Могила тамплиера

Глава 3

Аспирант Гена Быков посмотрел на свет через запотевший поллитровый бокал со светлым пивом, отхлебнул, довольно крякнул, поставил бокал на крышку столика, которая на первый взгляд могла показаться мраморной, и небрежным жестом вытряхнул из лежавшей рядом с пепельницей пачки (принадлежавшей Дубову) третью по счету сигарету.

– Обижаться, старик, надо на себя, – сообщил он, чиркая колесиком зажигалки.

– Правда? – переспросил Дубов.

Он был обижен. Разумеется, недоброжелательные, а сплошь и рядом попросту ругательные отклики на ту или иную публикацию – неотъемлемая часть работы любого журналиста. К этому быстро привыкаешь и перестаешь воспринимать раздающуюся в твой адрес ругань как какую-то трагедию или свидетельство профессиональной несостоятельности. Ругаются – значит, зацепило; значит, ты не зря тратил время и марал бумагу. Тут возможны разные варианты. Можно выволочь на свет божий чье-то грязное белье, и тогда гневные письма в редакцию будут признанием высокого профессионализма. Или, наоборот, эти самые отклики могут быть вызваны твоей неумышленной, допущенной по недосмотру ошибкой, и тогда следует, особо не расшаркиваясь, с достоинством признать свою вину, дать в газете официальное уточнение (и не дай бог назвать его опровержением!) и впредь быть внимательнее. Однажды после празднования Нового года, прямо второго января, Леха Дубов с могучего похмелья отправился в мэрию на еженедельную тамошнюю планерку. В самом конце мероприятия выступил начальник ГИБДД, рассказавший, как под Новый год патрульная машина сопровождала автобус с детьми и какой-то ухарь вылетел на своей "девятке" в гололед на встречную полосу. Одна из участвовавших в ДТП машин угодила прямиком под автобус, все, кто в ней сидел, погибли. Лехе с похмелья почему-то послышалось, что под автобус въехала именно милицейская машина сопровождения. Так он и написал, и, когда газета вышла, на ГИБДД обрушился шквал звонков с соболезнованиями. Было очень неприятно, и пришлось, разумеется, извиняться, но тут, по крайней мере, все было ясно: перебрал, не проспался, недослышал, не проверил, наврал – получи по заслугам.

Но в случае с могилой крестоносца, который не нашел лучшего, чем древний Псков, места отбросить копыта, все было иначе. Тут Леха Дубов не соврал ни капельки, записал за Геной Быковым все слово в слово, даже проверил по словарю, как пишется "тамплиер", и тем не менее публика чуть не стерла его с лица земли. Звонки и письма в редакцию – это бы еще полбеды, но Интернет!.. Сайт "Экспресса" едва не лопнул от возмущенных откликов, и слово "болван" было едва ли не самым мягким из эпитетов, которыми респонденты наградили Леху Дубова за его сенсационное сообщение.

И вот теперь, оказывается, он сам во всем виноват, и обижаться ему, видите ли, надо на себя самого. Очень мило!

– Правда, правда, – подтвердил Гена Быков, аспирант, исполняющий обязанности пресс-секретаря экспедиции. – Нечего было торопиться звонить об этом по всему свету, да еще с таким апломбом, будто это ты сам его выкопал.

Журналист обиженно засопел и, обхватив ладонями холодный скользкий бокал, разом отпил из него добрую треть. На верхней губе у него осталась полоска пивной пены, глаза слегка увлажнились. Он тоже закурил и принялся, щурясь от дыма, обдирать шкурку со средних размеров вяленого леща.

– Я все равно не понимаю, – сказал Дубов, – чего они все на меня взъелись. Или они правы, и это не тамплиер, а тевтон?

– Во-первых, не надо путать тевтонов с тевтонцами, – назидательно произнес Гена, глотнул пива и благодарно кивнул, приняв от журналиста уже очищенную половинку леща. – Тевтонцы – это рыцари Тевтонского, или Немецкого, ордена, а тевтоны – это древнегерманское племя или, вернее, военно-племенной союз, до последней четверти второго века до нашей эры обитавший близ устья Эльбы. В поисках новых земель они вторглись в Галлию, добрались до нынешнего Прованса, но в сто втором году нашей эры римский полководец Марий хорошенько дал им прикурить... Впрочем, к нашему делу это уже не относится, поскольку в обнаруженном нами захоронении лежал все-таки не тевтонец, а тамплиер, и это, друг мой Алексей, действительно очень странно. Настолько странно, что я сам бы в это не поверил, если в не видел собственными глазами. Так что ты, брат, напрасно обижаешься на своих респондентов. Их можно понять. Тамплиеру в наших краях делать нечего.

