Множественные убийства: природа и причины

6.1. Особые состояния множественных некрофильских убийц в свете виртуалистики и учения об аффектах

Излагаемые ниже исследовательские материалы об особых состояниях множественных некрофильских убийц получены мною в результате клинических бесед с ними. Эти материалы не поддаются какому-либо статистическому осмыслению, во всяком случае в настоящее время. Аналогичной информации у других криминологов я не находил.

Особые состояния множественных некрофильских убийц, отличающие их, можно назвать виртуальными. Я хочу сказать, что некоторые такие преступники в период, непосредственно предшествующий преступлению, во время его совершения и сразу после него находятся в особом психологическом состоянии. Эта особенность заключается в том, что в указанные отрезки времени человек выходит из данной реальности, по крайней мере частично, и оказывается в новом для себя измерении — виртуальном. При этом ни выход из настоящей действительности, тем более частичный, ни переход в новое качество чаще всего не осознаются им — я не имею в виду здесь случаи сильного алкогольного опьянения или явно болезненного расстройства, когда появляются сомнения в невменяемости субъекта. В ряде случаев субъект, преследуя разные цели, не обязательно преступные, может намеренно привести себя в такое состояние путем алкогольного или наркотического опьянения, вдыхания паров бензина, длительных очень быстрых движений и т. д.

Виртуальные явления существуют с момента появления на свет человека как одно из порождений его психики и одна из форм реализации ее глубочайшей потребности: выхода за пределы данной ему реальности. Однако объектом самостоятельного научного психологического исследования они стали сравнительно недавно, в отличие, например, от античной и средневековой философий, для которых виртуальность была одной из центральных проблем в первую очередь потому, что в те эпохи философия была тесно переплетена с религией. Собственно говоря, богословская философия есть не что иное, как постоянное утверждение бога и других сверхъестественных персонажей в качестве виртуальной реальности. Особенно красноречивы в этом отношении мистики — чей мистический интерес основывается не на суеверии и тяге к оккультизму, а на восприятии всего сущего как чуда, дающего возможность постичь сокровенные тайны, причем это постижение не имеет границ, создавая особый мир.

Виртуальная реальность, в которой живут и действуют сверхъестественные божественные существа, обычно воплощается в мифах, в том числе религиозных. Миф раскрывает творческую активность сверхъестественных существ и обнаруживает сакральность их деяний. Благодаря этим существам человек стал таким, какой он есть: смертным, разделенным на два пола, обладающим культурой.

Опыт нашего времени показывает, что чем активнее тоталитарное мифотворчество и соответствующая ему символизация, чем упорнее прославление с помощью мифов грубой силы, тем выше некрофилизация общества. Под некрофилизацией понимают не только призывы к смерти и ее прославление, но и сеяние ее, т. е. уничтожение людей. Толкование некоторых мифов очень помогает этому, поскольку внедряет в сознание, что с помощью героев, в первую очередь вождей — этих сверхъестественных могучих существ, создан окружающий (в тоталитарном мифотворчестве — социальный) мир и его отдельные фрагменты, а человек таков, каков он есть, благодаря их сверхъестественным усилиям. Поэтому им надо подчиняться и убивать, если они потребуют. Так и происходило в годы владычества нацистов Германии и большевиков в СССР. Вожди тех и других, по ощущениям людей, которые верили в них, жили и действовали в виртуальном священном мире, а не в профанном, обыденном. Иначе бы им никто не поверил.

Имеются различные понимания виртуального. В. С. Бабенко считает, что термин «виртуальный» используется тогда, когда хотят сказать, что нечто имеет все характеристики конкретной вещи, хотя формально оно не может быть определено как эта вещь. Предполагается наличие некоторого специфического отношения типа «прообраз — образ», обозначающего порожденность одного объекта (явления) другим, обычно иной природы. Термин «виртуальный» обладает смысловой широтой — он может применяться к объектам любой субстанции. Обычно он употребляется в сочетании с другим — «реальность», который тоже достаточно широк в смысловом отношении, так как означает все существующее, охватывая как физический (объективная реальность), так и духовный (субъективная реальность) миры. Виртуальная реальность — отличный от реального мир, созданный человеком, в который можно проникнуть и существовать в нем, испытывая весь спектр ощущений, знакомых или малознакомых нам в мире настоящем.

В определениях Бабенко для нас особое значение приобретает психологическое понимание виртуальной деятельности: оно соответствует субъективистскому представлению, согласно которому виртуальная реальность — это психологический феномен образования в сознании человека некоторых пространственно-временных образов, вне зависимости от причин, их вызвавших. Тогда в круг явлений, охватываемых понятием «виртуальная реальность», входит все, связанное с психической деятельностью человека, включая такие явления, как галлюцинации, сновидения, сомнамбулизм и др., а также нормальное, образное восприятие (представления, воспоминания и т. д.)[52].

Н. А. Носов, ведущий российский исследователь виртуалистики, верно указывает на то, что современная культура сейчас вступила в очередной виток повышенного интереса к необыденным явлениям человеческой психики. Этот интерес находит свое выражение в самых разных формах: от изучения и практикования различных эзотерических систем до увлечения трансперсональной психологией, мистикой, астрологией и т. д., а также широкого употребления наркотиков. Наличие этого интереса, собственно, есть проявление определенной потребности.

По мнению Носова, с точки зрения виртуальной психологии смысл и суть воздействия на человека заключаются в активизации самообраза. т. е. ощущений, порождаемых психическим образом. В этом плане несущественно, каким способом человеку предлагается образ: с помощью традиционных видов искусства или экранных технологий. Важно не то, каким способом человек получил тот или иной образ, а то, как этот образ начинает функционировать в психике и какие ощущения порождать в самообразе. Самообраз, считает Носов, — это своею рода психическое табло, на котором отражаются психические события, а не те события, которые происходят вне практики человека. Если образ не порождает никаких ощущений в самообразе, то и тот объект, который породил этот образ, никак человеком не переживается. Так мы воспринимаем обыденную обстановку вокруг нас (улицы, дома и т. д.). Но иногда образ порождает ощущения в самообразе: бывает, что вдруг видишь неземную красоту обыкновенного цветка или заходящего солнца, или картины на выставке, или проходящего мимо человека. Это означает, что в самообразе возникли ощущения от образа, и эти ощущения называются виртуальными[53].

Нельзя не согласиться с Носовым, что в современной психологической науке произошел качественный скачок: от идеи моноонтологичности (унификации типов знаний) она перешла к признанию идеи полионтологичности (множественности и разнородности знаний). Идея полионтологичности, по Носову, исходит из того, что существует много несводимых друг к другу, т. е. онтологически самостоятельных, реальностей, например бодрствование и сон. Такой подход совершенно необходим для объяснения особых состояний некрофильских убийц и наличия сопровождающих эти состояния иных явлений. Используя некоторые категории виртуалистики, я буду ориентироваться, в частности, на то, что: а) виртуальная реальность — это психологический феномен образования в психике человека некоторых пространственно-временных образов вне зависимости от породивших их причин: б) виртуальные ощущения есть самообраз, возникший от образа: в) связи внешнего мира и виртуальной реальности весьма сложны и многократно опосредованы. Как будет видно из дальнейшего анализа, понимание особых состояний некрофильских множественных убийц невозможно без опоры на приведенные положения.

