Мне бы в небо

Глава 14

Путаница у выхода к самолету усложняет и затягивает процесс посадки. Мимо проезжает вереница электрических тележек, где сидят охранники в униформе и несколько слоноподобных громил в штатском, которые переговариваются по маленьким красным рациям. Поток пешеходов в терминале топчется и закручивается в водовороты, и в самом сердце воронки я замечаю его — отставного верховного командующего вооруженными силами, генерала Нормана Швацкопфа, который раздает автографы взрослым людям — они соврут, если скажут, что автограф им нужен для ребенка. Видал я такие сувениры и знаю, где они хранятся — под стеклом на столе, прямо по центру, для быстрого поднятия боевого духа во время важных селекторных совещаний. Эти люди выщипали бы последние волоски с носорожьей головы генерала, но он уже, возможно, и так распродает их упакованными в прозрачный акрил, в качестве пресс-папье, через тайную цепь агентов и субагентов. Реликвии, полученные от подобных суперменов, потрясают воображение. Я видел все комки жвачки, которые когда-либо жевал Мики Мэнтл,[7] все зажигалки «зиппо», которыми пользовался Паттон.[8]

Шварцкопф — опора консультантов-мотиваторов, наряду с Таркентоном, Роббинсом, Диткой, О. Дж. Симпсоном (до суда) и Знаменитым Эймосом,[9] поэтому я не удивляюсь, видя его здесь: он мобилизован на «Цели и задачи», вместе с нами, ничтожными. За шесть лет я слушал выступления генерала четырежды, и он продолжает читать лекции. Похоже на впрыскивание витамина В прямо в сердечную мышцу. После такого хочется встать и отколотить кого-нибудь, только назовите имя, и, хотя этот эффект проходит, оставляя после себя чудовищную жажду, которую не в силах утолить галлоны «Вигорада», остается и некоторый благотворный осадок, который напоминает о себе, когда ты слабеешь, и придает сил, когда клюешь носом за работой. Магия все-таки — до определенной степени — существует, и именно это столь нестерпимо для скептиков. Посмотрите, сколько зарабатывают такие гуру. Рынку лучше знать.

Поскольку я вылетаю в Омаху в одиннадцать, я пропущу речь Верховного командующего — а сейчас могу им воспользоваться. Он наконец проходит в самолет, укрытый за живым щитом, но место, где он стоял, остается свободным в течение минуты — только ступи туда, и тебя убьют. Даже люди, которые только что сошли с ленты транспортера и не знают, что генерал был здесь, избегают этого пятачка. Давайте-ка я буду первым, обеими ногами. Черт побери! Я чувствую силу.

Я не шучу. Это правда. Сорок штук за сорок минут — и никто не потребует деньги обратно. Я написал книгу, которую кто-то уже сочинил до меня, и чувствую себя как Том Свифт,[10] который в ракете из консервных банок достигает Луны раньше Нила Армстронга.

Верховный садится впереди, справа, и суматоха, которая начинается среди членов экипажа, вновь поселяет во мне ощущение, что за мной наблюдают. На автоответчике у меня сообщения от Джулии — она в Миннесоте, цела и невредима — и от Кары, которая напоминает насчет лосося: его надлежит пощупать, попробовать и внимательно осмотреть. Еще одна причина бояться перерождения — если его суть в неоконченных делах, как говорят индусы, которых я встречаю во время перелетов, то моя реинкарнация, видимо, будет заключаться в надписывании и рассылке сотен неотправленных поздравительных открыток и в ночных перевозках бесчисленных посылок с лакомствами на другой конец Великих равнин. Если Бог, или Шива, или кто там еще — родом из Миннесоты, как твердили мне, то он сочтет КВПР наиболее простительным из моих грехов (мальчик выполнял приказ — он ведь должен что-то есть), сравнительно с неотправленными упаковками тигровых креветок, которых тщетно дожидалась мать, стоя на подъездной дорожке.

Я листаю программу «Целей и задач». «Упасть, пробиться, победить: розничная интернет-торговля третьего поколения. Неофициальное групповое обсуждение. Перерыв». «Есть ли жизнь после денег? Как победить депрессию — с бывшим тренером американской хоккейной команды Бреттом Мейнардом, основателем „Летнего отдыха для детей“». «Благочестивый прагматизм. Чарльз (Чаки) Колсон». «С чего начинаются деньги: как сделать клиента боссом». Далее: «Пинтер». Как изящно. И, разумеется, одновременно, в девять утра — «Я плюс вы равно… Будущий гендиректор». «Как начать с чистого листа. Райан М. Бингам. Перерыв. Легкий континентальный завтрак».

Разве не все континентальные завтраки — легкие?

Чувствуется некоторый трепет, когда Верховный выбирается в проход и вяло бредет в туалет. Мы понимаем, сэр; все мы — создания Божьи. И все-таки, когда визит в уборную затягивается, я ощущаю некоторый сдвиг сознания, как будто пассажиры разом перестают думать о себе и гадают, отчего запертая дверь так долго не открывается. Генерал долго моет руки? У него обычная для путешественника диарея? Очень неприятно представлять себе Большого Брата в столь стеснительном положении. Холодный как сталь пенис. Как и большинство опытных путешественников, я иногда пугаю себя невероятно подробными картинами катастрофы, причем в излюбленном мною сценарии, когда начинается смертельное пике, я нахожусь именно там, где сейчас сидит генерал. Я балансирую в непривычном пространстве и куском мыла вывожу на зеркале предсмертную записку: «Я вас всех люблю. Прости меня, мама». У этой истории много вариантов, и текст завещания в ней меняется. Однажды я просто рисую на зеркале сердечко. Как трогательно. В последний раз это были единица и шесть нулей. А что написал бы Верховный? «Увидимся в аду, Саддам?» Или «Р-р-р-р»? Мне нравится. Разумеется, если и впрямь случится крушение, христиане из числа пассажиров, скорее всего, нарисуют крест. Это экономит время и читается с любого ракурса — а еще, возможно, откроет им пару дверей на том свете.

