Млечный Путь Номер 1 (27) 2019 год

Глава первая ВИЗАВИ

Утром его разбудил телефон. Лани взял трубку. Поморщился, выдыхая первое слово.

- Алло! - выдохнул. Облизал пересохшие губы. - Это ты, Витор?

- Собственной персоной.

- Ну?

- Ты принял решение?

- Не понял.

- Проснись, балда!

- Ничем другим не занимаюсь.

- Тогда отвечай: едешь?

- Это ты о вчерашнем сабантуе?

- О нем самом!

- Да, посидели-побалдели. Голова до сих пор не своя.

- Я же говорю, балда! Но ничего, могу одолжить свою.

- И что?

- А то самое! Значит, так: входной билет зарезервирую на открытие выставки. Не перепутай. Музей Израиля, а не шаражкина контора халтурной мазни имени Пупкина. И вали - не опаздывай. На выход с вещами не позже 16.00.

- Шел бы сам!

- Я на границе с Газой, у разделительного забора. Подняли по тревоге и не отпускают со службы.

- Ладно. Уговорил.

- Тогда, давай, Лани, не тушуйся. Прими сотенку капель на опохмел. И заканчивай все земные дела.

Лани положил трубку. Нетвердо двинулся к столу. Но какую бутылку ни опрокидывал, пусто. Где уж тут нацедить сто капелек?

"Да, посидели", - мелькнуло в мозгу.

Было все: весна-лето, подъемы на вершину, падения в пропасть. Чего не было в последнее время, так это всепожирающей любви, когда умри - не хочу, а жизнь эту сволочу.

"Эх! - поморщился Лани. - Донимает. Каждое утро донимает".

И такая взяла досада, что впору напиться. Но... ни капли, будто готовил бутылки на сдачу стеклотары. Хлопнуть бы кулаком по столу, но лучше дверью. И хлопнул. Рассыпал перестук шагов по бетонным ступенькам и - на противоположную сторону улицы, под вольготный ветерок - обманный освежитель рта. У входа в кафе-бар "Гармония" выдохнул перегар с присвистом, продул легким кашлем горло, чтобы избавиться от изжоги. И взялся за входную ручку. Бац! - внезапный толчок двери. Инстинктивно отпрянул в сторону, ушиб голову, чуть выше виска, о косяк.

- Черт! Чтоб тебя! - чуть не выругался, но признал старого приятеля Гришу, с кем некогда учился в универе, и проглотил набежавшие слова, матерного значения.

Теперь, если их не залить граммулькой коньяка, будут травить душу, как это часто бывает с невысказанным.

Машинально потер висок, притомляя пульсики, и как-то неосознанно подумал, что эта боль от удара какая-то знакомая, если, разумеется, допустимо так говорить о боли. Притом, не просто знакомая, а как бы вселившаяся в него и донимающая день ото дня. Отряхнул шальную мысль, прошел к стойке.

- Как обычно? - спросил бармен, кинув руку к пузатой склянке "Стока".

- Налей "Наполеона". Мне как раз сегодня предстоят великие дела...

- А в поджилках тряско? - сыронизировал бармен.

- И в голове балаган.

- Говорил тебе, жениться давно пора. А ты...

- У меня ситуация. Ты же в курсе. Так что... Любовь отпросилась по малой нужде. Ушла, и назад не вернулась.

- Саднит?

- Давит.

- Прими на грудь - отпустит.

Лани поискал глазами, где пристроиться и принять на грудь? Взгляд его запал на девчушке в зеленой шапочке, в углу кафе, чем-то знакомой девушке, причем, не случайно, как бывает при встрече в переполненном автобусе. Впрочем, память его устроена таким образом, что он неминуемо вспомнит и случайную встречу, иначе весь день будет донимать нервную систему, подбрасывая тот или иной вариант. Так что...

- Не занято? - спросил Лани, подсаживаясь с коньяком и чашкой кофе к незнакомке.

- Еще не успели! - приветливо улыбнулась девушка, словно намекая, что есть и другие охотники занять его место.

Но других охотников в ранний час не наблюдалось и на расстоянии ружейного выстрела: все любители выпить и закусить держали в данный момент лишь в мечтах свои тайные желания, отрабатывая смену у кульмана, компьютера или школьной доски.

- Мы знакомы?

- По вашему виду - да.

- Мне бы в зеркальце взглянуть, - сказал Лани.

- Чего так?

- Определиться с моим, так сказать, видом.

- Вид на море и обратно, - рассмеялась девушка.

- Вы - что? - из Одессы?

- Из Питера.

- Чего же тогда?

- А все просто. Любви не прекословь, пока она в новинку.

- А если не в новинку.

- Ага, Казанова? Покоритель женских сердец?

- Отнюдь! Ланиэль, если для чужих, и Лани для тех, кто...

- Рядом?

- Правильно поняли. Кстати, как вас зовут?

- Валя.

- По песне?

- По жизни.

- Тогда лехаим! Это в переводе с иврита - к жизни!

Лани поднял рюмку. И чуть смутившись, не донес ее до рта. Обернулся к стойке:

- Гарик! Девушке тоже "Наполеона". - Дождался бармена. Чокнулся с Валей. Выпил и, подзаведясь на горячительном градусе, заказал графинчик грамм на триста. - Гулять, так гулять.

- С утра?

- Ну, коли Казанова... Кстати, имею честь доложить: покоритель женских сердец однажды влюбился в девушку с железными принципами. Теперь на рынке продает гвозди собственного изготовления. И ничего. Обогатился!

- Анекдот?

- Сам сочинил. Я много чего сочиняю. Но вот в отношении вас... Никаких сочинений! Ощущение, будто мы чуть ли не муж и жена. Прямо не знаю, что предположить.

- Реинкарнация?

- Может быть.

- Со мной это не работает.

- А что предложите?

- Живите по совести.

- Совесть всегда при мне, но иногда прячется в таком уголке организма, что в нужный момент ее не отыщешь.

- Прозит! - девушка подняла рюмку. - И помните: направляясь в рай, человек нередко ошибается с дорогой.

- Я не ошибусь! Вот вспомнить бы еще, где мы встречались, и ладушки-лады, Валя.

- На трезвую голову вряд ли вспомните, - девушка выправила кавалера на правильный курс и с легкостью поглотила коньяк.

И что? Словно истину выловила. После второй рюмки, вернее, третьей или четвертой, ему показалось: виделись они не далее, как вчера и точно в таком же, если не этом, кафе. Глазки - бирюза, вязаная шапочка зеленого цвета, курточка на молнии с простроченными золотой ниткой карманами.

- Вы тут были вчера?

- Зачем это вам?

- Мельтешит, тут мы вчера и познакомились. Как раз в это время.

- Милый мой, посмотрите на меня.

- Не понял.

- Я в утепленной курточке, в шапочке. Девушка-осень. Не по вашему климату.

- А яснее нельзя?

- Яснее? Мой чемодан за стойкой у бармена - это яснее? А гостиница, что напротив, не принимает. Более того, номер, зарезервированный моим турагентом в Питере, оказывается, и не зарезервированным вовсе. Хоть на улицу! Это яснее? А для большей ясности...

- Ясно и без "большей". Вы только с самолета.

- С него, с родимого.

- И вам негде преклонить голову. Могу предложить...

- Бросая слова на ветер, того и гляди, породишь бурю.

- Не обо мне ли? "А он, мятежный, просит бури".

- "Увы! Он счастия не ищет", - откликнулась смешком Лада. - А на добавку, это уже без Лермонтова... Поднимаясь на седьмое небо, не забудьте прихватить с собой парашют, чтобы не разбиться при незапланированном возвращении на бренную землю

- "На земле не успеешь жениться. А на небе жены не найдешь", - парировал Лани словами из песни. И так в душе захорошело, хоть, действительно, махни в небеса. Он вновь подозвал бармена и попросил закинуть с посыльным чемодан Вали к нему на этаж, а заодно с чемоданом отправить наверх все необходимое, чтобы обмыть счастливое знакомство.

- Пойдем? - сказал Вале.

- Пойдем.

Впечатление от квартиры портил винный перегар. Но это смывалось, как полагал хозяин, плазменным телевизором, настроенным на успокоительную музыку. Лани совестливо убрал со стола бутылки, открыл окно. Несколько сконфуженно посмотрел на гостью: что скажет?

- Зато не накурено, - сказала Валя.

- А то! - обрадовался Лани.

- Я из Питера, - пояснила Валя, давая понять: такой беспорядок после тусовки для нее не в новинку.

- Тогда...

Лани не нашел, что сказать и усадил девушку на диван, за журнальный столик, напротив телевизора.

- О! да у вас домашний телефон имеется, как по старинке.

- Даже два! Один в спальне!

- Мне тот, что до Питера доведет. Можно?

- Звоните!

- Какой у вас код международной связи?

- 013. А дальше код Питера. Знаете?

Валя поспешно нажимала кнопки. Но в ответ долгий гудок.

- Воскресенье! - чертыхнулась Валя.

- А у нас рабочий день, - сказал невпопад Лани.

- Чего же пьете, а не работаете?

- Бросьте! - деланно возмутился Лани. - Работаю. Но на дому.

- Это как?

Лани показал на комп.

- Пишу статьи и рецензии. На книги, выставки, кинофильмы. Я журналист, когда не художник.

- И то, и другое?

- Сегодня журналист. Вечером мне на выставку ехать, писать отзыв. Поедете со мной?

- Сначала соображу, на каком я свете.

- В этом я верный помощник.

- Хотите сказать, сообразим на двоих?

- Понятно, третий сегодня лишний. А вот и он!

В дверь постучали. Посыльный - парнишка лет пятнадцати в очках и сандалиях на босу ногу - внес в комнату чемодан и коробку плотного картона с припасами для спонтанного застолья.

- Гарик просил передать, коньяк за счет заведения!

- Спасибо, малыш. Передай и ему от меня...

- Приглашение на свадьбу?

- А что? - Лани вопросительно посмотрел на девушку. - Передадим?

Валя пожала плечами.

- Кто замуж не идет, того ведут.

- Значит? - посыльный переминался с ноги на ногу. Видно было: игра взрослых в "любишь не любишь" мало его занимала - не футбол. Но делать нечего, необходимо с чем-то вернуться к бармену.

И вернулся с заверением новообращенных жениха и невесты непременно пригласить его на свадьбу.

Тут и телефон зазвонил.

Валя схватила трубку.

- Алло! Турагенство? Что? Гарик? Какой Гарик? А... - поманила пальцем Лани. - Это к тебе.

- Слушаю, - сказал Лани, перехватив трубку. - Слушаю и не понимаю, - сказал, чуть помедлив, спустя полминуты. - Да катись ты со своими предложениями, остряк-самоучка!

