Мировое правительство

Глава 13 Доллар, золото, чёрное золото и Молок

— Вам понравится. Очень понравится. Главное — просто отдыхайте и не воспринимайте ничего всерьез. Все это — просто игра, развлечение солидных джентльменов, которым хочется хоть где-то немного подурачиться, а главное, отдохнуть от своих скучных душных офисов, стопок бумаг и сварливых жен. Считайте, что вам снова пятнадцать лет и вы — просто бойскаут, живущий в палатке в лагере на природе.

Алекс Джонс кивнул. Он лишь недавно вошел в ближний круг доверенных людей губернатора Калифорнии. Ему еще не было сорока, он происходил из уважаемой семьи с англо-шотландскими корнями — его дед был деканом факультета права в английском Кембридже, а сам Алекс вырос в Америке и закончил Йель, став финансистом. Он работал в банках на Уолл-стрит, обретя уже к тридцати годам солидное состояние, а затем принял предложение перейти на госслужбу, чтобы стать главным казначеем правительства штата Калифорния. Учитывая, что на «Золотой штат» приходилась одна десятая всех денег государства, Алекс переехал в новый офис в Сакраменто с радостью, понимая, что это — шанс всей его жизни поучаствовать в по-настоящему большой игре. Его прямым боссом был сам губернатор штата, который отлично разбирался во всех политических нюансах (или, возможно, блистательно делал вид, что разбирался), но только не в финансовых вопросах. Бюджет штата из года в год приходилось сводить с большим дефицитом: чтобы покрыть убытки, штат выпускал все новые миллиардные облигации под гарантии крупнейших банков. С этим была связана постоянная головная боль чиновников штата, и только губернатора дефицит, казалось, почти не волновал. Алексу приходилось справляться со всем самому — и теперь его босс, довольный его работой и знающий о его амбициях, решил поощрить его, впервые представив в члены самого элитного клуба, куда и не мечтали попасть многие президенты крупнейших корпораций. Это было что-то вроде «тайного братства» высшей политической и финансовой элиты Америки. Сам губернатор состоял в этом клубе уже десять лет и был одним из самых уважаемых его участников.

— Да, и еще, мой друг. Ведите себя спокойно, что бы ни происходило. Например, может случиться, что вам приспичит и вы посреди ночи выберетесь на воздух, чтобы оросить какое-нибудь из этих восхитительных красных деревьев. Возможно, что в этот момент вы случайно столкнетесь с президентом США, занятым ровно тем же самым. Не смущайте его и не смущайтесь сами. Это настоящий мужской клуб, и здесь нет никаких условностей.

Алекс, сидевший на заднем черном кожаном сиденье лимузина рядом с боссом, взглянул на него с восхищением. Губернатору Калифорнии недавно исполнилось шестьдесят — почти преклонный возраст, но каким же стройным, моложавым, мужественным и энергичным был этот человек! Он ни на секунду ни в какой ситуации не терял абсолютной уверенности в себе, в его всегда идеально уложенной прическе до сих пор почти не было седины, а неотразимый взгляд и фирменная белозубая голливудская улыбка по-прежнему сводили с ума девушек и женщин всех возрастов. Этот человек, казалось, был словно из другого мира, где нет невыполнимых задач и в любом деле гарантирован успех. Ему действительно незачем было разбираться в финансах.

— Господин Рейган, не беспокойтесь. Мы с супругой каждое лето путешествуем по диким местам. В прошлом году в Йеллоустоуне жили в палатке в лесу, в горах, и как-то утром к нам пожаловал молодой медведь гризли. Мы сидели у костра, завтракали кофе с круассанами, и он, наверное, учуял запах. К счастью, он не был голоден и через пару минут убежал в чащу. Не думаю, что какое-нибудь важное лицо Клуба в лесу заставит меня испугаться сильнее, чем тогда.

Рональд Рейган заразительно рассмеялся — точно так же, как он это несколько раз делал этим утром на брифинге с журналистами. Те задавали ему острые, неудобные вопросы: например, о серьезных студенческих политических волнениях, все не утихавших в университете Беркли, или о бедственном состоянии систем водоснабжения штата, из-за которого в районе Лос-Анджелеса в июне возникла грандиозная засуха, уничтожившая большую часть урожая и отпугнувшая туристов. Но Рейгана ничто не могло вывести из себя: он отшучивался либо говорил банальные вещи, но с таким актерским выражением, что возразить ему было невозможно.

После брифинга, в обеденный перерыв, Алекс решил прогуляться по улицам Сан-Франциско. В семьдесят первом это был город с поистине волшебной атмосферой. В районе Хайт-Эшбери, в парке недалеко от моста «Золотые ворота», круглые сутки можно было видеть сотни хиппи: длинноволосых парней, певших и бренчавших на гитарах, и симпатичных улыбчивых девушек — босоногих и обязательно с красными или желтыми цветами в волосах. Жаркий июльский воздух был наполнен пряным ароматом цветения южных растений, а из динамиков в соседнем кафе громко доносился бунтарский голос Джона Леннона: Come together — одна из последних песен недавно распавшейся великой ливерпульской четверки. В глубине души Алексу хотелось снять с себя тесный костюм и галстук, став хотя бы на час таким же, как эта беззаботная молодежь, порождение счастливых шестидесятых. Но он, конечно, не мог этого сделать и тут же напомнил себе, что вечером сбудется то, о чем он еще недавно даже и не мечтал.