– Тогда как он тут очутился? – осведомился Дубов с таким видом, словно собирался предъявить покойнику семисотлетней давности счет за свои неприятности.

– Тайна сия велика есть, – глубокомысленно сообщил Быков, отщипывая от рыбьей спинки коричневатые волокна мяса и по одному отправляя их в рот. – Впрочем, кое-какие соображения на этот счет у нас имеются. Видишь ли, наш Борода ехал в Псков как раз затем, чтобы найти эту могилку. Пару лет назад на свет божий выплыл фрагмент одной псковской летописи первой четверти четырнадцатого века...

– Погоди, – перебил его Дубов, – что это значит: выплыл?

– Тут тоже не все ясно, – кивнул Гена и отхлебнул из бокала. – Именно выплыл. Не было его, а потом вдруг появился на полке в архиве, причем при абсолютно невыясненных обстоятельствах. Лично я подозреваю, что до сих пор данный документ хранился в каком-то другом архиве, например в ФСБ, а потом его списали за ненадобностью. Хорошо еще, что не сожгли, а сочли возможным передать на хранение в другое место... Так вот, в этом самом фрагменте как раз и содержится упоминание о некоем крестоносце, объявившемся в здешних краях где-то в конце первого – начале второго десятилетия четырнадцатого века. Что это был за крестоносец, откуда и при каких обстоятельствах появился, – про это в летописи не сказано. Сказано зато, что он был милостиво принят тогдашним псковским князем, обласкан и оставлен при дворе, где около десяти лет выполнял функции военно-политического советника...

– Перебежчик? – предположил Дубов, как бы невзначай выкладывая на стол рядом с пивными бокалами и останками распотрошенного леща включенный диктофон. В голосе его теперь звучала живая заинтересованность: история получалась прямо-таки детективная.

Быков покосился на диктофон, ухмыльнулся в усы, одним глотком допил пиво и сходил к буфетной стойке за новой порцией.

– Перебежчик? – повторил он, водружая на стол запотевшие бокалы и вытряхивая из пачки Дубова новую сигарету. – Да нет, брат, я бы так не сказал. Тамплиеры – это тебе не тевтонцы и не ливонцы, они к нам с мечом не ходили. Правда, поначалу мы тоже так думали. Долго гадали, что могло заставить пса-рыцаря искать убежища у своих заклятых врагов, у язычников... Ну откуда нам было знать, что этот тип окажется храмовником?

– Погоди, – снова перебил его Дубов. – Храмовник – это уже что-то знакомое. Погоди-погоди... А! Вспомнил! "Айвенго"!

– Сэр Вальтер Скотт, – кивнув, подтвердил Быков. – Совершенно верно, там у него главный злодей – рыцарь-храмовник. Только не помню, как его звали. Впрочем, к делу это не относится. А ты что же, не знал, что храмовник и тамплиер – это одно и то же? Ну, брат!.. "Темпл" на нескольких европейских языках означает "храм". На английском, французском, немецком... Не знал? Ох и тундра же ты, корреспондент!

– Сам ты три дня не умывался, – огрызнулся Дубов, который с детства был не в ладах с иностранными языками и очень не любил в этом признаваться.

– Так вот, – продолжал аспирант Гена, оставив без ответа безосновательный выпад представителя свободной прессы, – орден храма, он же орден тамплиеров, был основан в Иерусалиме после первого крестового похода, где-то в тысяча сто девятнадцатом году. Награбили они много, перевешали и сожгли массу евреев, а когда эта затея с крестовыми походами окончательно провалилась, перенесли свою деятельность в Европу. Особенно активными они были во Франции, где короли привлекли их к финансовому управлению. Со времени Людовика IX они охраняли королевскую казну в Париже и постепенно превратились в подобие международной банкирской организации. При этом, заметь, их официальной эмблемой были и до самого конца оставались два всадника на одном коне – этакий, знаешь ли, намек на бедность, чуть ли не на нищету.

Дубов хлебнул пива и огляделся. В баре было пусто, лишь за соседним столиком торчал обтерханный, испитой мужичонка. Забыв о стоящем перед ним бокале, открыв рот и моргая слезящимися красными глазенками, этот тип увлеченно слушал Гену Быкова – в отличие от барменши, которая, протирая стойку, бросала в его сторону неодобрительные взгляды, словно избранная посетителями тема разговора вызывала у нее негодование. В самом деле, нашли о чем говорить за кружкой пива! Тут надо беседовать о футболе, о рыбалке, на худой конец о работе, жаловаться на жен и в особенности на тещ, а эти рассуждают о каких-то крестовых походах и даже, прости господи, могилах!