Дал отбой. Искоса взглянул на Валю, пряча смешинку в уголках губ.

- Чего это он? - поинтересовалась она.

- Предлагает сходить на распродажу.

- Сейчас?

- Именно! До того, как нырять в кровать.

- Так и сказал. Нырять?

- Он бывший спасатель... на водах. Вернее, летом спасатель, осенью бармен.

- А что за распродажа?

- Пеленки, распашонки, ползунки. В магазине для новорожденных.

- Подначка?

- Вот-вот, и я ему! Хотя не подумай, мужик он хороший, но...

- И в благодатной почве водятся черви.

- Что поделаешь? Зато без заморочек. И выпивка, и закуска - в долг, расплачиваюсь раз в месяц, в первых числах.

- В Питере на слово не верят, предъяви пластиковую карточку-вездеход.

- У нас это от алмазной биржи. Миллионами ворочают, а расплачиваются словесными обещаниями. Традиция, с незапамятных времен.

- Добавь, еврейских.

- Ты в курсе?

- Прабабушка была в курсе, когда бабушку просвещала.

- Ну, тогда давай за прабабушку. И на брудершафт, раз жизнь продолжается.

Они переплели руки и, отпив коньяку, уже не могли разъединиться, будто склеенные поцелуем. Какая-то неодолимая сила приняла их в объятия и не отпускала.

- Знаешь? - сказал он. - Мне вдруг вспомнилось, что я написал тебе акростих.

- Когда успел?

- Не знаю.

- А что это за зверь такой - акростих?

- Не боись, ручной. Но с причудами. На него надо смотреть сверху вниз.

- А попроще нельзя?

- Ну, это когда первые буквы стихотворения, если смотреть сверху вниз, складываются в имя любимой.

- Обязательно любимой?

- Не дразнись, Валя! Иначе не прочту.

- Все равно прочтешь.

Лани протер пересохшие губы, погружаясь в слова, которые - вот незадача! - убегали из памяти. И удрученно сказал:

- Все целиком не вспоминается. Первая строфа набегает сразу, а остальные...

- Начни с первой. Остальные догонят.

- Что ж... Но это особенный акростих. В нем в твое имя складываются только первые буквы каждой строфы.

- Не томи.

- Весна в зеленой шапочке

По тонкой топкой просини

Спешит к старушке осени,

Как в стародавней сказочке.

- Теперь на букву "а".

- А серый волк дальтоником... Дальше не помню. Знаю, что сочинил, и не помню.

- Когда сочинил? Мы только-только познакомились.

- Сейчас и сочинил. Но кажется, вчера, либо позавчера, словом, вечность назад.

- В прошлой жизни, до реинкарнации?

- Брось. Сама говорила, реинкарнация с тобой не работает.

- Зато стихи со мной работают.

- Тогда лови экспромт.

- Давай-давай, на одном дыхании.

- Весна в зеленой шапочке.

А осень в хмурой просини.

Легко ль сбежать от осени?

Ей-ей, сбегу, как в сказочке.

- Ага! В столбик вырисовывается ВАЛЕ.

- Угодил?

- Экспромтом просто уложил в нокаут.

- Подушку подложить под голову?

- Можно и без подушки.

Проснулся от трезвонящего телефона.

- Алло! - спросонья. - Витор?

- Он самый! Так ты уже едешь? Опоздаешь, зараза! А мне потом шишки снимать с твоей головы!

- Еду-еду, уймись!

- А то Гарик брякнул мне на айфон, что у тебя любовный угар. И ты, как младенец, прикипел к сиське и выпадаешь из связки.

- Уймись, краснобай! Будто ты не в курсе, что указанный младенец выбрал не ту сиську и сосет молочко из-под бешеной коровы.

- Шутить изволишь?

- Пытаюсь войти в форму.

- И впрямь, угар. Не потеряй голову. Мне от тебя нужна толковая рецензия. Слов на восемьсот.

- Разводить микробов и придурку ума хватает.

- Этим и займись со своей девушкой, пока не сбежала.

- Черт! - Лани чуть не выругался вкрутую, внезапно осознав, что рядом с ним в спальне нет Вали. Казалось бы, об этом стоило подумать в первую секунду, но отчего-то не подумалось. Сбежала? Что за глупости? Подобное может случиться во сне, но не наяву. Где же она?

Из ванной комнаты донеслось журчание воды. И сердце отпустило. Боль, с которой оно было плотно знакомо, откатила в прошлое, в тот проклятый день, когда резкий телефонный звонок разделил его жизнь на две половины. Звонил командир КПП, подготавливая, хотя это и против правил, к официальному сообщению: сказал, что Лея погибла от взрыва самодельной бомбы во время досмотра палестинки, направляющейся на прием в иерусалимскую больницу "Шарей цедек" - "Ворота справедливости", в переводе на русский.

Подумалось: "Много ли человеку нужно для неизбывного горя? Один телефонный звонок. А для неизбывного счастья?"

Наверное, кощунственно прозвучит, но журчание воды в душевой, означающее присутствие Вали в его жизни, одаривало ощущением счастья. Не мимолетной радости, а именно счастья. И представлялось: это счастье уже не обманет, не взорвется в секунду, как самопальная бомба, не усеет окровавленными осколками последующие годы.

Валя, обернутая до колен в махровое полотенце, выглянула в проеме двери:

- Как я тебе?

- Главное, что ты со мной!

- Признание в любви?

- Мне без тебя теперь никак! - вырвалось у Лани.

Валя присела на кромку кровати, пригрела ладонь на его лбу.

-Температура?

- Жизнь!

- Только не говори мне, что я твоя первая и единственная!

- Ты не поймешь, Валя!

- Не в том универе училась?

- При чем здесь универ?

- А курс о спонтанной страсти в стенах общаги?

- И общага здесь ни при чем.

- Все загадками будем? А след от обручального кольца на твоем пальце? Чисто курортник. Поматросил, да и бросил.

- Вот я и говорю, не поймешь ты, Валя!

- Туристка?

- И это... Понимаешь, я еще не готов с кем-то встречаться.

- Потому не на свиданку позвал, а сразу в постель.

- Брось! Просто не прошло и полгода, как погибла моя Лея.

- Девушка?

- Жена, - Лани приподнялся на подушке, губами коснулся женской руки.

- Чего же ты? - Валя отдернула руку.

- Я и сам не понимаю. Все это время я сторонился каких-либо знакомств. А с тобой... С тобой что-то у меня невероятное. Будто ты и я одно целое. Неразрывное. На века.

- Ага! Надо полагать, вечная жизнь до тебя дозвалась.

- Без иронии, Валя. Я ведь сказал, сам не понимаю.

- А кто?

- Может, Он? Говорят, браки заключаются на небесах.

- Опять реинкарнация?

- Я не о реинкарнации. Я о том, что кто-то на небесах о нас думает.

- Твоя девушка?

- Жена. Даже, если так, Валя, это ничего не меняет в наших отношениях.

- Конечно! Коль скоро ей не довелось вкусить счастья вместе с тобой, она не захотела лишать тебя твоей доли счастья. Ну-ну! Чисто мужская логика.

- Мужская - женская... какая разница? Но согласись, наша встреча не нами спланирована. Сколько совпадений! Будь у меня на столе хоть капелька на похмел, не побежал бы я к Гарику, а сидел за компом и писал статью. Будь твой номер зарезервирован, ты тоже не пошла бы в кафе, а сидела бы в гостинице.

- Да-да. Спасибо, что напомнил. Пора еще раз позвонить турагенту.

Вале побежала в салон, придерживая за узелок, у горла, сползающее полотенце.

Та поспешность, с какой она убежала, занозисто вцепилась в душу, и опять, в который уже раз, почудилось: не то сказал. А как сказать "то"? И что это "то" из себя представляет? Умозрительно не представишь. Например, древнего динозавра, жившего до нас за миллионы лет, представишь без видимых усилий. А собственного ребенка, которому оставалось до рождения всего полгода, представить не в силах. Будто катаракта наплывает на глаза, и щупальцы тоскливой боли запускает прямиком в сердце. Кому объяснить? Кому рассказать? Да и нужно ли? Только хуже будет. Как при таком душевном разладе подыскивать точные слова, выискивать верные нюансы поведения? Иногда легче рубить с плеча, чем придерживаться правил хорошего тона.

- Валя!

- Что тебе?

- Дозвонилась?

- Занято.

- Значит?

- То и значит, что с места не сойду, пока не дозвонюсь.

- Но нам пора.

- Это тебе пора.

- Как же я без тебя?

- Не канючь. Жил без меня, проживешь и дальше.

- Но ты не уходи.

- Некуда.

- Вот и не уходи. Дождись меня. Тогда и решим, как жить дальше.

- Ладно тебе, балабол.

Лани влез в одежду: пиджак, джинсы, кроссовки. И кинув на выходе воздушный поцелуй Вале, поспешил к своей "реношке". Садясь за руль, неожиданно для самого себя подумал: "Израиль не Россия, что ни машина, иномарка". Тряхнул головой, изгоняя прилипчивую мысль, изначально дурацкую, и чуть не рассмеялся. Что за жизнь? Пять минут назад не то сказал, минуту назад не то подумал. К тому же, не отвязаться, давит на мозги, словно навечно там разместиться должна. И такое ощущение, словно и вчера, спускаясь к машине, подумал то же самое: "Израиль не Россия, что ни машина, иномарка". Дела! Не иначе, как следует нанести визит к психологу. Впрочем, лучше принять сто капель на сон грядущий, и все пройдет.

- К черту!

Ключ зажигания, урчание мотора, первая скорость, вторая, и - поехали. "Крепче за баранку держись, шофер".

Пространство и время - это одно целое, как доказали ученые, по подсказке Эйнштейна. Получается, что, когда мы попадаем не в свое время, нам ни в коем случае нельзя строить виллу - отберут тут же. Когда же мы попадаем не в свое пространство, необходимо помнить о своем времени и своем месте в нем, тогда никаких неожиданностей. Иначе - конфуз. На выставке - персональном пространстве маститого живописца - надо помнить себя журналистом, но отнюдь не художником, даже будь им по призванию. Нарушишь правило, начнешь толковать о недочетах в композиции, ракурсе, цветовом решении, и окажешься, того и гляди, нерукопожатым.

Лани правила знал превосходно. Он демонстративно вписывал что-то в блокнотик, стоя у той или иной картины. И вызывал лишь любопытные взгляды творческих коллег, в которых читалось: из какой ты газеты? Но немые вопросы, ясно и курице, остаются без ответа. А на изустные чего не ответить? Не секрет, хотя еженедельник именно так и называется "Секретные новости".

- И давно вы в "Секрете"?

- Порядочно.

- На ставке?

- Фрилансер.

- О новых книгах тоже пишете?