Из центра Сан-Франциско к Богемской роще вело узкое, однополосное шоссе: примерно полтора часа езды прямо на север. Дорога буквально утопала в зелени, а воздух, казалось, можно было пить как сладкий медовый нектар. На календаре была суббота, после очередной трудной рабочей недели, да еще и в преддверии такого восхитительного отпуска, под ровный шум кондиционера в салоне Алексу захотелось расслабиться и закрыть глаза. Но в этот момент лимузин вдруг резко затормозил. Несколько протестующих людей с плакатами неожиданно выскочили прямо на дорогу, перекрыв ее и едва не попав под колеса мотоциклов, возглавлявших кортеж. На одном из плакатов было жирно выведено от руки фломастерами разных цветов в стиле хиппи «Власть — народу» с круглым знаком Мира, на другом — «Пауки, прочь из Рощи! Верните нам секвойи!». Применять силу было ни в коем случае нельзя: информация о том, что глава штата разогнал мирных демонстрантов, взорвала бы прессу. К счастью, ситуация разрешилась мирно: самая активная из протестующих — женщина лет тридцати, в очках, с растрепанными волосами нагнулась к окну лимузина и, узнав пассажира, явно смутилась, а затем неожиданно приветливо помахала ему рукой. Губернатор ответил ей тем же, и вскоре кортеж продолжил свой путь. Через несколько минут они уже подъезжали к городку Монте-Рио, закрытому для простых смертных, за которым начинались владения Клуба. Губернатор снова заулыбался:

— Только посмотрите, какие здесь забавные названия. Небольшая речка, которую мы сейчас пересечем, называется Русская, а эта улица — Московская. Когда-то давно, лет сто назад, эти места принадлежали русским эмигрантам. Потом их выкупил калифорнийский театральный меценат, желавший, чтобы в этом раю могли свободно отдыхать бедные художники и актеры. Собственно, а кто такие мы, политики? Те же актеры, только роль у нас каждый день разная.

— Странно, что все эти названия не переименовали в эпоху охоты на ведьм в пятидесятых. Тогда ведь все, что в Америке напоминало о коммунизме, предавалось анафеме.

— Молодой человек, вы не поверите, но даже меня, образцового христианского консерватора, обвиняли в симпатии к коммунистам, когда я вступился за знакомого профессора в Стэнфорде, которому чуть не дали пожизненное только за то, что он когда-то бывал в России. А во время выборов мне припомнили критику законов Кеннеди — правильных, но слишком поспешных — и обвинили в расизме. Но все эти дурацкие «-измы», поверьте, долго не протянут. Человек, отдельно взятый человек — вот что, в конце концов, встанет во главу всего.

Лимузин вновь затормозил: на этот раз у шлагбаума, над которым висел указатель въезда в Богемскую рощу. Перед шлагбаумом стояли две дорогие спортивные машины, видимо, подъехавшие несколькими минутами ранее. В водителе одной из них Алекс неожиданно узнал известного журналиста из газеты «Нью-Йорк таймc», когда-то бравшего у него интервью о делах Уолл-стрит. Разумеется, в Клубе существовал режим полного неразглашения информации, а отдельные журналисты могли быть его членами строго как частные лица. Алекс только сейчас обратил внимание на то, как серьезно была организована охрана мероприятия. Помимо частной службы безопасности Клуба въезд в него охраняли десятки, а может быть, сотни вооруженных полицейских и еще какие-то очень внимательные люди в штатском. Миновав первые ворота, лимузин подвергся тщательной проверке еще дважды, причем полицейские обыскали салон и багажник губернаторского лимузина так, как будто это была обычная частная машина. Запрещалось провозить фотоаппараты и диктофоны, не говоря уже о видеоаппаратуре; разрешалось иметь с собой только сменные личные вещи, блокноты и несколько книг. Над территорией резиденции время от времени пролетали полицейские вертолеты. Казалось, что люди собирались здесь не для летнего отдыха, а на сверхсекретное военное совещание.

— Согласно правилам любой новый член должен пройти долгое, как минимум трехчасовое собеседование с представителем службы безопасности. Даже на исповеди вам не приходится признаваться в стольких ваших тайных грехах, как на этом допросе с пристрастием. Но по моей личной просьбе, в виде исключения, сегодня вас пропустили без этой процедуры. Иначе вы бы не увидели главное событие вечера.

Территория частного заповедника «Богемская роща» представляла собой восхитительный, красивейший лес секвойи площадью в тринадцать квадратных километров, включавший также живописные горные склоны, реку и искусственное озеро в самом сердце Рощи. Секвойи — самые прекрасные и величественные деревья на свете, с огромными красными стволами, обширнейшими кронами; верхушки самых старых деревьев, возрастом больше тысячи лет, вздымались более чем на сто метров над землей. Эти уникальные зеленые исполины источали нежнейший хвойный аромат на много километров вокруг. Если какой-то шпион вдруг захотел бы сделать подробную аэросъемку Рощи с высоты, то он бы просто ничего не увидел, кроме густейшего зеленого моря листвы. Эта естественная изоляция от посторонних глаз с высоты была еще одним важным достоинством резиденции.

По территории Рощи лимузин двигался медленно и осторожно: однополосное шоссе стало еще более узким, асфальт то и дело перемежался с гравием, а сама дорога, скорее напоминавшая теперь тропу для велосипедистов, прихотливой змейкой извивалась в промежутках между группами секвой — так, чтобы природное богатство резиденции оставалось нетронутым.

Сразу после въезда висел необычный дорожный знак — широкая деревянная стрелка, указывающая направление. Странным в ней было то, что посередине стрелки было изображение человеческого черепа с пустыми глазницами и дьявольскими рожками. Алекс сразу вспомнил, что в его родном Йельском университете существовало элитное, полутайное «Братство черепа и костей», хотя сам он в нем не состоял и даже точно не знал, чем оно занимается. Изображение было очень похоже на эмблему того общества. Следующее, что Алекс разглядел по пути, — нечто вроде старомодной театральной афиши с надписью «Метаморфозы».

— Древнеримская комедия. Ее будут ставить здесь через неделю. Меня, как бывшего актера, просили быть ее постановщиком, но я отказался — хочу хоть в отпуске ни за что не отвечать и ничем не командовать. Кстати, мой друг, хотите попробовать себя на сцене? В этой пьесе много ролей, а так как клуб мужской, то можно взять себе, например, роль женщины. Это будет очень весело. Кроме того, это возвращение к самим истокам театра, ведь в Древней Греции на сцене тоже играли только мужчины. Не робейте, здесь вас никто ни за что не осудит.

Больше ничего особенного на территории парка, кажется, не было. Названия некоторых аллей отдавали детской простотой (например, «Тропа счастья»), Алекс рассмотрел несколько площадок для паркинга, частично заполненных автомобилями, указатели на кампусы и даже простенький деревенский магазин с продуктами и летней одеждой. Никакой роскоши, скорее, наоборот — подчеркнутый аскетизм, даже немного странный для главного места отдыха высшей элиты. Алекс был даже слегка разочарован, но, естественно, не подал вида.

