Мир в табакерке, или чтиво с убийством

10

Лично я в шестидесятые годы провел время очень неплохо. Я знаю, что о них рассказывают много всякого вздора. Вроде той чепухи, что «если ты помнишь шестидесятые, значит, тебя там не было», и так далее. На самом деле, в те годы были вещи и поинтереснее, чем только «секс, наркотики, рок-н-ролл» (хотя и это могучее трио уже самодостаточно).

Конечно, была свободная любовь: Тайное мировое правительство еще не успело изобрести ВИЧ. Конечно, были наркотики, и многие молодые умы перешли в измененное состояние сознания, да так в нем и остались. И конечно же, Боже мой, конечно же был добрый старый рок-н-ролл. Точнее, добрый новыйрок-н-ролл.

Но было и кое-что еще, много чего еще.

К примеру, были йо-йо.

Может быть, вы еще помните йо-йо: в конце девяностых мода на них ненадолго вернулась, и может быть, даже сейчас такая игрушка валяется в радиоактивной пыли в углу вашего бомбоубежища. Но бьюсь об заклад, вы не сможете вспомнить, что с ней делать, и уж конечно вы не знаете, что йо-йо было изобретено в Брентфорде.

Вот– вот, именно там.

Йо– йо изобрел Норман Хартнелл [Опять-таки, не путать с тем, другим Норманом Хартнеллом]. Это было его самое первое изобретение. Будет справедливо отметить, что, изобретая его, он не намеревался изобрести игрушку. Он изобрел йо-йо в качестве двигателя для своего мотороллера «Веспа».

Норман просто помешался на альтернативных источниках энергии и страдал этим всю свою жизнь. Он пытался сделать двигатель, работающий без топлива. Этот Святой Грааль науки: вечный двигатель. Каким образом это пришло ему в голову, непонятно. Но если бы я заключал пари, я бы ставил на то, что эту идею подсказал ему Т.С. Давстон.

К 1967 году, о котором я сейчас пишу, Т.С. Давстон уже утвердился в роли ментора Нормана.

Теперь Норман стал главой семейного дела, поскольку его отец скоропостижно скончался в результате идиотского несчастного случая, в котором были задействованы наручники, цемент, и глубокий канал. Точные обстоятельства его гибели до сих пор остаются тайной и, хотя полиция провела допросы сицилийцев, державших винный магазин по соседству, не арестовали ни одного. Почему полиция вообще кого-то подозревала, лично я понять не могу. А если они собирались выбить из сицилийцев денег, так этот зловещий план вскоре был сорван.

Потому что сицилийцы были в один миг стерты с лица земли через неделю после смерти отца Нормана, в результате другого идиотского несчастного случая. На этот раз в нем были задействованы их почтовый ящик и брикет динамита.

Они были последними сицилийцами в Брентфорде, и, пользуясь выражением Фланна О’Брайена, не думаю, что этот вид снова будет встречаться в наших местах.

Так вот, 1967 год многие с нежностью вспоминают, как Лето любви. И тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год действительно был Летом любви. Конечно, не только летом. Были и другие времена года, и у каждого было свое название. Например, были Зима уныния, Весна тоски и Осень такой полной безысходности, что хотелось вскрыть себе вены. Но по каким-то непонятным причинам люди запомнили только лето.

Я прекрасно помню то лето. Этим летом в жизнь вошли йо-йо и Брентсток.

Да, Брентсток. Легендарный фестиваль, три дня Любви, Мира и Музыки. Я там был, понимаете, и я все видел. Позвольте мне рассказать о нем.

Для меня все это началось одним весенним утром. Мне было страшно тоскливо, хотя и не понимал, почему. Я бросил школу в июле в предыдущем году и с той поры работал, где придется: всегда на подхвате, платили мне мало, и увольняли при первой возможности. Но с этим не было проблем. В шестидесятые годы не было безработицы и как только тебя выгоняли с одного места, можно было сразу найти другое. Конечно, все эти места были дерьмовые, но это лучше, чем безработица.

Однако той весной я нашел себе новое место, и на этот раз весьма перспективное. Меня взял на работу Т.С. Давстон. Официально моя должность называлась «надсмотрщик на плантации», и я должен был одеваться в форму и носить сапоги и кнут. Проще простого. Все, что мне нужно было делать – это ходить между рядов рабочих-иммигрантов, поколачивать их кнутовищем и подгонять, чтобы не отлынивали.

О такой работе можно только мечтать.

Так что я до сих пор не знаю, почему мне было так тоскливо.

У Т.С. Давстона была поговорка: «Завтра принадлежит тем, кто способен предвидеть его». И, конечно, он был именно из таких людей. Я помню, как он однажды сказал, что когда-нибудь в Брентфорде не будет мексиканского квартала, и помню, как я тогда посмеялся над ним. А ведь он оказался прав: к 1967 году почти все латинос перестреляли друг друга, а те, что остались – в основном старухи и девчонки-малолетки – жили теперь в лачугах на краю плантации и работали на Т.С. Давстона.