Кроме того, необходимо учитывать следующие свойства виртуальной реальности, выделенные Носовым:

• продолжительность — виртуальная реальность продуцируется активностью какой-либо другой реальности, внешней по отношению к ней. В этом смысле се называют искусственной, сотворенной, порожденной. Психологические виртуальные реальности порождаются психикой человека:

• актуальность — виртуальная реальность существует актуально, только «здесь и теперь», только пока активна порождающая реальность;

• автономность — в виртуальной реальности свои время, пространство и законы существования. В виртуальной реальности для человека, в ней находящегося, нет внеположного прошлого и будущего;

• интерактивность — виртуальная реальность может взаимодействовать со всеми другими реальностями, в том числе и с порождающей, как онтологически независимая от них.

Порождающая реальность называется константной; виртуальная реальность может породить виртуальную реальность следующего уровня, став относительно нее константной реальностью, и так, в принципе, до бесконечности[54].

Примерно также понимают и оценивают виртуальную реальность и другие исследователи. Например, как отмечал Л. П. Гримак, «виртуальный мир всегда является определенной частью естественно воспринимаемой психической реальности. Обычным и привычным для человека миром виртуальной реальности были иллюзорные образы, возникающие в сновидениях, призванные продуцировать полезный психофизиологический эффект — настраивать функциональные системы организма после пробуждения»[55].

Хотелось бы отметить, что методологию и категории виртуалистики можно использовать не только для объяснения множественных убийств, но и других преступлений, требующих сильного эмоционального напряжения, при совершении которых можно наблюдать особые состояния виновных.

Я полагаю, что виртуальные состояния преступников не тождественны дереализации, которая возникает иногда при депрессиях, характеризуется тягостным переживанием утраты реальности, связи с окружающим миром и часто сочетается с деперсонализацией (деперсонализационно-дереализационный синдром). У субъекта, переходящего в другое измерение (или другое состояние), обычно не бывает никаких тягостных переживаний, поскольку, как следует из моих конкретных наблюдении, у него нет таких переживаний. Во многих случаях без усилий с его стороны он переносится в другую плоскость и не всегда способен вразумительно объяснении, благодаря чему произошел подобный переход и каковы были его переживания в момент перехода и после. Более того, что очень важно заметить, человек иногда вообще не осознает, что был выход, казалось бы, из навечно заданной сферы бытия. Это может свидетельствовать о том, что он не привык к виртуальному состоянию, очень слабо или вообще не распознает его, не ощущает изменений своего личностного статуса. Тем не менее, как я пытался показать выше, некоторые пояснения относительно своего состояния и связанных с ним переживаний отдельные лица все-таки смогли дать.

Как показали результаты обследования некрофильских множественных убийц, их виртуальные состояния (они были не у каждого преступника) заключались не просто и не только в уходе от актуальной реальности, но и в перемещении в иную плоскость. В последней они ощущали себя иначе, чем обычно, но как именно, не могли пояснить. Жертвы тоже принимали иной облик, чем были в действительности или какими они представали до конфликта; нередко им приписывались качества, которыми обладал сам преступник, но ощущал их неприемлемыми для себя, а поэтому переносил на других.

Более ярко создание виртуальной реальности наблюдается среди лиц с пограничными психическими расстройствами и особенно у душевно больных. Так, Джумагалиев, признанный невменяемым, убивал женщин и частично съедал их. Женщин выбирал произвольно, но всех считал развратными; после ряда совершенных им убийств почувствовал, что мир изменился к лучшему, очистился и к нему, Джумагалиеву, люди стали испытывать благодарность. Все это обоснованно можно представить себе в качестве бреда психически больного — это так и есть, но ведь и бред представляет собой частный случай производства виртуальной продукции. Бред-виртуал имеет стимулирующее значение: тот же Джумагалиев, для того чтобы мир стал еще лучше, продолжал убивать.

Принадлежат ли психические состояния некрофильских убийц к числу известных, но необычных состояний сознания, например среди шаманов? О последних С. Гроф пишет, что карьера многих шаманов начиналась с драматических эпизодов измененного состояния сознания, которые традиционная западная психиатрия считает проявлением серьезных психических заболеваний. К таким эпизодам относятся видения, путешествия в потусторонний мир, нападения демонов, нечеловеческие мучения и тяжелые испытания, за этим последовательно наступает умирание и вторичное рождение, причем все события происходят на небесах. В таком состоянии будущий шаман может испытывать широкий спектр экстремальных эмоций и вести себя самым странным образом[56]. Некоторые из подобных переживаний некрофильские убийцы испытывают: путешествия в потусторонний мир, нападения демонов (которых они называют «Сатаной», «Оно» и др.), тяжелые мучения, как, впрочем, и многие из тех, у кого имеются расстройства психической деятельности.

Однако интересующие нас лица не переживают умирания, напротив, они заставляют умирать других, причем в силу полного отсутствия эмпатии совсем не сопереживают убиваемому или убиваемым. Но нельзя забывать, что многие такие убийцы во время совершения самого преступления часто впадают в экстатическое состояние, сродни шаманскому, а вслед за этим испытывают приятное расслабление и разрядку, что, тем не менее, нельзя полностью отождествлять с новым рождением, хотя нечто неуловимо общее здесь можно констатировать. Так, в качестве очень осторожной гипотезы можно допустить, что, наблюдая смерть другого, некрофильский убийца психологически умирает сам, а потом воскрешает. Особенно это заметно в случае экстатического убийства: проявление экстаза вызывает не только мощное спонтанное освобождение физической энергии в теле, как полагает Дж. Корнфильд, но и очень большое расходование физических и психических сил, что вызывает значительное и резкое ослабление всего организма убийцы. Именно поэтому они после такого поступка обычно подолгу спят.

Экстатическое состояние представляет собой нечто среднее между бодрствованием и сном с явным помрачением сознания и потерей четкости ощущения реальности. Вывод о таком состоянии я сделал, выслушав и оценив подробный рассказ о содеянном Фукалова. Во время совершения убийств он был практически трезв, однако не смог вспомнить некоторые из очень важных обстоятельств, отдельные из совершенных им убийств. Он никак не смог объяснить, почему он убил столько людей, не имевших никакого отношения к конфликту.

До экстатического состояния можно довести себя разными путями, например длительным постом, однако в моей практике не было ни одного случая, чтобы некрофильский преступник вызвал в себе экстаз специально для того, чтобы совершить убийство. Это, конечно, не исключает того, что подобное возможно в качестве психологической предпосылки некрофильского убийства. Вероятно, уход в экстатическое измерение является одним из субактивных бессознательных смыслов совершения некрофильских убийств. Наличие экстатических состояний вовсе не означает отрицания того, что особые состояния некрофильских убийц представляют собой виртуальные реальности с их порожденностью, актуальностью, автономностью и интерактивностью. В этой связи интересно отмстить, что экстатические состояния могут быть различного уровня, каждый из которых способен порождать виртуальную реальность, выступая в этом случае в качестве константны.

