Млечный Путь № 3 2020

Чарльз Харнесс
Зов черной бездны

Через старинное решетчатое окно сельской гостиницы я устремил взор на унылые просторы одетых снегом торфяников, и моим глазам предстало поместье Черная Пустошь.

Вот оно... мрачное и вместе с тем притягательное, зловещее и вместе с тем интригующее. Руины с единственной уцелевшей башней, что, будто лапа неведомого зверя, резко выделяется своим черным пурпуром на шафрановом фоне туманного западного неба.

- Она призывает меня! - вскричал я.

Так я сказал пьяницам из гостиничного паба, грубым провинциалам, чьи физиономии были такими же остроконечными, как крыши их домов. Ну и отпрянули же они от меня! Один даже выронил кружку с пивом.

Пытаясь остановить, они хватали меня за плечо мясистыми ручищами, рассказывали о тварях, что хозяйничают в этой древней груде развалин, и судьбе, постигшей всех незваных гостей. Так блеяли деревенщины, которым боязно перейти дорогу после черной кошки. Так они квохтали надо мной - Аланом Ферволлом - который возымел намерение перевести Понту!

Посему я поспешил покинуть пьянчуг, чтобы не надумали остановить меня силой. Работа моя не терпит отлагательства. Мир ждет ее!

Я направился через торфяники к поместью, и вскоре деревня превратилась в размытое, серебристое пятно, что пронзало густеющие сумерки точками льдистого пламени. Вслед мне, словно заупокойная месса, несся тоскливый собачий вой. Согнутый под весом мешка с поклажей, я, должно быть, напоминал гнома, пока боролся с рыхлыми сугробами.

Выбиваясь из сил, я тащил свой груз по хрусткому снегу и ближе к рассвету одолел очередной низкий пригорок и, тяжело дыша, рухнул на его вершине.

Там сквозь серебристую пелену лунного света я устремил взгляд в ложбину, откуда начинались заросли узловатых деревьев-скелетов. Из самой высокой купы, словно из сжатых пальцев костлявой руки, вставала столь притягательная для меня башня.

Казалось, передо мной само олицетворение упадка. Груды осыпавшегося кирпича вокруг, мрачные, увитые густым плющом стены, сердито глядящие окна и размытый силуэт разрушенных башенок и дымоходов. Мое внимание привлекло мерцание за стеной деревьев. Оно исходило от темной, ледяной поверхности озерца неподалеку. Пока я смотрел, до моих ушей донесся слабый треск.

По заснеженной узкой тропинке я проковылял под обрушившиеся своды сторожки и наконец сбросил мешок перед огромной дверью в готическом стиле. Я толкнул ее плечом - не поддается! Налег сильней, и она с треском раскололась подо мной.

От неожиданности я растянулся на полу холодного, темного коридора, затем, покопавшись в недрах мешка, извлек огарок свечи. Найдя в его неровном свете винтовую лестницу, я стал медленно подниматься по крошащимся ступеням, и моя тень нерешительно попрыгала за мной. Целью была комната под самой крышей. Толкнув скрипучую дверь, я сразу за ней увидел колченогий табурет и доломал его. Вскоре в камине весело затрещало пламя.

Несколько минут назад я подкормил огонь половиной дубового шкафа, но в комнате все еще довольно холодно. Надо бы создать в ней уют, а заодно найти топливо.

Чу! Опять этот резкий треск, пробился даже сквозь рев пламени. Явно сук переломился под весом снега.

В углу раскинулась старинная и сильно покосившаяся кровать под балдахином. Несмотря на гирлянды паутины и прелый запах, она влечет меня сильней легендарной перины Сарданапала*. Я больше не могу противиться соблазну...

Сделал комнату более пригодной для жизни. Единственное стрельчатое окно выглядит очень живописно, но, увы, большая часть старинных ромбовидных стеклышек исчезла, а следовательно, внутрь задувает ветер. Первым делом я стал заделывать прорехи кусками тлеющих гобеленов и ветхого балдахина.

Пока я занимался окном, мое внимание привлекла вспышка света. Глянув вниз, я вновь увидел замерзшее озеро. Из конца в конец его пересекали тонкие, зигзагообразные трещины... определенно, странные, как будто что-то било в лед снизу.

Я облазил укромные углы в этой древней груде развалин - в основном с прозаической целью найти топливо для очага.

Теперь зима мне больше не страшна. Обломки потолка в галерее, упавшего много поколений назад, вне сомнения, послужат прекрасной заменой вязанкам дубового хвороста, сваливаемые у очага в былые времена. Кроме того, нижние ступени винтовой лестницы устланы обрывками манускриптов, из которых, если как следует просушить, получится великолепная растопка.

Провел несколько плодотворных часов, несмотря на унылость этих руин. Более того, меня подстегивало само их запустение: в мозгу роились образы, вопреки обыкновению я без труда преодолевал чужую грамматику и синтаксис. От конца "Большого завета" теперь отделяют всего четыре баллады.

Как поразится дилетант силе и проникновенности моих строк! Как восхитит ученого филигранный подбор каждого слова, мастерская модуляция каждой метрической единицы! И как я посмеюсь над теми, кто задавал мне вопросы! Но нет, смеяться нельзя... только не здесь.

Сегодня чувствую странную подавленность. Возможно, тому виной унылая разноголосица вокруг. Потрескивают деревья-скелеты, жалобно прокричал, пролетая, кулик, плющ шуршит за окном, точно мыши, стенает в полуразрушенных каминах ветер... все эти звуки не только не рассеивают одиночества, а только больше его нагнетают. Дошло до того, что кажется будто уныние и мрак вот-вот обретут материальность и засочатся из сырых стен.

Весьма утомительный день, но вместе с тем я доволен. Избавиться бы еще от странного, необъяснимого беспокойства, и славно!

Утром меня дважды будил резкий треск, явно со стороны озера.

Тем не менее работа движется превосходно. До конца "Большого завета" осталось всего две баллады.

Должен сообщить об одном диковинном происшествии.

За ночь совершенно не отдохнул, все из-за смутных снов, которых не помню, знаю только, что были они неприятного свойства. Понадеявшись разогнать туман в голове моционом, я решил тщательно обследовать окрестности.

Хорошо, что на всем лежал снег, иначе местность выглядела бы еще более безотрадно. Тут и там уродливыми серыми пятнами маячили неправильные очертания нескольких мрачных холмов. Запорошенные заросли и низкие, пространные хребты, сверкавшие ослепительной белизной, лишь подчеркивали, как неумолимо время. От сторожки у ворот остались только покосившиеся руины. Довольно любопытно: разбитый краеугольный камень, торчащий из снега, указывает прямо на озеро неподалеку.

Однако вода притянула бы мой взгляд и без этого каменного указателя, потому что влечет меня с тех пор, как я увидел ее блеск сквозь деревья при свете луны. Право, такой интерес мне и самому кажется странным, и я даже не берусь его объяснить.

Хоть это и невероятно, но водоем явно искусственный и, более того, поразительно древний, ибо тонкая полоска уцелевшей кладки, что переливается чернотой над водою, стала гладкой, словно галька, отшлифованная природой за несметные столетия. Как ни странно, стока нет.

Очертаниями водоем слегка напоминает уродливого зверя - тело вытянуто к сторожке, голова смотрит на главный вход в поместье. Снежные наносы в той точке странно похожи на ступеньки в озеро. Либо из него. Чушь, конечно.

Количество тонких трещин во льду невероятно возросло, и теперь они черными паутинами сплетаются и переплетаются между собой. Местами лед приподнялся. Вне сомнений, это и есть источник так поразившего меня странного треска.

Размышляя над этими вопросами, я отковырнул кусочек от выступающей над водой стены и бездумно бросил его в озеро.

