Миссия "Алсос"

Плохая организация германской науки

Миф о германском организационном гении умирал медленно. Те, кто верил, что по крайней мере в военных науках немцы обладали поразительной способностью к хладнокровному, дальновидному и эффективному планированию и к выполнению своих планов, испытывали глубокое разочарование. Не будем спорить: у немцев действительно была масса всяких картотек, бланков, классификаций, бюро, департаментов и титулов, но когда доходило до дела, то они вовсе не являлись первоклассными исполнителями.

В Соединенных Штатах Америки все научные работы военного времени осуществлялись под контролем Управления научных исследований и разработок, возглавляемого доктором Ванневаром Бушем. Эта организация охватывала всех исследовательских работников, инженеров и ученых страны. Она состояла из ряда подразделений по признаку специализации — радары, ракеты и т. п. Внутри каждого такого подразделения осуществлялась полная кооперация между исследовательскими работами вооруженных сил, промышленности и университетов. Более того, ученым исследователям предоставлялась возможность наблюдать на фронтах за действием разработанных ими средств. Специальные научные группы совместно с армией и флотом вырабатывали рекомендации для правильного использования новых видов оружия и оценки его эффективности. Единственное, в чем упрекали Управление, так это в недостаточном обмене идеями между его подразделениями. В целом же это была большая организация, действовавшая бесперебойно и эффективно. В ней, между прочим, находился и отдел полевой службы, подбиравший гражданских ученых для миссии Алсос.

В Германии не было такой всеохватывающей организации, а ученые — исследователи не были связаны с действующей армией.

Проведенное по полученным нашей миссией документам изучение организации (точнее, плохой органи зации) немецких научно — исследовательских работ дало интересные данные, несомненно заслуживающие внимания.

Перед войной нацисты не скрывали своего пренебрежительного отношения к ученым и науке, причем они не стеснялись заявлять это на весь мир. Бесстрастная логика науки не очень‑то гармонировала с мистическим культом крови и земли или верой в интуицию. Вступая в войну, нацисты были убеждены в своей способности выиграть ее в молниеносном темпе, и они считали, что не нуждаются в военных научных исследованиях. Все ученые без всякого разбора были призваны в армию, некоторые лучшие представители научной молодежи погибли. Только немногих из самых выдающихся освободили после недолгой службы в армии. Призыва в армию избежали только избранные, занесенные в «список Гитлера». В этот список, насчитывавший около тысячи имен, входили артисты, танцоры, киноактеры и, вероятно, астрологи, но только не ученые.

Вначале в нацистской Германии существовало несколько независимых исследовательских организаций. Координация их деятельности практически отсутствовала. Более того, немцы проводили резкое пагубное различие между «исследованиями» и «разработками». Последние относились главным образом к промышленности и находились поэтому в ведении министра вооружения и боеприпасов Альберта Шпеера. Ученые, работавшие на военное ведомство, почти ничего не знали о том, что делали ученые в военно — морских силах, а инженеры, занятые в промышленности, никогда не имели возможности видеть плоды своих трудов в действии.

Военные исследовательские работы находились в ведении Управления вооружений и возглавлялись посредственным физиком Эрихом Шуманом. Правой рукой Шумана был Дибнер. Эти два человека в начале 1939 f — ода начали секретные исследования, связанные с проблемой создания атомной бомбы для германской армии, не прибегая к помощи авторитетных немецких ученых — ядерщиков. Именно они явились

8 С. Гоуде МИТ

113

к Жолио — Кюри немедленно после оккупации Парижа с намерением конфисковать и вывезти все оборудование для ядерных исследований. Как сообщалось, они же приезжали в известный русский институт по ядерной физике в Харькове, когда этот город захватили немцы.

Шуман был профессором военной физики в Берлинском университете, хотя его немногочисленные труды были посвящены колебаниям струны. Возможно, это объясняется тем фактом, что он был родствен* ником композитора Шумана. Коллеги несколько презрительно называли его профессором военной музыки.

