Мистерия, именуемая Жизнь

Глава 10. Последний довод рыцаря

— Я могу попросить вас забыть наш разговор? — спросил Арамис.

— Забыть? — переспросил дон Энрике, — Даже если бы я захотел, не забуду…

— …ни слова из нашей беседы, — улыбаясь, закончил Арамис, — Вы это хотели сказать, мой юный друг, не так ли? Дитя! Это вам только кажется… Самые остроумные разговоры, самые нежные беседы, самые горячие споры забываются со временем.

— Но что-то ведь остается от остроумных разговоров, нежных бесед, горячих споров? — возразил дон Энрике.

— Да, — сказал Арамис, — Самая суть. Дословно все помнить невозможно.

— А вы помните самую суть последних бесед с вашими лучшими друзьями? — спросил дон Энрике. Арамис вздохнул.

Д'Артаньян: "Какого черта вы так суетитесь?"[14]

Атос: "Прошу вас позаботиться о Портосе".

Арамис (Атосу): "Клянусь честью, что не позже чем через месяц между Францией и Испанией вспыхнет война".

А месяц уже на исходе!

— Конечно, помню, — сказал он.

— Так вот, монсеньор — я тоже тот, кто помнит. Есть вещи, которые забыть невозможно. Вы полагаете, я могу забыть слово, которое для французов — предмет гордости, а для меня — боль — РОКРУА.

— Мой отец был убит под Аррасом, — сказал Арамис, — В войне с испанцами. Но я никогда не испытывал ненависти к испанскому народу.

— Так же как и я, — сказал дон Энрике, — К вашим соотечественникам. Так что вы от меня хотите? Называть вашего Портоса герцогом? Пусть! Постараюсь. Оставим князей, эрлов, танов, эмиров, сегунов — всю эту экзотику и останемся европейцами. Сказочник из меня никакой!

— Сказочник, — задумчиво повторил Арамис, — Вы, вероятно, решили, что я вам тут сказки рассказывал?

— Кто вас знает! — по-мальчишески сказал дон Энрике, — Вы великий человек, в этом я не сомневаюсь. Но вы не раз назвали меня ребенком. Может, вы от безделья решили пошутить с заезжим кабальеро, а, монсеньор? Уж очень ваша идея… сказочная. Филипп Французский — будущий император Иерусалимский… Поверженные Османы… Укрощенный Людовик Четырнадцатый. Отмена инквизиции и обета безбрачия. Вы — на престоле Святого Петра… Рауль — будущий генерал иезуитов… Сказочник вы и есть.

— Думайте так, если вам угодно. Так даже лучше. Но поклянитесь, что, случись вам встретиться с моими друзьями, вы не передадите им нашу беседу.

Дон Энрике задумался. Арамис смотрел на него без улыбки, слегка сдвинув брови.

— Клянусь, монсеньор, — тихо сказал дон Энрике.

— Что же до сказок, — произнес Арамис, облегченно вздыхая, — То, положа руку на сердце, во время оно я действительно сочинял сказки.

Дон Энрике широко раскрыл глаза.

— И кому были адресованы ваши сказки? Господам Мушкетерам?

— Я всегда был склонен к мистификации, дон Энрике. Еще во времена Ришелье. Но сказки той эпохи были не настоящие.

— Понимаю, понимаю! Возлюбленный Мари Мишон морочил голову своим друзьям, verdad?[15]

— "Племянница богослова", — вздохнул Арамис.

— Это ваша сказка так называется — "Племянница боголова"?

— Это… sit venia verbo[16]…набросок сказки. Сказка не сочинилась.

— Но сказкам вашим, наверно, верил только Портос? В те годы?

— Портос и сейчас верит в мои сказки.

— Монсеньор, по законам жанра, в сказках должен быть хороший конец.

— Как получится, — вздохнул Арамис, — В эпоху Ришелье Д'Артаньян и Атос потешались над моими сказками. Д'Артаньян — потому что благодаря своей удачливости, хитрости, любопытству проник в самую суть придворных интриг. Атос — потому что видел меня насквозь и добродушно насмешничал. Не так, конечно, наивно, как Портос — одна ироническая улыбочка Атоса говорила о многом.