Экстатические состояния неоднократно привлекали к себе внимание юристов, криминологов и психологов, причем такие состояния иногда описывались как аффективные. Чаше всего аффектами называли особые эмоциональные переживания, внезапно возникшее сильное душевное волнение. Известный правовед Т. Г. Шавгулидзе писал, что они возникают при наличии особо интенсивного чувства и являются критической точкой переживания. Д. Н. Узнадзе отмечал, что сильное впечатление вызывает бурную реакцию, которая благодаря высокой интенсивности овладевает всей душевной жизнью индивида. Актуальное содержание сознательности почти исчезает, иногда субъект даже теряет сознание и появляется какая-то пустота. Вслед за этим вскоре следует бурное течение представлений, которые всецело соответствуют содержанию аффекта: то, что несовместимо с ним, изгоняется из сознания. Пока аффект существует, на течении всех представлений лежит его печать, он господствует над ними[57]. Сходные мысли об аффекте высказывал С. Л. Рубинштейн: «Аффективное состояние выражается в заторможенности сознательной деятельности. В состоянии аффекта человек «теряет голову». Поэтому в аффективном действии в той или иной мере может быть нарушен сознательный контроль в выборе действия. Действие в состоянии аффекта вырывается у человека, а не вполне регулируется им… Аффективный характер приобретают но преимуществу эмоциональные процессы, имеющие максимально личностный, минимально опредмеченный характер»[58].

Последнее утверждение — по поводу минимального опредмеченного характера влечений — вызывает серьезное возражение: практически во всех случаях проанализированных мною аффективных состояний предмет соответствующих переживаний был ярко, иногда даже слишком ярко выражен.

Аффекты принято делить на интенсивные и сверхинтенсивные. Первые называются также физиологическими, вторые — патологическими. Под патологическим аффектом понимается кратковременное, сверхинтенсивное переживание, достигающее степени психологического состоянии, при котором наступают полное помрачение сознания и парализация воли. При патологическом аффекте лицо, совершившее общественно опасное деяние, признается невменяемым. В юридической практике аффективные состояния чаще сводятся к аффекту гнева, который обычно вызывается сверхсильными конфликтными ситуациями, когда объектом гнева в основном выступает человек, «виновный» в создании конфликта. По мнению Т. Г. Шавгулидзе, при аффекте гнева поведение протекает под влиянием актуальной потребности мести и его отдельные этапы (подготовительный, взрыв, заключительный) протекают как будто сами собой. Преступное поведение при аффекте гнева направляется установкой, соответствующей актуальной ситуации. Именно эта установка направляет хотя и неосознанное. но целесообразное поведение субъекта[59].

По мнению Ф. С. Сафуанова, на сегодняшний день в судебной психологии выявлены и описаны следующие эмоциональные состояния:

1. Классический физиологический аффект. Это стремительно и бурно протекающая эмоциональная реакция взрывного характера, сопровождающаяся резкими, но не психотическими (как при патологическом аффекте) изменениями психической деятельности.

2. Кумулятивный аффект. Основное отличие от классического физиологического аффекта состоит в том, что первая фаза обычно растянута по времени (от нескольких дней до месяцев и даже лет), в течение которого развивается более или менее длительная психотравмирующая ситуация, протрагированная психогения, обусловливающая кумуляцию, накопление эмоционального напряжения у обвиняемого. Кумуляции эмоционального напряжения в значительной мере способствуют индивидуально-психологические особенности: чаше всего такие аффекты возникают у возбудимых личностей с компенсаторным высоким самоконтролем и у тормозимых с доминированием «отказных» реакций. Аффективный взрыв может наступить и по незначительному (реальному или условному) поводу, по типу последней капли.

3. Аффект на фоне алкогольного опьянения. В настоящее время практически не дискутируется вопрос о правомерности диагностики аффекта улиц, находящихся в легкой степени алкогольного опьянения, но одни авторы считают его физиологическим, другие — аномальным.

4. Эмоциональное возбуждение, оказывающее существенное влияние на сознание и поведение. Здесь наблюдается известная вариативность возникновения и развития эмоциональной реакции, но, как правило, на первой стадии происходит кумуляция эмоционального напряжения, которая в силу взаимодействия определенных личностных особенностей и ситуативных воздействий не находит отреагирования. Среди таких индивидуально-психологических особенностей можно назвать исходный низкий уровень гетероагрессивности и эмоциональной устойчивости, пониженный порог фрустрации, нетипичность внешне обвиняющих форм реагирования в конфликтных ситуациях, высокий уровень опосредованности поведения, робость, нерешительность, сензитивность, склонность выражать агрессию (когда это необходимо) в социально допустимой форме.

5. Эмоциональное напряжение, оказывающее существенное влияние на сознание и поведение. Первая стадия протекает аналогично первой фазе эмоционального возбуждения — происходит кумуляция эмоциональной напряженности. Однако эмоциональное напряжение после каждого очередного фрустрирующего воздействия не сбрасывается (по В. Вундту, спад эмоционального напряжения сопровождается резким ростом эмоционального возбуждения), а все более нарастает и переходит во вторую фазу, которая не носит взрывного характера, а представляет собой как бы «плато» интенсивного эмоционального напряжения.

По аналогии с моделью стресса по Г. Селье можно сказать, что стадия сопротивления организма сменяется стадией истощения адаптационных возможностей или описанной в физиологии фазой «отрицательной эмоции», которая может сопровождаться угнетением интеллектуальных функций при сохранении или даже повышении энергетических ресурсов. Обычно эти состояния характеризуются меньшей интенсивностью и силой переживаний, чем эмоциональное возбуждение, но при определенной констелляции личностных и ситуационных факторов, исчерпывании ресурсов совпадающего поведения и попыток субъекта адаптироваться к конфликтной стрессовой ситуации, эмоциональное напряжение может достигать такого уровня, когда нарушается процесс выбора цели действия, высвобождаются стереотипные автоматизированные движения, происходят ошибки в восприятии окружающей действительности[60].

Виртуальные состояния преступников чаще всего удается наблюдать криминологам и криминалистам, имеющим некоторую клиническую практику и изучающим не только уголовные дела. Все случаи указанных состояний я грубо и условно мог бы разделить на две группы: 1) те, которые не ожидались и о которых до определенного времени человек даже не подозревал; 2) те, которые уже переживались и зафиксированы в психике в качестве весьма желаемого явления. Хотя привычка к ним и не наступает, но сохраняется стремление к повторению приятных ощущений. Надо сказать, что и те, и другие состояния наблюдаются не только при совершении корыстных, но и насильственных преступлений, не только при совершении единственного преступления, но и ряда однотипных, многоэпизодных, множественных преступлений.