Солнце все еще стояло высоко, но дневная жара уже спала. Листья секвой наполняли воздух приятной предвечерней влажностью, расслабляя все органы человеческих чувств и одновременно создавая волшебную атмосферу предвкушения чего-то необыкновенного.

Кроме узкой центральной дороги, остальные дорожки парка были пешеходными. Некоторые из них уходили довольно круто вверх, зрительно теряясь в зеленых зарослях. Лимузин притормозил у одной из таких аллей.

— Мой друг, здесь наши пути расходятся. Мой домик находится в секции Мандалай — это что-то вроде Дирекции клуба. Мой домик — по соседству с коттеджем, принадлежащим Рокфеллерам. Там будет жить Нельсон, глава семейного бизнеса, мой старый друг. Президента ждем завтра к полудню. К сожалению, он пропустит вечернее представление. Но он, честно говоря, не большой поклонник этого шоу. Я постараюсь представить вас Ричарду Никсону на днях, когда мы будем обсуждать вопросы государственных финансов. Да, в этот раз придется нарушить кодекс Клуба и обсудить их здесь — ситуация требует. Кто-нибудь из персонала покажет вам дорогу к вашей комнате. До встречи, Алекс.

Путь пешком до кампуса занял четверть часа. Собственно, это были не палатки, как у диких туристов, а приличные деревянные домики, некоторые — двухэтажные, с длинными панорамными балконами. Сходство с жизнью бойскаутов создавали разве что спартанские условия и стесненность: каждый домик были разделен на несколько крошечных комнат, без туалета и душа. Правда, был и небольшой, уютный общий зал, в котором стояли мягкие кресла, столики для еды, полки для книг, камин. Здесь отдыхающие наслаждались дорогими сигарами и коньяком, без журналистов и прочих посторонних ушей обсуждая накипевшие вопросы. В каждом кампусе, или секции (всего их в Роще было ровно десять), было также собственное небольшое кафе, место для барбекю и просто зеленые лужайки для отдыха. На ужин участники, как правило, собирались в центральной части Рощи, где можно вдоволь пообщаться с коллегами из других кампусов.

Алекс решил прогуляться, и первое, что он увидел, были два солидных джентльмена, мирно беседовавших, стоя между деревьями со спущенными брюками. Видимо, они только что справили небольшую нужду. Увидев Алекса, один из них приветливо махнул ему рукой:

— Не стесняйся. Здесь это называется Приветствием. Ты, наверно, тоже перетерпел в дороге, сейчас можно расслабиться. Знакомиться с соседями в первый день в Роще в такой обстановке считается хорошим тоном. Кого нам здесь стыдиться?

Они обменялись визитками. На карточках, выпущенных специально для Клуба, значились только имена его членов, без должностей. Оба новых знакомых Алекса были мужчинами лет 45–50, один крупный банкир из Чикаго, другой — заместитель губернатора штата Нью-Мексико по социальным вопросам, и оба они явно были в Роще не новичками.

В своей комнате Алекс обнаружил большой запечатанный пакет. Помимо мелочей вроде памятки постояльцу и мелкой, почти неразборчивой карты Богемской рощи (с пометками «лично», «строго конфиденциально») в пакете был странный наряд — длинная черная мантия до пола, с широкими рукавами и белым капюшоном, напоминающая рясу средневекового монаха. В памятке говорилось, что эту одежду требуется надеть на вечернюю церемонию открытия сезона. Алекс примерил одежду. Она оказалась вполне ему по размеру, но свое отражение в зеркале он почти не узнал: ему показалось, что на него смотрит другой, практически незнакомый человек.

В холле у небольшого камина стоял невысокий лысоватый мужчина, похожий на федерального судью. Он нетерпеливо теребил в руках пакет с чем-то вроде гербария из зеленых листьев. Увидев озадаченный взгляд Алекса, он только ухмыльнулся:

— Не-ет. Конечно, это не «трава». Хотя курить ее в Роще никто не запрещает, но это даже как-то не солидно. Мы уже давно не студенты. Это такое тонизирующее растение. Вся Восточная Африка и Аравия употребляют его каждый день, жуя после обеда. Снимает усталость и боль, придает энергии. Попробуйте. Сегодня нам всем придется весь вечер стоять на ногах, так что — пригодится.

Алекс взял горсть листьев в рот, с отвращением ощутил их горечь и почти сразу выплюнул. Через несколько минут ощутил легкое, но неприятное головокружение, которое, к счастью, быстро прошло.

Солнце начало клониться к горизонту, но было еще светло. Из домиков кампуса стекались люди, одетые в черные рясы. Алексу показалось, что все они и он в том числе собираются в какой-то Крестовый поход. Некоторые держали в руках самодельные, пока не зажженные факелы. Самым удивительным было выражение лиц. Никаких улыбок и шуток, казалось, что все происходящее — невероятно серьезно. Люди, еще сегодня утром воплощавшие верх цивилизованности, сидевшие в дорогих костюмах в директорских офисах на верхних этажах небоскребов, сейчас были похожи на разгоряченных средневековых инквизиторов. Кто-то, высоко подняв в руке уже полупустую бутылку виски, вдруг обернулся к остальным и заорал утробным хриплым голосом:

— Мы сожжем эту тварь!

— Мы сожжем его! Да! — подхватили десятки луженых, излишне возбужденных глоток. Кто-то из мужчин резко приподнял подол своей мантии, под которой не было одежды, продемонстрировав свой голый зад. В ответ раздались смех и одобрительные крики. Вечеринка начиналась.

Сотни фигур в мрачных темных балахонах энергично двигались с разных сторон в самый центр Богемской рощи — к Пруду совы. Это был небольшой искусственный водоем продолговатой формы. На противоположном берегу пруда возвышалось главное строение Рощи, ее символ, которое даже называли божеством. И это действительно было божество, но, разумеется, не христианское, а языческое, восходящее корнями к ханаанской цивилизации и древнему Вавилону. Статуя гигантской Совы, высотой в 12 метров, стояла над прудом на постаменте, а к нему вели несколько рядов ступеней. По обеим сторонам Совы были установлены ровные ряды железных крестов, примерно в человеческий рост. Под ступенями, прямо перед статуей, вырыто углубление. Люди в черных рясах останавливались на противоположной от идола стороне пруда, образуя длинные, плотные ряды. Они были крайне возбуждены. Кто-то истошно кричал, словно разогреваясь перед сражением, по рядам из рук в руки передавались бутылки с горячительными напитками и еще какой-то темной жидкостью, разлитой в обычные пластиковые бутылки без наклеек. На подходе к пруду Алекс заметил в толпе знакомое лицо — того самого высокопоставленного репортера «Таймс», встреченного днем при въезде в парк. Тот тоже его узнал. Вдвоем они протиснулись в первый ряд, стоя у самой воды. Человек за спиной Алекса беспрерывно бормотал нечто похожее на древнееврейские молитвы, перемежая непонятные слова заунывным песнопением. «Скоро начнется светопреставление. Их сатанинские величества, наверно, уже готовы», — произнес репортер.