Между прочим, Шуман был директором Второго физического института Берлинского университета. Почему второго? Непосвященным это может показаться непонятным. Но здесь нет ничего удивительного. В Германии каждый должен быть директором чего‑то; каждый профессор считает, что он должен быть директором института. В более крупных университетах, где имеется несколько профессоров физики, лаборатории объединяются в секции, каждая из которых именуется институтом, и, таким образом, каждый профессор становится директором института. Иногда при этом оказывалось и так, что некоторые такие институты размещались в отдельных зданиях. Чаще же эти институты располагались на отдельных этажах одного и того же здания лаборатории, и директор «Третьего физического института», например, был, попросту говоря, хозяином того или иного этажа. Конечно, каждый директор очень ревниво относился к другому, не допускал никаких нарушений границ своих владений и заявлял, что ему ничего не известно о работе его коллеги.

Работа Шумана еще до войны была засекречена. Никто не знал, что делалось во Втором институте, хотя высококвалифицированные физики, зная специализацию персонала этого учреждения, и не ожидали от него чего‑нибудь очень важного и успешного.

В секретных гестаповских докладах — а гестаповские шпионы находились, по — видимому, в каждой группе — говорилось, что Шуман ни по своим знаниям, ни по личным качествам не соответствовал занимаемой должности. Но это, казалось, не влияло на его положение в военном ведомстве. Во время войны, поднимаясь по служебной лестнице, он достиг поста личного советника по вопросам научных исследований начальника штаба генерала Кейтеля. В этой должности он номинально руководил всей исследовательской работой вооруженных сил и представлял Кейтеля в важных научных комитетах и комиссиях.

Шуман был первым, кто взялся за проблему урановой бомбы; он же первым и отказался от нее. В начале 1939 года он поручил Дибнеру работу над урановым проектом на армейском испытательном полигоне в Куммерсдорфе, под Берлином. Здесь в небольшом подземном убежище они пробовали осуществить свои эксперименты с урановым котлом. Делали они это, соревнуясь с университетскими учеными, начавшими подобные же эксперименты в Берлине и ничего не знавшими об исследованиях военного ведомства.

Но урановая проблема несколько труднее тайны струн пианино, и Шуман становится нетерпеливым. К концу 1942 года он потерял интерес к проекту и передал Дибнера, персонал, оборудование и материалы гражданской исследовательской организации — Государственному совету по исследованиям, подчиненному Герингу. Но два миллиона марок, ассигнованных военным ведомством на эти исследования, он не передал.

Затем Шуман посвятил свой талант вопросам бактериологической войны. Весьма вероятно, что в этой области он был еще менее компетентен, чем в физике и ее военных применениях. Но ему хотелось участвовать в делах, казавшихся важными, и вскоре его имя стало появляться во многих списках членов исследовательских комитетов.

Когда Берлин пал, Шуман удрал в Баварию. Миссия Алсос некоторое время следила за ним, главным образом из любопытства, но вскоре прекратила это. Было совершенно очевидно, что как ученый Шуман не представляет никакого интереса.

Но в работах Управления вооружения было одно направление, где дела развивались успешно, — это группа Фау-2 в Пёнемюнде, на побережье Балтийского моря. Из докладов гестапо видно, что сначала эту исследовательскую группу раздирали серьезные противоречия между гражданскими специалистами и офицерами. Один из докладов, датированный 29 июня

1943 года, рисует яркую картину закулисной борьбы, зачастую имеющей место и не только за «немецким забором».

«В январе 1943 года выявилось серьезное разногласие по поводу продолжения работ по проекту Пёнемюнде. Среди прочих в спорах участвовали генерал Кейтель (начальник штаба) и генерал Дорнбергер (главный руководитель в Пёнемюнде).

Фюрер приказал каждому участнику спора изложить свою точку зрения письменно; после этого он собрал всех. Одну или две минуты спустя все военные были удалены, так как оказались не в состоянии ответить на прямо поставленные вопросы фюрера. Доктор фон Браун[10] (технический руководитель в Пёнемюнде) единственный из всех оставался там в течение тридцати минут и смог дать ясные и краткие ответы на вопросы фюрера. Поэтому фюрер принял решение в соответствии с предложениями доктора фон Брауна.

