Многоэтажная планета

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Конечно, Аня знала план маневрирования и посадки на Флюидус, и все-таки сначала она все перепутала. Ей показалось, что они садятся на гигантскую красную планету, такую тяжелую на вид, совсем не похожую на Землю. Земля и со стороны была воздушной, на ней ярко и красиво были очерчены материки, меняли спокойные цвета океаны, и вся планета целиком так красиво была закруглена, такой прекрасной дымкой окутана, что от нее не хотелось отрывать глаз.

В красной планете не было земной легкости, она была, как-то угрожающе мертвенна. Не верилось даже в ее круглоту: казалось, повернись планета иным боком — и глазам предстанет какой-нибудь хребет, выпирающий прямо в космос.

Но, по мере того как автомат отсчитывал минуты и секунды посадки, красная планета все отдалялась и отдалялась, не сдвигаясь в сторону, а под ракетой росла новая, маленькая планета, похожая на молочную каплю, но отблескивающую замутненными цветами красноватой радуги.

Настороженный взгляд невольно искал в ней сходство с Землей. Ну вот, хоть цвет не такой красноватый, как казалось сверху, — есть немного и голубизны. Голубоватый отлив простирался над всем крутым горизонтов. Правда, мешала все время красная планета — она висела рядом, гигантская, отталкивающая тяжелым светом и невольно притягивающая.

Приближалась матовая поверхность Флюидуса, и Аня жадно вглядывалась в нее. Уже трудно было поверить, что это спутник, — Флюидус рос на глазах. Вот корабль завис над поверхностью — впрочем, привычной поверхности-то не было, это Аня хорошо знала — и все же казалось: сквозь клочья туч проглядывают очертания тверди.

В какой-то момент — в момент ли поворота спутника или перемещения красной планеты — Флюидус наполнился игрой оранжево-красных, багровых и лиловых пятен. Пятна-облака или пятна-потоки бежали довольно быстро под иллюминатором, то ли торопясь за бегом-вращением Флюидуса, то ли опережая его.

Солнце над Флюидусом было беленькое, малое, с желтым ободком, нечетким и ярким. Зато большая планета, спутником которой являлся Флюидус, представала громадной, в треть неба, красно-тяжелой, выползающей то с одного, то с другого бока, словно примеривающейся, как бы навалиться на Флюидус. И все на Флюидусе было красноватым: пятна оранжевого, фиолетового, лилового, багрового, нежно-розового цвета.

— Картина Гогена, да и только, — сказала почтительно Заряна.

— Гоген с Рембрандтом, — поправил радостно Маазик.

— Правда, сильно подпорченные, — заметил Козмиди со своим хитровато-веселым прищуром.

Подпорченные или нет, сказать было трудно. Потому что и само сравнение с земными художниками было натянуто, может быть, из желания лишний раз вспомнить Землю.

На телеэкране, приближавшем Флюидус так, что казалось, смотришь не на телеэкран, а в иллюминатор, буйствовали краски. Это была вода… нет, не вода, а воздух… И все же это было ни то, ни другое — какой-то сгущенный свет. Казалось, он булькает, как вода, обтекает глаза, не становясь тем светом, к которому они привыкли, Глядя на этот свет, почему-то трудно становилось дышать — глазам как бы не хватало воздуха. Аня закрывала глаза, но когда открывала, они опять словно бы задыхались.

Обо всем этом ужасно хотелось рассказать Фиме. Но сразу сейчас, а не на сеансе телесвязи, когда говорят в основном ученые и где нужно быть краткой и чувствовать свою ответственность за каждое слово.

Почти у всех членов экспедиции были сувениры с Земли: медальоны, камешки или даже куклы. Была такая кукла и у Ани. С детства любимая кукла Мутичка. Только для Ани и сейчас это было нечто большее, чем просто кукла, чем просто земной сувенир. Так уж с детства пошло, что она этой рыженькой кукле рассказывала все, чего не рассказала бы и самому близкому другу. И советов у куклы спрашивала, и словно бы слышала, как та ей отвечает. И если чего-нибудь не понимала, спрашивала у Мутички, и та ей объясняла. А теперь была для нее Мутичка связной — в любое время без всякой техники она связывала ее с Фимой.

Конечно, Аня была уже взрослой и знала, что это игра. Но знала, только пока не оставалась наедине с Мутичкой. Уж очень надо было Ане, во что бы то ни стадо надо было поговорить, поделиться с Фимой.

— Давай поговорим с Фимой, — предлагала она Мутичке, — расскажи ему наши новости, может, он лучше нас разберется; он ведь такой умный, Фима… Ну, передавай…

И смотрела куда-то в пространство, не замечая, что говорит вслух:

— Представь, Фимочка, что ты попал в темную комнату… Нет, хуже — что ты попал в комнату-калейдоскоп: все цветное, все вертится. Представь, что у тебя кружится голова, что тебя аж тошнит от всего этого — больше, чем на центрифуге. И что все, абсолютно все незнакомо в этой комнате-калейдоскопе! Представил? А здесь не комната, а целое тело небесное. И все крутится перед глазами. Тут уж не закричишь, как любила орать я в детстве: «Ах как интересно! А я знаю, что это такое!» Потому что не только я, никто из нас пока еще ничего здесь по-настоящему не знает и не понимает!

Аня помолчала грустно и спросила Мутичку:

— Передала?

И на беззвучном своем языке кукла ответила ей, что все уже пересказала Фиме, а он велел спросить, почему Аня так переживает вполне естественные в начале всякого исследования трудности и непонимание.

Аня пожала плечами и чуть не расплакалась. Но этого-то уж во всяком случае Фима видеть не мог. Притворно веселым голосом Аня сказала:

— Да я и сама думаю: разберемся! Как говорит Заряна, поживем — увидим. А Михеич: «Конечно, на Земле ученым легче. За земным знанием миллионы лет земного опыта. Но помяни мое слово, старушка, нам и тут поможет земной опыт, потому что при всем различии миров во вселенной она все же едина…» Это он меня, Фимочка, зовет старушкой. А я и в самом деле чувствую себя иногда старушкой — так кружится голова…

Голова кружилась — это правда. Хотя корабль висел довольно высоко и от флюидусовских полей — магнитного, электрического и прочих — его защищало собственное искусственное поле. Труднее было в обзорной камере, которая находилась вне корабля. Вот уж в ней причудливейшие, как говорил с уважением Сергей Сергеевич, физические поля Флюидуса давали себя знать. Но четыре часа — это был пока предельный срок пребывания в выдвижной камере. А старушкам и Ане разрешалось находиться там и того меньше. Хотя именно бабушки переносили воздействие флюидусовских полей легче других.

Постепенно приспособилась и Аня.

— Адаптировалась, — сказала Заряна. — И верно. Чего долго тянуть?

Так что не это мучило по-настоящему Аню. И даже не то, что мир Флюидуса представал совершенно непонятным. Мучило Аню ощущение, что она бесполезна, не нужна здесь. Ее феномен зрения в темноте, ее феномен зрения с закрытыми глазами, ее цепкая память на движения и позы не приносили здесь никакой пользы. Темноты ведь и не было. И не было ещё высадки на Флюидус. Был только обзорный экран. То есть смотрела-то не она, смотрели приборы, а они не умели смотреть так, как Аня. Сидя перед экраном, она ничего не могла разобрать в мельтешении пятен. Словно это и не планета была, а поток красок, движущаяся картина какого-нибудь сумасшедшего художника. Все колебалось, дрожало, переливалось. Даже сеть толстенных «стволов» и «ветвей» и та не оставалась неподвижной. В глазах уже мельтешило, что ли? Но нет. Сделали замедленную съемку и выяснили, что и в самом деле сеть не только смещается, но еще и растягивается и сжимается. Это поражало. Ведь были эти «стволы» и «ветви» сверхжелезной прочности, так что роботы, уже побывавшие на самом Флюидусе, и кусочка не смогли взять на исследование.

Аня так и говорила: «стволы», «ветви». Сергей Сергеевич со своей страстью к точности поправлял ее:

— Аня, ведь это только издали похоже на лес, на деревья. Вблизи это скорее система огромных труб.

Но ведь и другие, забыв о научных определениях, то и дело говорили о вертикальных, потолще, трубах — «стволы», о горизонтальных, потоньше, — «ветви».

— Все же на трубах, Сергей Сергеевич, не вырастают листья, — говорила в свое оправдание Аня.

— «Листья»! — еще больше возмущался Сергей Сергеевич. — Два метра в диаметре! Не отщипнуть кусочка, алмазным буром не взять! Называйте уж тогда листьями карусели и танцевальные площадки!

— Но ведь и о железе говорят — «лист железа», и о родословной — «генеалогическое древо»!

— На Земле — другое дело. Здесь же потребна предельная четкость определений.