– Орден был очень силен, – продолжал Гена. – Замки, земли, золото, международные финансовые связи – все у них было. Так что со временем тамплиеры начали представлять для французских королей серьезную угрозу. Ну, или королям стало казаться, что представляют, так ведь это, согласись, одно и то же. Да и богатства ордена не давали монархам покоя. И вот, как раз в начале четырнадцатого века, французский король Филипп IV, по прозвищу Красивый, приказал арестовать всех тамплиеров, которые находились тогда во Франции, конфисковал имущество ордена и добился сожжения его руководителей на костре. А в триста двенадцатом году – тысяча триста двенадцатом, естественно, – папа Климент V, который зависел от Филиппа Красивого, официально закрыл орден.

Аспирант замолчал и жадно припал к бокалу.

– Ну? – сказал Дубов, не вполне понявший, к чему, собственно, была эта лекция.

– Ты что, до сих пор не въехал? Орден был закрыт в тысяча триста двенадцатом году!

Дубов с треском ударил себя ладонью по лбу.

– Ешкин кот! – воскликнул он с чувством. – Это ж как раз то время, когда наш покойничек объявился в здешних краях!

– Совершенно верно.

– Выходит, никакой он не перебежчик, а беглец. Почуял, наверное, что жареным запахло, и рванул куда глаза глядят, от греха подальше. Это ж надо, докуда он из самой Франции добежал! Обыкновенный эмигрант, политический беженец...

– Ну, не такой уж и обыкновенный. Во-первых, судя по некоторым предметам, извлеченным нами из захоронения, это был не простой рыцарь, а магистр ордена, то есть один из тех, кого дома поджидал костер. А во-вторых, ты не задавался вопросом, почему это его, иноземца, иноверца, более того, крестоносца – а в ту пору, сам понимаешь, местным жителям было не до тонкостей, для них все крестоносцы были на одно лицо и являлись злейшими врагами, – приняли при княжеском дворе с распростертыми объятиями, обласкали, пригрели и даже сделали советником?

Дубов еще не успел собраться с мыслями (которых у него, честно говоря, пока что не было ни одной), когда из-за соседнего столика послышался сиплый, пропитой голос:

– Бабла он им притаранил!

Собеседники одновременно повернулись на голос. Вид у мужичонки теперь был не заинтригованный, как пять минут назад, а уверенный и даже торжествующий, как у эксперта, только что высказавшего свое авторитетное мнение, или, скорее, как у участника телевизионной викторины, угадавшего правильный ответ на каверзный вопрос финальной игры.

– О! – с восторгом воскликнул Гена Быков, простирая в сторону небритого умника могучую длань. – Вот это сапиенс! Учись, пресса, как надо соображать! Именно – притаранил бабла. Или, в переводе на русский язык, оказал посильную финансовую помощь. Девушка! – громогласно обратился он к барменше, которой на вид было лет пятьдесят с хвостиком, но которая тем не менее с готовностью обернулась на это не вполне уместное обращение. – Девушка, налейте нашему другу сто... нет, сто пятьдесят граммов водочки! За мой счет, пожалуйста. Ему необходимо компенсировать расход умственной энергии. И знаете что? Налейте-ка заодно и нам!

– Три по сто пятьдесят – это будет четыреста пятьдесят, – хмуро заметила барменша.

– Верно, – согласился Гена, – давайте целую бутылку. Чего мелочиться, в самом деле? Тем более есть что отметить.

Вслед за бутылкой к их столику естественным порядком перекочевал сообразительный "сапиенс" со своим недопитым пивом. От него так и шибало застарелым потом, перегаром и еще какой-то неопрятной кислятиной. Гена, пришедший от его сообразительности в не совсем понятное Дубову, но явно радостное возбуждение, торжественно разлил водку по пластмассовым стаканчикам. Они чокнулись, выпили и запили водку пивом.

– Таким образом, – продолжал захмелевший аспирант, – можно предположить, что наш магистр драпанул из родной Франции не с пустыми руками. Надо думать, он прихватил с собой малую толику орденского имущества – малую, разумеется, лишь по сравнению с невообразимым объемом накопленных орденом за два столетия богатств. Этой малой толики хватило, чтобы купить дружбу псковского князя, да и на черный день наверняка что-нибудь осталось.

– Знать бы, где он все это схоронил, – мечтательно просипел сообразительный гуманоид.

