Мистерии Митры

Глава II. РАСПРОСТРАНЕНИЕ МИТРАИЗМА В РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

В целом можно сказать, что Митра никогда так и не был принят в орбиту эллинского мира. Древние греческие авторы упоминают о нем лишь как об иноземном боге, которому поклоняются цари Персии. Даже во времена Александра он так и не сошел с малоазиатской возвышенности к побережью Ионии. Во всех областях, омываемых Эгейским морем, лишь поздняя посвятительная надпись из Пирея и, возможно, надпись из Афин [2] напоминают о его существовании, и напрасным трудом было бы отыскивать его имя среди имен многочисленных экзотических божеств, почитавшихся на Делосе во II в. до н. э. Вторгшись в латинский мир, он своего рода рикошетом попал в Архипелаг: преторианцы воздвигли грот на острове Андрос в честь Септимия Севера и его сыновей[3]. При власти Империи также обнаруживаются святилища Митры, установленные в некоторых портах на побережьи Финикии и Египта, близ Арада, в Сидоне, в Александрии [4]; но эти отдельные памятники лишь заранее указывают на отсутствие всяких следов мистерий Митры во внутренних областях страны. Недавнее открытие храма Митры в Мемфисе[5] представляется исключением, подтверждающим правило, поскольку сей маздеистский бог, вероятно, проник в этот античный город только при римлянах. До той поры он не упоминается здесь ни в одной египетской или сирийской надписи, и ничто не подтвердило еще того, что ему возводились жертвенники даже в столице Селевкидов. В этих полувосточных империях мощная организация местного духовенства и пылкая приверженность населения своим национальным идолам и культам, по-видимому, задержала дальнейшее продвижение сюда этого чужака и парализовала его влияние.

Одна характерная деталь показывает, что иранский язат так никогда и не завоевал популярности в эллинских или эллинизированных областях. Греческая ономастика, дающая нам целый ряд теонимов, отражающих популярность здесь фригийских и египетских божеств, не может противопоставить этим Менофилам и Метродотам, Исидорам и Серапионам ни одного-Митриона, Митроклеа, Митродора или Митрофила. Все производные от Митры имена имеют морфологию варварских языков.Щ В то время, как фракийская Бендида, анатолийская Кибела, александрийский Серапис и даже сирийский Баал были один за другим благосклонно приняты в греческих городах, последние не выказали никакого гостеприимства в отношении бога-охранителя своих старых врагов.

То, что Митра всегда пребывал вдали от крупных центров античной цивилизации, объясняет и его запоздалое пришествие на Запад. В Риме с 204 г. до н. э. отправлялся официальный культ Великой Матери богов из Пессинунта; Исида и Серапис появились здесь в I в. до н. э., хотя уже задолго до этого они собрали вокруг себя целую массу почитателей в Италии. Храм карфагенской Астарты существовал в столице с конца пунических войн, каппадокийской Беллоны — с эпохи диктатуры Суллы, «Сирийской богини» из Гиерополя — с начала эпохи империи^], в то время как персидские мистерии были здесь еще совершенно не известны. Хотя упомянутые боги являлись кумирами всего лишь одного народа, либо одного города, тогда как владения Митры простирались от Инда до Понта Эвксинского.

Но эти владения даже в эпоху Августа почти полностью находились еще за пределами империи. Центральная возвышенность Малой Азии, долго не поддававшаяся эллинизации, еще более чуждалась римской культуры. Этот край степей, лесов и пастбищ, рассеченный крутыми склонами впадин, с более суровым, чем в Германии, климатом, не привлекал к себе жителей побережья Средиземного моря, и местные династии, удержавшиеся еще у власти при первых цезарях, несмотря на свое ограниченное положение вассалов, сохраняли свою исконную замкнутость. На самом деле, Киликия стала римской провинцией с 102 г. до н. э., но империя в ту эпоху заняла лишь несколько пунктов на побережьи, и завоевание этой области было завершено только около двух столетий спустя. Каппадокия была присоединена уже при Тиберии, западная часть Понта — при Нероне, Коммагена и Малая Армения — окончательно при Веспасиане.Щ Лишь тогда установились постоянные и непосредственные связи этих удаленных областей с Западом. Решение задач администрирования и обороны, замена управителей и чиновников, смена прокураторов и лиц, ведающих сбором налогов, набор рекрутов в войска пехоты и конницы, размещение вдоль проходившей по Евфрату границы трех легионов, — все это вызывало постоянные перемещения людей, обмен продуктами и взаимное распространение идей между этими до сих пор изолированными горными районами и европейскими провинциями. Затем настали времена великих походов Траяна, Луция Вера и Септимия Севера, подчинение Месопотамии и учреждение в Осроене и вплоть до Ниневии многочисленных колоний, которые словно звенья цепи соединили Иран со Средиземноморьем. Эти последовательные завоевания цезарей послужили первой причиной распространения религии митраизма в латинском мире. Она начала проникать сюда в правление Флавиев и развила свой успех при Антонинах и Северах, также, как и другой культ, практиковавшийся наряду с ней в Коммагене — культ Юпитера Долихена, который одновременно с нею обошел империю.[9]

Согласно Плутарху[10], Италия, в действительности, гораздо раньше познакомилась с Митрой. Римляне были посвящены в его мистерии киликийскими пиратами, над которыми Помпей одержал победу в 67 г. до н. э. В этих сведениях нет ничего неправдоподобного: мы знаем, что еврейская община, расположившаяся за Тибром, в значительной мере состояла из потомков тех пленных, которых тот же самый Помпей привел после взятия Иерусалима (63 г. до н. э.).[11] В силу таких особых обстоятельств, следовательно, вполне возможно, что с конца периода республики персидский бог обрел нескольких почитателей в среде смешанного плебейского населения столицы. Однако, потерянная в толпе своих собратьев, отправлявших иноземные культы, маленькая группа его адептов не привлекала внимания. Язат разделил участь презрения, с которым относились к поклонявшимся ему азиатам. Влияние членов его секты на население в целом было почти столь же ничтожным, как влияние буддистских обществ в современной Европе.

Лишь в конце I в. н. э. Митра постепенно заставил заговорить о себе в Риме. Когда Стаций писал первую песнь «Фиваиды», около 80-х годов н. э., ему уже были знакомы типичные изображения таврохтонного героя[12], он, также, опирался на свидетельство Плутарха, писавшего о том, что в его время (46-125 гг. н. э.) маздеистская секта пользовалась некоторой известностью на Западе.[13] Этот вывод подтверждается эпиграфическими документами. Наиболее ранняя надпись, посвященная Митре, которой мы располагаем, — это двуязычная надпись одного вольноотпущенника Флавиев (69-96 гг. н. э.).[14] Вскоре затем один из рабов Тиберия Клавдия Ливиана, бывшего префектом претория при Траяне, в 102 г. посвятил Митре мраморную скульптурную группу (Рис. 3)[15]

(Рис. 3. Таврохтонный Митра. Мраморная группа из Британского музея).