Говорят, что фюрер еще недостаточно осведомлен об этих повседневных стычках между офицерским и инженерным составом в Пёнемюнде…»

В докладе далее излагаются жалобы на непонимание значения этого важного проекта и на вытекающие из этого задержки и трудности в приобретении нужных материалов (непосредственно после этого доклада министр вооружения и боеприпасов Шпеер распорядился придать этому проекту значение наивысшей степени важности). В докладе упоминаются также имена двух хороших физиков, участвовавших в проекте, доктора Шиллинга и доктора Эльверса, со следующими комментариями: «…Последний заслуживает ответственного поста, но он лишь сержант ПВО, и поэтому не может быть повышен в должности в этой военной организации».

Проект Пёнемюнде увенчался успехом: в конце

1944 года ракеты Фау-2 были использованы против Лондона. С технической и научной точек зрения подобные изобретения — настоящее чудо. Но весьма сомнительно, чтобы они способны были изменить исход войны, даже если бы были введены в действие раньше. Ракета Фау-2 несла на себе сравнительно мало взрывчатого вещества; все ракеты этого типа, взятые вместе, по количеству несомой взрывчатки, нельзя сравнить даже с одним массированным воздушным налетом союзной авиации. Более того, это оружие было эффективно лишь против таких целей, как Лондон. В общем это было не более чем первой ступенью развития оружия, которое впоследствии должно было приобрести большое военное значение, но немцы воспользовались им поспешно и, следовательно, малоэффективно. Единственное реальное преимущество Фау-2 состояло в том, что их нельзя было сбить, как сбивались самолеты, и применение их не было связано с потерями такого высококвалифицированного персонала, как экипажи бомбардировщиков. Так что, может быть, выгнанные Гитлером через две минуты после начала беседы генералы были все‑таки правы. Они, вероятно, знали лучшие пути использования физической и умственной энергии, затраченной на создание этого фантастического «оружия возмездия».

Следует отметить, что в противоположность постановке исследовательской работы в армии, в военно-воздушных силах Германии дело это, находившееся под опекой Геринга, было организовано блестяще и приносило успех. Для этого, конечно, были определенные причины. Главная заключалась в том, что в авиации интересовались результатами исследований, а не политикой. Руководивший исследованиями военно воздушных сил комитет состоял из людей, подобран ных по способностям. За незначительным исключе нием, они не принадлежали к нацистской партии Члены этого комитета отлично видели крупные недо статки в работе остальных немецких исследователь ских организаций и по мере возможности избегали каких бы то ни было контактов с ними. Таким образом, исследования практически по всем проблемам военно — воздушные силы проводили самостоятельно. Они имели подразделения, специализированные по вопросам радиосвязи, радаров, самолетных двигателей, бортового самолетного оружия и т. д.

Среди руководителей исследовательской работы в этой организации движущей силой был Адольф Беумкер. С его именем связана организация различных исследовательских институтов. Он понимал, что для успешной разработки новых идей нужны хорошо оборудованные лаборатории, способный персонал, надлежащие бытовые условия, хорошая координация дея* тельности ученых и минимум административного вмешательства. Он частным образом опубликовал книгу о проблемах исследовательских работ, контролируемых правительством. Крикливая по тону, она тем не менее содержала хорошие мысли. Примечательно, что в этой книге, изданной в 1943 году, не содержится упоминаний о нацистских доктринах и политике.

Под руководством Беумкера укреплялась связь между исследованиями, разработкой и промышленным производством. Важное значение придавалось испытаниям аппаратуры. Некоторые проблемы передавались для разработки в заводские исследовательские и университетские лаборатории.

Для исследовательских работников университетов такое положение было идеальным: работа на военно-воздушные силы означала полную обеспеченность материалами, людьми и деньгами.

Немецкие исследования в области аэронавтики на определенных этапах значительно опережали то, что делалось у союзников. Стоит напомнить только об их реактивных истребителях, аэродинамических трубах, особенно для сверхзвуковых скоростей, управляемых снарядах Фау-1. В секретных исследовательских отчетах и протоколах секретных совещаний содержится много полезной информации. Все это отлично отпечатано и удобно классифицировано для пользования.’

Германские военно — морские силы также имели исследовательскую организацию. В целом она была организована неплохо. Моряки держались особняком от других исследовательских групп, но тоже передавали некоторые проблемы на разработку заводским и университетским лабораториям. В отношении оборудования и штатных возможностей моряки значительно уступали военно — воздушным силам, но они привлекли к себе на работу несколько весьма способных гражданских ученых. Уже к концу войны была завершена блестящая работа по коренному усовершенствованию подводных лодок и торпед: случись это раньше, положение могло бы оказаться роковым для судоходства союзников.