— Представляю! — засмеялся дон Энрике.

— А самые настоящие сказки для маленьких детей я стал сочинять в более позднее время.

— Это вы, наверно, Рауля развлекали своими сказками, когда он был малышом? — предположил дон Энрике.

— Нет. У виконта де Бражелона и без меня сказочников в детстве хватало. Впрочем, что-то когда-то вещал и ему. Но все же… мои сказки предназначались другим малышам.

— Людовику?

— О нет… Впрочем, какая разница?

— Извините, мне не надо было спрашивать вас…

— Да нет, почему же… Приятно вспомнить… малышей, которые просят: "Еще, господин аббат! Что было дальше с Пьеро?!"[17]

Вы, наверно, хотите узнать, кто написал эту сказку — ведь в вашем возрасте интересно все на свете. Ну так знайте: автора зовут Арамис, сейчас он замечательный аббат, но раньше он был мушкетером.

Подробней его историю вы сможете узнать, когда подрастете.

Вы можете спросить, для кого он сочинил эту сказку? Отвечаем:

Для детей госпожи Лонгвиль — маленьких симпатичных принцев, потомков красавца Дюнуа… Сказку Арамис написал в смутное, беспокойное время. Это время называется Фрондой, и упаси нас Господь когда-нибудь пережить такое.

А теперь, дорогие дети, пусть Арамис своим сочинением развлечет вас, как развлекал он ваших родителей своими похождениями, ухаживая за женщинами и участвуя в заговорах и сражениях вместе со своими друзьями — Атосом, Портосом и Д'Артаньяном.

Александр Дюма".

Извините за длинную цитату. Скажу только, что многие из нас еще в очень нежном возрасте запоем читали сказки "для взрослых", а Дюма для детей прочли уже будучи взрослыми. А сказки Дюма — и Арамиса — проверены на детях. Дети их любят! Мы тоже!

____________________

— А дети, которым вы рассказывали эти ваши сказки… им было интересно их слушать, раз они требовали продолжения?

— Да, дон Энрике. Хотя мне было немного грустно их сочинять. Только дети не понимали и смеялись. На то они и дети.

— Тогда, монсеньор, я спокоен за вашу душу! Человек, сочиняющий сказки, которые любят дети, не может быть злодеем! Иисус любил детей. И сочиненная вами сказка вознесет вас в Царство Небесное!

— Вы так полагаете? — промолвил Арамис.

— Сантьяго! Иначе быть не может.

— A ver, angelito![18] — иронически сказал Арамис.

— Вам очень приятно оскорблять меня, Сказочник?

— Чем же это я вас оскорбил, рыцарь?

— То ребенок, то ангелочек!

— Я не так суров, как ваш Магистр и героический Санта-Крус. В глубине души я очень мягкий человек. И, если я вас назвал ангелом — не обижайтесь. Вы действительно очень напоминаете мне ангела с одной испанской картины… Не помню, не то Хосе де Риберы, не то Луиса Моралеса… Нет, пожалуй, все-таки Риберы…

— Вы любите наших художников? — живо спросил дон Энрике.

— Да. И отдаю предпочтение перед своими соотечественниками. У наших больше пышности и… фривольности. Испанская живопись более возвышенная. Духовность в ней доминирует.

— Если вы знаток живописи, настоятельно советую вам взглянуть на работы Микеланджело Караваджо на Мальте.

— Как получится, — опять сказал Арамис, — " Ни надежды, ни страха"…[19] Но Караваджо — не испанец.

— Вы забыли короля испанской живописи! Великого Диего Веласкеса! "Сдача Бреды" — видели?

— Да, — сдержанно сказал Арамис.

— Ну — и?

— Красиво…

— Красиво — и все? — удивился дон Энрике, — Шедевр батального жанра!

— Настоящая война намного страшнее, — мрачно сказал Арамис, — Я уже говорил… Ла-Рошель, Кромвель, Фронда… Вам этого еще не понять. Вот вы и любуетесь приукрашенной войной Диего Веласкеса, придворного художника. Не обижайтесь за сравнение с ангелом. Я старик, погрязший в грехах, говорю это вам, черный ангел Мальтийского Ордена.