– Ну, этого мы, наверное, никогда не узнаем, – заметил Гена, разливая по стаканчикам остатки водки. – Скорее всего никакого клада не существует – если и был, его давно нашли и растащили. А жаль! Покидая родину, магистр ордена наверняка прихватил с собой самое ценное – вещи, имевшие не только высокую рыночную стоимость, но и огромную культурную, религиозную и историческую ценность. Ведь это же тамплиеры – орден, овеянный множеством легенд!

Дубов честно постарался вспомнить, что это за легенды, но вспомнил, увы, лишь парочку эпизодов из каких-то приключенческих фильмов. Один был про Индиану Джонса и повествовал о том, как была найдена чаша Святого Грааля, которую охранял, помнится, именно тамплиер. А в другом фильме современные тамплиеры в средневековых одеяниях, вооруженные автоматами "узи", охраняли какие-то ворота, за которыми был заперт чуть ли не сам Сатана, и главную роль там играл швед Дольф Лундгрен.

– Но это не беда, – продолжал разглагольствовать Быков. – В конце концов, даже за то, что мы нашли в могиле, любой из современных российских археологов продаст душу дьяволу.

– А что вы там нашли? – заинтересованно спросил Дубов.

При вскрытии могилы тамплиера корреспондент "Экспресса" Алексей Дубов не присутствовал. Виной тому была досадная случайность, которая могла произойти со всяким, но произошла, как назло, именно с ним. Перемещаясь вдоль земляного вала на краю раскопа, чтобы выбрать наиболее выгодный ракурс для запечатления в памяти цифрового фотоаппарата надгробной плиты и обступивших ее археологов, Дубов нечаянно задел носком ботинка лежавший тут же булыжник, округлый, увесистый, тянувший килограмма этак на три. Чертова каменюка, будто только того и ждала, набирая скорость, скатилась по осыпающемуся земляному откосу и нырнула в раскоп, где смачно влепилась в сыроватое глинистое дно в каком-нибудь метре от драгоценного надгробия. Звук получился, как от мощного удара гигантской боксерской перчаткой по титанической груше. Сидевший на корточках доктор Осмоловский резко обернулся на этот звук, некоторое время молча смотрел на булыжник, а потом медленно-медленно поднял голову и отыскал глазами замершего на краю раскопа, перепуганного чуть ли не до потери сознания Дубова. "Геннадий Олегович, – подозрительно ровным голосом обратился он к аспиранту Гене, – батенька, не сочтите за труд, уберите, Христа ради, своего протеже подальше от раскопа. Уж очень не хочется грех на душу брать".

Вот из-за этой досадной мелочи Дубов и лишился возможности наблюдать за самым интересным – за тем, как из разрытой могилы извлекали останки магистра рыцарского ордена тамплиеров. Вместо этого он сидел дома и писал ту самую заметку, что вызвала такую массу гневных и презрительных откликов.

– Много чего, – ответил на его вопрос Гена. – Могилка богатая, хоронили его хоть и за оградой, но со всеми почестями. Остатки одежды, фрагменты кольчуги, меч – между прочим, довольно редкая находка, – золотая рыцарская цепь с медальоном магистра, перстни, браслеты... Э, да что говорить! Один энклапион чего стоит!

– Ин... Как?

– Эн-кла-пион, – раздельно повторил Быков.

Дубов вынул из заднего кармана блокнот, ручку и старательно записал незнакомое слово.

– Это чего такое – энклапион? – спросил он, резонно рассудив, что лучше признаться в своем невежестве аспиранту Гене, чем опять что-нибудь напутать в статье и выставить себя на посмешище.

"Я вам покажу, – злобно подумал он, преисполняясь яду при воспоминании о том шквале уничижительных электронных посланий, что обрушился на сайт "Экспресса" после выхода его заметки. – Теперь-то я заставлю вас всех заткнуться, потому что я с самого начала был прав и все, что я написал, – чистая правда. Жалко, что так называемая обратная связь работает только в одном направлении. Если журналист кого-то незаслуженно обидит, ему не поздоровится, а вот поливать грязью самого журналиста можно совершенно безнаказанно – не стану же я с ними со всеми судиться! Ну, и где справедливость? "

– Энклапион, Леха, – глотнув пивка, чтобы промочить пересохшее горло, сказал Быков, – это такой, понимаешь ли, складной нательный крест. Знаешь, по типу православных иконок-складней – берешь в руки этакую плоскую коробочку, открываешь – створка влево, створка вправо – и получаешь триптих.

– Ах да, знаю, – закивал Дубов, который (не от большой религиозности, а так, на всякий случай) возил именно такой складень, дешевенький, пластмассовый, на приборной панели "Оки".