- И о старых.

- Не напишите ли о последней книге Общеровича?

- И впрямь последней?

- Гонорар за мной. И в разы больший, чем обычно.

- А я уже написал. В рубрике "афоризмы на все случаи жизни". Когда этот графоман наконец-то зароет в землю свой талант, это не вызовет лихорадки кладоискательства.

- Поговорили...

- А то нет...

- И все же предлагаю на меня работать.

- А как же Витор?

- Вышел в тираж.

- Бросьте! Час назад по телефону...

- Так то час назад... Разве у вас в тачке нет радиоточки?

- Не включал.

- На обратном пути включите.

- Что там?

- Теракт у разделительного забора на границе с Газой. Три резервиста вдребезги.

- Витор?

- Среди них, так передавали по радио.

И тут Лани с какой-то неумолимой ясностью осознал, что его томило с самого утра. Нет, не похмелье, не сопутствующая ему изжога, не какая-то неопределенность в жизни, а чувство беды. Конкретной беды. И не с кем-нибудь из посторонних, известных разве что по имени, а с Витором. Должно быть поэтому, в тот ранний час, когда он позвонил и предложил сходить на выставку, все нутро сопротивлялось этому журналистскому заданию, и проще было послать Витора по матушке, чем согласиться. И был бы он жив. Но не послал. Купился на отговорку, что Витору вырваться со службы гораздо сложней, чем ему махнуть в центр Иерусалима. Вот и махнул. Заодно и махнул жизнью старого приятеля.

- Я пойду! - с горечью сказал Лани. И не прощаясь, поспешил к машине. До пятичасового выпуска новостей оставалось восемь минут.

Новости были удручающие.

И опять навалилось-надавило, не продохнуть. Одна отдушина - Валя. Только она, только она, и никто другой! Но...

Это был удар, дополнительный, повторный, бросающий в оморочь. Ни Вали, ни ее чемодана. На столе, под бутылкой "Наполеона" записка.

"Оказывается, я попуталась с гостиницей. Бегу устраиваться, а то за неявку номер отберут, как сказала моя турагентша".

Ни названия гостиницы, ни адреса.

Нашла крышу над головой и гуд бай?

Утренняя изжога вернулась вновь. Надо бы воды с содой и капелькой уксуса, но под рукой лишь коньяк.

Коньяк так коньяк!

Утром его разбудил телефон. Лани взял трубку. Поморщился, выдыхая первое слово.

- Алло! - выдохнул. Облизал пересохшие губы. - Это ты, Витор?

- Собственной персоной.

- Ну?

- Ты принял решение?

- Не понял.

- Проснись, балда!

- Ничем другим не занимаюсь.

- Тогда отвечай: едешь?

- Это ты о вчерашнем сабантуе?

- О нем самом!

- Да, посидели-побалдели. Голова до сих пор не своя.

- Я же говорю, балда! Но ничего, могу одолжить свою.

- И что?

- А то самое! Значит, так: входной билет зарезервирую на открытие выставки. Не перепутай. Музей Израиля, а не шарашкина контора халтурной мазни имени Пупкина. И вали - не опаздывай. На выход с вещами не позже 16.00.

- Шел бы сам!

- Я на границе с Газой, у разделительного забора. Подняли по тревоге и не отпускают со службы.

- Ладно...

И вдруг его охватила оторопь, и какая-то дикая мысль с гвоздевой настойчивостью раз за разом ударила в мозг. Это же было! Было, было! Вчера это было, позавчера, пять дней назад, десять. Каждый день начинается со звонка Витора и заканчивается... Нет, нет! К черту такую вечную жизнь!

Лани и не уловил, когда перешел на крик.

- К черту! К черту! Ты меня слышишь, Витор? Иди ты к черту со своей выставкой! Мне Валя дороже!

- Какая Валя?

- Моя Валя!

- Меня со службы не отпустят.

- Отпросишься, не впервой.

И бросил трубку. И потянулся к бутылке, и хватанул из горлышка, взахлеб, сбивая напряжение и невероятную боль в мозгу.

Ближе к вечеру его разбудил телефон. Лани машинально посмотрел на часы: 17:15. Взял трубку. Поморщился, выдыхая первое слово.

- Алло! - выдохнул. Облизал пересохшие губы. - Кто это?

- Гарик! Не признаешь?

- А-а, Гарик? Ох, и посидели мы вчера. Голову так и ломит.

- Вот и звоню по этому поводу. Не пора ли поправить здоровье? А то проспишь все новости, и выгонят тебя из редакции.

- А что произошло?

- Полчаса назад рвануло терактом у разделительного забора с Газой.

- Есть жертвы?

- С их стороны - не знаю. С нашей - трех резервистов порвало осколками.

- Да-а... Опять "жертвы мирных соглашений", как напишут леваки. Но это не по моей теме.

- А то, что нам завезли ящик французского "Наполеона"? Это по твоей теме?

- Уже спускаюсь.

У входа в кафе-бар "Гармония" выдохнул перегар с присвистом, продул легким кашлем горло, чтобы избавиться от изжоги. И взялся за входную ручку, бац! - внезапный толчок двери. Инстинктивно отпрянул в сторону, ушиб голову, чуть выше виска, о косяк.

- Черт! Чтоб тебя! - чуть не выругался, но признал старого приятеля Гришу, с кем некогда учился в универе, и проглотил набежавшие слова, матерного значения.

Прошел к стойке.

- Соблазнил? - спросил бармен, кинув руку к пузатой склянке "Наполеона".

- Не то слово. Витор заходил?

- Минуту назад. Прибежал, как взмыленный. Со службы, говорит. Времени в обрез. Промочить горло, снять форму, помыться и на выставку.

Лани неосознанно перевел взгляд в угол кафе, к окну, неподотчетно ожидая увидеть за столиком девушку.

Бармен перехватил его взгляд. И чему-то тайному улыбаясь, сказал:

- Витор ее увел.

- Кого?

- Туристку из Питера. Сама не своя, с чемоданом, и деваться некуда, а тут на подхвате Витор.

- И?

- Хапнул стакан, присмотрелся к подружке и пригласил на выставку.

- Вместе с чемоданом?

- Чемодан обещался поселить у себя в квартире.

- А девушка?

- Девушка соблазнилась. Выставка ей очень пришлась по душе.

- Ну и Витор!

- Не промах.

- Твое здоровье, Гарик!

- Твое, Лани! - И они сдвинули рюмки. - Куда теперь?

- На кладбище. Лею проведать. Свечку зажечь, пока не стемнело.

Глава вторая ЛУКАВЫЕ СРОКИ

А затем его ударили в поддых. И чтобы не мучился, добавили, уже по рухнувшему на асфальт, ногой. И бросились врассыпную, в сторону кладбища.

Лани вдавил клаксон, придав налетчикам прыти. Затем, тормознув, несколько секунд думал, как поступить? Проехать мимо сердце не позволяло. Везти пострадавшего в больницу тоже не сильно хотелось. И все же остановился. Все же вышел из "реношки".

"Окажу первую помощь и..."

- Спасибо! - сказал незнакомец и протянул руку. Нет, не для знакомства, а чтобы Лани помог подняться.

Лани помог. И не удержался - спросил:

- Чего это они?

- Со смертью своей не определились.

Незнакомец ответил как-то неопределенно, либо загадочно. Да и выглядел не совсем обычно. Облегающая тело серебристая роба с широким карманом на груди и такого же цвета туфли и кепи, повернутое козырьком назад.

- Чего-чего они сделали со смертью?

- То, что слышал. Как тебя звать?

- Лани.

- А фамилия?

- Ланиэль, - назвал свое полное имя, не желая первому встречному представляться по полной.

- Не припомню.

- А мы и не были знакомы.

- Я не об этом. Я о смерти.

- При чем же тут "не припомню"?

- Не припомню, чтобы тебя хоронил.

- Этого еще мне не хватало!

- Хватало или нет, но жизни ты, видать, наворочаешь, на целый век.

- Откуда такие сведения?

- Оттуда! - незнакомец указал на кладбище. - Я гробокопатель по прозвищу Гранд-мастер. Имею честь представиться... не на тот свет, - отрывисто хохотнул от своей утробной шутки. - Значит, так. Могилы копаю. И веду отчетность. Имя-фамилия, штатное место. Скажем, пятый ряд, шестое надгробие с краю. На возвышенности, стало быть. Сверху, заметь умом, приятный вид открывался. На иерусалимский спуск.

- А вы, дядечка, поэт.

- Нет, к стихам я охладел с детства. Почитай, с 2030 года.

- Да ну! - хмыкнул Лани. - На вскидку, - подумал, примериваясь, - вам под семьдесят.

- Шестьдесят шесть, в будущем году выхожу на пенсию.

- Простите, а какой же сейчас год на дворе?

- Открой третий глаз и увидишь. Ах, - придал иронии голосу, - третий глаз еще не про вас. Тогда слюни палец, листай календарь. И что у нас на пороге? 2086!

- Спасибочки за сообщение. После таких заверений да вас надо везти не в травмопункт, а в психиатричку.

- Глупости! Психиатрички отменили в семидесятом, за ненадобностью. А травмопункт... Пока не устранен. Люди как привыкли ушибаться на заре собственного развития, так и ушибаются до сих пор. Пойдем выпьем?

- А что? Носите при себе?

- Лечиться ведь нужно. Или вы считаете, человек в 21 веке и лечения не достоин?

- Достоин-достоин! Ведите. Или, лучше, на машине подъедем?

- Устаревшая у тебя модель. Ко мне в сторожку не доберется.

- Намек понял.

- Тогда газуй! Почему бы мне не тряхнуть стариной и не вспомнить молодость?

Куда ни катит Ланина "реношка", конечный пункт ее продвижения по иерусалимским улицам - кафе-бар "Гармония". А как же иначе? Иначе никак нельзя. Ведь напротив его дом и обетованное жилище с компом, телеком и осиротевшей двуспальной кроватью - по ночам предпочтительней диван у журнального столика.

Но пока на горизонте не высветилась "Гармония", диссонансом прозвучал его, определяющий неясную ситуацию, вопрос:

- За что тебя били, дядя?

- Не за глупость.

- Оно и видно, умом Россию не понять, - пошутил Лани, искоса взглянув на небритую физиономию с подбитым глазом.

Гранд-мастер шутки не принял.

- За проникновение в будущее, - сказал вполне серьезно. - Они мне, по уговору, гонорар, я им будущее.

- Когда получат Нобелевскую премию?

- Нобелевская премия мало кого интересует, если он просто штукатур, а не художник.

- Художникам не дают.

- Оно и правильно. А то такое наживописают, потом не отмоешься.