Примерно в то же время непобедимый бог проник в Центральную Италию: в Нерсах (Nersae) в стране эквов обнаружен текст, датированный 172 годом, в котором говорится о святилище Митры, «рухнувшем от ветхости». [16] Появление этого вторженца на севере империи произошло почти в то же самое время. Нет никакого сомнения в том, что в начале правления Веспасиана XV-й легион принес мистерии в Карнунт на Дунае, и мы можем констатировать, что к 148 г. они получили распространение среди войск в Германии.[17] При Антонинах, особенно со времен правления Коммода, во всех областях множатся свидетельства их присутствия. В конце II в. их справляли в Остии по меньшей мере в четырех храмах. [18]

Мы не беремся перечислить все города, в которых водворился этот азиатский культ, и выяснить все причины, которые в каждом случае способствовали его введению. Несмотря на обилие эпиграфических текстов и скульптурных памятников, они лишь скудно проливают свет на локальную историю митраизма. Нам невозможно проследить ход его распространения, выделить влияние различных соперничающих с ним церквей, произвести наблюдение за тем, как от одного города к другому, от провинции к провинции происходило обращение его адептов. Все, что мы можем — это в общих чертах указать, в каких районах распространилось новое верование, и кем, в основном, были проповедавшие его апостолы.

Главным источником его распространения была, безусловно, армия. Религия митраизма — это прежде всего религия солдат, и не случайно посвящаемым на одной из ступеней присваивалось имя «воинов». Такое действие армии могло бы показаться довольно трудно объяснимым, принимая во внимание, что при императорах легионы размещались в постоянных лагерях, и что по меньшей мере со времен Адриана каждый легион набирал рекрутов в той провинции, в которой располагался. Но существовала масса исключений из этого общего правила. Так, в Далмации и Мезии личный состав войск довольно долго и в значительном объеме формировался за счет выходцев из Азии, и то же самое в течение некоторого периода происходило в войсках в Африке. Более того, солдат, который лет двадцать прослужил в родной провинции и был произведен в центурионы, обычно переводился на чужбину, и по мере того, как он продвигался в званиях на этом поприще, его зачастую переводили в новый гарнизон, — с тем, чтобы состав центурионов всякого легиона представлял собой «нечто наподобие микрокосма империи». [19]Именно в этом коренился мощный фактор влияния, так как уже само положение этих офицеров низшего ранга обеспечивало им значительный моральный авторитет среди новобранцев, которых они были поставлены обучать. Помимо такой индивидуальной пропаганды, ход которой мы почти не способны проследить, временные или окончательные переводы подразделений или даже целых воинских частей в крепости или лагеря, зачастую, весьма отдаленные, способствовали сближению и смешению людей всех национальностей и всех вероисповедований. Наконец, повсюду наряду с легионерами можно видеть римских граждан, принадлежавших к равным, если не большим по численности иноземным вспомогательным войскам, которые, в отличие от первых, не обладали привилегией проходить службу на родине. Напротив, во избежание мятежей, этих чужеземцев стремились отослать подальше от их родных краев. Так, в правление Флавиев туземные алы и когорты составляли минимальную часть вспомогательных войск, охранявших границы на Рейне и Дунае. [20]

Среди тех, кого призывали на службу извне, взамен отсылаемых национальных рекрутов, немалый контингент составляли выходцы из Азии и, возможно, никакая другая сравнимая по территории провинция Востока не поставила в Рим больше рекрутов, чем Коммагена, в которой митраизм уже пустил глубокие корни. Помимо набора в конницу и легионы, из этой области, вероятно, с самого времени ее присоединения к империи, набирали по меньшей мере шесть крылатых когорт. Немало было также солдат-выходцев из Каппадокии, из Понта и Киликии, не говоря уже о сирийцах всех племен, и цезари, ничтоже сумняшеся, вербовали свои летучие эскадроны даже из парфянской конницы, боевые качества которой им довелось испытать на себе.[21]

Римский солдат обычно был набожен и даже суеверен. Опасности, с которыми всегда была связана его профессия, побуждали его бесконечно взывать к защите небес, и неисчислимое количество посвятительных надписей несут в себе свидетельства не только пылкости его веры, но и разнообразия исповедуемых им вероучений. В особенности выходцы с Востока, на двадцать лет и более отправляемые в страну, где все для них было чужим, благочестиво сохраняли память о своих национальных богах. При всякой возможности они непременно собирались, чтобы совершить им поклонение. Они испытывали потребность умилостивить этого Господа (Ba'al), страшиться гнева которого они научились еще детьми. К тому же, это представляло для них случай встретиться и среди унылой северной непогоды вспомнить о своей далекой родине. Однако, они не ограничивали свой круг только своими собратьями; они охотно принимали в свою среду товарищей по оружию любого происхождения, — тех, чьи запросы не удовлетворяла официальная религия армии, и кто надеялся обрести у этого бога-чужестранца более действенную помощь в сраженьях, либо, если они погибнут, — более счастливую долю в иной жизни. Затем эти неофиты, которых по служебной надобности или по причине войны переводили в другие гарнизоны, из новообращенных сами превращались в проповедников и образовывали вокруг себя новое ядро прозелитов. Именно так мистерии Митры, принесенные в Европу рекрутами-полуварварами из Каппадокии и Коммагены, весьма быстро распространились здесь до самых пределов античного мира.

На всем протяжении древней границы римской империи, от Черного моря до гор Шотландии и до песков Сахары, в изобилии встречаются митраистские памятники. По мере того, как археологические изыскания продвигаются дальше вглубь внутренней Мёзии, в недавнем прошлом еще совершенно не исследованной, здесь все более заметны следы распространенности азиатского культа, — что вовсе не удивительно, поскольку мы знаем, что недостающий состав восточных контингентов восполняли за счет рекрутов, поставляемых из этой провинции. Легионеры практиковали персидские религиозные культы, помимо порта Томы, — в Эгизе (Aegysus), в Тресмисе (Trc^smis), в Дуросторуме (Durostorum), в Присте, в Новах, в Утуме (Utum) и в Еске (Oescus) на берегах Дуная, также как и в "Трояновом трофее", который недавно сделало знаменитым открытие памятника из Адамклисси. Во внутренней части страны они проникли в Монтану и Никополь, заселенный Траяном выходцами с Востока, и в более мелкие поселения этого района. Безусловно, именно из этих северных городов митраизм, преодолев Балканы, перешел на север Фракии, в частности, распространился вокруг Сердики (Софии) и Панталии (Кюстендила) до окрестностей Бессапары и Филиппополя в долине реки Гебр, великого соединительного пути между Азией и Европой. С другой стороны, поднявшись вверх по течению Дуная, он вступил в пределы таких пунктов, как Альм (Almum), Ратиария (Ratiaria), Аквы и Виминакий (Viminacium), столицы верхней Мёзии, где один из ветеранов отстроил заново посвященный Митре храм.[22] Однако, мы не способны определить, какого распространения он достиг в этих еще мало изученных краях.[23] Военная флотилия, курсировавшая по великой реке, была набрана из числа перегринов и даже возглавлялась ими, и она, разумеется, занесла экзотическую религию во все порты, в которые заходила[24], так же, как с неменьшим успехом делали это солдаты в фортах, охранявших проход в эту реку.