— Знаешь, Фима, — говорила на своем собственном «сеансе связи» Аня, — я это просто так называю. Вполне возможно, что это не листья, а какой-нибудь цветной телеграф или биоантенны. Ты не смейся, а подумай! Почему бы эти «листья» такие огромные, такие прочные, настолько легко вертелись? Может, они должны уловить и тут же отдать или передать свет? Сергей Сергеевич в общем-то прав насчет определений. И не думай, что он такой уж придира! Он просто точность любит. А зато когда все уже совсем запутаются и не знают что и предположить, он сразу: «Позвольте мне проиллюстрировать это маленьким анекдотом!» И хотя анекдот-то земной и ничего не объясняет в наших делах, но все рассмеются, кто-нибудь еще анекдот вспомнит, а потом что-нибудь и придумают. И еще, знаешь, Фима, почему мы все любим его анекдоты? Потому что после них космос и Флюидус уже немного земными кажутся… Он всегда говорит так старомодно: «позвольте», «благодарствую», а ведь он совсем молодой! Даже и не женатый еще… Он очень добрый. А если иногда сердится, то опускает глаза и что-нибудь переставляет с места на место, Пока успокоится и раздобрится. И тогда уж смотрит прямо в глаза…

Подумав, что она слишком о Сергее Сергеевиче разговорилась, Аня взглянула на Мутичку — и точно, та сказала, что Фима просит побольше о себе и о Флюидусе рассказывать.

— А Флюидус… ну что Флюидус? Фимочка! — вдруг воскликнула Аня. — Как я скучаю по Земле! Если бы кто знал, какая светлая, открытая наша Земля по сравнению с Флюидусом! И деревья на Земле — как пышная светлая трава! И листья — как раскрытые маленькие ладони!..

Иной раз, когда Аня вглядывалась в обзорный экран, ей удилось, что некоторые пятна перемещаются быстрее, чем другие. Ах, как бы ей хотелось, чтобы это оказались живые существа! Но уж очень плохая была видимость. Да и не понять было, движутся пятна или меняют цвет. Из-за этих «причудливейших» физических полей телесвязь работала кое-как. Однажды Аня даже усомнилась, действительно ли они видят кусок Флюидуса или все это одни помехи.

— Ну как же, старушка, а «стволы»? — мягко урезонил ее Михеич. — Стволы-то остаются при любых условиях! Ничего, вот высадимся, тогда лучше разберемся.

Видно, даже он с нетерпением ждал высадки, но никакими уговорами невозможно было добиться, чтобы он сократил установленный еще на Земле срок предварительного осмотра Флюидуса с борта корабля.

Звукоулавливатели тоже работали плохо, хотя Сергеев бился над ними день и ночь. Это уже не звукоулавливатели были, а какие-то сплетники, «испорченный телефон».

Однажды даже такое случилось. Сидели в обзорной камере, вглядывались в экран, вслушивались в свист и вой, мяуканье и уханье, которыми неизменно приветствовал их загадочный, ни на что не похожий Флюидус. И вдруг в динамике зазвучала… человеческая речь. Настоящая речь! Кто вскочил, кто, наоборот, сел. На лицах было такое, словно сам господь бог явился. Еще бы! Значит, на Флюидусе есть разумные, человекоподобные! Только как-то уж очень буднично говорил голос, а когда вслушались, то и понятно: о датчиках, о перископе и еще о том, что есть хочется.

— Что такое? — сказал Михеич, и лицо у него было настолько забавное, что Аня не удержалась от смеха.

Никто, конечно, не обратил внимания на этот ее нервный смех — не до того было.

— Послушайте, да это же наш Козмиди! — сказал удивленно Маазик.

— Козмиди спит, — возразил Михеич, но не очень уверенно, потому что голос-то был в самом деле Козмиди.

— Это и есть Козмиди! — стукнула себя по лбу Заряна. — Только не сейчас, а утром. Я сама с ним была в шлюзовой камере.

И точно. Минуту спустя из динамика раздался голос Заряны, хотя она находилась сейчас рядом, в обзорной камере. Слов они не разобрали, но по голосу ясно было, что Заряна и Козмиди шутят. Так оно и было, потому что Козмиди тут же затянул свою любимую песенку:

— И к перемене, — послышалось из динамика слабым эхом еще раз.

И все. Словно пленка с записью кончилась. А ведь не было никакой записи, и слушали они не корабль, а Флюидус. И снова свист, и вой, и грохот, и дрожание, и переливание звуков…

Что это было?

А этот странный, необычный флюидусовский свет! Пока он оставался слабым, рассеянным, хоть что-то удавалось разглядеть. Но едва пробовали его концентрировать, он рассыпался совсем уж невообразимой, радужной мозаикой. Высветить что-нибудь на Флюидусе оказывалось невозможно. Этот свет так перевирал все, что многие предпочитали ходить флюидусовским днем наощупь. Земное зрение воспринимало предметы, точно это были не вещи, а их отражения, светящиеся следы. Предметы, казалось, движутся, оставляя по себе светящиеся, неверные, подрагивающие образы.

Тихая на свой лад осваивала освещение Флюидуса. Она ходила, подавшись головой вперед, слегка повернув ее набок, и как-то искоса приглядывалась, если можно так выразиться, носом к окружающему. Только сначала это ей плохо удавалось. Она жаловалась, что трудно дышать в таком спертом воздухе, что нужно проветривать помещение, вытирать пыль.

— Пыль, не приведи господи, какая пыль! Полон терем народу, а чистоты не было сроду!

Она подслеповато тыкала тряпкой в какое-нибудь светлое пятно на стене или столе и пыталась стереть его. Как ни объясняла Аня, что это такой свет, Тихая не верила и даже сердилась:

— «Свет»! Ленивая ты, а уже большая девка. Что ж из тебя дальше исделается, ежели пыль тебе светом кажется?

Но люди честно старались приспособиться к свету флюидусовскому и искусственный свет включали по возможности реже.

Все рвались на Флюидус, чтобы «на месте» во всем разобраться. Но высадку вновь отложили. Дело в том, что в корабль стали проникать запахи.

Это было невероятно: в герметически закрытый корабль сквозь защитное поле проникали запахи! И что было еще удивительнее — системы тревоги молчали!

В авральном порядке Михеич одел всех в скафандры. Но запахи проникали и в них!

Аня помалкивала, ученые разговаривали о своем, но бабушки, каждая по-своему, вели себя очень капризно.

Тихая ворчала — мол, чего это ради нарядили их в водолазные «дутики»? Ежели от запахов, то вот они, запахи: как были, так и есть.

Сейчас вот резедой пахнет, резедой с тухлыми яйцами!

А сейчас — жженой резиной и железом!

Пороховым дымом и ромашкой!

Можжевельником и подсолнухом!

Ирисками и зеленым овсом!

Петушками и анисом!

Куриным пометом и розами!..

Вдруг Тихая замолчала. С опаской Аня вгляделась в лицо за стеклом гермошлема, но глаза Тихой были открыты, а рот поджат. Аня решила, что старушка наконец образумилась, но та опять принялась за свое: известкой пахнет, купоросом, жареными семечками, пустырником, карамелью «Дюшес», мхами и лишайниками!

Аня хотела урезонить Тихую, но ей сделали знак, чтобы не мешала. Оказалось, к старушке давно прислушиваются, и даже магнитофон потихоньку включили.

Но в это время зазвенел сигнал тревоги — стало плохо Бабоныке. Аня и Заряна бросились к ней. Матильда Васильевна уже приходила в себя. С самого начала она стонала, что не в состоянии переносить эти запахи, а потом взяла и зажала трубку воздухоподачи, как в другое время зажала бы, наверное, нос. Сколько уж она зажимала и разжимала трубку, пока ей стало плохо, неизвестно. Приведя Бабоныку в чувство, Заряна погрузила ее в сон.

Между тем роботы под наблюдением Сергея Сергеевича провозились часа два, но повреждений в обшивке корабля не нашли. Да уже и так было ясно, что дело не в обшивке. В конце концов, будь хоть малюсенькая трещина, туда давно бы просочилась атмосфера Флюидуса. Но ничто, ничто не проникало в корабль, кроме запахов!

Михеич приказал усилить защитное поле корабля, и запахи стали слабее. Скафандры разрешили снять.

На следующий день только и разговоров было, что об этих запахах.

Аня размышляла: может, с ними идут на контакт? Может это что-то вроде послания, где не слова, а запахи? Пусть запахи неприятны. Ну и что? Когда говорят между собой глухо немые, их мимика, их жесты тоже непривычны.

На робкий ее вопрос за столом, не может ли оказаться, что досаждающие им запахи — просто-напросто послание «флюидусян», Володин ответил своим носовым не то смешком, не то хрюканьем, а Маазик сказал рассеянно:

— Все может быть.

— Позвольте, позвольте! — вдруг включилась в разговор Матильда Васильевна. — Пусть они желают познакомиться с нами и посылают вместо букетов запахи, но-о… откуда же они знают, как пахнет, скажем, резеда? И зачем они посылают запах тухлых яиц? И откуда они знают, как пахнет, скажем, куриный навоз?

— Они это «вылавливают» в вашей голове, — хмыкнул Володин.

— В моей голове?! — ужаснулась Бабоныка. — Но, пардоне муа, я не думаю и думать не желаю о курином навозе!

— Не навоз, а помет, — презрительно поправила ее Тихая.

Но Бабоныка поправки не приняла:

— Необразованное вы существо! Помет — это котятки или щенушки! Скажите ей, Юрий Михеич!

Она упорно считала, что Михеич — это не фамилия, а отчество.

Но Михеич, хотя был он неизменно предупредителен с Матильдой Васильевной, на этот раз, кажется, даже не слышал ее. Всё над чем-то размышлял.