«Гора Олимп» напоминает мне о том, как плохо я знаю своих божеств. Молодая рыжеволосая девица за стойкой регистрации одета в легкую замшевую тунику, скроенную так, чтобы напоминать шкуру оленя или антилопы, а за плечом у нее — лук со стрелами. Пока она ищет на экране мой заказ, к нам подскакивает коридорный в крылатом шлеме и предлагает донести багаж — по-прежнему закрытый чемодан и подозрительно сплющенную сумку. (Мои вещи уменьшились в размерах?) Я отдаю ему то и другое и прошу отвертку — он отнюдь не находит просьбу странной. На ботинках у него тоже крылышки. Меркурий? Добро или зло? Может быть, эти странные боги воплощали то и другое?

— Похоже, ваша спутница уже заселилась. Алекс Брофи. Занести на ее счет?

— А у вас по-прежнему договор о перекрестном продвижении с «Грейт Уэст»?

Кивок.

— На мой, — говорю я. — И вообще, кто вы? Ваш персонаж?

— Охотница.

— Ваше имя? Способности?

— Лори. Катаюсь на водных лыжах. У вас два сообщения.

— Читайте.

— «Арт Краск. Я в „Хард-Рок“. Придешь поужинать? Твой Марлоу мужик что надо. Хорошо, что ты нас свел». И от мистера Пинтера: «Занят сегодня, но послушаю ваше выступление». Он поселился у нас.

— Ничего от Линды?

— Нет.

— Хорошо. Ситуация упрощается. Моя спутница уже в номере? Хотя, наверное, вы не знаете. Может быть, вы Цирцея?

— Это просто общая тема, а не университетская лекция. Подите спросите в «Экскалибуре», кто там Ланселот. Честное слово, сюда ездят не за историей.

— Вот почему этот город растет, растет и растет.

Интерес Пинтера к моему маленькому выступлению придает мне легкости, как будто и мои ноги снабжены крылышками. Краску понравился Марлоу. Я создал великий союз. Мысли об Алекс, о музыкальном автомате и о бильярдном столе внезапно перерастают в сексуальные фантазии. «Гараж» — скатертью дорога. В этом мире правит плоть, а не перо с бумагой, и отныне я буду хватать куски побольше.

Я предполагаю, что номер состоит из двух комнат, но, поскольку все установленные стандарты подверглись эрозии, а планка заметно снизилась, единственная комната с альковом, лишним углом или хотя бы намеком на разделение пространства теперь сходит за две. Поэтому здешний номер представляет собой скромную келью, где, точно в музее, стоит убогий бильярдный стол — на первый взгляд, слишком маленький, чтобы ударить кием. Впрочем, музыкальный аппарат там настоящий — старинный «Вюрлитцер» с изогнутыми стеклянными трубками, наполненными каким-то желе, которое меланхолично и неаппетитно бурлит, когда трубки нагреваются. Кнопки — в пределах досягаемости с кровати, застеленной атласным покрывалом, на котором стоят черные туфли и крест-накрест лежат две некрасивых алых розы.

Расхаживая по номеру в ожидании багажа и отвертки, я нахожу и еще кое-что. Алекс трудилась, как рождественский эльф. На прикроватных тумбочках — пучки белых свечей, а на столе, в стаканах — две черных. Знакомый трюк с шелковым шарфом на лампе. Какие-то благовония на блюдце. Я нюхаю. Жасмин? А как пахнет жасмин? Столько утраченных чувственных ощущений.

Благовония для меня — синоним наркотиков, они скрывают запах марихуаны. Мы сегодня собираемся накуриться? Возможно, это приятно. Или ужасно. Мои последние воспоминания о наркотиках крайне болезненны. Доза кокаина с болтливым вице-президентом кадрового отдела газовой компании «Пайн ридж», вынюханная в хьюстонском «Фрайдисе». Сердце у меня несколько часов стучало с перебоями. Я плакал. А месяц назад — немного гашиша, пополам с одной стюардессой, в Портленде (она возвращалась порожним рейсом). Мы «употребили», сидя по грудь в вулканически горячем джакузи в «Хомстеде»; когда запах этой штуки, смешавшись с хлорными парами от воды, достиг моих ноздрей, перед глазами замелькали светляки, которые становились все больше и ярче и извивались, когда я моргал. Я выскочил в раздевалку за холодным компрессом, а когда, пошатываясь, вернулся (не знаю, сколько прошло времени), моя девица и какой-то голозадый, коротко стриженный юнец прижимались промежностями к отверстиям, откуда шли пузыри, и угощали друг друга розовым вином.