С первым вариантом виртуальных состояний я неоднократно сталкивался при психологическом обследовании лиц, совершивших убийства членов семьи и родственников, причем жертвами бывали несколько человек, в том числе дети. Даже не находясь в состоянии сильного или среднего опьянения, убийцы могли лишь в самых общих чертах рассказать о том, что произошло. Примечательно, что это часто были рассказы человека как бы со стороны, не очень причастного к событию, не включенного во все его обстоятельства. Сами события, их последовательность, время и особенности протекания излагались в самом общем виде, виденные как бы сквозь туман, очень часто со слов очевидцев, сотрудников милиции или следователей. Иногда выпускались очень важные детали, и вообще многое зависело от формы и последовательности постановки вопросов допрашиваемому. Важно отметить, что обвиняемых (осужденных) в довольно редких случаях можно было заподозрить во лжи и желании уйти от ответственности: они обычно признавались в содеянном, не отрицали свою вину.

Главное — они не понимали (разумеется, далеко не все), что и как произошло, но при этом осознавали и описывали все факты длительного семейно-бытового конфликта, правильно оценивали криминогенное значение этих фактов.

Поскольку обвиняемые (осужденные) не понимают, как все случилось, они иногда пытаются сослаться на потусторонние силы — домовых, ведьм, злобных старух и т. д. Киселев, который обвинялся в убийстве из охотничьего ружья жены и семилетнего сына, объяснял, что он пытался защитить их от полчищ демонов и злых чертей, а когда это не удалось, застрелил их, чтобы они не попали к «врагу». Врагов он во множестве ощущал в своем доме и вблизи него. Рассказ убийцы (он был признан вменяемым) подтверждался достоверными данными, в частности обилием следов пуль и стреляных гильз, когда он почти всю ночь отстреливался от «врагов».

Из числа тех, кто уже испытал виртуальные состояния, я бы особо выделил карманных воров, сексуальных убийц и убийц из бандитских групп.

Первые из них составляют особую категорию людей, ведущей чертой личности которых является компульсивное влечение к острым, эмоционально насыщенным ситуациям, участие в захватывающей игре, каковой является карманная кража. Мотив обогащения у них тоже есть, но, во-первых, он нередко оттесняется на второй план; во-вторых, он усиливает мотив игры. Я много раз беседовал с карманниками, которые не могли никак объяснить, какая неведомая, но мощная сила толкает их на совершение карманных краж, но они весьма красноречиво описывали те исключительные, поистине блаженные состояния, которые они испытывали, полностью окунаясь в атмосферу кражи. Это воры-игроки, их можно встретить и среди квартирных воров, и среди постоянно крадущих расхитителей и взяточников. Некоторые из взяточников и расхитителей участвуют в совершении преступлений не потому, что нуждаются материально, не потому, что связаны обшей порукой с такими же, как они, а потому, что их неодолимо влечет сама игра. Подлинные мотивы им не открыты.

Вообще для всех корыстных преступников характерен общий высокий уровень тревожности, носящий ровный, а не скачкообразный характер, что позволяет им чувствовать опасность и дает возможность избежать ее. Карманные же воры, попав в «любимую» ситуацию, часто становятся глухи к опасности. Оберегающий их механизм отключается.

Особенно значимы в виртуальных состояниях преступников личностные изменения. Ничтожный клерк, сексуальный неудачник и импотент Чикатило, который постоянно подвергался насмешкам и насилию, даже на работе, даже в семье, во время убийств превращался в могущественного царя леса, хозяина жизни. Он часами ходил но лесу с отрезанными им частями тела, которые физически подтверждали его силу и власть. Сексуальный неудачник и девственник Головкин, одинцовский вампир, ощущал себя в специально вырытом бункере подлинным властителем жизни трепещущих от страха мальчишек, которых он ради своего торжества подвергал нечеловеческим пыткам.

Виртуальные исследования в криминологии могут иметь огромное научное значение в плане объяснения преступного поведения, квалификации преступлений и исправления виновных.

Между тем далеко не каждое некрофильское убийство происходит в состоянии аффекта, напротив, оно совершается часто в результате холодного и рационального расчета, при условии высокопрофессиональной подготовки. Именно это мы можем встретить у тоталитарных правителей (Сталин никогда не переживал никаких аффектов, Гиммлер и Эйхман были спокойными и рассудительными людьми), террористов, наемных убийц, даже у тех, кого называют сексуальными маньяками. Насколько я мог наблюдать, аффективные состояния (состояния одержимости, как их можно еще назвать) были втайне страстно желаемыми, к ним бессознательно и мощно влекло некрофильских убийц как к возможности дать выход интенсивнейшей разрушительной энергии, раздирающей индивида. Это для него чрезвычайно актуально и жизненно важно, поскольку, если такое не произойдет, он может, образно говоря, взорваться сам. Поэтому подобный некрофил убивает, чтобы жить. Если повода для внешнего взрыва нет, некрофильский человек активно ищет его или попросту сам изобретает. Для этого годится любой факт.

Сказанное позволяет не согласиться с тем, что насильственное аффективное поведение протекает под влиянием актуальной потребности мести. Утверждать такое можно лишь при условии незнания того, что существует некрофильская агрессия. При последней имеет место не только аффект мести, но и некрофильская потребность в уничтожении — в первую очередь людей, но объектом насилия могут быть и животные, а также строения и другие продукты созидательной деятельности, любые вещи. В некоторых случаях объектом вандалической агрессии, а в сущности против человека выступают какие-то предметы, так или иначе связанные с ним, и здесь, по-видимому, можно говорить о косвенном, смещенном насилии в отношении его же. Конечно, у некрофилов вполне может быть аффект мести, при этом часто уничтожаются не только те, которые, по представлению убийцы, вызвали конфликт, но и совсем непричастные к нему люди. Например, во время семейного скандала преступник убивает не только жену и выступивших на ее стороне родителей, но и соседей, которые пытались разрешить конфликт.

Вернемся к одержимости. Выше я назвал ее синонимом аффективных состояний, но, вероятно, был не прав. Аффект — это сильная эмоциональная вспышка, как правило, кратковременная. Состояния одержимости более длительны, они могут продолжаться даже годы и представляют собой слепую, нерассуждающую, фанатическую преданность каким-то своим, обычно бессознательным или лишь смутно понимаемым влечениям, идеям, субъективным состояниям и переживаниям. Одержимость не всегда порицаема, ибо это может быть и одержимость трудом, но человек может стать рабом своей одержимости, отдав ей всю свою жизнь без остатка. Одержимые, маниакально заряженные люди, если они обретают хоть какую-то власть, могут быть и чаше всего становятся смертельно опасными. К сожалению, отечественная история представляет нам множество «красочных» иллюстраций сказанного.

6.2. Особые состояния множественных некрофильских убийц и отчуждение личности

В понятие «отчуждение» вкладывается самое разное содержание. Оно применяется философами, психологами и социологами в отношении необычайно широкого разнообразия психосоциальных расстройств, включая утрату себя, состояние страха, отчаяние, дезориентацию, ненадежность, социальную дезорганизацию, одиночество, автоматизацию, бессилие, бессмысленность, изоляцию, пессимизм и утрату веры или ценностей.

