Много шума из-за одного покойника

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Субботний день еле тянулся, а мой ушибленный бок болел все сильнее. Я, словно улитка, ползала по квартире миссис Хофстеттлер, но у нее как раз выдался плохой день, и она не обращала внимания на мою медлительность. Я же задавалась вопросом, каково это — день за днем недомогать и неопровержимо знать, что такое состояние продлится до конца жизни.

Я дала показания в полиции, сидя на стуле очень прямо и делая неглубокие вздохи. Сотрудник, который их записывал, работал, очевидно, детективом, поскольку был одет в штатское. Он назвался Дольфом Стаффордом и заявил, что бесконечно рад со мной познакомиться. Коп то и дело искоса поглядывал на меня, в его нарочитой любезности сквозила жалость. Я поняла, что он тоже посвящен в мои прошлые злоключения, которые мне приходилось везде таскать с собой, подобно Старому Мореходу с извечным альбатросом на шее.[18]

Повествуя о гнусных подробностях истории с куклой и нападении Норвела, я мысленно наткнулась на давнишнюю проблему. Мое прошлое теперь раскрыто — значит, пора уезжать? Раньше я не задумываясь ответила бы «да», но я прожила в Шекспире четыре года — дольше, чем в прочих местах после изнасилования. Впервые в голове промелькнула мысль, а не проще ли было бы пережить все и забыть. И неожиданно эта мысль прочно обосновалась в голове.

Когда Дольф Стаффорд отпустил меня, я тут же отправилась домой, чтобы поскорее лечь, отдав себя на откуп боли. В конце концов, за продуктами можно будет сходить и в воскресенье, и в понедельник. Впрочем, мое нежелание отправляться в магазин было вызвано не только недомоганием. Я знала, что весь город уже слышал о выходке Норвела, и мне вовсе не хотелось там и сям натыкаться на сочувственные или испуганные взгляды.

Кэрри Траш на прощание дала мне несколько таблеток различных болеутоляющих. В прочих обстоятельствах я дважды подумала бы, прежде чем принять тайленол, но сейчас была готова проглотить любые пилюли, лишь бы они принесли облегчение.

Запив на кухне водой две капсулы, я уже собиралась завалиться в постель, как вдруг в дверь постучались. Сначала я решила просто не открывать, но резкий характер этого «тук-тук-тук» свидетельствовал о нетерпении и настойчивости посетителя. Его вторжение и без того немало разозлило меня, поэтому, подойдя к двери и взглянув в глазок, за которым обнаружился один из моих нанимателей, преподобный Джоэл Маккоркиндейл, я окончательно поникла духом и весьма неохотно отодвинула засов на двери.

— Приветствую вас, сестра! — Улыбка на устах священника поблекла, едва он разглядел мои царапины и неловкую позу. — Можно мне войти ненадолго? — Он мудро избрал тактику величавого сочувствия, не моргнув глазом, переступил порог, осмотрел мои скромные хоромы и заметил с неподдельной искренностью: — Прелестно.

Я напомнила себе, что обольщаться не стоит. Искренность — альтер эго нашего пастора. Я не предложила ему стул, и он тоже проглотил это весьма спокойно.

— Мисс Бард, мне известно, что у вас с Норвелом Уитбредом случилась личная ссора, хотя вы и работаете вместе в нашей церкви, — начал преподобный, разведывая мой настрой, и я насмешливо фыркнула. — Хочу, чтоб вы знали, насколько я удручен его вчерашним необдуманным поступком, и спешу сообщить: он ужасно раскаивается в том, что сильно испугал вас.

Я смотрела в пол, выжидая, пока он окончит молоть языком, потому что постель, казалось, обрела дар речи и взывала ко мне все громче и выразительнее. С усилием я подняла глаза на Джоэла Маккоркиндейла и заверила его:

— Вовсе он меня не испугал. Взбесил — да, но страха не вызвал.

— Что ж, это… замечательно. Должен сказать, что он просит прощения за нанесенные травмы.

— Я повыбила из него дерьмо.

— Он сегодня в таком плачевном состоянии! — вспыхнул святой отец.

Я улыбнулась и подстегнула гостя:

— Давайте ближе к делу.

— Я пришел нижайше попросить вас… Как вы отнеслись бы к тому, чтобы забрать из полиции заявление против него? Норвел раскаивается. Он понимает, что не должен был выпивать, знает, что кругом неправ, затаив на вас злобу. Ему прекрасно известно, что Господь заповедовал нам не обижать ближнего, тем более женщину…

Я прикрыла глаза, задаваясь вопросом, слушает ли пастор сам себя хоть иногда. Пока Маккоркиндейл живописал мне душевные страдания Норвела, я размышляла о том, что если бы не мое давнишнее, пусть и недолгое, столкновение нос к носу со смертью, то мне, чего доброго, захотелось бы прислушаться ко всей этой чуши.

Я подняла руку, призывая пастора замолчать, и жестко сказала:

— Я собираюсь преследовать его по всей строгости закона, и мне дела нет, откажетесь вы впредь от моих услуг или нет. Вы же знали, что он уже неделями не выходит из запоя — не могли не знать! Вам известно, что, несмотря на все его прекрасные уверения, он забудет о них в тот же момент, как увидит очередную бутылку. Вот его настоящая религия! Мне никогда не понять, зачем вы держите у себя этого типа, когда все, у кого есть глаза, уже не сомневаются на его счет. Может быть, у него на вас имеется компромат. Я этого не знаю и знать не хочу, но заявление не заберу.

Пастор, человек сообразительный, все уяснил сразу. Он задумчиво опустил глаза долу, очевидно что-то просчитывая в уме.