Я иду умыться — на раковине стоят муслиновая сумка с ароматическими смесями и застегнутый кожаный несессер. Не следует заглядывать — но я все-таки заглядываю и нахожу таблетки. Десять-двенадцать коричневых пузырьков, большинство — с красноречивыми оранжевыми предупредительными этикетками, знакомыми мне со времен старшей школы, когда я взламывал домашние аптечки. Эта этикетка обозначала препараты, стоившие того, чтобы их воровать… итак, что у нас здесь? Ксанакс, дарвоцет, викодин, велбутрин. Прописаны разными врачами, в разных городах. Когда-то я все это принимал, но по отдельности. Амбиен. Декседрин. Лоразепам. Названия, которые содержат коннотации и созвучия, «з» и «кс» означают подъем, а «м» — спад. Вот к чему свелась поэзия? К «Мерку» и «Пфайзеру»?[11]

Мои наблюдения прерывает коридорный. Он ставит вещи в шкаф и протягивает мне один из тех многофункциональных карманных инструментов, которые помогут воссоздать цивилизацию, если упадет атомная бомба.

— Я должен буду вернуть эту штуку, — говорит он. — Если можно, я подожду, пока вы закончите.

— Вы помогали женщине, которая остановилась в этом номере?

— Конечно.

— Как она выглядела? Поведение? Колебания атмосферы?

Лицо коридорного застывает. Он не проболтается. Я знаю, она делала ему непристойные предложения.

— Все было нормально, — отвечает он.

— Она не просила о специальных услугах?

Тупик. Два самца-примата критически оценивают друг друга. Вытаскиваю бумажник, набитый визитками, на которые я никогда не смотрю и, возможно, в конце концов просто наклею в альбом.

— Не хочу портить сюрприз, — говорит коридорный.

— Я не люблю сюрпризы. Мне их и так хватает.

Он берет двадцатку и немедленно прячет — этакий Гудини.

— У вас сегодня день рождения?

— То есть?

— Много свечей и много цветов. И прочие сентиментальные штуки. Хотя довольно клевые. Названия магазинов. По-моему, она собирается устроить вечеринку. Хотя ничего дурного. А еще — массаж плеч.

— Вы оказываете гостям такую услугу? Надеюсь, плечи массирует не стриптизер.

Он ухмыляется.

— Эта женщина — не моя жена. Можете спокойно рассказывать.

— Мне нужно вернуть инструмент. Он для моего шефа все равно что правая рука.

Я запираюсь в ванной с закрытым чемоданом, пристраиваю его на раковине и начинаю ковыряться сначала в замке, потом в шарнирах. Что-то трескается и щелкает. Я кладу чемодан на пол, всовываю мысок ботинка под крышку и обеими руками дергаю ее вверх. Она поддается.

Я оставляю чемодан лежать открытым, отпускаю коридорного, закрываю глаза, чтобы подумать, а потом достаю из минибара три крошечных бутылочки виски и выливаю их содержимое в стеклянный стакан на раковине. Осторожно, по-прежнему мыском ботинка, выталкиваю «это» из чемодана на пол, пушистым брюшком кверху. Мистер Плюш.

Я выбросил этого мишку много лет назад. Он вернулся. Лоб продырявлен, за ухом торчит белая вата — в том месте, где вышла пуля. Его убили.

В КСУ такие штуки называют «средством от депрессии», но жаргонное название куда лучше — «обжималки». Например: «У бедняжки была истерика, она визжала и выдергивала ящики из шкафов, но я дал ей обжималку, и она успокоилась». Это вовсе не всегда мишки, даже не всегда мягкие игрушки. Брок Стоддард из «Интерсурса», который консультирует крупных финансистов, дает не в меру эмоциональным брокерам куски известняка размером с бейсбольный мяч и советует жать и давить, пока камень не рассыплется в пыль. Бекки Гарсак из «К. К. Каррера» предлагает глину для лепки. Некоторые консультанты вообще не используют обжималки, но большинство все-таки предпочитают мягкие игрушки — например, пухлого коричневого щенка, который сидит на кушетке как деталь офисного интерьера до той минуты, когда у какого-нибудь бывшего менеджера, дамы в менопаузе, отказавшейся от деторождения, чтобы целиком посвятить себя священной войне за южноамериканский рынок, хлынет кровь из левой ноздри, не успеет еще отважная улыбка покинуть ее лица. Я такое своими глазами видел — похоже на фильм ужасов. Говорят, стресс — сущий убийца, и это правда. Я видел взрывы. Вытирал лужи. Девять десятых пути человек проходит крадучись и молча, а на последнем отрезке начинает рыдать и реветь.

Помню день, когда этот медвежонок вошел в мою жизнь. Помню клиента. Фирма «Дешамп косметик», чей штат почти полностью состоял из женщин — немолодых. Я собирался в аэропорт, когда Крейг Грегори прислонился к стеклу служебного «линкольна» и сказал: «Сегодня, Райан, тебе может понадобиться обжималка. Познакомься, это мистер Плюш. Какой у него очаровательный носик».

Я смутился — решил, что это уж чересчур, — но Крейг Грегори настаивал, и он оказался прав. Сотрудницы «Дешамп косметик» измяли Мистера Плюша до неузнаваемости. Изувечили. То и дело он лопался, но я неизменно его зашивал. Чем больше от него было пользы, тем охотнее его обнимали — вместо того чтобы запустить им в меня. Потом я просто не смог смотреть на Мистера Плюша. Два года немилосердных обниманий вселили в медвежонка душу, снабдили его морду выражением. «Грустный» — неподходящее слово. Помогите мне, кассеты. Мученический. Покинутый. Безутешный. Горестный. Младенец Иисус, забытый под дождем.