- Писателям дают, - намекнул Лани, с тревогой ожидая реакции из будущего. Но не дождался озвучки своей фамилии, потом вспомнил: настоящую фамилию он Гранд-мастеру не назвал и с облегчением перевел дыхание.

- Что же такого вы предсказали, что хлясть-хлясть по фотокарточке анфас и в профиль?

- Я не предсказываю.

- Показываете? Трамваи катят по воздуху? У парадного подъезда межзвездный корабль?

- Будущее нельзя показывать. Особенно художникам. Вспомним, Леонардо ради удовольствия взглянуть хоть одним глазком на будущее исчез на два года в пещере. Дай бог память! Да, с 1476 по 1478. Исчез, пропал, растворился в будущем. Не самостоятельно, конечно, а с помощью таких, как я специалистов по ходкам в прошлое. И что в результате? Наживописал всякое-разное, что по технологическим параметрам не воссоздать в их темное время. И что? Да ничего! Не продвинул человечество вперед, только в заблуждения кинул - ересь, согласно представлениям инквизиции. Так что? Какой смысл показывать будущее, когда люди еще терминологии не придумали для самолета, телефона, радио и телевизора? Во всем им грезятся чудеса или происки дьявола.

- Волшебное зеркальце у Пушкина? "Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее"?

- Интернет!

- А как насчет нашего Моисея - Моше рабейну? В конце сорокалетнего путешествия по пустыне Бог показал ему, накануне смерти, будущее Страны Обетованной. А что он увидел, покрыто тайной. Об этом нигде не говорится.

- Кто же станет об этом говорить в 21 веке? Его будущее это наше настоящее. Что он увидел? То, что проходит перед нашими глазами ежечасно. Увидел самолеты, увидел поезда, машины. И понял, наверное, что все это дары Божьи, чудеса небесные. Видение ведь его строились на тех познаниях, какие он впитал с детства. Покажи ему, как палестинцы Газы забрасывают израильских солдат камнями, запускают воздушных змеев с взрывчаткой, по Моисею, с греческим огнем, он сразу все понял бы. И догадался: в далеком будущем Амалек жив и по-прежнему стремится уничтожить страну Авраама - Исаака, Иакова, чтобы не точилась молоком и медом, а прозябала в нищете и лишениях.

- В отсутствии логики, вас не упрекнешь, дядя.

- Заметь умом, не семь извилин, по одной на каждый день недели, как у этих... Ты же их засек глазом. Морды - во, руки - загребущие и с кулаками в придачу.

- Чего же вы не поделили?

- Объясняю ведь. Их будущее. Не понравилось им, видите ли, их ближайшее будущее. Нацелились расслабиться после визита на кладбище и махнуть в Эйлат. Причем, их не настораживает, что на шоссе N 90 зарегистрировано резкое учащение аварий со смертельным исходом. Вот я им и говорю: это будет ваша последняя ездка. Они мне пальцем крутить у виска. Что делать? Отвел их на участок нашего кладбища, где безымянные до срока могилы. И указываю: тут, мол, и тут лежать будете. И требую, по уговору, гонорар. А они? Фамилии им покажи, будто это паспорт, а не сырая земля. Взбунтовались и... Ну, ты же видел развязку: я от них бегом, они за мной, и по мордасям.

- Обязательно деньги просить за показ собственной могилы?

- А как мне жить в вашем настоящем без денег?

- Свои не водятся?

- Наши у вас не действительны. Того и гляди, за фальшивомонетчика примут.

- Мир не без добрых людей.

- Это ты о себе?

- В данный момент, о себе.

- Тоже интерес завелся насчет кладбища?

- Мои позывные не на вашем арифмометре, дядя.

- Твои - да! Но у тебя разве нет друзей? Каждый интересуется сроками своей жизни. Знаешь заранее, все успеешь. И, главное, завещание вовремя составишь, чтобы наследники не страдали-мучились, и не судились между собой, портя родственные отношения.

- Разумный подход, но что-то холодок от твоих предложений пробегает по телу.

- Выпей чаю из термоса. И заметь умом, бизнес есть бизнес, и ничего кроме бизнеса. Притом, много не прошу за услуги. Мелочишку на обогрев души и прокорм житейских желаний, чтобы милостыню не просить в вашем мире.

- Обогрев души мы вам устроим, и без мелочишки. И не после смерти, а прямо сейчас, через пять минут.

- Подруливаем?

Педаль газа. Переключение на вторую скорость, сцепление и - впритык к тротуару.

- Стоп, машина! Приехали!

Гранд-мастер, судя по всему, порывался и в кафе поговорить о смерти, но кругом кипела жизнь. И выражала себя в непредсказуемом извержении поэтического слова.

- Что тут творится? - спросил Лани у бармена.

- Случка Пегаса.

- А проще?

- Поэтический базар.

- Стихи всухомятку?

- Под выпивку.

- Налей и нам.

Лани с попутчиком примостились у стойки на высоких табуретках с кожаной подушкой. Приняли по рюмке. Выпили. Заказали по новой. И не заметив, полновесно включились в своеобразный концерт иерусалимских литераторов.

- А сейчас мое эссе, - донеслось с импровизированной эстрады, где обычно мельтешил дежурный бард с гитарой. - Я бы назвал его "Россия в творчестве русскоязычных поэтов Израиля". Готовы слушать?

- Читай!

- Итак... Отрываю листок календаря. И с какой-то щемящей грустью вспоминаю: ровно сорок лет назад, в такой же пасмурный день 1978 года, я был в Москве, сидел в ресторане Дома журналистов, напротив Голландского посольства, и смотрел за тем, как за окном движется моя очередь. Еще минута, еще две, я встану из-за стола, выпью на посошок последнюю рюмку водки, пересеку улицу и войду в те двери, за которыми начинается моя эмиграция. Для евреев это - репатриация, возвращение на историческую родину.

Но как ни называй, все равно невозможно уехать туда, за горизонт, не взяв с собой свое российское небо, под которым я появился на свет в Оренбурге, тогда Чкалове, свои извилистые улочки Старой Риги, где прошло мое детство, свое таежное приволье журналистской юности, сибирские реки Лену, Киренгу, Ангару.

Невозможно уехать на третью Родину, не взяв с собой Первую и Вторую. А как же быть с четвертой? Четвертая - это русский язык и мое творчество. Независимо от того, легко или трудно дается жизнь, русский язык и творчество всегда со мной. Так же, как те мои, скрытые от постороннего взгляда рукописи, которые я тайно вывез через границу. Рукописи, в которых до сей поры сохранился воздух России, сибирская стойкость и осознание исторической цикличности происходящего в мире.

Вообще-то, как это показывает фантастическая реальность жизни, я и мои друзья в Израиле, Франции, Германии, Бельгии, Канаде, Соединенных Штатах Америки оказались не в изгнании от русской литературы, а в послании. Непечатные прежде стихи, рассказы и более объемные произведения, увезенные за рубеж, также как и написанные сегодня, превратились в книги и теперь возвращаются в Россию, являя собой становление и развитие такого явления, как международная русская литература...

Это понятие, придуманное мной и звучащее в моих передачах по радио "Голос Израиля" с конца семидесятых годов минувшего века, мало-помалу завоевывало сознание людей, независимо от того, в какой стране они проживают - в России, Израиле, Франции, Германии, Англии, Бельгии, Соединенных Штатах Америки, Канаде или в бывших советских республиках. Произошло то, о чем я писал еще в начале восьмидесятых годов в книге стихов и прозы "Круговерть комаров над стоячим болотом", совершенно свободной от цензуры. Тогда и помыслить было нельзя, что наша диссидентского толка литература, прежде создаваемая в России, а потом под рефрен "Мы не в изгнании, мы в послании" в Иерусалиме, Париже, Нью-Йорке, спустя годы вернется в Россию и будет себя комфортно чувствовать в своем родном доме. В том отчем доме, из которого мы, теперь уже писатели и поэты разных континентов, некогда вышли в кругосветное путешествие.

Имя этому дому - Русская литература! А мы - международная команда корабля, которая, подняв однажды творческие паруса, не изменила намеченному курсу. Не бросила якорь на полпути к заветному берегу.

Вспомним, экипаж библейского ковчега стал родоначальником всего современного человечества. Кто знает, может быть, и о нас впоследствии будут говорить, как о родоначальниках новой русской литературы, не имеющей уже никаких географических границ.

Я уехал из Советского Союза в Израиль, когда лидеры государства торжественно провозглашали, что "создана новая общность людей - советский народ". Уже тогда было ясно, что народы искусственно не создаются. Но что можно, так это создать творческое содружество людей различных национальностей, объединенных общностью языка и культуры. Для этого достаточно того, что в этом мире есть русский язык. И есть мы.

ЛЕОНИД РУДИН (журнал "Литературный Иерусалим", 2010 год)

ВЛАДИМИР ФРЕНКЕЛЬ (журнал "Литературный Иерусалим", 2011 год)

.

ВАЛЕРИЙ ПАЙКОВ (журнал "Литературный Иерусалим", 2012 год)

БЕЛЛА ВЕРНИКОВА (журнал "Литературный Иерусалим", 2013 год)

ЕВГЕНИЙ МИНИН (журнал "Литературный Иерусалим", 2014 год)

ЛЕОНИД КОЛГАНОВ (журнал "Литературный Иерусалим", 2015 год)

АЛЕКСАНДР М. КОБРИНСКИЙ (журнал "Литературный Иерусалим, 2016 год)

Стоит не болеть ностальгией, и приходит осознание: родина всегда с нами.

Поэтому:

Поэму "Мертвые души" Н. В. Гоголь написал в Риме.

Роман "Идиот" Ф. М. Достоевский создал во Флоренции. В этом городе на площади перед палаццо Питти на стене одного из домов прикреплена табличка, извещающая о том, что именно здесь Ф. М. Достоевский написал "Идиота".

Роман "Отцы и дети" И. С. Тургенев писал, в основном, во Франции - в Париже, хотя замысел произведения ему явился в Англии, когда он отдыхал летом 1860 года в маленьком приморском городке Вентноре. В сентябре того же года он пишет П. В. Анненкову о своей задумке: "Намерен работать изо всех сил. План моей новой повести готов до малейших подробностей - и я жажду за нее приняться. Что-то выйдет - не знаю, но Боткин, который находится здесь... весьма одобряет мысль, которая положена в основание. Хотелось бы кончить эту штуку к весне, к апрелю месяцу, и самому привезти ее в Россию".

Получилось не совсем по задуманному, и свой роман Тургенев заканчивает уже в собственном имении - Спасском. Но как оказалось, последнюю отделку рукописи ему еще предстояло совершить. И это он сделал в Париже после читки романа В. П. Боткину и К. К. Случевскому, чьим мнением очень дорожил. В марте 1862 года "Отцы и дети" были опубликованы в "Русском вестнике".

