся вне грани государств, в которых существуют Православные автокефальные церкви[181].
Это и акт о даровании автономии православным епархиям Русской церкви в Финляндии и Эстонии с подчинением их юрисдикции Константинопольского патриархата. В 1924 г. без согласия Русской церкви была дарована автокефалия Православной церкви в Польше[182].
В том же году Вселенская патриархия признала “обновленческий синод” в качестве законного представителя одной из частей Русской церкви. Это решение было принято при участии Советского руководства, стоявшего “на страже” своих международных интересов. После майского 1923 г. меморандума британского правительства, в котором от имени всего цивилизованного мира осуждались гонения на Церковь в СССР, необходимо было от лица влиятельного православного иерарха успокоить мировую общественность и внушить ей, что “обновленчество” есть и будет ядром Русской церкви, и все остальные течение — не что иное, как ересь, что патриарху Тихону для блага Церкви следует отречься от церковного престола и удалиться от дел. Осуществлялся этот “советский” проект следующим образом. По каналам внешней государственной связи обновленческие лидеры официально пригласили Константинопольского патриарха Григория VII посетить Россию самому или направить представительную комиссию. Патриарх решил послать особую миссию.
Вероятнее всего, Григорий VII пошел на выполнение всех требований со стороны руководства СССР в надежде, что подписанный большевиками мир с Турцией облегчит положение православных верующих в мусульманской стране.
Священный Синод Вселенской патриархии утвердил членов миссии для отправки в Россию 5 мая 1924 г. В нее вошли известные иерархи: митрополит Никейский Василий, митрополит Фиатирский Герман, обер-секретарь Вселенского патриарха митрополит Сардский Герман. Обязанности советника Миссии были возложены на протонотария Вселенского трона Христо Папаиоанну. Григорий VII определил, что Миссия должна опираться только на церковные течения, верные правительству СССР.
Патриаршество, по мнению Вселенского патриарха, следовало упразднить хотя бы временно, как значительное препятствие к восстановлению мира и единства в Русской Православной церкви. Эти решения Григория VII строго соответствовали внутреннему государственному замыслу советских властей по укреплению “обновленческой” и ликвидации патриаршей церкви.
Следует отметить, что под церковными кругами, верными правительству СССР, подразумевалось не все “демократическое духовенство”, к 1924 г. имевшее три разветвления, а только “Живая церковь”, которой в государственном политическом плане по расколу Русской Православной церкви отводилось лидирующее место. Работа Миссии в России усилила пошатнувшееся было “церковное обновление”.
Но волнения по поводу церковного раскола в России испытывали и в других Православных поместных церквах, и уже в феврале 1924 г. русские приходы посетила делегация Иерусалимского патриархата во главе с Константином Григориади, секретарем патриарха. Их объективная оценка дала возможность предстоятелям поместных церквей разобраться во внутрицерковной ситуации в России.
«Цель нашего посещения Св. Православных церквей в России следующая: с лишком три года патриархаты Восточных Православных церквей обеспокоены всякого рода сообщениями и доносами об упадке и разделении в России Православной веры и Апостольской церкви.
До нашего сведения дошло, что в России полный развал Церкви, и незаконным собором (речь идет об “обновленческом соборе” 1923 г. — О.В.) осудили Главу Российской Православной церкви св. отца патриарха Тихона.
Мы посетили в России свыше 200 городов и первенство воздали лишь правоверной Православной церкви, возглавляемой священным патриархом Тихоном и его митрополитами, архиепископами и епископами. Все остальное отделившееся, как то: “обновленцы”, “живоцерковцы”, “Возрождение”, “Трудовики” — не что иное, как еретики.
Все возглавляющие это движение не суть пастыри, а волки и разбойники, и не за кого так не обидно, как за свернувшегося главу обновленцев митрополита Евдокима — монаха, отдавшегося служению не Христу, а диаволу.
От этих пастырей овцы бегут, и во очию нас они успеха не имеют, ибо они отпали от истины и размножают безбожие и усиливают гонение на правоверную Церковь и ее служителей. Все нововведенцы в православии в России являются пред патриархатами Восточных Православных церквей врагами, Богоотступниками, еретиками аки Арий. Суд Божий и правый осудит их по делам и беззаконию их!
…Св. Восточная Православная Церковь молится день и ночь о здравии и спасении Св. Отца Тихона и всей Российской иерархии.
…Заповедаем Вам и подтверждаем, что Восточная Православная церковь верна и непоколеблема летоисчислению Юлианскому (старый стиль). Благословение Гроба Господня да прибудет с Вами во все дни до скончания века. Аминь.
Эта поддержка братских Православных церквей была очень важна в тяжелый период усиливающегося руками государства раскола Русской церкви.
В своем ответном Послании Восточным патриархам Святитель Тихон писал:
“Благодарю за выраженные чувства верности Святой церкви Православной и преданности Нам. Просим верить, что мы не пойдем на соглашение и уступки, которые приведут к потере чистоты и крепости…
В 30-е годы пристрастное отношение к Русской церкви, существующей в условиях политического нажима и гнета как со стороны русской эмиграции, так и со стороны Вселенской патриархии усиливается.
Константинопольский патриарх, нарушая каноническую неприкосновенность, дал согласие на переход в юрисдикцию Вселенской патриархии митрополиту Евлогию с подчиненными ему западноевропейскими приходами. Сам переход никак не был оформлен. Следует отметить, однако, что в грамоте Константинопольского патриарха Фотия такой порядок управления рассматривался как временный:
“…Мы синодальным определением постановили, что все Русские Православные приходы в Европе, сохраняя неизменною доселе существующую свою самостоятельность, как особой Русской Православной церковной организации, и свободно управляя своими делами, рассматривались бы впредь, как составляющие временно единую экзархию Святейшего Патриаршего Престола на территории Европы, непосредственно от него зависящую под его покровительством находящуюся и в церковном отношении, где нужно, им руководимую”[185].
Были и другие факты нарушения канонической неприкосновенности: “приглашение в 1932 г. Русской Православной церкви на Пред соборное совещание (Просинод) на условиях неорганизованной церковной массы, не имеющей якобы канонического возглавления; сепаратные действия некоторых патриархатов (Константинопольского и Александрийского) в деле признания англиканской иерархии без привлечения к обсуждению этого вопроса прочих Православных церквей, в том числе и Русской”[186].
Но не все Восточные патриархаты придерживались такой позиции. По-прежнему близкими в этот тяжелый для Русской церкви период были отношения с Антиохийским патриархатом. Григорий IV поддерживал линию митрополита Сергия (Страгородского), выбранную им в отношениях с богоборческим государством. В ответ на известительную грамоту митрополита о вступлении его на пост местоблюстителя, Антиохийский патриарх написал: “…Вы занимаете достойнейшим образом наивысший пост временного главы Святой Всероссийской Патриаршей церкви — этой дорогой сестры нашей, традиционной лучшей хранительницы и блюстительницы священных заветов чистейшего Православия и непреложных церковных канонов, до самоотвержения любящей прочих сестер своих, — и мы вторично обнимаем мысленно Ваше Высокопреосвященство и прочих преосвященных братьев — членов временно организованного Вами и под Вашим председательством Священного Патриаршего Синода святым о Господе братским лобзанием, несказанно радуясь за Вашу стойкость в хранении догматов веры и правил благочестия”[187].
