Мои питомцы и другие звери

ТАЙНА «ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА»

Ранним утром 1850 года, когда солнечный диск, выглянувший из-за горизонта, поднялся над гребнями волн, близ атлантического побережья Соединенных Штатов показался красивый парусник. «Морская птица» (так называлось это судно), подгоняемая ветром, на всех парусах неслась на прибрежные рифы. Но катастрофы не произошло! Неожиданно набежавшая огромная волна подхватила парусник, перенесла через опасные камни и мягко поставила невредимым на прибрежный песок. На этом чудеса с «Морской птицей» не закончились. Когда очевидцы происшествия поднялись на палубу, их встретили радостный лай корабельного пса, звук кипящего на камбузе чайника и клубы табачного дыма из матросского кубрика. Во всех помещениях царил полный порядок, личные вещи команды были на месте, но ни капитана, ни одного матроса на паруснике не оказалось. Самое поразительное, что никто из членов экипажа так и не вернулся домой, и, несмотря на предпринятые поиски, об их судьбе до сих пор ничего выяснить не удалось.

Аналогичная история произошла и через 20 лет. 4 декабря 1872 года английский бриг «Дея Грация», идущий к берегам Европы, встретил в океане бригантину, выделывающую какие-то странные зигзаги. С брига запросили название судна, но с бригантины на сигналы никто не ответил. Когда бриг сблизился со странным парусником, прочли его название: «Мария Целеста». Капитаны обоих судов были приятелями, поэтому на «Дее Грации» встревожились и послали шлюпку к дрейфующей бригантине. Тревога оказалась не напрасной: паруса «Марии Целесты» оказались порваны, на палубе — беспорядок, люки трюмов были открыты, но ни одной живой души на судне не оказалось. Однако, покидая «Марию Целесту», команда почему-то оставила на паруснике не только свои личные вещи, но и деньги, и драгоценности. На этот раз поиски членов команды ничего не дали, несмотря на то что в них, помимо родственников пропавших моряков, приняли самое активное участие владельцы судна, представители страховой компании, английского адмиралтейства, прессы и даже специалисты Скотленд-Ярда.

Брошенные в океане суда — явление неординарное, но тем не менее таких случаев известно немало. Расскажу еще об одном. На этот раз дело происходило в Южном полушарии, у берегов Огненной Земли — в одном из самых опасных для судоходства районов океана. Здесь в 1913 году английский пароход «Джонсон» встретил барк «Мальборо», на палубе которого не было видно ни души. Когда на парусник высадился «десант», выяснилось, что палуба барка давно прогнила, ходить по ней было опасно, а паруса покрылись плесенью. На палубе и в кают-компании обнаружили 20 скелетов. Позже выяснилось, что команда барка состояла из 23 человек и, кроме них, на нем путешествовали несколько пассажиров. Но самым потрясающим было то, что «Мальборо» пропал без вести еще в 1890 году, то есть странствовал по воле ветров и волн долгих 23 года!

Моряки, как правило, народ суеверный. За пять-шесть тысяч лет плавания в разных широтах каких только мифов не родилось в матросских кубриках! Самой большой популярностью пользуется легенда о таинственном судне — вечном скитальце океана «Летучем голландце». Моряки смертельно боялись встреч с этим кораблем-призраком. Они были уверены, что «Летучий голландец» способен умчать за собой любой пароход, увести его в туман, бросить на прибрежные скалы, увлечь в бушующее море или утащить на дно океана.

Поводом для возникновения подобных легенд послужили суда, брошенные в океане и оставленные своими командами, а моряки в результате каких-то трагических событий погибли. Таких случаев зарегистрировано достаточно много. А вот о том, что может заставить людей внезапно покинуть судоходный корабль и пуститься в плавание на утлой шлюпке, не захватив с собой ни вещей, ни денег, ни ценностей, почему команда не попыталась добраться до берега вплавь, — об этом ничего достоверного не известно. Лишь в последние десятилетия ученые установили одну из возможных причин внезапно возникшей с судном катастрофы. А о том, что несчастье настигло людей неожиданно, говорят порядок в каютах и на палубе, кипящий на плитке чайник и даже готовящийся на камбузе обед. Все это свидетельствует о том, что жизнь на потерпевшем бедствие паруснике «Морская птица» шла своим чередом. То же самое можно сказать и о трагедии членов команды барка «Мальборо», погибших на своих рабочих местах. В момент внезапно обрушившегося бедствия один матрос находился у штурвала, трое — на палубе у люка, десять — на своих обычных постах, а шестеро отдыхали в кают-компании. Остальные, возможно, успели покинуть судно или позже были смыты с палубы в море.

Врачи считают, что наиболее вероятной причиной подобных трагических происшествий, особенно имевших место в тропических морях, является отравление ядовитыми рыбами или другими дарами моря. К числу наиболее опасных относятся иглобрюхи. Эти рыбы ни на кого не похожи. У них широкая спина и укороченное, покрытое шипами тело. Необычайно толстая голова украшена подобием клюва, которым некоторые иглобрюхи откусывают и «разжевывают» веточки кораллов, за что получили второе название — «скалозубые». Им приходится отправлять в желудок такую массу известняка, среди которого найдется лишь капля съедобного, что можно смело сказать, что белый коралловый песок тропических пляжей образуется не без их активного участия.

Иглобрюхи — медлительные рыбы, передвигающиеся в основном с помощью грудных плавников, а маленький хвостик выполняет у них лишь функцию руля. Характерной особенностью этих рыб является наличие в полости тела большого мешка, представляющего собой вырост кишечника. Мешок нужен для того, чтобы закачивать в него воду и, раздувая тело, превращать его в шар. Этим приемом рыба пользуется в минуту опасности, она приобретает такие размеры, что становится несъедобной для большинства хищников, так как не помещается в их рты. За эту особенность иглобрюхи получили еще одно название — «надувные рыбы».

У них ядовиты кожа, мясо, брюшина, печень, икра и молоки. Тем не менее в некоторых странах Востока, особенно в Японии, этих рыб употребляют в пищу и даже считают деликатесом. Однако они столь ядовиты, что готовить их рискуют немногие. Блюдо из иглобрюхов подают в специальных ресторанах под названием «фугу», и приготовлять его имеют право лишь повара, специально обученные, получившие соответствующую лицензию.

Любители фугу говорят, что приготовленное кушанье из этих рыб по вкусу напоминает цыпленка. Но спрос на него, вероятно, связан с дополнительными ощущениями, возникающими во время еды: с теплом, охватившим все тело, с покалыванием языка и губ, вызвавшим их онемение, а главным образом — с естественным возбуждением от сознания большого риска при дегустации этого блюда. Несмотря на принимаемые предосторожности, только в одной Японии фугу уносит около ста жизней в год. Нередко болезнь развивается столь стремительно, что смерть наступает через полтора часа. Обед из пары иглобрюхов вполне может вызвать поголовную гибель всего экипажа судна.

В океане немало ядовитых рыб. Среди них особое место занимают сонные. Не думайте, что эти существа действительно любители поспать. У названия иное происхождение. На восточном побережье Австралии, на островах Фиджи и Норфолк так именовали некоторых кифозных рыб. Они энергичны, подвижны, размером 35–45 сантиметров, со сжатым с боков телом, покрытым мелкой чешуей. Они растительноядны и живут стаями в прибрежных зарослях подводных растений.

