Мисс Чудо

Глава 1

Дербишир, 16 февраля 1818 года

Мирабель Олдридж вышла из конюшни и направилась по посыпанной гравием дорожке к Олдридж-Холлу. Когда она поворачивала к цветнику, из кустов неожиданно выскочил лакей Джозеф.

Мисс Олдридж недавно исполнился тридцать один год, однако выглядела она гораздо моложе. А сейчас — с растрепавшимися на ветру золотисто-рыжими волосами, раскрасневшимися щеками и сверкающими после прогулки глазами казалось совсем юной.

Тем не менее решение в этой семье принимала именно мисс Олдридж, и именно к ней, а не к ее отцу обращались слуги, когда возникали проблемы. Возможно, потому, что ее родитель сам нередко создавал проблемы.

Неожиданное появление запыхавшегося Джозефа подсказало ей, что сейчас одна из таких проблем и возникла.

— Прошу прощения, мисс, к мистеру Олдриджу пожаловал какой-то джентльмен. Говорит, что ему назначена встреча. Это правда, потому что мистер Бентон говорил, будто своими глазами видел, что имя посетителя записано в книге собственной рукой хозяина.

Это казалось невероятным, но если мистер Бентон, дворецкий, говорит, что сам видел такую запись в ежедневнике хозяина, значит, так оно и есть.

Мистер Олдридж никогда никому не назначал встреч. И если соседи желали увидиться с отцом Мирабель, им следовало договориться о встрече именно с ней. Те, кто приезжал по делам, связанным с поместьем, к Хиггинсу, доверенному мистера Олдриджа, тоже обращались к Мирабель.

— А почему бы этому джентльмену не поговорить с Хиггинсом? — спросила Мирабель лакея.

— Мистер Бентон говорит, что так не положено, потому что мистер Хиггинс для него человек слишком низкого уровня, так как этот джентльмен, мистер Карсингтон, является сыном какого-то герцога. Мистер Бентон знает, какого именно. Вроде бы «гейт», только не Биллингсгейт, и не из тех, которые из Лондона.

— Карсингтон, — задумчиво произнесла Мирабель, — фамилия герцога Харгейта. Это было старинное дербиширское семейство, однако визитами с ним она не обменивалась.

— Да, мисс, это самое имя. Кроме того, это тот джентльмен, который героически сражался при Ватерлоо, поэтому мы провели его в малую гостиную, как респектабельного гостя. Мистер Бентон сказал, что его не следует заставлять долго ждать, поскольку он важная персона.

Мирабель окинула критическим взглядом свою одежду и обувь. Все утро с небольшими перерывами лил дождь. Комки грязи прилипли к промокшей юбке; сапожки, пока она шла от конюшни, тоже покрылись слоем грязи. Шпильки давно потерялись, и волосы высвободились из прически, а уж о состоянии шляпки лучше было не думать.

Что же делать? Появляться в таком виде просто неприлично. Но чтобы привести себя в порядок, потребуется много времени, а знаменитого героя Ватерлоо и без того уже заставили ждать дольше, чем позволяли правила хорошего тона.

Подхватив юбки, она помчалась к дому.

Дербишир был совсем не тем местом, где Алистеру хотелось бы находиться в настоящее время. Сельская жизнь его не привлекала. Он предпочитал цивилизацию, иными словами — Лондон.

Олдридж-Холл был расположен в захолустном углу унылого Скалистого края.

Гордмор, свалившийся в постель с жесточайшим гриппом, тем не менее сумел живописать ему все прелести Скалистого края.

— Туристы приезжают полюбоваться сельскими пейзажами. Ипохондрики пьют целебную минеральную воду и плещутся в минеральных ваннах. Там отвратительные дороги. Нет ни театра, ни оперы, ни клубов. Ничего не остается, кроме как глазеть на горы, долины, скалы, ручьи, коров и овец или на сельские пейзажи, туристов и больных.