Роман Владимира Набокова "Лолита" написан в США, на английском языке и опубликован в 1955 году в парижском издательстве "Олимпия Пресс".

Можно продолжить, если внимательно проследить за творчеством наших современников - будущих классиков русской литературы, которая ныне не знает географических границ. И действительно, русская литература создается сегодня по всему Земному шару. В США, Франции, Израиле, Бельгии, Канаде, Австралии, Германии, Финляндии, Дании, Латвии, Литве, Украине, Эстонии - везде, где вместе с нами пребывает в эмиграции русский язык.

- Понравилось? - спросил бармен у Лани, пока эссеист собирал аплодисменты в глубине кафе.

- Мое мнение изложу в газете "Секретные новости", а сейчас...

- Подожди. Новости! - Предостерегающим движением руки Гарик остановил постоянного посетителя, включил радио.

"Продолжаются беспорядки у забора безопасности на границе сектора Газы. Палестинцы запускают десятки воздушных змеев с взрывчаткой. В Израиле в результате вызванных этими запусками пожаров возникают спонтанные пожары в парках и заповедниках".

- Ничего нового, - сказал Лани.

Бармен налил по новой. И с тем же вопросом в Гранд-мастеру.

- А вам понравилось?

- Для меня только одна фамилия знакомая.

- Не понял.

- Гарик, не напрягайся. Ты его все равно и не поймешь. Кладбищенский служитель. Коллекционирует покойников.

- Не коллекционирую, а упоминаю. И место захоронения укажу при необходимости.

- Это о ком вы, дядя?

- О Леониде Рудине. 1947 - 2005.

- Зихроно левраха! Благословенна память его!

Душевный настрой смыл нетерпеливый гость. С улицы в стеклянную дверь на входе, поставленную недавно для предварительного определения статуса клиента - не террорист ли? - нетрезво постучал Уга Багульник, выходящий из ночи на запах поэтических посиделок. В школу мама-завхоз водила его только на обед, где его и учили читать по складам. Но только стихи, поскольку прозу не мог осилить из-за длины строчек. Впоследствии и сам стал писать только стихи, но больше в уме, чтобы не наделать ошибок в тексте. Ибо орфографию недолюбливал, вернее, на нюх не переносил. Но не по причине неграмотности, а от того, что вообще не представлял, что за зверь такой эта орфография. В результате из него выходила пусть и белиберда, но со скрытым смыслом, другим подобное стихийство и присниться не могло. Например...

Бармен вопросительно посмотрел на Лани: впускать или не впускать?

Взгляд его перехватил Гранд-мастер.

- А какая фамилия у него?

- Вроде Багульник, - с долей сомнения ответил Гарик.

- И вы еще думаете: впускать или не впускать? Впускайте! Ему недолго осталось. Впору венки заказывать.

Гарик последовал совету знающего человека, кнопку нажал, дверь автоматически открылась, и счастливый обладатель природного таланта заскочил на литературный огонек.

- Вы меня ждали?

- Уже налито! - сказал Гарик и пододвинул гостю стопарь.

Багульник костяшкой указательного пальца потер кончик носа для приноровления учащенного дыхания к горячительным градусам, выдохнул и принял в себя, не закусывая, порцию водки.

- А теперь мое спасибо в стихах и в рифму.

- Не стоит напрягаться! - сказал бармен. - Прими еще на грудь и кочумай.

- Но я требую слова!

- Скажи - "лехаим - на здоровье!", вот и все слово.

- Но в нем не сыскать рифмы.

- Рифму будешь искать на улице, если не успокоишься.

Багульник и успокоился, видя, что ему пододвигают второй стопарь. Затем, все еще находясь в спокойном состоянии, заговорил вслух, вроде бы неподотчетно, как сомнамбула, будто бы под чьим-то влиянием. Но чьим? Не Гранд-мастера ли?

- Ищите смерть за мельницей, у речки. Каждый Всякий-Разный, кто хочет выжить, получит по зубам. Спешите видеть! До смерти четыре шага. А сколько до мельницы - еще не сосчитано.

Сказал и поник, уткнув нос в опрокинутую набок стопку.

А Гранд-мастер словно ждал этого мгновения и, полагая, что внимание всего заведения уже привлечено к стойке, повел недосказанное Багульником за горизонт, к завершению притчи.

- Всякий-Разный не хотел по зубам. Смерти не искал тоже. Но "спешите видеть" убедило. И он поволокся на мельницу, зная - смерть за ней, у речки. Думал: пересидит смерть на мельнице, заодно и зубы сбережет. Для потомства.

Зубы у Всякого-Разного были замечательные. Золотые. Лишиться их - это как с жизнью расстаться. А из двух зол выбирают... Что? Жизнь, разумеется. В итоге Всякий-Разный выбрал жизнь, хотя при посторонних сделал вид, что пошел за смертью.

Шел он, шел, считал шаги - сколько до мельницы? Не сосчитаны ведь! А он - ах, какой умный! - сосчитает. Внесет, между прочим, вклад в науку матерь-матеку. Шел он, шел, каждую тысячу шагов отмечал вырванным вручную золотым зубом, дабы не ошибиться.

Не ошибся! Тридцать три тысячи шагов вышло - точь-в-точь! - если приплюсовать зуб мудрости.

С голым ртом Всякому-Разному стало на душе чуток легче. Он как бы с жизнью уже распростился, ибо всю сознательную часть оной, до паломничества на мельницу, собирал деньги на драгоценные зубы. Теперь, без золотого запаса во рту, ему и сам черт был не страшен.

Всякий-Разный как бы с жизнью уже распростился, но с умом - нет! - ни в коем разе. Потому все и предусмотрел, размещая в чистом поле зубы. Станет назад возвращаться, соберет свое золото. И в горстях принесет домой: полюбуйтесь, соседи, что нашел, когда искал смерть. Ну и что? А то! Заберут соседей завидки, бросятся по его следу. Но найдут не клад, а... вострую косу в костлявых пальчиках. За мельницей, у речки.

Мельница была пуста, пахла мукой и сваренным в мундире солнцем. Жернова крутились сами по себе, заглушали журчание воды.

Всякий-Разный поискал глазами - куда сесть? И не усек, что коль он ищет что-то глазами тут, в такой близи от речки, то, прежде всего, найдет смерть.

Впрямь так и вышло. Всякий-Разный нашел глазами смерть. И имей для разговора зубы, спросил бы: "Почему ты здесь, когда тебе положено быть по другому адресу - за мельницей, у речки?"

Смерть, умей говорить по-человечьи, ответила бы: "Мои рекламодатели специально для тебя постарались. Скажи тебе, ищи смерть на мельнице, так ты обязательно полезешь в речку. Я, если по-честному, всегда там, где нужно. И время угадываю без ошибки, и место".

Всякий-Разный, отыскав глазами смерть, понял: от нее не уйти. И с душевной тоской подумал о потраченной даром, всего лишь на зубы жизни.

Смерть уловила его бедные по внутреннему содержанию мысли и отпустила на волю. "Иди, нагуляй жирок, прибавь жизненного опыта, поразмышляй о смысле, истине, своем предназначении, а то тебя всего на один зуб", - будто сказала вслух, хотя говорить не умела.

Осознал Всякий-Разный, что даровано ему спасение, и бух-бух широким, как обух топора, лбом о каменный пол - мозги от усердия перемешал. А, перемешав мозги, спутал на обратной ходке пути-дороги к своим золотым припасам. Тырк - туда, тырк - сюда. Где зубы? Нет зубов! Только чистое поле - от мельницы до его избы.

Что делать? Вернуться домой, и от своих ворот вновь пройти по знакомому пути?

Как скумекал, так и поступил.

Вернулся восвояси и отправился в изначальный поиск.

Ищет-ищет, год ищет, наконец, нашел. Зуб нашел, золотой, один-разъединственный на всем белом свете. Один? Почему один? Их, кабы не спутать с ресницами, должно быть по науке, по матерь-матеке, ровно тридцать три штуки. Сколько же это получится в переводе на шаги? Стал загибать пальцы, морщить лоб, и сосчитал - не ошибся. Сосчитал-обрадовался и давай носом землю ковырять, выискивая в чистом поле закопанный клад.

Ковырял-ковырял. Изо дня в день. Из года в год. Тридцать три тысячи шагов ковырял, зубы отыскивал и по одиночке вставлял на рабоче-кусачее место. Вот ведь рот полнится и полнится. И скоро, стоит лишь вновь добраться до мельницы, во всю красу заблистает.

Наконец срок пришел - рот заблистал, как царский червонец! Только вот незадача, когда Всякий-Разный все зубы вставил и жизнь захотел прожить - не поле перейти - смерть тут как тут.

И где?

Точно по указанному адресу: за мельницей, у речки.

Здрасте вам, заходите в гости!

Лани хотел было как-то, с долей иронии, разумеется, прокомментировать притчу Гранд-мастера. Но поймал себя на том, что в процессе рассказа был словно загипнотизирован и не воспринял даже краем глаза, как автор повествования переместился в пространстве, проще сказать, покинул стойку и оказался на эстраде, оттеснив барда в уголок, к ударной установке.

- Господа! - говорил Гранд-мастер, но уже в другом тоне, не гипнотизирующем. - Все вы, так или иначе, окажетесь на кладбище. Но каждому уготовлен свой черед. Сегодня у вас есть реальный шанс по-настоящему примериться к своей жизни. Правильнее сказать, узнать ее реальные сроки. Вот ты например. - Он указал пальцем на молодого востроносого поэта в очках. - Как твоя фамилия? И я скажу, когда ты умрешь.

Молодой поэт зарделся от смущения. Он еще жить не начал, а тут ему предлагают примериться к смерти.

- Я не Лермонтов, чтобы досрочно рваться на тот свет, - брякнул, не подумав.

- Для этого Лермонтовым быть совсем не обязательно. Как твоя фамилия? - повторил Гранд-мастер и вынул из нагрудного кармана нечто вроде смартфона. - Ну? Публика ждет.

Поэт промолчал, ожидая подвоха.

Публика не промолчала:

- Бесфамильный он. Да-да, по паспорту и публикациям.

- Вот бог наградил фамилией! - вздохнул Гранд-мастер и проиграл мелодику на клавиатуре портативного аппарата. - Точно, не Лермонтов. На твой счет принята к осуществлению доступная мечта для современного поэта: пережить Пушкина. Переживешь его и даже Евтушенко. Умрешь в 94 года, в 2084-ом, в день рождения.

Молодой поэт перевел дыхание.

- А откуда вам известна дата моего рождения?

- Заметь умом, сам я и выбивал ее на камне. Надгробном, заметь умом. С мраморным покрытием.

- Почему мраморным? - зарделся поэт.