Как и у других вегетарианцев, мясо сонных рыб обладает своеобразным запахом морских водорослей и для европейца не является деликатесом. Но местное население охотно использует кифозов для приготовления. Обычно никаких претензий к этим блюдам не было, но на острове Норфолк несколько раз наблюдали вспышки странного отравления кифозами. У людей, отведавших кушанье из этих рыб, вдруг возникали галлюцинации, кошмарные видения, затем развивалась сонливость, переходящая в длительный глубокий сон, после которого наступало выздоровление. Известны и еще некоторые виды морских тропических рыб, вызывающих отравления, сопровождающиеся галлюцинациями и кошмарами, жжением в горле, мышечной слабостью и параличом. Симптомы могут появиться уже через десять минут после того, как опасная рыба будет съедена.

С отравлениями, вызванными употреблением ядовитых рыб, связывают ряд таинственных происшествий, изредка возникающих в океане, в том числе таинственное исчезновение судов или их команд, внезапное появление очередного «Летучего голландца». Наиболее вероятной причиной является отравление «сонными рыбами», вызвавшее массовые галлюцинации у членов команды судна. Обычно эти видения рождают кошмары. Очень типична часто появляющаяся у моряков галлюцинация — пылающее пламенем море. Кошмар усугубляется искажением температурной чувствительности, при котором холодное кажется невыносимо горячим, а горячее — ледяным. Поскольку в море все едят из общего котла, отравиться может вся команда, и люди гибнут или всех охватывает общий ужас и похожие галлюцинации. Не удивительно, что моряки спускают шлюпки и вся команда исчезает в просторах океана, а брошенное судно становится «Летучим голландцем».

Простые объяснения причин подобных происшествий удовлетворяют далеко не всех. Люди на пороге третьего тысячелетия еще склонны к мистике, суевериям, предрассудкам. В нашей стране твердо укоренилось представление, что подобных происшествий с отечественными судами произойти не может, и действительно не происходило, что безусловно связано с возросшим уровнем образования моряков. Естественно, имела значение и борьба с суевериями, и, что не менее важно, дисциплина на судах была на должной высоте. Тем не менее от отравления никто не застрахован. Об одном подобном происшествии, закончившемся менее трагично, чем это могло бы быть, рассказал в своей книге «Дерево духов» очевидец событий, врач и писатель, заслуженный «морской волк» Юрий Пахомов.

На этот раз несчастье случилось с советским кораблем, но, естественно, автор должен был изменить приписку судна и на всякий случай место, где беда произошла. Иначе редакторы вряд ли пропустили бы его рассказ, наверняка решив, что подобная чертовщина позорит соотечественников.

Несчастный случай произошел в Южной Атлантике, вблизи африканских берегов. В те годы наше государство оказывало военную помощь Анголе, поддерживая законное правительство этой страны, в которой на протяжении ряда лет шла кровавая гражданская война. Поэтому, кроме геологов, врачей, технических специалистов, в Луанде базировались советские военные корабли, а также наша рыболовная флотилия. Однажды с одного из ее судов, занятых в море рыборазведкой, на базе приняли сигнал SOS. По сбивчивому посланию невозможно было понять, что же в действительности произошло на терпящем бедствие корабле. Особенно настораживала фраза: «Часть экипажа пытается покинуть судно».

Руководство по оказанию помощи попавшим в беду взяли на себя военные моряки. На отечественный сухогруз, ближе всех находившийся к нуждающемуся в спасении судну, поступил приказ изменить курс и идти на выручку соотечественникам.

Когда корабли сблизились и спасатели поднялись на борт просившего о помощи судна, они обнаружили там поистине трагическую картину. Несколько членов экипажа уже умерли, остальные находились в тяжелейшем состоянии. Здоровыми оказались лишь двое, случайно не принимавшие участия в общем ужине, который был приготовлен, как обычно на флоте, из свежевыловленной рыбы.

Позже выяснилось, что сразу же после еды все ощутили во рту жжение. Потом начались галлюцинации: горячее стало восприниматься как холодное, а обычная вода казалась кипятком. Кроме того, команде почудилось, что море горит до самого горизонта, и одни в панике стали задраивать иллюминаторы, а другие попытались спустить шлюпку и покинуть судно. По-видимому, лишь быстро охватившая моряков слабость и потеря сознания помешали осуществить это желание.

Галлюцинации были столь отчетливыми и яркими, что у команды возникло предположение, будто за горизонтом была взорвана атомная бомба. Впрочем, массовые видения имели вполне материальную основу: с наступлением темноты началось обычное для тропической зоны свечение океана, вызванное скоплением в морской воде крохотных светящихся организмов.

Интересно отметить, что тяжелое отравление моряков, приведшее к трагическим последствиям, было вызвано обычным промысловым морским окунем, ловом которого постоянно занимались наши рыбаки. Но в этот раз безобидный окунь внезапно стал ядовитым. Этот вид отравления обычной рыбой, почему-то вдруг оказавшейся несъедобной, получил наименование сигуатеры. Так называется съедобный брюхоногий моллюск, обитающий в Карибском море. У берегов Кубы эти моллюски время от времени становились ядовитыми и вызывали массовые отравления людей, употреблявших их в пищу.

Внезапно стать ядовитыми могут любые рыбы тропиков, в том числе анчоусы и сельди. Правда, отравления ими случаются редко, но результаты бывают трагичны. Яд действует так стремительно, что смерть может наступить сразу же после первого проглоченного куска.

Гораздо чаще виновниками отравления становятся рифовые рыбы: груперы, барракуды, мурены, рыбы-попугаи, рыбы-хирурги и рифовые окуни. Сигуатера — коварное заболевание. Можно смертельно отравиться рыбой, которая еще вчера была совершенно безвредна. Нередко рыбы, пойманные в один и тот же день, у одних участков побережья были вполне съедобны, а пойманные на соседних несли людям болезнь.

Причину, по которым мясо рыб становится ядовитым, установить до сих пор не удалось, но яд сумели добыть. Он представляет собой светло-желтое маслянистое вещество. Действие сигуатоксина напоминает картину отравления, вызванного «сонными рыбами» и, отчасти, фугу. Первыми симптомами отравления бывает покалывание и онемение языка и губ. Затем появляется тошнота и сильные боли в животе и мышцах, происходит нарушение координации движений и искажается температурная чувствительность. В тяжелых случаях развивается паралич. Отравления могут быть массовыми. Однажды сигуатера предотвратила сражение между армиями английских и французских колонизаторов и помешала в тот период изменить судьбу колонии на острове Маврикий, в настоящее время ставшей независимым государством.

Океан хранит множество тайн. Одна из них — тайна судов-призраков, покинутых своими командами. Эта загадка и дала повод возникновению легенды о «Летучем голландце», которая сейчас начинает проясняться.

КАК ХОРОШО, ЧТО КОРОВЫ НЕ ЛЕТАЮТ

12 сентября 1981 года А. Хейг, госсекретарь США, выполнявший обязанности министра иностранных дел, на пресс-конференции в Западном Берлине сделал официальное заявление, обвинив нашу страну и союзников СССР в том, что мы во время военных действий в Лаосе, Камбодже и Афганистане использовали боевые отравляющие вещества. Основанием для такого обвинения послужили заявления леонгов — представителей маленькой народности, живущей в высокогорных районах Лаоса. Во время войны во Вьетнаме леонги тайно сотрудничали с Соединенными Штатами, выполняя задания их Центрального разведывательного управления. После 1975 года, когда вьетнамцы одержали окончательную победу, предатели, опасаясь заслуженного возмездия, вынуждены были бежать из Лаоса.