Я бы предпочел не прикасаться к нему сейчас. Убираю ногу, поднимаю раскрытый чемодан и думаю, куда бы его сунуть. Заталкиваю между музыкальным автоматом и стеной, потом понимаю, что надо бы поискать записку, снова вытаскиваю, но ничего не нахожу. Перечитываю ярлычок. Мой почерк? Печатные буквы у всех выглядят одинаково. Подозреваемые? Никого, кроме…

Виски не помогает. Я рассматриваю сумочку с лекарствами. Как исцелиться от подобного испуга? Я выстраиваю в ряд пузырьки с таблетками и играю в безумного ученого. Ксанакс и викодин от перемежающейся боли, а потом велбутрин для придачи сил? Слишком тонко. Нужен инструмент попроще. Амбиен, быстро усваиваемый препарат, который валит с ног, — его любят те, кто ездит в длительные путешествия. Или мощный удар лозепама? Не хочу, чтобы мои чувства погрузились в спячку. Хочу, чтобы они мне покорились. Уничтожить вампира при помощи солнечного света.

Декседрин. Я принимал его в течение нескольких месяцев, после того как у меня нашли нарколепсию; он мощен, как грузовик, но зато от него не сводит челюсти и его гораздо проще дозировать. В небольших количествах декседрин придавал мне уверенности и энергии. Приняв дозу побольше, я уже не сомневался, что Библию короля Якова можно улучшить и что я — самый подходящий для этого человек. Потом у меня выработался иммунитет, и я уже ничего не чувствовал. Если я задавлю страх ксанаксом и виски, то поплыву по течению, окажусь в центре стремнины, отнюдь не победив ужас перед возможным повторением мистера Плюша, а, скорее, скользнув по передней кромке. Ощущения существуют, как говорят у нас в КСУ, и можно либо им повиноваться, либо сделать так, чтобы они тебе льстили. Я уверен, что это всего лишь маленький плюшевый медвежонок. Сегодня я следую собственному совету.

Пузырек до горлышка набит оранжевыми таблетками, и исчезновение двадцати процентов содержимого будет не так уж заметно. Если Алекс настолько помешанная, что пересчитывает таблетки, меня в любом случае не заинтересует ее мнение. Я глотаю три таблетки, семь сую в карман — а заодно лошадиную дозу амбиена, чтобы покрепче спать ночью. Два викодина — на тот случай, если я упаду, что-нибудь сломаю и вынужден буду тащиться в клинику.

Дезинфекции ради, я окунаю Мистера Плюша в виски — с чего мне вдруг взбрело в голову, что у него блохи? — и засовываю его за мусорный бачок под раковиной, потом беру телефон, установленный рядом с унитазом. В частных домах такого не увидишь, но в отелях это практически норма. Я представляю себе инвалидов, которые зовут на помощь, хоть и понимаю, что администрация отеля делает это по какой-то иной причине. Загадка, стоящая в одном ряду с кубиками льда в писсуаре.

— Номер Арта Краска, пожалуйста. — Я хочу пообщаться с воплощением мужественности. С человеком, которого слегка погоняли.

— Бингам?

— Я спускаюсь. Хочу немного поиграть в карты.

— Я только лег после вчерашнего, — говорит Арт.

— У меня есть средство, чтобы это исправить. Я в «Горе Олимп».

— Марлоу надрал мне задницу. Ты не сказал, что у нас будет ролевая игра. Впрочем, спасибо. Я чувствую себя на коне. У меня заново отросли клыки. Первую консультацию он дал бесплатно, из уважения к тебе, но сколько это будет стоить, когда он начнет требовать гонорар?

— В зависимости от того, насколько глубоко ты захочешь погрузиться.

— Заманчиво звучит. По-моему, меня ждут великие дела.

— Ты вошел в логово дракона, Арт. В казино, в десять. Надень свои амулеты и смажь голову «Виталисом».

— У тебя девушка?

— Плюшевый мишка.

— Ага. У меня тоже. Танцовщица, которая в Рено обрабатывала старика. Я привез ее сюда, но, кажется, она отправилась в свободное плавание. Наверное, стала частью здешней суеты. У нее с собой пейджер, но я не могу дозвониться. Марлоу велел оставить ее в покое. Я теперь как зомби.

Арт безумен и жалок, но мы друг друга понимаем. Следовало бы сунуть ему билетик к Шварцкопфу. Он бы поразился, и эта услуга могла бы обеспечить мне некоторый карт-бланш в грядущей жизни. Вам так не кажется, мистер Плюш? Он согласен. Что бы ты ни чувствовал, «обжималка» с тобой солидарна.

Не считая денег, от нас здесь хотят слишком многого. Арт со мной не согласен. Он думает, что их алчность беспримесна. Я обращаю его внимание на глаза женщины-банкомета, на ее плоские черные, как будто пластмассовые, зрачки, с веками, похожими на чешуйки, и спрашиваю Арта, был ли он в Диснейленде. Если да, он поймет, что перед нами аниматронная биоморфная кукла на батарейках — они вшиты в голову, и, если побрить ее, мы найдем круглые рубчики. Батарейки уже почти час заряжаются нашим живым теплом, лишают нас силы выйти из игры, в которой мы проигрываем четыре раза из пяти, и попытать счастья в одном из автоматов, подковой стоящих вокруг красного автомобиля «додж-вайпер». По сути, это многослойный шоколадный пирог, а внутри у него — самый прекрасный в мире естественный изумруд.