Мы лучше осведомлены об обстоятельствах его проникновения в Дакию. Когда Траян присоединил это варварское царство к империи, этот край, истощенный шестью годами упорной борьбы, представлял собой лишь пустыню. Для заселения его император, как повествует нам Евтропий[25], массово отправлял туда колонистов "со всего римского мира". Во втором веке население этой области было еще более смешанным, чем в наши дни, когда она является предметом столкновения и споров всех народов Европы.[26] Помимо остатков древнего населения даков, здесь можно одновременно обнаружить иллирийцев, паннонцев, галатов, карийцев и выходцев из Азии, уроженцев Эдессы и Пальмиры и представителей других народов, каждый из которых начинал отправлять свой родной культ. Но ни один из этих культов не достиг тут такого процветания, как мистерии Митры, и можно лишь удивляться тому необычайному развитию, которое они получили за сто шестьдесят три года римского владычества в этом регионе (с 107 до 270 гг. н. э.). Они процветали не только в столице провинции Сармизегетузе и в городах, выросших рядом с военными лагерями, таких, как Потаисса (Potaissa) и в особенности Апулум (Apulum), но и на всей захваченной территории. В то время как в Дакии, насколько нам известно, не отмечено ни малейших следов христианской общины, в местностях от крепости Сзамос-Уджвар (Szamos-Ujvar) на северной границе до Ромулы в Валахии была обнаружена масса надписей, скульптурных изображений и уцелевших от разрушения жертвенников из святилищ Митры. Эти останки в наибольшем количестве встречаются в центре страны, вдоль великого пути, проходившего по долине Мароша, главной артерии, через которую римская цивилизация получала доступ в окрестные горы. В одной лишь колонии Апулуме (Apulum) насчитывалось, определенно, четыре храма персидского бога, а в недавно раскопанном гроте в Сармизгетузе содержались еще и фрагменты порядка пятидесяти барельефов или других (посвятительных изображений), которые посвящали ему благочестивые почитатели.[27]

Подобным же образом, в Паннонии иранская религия утвердилась в хорошо укрепленных городах, расположенных вдоль Дуная, — Риттиуме (Rittium), Кусуме (Cusum), Интерцисе (Intercisa), Аквинке (Aquincum), Бригецио (Brigetio), Карнунте, Виндобоне (Vindobona) [28] и даже в поселениях во внутренних частях страны. [29] Особенную силу она приобрела в главных городах этой двойной провинции — в Аквинке и Карнунте, и причины ее возвышения в том и в другом городе довольно легко установить. Первый из них, в котором в III в. мистерии справлялись, по меньшей мере, в пяти храмах, расположенных по всей занимаемой им площади[30], являлся главной ставкой второго Вспомогательного легиона, сформированного в 70 г. Веспасианом из моряков равеннской флотилии. Среди этих вольноотпущенников, обращенных в кадровых военных, значительную долю составляли выходцы из Азии [31], и, возможно, уже с самого начала в этом нерегулярном легионе насчитывалось немало адептов митраизма. Когда этот легион около 120 г. до н. э. был размещен Адрианом во внутренней Паннонии, он, несомненно, принес туда с собою восточный культ, которому сохранял верность, по-видимому, до самого конца своего существования. Первый Вспомогательный легион, имевший подобную же историю создания[32], вероятно, точно так же заронил плодоносные семена этого культа в Бригецио, когда его лагерь был переведен туда при Траяне.

С еще большей точностью мы можем установить, как персидский бог попал в Карнунт: в 71 или 72 годах н. э. Веспасиан вновь разместил в этой важной стратегической позиции 15-й Аполлонов легион, который в течение восьми или девяти лет до этого вел сражения на Востоке. Посланный в 63 г. на Евфрат для усиления армии, с которой Корбулон шел против парфян, этот легион с 68 по 70 гг. принимал участие в подавлении восстания евреев и затем сопровождал Тита в Александрию. Потери в личном составе, которые он нес в ходе этих кровавых войн, безусловно, восполнялись из числа рекрутов, набираемых в Азии. Именно эти новобранцы, бывшие, вероятно, по большей части выходцами из Каппадокии, отправленные вместе с прежним контингентом на Дунай, в первую очередь принесли там жертвы иранскому богу, до тех пор еще неизвестному в северной части Альп. В Карнунте была найдена посвятительная надпись Митре, оставленная одним солдатом Аполлонова легиона носившим характерное имя Барбарус.[33]

Первые почитатели этого Непобедимого Солнца посвятили ему на берегу реки полукруглый грот, который в третьем веке был, вероятно, восстановлен из обломков одним римским воином, и весьма раннее происхождение которого очевидно из его совершенно особого расположения. [34] К тому времени, как, примерно, через сорок лет после перевода пятнадцатого легиона на Запад, Траян вновь отослал его на Евфрат, персидский культ уже успел пустить в столице верхней Паннонии глубокие корни. Не только четырнадцатый Сдвоенный Марсов легион, заменивший в этом месте легион, отправленный в Азию, но и десятый и тринадцатый Сдвоенные легионы, некоторые подразделения которых были, по-видимому, присоединены к первому, оказались подвержены чарам мистерий Митры и имели в своих рядах посвященных. Вскоре одного храма уже было недостаточно, и Митре отстроили второй, который, что весьма знаменательно, прилегал к храму Юпитера из Коммагены.[35] По мере разрастания муниципия, образовавшегося рядом с военным лагерем, увеличивалось и число принявших обращение в митраизм, и здесь, вероятно, к концу II в. был возведен третий храм, по размерам превосходящий все аналогичные строения, обнаруженные до сих пор.[36](Рис. 4)

(Рис. 4. Восстановленный вид большого святилища Митры, найденного в Карнунте).

Правда, он был надстроен Диоклетианом и его соправителями, с которыми тот разделил свою власть, когда в 307 г. они собрались держать совет в Карнунте.[37] Таким образом они хотели публично засвидетельствовать свое благоговение перед Митрой в этом священном городе, в котором находились, вероятно, самые древние на Севере святилища маздеистской секты.

Этот военно-стратегический пункт, наиболее важный во всем регионе, видимо, сделался, также, религиозным центром, из которого иноземный культ распространил свое влияние на все окрестные поселения. Стикс-Нёйзидль, в котором этот культ отправляли с середины II в.[38], являлся лишь зависимым от крупного города поселком. Но расположенный далее на юг храм в Скарбантии (Scarbantia) лишь в малой степени был обязан своим убранством декуриону колонии Карнунта. [39] На востоке, на территории Эквиноктия (Aequinoctium) известна посвятительная надпись на «заложенном в основание камне» [40], а еще дальше в Виндобоне (Вене) солдаты десятого легиона[41] научились справлять мистерии, без сомнения, у своих товарищей по оружию из соседнего лагеря. Даже в Африке обнаруживаются следы того влияния, которое этот крупный паннонский город оказал на развитие митраизма.[42]

В нескольких километрах от Вены, перейдя за границы Норика, мы находим поселок Коммагены, названием своим, по всей вероятности, обязанный тому, что в нем размещалась некая ала, состоящая из жителей Коммагены. Поэтому нет ничего удивительного в том, что здесь был обнаружен барельеф таврохтонного бога. [43] Тем не менее, в данной провинции, также, как и в Реции, армия, похоже не приняла столь же деятельного, как в Паннонии, участия в распространении этой азиатской религии. На всю эту область, лишь в одной поздней надписи некоего разведчика из первого Норикского легиона [44] есть упоминание о солдате, и в целом в долине у верховьев Дуная, где главным образом были сконцентрированы войска, памятники, относящиеся к мистериям Митры, встречаются крайне редко. Количество их возрастает лишь по другую сторону Альп, и эпиграфические данные из этого региона не позволяют счесть причастными к их появлению военных.