Эти беженцы, переселившиеся в США, обвиняли нашу страну и правительства азиатских стран, сумевших отстоять свою независимость, в использовании химического оружия. В качестве доказательства они привезли с собой камни и листья растений, забрызганные мелкими желтыми пятнышками какого-то уже засохшего вещества. Леонги утверждали, что отравляющие вещества распылялись с самолетов или с помощью запускаемых с них ракет и сбрасываемых авиабомб. Люди, подвергшиеся воздействию этих веществ, якобы тяжело болели. Разведка США рассмотрела заявление леонгов и предприняла расследование, дав ему кодовое название «Желтый дождь», а образцы отравляющего вещества передала в химические лаборатории.

Однако химики, проведя самый тщательный анализ, вынуждены были признать, что в пробах не обнаружены известные в то время отравляющие вещества. Разведчики решили, что был использован совершенно новый биологический яд, и пробы для дальнейшего анализа были отправлены в несколько университетов страны. Там в них обнаружили три микотоксина — ядовитых вещества, вырабатываемых некоторыми видами плесневых грибков.

Ученые провели многочисленные повторные анализы вещества, полученного из желтых пятен, и дополнительные исследования не подтвердили наличие даже следов микотоксинов, но выяснилось, что пробы состоят наполовину из пыльцы. Ботаники определили, что это пыльца южноазиатских растений. Невольно возник вопрос, каким образом в СССР сумели собрать такое огромное количество пыльцы и к тому же таких растений, которые там не встречаются. И вообще, зачем понадобилось добавлять пыльцу в отравляющие вещества? Исследования пришлось продолжить.

В первую очередь внимание ученых привлекла пыльца: она оказалась необычной. Ботаники знают, что в пыльце содержится большое количество белковых веществ. Обнаружить их нетрудно: для этого используют специальный краситель. Если им обработать вещество, содержащее белки, оно приобретет насыщенно-синий цвет. Однако желтая пыльца не синела. Это означало, что белков в ней не было. Не обнаруживались в ней и жировые вещества, хотя пыльца, собранная непосредственно с растений, даже многие годы хранящаяся в коллекции, синела под воздействием красителя и жиры в ней сохранялись. Пришлось к дальнейшим исследованиям привлечь специалистов иного профиля.

Путь к разгадке секретов «желтого дождя» нашли энтомологи (специалисты по насекомым). Они заметили, что желтые пятна на камнях и листьях растений и по цвету, и по размеру больше всего напоминают экскременты пчел. Взрослые рабочие пчелы используют в пищу большое количество пыльцы. В их кишечнике белки и жиры пыльцевых зерен полностью перевариваются, а в экскрементах остаются лишь их оболочки, точно такие же, как те, что находились в желтых пятнах.

Казалось бы, все стало ясно, но правительству США, чтобы обвинить СССР в использовании химического оружия, нужны были веские доказательства, а чтобы принять пчелиную версию, от биологов потребовали дополнительных подтверждений. Некоторые основания для этого были, так как леонги утверждали, что они не только видели на растениях свежие или высохшие желтые пятна, но не раз попадали под «желтый дождь». Каким же образом мог возникнуть дождь из пчелиных экскрементов? Оказывается, подобное явление имеет место. Наши северные пчелы после долгой зимней жизни в улье в один из первых весенних теплых дней все вместе покидают свой дом и, отлетев на некоторое расстояние, почти одновременно освобождают свои кишечники. Это явление называют «пчелиным ливнем». Но в Южной Азии холодов не бывает, и пчелы этого региона не проводят по полгода в улье, к тому же никто из энтомологов не слышал, чтобы азиатские пчелы производили подобные ливни. Пришлось ученым отправиться в экспедицию. Они обосновались в Таиланде, районе, пограничном с Лаосом. В Лаос они поехать не рискнули, так как свежи были в памяти его жителей бедствия, которые принесла война, навязанная США.

Объектом изучения ученых стали представители самых крупных из трех азиатских пчел — большие индийские пчелы, дикие родственники медоносных пчел. Обычно эти пчелы сооружают большие гнезда в лесу на ветвях деревьев на высоте 20–50 метров от земли, причем на одном дереве могло оказаться до ста гнезд. Оказалось, что, как и наши домашние, индийские пчелы очень чистоплотны, они поддерживают порядок не только в самом доме, но и вокруг него. От экскрементов они освобождаются во время полета, отлетев от дома хотя бы на 20 метров. Но дальше в направлении полетов рабочих пчел вся растительность была покрыта пятнышками их помета. На каждом квадратном метре поверхности насчитывалось не меньше ста пятен. Конечно, они появились не за один полет, не в результате сильного «ливня», а накапливались изо дня в день. Но китайские биологи сообщили, что им однажды случилось наблюдать вызванный пчелами «ливень».

Позже американцы сами убедились, что «ливни» способны устраивать и азиатские пчелы. Они разложили на земле вокруг пчелиных гнезд большие листы бумаги и все светлое время дня регулярно, через короткие промежутки времени, проверяли их состояние. За время наблюдений исследователи дважды отметили пронесшийся «ливень». В первый раз сам «дождь» никто не видел, но в течение получаса между первой и следующей проверкой состояния бумажных «ловушек» они покрылись пятнышками пчелиных экскрементов.

В другой раз ученые все-таки попали под «ливень». Рассматривая высоко висящие темные гнезда пчел, они заметили, как те вдруг начали светлеть. В бинокль было видно, что их густо усеяли вернувшиеся светлые пчелы. Затем они поднялись в воздух, и начался «ливень». Он длился всего пять минут. При этом пчелы летели так высоко, что с земли их не было видно. Сами ученые почти не пострадали: они стояли слишком близко к гнездам. Но на их машину «ливень» обрушился со всей силой, и на каждый квадратный метр ее крыши упало свыше двухсот желтых пятен. Как хорошо, что это были пчелы, а не коровы!

Почему северные пчелы устраивают «ливень», понятно. Он происходит в первый массовый вылет. Насекомые всю зиму кормятся медом, для этого они и заполняют им соты, но в пчелиных гнездах должно быть чисто, поэтому пчелы-аккуратисты вынуждены терпеть в ожидании весны. Мед в пчелином кишечнике переваривается весь без остатка, но в нем всегда попадаются кое-какие примеси, в том числе пыльцевые зерна и заготовленная пыльца, в результате за зиму экскрементов накапливается достаточно. Летать с грузом, естественно, тяжело, поэтому пчелы, покинув гнезда, сразу освобождаются от содержимого своего кишечника. Почему устраивают «ливни» азиатские пчелы, выяснить пока не удалось. Странное поведение пчел в Лаосе чуть-чуть не привело к международному конфликту, но американским ученым удалось объяснить возникновение желтых пятен, и провокация леонгов провалилась.

У многих животных существуют семейные традиции: сообща освобождать кишечник и мочевой пузырь. Другие хоть и не заботятся об одновременности этих процедур, но устраивают общественные туалеты и постоянно пользуются ими, не загрязняя свои жилые или охотничьи участки.