К моему удивлению, тот не отрекошетил, а с резким звоном пробил лед, взметнув крошечный фонтанчик темной воды. И это несмотря на холод. Стоял такой лютый холод, что я дрожал несмотря на теплое, тяжелое пальто.

Последние две ночи я спал как младенец, благодаря чему изрядно воспрянул духом. Даже морозные гравюры на оконных стеклышках кажутся красивее обычного: образуют четкие, похожие на листья папоротника узоры, которые переплетаются с серебристыми завитками и спиралями и уже одним своим изяществом рассеивают ауру одиночества и запустения. Однако к такому часу морозные узоры обычно тают. Видно, воздух снаружи студеный.

Лед на озере растаял! Осталось только несколько жалких льдин, да и те стремительно уменьшаются. Невероятно, учитывая адский мороз, и все же приходится верить глазам. Над озерцом стоит очень странный запах вроде как от мокрой звериной шкуры, он слабый, но вместе с тем отчетливый. На ощупь вода теплая и чуть маслянистая, а на вкус до того отвратительна, что ей, увы, никак не заменить талого снега.

Это таяние льда - поразительное явление и, по всей видимости, им объясняются вернувшиеся ко мне дурные предчувствия.

Работа движется очень бодро. В приливе сил смог завершить последнюю балладу "Большого завета", Слишком устал, дальше писать не могу... жаль, что здесь так пустынно.

Сегодня произошло довольно необычное событие. Вскоре после заката я прогуливался по берегу озера и внезапно почувствовал на себе взгляды бесчисленных глаз. Ощущение было столь ярким, что я невольно обернулся. Ничего, только слабая рябь на черной воде, чуть возмутившейся, словно буквально миг назад в нее кто-то нырнул. Может ли водиться в таком месте рыба?

Почти не продвинулся в работе, поскольку весь день одолевала апатия.

Я пишу эти слова в дрожащем свете очень старых свечей. Нашел целую связку в дубовом сундуке, что стоит в разрушенной кладовой. Они угольно-черные и, по всей видимости, призваны изображать некое отвратительное чудовище, пусть и в упрощенном виде. Не могу определить какое именно, потому что края свечей сильно повреждены.

Я только что прошел мимо озера. Как ни странно, в воду действительно ведут ступеньки. Интересно, зачем?

В этом угрюмом месте наверняка водятся крысы, но, чем они здесь питаются, ума не приложу. Так или иначе, их присутствие несомненно. Вчера перед сном я открыл дверь, чтобы подышать свежим воздухом, и отчетливо услышал слабый шорох, явно доносившийся снизу. Казалось, кто-то крадется по разбросанным на лестнице бумажным обрывкам. Звук действовал мне на нервы несоразмерно своей громкости и, тщетно попытавшись хоть что-то высмотреть в темноте, я неожиданно для себя самого заорал во всю силу легких. Шорохи резко прекратились... даже слишком резко, вообще-то. потому что обычные крысы разбегаются более шумно.

Я тщательно обследовал завалы мусора внизу лестницы, но не нашел ничего подозрительного. Разве крысы стали бы есть заплесневелую бумагу? Я недостаточно знаком с их привычками для ответа, но точно знаю, что ни следов от зубов, ни прочих схожих отметин не обнаружил.

Однако в воздухе пованивало чем-то странным. Почти неуловимо, и все же достаточно отчетливо, чтобы пробудить неприятные воспоминания. Где-то я уже слышал этот запах, причем относительно недавно. Но где?

Весь день чувствовал себя подавленным. Совершенно не мог сосредоточиться и один за другим швырял в огонь шарики скомканной бумаги, наблюдая как они с треском исчезают во вспышках желтого пламени. Зачем я вообще приехал в это пустынное место? Сейчас, особенно после наступления темноты, кажется, будто поместье находится под властью некой злой силы. Стоны голых деревьев, вой ветра в разрушенных дымоходах, дребезг старинных оконных рам лишь усиливают это впечатление.

И воспоминания о свисте, услышанном с час назад, отнюдь не помогают развеять скверное предчувствие. Я уловил этот звук всего раз, очень и очень слабо, но он был таким пронзительным, что у меня забегали мурашки по коже. Дикая утка, кулик, ржанка... какая птица могла его издать? К тому же он вроде как шел снизу и почему-то заставил меня вспомнить слова Боттомли: "Дух, что зовет на древнем, древнем языке...".

Еще одно занятное происшествие. Я подбрасывал в камин обломки древесины, собранные в одном из разрушенных залов, и вдруг мой глаз привлекла необычная резьба на куске дуба - явно часть сложного гротескного орнамента, когда-то украшавшего центральную потолочную балку. Похоже, мастер пытался изобразить некого ужасного зверя, но черты сильно пострадали и с полной уверенностью я судить не мог. Однако чудище смотрело на меня с такой злобой, что я бросил его в огонь, а затем тщательно вытер руки. Вне сомнения, люди, которые отлили найденные мною свечи, вдохновлялись тем же отвратительным созданием.

Непонятно, почему я так и не увидел крыс, ведь их отчетливо слышно.

Вчера ночью мое писчее перо упало с секретера и выкатилось за порог. Я бросился доставать и, распахнув дверь, c ужасом услышал на лестнице чьи-то тихие, но отчетливые шаги. Снова повеяло тем трудноопределимым запахом. На сей раз, каким бы это ни казалось нелепым, мне он напомнил вонь лагуны. Подобрав перо, я вернулся в комнату.

Право, тревога по поводу такой мелочи лишний раз свидетельствует о плачевном состоянии моих нервов! Как бы там ни было, перед сном я проверил, заперта ли дверь.

Сегодня решился выйти на воздух и, несомненно, эта рискованная затея пошла мне на пользу. Внимание вновь привлекла поверхность озера. На чернильных водах теперь покачиваются разноразмерные клочья пены, окруженные маслянистой пленкой такой отвратительной зеленовато-черной слизи, что невольно думаешь о веках разложения и тлена... морального и физического. Все тот же тошнотворный запах стелется над озерцом, подобно туману.

Ну и занимательные же мысли лезли мне в голову, пока я, съежившись, прятался в дверном проеме. Из какого бездонного источника берут начало смрадные воды? Как глубоко уходят в них искрошенные ступени? Зачем они понадобились? Что за сила владычествует над этим заброшенным миром? Ответов у меня не было.

Прошлой ночью снова раздался тот невыносимо пронзительный свист. На сей раз, как бы ни была нелепа эта мысль, он вроде бы исходил из самого озера.

На лестнице шуршали вовсе не крысы.

Вчера я заработался допоздна. В комнате было тихо, если не считать слабого скрипа моего пера и редких потрескиваний в очаге. Затем со стороны двери донесся странный скребущий звук, будто кто-то о нее терся. Она немного задребезжала.

Я подскочил к ней и рывком распахнул - никого. Лестничная площадка была совершенно пуста, но, вглядываясь в темноту, я вновь уловил отчетливые шлепки ног, сбегающих по ступеням. В воздухе висел уже знакомый неописуемый запах... тошнотворная вонь озера.

Вскоре шум резко смолк, и осталась лишь глубокая, гнетущая тишина. Я чувствовал, что в темноте поджидают эти твари. Вернулся я в свою теплую комнату, ощущая странное беспокойство.

Пока царапаю эти слова, в очаге высоко подскакивает пламя, и все оставшиеся у меня свечи занимаются огнем.

Я заработался допоздна и клевал носом над второй из меньших баллад, и вдруг уголком глаза смутно уловил какое-то стремительное движение. Полусонно повернул голову и подпрыгнул в кресле. Глазам предстала не рука, но и не лапа, а, скорее, отвратительное подобие обеих: раздутая, мохнатая культя, что яростно проталкивалась под дверь, тужилась и скребла по шершавому полу. Вновь повеяло тошнотворным запахом смерти и разложения.

Я вскочил на ноги. Подбежать к двери и распахнуть ее хватит секунды. И вдруг меня охватила нерешительность. На этот раз они могли и не отступить.

