Мне бы в небо

Глава 7

Не каждой профессии посчастливилось иметь своего отца-основателя, который еще жив, не говоря уже о том, чтобы он мог наносить визиты и вести дела. В управленческом анализе (и слава богу) такой человек — Шандор, или Сэнди, Пинтер, венгр, который возник в сороковые годы, выступил как философ и объявил, что его тренинги помогут усвоить новые реалии американского бизнеса. Первая крупная книга Пинтера, «Идеалы и индустрия», утверждала, что современные корпорации оправдывают свое существование, поскольку обещают возглавлять и поддерживать средний класс во всем мире. Эту книгу заметили разве что интеллектуалы — зато следующая работа Пинтера, обращенная непосредственно к бизнесменам, создала современный менеджмент как таковой. «Как сделать работу успешной» принесла ему славу и богатство и заложила основы Института Пинтера — Лос-анджелесской школы повышения квалификации, где Пинтер преподавал, лично и виртуально, вплоть до своего ухода на покой три года назад, в возрасте восьмидесяти лет. В своем скромном бунгало вблизи Онтарио он продолжает писать, примерно по статье в год, последняя из которых — «Управлять, чтобы значить». Он редко путешествует. Люди сами наносят ему визиты.

Именно так я и собираюсь поступить. У меня есть маленькое предложение. Если Пинтер его примет, «МифТек» непременно это заметит.

Мысль простая — пусть любая фирма заполнит свою физическую среду, от пола до потолка, от стены до стены, вдохновляющим присутствием великого философа. Аудиозаписи лекций Пинтера можно прокручивать в коридорах, уборных и вестибюлях. В нижней части всех компьютерных экранов компании пустить бегущую строку с пинтеровскими эпиграммами. Этой теме должна быть посвящена и фирменная продукция, включая календари, кофейные кружки, шариковые ручки и прочие офисные принадлежности. Даже ковровое покрытие, если компания пожелает, можно украсить знаменитыми «динограммами» Пинтерами, начиная с символа бесконечности («постоянный поиск») и заканчивая звездой, состоящей из пяти скрещенных мечей («внутрикомандное единство»).

Получить разрешение Пинтера на производство подобной продукции — дело одного вечера, если все пойдет по плану. Мне довелось прослышать, что у него небольшие финансовые трудности. Его серьезные книги перестали продаваться много лет назад, на полках магазинов их сменили претенциозные скороспелки, написанные учениками Пинтера, а безрассудные вложения в такие авантюры, как самоохлаждающиеся пивные банки и аппараты для «бессолнечного» загара, загубили чистый капитал. Боюсь, тот факт, что Пинтер согласился встретиться со мной, — это признак некоторого отчаяния, но я не собираюсь извлекать выгоду из чужой беды. Напротив, я хочу восславить его.

На нынешний момент проблема — мое здоровье. Суставы не гнутся, и я отхаркиваю сладкую мокроту после целого утра беготни и неприятностей, связанных со всеобщим упадком индустрии американских дорожных услуг. Я выезжал с парковки, когда на передней панели загорелась оранжевая лампочка: нужно было сменить масло. Я вернулся в гараж аэропорта, и дежурный механик поставил меня перед выбором — отправить мой «вольво» в Понтиак или сменить масло самостоятельно и выставить компании счет. Механик порекомендовал мастерскую в квартале от «Хомстеда» и сказал, что поблизости я найду и аптеку.

Бесформенный Онтарио, с его почти не размеченными дорогами и грубыми пешеходами, поглотил меня без остатка. И бензина становилось все меньше и меньше. Трижды я миновал одинаковые лотки с буррито, прежде чем сообразил, что катаюсь по кругу. Дважды я чуть не сбил огромного пса, который волочил за собой поводок с прицепленным к нему трехколесным детским велосипедом. У светофоров покатые спортивные автомобили и потрепанные пикапы проскакивали мимо меня, оглушая рэпом. Я чувствую себя в Парагвае. По крайней мере, таково мое представление о нем.

Я похож на свою мать — живу стереотипами. Так быстрее.

Аэропорты часто находятся на краю света, и я перемещаюсь, полагаясь на собственные представления о том, какого рода заведения обычно соседствуют. Найдя «Красного омара», найдешь «Холидэй инн». Но планировка Онтарио не соответствует правилам. «Оливковый сад» расположен рядом со свалкой машин. «Офис Макс» граничит с книжным магазином «для взрослых». Я звоню в компанию «Хомстед» по единому номеру 800, прошу оператора соединить меня с дежурным в местном отеле, и тот, квартал за кварталом, объясняет дорогу, вплоть до входной двери. Войдя в вестибюль, я нигде его не вижу, хотя мы прервали разговор всего несколько секунд назад. Нажимаю на кнопку и жду. Проходит десять минут.