— Прости, не могу за тобой угнаться, — говорит Арт. — Таблетки пока не подействовали.

— Просто шевелись.

— Мне нужна шестерка, Шон.

Арт читает имена на бейджиках, не сознавая, что все это — клички, хотя названия городов действительно настоящие. Кем бы ни была эта затянутая в латекс разрушительница, она действительно родилась в Трое, штат Нью-Йорк, где производят электроплуги и газовые двигатели — как утверждают, лучшие на рынке. Об этом всюду твердят.

— Ты все время оглядываешься, как будто кого-то ждешь, — замечает Арт.

Должно быть, Алекс. Я оставил ей записку — разборчивую, но исписанную вдоль и поперек. Так много информации нужно было туда втиснуть. Мои аллергии, подтвержденные и подозреваемые. Подъемы и спады. Предчувствия насчет войны. Ох уж это первое действие декседрина на пустой желудок.

— Проверяю, Арт. Смотри, вон Хиллари Клинтон, хочет поучаствовать в борьбе за «додж-вайпер». Здесь сплошные боги и легенды.

— Знаешь, кто действительно в городе? Тэтчер.

— Бывший лидер британских тори? Да она здесь живет, Арт. Это ее дом.

— Кстати. На задворках «Хард-Рок» я встретил одного парня, уборщика, который сказал, что может провести меня внутрь за пятьдесят баксов. Может быть, оно того стоит. Я в размышлениях.

— Знаешь, чего я хочу, Арт? Чтобы моя семья была в сборе. В таком месте, которое еще дальше, чем то, где они сейчас, но там они не будут по мне скучать, потому что у них будет океан. Завтра вечером я наберу миллион миль. Я думал, что большую часть потрачу на себя, но на нынешний момент это — билет в один конец в Ирландию, для любого, кто сможет доказать родство со мной.

— Не следует шутить с кровными родственниками.

— В течение последних двадцати секунд я не шутил. Я пытался стать лучше. Триста тысяч — вот и все, что я намерен сохранить.

— Ты неплохой человек. Просто устал.

— Алекс!

Она оборачивается. Со спины похожа на Алекс, но спереди не отличается от своего экранного образа. Женщина, которая спит с сенаторами. Она утверждает, что хочет много детей, но этого не суждено. Моя бывшая тоже так говорила, но не сумела забеременеть, пока не заткнулась и не начала трахаться с мормонами, без всяких там больших надежд. За исключением мысли о том, что мужчины восхитятся ее идеальными ногами.

— Теперь я чувствую таблетки, — говорит Арт. — Ты действительно сидел рядом с ним?

Моя ложь насчет Шварцкопфа. Я знал, что Арт вспомнит.

— Мы обсуждали мое будущее. Этот человек — эмпат. Абсолютный эмпат. Святой Франциск.

— Райан!

Это она. Не Алекс. Линда. Шпионка Морса. На ней фирменный оранжевый свитер — видимо, Линда думает, что он сойдет за шикарный наряд для казино, если украсить его хрустальной брошкой.

Так или иначе, мы целуемся. По крайней мере, с этим покончено.

Пойдем дальше — что бы она ни предложила.

— Привет, я Арт Краск, — говорит Арт. Познай самого себя. Он протягивает Линде широкую ладонь, одинаково загорелую с обеих сторон.

— Приятно познакомиться, — отвечает Линда.

— Взаимно.

Господи, не затеют ли эти двое свою игру.

— Хорошо, что я нашла тебя, Райан. Это не город, а зоопарк. Угадай, кого я, кажется, видела в «Бэлли», в лифте?

Раз, два, три, четыре, пять. Она все равно ответит сама, так что можно подождать.

— Брандо. Видимо, он будет выступать.

— Все будут.

— Можно тебя на пару слов? Отойдем. Извините, Арт.

— Извини, Арт, — говорю я. Это специальная техника — называется «нейролингвистическое отзеркаливание». Повторяй за сильными мира сего, и тоже достигнешь вершин. Копируй их походку, жесты, все на свете. В семидесятые это был настоящий фурор, в девяностые мода вернулась, потом слегка спала, но, несомненно, возникнет вновь.

Мы отходим — впрочем, обстановка не меняется, так что, по-моему, даже не стоило подниматься, эмоционально и физически. Линда, впрочем, становится счастливее, и я за нее рад. Я двумя пальцами пересчитываю таблетки в кармане, и итоги меня удручают.

— Я была права насчет хакеров, Райан. Нам нельзя говорить об этом клиентам, так что не болтай, но кто-то в Испании проник в нашу систему — ФБР говорит, какой-то подросток — и похитил информацию о счетах, номера кредиток…

— Безымянный испанский пацан. Весьма правдоподобно.

— Он переслал информацию по почте своим друзьям, а те — своим, так это распространилось по всему миру и продолжается до сих пор. Мы получаем звонки даже из Китая. Я серьезно.

— Со всех концов света.

— Я не шучу. Поэтому закрой все.

— Я целую неделю этим занимаюсь.

— Райан?

— Да, мэм?

— Ты чем-то накачался. На тебя больно смотреть. Можно сделать так, чтобы это перестало меня раздражать?

Она движется вперед.