В середине февраля даже эти скудные достопримечательности отсутствовали. Пейзаж был в коричневых и серых тонах, а погода — сырая и холодная.

Но интересы Гордмора — а следовательно, и Алистера — были сосредоточены здесь, и проблему следовало решать немедленно, не дожидаясь лета.

Олдридж-Холл представлял собой довольно красивый помещичий дом, который с годами разросся за счет многочисленных пристроек. Однако он был крайне неудобно расположен — в конце длинного отрезка того, что по местным меркам весьма остроумно называлось «дорогой», а на деле представляло собой узкую, изрытую колеями тропу, в сухую погоду покрытую пылью, в сырую — грязью.

Алистеру сначала показалось, что Гордмор преувеличивает, описывая состояние дорог. На самом же деле его друг даже несколько приукрасил картину. Трудно было представить себе еще какое-нибудь место в Англии, где просто необходимо было проложить канал.

Осмотрев коллекцию картин, украшающих стены малой гостиной, среди которых было несколько превосходных египетских пейзажей, и изучив орнамент ковра, Алистер подошел к застекленной двери и выглянул наружу. Дверь выходила на террасу, откуда открывался вид на цветники, переходившие в расположенный на склоне парк. За парком виднелись живописные холмы и долины.

Но он не заметил их красот. Его внимание привлекла девушка.

Она, прихватив юбки, взбегала по ступеням террасы. Шляпка ее сбилась набок, а золотые кудряшки плясали вокруг ее лица.

Девушка пересекла террасу, и прежде чем она выпустила из рук подол юбки, Алистер успел заметить аккуратные щиколотки и изящной формы икры.

Он открыл дверь, и она вбежала в комнату, не обращая ни малейшего внимания на промокшую и грязную одежду.

Улыбка, казалось, никогда не сходила с ее губ. Глаза у нее были цвета голубых сумерек, и на мгновение Алистеру показалось, будто она представляет собой начало и конец всего — от восхода солнца в цвете ее волос до вечернего голубого тумана ее глаз.

Алистер забыл обо всем, глядя на нее, забыл даже свое имя, пока она его не произнесла.

— Мистер Карсингтон! — Голос ее звучал глухо. Волосы — восход солнца, глаза — сумерки, голос — ночь.

— Я — Мирабель Олдридж, — продолжала она. Мирабель. Это значит совершенство. И сама она поистине… «Никаких поэтических сравнений, — приказал он себе. — Никаких воздушных замков».

Он здесь по делу и не должен забывать об этом.

Ни на минуту… Пусть даже у нее великолепная кожа, а ее улыбка похожа на первое весеннее тепло после длинных, темных зимних дней…

Он должен смотреть на нее как на предмет меблировки. Обязан.

Если он и на этот раз попадет в беду — а это неизбежно будет беда, если речь идет об особе противоположного пола, — он не просто останется с разбитым сердцем, разочарованный и униженный.

На этот раз от его глупости пострадают другие. Его братья потеряют собственность, а Гордмор даже если не будет полностью разорен, то окажется в весьма затруднительном положении. Разве можно так поступать с человеком, который спас ему жизнь? Алистер должен оправдать доверие друга.

К тому же необходимо доказать лорду Харгейту, что его сын не бездельник, не ничтожество.

«Надеюсь, по лицу нельзя прочесть мысли». Алистер отступил на шаг, отвесил низкий поклон и пробормотал приличествующие случаю вежливые слова приветствия.

— Мне сказали, что вы хотели увидеться с моим отцом, — произнесла девушка. — Он назначил вам встречу на сегодня.

— Насколько я понял, он задержался где-то в другом месте.

— Вот именно, — сказала она. — Я подумываю о том, чтобы выбить это на его могильном камне в качестве эпитафии: «Сильвестр Олдридж. Горячо любимый папа. Задержавшийся где-то в другом месте». Разумеется, я говорю о том времени, когда ему потребуется эпитафия.

Хотя она говорила сдержанным тоном, щеки ее слегка зарделись. Ему, естественно, захотелось посмотреть, разрумянится ли она еще сильнее.