Самые крупные кошки Северной Америки — пумы — настоящих туалетов не имеют, но, совершая регулярный обход своих владений, оставляют свои «визитные карточки» на их границах в наиболее заметных местах: у одиноко стоящих старых деревьев, у крупных камней и скал, на пересечении звериных троп, в распадках и на горных перевалах — в общем, в таких местах, которые привлекут внимание и которые трудно миновать. Все пумы, живущие по соседству, попадая в такие места, тщательно изучают пахучие «объявления» и тоже оставляют весточку о себе. Этот обычай позволяет таким отшельникам, как необщительные пумы, быть в курсе дел своих соседей, знать, кто из них здоров, кто болен и голоден, чей участок освободился и где обосновался новый сосед. В период размножения эта информация помогает быстро найти невесту или выбрать достойного супруга.

Среди животных владельцами общих туалетов бывают выдры, считающиеся очень чистоплотными созданиями. Зверьки устраивают свои уборные по берегам озер и рек, чаще всего — на песчаных пляжах. Выдры лапками сгребают холмик высотой 10–12 сантиметров и пользуются им как унитазом. Если берега поросли травой, под туалет можно использовать любой бугорок, небольшой камень или пенек. На песчаной косе площадью в четыре — восемь квадратных метров могут находиться десятки унитазов. Обычно одним туалетом пользуются несколько членов одной или нескольких семей выдр. Сооруженный однажды унитаз служит многим поколениям зверей.

Уборными пользуются и некоторые копытные животные. В горах Южной Америки обитают дикие ламы — гуанако. Испанским словом «гуано» называют сухой помет птиц и навоз других животных. В уборных этих лам, расположенных на открытых местах, где отсутствуют укрытия и устроить засаду или подкрасться к их семейному стаду невозможно, вырастают высокие кучи коричневых катышей, быстро высыхающих под лучами жаркого солнца. Где бы гуанако ни бродили, для отправления своих естественных потребностей они все вместе ежедневно посещают собственные туалетные участки.

Поведение гуанако — достойный пример для подражания. Правда, использование туалетов не является проявлением истинной чистоплотности лам. Они заводят их для того, чтобы запах помета не привлекал внимания крупных хищников к тем местам, где они сами охотятся или пасутся. Ведь к животным, сосредоточенно чем-то занятым, нетрудно подкрасться и напасть на них.

Ленивцы не только не заводят туалетов, а стараются каждый раз испражняться на новом месте, но делают это одновременно всей семьей. Среди млекопитающих они самые медлительные существа. Их движения столь неторопливы, что, наблюдая за ними, просто трудно поверить в их целенаправленность. Главным способом защиты от врагов для ленивцев является способность быть незаметными, поэтому движения их замедленны. Запах тоже не помогает наземным хищникам обнаружить ленивцев, так как они живут в кронах высоких деревьев и восходящие потоки воздуха не дают запаху достичь земли.

Не выдают присутствия зверей и их испражнения. У ленивцев необыкновенно большой мочевой пузырь. Они опорожняют его лишь раз в сутки и обычно стараются это делать перед очередным дождем, которого в сельве, где они обитают, долго ждать не приходится. Потоки воды полностью смывают их следы. Еще реже животные освобождают кишечник. Едят они, учитывая, что их пища малокалорийна, совсем немного. Видимо, при замедленном темпе жизни и чрезвычайно малой подвижности расход энергии у ленивцев невелик. Многокамерный желудок и вместительный кишечник позволяют им пять — восемь дней не испытывать потребности освободиться от накопившихся отходов. Когда такая необходимость возникает, у животных появляется повод для продолжительной прогулки. Звери не могут оставлять свои «визитные карточки» под той же веткой, на которой кормятся. Для отправления естественных потребностей они перебираются всей семьей на одно из соседних деревьев, спускаются к его основанию и здесь облегчаются. Эту вылазку они тоже совершают перед очередным тропическим ливнем.

Птицам не приходит в голову устраивать туалеты. Все, кто держал дома пернатых и выпускал их из клеток полетать по комнате, знают, что отучить их оставлять где попало свои «визитные карточки» невозможно. Мудрых попугаев, которые жили у меня по 30 лет и любили коротать время, сидя на моем плече, с большим трудом удалось лишь научить не пачкать мои рубашки. Не желают птицы пользоваться туалетами, зато устроить «ливень» для них не составляет труда. Если человек в начале лета забредет в колонию дроздов, птицы поднимут страшный гвалт и дружно его атакуют, стараясь выдворить со своей территории. При этом дроздам ничего не стоит запачкать вашу одежду. Ну а на птичьи базары, где гнездятся тысячи чаек, в разгар гнездового сезона лучше и не соваться. Птицы способны обрушить на возмутителя покоя такой ливень помета, что от него потом не отмоешься.

Использование экскрементов для того, чтобы «отстреливаться» от врагов, — достаточно распространенное явление. Если вы поймаете не слишком изголодавшегося ужа и рискнете взять его в руки, он, скорее всего, выпустит внушительную порцию белой сметанообразной массы, «благоухающей» чем-то отвратительным, но зато почти наверняка тут же обретет свободу.

Выделение экскрементов в минуту опасности, в том числе при нападении врагов, далеко не всегда осуществляется ради обороны. Вспомните «медвежью болезнь»: острый приступ поноса — одно из характерных проявлений сильного испуга. Такая реакция весьма целесообразна, ведь удирать от врага с переполненным желудком и кишечником труднее, чем налегке. Как индивидуальное средство защиты от хищника оно неэффективно. Но оно действенно, когда выделение помета используется при коллективной обороне и сочетается с другими способами самозащиты или применяется по отношению к человеку. В последнем случае оно действует безотказно. Поэтому у птиц и многих других животных обычное проявление испуга трансформировалось в средство защиты и наследственно закрепилось.

«Ливень» как средство защиты от врагов достаточно эффективен. Невольно снова вспомнишь коров и порадуешься, что у них нет крыльев. Для дроздов, чаек и ряда некоторых других морских птиц и животных это врожденная оборонительная реакция. Учиться этому им не приходится, так же как змеи не обучаются использовать свои ядовитые зубы, а ежи и дикобразы — колючие иглы. Но наиболее умные животные способны самостоятельно додуматься до подобного способа обороны. К таким животным в первую очередь относятся обезьяны.

В Сухуми лет пятьдесят назад был организован институт для разработки способов борьбы с наиболее опасными болезнями человека. Подобные исследования можно проводить только на обезьянах, так как они страдают от тех же заболеваний, что и мы. Поэтому при институте создали обезьяний питомник. Однако в клетках обезьяны размножались плохо, а закупать каждый раз новые партии животных слишком накладно. Поэтому решено было выпустить их на свободу, организовав обезьяний заповедник. Подходящее место нашли в горах, в сорока километрах от Сухуми. Туда выпустили стадо павианов-гамадрилов, а чтобы обезьяны не покидали отведенной им территории и не совершали набегов на сады и посевы местных жителей, их регулярно подкармливали, поэтому стадо находилось вблизи домика смотрителей заповедника. Шум приближающейся машины сулил обезьянам праздник, так как он означал, что из города привезли продукты или приехали гости и животных ждет внеочередное угощение. В ожидании лакомств стадо рассаживалось по ближайшим деревьям, а наиболее храбрые даже забирались на крышу домика смотрителей и свешивались оттуда вниз, заглядывая в крошечные окна. Если же угощение запаздывало, озорники начинали яростно стучать ногами по железной крыше.

Обезьяны заповедника людей не боялись и хорошо знали всех смотрителей, но посторонних сторонились, отбегали в сторону, забирались на деревья, а если назойливый посетитель продолжал их преследовать, стараясь подойти поближе, сверху на него обрушивались порции жидковатого помета.