— Вот, Черный Папа, вы опять за свое! Где вы видели ангелов? На картинах художников и витражах соборов?

— Нет, дон Энрике. В жизни. Ангел — исполнитель Воли Всевышнего. Посланец. Гонец. Избранник. Порой Ангел не знает о своей миссии, и нет нимба над его головой, и нет крыльев за спиной. Но, когда Богу угодно, юное существо становится вестником Провидения. Даже если на вас не белоснежные одежды, а черный плащ с крестом, как на вас. Помнится, мальчишка Блезуа на минированной фелуке, страдая от морской болезни, своим нытьем довел слуг до того, что они отправились за выпивкой и предотвратили нашу гибель.

— Блезуа? Я о таком не слышал? Кто это?

— Простой сельский парнишка из Турени. Оруженосец Атоса в английской эпопее, скажем так.

Зная рыцарские наклонности своего собеседника, Арамис возвел юного Блезуа в ранг оруженосца отчасти еще и потому, что, вспоминая полные драматизма события января сорок девятого, чувствовал некоторую вину перед наивным парнем. Когда речь в шлюпке зашла о людоедстве, оголодавшие господа и слуги перебрасывались страшными шуточками. "Я предпочел бы съесть Блезуа, — заявил он тогда, — Мы его не так давно знаем".[20]

Но Блезуа не привык к мушкетерским шуткам и старался держаться от Арамиса подальше. И еще… когда-то бедному малому попало от грубияна Базена.

— Как это было? — спросил дон Энрике, — Взрыв предотвратили? Мне… по долгу службы… очень интересны морские истории.

АРАМИС РАССКАЗАЛ, КАК ЭТО БЫЛО.

— Учтите на будущее, дон Энрике. Как знать, что вас самого ожидает.

— Я не такой честный, как оруженосец Атоса и, попади на вражеское судно, даже не задумывался, брать, или не брать груз. А вы сами когда-нибудь были Ангелом? В вашем толковании? Вестником Судьбы, священным посланцем… если не Всевышнего, то… Добрых Сил?

— Это было во время оно.

— Но все-таки — было?

— Быть может, — вздохнул Арамис, — Да, наверно. И все же я отдаю предпочтение моему дорогому гасконцу. Но время шло, летели дни, и ангельские роли в Мистерии, именуемой Жизнь, достаются уже не нам, а более юным. Мне припомнилось, между прочим, что во времена фрондерской сумятицы Рауля и его друзей так и называли — "Ангелочки принца Конде". И они тогда не обижались на это, а скорее гордились таким прозвищем.

— В сочетании с именем Конде, еще бы! — воскликнул дон Энрике, — И что, ваш Рауль тоже играл роль Ангела в Мистерии, именуемой Жизнь?

— О да, — сказал Арамис, — Неоднократно. И по приказу, и по собственной инициативе и даже против воли.

— Против воли? Как так?

— Под Шарантоном. Но мне… не хочется вспоминать сражение под Шарантоном.

— Шарантон — это где психи?

— Да, "где психи", вы справедливо заметили. Мы все тогда сошли с ума. Впрочем, Атос сохранил рассудок — во время резни его шпага оставалась в ножнах.

— Но его же могли убить!

— А я на что, черт возьми! А вот я тогда убил человека… о чем сейчас искренне сожалею.

— А Рауль?

— Он, возможно, сам расскажет вам о своих приключениях, если вас сведет судьба.

— Сведет, непременно сведет! А я человек очень любопытный и порасспрошу вашего юного друга о Фронде.

— Только о Шарантоне, пожалуй, лучше не спрашивайте. То был именно такой случай, когда ради благой цели мне пришлось прибегнуть к… не совсем рыцарским методам. Но жизнь и свобода наших друзей находились под угрозой. Я был вынужден распечатать одно важное письмо. Надеюсь, Рауль забыл старую обиду.

— На вас?

Арамис нахмурился. Дон Энрике понял, что епископ больше не хочет вспоминать прошлое.