– Ну вот, тут та же самая штука, только в форме креста. Крест, конечно, четырехконечный, католический. Редчайшая вещь! Двенадцатый, между прочим, век. Так что даже при жизни нашего магистра это уже была, можно сказать, антикварная вещица.

– Золотишко? – заинтересованно спросил сообразительный гуманоид, одновременно с явной тоской и недоумением заглядывая в пустой бокал с остатками пивной пены на стенках.

– Золотишко, золотишко, – с усмешкой подтвердил Гена. Он помахал рукой барменше, и та, недовольно ворча, принесла еще три бокала пива и убрала грязную посуду.

– А внутри? – поинтересовался Дубов.

– Жития святых, – предположил гуманоид, с аппетитом обсасывая рыбий хребет.

– Гений, – похвалил его Быков. Глаза у него блестели, на щеках сквозь плотный загар проступил румянец; чувствовалось, что он уже, что называется, подшофе, да и сам Дубов после всего выпитого не мог похвастаться ясностью мысли и связностью речи. Однако тренированная память репортера фиксировала каждое произнесенное слово. – Обычно, – продолжал аспирант, – так оно и есть: на внутренней поверхности энклапиона изображаются различные библейские сцены. Как правило, такие вещи доходят до нас сильно поврежденными: краска и даже эмаль куда менее долговечны, чем цветные металлы. Но наша находка уникальная. Внутренняя поверхность нашего энклапиона украшена не изображениями святых. Она сплошь покрыта текстом, выгравированным прямо на металле.

– На золоте, значит, – невнятно уточнил гуманоид, процеживая пиво сквозь зажатый в зубах плавник давно съеденного леща. Он открыто наслаждался не только бесплатной выпивкой, но и редкой возможностью на равных принять участие в ученом разговоре.

– А что написано? – спросил Дубов.

– А вот это очередная тайна, которую нам предстоит разгадать, – заявил Гена. – Буквы-то латинские, но складывается из них полнейшая белиберда. Похоже, текст зашифрован, и это скверно. Даже в Средние века существовали шифры, которые было невозможно разгадать, не имея ключа. А мы ведь даже не знаем, на каком языке написан зашифрованный текст...

– Да ерунда какая-нибудь, – легкомысленно предположил Дубов слегка заплетающимся языком. – Что могли написать на нательном кресте? Молитву какую-нибудь, цитату из Библии...

– А на кой хрен молитву-то шифровать? – ненадолго вынув испещренный красно-лиловыми прожилками нос из бокала, полунасмешливо заметил гуманоид.

– Ну, гений же! – обрадованно повторил Быков и хлопнул гуманоида по спине, отчего тот едва не захлебнулся пивом. – В самом деле, зачем шифровать молитву? Конечно, такой вариант тоже нельзя исключать. Например, мастер мог просто для экономии места нанести на металл только первые буквы каждого слова какой-нибудь длинной цитаты. Тогда задача упрощается, поскольку становится ясно, что зашифрованный текст – латинский и что искать его надо либо в Священном писании, либо в молитвенниках того времени. Это уже чисто техническая работа, хотя простой я бы ее все-таки не назвал. Но возможны и другие варианты. Например, энклапион может содержать информацию о том, где спрятаны какие-нибудь сокровища, вывезенные крестоносцами из Святой земли. Эта штука висела на шее у магистра ордена, и уже при его жизни ей было двести лет. Можно предположить, что она передавалась из рук в руки, от магистра к магистру, а значит, ею очень дорожили. Почему, как знать? Может быть, – в хмельных разбойничьих глазах аспиранта Гены Быкова заплясали веселые чертики, но ни один из его зачарованных и не вполне трезвых слушателей этого не заметил, – может быть, один из первых магистров ордена записал на этом энклапионе, куда все-таки он со своими коллегами-головорезами упрятал чашу Святого Грааля.

– Ну, ты загнул, – сказал Дубов. – Святой Грааль – это же просто сказка!

– Ты так говоришь потому, что знаешь наверняка, или так тебя учили в школе? – спросил аспирант Гена, и журналист не нашелся что ответить.

...Поздно вечером, отчасти протрезвев, мучимый тошнотой, жаждой и головной болью, Дубов завершил работу над большой статьей, в которой подробно описал сделанные археологами находки и, главное, выводы, озвученные Геной Быковым. Внимательно пробежав написанное глазами, он исправил пару-тройку мелких оплошностей и поставил внизу подпись: Андрей Лесной. Писал Дубов всегда легко, а главное, грамотно, за что был любим редакционными корректорами, и правка собственных материалов никогда не отнимала у него много времени. Кроме того, он справедливо полагал, что править стиль – дело редактора, которому тоже надо как-то отрабатывать свою зарплату, а не просто с девяти до восемнадцати часов сидеть в редакции, ковыряя в зубах. Так что с текстом, как всегда, проблем не возникло; некоторые сомнения у Алексея Дубова вызывал только заголовок.