— Должен вам сказать, Лили, что некоторые члены нашей общины испытывают по отношению к вам те же чувства. Они не раз интересовались, почему я не избавлюсь от вас. Знаете, Лили, характер у вас — не приведи Господь!

Меня разбирал неудержимый хохот — вероятно, начинало действовать снотворное.

— Вы непостижимая и жестокая женщина, — продолжал свои нападки преподобный Маккоркиндейл. — Меня уже в открытую спрашивают, имеете ли вы право и дальше работать в этом городе, по крайней мере — в нашей добропорядочной общине!

— Меня не колышет, буду я и дальше работать в вашей добропорядочной общине или нет. Но если мне станет известно, что вы подстрекаете моих нанимателей уволить меня только потому, что я «непостижимая и жестокая», то ждите суда и вы. Чтобы постичь меня, достаточно заглянуть в мое прошлое. Что до моей якобы жестокости, предоставьте мне список инициированных мной драк или моих отсидок за решеткой — будет любопытно с ним ознакомиться!

Уязвленная тем, что стала так усердно оправдываться в ответ на притянутые за уши обвинения, я красноречиво указала пастору на дверь и решительно задвинула за ним засов. Моя кровать уже просто вопила. Я была не в силах игнорировать ее призыв, кое-как пробралась через коридор к спальне и даже не вполне запомнила мучительные подробности отхода ко сну.

Проснувшись, я обнаружила на тумбочке рядом с кроватью записку. Должна признаться — и Джоэлу Маккоркиндейлу было бы небезынтересно это услышать, — что на сей раз я действительно испугалась.

Записка оказалась от Маршалла. Своим угловатым бисерным почерком он сообщал мне следующее:

Прочитав его послание два раза, я уразумела, что бояться нечего, посмотрела на часы — ровно пять. Хм… Осторожно перекатившись к другому краю кровати, я встала и раздвинула планки жалюзи. Темнотища… Значит, пять утра.

— Боже праведный! — сказала я вслух, впечатленная действием предложенных доктором Траш пилюль.

Я бесцельно побродила по комнате, с удовольствием отметив, что после долгого сна чувствую себя несравненно лучше. Самая сильная боль уже отступила. Однако меня беспокоило то, что я впустила Маршалла в дом. Откуда я узнала, что это был именно он? Неужели я точно так же впустила бы кого угодно? Если так, то мне крупно повезло, что больше никто ко мне не постучался… Или стучался?..

Меня охватило внезапное беспокойство, и я принялась обследовать дом. Все осталось в том же состоянии, в каком было накануне. Единственным прибавлением была записка Маршалла да конвертик, в котором лежали еще две неизрасходованные пилюли.

Прибрав чудодейственные анальгетики про запас, я сварила себе кофе и задумалась, на что потратить предстоящий день. В воскресенье у меня выходной, но не по религиозным соображениям, а потому, что, с точки зрения большинства моих клиентов, это наименее подходящий день для уборки. Что ж, я считаю, что заслуживаю полный день для отдыха хотя бы раз в неделю. По утрам я обычно навожу порядок у себя дома или подстригаю лужайку. В час пополудни открывается «Телу время». Я еду туда и провожу в клубе около двух часов, потом возвращаюсь домой и стряпаю себе на неделю, про запас. Иногда беру напрокат фильмы в «Радужном видео» — «Кино широкого спектра» — или, бывает, звоню родителям.

Однако сегодня я поднялась слишком рано, да и вся неделя выдалась явно нетипичной, поэтому ни одно из упомянутых дел не показалось мне заманчивым. Я бегло пролистнула большое воскресное приложение к газете, выходящей в Литтл-Роке, едва скользнув глазами по колонке, где чаще всего сообщалось о побитых женах, брошенных детях и покинутых стариках, и задержалась лишь на тех сведениях, которые могла читать безболезненно. В основном они сводились к извещениям о сбежавших опасных домашних питомцах — на этой неделе, например, пропал удав, — политике и спорту.

Затем я с предосторожностями оделась, надеясь, что телодвижения не разбудят боль в боку, и обрадовалась, убедившись, что худшие ощущения не возобновились. Правда, чувствительность еще оставалась повышенной, сгибаться было легко только в одну сторону, но все это не шло ни в какое сравнение со вчерашним днем.

«Вот и славно, — решила я. — Значит, непокорное недомогание и вялость вполне можно побороть».

Мой дом нуждался в хорошей уборке. Я натянула резиновые перчатки с ощущением, близким к удовольствию. Однако у меня тут же промелькнула мысль, не позвонить ли сейчас Маршаллу или не побежать ли к нему, пока не рассвело, чтобы скользнуть в постель. Впрочем, я тут же отмела подобные соблазны. Они грозили мне зависимостью от него, иллюзией, будто все в моей жизни раз и навсегда изменилось… Я постояла некоторое время, мечтательно разглядывая руки в перчатках и живописуя себе прелести секса с Маршаллом, красоты его тела и радости нового ощущения — быть желанной.

Тем не менее я приступила к генеральной уборке. Дом у меня небольшой, он просто не успевает зарасти грязью, к тому же я знаю его как свои пять пальцев. Часа через полтора, когда горожане только-только начали просыпаться, мое жилище уже сверкало чистотой, а сама я мечтала об освежающем душе.

Однако на самом пороге ванной меня застал тихий стук в заднюю дверь. Чертыхнувшись, я вновь обернулась белым махровым халатом, неслышно подошла к двери и взглянула в глазок. На меня с той стороны смотрел Маршалл. Я вздохнула, не зная, радоваться мне или огорчаться тому, что он не прекращает вселять в меня необоснованные надежды.

С этими мыслями я открыла дверь и заявила прямо с порога:

— Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, то я решу, что мы с тобой — два сапога пара.

— И тебе привет, — откликнулся Маршалл, удивленно подняв брови. — Ты теперь в полном сознании?