На Калифорнию спустилась темная южная ночь. Церемония, вот уже сто лет с небольшими вариациями проводившаяся в Клубе каждый год в первый день летнего сезона, началась ровно в десять. Церемония официально называлась Cremation of Care — Сожжение забот.

Все пространство над прудом и вокруг него вдруг сотряслось от громких, почти оглушительных звуков, мощно лившихся из невидимых динамиков. Сначала это был отрывок из симфонии Вагнера, который затем перешел в низкие, давящие на ушные перепонки зловещие органные аккорды. Раздался взрыв: одновременно воспламенились, видимо под действием пиротехники, все металлические кресты на том берегу, образовав по обе стороны от Совы длинные искрящиеся коридоры, отбрасывающие снопы желтых искр высоко в небо. Из толпы раздались новые, еще более исступленные вопли восторга.

К противоположному берегу пруда начали одна за другой приставать лодки, а в каждой из них находилось по несколько людей в нарядах священников, держащих в руках большие, ярко горящие факелы. Когда «священников» на том берегу стало не меньше двадцати, они выстроились в ряды перед изваянием. Только сейчас Алекс заметил, что вокруг статуи Совы было навалено что-то вроде охапок хвороста или другого горючего материала. Рясы священников — красного, желтого и черного цвета — ярко выделялись на фоне темно-серого каменного постамента.

Последней к берегу пристала лодка с главным жрецом, тоже с факелом, в рясе белоснежного цвета. Священники почтительно расступились, и он подошел к ступеням, над которыми возвышался идол. Вновь заиграла музыка, ее звуки были протяжными, леденящими, без определенной темы. Из динамиков раздался голос, но с той стороны пруда было трудно понять, говорит ли это сам верховный жрец в микрофон или кто-то за него. Голос звучал низко, зловеще и с большим пафосом:

— Мы собрались здесь, чтобы освободить себя! Сбросить шагреневую кожу бренных земных забот, раскрыть наши души. Я взываю к духам земли, я взываю к силам огня!

Музыка резко прервалась, на мгновенье воцарилась звенящая тишина, которую вновь прорезал голос жреца:

— Я посылаю вам огонь! Пусть он очистит все! Это вечное пламя примет жертву и освободит нас!

В небо взвился сноп света, напоминающий фейерверк, но вместо того, чтобы растаять высоко в воздухе разноцветными искрами, волна красноватого огня обрушилась вниз, опалив каменную совиную голову и воспламенив хворост, которым было обложено ее основание. Верховный жрец опустил свой горящий факел, и через мгновенье широкий столп огня вырвался снизу, из жертвенной ямы. Теперь уже вся 12-метровая Сова была объята пламенем.

Толпа притихла, ожидая кульминации. Четверо жрецов в красных одеяниях вытащили из лодки и поднесли к пылающему основанию Совы фигуру младенца, лежащего на спине с приподнятыми вверх согнутыми ручками, только неестественно большого размера. Human effigy — человеческое изваяние. Так называлась жертва, которая должна была сгореть в очистительном пламени.

Грудь Алекса пронзила острая боль. Он совершенно отчетливо понял, что именно напоминал ему этот обряд. В языческом древнем Карфагене до разрушения его римлянами на центральной площади напротив главного храма стояла огромная статуя божества Молока (или Молоха, как его называли в более ранних, шумерских книгах). Медный идол высотой более десяти метров походил на сидящего человека с рогатой головой Быка (Сова также считалась одним из воплощений Молока). Его руки были вытянуты перед собой. В обычное время жители Карфагена обходили страшного идола стороной, отправляя ежедневные языческие обряды в храме напротив. И лишь в самых крайних случаях, когда городу грозила страшная опасность (например, во время многомесячной засухи, обрекавшей большую часть жителей на голодную смерть, или при вражеской осаде, когда силы агрессоров кратно превосходили количество оборонявших городские стены), по общему решению жителей Карфагена проводился ритуал жертвоприношения жестокому, но всесильному идолу. Ему надо принести пищу. И тогда на рассвете все пространство под Молоком превращалось в пылающий костер. Его протянутые вперед руки сначала становились красными от жара, затем почти белыми. Перед идолом стояла очередь из детей, как правило, мальчиков восьми-тринадцати лет, в черных саванах, с плотными мешками на головах, чтобы они ни о чем не догадывались до последней секунды. Это не были дети рабов или бедняков, напротив — Молоку следовало принести в жертву самых достойных отпрысков города: детей богачей, политиков, военачальников. Двое жрецов брали очередного ребенка в зашитом саване и бросали его в руки Молока, через которые он падал в огненную яму. Церемония могла продолжаться часами, до тех пор, пока идол не насытится вдоволь. Этот момент определял верховный жрец по звуку, издаваемому жертвенным огнем. И не было в истории Карфагена случая, когда этот страшный ритуал не приносил бы городу то, о чем молили богов его жители. Засуха почти мгновенно сменялась многодневными обильными дождями, на неприятельскую армию обрушивалась моровая язва. Молок, насытившись, столетиями спасал Карфаген. Лишь однажды в истории, когда грозное римское войско Сципиона Африканского стояло у древних ворот, его жители, несмотря на всю опасность, отказались отдать жрецам своих детей на мучительную смерть. На следующий день Карфаген пал, а римляне, уставшие от столетий Пунических войн, излили всю свою ярость, сровняв город с землей, казнили или продали всех его жителей в рабство, а затем щедро посыпали его почву солью, чтобы на ней еще много лет не взошел ни один стебель. Молок остался голодным, и вся многовековая богатейшая карфагенская цивилизация, культура, язык навечно ушли в небытие.