— Монсеньор, — сказал он, — Я принимаю роль Ангела в Мистерии, именуемой Жизнь. Я не имел чести быть оруженосцем графа де Ла Фера, как молодой Блезуа… Я не знаком с Ангелочками принца Конде. Я еще не участвовал ни в морских, ни в сухопутных баталиях, в отличие от Ангелов, о которых вы говорили. Но все же я считаю себя вестником Провидения. Еще в Тулоне я играл эту роль, не сознавая всей важности доверенной мне миссии. И теперь здесь, на Бель-Иле… Вспомните главное — самую суть: принц в тюрьме. Магистр прислал меня к вам с предложением убежища в Ла Валетте… Бофор начал войну в Алжире. Фуке арестован… Вот-вот, может быть, на этой неделе на Бель-Иль высадится королевский десант… Рауль…

— Достаточно, — сказал Арамис, — Я все помню. Я отнюдь не молод, но еще не страдаю старческим беспамятством. Так и надо было говорить с самого начала, а не забалтывать меня. Теперь вы действительно говорите, как представитель рыцарского ордена. Что вы хотите? Я уже сказал, что Бель-Иль будет сражаться.

— Против своих? Даже Ришелье не отважился брать приступом Ла-Рошель. Не мне, молокососу, говорить вам — участнику той знаменитой осады!

— Пойдет ли Бофор на приступ, — задумчиво сказал Арамис как бы себе самому, — Если бы я знал, какие инструкции получил герцог… Но мне они сейчас, к сожалению, неизвестны… Но… против мусульман — почему бы и нет? А это опаснее Ла-Рошели.

— И что вы предпримете?

— Я должен все обдумать.

— Отпустите Портоса с нами!

— С вами — в Ла Валетту?

— С нами — в Джиджелли!

— Это опасно.

— Не более чем здесь. Здесь он мятежник, там будет героем.

— Но Людовик… Если Портос уедет в Алжир, его выдадут Людовику.

— Кто выдаст? Бофор? Но его недаром называют "честнейший человек Франции". Да ни за что на свете! А Д'Артаньян тем временем что-нибудь придумает в защиту Портоса. И, получи Бофор приказ о выдаче Портоса, он, конечно же, предупредит своего адъютанта, и Портос успеет скрыться. А вы… вы ускользнете от Людовика без всякой войны. И вот мой последний довод. Портос в войне с арабами всем нам очень пригодится. Франции. Испании. Мальтийскому Ордену. Вы знаете его силу, верность и мужество. Вы знаете, как привязан к Портосу ваш юный друг, виконт де Бражелон. Взвесьте все за и против. И, пожалуйста, отпустите Портоса с нами в "Девятый Крестовый Поход"!

— Но если… Портос и там, в Алжире начнет болтать об узурпаторе? Он очень общительный человек.

— Он общительный? А Рауль умный. И даст понять Портосу, что кое о чем лучше помалкивать. Я уже успел понять, что Портос очень общительный. А здесь он болтает об узурпаторе?

— Нет. Кроме меня, ни с кем. Вы не в счет. Вы посвященный.

— Вот и попросите Портоса хранить это в тайне. Он же умеет хранить тайны, несмотря на… (Энрике улыбнулся) его индивидуальные особенности.

— Попробуйте уговорить его во время обеда, — уступил Арамис, — Но почему такая задержка? Бедный Портос! Он, наверно, совсем изголодался.

— И вот еще что… напоследок… Мне кажется, если вы снова соберетесь все четверо и решите освободить принца… у вас это получится… Вы, когда последний раз собирались всей четверкой?

— О, Господи, — пошептал Арамис, — Больше десяти лет назад.

— Видите! Но вы сами отлично понимаете, что ваши друзья не примут вариант, подобный заговору в Во-ле-Виконте. А я готов быть вашим связным.

— Я подумаю, — сказал Арамис.

— Что это? — встрепенулся дон Энрике, услышав сигнал, напоминавший звон колокола, — Как рында на корабле.

— Сигнал к обеду, — сказал Арамис, — Наконец-то. Но, ни слова Портосу об аресте господина Фуке и насчет нашествия Людовика. Тогда он меня не оставит.

— Ni una sola palabra![21] — сказал испанец.