Начавшаяся вторая мировая война в истории взаимоотношений Православных церквей — новый период, который отмечен не только чувством солидарности и братской любви к Русской церкви и воюющему русскому народу, но и консолидирующей ролью русского Православия как в Восточной Европе, так и на Православном Востоке. И эти процессы неотделимы от нового государственно-церковного курса в СССР.
Сорок третий принес не только рост авторитета СССР у мировой общественности и укрепление его отношений с союзниками (уже 4 февраля 1943 г., сразу же “вслед за концом 6-й немецкой армии — Иден направил британскому послу в Москве важные инструкции. Они сводились к тому, что пришло время относиться к Советскому Союзу как к партнеру того же ранга, что и Соединенные Штаты, и, само собой разумеется, обсуждать с ним планы”[188]). 1943-й год поставил и новые задачи послевоенного переустройства Европы, в котором важное место должно было принадлежать СССР. Русской Православной церкви государственная власть отводила роль консолидирующего центра православных народов Европы, церковного рупора и проводника государственных идей.
Создание системы православного единства автокефальных Церквей стран Восточной Европы под эгидой Московской патриархии должно было стать отправным пунктом и одновременно ударом по римско-католической идее создания конфедерации Придунайских стран. И возможности для этого были.
Русская Православная церковь имела паству во многих странах. Действовали Церкви в Северной и Южной Америке, епархии в Бельгии, русские духовные миссии в Иерусалиме, Китае, Корее, благочиния в Австрии и Венгрии, подворья в Белграде и Софии. Все эти миссии, приходы и подворья до революции 1917 г. находились в каноническом подчинении Московской патриархии, которую власть собиралась использовать как духовно-нравственную опору международной политики Кремля.
Создание международного православного центра с политическим уклоном проходило под личным контролем И.В. Сталина и В.М. Молотова. А право на “оперативную инициативу” в осуществлении задуманного было предоставлено полковнику госбезопасности Г.Г. Карпову, занявшему пост Председателя Совета по делам Русской Православной церкви и внешней разведке.
О возрождении Церкви под строгим контролем государства и укреплении ее международного авторитета путем вовлечения в антифашистскую борьбу уже говорилось. Эти направления разрабатывались светской и церковной властью успешно и давали свои плоды.
Сложно было с привлечением лидеров Православных автокефальных церквей, традиционно испытывающих настороженность и недоверие к СССР как большевистскому государству, печально известному своими преследованиями религии.
Но и этот вопрос был решаемым. С 21 по 23 ноября 1944 г. в здании Московской патриархии Собор епископов объявил о подготовке Поместного Собора Русской Православной церкви. А на следующий день Г. Карпов, выступая перед архиереями, отметил, что те явления, которые сейчас происходят в жизни Церкви, во взаимоотношениях ее с государством, не представляют чего-то случайного и временного, а носят характер одобрения властью той позиции, которую церковь заняла в отношении государства в предвоенное десятилетие и в военные годы. Планы по внешнеполитическому использованию авторитета Церкви, действительно, являлись долговременными.
И на Поместный Собор, открывшийся 31 января 1945 г. в храме Воскресения в Сокольниках, были приглашены делегации Православных церквей. Все визиты необходимых гостей власть санкционировала. Приглашения рассылались по каналам дипломатической связи. По каждой делегации Карпов получал сверху жесткие инструкции. Так, к примеру, ответному письму митрополита Скоплянского Иосифа, в котором он сообщает митрополиту Алексию о своем приезде: “несмотря на глубокую старость, мы решили принять эту великую честь и доверие, и присутствовать на предстоящем Соборе Российской Православной церкви”[189], — предшествовали четкие политические разъяснения за подписью А. Вышинского:
Сообщаю некоторые полученные нами данные по сербской церкви и востоку.
Глава Сербской церкви патриарх Гавриил, известный своими антинацистскими взглядами и проанглийскими настроениями, увезен немцами. Возглавляющий в настоящее время сербскую церковь митрополит Скоплянский на днях через югославских руководителей передал Советской Военной Миссии письмо, текст которого прилагается”[190].
“Глава Сербской церкви”, по мнению Вышинского, проявляет большое желание к установлению “связи с русской церковью и посылке на собор в Москву делегации сербской церкви”[191].
Дружественное расположение сербов нужно было использовать как можно скорее, так как “англичане проявляют живой интерес к сербской церкви, дело доходит до того, что официальные работники Миссии выясняют возможность для епископа Йоркского обратиться с посланием к сербской церкви”[192].
Поместный Собор Русской Православной церкви 1945 г. принял редчайшую по представительности делегацию Автокефальных Православных церквей. На Собор в Москву прибыли: Александрийский патриарх Христофор, Антиохийский патриарх Александр III, Грузинский католикос — патриарх Каллистрат, представители Вселенского патриарха — митрополит Фиатирский Герман, Иерусалимского — архиепископ Севастийский Афинагор; делегация Сербской церкви во главе с митрополитом Скоплянским Иосифом, делегация Румынской церкви во главе с епископом Аржемским Иосифом.
В докладе Карпова правительству о Соборе отмечалось: “Собор явился наглядным доказательством отсутствия преследования религии в СССР и имел также некоторое политическое значение. Московская патриархия, в частности, договорилась с патриархами Александром, Христофором, представителями Константинопольского и Иерусалимского патриархов о прекращении связей с митрополитом Анастасием и о необходимости совместной борьбы против Ватикана”[193] (митрополит Анастасий (Грибановский) — глава Русской Зарубежной церкви. — О.В.).
Общность взглядов подкрепили ценными подарками: по высочайшему указанию Сталина гости Собора получили 42 предмета из фондов музеев Москвы и 28 — из Загорского музея. В ответ на заботу патриарх Христофор заверил патриарха Алексия, что “Восточные Патриархи будут ожидать распространения на них покровительства России в чисто христианском духе”[194]. Тем самым было положено начало организации православного центра в Москве.
10 апреля 1945 г. состоялась встреча патриарха Алексия, митрополита Николая и протопресвитера Н.Ф. Колчицкого со Сталиным. Глава правительства по достоинству оценил патриотическую деятельность Церкви на завершающем этапе Великой Отечественной войны, обещая рассмотреть вопросы о расширении сети духовно-учебных заведений и церковно-издательской деятельности. За этим нарочито проявленным участием стояли конкретные внешнеполитические задачи, решать которые государство намеревалось с помощью Церкви.
Сразу же после Поместного Собора 1945 г. Карпов в отчете правительству докладывал:
“В дальнейшем внешняя деятельность РПЦ направляется Советом в следующих направлениях:
1. Воссоединение с Московской Патриархией русских православных церквей за границей.
2. Установление тесных и дружественных отношений с православными церквями славянских стран.
3. Дальнейшее укрепление связей с главами других автокефальных церквей и влияние в решении международных церковных вопросов”[195].
Параллельно с воссоединением русских православных зарубежных приходов шла работа по выработке “единой линии” с Православными Церквами Болгарии, Румынии, Югославии и Чехословакии.
С апреля 1945 г. по май 1946 г. шли переговоры с главой Болгарской церкви митрополитом Стефаном. Все переговоры с ним от имени Московской патриархии провел архиепископ Григорий (Чуков), будущий митрополит Ленинградский.