Музыка снова стихла, настала торжественная пауза. Жрецы подняли фигуру огромного младенца, замерев на мгновение. Вероятно, эта фигура была сделана из тяжелого материала: священники в рясах перемещали ее с большим трудом. Алекс подумал, что внутри кокона, изображающего младенца, по размерам как раз мог уместиться взрослый живой человек. Алекс напряг свое идеально острое от природы зрение и мог поклясться: на какой-то миг из кокона вдруг поднялась вверх чья-то рука, кажется, с темной кожей. Впрочем, на таком расстоянии в дрожащем блеске языков пламени это могло быть лишь его разыгравшееся воображение. Жрецы наклонили фигуру и бросили ее в пылающую жертвенную яму. И снова Алекс отчетливо услышал что-то страшное — истошный человеческий крик, но это мог быть и крик кого-нибудь из окружающей толпы, который к тому же тут же заглушили новые аккорды органной музыки. Из динамиков вновь донесся голос жреца, но на этот раз он не говорил, а разразился надрывным, безумным хохотом. Пламя теперь уже полностью объяло огромную каменную Сову, ряды крестов по обе стороны от нее горели, с треском выстреливая в воздух снопы искр, жрецы с факелами стояли спиной к пруду, лицом к горящему идолу. Голос вновь заговорил:

— Мы теперь свободны! Да пребудет с нами счастливое лето, без забот и тягостей!

Толпа на этой стороне пруда взревела от восторга. Репортер повернул голову к Алексу и с изумленными глазами проговорил: «Ты видел это? Это было по-чумовому восхитительно!!!» Некоторые из окружающих начали исступленно обниматься, казалось, что собравшиеся мужчины были готовы кататься по земле от восторга. Дух демонов после обряда, которому бы позавидовали и самые убежденные сатанисты мира, поклонники древнего культа Люцифера, кажется, вселился в души собравшихся. Алекс был воспитан в строгих католических традициях: его родители никогда даже не садились за стол, не помолившись перед трапезой. Он повторял про себя слова губернатора о том, что все это — лишь игра, что здесь ничто не следует принимать всерьез. Но в его ушах все еще стояли странные крики с той стороны пруда, он был почти уверен, хотя и не мог за это полностью поручиться, что перед ним и вправду предали мучительной смерти живого человека. Или это была невероятно искусная постановка. Жрец снова заговорил: он рассматривал пепел сожженной фигуры и по нему предсказывал, что это лето пройдет для собравшихся членов Клуба исключительно хорошо. Но эти слова Алекс уже слышал словно в тумане. Больше всего ему хотелось сбежать отсюда, тайком поймать на ночном шоссе автомобиль и уехать домой. Но он понимал, что лучше даже не пытаться это сделать. До его домика отсюда было не больше двух километров. Выбравшись из толпы, он поплелся спать, дав себе слово никому в жизни не рассказывать о том, что он видел.

На следующее утро светило яркое солнце. Вчерашний обряд казался лишь дурным сном. Алекс заметил, что под дверью комнаты просунута тонкая папка. В ней он с удивлением обнаружил сценарий пьесы «Метаморфозы, или Золотой осел», написанной во втором веке древнеримским писателем-сатириком Апулеем. В повести описывалась история юноши, случайно превращенного его любимой в осла, который, пройдя в обличии вьючного животного через много стран и немыслимые приключения, в финале вновь становится человеком. В повесть также вошли несколько независимых новелл, одной из которых была знаменитая история Амура и Психеи. Реплики возлюбленной римского бога любви были очеркнуты и выделены фломастером. По спине Алекса скатился холодный пот. По всей видимости, играть Психею предстояло ему.

Хотелось есть. Слегка ошеломленный, он вышел на лужайку. Где-то высоко, в ветвях секвой, раздавались мелодичные трели птиц. Рядом с входом двое мужчин играли в пинг-понг, причем оба были раздеты до нижнего белья. Чуть дальше, в тени, в гамаке лежал пузатый лысоватый тип, похожий на сенатора с большим стажем. Он читал газету и был при этом совершенно голым. Алекс присел за столик под навесом, и перед ним появился официант, держа поднос с легким завтраком. Впрочем, на еду Алекс не сразу обратил внимание. Официант был молодым, высоким, загорелым, атлетического сложения. Он был в одних шортах, в обоих ушах висели серьги, но главное, что его глаза были густо подведены тушью.

Один из мужчин, игравших в настольный теннис, вдруг резко окликнул официанта:

— Эй, Чэд, ты чего такой серьезный? Снимай шорты, здесь так не принято. Хочу внимательно полюбоваться тобой сзади. Тебе платят такие деньги вовсе не за то, чтобы ты тарелки разносил. Нам всем уже давно пора хорошо повеселиться.

Алекс не хотел слышать и видеть продолжение этого разговора. Взяв в руку стаканчик с соком и сценарий, он медленно пошел вверх по тропинке. Через некоторое время он нагнал еще двоих мужчин. Они шли тоже почти обнаженные, время от времени поглаживая друг друга по спине и плечам. Как ни странно, их разговор был при этом вполне серьезным — о перспективах слияния двух крупных американских авиакомпаний.

К счастью, далеко не все члены Клуба предавались плотским утехам. В самом центре Рощи находился большой амфитеатр наподобие древнегреческого, правда, его сиденья были не каменными, а вполне обычными, расположенными сверху вниз на пологом склоне холма. Всю первую неделю «богемских каникул» почти с утра до вечера здесь проходили интересные мероприятия, например, в одиннадцать утра мог выступать директор ЦРУ с докладом о главных внешних угрозах, в час дня министр социального развития рассказывал о ситуации с безработицей. После обеда темы бизнеса и политики, как правило, сменяло искусство, которым и был изначально знаменит Богемский клуб. В три часа мог выступать знаменитый джазмен, в пять — известный голливудский актер, а вечером, в семь, — национальный балет. В редких случаях в выступлениях участвовали женщины, но они были обязаны в тот же день покинуть пределы Рощи.

Тем временем в элитном кампусе Мандалай отдыхавшим там вершителям судеб мира в этом году было не до развлечений. На кону стояла вся дальнейшая судьба Америки, ее финансовая система, находящаяся в эту самую минуту на волоске от краха.