— Почему бы тебе не сходить со мной в душ? — предложила я, уже спеша в ванную, к вожделенной горячей воде. — Вот тогда и посмотрим…

Оказалось, что я абсолютно в сознании. Он целовал меня под струями воды, а я переживала пугающее чувство желания сохранить этот драгоценный момент в неприкосновенности. Я понимала, что долгосрочные планы всегда подвержены огрехам, и знала, что мои нынешние уступки не могут пройти бесследно. Все это очень страшило меня.

После душа я одолжила Маршаллу свой махровый халат, а сама надела цветной, из тонкой ткани, и мы вместе уселись смотреть по телевизору старый фильм. Я положила между нами на диванчик плошку с виноградом, под ноги поставила скамеечку, и мы прекрасно провели время, восхищаясь игрой актеров и смеясь над сюжетными хитросплетениями.

Фильм кончился около полудня. Я встала, чтобы убрать остатки винограда в холодильник, и сквозь жалюзи на окне гостиной приметила красную машину, которую где-то уже видела. Она проехала мимо нарочито медленно.

— Кто это, Маршалл? — быстро спросила я, досадуя, что внешний мир никуда не исчез и вновь меня атакует.

Седака вскочил, взглянул в окно и ответил:

— Тея.

За его сдержанностью я угадала сильное озлобление и заметила:

— Она здесь уже не раз проезжала.

Ту же самую машину я видела, когда мы с Маршаллом обнимались у дома на стоянке. За последние дни она часто попадалась мне на глаза.

— Черт возьми! — выругался Маршалл. — Извини, Лили. Поскорей бы оформить развод! Ни один судья не поверит, что эта слабая беспомощная красавица-южанка способна откалывать такие фокусы!

Я все еще задумчиво глядела в окно, когда мимо дома прошествовала Йорки. Элва и Т. Л. шли степенно, рука об руку, одетые совсем не по-воскресному. Стало быть, направлялись они не в церковь — происшествие из ряда вон. Впрочем, при виде их я нисколько не удивилась. Вся прошедшая неделя изобиловала примерами нетрадиционного поведения большинства моих немногочисленных знакомых. К ним я могла приплюсовать и самое себя.

Пардон доболтался до того, что стал жертвой убийства. Непоколебимые богобоязненные Йорки после изнасилования внучки утратили почву под ногами. Подобострастный Норвел Уитбред после двух лет примерного поведения показал себя в истинном свете. Том О'Хаген изменил своей жене Дженни. Дидра Дин видела Пардона мертвым. Клод Фридрих, получив секретное досье, прозевал утечку информации. Карлтон Кокрофт проявил и доказал на практике неожиданный интерес к своей соседке. Маркус Джефферсон играл с сынишкой в съемной квартире. Мэри Хофстеттлер дала показания полиции. Преподобный Джоэл Маккоркиндейл наведался с визитом ко мне домой. Маршалл Седака увлекся одной из своих учениц. Она ответила ему взаимностью. Некто отвез тело в дендрарий. Еще один тип оставил наручники там, где я не могла их не заметить, убил крысу и подбросил размалеванного Кена мне на капот.

— В общем, прошедшая неделя переплюнула все предыдущие, — подытожила я, повернувшись к Маршаллу.

— То ли еще будет, — откликнулся он и очень удивился, когда я от души расхохоталась.

— Давай-ка я расскажу тебе, что случилось в прошлый понедельник, — предложила я и впервые выложила то, чему стала свидетельницей на ночной прогулке.

— Так ты видела убийцу?

— Того, кто избавился от тела.

Маршалл призадумался, потом сказал:

— Понимаю, почему ты до сих пор ничего не рассказала полиции. Тут замешана твоя тележка. Поскольку никого по этому делу до сих пор не арестовали, ты, скорее всего, в серьезной опасности.

— Почему же?

— Убийца может подумать, будто ты разглядела то, что тебе видеть не полагалось, — пояснил Маршалл. — По крайней мере, в фильмах преступники часто так рассуждают и потом начинают охотиться за тем, кто у них на крючке, — даже если этот бедолага ничего на самом деле не знает.

— Да, но то в фильмах, а здесь — Шекспир!

Когда до меня дошел смысл сказанного, я вновь рассмеялась. Маршалл недоуменно посмотрел на меня, и мне пришлось пояснить.

— Лили, мне кажется, чем скорее полиция арестует кого-нибудь по подозрению в убийстве, тем будет лучше для тебя, — заметил он.

— Кто бы спорил!

— Тогда мы бы смогли не отвлекаться от поисков того, кто так зло подшучивает над тобой и Теей!

Надсадная нотка в его голосе насторожила меня, поэтому я спросила:

— С ней еще что-то случилось?

— Она позвонила мне сегодня около шести утра. Ночью кто-то пробрался к ее задней двери и красящим спреем написал там: «Сучка».

— Да ну! — Мой скептицизм явно поверг Маршалла в изумление. — Ты пришел ко мне ради меня самой или желая посмотреть, не крадусь ли я к дому через задний дворик с баллончиком спрея?

Он сомкнул веки, глубоко вздохнул и ответил:

— Лили, я думаю, что если бы ты точила зуб на Тею, то вызвала бы ее на поединок или игнорировала бы до конца жизни. Но я не могу представить, чтобы ты подкралась в темноте к дому соперницы и изукрасила ее дверь спреем!

Впрочем, мне показалось, что он в этом не убежден на сто процентов. Когда я поставила вопрос ребром, в его глазах на секунду, буквально на миг, промелькнуло что-то похожее на облегчение.

Я опустилась в кресло и пристально посмотрела на Маршалла.

