Могила тамплиера

Глава 13

Арбузов рассеянно, между делом, вспоминал ориентировку, которую им зачитали сегодня на разводе. Ориентировочка была – чистый анекдот, ей-богу! С ума они там все посходили, что ли?

Ну ладно, допустим, блондин, возраст около тридцати пяти, волосы длинные, на концах слегка вьющиеся, собраны сзади в "конский хвост". Рослый, спортивного телосложения. Одет во все черное: мотоциклетная кожанка-"косуха", джинсы, высокие ботинки с окованными железом носами – чтобы, значит, не поцарапались, когда в мотоцикле скорости переключаешь. Это правый, а левый, которым никто ничего не переключает, железом окован просто для симметрии.

Хвост, "косуха", ботинки... А если он волосы распустит или вообще пострижется? А если вместо "косухи" пиджак наденет, а вместо ботинок с железными носами – обыкновенные туфли? Или кроссовки? Да хотя бы и валенки с галошами...

Ну, что там у них еще? Гитарный чехол, ага. Фирмы "Гибсон". А в чехле вместо гитары предположительно холодное оружие большой убойной силы. Массового, значит, поражения. Вооружен и очень опасен. Как там пелось? "Вжик, вжик – уноси готовенького..."

Арбузов фыркнул, когда представил, как стоит на тротуаре с табельным "макарычем" в руке, а какой-то хрен в конском хвосте и ботинках с зеркальными носами достает из гитарного чехла свою саблю и пытается, правонарушитель этакий, Арбузова запороть. Ага... Это как в том анекдоте, где Василий Иванович с каратистом дрался. "Дурак, – говорит, – какой-то, лезет с голой пяткой на шашку..." А это, значит, у нас будет, так сказать, вторая ступень – с голой шашкой на маузер... Э-эх, начальнички! Составили, называется, ориентировку...

У бровки тротуара прямо напротив них с Ковровым остановилась машина – темно-серый "БМВ" пятой серии, года этак девяностого, от силы девяносто второго. В общем, хлам, а не машина, серьезные люди на таких уже сто лет не ездят. Но, с другой стороны, конечно, и не "Жигули"... Вот ведь странное дело! В космосе мы всегда были первые, в гонке вооружений устояли, не дрогнули – такие штучки-дрючки делали, что американцы до сих пор удивляются, пытаясь хотя бы понять, как это все у нас работало (и по сегодняшний день, что характерно, работает), – а нормального, человеческого автомобиля сделать не можем! При Советах не могли, и сейчас, при капитализме, не можем. Загадка природы!

Из-за руля подъехавшего "бумера" вылез длинноволосый блондин лет тридцати пяти – высокий, спортивного телосложения, с собранными на затылке в конский хвост волосами. Одет он был в приличный темно-серый костюм (з тон своему драндулету подбирал, не иначе) и вполне обыкновенные черные туфли. Рубашка белая, галстук в полосочку... И никакого намека на гитарный чехол. Ну так, елки-моталки, мало ли в двенадцатимиллионной Москве блондинов с длинными волосами? Или, как сказано в другом хорошем фильме, "мало ли в Бразилии Педров"? Блондинов в Москве хватает. Хотя брюнетов, конечно, больше. Особенно в последнее время. Вот бы кого за бока-то подержать! А то развелось их, как тараканов, прямо не Москва, а какой-то Ташкент, ей-богу. Или этот... Кишинев. Или Баку, или Урус-Мартан...

Обойдя машину спереди, подозрительный блондин (на самом-то деле мужик как мужик, ничего подозрительного) открыл правую переднюю дверцу и помог выбраться на асфальт весьма и весьма аппетитной дамочке. Брюнетка с короткой стрижкой, приталенный костюмчик, ножки – высший класс, каблучки, само собой, шпильки, в ушах и на шее что-то такое блестит – не то стекло, не то брюлики... И знакомая какая-то брюнетка. Странно, где старший сержант Арбузов мог ее видеть? Ведь такую встретишь – не забудешь. Да и не так уж часто такие на улице встречаются. Считай, что никогда.

Блондин открыл заднюю дверцу, залез туда чуть ли не до половины, выбрался, пятясь задним ходом, и протянул своей спутнице обтянутый черным коленкором чехол. По форме напоминает скрипку, но для скрипки великоват. Этот, как его, контрабас? Нет, тот здоровенный, в человеческий рост. Тогда это у нас будет что? Тогда это у нас, наверное, будет виолончель. Или альт какой-нибудь. Кто их разберет, все эти балалайки?