Она торопливо отошла в сторону и принялась развязывать ленточки шляпки.

Алистер пришел в себя, выпрямился и сдержанно произнес:

— Поскольку вы утверждаете, что эпитафия ему пока что не нужна, можно надеяться, что он задерживается в обычном понимании этого слова, а не навсегда.

— Все как обычно, — сказала она. — Будь вы мхом или лишайником, точнее, представителем растительного мира, он запомнил бы вас во всех подробностях. Но если бы вы были архиепископом Кентерберийским и от встречи с вами зависел бы вечный покой души моего отца, произошло бы то же самое, что и сейчас.

Алистер, слишком занятый подавлением непрошеных эмоций, не вдумался в смысл ее слов. К счастью, его внимание привлекла ее одежда, и это положило конец поэтическому настрою.

Ее костюм для верховой езды был из дорогой ткани и хорошо сшит, но давно вышел из моды, а зеленый цвет ей совершенно не шел. Шляпка тоже была дорогая, но крайне безвкусная. Алистер удивился, как может женщина, которая явно знает толк в качестве, не иметь вкуса и не разбираться в моде?

Возможно, это несоответствие, а также необходимость подавлять собственные эмоции объясняли тот факт, что, когда она, вместо того чтобы развязывать ленты, стала затягивать их, это вызвало у него непонятное раздражение.

— Поэтому прошу вас рассматривать отсутствие моего отца как причуду или особенность характера, а не как оскорбление. — Она резко дернула за ленты своей шляпки, воскликнула: — Провались ты! — и окончательно затянула гордиев узел.

— Разрешите помочь вам, мисс Олдридж, — сказал Алистер. Она отступила на шаг.

— Спасибо, но не понимаю, зачем нам обоим усложнять жизнь из-за какой-то неподатливой ленты.

— Я вынужден настаивать, — сказал он, приближаясь к ней. — Вы только ухудшаете дело. Ведь вы не видите, что делаете.

Она опустила руки и напряженно замерла на месте.

— Прошу вас, запрокиньте голову, — сказал Алистер. Она подчинилась, уставясь куда-то в сторону. У нее были длинные ресницы более темного оттенка, чем волосы. Щеки покраснели от смущения.

Алистер заставил себя опустить взгляд, задержавшийся на ее губах, и сосредоточил внимание на туго затянутом узле. Ему пришлось наклониться совсем близко, чтобы сообразить, как его развязать.

Он тут же ощутил запах, не имеющий отношения к влажной шерстяной одежде. Это был запах женщины. Сердце его учащенно забилось.

Стараясь подавить волнение, он попробовал ослабить узел с помощью безупречно наманикюренного ногтя. Но лента была влажной, и узел не поддавался, а он тем временем чувствовал на своем лице ее дыхание. Пульс его участился.

Он выпрямился.

— Видимо, ситуация безнадежна, — заявил он. — Придется прибегнуть к хирургическому вмешательству.

Позднее он понял, что ему следовало бы порекомендовать ей послать за своей служанкой, но в тот момент его внимание было поглощено созерцанием ее нижней губки, которую она закусила зубами.

— Ладно, — согласилась она, глядя куда-то поверх его головы. — Оторвите или отрежьте ее — только бы поскорее. Она не стоит всей этой возни.

Алистер вынул перочинный ножик и аккуратно разрезал ленту. Он бы с радостью разрезал на куски и ее шляпку, швырнул бы на пол и растоптал, а заодно пригвоздил бы к позорному столбу модистку, соорудившую это чудовище.

Вместо этого он отошел от нее на некоторое расстояние, убрал перочинный нож и приказал себе успокоиться.

Мисс Олдридж стащила с головы шляпку, посмотрела на нее и небрежно швырнула на ближайшее кресло.

— Так-то лучше, — сказала она, вновь одарив его лучезарной улыбкой. — Я уж было подумала, что мне придется носить ее всю оставшуюся жизнь.