Руслан — взрослый самец шимпанзе, некогда являвшийся украшением Ленинградского зоопарка, использовал то же оружие, но освоил более эффективный способ его применения. В те годы с ним работал аспирант одного из институтов, изучавших умственные способности обезьян. Руслан был сообразительным, но тягаться с аспирантом все-таки не мог, а тот придумывал для него одно задание труднее другого. Некоторые из них были настолько сложны, что даже после многих попыток Руслану так и не удавалось найти правильного решения, а значит, и получить вознаграждение. Взрослый, уважающий себя самец расценил это как очередное унижение и страшно злился, а чтобы отомстить аспиранту, выпускал в подставленную свою ладонь порцию экскрементов и швырял их в своего мучителя. Руслан научился так молниеносно проделывать эту операцию, что аспирант частенько не успевал выскочить в соседнее помещение и ему приходилось «по техническим причинам» прерывать свои занятия.

ФАБРИКА ШЕЛКА

В какую бы страну мира вы сегодня ни попали, в магазинах вы обязательно найдете игрушки из Китая, телевизоры из Японии, компьютеры из США, бананы из стран Латинской Америки. Сейчас это никого не удивляет. Пароходы, поезда, большегрузные автомашины бороздят моря и континенты, доставляют всевозможные грузы. Удивительно другое. Давным-давно, когда люди даже не мечтали о пароходах и поездах, была уже налажена интенсивная торговля не только между соседними, но и между очень дальними странами. Трудно поверить, но две с половиной тысячи лет назад Восточный Китай торговал со странами Европы.

В ту далекую эпоху морской путь между ними не был открыт. Товары везли по суше. Торговые караваны шли по безводным пустыням и горным тропам, переправлялись через широкие и быстрые реки, обходя стороной густые непроходимые леса. Протяженность самых дальних маршрутов достигала 40 тысяч километров, а путешествие длилось около трех лет — гораздо дольше, чем нужно сейчас для полета на Марс или Венеру.

На Дальний Восток купцы везли драгоценные камни и кораллы, стекло и «золотоподобную латунь», шерстяные ткани, гобелены и ковры, экзотических африканских зверей и птиц, знаменитых среднеазиатских коней и диковинные плоды — золотые персики Самарканда. Навстречу им шли караваны из Китая. Их главным товаром был шелк. На протяжении тысячи лет шелк был здесь основой товарообмена.

Он стоил непомерно дорого. В Древнем Риме за него давали золота по весу в несколько раз больше, чем весил шелк. Неслучайно целая сеть маршрутов, связывавшая Китай со странами восточного Средиземноморья, получила название «Шелкового пути». Однако, как ни значим был для человечества обмен товарами, еще важнее роль Шелкового пути, которую он играл в процессе духовного обмена между народами, в их взаимном культурном обогащении.

Китайцы строжайшим образом хранили тайну производства шелка. В Европе никто и не подозревал, что его производят гусеницы бабочек тутового шелкопряда — единственного насекомого, одомашненного людьми.

Человек научился разводить и одомашнил множество животных. Однако между теми, которых мы разводим в промышленных масштабах, и домашними — большая разница. Устрицы, выращиваемые в специализированных хозяйствах, ничем не отличаются от диких. Им, чтобы жить в море и плодиться, помощь человека не нужна. Не одомашнены и рыбы ценных пород, а также зеленые черепахи, чью икру или яйца инкубируют, а молодняк подращивают и выпускают на вольные хлеба в море или другие водоемы. Иначе обстоит дело с тутовым шелкопрядом. В диком виде он в природе не встречается, и мы даже толком не знаем, как он жил раньше и почему вымер. Шелковичный червь — действительно единственное одомашненное насекомое. Пчелу одомашнить нельзя: она легко обходится без помощи человека. А тутовый шелкопряд жить самостоятельно не может даже в Южной Азии, где его разводят тысячелетиями.

Видимо, шелковичный червь был одомашнен в Китае. Древние легенды по-разному повествуют о том, как это произошло. Согласно одной из них, все началось теплым погожим днем, когда семья китайского императора пила чай в саду под тенью густых тутовников. Легкий ветерок прямо в чашку императора сбросил с дерева кокон гусеницы шелкопряда. Императрица попыталась его выкинуть: подцепила изящным ноготком паутинку, намотанную на кокон, и потянула. Но не тут-то было: паутинка сматывалась и вытягивалась из кокона, как нитка с катушки, пока не кончилась, а в чашке лежала жирная куколка. Из смотанной императрицей нити соткали ткань. Она получилась прочной и красивой. Это и дало толчок к развитию шелководства.

Многие века искусство разведения шелкопряда хранилось в строжайшей тайне. О нем не упоминают даже легенды. В Китае заниматься разведением шелковичных червей имели право только императрицы и женщины знатного происхождения. За разглашение тайны происхождения шелка, за попытку вывести из страны яйца шелкопряда, их гусениц или бабочек грозила смертная казнь. Легенды рассказывают, что за пределы Китая шелкопряды попали благодаря самоотверженности или предательству, смотря как это расценить, одной из прекрасных представительниц императорского дома — юной принцессы, ставшей невестой шаха Малой Бухары. Это она вывезла из страны грену — яйца шелкопряда, спрятав ее в прическе своих пышных волос, и преподнесла ее в качестве приданого своему жениху. За время долгого пути из Китая в Среднюю Азию грена не погибла, так как яйца шелкопряда способны надолго приостанавливать свое развитие.

Самка бабочки тутового шелкопряда больше похожа на автомат по производству яиц, чем на живое существо. Это малоподвижное создание почти не реагирует на внешние раздражители. Ни яркий свет, ни тень, ни звуки, ни посторонние запахи не вызывают у нее никакой ответной реакции. Выбравшись из кокона, она не стремится куда-нибудь улететь, и, если ничто резко не нарушит ее покоя, она проживет положенные ей 10–12 дней в радиусе 10 сантиметров от того места, где находится покинутая ею оболочка кокона. Только если бабочку потревожить, взять в руки или дунуть на нее, она зашевелится и заработает крыльями, но далеко не уползет и тем более не улетит. Внешне крылья у бабочки хорошо развиты, но подняться в воздух она не может.

Малая подвижность и неумение летать — необходимые качества, обеспечивающие благополучное размножение шелкопрядов. Все гусеницы, вылупившиеся из яичек, отложенных матерью и сестрами, всю свою жизнь проводят на родном дереве. Потеряв аппетит и перестав питаться еще за несколько дней до окукливания, они никогда больше интереса к пище не проявляют. Здесь же будут жить и их дети. Перелетев на соседнее дерево или спустившись на землю, самка не смогла бы обзавестись семьей, так как там самцы ее не будут искать. Но у самки и нет причин куда-нибудь уползти. Голод, который заставляет гусениц проявлять активность, ее не беспокоит. Чтобы самка не отвлекалась от выполнения своего предназначения по воспроизводству детей и чтобы у нее даже не возникало поползновения чем-нибудь перекусить, природа лишила ее ротового отверстия.