Публика подсказала.

- За заслуги перед литературой.

- Хи-хи!

- Выслуживайся и дальше!

Поэт отмахнулся от назойливых высказываний ревнивого к чужим успехам народа. И к Гранд-мастеру:

- А что вы скажете?

- Моя иллюзия - дата рождения, дата смерти. А все ваши остальные прибамбахи - это уже ваша иллюзия.

- Неужели ничего больше не писали на камне?

- На камне не писал. А в отчетности писал: похоронен по старости лет, до захода солнца, как и полагается по еврейскому ритуалу.

- И все?

- Все! Теперь гонорар за доставленную информацию.

Гранд-мастер снял кепи, давая понять, куда следует бросать денежные знаки.

Но публика не повелась. Публика завелась.

- Так тебе и поверили!

- Жулик!

- Как проверишь дату своей смерти, если еще не дожил?

- И вправду! - замялся молодой поэт. - Чем докажете?

- Назовите любого из принявших смерть в Иерусалиме, и я вам выложу дату его смерти. Все голубчики у меня тут по датам расписаны.

Литераторам на ум приходили фамилии коллег по цеху.

И посыпалось.

- Давид Дар.

- 11 октября 1910 - 16 сентября 1980.

- Зихроно левраха! Благословенна память его!

- Рафаил Нудельман.

- 16 марта 1931 - 7 октября 2017.

- Зихроно левраха! Благословенна память его!

- Савелий Гринберг.

- 31 января 1914 - 14 января 2003.

- Зихроно левраха! Благословенна память его!

- Александр Воловик.

- 1931 - 2003.

- Зихроно левраха! Благословенна память его!

- Изя Малер.

- 1943 - 1997.

- Зихроно левраха! Благословенна память его!

- Владимир Фромер.

- 11 октября 1940 - 8 ноября 2018.

- Зихроно левраха! Благословенна память его!

Траурное молчание, какое-то гнетущее состояние, будто зависли между прошлым и будущим. А настоящее не до конца ясно: готово в любой момент обернуться смертью, появись внезапно террорист или произойди иная пакостная неприятность.

Настороженную тишину, наконец, разбавил молодой поэт.

- Шапку по кругу! И не за предсказания сроков жизни. За память! Выходит, и в далеком будущем будут помнить наши имена.

- На кладбище, - конкретизировал ситуацию Гранд-мастер.

- И на кладбище, - вдохновенно подхватил Бесфамильный. - И - от себя добавлю - на Олимпе наших творческих достижений. Разве не так?

- Так!

- И не иначе!

- Само собой! - Сунул двадцатку - другой не было - в кепку стального цвета. - Кто больше?

Нашлось и больше. Один бросил пятьдесят, другой сто. Ведь, что ни говори, жили не за счет стихов и прозы, зная из классики: соловья баснями не кормят.

Нашлись охотники и книжки своих стихов вложить в кепку вместе с ассигнацией. Это ведь чрезвычайно заманчиво, тем более, денег не стоит: проскочить сразу в далекое грядущее, минуя злых и придирчивых критиков, точно по подсказке Маяковского из "Красной зависти": "Наша жизнь - в грядущее рваться, оббивать его порог".

Как же не воспользоваться такой удивительной оказией?

Но...

- Книжки с собой не берем.

- Настроены против новых репатриантов?

Гранд-мастер подумал чуть-чуть, и, не желая обижать денежных клиентов, выдал удручающую, но вполне предсказуемую новость.

- Заметьте умом, срок жизни печатной книги закончится сразу же после вашей смерти, - сказал, нечаянно остановив взгляд на упитанном незнакомце в клетчатом костюме.

- Да ну? - насторожился незнакомец, почуяв угрозу по отношению к его сборнику стихов в глянцевой обложке.

- Вот тебе и ну! Как твоя фамилия?

- Замыслов, - растерянно представился упитанный человек, приглаживая вспотевшей ладонью волнистую шевелюру, отмеченную проседью.

- 1970 - 2061. Угадал?

- Первое число правильное, за это я ручаюсь, - пробормотал упитанный человек.

- А за второе число ручаюсь я, тоже правильное. - Гранд-мастер посмотрел на экран своего приборчика. - Могу уточнить, 17 июля.

- "Могу уточнить" - это теория. А теория требует доказательств на практике. Вы нам свой прогноз в письменном виде, а мы... Мы, придет срок, проверим! - Тут он и спохватился на восклицательном знаке, с опозданием постигая, что лично ему уже не проверять точную дату ухода в лучший из миров. И поправился: - Вернее, дети проверят. И если не совпадет в деталях, вас уличат во лжи. Ясно?

- Чего же ясней! - усмехнулся Гранд-мастер, внимая ультиматуму литератора, источающему запах свежеотпечатанной книжки и оскорбленного отказом перебросить ее потомкам, мечтающим погреться у очага его творческих исканий.

- Вот вам моя авторучка. С вечным пером, имейте в виду.

- У меня своя имеется, и тоже с вечным-не увечным, - Гранд-мастер вынул из нагрудного кармана удлиненную гильзу с кнопками и телеэкраном. Размашисто расписался на обложке. Затем под автографом вписал текст, представленный на миниатюрном экране, должно быть, с надгробного камня. "Здесь нашел последнее пристанище и упокоен на веки Орфей Замыслов". И поставил дату: "1970 - 2061".

- А день? День не указан!

- На памятнике день не указан.

- Нет-нет, точность - вежливость королей. А то ведь вас можно подловить в подвохе.

- Заметь умом, ты соображаешь, что говоришь?

Но Замыслов, скорей всего, уже мало соображал. Конечно, его радовало, что жизнь удалась по срокам - 91 год, не хвост собачий. Но огорчительно другое: своей кончиной, оказывается, навлечет смерть на бумажную книгу. Что же получается на повестке дня? Иоганн Гутенберг породил печатную книгу. А он Орфей Замыслов похоронит ее вместе со своим дарованием на иерусалимском кладбище. Похоронит, и именно в этот день. Он посмотрел на дату, вписанную реальным свидетелем его смерти на обложке книги: 17 июля 2061 года. И отошел в сторону, бережно дыша на свежую запись, чтобы быстрей подсохла.

А Гранд-мастер вернулся к стойке, принял на посошок и пожелал раскланяться.

- Пора, братцы.

- На свое кладбище?

Старик неопределенно пожал плечами.

- Скажи тогда напоследок, чего шастаешь в наше время?

- А девочки?

- Чего-чего? Девочки? У вас там своих нет?

- Свои - старушки. Нам не разрешается входить в интимные связи с теми, кто намного моложе... Предел 10 лет.

- А проститутки?

- Ненадежные. Доложат, что нарушаю возрастной лимит. И желтый билет, выгонят с работы.

- Наши надежнее?

- Не то слово. Но... у нас бесплатные, по разнарядке и выслуге лет. А у вас тут платное обслуживание. Вот и приходится выкручиваться, деньгу приручать всякими способами.

- Красиво говоришь, - подал голос, поднимая голову с прилавка Уга Багульник. - Я тоже хочу к проституткам!

- У тебя другой адрес. К Морфею, - заметил ему Гранд-мастер и, не попрощавшись, вышел за дверь.

Уга Багульник промычал экспромтом:

- живут же люди ради шутки

на высший сорт по всем мастям

они канают к проституткам

а мы канаем по блядям.

- Курочка предполагала, что способна нести золотые яйца, а ее съели, -раздухарился Лани и вернул голову Уги Багульника в исходное положение - носом к стопарю.

На его смех набежал Орфей Замыслов, чем-то разъяренный: растрепанная шевелюра, в глазах протуберанцы, потрясает книжкой и кричит:

- Где? Где роспись твоего приятеля?

- Смотришь в книгу - видишь фигу, - не совсем трезво отшутился Лани.

- Ни фига как раз и не вижу. Подпись твоего подзащитного испарилась. Что я детям оставлю?

- А вы им ничего не оставляйте, кроме имущества. Зачем им дата вашей смерти? Чтобы ждали обещанного срока?

- Не городи чепухи! Он только что на моих глазах расписался, вот тут и тут. Погляди! - сунул книжку в лицо. - Пусто! Будто и не писал ничего сегодня.

- Да он еще сегодня и не родился. Вот подпись и исчезла с его уходом.

- Все равно авантюрист и обманщик! Ишь ты, сроки смерти предсказывает! А кто их проверит теперь? По радио, что ли, сообщат?

По радио как раз и сообщали последние новости:

"В результате дорожно-транспортного происшествия на шоссе N 90, по дороге в Эйлат, столкнулись две легковые машины. Бригада Маген Давид Адом - израильской скорой помощи - доставила пострадавших в больницу. Но, несмотря экстренную медицинскую помощь и интенсивную терапию, спасти пострадавших не удалось".

- Черт! - Лани не сдержал эмоций. - Он же ушел!

- Кто? - встрепенулся и тут же затих Уга Баловник.

Гарик мгновенно сообразил, что делать.

- Дальше автобусной остановки не уйдет.

- И то верно!

Лани рванул на улицу, и давай локаторами выхватывать туманные фигурки прохожих.

"Он!"

Приметил стального цвета робу в подсветке ночных фонарей. И бросился вдогонку.

- Стойте!

Опередил подъезжающий автобус, придержал старика за локоть.

Тот недовольно посмотрел на запыхавшегося парня.

- Чего тебе? Представление окончено.

- Нет-нет! Мне никаких фокусов от вас не надо. Скажите, как вы это делаете?

- Как и все остальное.

- Все остальное меня не интересует. Как вам удается ходить в прошлое?

- На кладбище нет ничего легче. Методика простая: следует просто представить себе, чего больше всего хотели бы усопшие. И подыскать могилы нужного тебе времени.

- Не понял.

- Читай Библию. Имеющий ум да уразумеет.

- И все?

- Все! Все! Все!

- Но подождите!

- Мой автобус, - недовольно проворчал Гранд-мастер и поднялся в салон.

Дверь захлопнулась, и рука, выброшенная вдогонку, лишь тщетно хватала воздух.

Глава третья ТЕЛЕПОРТАЖ

Кто сказал, что время движется только в одну сторону? Имя его не упомнить. Однако, миллионы доверчивых людей повторяют это за ним, историческим анонимом. Разве не ясно: анонимам нельзя доверять? Казалось бы, ясно - дальше некуда. Ан на тебе, каждый вторит неведомо кому - нельзя, нельзя! Что нельзя? Нельзя поворотить время. А его и не надо воротить, не бочка с пивом. В него нужно вступать, как в реку. Правда, и про реку говорят, что в одну и ту же дважды вступить не получится. А дважды и не надо. Надо всего один раз. Всего в один день. Всего в один час. В тот предутренний час, когда Лея собиралась в поездку на КПП. Закрыть дверь, потерять ключ - и вся недолга. Такая чепуха, оплаченная разве что извинениями. Но в результате - жизнь. Выиграть жизнь у смерти - это ли не божеское дело?