Из-за двери с табличкой «Бассейн» появляется девушка и спрашивает, чем она может помочь.

— А где дежурный?

— Это я.

— Я только что с ним разговаривал.

— Со мной?

— С каким-то мужчиной. Судя по голосу.

— Возможно, это был сотрудник бассейна.

Я спрашиваю, прибыл ли утром, как мне обещали, дубликат кредитки — да, прибыл, но девушка не помнит, куда положила карточку. Пока она ищет, я шагаю в аптеку через улицу. Через запертую дверь вижу, что аптекари, сплошь юнцы, проводят инвентаризацию. Я несколько раз стучу. Менеджер подходит к двери и жестом велит мне уходить, а потом придвигает к стеклу груду коробок.

В «Хомстеде» дежурная вручает мне факс. Я спрашиваю насчет кредитки.

— Пока не нашла, — отвечает она. Факс, с пометкой «срочно», распечатан почти неразборчиво и содержит копии телефонных сообщений, снятые моим молодым секретарем. Два — от Морриса Дуайта из «Адванты», один — от Линды, из денверского «Компас клаб», а четвертое гласит «Пожалуйста, позвони сестре», хотя и не указано, которой.

Я иду в номер, чтобы позвонить, но гудков в трубке не слышно. Пользуюсь мобильником. Сначала я звоню Каре домой, отвечает ее муж. Говорит, что она уже уехала в Миннесоту. Есть новости от Джулии? Кажется, нет. Он вообще знает, что Джулия пропала? Нет, он час назад вернулся домой после двухдневного пребывания в больнице. Я спрашиваю у Азифа, что с ним случилось. Это ошибка. Мой зять говорит на редкость медленно, тянет слова — а будучи весьма заботлив по натуре, он уверен, что и остальные в той же мере пекутся о нем. Да, мы за него волнуемся, но в иных масштабах. Азиф просто уникален.

— Врачи исследовали мой сон, — говорит он. — На меня надели электроды. Прикрепили к большому пальцу маленький сенсор, чтобы фиксировать изменения химического состава крови. Они упали ниже девяноста процентов, и это плохо. Я храплю. У меня бывают приступы асфиксии. Это очень распространено, и не только среди полных. Человек думает, что он отдыхает, а на самом деле тратит не меньше энергии, чем марафонист. И так каждую ночь.

— Мне однажды тоже сказали, что у меня бывает асфиксия.

— И как ты лечился?

— Пока никак. Прости, кто-то стучит.

— Мы думаем, что знаем, в какой позе спим, а на самом деле нет. Врачи меня сфотографировали. Я сплю, раскинувшись по всей кровати.

— Вот мой номер на тот случай, если будут вести от Джулии.

Я звоню в «Адванту» и разговариваю с кем-то из сотрудников Дуайта, он говорит, что Дуайт, должно быть, позвонил с мобильного, но отказывается дать его телефон. Я намекаю, что звоню сейчас на номер, с которого пришло сообщение.

— Видимо, вас должны были переключить автоматически, — говорит тот. — Нет? Жаль.

Я предлагаю ему позвонить Дуату и продиктовать мой номер в «Хомстеде».

— Погодите… я нашел записку. Вы слушаете? «Не могу встретиться в четверг за завтраком, извините. Буду в Финиксе в среду. Можете прилететь туда?» Среда — это завтра.

— Спасибо за подсказку. Я уже сказал Дуайту, что могу прилететь в Финикс. В каком отеле он остановился?

— Я где-то записал и… сейчас найду. Вот. Вы автор «Гаража»?

— Да. У вас моя рукопись?

— Я ее прочел. А что конкретно изобретает ваш герой? Я так понял, что он вроде как химик.

— Об этом нигде не говорится прямо.

— Значит, свободный художник. Круто. И большой у него гараж?

— На ваше усмотрение. Это метафора. Образ.

— То есть гараж маленький?

— Вы меня слушаете? Я говорю, что его размеры — не физические. А каково мнение вашего шефа о моей книге?

— Он еще не читал. Он редактор. Сначала читаю я — и составляю краткий конспект. Тогда Дуайт решает, стоит ли читать книгу.

— Вы шутите?

— Нет, такая у нас практика.

— Я в шоке.

— Еще один вопрос. Второй афоризм.

— Что?

— Он очень похож на Шестой. Может быть, Шестой убрать?

— Скажите Дуайту, что я буду завтра, в середине дня, в Финиксе и что хочу поделиться с ним кое-какими серьезными соображениями. Вы нашли название отеля?

— Я его куда-то записал…

— «Адванта» получает прибыль?

— Мы выпускаем книги. Доходы — это второстепенное.

— Это-то меня и пугает.