Исключительное внимание уделяли отчуждению экзистенциалисты М. Хайдеггер, К. Ясперс, А. Камю, Ж.-П. Сартр. У Хайдеггера категория «отчуждение» выступает в виде понятия «нигилизм», означающего всеобщую опустошенность сознания и утрату ценностных характеристик бытия. Высшая стадия нигилизма означает полное и притом совершенно добровольное самоосуждение человека, опустошенность духа, но уже с полным осознанием корней абсурдности бытия и глубинных причин страха. Такую опустошенность некоторые экзистенциалисты, особенно А. Камю, толкуют как своего рода победу человека, поправшего свои иллюзии и решившего смело посмотреть в глаза трагической правде, отказаться от рутины повседневности с ее кажущимся преодолением кардинальных вопросов жизни и смерти. Но это не победа, а лишь примирение с состоянием отчаяния. Оно ранее не осознавалось, а только переживалось как непонятный разрыв сознания. Теперь оно осознается в своем экзистенциальном значении, но это осознание ведет к еще более мучительной безысходности. Саму эту безысходность иногда пытаются осмыслить как выход из положения: пассивную правду отчаяния предлагается превратить в активную работу по углублению экзистенциального отчаяния.

Особые психические состояния некрофильских убийце несомненностью коррелируют с высоким уровнем их дезадаптации. Последний способствует тому, что в их внутреннем мире имеет место активная автокоммуникация, т. е. интенсивное общение с самим собой. Их автособеседник играет очень важную роль, поскольку, во-первых, препятствует проникновению в данную субъективную сферу других людей, во-вторых, укрепляет убежденность человека в своей правоте. В то же время, как можно было заметить при изучении таких людей, они способны быть как бы свидетелями своей личности и своей жизни. Им доступно достаточно спокойно наблюдать свое поведение, свои эмоции, влечения, реакции, страхи. Подучается, что такие лица живут как бы на двух уровнях: на уровне собственных желаний, эмоций и т. д. и уровне, где эти же индивиды выступают в качестве свидетелей. Можно полагать, что как раз последнее обстоятельство обеспечивает им определенную отстраненность от себя и возможность рефлексии. В этом свете не случайно, что все интересующие нас преступники охотно и обстоятельно рассказывали о себе, своих переживаниях и поступках, пытаясь даже дать им объяснение. Повествуя о себе, они больше выступали в качестве свидетелей самих себя.

Это явление Т. Шибутани называл деперсонализацией. Он писал: индивид чувствует, что он не является самим собой, есть ощущение отчужденности — будто он скорее наблюдатель, чем участник того, что делает его тело. Слабые деперсонализации происходят в какое-то время у большинства людей, когда они испытывают необычные или травматические переживания. Человек, подвергающийся ограблению, на мгновение задумывается: «действительно ли это происходит со мной?». В других случаях человек может испытывать зрительную галлюцинацию, как если бы он глядел на своего двойника в зеркало. В отличие от других галлюцинаций он чувствует себя связанным с образом, поскольку последний говорит, думает и действует во многом так же, как он сам.

Рассказывая о своих переживаниях при отравлении мескалином, Хаксли описывает подобное отделение своего тела от собственного представления о самом себе. Руки и ноги он воспринимал как существующие «снаружи». Во время еды он наблюдал, что некто прожорливо ел, тогда как сам он смотрел на него со стороны без большого интереса. Эти примеры показывают, что в различных обстоятельствах человек может отделять себя от «Я-концепции».

Хроническая деперсонализация, или амнезия, представляет особый интерес. Бек сообщает случай, когда пациент постепенно восстановил все свои воспоминания, кроме одного, касавшегося, как оказалось, периода жизни, которого он больше всего стыдился. Абельс и Шилдер также утверждают, что большинство случаев амнезии вызвано травмирующими переживания, какими-то жестокими конфликтами в прошлом и связано с глубоким чувством вины[61].

Людей с такими особенностями К. Хорни относит к отстраненному типу. Она отмечает, что объединяет всех людей отстраненного типа их способность смотреть на себя с неким объективным интересом, как если бы человек смотрел на какое-либо произведение искусства. Возможно, лучше всего описать его, сказав, что по отношению к себе он занимают ту же самую позицию «зрителя», которую занял по отношению к жизни в целом. Поэтому часто он может быть превосходным наблюдателем в отношении процессов, которые происходят внутри него. Блестящим примером этого является то сверхъестественное проникновение в символику сновидений, которое он часто демонстрирует.

Ключевым моментом здесь является его внутренняя потребность устанавливать эмоциональную дистанцию от других людей. Точнее, это его сознательная и бессознательная решимость никоим образом не допустить эмоциональной вовлеченности в дела других людей, касается ли это любви, борьбы, сотрудничества или соревнования с ними. Он проводит вокруг себя своего рода магический круг, внутрь которого никто не может проникнуть. И вот почему внешне он может «ладить» с людьми. Навязчивый характер этой потребности проявляется вето реакциях тревоги, когда внешний мир вторгается в его жизнь.

«Все те потребности и качества, которые такие люди приобретают, поставлены на службу этой главной потребности — избежать вовлеченности» — пишет далее Хорни. Одной из наиболее поразительных из них является потребность в самодостаточности. Ее наиболее позитивным выражением является изобретательность. Агрессивный тип также имеет тенденцию к изобретательности, но смысл ее иной; для него это предпосылка, необходимая, чтобы проложить свой путь во враждебном мире и в столкновении с другими победить их[62].

Когда некрофильский человек начинает убивать, он как бы отправляется в путь, который обеспечивает ему невиданные приключения и необычные переживания, ранее не посещавшие его, перенесение сознания в качественно новые измерения. Зов в дорогу может исходить из внешнего мира как приглашение или это может быть внутренний голос, внутренний толчок. Иногда у путника появляются помощники, которых он называет «Сатана», «Зло», «Оно» и т. д. Чем дальше он движется, т. е. чем длиннее серия совершенных им убийств, тем больше нарастает его аутизация и углубляется дезадаптация, слабеют и утрачиваются связи со средой. Чем слабее внешние связи, тем мощнее проявляются внутренние силы.

Изучение личности множественных некрофильских убийц показывает, что они находятся в отчуждении от любой среды — и с негативными ориентациями, и положительно характеризующимися группами. В силу переживаемых особых состояний и отчуждения эти люди живут и действуют как уникальные, неповторимые личности. При этом они отчуждены от других не только и даже не столько своими особыми состояниями, сколько своей жизненной позицией и установками в целом. О них нельзя сказать, что это унифицированные, тождественные другим, безличные частицы какого-то целого. У таких людей индивидуальная личностная идентичность явно превалирует над социальной, активно формируя интеллектуальные и нравственные черты, самоощущение и отношение к миру, в целом «Я-концепцию».