— Не знаю, может, я и ошибаюсь, но то ли слишком остро на все реагирую, то ли Тея так подточила в тебе доверие к собственным суждениям, что ты даже свою интуицию ставишь под сомнение.

Седака не торопился с ответом, и я это одобрила. Мне хотелось, чтобы он поразмыслил как следует.

— Может быть, то и другое, — наконец признался сэнсэй. — Ладно, нам уже пора на занятие.

Натягивая старые серые спортивные штаны и темно-синюю футболку, я обдумывала, хорошо ли, что Маршалл не прочь заняться со мной сексом, несмотря на то обстоятельство, что в вотуме доверия он мне, кажется, отказал. Означает ли это, что радость от новообретенной мужественности породила в нем равнодушие к возможной травле его благоверной с моей стороны?

«Взаимоотношения полов по большей части напоминают хождение по минному полю», — брезгливо подумала я.

Маршалл уже ждал меня в гостиной. Он расхаживал по комнате, тоже переодетый в синие спортивки и терракотовую футболку с эмблемой клуба. Мне странно было смотреть из коридора на его подвижную фигуру, чувствовать прилив желания и знать, что наши интимные отношения не понудят его передергиваться всякий раз от воспоминания о рассказанной мною ужасной истории. Тем не менее я время от времени отстранялась от него.

Так случилось и на этот раз. В моей машине по дороге в «Телу время» мы почти не разговаривали, но перспектива заняться с Маршаллом тем, что доставляет мне удовольствие, равно как и ему, побеждала мою скованность.

Войдя в клуб, мы застали Джанет Шук на беговой дорожке. Она вытаращила на нас глаза, очевидно что-то наскоро соображая. Я небрежно махнула ей. Маршалл перекинулся парой фраз с Дерриком, открывшим клуб вместо него, и мы наметили план тренировки. На этот раз был «ножной» день — не самый мой любимый, но в компании подкачивать ноги гораздо веселее. Как, оказывается, удобно и приятно, когда Маршалл ставит или снимает утяжелители, подстраховывает, — и как здорово, что можно отплатить за любезность тем же!

С началом нашего романа те люди, которые раньше только кивали, теперь подходили и сами заговаривали со мной. Разумеется, Маршалла здесь все знали, однако выяснилось, что и я им знакома. Ученики называли меня по имени. Мое расцарапанное лицо привлекало косые взгляды, но никто не решился упомянуть имя Норвела Уитбреда. Конечно, это тоже мне льстило, хотя скоро я обнаружила, что после обмена приветствиями больше ничего не могу сказать приятелям Маршалла. Поэтому я просто стояла рядом и слушала их болтовню. Сэнсэй чем-то сродни местному рекламно-информационному агентству. Кто бы ни подходил к нему, все непременно обсуждали с ним либо сплетни, либо последние новости. Меня при этом никто не стеснялся — мне даже стало интересно, почему это так. Ответ на вопрос дал один из клубных сплетников. Он намекнул Маршаллу, что я умею держать язык за зубами. Я удивилась тому, что люди меня вообще замечают, но потом вспомнила простую истину: в маленьком городе невидимкой не проживешь.

Несмотря на боли в боку, я выжала ногами триста фунтов. В этот момент тренировавшийся рядом Брайан Грубер, один из крупнейших предпринимателей в Шекспире, возглавляющий фабрику по производству матрацев, потихоньку подошел к Маршаллу и что-то зашептал ему на ухо. Седака угрюмо слушал и то и дело быстро кивал. Разговор у них был явно мужской, поэтому, чтобы дать им закончить, я перешла к следующему комплекту утяжелителей. Маршалл ведь велел мне подкачать четырехглавые мышцы.

Закончив, я решила сначала отдышаться, не вставая с тренажера. Брайан уже отправился на свое место, где доводил до совершенства бицепсы, а Маршалл с задумчивым и недовольным видом добавил себе с каждой стороны по двадцать пять фунтов. Я двинулась в его сторону, но он отвел глаза. Я взяла полотенце, начала вытирать лоб и решила: черта с два спрошу первая.

Маршалл занял положение на тренажере, поставив ноги на толчковую планку и тщательно выровняв их. Сначала он нажал легонько, снимая утяжелители с опор — они тут же отошли в стороны. Затем, ощерившись от напряжения, Маршалл начал серию отжиманий. Возможно, так он пытался подбодрить меня. Триста фунтов были моим потолком. Я знала, что Маршалл способен выжать в два раза больше, но я с каменным лицом выжидала, пока он закончит упражнение и положит утяжелители обратно на стойки. Все еще лежа, он сделал мне знак подойти, и я присела рядом на корточки.

Новости, которые он сообщил мне, оказались неважными:

— Брайан недавно слышал, что Тея всем в церкви трезвонит о том, что при разделе имущества обдерет меня как липку. Но он повторил то же, что я уже слышал от тебя, — ночью она принимала гостя, а это при разводе сыграет против нее.

— У тебя тоже была гостья, — заметила я.

Маршалл смутился. Я встала и начала утирать лицо полотенцем, как будто оно было мокрым от пота. На самом деле мне требовалось охладить внутренний пыл и вернуть прежнюю невозмутимость. Я очень хотела подхватить сумку и, не говоря ни слова, удалиться, но тем самым только выказала бы свою трусость.

Я привалилась спиной к ножному тренажеру и стала наблюдать за симпатичной девицей, весело болтающей с Бобо Уинтропом. Она сетовала ему на то, с каким трудом ей удается выжимать лежа две двадцатифунтовые гантели. Бобо невзначай посмотрел на меня, захлопал глазами, удивившись моему понурому виду, беззвучно спросил: «Все нормально?», и я поспешно кивнула. Девушка на скамейке отвлекла его внимание, и тут же я отвела глаза, чтобы больше не встречаться взглядом с Бобо, иначе он вынужден был бы подойти ко мне.