Облака огненных волос и улыбка сбили мысли Алистера, словно кегли в кегельбане. Он решительно водворил их на место.

— Искренне надеюсь, что вам это не грозит, — сказал он.

— Извините, что обременила вас всеми этими пустяками, — сказала она. — Вы и без того пострадали, зря приехав сюда. Кстати, откуда вы приехали?

— Из Мэтлок-Бата, — ответил он. — Не так уж далеко отсюда. Всего несколько миль. — Ему показалось, что он проехал не менее двадцати миль, да еще по грязной дороге и под ледяным дождем. — Ничего страшного. Приеду в другой день, когда ему будет удобно. — «И тогда, когда где-то в другом месте задержится она», — подумал Алистер.

— Если только вы не приедете в виде какого-нибудь дерева с непроизносимым названием, то вы снова зря потеряете время, — сказала она. — Если даже вы случайно застанете моего отца дома, то все равно не сможете поговорить с ним.

Алистер не понял, что она имеет в виду, но не успел спросить, потому что в комнату вошли двое слуг с подносами, ломившимися от еды, которой хватило бы на целую роту драгун.

— Прошу вас закусить, — сказала она, — а я на мгновение исчезну, чтобы немного привести себя в порядок. А потом, если пожелаете, расскажете, какое дело привело вас сюда. Возможно, я смогу вам помочь.

Алистер решил не оставаться наедине с ней. Ее улыбка сбивала его с толку.

— По правде говоря, мисс Олдридж, дело не такое уж срочное. Лучше я приеду в другой день, поскольку некоторое время еще побуду в этом районе. — Пробудет столько, сколько необходимо. Он обещал решить эту проблему и не вернется в Лондон, пока не выполнит данного обещания.

— В какой бы день вы ни приехали, будет то же самое, — сказала она, глядя в пол. — Вы можете встретиться с отцом, а он не станет слушать вас. — Она помедлила, вопросительно глядя на него. — Если только вы не имеете отношения к ботанике.

— Простите, не понял?

— Я знаю, что вы служили в армии, но, возможно, вы занимаетесь чем-то другим в мирное время? Вы не ботаник?

— Не имею к ней ни малейшего отношения.

— В таком случае он не будет вас слушать, — сказала она, направляясь к двери.

Алистер вдруг пожалел, что не позволил ей удавиться на ленточках ее шляпки.

— Мисс Олдридж, — сказал он, — я получил письмо от вашего отца, в котором он не только выражает большую заинтересованность в моем проекте, но и демонстрирует отчетливое понимание результата. Трудно поверить, что человеку, написавшему это письмо, было бы нечего сказать.

Она повернулась к нему, широко раскрыв глаза от удивления.

— Мой отец вам написал?

— Он сразу же ответил на мое письмо. После долгого молчания она произнесла:

— Вы сказали, что речь идет о каком-то проекте? Не связанном с ботаникой?

— Это скучное дело, — сказал он. — Речь идет о канале. Она слегка побледнела.

— Канал лорда Гордмора, — произнесла она.

— Значит, вы слышали об этом?

— Кто об этом не слышал?

— Да. Но мне кажется, в отношении планов его сиятельства существует некоторое недопонимание.

Она скрестила на груди руки.

— Некоторое недопонимание, — повторила она.

— Я приехал, чтобы внести в это ясность, — сказал Алистер. — Лорд Гордмор в настоящее время болен, у него грипп, но я являюсь его партнером в этом проекте и знаком с мельчайшими подробностями. Уверен, что сумею рассеять все сомнения вашего батюшки.

— Если вы думаете, что мы всего лишь в чем-то сомневаемся, — сказала она, — то глубоко заблуждаетесь. Мы — а я уверена, что говорю от большинства землевладельцев Лонгледж-Хилла, — решительно протестуем против строительства канала.