Но в оценке главы Болгарской церкви Советское руководство старалось проявлять гибкость и осторожность, помня о его былых связях с англичанами, участии в экуменическом движении и старых связях с болгарской оппозицией. Усмирить непокорного Стефана Советское государство собиралось путем подкупа.
Из доклада Карпова Правительству: “Обещанный Стефану и его Синоду крупный заем от лица Русской Православной Церкви должен больше связать Стефана с нами”[196].
О положительных результатах своей миссии Карпов писал в том же отчете: “Установлению тесных связей с Болгарской православной церковью способствовало также и то, что по инициативе патриарха Алексия с Болгарской церкви была снята схизма запрещения общения с другими церквями, наложенная Константинопольским патриархом в 1872 г. И, беря пример с русской православной церкви в ее взаимоотношениях с государством, митрополит Стефан в Болгарии проводит политику поддержки демократического фронта, что особенно ярко сказалось в недавно прошедших выборах в Великое народное собрание Болгарии”[197].
Весной 1946 г. митрополит Стефан подтвердил, что “он всецело ориентируется на Восток, на великий, могучий Советский Союз, на Русскую Церковь и Патриарха Алексия”[198].
После Поместного Собора 1945 г. стали видны первые результаты совместного воздействия на Румынскую Православную церковь, занимавшую недоброжелательную позицию в отношении СССР. В марте 1945 г. министр культов Румынии священник Константин Бурдуча заверил патриарха Алексия “в самых искренних и дружественных чувствах” и просил “передать маршалу Сталину, руководителю государства, епархиям Православной церкви, руководителям остальных культов и всему православному народу СССР выражения нашей решимости приступить к упорной работе с целью пробуждения сознания, отравленного фашизмом, за демократизацию нашей общественной жизни…”[199]
Делегация Русской церкви во главе с епископом Кишиневским Иеронимом прибыла с визитом в Бухарест 12 мая 1945 г.
Поездка была санкционирована лично И.В. Сталиным еще в апреле. Переговоры с румынским патриархом Никодимом предстояли трудные. Но все же владыка Никодим дал свое согласие присутствовать на съезде румынского духовенства, намеченного министерством культов Румынии на октябрь 1945 г. По московским замыслам это мероприятие должно было “мобилизовать румынское духовенство на решительные задачи по восстановлению страны и на поддержку правительства П. Грозы”[200].
Румынскому духовенству предстояло обсудить следующие вопросы: 1) связи румынской церкви с Русской Православной церковью; 2) роль румынского духовенства в восстановлении страны; 3) румынская православная церковь и ее отношение с другими церквами в стране; 4) деятельность церковных школ; 5) организация и задачи священников-демократов.
Через МИД Румынии министр культов Румынии священник Бурдуча направил приглашение Русской Православной церкви, отметив в нем, что “съезд должен явиться мощной и массовой манифестацией крепнущих отношений между Румынской и Русской Православными церквами”[201].
Не ладились у Москвы отношения с Сербской Православной церковью. Внешне они носили дружественный характер, но поездки делегации Московского патриархата в 1945–1946 гг. не принесли желаемого результата.
Осенью 1946 г. патриарх Сербский Гавриил приехал на лечение в Карловы Вары, где имел встречи с экзархом Московской патриархии в Чехословакии архиепископом Елевферием (Воронцовым), который, по поручению патриарха Алексия, убеждал патриарха Гавриила вернуться на родину и сотрудничать с демократическим правительством Тито, оставив надежды на восстановление монархии. Сербский патриарх в декабре 1946 г. заявил, что остается верным традиционной дружбе с Россией и категорически отмечает ориентацию на Запад. Патриарх Гавриил высказывал также мысль о необходимости всем Православным церквам иметь единый фронт по всем общим для них вопросам и что для этого необходимо собраться в Москве представителям всех Православных Церквей. На Всеславянском Конгрессе в Белграде в декабре 1946 г. Патриарх Гавриил высказал то, что с таким нетерпением ждали в Москве: “…он считает, что первенство в православном мире должно принадлежать Московскому Патриархату, и Русская Церковь должна стать Матерью для славянских церквей”.
Развивая эту мысль и констатируя антиславянскую и антисоветскую “подрывную” работу Ватикана, Патриарх Гавриил сказал: “Вот почему нам нужно быть вместе с русским народом и Русской церковью, чтобы противостоять всем козням и вражеским замыслам всего Запада во главе с римским папой и его сторонниками”[202]. С этого момента никаких серьезных проблем с Сербской Церковью не стало.
Отношения с Православной церковью в Чехословакии складывались тоже непросто. После гибели в 1942 г. единственного епископа Чешской Православной церкви Горазда ее каноническое существование было вообще поставлено под сомнение. Однако в 1945 г. в Прагу пришла помощь. Посланец Московской патриархии архиепископ Орловский Фотий (Тапиро) провел переговоры с представителями верующих о принятии Чешской Православной церкви в юрисдикцию Московского патриархата, до этого она находилась в юрисдикции Сербского патриарха. На Соборе сербских епископов 19–20 мая 1946 г. было дано согласие на то, чтобы Церковь в Чехословакии возглавил русский епископ. Окончательное разрешение перехода Чешской церкви в юрисдикцию Московской патриархии было дано архиерейским Собором Сербской Православной церкви 15 мая 1948 г.[203] Во главе ее на правах экзарха оказался бывший епископ Ростовский Елевферий (Воронцов).
В установочных документах Совета по делам Русской православной церкви на этот счет имеется следующее положение: “Совет считает, что Московская патриархия должна оказывать особую помощь Православной церкви в Чехословакии и укреплять ее влияние”[204].
Итак, в Европе союз Православных церквей под эгидой Московского патриархата и Совета по делам Русской Православной церкви состоялся. В развитие плана Председатель Совета предложил Сталину и получил его согласие на то, чтобы “усилить влияние на восточные патриархаты, которые хотя и малочисленны, но считающиеся авторитетными в православном мире, с целью использования их в будущем на своей стороне при решении ряда важных церковных вопросов”[205].
28 мая 1945 г. впервые за всю историю России патриарх Московский Алексий отправился в паломничество на Святую Землю. Значение его было велико, в первую очередь, для возрождения духовного влияния Русской церкви на православную паству Ближнего Востока.
В течение следующего 1946 г. митрополит Ленинградский Григорий (Чуков) побывал в Сирии, Ливане и Египте. И везде он получил заверения от предстоятелей церквей, что “возглавляемые ими патриарха ты и церкви всегда будут поддерживать Московскую патриархию в международных церковных вопросах”[206].
Открытым оставался лишь вопрос о взаимоотношениях с Элладской Православной церковью и Константинопольским патриархом. От связей с греками патриархия отказались под давлением правительства, которое не устраивала ориентация греческих церковных кругов на англичан.
Что касается Константинопольского патриарха Максима, то на сей счет Г. Карпов оставил в отчетных документах правительству следующую запись: “Для урегулирования отношений Московская патриархия решила послать в Турцию митрополита Крутицкого Николая с подарком патриарху Максиму (50 тыс. американских долларов)”[207]. По мнению власти, эта сумма должна была надолго лишить Вселенского патриарха возможности противостоять последующим дерзким планам Москвы.
Для полного триумфа решено было возродить и воплотить идею созыва Всеправославного Собора в Москве. Сама мысль об этом Соборе возникла у Вселенского патриарха Фотия еще в 1930 г.[208] Однако начавшаяся вторая мировая война отдалила эти планы на неопределенное время.