— Попытка это контакта или что другое, — сказал Володин, — по совести говоря, не самое интересное. А вот каким все же образом проникает запах в корабль… — Он развел руками и даже хрюкнуть забыл.

И поднялись споры о том, как это возможно, чтобы запах проникал в герметически закупоренный корабль. Обмахиваясь веером, Бабоныка благосклонно выслушивала каждого, словно старались именно для нее. А потом встала и сказала мягко, но решительно:

— Короче говоря, я убедительно вас прошу, сообщите э-э… корневым жителям… Как ты говоришь, Анюня? Коренным? Но ведь они у корней живут, девочка! У корней, а не у одного корня! Так вот, передайте корневым жителям, чтобы они впредь этими неблаговонными посланиями нас не обременяли.

И величественно удалилась.

Вечером Аня разговаривала с Фимой — с помощью Мутички, разумеется. Фима то и дело перебивал ее и просил рассказать подробнее. Потом он замолчал, и Аня даже подумала, не отвлекло ли его что-нибудь от разговора, но он просто думал. Когда он снова заговорил, Аня услышала его голос еще прежде, чем Мутичка начала ей пересказывать:

— Конечно, от частиц вещества защитное поле отгораживает практически полностью. Но от гравитационного и некоторых других полей оградить почти невозможно, ты же знаешь!

— Фимочка, но ведь запах — это и есть частицы вещества, разве не так?

— Аня, вспомни Фабра,[1] у тебя ведь хорошая память! Вспомни Фабра, это очень важно!..

Бабушка Матильда прервала ее разговор с Фимой. И Аня теперь ходила и думала, что же именно у Фабра должна она вспомнить, и даже искала, нет ли в их корабельной библиотеке пленки с книгами Фабра. Не было.

Между тем начались горячие деньки. Готовили к выходу на Флюидус роботов со сложной программой. И надо же было Михеичу, распорядившись о подготовительных работах, прибавить, причем вполне серьезно:

— А вы, Тихая, поприсутствуйте, пожалуйста, при отладке систем, присмотрите вашим острым глазом!

— У меня, между прочим, не один глаз! — только и проворчала Тихая.

А Козмиди и Сергеев молча переглянулись.

И вот теперь Тихая совалась буквально во все: и кто придумал роботов, и дорого ли они стоят, и кто за них отвечает, и есть ли запасные части. Работа, наверное, вдвое быстрее бы шла, если бы не Тихая.

Ну и фигура, кстати сказать, была: в спортивном костюме, как все, а сверху юбка напялена. Сапожки с утяжелителями в платформах — точь-в-точь как земные ее кирзовые сапоги. И неизменная конфета за щекой. Постукивая костяшками пальцев по корпусу робота, она настойчиво вопрошала:

— На лектричестве, что ль? Выжирают, чай, помногу? А электричество из чего берут? Неужто на проводах болтаться будут? Сколь же это проводов надобно?

— Едят не больше нас, — отвечал терпеливо Сергей Сергеевич, — зато работают за десятерых. А проводов им, бабуся не надо. У них, как у верблюдов, горбы с припасами, только не снаружи, а внутри.

— Умно, — соглашалась, подумав, Тихая и снова приставала с вопросами.

Козмиди отделывался шуточками, а Сергей Сергеевич иной раз и сердился:

— Если у вас есть вопросы по существу, задавайте. А так — нам некогда.

Но Тихую это не смущало. Это еще цветочки были — бесконечные вопросы. По-настоящему допекла она Сергеева и Козмиди, когда узнала, что нет у роботов «нюхала».

— Это как же так? — в буквальном смысле слова вцепилась она в Сергеева. — Это что же они смогут, ежели чуять не умеют?

— Да что же это в конце концов?! — даже покраснел от возмущения Сергей Сергеевич. — Я в таких условиях работать не в состоянии!

Козмиди попробовал успокоить Тихую:

— И охота вам время на эти роботы тратить?! Сидели бы у себя и конфеты сосали. Честное слово! А за роботов не волнуйтесь, милая Тихая: все, что требуется, они увидят и на корабль передадут. — И запел — наверное, чтобы заглушит Тихую:

Тихая как из пулемета строчила:

— Ой, врешь, куманек! Как же без нюхала? Ой, смотри, запоешь тогда, да поздно будет. Пропадут роботы! Такие средства угробите — под суд вас отдать, деловые какие нашлись. Все Михеичу выскажу! Он вам покажет! Он вас на Хлюидус без нутряных мешков отправит!

И на этот раз обстановку разрядил Сергей Сергеевич:

— Разрешите проиллюстрировать это ма-лень-ким анекдотом из далекой древности…

— «Из древности», — обиделась Тихая. — Ты сам-от и есть из древности…

На следующий день начался спуск роботов в заданный район. Все, конечно, сидели у телеэкрана. Но не то связь не ладилась, не то роботы чего-то не умели. Половина датчиков не работала. Изображение было мутное. Показатели электромагнитного поля все время менялись.

— Поля пляшут, — сказал как-то обиженно Сергей Сергеевич.

А Володин неопределенно хмыкнул.

С Аниной же точки зрения, плясали не поля, а роботы — так странно они продвигались. Но она помалкивала — может так и должно быть в дебрях Флюидуса. Когда-то давно она ведь и робота представляла иначе — чем-то вроде водолаза костюме или громоздкого человека, у которого все четырехугольное: ноги, руки, туловище, голова. Роботы для Флюидуса, однако, с самого начала были задуманы по-другому. Хотя они умели видеть, записывать, давать показания, самонастраиваться и принимать решения в соответствии с заданием и обстановкой, в них не было ничего похожего на водолазов или громоздких людей — довольно объемные шары с выдвижными усиками, плавниками и чем-то вроде упругих цеплялок. Флюидус был не такой, как Земля, и роботы были здесь другие. И то сказать — где уж в такой жиже-воздухе ходить ногам:

И все-таки странно они передвигались! Аня молчала, помалкивали и другие. А вот Матильда Васильевна молчать не собиралась.

— Прелесть! — громко заявила она. — Это похоже на праздник! Будто цветные шарики пляшут!

И сама сделала какое-то невероятное па.

— Анечка, но ведь это же танец! Как он называется?

— Это называется «прошляпили — не сработали», — взорвался молчавший до этого Сергеев.

— Заблудятся? Пропадут? — растерянно спросила Аня.

— Не должны бы — у них хорошая память, — неуверенно возразил Козмиди, поглаживая свои седоватые волосы.

Однако роботы поплясали, поплясали — и вовсе отключились. Напрасно к ним взывали корабельные автоматы. Сергей Сергеевич сидел мрачнее тучи. Михеич сморщился всеми своими морщинами.

— В таком поле пропасть несложно, — сказал примирительно Маазик.

Он, конечно, имел в виду физическое поле. Но Тихая поняла по-своему.

— Поле как поле, — сказала она непримиримо. — Вернее не поле, а лес… А может, море… Обыкновенное, хлюидусовское. А вот техники — безмозглые, — постучала она по голове и выразительно посмотрела на Сергеева. — Вот, любуйтесь теперь — тычутся ваши роботы, как котята безнюхие (она так и сказала: не «слепые», а «безнюхие»)… Так котята хоть маткяуют, а ваши кругляшата и корабль не унюхают! Говорила там: мастерите нос кругляшатам — так вам все хихоньки! Я ухожу. Смотреть тут больше нечего — в мозги себе лучше загляните!

Не стал и других задерживать Михеич — велел разойтись и подумать, а потом собраться на совещание.

Подумать о чем? Что делать с роботами? Или как вообще дальше быть? Аня думала обо всем сразу.

На совещании Сергеев предложил роботов немедленно возвратить.

— Если их долго продержать на Флюидусе, — сказал он, — то как бы выбраковывать не пришлось.

— Это бывает, — тут же вмешалась Тихая. — И коров тоже выбраковывают, ежели они молока не дают. И лошадь — коли копыта истерлись. А собак, слыхала, списывают, когда у них нюх пропал. Этих кругляшат тоже можно списать…

— Ни за понюх, — сказал Володин и хмыкнул то ли одобрительно, то ли насмешливо.

— Но лучше бы списать инженеров, которые их без нюхала отпустили, — невозмутимо закончила свою мысль Тихая.

Хотя люди и были подавлены неудачей с роботами, но тут дружно расхохотались — все, кроме Сергеева, который все же был обижен.

— Надо готовиться к высадке на Флюидус людей, — неожиданно сказал Михеич. — С учетом всех полученных данных будем готовить капсулу. С завтрашнего дня, кроме обычных нагрузок, — ежедневный тренаж по запахам. И прислушивайтесь к Тихой — Тихая будет в этой части нашим глазным тренером.

Нужно было видеть лица присутствующих, когда он сказал это. Одна Тихая осталась невозмутима, словно всю жизнь только и делала, что тренировала участников планетных экспедиций!

Бабоныка не выдержала:

— Я понимаю: дисциплина и так далее… выработка совместности в этих самых сверхусловиях… Но насчет моей соседки… то есть коллеги… то есть старухи, попросту говоря… Тихую я имею в виду… Это уже слишком!