Я решаю, что звонок Линде может подождать. Чем ты обязан женщине, после того как переспал с нею? Всем. Ты был внутри ее тела. Касался лона. Единственный вопрос — заставит ли она тебя расплатиться по счету, не захочет ли погашения долга. Слава богу, большинство не хотят. Но я всегда опасался, что Линда однажды потребует полную стоимость. Разумеется, это вовсе не значит, что мне и впрямь придется платить, — это значит, что придется оставить человека неудовлетворенным. Но я смогу. Я уже проделывал это с другими. Ты превращаешь персональный долг в коллективный, социальный, которым занимаются церковь и правительство. А еще можно применить рефинансирование или погасить долг в рассрочку, в течение нескольких веков.

Я, не разуваясь, ложусь вздремнуть. Это не столько сон, сколько паралитический транс. Азиф ошибся — я прекрасно сознаю, что не отдыхаю. Вижу во сне нечто абстрактное — какие-то разноцветные линии, которые тянутся до самого горизонта. Гигантская настольная игра. Фигурки точно такие же, как в «Монополии», — пушка, ботинок, шотландский терьер, утюг — но все они плавают над доской, точно мусор в космосе. Каждые несколько секунд мелькает тонкий синий луч лазера, и очередная фигурка превращается в пепел.

Проснувшись, я иду в ванную и полощу горло. Внутренняя поверхность щек кажется иссушенной и ободранной. Я щупаю лоб. Ни горячий, ни холодный — на ощупь как бумага, без температуры. Мне нужны витамины. Ферменты. Их недостаток ясно отражается на коже. Я обычно легко загораю, но сейчас мое лицо едва виднеется в зеркале.

Единственная хорошая новость — пришла моя кредитка. Ее подсунули под дверь, когда я спал. Судя по всему, вора нашли. Я — снова я, и ничего лишнего. И в первую очередь куплю себе новую обувь, на это у меня есть целый час — редкая роскошь. Если верить автобиографии Пинтера, он спит по четыре часа в два приема — с десяти вечера до двух часов ночи и с десяти утра до двух часов дня — а обедает в три. Он пишет в своей книге, что все люди именно так и жили до наступления эры сельского хозяйства, хотя и не приводит примеров. Так типично. В менеджменте людей привлекает побудительное утверждение, а вовсе не опробованная гипотеза.

Я звоню Пинтеру, чтобы подтвердить свой визит и получить инструкции. Отвечает Маргарет — его так называемая сожительница. Пинтеровское презрение к браку проистекает из веры в мужскую полигамию, которую сам он не практикует исключительно потому, что это незаконно, — хотя и не вычеркивает из планов на будущее. Может быть, когда Пинтеру стукнет сто, законы станут немного лояльнее.

— Сэнди охотно за вами заедет, — говорит миссис Пинтер. — Он купил новую машину и горит желанием ею похвастаться.

— Прекрасно. Очень хочу посмотреть ваш чудесный дом.

— К сожалению, там сейчас ремонт. Мы ютимся в двух комнатах.

— Может быть, поужинаем в городе?

— Нет-нет. Сэнди должен питаться правильно приготовленной пищей. Он не доверяет ресторанам. Там перегревают продукты и уничтожают белковые цепочки.

— Когда он подъедет?

— Минут через пять, десять.

— Я думал, он обедает в три.

— В этом году — в два. Сэнди сделал поправку на летнее время.

Этот спектакль начинает меня раздражать; вообще, я весьма терпимо отношусь к разнообразным странностям, даже если вижу очевидную фальшивку. Один из выступавших в прошлом году на конференции — всемирно известный альпинист, который пережил клиническую смерть на Эвересте (всего на семь минут, а потом его оживили, но лишь после этого в мире бизнеса к нему возникло некоторое подобие интереса), — так вот, он носил меховые шлепанцы в сочетании с деловым костюмом и во время выступления непрерывно жевал жвачку. Пострадавшие от обморожения ноги еще могли послужить поводом для шлепанцев, но пузыри, которые он выдувал, были чистейшим эпатажем, рассчитанным на то, чтобы показать, что он играет по собственным правилам. Как и все умные люди, он понимал, что человеческие существа в массе своей не так уж интересны и поэтому можно немного выделить себя, время от времени изображая слабоумного.

Я откладываю чистую одежду, готовясь к визиту. Почему в номерах отелей так быстро образуется беспорядок — даже в тех случаях, когда ничего такого не делаешь? Все поверхности буквально требуют, чтобы их осквернили, — точно так же, как новая прическа вызывает желание ее взлохматить. Возможно, это порыв «присвоить» данное место, удалив из него ауру предыдущего жильца. Когда человек покидает номер отеля или кресло в самолете, то оставляет после себя измененный порядок молекул. Подозреваю, что в этом номере жила какая-нибудь буйная отпускная семья.