— Я собиралась сказать, что нам нужно поесть. Ты, наверное, голоден. Впрочем, это не ты. Не мой друг. Пойду к себе изучать материалы к завтрашнему семинару.

— Не надо. Будь доброй — вот и все. Сожги учебники. Сотри записи с кассет и запиши вместо них песни.

Линда целует меня в щеку — поцелуй жжет, точно горячая спичечная головка, к которым прибегала моя мать, чтобы избавить детей от тика.

— До свиданья, Райан. Сомневаюсь, что у нас еще будут свидания. Скорее всего, я поступлю в школу медсестер, так что, в любом случае, больше не буду сидеть в «Компас клаб». Наверное, я всегда хотела стать медсестрой, но отклонилась от курса. Как и ты.

— А я говорил тебе, кем хочу быть?

— Фолк-гитаристом.

Я сбит с толку. Так необычно.

— Когда это было?

— В июне. Три месяца назад.

— Погоди, Линда. Я ничего не соображаю. Немного воды со льдом, и я снова стану прежним. Давай восстановим этот разговор, о фолк-гитаристах. Мы были у тебя дома? Давай вернемся назад. Не двигайся. Знаешь, мы думаем, что равнодушны друг к другу, но, может, это потому, что наши чувства слишком сильны? Я люблю тебя. Я всегда тебя любил, Линда.

У нее был шанс. Теперь мы, так сказать, свободные агенты. Не забывайте, это сетка, континуум, ничего конечного не бывает. Ничего. Наоборот. Игра без проигрыша. Синергичность. Почитайте Пинтера, «Множественные антииерархии». К черту, лучше читайте «Винни Пуха», этот очаровательный манифест даосизма. Милн все знал, просто не мог заявить открыто — тень викторианства и так далее. Но здесь — Невада и двадцать первый век. Поплачьте и почувствуйте себя свободным. Ничто не конечно. Это спираль. Нас воссоздали заново. Как пепси-колу.

Я возвращаюсь к столу и к Арту. Он ведет себя точно так же, как и я, болтает с новым банкометом — из Лимы, штат Огайо, — у которого в бровях заросшие дырки от пирсинга, и разглядывает изображение карточной дамы. Он уже либо проиграл все, пока меня не было, и выкупил за шальные пять тысяч баксов — либо попал в попутную струю и развил сверхскорость. Если попасть в струю, эти два состояния кажутся абсолютно идентичными. Люди, которым везет в игре, всегда выглядят подавленными, потому что улыбнуться значит сглазить, улыбаются только неудачники, которые скоро отправятся домой.

Я отхожу в толпу. Преобладают участники конференции. Мне подмигивает толстяк Дик Гирц, который достиг миллиона в минувшем году, но лишь потому, что он бывает в Токио, а значит, нас невозможно сравнивать. В руках у коллег я замечаю напиток, где чередуются фиолетовые и пурпурные слои, а еще там есть ломтики дыни, поэтому я подзываю официантку и жестом прошу себе такой же. Я спрашиваю, как называется коктейль, и она говорит, что этого никто не знает и что все остальные тоже тычут пальцем. Когда я говорю, что кто-то ведь его придумал, она пожимает плечами. Официантка отрицает теорию эволюции. Еще она, судя по всему, гораздо счастливее меня.

— Эй, Бингам, я должен тебя кое с кем познакомить. Иди сюда.

Меня зовет Крейг Грегори. Я проталкиваюсь навстречу неумолимой судьбе. Официантка меня найдет. У них есть сеть видеонаблюдения.

— Бингам, это Лиза Джефрис Киммел. Лиза… Райан…

— Привет.

— Я о вас слышал.

— Я тоже.

Какие мы чудовищные лжецы.

— Лиза собирается в следующем месяце в КСУ, она с пользой провела время, работая в Омахе. Я знаю — ты думаешь, что они тобой интересуются, поэтому, наверное, захочешь выжать из этой крошки какие-нибудь сведения.

Лиза опускает глаза. Она миниатюрная, смуглая, красивая, до странности изящная — точь-в-точь как карликовое деревце по сравнению с настоящим.

— Не то чтобы они ему позвонили, — продолжает Крейг Грегори, — или написали, или прислали факс. Просто он так думает. Это помогает ему дожить до утра.

Кто-то на меня доносит. Несомненно, мой секретарь. Таких людей подсылают специальные агентства — кажется, что они безвредные скитальцы и к зиме наверняка уйдут, но на самом деле они приставлены к вам, получают инструкции из центрального штаба и отчитываются в проделанной работе. Даже если это и неправда, такова бизнес-модель.

— Пожалуй, я вас оставлю. У меня впереди целый вечер в конференц-зале, а потом ежегодный прощальный концерт Барбры Стрейзанд.

Я хватаю его за локоть и отвожу в сторону.

— Кто-то прислал того мишку, которого ты мне дал, Крейг. Изуродованного. И я думаю, что это ты. Именно тебе я его отдал, когда ему пора было на покой.

Крейг Грегори трет подбородок; открывается бритвенный порез, он пачкает кровью кончик пальца и облизывает его. Маленькая суровая Лиза закуривает и жадно рассматривает идущую вокруг игру.

— Эта игрушка пережила одно за другим два шумных Рождества. Сомневаюсь, что тебе пришел оригинал. Кстати, твоя корпоративная карточка. Она конфискована. Больше никаких костюмов на заказ в Гонконге.