— Иди обрабатывай свои цифири, — проворчала Тихая. — Только на это твоего тощего носа и хватит. Носы, тоже мне! Кого в экспедиции посылают, прости мою душу грешную!

— Ну, честно говоря, — поддержал все же Бабоныку, хотя и шутливо, Козмиди, — характер у коллеги Тихой в самом деле тяжеловатый.

— Зато у тебя слишком легкий, — тут же нашлась Тихая.

Многие улыбались. Улыбался и Михеич. Но закончил сурово:

— Приступайте к работе!

«Одоротренад»[2] — так назывались эти мучительные занятия под руководством Тихой. Ох уж и гоняла она всех и каждого! Только Сергей Сергеевич и спасал с его анекдотами.

Выработка нюха шла медленно. Все гадали, как же это Михеич выйдет из положения, — все сроки экспедиции могут пройти, пока Тихая хоть чему-нибудь их научит.

А Михеич вдруг распорядился:

— Назавтра в девять ноль-ноль по бортовому времени пробная высадка на Флюидус. Состав экспедиции — я, Сергеев и Тихая.

Вот так: начальник экспедиции, штурман-инженер и старуха с плохим характером, но редким нюхом!

В день высадки оставшиеся на корабле собрались у обзорного экрана. Хоть и смутно, но все же было видно и капсулу, и фигурки в скафандрах: зеленом, оранжевом и сером. Аня еще подумала, до чего все странно на Флюидусе: на Земле самым заметным был бы оранжевый скафандр, здесь же ярче всех оказался серый.

Временами становилось совсем хорошо видно. Один раз даже крупно приблизилось стекло гермошлема Тихой с кривощеким от неизменной конфеты лицом. Можно было разобрать фразы Михеича: «Все в порядке», «Продолжаем». Так что изображение было, голоса — были. Но уж чего было поистине много, так это запахов.

— Помнишь сказку Андерсена «Свинопас»? — шепотом спросила Аню Заряна. — Мы сейчас похожи на фрейлин над волшебным горшочком, из которого доносятся запахи всех кухонь Флюидуса.

Потом голоса стали неразборчивы, изображение пошло зигзагами, а было там как раз что-то интересное, потому что Тихая тыкала рукой в чащобу, а Михеич и Сергеев лезли по стволам в ту сторону — Михеич вроде бы даже быстрее и ловчее молодого Сергеева.

Вернулись они уже к вечеру, и оказалось: в то время как на экране изображение пошло зигзагами, была в районе экспедиции электромагнитная встряска, а Тихая якобы видела живое существо. Это и все, что успел сообщить Михеич, потому что ими сразу же занялись Заряна и врач-робот по прозвищу Кузя.

Утром, когда наконец собрались вместе, Тихая подтвердила:

— Видела. Чуяла.

А Михеич и Сергеев ничего не видели, хотя находились рядом.

Сергеев даже сказал, кашлянув:

— Позвольте мне все-таки усомниться.

Верила ли Тихой Аня? То верила, то не верила. А так заманчиво было поверить! Не говоря уж о том, как замечательно было бы впервые вне Земли обнаружить животных, Аня еще и за честь своих старушек болела. Эх, если бы Тихая говорила пограмотнее, покультурнее! Но она держалась так, словно совершенно не интересовалась, верят ли ей. И твердила свое, баснословное — что видела не кого-нибудь, а «черта, дьявола, сатану»!

Михеич и Козмиди дотошно расспрашивали, почему она говорит «дьявол», почему — «сатана»? Козмиди даже не шутил при этом.

— Потому что он и есть сатана, — отвечала старуха. — Лохматый, глаза — вот такущие, ноги туды-сюды коленками торчат — тьфу, противная гадина, на коленки его смотреть не могу! Горбатый, дьявол, вприсядки ходит, а в глазах — адский огонь! И — роги!

— Какие рога? — тут же быстро переспрашивал Михеич и показывал на экране рога разной формы: козлиные, коровьи, носорожьи.

— Не, не такое — роги взад-вперед ходют.

— Ага, подвижные, — говорил Михеич и кивал Козмиди, чтобы тот рисовал.

— Какого размера животное? — спрашивала Заряна.

— Одно тулово или вместе с руками-ногами? — деловито спрашивала старуха. Аня даже подозревала, что она выгадывает время, чтобы лучше сообразить. — Ну, значит. Тулово поменьше человечьего, ноги подлиньше, а руки покороче будут. Только у него и ноги, как руки.

— Объясните, как это.

Аня подумала, что Тихую хотят поймать, и опередила старуху:

— Да хотя бы как у обезьяны!

Но Тихая оборвала Аню:

— Скажешь тоже — как у обезьяны! У обезьяны лапы в шерсти, а у этого — голые, длинные, противные, с ногтями, да и пальцев поменьше будет, А и ног — может, две, а может и больше. У, дьявол.

— Но у дьявола же только две, — обиженно заметила Аня.

— А ты видала дьявола? Скажи, Михеич, девчонке, пусть не перебивает!

Но когда Тихая сказала задумчиво, что и «одежка» у дьявола есть, Аня невольно фыркнула. Никто, однако, не смеялся. Михеич спросил, какая же «одежка» — что-нибудь вроде лат или кольчуги?

— Не, — покачала головой Тихая. — Длинная пе… — тьфу ты! — пелерина. А точнее сказать, накидка. Или попонка

— А может, крылья?

— Не крылья! Крылья — они, как руки, крылья — они в перьях, а это — сборкою.

— Не такое вот? — рисовал Михеич что-то похожее на дельтоплан или птерозавра.

Тихая посмотрела и согласилась снисходительно:

— Немного смахивает.

Аня вспомнила: однажды ей показывали, как следователи составляют портрет преступника, подвигая на овал лица то одни глаза, то другие, потом так же — нос и рот.

«Верят ли Тихой?» — все не могла она успокоиться.

Об этом и зашел разговор, когда Тихая рассказала все, что видела и помнила.

Маазик сказал задумчиво:

— Если Тихая в самом деле видит «в запахе», она могла разглядеть то, чего не заметили другие. Но не могут все части тела пахнуть одинаково сильно, и поэтому такой портрет может быть очень искаженным.

— Однако ведь и освещено тело бывает по-разному, но мы его воспринимаем верно, целиком, — возразила Заряна.

— Наше восприятие на Земле корректирует многовековой земной опыт.

— Но и у Тихой есть земной опыт восприятия запахов…

«Молодец, Заряна!» — успела еще подумать Аня, прежде чем новая, очень важная мысль пришла ей в голову.

— Послушайте, — сказала она, — когда бабушке Матильде очень докучают запахи, я завешиваю окно шторой.

— Подождите, Аня, — сказал строго Сергей Сергеевич, — здесь разговор серьезный и совсем о другом.

Но Аня даже не обиделась.

— Вот вы все на свете помните! — стремительно обернулась она к Маазику. — Скажите, что говорил Фабр о запахах?

— Постойте-постойте! Там, где он говорит о грибах?

— Да-да! О грибе-роевике и еще о каком-то!

— Минутку! Так-так… Что гриб не светится, не фосфоресцирует, однако оказывает на фотопластинки такое же действие, как свет. Да-да! У него просто сильный, неприятный запах. А действует он, как свет.

— Слушайте, слушайте! — крикнула Аня, хотя все и так слушали.

— Далее Фабр пишет, что, возможно, в запахе, как в свете, есть свои лучи.

— Вы понимаете? — вскочила, размахивая руками, Аня. — Обычно запахи вызываются отделением частиц вещества. Но, может быть, есть и такие запахи, которые вызываются колебаниями. Представляете? Может, у запаха, как у света, двойная природа! Может, запах, как электричество, как магнит, имеет свое поле!

В первый раз в жизни Аня высказывала гипотезу, предположение, и даже дрожала вся от волнения и восторга. Вот когда она поняла преданность Фимы науке!

— И тогда Тихая, — продолжала она возбужденно, — буквально видит носом, как мы глазами! И тогда понятно, как в нашем изолированном корабле могли возникнуть запахи!

— Что ж, — сказал неуверенно Сергей Сергеевич, — у этой гипотезы есть свои основания.

А Володин хмыкнул совсем не насмешливо.

Но Михеич положил конец восторгам:

— Предположим, Тихая видит запахи, как мы свет. Но ведь и мы все, с нашим обычным человеческим обонянием, слышали в тот раз запахи на корабле. А этого твоя гипотеза, старушка, не объясняет.

В следующие дни Аня частенько разглядывала «портрет», нарисованный Козмиди со слов Тихой.

— Как по-вашему, Тихая в самом деле видела? Вы ей верите? — пытала она Заряну.

— Разве это научное слово — «верить»? — смеялась Заряна, но отвечала серьезно: — И верю, и не верю. Во-первых, в сумятице бликов и запахов легко ошибиться даже такому острому наблюдателю, как Тихая. Во-вторых, хоть и держится старая независимо, хочется ей увидеть то, чего не видят другие, еще как хочется!..

Сама же Аня не очень верила Тихой по другой причине. Когда-то ее поразил в зоопарке муравьед. Но что муравьед по сравнению с насекомыми! Они причудливее какого-нибудь муравьеда, уж это точно! И ей подумалось: не причудилось ли Тихой в сумятице бликов и запахов какое-нибудь земное насекомое? Потому что после Козмиди Аня, вспоминая слова Тихой, и сама нарисовала «портрет» — он очень напоминал земных насекомых. Аня же всегда думала, что, если в иных мирах обнаружат живых существ, они окажутся такими, что заранее их представить невозможно. Ведь они живут в других условиях!