Пинтер стучит в дверь. Один раз. Воплощенная оперативность. Я выхожу к нему, в просторных брюках и синей рубашке, с испещренным пометками блокнотом, стараясь казаться крайне занятым.

— Вот мы наконец и встретились. Это такая честь. Прошу прощения за беспорядок.

— Мне нужно в туалет.

— Конечно. Вон туда.

Пинтер прикрывает дверь неплотно, и до меня доносятся звуки, которые странно слышать от человека с подобной репутацией, чьим лекциям я когда-то внимал. Бренчит держатель. Несмотря на пресловутую экономию и нелюбовь к лишним тратам, Пинтер не жалеет туалетной бумаги. Я ожидаю звук слива, но тщетно. Когда Пинтер выходит, мы обмениваемся рукопожатием — его ладонь абсолютно сухая, и я убеждаюсь, что он не мыл руки. Штудируя его книги, я уже убедился, что нет такого обычая, традиции или правила гигиены, от которого бы он не отмахнулся.

Пинтер садится на край кровати, не глядя на меня. Он маленького роста, лысый, но зато в ушах и ноздрях у него густо растут волосы, и выпирающий раздвоенный подбородок тоже покрыт шерстью. Его рот — длинный, безгубый полумесяц, точно на детском рисунке.

— Где пепельница? Или это номер для некурящих?

— Не беспокойтесь, датчики не настолько чувствительны.

— Здесь стоит датчик? Тогда лучше не надо.

— Я тоже покурю.

Пинтер достает кисет с табаком и сворачивает две неуклюжих сигареты.

— И зачем нужно все портить? Некогда Калифорния мечтала о свободе. А теперь нами управляют нытики, помешанные на здоровье. Вы знаете мое определение здоровья?

— Да.

— Посредственность, возведенная в идеал. Здоровье — вот причина наших болезней. То есть — постоянная забота о здоровье.

Однако ж он не ест в ресторанах, потому что там разрушают белки.

Пинтера трудно назвать социально приемлемым курильщиком. Он дымит, как индейский вождь, благоговейно закрыв глаза. Пальцы свободной руки сжимаются и разжимаются, точно рот у выброшенной на берег рыбы. Пинтер стряхивает пепел себе на пиджак и растирает розовым, как у новорожденного ребенка, пальцем.

— У меня праздник, — говорит он. — Вчера я подписал один крупный контракт.

Эта новость меня обескураживает — я думал, что Пинтер окончательно ушел на покой, и рассчитывал продать мое предложение, памятуя о его скверном финансовом состоянии.

— Это вообще-то конфиденциальная информация, но я терпеть не могу секретов. Меня наняла одна авиакомпания в Финиксе.

— Случайно не «Дезерт эр»?

— А вы о ней слышали?

Я киваю.

— Она конкурирует с той авиакомпанией, которую предпочитаю я.

Пинтер кашляет. Дым продолжает прибывать, как будто им наполнено все тело старика.

— Хорошая компания?

— Судите сами.

— У них одна проблема, — говорит он. — Они построили свой бизнес исключительно на низких ценах — эффективно, но рискованно. Я об этом писал. Женщина легкого поведения быстро становится популярной, но ее ждет разочарование, если она захочет найти себе верного мужа. Иными словами, лучше качество, чем дешевизна. Бесчисленные скидки — это скольжение под откос, поэтому я посоветовал им пересмотреть свою стратегию. Таскать живой груз из пункта А в пункт Б — этим никого не вдохновишь. Всего лишь перевозка. А вот упор на человеческую общность разожжет живительное пламя в душе всех участников процесса, как работников, так и пассажиров. Согласны?

— С точки зрения маркетинга вы правы.

— Все гораздо глубже. Во-первых, начнем с рассаживания пассажиров. Подобные к подобным. Родители с детьми сидят в компании других родителей. Молодые с молодыми. Больше никакой путаницы. При помощи подробных исследований мы узнаём, кто наши пассажиры, и компьютер рассаживает их должным образом, точь-в-точь как хорошая хозяйка размещает гостей за ужином.

— Подобные манипуляции могут вызвать недовольство.

— Люди не будут знать, что мы это делаем, — говорит Пинтер. — Они поймут лишь, что им комфортно. Дружеская, теплая атмосфера. Мы уже провели ряд экспериментов.

Я невольно поджимаю пальцы ног. Чувствую себя захваченным врасплох, как будто я отдернул занавеску в гостиной и обнаружил соседа с биноклем. Слава богу, в этом месяце я не летал рейсами «Дезерт эр» — хотя, если они принялись экспериментировать, «Грейт Уэст» наверняка последовала их примеру. Должен признать, в последнее время мне действительно казалось, что за мной наблюдают.

— Вы удивитесь, как прекрасно это работает, — продолжает Пинтер. — После рейса мы опросили пассажиров и получили самые лестные отзывы.