— Чертовы хакеры. Я не виноват, — отвечаю я. — Если это занесут в мое досье, я подам в суд.

— Ты слышала, Лиза? Что скажешь?

— Нормально. У меня за год два раза такое было.

Крейг Грегори складывает руки на груди, кланяется и снова оборачивается ко мне.

— Завтра послушаю твою проповедь. Название заинтриговало публику. Впрочем, только не меня. Я знаю, как ты трусишь. Нарочно сяду в первый ряд. Лиза, этот человек скоро умрет, так что поддержи его.

— Пошел к черту, сифилитик.

— Слышал, Бингам? Что сказала эта сучка? Вот как со мной обращаются здоровые люди. Учти. Ты еще достаточно молод, чтобы все исправить.

Фиолетовый коктейль еще не добрался до меня, но я сижу у стойки вместе с Лизой и заказываю другой, почти аналогичный — как у парня двумя табуретами дальше. Бармен, с листьями в волосах, в просторной белой тунике, спрашивает Лизу, принести ли порцию и ей — простая формальность, — и та отказывается. Это странно — и заразно. Я тоже отменяю заказ, как будто даже и не помышлял о коктейле. Безумие пройдет через десять минут.

Я хочу Лизу. Извиняюсь, разворачиваюсь на табурете, глотаю еще две таблетки и звоню в номер с мобильника. У меня есть план. Если Алекс там, я прерву звонок. Если нет — посмею предположить, что она канула в водоворот вместе с подружкой Арта. Нет ответа. Впрочем, безопасно ли возвращаться в номер? Мне следовало бы снять другой, а вещи бросить — впрочем, они не столько личные, сколько стандартные, доступные повсюду. Я буду скучать по шумовой машинке, которая имитирует «ветер в прерии» — что-то уникальное, насколько я могу судить, — но больше ни по чему. Кассеты с «Гаражом» будут утрачены. Есть, по крайней мере, шанс, что через десять или двадцать лет на какой-нибудь распродаже некий стажер из «Бизнес уик» заплатит за них пять баксов, прослушает от нечего делать и позвонит шефу. По поводу автора будут спорить. Таркентон? Сэлинджер? Билли Грэм-младший? Появится толпа претендентов, размахивающих поддельными результатами проверки на детекторе лжи. А я тем временем буду жить в Айдахо, на пенсии, черпая утешение в своих собаках, мормонской вере и нескольких женах.

Или, если у меня сложится с Лизой, — в единственной настоящей любви.

— На что похож «МифТек»? — Начать разговор иначе невозможно. — Я думал, оттуда никто не уходит. Говорят, если тебя уволят, то дадут такое выходное пособие, что хватит до конца жизни, ну или почти.

Она отщипывает фильтр с «Мальборо». Маленькие сигареты у нее закончились.

— Разумеется, люди увольняются. Просто не болтают об этом.

— Боятся?

— Скорее, осторожничают. Может быть, все еще растеряны. Это не похоже на обычное консультирование. Возьмите то, чем я занимаюсь: экология рынка. Изучение неочевидных взаимодействий в среде различных коммерческих организаций.

— Прекрасно. И никакого отдела КВПР, так?

— Вообще никаких отделов. Наша модель — это плазма. Плазменное ядерное поле. Очень претенциозно.

— Шикарно. Играй на поле Господа Бога. Просто думай и плыви. А еще, говорят, никаких разъездов и никаких филиалов, только головные офисы. Можно работать, сидя дома. Где угодно. Электроника, гуманизм, фрактал.

— Что ты там глотаешь? Я тоже хочу. Я здесь задыхаюсь.

Каждый из нас получает по три таблетки. Из правого кармана. Похоже на чудо с рыбками и хлебами. А может быть, я солгал себе и украл гораздо больше?

— Короче. Я. Экология рынка. Проект Спека и Саразена. Кстати, это неправда, что они любовники. Саразен обожает свою жену, а Спек кастрат. Он таким родился. Он тебе когда-нибудь расскажет.

— В жизни о таком не слышал. Один мой приятель, который сказал, что женат, умер на этой неделе, а потом я узнал, что он был голубым. Так что я отказываюсь обсуждать эти темы. Люди сами не понимают своих наклонностей — вот мой вывод. Я быстро умнею.

— Проблема тройственная, — говорит Лиза. — Оптоволокно, красное мясо и пропан.

Я перехватываю на лету ее жестикулирующую руку.

— Мой отец торговал пропаном.

— Я начала с самого простого. Пропан плюс мясо — это грили, патио, проблемы с сердцем, страховка, которая их покрывает, и все последствия. Но оптоволокно? Может быть, газовый гриль, который каким-то образом напрямую связан с сервисным центром, где сотрудники мало зарабатывают и обедают в «Макдональдсе» — не только потому, что это рутинная работа и они измучились, но еще и потому, что они обязаны отслеживать неполадки и не могут отойти от экрана больше чем на пятнадцать минут?

— Это был вопрос?

— А может быть, автоматизированное ранчо, с постоянным наблюдением онлайн; доход с каждого животного возрастает, так что в результате уходит все больше денег на рекламные кампании, которые продвигают говядину в противовес курице. Я об этом и не думала.

— А кто клиент? Сеть супермаркетов?

— Я даже не уверена, что клиент вообще был, Рэй.

— Райан. Ничего страшного. Здесь темно.

— Это нелогично, — говорит Лиза. — Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Я сама под кайфом. Что такое «синяя бутылка»? Так это называл тот парень.

— Я редко выхожу на улицу. Не знаю.

— Для меня это чистой воды исследования и разработки. Никаких графиков, никаких встреч — просто живешь со странной проблемой и делишься своими мыслями по мере их поступления, пока они не прекратятся или ты не почувствуешь удовлетворение. Указания бессистемны — и все-таки ощущаешь невероятную потенциальную ярость, которая лишь ждет удобного момента, чтобы обрушиться и стереть тебя в порошок, как только ты оступишься, или неправильно сложишь цифры, или сделаешь какую-нибудь ошибку, которую просто обязан сделать, потому что никто не научил тебя оценивать достигнутое, тебе всего лишь сказали что-нибудь вроде «Старайся как следует» или «Мы знаем, что ты справишься, Лиза, нужно просто попытаться».

— Компенсация?

— Ты искренне перестаешь об этом беспокоиться. Поначалу это кажется ужасным, но даже простое поддержание себя в рабочей форме дорого обходится — терапия, велотренажер, хождение по антикварным магазинам, чтобы развеяться, обивка звуконепроницаемым материалом стен домашнего кабинета, чтобы никто не слышал, как ты швыряешь степлер или поешь во всю глотку…

— Горы денег. Я должен был это сказать, чтобы выдохнуть. И все-таки у меня один вопрос. Какова ваша продукция? Услуги?

— Я к тому и веду. Слышал о геномном проекте? Генетическая карта. Вот чем занимаются в «МифТек», не считая коммерции. Все варианты. Все комбинации. Они знают, что их не ждет «эврика». Такие вещи не падают с неба. Это будет штучная работа, размеренное наступление на всех фронтах. Целую вечность не займет, но и не будет быстро. Вот почему они не беспокоятся о выгоде. Пусть другие охотятся за быстрой наживой; долгие сроки — девиз «МифТек». Как только «МифТек» получит карту, как только запрет ее в сейф, все остальные станут их рабами. Деньги, которые, на наш взгляд, мы зарабатываем; деньги, которые, на наш взгляд, зарабатывают «Форд», «Пурина», «Бен и Джерри», «Лос-Анджелес таймс» — это всего лишь заем у будущего «МифТек», выплаченный нам в настоящем, чтобы мы могли питаться, пока они не достигнут цели и не сожрут всех нас. Мы — праздничные индейки на их птичьем дворе, и завтра наступит День благодарения.

— И все же им нужны начальные фонды. Кто будет вкладывать деньги?

— А кто не будет, Райан? Всякий инвестор, который понимает, что эта штука сработает, сознает, что останется ни с чем, если не встанет на нужную сторону.

— Не понимаю, как ты могла уйти из такой фирмы.

— Посмотри на меня и послушай. Подержи за руки. Я похожа на человека, который ушел? Конечно, можно уйти в другое место — черт возьми, они не против, им это даже нужно, — но на кого ты действительно работаешь? Пойми.

— А если ты разболтаешь какую-нибудь тайну, тебя не будут преследовать?

— Вижу, ты по-прежнему не понимаешь, что у них за продукция.

— Код. Идеальная всеобъемлющая схема.

Лиза отщипывает очередной фильтр и закуривает. Она откидывается на спинку стула, скрестив ноги. Смотрит на меня. Вздыхает.

— Между прочим, я тебе лапшу вешаю. Ты мне веришь, парень? Да. Это у тебя на лице написано.

— Думаю, нужно снять номер. Мы уже изрядно не в себе, а сейчас только шесть.

— Это страх кода. Страх того, что код действительно есть, что кто-нибудь другой его взломает, так что лучше выплескивай энергию сейчас, у нас или в одном из наших филиалов. Или, если ты богат, пришли чек. Чистый рэкет. Вымогательство, Райан. Обыкновенное вымогательство. Код — это блеф. «Осторожно, собака». Громкий голос Большого Брата.

— Можно ли тебе доверять?

— Нет. Впрочем, продолжай.

— Я лечу туда завтра.

— Зачем лететь? Ты и так уже там.

— Крейг был прав, это интуиция. Никто ничего мне не предлагал. Намеки. Знаки. Сигналы. Я знаю. Впрочем, нужно увидеть своими глазами. Какие последствия? Никаких.

— После всего, что я сказала, ты по-прежнему хочешь, чтобы они тобой интересовались. По-прежнему мечтаешь блеснуть на собеседовании, — говорит Лиза. — Это непривлекательно, Райан. Крайне непривлекательно.

— То, что ты сказала, наводит на мысль, что повсюду одинаково, чем бы я ни занимался. Поеду я или нет…

— Как «одинаково»? — спрашивает Лиза. — Тогда я возвращаюсь в отель.

— Результат.

— Больше тебя ничего не волнует? Результаты? Мужик, да они уже запустили щупальца тебе в мозг.

Она наклоняется с табурета, берет сумочку, выуживает губную помаду и подкрашивает губы. Лиза смотрит на меня, как будто я — зеркало, и морщится. Вот. Она готова. Лиза убирает помаду, застегивает сумочку, обретает равновесие на неустойчивых шпильках и уходит. Она определенно — их человек; туда-то она и идет. А мне по-прежнему предстоит свидание вечером, поэтому к черту Лизу. И Линду тоже. Райан Бингам мыслит наперед.