«Конечно, — вспоминала Аня свой давний разговор с Фимой, — и насекомые, обыкновенные земные насекомые, существуя рядом с нами, живут при этом в совсем ином мире. Они видят по-другому, дышат по-другому, используют почти весь спектр излучения для передачи своих сигналов. Наконец, у них есть метаморфоз — на разных стадиях жизни они совершенно разные: куколка, червячок, крылатое. Они и летают-то иначе — не так, как птицы. Тот же мир, в котором живем мы, они воспринимают совсем по-другому, совсем не похоже на нас. Поэтому они и внешне такие другие. Может, и на Флюидусе, — думала не очень ясно Аня, — может быть, и на Флюидусе живут существа, больше похожие на земных насекомых, чем на нас, потому что условия их жизни, их мир больше похожи на мир земных насекомых?»

Но почти никогда на Флюидусе не удавалось Ане додумывать свои мысли до конца. Потому что, как ни казался долог каждый день и как ни затягивал сроки осторожный Михеич, все же слишком много здесь бывало нового и неожиданного.

Не успела Аня как следует подумать, верит ли она Тихой и если не верит, то почему, как начались следующие высадки на Флюидус. А тут уж не до размышлений. Каждая высадка так волновала всех: и тех, кто высаживался, и тех, кто оставался на корабле!

Пришла очередь высадиться на Флюидус и ей. Но получился один позор. На самой Флюидусе она видела еще меньше, чем на обзорном экране. Она уж и глаза прикрывала, и пыталась сосредоточиться. Тщетно! Флюидус оказался такой оглушительный! Все вокруг верещало, звенело, гудело, вибрировало. А откуда исходят звуки, было совершенно непонятно. От одного этого можно было сойти с ума. Когда они сидели перед обзорным экраном, такой силы звук никогда не достигал.

Аня была в отчаянии. Хоть и успокаивал Михеич, что поначалу у всех так.

Дело пошло лучше, когда закончили предварительную разведку местности и принялись за работу — съемки, исследования. Конечно, утомлялись быстро и ошибались много и все-таки в делах и заботах приспособились как-то и к звукам, и к запахам, и к текучему, неверному свету, и к внезапным головокружениям.

Собственно, самого Флюидуса они теперь и не видели. Были густота и переплетенность — дебри, глухая тайга, джунгли. Сверхпрочные джунгли. В земных джунглях что-то постоянно отламывается, падает наземь или застревает в ветвях. Здесь же ничто не отпадало, не отрывалось. Даже пыли, ила, грязи или чего-нибудь похожего здесь не было.

— Безотходная технология, — говорил Козмиди с таким хитрым прищуром глаз, словно он сам эту технологию устроил.

Земные джунгли, хоть и с трудом, можно прорубить. Дебри же Флюидуса нельзя было даже просверлить, — может быть, только «провзрывать», но, конечно, никто им этого даже попробовать не разрешил бы. «Подбирайте отмычки», — говорил в таких случаях Михеич.

Переплетенность была такая, что капсулы только доставляли людей к месту работы — дальше уже пробирались в скафандрах, на длинных фалах, связывающих с капсулой. На радиосвязь не очень-то надеялись в условиях Флюидуса, но все же каждый час производили радиоперекличку.

Когда Аня попривыкла, ей стали даже нравиться эти экспедиции. Отдыхая где-нибудь в развилке «ствола», она наблюдала некоторое время, как пробирается кто-нибудь из ее товарищей по «ветвям», по «листьям», то горизонтальным, то чуть ли не вертикальным. Это напоминало ей собственные детские игры в «Дюймовочку»: самая маленькая из матрешек пробирается в траве, как в джунглях, принимает солнечные ванны на листе лопуха, сидит, как в кресле, в цветке. А если падает, то недалеко и не больно — кукла легкая. И здесь они были легкие, даже слишком, — ушибиться можно было, только если не рассчитаешь силу движения, о те же листья ушибиться.

Аня продолжала и на Флюидусе называть эти громадные пластины листьями. Но и сами ученые то и дело так называли их.

— Это все-таки живая материя, — говорили они извиняющимся тоном. Сергей Сергеевич, который был очень педантичен, возражал на это:

— Живая материл — это еще не значит растительность. Это может быть чем угодно, вплоть до биологической технологии, живых заводов, выращенных, скажем, из глубины Флюидуса разумными существами.

— Вы в самом деле так думаете… насчет живых существ в глубине? — спрашивала с замиранием сердца Аня.

Сергея Сергеевича это почему-то сердило:

— Дались нам разумные существа, иные цивилизации! Мало вам собственной? Я ведь не к тому это говорю, чтобы еще одну теорию еще одной цивилизации развить. Оставим этот бесплодный труд фантастам. Я просто за точность и строгость терминов, нам аб-солютно необходимую. Да разгадать тайну этой пластины в сто раз увлекательнее и заманчивее всех ваших фантазий!

Чем уж их поражали эти «листья», Аня, хоть и пополнила свой «научный багаж», до конца понять не могла. Даже такой сдержанный обычно Маазик восклицал время от времени восторженно:

— Какая конструкция! Какая гармония! Какая экономия!

И Заряна вторила радостно:

— Невероятно. Такое совершенство!

Впрочем, не одними «листьями» были они заняты. Маазик, Козмиди и Заряна выискивали на Флюидусе цветы. Потому что, если бы нашли цветы, это было бы косвенным свидетельством того, что на Флюидусе действительно есть живые существа. Земные цветы, например, опыляют живые существа. Но никаких цветов они не находили. Хотя кто мог знать, что такое цветы в условиях Флюидуса, если даже не знали толком, что такое «листья». Да ведь и живое существо видела одна Тихая, и то лишь раз. Если вообще видела.

— Никого так никого! — говорил Михеич. — Нужно приготовиться к долгому, кропотливому труду. Работать, как Фабр.

— Как я! — говорила Матильда Васильевна, очень довольная своей работоспособностью. — Если бы мне не докучали запахи, я бы, право, заменила собой какой-нибудь НИИ.

— И очень бы хорошо, — прибавлял задумчиво Михеич, — чтобы поменьше у нас было приключений, поменьше критических ситуаций!

А все же хотелось приключений.

Но дни шли за днями и ничего особенного как будто не предвещали.

Ночью их всех поднял сигнал тревоги. Однако поднял не сразу. Потому что все были словно угоревшие, словно отравленные. Но сигнал звенел и звенел, и, превозмогая страшную слабость, люди стали собираться в командном отсеке.

Приборы показывали электромагнитную тряску.

Михеич уже хотел поднимать корабль выше, но тряска кончилась. Однако сигнал тревоги не умолкал.

— Проверить все системы! — скомандовал Михеич.

И вскоре Аня услышала: «Дюза!»

Одна из трех дюз оказалась забита чем-то тягучим. А между тем их совершеннейшие радары, их сторожа и глашатаи ничего не услышали, никого не засекли! «Тягучка» словно сама собой возникла в дюзе! Либо атмосфера Флюидуса преподнесла подарочек, либо электромагнитная буря не только их всех, но и радары временно вывела из строя!

— Значит, буря нарочно сделана?

Ане казалось, что она только подумала, но, оказалось, произнесла вслух. Потому что Сергей Сергеевич тут же возразил:

— Шаровые молнии вызывают всплески электромагнитного поля, однако, как вы понимаете, никакой преднамеренности в этом нет. «Летающие тарелки» выводят из строя радары — однако и в этом нет злого умысла.

— Но ни шаровые молнии, ни «летающие тарелки» не забивают дюзы кораблей! — упрямо сказала Аня.

— Никогда не спешите с выводами!

— Увы, кажется, с выводами надо поспешить, — вмешалась в разговор Заряна. — Кто знает, что сие обозначает. Представьте себе, что это биологическая мина, и не успею я закончить фразу, как…

Аня втянула голову в плечи, а Бабоныка ахнула и закрыла лицо руками. Однако ничего не случилось, а Заряна продолжала:

— Это может быть и просто слизняк какой-нибудь, зародыш которого уже был в дюзе и только сейчас, возбужденный электромагнитной бурей, развился, вырос… Это может быть подарком, а может быть и провокацией. Как уж тут не спешить!

Михеич отдал приказ об эвакуации. На корабле оставлялись только автоматы, которым приказано было очистить дюзу, запечатать вещество в контейнер и опустить в заданном месте Флюидуса.

Бабушек и Аню под опекой Сергея Сергеевича эвакуировали в первую очередь. Как и было приказано, они не к Флюидусу опустились, а поднялись повыше и внимательно следили за кораблем.

— Раньше Джон жил напротив тюрьмы, а теперь он живет напротив своего дома, — невесело пошутил Сергей Сергеевич.

Вот от корабля отлепились, отплыли еще три капсулы и разбежались в разные стороны. А корабль висел и висел себе озаряемый то красноватыми отблесками планеты, то острым холодным светом здешнего солнца.