— А что еще вы предложили компании?

— Замкнутая телевизионная система в зале ожидания, соединенная с видеокамерами в салоне. Чтобы сократить те тревожные минуты, когда люди покидают самолет. Ты ждешь кого-нибудь, возможно, даже с цветами, но проходит целая вечность, прежде чем вы наконец друг друга замечаете. Ты боишься, что он пропустил рейс. Не знаешь, что и думать. А в нашем случае ты видишь его, как только самолет приземляется.

Пинтер смотрит на меня в ожидании реакции, и я моргаю. Его идеи — невероятная глупость, они порождены высокомерием. Этот человек почти не летает — и тем не менее охотно дает наставления быстрорастущей региональной авиакомпании. Всему виной спесь. Избыток славы. В душе я уже готов оставить свое предложение при себе и преподнести его одному из хулителей Пинтера — возможно, Артуру Каргиллу из «Кин груп».

— Помогите мне, — говорит Пинтер. — Я вижу, что вы сомневаетесь. Скажите что-нибудь.

— При всем к вам уважении, сэр…

— Не льстите, это вас недостойно. После вашего звонка я кое-что разузнал и выяснил, что вы на хорошем счету. Очень перспективный работник. Я согласился с вами поужинать, потому что надеюсь на беседу с равным.

Я не смею спрашивать, кто это столь лестно обо мне отозвался. Кто-нибудь из «МифТек»? Говорят, Пинтер к ним близок. По слухам, он присутствовал на свадьбе Малыша — эксклюзивном торжестве в Сан-Вэлли — и подарил новобрачным серебряный нож для сыра, который достался ему от одного саудовского принца, в знак признательности за помощь с поставками во времена войны в Персидском заливе.

— Я смотрю на это с точки зрения потребителя, — говорю я. — Пассажира. Я очень ценю ваш настрой, но, честно говоря, вы играете с людскими жизнями. Самолет — не лабораторная пробирка.

— Весь мир — лабораторная пробирка. В нашей сфере деятельности это — аксиома.

— А церкви? Они тоже пробирки?

Пинтер смотрит на меня. Я нарушил неписаный кодекс нашей профессии, упомянув святое. Вышел из рамок.

— Вы верующий? — спрашивает он.

— Неортодоксально.

— Разумеется. В наше время никто и ни в чем не традиционен. Но вы верите в образ Божий во плоти?

— Я понимаю, куда вы клоните. Я оговорился, простите. В течение десяти лет меня окружали мормоны.

— Заметно. Вы меня обидели, — говорит Пинтер.

— Намекнули, что я — носитель фаустовского духа. Но это не так. Если я помогу маленькой авиакомпании освоиться в условиях жесточайшей конкуренции, то не нарушу ни единой заповеди — здесь я уверен. И вообще, это высоконравственный поступок в чистом виде.

— Еще раз приношу свои извинения.

Пинтер вздыхает и встает. Стоя он практически того же роста, что и сидя, хотя длинный мешковатый пиджак скрадывает его короткие ноги. Мы смотрим друг на друга. Пинтер заговаривает, обращаясь к моей груди, как будто мы одного роста, и я, в слабости своей, подыгрываю — пригибаюсь.

— Мы с Маргарет готовим ужин. Просьба: за столом никаких разговоров о божественном. И о бизнесе.

— Но ведь вы, надеюсь, понимаете, зачем я прилетел? Мое предложение…

— Потом. За едой мы придерживаемся темы.

— Какой темы?

— На ваше усмотрение. Вы гость.

— Я слушал ваши лекции и хочу вас поблагодарить. Вы читали их по спутниковой связи и не видели меня…

— Ни на чем не основанное предположение.

— Я знаю, как работает спутниковая связь.

— Это устаревшая модель.

Поскольку вход с улицы в дом перегорожен бульдозерами и грудами земли, а крыльцо отсутствует, так что дверной проем висит в воздухе, Пинтер оставляет свою новенькую немецкую спортивную машину в проулке. Поездка была долгой. В Онтарио транспорт движется в равной степени неистово во всех направлениях, дороги напоминают развороченный муравейник, а Пинтера вообще нельзя пускать за руль. Его стиль вождения — абсолютное невнимание к окружающим и полнейшая сосредоточенность на собственной машине. Даже на большой скорости он щелкает разными кнопками, регулирует высоту руля, накачивает подушку под поясницей и поправляет решетчатую отдушину кондиционера. Пинтер умрет в этой машине, и, подозреваю, он в курсе — а поэтому хочет насладиться всеми игрушками.