Кто-то положил руки мне на плечи, и я дернулась, словно лошадка, сгоняющая муху.

— Значит, мне нужно найти какую-то другую зацепку, — спокойно сказал Маршалл и принялся снимать с тренажера двадцатипятифунтовые утяжелители.

— Оставь-ка, — попросила я и легла на тренажер.

Упершись в планку, я отодвинула подпорки и начала толкать. После пяти попыток я явственно почувствовала, что вот-вот опять подступят сильные боли.

В завершение тренировки в зале для аэробики мы сделали три серии выпадов и махов ногами, по тридцать в каждой.

Немного передохнув, мы с Маршаллом присели побеседовать, и я сказала ему то, что он, вероятно, ждал от меня:

— Наверное, нам до твоего развода не стоит видеться. Тея нервничает, у нее проблемы и дома, и на работе. Давай не будем ухудшать ее положение, и без того неважное. В конечном счете это может плохо отразиться и на тебе — при разделе имущества и прочем.

— Мне вовсе не нравится, что эта ненормальная указывает, как мне строить свою жизнь, — ответил Маршалл.

Он действительно был раздосадован, но отчасти и обрадован моим предложением. Я не имела права сердиться на него, поскольку тоже зарабатывала на жизнь в поте лица.

— К тому же остаются еще эти гадкие шуточки, — добавила я, сделав многозначительную паузу. — Мне тоже не хочется выходить из дома и каждый раз трястись, как бы кто-то не подбросил мне на крыльцо или на капот какую-нибудь дрянь. Может быть, если мы перестанем видеться на какое-то время, то это все прекратится. Если такие фокусы устраивает тот же человек, который издевается над Теей, судя по всему, у него к тебе серьезные претензии. Если меня не будет рядом с тобой, он — или она — вероятно, не замедлит их высказать. Ты там сам разберешься, и мне будет спокойнее.

— Даже не знаю, что сказать на это, Лили, — задумчиво обронил Маршалл. — Я не хочу расставаться с тобой, когда мы только-только…

— Я никуда не исчезаю, — оборвала его я, вставая и не обращая внимания на возобновившиеся боли в боку. — Мы будем видеться на занятиях по карате и просто так, время от времени.

Я не стала дожидаться, пока Маршалл придумает какое-нибудь возражение, и ушла. По дороге домой я ощутила давно забытое мною чувство — разочарование.

Едва свернув на Трэк-стрит, на изгибе подъездной аллеи к своему дому я заприметила полицейскую машину, к которой прислонился Клод Фридрих — воплощенная монолитность и незыблемость, словно у него в запасе было все время до скончания веков.

Я незамедлительно приняла решение ехать покупать продукты. Пока он не успел меня засечь, я осторожно попятилась, глядя в зеркало заднего вида, и покатила по шоссе в противоположном направлении. В тот момент мне не хотелось разговаривать ни с кем, а меньше всего — с всевидящим Фридрихом.

Я уже несколько лет не выбиралась в магазин без списка покупок. Обычно в воскресенье я готовлю себе еду на неделю, и к сегодняшнему дню мой холодильник был практически пуст. В прошлое посещение «Крогера» я затаривалась продуктами для себя и для Йорков. Хм, они так и не вернули мне деньги — ни за продукты, ни за уборку в среду. Мне до ужаса не хотелось им докучать, учитывая их угнетенное состояние после суда над насильником внучки. Впрочем, если уж Йорки нашли в себе силы прогуляться, значит, их дела не так плохи, и они могли бы вернуть мне долг.

Пока я натужно вспоминала ингредиенты, составляющие мою любимую тортилью, в мою тележку неожиданно врезалась другая. Я в злобе подняла на растяпу глаза и обнаружила, что наконец-то нашла отдушину, как нельзя лучше позволяющую выпустить закипавшее во мне раздражение. Она, в скромном платье-рубашке и мокасинах, стояла совсем рядом со мной.

Свою тележку в меня направила Тея Седака. Она сделала это нарочно. Ее уставленный на меня взгляд довольно бездарно выражал сожаление — он весь сочился ненавистью. Я давно не видела ее вблизи. За это время она нисколько не подурнела. У хрупкой и миниатюрной миссис Седака, хотя уже практически бывшей, приятное округлое лицо, безукоризненно обрамленное темными волосами до плеч. При одном взгляде на ее великосветскую изысканность я начинала казаться себе дояркой-нескладехой и даже не знала, производит ли Тея это впечатление намеренно, или во всем виновата моя излишняя чувствительность.

Но теперь я проникла в тайные глубины натуры Теи и поняла, каким образом она добивалась моего низложения. Дамочка посмотрела на меня снизу вверх. Я была не намного выше ее, но все равно почувствовала себя явным исполином. Затем, слегка нахмурившись, Тея стала разворачивать тележку с таким видом, словно это была тяжело груженная подвода. Ее темно-зеленое платье было сплошь усыпано крохотными розоватыми цветочками — Тея не переносит ничего аляповатого, кричащего. Взглянув на мою спортивную экипировку, она скорчила презрительную мину.

Наконец, управившись с тележкой, Тея поравнялась со мной. Мы стояли в самой середине прохода с овощными консервами. Я увидела, как ее губы скривились в ехидной усмешке, поняла, что она измышляет, что бы такого обидного мне сказать, но опередила Тею и сама основательно припечатала эту особу. Я склонилась к ее уху и тихо проговорила с самой обворожительной улыбкой, на какую была способна:

— Еще раз проедешь мимо моего дома, и я попрошу Клода Фридриха тебя арестовать.

Тея очень забавно смешалась, но быстро нашла достойный ответ.