Лани стоял у каменного надгробия Леи.

Заусенцем терзала мысль: вернуться бы на полгода назад, всего на час-два.

Однако время уходит, как его ни сторожи.

Но не для всех - стрельнуло в мозгу.

Для Леи оно остановилось тем днем, когда...

Да и для всех, лежащих здесь...

Он посмотрел на даты смерти. Все свежие - 2018 год, разница в несколько месяцев. А вот и совсем недавние три захоронения. Надгробья нет, только колышек с табличкой? Имя - фамилия, год рождения. Жизнь у ребят растянулась на два века - 20-й и 21-й, а прожили - ох, господи - всего по 23 года. Не те ли это ребята, что попали в автомобильную аварию по дороге в Эйлат на шоссе N 90, о чем передавали по радио?

Наверное, они.

Чего бы они сегодня ни отдали, лишь бы вернуться в день минувший! Какая тяга в жизни в них клокочет? Какую непостижимую для людей энергию они излучают. В особенности те, кому выпало внезапно вывалиться из жизни, не дойдя даже до ее экватора.

Казалось бы, досужие размышления. Но приглядись - и увидишь такие странности на кладбище, в этом, так сказать по незнанию, царстве мертвых, что сам иногда не сознаешь, на каком свете находишься.

Допустим, цветы. Им ли ломать законы природы? Постояли в вазочке, полежали на холодном камне - и в мусорное ведро.

Но постоянное за последние полгода хождение по тропкам загробного мира пошатнуло школьные верования в законы природы. Цветы на могилах людей, внезапно вырванных из молодости, дольше держались и сильнее благоухали. Не чудо ли? Скептик, понятно, внесет свои пять копеек: молодым чаще приносят свежие цветы. Хорошо, пусть не чудо. Пусть просто надежда на чудо, порожденная исключительной впечатлительностью. Но вот, свечка, зажженная на могилке Леи, не гаснет более чуток, а цветы, принесенные неделю назад, будто положены только вчера. Как такое возможно?

И от этих мыслей как-то посветлело в душе. Да что там, в душе, на небе! Посмотрел на часы, пять вечера, а небо, словно не согласное с переходом на зимнее время, принаряжается в цветовую гамму по-весеннему.

"Светить всегда. Светить везде. Вот лозунг мой и солнца", - проклюнулось из Маяковского.

- Черт!

Чего вдруг Маяковский возник в мозгу? Не потому ли, что и он ушел в мир иной досрочно? Сначала возмутился в стихах самоубийством Сергея Есенина в питерской гостинице "Англетер", затем и сам застрелился у себя дома. Странные какие-то смерти. Самострел Маяковского вообще запредельный хотя бы по его категорическому неприятию самоубийства человеком, влияющим каким-то образом на сознание масс.

Вспомним, чему учили в школе, предлагая внимательно познакомиться с внеклассными материалами. Вот например...

"...Конец Есенина, - писал Маяковский, - огорчил, огорчил обыкновенно, по-человечески... но утром газеты принесли предсмертные строки:

После этих строк смерть Есенина стала литературным фактом.

Сразу стало ясно, скольких колеблющихся этот сильный стих, именно стих подведет под петлю и револьвер. И никакими, никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь. С этим стихом можно и надо бороться стихом и только стихом".

Да, поборолся... пистолетной пулей в голову. И? "Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям - преступление", - сказал Сталин, и его слово обеспечило Маяковскому бессмертие на все советские времена. Хотя... Может быть, дело не только в Сталине, но и в законе внезапно прерванной жизни, порождении клокочущей, не до конца используемой энергии, имя которой...

Не родился, видимо, еще ученый, способный дать свое имя неведомой энергии жажды жизни и обосновать закон непостижимый человеком закон.

В творческом мире этот закон последовательно работает. Лермонтов, Пушкин, Маяковский, Есенин, Гумилев, Мэрилин Монро, Элвис Пресли, Джон Леннон. Затрагивает своей силой даже литературных героев. Овод, Ленский, Петя Ростов.

Лани жестко потер виски, вытряхивая досужие размышления, нахлынувшие неосознанно, будто продиктованные свыше. Куда они могли довести дальше в поисках утраченного времени, трудно сказать, но что касается пространства, несомненно, избрали правильный путь и по присыпанной гравием дорожке привели к могиле матери.

- Мама! Я столько хочу тебе сказать! Но главное - сразу. У тебя будет внук. Пока первый и единственный. Но не волнуйся. Мы постараемся. Будет и второй, третий. Первому дадим имя за папу. Второму за дедушку. А родится девочка, то тебе и гадать не придется - за кого.

Лани положил несколько камушков на надгробную плиту, и ему, соприкоснувшемуся с шершавым иерусалимским камнем, послышалось:

- Генус хомо.

- Чего-чего?

- Мужчина.

"Мужчина", - эхом откликнулось в мозгу, и снова прорезалось: время уходит, как его ни сторожи, уходит, уходит - не возвращается. Может быть, в параллельном мире? Говорят, достаточно и одной секунды, чтобы перешагнуть в иную реальность. Но... ни секунды в запасе, иначе не поспеть к приходу автобуса.

Не опоздал! Подкатил минута в минуту. И в привокзальной толчее безошибочно выхватил взглядом свою Лею: солдатская форма, капитанские шпалы, кепи под погоном, одуванчик курчавых волос, автомат через плечо, в руке походная сумка.

- Карета подана. Садись скорей, пока не оштрафовали.

И покатил, успев чмокнуть женушку в щеку.

- Куда едем?

- На свадьбу.

- В таком виде?

- Форма тебе к лицу.

- Не валяй дурака.

- Он уже встал.

- Кто?

- Дурак, которого я валял. Встал и сказал: "Нам море по колено".

- Дуракам закон не писан.

- Лея!

- Что теперь?

- Когда я думаю о ком-то, на ум приходишь только ты.

- О, обрадовал. У меня даже в момент сочинилось. "Из темноты предстала ты. Со следами былой красоты".

- Не балуй? До былой красоты тебе лет сорок ходить по матушке-земле.

- Как Моисею.

- С ним. Говорят, что все мы - это нынешнее перевоплощение его попутчиков.

- Типа "мы не рабы".

- Вполне. Его поколение ушло из Египта. Наше - из Советского Союза.

- Начинается, песня о колобке. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел. Лани! Ты еще мамину сиську не сосал, когда Союз развалился.

- Широка страна моя родная...

- Это для наших родителей. А для нас, по Светлову, новые песни придумала жизнь. Вот эту: как из нашего окна Иордания видна, а из вашего окошка только Сирия немножко.

- К месту, сказано. Приехали!

- Лани! Куда ты меня привез? Мы ведь дома! А свадьба?

- Свадьба напротив, у Гарика.

- Ну, даешь, Интриган Интриганович. Думала, завезешь девушку за Кудыкину горку, в леса дремучие, где волки зубами...

- Щелк-щелк...

- Выходит, и помыться смогу.

- И все остальное. Марафет-трафарет, губки алые, бровки черные. Будешь выглядеть как невеста.

- А кто она? Мы знакомы?

- Пина. С твоего курса повышенного иврита трехлетней давности.

- А-а... Старательная умничка. Обустроила зрение таким образом, что наловчилась выхватывать восхищенные взгляды даже из густой толпы.

- В баре у Гарика ей это умение не понадобилось.

- Любовь с первого взгляда?

- После первой рюмки коньяку.

- Кто пил?

- Гарик не сказывал.

- Ладно. Помоемся, приоденемся и спросим.

- При всем честном народе. Ха-ха на вас, девушка! Пошли уже скорей, а то без нас доведут дело до победного конца.

- Не позволим, Лани! Вперед, на штурм ванны!

- И платяного шкафа!

Во всей красе двадцать первого века явились они на пиршеское раздолье: платье с лилией над ажурным вырезом, браслеты-стренги, высокие каблуки - редкие гости местных торжеств, столь же редкий для мужчин костюм-тройка с галстуком-бабочкой. И приветствия да улыбки во все стороны, а подарочный чек на предъявителя в картонный ящичек с вырезом, подобный тем, что выставляют на выборах мэра города.

Сегодня выбор однозначный - в мэры, пусть не города, пусть квартала, улицы, дома - Гарика, угнездившегося для всеобщего обозрения за стойкой, разумеется. рядом с неотлучной невестой.

- Горько!

Хлынуло из кафе, накрыло с головой, и хочешь - не хочешь, а целоваться придется. Но что такое? Где поцелуи? Оказывается, жених и невеста нацеловались уже вдосталь - чуть ли не до потери сознания, и теперь, на остатке здравого смысла, выправили неумолимое "горько" прямиком на Лани и Лею.

- Даешь пацана! - провозгласил Гарик, выдавая под общее ликование семейную тайну своих друзей, и поднял бокал с шампанским.

- Горько!

Ну, кто воспротивится? Во всяком случае, не Лани. И уж точно, не Лея.

- Горько!

Трудно сказать, но поцелуй при людях, в центре бара, не предназначенный для чужой свадьбы, но порожденный предощущением рождения ребенка, был настолько волнующим и чувственным, что на глазах у Леи проступили слезы. И ей - сквозь слезы - почудилось: и на глазах других гостей тоже слезы. Это было счастье. Это было настоящее счастье. И подумалось, не зря ей довелось появиться на свет под счастливой не только звездой, но и фамилией Мазаль, на иврите Счастье.

Уга Багульник, в чалме и длиннополом одеянии, под индусского раджу, выявился ниоткуда и в качестве вольнонаемного официанта преподнес два крутобоких бокала с шампанским.

- Пейте, господа! Весело, до явной отключки! Но помните, пока держитесь на ногах: чтобы свалиться в штопор, нужно сначала взлететь.

- Мы уже в полете, - засмеялась Лея, отхлебнув хмельного зелья.

- Не дадите ли тремп на седьмое небо?

- Тебе и на земле неплохо.

- Ну, а если я Маленький принц?

- В таком случае обращайся к Антуану де Сент-Экзюпери.

- Я не дайвер, чтобы с риском для жизни опускаться на дно.

- Я тебя приглашаю нырнуть не в море, а на глубину его слов, вот таких: "Слишком ранняя смерть равносильна грабежу: чтобы осуществить свое жизненное призвание, надо жить долго".

- А что я делаю?

- Пьешь!

- Но ведь и ты! - и, фиглярствуя, демонстративно указал пальцем на кровавый отпечаток помады на бокале. И тут же выдал экспромтом, чтобы все слышали и малость поаплодировали: - Такая милая, пришла с гулянки. Такая прыткая, пошла гулять, - и повел к свободному столику, увенчанному вазой с цветами.