Среди германских морских офицеров находились, однако, такие, познания которых в науке и технике, по — видимому, были не очень высоки. Они отдавали предпочтение более таинственным, оккультным методам ведения войны. Вероятно, — их вдохновлял пример Гитлера, пользовавшегося услугами астрологов. Вместо того чтобы обнаруживать наши конвои с помощью радаров; они придумали куда более простую схему действий: брали карту Атлантики и на ней помещали миниатюрный металлический кораблик. Над ним на тонкой нити подвешивали маятник, и когда маятник сдвигался в каком‑либо направлении, то предполагалось, что этим он указывал местонахождение союзных конвоев.

Анонимные авторы в своих письмах негодовали по поводу такого способа ведения войны. Некоторые же офицеры, хорошо знавшие настоящую службу, злоупотребляли суеверием своего начальства для облегчения себе работы и высвобождения побольше времени для развлечений на приморских курортах. Адмирал, начальник морской разведки, отвечал на эти письма в Берлин в министерство, что такого рода «изыскания» были предприняты для объективной оценки эффективности данного «метода» и вскоре были прекращены.

Не одни только немцы подвержены суевериям. И у нас имеются бизнесмены, живущие по своим горо — скопам, и полковники, верящие в привидения. Такие суеверия значительно упрощают жизнь, так как устраняют необходимость принимать трудные решения и снимают ответственность. Гораздо проще свалить вину на оккультный маятник, если конвой не сумели разыскать, чем предъявить обвинение адмиралу, начальнику морской разведки. Во время войны в Англии и некоторых других странах газеты были сильно уменьшены в размерах, чуть ли не до формата брошюры, но как бы ни сокращались в них интересные и важные разделы, уголки астрологии никогда не урезались.

Исследовательской работе в гражданских организациях, где находились все великие умы германской науки, не придавалось большого значения, и организована она была плохо. Все университетские лаборатории и различные исследовательские институты находились в ведении Министерства образования. Его возглавлял бесхарактерный, малоавторитетный нацист Бернард Руст, не понимавший даже стоящих перед ним задач. На важные совещания он частенько являлся «под мухой», вел себя не так, как полагается воспитанному человеку, и вообще производил неприятное впечатление. Рассказывали, что во время первой мировой войны, когда ему пришлось находиться где‑то возле фронта, он подписывал свои письма к детям «Euer Heldenfater» — «ваш героический отец».

Это был тот самый Руст, который перед войной сделал своего приверженца Ментцеля — твердолобого нациста, обладателя многочисленных титулов — административным директором Имперского совета по исследованиям и, следовательно, шефом всех исследовательских работ. В гитлеровском правительстве Руст, вероятно, был одним из самых малоавторитетных людей. Он не понимал задач немецкой науки и неспособен был защитить ее интересы.

Нацистское правительство с самого начала относилось с подозрением к академической науке и с недоверием к ученым. Такое враждебное или по крайней мере отрицательное отношение пагубно сказалось на развитии науки и подготовке новых кадров исследовательских работников. Например, существовало силь ное предубеждение против теории относительности и против абстрактных теорий вообще. Понимая вред такого предубеждения, наиболее дальновидные и просвещенные физики затратили немало сил и времени, пытаясь переубедить своих пронацистски мыслящих коллег. В ноябре 1940 года в Мюнхене происходило совещание, на котором удалось прийти к официальному соглашению по следующим пунктам:

«1. Теоретическая физика есть неотъемлемая часть всей физики.

2. Специальная теория относительности базируется на экспериментально проверенных физических фактах. Однако ее применимость к космическим проблемам еще остается неопределенной.

3. Теория относительности не имеет ничего общего с общей философией релятивизма. Никаких новых концепций времени и пространства не введено.

4. Новейшая квантовая теория дает единственно известный метод, позволяющий описать количественно свойства атома. До сих пор никто еще не мог превзойти его для более глубокого понимания атомной структуры».

Это «кредо» было подписано двенадцатью физиками, половина из которых были разумными людьми, а другая половина принадлежала к фанатичной оппозиции.