Будто в жутком сне, я смотрел на эту культю, и тут вновь слабо донесся тот полный безумия, надсадный и жуткий свист. Шарившая под дверью рука отпрянула, точно черная вспышка, послышалась возня, а потом твари с визгом бросились вниз по лестнице. Их голоса звучали все тише и, наконец, после ряда всплесков исчезли.

Ко мне быстро возвращается самоуверенность. Спокойно и трезво прокручивая в уме недавнее происшествие, я понимаю, что, скорее всего, пал жертвой галлюцинации... возможно, застал концовку какого-нибудь сна наяву. Определенно, я слишком переработался. Нужно ложиться спать в более разумное время.

Я только что стал очевидцем сущего пустяка, и все же он произвел на меня ненормально гнетущее впечатление. Час назад я подошел к окну, и мой глаз привлекла легкая дрожь. Исследовав, я увидел, что в паучьей паутине запуталось маленькое насекомое. Оно отчаянно било крылышками, но от каждого лихорадочного рывка нити только затягивались. Паук наблюдал за слабеющей жертвой из глубины своего логова и, когда раскинутая им сеть перестала дергаться, гагатово-черным пятном метнулся по серебристым нитям и неспешно потащил беспомощную добычу домой.

Пальцы так дрожат, что я с трудом удерживаю перо.

Я увещевал самого себя, пока окончательно не убедил, что недавние происшествия объясняются расшатанными нервами и больше ничем, что безлюдность этого места исподволь подтачивает мою силу воли. Итак, в попытке упрочить связь с действительностью, а также из желания временно переменить обстановку, я предпринял долгую прогулку по торфяникам и продирался сквозь вязкие сугробы, пока здоровая усталость не развеяла все мои больные фантазии. Холодный воздух дышал свежестью, снег укутывал землю мантией из горностаев. Никакого нездорового разложения, ни физического, ни какого-либо еще.

Вдалеке возникли красные огоньки. Та самая деревня, которую я столь внезапно покинул, как теперь казалось, целую вечность назад. Глядя через заснеженные просторы, я внезапно почувствовал тоску по дому. Простыни с ароматом лаванды, полная бутыль вина, просто дружеская рука на плече - все это было сравнительно недалеко. Я нерешительно шагнул к деревне.

Но нет! Еще чуть-чуть и я завершу Понту, так что о подобном трусливом отступлении не могло быть и речи. Я понуро побрел прочь, и пейзаж внезапно померк: небо стало свинцовым, над торфяниками нависли серые тучи.

В поместье я вернулся уже в сумерках. Неясно вырисовываясь средь своего одра из голых деревьев, оно тянуло меня к себе взглядом василиска.

Мне все больше казалось, что за мной кто-то наблюдает.

Поравнявшись с озером, я вновь ощутил дурное предчувствие и вперился сквозь густеющую тьму почти в самый конек башни, отмечая костлявые очертания разрушенных дымовых труб, затем сместился ниже, к бугру из покрытого снегом плюща над пояском кладки, а оттуда - к поблескивающему стрельчатому окну собственной комнаты. И вдруг, прямо под ним, я заметил нечто вроде большой мокрой тени, взгромоздившейся на запорошенный подоконник окна, дававшего свет лестнице. Неровности черного силуэта намекали на объем, и волоски у меня на шее встали дыбом.

Казалось, из теней на меня смотрят глаза, зеленые глаза... но не того чистого цвета, что у изумрудов и бериллов. Скорее, они тлели холодной, склизкой зеленью, наводящей на мысль о бессчетных столетиях непомерного зла.

С безумным криком я бросился вверх по винтовой лестнице и наконец добрался до того окна. Пусто.

Вчера ночью мне приснилось, что кто-то за мной наблюдает. Утром дверь комнаты была приоткрыта, а я готов поклясться, что перед сном закрыл ее и дважды провернул ключ в замке. И снова тот ужасный запах озера!

Это произошло несколько часов назад, но только теперь я унял нервную дрожь и смог взяться за перо.

Казалось, я едва задремал, и вдруг меня захлестнул поток кошмарных видений. Вокруг кружился легион зеленых глаз, над которыми маячила титаническая, бесформенная тень, что без конца свистела одним и тем же невыносимо пронзительным голосом. Все они соблазняли меня совершить что-то несказанно ужасное. Я нерешительно сделал несколько шагов и... порыв холодного сквозняка привел меня в чувство.

Весь дрожа, я стоял на второй лестничной площадке, а снизу меня манило нечто скрючившееся в темноте. С диким визгом я взлетел по ступенькам, забежал в комнату и захлопнул дверь с таким грохотом, что подскочили угли в камине.

Поспал днем. С наступлением сумерек не решаюсь смыкать глаза. И все же за дверью ничего не слышно, даже наоборот, тихо, как в могиле.

Если рассудок ускользнет еще раз...

Вскоре после полуночи на меня внезапно напала сонливость, и я принялся яростно расхаживать из угла в угол, надеясь таким образом прояснить мозг, но, увы. Перед глазами поплыло, комната закружилась, и я рухнул в постель, точно камень.

Мне снова приснился сон, и вот какой: я тихо крался по сырому, узкому коридору, сжатому с обеих сторон мрачными стенами. Рядом скользило какое-то существо, то терлось о ноги, то привставало и тыкалось носом мне в руку.

"Кошка2, - подумал я и нагнулся погладить.

Его голова, медленно покачиваясь, поравнялась с моей. Я почувствовал на лице дыхание. Оно было ледяным... таким неестественно ледяным, что я с содроганием проснулся.

Я обнаружил себя распластавшимся на нижней площадке лестницы. Было адски холодно и неимоверно тихо. Сквозь окошко-бойницу просачивался лунный свет, рисуя на полу тусклые узоры.

В руках кто-то шевельнулся. Я опустил взгляд и... Теперь я понимаю, что выл, как умалишенный, когда поднимался по ступеням к себе в комнату.

Перевод переводом, но нужно убираться из этого места как можно быстрее.

Хвала богу! За Понту! Вот событие, которое поможет восстановиться моему пошатнувшемуся рассудку. У меня гость, точнее, двое: доктор Данкирк и его помощник Скэггс. Они сбились с дороги и с час назад забрели сюда, а поскольку явились с запада, не проезжали через деревню.

Даже за это короткое время их присутствие подействовало на меня сродни целительному бальзаму. Более того, я совершенно забыл свои страхи и едва не рассмеялся, когда доктор, и заодно антиквар, по совиному моргнул за толстыми линзами очков и раскатистым басом объявил, что считал поместье Черная Пустошь необитаемым, но, раз уж это не так, с моего дозволения хотел бы обследовать древнюю кладку вокруг озера (он слышал о нем сумбурные, но мучительно притягательные слухи), и мне следует без вопросов пойти им навстречу и помочь внести впечатляющий вклад в науку. Бесспорно, доктор уже немало для нее потрудился, написав совместно с достопочтенным мистером Симпкинсоном из Инголдсби брошюру об истоках обычая покрывать имбирные пряники сусальным золотом.

Слуга был менее словоохотлив.

- Проклятье! - ревел он, забрасывая в башню поклажу. - По каким только сраным дырам не таскал меня док, но такой я еще не видывал... что б мне провалиться!

Я отправил их на первый уровень башни, в единственную пригодную для жизни комнату, помимо моей.

Ночка выдалась "веселая". Просунул под дверь тонкую дубовую доску, заткнул уши скомканной тканью и не давал себе спать с помощью уколов пером. Дверь подрагивала несколько раз.

Пишу эти строки и вижу, как доктор с помощником изучают стены вокруг озера. Первый деловито стучит по древним камням геологическим молотком. Отсюда этот круглолицый толстячок выглядит сильно укороченным, напоминая огромный, обтянутый твидом мяч.