Если самец бабочки шелкопряда вывелся из гусеницы, которая в поисках пищи отбилась от своих сестер и братьев, забрела на отдаленную ветвь или свалилась на землю вместе с оторванным ветром листом и там в одиночестве окуклилась, такой потерявшийся самец проживет в полной неподвижности свой короткий век и не сделает ни малейшей попытки найти подругу и предложить ей руку и сердце. Но он поведет себя по-другому, если в непосредственной близости от него окажется молодая очаровательная самка. Крылатый кавалер мигом расстается со своей апатией, спешит познакомиться с представительницей прекрасной половины и вовсю старается, чтобы ей понравиться. Он машет крыльями, топочет ножками, кружит вокруг дамы, то приближаясь к ней вплотную, то отдаляясь, и, наконец, трепеща крыльями, обхватывает кончик ее брюшка своими лапками. Молодожены соединяются. У самца на кончике брюшка находятся остренькие коготки, позволяющие надежно прикрепиться к самке, что очень важно, так как спаривание бабочек шелковичных червей — процесс длительный.

Чтобы отложить максимальное количество оплодотворенных яиц, самка не должна отказываться от повторных браков. За свою короткую жизнь она принимает ухаживания нескольких самцов, иногда вступая в брачные отношения с 10–20 женихами. Все браки заключаются только по инициативе самцов. Самка, если не считать испускаемого ею запаха, свидетельствующего о том, что она созрела, чтобы стать матерью, ничего не делает для привлечения самца. А кавалеры, если невест много, выбирают самых молодых. Юные бабочки ничуть не симпатичнее более старших, просто молоденькие самки пахнут сильнее. В этом их привлекательность. А молодость бабочек скоротечна: в возрасте шести дней она уже старится. Пахучие вещества выделяются из крохотных бородавочек, расположенных на конце брюшка. Самцы воспринимают запах в радиусе всего 50 сантиметров, но и этого достаточно для знакомства: люди его вообще не чувствуют.

Яйца у шелкопряда довольно крупные — до полутора миллиметров длиной и имеют вид сплющенной продолговатой лепешки. В кладке их бывает от 400 до 800 штук. Обычно они покрыты клейким веществом и прочно прикрепляются к субстрату. Клей водостойкий, и, если яйца окажутся под открытым небом, дожди не смогут смыть кладку. Бабочка не разбрасывает яйца как попало, а выкладывает компактно, но никогда не кладет их друг на друга.

Наконец все яички отложены, и в положенный срок, зависящий от температуры воздуха, из них вылупляются крохотные большеголовые личинки серовато-зеленого цвета длиной до трех миллиметров. Головка у личинок лаково-черная, а по телу разбросано множество желтоватых бугорков, увенчанных пучками коричневатых волосков. По мере роста гусеницы светлеют, волоски укорачиваются, а бугорки сглаживаются. У взрослой гусеницы, достигшей в длину восьми сантиметров, гладкое тело имеет цвет слоновой кости или оно прозрачное.

Как и полагается насекомым, у гусеницы три пары настоящих ног с острыми коготками на конце. Кроме того, на 7-м, 8-м, 9-м, 10-м и на последнем 13-м сегментах находятся ложные ножки, которые после окукливания исчезают. Эти цилиндрические бугорки, увенчанные пучком крохотных коготков, позволяют гусеницам уверенно держаться на листьях родного дерева. По мере того как гусеница растет и делается тяжелее, цепляться за листья ей становится труднее. Вот почему на ложноножках новорожденной гусеницы ноготков бывает не больше пятнадцати, а к моменту окукливания их число возрастает до сорока. В строении тела гусеницы нет ничего лишнего. На голове шесть крохотных простых глазков, пара коротеньких усиков — органов осязания, и сложно устроенный ротовой аппарат, позволяющий ей без устали жевать молодую листву; на нижней губе есть маленький бугорок с отверстием на вершине, ведущим к шелковой железе. А на боках жирного тела имеется девять пар крохотных отверстий дыхательной системы, предназначенных для засасывания богатого кислородом свежего воздуха и освобождения отработанного, насыщенного углекислым газом.

Гусеницы заняты лишь тем, что ползают в поисках корма или едят. В младенчестве они прогрызают лишь маленькие круглые дырочки в самой нежной части молодых листочков. Взрослые же черви способны поглощать и листовые жилки, и твердые листовые черешки. Если есть что жевать, они не станут утруждать себя поисками более нежной пищи, притом способны несколько суток подряд есть не закрывая рта. В червивне, где обедают несколько тысяч гусениц, стоит глухой скрежет. Создается впечатление, что за окном шумит проливной дождь. Если бы гусеницы были в три — пять раз крупнее, в червивню было бы страшно войти.

Гусеницы — ужасные привереды. Они едят только листья белого и черного тутового деревьев и умрут от голода, но не прикоснутся к листьям других деревьев и растений. Нельзя сказать, что шелковичные черви обжоры. За свою короткую жизнь на протяжении одного-полутора месяцев они съедают всего 13–14 граммов листьев. Однако промышленное разведение тутового шелкопряда может быть доходным только при выкармливании нескольких десятков тысяч шелковичных червей, а прокормить такую ораву трудно. Для 100 тысяч гусениц нужно 1400 килограммов корма. Но, питаясь сорванными листьями, они не столько съедят, сколько напортят. В результате для 100 тысяч червей на полтора месяца необходимо иметь три тонны молодых, свежих листьев. Задача не из простых. Крупное двадцатилетнее тутовое дерево дает за лето всего 10 килограммов листьев. Когда в Европе начало развиваться шелководство, тутовых деревьев там было мало, и гусениц попытались приучить к другой, более доступной пище. В конце концов выяснилось, что их можно кормить маклюрой, ежевикой, салатом-латуком и даже одуванчиками. Но на таком корме выживают не все гусеницы, да и растут они хуже, бывают мелковаты, вьют небольшой кокон, а качество шелка оставляет желать лучшего.

Наружная хитиновая оболочка гусениц — это мертвое вещество. Она не растет, не растягивается, и этот футляр не дает расти гусенице. Поэтому ей приходится регулярно линять, сбрасывая старую тесную оболочку, и, воспользовавшись коротким периодом, пока новая еще не затвердела и способна растягиваться, она существенно увеличивается в размерах.

Готовясь к линьке, гусеницы перестают есть, прикрепляются к листу шелковыми нитями и 10–20 часов проводят в полной неподвижности, дожидаясь, пока грудной отдел не набухнет и оболочка у затылка не лопнет. Когда щель протянется вдоль всей спины, червь выбирается из ставшего тесным футляра. Его отделению способствует специальная жидкость, вырабатываемая пятнадцатью парами железок. Она впрыскивается в щель между старой и новой оболочками, расширяет ее и служит смазкой, благодаря этому червю нетрудно выбраться из тесного футляра, который остается на листе, прикрепившись к нему коготками ложноножек. У закончившего линьку червя аппетит волчий. Он приступает к затяжному обеду и непрерывно ест, жует до следующей линьки, нисколько не интересуясь соседями и тем, что они делают.

После четвертой линьки гусеница ест особенно много, но дней через десять начинает терять аппетит. Однажды она делает последний глоток и больше до самой смерти в рот ничего не возьмет, но еще некоторое время продолжает оставлять кучки экскрементов, пока кишечник не очистится полностью, только теперь она не зеленая, а серовато-розовая. Очищение кишечника завершается выделением большой лужицы клееобразной жидкости, и впервые в жизни червя охватывает беспокойство, появляется желание бродяжничать. Нельзя сказать, что гусеница суетится. Это медлительное существо. Просто чувствуется, что она что-то ищет, чего-то ей не хватает. Она долго кружится на одном месте, время от времени поднимая голову и заглядывая наверх, и, если находит малейшую возможность, совершает небольшой подъем. В червивнях на этот случай заготавливают ветви, чтобы гусеницы могли забраться на них и с комфортом устроиться для осуществления очень сложной процедуры — метаморфоза, реконструкции своего тела.