Но этого еще было мало. Двумя годами позже пришлось собрать следующее совещание, на этот раз в Зеефельде в Тирольских Альпах. Присутствовало тридцать ученых, причем некоторые из них были представителями правительственной нацистской организации учителей. И снова пришли к компромиссу; было отмечено, что «явная разница во мнениях была почти полностью обязана своим происхождением недоразумениям».

Многословный официальный доклад был состряпан в основном мастерами компромисса Заутером и фон Вейцзекером; в общих чертах он повторял кредо 1940 года. В нем подчеркивалось, что «до Эйнштейна арийские ученые, такие, как Лоренц, Хазенорль, Пуанкаре и другие, заложили основы теории относительно сти, а Эйнштейн просто логически развил дальше уже существовавшие идеи и добавил краеугольный камень». Заключительный параграф, смягченный дипломатом Вейцзекером, гласил: «На совещании в Зеефельде было выражено, однако, мнение, что следует отвергать протаскивание физической теории относительности в мировую философию релятивизма, как это пыталась делать еврейская пропагандистская пресса».

Миссия Алсос нашла частную стенографическую запись некоторых дискуссий, происходивших на совещании в Зеефельде. Можно только удивляться, как такой крупный ученый, как Гейзенберг, мог терпеть непроходимую тупость оппозиции, тем более возмутительную, что она исходила от так называемых коллег, а не от нацистских политиканов и прочих аутсайдеров. Как мы уже видели, Гейзенбергу было проще убеждать самого Гиммлера в необходимости преподавания теории относительности.

Подлинные ученые — физики прикладывали все усилия к тому, чтобы их идеи не попадали в руки невежественных шарлатанов. Они успешно боролись с фантастическими замыслами рентгенолога Шиболдта. Сей «джентльмен» предлагал использовать новую высоковольтную рентгеновскую аппаратуру, так называемый бетатрон (американское изобретение), против бомбардировщиков союзников. Идея его заключалась в том, чтобы рентгеновыми лучами сжигать экипажи бомбардировщиков. Эту его несбыточную фантазию поддерживал маршал авиации Мильх, не говоря уже о том, что у уранового проекта была снята и передана Шиболдту важная аппаратура.

В другом сумасбродном проекте ставилась задача выяснить, не могут ли два инфракрасных луча, пересекающихся под определенным углом, подорвать в Еоздухе бомбы на самолетах союзников. Этому проекту было дано мифологическое кодовое наименование «Хадубранд»; все это также было, конечно, утопией. Настоящие ученые понимали всю бессмысленность этой, с позволения сказать, идеи, но некоторые пробовали поддерживать ее, так как она сулила возмож ность провести интересные исследования в облает! молекулярных структур.

Сознавая всю важность роли науки в войне, некоторые патриотически настроенные научные работники предлагали свои услуги правительству. Те из них, ктс обращался к Русту, успеха не имели. Но даже и обращавшихся непосредственно в армию и флот не встречали с распростертыми объятиями. Например, небольшая группа компетентных ученых, трудившихся в начале войны над очень перспективной работой в области мин и торпед для германских военно — морских сил, вскоре была распущена из‑за недостаточной поддержки.

Провал развязанной немцами подводной войны, успешная оборона Англии против массированных воздушных налетов и многое другое в конце концов заставили даже твердолобую гитлеровскую клику понять, что союзники с огромным преимуществом используют в войне научную аппаратуру. И лишь в конце 1942 года они наконец решили использовать научные и технические возможности в более широких масштабах.

Мобилизация германской науки сначала казалась простой задачей. Все соглашались с тем, что немецкие военно — воздушные силы, находившиеся в ведении Геринга, весьма успешно ведут исследовательские работы. Существовало ошибочное мнение, что это было следствием проницательности Геринга и его политического авторитета. В действительности же секрет успеха заключался в способностях членов его руководящего комитета. Решили изъять из ведения Руста Исследовательский совет и подчинить его непосредственно Герингу.