Эта идея обрела реальные черты лишь в 1946 г. — созвать в Москве “Вселенское предсоборное совещание”, именно так оно называлось в государственных документах. Так, в письме Совета по делам Русской православной церкви на имя Заместителя Председателя Совета Министров Союза ССР тов. Ворошилова К.Е. говорилось:
Совет Министров Союза ССР своим Постановлением № 132–465/сс от 29 мая 1946 г. разрешил Совету по делам Русской православной церкви дать согласие Московской Патриархии на проведение в Москве Вселенского предсоборного совещания с участием глав всех автокефальных православных церквей мира для обсуждения вопросов о выработке общей линии по борьбе с Ватиканом, об отношении к так называемому экуменческому движению, о созыве Вселенского Собора и некоторых других.
В соответствии с этим Московская Патриархия разработала предварительную программу проведения Вселенского предсоборного совещания и обратилась в Совет с ходатайством разрешить ей созвать совещание в первых числах октября с.г.
21 марта 1947 года
Итак, власть шла к кульминационной точке в плане создания системы православного единства — к Всеправославному Собору. Промежуточным этапом должно было стать Вселенское предсоборное совещание. При этом государственные стратеги отдавали себе отчет в неканоничности такого замысла, переожив ответственность на Московскую патриархию, приписывая ей почин на проведение Вселенского предсоборного совещания.
Но Церковь хотела иного. Секретарь патриарха Алексия Л.Н. Парийский писал Ленинградскому уполномоченному Совета по делам Русской православной церкви А.И. Кушнареву: “Во второй половине сентября 1947 г. предложено провести в Москве Совещание Глав или их Представителей всех православных восточных церквей для обсуждения назревших вопросов, требующих общего решения.
К числу таких вопросов относятся: вопрос об единой пасхалии, т. е. чтобы Пасху праздновать в один день по восточной Пасхалии, о календаре, об отношении к воинствующему католицизму, нападающему на православие везде, особенно на Балканах, об одинаковом отношении к падшим, к некоторым церквям, о попытках к соединению с Армянской церковью, Сиро-Халдейской, Коптской (Абиссинской), вопрос о законной апостольской иерархии у англикан, старокатоликов, об участии в экуменическом движении.
К самым главным относятся вопросы об экуменизме и католицизме. В Московской Патриархии уже два месяца, по четвергам, происходят заседания особой Комиссии по подготовке к осеннему Съезду.
…Поводом к организации Съезда, по словам Патриарха, сказанным им на первом заседании, явилось желание всех Представителей Церквей и во время их приезда в Москву в 1945 г., и при ответных визитах Патриарха в их Патриархаты — встретиться в Москве для делового обсуждения назревших вопросов.
Советское правительство через Г.Г. Карпова выразило самое внимательное отношение к предстоящему Съезду. Намечалась передача в ведение Патриархии всей Троице-Сергиевой Лавры, собора в Новодевичьем монастыре в Москве, открытие подворий для всех Патриархатов и т. д.”[210]
Как видно из документов, цели у Церкви и у государства не совпадали. Московская патриархия хотела провести Совещание Глав поместных церквей или их Представителей для решения церковных вопросов, а государство спешило с созывом Вселенского предсоборного совещания, на котором должно было прозвучать предложение о созыве Вселенского Собора и выработана единая линия борьбы с Ватиканом и отношение к экуменизму, в котором с начала 1946 г. усилилось влияние американских протестантов.
Государство навязывало Церкви свои политические задачи, вмешиваясь в ее исторически сложившиеся отношения с православным миром. О готовящемся Вселенском предсоборном совещании в “Журнале Московской Патриархии” ни в 1946, ни в 1947 г. нет ни слова.
Многое становится понятным из письма патриарха Алексия Вселенскому патриарху Максиму, в котором он рассказывает о вопросах предстоящего Совещания: раскол в Русской церкви, отказ от участия в экуменизме, практическая враждебность инославия. Большинство вопросов, о которых писал секретарь Патриарха Л.Н. Парийский, не упоминается. Святейший не называет Совещание предсоборным, он приглашает Вселенского патриарха на Совещание Предстоятелей всех Православных церквей.
“Православная Русская Церковь никогда не переставала, по заповеди Господней, блюсти единение духа в союзе мира и любви с досточтимою Великою церковью, и всегда в важнейших делах церковных прибегала к содействию своих досточтимых братий — Святейших и Блаженнейших Патриархов. И ныне она обращается к Вашему досточтимому Святейшеству по нижеследующему важному поводу.
За истекшие десятилетия перерыва непосредственного общения между братскими Церквами, в каждой из них накопились вопросы, решать которые необходимо взаимным согласием всех их Предстоятелей. Эти вопросы — общие для всей Православной Церкви.
Таков вопрос о практической враждебности инославия, превращающего святое миссионерское дело в чуждую Христовой заповеди антиправославную пропаганду, иногда трудно отличаемую от политических акций.
Таков вопрос об отношении к расколу в Русской церкви в духе полного единодушия между братскими церквами.
Таков вопрос, поставленный пред Православием всего мира и, в частности, обращенный к нам в письме Вашего Святейшества от 4 февраля 1947 года, — принять ли, и в какой форме, участие в так называемом экуменическом движении, охватившем собой все прочие христианские общины мира, кроме Римско-Католической Церкви. Духовный голод христианских масс, лишенный благодатного питания Церкви, заставляет верующих христиан всех инославных общин поддерживать экуменическое движение. Они видят в нем путь к спасительным источникам благодати, заключенным в ограде Церкви. В то же время: наблюдение за экуменическими путями в течение ряда лет пока не дали нашей Русской Православной Церкви полноты уверенности в истинности этого пути и соответствия его православному понятию о Церкви. И наша Церковь не решается одна ни войти в ряды сотрудников экуменического движения, ни выразить этому движению обоснованный, хотя и горький для него отказ.
Русская Православная Церковь заинтересована в братском разрешении со всеми Поместными Церквами всех этих, а также и других общих для всех нас вопросов.
Вместе с тем, она с любовью принимает на себя и организацию совместного Совещания Предстоятелей всех Православных Церквей”[211].
Приглашения получили все восточные патриархи. И реакция на них последовала незамедлительно. В частности, уже 16 июня 1947 г. Александрийский патриарх Христофор прислал свой письменный отказ, изложив подробно причины: “…когда в минувшем году Высокопреосвященный Митрополит Ленинградский Кир-Григорий, по поручению Вашего Блаженства, рассуждал со мною о возможности созыва такого Собора в Москве, мы ответили ему, что мы не согласны собираться в Москве, а предпочитаем или Иерусалим как место Великого и Всехристианского поклонения, или Св. Гору, где есть особо пригодное место для христианской молитвы и аскетических подвигов и где бы мы были совершенно избавлены от великого земного житейского смятения и всякого политического вмешательства и давления.
Но теперь, когда прекратились и утихли страшные политические бури, возможно, чтобы немедленно и в том же году на мирной Св. Горе был созван этот Собор, но возможно это и в Иерусалиме, и гораздо меньше — в Москве.
По всем этим причинам, Блаженнейший брат о Господе, мы полагаем, что в настоящее время у нас нет доводов в пользу созвания Всецерковного Собора именно в Москве”[212].