Вот он вскинул голову и, сверкнув большими, кроличьими зубами, выкрикнул Скэггсу какой-то приказ. Сей достойный малый бежит к хозяину с небольшой лупой, которую тот выхватывает из рук. С моей высоты Скэггс очень похож на лоснящуюся, жирную крысу, чему в немалой степени обязан своими покатыми плечами и блестящими глазами-бусинками.

У каждого нос закрыт туго повязанным платком... право, очень странно. Мне казалось, что запах озера исчез, по крайней мере, меня он не беспокоит уже несколько дней.

Нужно скрывать свои галлюцинации от гостей. Даже вчера они все время как-то странно поглядывали на меня.

Данкирк имел наглость заявить, что никогда не слышал о Понту! Мало того, что доктор прискорбным образом выставил себя невеждой, так еще и позднее, когда работал с помощником подле сторожки, хитро подмигнул ему поверх очков, и тот, опустив левое веко, странно постучал себя по лбу. Я тогда случайно глянул на них с порога башни и все отчетливо видел.

От такого к себе отношения я оставил всякую мысль об отъезде. Я им докажу! Докажу!

Я только что пережил кое-что мучительное. Возможно, причина в общей слабости либо нервном приступе, но мне кажется, что я действовал помимо собственной воли.

Вчера вечером запыхавшийся антиквар поднялся ко мне в комнату, чтобы почтить меня своим визитом. Я подвел его к единственному креслу - скрипучему сооружению из осколков дуба - и начал разводить пламя.

Он остановил меня взмахом пухлой руки.

- Черт возьми! - взревел он, промокая толстые, обвислые щеки батистовым платочком. - Да в этом камине быка изжарить можно! Будь я проклят, если понимаю, как вы терпите такую жару!

Почему-то я поспешил сменить тему.

- Как ваши успехи на озере?

Носовой платок доктора внезапно прекратил порхать по красным, блестящим складкам его бычьей шеи.

- Слабо, сэр, даже очень слабо! - проревел он, выбрасывая в огонь промокший комок батиста. - Кладка очень древняя... явно сложена за много столетий до кельтов. А вот канализационный запах, вызванный, как вы понимаете естественными причинами, все же препятствует исследованиям. Более того, настолько мерзок, что напомнил мне о... - Тут он громко расхохотался и хлопнул себя по толстым ляжкам. - Вы знакомы с "Иллюстратой" Элферда?

Меня так и подмывало заткнуть уши пальцами, но я, мучимый все сильнее тревогой, только покачал головой.

- Элферд был монахом из клюнийского ордена, - пророкотал антиквар, метнув на меня проницательный взгляд, - чудным шарлатаном, который, согласно "Аналектам" Паркера, жил не тужил во времена Генриха Второго. В перерывах между схватками с жареными каплунами и чашами монастырского эля он каким-то образом нашел время на "Британнику Иллюстрату", якобы естествоведческий труд, который теперь считают не более чем нелепым собранием од и народных сказок.

Наивысшее достижение в нем это так называемый перевод, по уверениям бесстыжего Элферда сделанный с ряда очень древних загадочных рун. В истории рассказывается об одном элементале, невероятно опасном демоне, которого, подобно хатифу из арабских легенд, никогда не видно. Обитает он в зловонной бездне, что из-за своего гнилостного, сводящего с ума запаха называется "озером яда".

Казалось, голос доктора бился прямо в мои барабанные перепонки. Меня охватило безумное желание завопить.

- Это злое существо, - продолжал антиквар, бросая на меня еще один проницательный взгляд, - владычествует над сворой странных тварей, которыми управляет при помощи пронзительного, демонического свиста дудочки, совсем как заклинатели кобрами, согласно распространенному мнению. Полагаю, Эльфред подхлестывал воображение, поглощая мальвазию, бутылка за бутылкой. Он утверждает, будто эти твари идут первыми, заманивают новых слуг и подстрекают к...

Здесь мой разум, по всей видимости, не выдержал, потому что помню, как кружился в пируэте, выделывая странные скользящие движения, и сотрясался в приступах жутко звучавшего хохота. А затем меня окутала чернота.

Очнувшись, я обнаружил, что лежу в постели, и в окно жизнерадостно заглядывает солнце. Сверху лучезарно улыбалось красное лицо Данкирка. Заметив под глазами у доктора темные круги, я вопросительно посмотрел на него.

Тут в комнату ворвался крысоподобный Скэггс и как раз успел перехватить мой взгляд.

- Ей-бо, хозяин нянчился с тобой, как с младенцем, - возмущенно проверещал он. - Восемь часов кряду сиднем просидел у твоей кровати!

Доктор взглядом заставил его замолкнуть.

- Я ждал что-то в этом роде, - повернувшись ко мне, начал он своим раскатистым голосом. - Все это проклятое озеро: ядовитые пары, как вы знаете, имеют свойство порождать нездоровые иллюзии. Плохое питание, опять же, но главным образом эта вонючая лужа. Черт возьми! Это место следовало бы уничтожить!

- Что я говорил?

- Всякие безумные бредни. - Антиквар поднес к моим губам целебное снадобье, - в которых большая доля моей вины. Рассказ о легендарном демоне из "озера яда", должно быть, взволновал вас без меры, - заключил он с веселым смешком. - А теперь, голубчик, гоните от себя все эти больные фантазии, и ручаюсь, что вскоре вы станете на путь выздоровления.

Чувствую себя не хуже обычного, несмотря на недавний приступ. И, что удивительно, ночь прошла спокойно, хотя я проспал несколько часов. Видно, я и впрямь "на пути выздоровления".

Незадолго до заката я без труда спустился по лестнице и, проходя мимо открытой двери в комнату антиквара, заметил проблеск света. Я тихо переступил порог и обнаружил, что этот свет исходил от зеркальца, которое доктор поместил у окна.

Повинуясь внезапному порыву, я заглянул в его кристальные глубины, и на меня зло уставилось незнакомое лицо. Длинное, узкое, ненормально худое, заросшее густой, длинной щетиной. Из-под гривы влажных, черных волос, что отливали тут и там синевой и были сплошь в колтунах, выглядывали заостренные уши. Тонкие, посеверевшие губы поражали бледностью. Довершали картину узкие глаза, горевшие зеленью из глубины запавших глазниц.

Я отпрянул, не в силах поверить, что вижу самого себя. Эти глаза...

Мои размышления прервал громкий оклик доктора.

Я бросился к входу и уставился в густеющую темноту. Весь восток заволокла черная мгла, все больше расползавшаяся по небу.

Передо мной темнели две фигуры, каждая прижимала к носу платок. Ближняя поманила меня свободной рукой. То был антиквар.

- Здешний воздух растлит и святого! - проревел он. - Проклятье, Ферволл, не понимаю, как вы его выносите... усталость обонятельных нервов, не иначе. Не мешало бы эту лужу уничтожить, скажу я вам. Ее пары обладают тлетворным влиянием... бесконечно тлетворным... Она позорное пятно на чистом гербовом щите природы. Взгляните! Вон тот газ, который я хотел вам показать... Полагаю, именно в нем корень всех ваших бед.

Тонкая пленка слизи на черных водах подернулась рябью и задрожала, точно черное желе. К поверхности то и дело поднимались пузыри, наполненные бледным, светящимся газом, что, встречаясь с воздухом, взрывался в тусклой вспышке зеленоватого пламени.

Ну и зелеными они были, право!.. эти склизкие пузыри, пронизывающие черноту нечистот, мигающие в ночи... зелеными, как те глаза... боже! Они были глазами тех безымянных тварей, что подстрекали, совращали, склоняли меня к...

- Тогда уничтожьте этот рассадник зла! - вскричал я, закрывая лицо руками. - Сотрите, взорвите к чертовой матери, пока не поздно!..