Блондин галантно поддержал свою спутницу под локоток, когда та шагнула с проезжей части на тротуар через довольно высокий бордюр. Гладкие, крепкие икры ее ног казались еще стройнее из-за высоких каблуков.

– Что, хороша? – спросил Ковров.

– Хороша, сука, – ответил сержант.

В этом обмене репликами ему опять почудилось что-то до боли знакомое.

– Музыкантша, – с удивившей Арбузова мечтательной интонацией сказал Ковров. – Виолончелистка.

Арбузов переключил внимание на напарника, и рвущееся на поверхность сознания воспоминание соскользнуло во тьму, увлекаемое течением.

– Обыкновенная шлюха по вызову, – с привычной завистливой злобой в голосе заявил он. – А этот блондинчик – сутенер. Клиент, видать, богатенький и с тараканами в башке. Любит, чтоб перед этим делом баба ему на виолончели чего-нибудь пропиликала. Нагишом. Ты ж знаешь, как они сидят, когда на этой штуке пилят? Ноги во всю ширину раздвинет, виолончель эту свою между ними поставит, и давай! Ей-богу, никакой порнухи не надо!

– Что, брат, зелен виноград? – насмешливо произнес Ковров. – Что ж это у тебя, как ни баба, так обязательно шлюха? Может, муж жену с работы встретил и домой привез, откуда ты знаешь?

Арбузов, зачарованный им же самим нарисованной картиной обнаженной виолончелистки, едва его услышал.

– А? Муж? Какой муж? Да какой, на хрен, муж! – возмутился он, сообразив наконец о чем речь. – Если они тут живут, зачем машину на дороге бросили? Там же подземный гараж! Это ж этот, как его... кондоминиум!

Арбузов очень смутно представлял себе, что означает это недавно вошедшее в моду словечко. Ему казалось, что оно относится к недавно построенному элитному жилью – вот вроде этой шикарной домины, – заселенному всяким сбродом, которым денег некуда девать. И слово это – "кондоминиум" – неизменно вызывало у старшего сержанта Арбузова смех. Это ж надо обозвать целый дом словечком, которое на упаковке с презервативами пишут! И кто в таком случае там, внутри, живет?

– Ты знаешь, – сказал он, проводив задумчивым взглядом скрывшуюся в подъезде парочку, – сдается мне, я эту телку где-то уже видел.

Ковров пожал могучими плечами.

– Может, и видел. Хотя мне чего-то не верится, чтоб ты, браток, мог такую женщину забыть.

– А я тебе говорю, что видел! У меня память на лица, знаешь какая? Факт, видел. Только не помню где.

– Угу, – насмешливо прогудел прапорщик. – Вот и получается, что память у тебя хреновая. Зато фантазия – о-го-го! Тебе бы книжки писать. Эротические, понимаешь ли, романы из жизни проституток по вызову... Ты сам посуди, это ж Москва! Здесь человека случайно второй раз встретить, считай, невозможно. Если только вы с ним не живете по соседству или одним автобусом на работу не ездите... Вот и вспомни, если уж тебе так приспичило, где вы с ней могли пересечься. Где ты чаще всего бываешь?

Арбузов глубокомысленно наморщил прыщавый лоб. Где он чаще всего бывает? Н-да... Честно говоря, в местах, которые наиболее часто осчастливливал своим присутствием старший сержант, такой бабе делать было решительно нечего. Даже если она действительно проститутка. Потому что даже если она и проститутка, то не из дешевых. Такие не обслуживают рабочие общежития, где в компании себе подобных проживал Арбузов, и не являются постоянными клиентами отделения милиции, где он работал. Их не встретишь ни в провонявшем какой-то тухлятиной гастрономе, в котором он делал покупки, ни в чебуречной, где иногда перекусывал и пропускал рюмку-другую, когда лень было варить опостылевшие пельмени на общей кухне. Где же тогда? На патрулировании? А вот это, кажется, уже теплее. Что-то такое было, и совсем недавно...

Воспоминание о водительнице красного "поршака" опять начало всплывать из глубин подсознания, поднимаясь к поверхности, но тут где-то неподалеку со звоном и дребезгом посыпалось стекло, послышался взрыв яростной матерной брани и пронзительный, звенящий на высокой истеричной ноте женский голос заверещал:

– Милиция!