Неудача не сломила кремлевских стратегов. Несговорчивого владыку Христофора и иерусалимского собрата его желали видеть в Москве несмотря ни на что. Спешно развернулся ремонт храмов для передачи их в подворья Иерусалимскому и Александрийскому патриархам (согласие на это Карпов получил лично от Сталина еще в марте 1945 г.). Но и это не помогло. В телеграмме от 3 июля 1947 года Иерусалимский патриарх Тимофей писал: “Мы не готовы к участию в предположенном Совещании”[213]. Не обошлось и без конфузов. Архиепископ Кипрский Леонтий решил, что его приглашают на Всеправославный Собор, и в своем ответе был достаточно резок: “Мы получили письмо Вашего Блаженства от 8 апреля 1947 года, и мы, согласно каноническому положению, сообщаем, что, к сожалению, не принимаем приглашения на Всеправославный Собор, каковое полномочие имеет одна лишь Вселенская Патриархия Константинопольская как первая православная на нашем Востоке церковь. 29 июня 1947 г. Архиепископ Кипрский Леонтий” [214].
Первому Председателю Отдела внешних церковных сношений (образованного в апреле 1946 г.) митрополиту Николаю (Ярушевичу) пришлось в ответной телеграмме дополнительно разъяснять: «имею честь сообщить Вашему Блаженству, что Вы, очевидно, впали в ошибку, т. к. наша Патриархия приглашает Предстоятелей Православных Церквей не на “Всеправославный Собор”, но для Совещания по вопросам, одинаково важным для всей Православной Церкви. Мы основываемся на том, что этим мы выполняем желание, высказанное Патриархами и их представителями на Московском Соборе 1945 г. и подтвержденное и в 1945 и в 1946 годах”[215].
Так же, как и Патриарх Алексий, Владыка Николай всеми силами старался изменить ситуацию. А архиепископ Леонтий говорил то, что думал: “Получили Вашу телеграмму. Благодарим за данные дополнительные разъяснения. Повторяем, не можем принять приглашение по причинам, указанным в предшествующей нашей телеграмме”[216].
Русские архиереи хорошо понимали причину отказа, но не имели возможности сказать православному миру о подлинном характере “нового” курса и нового церковно-государственного “симбиоза”.
И только позиция славянских Церквей в странах народной демократии соответствовала московским задачам:
Телеграмма
Из Будапешта 24 апреля 1947 года
в 21 час 20 мин.
МИД СССР тов. Власову В.П.
На телефонограмму № 902/бс от 15 апреля 1947 г.
Телеграмму Патриарха Алексия протоиерею Варну вручил. Прошу передать его ответ Патриарху:
“С благодарностью сообщаю о получении телеграмм и письма. Покорно прошу Ваше Святейшество через Советское Посольство в Будапеште сообщить время принятия Вами Венгерской Православной Делегации. Целую десницу. Д-р Варну, протоиерей”.
Но их присутствие без Восточных церквей Кремлю было не нужно.
Невозможность созыва Вселенского предсоборного совещания осенью 1947 г. вынуждала государство искать другие пути для сбора всех Предстоятелей церкви в Москве.
В 1948 г. исполнялось 500 лет автокефалии Русской Православной церкви. Торжественное празднование этого события и должно было стать тем мероприятием, от которого Восточные патриархи уклониться бы не смогли. А при их присутствии уже можно было говорить о первостепенном значении Русской Православной церкви в союзе Православных церквей. Совещание Глав и представителей поместных Православных церквей, на котором, по государственному замыслу, и должны были утвердиться нужные внешнеполитические документы, было приурочено к празднествам.
За подготовкой в Москве внимательно следило и руководство римско-католической церкви, и Всемирного Совета Церквей (центра экуменического движения), опасаясь влияния СССР на Балканах.
Болгарию и Югославию в течение зимы-весны 1948 г. посетили различные деятели Всемирного Совета Церквей, имея беседы с митрополитом Стефаном и патриархом Гавриилом. В Софию, Белград и Прагу приезжал директор Отдела взаимопомощи пострадавшим от войны церкви при ВСЦ Кохберн. И он, и приехавший позже известный английский епископ Сесиль Дуглас Горслей, добивались участия Болгарской и Сербской церквей в экуменическом движении, стараясь ослабить на них советское влияние, тоже обещая материальную поддержку. Москва отреагировала быстро. И как писал Г. Карпов в информационной записке правительству накануне открытия Совещания: “В результате предварительной работы достигнуто единство мнений большинства приезжающих делегаций по основным вопросам повестки дня совещания, то есть осуждения антихристианской и антидемократической сущности папизма и отказа от участия православных церквей в предстоящей Ассамблее Всемирного Совета Церквей”[218].
“Предварительную деятельность” осуществляли делегации Московской патриархии, посетившие Болгарию, Югославию, Румынию, Албанию и Польшу, выполняя задачу по ослаблению влияния “экуменизма, греческих патриархов и реакционного духовенства внутри самих церквей этих стран”[219].
И вновь неприятности доставил болгарский митрополит Стефан, продолжавший участвовать в экуменическом движении. По усмирению строптивого иерарха были задействованы “высшие эшелоны” в Болгарии: “Через Министра иностранны дел Коларова были приняты меры. Он вместе с Премьер-Министром Г. Димитровым имел беседу со Стефаном, после которой митрополит официально заявил об отходе от экуменизма, как “обслуживающего интересы англо-американских империалистов”.
Несмотря на это заявление, имеются данные, что неофициально митрополит Стефан резервировал связи с экуменизмом через профессора Цанкова и протопресвитера Шавельского”[220].
Но даже эти мелкие неудачи не омрачили главного результата: в экуменическом движении начались разногласия, вселенского объединения христианских церквей не получилось, а его лидеры меняли тактику “на ходу”, о чем и докладывал правительству председатель Совета по делам Русской православной церкви: «Наиболее дальновидные деятели этого движения подняли голос против стремления американцев провести Ассамблею в Амстердаме под флагом антикоммунизма.
Оппозиция против американцев особенно заметна среди скандинавов, швейцарцев, французов и голландцев.
В частных разговорах многие из них высказывают мысль о необходимости создания центра внутри Экуменического Совета, противостоящего американскому влиянию.
Такой центр, по мнению многих, может быть создан только при участии Русской Православной церкви. В частности, секретарь Всемирного Совета церквей голландец Виссерт Хофт заявил, что только с помощью Русской Церкви можно избавиться от опасности “американизации христианства”»[221].
Против антикоммунистической американской компании с использованием экуменистов выступали не только лидеры оппозиции (Виссерт Хофт), но и представители англиканской церкви. Так, в частности, архиепископ Иорский доктор Гарбетт в своем выступлении перед верующими 27 марта 1947 года заявил: “…Для священнослужителей в Англии есть много оснований к тому, чтобы избегать участия в чем-либо вроде священной войны или крестового похода против коммунизма.
Церковь должна стремится устранить страхи и подозрения, которые сейчас представляют опасность, ибо разделяют народы, и содействовать созданию порядка во всем мире, в котором Восток и Запад объединились бы на основах справедливости, правды и милосердия.
…Примерно третью часть огромного населения России составляют христиане. Они поддерживают коммунистическую систему. Если мы присоединимся к священной войне, используя политическое и духовное оружие против всех тех, кто называет себя коммунистами, мы должны будем порвать с миллионами православных и других христиан”[222].