Возможно, следует подробнее рассказать о том, где располагалась эта плантация. Ведь именно там и проходил Брентсток.

Плантация была расположена на участках Брентфордского садоводческого товарищества св. Марии.

Вплоть до середины шестидесятых в нем еще оставалось немало владельцев участков, которые арендовали клочки земли у городского совета и каждый год, соответственно, собирали с них собственноручно выращенный урожай фруктов и овощей. Но потом один за другим, старики вымирали, и один за другим освобождались их участки.

И Т.С. Давстон скупал их – один за другим.

И теперь они принадлежали ему почти все, за исключением одного. Владельцем этого последнего участка был его «дядюшка», старый Пит, и Т.С. Давстон его не трогал. А все остальные участки перепахали, и огромное поле, отлого спускающееся к Темзе, стало табачной плантацией.

Я немало поломал голову над этим. Я всегда думал, что выращивать табак без какой-нибудь лицензии от правительства – противозаконно. Но, видимо, к Брентфорду это не относилось. К чему угодно, но не к Брентфорду.

Это традиция, или старинный договор, или что-то вроде того.

И вот я стал работать надсмотрщиком. Форма, сапоги, кнут и все такое.

В шестьдесят седьмом году на плантации был первый большой урожай. И все следовало делать именно так, как того желал Т.С. Давстон. Годы труда ушли на это. Табак не слишком охотно растет в предместьях Лондона, но этот конкретный сорт подвергся генетической обработке.

У Т.С. Давстона осталось множество записей, принадлежавших некоему Джону Перу Джонсу, и с помощью Старого Пита он вывел быстрорастущий сорт табака, успешно сопротивляющийся местным вредителям и прекрасно развивающийся в условиях английской погоды. Это было большое достижение, и те, кого охранники пропускали через укрепленные ворота в высокой загороди из колючей проволоки, останавливались на месте, пораженные красотой этих растений. Не слишком надолго, впрочем, потому что иначе они получали от меня кнутом.

В то весеннее утро началась первая жатва. Работницы надрывались на плантации, а Т.С. Давстон и я сидели в высоких креслах, попыхивая только что изготовленными сигарами [скрученными на бедре смуглой девственницы] и потягивая бесцветную жидкость из бутылок без этикеток.

Т.С. Давстон порылся в боковом кармане своего модного кафтана, что-то достал оттуда и протянул мне.

– Бьюсь об заклад, ты ничего подобного еще не видел, – сказал он.

Я внимательно осмотрел этот предмет: два деревянных диска, соединенных тонкой деревянной осью, к которой был привязан кусок веревки.

– Здесь ты прав, – сказал я. – Не видел. Что это?

– Это вниз-и-вверх-и-внизка.

– Легко сказать, – заметил я. – А что она делает?

– Едет вниз, и снова вверх, и опять вниз. Смотри, показываю.

Он отобрал у меня эту штуку, нацепил конец веревки на средний палец и отпустил ее. Когда веревка полностью размоталась, он легонько дернул ее кверху, эта штука взобралась обратно, и он поймал ее.

– Невероятно, – сказал я. – Ничего удивительнее в жизни не видал.

– Это что, сарказм? – спросил Т.С. Давстон.

Я подумал над его вопросом.

– Возможно, – сказал я. – Но как она работает? Там что, моторчик внутри? Или, как было бы правомерно предположить, это работа неких демонических сил?

Т.С. Давстон перегнулся через меня и забрал мою бутылку.

– Тебе, похоже, уже хватит, – заметил он.

Я покачал головой.

– Нет, выпивка здесь ни при чем. Хотя, может быть, это та таблетка, которую я съел на завтрак.

– Ну, это можно простить. В конце концов, на дворе шестидесятые годы.

– Ну так как, все-таки, она работает? Она же нарушает закон тяготения.

– Вот и Норман так сначала думал. К сожалению, не нарушает. А работает она благодаря инерции и этому легкому движению кистью.

– Как и многое другое, – заметил я. – Или, по крайней мере, то единственное, что приходит в голову. Так для чего она? Или ни для чего?

– Должна быть для чего-то. – Т.С. Давстон положил эту штуку на ладонь. – Все должно быть для чего-то. К примеру, ты можешь с ней показывать фокусы.

– Я как раз не могу.

– Ну ладно. Я имел в виду, что ямогу с ней показывать фокусы.

И Т.С. Давстон продемонстрировал это. Он снова послал свою штуку вниз, но на этот раз дал ей проскользнуть по земли и только потом дернул ее кверху.

– Это я называю «выгуляй собаку».

Я похлопал в ладоши.

Потом он показал еще один фокус, на этот раз совершая какие-то сложные манипуляции с веревкой.