Он гласил: "ТАЙНА СВЯТОГО ГРААЛЯ БЛИЗКА К РАЗГАДКЕ". Даже сейчас, когда еще не схлынул азарт, Дубов чувствовал, что заголовок и впрямь получился сомнительный: все-таки с такими смелыми утверждениями торопиться не следует, не то как раз в очередной раз сядешь в лужу. Убрать этот заголовок совсем и придумать новый, поскромнее, Дубову было жаль, поскольку без этого заголовка материал разом терял половину заключенной в нем взрывной силы. Некоторое время он мучительно бился над вопросом: убрать или оставить? – а потом пошел на компромисс, поставив после злосчастного заголовка вопросительный знак.

Избавившись от очередного посетителя, который показался ему самым упрямым и глупым из всех, кого он успел повидать за эти бесконечные несколько часов, Юрий Владимирович Осмоловский порылся в стоявшем у стены, прямо под рукой, картонном ящике со всякой мелкой дребеденью и отыскал там трубку и кисет. Набивая трубку табаком, он заметил, что пальцы у него дрожат, и невнятно выругался сквозь зубы. Ему подумалось, что, если предел человеческой глупости все-таки существует, постичь его простым смертным не дано. Это ж надо было додуматься!..

Утрамбовав табак большим пальцем, доктор Осмоловский чиркнул спичкой о разлохмаченный, с приставшими песчинками коробок и поднес ее к трубке. Едва он сделал пару глубоких затяжек, едва успел почувствовать, как начинает улетучиваться владевшее им с самого утра раздражение, как в дверь опять постучали.

"Убью", – кровожадно подумал Юрий Владимирович.

– Войдите! – крикнул он таким тоном, что любому разумному человеку, наделенному элементарным чувством такта, должно было стать понятно: несмотря на приглашение, в комнату начальника экспедиции сейчас лучше не соваться.

Дверь, однако, сразу же распахнулась, и в помещение, пригнув голову в низковатом для него проеме, шагнул Гена Быков – аспирант кафедры археологии, любимый ученик профессора, верный помощник, соратник, пресс-секретарь и, как выяснилось буквально несколько часов назад, интеллектуальный диверсант.

Быков был, по обыкновению, бодр, весел и оживлен. Всю первую половину дня он провел в пригородном лесхозе, куда ездил ругаться по поводу пресловутого подтоварника, а потому пребывал в блаженном неведении по поводу последних событий. Глядя в его открытое, простодушное лицо, доктор Осмоловский плотоядно ухмыльнулся в усы: было очень легко представить, как этот ученый хулиган с точно таким же открытым, простодушным выражением лица вешает лапшу на уши дураку корреспонденту.

– Все в порядке, Юрий Владимирович, – бодро отрапортовал Гена, который либо не заметил крокодильей ухмылки шефа, либо не придал ей значения. – Подтоварник доставят завтра. Я его, морду жирную, честно предупредил: если опять обманет, спущу штаны и выпорю при всем честном народе как Сидорову козу.

– Подтоварник – это хорошо, – попыхивая трубкой и стараясь не смотреть на своего помощника, ровным, почти ласковым голосом произнес Осмоловский. Этот обманчиво спокойный тон был Быкову хорошо знаком, и, даже не глядя на него, Юрий Владимирович заметил, как этот верзила, этот бандит, этот, с позволения сказать, шутник подобрался, выпрямился и настороженно застыл чуть ли не по стойке "смирно". – Только, батенька, – продолжал профессор все тем же почти ласковым голосом, – подтоварник меня сейчас волнует в самую последнюю очередь. Можете спустить собственные штаны и засунуть этот подтоварник себе... гм... ну, словом, куда вам покажется удобнее.

– Не понял, – осторожно сказал Гена Быков.

Это было вранье – по крайней мере, отчасти. Взглянув на своего проштрафившегося помощника, Юрий Владимирович убедился, что так оно и есть: Быков еще не понял, но явно начинал понимать. Во всяком случае ему уже стало ясно, что он где-то набедокурил, и уточнять, где именно и каким образом это произошло, у Гены Быкова не было ни малейшего желания.

– Не понял? – удивленно переспросил Юрий Владимирович. – Странно.