— Маршалл мой! — прошипела она, вызвав во мне яркие воспоминания о школьном спектакле, который мы ставили в седьмом классе. — Ах ты, разлучница! Вздумала разрушать благополучную семью!

— Наверное, все же не слишком удачную, — возразила я. — Посоветуй лучше Тому Дэвиду найти другое место для парковки.

Тея опять пришла в замешательство. Но не такова была общепризнанная городская красавица, чтобы в мгновение ока не овладеть собой.

— Если это именно ты подбрасываешь мне в дом всякие мерзости, то прошу, перестань! — У нее на глазах даже блеснули слезы.

Она намеренно повысила голос, так что старушка, изучавшая этикетки на суповых заправках, в ужасе покосилась на меня.

— Какие такие мерзости? — не моргнув глазом спросила я. — Вот бедняжечка! Кто-то подбрасывает тебе на крыльцо не пойми что? А как же полиция?

Тея запунцовела. Ни в какую полицию она, разумеется, не обращалась, потому что эта самая служба в лице Тома Дэвида Миклджона и так всегда была под рукой.

— Знаешь, если ты опасаешься воров, то Клод наверняка не откажется выставить возле твоего дома охрану, — сказала я почти с натуральным участием.

Старушка одобрительно кивнула на мои слова и побрела дальше по проходу, сравнивая ценники на баночках с томатным соусом. Я ничем не погрешила против искренности, наоборот, постаралась подбодрить и в чем-то надоумить собеседницу. Тее волей-неволей пришлось двинуться дальше, в сторону мясного прилавка. Нетерпеливо дернув тележку, она напоследок процедила:

— Я это так не оставлю.

Жалкая концовка.

Из супермаркета я вышла с несколькими увесистыми сумками и, пока ехала домой, почти восстановила душевное равновесие. Но шеф полиции никуда не делся. Как бы не так! Он только убрал с подъездной аллеи машину — наверное, поставил ее на стоянку за Садовыми квартирами, — зато сам все еще торчал на моей парковке.

Я подрулила к дому и открыла багажник. Не хватало еще, чтобы я начала сторониться собственного жилья. Фридрих недолго стоял сложа руки. Завидев меня, он неторопливо тронулся в мою сторону.

— Что с вами такое? — недовольно спросила я. — Почему вы без конца сюда приходите? Я ничего плохого не совершала.

— По вам не скажешь, что вы мне очень рады, хотя это наверняка так, — пробасил Фридрих. — Но вид у вас теперь гораздо лучше. А как бок?

Я отомкнула кухонный вход, отнесла в дом кошелек и сумку для тренировок, затем вернулась, чтобы забрать два из четырех пакетов с продуктами. Фридрих, не говоря ни слова, подхватил оставшиеся и последовал за мной в кухню. Я так же молча сложила консервы в кладовку, мясо запихнула в холодильник, а пакеты с соком расставила по полочкам на дверце.

Распаковав сумки, сложив их и убрав в специальное отделение под раковиной, я села напротив Фридриха, который без приглашения успел занять место за простым деревянным столом, в упор посмотрела на него и спросила:

— Так что?

— Расскажите мне, что вы видели в ту ночь, когда был убит Пардон.

Я принялась изучать свои руки, обдумывая перспективы. Моей целью являлся покой, для этого надо было избежать вопросов полиции о моем прошлом. Но Фридрих в любом случае уже знал о нем, к тому же он проявил чрезмерное доверие к своим подчиненным. Моя история перестала быть тайной, и последствия этого оказались не настолько удручающими, как я того ожидала. Или же я сама изменилась.

Впрочем, если Фридрих явился только выслушать показания и после этого мне не придется тащиться в участок, то почему бы не рассказать ему о том немногом, что я видела? Думаю, Маршалл слегка застращал меня киношными байками о женщине, которая слишком много знает.

Фридрих терпеливо ждал. Присутствие этого великана тяготило бы меня меньше, если бы я была чиста перед законом. Тогда он не замедлил бы выразить мне свое одобрение. Я невольно приподняла уголок рта в сардонической усмешке. Умение создать располагающую атмосферу — вот чему, несомненно, был обязан Клод Фридрих репутацией хорошего полицейского.

— Ладно, расскажу вам о том, что видела, — вдруг решившись, заявила я, пристально посмотрела на Фридриха и положила ладони на стол. — Но от этого ничего не изменится. Вот почему мне казалось бесполезным сообщать об этом раньше.

— Ведь это вы звонили мне той ночью, да?

— Да. Это была я. Мне, конечно, не хотелось, чтобы тело пролежало там до утра, но больше я опасалась, как бы на него не наткнулись детишки.

— Почему же вы с самого начала не признались в этом?

— Потому что не хотела попадать в поле вашего зрения. То, что я видела, было не настолько существенно, чтобы подвергать себя риску. Ведь вы могли на всякий случай позвонить в Мемфис и там узнать о моих прошлых передрягах. Мне не хотелось, чтобы здесь знали о них. Но именно так и вышло. — Я снова поглядела ему прямо в глаза.

— Это моя ошибка, причем непоправимая, — пророкотал Фридрих. — Я даже не могу выразить, как сожалею о том, что оставил тот факс у себя на столе без присмотра, но принимаю меры, чтобы ущерб вышел минимальный.

Его извинение превзошло мои запросы, да и чем еще он мог меня утешить? Я пожала плечами, мой гнев поутих. Я давно знала, что рано или поздно прошлое вновь поставит барьеры на моем пути.

— Собственно, я видела только человека в плаще с капюшоном, — прозаически начала я. — Он катил Пардона к парку. Я не знаю, кто это был, но уверена, что он один из жильцов Садовых квартир. Думаю, вы и сами об этом уже догадались, потому что тело Пардона столько раз то исчезало, то появлялось вновь. Когда Том О'Хаген платил за жилье, трупа не было, зато когда приходила Дидра, он опять вернулся на место. Вероятно, его в это время прятали в одной из квартир, хотя у меня в голове не умещается, зачем кому-то таскать туда-сюда несчастного мертвеца.