– А этот называется «укачай малыша».

Я снова захлопал в ладоши.

Т.С. Давстон показал весь свой репертуар. Он дал название каждому фокусу. Там были «отшлепай макаку», «пощекочи письку», «расчеши бороду» и даже «выпей чаю с пастором». Последний потребовал таких сложных телодвижений, что у Т.С. Давстона даже пот на лбу выступил.

– Слушай, знаешь, что ты сейчас держишь в руках? – спросил я, когда он, наконец, закончил.

– Пока нет. И что же?

– Две деревяшки на конце веревочки. Выбрось эту дурь, пока кто-нибудь тебя с ней не увидел.

Но кое– кто ужеувидел его. Если точнее, все, кто работал на плантации в этот момент, его видели. Они все остановились, и глазели на него и, к моему удивлению, тоже аплодировали.

Т.С. Давстон уставился на столь тепло принимающую его аудиторию, а я уставился на Т.С. Давстона. Он не давал им разрешения бросить работу, и я подозревал, что он сейчас прикажет мне пристрелить парочку тех, что постарше, в назидание остальным.

Не приказал. Потому что вдруг все работницы упали перед ним на колени. Они кланялись Т.С. Давстону.

– Йо-Йо, – закричала одна из них. И вдруг закричали все остальные:

– Йо-Йо!

– Что они делают? – спросил Т.С. Давстон.

Я изумленно потряс головой.

– Они поклоняются тебе. Они думают, что ты – Йо-Йо.

– А кто такой, во имя «Золота Виргинии», этот Йо-Йо?

– А! – сказал я. – Ты не знаешь про Йо-Йо, потому что ты не ходил в школу св. Аргентия, как я. Снаружи мексиканцы, может, и католики, но они также поклоняются своим Старым богам. Один из них – Йо-Йо. Он как-то там облажался, на небесах, и его послали на землю. Здесь он отличился, поработав среди крестьян, и снова взошел на небо. А там опять облажался, и его снова отослали вниз, а здесь он…

– Совершил много добрых дел, и снова вернулся на небо.

– Вот-вот. Снова вверх, и снова вниз, и снова вверх. Точно так, как твоя вниз-и-вверх-и-внизка.

Т.С. Давстон улыбнулся – почти как Господь Бог.

– Точно так, как мое йо-йо, ты хотел сказать.

Жатва в том году была закончена вовремя. И Т.С. Давстону она не стоила ни гроша. Он приказал мне сходить к Норману с тючком табака. Я обменял его на сотню йо-йо, которые этот лавочник выточил на токарном станке меньше чем за час. Т.С. Давстон расплатился ими с работницами, и они ушли счастливые, унося эти священные реликвии в свои хижины, и всю дорогу почтительно кланялись и приглаживали челки. Или как там это называется у женщин. Может быть, челки и называется.

И так на свет явилась йо-йо-мания. Скоро она распространилась по всему городку, и Норман, если бы ему хватило прозорливости запатентовать эту штуку, мог бы сколотить состояние на их продаже.

А запатентовал йо-йо некий мистер Крэд, который продал патент одной из крупных фирм по производству игрушек за неизвестную сумму плюс выплаты роялти.

Только много лет спустя я узнал, что мистер Крэд и мистер Давстон – одно и то же лицо.

Йо– йо-мания явилась на свет и начала свое победное шествие. Происходило это по обычному сценарию: сегодня Брентфорд, завтра – весь мир. Конечно, были и проблемы. Архиепископ Кентерберийский осудил йо-йо как «пагубный языческий культ», и это безмерно способствовало увеличению продаж. Мэри Уайтхаус потребовала поднять вопрос о йо-йо в Парламенте, и вопрос былподнят. Член кабинета министров, выступая на лужайке перед Вестминстерским дворцом, заявил, что эти игрушки не наносят ни малейшего вреда здоровью, и репортеры засняли его дочь, играющую с йо-йо.

В желтой прессе, разумеется, появились неизбежные страшилки про смерти и самоубийства, вызванные йо-йо. Началась эпидемия «пальцевого синдрома йо-йо», вызванного слишком тугой петлей, пережимающей кровеносные сосуды, и миссис Уайтхаус снова бросилась к телефону с требованием размещать на упаковке соответствующее предупреждение министерства здравоохранения.

В свою очередь, тот же член кабинета министров снова появился на лужайке, в этот раз без дочери, которая, по всей видимости, была в больнице.

«БЕЗУМИЕ ЙО-ЙО», как теперь называли это бульварные газетенки, в конце концов умерло естественной смертью. Так оно обычно и случается. Мода приходит, мода уходит, и редко кто знает, почему. Если вообще кто-либо знает. Вот она есть – и вот, назавтра, ее уже нет.

А завтра принадлежит тем, кто способен его предвидеть.

Так что насчет Брентстока, спрашиваете вы.

Так вот – насчет Брентстока.