– Что случилось, шеф? – спросил Быков. – Работа стоит, вы сидите тут мрачнее тучи, вокруг раскопа какие-то посторонние слоняются... Некоторые с фотоаппаратами. Я их шуганул, но, по-моему, ушли они недалеко – не дальше ворот.

– Ах, вы тоже это заметили? Так ведь это, батенька, целиком и полностью ваша заслуга!

– То есть как это? – совершенно искренне изумился Быков. – Да я же целый день к раскопу на пушечный выстрел не подходил!

– Вы много куда не подходили, – окутываясь облаком табачного дыма, сообщил ему Юрий Владимирович. – Например, к газетному киоску.

– Куда? Э-э-э... А при чем тут...

Гена замолчал, увидев лежащую на краешке стола газету. Глаза у него выпучились, выгоревшие на солнце брови полезли на лоб, заставив его собраться мелкими горизонтальными складками.

– Не может быть, – слабым голосом проговорил он. – Умоляю, скажите, что вы пошутили!

– Кто-то наверняка пошутил, – со зловещей вкрадчивостью согласился Осмоловский. – Только это, увы, был не я, а кто-то другой. Кто бы это мог быть, вы не подскажете?

С этими словами он жестом профессионального шулера, открывающего карты, перевернул лежавшую на столе газету. Огромный, на всю первую полосу, заголовок буквально ударил Быкова по глазам, заставив его издать мученический стон.

– Боже мой, – пролепетал Гена, когда к нему вернулся дар речи. – Господи! Ну надо же, какой кретин! Я ведь действительно просто пошутил! Высказал предположение. Выдвинул гипотезу, причем не всерьез – всерьез такие вещи не обсуждаются...

– Думать надо, батенька, где, когда и, главное, перед кем давать волю фантазии, – перейдя на обычный сварливый тон, проскрипел Осмоловский. – Вы сболтнули – кстати, интересно было бы узнать, сколько вы до этого изволили принять на грудь, – так вот, вы сболтнули, а этот недоносок принял все за чистую монету. А если даже и не принял – все-таки для этого надо совсем не иметь головного мозга, – то, по крайней мере, идею вы ему подбросили. Да какую! Спасибо вам за это огромное, Геннадий Олегович! Удружили! По вашей милости я, вместо того чтоб работать, сегодня с самого утра принимаю делегации желающих отправиться на поиски Святого Грааля или хотя бы принять участие в расшифровке таинственного послания. Не далее как два часа назад меня почтил визитом представитель местной администрации, которого сопровождал этакий поганенький субъект в штатском... В этом нет ничего смешного! – рявкнул он, заметив, что Быков уже оправился от потрясения и теперь из последних сил борется с распирающим его смехом.

– Простите, Юрий Владимирович, – стерев с лица так и не успевшую расцвести улыбку, с искренним раскаяньем произнес аспирант. – Честное слово, мне даже в голову не могло прийти, что он... Нет, ей-богу, я его убью! Голыми руками на куски разорву!

– Поздно, батенька, – с горьким удовлетворением заявил Осмоловский. – Убивать его надо было до того, как он опубликовал этот бред. И вообще, если вам так нравится кровопролитие, следовало первым делом откусить себе язык. Тогда бы и убивать никого не понадобилось. Работали бы себе молча, собирали материал для диссертации... Слава богу, со времен Шлимана археологи копают лопатами, а не языками!

Быков озадаченно поскреб макушку.

– Простите, шеф, – с огромным огорчением повторил он. – Не беспокойтесь, я сейчас же пойду в редакцию и заставлю их дать опровержение...

– Черта с два, – мрачно проворчал из глубины дымного облака Осмоловский. – Я им уже звонил.

– И что?

– Давать опровержение они отказываются наотрез. Мне заявили, что статья написана на основе диктофонной записи беседы корреспондента с заместителем начальника экспедиции Г. О. Быковым и не содержит ни одного искажения фактов, так что опровергать что бы то ни было, ставя тем самым под удар свою репутацию, они не намерены.

– Что?! Вот подонки!

Осмоловский промолчал. Гена схватил газету и быстро пробежал глазами злополучную статью. Лицо его помрачнело: придраться и впрямь было не к чему, исключая разве что идиотский заголовок. Да и тот, будучи преподнесенным в форме вопроса, терял силу прямого утверждения и превращался всего лишь в невинное предположение.

– Ну? – с затаенной надеждой спросил Осмоловский.

– Они правы, – растерянно пробормотал аспирант, – прямых искажений нет...

– А кривые есть?

Быков вздохнул и положил газету на место.