Меня провели по винтовой лестнице в мою комнату.

- Крепитесь, сэр, крепитесь, - похлопав меня по плечу, громовым голосом пророкотал доктор. - Надежда есть, хоть и с одной оговоркой. Ваши галлюцинации настолько тесно связаны с озером, что избавиться от них, по моему убеждению, можно только его уничтожив. Скэггс завтра съездит в ближайший город за порохом и фульминатом. Несколько зарядов под сторожкой обрушат ее прямо в воду. Затем, разумеется, вы вернетесь с нами... не годится человеку жить в таком месте.

B все-таки жаль уничтожать озеро. Его черные воды так хорошо символизируют смерть, а зеленые пузырьки - упадок и вырождение. Легкий снежок - падающий поток. Возможно... Скэггс никуда завтра не уедет.

Клонит в сон, чувствую себя странно усталым. Ночью снова заснул... рваный, хаотичный кошмар, в котором кто-то с криками бежал впереди меня. А затем что-то вроде громкого всплеска, за которым последовала полная темнота.

Скэггс исчез!

- Испугался этого треклятого озера и удрал! - разбушевался доктор после нескольких часов бесплодных поисков. - Даже не оделся толком. Когда я утром встал, постель Скэггса была холодной. Я сплю точно убитый, иначе бы услышал, как он меня бросил. Будь он проклят! Вернее, не он, а эта лужа! Сегодня утром она смердит еще хуже. Эту гадость непременно нужно уничтожить, даже если придется отправиться за порохом самолично! Черт! Так и поступлю! Завтра на рассвете уеду!

Какое выражение мелькнуло в моих глазах после его слов? Не знаю. Однако антиквар пристально посмотрел на меня, а затем порывисто хлопнул пухлой рукой по моему плечу.

- Сэр, вам еще нездоровится, - поморгав, добродушно произнес он. - Может, переночуете у меня?

Но я стряхнул его ладонь и, взлетев по лестнице, оглянулся. Сквозь тени угадывалась его грузная фигура. Он все еще смотрел мне вслед, покачивая головой.

Итак, доктор думает, что уедет утром.

Эта запись будет моей последней, и я пока неуверен, что мне позволят закончить ее. Жестокая ироничность этих строк не укладывается в уме.

Ночью, закончив последнюю из малых баллад, я заснул и увидел кошмар.

Полчища уродливых тварей проскользнули в комнату, где на залитой лунным светом постели неподвижно лежало тело спящего мужчины. Лицо его лоснилось, толстые складки жира под подбородком колыхались в такт дыханию.

Затем, доведенная до ярости пронзительным искусительным свистом, одна из этих мерзостей во плоти прыгнула из толпы себе подобных прямо к горлу спящего. В этот миг над чудовищной сценой заклубился черный туман и я, жутко дрожа и обливаясь потом, проснулся у себя в постели.

Я должен зайти! Нужно спуститься к доктору и проверить!

Я проверил.

Он лежал на постели, резко выделяясь при свете луны. Тело били ужасные судороги, глаза вылезали из орбит, а горло, разорванное в буквальном смысле в клочья, превратилось в черное кровавое месиво.

Что-то капнуло мне на руку, и я безотчетно глянул в зеркало. У меня с бороды капала кровь.

Сейчас я сижу и пишу, но знаю, что дверь позади открывается, и в коридоре горят зеленью нетерпеливые, но уверенные глаза. И вслушиваюсь в свист дудочки, в этот демонический, колдовской сви...

Перевод с английского: А. Вий, Л. Козлова

Эрнест Хемингуэй
Погоня как жизнь

В тот год мы собрались месяц удить марлина у побережья Кубы. Отчалили десятого апреля и к десятому мая, когда кончилась аренда баркаса, наловили двадцать пять рыбин. Оставалось купить сувениров, заправить "Аниту" кубинской соляркой чуть дороже, чем требовалось, пройти таможню - и домой, в Ки-Уэст. Одно меня глодало: мы не поймали ни одной по-настоящему крупной рыбины.

- Кэп, а может еще месяцок, а? Если готов, я даже скину бакс, - предложил мистер Джози. Он владел "Анитой" и сдавал ее за десять долларов в сутки. Обычно хозяева лодок просили не меньше тридцати пяти.

- И где нам взять девять долларов?

- Заплатишь, когда сможешь. "Стандарт Ойл" в Белоте даст тебе топлива в долг. Счет потом покрою за тебя, у меня с прошлой аренды еще осталось. А будет штормить, так останемся на берегу, и ты что-нибудь напишешь.

Я согласился, и мы рыбачили еще месяц. Под конец на нашем счету было сорок два марлина - и, по-прежнему, ни одного большого.

Недалеко от Морро проходило сильное течение. Порой живца там были целые поля, сколько глаз хватало. Летучая рыба так и выпрыгивала перед баркасом, птицы кружили без остановки. И даже там ни одного крупного марлина, хотя белых мы то вытягивали, то упускали, а как-то за день я даже поймал пятерых.

На берегу нас знали и любили, потому как всю рыбу мы по кускам раздавали задаром, и стоило нам поднять флаг с марлином у крепости Эль-Морро, народ валом валил на пристань у площади святого Франциска. Еще бы! Рыбаки в тот год сбывали рыбу центов по девять-двенадцать за фунт, а рынки - вдвое дороже. Помню, мы как-то наловили аж на пять флагов, так толпу разгоняла дубинками полиция. Скверно вышло. Да и вообще тот год на суше выдался скверный.

- Легавые, чтоб их разобрало. Лишь бы людей распугать да самим ухватить побольше, - ругался мистер Джози. - А ты куда лезешь, морда?! - рявкнул он полицейскому, тянущемуся к десятифунтовому филе. - Ты кто такой вообще?

Полицейский назвался.

- Он есть в списке, кэп?

- Нет.

Если мы обещали кому-то рыбу, заносили его имя в список.

- Запиши на следующую неделю, отложим ему кусочек, - сказал Джози и посмотрел на полицейского. - Что, всех наших друзей замордовал? Попил же ваш брат мне крови. Давай-ка, дубинку за пояс и топай из порта, если не портовый полицай!

Вскоре мы раздали всю рыбу, кому обещали, и составили список на следующую неделю.

- Тебе бы в "Амбос Мундос", кэп, вымыться. Давай в гостинице и встретимся, а потом пропустим по стаканчику во "Флоридите". Полицай этот помотал нервы.

- Тебе тоже душ не помешал бы.

- Ополоснусь на баркасе. Не с меня ведь семь потов сошло.

Я срезал путь по моще ной улице и вскоре оказался в гостинице "Амбос Мундос". Спросил у портье, нет ли мне писем, затем поднялся на лифте к себе на этаж. Окна моего номера выходили сразу на север и восток, и в нем всегда приятно сквозил пассат. Я окинул взглядом крыши старого города, затем "Орисабу", выползающую из бухты при всех своих прожекторах. После стольких тяжелых рыбин навалилась усталость, но я знал: если прилягу, точно усну; сев на кровать, я понаблюдал за летучими мышами вдалеке, затем принял душ и в чистом спустился в фойе, где меня встретил Джози.

- Устал, наверное, Эрнест.

- Нет, - соврал я.

- А я вот насмотрелся, как ты рыбу тягаешь, и сам что-то выдохся. Едва не дотянули до рекорда - семи рыбин да глазика от восьмой. - Противно было вспоминать, что от восьмой тогда на крючке остался только глаз, но рекорд есть рекорд.

Мы брели по узенькому тротуару на улице Обиспо, и мистер Джози не пропускал мимо себя ни одной ярко освещенной витрины. Обычно бумажник он доставал только под конец, когда уже пора было расходиться, а так все ходил да глазел, чем торгуют. Миновав два последних магазинчика и лотерейный киоск, мы подошли к откидным дверям старушки "Флоридиты".