В этот период гусенице необходимо надежное убежище, и она сплетает для себя шелковый кокон. Взбираясь вверх, она из сосочка на своем подбородке начинает выпускать шелковинку. Найдя подходящее местечко — веточку, стенку или лист, — гусеница не требует особого комфорта, она начинает водить головой из стороны в сторону, беспорядочно натягивая нити во всех направлениях. Так сооружается «фундамент» будущего дома. Внутри опорных нитей сплетается кокон. На это, почти без перерывов на отдых, уходит два-три дня упорного труда. Кокон прядется из единой непрерывной нити, которая ложится восьмерками слой за слоем: сначала самый наружный, затем 7—12 внутренних. Такая конструкция кокона позволяет его размотать, получив не порванную на части шелковую нитку. В зависимости от породы червя и от его размера на создание шелкового шатра требуется нить длиной от половины до полутора километров! Последние метры этой нити, идущие на отделку внутренних стенок кокона, самые тонкие, эластичные и мягкие. Возможно, гусеница таким образом заботится о собственном комфорте, но, скорее всего, у нее на исходе запас слюны и нить получается тонкой.

Шелковые железы, а их у червя две, сливают свой секрет в общий проток. Железы огромны и заполняют всю полость первых шести сегментов его тела. Они имеют вид извитых трубок длиной 25 сантиметров, в несколько раз превышая длину гусеницы. Шелковая нить образуется из двух веществ. Если рассматривать ее под микроскопом, можно убедиться, что шелковинка склеена из двух нитей твердого вещества, разделенных достаточно глубоким желобком и одетых общей эластичной оболочкой. Она формируется в общем резервуаре, куда поступают нити из обеих желез. Поэтому на срезе шелковинка производит впечатление ленты толщиной в 10 и шириной до 40 микрон.

Довольно часто, особенно когда гусеницы живут в большой тесноте, два червя, до тех пор никогда не проявлявшие интереса друг к другу, вьют общий кокон. В нем обычно селятся самец и самка — будущие супруги. Случается, что общий дом строят сообща три — пять или восемь особей. Внутри он чаще всего разделен на отдельные комнаты по числу жильцов.

К моменту, когда гусеницы очистят кишечник и истратят массу материала на постройку шелкового шатра, они сильно худеют, заметно теряют в весе и приступают к линьке. Как и прежде, кожа сначала лопается у затылка. Благодаря судорожным движениям тела гусеница быстро сбрасывает старую одежду, и в коконе оказывается новое существо — куколка. У нее маленькая головка и большое брюшко, на котором уже нет ложных ножек. На плотном покрове куколки, вылепленном по ее форме, можно заметить маленькие крылья, три пары ножек и усики на голове. Всю свою энергию она растрачивает на реконструкцию тела и при нормальной температуре через три-четыре недели становится бабочкой. Происходит еще одна, последняя в ее жизни линька. Футляр куколки лопается, и из щели, протянувшейся вдоль спины, выбирается юная бабочка. Выпустив из зоба каплю жидкости, которая размягчает и расклеивает шелковинки в стенке кокона, она сует в смоченное место голову, раздвигает нити и, ни одну из них не порвав, выбирается наружу.

Мокрое, жалкое создание, только что покинувшее кокон, еще совсем не похоже на бабочку и выглядит каким-то уродцем. У него даже нет крыльев, обязательного украшения любой бабочки. Вместо них есть два каких-то образования, похожих на острые лопатки или на появившиеся на спине уши. Но такой она остается недолго. Вскоре бабочка подсохнет, а воздух, засасываемый в ее дыхательную систему, наполнит все тело, проникнет в крылья, и под его напором они распрямляются, увеличиваясь, как резиновые надувные игрушки. Правда, у многих бабочек крылья все же не разовьются, но, так как они служат лишь украшением, это не помешает шелкопрядам нормально прожить отпущенные природой последние 10–15 дней.

У бабочки, в отличие от гусениц, вместо шести маленьких глаз есть два больших, собранных из десяти тысяч крохотных фасеточных глазков каждый. Два волосатых усика украшают голову. Густые белые волоски прикрывают все тело, а крылья покрыты, как черепицей, мелкими мягкими чешуйками, остающимися на пальцах, если бабочку взять в руки. По некоторым незначительным отличиям в форме крыльев и более изящному брюшку самцов можно отличить от самок. Но главное отличие — два крючочка на кончике брюшка, с помощью которых самцы прикрепляются к толстому, набитому яичками брюшку самки. А у самки на конце брюшка есть два небольших бугорка, вырабатывающих пахучее вещество, помогающее самцам находить подруг.

Никаких средств для защиты от врагов у бабочки нет, лишь темная жидкость, скопившаяся за время окукливания в слепом мешке, примыкающем к кишечнику. Для насекомых и мелких млекопитающих эта жидкость слегка ядовита и раздражает человеческую кожу, и это, возможно, спасает их и отложенные ими яички от нападок хищных насекомых и мышей.

Взрослую бабочку невозможно напугать. Если ее осторожно посадить на ладонь, она быстро успокоится и будет сидеть, не делая попыток сбежать. С бабочкой, посаженной на плечо, можно идти на работу, и, если не делать резких движений и нет ветра, такое путешествие не вызовет у нее беспокойства. Согласитесь, что подобное малоподвижное и безразличное ко всему насекомое вряд ли может жить самостоятельно без помощи человека.

Через несколько часов после выхода из куколки подсохшие и похорошевшие бабочки готовы к последнему, главному делу своей жизни — к размножению. Поэтому спешат самцы начать поиски невест, устроить брачные игры, а оплодотворенные самки примутся откладывать яички.

ЗАГАДКА ГЕРОДОТА

Костры горели всю ночь. Их дым поднимался к высокому звездному небу. Где-то ржали кони, гремели повозки, у воды стучали топоры, кричали наездники. Македонский Александр — царь и владыка Азии — приказал воинам по ночам не спать, и они бодрствовали. Шум доносился и с соседних холмов. Там вспыхивали и гасли костры, перекрикивались погонщики. Это отряды македонских войск будили торжественную тишину ночи. Они подняли такой шум, что казалось, будто началась переправа через быстрый Джелум.

Огонь ночных костров располагал к неторопливой беседе. Воины вспоминали далекую родину, долгий путь через пустыни и горы, постоянно вспыхивающие в тылу восстания Согдианы и недавние битвы на берегах Инда.

Среди воинов частенько вспыхивали жаркие споры. Где-то на севере, совсем недалеко от их лагеря, осталась таинственная и сказочно богатая страна дардов. Рассказывали, что там даже в самой бедной хижине едят на золотой посуде и упряжь самого захудалого осла украшена золотом. Следовало бы вернуться назад и подняться в горы, а потом возвращаться домой. Тогда каждый из них остаток жизни смог бы провести не просто в достатке, а в праздности и роскоши. От бесконечных переходов и сражений устали даже когорты железных македонцев. Поруганные персами святыни давно отомщены, огромная империя Дария лежит у их ног, и что еще нужно Александру вдали от родины? Но он упорно вел армию на юго-восток, покоряя все новые и новые страны.

На левом берегу Джелума расположились воины Пора, владыки обширного царства. Повторяющиеся шумные ночи в стане врагов усыпили его бдительность. Пор перестал обращать внимание на происходящее на противоположном берегу. Этого и дожидался Александр. Воспользовавшись беспечностью противника, его армия беспрепятственно переправилась на восточный берег Джелума и разбила Пора. Его не спасли даже боевые слоны!