Маргарет стоит на ступеньках у задней двери, со старомодным коктейлем, украшенным вишенкой. Она похожа на двадцатилетнюю девушку, которую искусственно состарил гример-дилетант, нарисовав морщины и посыпав волосы пудрой, дабы изобразить седину. Она приветствует меня чересчур радушно, целует в обе щеки и почти не обращает внимания на своего «сожителя», который проскакивает на кухню и наполняет два бокала. Кухня — одна из двух обитаемых комнат; вторая — спальня, дверь в нее открыта, и я вижу широкую массивную кровать с цветастыми простынями и мохнатыми одеялами, под которыми обычно спят на водяных матрасах. Доступ в остальную часть дома загорожен полотнищами пыльного полиэтилена, висящего на кнопках. За ним виднеется размытая фигура плотника, который с шумом забивает гвозди при помощи пневматического молотка. Грохот стоит оглушительный.

— Сэнди говорит, вы живете в Колорадо, прямо на границе.

— Я там жил раньше. У меня была квартира, но я от нее отказался.

— И где вы живете теперь?

— Там и сям…

— Правда?

— Так бывает. И не то чтобы редко.

— Значит, это такой стиль?

— Пока нет. Впрочем, вскоре увидим.

Мне вручают бокал. Напиток сладкий и крепкий, он наводит на мысли о Голливуде сороковых годов. Пинтер вновь закуривает и погружается в привычный транс, пока дотошная Маргарет продолжает засыпать меня вопросами, задавая их в промежутках между ударами молотка. Над кроватью я замечаю картину — какая-то мифологическая сцена, изображающая полуголую девушку, за которой по лесной поляне гонится похотливый козлоногий тип.

Стол накрыт, но запаха еды я не чувствую. Пинтер повязывает фартук и открывает старый холодильник, набитый полуфабрикатами. Сигаретный дым смешивается с морозным облаком — зрелище, которое я нахожу крайне неаппетитным.

— Сегодня мы ужинаем по-походному, — говорит Маргарет. — Ремонт отнимает столько электроэнергии, что плитой пользоваться невозможно. Сэнди уже описал вам проект?

— Нет. Но, похоже, у вас далеко идущие планы.

Маргарет жестом предлагает пройти вперед и отдергивает полиэтиленовую занавеску. Я заглядываю за нее. Стены гостиной сведены почти на нет, а в деревянном полу проделана круглая дыра размером с небольшой бассейн.

— Арена, — объясняет Маргарет. — Это придумал Сэнди. Видите, куда поднимается потолок? Там проведут свет. Вокруг будут удобные сиденья, подушки, коврики. Это арена для дебатов, наших небольших театральных представлений. На самом деле она повторяет очертания Колизея.

— Гуакамоле покрылось пленкой, — замечает Пинтер.

— Сбрызни его лимонным соком.

— Не могу найти чипсы.

— Ты съел их вечером. Возьми печенье.

Маргарет заново прикрепляет полиэтилен. У меня тоже есть вопросы, но я не знаю, с чего начать — сладкий коктейль превратил мои мозги в кашу. Не говоря уже об арене — что случилось с жесткой диетой Пинтера? То, что он начинает раскладывать на столе — пластмассовые емкости с соусом, ломтики мяса, свернутые в трубочку и наколотые на зубочистку, тарелка жареного лука, оливки — напоминает дегустацию в провинциальном супермаркете или фуршет на открытии автосалона. Интересно, не в пищевых ли добавках секрет законсервированной молодости Маргарет?..

Пинтер заново наполняет бокалы, и мы садимся. На столе — настоящие фарфор и серебро, льняные салфетки. Пинтер, с момента возвращения домой, как будто прибавил в росте — когда мы пьем за «жизненную силу» (тост предлагает Маргарет), стол словно опускается на высоту табуретки. Я возвышаюсь над ним и чувствую себя величественным, исполняющим роль отца. Маргарет — это мать, а Пинтер — наш сын.

— Итак, вы выбрали тему? — спрашивает она. Маргарет уже готова приступить к еде, но, судя по всему, в доме свои правила.

— Что-нибудь актуальное.

Они кивают.

— Мне все равно. Политика?

— Что угодно, — Пинтер фыркает. Он голоден. — Наш последний гость…

— Не дави на него, — говорит Маргарет. — Пусть ассоциирует.

Я перевожу взгляд на картину в спальне.

— Преследование.

Они улыбаются и окунают печенье в соус. Я попал в яблочко и в качестве вознаграждения беру кусочек колбасы.

— Думаю, нужно начать с личного опыта. Итак, кого из присутствующих когда-нибудь преследовали? — спрашивает Пинтер.

— Меня, — отвечает Маргарет.

— Райан?

— С романтическими целями? Или профессиональными?

— Вы сами выбрали тему. Что было у вас на уме?

— Омаха.

— Ну вот. Никаких разговоров о делах.

— Но вы их знаете?

— Мы общались. Повторяю, никаких разговоров о делах.

Маргарет вытирает соус с губ.