В связи с этим изменением у немецких ученых появились большие надежды. Наконец‑то они смогут включиться в военные усилия своей страны; им будут предоставлены средства, люди, различные преимущества, необходимые материалы и, что самое главное, реальное право голоса в решении соответствующих вопросов. Они действительно получили много: Геринг отпустил им 50 миллионов марок, но они не знали, как использовать эту сумму, и к концу года половину возвратили. За исключением небольших изменений в штате и появления более импозантных бланков и заголовков на канцелярских бумагах, переход от Руста к Герингу существенных улучшений не принес. Основная причина этой неудачи заключалась в том, что Геринг, приняв все это хозяйство, взял и Ментцеля, который продолжал вести дела обычным порядком. Он оставался президентом — распорядителем Совета по исследованиям и председательствовал на очень редких теперь совещаниях. Геринг на них вообще не показывался и редко проявлял достаточно активный интерес к этой громоздкой и плохо руководимой организации. Сам он подписал лишь несколько наиболее важных директив, но в большинстве случаев курс определялся некомпетентным Ментцелем.

Между тем для Германии положение дел в подводной войне ухудшалось. Германские военно — морские силы 25 мая 1943 года собрали совещание с участием около 200 ученых, которым прочитали несколько весьма элементарных лекций о тактике подводных лодок. (Это было необходимо, так как большинство ученых плохо представляли себе действия лодок.) Затем вниманию ученых предложили поверхностную лекцию о радарах, после чего их распустили по домам. Никаких планов действий, никаких предложений о работе! Это был первый и последний случай, когда гражданских ученых информировали об оперативных проблемах вооруженных сил. Результатом, конечно, был нуль. Когда один оптимист — ученый, известный специалист по аэронавтике, вдохновленный этим совещанием, послал в военно — морские силы несколько конкретных предложений и планов, ему ответили, что это не его дело.

Некоторые из ученых больше уже не надеялись играть какую‑нибудь роль в войне. Однако они хорошо понимали важное значение науки в потенциальных возможностях страны, экономических или военных, и заботились о том, чтобы удержать предполагаемое доминирующее положение Германии в науке. Они опасались, что «после победы» Германия окажется в по — ложении страны, проигравшей битву в лабораториях. Разумеется, говорили они, научные силы Германии все еще впереди союзников, хотя в те дни кое — какие сомнения должны уже были закрадываться в их сознание. Но они провозгласили лозунг: «Война на службе науки», а не наоборот.

Президент Германского физического общества Карл Рамзауэр довольно ясно представлял себе, в чем именно в Германии дела шли плохо. В прошлом он был автором выдающейся работы в области структуры атомов и руководил исследовательской работой в гигантском электрическом концерне АЭГ. Понимая, что физика представляет собой основу всех других естественных наук и техники, он ясно видел, как сузился до ничтожной величины разрыв между чистой наукой и практическим ее применением. Ясно ему было и то, что новейшие успехи физики, в частности той ее области, которая изучает деление урана, наверняка должны оказать огромное влияние на экономику и на способы ведения войны.

Несмотря на свое влиятельное положение, Рамзауэр не смог убедить власти прислушаться к нему. Исключением, довольно примечательным, явились работники военно — воздушных сил. В апреле 1943 года он выступал с лекцией в Воздушной академии. Беумкер энергично поддержал его. Рамзауэр указывал, что «в ходе военной и экономической борьбы наций физика представляет собой решающее оружие». Он утверждал, что Соединенные Штаты Америки и Великобритания в этой области науки обогнали Германию и, что особенно поразительно, Соединенные Штаты добились блестящего успеха в организации науки, то есть там, где немцы считали себя монополистами. Он говорил в резкой, насколько хватало смелости, форме о причинах упадка немецкой физики, заявляя, что она представляет собой «фактор военной мощи первостепенной важности». Рамзауэр закончил следующими словами:

«…Отсутствие трех тысяч солдат не ослабит сколько‑нибудь заметно вооруженные силы. Но от — сутствие трех тысяч физиков может оказать решающее влияние на исход войны… Нам нет оснований опасаться англосаксонских физиков, если мы сумеем полностью мобилизовать все потенциальные возможности наших университетов и технических институтов. Но если мы окажемся не в состоянии сделать это, то да спасет нас бог!»

Выступление Рамзауэра было издано с грифом секретности, но последнюю фразу цензура вычеркнула.

В авиационных кругах соглашались с Рамзауэром, но указывали, что для соответствующей реорганизации потребуются годы; в данном же военном кризисе им придется ограничиться импровизацией «на ходу».