Но все это относится лишь к части множественных некрофильских убийц, а не к тем, кто действовал в составе или от имени организованной преступной группы, в том числе и тогда, когда выполнял ее задание или заказ. Некрофильские убийцы — члены групп — стремятся к сохранению или повышению своего статуса в ней, т. е. к положительному образу себя. Но в то же время, совершая множество убийств, они удовлетворяют свою особую, индивидуальную потребность в уничтожении жизни, причем об этой потребности другие члены группы могли и не знать, а чаще — не оценивать ес в нравственных и тем более психологических категориях. Во всех таких жизненных ситуациях дезадаптация убийц имеет место не по отношению, конечно, к преступным группам, а к иным позитивным социальным образованиям и соответствующим ценностям. Сама группа преступника может хорошо знать, что он агрессивен, злобен, не испытывает чувства вины и готов на любую жестокость. Поэтому его могут бояться даже другие члены собственной банды. Человек, склонный к садизму, может быть приведен в бешенство им же созданной ситуацией, участникам которой он сам приписал злобные намерения. Можно сделать очень важный вывод, что отдельные множественные некрофильские убийцы отчуждены и от тех организованных преступных групп, членами которых они себя позиционируют.

Некрофильские убийцы — одинокие люди, одиночество есть неотъемлемый компонент их критических состояний. Оно может переживаться в широком диапазоне — от смутного и неопределенного чувства отдаленности от других людей (что обычно не приносит тяжких ощущений) до глубокого и полного погружения в свое экзистенциальное отчуждение. Вообще, как показало изучение убийц с помощью Методики многостороннего исследования личности, для них типичны отчуждение и аутизаиия, у некрофильских же убийц они выражены еще сильнее. У последних внутренняя изолированность связана также с тем, что они сталкиваются с собственными необычными состояниями сознания и влечениями, которые существенно отличаются от переживаний аналогичных психологических явлений их знакомых. Некрофильские преступники, как правило, и не слышали о том, чтобы кто-то другой имел бы такие потребности и желания, как у них. Трудно дать исчерпывающий ответ о том, ощущают ли такие лица свое экзистенциальное одиночество как только навязанное извне, хотя, как отмечалось выше, у большинства были некие таинственные спутники, которые направляли их поступки. Между тем сами рассказы убийц не позволяют сделать однозначный вывод о том, что и переживаемые состояния также созданы якобы лишь руками названных персонажей.

Круг значимых отношений с другими людьми у изучаемых личностей существенно сужен, если, конечно, они не являются постоянными членами организованных преступных групп. Естественна поэтому недостаточность обычного человеческого тепла в отношениях с окружающими, отсутствие способности к идентификации с ними и сопереживанию. Они смутно ощущают, что их состояние специфично, что, скорее всего, никто не может их понять. Все психологическое пространство вокруг представляется безжизненным, а поэтому самые жестокие поступки не выглядят чем-то особенным, выходящим из будничного ряда. Безжизненность означает разрыв связей с видимым миром и усиление тяготения к смерти, что, в частности, находит выражение в самоубийствах, характерных для некрофильских убийц. Как уже отмечалось в разделе об убийцах, которые предположительно являются некрофильскими личностями, среди них почти вдвое больше лиц, которые предпринимали суицидальные попытки.

Переживают ли необычные чувства некрофильские личности из-за своих весьма специфических влечений и желаний, в связи с ощущением или даже пониманием своих отличий от других людей? Как представляется, этого чаще всего не происходит, поскольку некрофильские особенности появляются у них не одномоментно, не вдруг, а развиваются вместе с ними с детских лет, с формированием их личности — спонтанно, имманентно, неразрывно. Однако их чувства и переживания необычны в том смысле, что не похожи на чувства и переживания окружающих. Такая необычность может приводить к тому, что другие не хотят с ними общаться, особенно если указанные внутренние процессы находят свое поведенческое выражение, обычно в агрессии. А неприятие другими людьми способствует усугублению отчуждения и одиночества, а в конечном счете способствует совершению насильственных преступлений.

У многих агрессивных личностей в периоды наибольшей агрессивности здравый смысл резко сужается, рациональность отсутствует, человек оказывается в зажатом состоянии и становится неспособным к изменениям. Мышление приобретает непосредственный характер, ощущаются странные и беспокоящие эмоции, обостряются беспредметные страхи, однако он редко признается себе и другим, что, возможно, находится на грани безумия. Напротив, большинству некрофилов все это представляется естественным, быть может потому, что подобные переживания и раньше посещали их и не всегда беспокоили. В таких состояниях таинственные спутники («Оно», «Объем» и др.) часто диктуют ход событий, заменяя привычный порядок вещей, причем только у отдельных некрофилов это вызывает протест, впрочем, в целом вялый, но никогда — ни отвращения, ни ужаса. Поэтому создается впечатление, что некрофильские личности были внутренне готовы к их появлению и даже ждали их. Я думаю, что подобное ожидание, как и поиск ситуаций для разрядки разрушительных влечений, относится к числу признаков, которые отличают некрофильских убийц.

У некоторых некрофильских преступников во время нарастания потребности в убийстве начинаются переживания высокой тревожности. Они испытывают болезненные состояния, неспособность заниматься повседневными делами, даже теми, к которым привязаны. Процесс отрешения от привязанностей сам по себе — социальная форма смерти, смерти привязанностей. В некоторых людях этот импульс к отрешенности весьма силен, они начинают бояться, что таким образом они действительно готовятся к нависшей над ними смерти.

Таким образом, можно констатировать дезадаптацию переживающих подобный духовный кризис. Но если отбрасывание ненужных привязанностей, смерть старых и мешающих структур личности, малоэффективных способов бытия в мире освобождают других людей и способствуют более успешному их функционированию, то у названных преступников уход от привязанностей и связей приводит к еще большему отрыву от людей и их ценностей. Я хочу также обратить внимание на то, что освобождение их личности от каких-то структур не приводит к улучшению их бытия. Этого не происходит даже тогда, когда они продолжают убивать, т. е. удовлетворяют свою потребность в причинении смерти. Конечно, сразу после очередного убийства происходит как бы насыщение, снятие внутреннего напряжения, но это лишь временно, поскольку вскоре названная потребность захочет новых жертв. Тогда вновь возникает высокая тревожность, которую, кстати, можно снизить не только совершением очередною преступления, но и взятием под стражу, когда переживания неопределенности всего жизненною статуса, что характерно для большинства убийц вообще, сменяется жестким регламентом мест лишения свободы. Не случайно некоторые из некрофильских убийц сравнивают тюремную камеру с материнской утробой, с ее защищенностью и обеспечением основных физиологических потребностей.