— Сэнди, ты слышал эту историю, так что постарайся не перебивать. Дело было в Лондоне, в шестидесятых. Сэнди пригласила туда Британская железнодорожная компания.

— Чтобы рационализировать расписание, — вставляет Пинтер.

— Я во всех журналах читала про Карнаби-стрит и хотела купить себе платье. Я села на автобус и поднялась наверх, чтобы видеть указатели. Там сидели двое ребят с прическами, как у «Битлз»… у Сэнди тоже была такая прическа…

— Иди ты.

— Была.

Я беру оливку. Бокал у меня пуст. Интересно, почему Пинтер пялится на мою ширинку?

— Короче говоря, двое длинноволосых парней. Они пили пиво. Из огромных банок, которые так любят англичане. И я, по своей наивности…

Пинтер приподнимает бровь. Ноздри у него раздуваются.

— …подсела к ним, чтобы расспросить о моде. Так сказать, о положении дел. Попросила показать мне магазин, какое-нибудь местечко на тихой улице, где мало туристов. Они сказали: ну конечно, если угостите пивом. Ладно. Мы отправились по каким-то извилистым улочкам, а потом, не успела я опомниться, как они прижали меня к стене и принялись лапать. Рядом с мусорным баком. И забрали все мои деньги.

— Ты сама им заплатила.

— Сэнди, не встревай. Потом расскажешь сам.

— Она ходила по магазинам не ради вещей, а ради новых ощущений. Вы не знаете, Райан. Эпоха ЛСД. Маргарет была чем-то вроде галактического путешественника. Она вытаскивала меня познакомиться с Хаксли, Лири и прочей братией. Горячие ванны под столом из красного дерева. Кукольные представления. Я думал таким образом вернуть себе вдохновение. Астрология. Может быть, это и помогло. Видения. Новые перспективы. Но, свято уверяю вас, мне уж точно не поднимали настроение все эти подозрительно живописные нападения на Маргарет в каждой европейской столице.

— Однажды я переспала с Генри Миллером, — сообщает та.

У меня приглушенно звонит мобильник. Пинтер презрительно фыркает, я лезу в карман, выключаю звонок и извиняюсь, становясь при этом еще краснее.

— Спасибо, — говорит Пинтер. — Терпеть не могу эти штуковины. Грех, в который впадает человек, во имя того, чтобы быть на связи.

— Обычно я не беру его с собой, когда иду на встречу. Но сегодня слегка замотался…

— Тема, — напоминает Маргарет.

— Мы кажемся вам нелепыми? — спрашивает Пинтер. — Настойчивость, с которой мы свято блюдем время ужина? Любовь к спорам? Странное эротическое прошлое?

— Нет, — почти беззвучно отвечаю я.

— Если и так — этого у нас не отнять. Связь, которая объединяет многих. Бездонная дыра. Никто не может быть одновременно повсюду — да и зачем к этому стремиться? Конечно, мы подойдем близко. На шаг, на полшага, на четверть шага. Но никогда не переступим черту. Таков, понимаете, их план. Прогресс без достижения идеала. Бесконечная погоня, которая постепенно заменяет все прелести полового акта.

— Час назад вы утверждали, что мир — это лабораторная пробирка.

— Мы все еще говорим о преследовании? — спрашивает Маргарет. — Или сменили тему?

— Пробирка — очаровательный антиквариат по сравнению с тем, что уготовано для нас. Крошечные антенны, встроенные в корни волос. Цифровые датчики на кончиках пальцев.

— Без нашего разрешения?

— Мы дадим разрешение. Взамен нам пообещают бесплатное радио. Бесплатные телефонные звонки.

— Они? Вы не ощущаете себя соучастником?

— Конечно, ощущаю. Я — на нижнем ярусе. Я бы согласился, будь эти «они» другими, но история не предоставляет мне иного выбора. Мой совет: если услышите про «них» — присоединяйтесь, хотя бы для того, чтобы упредить их и занять оборону.

— На семинарах вы учите ответственности. А это скорее похоже на пассивность…

— Они всегда связаны, просто на семинарах я подчеркиваю одну сторону. Семинары — для умственно несовершеннолетних людей, а вовсе не для энергичных, полностью реализовавшихся личностей, у которых есть перспективы.

— Напомните мне, чтобы я больше на них не ходил.

— Сэнди, однажды тебя тоже преследовали. Та компания…

— Это снова касается Омахи. Не будем о делах, Маргарет.

— Пожалуйста, расскажите, — прошу я. — Мне очень интересно.

— Они попросили поделиться своими мечтами. Я так и сделал. Через три месяца меня начали заваливать факсами. Предсказания. Догадки. О том, что я скажу дальше. В какой-то момент они достигли сорокапроцентной точности. Это скучно.

— Как вы можете так говорить? Вовсе нет. А о чем вы мечтали?