С одной стороны, Сталина устраивала позиция англиканской церкви, выступившей против и Ватикана, и американизации христианства. Но, с другой — и настораживала: в Европе явно намечался новый лидер. И это обстоятельство следовало учесть на предстоящем Совещании.
Вторая половина 1947 г. принесла также изменения в отношениях США с Ватиканом. Их сближение стало очевидным. Тогда же Ватикан установил дипломатические отношения с Египтом. Артур Хюгс был аккредитован папой при египетском короле в качестве интернунция. Из сферы деятельности Апостольской делегации в Египте, в которую входили все государства Аравийского полуострова и Палестина, территория Палестины и Каир были выделены в специальное Апостольское представительство в Иерусалиме.
Были предприняты и другие меры по объединению христианских церквей вокруг папского престола, которые нашли свое выражение “в установлении личной связи папского интернунция Хюгса с Александрийским патриархом Христофором и с Коптским патриархом Амбу-Юссефом”[223].
Оценивая эти связи, митрополит Аксунский Николай, представлявший патриарха Христофора в Аддис-Абебе, в своем письме, опубликованном 13 марта 1948 г. в газете “Прогре Ежипсьен”, так оценил сложившуюся ситуацию: “На Западе сейчас спешно идут приготовления к “международному Собору церквей” в Амстердаме. На Востоке славянские Православные церкви также стараются достичь новой организации, применительной к современным обстоятельствам. Ватикан находится между этими двумя течениями — между протестанством и коммунизмом”[224].
Позиция Александрийского патриарха Христофора становилась все более опасной для Москвы. По данным советской миссии Хюгс прилагал все усилия к тому, чтобы “Патриарх Христофор должен был собрать глав Православных Церквей Востока и получить от них согласие на ряд совместных действий с католиками и на отклонение ими приглашения Патриарха Алексия на Московское совещание 1948 года”[225]. И, действительно, в Каир были приглашены и Иерусалимский, и Антиохийский патриархи, и местоблюститель Кипрской митрополии. Но прибыл туда только Антиохийский патриарх Александр, который, после определенного давления, решил не ехать в Москву. Однако по возвращении домой его ждало “осуждение со стороны членов своего Синода за отказ от участия в Московском совещании”[226].
Оказавшись под давлением и своих архиереев, и английского посланника Хустона Бодуэлла, владыка все же принял решение послать делегацию в Москву в составе митрополита Ливанского Илии Карами и Хомского Александра Джиха.
За патриархом Константинопольским Максимом наблюдение велось особенно тщательно. Вселенский патриарх переживал тяжелые времена: в Турции усилилась клеветническая кампания против Святейшего. Его обвиняли в том, что он не выступал открыто на стороне греческих монархо-фашистов, не отлучает коммунистов от Церкви, не уступает патриаршего престола кандидату американцев — Нью-Цоркскому архиепископу Афинагору[227].
Последнее обстоятельство особенно волновало советское руководство, так как выдвигая своего кандидата на Вселенский престол, американцы тоже стремились к влиянию на православный мир. И если Православные церкви стран “народной демократии” из-под влияния Москвы увести было трудно, то на колеблющихся восточных патриархов можно было давить.
И на Московское совещание патриарх Максим все же отправил своего экзарха по Центральной и Западной Европе митрополита Фиатирского Германа, который, по мнению компетентных органов, “преследует цель привлечь Русскую и Православные церкви Балканских стран в экуменическое движение с тем, чтобы предотвратить срыв предстоящей Амстердамской Ассамблеи”[228].
Благодаря этому, и патриарх Христофор, и Греческая церковь решили послать свои делегации, ограничив их пребывание только на торжествах. В этом отношении характерно извещение Константинопольской патриархии, говорящее о делегировании митрополита Германа на церковные торжества без упоминания о Совещании.
Исходя из такой сложнейшей межцерковной ситуации, советское руководство ожидало от константинопольской делегации попыток помешать “московскому сплочению” “православных церквей новой демократии вокруг Московской патриархии”[229]. И, как было отмечено в государственных документах, именно “преодоление этих возможных затруднений и составит задачу в период предстоящего совещания”[230].
Совещание открылось 8 июля 1948 г. Торжественную речь Карпову готовили задолго. Еще в июне она прошла корректировку у Ворошилова и Вышинского. В ней были затронуты и проблемы неполного представительства: “Правда, главы некоторых древних греческих церквей, — одни по не зависящим от них причинам, вследствие чрезвычайных событий в Палестине, другие по соображениям стороннего, нецерковного характера, — не прибыли на торжества”[231]. В то же время в речи отмечалась убежденность в том, что “присутствие глав и делегаций большинства автокефальных Православных церквей, представляющих подавляющее большинство православных верующих мира, позволяет говорить о довольно полном представительстве Вселенского Православия на торжествах Русской Православной церкви”[232].
Прозвучали слова и о новых условиях в жизни Православных Церквей: “На данном Высоком Собрании представлены Православные церкви всех стран, в которых народы по своему свободному волеизъявлению установили новый общественный и политический порядок, обеспечивающий их быстрое и успешное материальное и духовное развитие.
Отрадно отметить, что Православные церкви во всех этих странах поддерживают этот новый порядок, не поддаваясь разнообразным попыткам извне поколебать занимаемую ими позицию.
В наши дни, когда мир разделился на два лагеря, можно с полным основанием сказать, что только в странах новой демократии, где церковь не стесняется государством, она может свободно строить свою жизнь внутри страны и иметь общение с церквами других стран”[233].
Эта речь была произнесена перед Католикосом — патриархом Каллистратом, патриархом Сербским Гавриилом, Румынским Юстинианом, митрополитом Стефаном, главой Болгарской церкви, экзархом Вселенского патриарха митрополитом Германом, посланцем Антиохийской церкви митрополитом Александром, Греческой — митрополитом Хризостомом, Албанской — епископом Паисием, Польской — архиепископом Тимофеем, представителями Московского патриарха за границей.
Рабочие дни Совещания — 9 и 10 июля — проходили там же, строго соответствуя намеченной программе (отношение к Ватикану, экуменистам, англиканской церкви).
Митрополит Герман сразу же отказался от участия в Совещании, хотя и собирался пробыть в Москве до 19 июля. По его словам, на это он имеет категорическое указание патриарха Максима, оговоренное в мандате. Митрополит Хризостом, глава Греческой (Элладской) церкви, прибыл с таким же указанием.
В отчетах Карпова о первых дня работы митрополиту Герману уделяется большое внимание. То “он известен как английский разведчик”, то он дает интересные ответы на вопрос о состоянии здоровья Вселенского Патриарха, заявляя “что он долго болел шизофренией и в ближайшее время должен уйти на покой”[234].
Не прошло незамеченным и недовольство Сербского патриарха Гавриила отношением югославского правительства, которое усилило репрессии на Церковь. Во главе Комиссии по вероисповеданиям был поставлен католик. Патриарх Гавриил говорил, что “в последнее время арестовано много православных священников, в том числе один младший викарий, осужденный на 11 лет каторги за то, что заявил с амвона, что не пятилетка поднимает благосостояние народа, а Бог. Этого викария в тюрьме обрили и угнали на каторжные работы, а в то же время католический епископ Степинац, осужденный по процессу, пользуется в тюрьме особыми привилегиями — имеет две комнаты и прислугу. Патриарх Гавриил высказывает также свое недовольство лично Тито, заявляя, что хотелось бы иметь во главе Правительства не хорвата, а серба”[235]. В свете ухудшения отношений между СССР и Югославией эта информация была для Москвы важной и своевременной.