Аня уже все обдумала, как они будут жить на Флюидусе, если корабль взорвется, — ведь пройдет несколько месяцев пока их сообщение примут на Земле и отправят им помощь. Она представляла убежище где-нибудь в чаще, представляла появляющихся вдруг из железных стволов аборигенов. Именно она, мечталось ей, угадает язык аборигенов, выйдет им навстречу и объяснит, что землян не надо считать врагами, земляне пришли с миром и даже за взорванный корабль не сердятся, потому что начинать со взаимных обид — дело безнадежное. Она представила, как можно это выразить движениями, танцем. Но спохватилась, что фантазирует, как ребенок. Ее долгом было приглядеть, все ли в порядке со старушками и достойно ли они себя ведут. Бабоныка дремала, а Тихая, бурча, оттирала на стене какое-то одной ей видное пятно. Аня даже пожалела, что их не видят с Земли — так невозмутимо держались они.

Она задумалась опять и не сразу поняла, когда Сергей Сергеевич сказал:

— Отвалил.

Оказалось, контейнер отошел от корабля и начал спуск. Некоторое время они следили за контейнером. Но вот его уже не стало видно. Михеич опросил капсулы по видеосвязи. Слышно было, как потом он запросил корабельные автоматы, все ли в порядке. Дюза была очищена. Шла тщательная проверка всех отсеков корабля.

Прошло еще два часа — опять видеосвязь.

Еще два часа — и всем предложили вернуться на корабль.

Даже совестно как-то было. Столько переполоха — и все впустую, никаких перемен и опасностей

Михеич назначил тщательное обследование всех членов экипажа. Все оказались здоровы, все — в форме.

ЭВМ в это время обрабатывала данные о веществе, оказавшемся в дюзе корабля.

Аня еще пыталась разобраться в многочисленных формулах, начертанных на экране, а Михеич уже подвел итоги:

— Биомасса… Как видите, масса организованная, однако едва ли высокоорганизованная.

«Едва ли высокоорганизованная» — сказал Михеич. То есть никакое не живое это существо, и даже не слизняк. Аня же все ждала живых существ, и даже разумных.

Некоторое время она очень интересовалась, что показывают приборы, установленные на контейнере, есть ли какие-нибудь перемены. Никаких изменений в структуре вещества, запечатанного в контейнере, приборы не показывали. К контейнеру никто не приближался.

Всех волновало уже другое.

Маазик первый обратил внимание, что кое-где в «развилках» стволов имеются утолщения. Разрезать или хотя бы отщипнуть кусочек не удавалось и здесь.

Очень скоро Аня и Тихая сами имели возможность полюбоваться одним из таких оплывков, как окрестил эти утолщения Маазик.

— Посмотрите, — сказал он, — при некотором угле освещения оплывки слегка просвечивают.

Но Аня и сама, без всякого особого угла освещения, видела. Словно полудрагоценный камень, утолщение как бы матово светилось изнутри, и в то же время ничего невозможно было разглядеть. Когда она вглядывалась, закрыв глаза, свет от оплывков был вроде бы сильнее. Но только свет — определеннее Аня ничего не могла сказать.

Тихая своим носом «разглядела» больше.

— Мякоть в нутре, — заявила она.

— Сплошь?

— Не. Сначала мягше, потом твердее.

— А дальше?

— Дальше не разберу. Я только на полметра вглубь чую.

— Позвольте по этому случаю, — сказал Сергей Сергеевич, — вспомнить один древний анекдотец…

Теперь стало уже обычным: когда все оказывались в некоторой растерянности, верить ли Тихой и насколько, Сергеев вспоминал очередной анекдот, который и являлся как бы завершением разговора с ней.

И замелькало, замелькало в разговорах: «Оплывок!», «Оплывки!». То они показывают неожиданное электрическое сопротивление, неожиданную температуру, то еще что-нибудь, поражающее специалистов.

— Что же такое эти оплывки? — постоянно слышала Аня. — Почки? Точки роста? Болезнь ствола?

— Мы ищем аналогий в земном опыте, — говорил задумчиво Маазик. — А что, как их нет в данном случае?

— Любые умопостроения сейчас преждевременны, — горячился Сергей Сергеевич.

— Будем думать, как и какие задать им вопросы.

Аня даже подскочила: задать вопросы? Оплывкам? Но потом поняла, что вопросами Маазик называет опыты и измерения. Ведь неживая природа тоже дает ответы, только спрашивают ее по-другому.

Оплывки на стволах обычно располагались довольно низко, в плохо освещенных ярусах, и Анин феномен теперь использовался вовсю. Кстати сказать, она не только лучше других видела в полутьме, она и в запахах, если их было не слишком много, уже неплохо разбиралась. Не то чтобы она «видела в запахе», как Тихая, но научилась отделять их один от другого, как ловкая рукодельница разнимает спутавшиеся нитки. Вот, только звуки ее по-прежнему пугали, и не столько сами звуки, сколько непонятность того, откуда они идут, где источник звука, а где его эхо. Но когда она очень увлекалась работой, то как бы переставала слышать. И лазила Аня в дебрях Флюидуса теперь так ловко, что Заряна шутила, будто у нее в походах вырастает еще пара ног, еще пара рук и один прекрасный длинный хвост.

— Знаешь, Фима, — говорила задумчиво Аня, уверенная, что Мутичка тотчас успеет передать ему все сказанное, — загадок на Флюидусе столько, что все их все равно не разгадать, надо выбирать какую-нибудь главную. Так и Сергей Сергеевич считает. Подумай только: Тихая кого-то видела, а рядом с ней же Михеич и Сергеев не видели! Что она, невидимок, что ли, по запаху видит? Но ведь невидимки — это фантазия, правда? И если бы на Флюидусе были живые существа, чем бы они питались, спрашивается, когда здесь ничего не отламывается? И знаешь, когда что-нибудь случается, обязательно — электромагнитная встряска! Может, из-за нее никто и не видит ничего — одна Тихая своим носом. А что за вещество оказалось в дюзе? Попало туда неизвестно как, а теперь лежит себе спокойненько в контейнере и ничего с ним не происходит! А оплывки? Что это такое? Зачем и для чего они? Видишь, сколько загадок! И надо выбирать какую-нибудь главную!.. Что? Как ты говоришь?

Аня смотрела в пол и слушала, что ей «передает» на беззвучном своем языке кукла.

— Ну, может быть. Не знаю. Может, ты и прав, — сказала она, выслушав. — Возможно, и в самом деле нужно не разделять загадки и не искать главную, а объединить их все, потому что они, вероятнее всего, связаны. Наверное, ты прав. Но знаешь, Фима, либо человек что-то понимает, либо нет…

Она подумала и продолжала:

— Вот, например, с этими запахами. Когда мы вспомнили с Маазиком, что говорил Фабр, это как будто бы многое объяснило: и как запахи проникают в корабль, и как их чует Тихая, и даже как она «видит» в запахах. Но ведь и мы все слышали запахи. А как? Всё-всё, не говори дальше — я уже поняла! Ведь и эти грибы, которые дают след на фотопластинке, их-то запах мы тоже слышим… И потом в корабль это могло проникнуть в одном виде, а здесь преобразоваться, — скажем, сгуститься. Как смог. Ну да, проникает туманом — сгущается в дождь. Или проникает физическим полем — сгущается в частицы. Я понимаю, что это грубый пример, грубое сравнение, но на грубом примере яснее.

Аня увлеклась и не заметила, что за спиной у нее стоит Михеич, такой серьезный, что Аня даже струсила немножко.

— Что ты сейчас говорила, старушка? — спросил он.

— Да нет, вы не думайте, я не больна — это просто так, игра…

— Ты что же думаешь, старушка, я тебя ругаю? Ты просто говорила любопытные вещи. Повтори-ка.

— Ну… что загадки не по одной, а вместе надо разгадывать… Что запах мог проникнуть в корабль в одном виде, а здесь измениться или сгуститься, что ли…

— Это ты сама надумала?

«Не я, а Фима», — подумала Аня, а вслух оказала:

— Юрий Викторович, это же просто игра!

— И часто ты вот так разговариваешь с куклой? Почему же ты на обсуждениях не говоришь всего этого?

«Я же все это выдумала — эти разговоры через куклу с Фимой», — хотела сказать Аня, но уже и сама не могла понять, выдумала ли: ведь с Фабром-то получилась уже не игра, а гипотеза!

А Михеич продолжал расспрашивать. Задумчиво он сказал, что Мутичка — третий и, может быть, самый интересный из Аниных феноменов. Человек, пояснил он Ане, в сущности, видит, замечает, знает гораздо больше, чем сознает. Это так называется — неосознаваемые формы высшей нервной деятельности. А сознание приходит часто как догадка, как интуиция, предчувствие, вдохновение даже. Она же, Аня, слышит это как голос куклы.

Михеич много еще говорил. Он рассказывал о больных которые еще «не знают» о своей болезни, но видят вещие сны. Эти вещие сны — своеобразный перевод на язык сознания неосознанного знания. Рассказывал о психически больной, которая ничего «не слышала» и «не воспринимала» много лет. Но вот она излечилась, и оказалось: ее мозг эти годы все улавливал и фиксировал, но не осознавал.