Напротив, в обеих Германиях митраизм обязан своим чрезвычайным распространением именно мощным армейским соединениям, защищавшим эту всегда находившуюся под угрозой территорию. Здесь найдена надпись, сделанная одним центурионом, примерно, в 148 н. э., посвященная Непобедимому Солнцу-Митре, и вполне вероятно, что в середине II века в римских гарнизонах здесь уже имелось значительное число обратившихся к почитанию этого бога. Все воинские части, казалось, были охвачены эпидемией: легионы восьмой Августов, двенадцатый Изначальный и тридцатый Ульпиев, вспомогательные когорты и алы, также, как элитные добровольческие войска граждан. Такой всеобщий характер распространения иноземного культа не позволяет определить, с какой стороны он проник в эту область. Тем не мене, можно признать, не опасаясь ошибиться, что, за исключением некоторых местностей, в которые он, скорее всего, был занесен непосредственно с Востока вспомогательными частями войск, этот культ пришел в Германию через посредство дунайских гарнизонов [45], и, если мы пожелаем до конца уточнить его источник, — можно сделать небезосновательное предположение о том, что восьмой легион, в 70 г. н. э. переведенный из Мёзии в верхнюю Германию, первым начал практиковать религиозный культ, который вскоре должен был стать здесь преобладающим.[46]

В действительности, именно Германия является тем местом, где открыто больше всего святилищ Митры; именно здесь найден барельеф самых больших размеров и с наиболее полными изображениями,[47] (Рис. 5) и, безусловно, ни один языческий бог не нашел здесь больше ревностных почитателей, чем Митра.

(Рис. 5. Большой барельеф из Геддернгейма. В центре таврохтонный Митра с группой, изображающей льва, кратер и змею (с. 117). Вверху знаки Зодиака. По углам — Митра, стреляющий из лука. Вверху — Митра, едущий на колеснице Солнца; колесница Луны. В четырех углах (медальоны) — бюсты Ветров; по бокам — бюсты четырех Времен года, между ними сцены из мифов о Митре.)

Декуматские поля, выполнявшие роль военных границ империи[48], и в особенности передовые посты, располагавшиеся между Майном и пограничным земельным валом более всего изобилуют чрезвычайно интересными открытиями. На север от Франкфурта, около деревни Геддернгейм, в прошлом — древнее поселение обитателей Тавна, были раскопаны один за другим три значительных храма[49] (Рис. 6)

(Рис. 6. Барельеф, найденный в Штокштадте. Митра, несущий быка.);

Три других находились во Фридберге в Гессене, еще один — в Висбадене (Аквы Маттиацэ), а в прилегающем районе в ходе археологических разработок Пограничного вала встречается все больше замков, близ которых располагалось, по меньшей мере, по одному святилищу, к которому гарнизон приходил совершить поклонение.[50] Известны святилища в Штокштадте (Рис. 6) и в Гросс-Кроценбурге на Майне, в Оберфлорштадте на Нидде, в Буцбахе, в Заальбурге и в Альтебург-Гефтрихе в горах Тавна[51]. Этот край в самом сердце Германии, — передовая цитадель Римского государства, — в действительности, также представлял собой оплот маздеизма. С другой стороны, по всему берегу Рейна, начиная от Аугста (Раурика) около Базеля до Ксантена (Ветера), через Страсбург, Майнц, Нейвид, Бонн, Кёльн и Дормаген[52], встречается целая серия памятников, указывающих на то, как эта новая религия, постепенно распространяясь, словно эпидемия охватила даже варварские племена убиев и батавов.

Влияние митраизма среди войск, скопившихся на рейнской границе, сопоставимо и с его распространением во внутренних районах Галлии. Один солдат восьмого легиона посвятил жертвенник Непобедимому Богу в Женеве[53], которая находилась на военном пути, соединявшем Германию со Средиземноморьем, обнаруживаются и другие следы восточного культа в нынешней Швейцарии и во французской Юре. В Саарбурге (Мост Сарава), в конце прохода в Вогезах, через который Страсбург сообщался и сообщается до сих пор с жителями бассейнов Мозеля и Сены, не так давно был раскопан грот, относящийся к III веку. [54]

Другой грот, главный барельеф которого, вырезанный в живой скале, сохранился до наших дней, находится в Шварцердене, между Мецем и Майнцем.[55] Можно было бы лишь удивляться тому, что в таком крупном городе, как Трир, сохранилось лишь несколько остатков надписей и статуй [56], если бы то значение, которое приобрел этот город при преемниках Константина, не объяснило бы нам причины почти полного исчезновения отсюда языческих памятников. Наконец, в долине р. Маас, недалеко от дороги, соединяющей Кёльн и Баве (Багак), были обнаружены любопытные следы мистерий.

Из Баве эта дорога вела не запад в Булонь (Гезориак), порт приписки Британского флота. Две, очевидно, высеченные на месте, статуи факелоносцев, которые были найдены там[57], безусловно, являлись подношением Митре, сделанным какими-нибудь иноземцами-моряками или офицерами флота. Этот важный морской пункт, скорее всего, поддерживал постоянную связь с расположенным напротив большим островом и в особенности с Лондоном, который, начиная с этого времени, стало посещать множество торговцев.

Существование святилища Митры в главном торговом и военном пакгаузе Бретани не должно нас удивлять (Рис. 7)[58].

(Рис. 7. Барельеф, найденный в Лондоне (пам. 267).

В центре группа: таврохтонный Митра с факелоносцами, окруженные двенадцатью знаками Зодиака; в нижних углах — бюсты Ветров; в верхних углах — Солнце на своей квадриге и Луна, правящая упряжкой быков. Надпись читается как: "Ульпий Сильван, второго Августова легиона, вышедший на заслуженный отдых в Аравсионе, исполнил обет" (то есть, вышедший в отставку в Оранже). В целом, ни в какой другой области иранский культ не сохранялся столь определенно, как здесь, в районе, окруженном форпостами. Помимо Йорка[59] (Эбурак), где размещалась главная ставка войск этой провинции, он распространился лишь на запад, в район современного Уэльса, в Карлеон (Иска) и в Честер (Дэва) [60], где располагались лагеря войск, сдерживавших племена силуров и ордовичей, и далее — до самой северной границы своего влияния — вдоль вала Адриана, защищавшего территорию империи от вторжений пиктов и каледонцев. Во всех «пунктах» этой насыпи, по-видимому, имелся собственный митраистский храм, в котором местный коммендант (префект) демонстрировал своим подчиненным пример богопочитания. [61] Таким образом, очевидно, что азиатский бог, вслед за войсками, продвинулся даже в эти северные районы, но мы не способны определить ни то, в какой момент это произошло, ни вместе с какими частями он проник туда. Тем не менее, мы имеем основание полагать, что ему поклонялись здесь с середины II в., и что Германия послужила в этом деле посредницей между далеким Востоком и Британцами, во всей стране раздробленными постоянно между собой.

На другом конце римского мира эти мистерии также справлялись солдатами. Имелись их приверженцы в Ш легионе, лагерь которого помещался в Ламбезе, и на военных постах, охранявших ущелья Ауреса (Aures) или расставленных на границе Сахары.[62] Однако, на юге Средиземноморья они, по-видимому, не приобрели такой же популярности, как в провинциях Севера, и распространение их приняло здесь особый характер. Относящиеся к мистериям памятники, в основном, довольно поздние, обязаны своим появлением здесь в большей степени офицерам или, по крайней мере, центурионам, многие из которых были выходцами из иных земель, нежели простым солдатам, состав которых почти полностью набирался в тех областях, которые они должны были защищать. Легионеры Нумидии сохранили свою приверженность местным, пуническим или берберским богам, и лишь в редких случаях принимали верования своих товарищей по оружию, с которыми их сводило общее воинское ремесло, Таким образом, в Африке персидский культ практиковали, главным образом, по-видимому, те, кого воинская служба призывала сюда извне, и сообщества верных в большинстве своем состояли если не из выходцев из Азии, то, по крайней мере, из рекрутов, прибывших из дунайских провинций.

Наконец, в Испании, в которой, по сравнению со всеми странами Запада, памятники митраизма представлены наиболее скудно, связь их с размещенными там гарнизонами не менее очевидна. На всем пространстве этого огромного полуострова, на котором скопилась масса многонаселенных городов, они почти отсутствуют даже в наиболее значительных городских центрах. Эти памятники с трудом находятся лишь в столицах Лузитании и Таррагоны — Эмерите и Тарраконе.[63] Но в диких долинах Астурии и Галисии был учрежден культ иранского бога[64]. Можно было бы непосредственно связать этот факт с продолжительным пребыванием в этой долгое время непокорной области восьмого легиона Сдвоенного. Возможно, в сообщества посвященных входили, также, ветераны из испанских когорт, которые в качестве вспомогательных частей войск несли службу на Рейне и Дунае, и вернулись к своим очагам принявшими маздеизм.

В действительности, армия внесла свой вклад в распространение восточных культов не только за счет того, что соединяла в своих рядах бок о бок людей, — граждан или чужестранцев, — всего римского мира, сообразно требованиям момента без конца перемещала офицеров, центурионов и даже корпусы из одной провинции в другую и устанавливала, таким образом, на всех границах сеть постоянных сообщений. Выйдя в отставку, солдаты продолжали по возвращении домой исполнять ту обрядовую практику, которая стала для них привычной в армии, что приводило вскоре к появлению вокруг них подражателей. Часто бывало, что они поселялись невдалеке от своего последнего гарнизона, в тех муниципиях, которые постепенно заменили собой располагавшиеся вблизи лагерей лавки маркитантов. Нередко они, также, избирали своим местом жительства какой-нибудь крупный город в той области, где несли службу, чтобы провести остаток своих дней в обществе старых собратьев по оружию: Лион всегда насчитывал в своих пределах значительное число таких старых легионеров из Германии[65], и автором единственной надписи-посвящения Митре, которая обнаружена в Лондоне, является некий отслуживший срок воин из войск Бретани. Случалось, также, что император отправлял таких освободившихся от службы солдат в те или иные назначенные для них территории для создания там колонии: Элуза в Аквитании, вероятно, узнала эту азиатскую религию благодаря ветеранам с Рейна, которых поселил здесь Септимий Север. [66] Часто рекруты, которых военное командование отправляло на самые дальние границы империи, сохраняли в душе любовь к родной земле, с которой они не прекращали поддерживать связи; но когда, освободившись от службы после двадцати или двадцати пяти лет дежурств на посту и сражений, они возвращались к себе на родину, к богам своего города или своего племени, они все равно предпочитали им иноземного покровителя, почитать которого в тайных обрядах научил их вдали от дома какой-нибудь товарищ по палатке.

Тем не менее, распространение митраизма в городах и пригородах невоинственных провинций, главным образом, происходило за счет действия иных факторов, нежели благодаря влиянию армии. Опираясь на свои последовательные победы в Азии, Рим подчинил своей власти многочисленные семитские народы. С того времени, как образование империи обеспечило в ней мир и сделало безопасной торговлю, эти новые ее подданные, благодаря специфическим способностям, присущим их расе, мало помалу сконцентрировали в своих руках всю торговлю на Ближнем Востоке. Как прежде — финикийцы и карфагеняне, сирийцы заселили тогда своими колониями все средиземноморские порты.[67] В эпоху эллинизма они в значительном количестве обосновались в торговых центрах Греции, в частности, на Делосе. Часть этих торговцев хлынула теперь в окрестности Рима, в Путеолы и Остию. Они затевали свои дела, по-видимому, во всех приморских городах Запада. Их можно обнаружить в Италии, в Равенне, в Аквилее, в Тергесте, в Салонах, в Далмации и даже в Малаге в Испании. Торговый интерес завлекал их даже глубоко во внутренние области, во все те места, где они могли рассчитывать реализовать какую-либо выгоду. По дунайской низменности они добрались даже до Сирмия в Паннонии. Особенно густо эти выходцы с Востока заселяли Галлию; через Жиронду они переправились в Бордо и поднялись вверх по Роне до Лиона. Освоившись на берегах этой реки, они заполонили оттуда весь центр провинции, и особенно массово притекали в великую северную столицу — Трир. Они в самом деле наводнили собой весь римский мир. Набеги варваров не способны были умерить их предпринимательский пыл. При Меровингах они еще говорили на своем семитском наречии в Орлеане. Лишь когда сарацины полностью нарушили навигацию в Средиземном море, это смогло остановить их наплыв.

Сирийцы во все времена выделялись своим ревностным усердием в богопочитании. Никакой иной народ, даже египтяне, с таким неистовым пылом не защищали от христиан своих идолов. Когда они основывали колонию, их первая забота состояла в том, чтобы организовать отправление своих национальных культов, и мать-родина иногда даже снабжала их денежными субсидиями, чтобы помочь им исполнить этот долг. Именно так божества Бейрута, Гелиополя и даже Дамаска проникли, в первую очередь, в Италию. [68]

Слово Сириец в общем употреблении имело весьма расплывчатое значение. Это слово, как сокращенная форма от Ассириец, очень часто смешивалось с последним и служило для обозначения в целом всех семитских народностей, подчиненных в древности царям Ниневии и проживавших на территориях вплоть до Евфрата и даже далее. [69] Таким образом, к ним причислялись и члены секты Митры, расселившиеся в долине этой реки, и по мере того, как Рим победоносно продвигался в этом направлении, последних становилось все больше среди «сирийцев», населявших латинские города.

В то же время, торговцы, основывавшие свои торговые дела на Западе, в большинстве своем были служителями семитских Ваалов, а тех, кто поклонялся Митре, представляли, главным образом, азиаты, пребывавшие в более скромном положении. Первые храмы, которые были построены в честь этого бога на западе империи, безусловно, посещали в основном рабы. В Восточных провинциях работорговцы охотнее всего наживались на торговле людьми. Они приводили в Рим из глубин Малой Азии караваны зависимых крестьян, проданных им крупными землевладельцами Каппадокии и Понта, и это привозное население в конце концов, по выражению одного древнего автора, образовало своего рода отдельные города в столице.[70]Но эта торговля не удовлетворяла растущего спроса в опустевшей Италии.

Помимо торговцев, крупным поставщиком невольников была война. Когда мы видим, что Тит за одну свою кампанию в Иудее обратил в рабство девяносто семь тысяч евреев[71], наше пораженное воображение рисует нам толпы невольников, которых поставляли на рынки Запада нескончаемые войны с парфянами и, в частности, завоевания Траяна. Поселения их обнаруживаются в целом ряде портов Средиземного моря. Выше мы уже отмечали их присутствие в Сидоне в Финикии и в Александрии в Египте. Что касается Италии, то даже если в Путеолах и его окрестностях, включая Неаполь[72], встречается сравнительно мало памятников, представляющих собой следы мистерий, это объясняется лишь тем, что во II в. этот город перестал исполнять роль великой кладовой, в которой Рим запасал для себя продовольствие, ввозимое с Ближнего Востока. Тирская колония в Путеолах, доселе мощная и богатая, в 172 г. уже жалуется на то, что численность проживающих в ней сократилась до совсем небольшого количества горожан.[73] После огромных работ, произведенных Клавдием и Траяном в Остии, этот город унаследовал долю от процветания своего кампанийского соперника. Все азиатские религии также вскоре уже обзавелись в нем каждая своим святилищем и сообществом своих собратьев по вере, но ни одна из них на была принята там с такой очевидной благосклонностью, как религия иранского бога. Начиная со II в., здесь располагались четыре или пять посвященных ему грота; один из них, построенный, самое позднее, в 162 г. и сообщавшийся с термами Антонина, находился прямо в том месте, где причаливали приходившие из-за моря корабли (Рис. 8), [74] а другой прилегал к метроон, святилищу, в котором отправляли официальный культ Великой Матери.[75] На юге небольшой городок Анций (Порто д Анцио) последовал примеру своего могучего соседа [76], и в Этрурии Руселлы (Гроссето) и Пиза[77] также оказали теплый прием маздеистскому божеству.

(Рис.8. План святилища Митры, открытого в Остии. BB, боковые скамьи, — C, входные ворота — D, Выход, ведущий в термы Антонина — E, Хоры на возвышении, украшенном священными изображениями — F, Лестница — G, Боковое помещение — HH, Ниши для статуй — M, Несущие стены — Пол вымощен мозаикой с надписью: "Луций Агрий сделал подношение Непобедимому Солнцу Митре

На востоке Италии по числу найденных митраистских надписей выделяется Аквилея.[78] Не являлась ли она прежде, подобно нынешнему Триесту, тем рынком, на который придунайские провинции свозили свои продукты в обмен на товары с юга? Пола на границе Истрии, острова Арба и Браттия, а также прибрежные Далматы, Сения, Иадер (Iader), Салоны Нарона, Эпидавр и даже Диррахий в Македонии сохранили более или менее достоверные и довольно многочисленные следы влияния непобедимого бога и, в некотором смысле, подобно вехам наметили для нас путь, которым он следовал, продвигаясь к торговой столице Адриатики.[79]

Можно проследить и его путь в западном Средиземноморье. На Сицилии, в Сиракузах и Палермо [80]; на всем протяжении африканского побережья, в Эи (Oea), Карфагене, Русикадах (), Икосии), Цезарее[81], на противоположном испанском берегу, в Малаге и Таррагоне[82] мы наблюдаем, как в смешанной среде плебеев, занесенных сюда морем из всех краев, одно за другим возникают митраистские сообщества, и, далее к северу, даже гордая римская колония — Нарбон в Лионском заливе не сделалась в этом смысле исключением. [83]

Особенно ярко отмеченная нами связь популярности мистерий с распространением восточной торговли проявляется в Галлии. Здесь она в равной мере была сосредоточена между Альпами и Севеннами или, если быть еще точнее, в бассейне Роны, являвшейся наиболее важным для нее путем продвижения вглубь страны. В Секстанции близ Монпелье и в Эксе в Провансе мы находим в одном — эпитафию, посвященную одному отцу (наставнику) посвященных, в другом — вероятнее всего, митраистское изображение Солнца в квадриге.[84] Далее, вверх по реке, обнаруживаем в Арле статую львиноголового Кроноса, почитавшегося в этих мистериях[85], в Буг-Сент-Андреоле около Монтелимара — изображение таврохтонного бога, высеченное в живой скале рядом с источником[86]; в Вэзоне, недалеко от Оранжа, — посвятительную надпись, сделанную по случаю принятия посвящения[87], во Вьенне — грот, из которого, наряду с другими памятниками, был извлечен до сей поры уникальный в своем роде барельеф.[88]Наконец, в Лионе, связи которого с Малой Азией хорошо изучены в истории христианства, персидский культ, безусловно, достиг значительного успеха. [89] В верховьях Роны присутствие его обозначено, с одной стороны — в Женеве [90], с другой — в Мандере (Эпамантодурум) на р. Ду[91], и далее на востоке — в Антрене (Интаранум) в департаменте Ньевр, возможно, — в Сент-Обэне в Эндре и в местечке Алезия, знаменитом, благодаря осаде Цезаря.[92] Таким образом, непрерывная череда святилищ, несомненно, поддерживавших между собою постоянные связи, соединяет побережье Средиземного моря с воинскими лагерями в Германии. Оставив позади процветающие города долины Роны, этот иноземный культ проник и распространился до самых гор в провинциях Дофинэ, Савойя и Бужай. Лабатия близ Гапа, Люксей, неалеко от Беллея, и Вьеан-Валь-Ромей[93] сохранили для нас надписи, храмы и статуи, посвященные почитателями Митре. Как мы уже говорили, восточные торговцы не ограничивались устройством своих факторий в морских или речных портах. В надежде на более прибыльные дела, они устремились во внутренние области, в города, где конкуренция была не столь сильной. Еще более обширными были пределы расселения рабов из Азии: стоило им сойти с корабля, их судьбу по случаю решали торги, рассылая их по всем направлениям, так, что мы обнаруживаем их в самых разных местностях выполняющими самые различные функции.

В Италии — стране крупных владений, пестрящей скоплением античных городов, — они вскоре пополняли собой армии рабов, возделывавших именные угодья римских аристократов, и порой, в этих случаях, сделавшись управляющими (actor, villicus), они становились хозяевами тех, с кем прежде делили их печальную судьбу; иногда их приобретал какой-нибудь муниципий, и они в качестве общественных рабов исполняли приказания магистратов, либо входили в административные службы. Легко можно представить себе, насколько быстро восточные религии могли таким образом проникнуть в те регионы, которых они, казалось, никогда не могли бы достигнуть. Из двойной надписи, найденной в Нерсах, в самом сердце Апеннинских гор, мы узнаем, что в 172 г. н. э. некий раб, городской казначей, восстановил здесь святилище Митры, разрушавшееся от ветхости. [94] В Венузе греческая посвятительная надпись Солнцу Митре оставлена управляющим делами одного богатого горожанина; имя управляющего — Сагарис — указывает как на его подневольное положение, так и на азиатское происхождение. [95] Можно было бы привести еще ряд примеров. Разумеется, вовсе не эти безвестные служители иноземного божества явились той главной силой, которая создала популярность мистериям не только в предместьях Рима или в отдельных крупных городах, но и по всей Италии от Калабрии до Альп.

Мы находим следы этой культовой практики одновременно — в Грументе (Grumentum) в ценре Лукании[96]; затем, как мы уже говорили, в Венузе в Апулии и в Нерсах в стране эквов, также как и в Авейе (Aveia), в краю вестинов[97]; далее — в Умбрии, вдоль Фламандского пути, в Интерамне (Interamna), в Сполете, где можно видеть украшенный росписью грот, и в Сентине, в котором был обнаружен список покровителей сообщества митраистов[98]; также — в Этрурии, где эта религия прошла по Кассии (Cassia) и утвердилась в Сутрие, в Больсене, возможно, в Ареццо и во Флоренции. [99] На севере Апеннинских гор ее следы менее значительны и прослеживаются с трудом. Они появляются спорадически — в Эмилии, где на территории Болоньи, Модены и, вероятно, Реджо сохранилось несколько интересных фрагментов [100], а также в плодородной долине По. Здесь, по-видимому, лишь Милан, как известно, быстро достигший процветания в эпоху империи, оказывается тем единственным местом, где эта экзотическая религия была принята с большой благосклонностью и пользовалась официальным покровительством.[101]Несколько фрагментов надписей, найденных в Тортоне, в Индустрии и Новаре, не говорят еще о том, что она достигла широкого распространения в остальной части страны. [102]

Безусловно, примечательным является то, что в диких ущельях Альп нам встречается более обширная информация, нежели на плодородных равнинах верхней Италии. Жертвенники, посвященные непобедимому богу, есть в Интроббио в Валь-Сассине, к востоку от озера Комо, в Валь Каммоника, на берегах реки Ольо.[103] Но в самом большом изобилии посвященные ему памятники обнаруживаются по берегам Адидже и ее притоков, вблизи от крупного соединительного пути, который в античные времена, как и в наши дни, проходил и проходит через перевал Бреннер или Пусцер-Тхал (Puszter-Thal) и выводит на противоположный склон Альп в Реции или в Норике: в Тренто найдено святилище Митры, расположенное около водопада; недалеко от Сан-Дзено (San-Zeno) — барельеф, извлеченный из раскопок в скалистом ущельи; в Кастелло ди Туенно — фрагменты посвятительного изображения, выделанного с обеих сторон; на берегах Изарка — посвятительная надпись Митре и Солнцу и, наконец, в Мауло (Mauls) — знаменитая плита с барельефом, найденная в XVI в. и хранящаяся сейчас в Венском музее. [104]

Распространение митраизма в этом горном районе не остановилось в пределах Италии. Если, следуя нашим путем по долине Дравы, мы станем разыскивать оставленные им следы, мы тотчас обнаружим их в Теврине[105] и в особенности в Вирунуме, наиболее значительном городе Норика, где в III в. н. э. для посвященных были открыты по меньшей мере два храма. Третий был устроен неподалеку в пещере посреди леса.[106]

Религиозной столицей этой римской колонии, несомненно, являлась Аквилея, чье влиятельное духовенство распространяло свое влияние на все эти края. Все, почти без исключения, города, выросшие вдоль дорог, ведущих из этого порта, через Паннонию, к укрепленным центрам на Дунае, охотно приняли к себе иноземного бога: Эмона (Emona), Латобичи( Latobici), Невиодун (Neviodunum) и в особенности Сисция ( Siscia) на берегу реки Савы; затем, далее к северу, Атранс^га^), Целея (Celeia), Петовио ( Poetovio), где недавно были раскопаны два митраистских храма, — все эти центры отнеслись к нему с исключительным благорасположением.[107] Так, его адепты, тем или иным образом продвигавшиеся с берегов Адриатики в Мёзии — к Карнунту, были приняты у своих единоверцев на всех этапах своего пути.

Если в этих регионах, как и на юге Альп, восточные рабы также играли роль миссионеров митраизма, то условия, в которых происходила эта их деятельность, были в значительной мере иными. Они не имели в этой области такого распространения, как в италийских поместиях, где они выполняли функции сельскохозяйственных рабочих или муниципальных служащих. Общее сокращение населения не сказалось столь же сильно на этих местностях, как на странах старой цивилизации, и здесь для возделывания полей и благоустройства городов не требовались привозные рабочие руки. Не частные лица и не общины, а именно государство сделалось тут основным импортером людских ресурсов. Прокураторы, налоговые чиновники, интенданты имперских владений или, как в Норике, — настоящие губернаторы имели под своим началом целый штат сборщиков налогов, всяческого рода служащих, рассеянных по находившимся в их ведении территориям, и как правило эти подчиненные не были от рождения свободными. Помимо того, крупные предприниматели, бравшие в аренду разработку шахт и каменоломен или таможенные сборы, использовали в своем хозяйстве многочисленный штат работников, являвшихся от рождения или по приобретенному статусу — невольниками, которых они ввозили извне. Должностные наименования как раз такого рода — представителей имперских уполномоченных или откупщиков, — чаще всего возникают в митраистских надписях в Паннонии и южном Норике.[108]

Во всех провинциях скромные служащие имперских ведомств сыграли значительную роль в распространении заморских культов. Помимо того, что эти наемные работники центральной власти представляли политическое единство империи в противовес региональному партикуляризму, они, вдобавок, проповедовали вселенские религиозные вероучения перед лицом местных культов. Они образовывали как бы вторую армию в руках правителя, и влияние их на развитие язычества было аналогично влиянию первой. Так же, как и солдат, их в большом количестве набирали из Азииив азиатских странах; они, как и те, постоянно меняли место жительства по мере их повышения по службе, и кадровый состав их служб, так же, как и личный состав легионов, формировался из людей всех национальностей.

Так дело административного управления переходило из рук в руки вместе с писцами и с теми, кто ведал обрядами мистерий. Характерно, что в чисто латинском форте — в каппадокийской Цезарее, — именно раб, вероятно, туземного происхождения, казначей управляющего Августа, преподнес Митре изображение Солнца. [109] Во внутренних областях Далмации, в которых памятники персидского бога встречаются довольно разрозненно, поскольку в этой провинции с давних пор не размещались никакие легионы, тем не менее, в большинстве посвятительных надписей фигурируют имена служащих налогового ведомства, почт и таможен.[110] В пограничных провинциях должно было находиться особенно много финансовых служащих цесарей, — не только на предмет сбора пошлины за ввоз товаров, но и потому, что самой весомой статьей расходов имперской казны являлись расходы на содержание войск. Естественно, поэтому, что в митраистских текстах Дакии и Африки упоминаются управляющие, сборщики налогов, прокураторы и аналогичные им должностные наименования.[111]

Таков, следовательно, другой путь, которым иранский бог мог проникнуть в поселения, соседствующие с военными лагерями, где, как мы видели, ему поклонялись солдаты восточного происхождения. В целом, легионерыцеры и интендантская служба во всех гарнизонах поощряли ввоз общественных и частных рабов, и нужды этой вновь и вновь восполнявшейся массы, в то же время, привлекали сюда торговцев из всех краев. С другой стороны, как мы уже говорили, ветераны нередко поселялись в портах и крупных городах, где с ними встречались рабы и торговцы. Когда мы указываем, что культ Митры тем или иным образом утвердился в том или ином районе, то это сделанное в общем утверждение очевидно не может претендовать на абсолютную точность. В процессе распространения этих мистерий разнородные причины смешивались и сочетались друг с другом, и бесполезной тратой сил стала бы попытка разобрать по нитям этот спутанный клубок. Руководствуясь, как мы это слишком часто делаем, исключительно надписями с неточной датировкой, в которых рядом с именем бога значится лишь имя посвященного или жреца, мы не можем в каждом отдельном случае установить те обстоятельства, которые способствовали успеху новой религии. Попутные влияния почти полностью ускользают от нашего внимания. Имело ли сколько-нибудь долговременные последствия длительное пребывание в Италии верных почитателей Солнца[112] — сирийских войск, переведенных сюда в правление Веспасиана? А новая армия, приведенная Александром Севером в Германию, которая, по словам Лампридия[113], была «очень сильна за счет своих армян, своих осроенцев и своих парфян», — не дала ли она нового импульса к проповеди митраизма на берегах Рейна? Не случалось ли тем высокопоставленным чиновникам, которых Рим ежегодно посылал на границу на Евфрате, принять вероисповедание тех, кто находился у них под началом? И разве не могли каппадокийские жрецы, по примеру служителей Сирийской богини[114], отправляться морем на Восток в надежде поживиться за счет легковерия толпы? Еще в эпоху республики «халдейские» астрологи бродили по главным дорогам Италии [115], а во времена Ювенала прорицатели из Коммагены и Армении уже произносили свои пророчества в Риме[116]. Все эти вспомогательные средства, которыми обычно пользуются восточные религии, могли быть взяты на вооружение и культом Митры. Но самым действенным фактором его распространения являлись, безусловно, солдаты, рабы и торговцы. Помимо всех деталей, приведенных нами в подтверждение тому, данный факт можно установить уже на том основании, что памятники этого культа обнаруживаются в военных и торговых местах, в тех областях, в которые направлялся широкий поток миграции из Азии.

Достаточно ясно это показывает и отсутствие их в других районах. Отчего в Азии, Вифинии, в Галатии и Пафлагонии, — в провинциях, расположенных по соседству с теми, где эти культы отправлялись веками, мы не находим никаких следов персидских мистерий? Оттого, что эти края производили больше, чем могли потребить, а внешняя торговля здесь находилась в руках греческих судовладельцев, и оттого, что они напротив, — занимались вывозом людей, а не привлечением их со стороны, и что, по крайней мере, со времени Веспасиана ни один легион не был направлен сюда для защиты или обуздания этих народов.[117] Грецию от вторжения иноземных божеств уберегала свойственная ее народу надменность и то культовое поклонение своему славному прошлому, которое стало самой характерной чертой общественного сознания в ней под властью империи. В то же время, отсутствие здесь солдат и рабов из экзотических стран отнимало у нее всякую возможность впасть в соблазн. Наконец, митраистских памятников почти лишены центральные и западные части Галлии, испанский полуостров, юг Бретани, они редко встречаются даже во внутренних районах Далмации. Там также не размещалась постоянно никакая армия, нуждавшаяся в притоке выходцев из Азии, что могло бы, одновременно, сделать эти районы очагами распространения международной торговли.

Напротив, город Рим, более чем любая другая провинция, плодовито снабжает нас всякого рода находками. Действительно, нигде в другом месте в подобной степени не могли совместиться все благоприятные для успеха Митры условия: в Риме стоял значительный гарнизон, состоявший из солдат, собранных со всех краев империи, и ветераны, по получении почетной отставки, в значительной массе поселялись именно тут. Здесь же проживала богатая аристократия, и в их дворцах, также, как и во дворцах императора, имелись тысячи рабов.[118] Этот город являлся средоточием центральной администрации, и те же самые рабы заполняли их учреждения. Наконец, все те, кого нищета или страсть к приключениям толкала пуститься на поиски счастья, стекались в этот «вселенский постоялый двор»[119] и вводили здесь свои обычаи и свои культы. Вдобавок, присутствие в Риме мелких князьков из Азии, которые, в качестве заложников или беженцев, жили здесь вместе со своими семьями и со своей свитой[120], могло послужить поддержкой пропаганде маздеизма.

Как и для большинства чужеземных богов, первые храмы Митре строились за пределами померия[121]. Многие из памятников митраизма найдены вне этого пространства, в частности, недалеко от Преторианского Лагеря; но еще до 181 г. н. э. этот культ перешагнул священную черту и утвердился в самом сердце города. К сожалению, невозможно шаг за шагом проследить путь его продвижения по огромной столице. Датированные документы, происхождение которых несомненно, встречаются слишком редко, чтобы можно было восстановить локальную историю развития персидской религии в столице. Мы в состоянии лишь в общем констатировать, что она достигла здесь высокой степени процветания и пышности. О ее популярности тут свидетельствуют не менее сотни надписей, более семидесяти пяти фрагментов скульптурных изображений и целый ряд храмов и мелких святилищ, располагавшихся во всех кварталах города и в пригороде. Наиболее знаменитым из таких святилищ может по праву считаться грот, еще в эпоху Возрождения существовавший в одной из пещер Капитолия, из которого был извлечен большой боргезский барельеф, в настоящее время хранящийся в Лувре. (Рис. 9)[122] Он восходит, по-видимому, к концу II в.

(Рис. 9. Большой боргезский барельеф (Музей Лувра). Таврохтонный Митра с факелоносцами. Вверху Солнце и Луна на своих колесницах).

В эту эпоху Митра вышел, наконец, из той полутени, в которой пребывал до сих пор, и сделался одним из божеств-фаворитов аристократии и двора. Мы видели, что он прибыл сюда с Востока в качестве презренного бога азиатов, приезжавших или, чаще, привозимых в Европу. Несомненно, что первые симпатии к себе он завоевал среди низших классов общества, — и это весьма существенный факт: митраизм долгое время оставался религией обездоленных. Наиболее древние из надписей красноречиво свидетельствуют об этом, поскольку все они, без исключения, обязаны своим появлением рабам или бывшим рабам, солдатам или бывшим солдатам.[123] Но нам известно, какой высоты положения могли добиваться при Империи вольноотпущенники, а сыновья ветеранов или центурионов зачастую становились зажиточными горожанами. Таким образом, благодаря естественной эволюции религия, перенесенная на латинскую почву, должна была богатеть и набирать силу и вскоре могла причислить к своим сторонникам в Риме влиятельных чиновников в муниципиях, высочайших особ и декурионов. В правление Антонинов литераторы и философы начинают проявлять интерес к догматам и обрядам этого своеобразного культа. Лукиан остроумно пародирует его богослужебную практику[124], и Цельс около 177 г. в своем «Истинном слове» противопоставляет их учение учению христиан[125], в то время как христианские апологеты сражаются с этим ставшим опасным врагом[126]. Примерно в ту же эпоху некий Паллас посвятил ему специальный труд, а позднее Евбулий, современник Порфирия, опубликовал в нескольких томах «Исследования по митраизму» (?)[127]. Если бы эти труды не были безвозвратно утеряны, мы без сомнения нашли бы в них немало историй о войсках, от солдата до высокопоставленных легионеров перешедших в веру исконных врагов империи, и о крупных вельможах, обращенных в эту религию домашней прислугой. В памятниках, рядом с именами свободных людей, часто упоминаются имена рабов, и именно они иногда обладают самой высокой степенью среди посвященных[128]. В этих сообществах, во всяком случае, по видимости, последние часто становились первыми, а первые — последними.

Из всего, что мы в подробностях рассмотрели, следует один главный вывод. Вывод о том, что распространение персидских мистерий должно было происходить с чрезвычайной быстротой. Они, практически, одновременно появляются в самых отдаленных друг от друга местах: в Риме, в Карнунте на Дунае, в Декуматских полях. Мы бы сказали — это похоже на внезапно вспыхнувший пороховой след. Реформированный маздеизм совершенно очевидно обладал в глазах общества II в. могучей притягательной силой, и мы сегодня лишь отчасти способны вскрыть причины такого его воздействия.

Но к его естественной привлекательности, побуждавшей толпы пасть к ногам таврохтонного бога, добавился вскоре один внешний и весьма действенный элемент: имперское покровительство. Лампридий сообщает[129], что Коммод принял посвящение и участвовал в кровавых обрядах богослужения, и надписи служат подтверждением тому, что благосклонное отношение монарха к жрецам Митры имело огромный резонанс.[130] С этого момента мы наблюдаем, как высшие сановники империи начинают следовать примеру своего суверена и становятся почитателями иранского культа. Трибуны, префекты, легаты, а позднее — самые лучшие и самые славные часто фигурируют в посвятительных надписях в качестве их авторов, и аристократия до самых последних дней язычества сохраняла приверженность солнечному божеству, долгое время пользовавшемуся расположением правителей. Однако, для того, чтобы прояснить их политику и причины такого благожелательного отношения к этому культу, нам следует соотнести учение митраизма с доктриной императорской власти и выявить ее связь с теократическими претензиями цезарей.