Обменный курс доллара на золото, установленный еще Франклином Рузвельтом во времена депрессии, действовал до сих пор. Мир и экономика с тех пор изменились до неузнаваемости: старинные винтовые самолеты уступили место гиперзвуковым истребителям, человек изобрел водородную бомбу, высадился на Луну и провел первые успешные пересадки сердца. Объем экономики США и количество долларов в обращении выросли за прошедшие сорок лет во много раз. В конце Второй мировой войны в городке Бреттон-Вудс (конечно же, в США) прошла важнейшая для судеб мира конференция, в которой приняли участие страны-победительницы, представленные их лучшими финансовыми умами. На этой конференции был учрежден Международный валютный фонд (МВФ), отвечавший за будущую финансовую и экономическую стабильность во всем мире. Но главным итогом той встречи стало всеобщее признание доллара главной мировой валютой (с чем согласилась даже делегация СССР).

Доллар был привязан по твердому курсу к определенному золотому содержанию. Все остальные денежные валюты мира теперь котировались только к доллару через систему обменных курсов. Поначалу эта система работала бесперебойно: огромные запасы золота в Форт-Ноксе были наилучшим обеспечением американской валюты, и доверие к доллару в мире довольно долго оставалось почти безграничным. Следующие двадцать лет после окончания войны мировая экономика росла в расчете на душу населения самыми быстрыми темпами за всю историю человечества. Никогда еще не было такой разницы в благосостоянии и уверенности в завтрашнем дне у отцов и детей, как в те годы. Родители, чья молодость пришлась на кризисные тридцатые и военные сороковые, привыкли работать с раннего утра и допоздна, считая счастьем уже хотя бы обеспеченный сытный семейный ужин каждый вечер и крышу над головой. Но их дети, выросшие в пятидесятых и переживавшие расцвет молодости в шестидесятые, просто не понимали такой убогой, с их точки зрения, жизни, бросившись с головой в современную музыку, путешествия, философию, рок-фестивали и многое другое. Как это уже не раз бывало, многим казалось, что вот теперь наконец настала золотая эпоха человечества и дальше все будет только лучше.

И как всегда, как раз в момент наивысшей эйфории на небе вдруг стали собираться свинцовые тучи. Убийство Кеннеди, война во Вьетнаме стали лишь первыми тревожными звонками. Довольно долго экономика США держалась на высоте благодаря большому запасу прочности. Но все когда-то заканчивается. В 1968-м, во время циклического спада и заодно на фоне пятого года безумной войны во Вьетнаме, инфляция доллара, еще с двадцатых годов ни разу не превышавшая два процента в год, вдруг скакнула до шести процентов, а дефицит бюджетов страны всех уровней вырос до невиданных масштабов.

То, что доллар теперь качается, как колосс на глиняных ногах, было понятно уже давно. Рыночная цена золота намного превысила официальный курс обмена. Но американцы хитрили до последнего: не отказываясь от официального курса, они разрешали иностранцам менять доллары на золото по низкому курсу лишь в одном месте: в тесном подвале нью-йоркского отделения Федеральной резервной системы. Золото там надо было заказывать за много месяцев вперед, а лимит выдачи желтого металла в день был ничтожно мал. Эта нехитрая уловка, защищающая золотой запас страны, могла работать еще десятилетиями. Но тут в игру вступил самый смелый и решительный человек в Западной Европе — президент Французской Республики Шарль де Голль. Он лично привез в Нью-Йорк огромный корабль, доверху набитый зелеными купюрами, и потребовал у президента США Ричарда Никсона немедленно обменять все эти доллары на три тысячи тонн золота. Ошеломленный Никсон пригрозил Франции исключением из НАТО, на что де Голль ответил, что он не возражает против этого. По неофициальным каналам де Голлю прозрачно намекнули, что на американской земле его может ждать судьба братьев Кеннеди, но бесстрашный партизан Второй мировой лишь усмехнулся. Выхода не было: через неделю Франция получила свое золото. Все шлюзы, таким образом, оказались открыты: вскоре в ФРС за золотом обратились немцы, за ними — все остальные. К лету 1971-го золотой запас США катастрофически сократился: с двадцати двух до восьми тысяч тонн. Министерство финансов прогнозировало, что уже к концу года золота в Америке практически не останется.

Ко вторнику к отдыхающим в Богемской роще присоединились лидеры Республиканской партии, в том числе сам президент Никсон. По натуре довольно странный, резкий, непредсказуемый, вечно кем-то обозленный или чем-то обеспокоенный, он в то же время пользовался репутацией человека с твердыми принципами и был скромен в быту. Никсон родился в бедной семье, все детство и юность, помимо учебы, вкалывал на самых неблагодарных работах, чтобы принести домой лишний кусок хлеба. Страстью всей его жизни была юриспруденция: он проявлял к ней такие способности, что после школы с блеском сдал экзамены в Гарвард. Но мечта всей его жизни не сбылась: у его родителей не оказалось денег оплачивать учебу и он остался работать дома, на ферме, помогая своим братьям. Позже он все-таки стал успешным юристом, а вернувшись после героической службы в армии во время войны, начал политическую карьеру, стал сенатором от штата Калифорния, пройдя затем все ступени до кресла в Белом доме. Ричард Никсон уже бывал в Богемской роще, ненавидел обряд сожжения чучела и вообще чувствовал себя в этом месте крайне неуютно, подозревая, что за ним здесь либо следят, либо хотят как-то использовать. Но в этот раз не приехать сюда он не мог: слишком многое стояло на кону.

Для таких случаев на уютной лужайке в самой элитной части Богемского клуба, которая называлась «Гнездо совы», в тени крон относительно невысоких молодых деревьев, у берега реки расставляли простые деревянные стулья и столы. Властители мира сидели за ними, одетые в легкие летние рубашки, их угощали простой фермерской едой, с домашним пивом или молодым игристым вином из находящейся по соседству долины Напа. Если бы кто-то, не зная политиков в лицо, случайно увидел эти посиделки, то решил бы, что семья фермеров пригласила соседей на летний деревенский пикник. В этой подчеркнуто лишенной роскоши обстановке основатели Клуба намеренно создавали атмосферу, в которой психологически легко обсуждать даже самые сложные и деликатные проблемы.