— При всем моем уважении, мисс Олдридж, уверен, что предложение было неправильно понято и что джентльмены из района Лонгледжа справедливости ради дадут мне возможность разъяснить ситуацию. Поскольку ваш батюшка является самым крупным землевладельцем в округе, я хотел сначала поговорить с ним. Ведь отношение ваших соседей к этому проекту во многом зависит от того, как он это воспримет.

Уголки ее губ чуть приподнялись, напомнив улыбку его отца.

— Ладно, — сказала она. — Мы его поищем. Но сначала дайте мне несколько минут, чтобы переодеться во что-нибудь чистое и сухое. — Она жестом указала на свою одежду.

Алистер вспыхнул. Его настолько взволновали ее улыбка, и кожа, и запах, что он совершенно забыл о том, что она промокла и, наверное, озябла. А он заставил ее стоять здесь столько времени.

Нет, он решительно не хотел думать о том, как она будет раздеваться, расстегивать все эти пуговки, развязывать тесемки, расшнуровывать корсет.

Ни в коем случае.

Он сосредоточил все мысли на канале, угольных шахтах и паровых двигателях и извинился за свое невнимание.

Она с невозмутимым видом отмела его извинения, предложив расположиться поудобнее и закусить, и ушла, улыбаясь той самой улыбкой, которая и улыбкой-то не была.

Зимний сад, куда мисс Олдридж, переодетая в другое, столь же непривлекательное платье, повела Алистера, напоминал зимний сад принца-регента в Карлтон-Хаусе. Только у принца-регента зимний сад использовался главным образом для развлечений и растения по мере надобности переставлялись или выносились оттуда совсем, а у мистера Олдриджа растений было значительно больше, но их никто никуда не переносил.

Зимним садом это помещение тоже трудно было назвать. Это был скорее музей или библиотека растений.

Каждая разновидность была снабжена биркой с подробным описанием и перекрестными ссылками на другие экземпляры. То здесь, то там лежали прямо на земле раскрытые записные книги, содержащие дальнейшие замечания, написанные по латыни почерком, в котором Алистер узнал руку мистера Олдриджа.

Однако самого автора этих записей в зимнем саду, как видно, не было. Не было его ни возле дома, ни в теплицах, ни в цветниках.

Наконец один из садовников сказал им, что мистер Олдридж занят изучением жизни мхов на значительной высоте над уровнем моря. Садовник был почти уверен, что хозяина можно найти на холмах Эйбрахама, где он последнее время часто бывая.

Алистер не сомневался, что холмы Эйбрахама находятся в Мэтлок-Бате. Даже если бы он не обратил внимания на лесистые склоны и многочисленные скалы над ними, он не мог оставаться в неведении относительно их существования, потому что территория вокруг имения пестрила указателями и надписями, оповещающими об этом.

Ему не верилось, что он проделал весь этот путь по ужасной дороге, в то время как нужный ему человек находится в той самой деревне, из которой он приехал, и, возможно, в этот самый момент упал со скалы и сломал себе шею.

Он взглянул на мисс Олдридж, которая смотрела куда-то вдаль. Интересно, о чем она думала?

Он сказал себе, что ее мысли не имеют никакого значения. Он находится здесь по делу. Имеет значение только мнение ее отца.

— Видимо, ваш батюшка необычайно увлечен своим… гм-м, любимым занятием, — сказал он. — Не многие отважатся лазить по горам в это время года. Разве у мхов нет периода зимнего покоя, как у большинства растений?

— Понятия не имею, — ответила она.

Не переставая, лил ледяной моросящий дождь, и больная нога Алистера отреагировала на непогоду приступами внезапной острой боли. Мисс Олдридж, однако, продолжала идти куда-то в сторону от дома, и Алистер, прихрамывая, шел рядом с ней.

— Вы, кажется, не разделяете его увлечения, — сказал он,

— Это выше моего понимания, — ответила она. — Меня удивляет, что ему не хватает мхов и лишайников, которые можно найти в пределах собственного землевладения, и что в поисках их он добирается аж до реки Деруэнт. Однако он всегда поспевает домой к ужину, и мне кажется, что все эти прогулки по горам позволяют ему поддерживать себя в хорошей форме. А-а, вот и он.