Арбузов резко обернулся на крик, моментально забыв и о брюнетке с чудными ножками и виолончелью, и о ее спутнике, который отлично подходил бы под зачитанную на разводе ориентировку, если в имел при себе гитару в чехле и был по-другому одет. В сотне метров от них, на углу, горела вывеска какого-то кафе, и там, в тени росших на газоне лип, похоже, происходила пьяная драка.

Прапорщик Ковров положил ладонь на рукоятку резиновой дубинки и зашагал туда – с виду неторопливо, вразвалочку, а на самом деле так, что Арбузов едва за ним поспевал.

К тому времени, как патрульные добрались до места событий, бесшумный скоростной лифт как раз причалил к площадке пятого этажа. При появлении Коврова драка, как водится, погасла сама собой. Один из дерущихся – надо полагать, зачинщик или просто человек, у которого имелись причины не связываться лишний раз с милицией, – попытался удрать. Старший сержант Арбузов настиг его в два счета и повалил на асфальт точно нацеленным ударом резиновой дубинки. В тот самый миг, когда сержантская дубинка без видимой необходимости, но зато с завидной меткостью опустилась на поясницу нарушителя в районе почек, длинноволосый блондин, зачем-то поправив узел галстука и кашлянув в кулак, позвонил в дверь квартиры Александра Ивановича Телешева.

Когда Глеб остановил машину перед подъездом, на улице уже совсем стемнело и над крышей соседней пятиэтажки повисла серебристо-желтая половинка луны. Двигатель негромко бормотал под капотом, приборная панель уютно светилась в полумраке салона, горящие вполнакала фары освещали корявый, испещренный рытвинами и трещинами асфальт. Час был еще не слишком поздний, и в доме светились почти все окна.

Андрей Каманин тяжело заерзал на соседнем сиденье, пошарил справа от себя и нащупал дверную ручку. Негромко щелкнул, открывшись, замок.

– Счастливо, – сказал Сиверов. – Спасибо за помощь.

Каманин хмыкнул.

– Хитер ты, корреспондент. Или, как бабка моя, покойница, в таких случаях говорила, хитер бобер... Можно подумать, ты сейчас вот так запросто воткнешь передачу и уедешь.

– А что, не похоже? – удивился Глеб.

– Похоже, что от тебя ломом не отобьешься, покуда ты свое не возьмешь. Ладно, пошли.

Сиверов молча погасил фары и выключил двигатель. Поздний летний вечер встретил его бархатистым теплом. На лестнице пахло цементом и жареной картошкой. Каманин тяжело топал впереди, по-стариковски сутулясь и шаркая подошвами. Глеб ему сочувствовал: даже для мужественного и крепкого человека, каким был его спутник, первое в жизни посещение морга служит хорошей встряской. Особенно когда там, в морге, тебе показывают такое...

Каманин довольно долго возился, скребя металлом о металл, пока попал ключом в замочную скважину. Наконец замок щелкнул, дверь распахнулась, и они вступили в темную прихожую, где справа таинственно поблескивали стеклом и выпуклостями полированного черного дерева старинные напольные часы с резными фигурами облаченных в латы рыцарей – трофей, вывезенный кем-то из покоренной Германии и остро нуждавшийся в починке механизма, – а слева чуть светлел прорезанный во мраке прямоугольник открытой двери в спальню, за которым виднелось окно и повисшая за ним половинка луны. Потом Каманин щелкнул выключателем, и Глеб, щурясь от ударившего по глазам света, увидел уже знакомые оленьи рога, а под ними развернутый, в полстены, штандарт, украшенный изображением молитвенно преклонившего колени рыцаря.

Хозяин запер дверь, не разуваясь, протопал к часам, открыл застекленную дверцу, за которой безжизненно висел позеленевший бронзовый диск маятника, пошарил внутри и выпрямился, сжимая в руке литровую бутылку водки.

– Айда, – сказал он, кивнув в сторону кухни.

– А сухой закон как же? – поинтересовался Глеб, шагая за ним по узкому коридорчику.

– Был такой древний грек, – не оборачиваясь, сообщил Каманин, – по имени Солон. Законы писал, чем и прославился в веках. Ну, помнишь, "законы Солона", по истории проходили?