Психологическое отчуждение личности некрофильских убийц бывает столь велико, что некоторые из них теряют чувство реальности и пускаются в неистовое фантазирование. Так, некий Мурылев, обвиняемый в совершении семи убийств с целью завладения квартирами потерпевших, влюбился во врача-эксперта во время проведения судебно-психиатрической экспертизы. Он постоянно писал ей страстные записки с предложением руки и сердца и немедленного заключения брака. Он заверял, что только с ней может быть счастлив, полностью забывал, что за совершенные преступления может быть лишен свободы пожизненно. О самих преступлениях никогда не говорил, зато много рассказывал о том, как работал военным корреспондентом, участвовал в войне в Приднестровье, водил самолеты, морские корабли и т. д., одним словом, был неистов на выдумку, уходя таким способом от действительности и пытаясь оказать ошеломляющее впечатление на окружающих, в том числе и на предмет своего обожания. У него все время было приподнятое, оптимистическое настроение, ходил только в белых носках, строил планы один грандиознее другого, полностью вытеснив и преступления, и грозящее за них весьма суровое наказание. Мурылев является типичным некрофильским убийцей, убивавшим без сожаления и с легкостью.

Переживания, которые непосредственно предшествуют некрофильским убийствам или сопровождают их, играя роль пускового механизма, можно назвать пиковыми по аналогии с теми, которые описаны в исследованиях А. Маслоу. Он обнаружил, что подобное часто происходит у совершенно нормальных людей, позволяя достигнуть более эффективного функционирования в мире, более полно раскрывать свой творческий потенциал. Но Маслоу, конечно, имел в виду не тех, кто лишает других жизни, а людей, которые переживают позитивные эмоции и столь же позитивные последствия последних, чувство единства внутреннего и внешнего, священность (нуминозность — по К. Г. Юнгу) переживаний. Все это не найти в пиковых состояниях некрофильских убийц, но тем не менее они являются пиковыми, поскольку непосредственно перед убийствами или в процессе их совершения достигают наивысшей остроты. Эмоции, которые их обуревают, никак нельзя назвать позитивными, напротив, они часто наполнены гневом, враждебностью, ненавистью, бурно возникающей потребностью в уничтожении и разрушении. Однако такие эмоции не всегда находят свое выражение в мимике и пантомимике, в вербальной агрессии. Некрофильский человек (наемный убийца, террорист, например) внешне может быть вполне спокоен.

Естественно, состояния некрофильских преступников никак не могут быть названы священными, тем более что они контактируют не со священными персонажами, а с их противоположностью — Сатаной, Злом и т. д. Однако названные личности, как и переживающие духовный кризис в исследованиях А. Маслоу, способны выходить за пределы времени и пространства, но их переживания бывают порой трудновыразимыми, они обычно с трудом описывают их. В состояниях пика критических эмоций такие люди иногда преодолевают обычное разделение тела и ума, сливая их воедино. В момент реализации агрессии при экстатических переживаниях они могут выходить за пределы своей личности, и можно полагать, что именно это является одной из причин размытости переживаний и трудностей в реконструкции событий и собственных действий.

Поскольку сознание некрофильского множественного убийцы часто находится в особом мире, особом измерении, недоступном простым смертным, он мыслит иными символами, образами, знаками, ценностями и т. д., т. е. говорит на другом языке. Поэтому его чаще всего трудно понять, найти с ним общий язык, уяснить его бессознательные мотивы и тайные влечения. Поэтому выражения «моральная чудовищность», «садистская жестокость», «садизм», «безумие» и подобные им в применении и к тоталитарным, и к обыденным некрофильским убийцам не имеют смысла и не объясняют ничего.

Когда в Нюрнберге зашла речь о чудовищных преступлениях над людьми Аненербе, институте СС, его генеральный директор генерал СС Зиверс явно не испытывал чувств, которые можно было бы назвать нормальными и человеческими. Чуждый всему происходящему в суде, он был где-то в другом месте и слушал иные голоса. Точно так же реагировал он, когда расследовалось массовое убийство 200 тысяч цыган — Сиверс просто не понимал, в чем его обвиняют: ведь это было жертвоприношение, чтобы умилостивить Высших Властителей, а он был не палачом, а Верховным жрецом. Зверские опыты над людьми, узниками концлагеря Дахау и других мест, осуществлялись отнюдь не для того, чтобы пытать их и принести им неимоверные страдания. Его действия были лишь частью программы, призванной с несомненностью доказать, что Черный орден мог и должен был победить цивилизацию лицемерных и вялых эгоистов, цивилизацию, павшую до уровня пошлых, плотских вожделений, прикрытых для приличия и обмана жалким листиком ханжеской морали. Принадлежа другому миру, на Нюрнбергском процессе Сиверс ограничился формальной и чисто рациональной защитой, как будто бы понимая, что здесь он не встретит никакого понимания. Перед самой казнью он попросил разрешения в последний раз отправить свой культ и вознести тайные молитвы. После этого он бесстрастно сунул голову в петлю.

Я думаю, что некрофильские убийцы из числа тех, с кем я общался, не очень хорошо понимали меня. Они и я находились в разных мирах и разных состояниях, поэтому вряд ли даже многочасовые беседы помогали понимать друг друга. Но они, некрофилы, обладали по сравнению со мной определенным преимуществом, которое заключалось в том, что с таким, как я, обыкновенным человеком, они общались многократно, практически всю свою жизнь. Мое же знание некрофильских личностей было, естественно, весьма ограниченным. Большинство исследованных мною некрофильских убийц могут производить впечатление серьезных, вдумчивых, даже умудренных жизнью и своими страданиями; они пытаются анализировать и обобщать явления, особенно связанные с ними самими и их поведением, не случайны афористичные высказывания некоторых из них. Однако ни один из них (ни один!) не был очищен и тем более возвышен своими страданиями. Вообще, когда изучаешь материалы уголовных дел на таких лиц или слушаешь их рассказы, в первую очередь те, которые посвящены убийствам, невольно начинаешь чувствовать себя в «театре ужаса и абсурда». Оказывается, что вполне можно неразрывно связать эти два жанра, хотя последний на реальных подмостках может быть вполне безобидным.

Кто сочиняет эти страшные пьесы и ставит их? Несомненно, во всем этом должен быть скрыт какой-нибудь важный смысл. Найти его — цель этой книги.

Быть может, в тот момент, когда некрофильский убийца совершает преступление, особенно не в первый раз, перед ним внезапно обнаруживаются глубины бытия и то, что за ним; там холодно и мрачно, там скованная вечным сном равнодушная ледяная пустыня или долгий и тяжкий путь, охваченный огнем. Сколь жалкими и ничтожными могли казаться ему все человеческие заботы и стремления! Каким убогим и суетным выглядело все то, с чем он сталкивался каждый день, тем более, если в этот момент он переставал чувствовать свое тело! Возможно, что у кого-то из них в такие мгновения появлялось «шестое чувство», которое, возможно, роднит человека с глубинами вечности, связывает настоящее с непреходящим, бездушный прах с нетленным духом, смерть с обновлением. Но вряд ли он поймет, что еще не перерезана пуповина между ним и творцом всего сущего, кто бы ни выступал в роли такого творца, что от него притекает к нам животворная сила, от вечного источника жизни, который можно назвать отцом нашего милосердия.