Михеич называл имена, приводил цифры и факты, высказывал гипотезы, но Аня уже не воспринимала их, а думал о том, какие добрые, какие умные, какие прекрасные у Михеича морщины. Она спохватилась и даже подумала, не велеть ли Мутичке, чтобы та запомнила все, что говорит. Михеич, а потом пересказала. Но вот беда: перед Аней теперь была просто кукла, милая, старая кукла, которая с той минуты как Аня узнала, в чем секрет, уже ничего не могла.

Третий Анин феномен — самый, как сказал Михеич, интересный — оказался и самым хрупким. Аня стала как та сороконожка, которой нарисовали схему ее движения — и больше двигаться она уже не могла.

Честно говоря, Ане было интереснее, когда она не знала, что ее кукла — в сущности она сама, что Аня, оказывается, вкладывает в воображаемые слова Фимы собственные неосознанные мысли. Но ведь Фима через Мутичку всегда так умно, так знающе говорил. Неужели она, Аня, умнее себя самой и даже не знает этого?

В тот день Аня работала с Маазиком и Козмиди на девятом уровне. Прошло уже два часа работы. Ее послали отнести кассеты и ленты с приборов в капсулу. Она успела только войти, ей стало нехорошо, так что она опустилась в капсуле прямо на пол. Перед глазами пошли круги. Сердце, казалось, останавливается.

Аня не знала, было ли ей просто нехорошо или она на некоторое время потеряла сознание. Когда она подняла глаза на щиток приборов, все стрелки плясали.

Не сразу осознала она, что над ней звучит голос, голос с корабля:

— Что у вас? Что происходит?

— Я не знаю, — с трудом ответила Аня. — Я сейчас узнаю.

Но получила приказ из капсулы не выходить, с группой связаться по радио.

Она попробовала — ничего не получалось. Не то связь была нарушена, не то с Маазиком и Козмиди что-то случилось. Сквозь шум и завывание, казалось ей, слышатся слабый стон и прерывистое дыхание. Выйти она не имела права — она отвечала за капсулу, за связь с кораблем, — но все равно это казалось ей предательством. Она выслала на поиски робота. И все время давала позывные: «Я — капсула! Я — капсула! Отвечайте! Отвечайте! Следуйте на мой голос! Я — капсула».

Она уже готова была нарушить приказ и выскочить из капсулы — искать! спасать! — когда увидела робота. Он тащил Маазика и Козмиди, и у Ани сначала отлегло от сердца, а потом оно оборвалось: неужели мертвы? Крючья, которыми прикреплялись люди к «стволам», были сильно погнуты. Фалы из сверхпрочных тяжей рассечены и потрепаны. Скафандры сильно помяты. Однако ни один скафандр не оказался порванным, и люди уже начинали приходить в себя.

— Что? Что с вами? Что случилось? — спрашивала Аня.

Вместо ответа они сами спрашивали у нее:

— Что случилось? Где мы?

— Они ничего не помнят, — передала Аня на корабль и получила приказ возвращаться.

Подъем прошел без приключений. На корабле ими занялись Заряна и врач-автомат Кузя. Впрочем, Аню вскоре отпустили, и она помчалась к Михеичу и Сергееву, которые с. роботами тщательно обследовали скафандры пострадавших.

Аня хотела только посмотреть и вести себя тихо, но не вытерпела:

— Смотрите! Это ведь удар, след удара?

— Ну а как же: их же сорвало с тяжей, ударяло о стволы, — пробормотал Сергеев, хотя он прекрасно понимал, что не это имеет в виду Аня — что она считает случившееся нападением.

Однако снимок в контрастном освещении показал царапины на скафандрах, загадочно параллельные. Царапины! Конечно, они могли собственными крючьями поцарапаться, но это не был след крючьев.

Многозначительно взглянув на Сергеева, Аня вернулась в медицинский бокс.

— Ничего не помню, — сокрушенно говорил Маазик. — Электромагнитная буря, по всей вероятности… Послушайте, — сказал он, — ну, Козмиди старше. Но меня-то вы вполне могли бы подвергнуть допросу под гипнозом! Не может быть, чтобы мозг не сохранил ничего. Я же вполне нормально го-зорю — значит, глубоких нарушений не произошло… Вы же видите, я совершенно здоров! И молод…

— Послушайте, дорогой, — сказал, посмеиваясь, Козмиди, — вы когда-нибудь прекратите попрекать меня старостью? Это он специально для вас, Зарянушка! Я тоже здоров и ответственно заявляю, что вспомню забытое раньше Маазика. На спор! Давайте в самом деле попробуем?

Все вопросительно посмотрели на Михеича.

— Как вы считаете? — обратился Михеич к Заряне.

— Я думаю, мы не очень рискуем. Мы же в любую минуту можем отступить, прекратить…

— Ну что ж, попробуем. Только осторожнее.

Посторонних выставили из бокса. Но включили экран. Минут пятнадцать вместо Маазика и Козмиди на экране были кривые энцефалограмм, кардиограмм, давления. Потом раздался голос Кузи:

— Вы спите, вам спокойно, вы вспоминаете… не надо напрягаться, вам это нетрудно, вы помните…

И — голос Маазика:

— Голова… какая головная боль… и этот свист… Радуга в глазах… Но ведь это… это… Их — двое! Козмиди, держись!

— Черт возьми, они нападают! — вскричал Козмиди. — Только бы фалы… Голова!

— Вы спите, — поспешно вмешалась Заряна. — Все прошло, все хорошо… Вы спите…

…Повторный допрос под гипнозом Михеич категорически запретил.

Аня полагала, сейчас же все примутся обсуждать нападение. Но ученые не были так доверчивы, как она.

— Что же вы, подсознанию не доверяете? — обиженно говорила Аня Сергею Сергеевичу. — А вам известны случаи, о которых медицина рассказывает? Думаете, внутренний голос — это такая ерунда?

— По этому поводу, — сказал миролюбиво Сергей Сергеевич, — я могу рассказать ма-ленький анекдот.

Следующие дни все были озабочены. «На войне как на войне», — говорил Козмиди, и Аня внимательно и многозначительно поглядывала на него: значит, он тоже склоняется к мысли, что это нападение? «Сначала дюза, потом эти… «двое» — почему же все молчат как ни в чем не бывало?» — думала она.

Три дня на девятый уровень выходили только роботы. Все было спокойно. Люди сидели у экранов, автоматы ползали у стволов.

На четвертый день в кают-компании поднялся ропот.

— Волков бояться — в лес не ходить, — звонко и запальчиво говорила Заряна.

Козмиди посмеивался:

— Заботливый начальник — хорошо. Слишком заботливый — уже плохо. Все плохо, что слишком!

Михеич молчал. И продолжал засылать на Флюидус одних роботов.

На шестой день прозвучал сигнал тревоги. Экран ничего не показывал. Роботы не отвечали.

Поисковые роботы едва разыскали своих покалеченных собратьев. Пленки были засвечены, блоки памяти автоматов не работали.

«Не понимают они, что ли, что это роботы, а не люди?» — думала Аня, но вслух не говорила, опасаясь нападок и суровости Сергея Сергеевича.

Козмиди уже не посмеивался над Михеичем, Заряна не приводила пословицу о волках. Михеич молчал и снова засылал на Флюидус роботов.

Прошло три дня — и снова тревога. И снова три робота из десяти покалечены.

Застрекотала вычислительная машина: ей задан был анализ.

— Без вычислительной машины мы уже не можем! — возмутилась вслух Заряна. — Разве и так не ясно, что нападение происходит каждый раз, как приступают к лучевому прощупыванию оплывков?!

— Человек предполагает, а машина вычисляет, — ответил вполне резонно Михеич.

— И я бы не бросался такими словами, как «нападение» — сказал сердито Сергей Сергеевич, — а то мы рискуем недалеко уйти от дикарей, которые очеловечивают любое природное явление.

— Ах, ну конечно, шаровые молнии убивают людей, но никакой преднамеренности в этом нет! Сколько можно повторять одно и то же? — не выдержала Аня.

— О женщины! — только и сказал Козмиди.

Вычислительная машина подтвердила: катастрофы происходят при лучевом прощупывании оплывков. Ну а насчет того, нападение это или нет, конечно, ничего сказать пока было невозможно.

Сергеев стал рассеянным, и очень рассеянным стал Володин, с которым Сергеев что-то придумывал и мастерил. При этом Сергеев почти забыл свои анекдоты, а если брался рассказывать, то забывал, что этот анекдот он уже рассказывал на прошлой неделе — позор для эрудита-анекдотчика. А Володин все ел и ел — чудовищно много. И при этом худел.

— Уходит с излучением, — шутил он рассеянно, замечая на себе сострадательный взгляд Ани. — Не мешайте, у нас идея, и даже не одна.

— Ваши идеи дорого нам обойдутся — уморите голодом, — замечал им Козмиди.

Они возились с кинокамерой, надеясь при помощи каких-то усовершенствований уберечь пленки от засвечивания, сфотографировать происходящее каким-то особым образом. При этом сработать кинокамера должна была, не раньше чем начнется электромагнитная встряска.

Их не торопили, только подсовывали Володину еду, а Сергеева старались не раздражать необоснованными гипотезами.

И наступил наконец день, когда автоматы, засланные к оплывкам, все сделали как надо — в том месте прошла электромагнитная буря, роботы были помяты и сброшены, но пленка не пропала. Сутки Володин и Сергеев колдовали над ней, а затем начался просмотр.