Сиверов помнил, хотя и очень смутно.

– Так вот, – продолжал Андрей, включая в кухне свет и со стуком опуская бутылку на середину стола, – этот самый Солон, не будь дурак, сказал примерно следующее:

"Закон – что паутина: кто слаб – завяз, кто силен – прорвал".

– Действительно, не дурак, – согласился Глеб.

– Именно он, между прочим, узаконил гомосексуальные связи, поскольку сам был охоч до мальчиков, – проинформировал Каманин, выставляя на стол немудреную холостяцкую закуску. – Превратил это дело, представь себе, в самую настоящую привилегию свободного гражданина, запретив однополую любовь рабам... Но я, в сущности, не об этом тебе толкую, а о том, что правил без исключений не бывает. Ты не подумай только, – продолжал он, свинчивая с бутылки колпачок и торопливо наполняя толстостенные, синего стекла, тоже явно очень старые рюмки, – что я, наподобие наших управителей, живу по принципу "что дозволено Юпитеру, не дозволено быку". Мол, рядовых членов клуба заставляю поститься, а сам вечерами пьянствую в одиночку... Втихаря, под одеялом. Ничего подобного! Просто... Нет, давай-ка мы сперва дернем!

– Я за рулем, – напомнил Глеб.

– А, да брось! – с досадой отмахнулся Каманин. – У тебя же наверняка в кармане такая ксива, с которой можно проехать прямо по Красной площади верхом на цистерне спирта, потягивая из нее через соломинку.

– Такая ксива и у тебя имеется, – возразил Сиверов. – Называется – кошелек.

– Кошелек-то у каждого дурака есть, – кивнул хозяин. – Вопрос только, что внутри... Впрочем, как знаешь, неволить не стану. Не хочешь – не пей. А мне надо. До сих пор трупная вонь мерещится. Кажется, я ею насквозь пропитался. Как будто это я сам так воняю. Бр-р-р!

– Это только кажется, – утешил его Глеб, поднимая рюмку. – Просто нервы...

– Сам знаю, – нетерпеливо перебил Каманин. – Потому и говорю: надо принять лекарство. Не валерьянку же мне глотать! Да и нет ее у меня, валерьянки, и сроду не было... Ну, вздрогнем! Да минует нас чаша сия!

– Аминь, – сказал Слепой. – Хотя, – продолжал он, проглотив водку и нацеливаясь вилкой в ломтик соленого огурца, – чему быть, того не миновать. Все там будем.

– Но не так же! – медвежьим басом возмущенно возразил Каманин, жуя и одновременно с шумом, как заправский алкоголик, нюхая рукав. – У меня волосы дыбом встают, как вспомню... Что же он делает-то, а? Вот же сучий потрох...

– Кто? – как бы невзначай спросил Глеб, не без удовольствия отправляя следом за соленым огурцом ломтик копченого сала. Оказалось, что он здорово проголодался.

– Не подгоняй, – наливая по второй, угрюмо произнес Каманин. – Сам скажу. Затем и позвал. Только... Как бы это тебе объяснить... Ну, понимаешь, может показаться, что я просто пытаюсь свести старые счеты.

– Ерунда, – не совсем искренне возразил Сиверов. – Хочешь или нет – мне на это плевать с высокого дерева. Если, например, ты ошибаешься или даже намеренно пытаешься подсунуть мне в качестве подозреваемого человека, который тебе чем-то насолил, это ему никак не повредит, потому что я, сам понимаешь, сначала все очень тщательно проверю. А если он действительно убийца, уже не будет иметь значения, чего ты там хотел или не хотел, когда говорил о нем со мной.

– Это для тебя не будет иметь. А для меня будет... Хотя что я, в самом деле, несу? Он же людей потрошит, как свиней, а я тут опасаюсь, как бы меня ябедой не сочли...

Глеб промолчал, поскольку Каманин был на правильном пути, и подгонять его действительно не требовалось. Он уже созрел и теперь просто собирался с духом, наспех пересматривая свои представления о порядочности – как истинной, так и ложной.