"Гулянка, ничего себе гулянка", - спонтанно подумал Лани о полной опасностей работе Леи на КПП, где выявить террористов не так легко, как представляется радиослушателям и читателям газет. И еще подумалось: почему-то в память закладываются самые никчемные высказывания и шутки. А нечто серьезное, умное и философское проскальзывает мимо. Впрочем, разве ожидаешь от записного краснобая чего-то серьезного, умного, тем паче, философского? Авторитет домашнего приготовления!

Между тем, Багульник неприметно для взгляда, будто прикрылся шапочкой-невидимкой, переместился на эстраду, к микрофону.

"Ну-ну, начнет сейчас вешать лапшу на уши".

Но либо лапша у Багульника не сварилась, либо он предпочел переквалифицироваться из массовиков-затейников в конферансье, во всяком случае, слово дал не себе любимому, а тому, чей голос был хорошо знаком собравшимся в зале и без всякого представления: ведущему программ радио "Голос Израиля - РЭКА" Эфраиму Рону.

- Дебютный номер! - сказал со значением. - Чтобы помнили, кто мы и откуда. Посвящается репатриантам семидесятых годов, тем, кто присылал нам в девяностых вызов в Израиль. Итак! "Диссиденция", читает автор, - и передал микрофон Эфраиму.

- А чего я хотел? - начал он. - Да практически ничего. Социализма хотел с человеческим лицом. Под лицом человеческим, думал, сущность волчью не спрячешь. Ну и... пару-тройку слов здесь, пару-тройку слов там. Разоблачал-разоблачал... Пока во имя свободы не разворотил весь Советский Союз до основания, а затем... Свободы стало навалом. А Советского Союза не стало вовсе. И разоблачать некого.

А чего я хотел? Да практически ничего. Пару-тройку слов свободных... разоблачительных... на кухне... Без огласки.

Да промашка вышла с оглаской. Третье ухо оказалось подслушивающее. Второй язык доносительский. Вот я и вышел в разоблачители. Пару-тройку слов здесь, пару-тройку слов там. Разоблачал-разоблачал, пока не разворотил все, не разнес по камушку. Ни града отчего, ни веси, к пуповине привязанной. Ни адреса. Помните? "Мой адрес - Советский Союз". А кухня? Кухня! Где уж ныне кухня моя стародавняя? Маленькая, спокойная, рассчитанная на пару-тройку слов свободных, разоблачительных. В чужой стороне, в запредельном государстве обретается кухня моя. А те, кто собирался в ней втихую, по-добрососедски, раскиданы по разные берега мирового океана и копят старательно доллары, чтобы, оплатив импортные визы, вновь потолкаться на прежней своей жилплощади, туристического соблазна ради. Вдохнуть дым Отечества, горький, прекрасный и как встарь чадливый от пригоревшего масла. И ностальгически вспомнить: а чего я хотел? Платить деньги за посещение собственной квартиры? Нет, не этого я хотел. Да практически и ничего не хотел. Пару-тройку слов свободных хотел, разоблачительных. Хотел как лучше. А вышло как всегда. И разоблачать некого.

- Некого! Да и поздно теперича!

- Виды на урожай имели еще те виды.

- При схватке с чудовищем и сам незаметно можешь стать зверем.

- Лес рубят - птицы летят за рубеж.

- Летят перелетные птицы, - подхватил Уга Багульник, опять возникнув у микрофона. - Им в дальние страны, а нам? Не будем гадать. А будем играть! Хозяин нашего заведения учредил приз: бутылку "Наполеон" за самый успешный акростих в честь новобрачной. Время не ждет! Начали!

Хотелось бы написать: перья усердно заскрипели, и строчки посыпались на разложенные по столу салфетки. Но салфетками в основном промокали губы, а головы были заняты вопросом: чего съесть больше, чтобы меньше поправиться. У одного избыточный холестерин, у другого повышенное давление. А у третьего с четвертым на уме последние сплетни из мира русскоязычной литературы.

- Ты знаешь?

- Да. А что?

- Хаим Бродскис, этот еще тот мужик из Литвы! Помнишь?

- Да. А я его видел?

- На вечере поэзии в Общинном доме он читал стихи Бродского, переведенные им на литовский. Помнишь?

- Да. Ну и?

- Так вот, последняя новость. Он написал в Иерусалимском Еврейском университете диссертацию об Иосифе Бродском.

- Лауреате Нобелевской премии?

- И почетном жителе Васильевского острова, что квартирует в Ленинграде, которого, заметь для истории, уже нет на карте.

- Бродского тоже, к сожалению, уже нет.

- Зато диссертация есть. Написал ее и сообщил кураторам, что у него родственные отношения с Бродским: ему он собрат по перу. Вместе в ясли ходили, первые стихи на одном горшке слагали.

- Впечатлило? Остепенили?

- Жди!

- И?

- В точном соответствии с твоей мыслью. Диссертация не прошла медкомиссию израильского университета. Ходил Бродский в ясли вместе с Бродскисом или не ходил - научного подтверждения этот факт не имеет. И вчера не имел, и завтра иметь не будет.

- Интересно. А мой папа с Бродским в одном классе учился.

- Не лезь с этим вопросом в литературу. Лучше пиши акростих, если просят.

- А что? И напишу.

Но не написал. Опоздал.

Уга Багульник уже вызывал на читку поэтов, справившихся с заданием

- Кто на первого?

- Я! - поднял руку Лани. Хоть и не швицер он по натуре, но не смог пересилить себя, смолчать при вызове на творческий турнир, когда рядом Лея, и, чувствуется, полна ожиданием, верит в него. Как же тут не поддаться соблазну? Играть, так играть!

- Акростих! Пине, - поднялся над столом, постучал вилкой по бокалу, чтобы унять возбужденный гул. И привлек внимание в виде не совсем трезвых возгласов:

- Просим!

- Внимаем во все уши!

И начал:

- Поцеловал невесту натощак.

И сыт весь день, как будто съел две пиццы.

Научный факт! Вернее, добрый знак.

Едва ль не лучший, чтоб скорей жениться.

- Браво! - загудела публика.

- Лехаим!

А за соседним столиком, похлопав в ладоши, продолжали шушукаться, теперь уже о виновнике торжества - Гарике.

- Ты знаешь?

- Да? А что?

- Ну-у... Сидишь на еврейской свадьбе и не задаешься вопросом, почему нет раввина?

- Расписались в Праге. Что-то там с бабушкой по еврейской линии не ясно.

- Разумей больше.

- Ну?

- Представь себе такую картинку, и все само собой нарисуется.

- Ну, телись!

- В иерусалимской бане повстречались два мужика. Наш Гарик и Влад Бесфамильный. В прошлом, как знаешь, недоучившиеся студенты Литературного института. "О! Да ты обрезанный!" - воскликнул Влад, поразив своим неподкупным удивлением моющийся народ. "А где твои глаза были прежде?" - невозмутимо ответил Гарик близорукому сокурснику. Тот потупился. Опустил голову долу. И - о, ужас! - осознал: и на сей раз, оказывается, не поспел за Гариком.

- Ты поспел?

- Пострел везде поспел.

- Когда?

- Когда надо!

- А если пригласить Шерлока Холмса? Пусть учинит дознание: по еврейскому образцу ты обрезался на восьмой день после рождения или в тринадцать лет, по мусульманскому календарю? А?

- На! - поднес к носу оппонента вытянутый указательный палец с заостренным ногтем. - Уймись со своими поисками тайных врагов.

- Принимаю без голосования. Сегодня на повестке дня поиски лучшего поэта из наших современников.

- Точно! Умеющего при том писать акростихи на случай.

- Даешь поэта!

- Поэт, как много в этом звуке!

- Штрафную! Покорителю Парнаса!

Лани не успел налить себе и Леи, как у стола уже суетился Уга Багульник, распечатывал призовую бутылку "Наполеона".

- Дар с царского стола. В придачу улыбка и единственный на сегодня воздушный поцелуй невесты по твоему адресу.

Лани приветливо взмахнул рукой, отправляя свой поцелуй новобрачной. И не удержался, шаловливо чмокнул Лею в щечку.

Уга Багульник затеребил его за плечо:

- Победитель, не отвлекайся на любовные процедуры! Круг почета приспел по вашу душу. Пожалте в центр представления! И под музычку шаг сюда, шаг туда, чтобы танцы - первый класс танцевались здесь у нас.

- Ур-ра!

Не хватало только дирижерской палочки. Но можно и без дирижера, не театр, не филармония. Достаточно простого трио - фоно, саксофон, бас-гитара.

И воздух будет пропитан музыкой. И вас поведет-закружит по залу, большому ли маленькому, не важно какому. Важно, чтобы глаза в глаза и сердце к сердцу. И в унисон с музыкой звучало в душе: любовь - это единственное, что привносит жизнь в жизнь.

Думалось ли кому, в чем разнятся танцевальные пары? Случайные и супружеские? Вроде бы никакого различия нет, но это на первый взгляд и если сам не женат. А если женат... У женатых тесное единение, интуитивная связь движений, будто одно тело на двоих.

- А мы ему не помешаем? - неподотчетно, подчиненный какому-то неуловимому приказу, спросил Лани, чуть-чуть отстраняясь от Леи.

- Кому?

- Ребенку.

- Ты сам ребенок! - улыбнулась Лея и еще сильнее прижалась к мужу.

Прижалась так, что, казалось бы, не отпускала до самой глубокой ночи, когда он вновь, и опять неподотчетно, спросил ее:

- А мы не помешаем ему?

- Любовью?

- Ну... этим... Может, пора уже прекратить с этим удовольствием?

- Лани! Тебе этого удовольствия еще надолго хватит.

Ранним утром, когда вскочили с постели, выяснилось: по оплошке забыли завести часы. И теперь ни секунды промедления. Быстрей-быстрей! Часы тикают, солнце встает, автобус подходит к остановке.

- Лея! Омлет?

Какое-то неподотчетное желание окутало Лани. Задержать Лею, не отпускать от себя. Пусть опоздает на автобус, пусть пропустит рабочий день, потом найдутся отговорки.

Но как задержать? Как сказать: "останься", когда в ответ:

- Ни минуты!

- Лея!

- Твой омлет сварганишь на ужин.

Так и не успев перекусить, Лея поспешно облачилась в военную форму, собрала вещи в дорожную сумку, перекинула американский автомат с укороченным стволом М-16 через плечо и, смеясь, сказала на выходе из квартиры.

- Странное дело еда: столько лет кушаешь, и все равно день начинается с того, что хочется кушать.

Это было последнее, что он услышал от Леи в этой жизни. А другой не бывает.

Не бывает ли?