- Тебе бы присесть, кэп, - предложил Джози, когда мы вошли.

- Мне лучше у стойки.

- Пива. Немецкого, - обратился он к бармену. - Ты что будешь, кэп?

- Холодный дайкири без сахара.

Константе налил мне бокал и оставил в шейкере еще на два. Вот-вот Джози заведет излюбленный разговор, как и всегда за пивом.

- В следующем месяце пойдет крупняк. Карлос уверил. - Он говорил о нашем друге кубинце, матером промысловом марлинщике. - Мол, такого течения отродясь не видел, и рыба повалит небывалая. Не может не повалить.

- Он и мне сказал.

- Может, еще месяц походим? Аренду скину до восьми долларов, и сам буду готовить, чтобы на сэндвичи не тратиться. В обед встанем в бухте, пожарю полосатую бонито - поймать легко, и на вкус не хуже тунца. Да и Карлос говорил, когда пойдет на рынок за наживкой, может захватить нам что-нибудь недорогое. А ужинать будем в "Жемчужине Сан-Франциско", я там вчера вечером так наелся всего за тридцать пять центов.

- Я вот вчера сэкономил, не ел.

- Потому-то ты сегодня без сил. Есть надо, кэп.

- Сам знаю. Ты точно хочешь в море еще на месяц?

- Ну а что, "Аните" лучше в порту болтаться? Крупная рыба на подходе.

- И других планов у тебя нет?

- Нет. А у тебя?

- Веришь, что марлин пойдет крупный?

- Карлос так сказал.

- Да у нас снасти не те. Если поймаем, не вытянем.

- Вытянем, если на голодном пайке не сидеть, - а мы и не будем. Вообще я тут подумал...

- Ну?

- Тебе бы ложиться пораньше да общаться поменьше, в том числе с женщинами. Проснешься и сразу сядешь писать, к восьми утра уже закончишь - и на борт. Мы с Карлосом все подготовим.

- Ага. Никаких, значит, баб и общения.

- Ну, затворником-то не становись. Просто ограничься субботними вечерами.

- Отлично. "Нет" общению и бабам, терплю до субботы. Может, и о чем писать, советы будут?

- Тут уж сам. Не хочу мешаться. У тебя и без помощников хорошо выходит.

- А что ты почитал бы?

- Может, рассказик-другой о Европе или, там, о западе. Как ты бродяжничал или воевал. Или наоборот, что мы вместе пережили. Да вон хоть об "Аните", что она повидала. Людей поинтереснее опиши, и всем понравится.

- Людей? Я с ними общаюсь теперь только по субботам.

- Но помнишь-то немало. И ничего, побудь отшельником, тебе не повредит.

- Да уж, благодарю покорно, - вздохнул я. - Ладно, с утра начну.

- А вообще, знаешь, давай-ка для начала закажем тебе здоровенный бифштекс с кровью? Проснешься бодрым, работа пойдет сама, и на рыбу хватит сил. Карлос сказал, стоящий марлин повалит со дня на день, а для такого надо быть как огурчик.

- Еще бокал хоть могу пропустить?

- Да ради бога. Всего-то ром, миндальный ликер да выжатый лайм. Разве плохо?

Внезапно в бар зашли две наши знакомые, хорошенькие, ну прямо глаз не отвести. Вечер для них явно только начинался.

- О, наши рыбачки! - поздоровалась с нами первая по-испански.

- Рыбачки-здоровячки, прямичком из моря, - добавила вторая.

- НБ, - шепнул мистер Джози.

- Никаких баб.

- Секретничаете? - поинтересовалась одна, хорошенькая просто до ужаса. В профиль и не скажешь, что чей-то хук правой подпортил ей безупречную прямоту изящного носика.

- У нас с кэпом важный разговор, - бросил Джози, и девушки отошли к другому концу барной стойки. - Проще простого ведь? Давай так: общение я беру на себя, а ты вставай пораньше, пиши и набирайся сил для рыбы. Крупной рыбы. Которая и за тысячу фунтов перевалит.

- А давай наоборот? Общение - на мне, а ты вставай пораньше, пиши и копи силы для марлинов весом за тысячу фунтов.

- Я бы и рад, кэп, да ведь писатель у нас ты, - серьезно ответил он. - Ты моложе и крепче, таскать рыбу силы находишь. Мне уж лучше по старинке, гонять "Аниту" на износ, убивать движок.

- Да все я понимаю. И постараюсь писать интересно.

- Я горжусь тобой, кэп. Хочу и дальше гордиться, - подбодрил Джози. - А еще хочу выловить всем марлинам марлина. Взвесить, порубить и раздать знакомым беднякам, а вшивым полицаям чтоб ни кусочка.

- Так и будет, обещаю.

Тут одна из девушек помахала нам с того конца стойки. Ночь тянулась неспешно, и во всем баре были только мы вчетвером.

- НБ, - напомнил мистер Джози.

- НБ, - повторил я, как мантру.

Он повернулся к бармену.

- Константе, кликни официанта. Эрнесто хочет пару больших бифштексов с кровью.

Константе улыбнулся и подал официанту знак.

Мы зашагали к столику мимо девушек, и вдруг одна подала мне ручку, которую я пожал и с важным видом шепнул по-испански "НБ".

- Боже мой! - тут же ахнула вторая. - Они из национальной безопасности! В такой-то год!

Обе удивленно и чуть испуганно вытянулись в лице.

Я проснулся с первыми лучами и тут же сел за рассказик, который, хотелось верить, придется мистеру Джози по душе. Добавил туда и "Аниту", и портовую жизнь, и знакомые события; постарался оживить море и привнести все, что мы видели, обоняли, слышали и осязали каждый день. По утрам я писал, днем рыбачил, и довольно неплохо. Поблажек себе не давал, и в итоге наловчился вытягивать рыбу на своих двоих, а не с кресла. Крупный марлин, тем временем, все не шел.

Но одного мы все же увидели. Он на манер буксира тянул за собой низко сидящую в воде рыбацкую лодку и, прыгая, взрывал морскую гладь, точно катер. В итоге сорвался. На другой день заприметили через стену дождя еще одного, темно-фиолетового красавца, огромного, мощного. Его затаскивали в моторку четверо матросов. Потянул на пятьсот фунтов чистого веса, и я потом видел огромные куски его филе на рынке в старом городе.

И вот, солнечным днем, когда течение усилилось, а дно рядом с гаванью просматривалось даже через десять саженей воды, клюнул наш первый большой марлин. В то время ни подставок под снасти, ни шестов для лески еще не было, а в руках я держал легкую удочку - рассчитывал-то на макрель, а тут на тебе. Нос рыбины, похожий на обрубленный бильярдный кий, первым прорезал волну. Показалась голова, следом и туловище шириной с целую лодку. Марлин рванулся вперед, леска - вдоль борта, да так, что катушка вмиг раскалилась. Леска, помнил я, в пятнадцать жил, с запасом в четыреста ярдов, и когда перебрался на нос "Аниты", половины мотка уже как ни бывало.

Лез по поручням, которые мы для этого и прикрутили. Прежде, конечно, тренировались чуть что бросаться на нос, где стоять удобнее, - но ведь не с огромной тушей на крючке, которая несется мимо под стать поезду-экспрессу, а удочка так и норовит вырваться! Свободной рукой и босыми ногами я цеплялся за борт, лишь бы не свалиться, а рыба и продохнуть не давала.

- Газуй, Джози! - крикнул я. - Леске вот-вот конец!

- Уже, кэп! Догоним!

Я уперся одной ногой в нос "Аниты", другой - в якорь, а Карлос придержал меня за пояс. Марлин впереди все прыгал, давая себя рассмотреть: в обхвате как винная бочка, переливается серебром на солнце, бока перевиты темно-фиолетовыми полосами. Каждым прыжком он вздымал такие снопы брызг, будто в воду с обрыва плюхалась лошадь, а прыгать-то он прыгал без перерыва. Катушка обжигала, и моток лески убывал на глазах, хотя "Анита" гналась за рыбиной на полном ходу.