— Как тело попало в дендрарий?

— Его упаковали в мешки для мусора. Один натянули на нижнюю половину тела, а другой — на верхнюю. Затем труп погрузили на мою тележку и отвезли в парк. — Вспомнив о том, для какой цели использовали мой инвентарь, я ощутила знакомый приступ ярости.

— Куда же делись мешки для мусора?

— Сгорели на переработке.

— Зачем вы их выкинули?

— На них остались мои отпечатки. Я щупала у Пардона пульс.

Фридрих до того загадочно на меня посмотрел, что я не удержалась и спросила:

— Что?

Он лишь покачал головой и проворчал:

— Рассказывайте с самого начала.

Я начала с прогулки. Осознав, что я довольно часто брожу в одиночку по городу среди ночи, Фридрих удивленно поднял брови, но не перебивал меня до тех пор, пока я не окончила повествование.

— Сделайте одолжение, Лили. В следующий раз все же позвоните для начала мне.

Я удивилась. До меня не сразу дошло, что шеф полиции шутит. Я улыбнулась, и он ответил тем же — не до ушей, конечно, но вполне дружелюбно. Меня до глубины души тронула его доброта, и я не стесняясь приняла ее, как, наверное, любой подозреваемый, доказавший свою невиновность. А почему бы, собственно, и нет? Я решила, что преждевременно обзывала себя дурьей башкой.

Я рассчитывала, что теперь-то Фридрих наконец уйдет, но он не трогался с места, с явным удовольствием расположившись за моим чистым и пустым кухонным столом.

— Итак, в один и тот же период времени мы наблюдаем убийство Пардона Элби и загадочную травлю двух женщин: Лили Бард и Теи Седака, — начал он. — Тея ни разу не обращалась к нам с официальным заявлением, но Том Дэвид кое о чем проговорился Дольфу, а тот счел нужным донести мне. Я желал бы разобраться, что же все-таки происходит во вверенном мне городе. Вам самим, Лили, не кажется странным, что в одно и то же время в Шекспире творится столько необъяснимых вещей?

Я кивнула, хотя насчет загадочной травли у меня имелись некоторые соображения. Потом я не торопясь достала разделочную доску, нож, пакет с куриными грудками и начала отделять мясо от костей и кожи.

— Йорков в понедельник дома не было, — продолжал Клод Фридрих, а я занималась своим делом и слушала. — Они вернулись только поздно вечером. Миссис Хофстеттлер весь день сидела у себя, но она глуховата, а временами практически обездвижена. Дженни О'Хаген была на работе, а Том спал. Потом он встал и поехал в загородный клуб, где сыграл партию в гольф. Затем О'Хаген вернулся домой и поднялся на второй этаж, чтобы заплатить за молчание вымогателю Уитбреду, который в тот день отлынивал от работы, выпросив себе выходной по болезни. Когда Том спускался по лестнице, вы как раз открывали дверь к Йоркам. Он увидел, что квартира Пардона не заперта, но тела в тот момент там не было, хотя вещи кто-то успел сдвинуть с привычных мест. Еще через полтора часа вернулась домой с работы Дидра. Она поднялась к себе и забрала оставленный матерью чек, а потом снова спустилась, чтобы заплатить за квартиру. Труп-скиталец Пардона к этому времени вновь оказался на диванчике, но лежал в такой естественной позе, что Дидра приняла его за спящего.

— А когда же все остальные внесли плату? — спросила я, отмывая руки под краном.

Презентация картины преступления, проведенная начальником полиции, озадачивала и забавляла меня одновременно.

— Я подсунул свой чек ему под дверь тем же утром, когда уходил в участок, — пояснил Фридрих. — За Норвела платит церковь. Преподобный Маккоркиндейл сообщил мне, что секретарь высылает Пардону чек по почте. Маркус Джефферсон сказал, что он тоже подложил свой чек Пардону под дверь еще утром, и мистер Элби проявил расторопность, поскольку наведался в банк к самому открытию. Когда я позвонил туда навести справки, выяснилось, что деньги с моего чека, а также Маркуса и миссис Хофстеттлер уже перечислены на счет домовладельца.

— А тот, который отправляла церковь?

— Пришел на почтовый ящик Пардона только через два дня после его смерти.

«А ведь Пардону было не в тягость лишний раз заглянуть в церковь или прямо к Норвелу и напомнить ему, чтобы не тянули с оплатой», — подумала я, внимательно поглядев на Фридриха.

— Тем не менее Норвел уверяет, что Пардон к нему не заходил, — сообщил полицейский-исполин.

Я вернулась к стряпне, только тут сообразив, какой чудной у нас получается обмен мнениями, и заметила:

— Но он лжет.

— Как вы догадались?

— Пардон сам пылесосил коридоры в понедельник. Помните, как был свернут шнур? Вероятнее всего, мистер Элби поднялся к Норвелу, чтобы выяснить, почему его жилец не выполнил назначенную работу. В понедельник Уитбред приступает к церковным обязанностям только вечером — прежде он должен убрать в своем здании. За это Пардон делает ему скидку в оплате квартиры.

— Откуда вы все это знаете, Лили?

— Если дело касается уборки, то, конечно, мне все известно. Да, кажется, Пардон сам так и говорил, когда объяснял, почему вместо меня здание Садовых квартир будет убирать Норвел. Просто ему, как всегда, хотелось поболтать, а я только обрадовалась, что больше не придется выполнять нудную и плохо оплачиваемую работу под пристальным надзором надоедливого Пардона.