Худощавый мужчина среднего роста появился из зарослей кустарника и направился к ним. Шляпа и плащ из непромокаемой ткани защищали его от непогоды. Обут он был в поношенные сапоги.

Когда мужчина подошел ближе, Алистер заметил явное семейное сходство. Хотя свою внешность мисс Олдридж, вероятно, унаследовала в основном от матери, ее волосы и глаза казались более молодым и ярким вариантом отцовских. У него с возрастом волосы скорее потускнели, чем поседели, а глаза стали водянисто-голубыми, хотя взгляд казался достаточно острым.

Когда их представили друг другу, мистер Олдридж, судя по всему, Алистера не узнал.

— Мистер Карсингтон написал тебе письмо, папа, — сказала мисс Олдридж. — Относительно канала лорда Гордмора. Ты назначил мистеру Карсингтону встречу на сегодня.

Мистер Олдридж нахмурил лоб.

— Вот как? — Он на мгновение задумался. — Ах, да. Канал. Знаете, именно так Смит сделал свои наблюдения. Поразительно, поразительно. И ископаемые остатки тоже. Очень любопытно. Ну, сэр, надеюсь, вы не откажетесь отужинать с нами? — С этими словами он ушел.

— Он должен навестить свои новые разновидности, — объяснила мисс Олдридж, — а потом переоденется к ужину. Зимой мы ужинаем рано, зато летом, следуя моде, поздно. Только к ужину отец появляется с точностью до минуты, ни разу не опоздал. Где бы ни путешествовал, какие бы ботанические загадки его ни занимали. — Советую вам принять его приглашение. В вашем распоряжении будет не менее двух часов, чтобы обсудить ваше дело.

— Почту за честь, — сказал Алистер. — Но у меня нет с собой подходящей одежды для ужина.

— Вы одеты элегантнее любого из тех, с кем нам доводилось ужинать за последнее десятилетие, — заметила мисс Олдридж. — Да папа и не заметит, во что вы одеты. А уж мне это вообще безразлично.

То, что мисс Олдридж мало волновали такие пустяки, как одежда, было правдой. Она редко замечала, кто во что одет, и чувствовала себя комфортнее, когда окружающие точно так же относились к ее одежде. Она одевалась просто, чтобы мужчины, с которыми ей приходилось иметь дело, воспринимали ее всерьез, чтобы слушали ее, а не глазели на нее, и чтобы не отвлекались от дела.

К своему огорчению, она заметила, что внешний вид мистера Карсингтона — от тульи его изящной шляпы до носков начищенных сапог — отвлекает ее внимание.

Когда она впервые увидела его, на нем не было шляпы. Она заметила, что волосы у него насыщенного каштанового цвета с золотистым блеском, а глаза глубоко посажены. Лицо угловатое, профиль в высшей степени аристократический. Он был красив неброской красотой — высокий, широкоплечий, длинноногий. Даже кисти рук у него были длинные. Она разглядела их, когда он развязывал затянувшиеся в узел ленты ее шляпы, и у нее закружилась голова.

Дело не улучшилось, когда он подошел совсем близко, разрезая ленту. Она уловила запах мыла или одеколона, но настолько слабый, что, возможно, ей просто почудилось.

Она смутилась, потому что нервничала, сказала она себе, а это было вполне объяснимо.

Катастрофический случай, едва не произошедший несколько лет назад, научил ее иметь полную информацию обо всем, что касалось ее отца.

Так, например, она прочитывала всю отцовскую корреспонденцию и отвечала на письма. Ему оставалось лишь прочесть то, что она написала, и поставить свою подпись. По крайней мере казалось, что он прочитывал написанное. Но сказать с уверенностью, что он вникает в содержание, было невозможно. Он был слишком занят разгадкой тайн воспроизводства растений, чтобы обращать внимание на письма своих родственников или своего поверенного — как, впрочем, и на все остальное, не имеющее отношения к ботанике.