- Поддай газу! - крикнул я мистеру Джози.

- Некуда уже! - ответил он. - Сколько лески осталось?

- Почти в обрез!

- Вот здоровенный-то! - поразился Карлос. - В жизни таких зверюг не видел! Хоть бы вымотался поскорее, остановился. Тогда нагоним и смотаем леску.

За первый раунд марлин протащил нас от крепости Эль-Морро до самой гостиницы "Националь", и вдруг, когда лески осталось от силы ярдов двадцать, встал на месте. Мы тут же сократили разрыв. Впереди черный лоцманский катер подходил к пароходу "Грейс Лайн", и я встревожился, не помешаем ли мы зайти пароходу в бухту. Пока крутил катушку, глаз с него не сводил, и, перебравшись на нос, выдохнул: пароход с катером обходили нас по широкой дуге.

Я откинулся на кресло. Рыбина - передо мной, то стремглав ко дну, то всплывает, да и треть лески мы вернули. Карлос окатил из ведра катушку и меня всего заодно.

- Ну как ты, кэп? - поинтересовался Джози.

- Порядок.

- Не ушибся, когда был на носу?

- Нет.

- Думал вообще такого здоровяка встретить?

- Нет.

- Гранде, гранде, - повторял по-испански Карлос, возбужденный, как гончая на охоте. - Никогда таких здоровых не видел. Великан. Громадина!

Час с четвертью марлин не показывался. Течением нас отнесло на шесть миль от места, где он первый раз ушел на глубину, к самому Кохимару. Я утомился, но сил в руках и ногах доставало, и леску я отвоевывал - потихоньку, не дергая. Теперь-то, хоть и с трудом, мог вести рыбу. Тут главное, чтобы леска не лопнула от чрезмерного натяжения.

- Всплывет, обязательно всплывет, - уверял Карлос. - У крупных так случается. Порой их даже багром цепляют, пока те без сил.

- Почему же сейчас? - спросил я.

- Ты теперь его ведешь, и он ничего не соображает.

- Вот пусть и дальше так.

- На девять сотен чистого весу потянет, - прикинул он.

- Замолкни, не то сглазишь, - осадил Джози. - Кэп, не хочешь сменить тактику?

- Нет.

Только когда марлин всплыл, мы рассмотрели: громадина! Испугаться не испугались, но поразились, как чуду. Он завис почти без движения, а по бокам темнели даже не плавники - два длинных сапфировых клинка. Вдруг он заметил баркас, и катушка закрутилась так бешено, словно крючок зацепился за бампер автомобиля. Марлин попрыгал на северо-восток, взбивая воду добела.

Мы преследовали его, пока он опять не ушел вглубь, - в этот раз недалеко от Морро. Затем я вернулся на корму.

- Выпить хочешь, кэп? - предложил мистер Джози.

- Нет. Скажи Карлосу смазать катушку, и чтоб ни капли масла на палубу. И меня пусть окатит из ведра.

- Может тебе все-таки принести что-нибудь?

- Новые спину и руки. Этот сукин сын будто и не думал уставать.

В следующий раз он показался через полтора часа уже в стороне от Кохимара. Взмыл вдруг из воды и понесся прочь. Я вернулся на нос, и погоня продолжилась.

Вскоре я перелез обратно на корму, в кресло.

- Ну как он, кэп? - спросил Джози.

- Все так же. А вот удочка не очень.

К этому моменту удилище согнулось под стать натянутому луку и почти не выпрямлялось.

- Запас еще есть, выдержит, - успокоил мистер Джози. - Можешь хоть век его тягать. Плеснуть на тебя водой?

- Пока нет. А за удочку боюсь. Упругость из нее все выходит.

Еще через час рыбина утомилась настолько, что принялась плавно описывать широкие круги.

- Устал, - подметил Карлос. - Ну теперь-то как миленького вытащим. Набрал воздух в пузыри, когда прыгал - на глубину не уйдет.

- А удочке конец, - признал я. - Не разгибается.

И вправду, даже когда я подавал удилище вперед, оно клонилось дугой к самой воде. Его и удилищем-то назвать язык не поворачивался - скорее продолжением лески. Получалось еще подтягивать марлина дюйм по дюйму, но и только.

Когда он заходил на новый круг, я отпускал леску; возвращался - я накручивал. Но из-за непрочной удочки я ни приструнить, ни показать, кто хозяин, не мог.

- Плохо дело, кэп, - сказал я Джози. Порой тоже звал его кэпом. - Если решит умереть и пойдет ко дну, пиши пропало.

- Карлос говорит, обязательно всплывет. Нахватался воздуха и теперь не сможет погрузиться. Мол, у здоровяков это в порядке вещей, когда напрыгаются, а этот выпрыгивал тридцать шесть раз, если я не сбился со счета.

В жизни не слышал от него таких речей. Дела! Вдруг марлин устремился ко дну, все глубже и глубже. Я тут же вцепился в барабан катушки, опасаясь, как бы леска не оборвалась. Барабан проворачивался в руках слабыми толчками.

- Сколько с ним воюем? - спросил я у мистера Джози.

- Без десяти минут четыре часа

Я посмотрел на Карлоса:

- Ты же уверял, он не уйдет в глубину.

- Хемингуэй, говорю же тебе, всплывет. Непременно всплывет.

- Ему об этом расскажи.

- Карлос, принеси-ка кэпу водички, - сказал мистер Джози. - А ты, кэп, молчи, не трать силы.

Ледяная вода приятно освежила. Я брызнул немного изо рта на запястья, а Карлос плеснул мне остаток на шею. Пот разъел натертые жилетом плечи, но на таком полуденном июльском пекле я и капли крови на себе не почувствовал.

- Окати его еще раз, - добавил он. - И положи мокрую губку на макушку.

Внезапно рыба остановилась, и намертво, будто я зацепился крючком за бетонный пирс. Вскоре начала мало-помалу всплывать. Я накручивал леску, а удилище так и висело безвольно, как ветка ивы.

На глубине в морскую сажень марлин казался длинным темно-фиолетовым каноэ с огромными крыльями, и тут-то он медленно пошел на очередной круг. Я, как мог, не давал уплыть далеко. Леска натянулась до отказа, дальше только рваться, но выдержала. А вот удилище подвело. Лопнуть не лопнуло, а просто сникло.

- Срежь саженей тридцать лески с большой катушки, - тут же велел я Карлосу. - Уйти ему не дам, а, когда подплывет, свяжем эту мою леску с той, попрочнее, и я сменю удочку.

C перебитой удочкой куда там рекорд! Обычную-то рыбину не вытянуть. Благо, марлин выбился из сил, и с тяжелой снастью будет наш. Хотя не все так гладко: тяжелая удочка жестковата, и пятнадцатижильная леска наверняка перетрется. Эту проблему я и пытался решить.

Карлос на размах рук отмерял с большой катушки белую леску в тридцать шесть жил и бросал прямо на палубу. Я же кое-как пытался совладать с рыбиной своей негодной удочкой. Намерив, Карлос перерезал леску и вытянул через кольца тяжелой снасти.

- Так, кэп, - обратился я к Джози. - Когда поплывет в нашу сторону, тяни на себя мою леску и дай Карлосу привязать свою. Смотри осторожнее, не дергай.

Рыба плавно завернула к нам, и он стал вытягивать леску - фут, другой, третий, - а Карлос привязывал к ней узлом белую.

- Готово. - Джози выбрал мою, зеленую, с запасом в ярд. Марлин, тем временем, заканчивал круг и заходил на новый. Я отложил легкую удочку и взял у Карлоса тяжелую.