Клод — я решила его теперь так называть — задержал на мне любопытный взгляд, а потом возобновил описание перипетий последнего дня жизни нашего домовладельца:

— Значит, утром Пардон зашел к миссис Хофстеттлер, забрал у нее чек и уже с тремя такими бумажками отправился в банк.

Я меж тем сделала маринад и положила на сковородку тонко разделанные куриные ломтики. Мне почему-то очень захотелось приготовить на ужин рагу. Пока я шинковала картофель, морковку, лук и складывала их в сотейник, мясо успело подрумяниться. Затем я смешала подливку для тортильи. У меня осталось немного рубленого мяса и помидоров — они тоже сгодились для соуса. Я разрезала раскатанное тесто на три лепешки и подала Клоду терку и сыр.

Он послушно принялся за изготовление сырной стружки, спросив лишь:

— Сколько?

— Чашку, — ответила я и поставила ее на стол поближе к нему. — Так вы говорили?..

— Потом Пардон сделал несколько телефонных звонков, — продолжил Клод. — Сначала на завод, где работает Маркус, — кому, нам пока неизвестно. Разумеется, совершенно необязательно Маркусу. На заводе работают двести с лишним человек. Около одиннадцати Пардон звонил в округ Крик. У него там за городом живет приятель. Они когда-то ходили вместе в школу, но сейчас его бывший одноклассник уехал по делам в Оклахома-Сити, и нам пока не удалось с ним связаться.

Я поставила на медленный огонь овощи для тушения и пустой котелок с выпуклым дном. Пока он прогревался, я выстлала сковородку раскатанным тестом и поочередно добавила все ингредиенты тортильи, включая тертый сыр, а потом убрала все в морозилку. Приглушенный голос Клода действовал на меня умиротворяюще, словно любимая музыка на кассете или аудиокнига. Я рассчитала, что рагу должно хватить на два приема, а тушенки — на три, а то и больше. Как-нибудь можно будет поужинать запеченным картофелем с овощами, и еще останется тортилья и салат.

Поставив рис в микроволновку, я начала обжаривать мясо с овощами, даже не заметив поначалу, что Клод почему-то замолчал. Я быстро перемешивала жаркое, полностью предаваясь спокойному сосредоточению, какое снисходит на меня во время работы, если она хорошо получается.

Рис и овощи с мясом подоспели практически одновременно, и я встала перед небольшой дилеммой. Однако после секундного замешательства — совместный ужин с полицейским грозил очередным сбоем в моем некогда выверенном графике — я вынула из шкафчика две тарелки и положила на них щедрые порции. Я подала Фридриху вилку и салфетку, поставила перед ним стакан с чаем и полную тарелку, затем налила себе чаю, взяла вилку и тарелку со своей порцией, посолила, поперчила еду, а напоследок выставила на стол соевый соус. Наконец, заняв свое место, я коротко кивнула Клоду, дескать, можно начинать. Тогда он взялся за вилку и стал есть.

Я глядела строго себе в тарелку, а когда все же подняла глаза, Клод уже расправился с едой и тщательно промокал рот салфеткой, явно заботясь о чистоте усов.

— Очень вкусно, — сказал он.

Я пожала плечами, тут же сообразила, что не слишком учтиво реагирую на комплимент, заставила себя встретиться с ним взглядом и натянуто произнесла:

— Спасибо.

Никогда еще мое социальное воздержание не напоминало о себе с такой остротой.

— Еще положить? — с натугой спросила я.

— Нет, спасибо, накормили на славу, — вежливо ответил Фридрих. — Вы уже закончили?

Я недоуменно кивнула, но в следующую минуту поняла, зачем ему понадобилось это знать. Клод дотянулся через стол до моего прибора и пошел с тарелками и вилками к мойке. Он включил воду, без труда отыскал моющую жидкость и принялся отскребать всю грязную посуду, что стояла рядом на разделочном столе.

Несколько секунд я сидела, не вставая с места, с разинутым ртом, затем очнулась и поднялась, чтобы разложить остатки продуктов по отведенным для них емкостям и упаковкам. Опустевший котелок я хоть и неуверенно, но поставила рядом с мойкой, где орудовал Клод. Когда он справился с работой, я прошлась по обеденному и разделочному столам чистой тряпочкой, а напоследок подмела пол. Потом, не зная за что еще приняться, я протерла полотенцем посуду, поставленную стекать на сушилку, и убрала ее в шкаф.

Наконец с домашними делами было покончено, но не успела я задаться мучительным вопросом, что же дальше, как Клод протянул свою внушительную клешню и пожал мне руку.

— Люблю вкусно поесть. Сам я уже запарился готовить, — заявил он и пошел к выходу.

Я, как полагается хозяйке, проводила его до дверей, на всякий случай плотно обхватив себя руками.

— До свидания, — сказала я ему на прощание, чувствуя, что этого явно недостаточно, но мне больше ничего не лезло в голову.

Совершенно неожиданно он расплылся в улыбке, и я вдруг поняла, что еще ни разу не видела его таким, с углубившимися морщинками у приподнятых уголков губ, с озорно косящими серыми глазами.

— Спокойной ночи, Лили, — пробасил Клод и по подъездной аллейке направился к тротуару.

Там он свернул к Садовым квартирам, но на меня не оглянулся. Я закрыла дверь, машинально щелкнула замком и, перед тем как лечь спать, снова наведалась в кухню — проверить, все ли там блестит чистотой. В ванной я увидела в зеркале, что все еще улыбаюсь, и поймала себя на размышлениях о том, каков Клод Фридрих в постели.

Я покачала головой, глядя на свое отражение, и укорила его:

— Ты катишься под откос, Лили!

Но мое лицо в зеркале, кажется, выражало удовольствие от подобной перспективы.