– Короче, я, кажется, уже упоминал, что мы одно время поддерживали тесные связи с рижским клубом, – задумчиво вертя в пальцах вилку и глядя в стол, заговорил Андрей. – Тоже тамплиеры, но, знаешь, не нам чета. У них там все, что называется, по-взрослому: костюмы, традиция, иерархия... Короче, мы по сравнению с ними – школьный кружок "Умелые руки". Оно, конечно, ничего удивительного. Их клуб существует уже почти три десятка лет. И потом, Рига, Прибалтика – это тебе не Москва, они там этим тевтонским духом насквозь пропитаны. Голубоглазые бестии... Кругом ведь, куда ни глянь, – гранит, черепица, готика, чучела эти в латах на каждом углу. Не то, что у нас, где про рыцарей только у Вальтера Скотта читали да еще немножко в школе проходили: псы, мол, рыцари, крестоносцы, Ледовое побоище, Александр Невский...

Он прервался, чтобы чокнуться с Глебом и выпить. Сиверов лишь пригубил и, поставив рюмку на стол, вынул из кармана диктофон.

– Ты не возражаешь?

– Пиши, пиши, контора, а то вдруг что-нибудь забудешь... Ну, так вот, повторяю, по сравнению с их клубом наш – просто детские игрушки. Они, конечно, тоже играют, но уже на другом уровне. Так играют, что иногда мороз по коже – кажется, будто и впрямь в Средневековье угодил. Я, например, далеко не сразу понял, что они – не все, а только самые старые, постоянные члены клуба, элита, так сказать, – действительно считают себя тамплиерами. Настоящими, понимаешь? В конце концов, тот же орден иезуитов существует до сих пор...

– Иезуиты – монашеский орден, а не рыцарский, – вставил Глеб. – А орден храма был закрыт тогдашним папой еще в начале четырнадцатого века.

– Мало ли кто когда был закрыт и запрещен? – резонно возразил Каманин. – Нацисты, коммунисты... Можно подумать, если издать закон, запрещающий, скажем, тараканов, те от этого перестанут плодиться!

– М-да...

– Но речь не о тараканах. Я это к тому, что они там у себя, помимо всего прочего, всерьез, очень плотно занимались сбором всего, что имело отношение к ордену. Старые рукописи, оружие, реликвии всякие... Конечно, через шестьсот с гаком лет много не соберешь, но кое-что найти им, как ни странно, удалось, и они упорно продолжали искать. Помнится, когда я наткнулся в Интернете на сообщение об этом псковском энклапионе, сразу подумал: Ивар небось сейчас места себе не находит...

– Ивар?

– Ивар Круминьш. Постоянный и бессменный председатель клуба с тысяча девятьсот затертого года. Они его уже тогда называли Гроссмейстером, иногда Мастером... Сейчас, по слухам, уже начали называть проще: ОН. Коротко и ясно, правда? Собственно, именно Ивар заразил меня этой страстью. Мы тогда были партнерами по бизнесу. Ну, ты понимаешь: косметика "Дзинтарс", безделушки из янтаря, рыба, консервы в обмен на металл, древесину и всякую дребедень, вплоть до холодильников "Саратов" и дешевого сантехнического оборудования, – короче, все, на чем можно было заработать, дешево купив в одном месте и дорого продав в другом. Мы с ним часто встречались по делам, то здесь, у меня, то у него, в Риге. Ну, подружились, как водится... на некоторое время. Я тут собрал ребят, зарегистрировали клуб, стали встречаться с рижанами – дружеские посиделки, турниры, обмен опытом... Народная дипломатия, словом. Меч я ему подарил – помнишь, рассказывал? А он мне – копию мемуаров магистра Ульриха фон Готтенкнехта, где, к слову, как раз и описана техника нанесения того самого удара. Плохонькая такая ксерокопия, и перевод – ерунда, подстрочник, но, когда знаешь, о чем речь, разобраться можно.

Он снова потянулся за бутылкой, с недоумением взглянул на почти полную рюмку Сиверова, пожал плечами и налил себе.

– Я, дурень, уже только потом, после всего, понял, что это он мне вроде равный шанс предоставил: читай, мол, осваивай. Хотя, возможно, это я зря – что называется, со зла...

– Ты это о чем?

Каманин залпом выпил водку, тряхнул головой и потянулся за закуской.

– О чем, о чем, – невнятно пробормотал он, жуя, и вдруг, оттолкнув табурет, встал из-за стола. – Да вот о чем! Гляди, любуйся!