Не обошлось без волнений по поводу “неугомонного митрополита Стефана”. В первый день приезда в беседе с митрополитом Николаем он заявил, что приготовил выступление в защиту экуменического движения, а чуть позже он добавил, что изменение позиций Константинопольского патриарха, Греческой, Александрийской церквей по вопросу об участии в Московском Совещании является делом рук его — Стефана. Посылка этими Церквями своих делегаций на Московское Совещание достигнута им якобы путем специальных командировок своих представителей к этим Церквам”[236]. Эту “заботливость” митрополита Стефана в отчетном документе Карпов расценил “как результат полученной им от англичан команды”[237].
Но ровно через день 10 июля, неожиданно для всех глава Болгарской церкви выступил с декларацией, осуждающей экуменическое движение. Такое изменение позиции советское руководство расценило как шаг на пути к введению в Болгарской церкви патриаршества. От митрополита Стефана ждали, что он будет добиваться от глав Церквей, участвующих в Совещании, декларации о его введении.
Кроме этих неучтенных моментов, все остальное шло по плану. Доклады “Ватикан и Православная церковь” протопресвитера Г. Костельника, “Ватикан и Православная церковь в Болгарии” митрополита Пловдивского Кирилла, “Об англиканской иерархии” митрополита Сливенского Никодима и доклад об экуменическом движении протоиерея Г. Разумовского строго соответствовали поставленным властью задачам.
Участники Совещания дружно осудили римско-католическую церковь за ее “подрывные” действия по отношению к Православию, за упорное стремление к насаждению унии.
Главы и представители Православных церквей не сочли своевременным участие Церквей в экуменическом движении, в котором тон задавали протестанты. В этих новых условиях, когда протестантизм стал своего рода буфером между Ватиканом и “американской христианизацией”, в Москве еще не были готовы к изменениям внутри самого экуменического движения. Чуть позже попытка укрепить свое влияние во Всемирном Совете Церквей будут предприняты.
15 июля 1948 г. в честь участников Совещания был дан праздничный обед, устроенный Советом по делам Русской православной церкви. На нем присутствовали около 200 человек.
Приветственные речи лились рекой. Так, представитель Болгарской церкви Димитров предложил тост за Сталина и за премьер-министра Болгарии Димитрова, Карпов еще раз напомнил о том, что гости лично убедились в Москве, что Русская Православная церковь вполне свободна и независима от государства.
Митрополит Герман остановился на деятельности Совета, называя Карпова министром, который “способствует укреплению и процветанию православия в Советском Союзе”[238].
Митрополит Ливанский Илия, представитель Антиохийской церкви, подчеркнул, что православие должно быть сильным и единым, таким, как говорил Сталин, заявивший, что он хочет “сильного православия”[239]. (Разговоры гостей слушал, а позже записал в своем отчете чиновник МИДа С.М. Кудравцев.) Потом владыка подумал и сказал, что может Сталин и не говорил этих слов. Но он, Илия, лично считает, что только благодаря Сталину обеспечено процветание Русской Православной церкви и православия во всем мире[240].
Но, несмотря на такую высокую оценку своих заслуг, И.В. Сталин не был доволен результатами: никто из присутствующих не обмолвился о Совещании как о Вселенском предсоборном, никто не заговорил о будущем Всеправославном Соборе в Москве.
Все же кое-что Москве сделать удалось: попали под влияние и наблюдение Православные церкви “стран народной демократии” и удалось по церковным каналам дать достойный отпор “американизации христианства” среди протестантских церквей Европы, что, безусловно, рассматривалось как победа в условиях нарастания “холодной войны”.
В конце 40-х — начале 50-х годов союз восточноевропейских Православных церквей сохранялся, но интерес к нему со стороны руководства СССР резко упал. По-прежнему сохранялись дружественные отношения Московской патриархии с Антиохийской, Александрийской и Иерусалимскими церквами, хотя Александрийский предстоятель не раз протестовал против гонений на духовенство в странах народной демократии.
Наряду с этим было много неудач… В 1954 г. по соглашению между правительствами СССР и КНР прекратила свое существование Духовная миссия в Китае (а это не только духовное влияние, но и значительные материальные ценности). Что касается Российской Духовной миссии в Корее, то ее глава архимандрит Поликарп (Приймак) был выслан южнокорейскими властями в СССР, а православные корейцы на своем съезде в 1955 г. приняли решение о присоединении к Константинопольскому патриархату[241]. Неудачей закончилась попытка возвращения Финляндской Православной церкви в юрисдикцию Московской патриархии, что еще раз указало на сложные отношения Русской церкви с Вселенским патриархатом.
Начало хрущевских гонений на Русскую церковь в конце 50-х годов не помешало Советскому руководству строить планы по осуществлению международных акций с использованием внешнеполитического влияния Церкви. В феврале 1960 г. с поста председателя Совета по делам Русской православной церкви был смещен Г.Г. Карпов и назначен В.А. Куроедов, который уже 15 июня 1960 г. в беседе с патриархом Алексием I заявил о том, что внешняя работа Церкви поставлена неудовлетворительно и что не проведено ни одного мероприятия по разоблачению реакционных действий римского папы. В этих условиях Русская Православная церковь принимает решение о вступлении во Всемирный Совет Церквей, которое состоялось на III Генеральной ассамблее ВСЦ в Нью-Дели (ноябрь-декабрь 1961 г.). Став участником ВСЦ, Московская Патриархия получила возможность иметь международную трибуну.
Начало 60-х годов принесло улучшение во взаимоотношениях Русской церкви с Вселенским патриархом. Во время осеннего 1960 г. визита патриарха Алексия I по Ближнему Востоку состоялась его встреча с Константинопольским патриархом Афинагором. Многолетние противоречия в отношениях удалось на время затушевать. Еще с 1952 г. патриарх Афинагор безрезультатно пытался созвать Всеправославное совещание на выгодных для Вселенской патриархии условиях. Московская патриархия также выдвигала свое условие — признание в качестве равноправных участников на нем Албанской, Болгарской, Польской и Чехословацкой церквей. Во время переговоров патриарх Афинагор принял почти все требования Русской церкви, которая, в свою очередь, согласилась с проведением Всеправославного совещания на острове Родос в Греции в сентябре — октябре 1961 г. Попытка провести выборы председателя Совещания не удалась, им стал глава Константинопольской делегации. По настоянию Московской патриархии были добавлены вопросы об участии Православных церквей в борьбе за мир, против расовой дискриминации и колониализма. Снят вопрос о борьбе с атеизмом. По предложению делегации Русской церкви совещание в конце работы приняло послание, в котором подчеркивалось внутреннее единство Православных церквей и их согласованность по выработке повестки дня будущего Предсобора. Но создать комитеты для его подготовки с равным количеством автокефальных церквей не удалось: Вселенская патриархия настаивала только на своем праве созывать совещания и соборы[242].