Было бы более чем странным предположить, что такие люди не могут спокойно собирать цветочки на краю пропасти, не сознавая той демонической силы, которую таит в себе бездна. Но они все время действуют, находясь на краю пропасти, которая манит их к себе своей черной бездонностью. То, что они сталкивают туда людей и есть та разрушительная миссия, которую они реализуют в жизни. Собственно, они все время ощущают себя живущими на краю, часто — над бездной. Этот край создастся слабостью их социальных контактов, фактической выключенностью из нормальных связей и отношений и, самое главное, тем, что они сами не стремятся к людям, а скорее напротив — всеми силами от них. Они родились такими, их такими сделали отец и мать, лишая эмоционального тепла, их закрепили в этом последующие неудачи и катастрофы, гнетущий страх быть отвергнутым, раздавленным, уничтоженным, причем неизвестно кем и неизвестно за что.

Нам предстоит выяснить, можно ли признать психические состояния некрофильских убийц (до, во время и после совершения преступлений) духовным кризисом, как его понимают С. и К. Гроф. Они считают, что многие различные эпизоды неординарных состояний сознания (такие состояния переживают практически все некрофильские убийцы) могут рассматриваться как кризисы, связанные с духовной трансформацией и духовным раскрытием. Переживания такого типа — духовные кризисы — периодически описывались в литературе священных традиций всех эпох как бурные формы прохождения по мистическому пути. Духовные кризисы С. и К. Гроф определяют как критические и связанные с затруднительными переживаниями стадии глубокой психологической трансформации, которая вовлекает в себя все существо индивида. Духовные кризисы могут принимать форму неординарных состояний сознания и вызывать интенсивные эмоции, видения и другие изменения сенсорного восприятия, а также необычные мысли и всевозможные экстрасенсорные проявления. Эти эпизоды часто связаны с духовной тематикой и могут включать в себя последовательные переживания смерти и возрождения, переживания, напоминающие воспоминания прошлых жизней, чувство единства с Вселенной, встречи с различными мифологическими существами и другие подобные мотивы.

Авторы называют ситуации, которые могут породить духовный кризис: болезнь, катастрофа, операция, экстремальная физическая нагрузка или долгое время, проведенное без сна; околосмертные переживания, связанные с сильным биологическим кризисом; у женщин — сочетание физических и эмоциональных стрессов во время рождения ребенка, а также в случаях выкидыша или аборта: эмоционально насыщенный и интенсивный любовный акт; конец значимых любовных отношений, развод, смерть близких родственников и т. д. С. и К. Гроф называют еще ряд ситуаций, могущих спровоцировать духовный кризис. Так, были случаи, когда подобный кризис начинался в кресле дантиста при удалении зуба под действием закиси азота, который является психоделическим препаратом. Исследователи делают очень важное, на мой взгляд, замечание по поводу того, что широкий диапазон явлений, которые могут стать факторами, запускающими духовный кризис, заставляет предположить, что эти факторы связаны с готовностью индивида к внутренней трансформации, которая оказывается в эти моменты более важной, чем внешние стимулы. Динамика бессознательного усиливается настолько, что заслоняет собой обычное, ординарное осознание[63].

На мой взгляд, некрофильские убийцы не переживают духовного кризиса, как его понимают С. и К. Гроф, хотя и могут находиться (и находятся, но не все) в критическом состоянии. Эти состояния в некоторой своей части схожи с теми, которые переживают испытывающие духовный кризис (по С. и К. Гроф), но в главном — это принципиально иные состояния.

Как и лица, испытывающие духовный кризис, некрофильским убийцам свойственны неординарные состояния сознания, у них бессознательное, особенно в своей мотивационной части, заслоняет, даже подавляет собой обычное, ординарное сознание. Именно по этой причине их поведение так часто носит компульсивный характер и они влекомы страстями, смысл, цель и назначение которых им неведомы. Переживания преступных некрофилов действительно критичны и связаны с затруднительными переживаниями глубокой психологической трансформации, которые вовлекают в себя все их существо. Таких лиц посещают необычные мысли, и они испытывают экстраординарные влечения, удовлетворение которых даст столь искомое наслаждение. Некрофильские убийцы сосредоточены на своем внутреннем пространстве, и чрезвычайно важно отметить, что и они в своих критических состояниях настойчиво и неистово ищут себя, пытаются определить свое место в видимом и невидимом мирах, выйти за пределы «Я» и при этом нащупать свои внутренние условия, при которых они примут себя. Не исключено, что сам кризис у них наступает вследствие всех этих поисков.

Однако у преступных некрофилов нет видений, есть довольно размытые, но для них реальные предощущения неведомых и невидимых сил («Оно», «Сатана» и т. д.), ведущих их за собой и толкающих на определенные поступки. Но ни переживания, ни ощущения таких лиц не связаны с духовной тематикой и духовным возрождением, которые в качестве условий подразумевают бескорыстие, очищение, альтруистические эмоции. С. и К. Гроф считают, что «духовное самопроявление можно определить как движение индивида к более расширенному, более совершенному способу бытия, включающему в себя повышение уровня эмоционального и психосоматического здоровья, увеличение степени свободы выбора и чувства более глубокой связи с другими людьми, природой и всем Космосом. Важной частью этого развития является возрастание осознания духовного измерения как в своей собственной жизни, так и в той вселенской схеме, в которую включены все вещи»[64]. Разумеется, ни о каком повышении уровня здоровья, свободы выбора, укреплении связи с другими людьми и т. д. применительно к некрофильским убийцам говорить не приходится.

Сущность и глубина духовного кризиса (по С. и К. Гроф) могут быть поняты в контексте «духовного самораскрытия», но даже сели предположить наличие такого «самораскрытия» при совершении некрофильских (причем чаще серийных) убийств, то оно абсолютно неприемлемо по этическим соображениям. Впрочем, об этих соображениях можно было бы и не упоминать, поскольку ни духовного возрождения, ни решения внутренних проблем, ни «духовного самораскрытия» такие преступники не достигают, оставаясь в запутанном клубке субъективных противоречий. Однако это не исключает некоторого бессознательного психологического удовлетворения от того, что удалось реализовать снос предназначение. Как и люди, испытывающие духовный кризис, некрофильские убийцы переживают смерть, бессознательно и чужую, но в ее лице собственную, что выступает для них платой за свою жизнь, как я уже отмечал в начале данной книги. Таким образом, лишение жизни другого (других) и все связанные с этим субъективные состояния никак не могут быть отнесены к духовным кризисам.

Внутренние проявления состояний некрофильских убийц, как показывают мои наблюдения, носят текучий, вязкий, ригидный характер. Они происходят без внезапных и быстрых сдвигов в восприятии себя и мира; напротив, восприятия, ощущения и оценки меняются медленно, даже очень медленно, если, конечно, они вообще имеют место. Чаще же, начавшись с детства и проходя различные этапы развития, они, в сущности, остаются неизменными. Человек, конечно, может сопротивляться нежелательным для него внутренним влечениям и призывам, спонтанно проявляя к ним недоверие и антипатию, но в конце концов принимает их, что и приводит к убийствам. Если с кем-либо он и обсуждает свои проблемы, то, как правило, до начала совершения преступлений, причины которых, как и переживаемые при этом состояния, не охватываются его сознанием.