— О покупках. О креме для бритья. О свежемороженом мясе.

— Да вы шутите.

— У них были и плюсы и минусы. По большей части они просто хвастуны. Сплошная афера.

— Но тогда он так не думал, — говорит Маргарет. — Это его поразило. Он почти год проболел.

— Хроническая усталость. Дело вовсе не в них. Ты заговорила о делах, дорогая. Дискуссии конец.

Маргарет покидает нас. Она идет с бокалом на заднее крыльцо, садится и смотрит в проулок, где растут пальмы.

— Мне кажется, «МифТек» за мной тоже охотится.

— Посмотрим. А пока забудьте об этом.

— Нужно обсудить «Зону Пинтера», — говорю я. — Не подумайте, что я на вас давлю, но я очень на это рассчитываю…

— Сомневаюсь, что готов увидеть издание своих трудов на кофейных кружках. Хотя идея всеприсутствия меня увлекает. Я схожу в туалет. Попробуйте лук. Не хотите снять пиджак? Вам, кажется, жарко.

Укрывшись за столом, я достаю мобильник и проверяю последний звонок. Код Солт-Лейк-Сити. Снова Азиф — должно быть, новости о Джулии. Стоит ему узнать о том, что у нас беда, как он становится неутомим.

Маргарет оборачивается и смотрит на меня со ступенек.

— Звоните, звоните. Не позволяйте ему вас заболтать. Позвоните с улицы, если так удобнее.

— Спасибо.

— Муж хотел, чтобы вы у нас заночевали, но я вижу, что вы к такому не готовы. Я ему все объясню.

Я обхожу машину Пинтера и набираю номер. Джулия берет трубку после первого гудка. Целая и невредимая.

Голос у нее слабый, хоть я и сомневаюсь, что сам говорю твердо. В ее голосе — дорога и забегаловка на обочине. Джулия описывает свое ночное путешествие по диагонали — через Южную Дакоту и Вайоминг. В Рапид-Сити сестра проколола шину и залатала ее при помощи моментального клея. Неподалеку от Шеридана Джулия подобрала стопщика-индейца, который подарил ей медвежий коготь на счастье. Пересекая границу Юты, она на час остановилась в Пылающем ущелье, чтобы при свете фонарика осмотреть холм, нашпигованный окаменевшими останками динозавров. Джулия утверждает, что бежала вовсе не от свадьбы — всему виной смерть Майлза и Ти-Джея, отравившихся собак, которые, как и сказал Кейт, скончались у нее на руках, от непрерывного внутреннего кровотечения. Они умерли по ее вине. Вообще, все случилось по ее вине.

— Что еще? — спрашиваю я.

— Все.

Джулия не права.

— Ты ела? — спрашиваю я.

— Я сейчас ем.

— Что именно?

— Лакрицу.

— Это не еда.

Джулия не просит меня прилететь, но я все равно прилечу. Я могу оказаться рядом с ней, соизволением «Грейт Уэст» и воздушных диспетчеров, через четыре часа. Нужно выехать немедленно.

— А еще я пью молоко.

— Допивай. Молоко — это то, что надо.

— Допила.

Пинтер выходит на крыльцо и стоит, обняв одной рукой девическую талию Маргарет. С его лица сошло распутное выражение; он отворачивается, чтобы не мешать разговору. Я велю Джулии не ждать меня, ложиться спать и передать трубку Азифу. Она так и делает. Шум миксера намекает, что они на кухне, где им и следует быть.

— Забери у нее ключи от машины.

— Уже забрал.

— Спасибо, Азиф.

Мой богатый и находчивый зять, не рожденный в Америке, — просто подарок. Мы ему многим обязаны.

Пинтер медлит, когда я прекращаю разговор. Странный человек, но при желании весьма проницательный.

— Я вижу, что-то случилось и вы спешите, — говорит он. Маргарет опускает голову ему на плечо.

— Семья.

— Не объясняйте. У всех свои проблемы. Что касается нашего дела — то, возможно, мы этим займемся. Я буду на конференции. Нужно больше ездить. Вы там выступаете?

— Коротенькая речь. Чтобы прояснить ситуацию. Между нами говоря, я ухожу из КСУ. Я помещен в нишу, и она мне не нравится. И потом, у меня немеют нижние конечности. Прошу прощения. Я уже на это жаловался.

— Ничего.

— Вы не могли бы отвезти меня обратно в отель, чтобы я мог забрать вещи и машину?

— Мог бы, но не факт, что мы доберемся целыми и невредимыми. Маргарет?

— Конечно. Только найду очки.

Мы жмем друг другу руки. В его крошечном большом пальце отрывисто и резко бьется пульс. Я благодарю Пинтера за ужин и понимание.

— Отличная тема, — говорит он. — Нам она всегда нравилась.