Не такая уж четкая была пленка, как Аня мечтала, и все же видны были и контуры роботов, и тени каких-то существ, которые срывали их с крючьев и присосок!

Сергеев комментировал изображение, остальные перекидывались только короткими замечаниями.

— Итак, все-таки нападение, — сказал наконец Михеич, и тогда все заговорили разом.

Аня несколько раз взглядывала выразительно на Сергея Сергеевича, но он не замечал ее взглядов в пылу разговора.

— Почему они нападают каждый раз, как роботы приступают к лучевому прощупыванию оплывков? — говорил Маазик. — Что это: гнезда, жилища, склады, входы и выходы?

— На двери-то уж это никак не похоже, — сказал Сергеев, — ни шва, ни трещинки!

— Во всяком случае, — вставил молчавший до этого Володин, — обозначилась некая ключевая точка на Флюидусе.

— Значит, Тихая в самом деле видела, — не преминула напомнить Аня.

И все с уважением посмотрели на Тихую.

Да, уважение к Тихой очень выросло. А вот Бабоныка вдруг впала в совершенный старческий маразм. Тот взлет, то омоложение, которые предшествовали ее полету на Флюидус, которые делали ее таким прекрасным, точным работником долгие месяцы полета на Флюидус и первые месяцы пребывания здесь, прошли, словно и не было никакого омоложения. Она совершенно забыла, что участвует в важнейшей космической экспедиции. У нее появились свои, старческие заботы. Раз двадцать в день ее интересовал вопрос о времени. Аня ставила возле нее большие часы и на руку ей часы надевала, но Матильде Васильевне нужно было это не видеть, а слышать. Шла ли обработка исследований, просмотр пленок, работа с ЭВМ или проверка систем корабля, она входила, оглядывалась и спрашивала с улыбкой:

— Пардон, не скажете ли, который час?

Ей отвечали.

— Это по местному? — тут же интересовалась она. — Простите, а по московскому? А месяц? А день недели у нас какой?

Ей терпеливо и подробно, стараясь не раздражаться, отвечали. Но она, не дослушав, отворачивалась и уходила. Заглядывала в каждую каюту и спрашивала:

— Не скажете ли, где здесь выход? Не правда ли, здесь чем-то пахнет, не очень приятным? Я хочу на свежий воздух!

Она все придирчивее относилась к запахам, все сильнее душилась и без конца обмахивалась сандаловым веером.

Разговаривать с ней было все труднее — она зачастую забывала первую половину даже собственных фраз.

Ее спрашивали, видела ли она Аню у себя в каюте.

— У себя в каюте, — говорила Бабоныка, — кстати, я ужасно скучаю иной час… Вернее, час иной… В самом деле, который час сейчас… Сей-час… Как это можно посеять час, спрашиваю я вас… Нет, это я вас спрашиваю, если вы разрешите…

Теперь Аня ни на шаг не отпускала Матильду Васильевну. Спокойнее было держать ее при себе, чем оставлять без надзора. Во время высадок на Флюидус Аня устраивала бабушку рядом в удобном месте и под ее привычное бормотание спокойно делала свое дело.

Частенько Матильда Васильевна донимала Аню вопросами: на чем это они сидят и зачем на ней водолазный костюм, а может, и не костюм, а какой-то футляр и нельзя ли снять эту штуку с головы, чтобы подкрасить губы? Поэтому когда в очередной раз Аня услышала: «Деточка, я тут обломала какую-то ветку; куда мне ее деть?» — то даже не ответила, занятая работой.

Однако бабушка Матильда продолжала:

— Анюня, что делать с этой веткой? Если я ее брошу, я ведь могу ударить кого-нибудь.

— Не ударишь, бабуленька, бросай, — рассеянно молвила Аня. Она все еще считала, что это какие-то бабушкины фантазии — ведь на Флюидусе ничего нельзя отломить.

— Анюня, а что, если эту палку обстругать, инкрустировать и сделать трость? Я думаю, если я попрошу Юрия Михеича, он не откажет мне. Антр ну, детка, Юрий Михеич несколько рассеян — Он, я думаю, профессор или даже академик… Ой, Аня, если бы не перчатки, я укололась бы об эту штуку!

К великому удивлению Ани, бабушка Матильда действительно держала в руках нечто, напоминающее сухую ветку, — земную сухую ветку.

— Где ты это взяла? — спросила обескураженная Аня.

— Но ведь я же тебе говорю — обломила! Нечаянно обломила!

Осторожно Аня взяла это из рук Бабоныки и чуть не выронила: она держала ногу — ногу гигантского насекомого. Высохшую, откушенную или отломленную ногу кузнечика; или муравья ростом с человека! Невероятно!

Аня немедленно вызвала Маазика.

С величайшими предосторожностями они доставили ногу на корабль.

— Ба! — сказал Козмиди. — Чего это они тащат?

Но тут же стал очень серьезен.

— А ведь это не нога, — сказал он, рассмотрев их трофей как следует. — Это личиночная шкурка ноги. Наш призрак линяет подобно земным насекомым. Это твердая слинявшая шкурка, сохраняющая форму ноги.

Сергей Сергеевич уже фотографировал ее во всех ракурсах. Заряна готовила специальный раствор, чтобы мумифицировать ее. Козмиди набрасывал примерный портрет обладателя этой ноги. Готовили срочную передачу на Землю.

— Постойте, — сказал Михеич. — А как же мы назовем это насекомое, этого флюидусянина?

Козмиди пошутил:

— Может быть, подождать, пока они сами скажут, как называются?

— Шутки в сторону — сказал Михеич. — Название все-таки нужно. И срочно. Полагаю, честь назвать открытый на Флюидусе вид принадлежит по праву Матильде Васильевне. Матильда Васильевна, предлагайте название!

У Ани было заведено в детстве называть своих кукол по имени тех, кто дарил их. Ученые имеют свой обычай — честь назвать обнаруженный вид принадлежит открывателю. Были, правда, Некоторые сомнения — считать первооткрывателем Бабоныку или Тихую, ведь именно Тихая первая заметила странное это существо. Однако она только видела, да и то не четко, в то время как по шкурке ноги, обнаруженной Матильдой Васильевной, можно было уже достоверно судить, что собой представляет обитатель Флюидуса!

Все наперебой объясняли Бабоныке, что это значит — назвать вид и почему именно ей выпала такая честь. Матильда Васильевна слушала, закинув ногу на ногу и обмахиваясь сандаловым веером, и хотя вид при этом у нее был очень забавный — в спортивных штанах, с зеленоватыми кудряшками над стареньким лицом, — никто и не думал улыбаться. Ей начали даже предлагать на выбор названия:

— Бабоныкус!

— Фантомус! (что значило — Призрачный).

Аня крикнула:

— Матиль!

Царственным жестом Матильда Васильевна подняла руку:

— Довольно разговоров! Я называю его де-фи-липп!

На корабле, конечно, знали, что некогда, в молодости, был у Матильды Васильевны роман с неким очаровательным молодым человеком по имени де Филипп. Почему-то Они расстались, но ничто последующее не изгладило из ее памяти этого образа.

— О-о, — говаривала подчас Матильда Васильевна, — на Земле несколько миллиардов людей, но второго де Филиппа не было, нет и не будет.

— Ну что ж, — сказал Михеич, — дефилиппус так дефилиппус! Да здравствует любовь, которую помнят всю жизнь.

«Вот и я так же люблю Фиму», — подумала вдруг Аня, хотя до этого никогда не задумывалась, как называется ее привязанность к Фиме.

— Да здравствует любовь, которую помнят и на иной планете! Качать Матильду Васильевну! — крикнула Заряна.

— Мон дье! Вы с ума сошли! — вскричала Бабоныка, хотя глаза ее блестели не испугом, а удовольствием. За весь вечер она не перепутала ни одного слова — так хорошо ей было!

Качали ее очень осторожно — даже кудряшки не растрепались, — просто приподнимали и опускали, как в кресле. И даже не знали, что уже началась передача для Земли.

Но, видимо, это было последнее, хотя и самое большое торжество Бабоныки.

Тщетно Заряна применяла самые сильные препараты против склероза и старости — ум Матильды Васильевны становился все слабее. Она с Трудом отпускала от себя Аню, плакала, когда та уходила. Жаловалась, что ее отравляют запахами, и требовала духов в таком количестве, какого не было на всем корабле. Она уверяла, что за ней следят. Или же — что ее зовет де Филипп, а они не пускают к нему.

Утешить Матильду Васильевну можно было только духами, сандаловым веером да лиловым Аниным скафандром, который почему-то ей очень нравился.

— Это королевский цвет, — говорила она важно. — Это любимый цвет королей и моего дорогого де Филиппа. Антр ну, моя милая, но он ревнует меня к нашему дорогому… как его… Ах, у меня все путается в голове от этих ужасных запахов! Девочка, я забыла, как тебя зовут, но я отдала тебе всю жизнь. Пожалей меня, спаси от этих запахов! Почему за мной все время следят? Спаси меня, деточка, мне так тяжело!

Аня плакала. Никогда в жизни не была она так несчастна. Но она еще не знала, что худшее впереди.