Александра, как и его воинов, тоже манило золото дардов. Еще предыдущей зимой, коротая время в бесконечных пирах, он внимательно прислушивался к рассказам его новых подданных о баснословных богатствах затерянной в горах страны. Золото не помешало бы ни ему, ни его когортам. Отправляясь в Индийский поход, он понимал, что из-за многочисленной добычи обоз разросся до невероятных размеров, а его войско потеряло стремительность передвижения и ловкость в маневрах. Поэтому однажды на рассвете он велел погрузить имущество в повозки и сначала сжег те из них, которые принадлежали ему, а потом приказал сжечь и остальные. Лишь немногие были огорчены потерей — ведь царь обещал им несметные сокровища Индии. Хорошо было бы сейчас взять золото дардов. Оно в их стране ничего не стоило. Где-то там, на бесплодных горных долинах, оно лежит прямо под ногами. Гигантские муравьи роют там для себя огромные норы и дни и ночи напролет выносят из недр на поверхность золотоносный песок. Остается лишь выбрать из него самородки или намыть золото. Этим может заняться любой бедняк. Вот почему золото там есть в любом доме.

Александр знал, что «золотая страна» не плод досужих разговоров. Персидские вельможи утверждали — и он им верил, — что при дворе Дария жили в золотых клетках присланные ему удивительные муравьи. Он сам хотел завершить многолетний поход присоединением к своей империи страны дардов. Александр часами вглядывался в далекие горные цепи и заснеженные вершины, но так и не решился втянуть свою армию в непроходимый лабиринт хребтов и долин. Там, на заснеженных перевалах и в теснинах глубоких ущелий, его прославленные воины оказались бы беспомощны, поэтому он предпочел пойти на юг, где трудно было рассчитывать на особенно богатую добычу, зато был шанс сохранить армию.

Азиатское Эльдорадо — золотая страна дардов, затерянная в непроходимых горах на севере Гималаев, — действительно существовала. О ней рассказал древнегреческий ученый, отец исторической науки Геродот. Страна находилась в верховьях реки Инд, там, где теперь расположен индийский штат Джамму и Кашмир.

Геродот много путешествовал по Европе, Азии и Африке, изучая жизнь расположенных там государств. Путешествия позволили ему собрать обширный материал, который он широко использовал в своих литературных трудах. Геродот не только написал историю греко-персидских войн и рассказал о Вавилоне, Египте, Персии, Скифии и других странах Древнего Востока, но и оставил нам массу сказаний и загадок, многие из которых до сих пор не разгаданы. В их числе фантастические легенды об одноглазых людях, летучих змеях и волосатых муравьях величиной с крупную лисицу. Миф Геродота о муравьях вызвал особенное любопытство ученых не столько из-за размера сказочных насекомых и не потому, что их тело было покрыто шерсткой. Интерес к таинственным муравьям подогревался преданиями о том, что они умели добывать золото и обогатили государство дардов.

Геродот рассказал, что в этой стране золота неизмеримые залежи. Его добывают в рудниках, моют на берегах рек или крадут у огромных муравьев. Муравей-золотоискатель по размерам больше, чем лиса, но меньше, чем собака. Эти «старатели» роют ходы под землей и выбрасывают на поверхность песок совершенно так же, как обычные муравьи, на которых они внешне очень похожи. Только песок этот золотоносный. Именно за ним и ходят дарды в пустыню. Таким образом они добывают большую часть своего золота.

«Все это сказки, — скажет здравомыслящий человек. — Насекомых нельзя превратить в шахтеров, да и муравьев величиной с лисицу не бывает». Действительно, сообщение вызывает подозрение. Но вот незадача: эту легенду на все лады пересказывают и другие историки. О ней упоминается во многих сочинениях китайских, индийских и монгольских писателей. Слова Геродота подтверждает древнегреческий географ Страбон. Он тоже в Гималаях не бывал и гигантских муравьев не видел, но утверждает, что начальник флота македонцев Неарх и греческий историк Мегасфен, сопровождавшие царя в Индийском походе, побывали во дворце персидского владыки и видели там этих муравьев. Они рассказали, что тело гигантских насекомых покрыто мехом, напоминающим шкуру пантеры.

Эти легенды сущие пустяки по сравнению с теми историями, которые о муравьях-золотоискателях до сих пор рассказывают на севере Индии. Якобы много-много лет назад Кри-Тоб — правитель государства дардов — решил выдать дочь замуж за одного из министров своего двора, но, к его великому огорчению, жених потребовал, чтобы кухонная посуда, которую принцесса должна принести в его дом в качестве приданого, была бы из чистого золота. Кри-Тоб вызвал своего визиря и спросил, где можно добыть столько золота. Тот поведал своему повелителю, что огромное количество золота спрятано на дне расположенного неподалеку озера, но как его достать, он не знал. Выручил Кри-Тоба главный лама. Он вызвал дождь, затопивший всю округу и выгнавший из нор муравьев вместе с их королем, который под угрозой смерти согласился достать золото. Две тысячи его подданных, обвязав себя крепкой ниткой, прорыли под дном озера ход и вытащили золото на поверхность. От непомерных усилий нитка глубоко впилась в их тела, чуть не перерезав их пополам. С тех пор у всех муравьев и образовалась такая удивительно тонкая «талия».

Трудную загадку задал Геродот. Лишь в наши дни ее сумел разгадать французский ученый-этнограф Мишель Пессель. Он много лет путешествовал по малодоступным районам Гималаев, населенных народом минаро. Там в верховьях реки Инд он обнаружил затерянное в горах плато Дансар, куда предки минаро якобы приходили специально за золотоносным песком, добываемым из глубин земли гигантскими муравьями. Местные жители помнят, что еще сравнительно недавно люди действительно поднимались на Дансар за этим песком. Только добывали его из земли не муравьи, а сурки. Вот таков удивительный финал этой сказки.

Сурки — крупные звери. Они действительно толще, массивнее лис, но меньше собаки, а их мех напоминает шкуру леопарда. Живут сурки в глубоких и просторных норах, которые из года в год подновляют, ремонтируют и расширяют. В большой норе есть гнездовая камера, несколько выходов на поверхность, кладовые, туалеты и лунки, сооруженные про запас. Всю вырытую землю сурки выбрасывают у самой норы. В результате образуется земляной холм, так называемая сурчина. Возле старых нор ее высота достигает метра, а поперечник колеблется от 8–9 до 15–18 метров. Это 100–250 кубометров грунта!

На плато Дансар золотоносный слой лежит глубоко. Здесь, в горах, вдали от жилья и источников воды, трудно вручную рыть шахты. Сурки-золотодобытчики оказались хорошими помощниками. Они облегчили добычу золота и помогли разбогатеть государству дардов.

Ну а при чем же здесь муравьи? Все очень просто. Ни Геродот, ни Неарх, ни Мегасфен не смогли перевести на греческий язык персидское слово, которым называли сурков. Геродот не знал, о каком животном идет речь, и по аналогии с европейскими муравьями, которые тоже роют длинные норы, назвал таинственных животных огромными муравьями. С его легкой руки так и стали называть сурков-золотоискателей. Удивительная легенда оказалась чистейшей правдой, не стоит винить Геродота за то, что он не справился с переводом названия зверьков и ввел в заблуждение ученых, двадцать веков ломавших голову над разгадкой таинственной истории.