Поскольку в ее руки не попадало никакого письма от мистера Карсингтона, Мирабель понятия не имела, о чем он писал, и, конечно, не догадывалась о том, что ему ответил отец.

Если она не хотела, чтобы ее застигли врасплох за ужином, ей нужно было восполнить пробел в своих знаниях.

Поэтому она, не теряя времени, поручила слугам позаботиться о мистере Карсингтоне, высушить и почистить его одежду и обеспечить всем необходимым для того, чтобы он мог привести себя в порядок.

Мирабель постояла на месте, глядя, как он удаляется прихрамывая, и сердце ее болезненно сжалось, что было весьма глупо.

Она видела и даже помогала выхаживать и более тяжело раненных. Страдающих так же, как он, а может быть, и сильнее. Некоторые тоже вели себя героически, но не получили и доли того восхищения, которое получил он. В любом случае, сказала она себе, он слишком элегантен и уверен в себе, чтобы нуждаться в чьем-либо сочувствии.

Мирабель прогнала ненужные мысли и поспешила в кабинет отца.

Как сообщил Джозеф, ежедневник его хозяина лежал открытым на сегодняшней дате и в нем была должным образом записана нынешняя встреча.

Она перерыла ящик письменного стола, но не обнаружила никаких следов письма мистера Карсингтона. Вероятнее всего, отец запихнул письмо в карман и записал на нем какие-нибудь наблюдения во время своей вылазки в горы или просто потерял его. Однако копия его ответа сохранилась, потому что он написал его в своей записной книжке, а не на отдельном листке бумаги.

В письме, написанном десять дней назад, ее отец, как и сказал мистер Карсингтон, выражал заинтересованность, отчетливо сознавая последствия, и, судя по всему, был готов обсудить вопрос о строительстве канала.

У Мирабель перехватило дыхание.

Она увидела отца таким, каким он никогда не был, которого интересовали многие события и многие люди. Он любил говорить, но и слушать тоже умел — даже болтовню маленькой девочки. Она помнит, что любила сидеть на лестнице и прислушиваться к голосам внизу, когда у них собирались гости сыграть в карты или просто приятно провести время. Сколько раз она слышала, как он и ее мать беседовали за столом, в гостевой или в этом кабинете?

Но после того, как пятнадцать лет назад умерла ее мать, отец погружался в изучение жизни растений, которая теперь занимала его больше, чем жизнь людей. В редких случаях его мысли возвращались из мира ботаники, да и то ненадолго.

Последний из таких случаев Мирабель, видимо, пропустила. Судя по всему, его короткое возвращение в повседневную жизнь случилось в те несколько дней, которые она провела в гостях у своей бывшей гувернантки в Кромфорде.

Во время этого визита Мирабель и купила себе ту самую шляпку.

Трудно было поверить, что она позволила какому-то мужчине до такой степени вывести себя из равновесия. Тем более что с мужчинами этого типа ей приходилось встречаться и раньше.

В течение своих двух лондонских сезонов, хотя все это происходило так давно, словно в другой жизни, она видела множество подобных мужчин — элегантно одетых, с безупречными манерами, всегда знающих, что следует сказать или сделать.

Она слышала их хорошо поставленные голоса, манерную медлительность речи с некоторой благоприобретенной модной шепелявостью, помнила их смех, сплетни, флирт.

Наверняка она слышала и голоса, похожие на его голос — низкий, проникновенный, благодаря которому каждое обычное слово кажется глубоко интимным, а каждая шаблонная фраза — захватывающей тайной.

«Я слышала и видела все это, — пробормотала она, — И он не отличается от всех прочих. Просто это еще один столичный фат с изысканными манерами, который считает нас неотесанными провинциалами. Мы для него всего лишь невежественная деревенщина, которая не понимает собственной выгоды».

Скоро мистер Карсингтон поймет, что ошибается.

А тем временем можно позабавиться, слушая его разговор с отцом за ужином.