- Режь по готовности, - сказал я ему, затем Джози: - Отпусти свою часть, кэп, и пусть сама натянется. Я только чуть-чуть потяну.

Мой взгляд метался между леской и марлином. Карлос занес нож, и вдруг раздался такой безумный вопль, какой ни за что не вырвется из горла нормального человека. Словно все горе мира собрали и обратили в звук. Зеленая леска поползла из рук Джози, упала в воду и ушла глубже, глубже. Карлос перерезал не ту петлю. Рыба ускользнула.

- Кэп. - Вид у Джози был опустоше нный. Он глянул на часы. - Четыре часа двадцать две минуты.

Я проведал Карлоса. Его выворачивало наизнанку в гальюне. Само собой, я сказал ему не убиваться, дескать, никто не застрахован. На его смуглом лбу лежало мокрое полотенце, и вдруг он подал голос, на удивление хриплый и едва слышный:

- Отродясь такой рыбины не видел. Так сплоховать... И тебе жизнь испортил, и себе.

- Брось, Карлос, не говори так. Еще больше поймаем, вот увидишь.

Так и не поймали.

Пустив "Аниту" по течению, мы с мистером Джози сидели на корме. Погода выдалась дивной, гольфстримовский ветерок приятно обдувал, и мы любовались побережьем, за которым к небу тянулись крошечные горы. Джози смазал мне кремом натертые плечи и ладони, а следом и ступни, которые я стесал начисто. Затем он смешал два "виски-сауэра".

- Ну как там Карлос? - спросил я.

- Погано. Лежит себе да лежит.

- Я сказал ему, чтобы не винил себя.

- Сказал. А он вот винит.

- Что ты теперь о крупных думаешь? - поинтересовался я.

- Жизни без них не вижу.

- Я-то хотя бы не сплоховал?

- Брось чепуху молоть.

- Нет, ты честно скажи.

- Скажу, что сегодня последний день аренды. Хочешь, за так будем ходить?

- Нет.

- Жалко, я вот готов. А помнишь, как он понесся к "Националю"? Скоростища была!

- Помню каждый миг.

Помолчав, Джози продолжил:

- А как ты вообще, кэп, пишешь? С утра получается?

- Стараюсь по мере сил.

- Правильно, старайся. Тогда всем, как обычно, понравится.

- Завтра, пожалуй, устрою себе выходной, - решил я.

- Что так?

- Спина отваливается.

- Ну так спина - не голова. Ты не спиной пишешь.

- И руки стерты.

- Карандаш удержишь. Утром самого работать потянет, вот увидишь.

И вправду потянуло, да еще как, и уже к восьми утра мы опять вышли в море. День стоял такой же дивный, гулял свежий бриз, течение огибало Эль-Морро - словом, все как вчера. Легкую удочку мы даже не доставали. Хватит ее с нас. На большую, "Харди", с толстой леской, я вытянул макрель фунта на четыре. Карлос привязал вчерашний моток белой, в тридцать саженей, и пятидюймовая катушка вновь стала под завязку. Тревожило, что удочка жестковата. При охоте на большую рыбину, если удочка пружинит как надо, конец рыбе, а если нет - тебе.

Горюющий Карлос сам не подавал голоса, только буркал что-то в ответ. Я горевать не мог, настолько ломило в теле, а Джози просто сам по себе отходчивый.

- Все утро только и делает, что башкой мотает, - сетовал он на Карлоса. - Толку от него сегодня никакого.

- Ты как вообще, кэп? - спросил я.

- Порядок. Вчера вечером погулял по городу, послушал на площади тех певичек, выпил пивка. Затем пошел в бар Донована. И вот там-то скверное дело приключилось.

- Прямо скверное?

- До жути, кэп. Хорошо тебя там не было.

- Расскажи.

Я выставил удочку далеко и высоко за борт, и в стороне от кормы тут же мелькнул мой живец, большая макрель. Карлос пустил "Аниту" по краю течения мимо крепости Кабаньяс. В кильватере болталась блесна в форме цилиндра, а на соседнем кресле мистер Джози насаживал на крючок свою макрель.

- В общем, был там один тип. Назвался капитаном тайной полиции. Говорит, твое лицо мне по душе, так что выбирай, кого хочешь убить. Подарок такой. Я его успокаиваю, а он ни в какую - подарок и все тут. Он из прихвостней Мачадо. Полицай с дубинкой.

- Знаю-знаю их.

- Еще бы. Слава богу, ты этого не видел.

- И что он сделал?

- Все рвался кого-нибудь пристрелить - мол, для хорошего человека готов. Я заговаривал ему зубы и спаивал. Он на время притихал, но затем по новой.

- Веселый малый!

- Убожество, кэп! Я ему давай о рыбе, а он: - "мне на хрен твоя рыба не уперлась! Чтоб молчал о ней!" - А я ему: "Не уперлась, так не уперлась. Давай уже по последней и домой?" - А он мне: "Клал я на дом! И на рыбу клал! О ней не заикайся, ясно? Ну-ка лучше, кого шлепнуть хочешь?" В общем, я прощаюсь, кладу деньги на стойку, а он их как скинет, да еще и ногой придавил! - "Куда? Домой?! Не-е-ет, мой друг будет сидеть здесь!" А я все стою на своем, выкручиваюсь. Доновану говорю, мол, извини, твои деньги на полу. В итоге плюнул и пошел к выходу, а полицай тут как выхватит пистолет и давай мордовать рукояткой бедного Гальего. Тот ведь за всю ночь слова не сказал, пиво потягивал! И никто ничего не сделал. Даже я. Мне стыдно, кэп.

- Недолго их терпеть осталось, - успокоил я.

- Да понятное дело. Знаешь, что противнее всего, кэп? Ему, дескать, лицо мое приглянулось. Что же у меня за рожа такая, раз конченной сволочи нравится?

Мне лицо Джози тоже было по душе, и, пожалуй, больше прочих. Я не сразу понял, но оно слеплено совсем не как у тех, кому в жизни все достается на блюдечке. Его лицо обтесано морем, картежными столами в барах и опасными затеями, в которых без уверенного и холодного ума не выжить. Самое что ни есть неказистое лицо, и только одним поражало: голубыми глазами, что были ярче Средиземного моря в безоблачный день. Весь морщинистый-преморщинистый, как мятая кожаная куртка, а глаза - невероятные.

- Лицо у тебя и правда ничего, кэп, - ответил я. - Одним тот подонок хорош - разглядел.

- В общем, пока в округе не станет поспокойней, в бары я ни ногой. Как здорово-то было на площади с девчачьей группой... А ты вообще как сам, кэп?

- Отвратительно.

- Удочка вчера в живот ударила? Видать, не зря я боялся.

- Поясницу ломит, - вздохнул я.

- А еще мозоли, но их чур не в счет. И жилет я обмотал, так что сильно натирать не будет. Скажи-ка лучше, у тебя правда работа идет?

- Еще как. Начал еле-еле, а теперь остановиться не могу, - вошло в привычку.

- Привычка - дело дурное, - задумчиво протянул мистер Джози. - Да и работа порядочно людей губит, но уж если дело спорится, тебе на все плевать.

Мы миновали пляж с высокой печкой для известки. Дно здесь было глубокое, и Гольфстрим подступал чуть ли не вплотную к берегу. Над печью тянулся струйкой дым, а чуть подальше вздымал клубы дорожной пыли грузовик. Птицы трепали клочок наживки. И вдруг Карлос как завопит:

- Марлин! Марлин!

Мы все увидели его одновременно. За наживкой мелькнула тень, и тут из-под воды вырвался марлиний нос, при том нос безобразный: короткий и толстый. Под волнами виднелось мощное туловище.

- Пусть заглотит наживку! - кричал Карлос.

Мистер Джози закрутил катушку, а я глаз не сводил с удочки, ожидая, что она вот-вот согнется под весом марлина.

Перевод с английского: Михаил Востриков.