На совещании 1961 г. Московская патриархия проводила антиватиканскую политику, но на Родосском совещании 1963 г. (с 26 сентября по 1 октября) ее позиция была прямо противоположной: “На двух дневных заседаниях нашего Совещания перед нами были поставлены такие вопросы, как посылка или непосылка наблюдателей на вторую сессию Второго Ватиканского Собора и рассмотрение сделанного по этому поводу предложения Вселенской патриархией, чтобы Православная церковь предложила римско-католической церкви диалог на равных условиях”[243]. Такое решение, безусловно, было связано и с резким изменением отношения советского руководства к римскому папе. Личность Иоанна XXIII Н. Хрущев рассматривал как некий гарант успеха в отношениях советского руководства с главами западных стран, многие из которых были католиками. Страна нуждалась в долгосрочных кредитах, продовольственной помощи. Известно, что всю первую половину 1963 г. советский лидер вел активную переписку с Иоанном XXIII, в которой поднимались вопросы и о намерении двух сторон установить дипломатические отношения. Московская патриархия в этот период посылала своих представителей и на первую сессию II Ватиканского Собора в октябре 1962 г., и на вторую сессию, проходившую с 29 сентября по 4 декабря 1963 г., хотя ее итоги были приняты руководством СССР негативно, отмечая имевшие на ней место антикоммунистические выступления. Но несмотря на все политические трудности, Русской Православной церкви удалось установить тесные контакты с религиозными организациями десятков стран мира, что позитивно влияло на ее внутреннее положение. И заслуга в этом, бесспорно, принадлежит главе Отдела внешних сношений митрополиту Никодиму (Ротову) и его единомышленникам.
70-е и 80-е годы в жизни Православных церквей в первую очередь были связаны с подготовкой Святого и Великого Собора Православной церкви. Сама процедура подготовки была разработана и принята на Четвертом Всеправославном Совещании в 1968 г. Она предусматривала участие всех православных церквей в разработке тем Собора. “Согласно процедуре, одна или несколько Поместных Церквей избирают из каталога тем Собора одну или несколько тем и представляют через Секретариат разработанный их богословами доклад в Межправославную Подготовительную комиссию”[244].
Подготовительная комиссия была образована тем же Четвертым Всеправославным Совещанием в 1968 г. В нее вошли представители всех поместных церквей. Доклад одной автокефальной церкви передается на отзыв другим Церквам, после чего этот доклад с отзывами предоставляется на обсуждение Межправославной Подготовительной Комиссии. Каждая поместная церковь получила возможность дважды изложить свое понимание темы: в отзыве на доклад и через своего представителя в комиссии, которая составляет далее общеправославный доклад по теме.
Четвертое Всеправославное Совещание приняло решение отказаться от созыва Предсобора и осуществить подготовку Собора путем Предсоборных Совещаний.
Согласно постановлению Второго Предсоборного Совещания 1982 г., решения по темам Собора, принятые на Совещаниях, не имеют канонической силы до принятия их Святым и Великим Собором.
Будущий Собор был назван “Святым и Великим”, а не “Вселенским”. Разъяснение этому также было дано в 1982 г. «Хотя в Соборе будут участвовать все Поместные Православные Церкви, это еще не дает ему оснований именоваться вселенским. В истории Церкви были случаи, когда некоторые соборы созывались с целью быть “вселенскими”, но Церковь признавала их только как Поместные. И, наоборот, решения некоторых Поместных Соборов получили вселенское значение. Таким образом, подготавливаемый ныне Собор может быть признан Церковью “вселенским” в том случае, если его решения будут усвоены всей Единой Святой Соборной и Апостольской Церковью наравне с определениями Вселенских Соборов.
…Вселенские Соборы не созываются для обсуждения различных богословских мнений. Их цель состоит в исповедании уже существующей истины, чтобы избежать отклонений от нее»[245].
Что касается основных тем будущего Собора, то они были предложены первым Предсоборным Всеправославным Совещанием осенью 1976 г.:
“По темам:
1. Чтобы повестка дня Святого и Великого Собора состояла из следующих десяти тем:
а) Православная диаспора;
б) автокефалия и способ ее провозглашения;
в) автономия и способ ее провозглашения;
г) диптихи;
д) вопрос общего календаря;
е) препятствия к браку;
ж) пересмотр церковных постановлений о посте;
з) отношения Православных Церквей к прочему христианскому миру;
и) православие и экуменическое движение;
к) вклад Поместных Православных Церквей в торжество христианских идей мира, свободы, братства и любви между народами и устранении расовой дискриминации”[246].
Последующие за Вторым Предсоборным Совещанием годы показали, что современное православие обеспокоено новым явлением — усиливающимся прозелитизмом как проявлением кризиса современного мира. Об этом с тревогой заявили Предстоятели всех Православных церквей, собравшиеся на встречу в Фанаре 15 марта 1992 г. по инициативе Вселенского патриарха Варфоломея.
В принятом ими Послании есть и такие слова: “Люди познали, что без Бога научный и технический прогресс становится средством разрушения природы и социальной жизни. Это в особенности очевидно после падения коммунистической системы.
Помимо этого крушения, мы должны признать крах всех антропоцентрических идеологий, породивших в людях духовный вакуум и ощущение незащищенности, что побуждает многих искать спасения в новых религиях и парарелигиозных движениях, сектах или близком к идолослужению поклонении материальным ценностям этого мира. Сегодняшний прозелитизм в любой его форме есть скорее проявление глубокого кризиса современного мира, а не попытка разрешить его. Современная молодежь имеет право знать, что Евангелие и Православная вера противопоставляют любовь ненависти, сотрудничество конфронтации, общение разделению между людьми и народами”[247].
В Фанарском заявлении прозвучала и еще одна мысль, отражающая реалии сегодняшнего дня — вопрос о “миссионерских территориях”: «…к ущербу желанного пути к христианскому единству, традиционные территории православных стран рассматриваются сегодня как “миссионерские территории” и вследствие этого на них создается сеть миссий и всеми методами, в течение десятилетий осуждаемыми всеми христианами, практикуется прозелитизм.
В частности, мы не можем не упомянуть с осуждением деятельности состоящих в общении с Римом униатов на территории Украины, Румынии, Восточной Словакии, на Ближнем Востоке и в других регионах. Их деятельность направлена на подрыв позиций нашей Церкви. В результате создается положение, не совместимое с духом диалога любви и истины, начатого и осуществляемого приснопамятными христианскими руководителями папой Иоанном XXIII и Вселенским патриархом Афинагором Первым»[248].
Сложность современного диалога Православных церквей с римскокатолической церковью напрямую связана со сложнейшей проблемой последнего столетия XX в. — выработкой цивилизационной модели своего существования в XXI в., созданием гармонии между прогрессом в сфере соблюдения прав личности и меньшинств, с одной стороны, и сохранением национально-культурной и религиозной идентичности отдельных народов — с другой.
С передвижением границ объединенной Европы все дальне на восток очень вероятно, что скорее в ее состав войдут и православные страны, когда их культурная, духовная и религиозная жизнь начнет взаимодействовать с культурно-цивилизационными европейскими нормами. Возникнет серьезная проблема о соотношении либерализма и традиционализма в формировании жизнеспособных стандартов. И задача Православия сегодня — принять участие в выработке универсального стандарта, который при условии постулирования важнейших общеобязательных принципов, смог бы органично совместить с ними национально-культурные и религиозные ценностные ориентации стран, принявших его.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги