Мистерии Митры

Глава IV. УЧЕНИЕ МИСТЕРИЙ

В течение трех столетий культ Митры отправлялся в самых отдаленных друг от друга римских провинциях и в самых различных условиях. Трудно было бы допустить, что за весь этот долгий период его сакральные традиции остались неизменными, и что философские течения, одно за другим овладевавшие умами, или даже политическая и социальная обстановка в империи не оказали на них никакого влияния. Но хотя эти мистерии претерпели на Западе очевидные изменения, недостаток имеющихся в нашем распоряжении документов не позволяет нам ни проследить этапы их развития, ни четко выделить представленные в них локальные различия[2]. Все, что мы способны сделать, — это набросать общие контуры проповедуемых в них учений, отмечая местами те добавления и поправки, которые они, по-видимому, получили. Впрочем, произошедшие в них перемены были, в целом, поверхностными. Идентичность изображений и священных формул, наблюдаемая в те самые времена даже в наиболее удаленных местах, свидетельствует о том, что теологическая система этого реформированного маздеизма вполне сложилась еще до эпохи его проникновения в земли латинян. В отличие от древнего греко-римского язычества, представлявшего собой собрание никак логически не связанных верований и культовых практик, митраизм действительно имел настоящую теологию, — систему догматов, заимствовавшую свои основополагающие принципы из науки.

В целом, по-видимому, господствует мнение о том, что Митра был единственным иранским богом, культ которого восприняли на Западе, и что все непосредственно не относящееся к нему в этом культе является случайными и более поздними добавлениями. Это совершенно ошибочное и безосновательное предположение: Митру в его странствиях сопровождала значительная часть маздеистского пантеона, и если в глазах его адептов он являлся главным героем в культе той религии, которой он дал свое имя, то он вовсе не был в ней верховным божеством.

На самую вершину божественной иерархии теология митраизма — наследница учений магов-зерванистов, теории которых были знакомы уже ученику Аристотеля Евдему Родосскому^] — помещала бесконечное Время (Зерван акарана), делая его главным первоначалом. Его иногда называли «веком» (Saeculum), иногда Кроносом или Сатурном [4], но эти наименования были условными и случайными, поскольку оно представлялось невыразимым и, в качестве такового, — безымянным, равно как и бесполым, и бесстрастным. Его изображали, имитируя восточный прототип [5], в виде человека-чудовища с головой льва, тело которого обвивала змея (рис. 11)[6], (рис. 12).

Обилие атрибутов, которыми чрезмерно украшены эти статуи, говорит о неопределенности его характера. Оно, как верховное божество, держит в руках скипетр и молнию, и часто в каждой руке у него изображается по ключу, как у хозяина небес, двери которых он отпирает. Полураскрытая львиная пасть, открывающая взгляду его грозные челюсти, служит указанием на разрушительную мощь всепоглощающего Времени. Крылья символизируют быстроту его движения, обвивающая его кольцами змея образует аллюзию на извилистый путь солнца в эклиптике, знаки Зодиака, вырезанные на его теле, и сопутствующие им эмблемы времен года напоминают о земных и небесных явлениях, служащих приметами непрестанной смены текущих лет. Оно все создает и все разрушает, оно — обладатель и проводник четырех элементов, составляющих вселенную, и оно потенциально соединяет в себе могущество всех богов, которых лишь оно одно породило[7]. Иногда его отождествляют с неизбежностью судьбы[8], в иных случаях в нем видят первозданный свет или огонь, — и та и другая концепция позволяют сблизить его с высшей Причиной стоиков, со всепроникающим теплом, образующим все, которое в ином своем проявлении рассматривалось в качестве судьбы ELgappivri.

Жрецы Митры пытаются разрешить великую проблему начала мироздания с помощью представления о серии последовательных порождений. Согласно древнему поверью, которое обнаруживается также в Индии и Греции, великое первоначало породило первичную пару — Небо и Землю, и последняя, оплодотворенная своим братом, дала рождение Океану, равному по мощи своим родителям, и составившему вместе с ними, по-видимому, верховную триаду митраистского пантеона[9].Связь этой триады с Кроносом, или Временем, порождением которого оно является, отчетливо не установлена, и звездное Небо, движение которого по поверью определяет ход всех событий, видимо, нередко смешивалось с вечной Судьбой.

Эти три космические божества персонифицированы в образах, носящих менее прозрачные имена. Небо представляло собой не кого иного, как Оромазда или Юпитера, Земля отождествлялась со Спента Армаити или Юноной, а Океан именовали также Апам-Напатом или Нептуном [10]. Так же, как и греческие теогонии, митраистские традиции доносят сказания о том, что Зевс принял на себя управление мирозданием вслед за Кроносом, царем изначальных времен. Барельефы изображают этого маздеистского Сатурна, передающего своему сыну молнию — знак верховного могущества[11]. Отныне Юпитер вместе со своей супругой Юноной должен был воцариться над всеми другими богами, которые были обязаны ему своим рождением.

Действительно, все олимпийские божества появились на свет от брака небесного Юпитера с земной Юноной. Их старшей дочерью была Фортуна (первородная Фортуна), подающая своим почитателям все телесные, а наипаче — душевные блага. Ее всегда готовая выступить на помощь доброта противостоит Ананке, олицетворяющей неотвратимую и суровую неизбежность[12]. Фемида, или Закон, и мойры, или участи, являлись другими персонификациями Судьбы, проявляющей в своих разных обличьях свою чуткую природу нескончаемого становления. Верховная чета, помимо того, произвела на свет не только Нептуна, который сделался равным им, но и весь род бессмертных божеств[13]: Артагнеса, или Геркулеса, чьи героические деяния воспеваются в священных гимнах; Шаревара, или Марса, повелителя металлов, поддерживавшего благочестивых воинов в сражениях; Вулкана, или Атара, божество огня; Меркурия, посланника Зевса; Вакха, или Хаому, персонификацию растения, из которого добывали священный напиток; Сильвана, или Дрваспа, покровителя лошадей и сельского хозяйства; затем Анахиту, богиню воды и плодородия, отождествляемую с Венерой и с Кибелой, которая призывалась также под именем Минервы, как направляющая ход войн; Диану, или Луну, производившую медовый напиток, использовавшийся в очистительных церемониях; Вананти, или Нике, подающую царем победу; Ашу, или Арете, высшую Добродетель, и других. Эта неисчислимая масса божеств обитала на блистающих вершинах Олимпа, и изображения их можно видеть на барельефах, где они окружают трон Юпитера, образуя его небесное придворное собрание[14].

Светлому дню, в котором пребывает сияющее своим блеском верховное божество, противостоит область тьмы, расположенная в подземных глубинах. Ахриман (Ариманий), или Плутон, порожденный, как и Юпитер, бесконечным Временем[15], царит в ней вместе с Гекатой, управляя зловредными чудовищами, появившимися в результате их нечистого соития[16].

Демоны — приспешники царя преисподней, пошли войной на небеса и пытались свергнуть с престола преемника Кроноса. Но, подобно греческим Титанам, эти мятежные монстры были разгромлены главой богов и низвергнуты назад в их бездны, из которой они выбрались для набега (рис. 13)[17].

Тем не менее они еще могут выходить из нее и бродить по земле, распространяя по ней бедствия и учиняя всяческую порчу. Эти «анти-боги» (*) под командованием Властителя тьмы сражаются с небесными духами, посланцами или «ангелами» верховного божества[18]. Свирепые и коварные, они порождают все бедствия, которыми переполнен мир, и разжигают дурные страсти в сердцах людей; чтобы отвратить грозящие им несчастья, эти последние вынуждены утихомиривать порочных духов принесением кровавых жертв, которые те пожирают. Посвященные также умеют с помощью соответствующих обрядов и силою заклинаний заставлять их служить своим замыслам и направлять их против недругов, которых они задумали погубить[19].

Боги более не замыкаются в эфирных сферах, которые назначены им в удел. Если теогония представляет их объединенными в собрание на Олимпе вокруг их отца и повелителя, то космология раскрывает иной их аспект. Их энергия заполняет мир, и они предстают действующими началами всех изменений в нем. Огонь, который олицетворяет Вулкан[20], — это наиболее возвышенная из таких природных стихий, и ей поклоняются во всех ее проявлениях, будь оно огнем светил или блеском молний, оживляет ли оно все живое, вызывает ли рост растений или скрывается в лоне земли. Этот огонь неугасимо горел на алтарях в глубине подземных святилищ, и поклонявшиеся ему страшились осквернить его чистоту [21]кощунственным прикосновением.

Адепты этого учения простодушно полагали, что огонь и вода являются братом и сестрой, и относились к обоим с одинаково суеверным почтением. Они в равной мере поклонялись соленой волне, наполняющей глубокое море, которую точно также могли называть Нептуном или Океаном[22], источникам, бьющим из недр земли, рекам, текущим по ее поверхности, и озерам, раскинувшимся по ней чистыми гладями. Невдалеке от храмов тек неиссякающий родник[23], которому посетители поклонялись и приносили дары. Этот вечный источник[24]был одновременно образом материальных и нравственных даров, которыми неисчерпаемая доброта бесконечного Времени оделяет все мирозданье, и отображением духовного обновления, которое даруется преображенным душам в блаженстве вечности[25].

Земля, производящая и питающая, — Земля-Мать, оплодотворяемая небесными водами, также занимала довольно значительное место если не в ритуале, то во всяком случае в самом учении[26]. К четырем главным Ветрам, которые были поставлены в связь с обожествленными персонификациями Времен года, обращались в молитвах как к гениям, то благоприятствующим, то грозным (рис. 14)[27].

Помимо того, что к ним обращались с жалобами, как к своевольным судиям, приносящим холод или тепло, затишье или бурю, увлажняющим или иссушающим по очереди воздушную среду, дающим народиться весенней зелени и заставляющим увидеть осеннюю листву, их почитали также в качестве различных проявлений Воздуха, первоосновы всякой жизни [28].

Иными словами, митраизм обожествлял четыре стихии, из которых, согласно древней физике, составлялась вселенная. Часто воспроизводимая аллегорическая композиция, в которой лев символизировал собой огонь, кратер — воду и змея — землю[29], изображала борьбу противостоящих друг другу и вечно пожирающих друг друга стихий, из чьих нескончаемых превращений и бесконечно разнообразных сочетаний происходят все явления природы (см. рис. 5). Змея часто ползет к чаше или даже взбирается на нее, обвивая снизу ее основание или ручку, явно для того, чтобы выпить ее содержимое. Лев, в свою очередь, часто лежит перед змеей и наблюдает за ней, в других композициях он угрожающе направляется к кратеру или кладет на него обе лапы, чтобы завладеть им, либо приседает на задних лапах, готовый броситься на противника, дабы отобрать у него пищу [30].

Гимны со странной символикой воспевают метаморфозы, порождаемые в мире противопоставлением этих четырех первоначал[31]. Верховный бог правит колесницей, запряженной четверкой скакунов, которые вечно несутся по неизменному кругу. Первый из них, несущий на своей блистающей коже знаки планет и созвездий, — резв и силен, и он с величайшей скоростью скачет по внешнему краю обозначенного пространства. Второй, менее сильный и не такой быстрый, имеет темную масть, и один бок его освещен лучами солнца; третий бежит еще медленнее, и четвертый, грызя медные уздечки, поворачивается вокруг своей оси, в то время как его спутники движутся вокруг него, словно вокруг столба. Эта квадрига долгое время кружит без помех, равномерно проделывая свой неизменный путь; но в какой-то определенный момент от жгучего дыхания первого коня загорается великолепная грива четвертого, затем его сосед, выбившись из сил, орошает его обильным потом. Наконец происходит еще более чудесное явление: вид упряжки преображается, кони меняют свою природу, причем таким образом, что сущность всех переходит к самому горячему и сильному среди них, подобно тому, как скульптор, вылепив фигурки из воска, стал бы отрывать от одной кусочки его, чтобы дополнить остальных, и закончил бы тем, что слил бы все их в одну. Тогда конь — победитель в этой божественной битве, сделавшись всемогущим благодаря своему триумфу, сливается даже с божеством, правящим колесницей. Первый конь служит воплощением огня или Эфира, второй — воздуха, третий — воды и четвертый — земли; напасти, которые обрушиваются на этого последнего, символизируют пожары и наводнения, вечно причиняющие горе нашему миру, а победа первого является образом финального мирового пожара, который разрушит существующий порядок вещей.

Космическая квадрига, которой правит не познаваемая чувствами Причина, никогда не изображалась в священной иконографии. Последняя всегда ставила во главе этой символической упряжки видимого бога. Члены секты Митры, как и древние персы, поклонялись Солнцу, которое каждый день пересекало на колеснице пространство небесного свода и в сумерках спускалось, чтобы погасить свои огни в океане. Когда оно появлялось на горизонте, его светлые лучи обращали в бегство духов тьмы, и оно очищало творение, которое возвращало к жизни своим сияньем[32]. Именно поэтому его почитали под именем «Восходящего Солнца»[33]. Подобным же образом поклонялись Луне, которая проезжала в высших сферах на повозке, влекомой белыми быками. Это сельскохозяйственное животное-производитель в целом было соотнесено с данной богиней, которая ведала произрастанием растений и рождением живых существ [34].

Таким образом, стихии не являлись единственными природными объектами, обожествляемыми в мистериях. Светоносные боги, оплодотворяющие природу, в неменьшей степени почитались в них, так же, как и в первоначальном маздеизме, но те представления, которые арии с ними связывали, претерпели глубокие изменения под влиянием халдейских учений.

Как мы уже говорили, старые верования персов подверглись в Вавилоне сильному влиянию научной, по внешнему своему виду, теологии, и большинство иранских богов было отождествлено со светилами, которым поклонялись в долине Евфрата. Таким образом, они восприняли новый характер, совершенно отличный от их первоначальной природы, и даже их божественные имена получили и сохранили, придя на Запад, двойное значение. Магам так и не удалось согласовать эти новые доктрины со своей старой религией, так как семитская астрология во многом была несовместима с иранскими натуралистическими представлениями, равно как и с греческим язычеством. Но, рассматривая эти противоречия лишь с точки зрения простых различий в уровне познания единой истины, жрецы дозволяли лишь избранной элите приобщиться к маздеистским учениям о происхождении и конце мира и человека, тогда как остальной массе приходилось довольствоваться ослепительным внешним символизмом, навеянным мировоззрением халдеев. Астрономические аллегории скрывали от любопытства профанов истинное существо священных понятий, и надежда на полное просвещение, откладываемое на долгий срок, поддерживала пылкость веры гипнотическим соблазном тайны [35].

Наиболее могучими из этих звездных божеств, которых призывали преимущественно и которым предназначалась большая часть приношений, были Планеты. В соответствии с астрологическими учениями, за ними признавались такие свойства и отношения, основания для которых зачастую ускользают от нас. Каждая из них правила одним днем недели, каждой был посвящен свой металл, каждая находилась в связи с определенным уровнем посвящения, и число их придавало цифре «семь» особую религиозную силу[36]. Согласно поверью, души, нисходя с небес на землю, получали от каждой по очереди ее качества и ее страсти. Их часто изображали на памятниках — либо в виде символов, которые ассоциировались со стихиями, составлявшими тот или иной образ, или с жертвами, приносимыми в их честь, либо в облике бессмертных, заседающих в собрании на греческом Олимпе, — Гелиоса, Селены, Ареса, Гермеса, Зевса, Афродиты, Кроноса[37]. Однако эти изображения имеют здесь совершенно иную ценность, по сравнению с той, что признавалась за образами Ахура Мазды, Зервана и других маздеистских богов. Их не рассматривали более в качестве олицетворений Неба или бесконечного Времени, но видели в них лишь сияющие звезды, чей путь через созвездия можно было проследить. Такая двойная система интерпретаций применялась, в частности, к солнцу, которое либо отождествлялось с Митрой, либо воспринималось вне связи с ним. В действительности в мистериях существовало два солярных божества, одно — иранское, унаследовавшее Хварно персов, другое — семитское, заместившее собой вавилонского Шамаша, отождествляемого с Митрой[3Щ.

Наряду с планетарными богами, еще сохранявшими двойственный характер, существовали и чисто звездные божества, которым также воздавалась дань поклонения. Двенадцать знаков Зодиака, которые в своем каждодневном вращении подвергают все сущее воздействию разнородных влияний, были представлены во всех святилищах Митры в их традиционном виде (рис. 15)[39].

Каждый из них, разумеется, являлся объектом особого поклонения в те месяцы, над которыми они властвовали, и их любили изображать, группируя по три знака вместе, в соответствии с Временами года[40], к которым они принадлежали, и культ которых был связан с их культом. Митраисты, по-видимому, действительно, в соответствии с астрологическими доктринами, поклонялись не только Времени, осознаваемому в качестве первичной Причины, но и всем формам его проявления, — Векам, Годам, Временам года, Месяцам, Дням и Часам, — за которыми подобным же образом признавалась божественная сила[41].

Знаки Зодиака были не единственными созвездиями, которые жрецы ввели в свою теологическую систему. Астрокосмический метод интерпретации, единожды принятый в мистериях, был распространен на всех без исключения пригодных для этого персонажей. Не было такого объекта или животного, которого нельзя было так или иначе рассматривать в качестве образа астрологической группы. Так, ворон, кратер, собака, лев, которые обычно окружали тавроктонного Митру, были с легкостью соотнесены с созвездиями, носящими те же названия[42]. Обе небесные полусферы, проходящие поочередно над и под земной поверхностью, также были персонифицированы и слились с Диоскурами, которые, согласно эллинскому сказанию, оживляют и умерщвляют попеременно[43]. Мифология смешивалась с обширной эрудицией: гимны описывают героя, похожего на греческого Атланта, который неустанно держит на своих плечах купол небесного свода, и в котором видели изобретателя астрономии[44]. Но эти полубоги были оттеснены на задний план; планеты и знаки Зодиака всегда неоспоримо сохраняли свое первостепенное положение, поскольку именно они, по мнению астрологов, в первую очередь управляли жизнью людей и всем ходом вещей.

Это основное учение, которым Вавилон наделил маздеизм: вера в Неизбежность, понятие неотвратимой Судьбы, которая направляет ход событий в этом мире и связана с круговоротом звездного неба. Эта судьба, отождествляемая с Зерваном, сделалась Верховным божеством, породившим и управляющим всем мирозданьем. Развитие последнего подчинено неизменным законам, и его различные части связаны между собой внутренней общностью. Расположение Планет, их каждое мгновение меняющееся взаимоотношение и энергия порождают череду земных явлений. Астрология, для которой эти постулаты служили догматическими основами, безусловно, отчасти обязана своим успехом пропаганде митраизма[45], а сей последний, таким образом, в некоторой степени повинен в том, что эта псевдонаука, сопровождаемая целым шлейфом ошибок и страхов, все же одержала победу на Западе [46].

Жесткая логика ее умопостроений обеспечивала этой величайшей химере более полную власть над мыслящим духом, нежели вера в силы преисподней и в заклинания, но эта последняя оказывала большее действие на легковерие толпы. Признание независимой власти за злым началом в маздеизме давало оправдание всем его оккультным практикам. Некромантия и онейромантия (толкование снов), вера в сглаз и в талисманы, в порчу и в заговоры, все эти детские или злонамеренные суеверия древнего язычества находили свое оправдание в деятельности, приписываемой демонам, которые беспрестанно вмешиваются в людские дела. Наиболее тяжкий упрек, который можно инкриминировать персидским мистериям, состоит в том, что они потворствовали, а возможно, и наущали всем этим предрассудкам. Не случайно обывательский ум сделал из наименования «маг» синоним слову «колдун» [47].

Ни концепция о суровой необходимости, неутомимо толкавшей род человеческий к неведомому исходу, ни даже боязнь зловредных духов, добивающихся его гибели, не были способны привлечь массы к алтарям митраистских богов. Суровая жестокость этих мрачных учений смягчалась верой в спасительные силы, сочувствующие страданиям смертных. Даже планеты, в противоположность мнению, выраженному в дидактических трудах теоретиков-астрологов, не были теми космическими силами, чье благоприятное или пагубное влияние усиливалось или ослабевало, следуя изгибам установленного пути всей вечности. Они, согласно учению древней халдейской религии, были божествами, которые способны видеть и слышать, радоваться или печалиться, чей гнев можно было смягчить и чьего благорасположения добиться с помощью молитв и жертвоприношений. Адепт находил опору в своей вере в благотворных защитников, которые, не ведая покоя, сражались с силами зла [48].

К сожалению, гимны, воспевавшие подвиги богов, почти полностью утрачены, и их этнические традиции известны нам лишь по памятникам, которые служат иллюстрациями к ним. Тем не менее, характер этой сакральной поэзии все же дает себя знать в дошедших до нас фрагментах. Так, деяния Веретрагны, этого маздеистского Геркулеса, были воспеты в Армении — в этих гимнах говорится о том, как он подавил драконов и помог Юпитеру победить чудовищных исполинов[49], и римские адепты так же, как почитатели Авесты, сравнивают его с воинственным и сокрушающим все вепрем[50].

Тем не менее, героем, игравшим наиболее значительную роль в этих воинских сказаниях, был Митра. Ему приписывались подвиги, которые в зороастрийских сочинениях были отнесены на счет других божеств. Вокруг него сложился целый цикл легенд, которые только и служат объяснением той первостепенной роли, которая признавалась за ним в культе. Именно в честь совершенных им славных деяний, имя этого бога, вовсе не занимавшего в небесной иерархии высшего положения, послужило названием для распространившихся на Западе персидских мистерий.

Как мы уже могли видеть, Митра считался у древних магов богом света, и поскольку свет распространяется через воздух, предполагалось, что этот бог обитает в средней зоне, между небом и преисподней, благодаря чему его называли p£aLxqq (посредник)[51]. С тем, чтобы обозначить это его качество в ритуале, ему посвящали шестнадцатый день каждого месяца, то есть день в его середине. Когда Митра был отождествлен с Шамашем, то, соотнося с ним данное имя «посредника», несомненно, принимали во внимание и то, что согласно учениям халдеев, солнце занимало четвертую ступень, то есть среднее положение, в хоре семи Планет[52]. Однако это серединное положение не рассматривалось как чисто пространственное, — ему придавали также нравственное значение. Митра являлся «посредником» между непознаваемым и недосягаемым богом и родом человеческим, пребывающим тут, на земле[53]. Шамаш уже обладал в Вавилоне аналогичными функциями, и даже греческие философы признавали в сияющем своде, несущем нам свет, вечно явленный образ[54] невидимого Божества, чье бытие постигается лишь силою разума[55].

Митра был известен на Западе по большей части именно в этом своем случайном качестве солнечного божества, и его изображения часто напоминают о таком характере его восприятия. В обычай вошло изображать его между двумя фигурками детей, один из которых держал поднятый вверх факел, а другой — факел опущенный. Этим детям были даны загадочные наименования (Cautes) и (Cautopates) [56], и они являлись не чем иным, как двойным воплощением самого Митры (рис. 16).

Эти два факелоносца и тавроктонный герой образовали триаду, и такой «тройной Митра»[57]рассматривался либо как образ дневного светила, об утреннем приходе которого возвещает петух, который в полдень победно шествует в зените, а вечером утомленно склоняется к горизонту, либо как солнце, которое, набирая силу, входит в созвездие Тельца и отмечает начало весны, это — то солнце, чей всепобеждающий жар оплодотворяет природу в середине лета, и то, что, ослабев, приходит через знак Скорпиона и возвещает приход зимы [58]. С другой точки зрения, в одном из факелоносцев видели символ тепла и жизни, а в другом — символ холода и умирания. Точно также существовали различные трактовки этой группы во главе с тавроктонным героем, использовавшие астрономическую символику, — скорее, более надуманные, нежели рациональные[59]; однако такие «звездные» интерпретации оказываются не более чем игрой ума, которой забавляли неофитов, прежде чем посвятить их в эзотерические доктрины, восходившие к древней иранской легенде о Митре. Само это сказание ныне утрачено, но барельефы могут поведать нам некоторые его эпизоды, и его содержание, как представляется, было примерно следующим [60].

В мифологии магов свет, изливающийся с неба, которое представлялось в виде твердого купола, сделался Митрой, родившимся из скалы, и его назвали «богом, вышедшим из скалы» (*) [61]. Сохранившаяся традиция утверждает, что эта «Родящая скала» [62], изображению которой поклонялись в храмах, произвела его на свет на берегу реки, в тени священного дерева, и лишь пастухи, спрятавшиеся на горе по соседству, наблюдали чудо его явления в мир [63]. Они видели, как он отделился от скалистой груди, — голову его украшал фригийский колпак, он уже был вооружен ножом и держал факел, освещавший темное пространство[64] (рис. 16а).

Тогда, поклонившись божеству-ребенку, пастухи принесли ему в дар первый приплод от своих стад и первые плоды от своего урожая. Но юный герой был наг, и ему нечем было прикрыться от яростных порывов ветра; он укрылся в ветвях смоковницы, затем, срезав своим ножом плоды с нее, он добыл себе пропитание, а оборвав с нее листву, сделал себе одежду[65]. Так, снарядившись для битвы, он мог теперь потягаться с другими силами, населявшими чудесный мир, в который он вышел. Ибо, хотя пастухи уже пасли свои стада, все это происходило еще до появления на земле людей.

Первым богом, с которым Митра померился силами, было Солнце (рис. 17).

Этот последний был вынужден признать превосходство своего соперника и получил от него вознаграждение. Его победитель надел на его голову украшенную лучами корону, которую тот стал носить с этого момента, совершая свой каждодневный путь. Затем Митра велел ему подняться и, взяв его за правую руку, заключил с ним торжественный договор о дружбе. С этих пор оба героя-союзника верно помогали друг другу во всех предприятиях[66].

Наиболее удивительным из всех этих эпических приключений был поединок Митры с быком, первым живым существом, созданным Юпитером-Оромаздом[67].Действие этого наивного сказания относит нас к самым истокам цивилизации. Оно могло возникнуть лишь среди народа пастухов и охотников, для которых скот, — источник всех богатств, — сделался объектом религиозного поклонения, и укрощение дикого быка представлялось столь славным подвигом, что даже бога не могла унизить такая охота. Такой вот неукротимый бык ходил по горным лугам; герой, совершив отважный маневр, схватил его за рога и вскочил на него верхом. Свирепое четвероногое животное припустило галопом, пытаясь сбросить своего наездника в неистовой скачке, но этот последний, хотя и сорвался с его спины, но не ослабил своей хватки; он потащился за быком, повиснув на рогах животного, которое вскоре изнемогло и было вынуждено покориться. Тогда его победитель, схватив его за задние ноги, понес в пещеру, которая служила герою жилищем, встречая на пути всевозможные препятствия (рис. 18).

Митра приобрел странное прозвище «бога, крадущего быков» (РоикАоттосс 8s6q) [68]. Этот трудный «Переход» (Transitus) [69] бога, несущего быка, по-видимому, стал аллегорией людских испытаний. Но быку, конечно же, удалось вырваться из своей тюрьмы и убежать в поля[70]. Тогда Солнце отправило своего посланца — ворона — передать своему союзнику приказ убить беглеца[71]. Митра с неохотой исполнил эту жестокую миссию, однако, подчинившись велению небес, он, со своей резвой собакой, пустился в погоню за беглым животным, настиг его в тот момент, когда оно пыталось скрыться в покинутой им пещере, и, схватив его одной рукой за ноздри, другой вонзил ему в бок свой охотничий нож.

Тогда произошло небывалое чудо: из тела умирающей жертвы родились все полезные травы и растения, которые покрыли своей зеленью всю землю. Из спинного мозга быка произрастала пшеница, дающая хлеб, а из его крови — виноградная лоза, которая родит священный напиток, употребляемый в мистериях, — чудесное цветение, о котором художники скромно напоминают, изображая на конце хвоста быка пучок колосьев. Злой дух вознамерился выпустить против мучительно умиравшего животного своих нечистых тварей, чтобы отравить в нем источник жизни; скорпион, муравей и змея безуспешно пытались пожрать родильные органы и выпить кровь быка-прародителя: они не смогли помешать чудесному творению. Семя быка, собранное и очищенное Луной, дало рождение всем видам полезных животных, а его душа, охраняемая собакой, верным спутником Митры, поднялась в небесные сферы, где, обожествленная, под именем Сильвана, стала защитником стад. Так, смиренно покорившись повеленью, тавроктонный герой сделался творцом всех благих существ, и из смерти, причиной которой он стал, родилась новая, более богатая и плодородная жизнь [72].

Тем временем к жизни была вызвана первая пара людей, и Митре было поручено заботиться об этом привилегированном роде. Тщетно Дух тьмы вызывал всяческие бедствия, чтобы погубить их, — бог всегда умел разрушить его роковые замыслы. Сперва Ахриман опустошил поля, наслав на них постоянную засуху, и их жители, измученные жаждой, воззвали к помощи его всегда торжествующего противника. Божественный лучник пустил стрелы в отвесную скалу, и из нее забил источник живой воды, к которому взывавшие пришли, чтобы глотнуть влаги пересохшим горлом[73]. Далее на мир обрушился еще более страшный катаклизм, угрожая погубить всю природу. Всемирный потоп опустошил Землю, нахлынув на нее волнами морей и рек, вышедших из берегов. Но один человек, предупрежденный богами, построил лодку и спасся вместе со своим скотом в ковчеге, плававшем по водным пространствам. Вслед за тем огонь принялся опустошать мир, пожирая хлевы и дотла сжигая жилища[74]; но творения Оромазда все же избежали этого нового бедствия благодаря небесной защите, и отныне род человеческий смог плодиться и возрастать в мире.

Героический период истории завершился, и земная миссия Митры была исполнена. Он вместе с Гелиосом и другими своими помощниками в делах отметил окончание их совместных битв величайшим пиром, в память о котором посвященные устраивали мистические трапезы. Затем боги взошли на небо. Митра, увозимый Солнцем на лучезарной квадриге, преодолел Океан, которому не удалось его поглотить (рис. 19)[75], и отправился жить к другим бессмертным; но и с высоты небес он должен был непрестанно защищать тех, кто ему поклонялся и благочестиво служил.

Это мифологическое сказание о начале мира позволяет нам более ясно увидеть ту роль, которую играл в культе тавроктонный бог, и лучше понять, что желали выразить языческие теологи, именуя его посредником. Митра является творцом, которому Юпитер-Оромазд доверил все труды по устройству и поддержанию природного миропорядка. Говоря философским языком того времени, он — Логос, эманация бога, сопричастная его всемогуществу[76], которая, сотворив мир в качестве демиурга, продолжает хранить его. Первоначальное поражение Ахримана не сделало его бессильным. Борьба добра и зла продолжается на Земле между посланниками олимпийского владыки и повелителя демонов; она не утихает и в небесных сферах, выражаясь в противостоянии благоприятных и враждебных светил, и отражается в сердце человека, как малого подобия вселенной.

Жизнь есть испытание, и чтобы выйти из него с победой, должно соблюдать Закон, данный древним магам самим божеством. Выполнение какого же долга предписывал митраизм своим адептам, каковы были его «заповеди»[77], которым верующие должны были следовать, чтобы получить вознаграждение в мире ином? Наша чрезвычайная неуверенность по данному поводу остается на прежнем уровне, поскольку мы не имеем никаких оснований сопоставлять содержащиеся в мистериях предписания с теми правилами, которые сформулированы в Авесте. Тем не менее, кажется несомненным, что нравственные постулаты, разделяемые магами Запада, не дрогнули под натиском вольнодумства вавилонских культов, и что они сохранили в себе возвышенный характер морали древних персов. Совершенная чистота осталась для них той целью, к которой должно быть устремлено все существо верующего. Их ритуал включал в себя постоянные обряды очищения и омовения, которые призваны были выводить из души все нечистое [78]. Такая очистительная функция вполне соответствовала традициям маздеизма и отвечала в то же время общим тенденциям эпохи. Уступая этим тенденциям, митраисты даже доводили свои принципы до крайности, и их идеал совершенства начал склоняться в сторону аскетизма. Они считали похвальным воздержание от некоторых видов пищи и абсолютное целомудрие [79].

Сопротивление чувственности было одним из аспектов борьбы против злого начала. Служители Митры должны были неустанно вести эту борьбу против приспешников Ахримана, которые самыми разнообразными способами пытались оспаривать у богов их власть над миром. Эта дуалистическая система была весьма приспособлена для того, чтобы поощрять индивидуальные усилия и развивать человеческую энергию. Митраисты не погрязали, подобно прочим сектам, в созерцательном мистицизме; для них добро заключалось в действии. Они ставили силу выше смиренной кротости, и предпочитали храбрость мягкосердечию. От долгого соприкосновения с варварскими культами в их морали, возможно, остался даже некоторый запас жестокости. Будучи религией солдат, митраизм более всего прославлял воинские доблести.

Митра поддерживает ревнителя благочестия в борьбе, которую тот непримиримо ведет против зловредности демонов. Митра — это приходящее на помощь божество, которое никогда не призывают всуе, он — надежное убежище, якорь спасения для смертных в их душевных терзаниях, сильный соратник, в минуты слабости поддерживающий их в испытаниях[80]. Как и у персов, он всегда является защитником правды и справедливости, охранителем святости, самым грозным противником сил преисподней[81]. Вечно юный и могучий, он безжалостно преследует их; его, «всегда бодрствующего, всегда бдительного», ничто не в состоянии обмануть[82], и он всегда выходит победителем из своих беспрестанных поединков. Эта мысль без конца повторяется в надписях, употребляющих его персидское прозвище Набарз (рис. 20)[83], греческие и латинские эпитеты (invictus, insuperabilis) [84].

Как бог воинства, Митра дарует своим подопечным победу над их противниками-варварами, и даже в моральной сфере он помогал им восторжествовать над порочными побуждениями, внушенными им Духом лжи, и обеспечивал им спасение в этой жизни и в мире ином [85].

Как и все восточные секты, поклонники персидских мистерий вплетали в свои космогонические сказания и теологические построения идеи освобождения и искупления[86]. Они верили в сознательное бытие после смерти божественной сущности, заключенной в человеке[87], в загробное возмездие и вознаграждение. Души, нескончаемое множество которых населяло горние обители, нисходили на землю, чтобы одухотворить людское тело, побуждаемые к тому либо горестной необходимостью падения в этот материальный и извращенный мир, либо своим собственным стремлением прийти в него для сраженья с демонами. Когда после смерти дух разложения захватывал тело, и душа покидала свою телесную темницу, дэвы тьмы и посланники небес оспаривали друг у друга право на нее. Их суд решал, была ли она достойна вознестись в рай. Если душа была запятнана нечистой жизнью, посланцы Ахримана утаскивали ее в бездну преисподней, где ее подвергали бесчисленным мучениям, либо, в знак ее унижения, ее иногда приговаривали к вселению в тела нечистых животных [88]. Если, напротив, ее заслуги перевешивали ее провинности, она поднималась в высшие сферы. Небеса подразделялись на семь сфер, соотносившихся каждая со своей планетой. Своего рода лестница, состоящая из восьми наложенных друг на друга дверей, из которых первые семь были отлиты из семи разных металлов, служила в храмах символическим напоминанием о том пути, которым надлежит следовать, чтобы достичь высшей области незыблемых звезд[89]. Фактически, чтобы перейти с одного этажа на другой, следовало всякий раз преодолеть врата, охраняемые одним из ангелов Оромазда. Только посвященные в мистерии, которые были обучены соответствующим формулам, знали, как смягчить этих непреклонных стражей. По мере того как душа проходила через эти различные зоны, она, словно одежды, сбрасывала с себя страсти и другие свойства, полученные ею во время ее сошествия на землю: она оставляла Луне ее жизненную и питающую энергию, Меркурию — его корыстные наклонности, Венере — ее любовные вожделения, Марсу — воинский пыл, Юпитеру — его честолюбивые стремления, Сатурну — склонность к лени. Нагая, сбросившая с себя бремя всех пороков и всякой чувственности, она, возвышенное существо, всходила на восьмое небо, дабы в вечном свете, где пребывают боги, наслаждаться бесконечной красотой [90].

Именно Митра, охранитель истины, является главным вершителем суда над душой после кончины человека, именно он, посредник, ведет своих адептов по опасному пути их восхождения на небеса, он же — небесный отец, принимающий их в свою сияющую обитель как вернувшихся из дальнего странствия детей[91].

Блаженство, предназначенное для утонченных монад в мире духа, было трудно доступным для понимания посулом, и, вероятно, представлялось не слишком соблазнительным профанному рассудку. Иное вероучение, которое являлось своего рода распространением первого, предлагало ему перспективу наслаждений более материального характера. Доктрина о бессмертии души была дополнена учением о воскресении тела [92].

Борьба между началами добра и зла не должна была длиться до бесконечности; когда истекут назначенные для нее века, насланные Ахриманом бедствия возвестят о конце света[93]. Чудесный бык, подобный быку первобытных времен, вновь появится тогда на земле, и Митра снова убьет его и воскресит людей. Все тогда восстанут из своих могил, и обретут свой прежний облик, и узнают друг друга. Все человечество объединится в одно великое собрание, и бог истины отделит дурных от благих. Затем он произведет заклание высшей жертвы — божественного быка, смешает его тук с освященным вином и даст праведным выпить этого чудесного напитка, который дарует им бессмертие. Тогда Юпитер-Оромазд, уступая мольбам снискавших блаженство, заставит пасть с небес всепожирающий огонь, который уничтожит всех злобствующих. Поражение духа тьмы свершится окончательно во всеобщем пожаре. Ахриман и его нечистые демоны погибнут, и обновленная вселенная вкусит вечное наслаждение совершенным блаженством.

Нас, ни в коем мере не затронутых этой милостью, могла бы привести в замешательство непоследовательность и абсурдность этого свода доктрин в том виде, в каком он был нами реконструирован. Наивная и в то же время надуманная теология соединила в нем первобытные мифы, в которых еще просвечивают следы натуралистического мировоззрения, с астрологической системой, чары рационализма которой могут лишь выдать ее исконную фальшь. Все несуразности древних политеистических верований сосуществуют в нем рядом с философскими теориями о развитии вселенной и предназначении человека. Здесь совершенно явно видна несогласованность между традицией и рефлексией, и вдвойне очевидной ее делает антиномическое противоречие между доктриной фатализма и верой в действенную силу молитвы и в необходимость культовых отправлений[94]. Но эту религию, не более чем любую другую, следует рассматривать с точки зрения ее метафизической истинности. И препарировать этот окоченевший труп с тем, чтобы констатировать внутренние изъяны его организма, было бы неподобающим делом в наши дни. Смысл для нас состоит лишь в том, чтобы понять, как существовал и развивался митраизм и каким образом ему чуть было не удалось завоевать мировую империю.

Своим успехом он, безусловно, в значительной мере обязан нравственной стороне своего учения, в высшей степени располагавшей к постоянной активности. В эпоху идейного разброда и расслабленности посвященные в мистерии находили в ее предписаниях и опору, и действенный стимул. Убежденности в том, что адепт этого учения вступает в ряды священного воинства, облеченного миссией вместе с благим началом вести борьбу с силами зла, было вполне достаточно для того, чтобы вызвать в нем благочестивое рвение и превратить его в горячего сторонника.

Мистерии обладали и еще одним мощным средством воздействия на людские чувства, подпитывая некоторые из наиболее возвышенных человеческих устремлений: жажду бессмертия и восстановления окончательной справедливости. Надежды на загробную жизнь, которые эта религия внушала своим посвященным, являлись одним из секретов ее могущества в эти смутные времена, когда душу всякого человека снедал страх потустороннего.

Однако многие секты открывали перед своими адептами достаточно утешительные перспективы будущей жизни. Особая привлекательная сила митраизма заключалась в еще одном качестве его вероучительной системы. Последнее вполне отвечало чаяниям просвещенного ума и доходило до сердца простого народа. Апофеоз Времени, как первичной Причины, и обожествление Солнца, его осязаемого воплощения, которое поддерживает тепло жизни на Земле, являлись концепциями в высшей степени философскими. Культ почитания Планет и Созвездий, чье движение определяло ход земных событий, четырех Стихий, бесконечные формы сочетаний которых образовывали все природные феномены, сводился в целом к поклонению началам и перводвигателям, познанным античной наукой, и теология мистерий в этом отношении служила лишь формой религиозного представления римской физики и астрономии [95].

Такое теоретическое соответствие догматов, открываемых в посвящении, идеям, принятым в науке, способно было прельстить просвещенный разум, но они ничем не могли пленить невежество души простого народа. Напротив, в последней должно было создаться впечатление о них, как об учении, бросавшем вызов всей видимой и осязаемой действительности. Боги были повсюду, и они вмешивались во все дела повседневной жизни. Огонь, на котором приготавливалась пища верующих, и который подогревал ее, вода, которой они утоляли жажду, и которая их очищала, даже воздух, который они вдыхали, и день, дававший им свет, были объектами их поклонения. Вероятно, ни одна религия в такой степени, как митраизм, не давала своим адептам множества поводов для молитвы и богопочитания. Когда посвященный отправлялся вечером в священный грот, скрытый в глуши лесов, с каждым его шагом новые ощущения пробуждали в его сердце мистическое волнение. Сиявшие на небе звезды, ветер, волнующий листву, источник или ручей, стекавший с горы, даже сама Земля, по которой он ступал, — все было божественным в его глазах, и вся окружавшая его природа внушала ему почтительный страх перед бесчисленными силами, действующими во вселенной.