С этими словами он задрал майку до самого подбородка, обнажив мускулистый, с выпирающим животом, заросший буйным черным волосом торс. В нижней части грудной клетки, слева под ребрами, виднелся уродливый шрам довольно сложной формы, общими очертаниями напоминавший то, как в детских книжках с картинками рисуют комету, – этакий сперматозоид с извилистым остроконечным хвостиком и бесформенной, косматой головкой. Если, конечно, бывают косматые сперматозоиды величиной с крупного карася...

Направление удара – снизу вверх, наискосок, от правого бедра к левой ключице. Было только непонятно, каким образом Каманину удалось выжить, получив такой гостинец. Как вышло, что клинок не распорол его по диагонали, а задержался, дойдя до ребер? Впрочем, Глеб понял все даже раньше, чем Каманин опустил майку.

– Повезло, – сообщил храмовник. – Меч был турнирный, тупой. Но два ребра сломал и кольчугу порвал. Ты бы слышал, как хирург матерился, пока по одному кольца из меня выковыривал!

Глеб молча опрокинул в рот рюмку, и Каманин, усевшись, также молча налил по новой.

– Невесту он у меня увел, сука, – сообщил он, чокаясь с Сиверовым, и выпил, даже не поморщившись. Андрей уже захмелел, на щеках появился румянец, глаза нехорошо заблестели, движения сделались порывистыми, а речь – немного бессвязной. – И на бабки кинул. Одновременно, понял? Просыпаюсь в одно прекрасное утро и вижу: опаньки! Ни бабы, ни бизнеса, ни друга... А тут как раз очередной турнир. И нам в круг выходить. Ну, я ему прямо там, в кругу, перед всеми, и говорю: мразь ты, говорю, дружище Ивар. Семьсот лет назад, говорю, за такие дела людям яйца отрывали и в глотку засовывали. Но, говорю, и сейчас еще не поздно. Ну, забрала опустили, потоптались немного, железками помахали, а потом он меня выманил, я открылся, и вот тут-то он мне и поднес... Очухался я, а во мне хирург ковыряется и – матерится!.. Даром что латыш. Это там, в Риге, было, – пояснил Каманин без особой нужды.

– Да, – рассеянно сказал Глеб, – что-что, а материться мы полмира научили. Язык межнационального общения...

– И не говори, – ядовито поддакнул Андрей, – прямо эсперанто.

– Теперь понятно, чего ты мялся, – сказал Сиверов. – Действительно, похоже на попытку свести счеты. Значит, охотник за раритетами, которые связаны с историей ордена, – раз. Человек, в совершенстве владеющий фирменным ударом этого Ульриха фон как его там, – два. Человек, которому ты пять лет назад лично подарил меч, способный на лету разрезать шелковый платочек...

– И перерубить стальную полосу в палец толщиной, – вставил Каманин, мрачно закусывая и не глядя по сторонам.

– ...три, – продолжал Глеб. – И, наконец, четыре – нехороший человек, подлец, способный предать друга, обокрасть и увести у него любимую женщину.

– Но он не убийца, – буркнул Андрей. – По крайней мере, тогда не был.

– Люди меняются, – задумчиво возразил Слепой. – На этот раз ставка действительно высока. Как ты думаешь, мог он клюнуть на эту байку о Святом Граале?

– Вряд ли, – неохотно проворчал Каманин. – Все-таки он образованный человек, не дурак, и историю ордена знает как никто. Хотя, сказать по правде, его увлечение этой самой историей уже тогда смахивало на помешательство. А тут еще этот энклапион... Черт, но он же старый, почти на десять лет старше меня!

– Значит, около пятидесяти. Ну разве это возраст? Правда, свидетели говорили о тридцати пяти годах, но они же были пьяные...

– Он неплохо сохранился, – кивнул Каманин. – Здоров как бык, и ни одной лишней морщинки. И вообще, я не знаю второго человека, который смог бы нанести такой удар.

– Может, какой-нибудь его ученик?

Андрей в ответ только пожал плечами и налил водки.

– Может, и ученик, – вяло согласился он. – Не знаю.

Глеб выключил диктофон: собеседник действительно больше ничего не знал. Он и так сказал гораздо больше, чем Сиверов ожидал от него услышать. Даже назвал имя и фамилию предполагаемого убийцы, и Глеб не без злорадства вспомнил, с каким сарказмом Федор Филиппович встретил его намерение заглянуть в рыцарский клуб.