– Нет, – сокрушенно заявил он. – Записано почти слово в слово, тут ничего не скажешь. Только из текста непонятно, что это была шутка...

– Не надо больше упоминать о шутке, – больным голосом попросил Юрий Владимирович. – Если я еще раз услышу слово "шутка", я могу что-нибудь страшное сотворить.

– Надо, чтобы вы дали им интервью, – сказал Быков. – Валите все на меня. Дескать, молодой ученый, увлекающаяся натура, с одной стороны, недостаток знаний и опыта, с другой – избыток энтузиазма... И пускай только попробуют не напечатать!

– Напечатают, – все тем же болезненным тоном возразил Осмоловский. – Собственно, они мне сами это предложили: пожалуйста, высказывайте свою точку зрения, мы будем очень рады услышать ваше профессиональное мнение по данному вопросу... Только бесполезно это, батенька. Слово – не воробей. Оно уже вылетело, назад не вернешь. Теперь мы с вами можем до второго пришествия твердить, что это была всего-навсего неудачная шутка, но при этом все вокруг будут уверены, что чаша Святого Грааля хранится либо в вашем рюкзаке, либо в моем саквояже. А представьте себе, что скажут по этому поводу наши коллеги! Боюсь, что они вообще не скоро смогут говорить на эту тему – сначала они будут долго смеяться. Долго-долго... Люди столько не живут, сколько над нами будет потешаться каждый, кто имеет хоть какое-то отношение к археологии. Да, батенька, – с горечью подытожил профессор, – загубили вы мою научную карьеру, а заодно и свою. Да что карьера! Доброе имя загубили, выставили на посмешище...

Вид у него был совершенно убитый, но Быков понимал, что гроза уже миновала. Теперь старик просто давал выход своему огорчению. На самом-то деле все было далеко не так мрачно. Профессор Осмоловский – слишком большая величина, чтобы его имя можно было запятнать таким глупым казусом. Конечно, смех будет, и история эта почти наверняка войдет в золотой фонд баек, рассказываемых археологами по вечерам у костра, но дальше этого дело не пойдет. И вообще, кто в наше время верит газетам, особенно таким, как этот "Экспресс"? Смеяться будут, но не над шефом и даже не над Геной Быковым, а над этим идиотом Лехой Дубовым, который шуток не понимает. А открытие, как ни крути, сделано, и притом весьма значительное. Еще одна страничка истории проступила из глубины веков, как проступает изображение на опущенном в кювету с раствором проявителя листе фотобумаги, – страничка, хоть и не имеющая мирового, общеисторического значения, но очень любопытная. А открыл ее доктор Осмоловский, и честь этого открытия у него не отнимут даже все щелкоперы планеты Земля, вместе взятые...

– Бросьте, шеф, – присаживаясь в уголке на ящик с уже рассортированными черепками, сказал Быков. – Перемелется – мука будет. А этому дурачку я просто дам пару раз по шее, и хватит с него. Вы мне дадите, а я ему...

Осмоловский в ответ только махнул рукой и принялся выковыривать горелой спичкой пепел из своей трубки.

– Пустое, – сказал он. – Некогда мне рукоприкладством заниматься. Работать надо, батенька, а не драться... и не языком трепать! Надо работать... Так когда, вы говорите, привезут подтоварник?

– Сегодня вечером, – обрадованным тоном отрапортовал Быков. – В самом крайнем случае завтра утром. Прямо спозаранку, и сразу можно будет ставить крепь.

– Слава богу, – сказал Юрий Владимирович. – Лучше поздно, чем никогда. Тогда вот что, батенька...

Его прервал неожиданно раздавшийся стук в дверь. Быков скривился, предчувствуя реакцию шефа. Он не ошибся. Метнув в его сторону многообещающий взгляд, Осмоловский воинственно выпятил бороду, злобно уставился на дверь и свирепо гаркнул:

– Кто там еще, черт бы вас всех подрал?! Войдите!

Дверь отворилась, и мужчины разом вскочили, словно каждого из них пырнули снизу шилом. Красавец и богатырь Гена Быков моментально сделал охотничью стойку, а доктор Осмоловский, интерес которого к противоположному полу с некоторых пор стал чисто академическим (академизм этот был, пожалуй, чересчур подчеркнутым, так что безоговорочно в него поверить было нелегко), попытался прикрыть прожженную дыру на животе своей грязной тельняшки злополучным номером "Экспресса".

На пороге сумрачной, грязноватой комнатки стояла сногсшибательная блондинка, одетая, как модель перед началом показа, и поблескивавшие на переносице очки в старомодной круглой оправе нисколько ее не портили.