Было около четырех дня пополудни, погода стояла солнечная, безветренная и нежаркая. Губернатор Калифорнии Рейган, как обычно, был душой компании — рассказывал смешные и порой не совсем приличные истории из своей прошлой голливудской жизни. Госсекретарь, правая рука Никсона, еще довольно молодой Генри Киссинджер, немного похожий на хорька в толстых очках, но при этом весьма живой и остроумный, рассказывал истории о своих частых визитах за границу. Нельсон Рокфеллер, не только богач, но и видный деятель Республиканской партии, на правах фактического хозяина резиденции старался даже в мелочах быть учтивым и гостеприимным. На встрече также присутствовали двое ученых из Университета Беркли, вовлеченные в текущие ядерные проекты, и, конечно, несколько крупных финансистов и сенаторов — всего около пятнадцати человек. Разумеется, все остальные из примерно тысячи отдыхающих в Богемском клубе людей ни об этой встрече, ни о разговоре не имели и понятия.

— Больше всего меня беспокоит даже не золото как таковое. Мне страшно представить, как громко завопят от счастья коммунисты, узнав, что Форт-Нокс уже на две трети пуст. — Директор ЦРУ Ричард Хелмс, который позже оказался в центре Уотергейтского скандала, приведшего к отставке Никсона, был хорошо известен нелюбовью к Советам.

Нельсон Рокфеллер, единственный даже здесь одетый в привычный костюм-тройку стоял в своей любимой позе, скрестив руки на груди и глядя вдаль:

— Система бы не разрушилась, если бы не этот солдафон — лягушатник в высокой фуражке. Но сукин сын де Голль получил-таки по заслугам. По своим каналам мы всячески распаляли студентов Сорбонны во время революционных волнений в Париже 1968-го. Затем слили компромат на генерала, опорочили его перед французской армией. Это была настоящая охота за его головой, ради которой не было жалко никаких средств… В итоге старик, конечно, не выдержал, с позором ушел в отставку, а еще через год скончался в одиночестве от инфаркта. После де Голля президентом стал Жорж Помпиду, много лет до этого работавший личным помощником в банке нашего главного партнера во Франции Ги де Ротшильда. Помпиду сразу же подписал все нужные Америке соглашения о свободной торговле. Теперь между Францией и США — настоящая дружба и полное взаимопонимание. Никто — вообще никто — и никогда не может диктовать Америке свои условия. Пора бы миру уже, наконец, усвоить эту простую вещь.

Министром финансов США в правительстве Никсона был Джон Коннели — тот самый бывший губернатор штата Техас, сидевший в одном лимузине с Кеннеди и тяжело раненный в момент его убийства. Собственно, финансового образования у него практически не было. Но ему полностью доверяли (редчайший случай!) и демократы, и республиканцы. Кроме того, в его подчинении была хорошая молодая команда выходцев из лучших университетов. Джон Коннели проявлял крайнюю озабоченность:

— Я не представляю, что было бы с долларом и экономикой без золотого обеспечения. Бумага сама по себе ведь не стоит ничего. Только золото — вот настоящий, вечный эквивалент стоимости. Сейчас на золотую монету можно купить в булочной ровно столько же хлеба, сколько и во времена Юлия Цезаря. В Великую депрессию люди умирали от голода, но хранили в подполе золотые слитки, чтобы хотя бы прокормить детей, когда денег уже совсем не останется. Золото — мерило всего, без него начнется хаос, и я не знаю, чем это может закончиться.

Повисшую мрачную паузу снова прервал Рокфеллер:

— Зачем скорбеть о том, последствий чего мы даже не знаем. Я общался с другими акционерами ФРС. Они все желают сохранить остатки золота в Системе и ради этого готовы пустить доллар в свободное плавание. Посудите сами. Доллар как главная мировая валюта стоит слишком дорого, и наши конкуренты вовсю пользуются этим. Еще не так давно позиции «Дженерал моторз» в мировом автостроении были незыблемы. А теперь японцы, пользуясь низким курсом иены, просто завалили американский рынок дешевыми и вполне качественными автомобилями. Еще несколько лет, и фабрики Детройта придется закрывать: по таким ценам наши машины станут никому не нужны. А возьмите металлургов. Американских рабочих увольняют десятками тысяч только потому, что сталь, произведенная в Европе за немецкие марки, почти вдвое дешевле, чем наша. За отказ от Бреттон-Вудских соглашений Америке ничего не будет. Зато курс доллара наверняка упадет, и тогда наш экспорт снова будет востребован. Сохраним золото и поможем экономике: убьем двух зайцев сразу. Нужна только политическая воля, и все сразу встанет на свои места.

Президент Никсон, задумчиво пивший слабоалкогольный напиток из высокого стакана за дубовым столом, скривил свою обычную болезненную гримасу. После долгой паузы он внезапно с силой ударил кулаком по столу:

— God damn it![1] Почему я, как навозный жук, вечно обречен выгребать чужое дерьмо??? Кеннеди ввел армию во Вьетнам; Джонсон раздул небольшой конфликт в огромную войну. А виноват теперь во всем я — и должен, подтеревшись от позора, непонятно как выводить войска домой. Эйзенхауэр развязал с Советами гонку ядерных вооружений, и мы, и они накопили тысячи атомных бомб, а теперь я должен лететь в Москву на поклон к Брежневу, чтобы договариваться с ним о прекращении этого безумия. Военный комплекс задолго до меня заставил правительство печатать несметные горы не обеспеченных ничем долларовых бумажек. А теперь мне, краснея, под улюлюканье всего мира, нужно объявлять о том, что Америка отказывается от золотого стандарта! Да черт побери!

Нельсон Рокфеллер тихими, неслышными шагами подошел к президенту и мягко положил руку ему на плечо:

— Ричард, вы посланы Америке самим Богом. Мы не можем допустить, чтобы у нас не осталось золота.

— Кто-нибудь может мне сказать, что будет потом? Чем тогда вообще будет обеспечен доллар?

— Мы обсуждали это с банками, управляющими резервной Системой. Апокалипсиса не будет. Доллар по-прежнему будет обеспечен всем экономическим могуществом Соединенных Штатов. Золото на самом деле — всего лишь обычный товар. Таких товаров — тысячи. Желтый металл нельзя есть, им нельзя укрыться от зноя или дождя, он мягкий, поэтому из него нельзя ничего построить. Золото — это мираж. Та же самая нефть несравнимо более важна и полезна.

— А что станет с ценами?

— Через какое-то время они вырастут. Но рынку все равно потребуется определенный срок, чтобы разобраться в том, что происходит. Скажем, до конца этого года, чтобы избежать паники, можно ввести указ о запрете повышения внутренних цен на продукты питания и все виды сырья.

Ричард Никсон опустил голову, что-то напряженно обдумывая. Наконец, в тишине, которую нарушал только гомон птиц в кронах деревьев, он произнес:

— Я хочу, чтобы мы все подписали бумагу. Она останется у меня, и даю слово, что я никогда не предам ее общественности. Вы все — слышите, все до единого, должны расписаться в том, что вы лично поддерживаете отказ от привязки доллара к золоту. Без этой бумаги я даже и пальцем не пошевелю. Начнем с министра финансов.

В течение следующего часа все присутствующие поставили свои подписи и комментарии на тайный проект резолюции. Не было никого, кто был бы против этого. Печать на этот документ, включавший несколько листов, поставил Нельсон Рокфеллер. На печати был выгравирован символ Богемского клуба: силуэт совы с заглавными буквами «В» и «С» по бокам. Ричард Никсон положил документ в папку, которая была с ним с начала этой встречи.

Одно из величайших событий в финансовой истории мира свершилось. Начиная с финикийской цивилизации почти три тысячи лет назад ни одна денежная система в крупных странах мира не обходилась без привязки к определенному содержанию золота. Летом 1971 года этот бастион впервые пал, и теперь уже навсегда. Федеральная резервная система получила возможность печатать доллары в любом количестве, сколько ей заблагорассудится.

Президент Никсон объявил об отказе США от золотого стандарта менее чем через месяц: в августе 1971-го. Реакция мира не заставила себя ждать. Рыночный курс доллара к фунту, марке и франку существенно снизился и затем продолжал падать еще несколько лет. В 1973-м арабские страны объявили бойкот Америке в связи с ее поддержкой Израиля, в результате которого цены на нефть в долларах за несколько месяцев взлетели почти в десять раз. Последовавший экономический шок в западных странах повлек длительный кризис в мировой экономике, который продолжался до начала 1980-х годов. Эпоха хиппи, всеобщего счастья и процветания сменилась галопирующей инфляцией, высокой безработицей и всеобщей неуверенностью в завтрашнем дне. Конец золотого стандарта стал и концом золотой эпохи шестидесятых. Хотя летом 1971-го обо всех этих печальных последствиях догадывались лишь немногие. В выигрыше от глобальных экономических передряг остались, как всегда, крупнейшие банки. Дэвид Рокфеллер-младший с восторгом описывает в своей книге, как в результате нефтяного кризиса правительства многих стран мира выстроились в очередь на поклон к нему лично и к его «Чейз Манхэттен банку», чтобы получить кредиты даже под очень высокие проценты, без которых эти страны могли обанкротиться за считаные дни. Еще никогда до этого Федеральная резервная система не была настолько могущественной.

За сорок лет до 1971 года цена золота почти не изменилась. За следующие сорок лет цена золота в долларах вырастет — ни много ни мало — в пятьдесят раз. Спираль вечной инфляции была запущена, и она уже никогда не остановится…

В субботу в Богемском клубе должна была состояться премьера многочасовой самодеятельной пьесы, которая обычно была гвоздем сезона летнего отдыха. С утра к Алексу Джонсу пришли стилисты и костюмеры — примерить костюмы Психеи, всеми силами стремившейся на свидание к Амуру. Ближе к полудню Алексу аккуратно побрили волосы на ногах и руках, очертили глаза яркой подводкой. На кожу лица нанесли толстый слой белого тонального крема, а поверх короткой прически надели шикарный парик с длинными блондинистыми волосами. По дороге к амфитеатру почти каждый второй встречный мужчина осыпал Алекса комплиментами, а кое-кто даже норовил ущипнуть его за зад или чмокнуть в щеку. От природы Алекс был стройным и худощавым, а мужественные черты его лица превратились в милое женское личико с помощью искусного макияжа.

Спектакль начинался в шесть вечера, а его постановка была режиссирована профессионально и с большим размахом, с участием более чем полусотни актеров из числа отдыхающих. Пьеса Апулея «Метаморфозы» составлена из десяти книг: новелла об Амуре и Психее шла посередине, в пятой книге. Каждую фразу Психеи-Алекса по сценарию толпа зрителей принимала с одобрением. Благочестивая красавица Психея, разлученная с любимым, выполнила все приказы его матери, самой Венеры, обратив гнев свекрови в милость, и в финальной сцене должна была слиться в экстазе с Амуром на брачном ложе, объяснившись ему в страстной любви. Роль Амура играл бывший окружной судья какого-то штата, с усами и огромным пивным животом, весивший под полтора центнера.

Вместо объятий и поцелуев по сценарию Алекс Джонс внезапно схватил микрофон и громко прокричал, проклиная собравшуюся толпу, назвав ее «шайкой безумных сатанистов». Быстро сойдя со сцены, он направился пешком в свой кампус. Толпа расступилась. В комнате в домике он умылся, собрал свои вещи и открыл дверь, чтобы направиться куда угодно прочь из этого вертепа. Свет в дверном проеме загородили две фигуры дюжих полицейских. Судя по их каменным лицам, они были даже не намерены задавать Алексу какие-либо вопросы.

В понедельник, 25 июля, через две недели после сожжения идола, работа в Капитолии Сакраменто вернулась в обычное русло. Сотрудники казначейства возвращались из отпусков: опрятные, загоревшие офисные клерки в рубашках с короткими рукавами кокетничали с улыбчивыми секретаршами в облегающих светлых платьях; на кухне клокотал отполированный кофейник; в большом зале финансового отдела с огромными кипами бумаг снова слышался веселый, ритмичный стук клавиш пишущих машинок и арифмометров. На представителя службы персонала администрации штата поначалу никто не даже не обратил внимания, поэтому он громко попросил тишины, постучав чайной ложкой о чью-то большую кофейную кружку:

— Коллеги, прошу минуту вашего внимания. Позвольте мне представить вам нового руководителя Казначейской службы штата Калифорния. Хочу пожелать ему всяческих успехов в его новой, чрезвычайно ответственной должности.